Мне предложили принять участие в программе «Суд времени» Пятого канала телевидения в составе команды Сергея Кургиняна, отстаивающей и защищающей правду о Советской эпохе против Н.Сванидзе и Л.Млечина. Я согласился, я соблазнился, я дал слабину, хотя целиком разделяю взгляд покойного академика Виталия Гинзбурга на наше телевидение: «Это преступная организация». И руководят ею, естественно, преступники.

Да и как всё-таки было не соблазниться, если я не красовался на телеэкране уже 45 лет! Ждать ещё 50? Увы… Соблазнился, несмотря на то, что свежайшие деяния этой организацией только убеждают в правоте академика Гинзбурга. Что такое были, например, недавние налёты НТВ на Александра Лукашенко и Юрия Лужкова. Самый настоящий морально-политический бандитизм. При этом его вдохновители, заказчики и организаторы не в силах сообразить, что всё это — против их собственных персон. Ведь, допустим, Лужкова, возглавлявшего Москву почти двадцать лет, можно было убрать тихо и достойно под предлогом его возраста, необходимости ротации кадров и т. п. Так нет же! Сперва обгадили с головы до ног, а потом было высокопарно и надменно возглашено: «Я его не просто уволил. Я его отрешил!» Милок, да ведь тебя самого-то при жизни вами созданной могут не отрешить, а порешить. О подлой клевете на Лукашенко я уж не говорю. Даже о Гитлере во время войны у нас не было подобных спектаклей, а тут — глава дружественного союзного государства! Разве можно представить, чтобы тогда же у нас поносили Рузвельта или Черчилля, допустим, за волынку с открытием второго фронта?

Знал я и о том, как ловчат и шельмуют пятиканальные организаторы «Суда» даже в постановке вопросов, в формулировках. Например, передача о начале Великой Отечественной войны была заявлена так: «1941 год: сталинская система провалилась или выстояла?» Затравочка… Но к чему такие крепкие словечки? Все же знают, что не «провалилась». Ведь можно было сказать иначе, допустим, «дала сбой» и т. п. Нет, им требуется именно «провалилась» да ещё в первую очередь, а уж потом «или». И непременно «или» — «или». Жизнь-то почти никогда не укладывается в такую схему.

И дальше: «Первый год войны стал для нас самой настоящей национальной катастрофой — с этим сегодня не спорит ни один историк, какой бы идеологии он не придерживался». Ни один — хмельной идеологии Сванидзе и Млечина. А историки трезвой идеологии, говорят: национальная катастрофа — это в Польше, где армия и государство рухнули в две-три недели, а правительство бежало за Ла-Манш; катастрофа — это во Франция, где случилось то же самое в три-четыре недели, а правительство капитулировало и пошло в услужение немцам вплоть до участия вместе с ними в боях против друзей-англичан под командованием своего министра обороны.

Военные операции следует оценивать по тому, какая ставилась цель и насколько удалось её выполнить. Допустим, в войне с Финляндией в 1940 году наша цель состояла вовсе не в том, чтобы захватить страну, как об этом твердят радзинские всех мастей и калибров, а лишь — отодвинуть границу от Ленинграда, и, несмотря на ошибки, промахи, тяжелые потери, Красная Армия отодвинула её. Финны явились в Москву и подписали мир на наших условиях, по которым мы ещё и получили в аренду на 30 лет полуостров Ханко для военной базы, в признательность за что вывели войска из района Печенга (Петсамо) с богатейшими залежами никеля. Это и есть победа в чистом виде.

Но в «Суде» была предложена, конечно, такая формулировка о характере войны: «Неудавшаяся экспансия или стратегическая необходимость?» Это неграмотно. В точном переводе с латинского «экспансия» означает расширение, но «судьи» имели в виду не расширение, а захват всей страны, к чему СССР, как уже сказано, вовсе не стремился, но стратегически необходимое «расширение» в результате войны действительно произошло. А если бы стремился, мог легко сделать это на волне наших громоподобных побед в сентябре 1944 года, когда финны опять капитулировали.

И вот как голосовали: 44 % тех, кого они как бы бескорыстно и беспристрастно пригласили с улицы в студию, — за желанную «судьям» экспансию, 56 % — за необходимость. Голосование же по интернету дало соответственно 15 % и 85 %. А наиболее широкое и демократичное голосование по телефону — 10 % и 90 %.

А немцы в сорок первом году ставили целью в краткосрочной операции, в пять-семь недель, разгромить нашу армию, захватить Ленинград, Москву, Киев и победно завершить войну парадом на Красной площади. Да, заняли большую территорию; да, уже осенью захватили Киев. Но цель не достигнута, задача не решена. Красная Армия существует, набирает силы, крепнет, в Москве действительно военный парад, но — в честь годовщины Октябрьской революции, советская власть работает. Где ж катастрофа? Её нет. А что есть? Временное тяжелое поражение ряда фронтов, но не всей армии. Где ж немецкая победа? Её нет. А что есть? Большой успех летней компании. Что за ней последовало в декабре? Разгром под Москвой.

За «провалилась» проголосовало 11 % телезрителей, за «выстояла» — 89 %. И ведь это не предел. Иные передачи давали и такое соотношение: 2 % и 98 %. И это хозяев эфира ничуть не смущает. Гонят и гонят линялого зайца демократии дальше, а он уже при издыхании…

Очень характерно и красочно объясняет такое соотношение очаровательная Ирина Петровская из «Известий». Видите ли, говорит, у эфирного мусье Млечина изысканные аристократические манеры, а наш народ это не любит, уж так не любит… Ему подавай плебеев, которые, как Кургинян, пользуются «площадными приёмами». И в этом всё дело. Ах, мадам у меня нет слов. Завтра же подпишусь на «Известия», чтобы ежедневно учиться у вас аристократическим манерам в журналистике. Да и как не учиться такой, например, изысканности слога, с какой вы писали об одном драгоценном человеке: «великий гражданин, одно присутствие которого на Земле должно было наполнять гордостью и благодарностью каждого, кто признаёт себя homo sapiens…»

Меня лично совсем недавно тоже коснулись, так сказать, смягченные вариации на тему эфирного бандитизма. Вот перед Днем Победы нагрянула ко мне на дачу съемочная группа с ТВЦ. «Ах, Владимир Сергеевич, ветеран вы наш драгоценный! Вы нам так нужны. Давайте побеседует!» Уж я им лепетал-лепетал, уж они меня снимали-снимали… Все были довольны. Руководительница группы, милая женщина, выразила уверенность, что и начальство будет то ли радо, то ли просто счастливо. На прощанье я подарил ангелам эфира свои книги с трогательными надписями. Расстались закадычными друзьями. Я попросил известить меня о времени передачи. Хотел сватью порадовать. «Да, да, конечно! Да, да, всенепременно, драгоценный вы наш победитель!» И что же? Уехали и словно в плен немцам попали, где их повесили. А если нет, то, должно быть, отложили передачу до столетия Победы. Увы, боюсь не дотяну…

А в скором времени перед годовщиной начала войны явилась другая группа, уже с РЕНТВ. «Ах, Владимир Сергеевич, ветеран вы наш любимый!..» Уж я опять верещал-верещал, уж так рассыпался мелким бесом, а они заставляли меня и маршировать строевым шагом, и бренчать медалями, не додумались разве только заставить по-пластунски ползать по огороду да бегать по полю с криком «Россия, вперёд!» И опять я дарю им книги, и опять расстаёмся закадычными. И что же? Сунули меня в какой-то бездарный антисоветский фильм, где я совершенно неуместно мелькаю раза два по три-четыре секунды.

И как тут не вспомнить, что в прошлом году позвонил мне из Нью-Йорка с русскоязычной телестудии неизвестный мне журналист Александр Грант и попросил интервью. На какую тему? «У вас недавно вышла книга «Живые и мертвые классики». Поговорим о классиках. Только пришлите фотографию». Что ж, не каждый день звонят мне из Берхтесгадена, согласился и фотку по интернету послал. И вот в назначенный день, в условленное время меня соединяют, и я битый час сотрясаю своей коммунистической ересью атмосферу над Америкой от Сиэтла до Майами, от Портленда до Сан-Диего. Иногда зрители задают вопросы, порой резкие, злые. Не беда, отвечаю. И никаких помех, запретов, перебоев. Правда, потом выяснилось, что этот Грант — Рабинович, живший в Москве на одной улице со мной, откуда, возможно, и его интерес ко мне. Что ж, и это не беда, хорошо даже.

Так вот, спрашивается, где же демократии больше — в медведевской благоухающей России или в обамовских США?

Я поинтересовался у того, кто пригласил меня на «Суд времени»: передача будет в прямом эфире? Меня подняли на смех: какой прямой в стране, где губернаторов уже давно не население избирает, а назначают по своему вкусу постояльцы Кремля; где даже нет минимума для явки избирателей к урнам и 25 камчадалов могут избрать рос-сиянского президента. Конечно, говорят, это будет запись. Что делать! Таков мир, который слепили для нас ученики Собчака…

Накануне дня записи у меня почему-то не шли из головы и даже вертелись на языке давно, казалось, забытые строки не то Леонида Мартынова, не то Вадима Шефнера:

Что такое? Почему вдруг всплыло в памяти? С какой стати? По какой причине? А строки всё крутились и крутились в голове. И уже осточертели, как бесовское наваждение. Но уже вечером меня вдруг осенило: пожалуй, всё дело в словах «видел я его в лицо». Ведь завтра мне предстояло увидеть в лицо Сванидзе и Млечина, моих старых антагонистов-антисоветчиков, о коих я не раз писал, но лицезрел только по телевидению. У меня невольно вырвалось:

Нет, ещё не видел. Но тут произошло чудо: Мартынов или Шефнер вдруг вылетели из головы, освободив её для завтрашнего дня. На радостях я опрокинул рюмочку.

Итак, завтра встречусь с ними «лицом к лицу, как в битве следует бойцу». Это надо было обдумать. Одна дело эфирное созерцание, и совсем другое — в жизни, в быту, на квадратных метрах. Я представил себе: вдруг кто-то из них подойдёт и протянет руку — как быть? Жать их длани я не хотел, не мог, не имел права. Ну, в самом деле, мне вступившему в комсомол в четырнадцать лет, бывшему комсоргом и в школе, и на фронте, и в Литературном институте, — как мне пожать руку человеку, который назвал комсомол фашистской организацией, «гитлерюгендом»! Да это предать и весь комсомол и комсомольцев тех организаций, которые я возглавлял. А ведь среди них многие головы сложили в войне против фашизма с его «гитлерюгендом». Не простит мне это и Ефим Гольбрайх, фронтовые воспоминания которого вторично напечатаны сейчас в газете «Своими именами» (№№ 3,5,7). Он был комсоргом роты 594 полка 207 стрелковой дивизии, потом комиссаром батальона. Защищал Сталинград, штурмовал Севастополь, освобождал Донбасс. Его так и звали на фронте — Комсомол. Не знаю, жив ли, ведь с 1921 года. Мне и перед тенью его стыдно было бы за такое рукопожатие.

Но тут есть соображения и другого рода. Можно ли пожать руку человеку, заявляющему по телевидению: «Когда смотрю, как играют немецкие футболисты, я не могу понять, как мы могли выиграть войну у немцев!» Это ж какой пробы ум! Сравнил четырехлетнюю смертельную схватку двух великий держав с полуторачасовым состязанием двух команд из 11-ти спортсменов. И ведь едва ли знает, как 22 июня 1942 года в Киеве попавшие в оккупацию игроки местного «Динамо» дали прикурить команде Люфтваффе, за что некоторые из них поплатились жизнью, а уже после войны наша сборная врезала в Москве сборной ФРГ, тогдашнему чемпиону мира.

Наконец, ведь это та самая проворная рука, которая написана книгу о главном начальнике страны, который ещё ничего для страны не сделал.

А ещё и такая история приключилась минувшим летом. В известном молодёжном лагере на Селигере его обитатели устроили «Аллею позора». На столбах прикрепили пластиковые головы в фашистских фуражках с фотографиями известных лиц: Саакашвили, Ющенко, Сванидзе, Немцова, Эллы Памфиловой, Людмилы Алексеевой, именующей себя правозащитницей, кого-то ещё, о ком пресса умолчала. Ну, естественно, всем названным это не понравилась. Памфилова даже в отставку подала с должности председателя Совета по правам человека при президенте, уступив место такому же антисоветчику Михаилу Федотову, извлечённому из нафталина. Наконец-то, Эллочка отвалилась. Ведь лет двадцать бросалась грудью на амбразуру, защищая права сограждан. И так в этом преуспела, что годами никто её и не видел и не слышал.

И вот, представьте, журналистка Е.Польгуева, коммунистка, публикует на полполосы статью «Инкубатор ненависти» со скорбной фотографией святой великомученицы Эллы. Журналистка осуждает ненависть к застолбленным личностям: «Переборщили!.. Средневековый способ… Единственное, что объединяет столь разные личности, попавшие на аллею, — то, что никто из них в лагерь на Селигере никогда не приехал бы». Единственное? Ошибаетесь, сударыня коммунистка. Всех названных объединяет нечто гораздо более существенное — злобная антисоветчина и русофобия. Да неужто вы считаете, что Саакашвилк и Ющенко друзья России? Или Сванидзе и Немцов — русские патриоты? А журналистка ещё и приводит пространную цитату Памфиловой, поскольку «её слова того стоят, они очень сдержанны и дипломатичны».

Но этого ей мало. Цитирует ещё и замшелого антисоветчика Владимира Лукина. Он возмущается нетерпимостью к персонам, подобным ему. «Это инкубатор ненависти!», — восклицает антисоветчик. И коммунистка — спасибо-де за помощь — берёт эти слова заголовком своей статьи. И сочувственно приводит лживый рассказ Лукина о зверствах в Китае, где, мол, «разбивали собачьи головы». И подвела предварительный итог: «Правы, пожалуй, Памфилова и Лукин». Нашла коммунистка союзничков. Много лет искали среди попов и вот где нашли, наконец.

Но слушайте дальше: «Можно, конечно, обратить внимание (А можно и не обращать? — В.Б.) только (!) на «двойные стандарты», которые проявляют эти правозащитники, когда оскорблениям подвергаются, например, коммунисты. Они предпочитают закрывать глаза на это и про терпимость к оппонентам(!) как-то не вспоминают». Ведь каждое слово здесь трусливо и лицемерно! Во-первых, это не «оппоненты» в дискуссии, а враги. Во-вторых, они не «закрывают глаза», а самым бешеным образом сами борются против коммунистов и патриотов. Нужны примеры? В-третьих, честный человек не может обратить или не обратить «внимание» на их клевету, а обязан дать решительный отпор.

А через два дня Е.Польгуева напечатала еще статью в полполосы — «Эллу топят в Селигере?» И опять кидается спасать тонущую. Ещё бы! «В последнее время Памфилова критиковала власть неоднократно». Где? Когда? По какому вопросу? А теперь она аж «обрушилась(!) на власть», даже «совершила нападение(!) на «святое» — на «властную элиту». Лет двадцать просидев в этой «элите» при всех президентах.

Обычно газета, где Е.Польгуева напечатала две свои странные статьи, даёт отклики читателей, но на сей раз не дала ни слова. А ведь, пожалуй, недоуменных откликов было немало. Возможно, было и напоминание старой мудрости: враг моего врага — мой союзник.

Н.Сванидзе, с которым завтра мне предстояло встретиться, в первой статье назван «невинно пострадавшим», во второй — «по ошибке попавшим» на «Аллею позора». И журналистка сообщает, что перед ним извинились, но он — «извинений не принял». Какой гордец! — залюбуешься.

По этому поводу Аполлон потребовал меня к священной жертве. И я её принес:

Так обстоит дело со Сванидзе. А Млечин? Тут дело ещё выразительней. Этот шустрый товарищ в Советское время шибко преуспевал. Его отец был долгие годы заместителем Героя социалистического труда Александра Чаковского в «Литгазете», мать — переводчица, член Союза писателей. Как же и Лёне не быть потомственным писателем! Начинал он сразу после МГУ с сочинения криминальных детективов, которым давал пленительно-уморительные заглавия: «Хризантема пока не расцвела», «Поздний ужин с тайным агентом», «Обстоятельства смерти господина К»… Тут явное влияние великого Радзинского, у которого есть и «Приятная женщина с цветком и окнами на север», и «Я стою у ресторана», и много других несправедливо забытых шедевров.

Накатал Лёня с дюжину сочинений, и, видно, надоело. Кинулся служить отечеству на ином поприще и совсем ещё молодым вдруг стал заместителем главного редактора популярнейшего еженедельника «Новое время», позже

— опять заместителем главного в ещё более популярной газете «Известия», где этот пост после «Литгазеты» до него занимал его батюшка. И тут по наследству. И какие должности! Номенклатура ЦК! На этих высочайших трибунах ещё в конце 80-х годов коммунист Млечин восхищался своей социалистической родиной, её внешней политикой, Китаем, КНДР, всеми странами лагеря социализма и беспощадно клеймил руководителей Америки

— президентов Трумэна и Картера, госсекретаря Шульца, генерала Макартура и других супостатов коммунизма.

Так, в «Новом времени» № 26 за 1987 год этот товарищ писал: «Раскол Кореи был оформлен юридически. В те годы США и их союзники, обладая большинством голосов в ООН, могли протащить любую резолюцию». Как сейчас протаскивает в Думе что угодно «Единая Россия». Но старый боец молчит…

Торжество бандитского капитализма превратило Млечина, коммуниста уже беглого, в огнедышащий вулкан антисоветчины. Ельцин ещё только отвалился, Путин ещё только появился, а у него уже готова пронзительная книженция в 600 страниц «От Ельцина к Путину». Ещё не улеглась пыль от рухнувшего торгового центра в Нью-Йорке, а на полках книжных магазинов России уже пылилось его учёное исследование «Кто взорвал Америку?». Потом вдруг взялся за наше высшее чиновничество, выпустил фолиантик «МИД. Министры иностранных дел». Всех описал — от Троцкого до Игоря Иванова, десятка полтора. Потом — «Председатели КГБ». Тоже всех 23-х изобразил

— от Дзержинского до Патрушева. Дальше — «Русская армия от Троцкого до Сталина», «Сталин и его маршалы»… Перечислить всё невозможно. А какие объемы! 500-700-800 страниц. Что угодно может изобразить! Закажи ему «Сандуновские бани. Директора. 1893–2010» — напишет в две недели. Предложи тему «Ваганьковское кладбище. ХVIII-ХХI века. Обитатели и посетители» — через три недели представит рукопись. И обо всём, даже о кладбище

— с пеной антисоветского бешенства. А ведь сколько у него на телевидении учеников! Вот как только началась перепись населения, один из них заявил: «Результаты переписи 1937 года не понравились Сталину, и он приказал всех переписчиков расстрелять». И с этим учителем ручкаться? Но с другой стороны — а политкорректность?

Я долго думал и наконец решил так. Я вежливо скажу: «Милостивый государь, как великий Маяковский, я, его почитатель, не признаю рукопожатия. Поэт писал:

Кто может гарантировать, что вы не разносчик гриппа или какой-то ещё более опасной болезни, например, русофобии?»

Это будет достойно и политкорректно.

На другой день утром знающий шофер Денис мчит меня на студию. Куда мы приехали через полтора часа, где это территориально, я не понял. Денис ведёт меня в огромное здание, потом — по каким-то катастрофическим коридорам, где всюду балки, занавеси, ступени и толпы народа. Кто это? Оказывается, та самая публика, которая, надо думать, не безвозмездно будет изображать роль хора в трагедии Эсхила. Наконец мы оказываемся в небольшой комнате, и мой Вергилий передаёт меня сотруднице Пятого канала милой девушке по имени Иветта. Кто бы мог предположить такой благоприятный исход после катастрофического пейзажа. Иветта объясняет мне что к чему.

Потом подошли наши участники передачи и рассказали, что сванидзеанцы и млечинцы были решительно против моего участия. Кто-то даже будто бы заявил: «Бушин? Только через мой свежий труп!» Как же так? Почему? Где же гласность и демократия, порождением чего эти живые трупы и явились? Наши сказали: если вы против Бушина, то мы не желаем видеть Пивоваров. Кто такой? Что, кроме того антисоветчика, что на НТВ, есть ещё Пивоваров? Как же, как же! Большой историк. Член-кор ельцинской эпохи и академик путинского закваса. Оказался в Академии вслед за Яковлевым и Солженицыным, проторившими туда тропку.

Не так давно меня поразило его рассуждение в «Комсомолке» о знаменитой картине Николая Ге «Что есть истина?»: «Почему Христос опустил глаза и не отвечает стоящему перед ним Понтию Пилату, что есть истина? Я долго не мог понять». И вот, став академиком и увидев кагебешника в церкви со свечкой в руке, понял: «В христианстве невозможен этот вопрос, а возможен «Кто есть истина?» Христос и есть Истина. Поэтому Христос и не отвечает». Какая чушь! Разглядел религиозную схоластику: какой вопрос можно задавать, какой нельзя. Но зачем задавать, если ответ известен? И Христос, значит, молчал из скромности, дабы не называть себя. А Пилат уличается в религиозном невежестве и только. Да, мол, картина именно о скромности одного и невежестве другого. Ну, академики пошли… Да ведь суть-то яснее ясного, она гораздо шире религиозного сюжета: самодовольный, благоденствующий, всемогущий властитель глумится над гонимым, бессильным перед ним проповедником истины: посмотри, дескать, на меня — какой я гладкий да вальяжный, как богата моя одежда, а ты в этом рубище чего добился своей проповедью истины? Эта великая картина может быть иллюстрацией к лермонтовскому «Пророку». Она как никогда чрезвычайна злободневна и ныне, когда у нуворишей в ходу присловье: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» Картину Ге можно назвать именно так. И сейчас можно написать подобную картину, поставив на место Пилата, допустим, Чубайса или Абрамовича, а на место Христа, скажем, обобранного ими безымянного ветерана войны или тень Темиряна Зиннатова, защитника Брестской крепости, в 1992 году приехавшего в Белоруссию из Сибири и бросившегося от отчаяния под поезд там, у крепости. И этот академик, любитель живописи — их главная надежда!

После мучительных раздумий сванидзеанцы-млечинцы пошли на мировую: черт с ним, с Бушиным, пусть каркает, у нас же есть хорошие ножницы! И даже, говорят, извинились за свою то ли робость, то ли глупость, то ли за троцкизм.

Нет, с академиком Ю.С.Пивоваровым они никак не могли расстаться. Вот несколько его кардинальных суждений «В 1917 году Российская империя… Будто ветерок подул — и карточный домик рассыпался. Хотя была мощная армия. Непонятно, почему всё рухнуло». Ему опять непонятно. Перед нами ценнейшая для режима модель Незнайки, задача которой — фабрикация исторических загадок для одурачивания народа. Все же неакадемики знают, что ветерок-то, нарастая и нарастая, дул столетия, а уж последние-то двадцать николаевских лет это был ураган, буря. Да еще несколько лет ненужной русскому народу, чудовищно кровопролитной, бездарной войны, начавшейся в августе 14-го самсоновской катастрофой в Восточной Пруссии и кончавшейся в 17-м при всей её «мощности» дезертирством со всех фронтов.

Но вот ветерок надул и Октябрьскую революцию. И что же? До неё, говорит, «мы расширялись, разбухали». До чего это ему отвратительно! Как Окуджаве: «Меня удручают размеры страны…» Я тогда посоветовал ему ехать в Грузию или Армению, откуда его родители. И вдруг, говорит, «началось сужение. Сначала по Брестскому миру в марте 1918 года, подписанному большевиками, Россия потеряла около миллиона кв. километров. Это нынешняя Украина, Белоруссия, Крым». Лютое враньё. Конечно, если сюда прибавить Финляндию, Польшу, Прибалтику, то, пожалуй, наберется миллион. Но, во-первых, ещё до Брестского мира 18(31) декабря 1917 года В.И.Ленин лично передал приехавшему в Петроград финскому премьер-министру П.Свинхувуду документы о признании независимости Финляндии. Во-вторых, Польша тоже ещё до Брестского мира объявила о своей независимости, и это было признано Советским правительством. В-третьих, речь шла не о всей территории Украины и Белоруссии, а о западных областях. Наконец, Крым здесь и вовсе не при чем. Его «потерял» известный алкаш, страдавший недержанием даже мочи, не то что земель России. Тот самый алкаш, при котором Пивоваров потерял партбилет и приобрел звание членкора.

Словом, по Брестскому миру от России отторгалось не миллион кв. километров, а 150 тысяч. Есть разница? Нет разницы, ибо дело-то не в километрах, а в способе вранья и одурачивания: мерзкие большевики сузили Россию на миллион километров — и точка. А о том, что это было всего на восемь месяцев, что после революции в Германии большевики 13 ноября 1918 года аннулировали договор и вернули отторгнутые территории — ни слова. Будто бы это «сужение» так и осталось. О том, что позже большевики предприняли «расширение» и вернули в состав страны и западные области Украины, Белоруссии, и Бессарабию, и Южный Сахалин — ни звука. Ему бы лучше посчитать, насколько «сузили» Россию его братья по разуму. Нет, не смеет. Приходится сообщить: да, почитай, на целых 5 миллионов кв. километров. Десять Франций!

И ещё о «сужениях» и «расширениях»: «1941 год. Миллион кв. километров оккупирован немцами». Тут почему-то не врёт способом умолчания, но как преподносит правду! «Мы отыграли назад»… О кровопролитной войне, в которой погибли миллионы соотечественников, — как об игре в карты.

Дальше: «В конце 80-х — начале 90-х пусть не было в России такого потрясающего расцвета, как в начале века…» Минуточку. С этим «потрясающим расцветом» Россия в начале века плелась в хвосте великих держав, а в конце 80-х без «расцвета» наступала на пятки Америке. Так или нет? Молчит и прёт опять: «Вдруг в несколько дней страна развалилась. Случился паралич властный институтов. Началась анархия». Какой паралич? Все «институты» были на месте — и Верховный Совет, перелившийся в Думу, и правительство, и армия, и милиция, и академики с суженными мозгами от замшелого Аганбегяна да Чубарьяна до новоиспеченного Яковлева, а на подходе был и Пивоваров. Да и не анархия тогда началась, а великий грабёж, ловко организованный Чубайсом по законам этой Думы. И не развалилась страна сама собой, о чём свидетельствует плебисцит, на котором 76 % проголосовали за единство, а её развалили — сознательно, обдуманно, целенаправленно. И сделано было это не в несколько дней — над сей увлекательной задачкой бились самые большие негодяйские умы внутри и вне страны.

В комнате стоял небольшой стол, уставленный вопиющими яствами. А рядом сидел, как потом я узнал, историк Владимир Лавров, застуженный антисоветчик республики. Тот самый, что в затее «Имя России» поносил Ленина. По праву старшего и ранее прибывшего я любезно пригласил: «Угощайтесь…» Антисоветчик не шелохнулся. «Подкрепитесь…» Заслуженный бровью не повёл. Видимо, уверенный в нашем всеохватном коварстве, думал, что угощение отравлено. Может быть, вспомнил классика: «Где стол был яств, там гроб стоит…». Чтобы развеять его ужасные подозрения, я демонстративно умял парочку бутербродов с чашечкой кофе. Он бросил на меня взгляд, в нём читалось: «Не на того напал! Тебе-то сообщили, какие бутерброды съедобны, их пометили. А я?..»

Потом мы с Иветтой стояли у двери и о чём-то разговаривали, как вдруг дверь распахнулось и кто-то весьма значительной корпуленции вторгся в комнату: «Здравствуйте!» Я пожал протянутую руку и через секунду обмер: это был Николай Карлович Сванидзе собственной персоной. Как я опростоволосился! Все мои домашние заготовки насчёт скрипа-гриппа рухнули мгновенно. Вот вам маленький пример эффекта внезапности. А нам твердят, что внезапность вторжения в нашу «комнату» 22 июня 1941 года не имела никакого значения.

Сванидзе так же внезапно исчез, как и появился. Я смотрел на захлопнутую дверь и думал о том, что слышал версию, по которой Николай Карлович сын Карла Каутского, известного ренегата марксизма. Я возражал: «Позвольте, Каутский умер ещё до войны и было ему уже за восемьдесят». Да, отвечали мне, но остался клочок волос из подмышки, вот из них и удалось клонировать ренегата несколько другой внешности. Я опять возражал: «Во-первых, тогда ещё не было клонирования. Во-вторых Каутский, несмотря на то, что именно Ленин назвал его ренегатом, после смерти Владимира Ильича писал: «Надо быть сумасшедшим, чтобы не признавать величие Ленина. Он был колоссальной фигурой, каких мало в мировой истории». А что говорит Сванидзе о Ленине?» Мне отвечали: во-первых, тайное клонирование велось уже давно; во-вторых, ну, не бывает же всегда один к одному, получился несколько иной вид ренегата, ельцинско-путинский.

Вскоре нас пригласили на трибуны под око телекамер. Мы расселись на одной стороне, млечинцы — напротив. По импозантности я сразу узнал там Пивоварова. Вгляделся… Давно, ещё в молодости я научился довольно сносно читать по губам. Академик разговаривал с соседом. И я прочитал фразу: «Советская власть худо-бедно просуществовала 70 лет…» Я чуть не крикнул: «Ничего себе худо — спасла мир от фашизма и послала человека в космос! Ничего себе бедно — была второй сверхдержавой!» И опять читаю: «Великий русский писатель Александр Солженицын, лауреат Нобелевской премии, сказал: «Россия проиграла XX век». А какой выиграла? — хотелось спросить мыслителя. Да ведь этот лауреат столько наплёл… Что Сталин произнёс великую речь 3 июля 1941 года сквозь слёзы, что немцы наступали по 120 километров в день, что единственный достойный генерал был у нас — Власов, что сам он, Солженицын, всю войну командовал огневой батареей, что в лагере сексотом он стал, но никого не заложил, что Достоевский на каторге ходил в белых штанах и это ли не свидетельство благоденствия, что его, лауреата, травили, кололи, но Бог миловал… И всё вранье! Врал он безоглядно и о себе, и о войне, и о стране как царских времен, так и советских.

А вот что говорил его вроде бы собрат по изгнанию Александр Зиновьев: «Советская Россия прожила более семидесяти лет. Она добилась эпохальных успехов, несколько десятилетий была лидером социальной эволюции человечества. Советский период был вершиной российской истории. Успех новой социальной системы был колоссальный — ничего подобного никогда и нигде не было! Как могли бы мы столько лет держаться, если бы не эта система, когда против нас — весь Западный мир? А мы держались. Надо говорить не «всего 70 лет», а — «целых 70 лет» мы держались против такого врага!»

А Пивоваров всё шевелил губами: «Только члены партии, только те, кто состоял в списках райкома, горкома, ЦК могли могли продвигаться во власть. Номенклатура! Если ты посол, то номенклатура ЦК, если директор бани, то номенклатура райкома». Какое страшное сужение академических мозгов: баня как вертикаль власти! Неужели он эту чушь будет и всем нам тут говорить? Да я его забросаю примерами покруче посла. Шапошников стал начальником Генштаба, будучи беспартийным бывшим полковником царской армии. Говоров без партбилета стал и генерал-лейтенантом и командармом, да ещё известно было где надо, что служил в армии Колчака. Беспартийный царский мичман Леонид Соболев был создателем и многолетним руководителем Союза писателей России, Константин Федин — Союза писателей СССР. А Шостакович, о котором укативший в Америку Соломон Волков, не соображая, что позорит великого композитора, пишет, что его в отличие от Федина и Соболева на шестом десятке загнали в партию, и он в отчаянии едва не покончил самоубийством?.. Господи, да моя жена была главным редактором киностудии без партбилета… Но — внимание! Мотор!

Началось действо. Тема — «Советский человек». Сергей Кургинян был великолепен! Какая широта, разнообразие и убедительность аргументации. Какая зоркость, быстрота ответного удара, и что за умение загнать противника в угол, им же, олухом, и созданный. И какая энергия, сколько ума и сердца в защите советских ценностей!

Но известному теоретику марксизма Юрию Белову всего этого мало. Он пишет: «С. Кургинян не противник ни Путину, ни Медведеву. Разве что слегка пофрондировать…» Это «фрондирование», дорогой товарищ, дает ему почти все голоса телезрителей. Кто из ораторов КПРФ когда-нибудь получал такие цифры?

«Из памяти не выходит, что С. Кургинян с тревогой говорил об опасности дестабилизации общества, распада страны в случае ухода Путина». Я — решительный противник Путина и Медведева, но тревога Кургиняна мне понятна, ибо совершенно неизвестно, кого посадят на их места. Разве исключено, что Чубайса и Абрамовича? Вот убрали Юрия Лужкова после того, как он поехал в Севастополь и на всю страну заявил там, что это город русской славы и построил дома для офицеров флота, а позже запретил в Москве парад гомосексуалистов, попытался по случаю юбилея нашей великой Победы вывесить в Москве десять портретов того, под чьим руководством мы эту Победу одержали, а потом в глаза Медведеву заявил, что в результате бесчисленных ежедневных аварий, катастроф, терактов, небывалых пожаров от Иркутска до Рязани, забытых болезней вплоть до сибирской язвы, — в результате всего этого в стране царит гнетущая атмосфера. Не мог всего этого выдержать жизнерадостный фанат рок-музыки и обнародовал рескрипт: «Отрешить от должности в связи с утратой моего доверия!» Ну, отрешил. А кого посадил — Мельникова? Решульского? Нет, от макушки до пяток своего, который и словечка поперёк не скажет, хотя, говорят, из староверов. Лужков же и после отрешения заявил на встрече с молодежью, что никакой демократии у нас нет, президент имеет почти диктаторские полномочия, позволяющие ему «расправляться с неугодными губернаторами и мэрами», а 122-й путинский закон о монетизации льгот назвал «жлобским», про «Единую Россию» сказал, что это «партия-лакей» с низким потенциалом и грызловским интеллектом. И такие поступки, такие речи на фоне бесчисленных бессловесно-покорных отрешений даже военных министров и глав правительства. Да это диво дивное!

А зюгановцы как порочат Кургиняна, который делает великое дело, на которое они сами-то не способны — бьёт смертным боем самых горластых антисоветчиков, клевещущих на нас с самых высоких в стране телетрибун, так и ликуют по поводу изгнания этой властью во многом прозревшего, изменившегося Лужкова. «Правда» с радостью даже перепечатала из английской газеты «Гардиан» статейку новоявленного Дэвида Херста. Тот негодует: «Лужков стремился к популярности у населения…» А кто из политиков не стремится — может, Черчилль или Тэтчер? Может, Путин или Медведев, не сходящие с экранов ТВ? «Лужков повышал зарплату учителям и врачам за счёт городского бюджета». А что в этом плохого или незаконного? «Лужков установил в Москве памятник Петру Первому». А кому надо — Ельцину? «Москва сделалась диккенсовским городом контрастов: множество роскошных автомобилей и тысячи беспризорников». Такой стала вся Россию, господа Херст и Комоцкий.

Однако, позвольте, а что такое персональное доверие президента, которое изобрел, оказывается ещё Путин, чем он на этих днях похвастался, как об изобретении колеса? Это же как догмат о непогрешимости папы. Но, во-первых, догмат всё-таки относился только к делам церкви и вопросам нравственности. Во-вторых, сей догмат давно отменён. А у нас вдруг возродился. Да в каком виде! Речь идёт о доверии или недоверии не к какой-то черте личности или стороне её деятельности, а о личности в целом, во всём охвате, со всеми потрохами. Не стоим ли мы на пороге святой инквизиции?

«20 сентября, — продолжает Ю.Белов, — С.Кургинян, выступая в передаче «Момент истины», в сванидзе-млечинской манере характеризовал КПРФ и её лидера. Всё стало на свои места». Вот оно — самое главное! — ещё и Зюганова любить обязательно. Да его и так уже двадцать лет все любят. И как не любить! Партия с 500 тысяч членов в 1993 году сжалась до сомнительных 153 тысяч. Фракция в Думе имела около 200 депутатов, скатилась до 56. Или это тов. Зюганов выступил с предложением к властям вывесить в День Победы портреты Сталина?

Подобно тому, как Ельцин сначала хмельным бездействием, а потом пьяным дуроломством устроил войну с Чечней, а Путин и Медведев трусливым молчанием даже после Косово спровоцировали нападение Грузии на Южную Осетию, так и Зюганов учинил погромы Московского, Ленинградского и Красноярского обкомов. Так за что его пестовать?

Ещё в 2002 году в еженедельнике «Патриот» я любовно предлагал тов. Зюганову, пережившему трех президентов и дюжину премьеров, отдохнуть, уступить место в партии кому-то из тех, кто помоложе, энергичней, с более острым политическим чутьём, а самому сосредоточиться на работе в Думе.

«Кургинян пошёл к Сванидзе, чтобы нажить капитал доверия у советских людей. Он осознал, что советское прошлое стало занимать господствующее положение в массовом сознании. И сделал соответствующие выводы».

Словом, ловкач и делец. А Ю.Белову требуется, чтобы человек и советскую историю защищал, и товарища Зюганова во всех его четырех ипостасях нахваливал, как Ц.О., порой публикующий пяток его портретов в одном номере.

Когда дошла очередь до меня, я, обращаясь к председателю суда Сванидзе, сказал:

— Ваше степенство, последний раз мне довелось выступать по телевидению 4 января 1966 года, сорок пять лет тому назад. Это была передача из Ленинграда, которую вел академик Лихачёв, тогда ещё не академик, а участвовали писатели Москвы и Ленинграда — Владимир Солоухин, Олег Волков, Вячеслав Иванов, ныне академик, Лев Успенский, В.Бахтин и другие. Не соблаговолите ли вы учесть это достопечальное обстоятельство и дать мне времени побольше?

— Нет! — отрезал судия.

А если бы он знал, что это была за передача, то вообще слова не дал бы. Она называлась «В защиту русской культуры». Солоухин и Успенский говорили о засорении нашего языка иностранщиной, нелепыми неологизмами да аббревиатурами, которые, впрочем, имеют давние корни в религиозной литературе, где пишут: с.в.м. — святой великомученик, х.в. — Христос воскрес, б.м. — Божья матерь… Да и РПЦ тут же. Волков призывал вернуть в концертные залы Бортнянского и других авторов духовной музыки. Сам Лихачев — о вкладе в русскую культуру нерусских авторов. А я — о многочисленных и часто антиисторических переименованиях городов, улиц, площадей. Незадолго перед этим в «Литгазете» была напечатана моя статья на эту тему — «Кому мешал Теплый переулок?», и меня завалили письмами со всех концов страны. Авторы решительно требовали вернуть прежние имена Нижнему Новгороду, Твери, Самаре, Сталинграду… Сейчас я читал выдержки из писем, и, видимо, это было особенно сотрясательно. Н.Месяцев, тогдашний председатель Комитета по радиовещанию и телевидению (недавно он отметил 90-летие) позвонил из Москвы и потребовал под любым предлогом прекратить передачу. Работники студии не дрогнули, и передача успешно дошла до конца, за что некоторые из них во главе с директором студии Фирсовым несколько пострадали. Правда, уже после того, как известный оборотень А.Яковлев, обитавший тогда в Отделе пропаганды, представил докладную записку в Политбюро, в которой передача была изображена как идеологическая диверсия.

Сейчас я подумал: так же, как Яковлев, поступил бы и этот эфирный оборотень Млечин. А он как раз в этот момент встаёт и заявляет: «Бушин действует мне на нервы. Я его не люблю. И контактировать с ним не желаю!» Кургинян вспылил. Обрушил на сепаратиста гневную речь и вышел из студии. Ну, действительно! Ведь условились же, и вроде было извинение, и вдруг…

А в чём дело-то? А в том, говорит кефирный сапара-тист, что Бушин неласково писал об Окуджаве. И ведь верно! Я встал и сказал, что многие песни Булата любил и люблю, но когда он взялся писать двусмысленные повести и романы с разными антисоветскими намёками и экивоками, я выступил в «Литгазете», потом в журнале «Москва», где писал, что его романы изобилуют разного рода нелепостями комического свойства, материал — русский быт середины XIX века — автор знает плохо, что с языком у него не лады. Было это в 1979 году. Почему тогда, в год столетия Л.Д.Троцкого, аристократ Млечин не бросился грудью на защиту Окуджавы? И почему ныне, спустя тридцать с лишним лет, он проснулся и подвергает меня остракизму? Ответа не было. И мне пришлось внести ясность. Дело не в Окуджаве, аристократ скромно умолчал, что ещё более неласковая статья (ведь Окуджава-то талантлив, а этот?..) была у меня и о нем — «Титаник мысли». И не тридцать лет тому назад, а не так давно — в прошлом году. Вот Сванидзе честнее, он воскликнул: «И обо мне писал!» Правильно. Статья называлась то ли «Квадратура лба», то ли «В мире толоконных лбов».

Кургинян вернулся. В тему «Советский человек» мне надо было уложиться за 30 секунд. А я хотел начать с того, что, как вольный художник, не люблю мудрые термины и философские конструкции, а предпочитаю образы, символы. И предложил бы для понимания вопроса сопоставить два символа павильонов нашей страны на Всемирной выставке 1937 года в Париже и на Всемирной выставке в Шанхае, которая сейчас. Тогда — гениальная скульптура «Рабочий и колхозника» Веры Мухиной, завоевавшая гран-при, сейчас — Незнайка, комический персонаж детского писателя Николая Носова — мальчишка, не желающий ничего знать, не желающий учиться и постоянно попадающий впросак, иногда смешно, иногда не шибко. Оба символы до чрезвычайности правдивы и выразительны для России разных эпох.

Там — символ советского человека, всего народа, вдохновленного идеей социализма, устремленного вперед, народа сильного и гордого своей страной. Здесь — комический шалопай, который не хочет учиться даже тому, что было совсем недавно у него на глазах. Восстановление? Развитие? Индустриализация? «А что это? Нет, не желаю. Лучше мы запузырим модернизацию развалин».

Китайцы и иностранные посетители нашего павильона недоумевали: что за Незнайка? Зачем он? Какого ветром его сюда занесло? А предложил этот символ, конечно же, кто-то из самого кремлёвского поднебесья. Выставка-то Всемирная! И не иначе, как советовались в Академии Наук. Если так, то я подозреваю, что посоветовал именно академик Пивоваров. Кто же ещё! Яковлев и Солженицын преставились… Правда, когда на выставку явился президент Медведев он дотумкал, что надо убрать Незнайку. Убрали. Но запах остался. А символа теперь и нет.

Что больше всего поражало в действе, так это замшелость, убогость, затрёпанность доводов кефирных аристократов. Это сквозило даже в том, как Млечин объявлял своих ораторов. Один из них — академик, другой — народный артист. И каждый раз Млечин подчёркивал это. Да кто придаёт значение этим званиям после того, как академиком стал Яковлев, а народным артистом — Якубович?

А имена! А факты! Всё то же вранье о Великой Отечественной, о Сталине, Горьком, Павлике Морозове… Сванидзе сказал: «Не за советскую власть воевал народ! Замечательный поэт Константин Симонов в замечательном стихотворении о войне замечательно писал:

Дальше оратор цитировать не решился, дальше он выговорить не может. А там так:

Каким ещё русским?

Конечно, мы воевали за небольшой родной дом, который стоял в большом Доме Советской России, в СССР, и каждый понимал, что если рухнет большой Дом, то не устоять и дому, «где ты в люльке, качаясь, плыл» и вырос советским русским человеком. Другой России, кроме советской, не существовало. Её мы и защищали. Оторвать мой дом от России да ещё противопоставить их может только шельмец с самой грязной целью.

А когда Сванидзе заявил: «Сталин издал приказ, в котором объявил, что все наши пленные — предатели», я не выдержал, вскочил и крикнул: «Ложь! Не было и не могло быть такого приказа!» Это очень похоже на то, что переводчица Лилиана Лунгина в недавно показанном по ТВ фильме о ней Олега Дормана (Господи, опять они! И тут они!) сказала в связи с горькой судьбой своей подруги Ревекки, оказавшейся с мужем в Париже: «Когда в 1930 году Сталин подписал декрет, что тот, кто не вернётся в СССР, получает кличку «невозвращенец» и теряет советское гражданство, Ревекка не вернулась…» Во-первых, она же могла вернуться и не получить кличку, но не захотела. Во-вторых, Сталин не подписывал никаких декретов, тем более — декретов о том, кому какую кличку дать. Во-третьих, зачем советское гражданство человеку, который решил не возвращаться на родину? Правильный декрет подписал товарищ Сталин!

Сванидзе только и мог в ответ мне твердить: «Был такой приказ о пленных! Был! Был! Это общеизвестно!» Что ему оставалось… У меня не хватало времени привести хотя бы такие факты. В Литературном институте, куда я поступил сразу после войны, было немало бывших пленных среди и студентов и преподавателей. Старостой нашего курса все пять лет был Коля Войткевич, попавший в плен в 1942 году под Севастополем. А еще были Юрий Пиляр, Борис Бедный, Александр Власенко… И знал я Ярослава Смелякова, Степана Злобина, Виктора Кочеткова, а всего по едва ли полным данным справочника «Отчизны верные сыны» (М., Воениздат. 2000) были в плену 18 писателей. Все они, конечно, прошли проверку, после чего жили нормальной жизнью полноправного советского человека: селились, где хотели, включая столицу, работали, где нравилось, писали книги, получали награды (В.Кочетков, например, два ордена Отечественной войны), премии — и Сталинские (С.Злобин), и Государственные (Я.Смеляков) — и это объявленные Сталиным предатели родины?

Но вот такой же свежести обвинение: «Горький объявил: если враг не сдаётся — его уничтожают». Какое зверство! Вот, мол, он — советский человек во всей красе. Господи, да ведь речь-то идёт не об оппонентах в дискуссии, а о врагах. Эти подсудимые то и дело слышат и видят на своих экранах, что в Чечне или Дагестане окружили группу боевиков-террористов, предложили им сдаться, они отказались и их уничтожили. Так всегда было и во время войны. В полном соответствии с девизом Горького, впрочем, не им придуманного. Но кефирные ныне почему-то не протестуют, не вопят: «Медведев, прекрати зверство! Пожалей террористов!»

А чего стоит ещё и такое гневное обличение Советской власти: «Александр Блок умер от голода!» Уморили, мол. И ведь опять плетется в хвосте. Еще двадцать лет назад на заре демократического ренессанса ныне покойный писатель B.C. расследовал по своим возможностям причину смерти Блока и объявил, что по заданию Ленина поэта отравила знаменитая Лариса Рейснер. Какие доказательства? Да как же! За полгода до смерти Блок простодушно отобедал у неё. А причём здесь Ленин? Да он ко всем злодеяниям причастен.

И B.C. ссылался ещё на Надежду Мандельштам, которая утверждала: «Лариса была способна на многое. Все, кого она знала, погибли, не прожив своей жизни». Жуткое дело, и очень убедительно. Хотя, с одной стороны, не совсем ясно, что значит «прожить свою жизнь» — шестьдесят лет, восемьдесят, сто? Если все знакомые Ларисы погибли, то что помешало назвать хотя бы двух-трех? Наконец, знакомыми Рейснер были Корней Чуковский, Рюрик Ивнев, Оскар Курганов… И первый не погиб до 87 лет, второй погиб в постели в 90, третий сопротивлялся гибели ещё дольше.

А Н.Мендельштам писала, что Рейснер в довершение всех своих коварств еще и умерла в тридцать лет. Кто ж из порядочных людей с чистой совестью умирает в таком возрасте? И B.C. цитировал: «Мне не верится: неужели обыкновенный тиф мог унести эту полную жизни красавицу?» Действительно, паршивенький тифок, а тут такое диво! Известно же, что на них, на красавиц-то, даже чума не действует, даже собачье бешенство и сибирская язва, ибо в большинстве своём они сами — чума и язвы. Бесспорно, Лариса нарочно, целенаправленно умерла, мерзавка, чтобы унести в могилу тайну смерти Блока и прямую ответственность за нее Ленина.

И вот уже лет пять, если не десять, Сванидзе, видимо, не знающий о злодеянии язвы Рейснер, верещит на свой манер: «Умер от голода! Уморили!» Ещё в 2005 году со страниц «Литгазеты» его урезонивал Юрий Чехонадский: «Перестаньте вопить! Откройте 92 том «Литературного наследства» и прочитайте там статью доктора медицинских наук М.Щербы и кандидата наук Л.Батуриной «История болезни Блока». Чехонадский умер, а Сванидзе всё голосит. То же самое слышали мы в неоднократно показанном по ТВ фильме «Александр Грин».

Известно, время было голодное, война. Однако вот что писала Мария Андреевна Бекетова, тётка Блока, родная сестра его матери, в книге о последних днях своего великого племянника, с которым она жила вместе: «Со всех сторон предлагали деньги, доставляли лекарства, посылали шоколад и другие сладости. Любовь Дмитриевна (жена, 1881–1939) отказывалась от денег, т. к. их было достаточно, но приношения и услуги всегда принимала с благодарностью. По части еды она доставала всё, что можно было достать и что нравилось Ал. Ал…. Булки, сахар, варенье, сливочное масло не сходили с его стола. Но ел он, к сожалению, мало. Только иногда просыпался аппетит и особая охота, например, к свежим ягодам».

И специально для Сванидзе тётка поэта подчёркивала: «Я нарочно привожу все эти подробности, чтобы разрушить басню, которую досужие русские эмигранты сложили о голодающем Блоке, которого-де кормил из милости какой-то иностранец. Всё, что можно было сделать для него в Петрограде, делалось» (Цит. по «ЛГ»26.XI.05). Поразительно! Те эмигранты уже перемёрли давно, а басня их в устах вовсе не досужих лакеев режима, эмигрантов из области правды, до сих пор жива.

Сванидзе знает, как в первые годы демократического ренессанса академика Н.П.Бехтереву заставили сказать, будто её дед знаменитый психиатр В.М.Бехтерев (1857–1927) в результате обследования Сталина установил, что он страдает эпилептоидной паранойей. Поэтому Сванидзе и скажет: «Да заставили большевики старушку Бекетову так сказать о племяннике! Накинули петлю на шею и заставили. Знаем мы это большевистские штучки!»

Но ведь вот какое дело. Через несколько лет Наталья Петровна призналась: «Это была тенденция: объявлять Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы известного высказывания моего деда. Но никакого высказывания не было, иначе мы знали бы. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить. И я должна была подтвердить, что это было так» (Аргументы и факты № 27. 1995). Конечно, участие во вранье не украшает Наталью Петровну, но мы же не знаем, каково было давление на неё. И всё-таки она же нашла в себе мужество в конце концов сказать правду.

Ну, а слова М.А.Бекетовой можно подкрепить признанием Самуила Мироовича Алянского (1891–1974), основателя издательства «Алконост», где печатался Блок: «В апреле 1921 года здоровье Александра Александровича заметно ухудшилось: он часто уставал и жаловался на сердце». И тоже специально для Сванидзе: «Продовольствие Блок получал по карточкам, как и все граждане. Дополнением к этой норме были пайки, которые выдавались некоторыми организациями своим сотрудникам. Блок получал два, а иногда три таких пайка: по Дому учёных, как писатель, и по Большому драматическому театру, как служащий, а в последнее время он получал ещё паёк по журналу «Красный милиционер». Блок получал гонорары и зарплату, как и Любовь Дмитриевна. Правда, были ещё мать и тётка, но не было детей» («ЛГ» 26.VI.05). А ещё и Корней Чуковский 1 мая 1921 года записал в дневнике: «Поездка в Москву. Блок подъехал в бричке ко мне, я снёс вниз чемодан, и мы поехали (на вокзал). Извозчику дали 3 тысячи и 2 фунта хлеба» (Т.1. с. 164). Это 800 грамм, целая буханка. Можете ли вы, Николай Карлович, вообразить, чтобы голодающие, умирающие от голода расплачивались с извозчиками буханками хлеба?

Андрей Турков в биографическом словаре «Русские писатели XX века» (М., 2000) пишет: «Блок весной 1921 года смертельно заболел. Попытки Горького и др. добиться для поэта разрешения на выезд за границу для лечения остались безуспешными» (с.98). Смертельно — да, безуспешными — неправда.

Вопрос о выезде деятелей культуры за границу был тогда очень сложен. С одной стороны, страна бедствовала, и некоторые писатели, артисты, художники были обречены здесь на скудное существование и хорошо бы им съездить в более сытые края, а иногда и для лечения, для санаторного отдыха, которого тогда в России не было. Голод, даже недоедание люди переносят по-разному. Нина Берберова вспоминала, как в 1944 году после освобождение Парижа она решила отметить свой 43-й день рождения. Раздобыла где-то колбасы и сделала бутербродики по числу приглашенных русских писателей. Первым пришёл Бунин, и сразу — в столовую. А именинница встречала в прихожей гостей. Когда все вошли в столовую, она взглянула на стол и ужаснулась: бутербродики стали просто кусочками хлеба: всю колбасу с них съел Иван Алексеевич Бунин, дворянин, классик, тонкий стилист, Нобелевский лауреат. Может, благодаря тем кусочкам колбасы и дожил до 83 лет.

Иначе держался в голодное время, например, Маяковский:

И нет сомнений, эти морковинки он по дороге не съел, принёс по назначению, ибо признавался:

Между прочим, тоже дворянин. Но не все даже разночинцы могли сидеть и не всех даже простолюдинов радовал кусок конины.

Это одна сторона проблемы, а с другой, иные из уехавших, начинали заграницей антисоветскую деятельность. Но самое главное, надо же было постараться сберечь для страны культурные силы. И вот как быть? 10 мая 1921 года Политбюро разрешило отъезд за границу знаменитого Шаляпина, но — «при условии гарантии со стороны ВЧК, что артист возвратится. Если ВЧК будет возражать, вопрос пересмотреть». Видно, ВЧК побожилась. И первый раз, погуляв с полгодика по заграницам, Шаляпин вернулся. А чем дело кончилось во второй раз, всем известно. В 1927 году великого невозвращенца и звания Народного артиста лишили. В те дни Маяковский, уже давно забывший о конине, рявкнул:

А 18 мая 1921 года руководители Иностранного отдела ВЧК писали в ЦК В.М.Молотову: «Ещё раз обращаем внимание ЦК на совершено недопустимое отношение Нарком-проса к выездам художественных сил за границу. Огромное большинство артистов и художников, выезжающих за границу, являются потерянными для Советской России по крайней мере на ближайшие годы. Кроме того, многие из них ведут явную или тайную кампанию против нас за границей.

Из числа выехавших за границу с разрешения Наркомпроса вернулось только 5 человек, остальные 19 не вернулись, 1 (Бальмонт) ведёт самую гнусную кампания против Советской России. (А было специальное решение Политбюро 20 декабря 1919 года об улучшении его обслуживания. — В.Б.).

Что касается 1-й студии Художественного театра, ВЧК уверенно может сказать, что она не вернётся. Все артисты театра, находящиеся сейчас за границей, пользуются там огромным успехом и великолепно живут в материальном отношении» (Власть и художественная интеллигенция. М. 1999. С.18).

И ещё 28 июня того же года — опять в ЦК В.М.Молотову: «В ИноВЧК имеются заявления ряда литераторов, в частности, Венгеровой, Блока, Сологуба о выезде за границу. Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампания против Советской России и что некоторые и них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, — ВЧК не считает возможным удовлетворять ходатайства» (об отъезде) (Там же, с. 20–21). Даже столь демократичный Куприн!

8 июля нарком просвещения Луначарский писал наркому иностранных дел Чичерину, в Особый отдел ВЧК Менжинскому и управделами Совнаркома Горбунову: «Общее положение писателей в России очень тяжелое. Вам, вероятно, известно дело об отпуске за границу Сологуба и просьба о том же Ремизова и Белого; но особенно трагично обернулось дело с Александром Блоком, несомненно, самым талантливым и наиболее нам симпатизирующим из известных русских поэтов. Я предпринимал все зависящие от меня шаги, как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь. В результате Блок сейчас тяжело болен цингой и серьёзно психически расстроен, так что боятся серьёзного психического заболевания. <…> Поэтому я ещё раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения» (Там же, с.22)

Понятное дело, что в просьбах нередко прибегают к преувеличениям. Но можете ли вы, читатель, представить авторами даже смягченного варианта подобного письма о нуждах русских писателей Швыдкого, Авдеева или Фурсенко? Да они, как Сванидзе, и слово-то «русский» не смеют, не желают произнести! За это в Фурсенко недавно во время его выступления в Южном федеральном университете (Ростов-на-Дону) студент исторического факультета Евгений Мельников запустил тухлое яйцо. Прекрасным историком будет Евгений!

11 июля года Луначарский пишет Ленину: «Поэт Александр Блок <…> тяжело заболел нервным расстройством. По мнению врачей, единственной возможностью поправить его является временный отпуск в Финляндию. Я лично и т. Горький об этом ходатайствуем. Бумаги находятся в Особом отделе. Просим ЦК повлиять на т. Менжинского в благоприятном для Блока смысле» (Там же, с.24).

В этот же день Ленин прочитал письмо и наложил резолюцию: «Тов. Менжинскому! Ваш отзыв? Верните, пожалуйста, с отзывом» (Там же). В этот же день Менжинский пишет Ленину:

«Уважаемый товарищ!

За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории» (Там же).

На другой день Политбюро принимает решение: «Ходатайство тт. Луначарского и Горького об отпуске в Финляндию А.Блока отклонить. Поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока» (Там же, с.25).

В этот же день Горький пишет большое письмо Ленину, где есть и такие строки: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, А.А.Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его не выпускают, но то же время выпустили за границу трех литераторов, которые будут хулить и клеветать, — будут <…> Невольно вспоминается случай со Шпицбергом, «коммунистом» и следователем ВЧК по делам духовенства. Этот Шпицберг во времена царского режима был мелким гнусненьким адвокатом по бракоразводным делам. Человек тёмный… После Октября он объявил себя «богоборцем», редактировал журнал «Церковь и революция». Наконец, проник в ВЧК и, работая там в качестве следователя, совершил бесчисленное количество всяких мерзостей… Я слышал, что его, наконец, прогнали из ВЧК да, кстати, и из партии.

Это — хорошо, но не осталось ли там ещё одного Шпиц-берга» (Там же. с.26).

Писатель явно намекал Ленину. Что не следует безоговорочно доверять ВЧК и некоторым его работникам.

16 июля Луначарский пишет в ЦК: «Решения ЦК РКП по поводу Блока и Сологуба кажутся мне плодом явного недоразумения. Кто такой Сологуб? Старый писатель, не возбуждающий более никаких надежд, самым злостным и ядовитым образом настроенный против Советской России. И этого человека вы выпускаете <…> Кто такой Блок? Поэт молодой, возбуждающий огромные надежды. Вместе с Брюсовым и Горьким главное украшение всей нашей литературы <…> Он признаёт и восхваляет Октябрьскую революцию. Но вы его не выпускаете… Я говорил об этом факте с Лениным, который обещал всячески поддержать отпуск Блока в Финляндию.

Могу вам заранее сказать результат, который получится вследствие вашего решения. Высоко даровитый Блок умрёт недели через две, а Федор Кузьмич Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью…» (Там же, с. 27–28).

Сологуб такую статью не написал. За него это сделал Сванидзе.

23 июля Л.Б.Каменев направил записку В.М.Молотову: «Я и Ленин предлагаем пересмотреть вопрос о поездке за границу А.А.Блока. На прошлом ПБ «за» голосовали Троцкий и я, против — Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам» (Там же, с.29).

В этот же день, 23 июля Политбюро приняло решение: «Разрешить выезд А.А.Блоку за границу» (Там же).

Увы, было уже поздно: через две недели 7 августа 1921 Блока не стало. Луначарский ошибся только на одну неделю.

Вывод из всего этого очевиден. Во-первых, поэт умер не от голода, а от тяжелой болезни; во-вторых, по сложным условиям времени его отъезд за границу был весьма не простым вопросом; в-третьих, самые активные литературные и административные силы того времени настойчиво, энергично добивались разрешения на отъезд; в-четвертых, власть дала разрешение, но было уже поздно…

Что на это может ответить судья? На языке у меня вертелось:

— Владимир Сергеевич! — прервала мою мысленную оду Иветта. — Машина ждёт.