Бесстрашный Глеб Панфилов поставил фильм «В круге первом» не в десяти ли сериях. По всему городу расклеили портреты сценариста. Артист Евгений Миронов, исполнитель роли Нержина, во многом самого автора, ликует: «Это из области фантастики! А главное, Александр Исаевич живой и смотрит этот фильм, где я играю его самого!»

А «Литературная газета» начала рекламу фильма с возвышенных слов и с известной фотки, где сценарист запечатлен в рваной телогрейке аж с тремя арестантскими номерами — на груди, на шапке да еще и на одной коленке — и с каторжным лицом «озвенелого зэка». Вот, мол, каков он был там, в зоне! И невдомек просвещенной «Литературке», что начала кампанию с туфты. Это же маскарад. Когда Озвенелый (он же Бронированный) вышел на свободу, то вместо того, чтобы плясать от радости, бегать за красотками да слушать пташек, он первым делом запечатлел себя для истории вот в таком каторжном виде с тремя номерами. Фотографироваться — главная страсть его жизни. Все зафиксировал! Мой читатель из Ленинграда Борис Никитич К. заметил об этой фотке: «Кто хоть несколько может читать лицо и глаза другого, тот скажет, что это лицо человека с чертами выродка, а глаза — волка с природной родовой злобой…» Как жестоко! А ведь, казалось бы, должен если уж не симпатизировать, то хотя бы сочувствовать Солженицыну, ибо инвалид Отечественной, сам отсидел по той же 58-й статье да к тому же священник. Так нет! Никакого снисхождения. И нет у писателя морального права на обиду: это же не какой-то Ерофеев или Сорокин, а он был зачинателем у нас грязного буесловия. Как только не поносил он многих известнейших в стране да и в мире людей! Послушайте, дорогой Миронов: «жирный», «лысый», «вислоухий»… «лгун», «проходимец», «негодяй»… «прихлебатель», «халтурщик», «шпана»… «бездари», «плюгавцы», «наглецы»… «обормоты», «дармоеды», «плесняки»… Еще? Кушайте: «баран», «собака», «шакал»… «порочный волк», «отъевшаяся лиса»… «змея», «кабан», «скорпион»… И ведь это не в письмах, как мой священник, а в бесчисленных многотиражных писаниях, расползшихся по всему свету. Причем, даже о людях, которых видит первый раз. Например: «Идет какой-то сияющий, радостный, разъеденный (разъевшийся, конечно. — В.Б.) гад. Кто такой — не знаю». Так и признается, что не знает человека, но все равно — гад. Может и так сказать о первом встречном: «Какой убийца!» А вот врач в лефортовском изоляторе, куда Бронированный угодил перед отправкой в ФРГ. Он ему опять-таки совершенно незнаком, мало того, еще и обследовал «очень бережно, внимательно». Какая благодарность? «Хорек… Достает мерзавец прибор для давления: разрешите?» И позже снова о том же враче («Полон заботы: как я себя чувствую?») и о медсестре, давшей ему лекарство: «А, звери!..» Ну, вот теперь, первопроходец, и ешь плоды посеянного тобой!

И при этом без устали твердит о своей религиозности. Много лет знавший его и по лагерю и на свободе Лев Копелев говорил: «Весь пафос христианства устремлен к таким нравственным качествам, как любовь к ближнему, прощение, терпимость. Это основы христианства, а они не прельстили Солженицына, объявившего себя святым «мечом Божьим». Его обращение к Богу наиграно и носит чисто прагматический характер».

А вот Владимир Лакшин, поначалу тоже долгие годы защищавший и прославлявший Солженицына на страницах «Нового мира»: «В христианство его я не верю, потому что нельзя быть христианином с такой мизантропической наклонностью ума и таким самообожанием». Это мягко сказано — «наклонность». На самом деле тут небывалая в мире концентрация всепоглощающей злобности.

Так спрашивается, есть ли слова, которые непозволительны для ответа ему на его оскорбления и угрозы? Вот и рвется даже с уст священника: «Своими злобными, лживыми и ядовитыми книгами он натравил на свою Родину-Великомученицу весь соблазненный им Запад. Именно по его книгам, обрадовавшись им, как христоубийственный Синедрион обрадовался лжесвидетелям (Матф. 26,59,60), вавилонский президент объявил нас, Русский народ и нашу Россию «империей зла». От этого сатанинского предательства Солженицын уже никуда не уйдет! Никакого оправдания ему не будет!»

Прочитав несколько статей и рецензий о фильме, я обнаружил много интересного. Так, Святослав Рыбас пишет в «Литературке»: «В 1949 году страна ненавидела своих вождей». С чего взял? Откуда? Не из писаний ли в той же «Литературке» Ципко или Лукина, этих докторов наук с барабанами? Ципко, восхищаясь делами зачинателя развала страны Хрущева, на первой странице объявляет Советскую власть, вскормившую консультанта ЦК Ципку, «самой чудовищной античеловеческой системой не только в истории России, но и в истории Европы». Его близнец на третьей странице этой же газеты просвещает нас: «Природа любой власти такова: она ничего не будет делать, кроме того, что ей нравится, выгодно и удобно». Он меряет любую власть на свой лукинский аршин. Да неужели Советской власти нравилось дать возможность этому омскому недорослю приехать в столицу и бесплатно окончить здесь пединститут им. Крупской? Неужели ей было выгодно, когда этот скрытый враг оказался завотделом МИДа? Неужели ей было удобно, когда сей пустопляс возглавил Комитет Верховного Совета по международным делам, откуда угодил послом в США?

Однако за что же именно, тов. Рыбас, народ возненавидел вождей в 1949 году? Уж не за то ли, что в августе была испытана атомная бомба, защитившая его от американской расправы, а за два года до этого первыми в Европе мы отменили продуктовые карточки?

Ну, вообще-то ненавистники, конечно, всегда и везде есть. Кто-то, может быть, и беспорочного товарища Рыбаса ненавидит с его высокими должностями, сияющими орденами, с дюжиной романов и повестей. Но говорить о всей стране, о всем народе?..

Тут же товарищ уверяет, что обретение Советским Союзом атомной бомбы, «как ни странно(!) сделало мир более безопасным». Почему для него это странно? Да потому, что ему внушили: ненавистные народу вожди, как говорится и в фильме, получив бомбу, только и думали о том, как побыстрей бросить ее на Вашингтон. Кто внушил?

Не Леонид ли Жуховицкий, еще один известный эрудит «Литературки» и «Советской Чувашии». Не так давно он выступил со статьей, в которой пишет: «Чиновники отняли у народа свободу, достоинство, возможность выбиться из серого ряда». Вы думаете, это он о нынешнем времени, когда все действительно так и есть? Ничего подобного! Это он об истории России «за века», в том числе, разумеется, в первую очередь — о Советской эпохе, когда сам он как раз и «выбился из серого ряда». Ах, да какое там «выбился»! Всю жизнь шагал, как по ковровой дорожке: школа — комсомол — мимо армии в Литинститут — в Союз писателей — книжка за книжкой (всего более 40)… А в нынешнюю пору дошагал аж до должности президента Международного института глобальной морали.

И вот с высоты глобальной морали пишет: «Француз любит Францию за то, что она прекрасна, что Париж — мировая столица, что Наполеон — величайший полководец… Американец любит Штаты за то, что самая свободная и самая богатая страна, и конституция у них лучшая в мире… Даже мальтиец гордится своим крохотным островом…» Все гордятся и уважают свою родину, а вот нам «уважать собственное государство нет никакой возможности…»

Франция видится ему прекрасной, а Россия? Ну, совсем, совсем не такой! Париж — столица мира, а Москву он когда-то в повести «Я сын твой, Москва» тоже изображал столицей мира, но, увы, это было давно, еще до демократического прозрения. Наполеон — величайший полководец, а Кутузов, истребивший его великую разбойничью армию и вышвырнувший остатки из России, ему совершенно, абсолютно не интересен. В Америке прекрасная конституция, но то, что она не мешает Штатам быть мировым жандармом и бандитом, этого Жуховицкий и знать не хочет и словцо о том сказать не смеет.

Народный поэт Чувашии Валерии Тургай сказал моралисту-глобалисту: «Вы оскорбили миллионы россиян и меня лично, сына чувашского народа, россиянина, патриота России… Нет, не отнять вам у нас любовь к России и гордость за Россию!»

Жуховицкий и отворачивается от России и, естественно, врет о ней. В той же «ЛГ» уверяет, что XX съезд «снял заклятие с тех, кто вовсе не по собственной воле оказался в оккупации». И делает вид, будто ничего не слышал о том, что как раз в упомянутом 1949 году некий рядовой колхозник, бывший не один день в оккупации, приехал из Ставрополья в столицу, поступил на престижный юрфак Московского университета, возглавил там комсомольскую организацию, вступил в партию, а после окончания МГУ, стал первым секретарем Ставропольского крайкома комсомола, — и все это, как видим, задолго до состоявшегося в 1956 году XX съезда и хрущевского беснования о культе личности. И миллионы соотечественников из оккупированных во время войны районов страны не знали никаких преград и ограничений. Вот каково было заклятье на них! А ставропольский оккупанец аж до президента допер. Жуховицкий еще божится, что со свистопляски о «культе личности» на XX съезде в стране «начался процесс возрождения», вдохновляющие плоды коего мы нынче глотаем в виде то Беслана, то пожара в «Комсомолке», то краха Басманного рынка, то наглеца Чубайса и недотыки Кириенки на главных постах жизнеобеспечения страны.

Как ни странно, Рыбас, оказывается, знает, что еще в 1948 году американцы планировали обрушить атомные бомбы на нашу родину. Но, говорит, «удар не состоялся. Поэтому(!) звонок в фильме советского дипломата Володина в американское посольство (о наших атомных хлопотах в США) воспринимается как предательство». Что он хочет сказать? Если бы удар «состоялся», то звонок дипломата не был бы предательством? Да просто, безо всякой бомбы, выдать иностранному государству своих разведчиков это не предательство? Нет, говорит гуманист Рыбас, это благодеяние.

Наконец: советскому дипломату «содействовать атомной бомбардировке Москвы вряд ли(!!!) можно». Вы только подумайте: вряд ли можно!

И все это говорит человек, с двадцати пяти лет состоявший в КПСС, секретарь правления Союза писателей, главный редактор многих советских газет, журналов, издательств, автор романов о Столыпине, о генерале Самсонове, генерале Кутепове, даже извольте видеть, о Сократе, кавалер орденов Сергия Радонежского и Даниила Московского, наконец, просто русский вроде человек, которому идет седьмой десяток, а главное — муж прекрасной поэтессы Ларисы Таракановой, члена КПСС с 1975 года! Да хоть посоветовался бы с ней, уж если не с Сократом.

Откуда у него такие взгляды на свой народ, на родную страну, на советское правительство? Я думаю, Рыбас оказался в числе тех больших интеллектуалов, которым прежде всего именно Солженицын внушил свои взгляды, а уж потом кинулись помогать ему Ципко, Лукин, Жуховицкий, которые так негодуют по поводу той оценки, которую Ленин дал этой интеллигенции.

То же самое видим в рецензии Виктории Шохиной в «Независимой газете». Она охотно повторяет за великим учителем любой его вздор. Например: «Избежать лагерей в Стране Советов очень трудно». Тут ведь надо было непременно уточнить: «трудно для таких, как я, Александр Солженицын». Кто бы стал спорить!

Или: «Шарашки удобны государству. На воле нельзя собрать в одной группе больших ученых». Это же изречение олуха для олухов, но его тиражируют в кино и газетах!

А о том самом дипломате Шохина пишет: «Вроде бы, по логике Володин, решивший для себя: «Надчеловеческое оружие преступно допускать в руки шального режима», — должен вызывать сочувствие». Мадам согласна с дипломатом, что «режим», только что спасший мир от фашистского порабощения, это презренный «шальной режим». Хотя, говорит, предателю «сочувствовать трудно», но она ему сочувствует. И дальше мы видим ее душевные трудности: «Предупредить об аресте — это понятно, это по совести». В представлении мадам всякий арест это всегда несправедливость и страшное зло. Ей и в голову не приходит, по какой «совести» живет человек, если предупреждает или хочет предупредить об аресте поджигателей Манежа или «Комсомолки», террористов Театрального центра на Дубровке или убийц детей Беслана, предателей родины Горбачева или Ельцина, которых ждут аресты.

Сергей Казначеев напечатал в «Литературке» дельную статью, но все же, все же… Читаем: «Сегодня мы не видим репрессивного аппарата, который карал бы людей за их взгляды и политические убеждения. ГУЛАГа нет, и невиновных не держат за решеткой».

Благорастворение воздухов… Однако, во-первых, цель аппарата, который здесь имеется в виду, не репрессии, а государственная безопасность. Это надо понимать. Во-вторых, если мы его не видим, это не значит, что его нет. Он был, есть и должен быть. В-третьих, за политические убеждения всегда карали, карают и будут карать. За что покарали смертью Льва Рохлина — он «Сибнефть» украл? За что бросили в лагерь нацболов — они в приемной президента на малахитовый стол накакали? За что пойдет по этапу Швыдкой — за то, что рожей мерзок? В-четвертых, как это нет ГУЛАГа? Куда ж он девался? Ведь это Главное управление лагерей. А лагеря есть и будут, значит, должен быть у них и руководящий орган, даже если его назовут Вторым филиалом Большого театра.

С репрессиями и ГУЛАГом не все ясно и Юрию Архипову. Он, желая заклеймить советскую власть, пишет в «ЛГ», что немецкий писатель Борхарт во время войны нелестно отозвался в частном письме с фронта о Гитлере и «получил по суду 8 месяцев. А Солженицын — 180 месяцев заточения. Вдумайтесь в разницу». В разницу между советской властью и фашизмом. Сам-то он с ходу делает выбор в пользу фашизма, хотя в данном случае вдуматься очень трудно, ибо слишком много неизвестных. Солженицын был на фронте командиром, а кем Борхарт? Солженицыну было уже 27 лет и он имел высшее образование, а Борхарт? Солженицын написал много писем разным людям, понося Ленина и Сталина, а Борхарт? Солженицын возил с собой портрет Гитлера, а Борхарт возил портрет Сталина? И так далее.

Но все же в одно обстоятельство я вдумался и должен сообщить вам, арифметик Архипов, что 180 месяцев это 15 лет, а Солженицыну дали 8 лет. Значит, приврали вы без малого в два раза. Вот так у него и «Архипелаг» написан и все остальное. Но в то же время архипелагщик сам признает, что этот срок дали ему законно, справедливо. Действительно, если офицер во время войны на фронте подрывает авторитет Верховного Главнокомандующего и главы правительства своей страны, значит, он работает на врага, и его упекут в любой державе, в любой армии, в любую эпоху.