Ничто и никто не раздражает меня так, как раздражаю себя я сам. Как Улисс, начну с утра.
Проснувшись и восстав ото сна, я раздражаю себя тем, что не соответствую собственным представлениям об идеальном человеке. Раздражает то, что у меня болит спина, болят ноги, руки и даже голова! Хотя с чего бы ей-то? Подумаешь, двести пятьдесят коньяка. То, что не могу вскочить, как двадцать, а лучше тридцать лет назад и бежать… нет, не на работу, а кататься на велике или играть в футбол. Лето же!
Потом меня раздражает то, что сразу я не могу возрадоваться погоде за окном, а медленно заставляю себя это делать. Даже если там солнце. А вот раньше, помню, когда мне было лет тринадцать, я очень любил пасмурную погоду без дождя, приглушенный облаками дневной свет. Любил в такое время крутить на велике педали в библиотеку, когда она только открывается, в десять или в одиннадцать, и брать там книжки об индейцах или пиратах. Еще о динозаврах или иноплатенянах. Иноплатеняне, а еще веселопедисты – так говорил один мой друг, он был веселый, ироничный, юморной, потом много пил и умер. И эта боль тоже раздражает, вернее, то, что я не могу к ней до конца привыкнуть.
Дальше меня раздражает то, что надо ехать по городу в машине, за рулем, делать какие-то сопутствующие дела, например закинуть жену на работу или погрузить в багажник сто кирпичей, а мне бы хотелось, чтобы они уже были сделаны. Раздражает собственная лень. И того не понимаю, что должен бы я быть доволен отсутствием в моей жизни начальников, наличием любимой жены, любимой работы и даже просто машины, а еще возможностью обо всем этом написать.
Я недоволен тем, что не могу уделить своей писанине столько времени, сколько желаю, а на работе недоволен тем, что у меня иногда не получается так же лихо лепить кирпичи, как у моего напарника Паши. Да он еще и курит каждые двадцать минут, а я вот бросил, и все равно он быстрее и ровнее кладет печь, и дым сигаретный меня волнует и раздражает.
А уж если у меня что-то не получается, то тут я не раздражаюсь, а просто выхожу из себя, матерюсь, пинаю сапогами картонные коробки, зарекаюсь больше так не делать и все равно делаю, и это ужас как меня раздражает.
Вечером я приезжаю домой уставший, как охотничья собака, и толкаю внутрь себя еду (очень, кстати, ничего… да чего там, вкусную). Жена предлагает, видя, что я раздражен: «Может, по бокальчику винца?» – «Нет, – говорю я, – вина не хочу, осталась ли там водка?» – «Есть одоночек», – улыбается она, и я раздражаюсь, что очень этому рад. Зарекался же не выпивать на неделе!
Потом я сажусь за компьютер и понимаю, что сил думать и поймать кураж уже нет, раздражаюсь по этому поводу, ставлю будильник на пять утра и ложусь.
Без пяти пять я просыпаюсь, раздражаюсь, что можно было спать еще целых пять минут и выловить что-нибудь в тонком сне, встаю, беру ноутбук и иду на кухню. По пути раздражаюсь, что до сих пор не сделал себе из шестиметровой лоджии кабинета с письменным столом, чернильницей и креслом-качалкой, кормлю кошку и сажусь за кухонный. Круглый, в общем, довольно удобный. В конце концов, привычно.
День начинается с солнечных бликов. С машин за окном. Я слышу их, но не слушаю, стараясь мягче бить по клавишам и никого не разбудить. Жизнь ужасно хороша. При желании это тоже может раздражать.