Зачем я живу? Ради чего топчу землю, набиваю брюхо дарами ее? Кто я? Есть ли во мне божественная искра, или это огонь болотный пожирает мое сердце? Я горю? Тлею? Дышу ли я, или даже дыхание мое иллюзорно? Что есть истина? Что есть человек?

Великанов порхал, как бабочка, по кабинету и кричал, исходил криком, но внутренне, тихонько. То и дело он подбегал к окошку и, заламывая руки, с тоской глядел на пейзаж вид, открывавшийся его взору внизу. Там, внизу, на детской площадке, в песке песочнице возились дети. Сверху они казались крошечными, несуразными фигурками, будто вырезанными из мокрого картона. На миг Великанову представилось, что не дети это куролесят в песочнице, но неутомимые старики с метровыми сизыми сивыми бородами упражняются в вольной борьбе.

«Сегодня особенный день, — подумал он, — сегодня множественность моей жизни войдет в сингулярную фазу. А ведь я знал, чувствовал!»

Он отвернулся от окна и мелким шагом засеменил к столу. Присел на краешек кресла, задом ощущая метафизику сиюминутности, осторожно побарабанил пальцами по полированной поверхности стола, помычал в усы.

— Ту–ру–ру… Ту–лу–ру…

Вскочил порывисто и снова заходил по кабинету, то и дело подскакивая в

нетерпении.

«Однако, позвольте! — думалось ему, — отчего это сегодня и именно сегодня день выдался настолько необычным, что даже воздух в кабинете кажется наэлектризованным? Что такого дивного произошло в глубине вселенной? Откуда это вязкое ощущение в груди?»

— Я избранный! — взвизгнул Великанов победно.

Он резво резко скакнул к столу и подхватил телефонную трубку.

— Яша! Яков Степаныч!

— Слушаю вас, Андрей Владимирович, — прогудела трубка.

Великанов вдруг слегка опешил. Пригрезилось ему, что в соседнем кабинете никого нет. Ни Якова Степановича, ни девочек, а сидит там невероятных размеров комар и гудит в трубку сонно. Он мотнул головой, отгоняя морок, и, уставившись на микротрещины в полировке стола, пробормотал враз севшим голосом:

— Ты вот что, Яков. Ты, Яков, иди домой, и девочки пусть, Яков, тоже домой идут. Короткий день.

Трубка помолчала, пережевывая информацию, и исторгла серию звуков, в которых Великанов услышал и писк комариный, и шелест огромных крыльев, а уж потом различил слова:

— Что ж так, Андрей Владимирович? У нас отчет на носу, право…

— Отчет подождет, — язвенно буркнул Великанов. — Вы идите, завтра доработаем. Мы и так по всем показателям опережаем. Куда торопиться?

— Ладно, Андрей Владимирович. Спасибо большое — и от меня, и от девочек. Я к вам зайду сейчас, занесу чертежи. Посоветуемся.

Великанов испугался. Напряженное давление воздуха, преследовавшее его на протяжении последних нескольких дней, давившее на диафрагму так, что хотелось ему постоянно и постыдно отрыгнуть, переросло вдруг в нечто более материальное, твердое и почти видимое. В голосе зама послышались ему угрожающие нотки.

«Ага, зайдет он, — молнией пронеслась бредовая мысль, — высосет кровь и улетит в окошко». — Ты, Яков, чертежи оставь на столе. Я потом погляжу. Вечерком тебе перезвоню, покалякаем.

Трубка озадаченно помолчала.

— Эхм… Андрей Владимирович…ну, я понял тогда. А… вам… все хорошо?

— Поджелудочная замучила, чтоб ее! — брякнул Великанов, поражаясь своей находчивости.

— Так вот оно как! — обрадовался Яков на том конце провода. — Холод и голод, Андрей Владимирович, холод и голод! С этим не шутят!

— Я разберусь, иди уже. Нынче рано темнеет.

— Ну, тогда, …до завтра, Андрей Владимирович?

— Всего доброго, Яков Степаныч.

Великанов положил трубку на стол и некоторое время слушал приглушенные короткие гудки. Потом спохватился, поднял трубку и положил ее на аппарат. Посидел немного в кресле, наслаждаясь хрустальной тишиной, после поднялся, походил нетерпеливо по кабинету, то и дело поглядывая на часы, крякнул, присел было снова, схватил ручку, начал чиркать в блокноте, снова вскочил, подбежал к окну. Его заполняло чувство тревоги вперемешку с детским и давно позабытым ощущением грядущего праздника, будто бы он вернулся в ранние годы жизни и малым карапузом стоит под елкой, с надеждой и сладким ужасом глядя на подарки, оставленные Дедом Морозом ночью. И, не решаясь протянуть к ним руку, в страхе, что окажутся они не тем, о чем он мечтал втайне, но чем–то иным, не столь желанным.

Весь день мозг Великанова зудел. В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь не очень чистое стекло, в пыльных узорах на столе виделись ему картины великих, правда, совершенно непонятных свершений.

«Что же произойдет… вот прямо сейчас? В чем же суть, в чем?»

Одно он знал наверняка. Через несколько минут, возможно, через час, его жизнь чудесным образом переменится.

Великанов нервно поежился, встал, потянулся было за пальто, но вдруг передумав, вскочил на ноги, подхватил ключи и выскочил из кабинета, захлопнув за собой дверь.

В общем зале было непривычно пусто. На столе у Парфенова аккуратно разложен был чертеж с пояснениями, написанными от руки на листе бумаги, приколотом поверх. Гулко тикали напольные часы в углу. Великанов остановился возле стола заместителя, поглядывая на чертеж, который теперь казался ему совершенно незначительным по сравнению с грядущим в его жизни праздником, пожал плечами и прошествовал к выходу из офиса улыбаясь внутренне.

— Ишь ты! — шептал он в ожидании лифта, — ведь я и не чаял…

Впрочем, некая потаенная часть его сознания пыталась подать тревожный сигнал, монотонно вопрошая, что же такое должно произойти и откуда это вдруг ему, Великанову, взбреднулось, что он, дескать, удостоен великой чести быть посвященным в тайны вселенной и внешних сфер? И не сошел ли он банально с ума, перетрудив свой некрепкий разум заботами? И не нужно ли ему успокоиться, вернуться в офис, вскипятить воду и заварить себе крепчайший чай, а после неспешно, вдумчиво набрать номер «скорой помощи» и сдаться врачам и спастись? Рационалист в голове Великанова рисовал пасторальные картины бытия в лечебнице: степенные старцы прогуливаются вдоль светлых широких коридоров, румяные нянечки разносят молоко и пилюли, где–то лечат электричеством.

Чу! Великанов отогнал назойливые образы нетерпеливым взмахом руки. Безумие (будь он безумен) не казалось ему фатальным. Напротив, оно наполнило каждую клеточку его организма энергией, способствующей развитию, эволюции, но никак не распаду.

Выходя из здания проектного института, он поежился и пожалел, что не захватил пальто. Однако зуд, толкающий его вперед, подавил перебил и чувство холода, и остатки опасений.

Проходя мимо песочницы, Великанов поглядел в сторону резвившихся детей. В осенних сумерках он явственно четко разглядел двух стариков в тренировочных костюмах. Один из них стоял на четвереньках, так, что его окладистая борода мела песок с увязшими в нем кошачьими экскрементами, второй же, пристроившись к нему сзади, нежно и сосредоточенно обнимал его за шею.

«Пакость какая!» — совершенно не удивился Великанов и отвернулся.

Поведение стариков показалось ему фривольным. Он подошел к проезжей части и, вытянув вперед руку, принялся голосовать. Точного представления о том, куда он собирается ехать, у Великанова не было. «Прокачусь!» — грезил он туманно. Разумеется, интуиция подскажет ему, за каким поворотом скрывается удача, и вскоре уже он будет упиваться сюрпризом, что поджидает его впереди.

От сладких мыслей Великанова оторвал визг тормозов. Прищурившись, он задумчиво поглядел на старенькую «Волгу» неопределенного цвета. Грузный мужчина — неясная тень, приросшая к рулю, — опустив стекло, нетерпеливо пожимал плечами как заведенный.

Великанов склонился к оконному проему и интимно произнес:

— Едем на Сахарный. Потом в Бирюково. Э-э…Советская…двенадцатый номер. Возле летнего рынка… Хм-м, сорок даю. Он тускло удивился диковинному адресу, что сам по себе всплыл и выплеснулся на язык.

Водитель протянул руку и, открыв пассажирскую дверь, жестом указал на сиденье.

Великанов охотно присел и тихонько прикрыл дверь.

Тронулись. Водитель некоторое время молчал, сосредоточенно уставившись вперед. Впрочем, не прошло и минуты, как он принялся стрелять глазами, исподволь поглядывая на Великанова. Андрей Владимирович же, напротив, сидел прямо, поглощенный мыслями о празднике, что ожидает его в конце пути. Все прочие мысли, в том числе отчаянные позывы угасающего рационального, казались ему пустяковыми, не важными, а потому иллюзорными.

Ехали не быстро. Мимо проплывали индустриальные постройки, плохо различимые в темноте, саваном укрывшей город. Фонари почти не горели, а те, что работали, окрашивали ближние дома в мертвенно–желтый колер. Вскоре пейзаж изменился. Теперь машина ехала по совершенно не освещенной местности. Во тьме угадывались одноэтажные, казавшиеся заброшенными домишки. Где–то вдалеке, сокрытая от глаз, механически как заведенная лаяла собака. Великанову казалось очень важным, что лай собаки был спокойным, мерным.

«Значит, все хорошо», — подумалось ему.

Таксист резко вывернул вправо, и они устремились по ухабистой дороге, по обе стороны которой черными холмами навален был строительный мусор.

— Скажите, — обратился таксист к Великанову, — вы проездом к нам? На денек?

— Отчего же? — Великанов смерил таксиста надменным взглядом, — я здесь родился, дорогой мой. Вот уж пятьдесят восемь лет, от звонка и до звонка. — он хохотнул.

— Да, но… — голос таксиста удивленно повысил голос прозвучал удивленным фальцетом, он даже присвистнул отчего–то фальцетом, — откуда вы тогда знаете про этот адрес?

Великанов в изумлении поглядел на таксиста уставился на водилу. Пункт назначения, названный им, всплыл произвольно и казался до сих пор, скорее, символом, метафорой, нежели реально существующей локацией на карте. Таксист хмыкнул, как показалось Великанову, обиженно, и, притормозив у перекрестка, нравоучительно заявил:

— Вот то–то и оно. Это, знаете, как в детстве. Идешь, порой, голову вниз опустил, все выискиваешь что–то, ну, потерянное… там, не знаю, обертки от жевательных резинок, мелочь, а то и ценности какие, и вот, идешь ты…

Он замолчал и удивленно уставился на Великанова, тряхнул головой и продолжил:

— …И вдруг поднимаешь голову и понимаешь, что ты невесть где находишься. И буквально через секунду все вспоминаешь, но секунда эта, от незнания до осознания, — волшебна, ибо в этот момент тебе кажется, что ты очутился в таком месте, которого ни на одной карте не найдешь, на самолете до него не долетишь и на машине не доберешься. Будто попал по ту сторону маленькой двери в стене, ну, как у этого… черт, вылетело из головы… А вот вы, к примеру, вы твердо знаете путь. Это редкий случай. Я, как вас увидел, сразу понял: этот человек готов идти до конца. У нас, у таксистов, нюх. Мы человека насквозь видим. Бывает, ночью едешь один, кругом темнота, ну, как сейчас, только пострашней, ни зги. И тут тормозит тебя человек, а ты знаешь уже загодя, что он за человек. Хороший ли. Худой ли. А потому и не боюсь я ездить. Мне Ах—Вазоот сказал, что Те Кто за Сферами, не допустят… и из Тьмы восстанет Йига, посланник, с очами полными огня.

Великанов уставился на таксиста и тотчас же понял, что последние слова ему, очевидно, почудились. Видимо, он незаметно для себя самого задремал и прозевал даже, когда они приехали к огромным кованым воротам, за которыми угадывалось чудовищных размеров здание с черными окнами. Здание было неправильной формы и более походило на грубо обтесанную трапециевидную глыбу, нежели на творение рук человеческих. У ворот, переминаясь с ноги на ногу, топтались два субъекта, почти неразличимых в ночи, но движения их, притопывания внушили внушали Великанову опасения. Он вопросительно поглядел на таксиста. Тот, в свою очередь, враждебно уставился на Великанова и выразительно ткнул пальцем в направлении ворот.

— Сахарный, — язвительно сказал таксист. — Не желаете? Теперь на Советскую али подождать?

Внезапно зуд, терзавший сознание Великанова на протяжении всего дня, отступил и он с совершеннейшей ясностью осознал всю абсурдность своих действий. Он, движимый бредовой идеей, не захватив даже пальто, едет в ночь на сахарный завод, который, по его сведениям, вот уж три года как закрыт, а после еще и собирается в Бирюково, на Советскую… Советскую… эге, постойте–ка, ведь мне знаком этот адрес!

Великанов похолодел. Несколько лет назад городок всколыхнула серия жутких по манере исполнения убийств, перед звериной звериная жестокостью жестокость которых отступили удивила даже бывалые бывалых оперативники оперативников. Шесть трупов, найденных в здании заброшенной школы, расположенной на улице Советской, 12, в районе Бирюково, были ослеплены, в пустые глазницы залит был свинец, животы вспороты, руки связаны за спиной собственными внутренностями… С некоторыми сотворили такие гнусности, что молодой лейтенант милиции, первым обнаруживший бойню, помешался и в буйном состоянии был доставлен в психиатрическую лечебницу.

Ужасное это преступление не удалось скрыть. Информация просочилась в газеты, и на протяжении месяца целый месяц город бурлил. Удивительно было ляло и то, что на месте преступления не было обнаружено следов иных, кроме следов самих жертв. Складывалось впечатление, что люди сами поубивали друг друга, зубами выгрызали носы, раскалывали собственные черепа о стены. Зацепок у следствия не было, и дело осталось нераскрытым.

«Боже мой! — пронеслось в сознании Великанова, — я же червь ничтожный. Я не хочу умирать. Я дерьмо готов жрать с червями, лишь бы жить. Всю дорогу домой проползу, только не убивай, не убивай! Помрачение… гипноз…» Таксист нетерпеливо кашлянул. Великанов вскинулся всем телом.

— Так куда ехать–то?

— Обратно меня отвези, к проектному. Еще тридцать добавлю, — скороговоркой выпалил Великанов, старательно натянуто улыбаясь.

Таксист помолчал, нахмурился.

— Вот оно как, — пробасил он, — не спорю, ловко. Я думал, у нас взаимопонимание по этому вопросу, ан вот какой коленкор…

— По какому вопросу? — тихонько спросил Великанов. Мысленно он прикидывал, каковы будут его шансы, если дюжий таксист внезапно набросится на него и начнет рвать своими крепкими пальцами ему, Великанову, лицо на куски и рычать, и захлебываться слюной. Опасения также внушали те двое у ворот сахарного, что подошли уже поближе. В темноте очертания их тел казались неправильными, исковерканными.

— По вопросу, — вяло ответил таксист. — Ладно, едем обратно. Полюбовались на виды и домой. Щас вот только…Он резко нажал на сигнал клаксон и, высунувшись из окна, крикнул: — Куда вам, хлопцы?

Хлопцы резво приблизились, при этом старательно избегая света передних фар. Тот, что повыше, подошел вплотную к окну таксиста, при этом оставаясь в тени, и, наклонившись, прошипел что–то. Таксист многозначительно хмыкнул и мотнул головой на заднее сиденье. Впрочем, тотчас же встрепенулся и спросил:

— А сколько?

— Нгрлуи пдрнхлфчагн, — ответил высокий.

«Или», — поправил себя потрясенный Великанов, ему послышалось, что высокий незнакомец, чье лицо ни разу не вышло из тени, произнес столь явную тарабарщину.

— Сойдет. Только это, двоих не возьму.

В этот момент второй незнакомец, более плотного телосложения, вышел вперед и внятно сказал:

— Я друга провожаю. Мне тут недалеко, пешком. И спешно удалился в сторону ворот.

— Отлично! — Таксист повеселел, — давай залазь, турист!

Высокий кивнул, быстро открыл заднюю дверь и уселся позади Великанова. Такси тронулось с места.

Великанову от присутствия черного человека за спиной стало душно. Сразу вспомнились ему истории о лихих попутчиках, что будучи в сговоре с таксистами грабили и убивали простых людей безлунными ночами. Захотелось ему выйти и пойти пешком, но мысль о том, что он будет добираться в город сам по пустынной дороге, внушила ему еще больший страх.

«Авось обойдется, — верещал он внутренне, — не пропаду, чай!» Машина медленно ехала по ухабам. Свет фар то и дело выхватывал покосившиеся телеграфные столбы вдоль дороги. Монотонный собачий лай теперь звучал как тревожное предупреждение.

Великанов почувствовал страшную усталость. Ему хотелось как можно быстрее добраться до института, подняться в свой кабинет и переждать до утра. Он искал и не мог найти разумного объяснения своему поведению. «Доктора! — кричало его нутро, — Врача! Врач поможет. Он болен, тяжело болен».

Он вжался в сиденье, стараясь превратиться в точку, абстрагироваться от присутствия ужасного человека сзади, что прожигал его взглядом насквозь. Мысли его метались, рождая хаотические образы в сознании. Он устало откинулся назад и закрыл глаза, стараясь собрать мысли вместе, но они расползались, как тараканы, щекотали его изнутри, холодными лапками топтались по зыбучей поверхности мозга.

Незаметно для себя Великанов задремал. Он не спал, но уже и не бодрствовал. Монотонность, мягкое шуршание шин по асфальту, ровное гудение двигателя не успокаивали его, но вводили в состояние похожее на транс. Конечности налились свинцом, голова опустилась на грудь. Он потерял ощущение времени и грезил о том, что вот уже целую вечность он едет в такси и нет конца путешествию его. Из ниоткуда в никуда.

… Великанов проснулся оттого, что машина стояла.

— Шантак, — услышал он явственно.

— Нга рглуи Шантак. — ответствовал таксист. Рядом со щекой Великанов почувствовал движение воздуха — черный человек на заднем сиденье приблизил свое лицо вплотную к нему и, похоже, принюхивался.

— Нет, ата, — произнес смрадный голос у его уха, — не есть Шантак. Я чувствую.

— Мы ведь не могли ошибиться, верно? — буркнул таксист. — Это он?

— Он, — прорычал черный человек. И с мерзостью омерзением ощутил Великанов шершавый язык его у себя на щеке, — разумеется, он. Но это не Шантак. Я чувствую, здесь что–то еще.

— Тьма! — в сердцах буркнул таксист, — во имя Пана, с чем мы столкнулись на сей раз?

Великанова обдало вонью. Черный человек со свистом выпустил воздух изо рта и прошептал:

— В тот день он был один, ата. И шесть воинов пали только лишь от одного его взгляда. Он ничего не делал, понимаешь? Только посмотрел на них, влил яд своей души им в глаза.

Они убили друг друга, ата, а он стоял и смотрел. Я знаю. Я видел бойню глазами Сол—Мандита. Он — вместилище черной вязи. Нам не победить его, если он проснется. Убей плоть сейчас, пока он спит, сожги машину. Я останусь вместе с ним. Я смогу его удержать Словами Силы некоторое время. Моя жизнь — ничто. Я уже пять лет как мертв. Сожги нас!

Великанов, парализованный ледяным страхом, нашел в себе силы открыть глаза и с немым криком уставился на прогнившее до костей лицо черного человека перед собой.

— Н-не, н-не… — лепетал он, вдавливая свое тело в сиденье. Правой рукой он тщетно пытался открыть дверь, тянул за ручку, но она не поддавалась.

— Слишком поздно, ата! Он не спит! — Мертвец взвизгнул и подался назад. Таксист в страхе глядел на Великанова, рот его открылся, глаза выпучились.

— Выпустите меня! — заорал наконец Великанов. Он принялся биться спиной в дверь, с каждым ударом ощущая, как волны кошмара отступают, вытесняемые чем–то…иным.

— Ата! — верещал мертвец с заднего сиденья, — я знаю, что в нем! Беги, спасайся!

Но таксист, ополоумев от страха, мелко дрожал перед Великановым. Внезапно он рывком открыл дверь со своей стороны, выскочил из машины и бросился наутек. Пробежав несколько шагов, он споткнулся о бордюр и упал, карикатурно разбросав ноги. Все это Великанов видел сквозь дым, что окутал его сознание плотным коконом. Вернулось предвкушение праздника, ощущение чистой незамутненной радости.

Последующие события Великанов воспринимал как бы со стороны, будто кто другой овладел его телом, оставив его наблюдателем. Он видел свои руки, протянувшиеся к двери такси, срывающие ее с петель с куском стойки. Видел, как тварь на заднем сиденье выскакивает из машины и бежит в сторону парка. Видел себя, стоящего посреди улицы, раскинувшего руки как птица. Видел, как блестящие черные щупальца, выпроставшись вытянувшиеся из его предплечий, стрелами летят в сторону таксиста и вовсю удирающего удирает гнилоликого гнилоликий спутника спутник его, видел, как их тела плавятся при соприкосновении с щупальцами, вскипают ужасными кровавыми пузырями, что тотчас же лопаются, заливая дорогу бурлящей кровью.

— ШОГГОТ, Господи, это был же ШОГГОТ! — орал таксист, и лицо его текло, менялось, поглощаемое тьмой.

Великанов запрокинул голову и закричал, с криком выпуская в небо фонтан черной субстанции, что, падая вниз тяжелым дождем, покрыла его фигуру блестящим непроницаемым слоем. Все его тело взорвалось смоляными щупальцами, и на миг показалось, что весь он состоит из клубка извивающихся гигантских червей. Через секунду щупальца втянулись в плоть Великанова, вязкая субстанция, забрызгавшая землю вокруг, ленивыми ручейками устремилась обратно к телу, породившему ее.

Вскоре все было кончено. На залитой кровью дороге лежал обнаженный Великанов. Плоть его вспучивалась и опадала, под кожей то и дело пробегали волны, будто существо, скрывающееся внутри, потягивалось удовлетворенно.

Великанов спал. Не просыпаясь, он встал и побрел прочь от дома № 12 по Советской улице в сторону центра.

Завтра, Проснувшись поутру, он начисто забудет о своих ночных приключениях и лишь вяло удивится тому, что лежит на кровати голый. Вскоре он вернется к повседневной рутине, не задумываясь о той божественной искре, что растет в нем. До поры.

Во сне он улыбался и сладко причмокивал.