В глянцевом мире фальшивых зеркал не было места мечтателю и гедонисту Петру Ивановичу Барышникову. Маленький, с вертлявой курьей головой на длинной морщинистой шее, но со спокойным и даже надменным животом, Петр Иванович не мнил себе иного существования, справедливо считая себя участником извечной эзотерической войны, что происходит во все времена и во всех измерениях. О сорока пяти годах Петр Иванович уже дважды лечился от алкоголизма, но несмотря на запрет врачей постоянно тянулся к чарочке, полагая, что желание это навеяно ему извне, высшими силами.

— Все не так просто, Люда, — не раз заявлял он жене, — это не физиологическое и даже не психологическое. Тут дело тонкое… И заковыристо улыбался.

Жена и великовозрастный сын втайне считали Петра Ивановича сумасшедшим и надеялись, что он скоро повесится.

В среду, когда солнышко только–только показалось над землей и воздух был наполнен напоен упоительной прохладой, Петр Иванович наконец и в самом деле спятил.

Предшествовали этому два значительных события.

Ранним утром среды Перед рассветом, проснувшись только и нежась в постельке, Петр Иванович взглянул на сонную супругу, чей монументальный зад вздымался подобно Уэльским холмам, над гладью простыни, и внезапно понял, что ягодицы жены есть не что иное, как овеществленный макрокосмический портал, способный в мгновение ока переносить существ из внешних сфер в материальный мир, пусть и под личиной испражнений. Этот удивительный факт заставил полувоздушного уже от вечной войны Петра Ивановича вскочить с кроватки и незамедлительно поспешить к входной двери. Возвышенное в нем требовало немедленной разрядки.

Не прошло и получаса, как Петр Иванович, в домашних шлепанцах на босу ногу и полосатенькой пижамке, стучался в двери сумрачной и замкнутой в себе пивной, что на углу Эдемской. Двери были не заперты, но Петр Иванович предпочитал, чтобы его впустили, открыв их изнутри. Он полагал, что это даст ему моральное право употребить четверть, как если бы ему эту четверть навязали высшие силы.

Тут случилось второе обстоятельство, которое навсегда сдвинуло точку сборки Петра Ивановича и превратило его в блаженненького.

На стук его, и на беду, в дверях пивной овеянный утренним бризом, могучий и хмельной, показался немытый мужчина лет шестидесяти пяти, в кожаном фартуке и с бородой, подчеркивающей изломанную линию вычурный рта. Под мышкой мужичина этот, веселый и сумеречный, как оказалось потом, сантехник–идеалист Клятов, держал нечто, на первый взгляд, напоминающее огромный тараканий кокон.

— Извольте! — сипанул он, исходя никотином прямо в острый нос Петра Ивановича.

— Что ты, что ты! — заверещал Барышников, прикованный взглядом к кокону.

Тотчас же уставший от баталий в высших сферах рассудок его помрачился и он с точностью наконец осознал, что ему следует делать.

Повернувшись как на шарнирах, Петр Иванович поспешил домой, к супруге. Ужом проскользнул в коридорчик, снял с вешалки заскорузлое пальто и сложил из него крепкий валик. После обмотал валик хорошенько бечевой, что раздобыл на кухне, и синей изолентой советского образца. Покряхтывая, он побежал в кладовку и припрятал новопроизведенный кокон в темном уголке. После чего прислонился к стене лбом и некоторое время глубоко дышал, проникаясь духом пришельцев извне.

На шум и хулиганство, учиненные Петром Ивановичем, наконец, грузно переваливаясь, пришла супруга. В боровьей ее харе гнездилось мягкое недоумение и сонная непосредственность. Глаза смотрели тускло, но все же внимательно.

Поискав Петра Ивановича на кухне и найдя лишь ножницы с налипшими на них кусочками изоленты, супруга поспешила в коридор, оттуда, услышав шорохи, — в кладовку. Включив свет, она обнаружила объект своих изысканий, а именно Петра Ивановича, сидящим на коленях подле чего–то, что показалось ей мертвым младенцем, запеленатым в тряпье.

Узрев супругу, Петр Иванович взвизгнул, отложил КОКОН и убедительно зашептал, делая пассы руками:

— Вот ты, Люда, мне поверь, поверь, и так будет лучше для всех. И оставь ты свои фокусы с какашками — чай, не маленький я, чтоб не понять, что это как есть ИХ десант из твоего тела исходящий. А лучше, Люда, присядь, приляг вот тут, рядышком с КОКОНОМ, и отдай все мысли свои тем, кто вовне. Во имя добра и справедливости во всей вселенной. И сына приводи, младенца. Пусть сольется.

Возвысив голос до писка, Петр Иванович приподнялся даже, как ему показалось, на несколько миллиметров над землей и выкрикнул:

— Оне с миром пришли, Люда! Люда!

От этого монолога Люда, понятное дело, слегка ошалела и даже привиделось ей, будто Петр Иванович и не Петр Иванович вовсе, а какое–то промежуточное существо между тем, что здесь, и тем, что там. Впрочем, тотчас же образумившись опомнившись от столь позорных мыслей, она бобром глянула на незадачливого мужа и прошипела:

— Что, идиот, напился? Опять?

— У, чертова баба! — озверел Барышников и, бросившись на жену, охватил ее кочанную голову жилистыми ручками и с размаху приложил о стенку.

Сознательно он преследовал цель не убивать жену, а лишь вышибить из нее на некоторое время дух, чтобы пришельцы из кокона заняли его место. Круглая голова супруги отскочила от стены, будто теннисный мячик. Ноги ее подогнулись, и она тяжело завалилась набок. При этом глаза ее закатились, а нижняя челюсть противно отпала.

— Какая дрянь! Дрянь! — взвизгнули остатки человеческого внутри Петра Ивановича, но он с силой вдавил ткань кокона в живот себе, вытесняя из тела воздух, несущий эмоции и всяческие неприятности, и на некоторое время закрыл глаза, успокаиваясь, впуская внутрь как можно больше неземной благодати.

Убедившись в том, что супруга все еще жива, Петр Иванович раздел ее и, скатав ночную рубашку, вскорости соорудил из нее второй кокон, почти идентичный первому. Положив его на живот беспамятной жены, он наконец приступил к завершающей части своего плана по освобождению конкретно взятой социальной ячейки от гнета человеческого, слишком человеческого.

— Митя! — подвывал он стоя у входа в комнату сына. — Карлуша! Юра! — называть сына по имени, пока младенец находится в плену иллюзий, он не хотел, ибо это могло повредить сыну ему. Поэтому он старательно выманивал существо из комнаты, подвывая на разные голоса и произнося различные мужские имена.

Надобно заметить, что левой рукою он крепко прижимал к телу кокон, который он смастерил для сына из старого своего исподнего, тапочек и выходной рубашки, а в правой руке держал садовые ножницы, для самозащиты. В комнате послышалась возня, дверь распахнулась, и на пороге возник великовозрастный сын Петра Ивановича, Семен Петрович. Роста он был невысокого, но ладно скроен, глаза имел лукавые, с прищуром, лоб кудлатый, заросший диким мехом, усы пшеничные и свое мнение по любому вопросу. Одевался неброско, но со вкусом.

— Будя, батя, — заявил он с места в карьер.

Петр Иванович тотчас же осознал с быстротою кванта, что сына спасти не удастся. Слишком сильно было демоническое существо внутри его души, что, укоренившись, не отпустило бы его ни за что. — Требуется срочное вмешательство, — буднично заявил Петр Иванович и, зажмурившись, ткнул в направлении сына ножницами.

Раздался неприличный почти звук, потом вопль, после ножницы сами выпрыгнули из кулачка Петра Ивановича. Открыв глаза, он увидел, что Сеня скачет по комнате своей, спотыкается о мебель, ревет, при этом ножницы торчат у него из живота, словно какой непонятный орган, выросший вдруг из солнечного сплетения.

— Ах ты старый пидор! — орал Сеня, но подходить к отцу боялся и безумствовал больше у дальней стены, опрокидывая на себя книги и фарфоровые статуэтки.

«Какой, право, дегенерат», — подумал Петр Иванович и неспешно принялся наступать на сына, делая руками успокаивающие движения. Таким образом через некоторое время неистовый, но порядком ослабевший от боли и потери крови Сеня оказался загнанным в угол, между шкафом и своей кроваткой. Белая ветшалая майка его почернела от крови. Лицо же, обычно столь полнокровное, наоборот, приобрело черты, придающие сходство с мертвецом более приличествующие мертвецу.

— Ути, ути! — ворковал Петр Иванович. Он прикидывал, сможет ли он задушить дюжего сына одним движением.

Сеня, подобно умирающему лосю, привалился в полубеспамятстве к стене и набычился, выставив голову вперед. Глядел он исподлобья, дико вращал глазами. Изо рта тонкой струйкой текла кровь. «Что за чудо, когда же ты сдохнешь?» — грезил об освобождении сына Петр Иванович. Взгляд его метнулся под ноги. Он почти было споткнулся о спортивный снаряд — пудовую гирю сына.

— Ага! — взвизгнул он победно, схватил гирю за ушко двумя руками и широким размахом запустил ею в сына. Гиря угодила прямо в лоб с глухим, мягким и коварным звуком. Сеня опал на паркет, испортив подштанники.

— О как! — Петр Иванович хохотнул баском и, скакнув к сыну, вырвал наконец вожделенные ножницы из его живота. Раскрыл их и снова вонзил под пупок одним из лезвий. После, поднажав, принялся резать плоть, кроить ее наподобие ткани. Дело продвигалось туго, но маниакальная одержимость Барышникова и его уверенность в своей правоте возымели имели успех — вскорости живот Семена Петровича был распанахан до грудины. Петр Иванович нахмурился и некоторое время тупо смотрел на удивительное по своей сложности расположение трубок и трубочек, что пестрело перед его глазами. Распознать присутствие эфирного существа в этом лабиринте было нелегко. Решившись, он погрузил руки чуть ли не по локоть в брюшную полость и принялся вычерпывать внутренние органы и кишки, бросая их горстями через плечо.

— Мерзость, мерзость! — довольно шептал он. По комнате распространился отчетливый запах дерьма.

Через некоторое время дело было закончено. Сеня был очищен от внутренностей, на место которых Петр Иванович водрузил вложил кокон. Теперь, пусть и посмертно, тело сыновнее будет занято существом из высших сфер, жильцом куда более вечным, нежели предвечный дух.

Он бережно утрамбовал ворох белья в брюшине сына, после поднялся с колен, отряхнулся подобно собаке и, заскорузлый весь от крови, побрел на кухню готовить чай.

Полтора часа спустя голый и обваренный весь кипятком, с кожей, струпьями слезающей с лица, звонил он в дверь своего соседа, вознамерившись убедить последнего помочь ему, Петру Ивановичу, вырвать соседовой дочери сердце и прикрепить на его место моторчик от заводной машинки. Лишь взглянув на Петра Ивановича в дверной глазок, сосед потерял сознание. Много лет спустя нежась с припадочной от осознания скорого небытия любовницей под одеялом, он признался, что ему привиделось, будто за спиною Петра Ивановича распростерлись два черных невероятных крыла, которыми он приветливо помахивал.

После незадавшегося неудачного визита к соседу Петр Иванович вернулся домой и незамедлительно проследовал на балкон. Там он неспешно забрался на табуретку, расправил крылья и воспарил над утренним городом. Его тело ринулось вниз с высоты девятого этажа и поломанной куклой замерло на шершавом асфальте.