Ежевечерне Дмитрий Германович поджидал Марфу подле ворот детского сада. Вид он имел при этом встревоженный, всклокоченный и несуразный, словно посторонние люди, и быть может даже милиционер, застукали его за мастурбацией в центре города. Позади него степенно выступал толстый Антоха, коротконогий и лупоглазый карапет дошкольного возраста. Крепко прижимая к себе папку с детскими рисунками, Марфа проходила мимо, делая вид, что не замечает Дмитрия Германовича. Таков был ритуал. Едва завидев Марфу, Дмитрий Германович припускал рысью, размахивая руками. Вид у него при этом становился совсем уж оглашенный ошалелый.

— Милости прошу! — орал он издалека, разевая улыбчивую пасть, — вечереет уж! Пойдемте же, скорей!

Марфа удивленно вскидывала брови, глядела с прищуром на Дмитрия Германовича, так, будто видела его впервые в жизни, потом улыбалась с ленцою и произносила дежурно:

— А, Дмитрий Германович! Очень приятно! Прогуливаетесь?

В эти минуты особое наслаждение она получала, наблюдая за тем, как по–собачьи вытягивается глупейшая физиономия Дмитрия Германовича и в глазах его появляется всамделишная скорбь.

Становясь на ее пути и завистливо глядя прямо в средоточие ее женственности, скрытое под строгой воспитательской юбкой, он начинал мямлить, подбирая слова, обращаясь, впрочем, не к ней, а скорее именно к вагине ее, но величая последнюю отчего–то по имени–отчеству:

— Я, Марфа Сергеевна, вас, мнэээ–ээ, собственно… не подумайте только… мээ–эээ, не то чтобы специально… эээээ, так… мнэээ-э… случайно…сына, вот, из бассейна домой…дай, думаю, мнээ–эээ, подвезу!

При этом он старательно мял глазами ее промежность.

— Да что вы, что вы, право! — смеялась Марфа искренне, — мне тут недалеко!

— Нет уж, позвольте! — набираясь смелости, Дмитрий Германович, принимался творить жутковатые пассы в воздухе.

Разумеется, в конце концов Марфа соглашалась. Дмитрий Германович тотчас же терял к ней всяческий интерес и семенил вперед и, изредка дергая головой. За ним вперевалку плелся Антоха. Следом шла Марфа.

Дальнейшие события разворачивались в обычном порядке. На расстоянии 10 метров от машины Дмитрий Германович жестом фокусника доставал из кармана ключи, нажимал на кнопку сигнализации, при этом всегда кося в сторону Марфы багровым глазом, после, быстро перебирая короткими ножками, обегал вокруг машины, открывал пассажирскую дверь и ждал, сияя сально, когда Марфа приблизится. При посадке в машину он всегда помогал Марфе, хватая ее то за локоть, то за кисть, а то и за плечо. Несколько раз Марфе показалось, что он при этом спускал. После с виноватым лицом садился сам, оглядывался, проверяя, сел ли сын, и, уставившись лунно на Марфу, сипел:

— Ну что, голубушка? В ресторан?

И тотчас же отчаянно хохотал удивленный сам. Марфа всегда отвечала ему буднично, что нет, мол, домой. Дмитрий Германович заводил мотор и дальше уж молчал до самого дома. При этом на лице его появлялись явственные сатанинские гримасы. Подвозя Марфу к самому подъезду, он глушил мотор и, чуть наклонив распаренную морду, заводил монолог. Рассказывал все больше про жену, что работая товароведом, семье предпочла карьерный рост. Про грусть, тяготы и невзгоды, быстро подступающую старость, лишний вес и ночные бдения подле телевизора.

— А хочется–то, Марфа Сергеевна, страсти, приключений! Жизнь проходит мимо нас, подобно ветру, а мы остаемся, как пыль… Всего лишь пыль! Мне вот уж пятьдесят четыре скоро… вроде и работой не обделен, машина вот, квартира… дом строю в Фонтанке! Вы были в Фонтанке, Марфа Сергеевна? — и он гадко подмигивал, — ах, какой там воздух! Да к чему все это, если скука хризантемою цветет… Еда потеряла, знаете ли, свой вкус, вино уж не радует, как раньше… эээ, как сказал кто–то из классиков. У меня бассейн скоро будет, Марфа Сергеевна! Из неплохих! Вы, к слову, этим летом купались хоть? Загорали? А то… — на секунду он смущался, отворачивался в сторону и начинал бормотать, но тотчас же овладевал собою и с новым жаром принимался расписывать перипетии внутреннего своего состояния, обильно украшая их цитатами из беллетристики. — Вот, скажем, был бы я… скажем, идальго! Нет, кабальеро! Я бы бросил все к чертовой матери да и украл вас! А! Как вам это, Марфа Сергеевна? — при слове «это» он снова скабрезно подмигивал. — Украл бы и увез, словом, в Испанию. Коррида, ла–ла–ла, торреодор! Торро! Торро! Быкко! Я, знаете ли, в университете интересовался всем испанским. А вы, Марфа Сергеевна, завтра что делаете?

Так продолжалось ad nauseum. Дмитрий Германович вещал о пирамидах и тайнах, сокрытых в глубинах Карибских морей. Порой он принимался цитировать стихи собственного сочинения. Иногда даже пел, подвывая по–звериному. Марфа же молчала, стиснув руки коленями, крепко зажмурившись внутренне, сосредоточенно думая о своем.

Мнилось ей в эти сомнамбулические моменты сумеречное, подвешенное. То казалось ей, что Дмитрий Германович несомненно толстый дегенерат с отвисшей нижней губой и перхотистыми бровями. То думалось, что ей сорок три, и то, что скрывается под строгой воспитательской юбкой, уж не столь привлекательно, как раньше. То вдруг вспоминались вчерашняя рыба, оставленная в морозильнике, и вечно подтекающий унитаз. Виделась старушка–мать, которая третий месяц кряду не узнавала ее и то и дело пыталась убежать из дому, растерянная, туманная, ускользающая. Грезила она, отчего–то, о воздушных кораблях и людях с крыльями. Но более всего раздирали ее два противоречивых чувства. Хотелось ей с размаху огреть Дмитрия Германовича предпочтительно чем–то тяжелым, так, чтобы голова его раскололась на несколько несуразных частей, посредине одной из бредовых фраз его. В то же время она жалела Дмитрия Германовича, жалела и ненавидела себя, свои 250 долларов в месяц плюс подарки от родителей подначальных ей детей, свои 38 квадратных метров плюс балкон, свой развивающийся целлюлит, морщины вокруг глаз, запах изо рта и боли в низу живота, что холодными клинками пронизывали все тело, заставляя дрожать.

Противен был ей Дмитрий Германович глупая плюшевость, несусветная обыденность, вонь, что исходила от ауры его. Противна была и она сама себе. Монологи Дмитрия Германовича обычно заканчивались внезапно, как по щелчку. То происходила ментальная эякуляция, после которой он терял ко всему интерес, съеживался, бросал нервный взгляд на заднее сиденье, где, свернувшись клубком, спал жирный Антоха, пожимал плечами, улыбался растерянно, сипел. Кашлял.

Марфа поднималась на пятый этаж, гребя ногами вязкую пыль. Казалось, ступеньки состояли не из твердой субстанции, а из болотного ила, что понемногу засасывал ее жизнь. Сколько их? Девять? Девять.

Открывая дверь, она заранее морщила нос: в последнее время мать стала ходить под себя. Впрочем, Марфа воспринимала этот акт непроизвольной дефекации, скорее, как обратную сторону передачи опыта от родителей к детям. Испражняясь, мать утверждала свое право полного цикла. Круг замыкался в исходной точке. Тело не поспевало за разумом, возвращающим свои младенческие характеристики, оставаясь старческим, смрадным.

Мать встречала ее лежа в кровати, укрытая по шею одеялом, щедро источающая миазмы. Глаза ее по–совиному мигали, выражая привычную растерянность.

— Пришла, Катенька! — радостно шепелявила она.

Иногда мать узнавала Марфу. В эти мгновения глаза ее были средоточием боли. Впрочем, через минуту взор ее снова туманился забытьем.

В один из таких дней, сидя за воспитательским столом и наблюдая бессмысленную внешне муравьиную возню детей вокруг, Марфа четко осознала, что следует делать.

— Марфа Сергеевна! Голубушка! — орал Дмитрий Германович предоргазменно. За ним нелепо ковылял Антоха. В левой руке он сжимал то ли пластилин, то ли что поужасней.

— Здравствуйте, Дмитрий Германович, — твердо сказала Марфа, — подвезете меня? — в душе ее зеленело безумие.

— Всенепременнейше! — заверещал Дмитрий Германович, впрочем, несколько ошеломленно. Поведение его vis–a–vis, отчасти, не укладывалось в ежедневный сценарий.

Когда Дмитрий Германович взял ее за локоть, помогая сесть, Марфа нарочито потерлась бедром о его промежность, при этом одарив его недвусмысленным взглядом. Дмитрий Германович запыхтел.

— Только едем быстрей, Дмитрий Германович, — процедила Марфа, — мне о многом нужно с вами поговорить.

Ехали быстро и молча. Позади вовсю храпел Антоха.

Подъехали к дому. Дмитрий Германович заглушил мотор, выключил фары и открыл, было, рот, дабы извергнуть дневную порцию делерия, что жрал его мозг, но Марфа опередила его.

— А хотите, Дмитрий Германович, я вам хуй пососу?

Взвыв тихонько, Дмитрий Германович ястребом метнул взгляд на заднее сиденье, тотчас же повернулся и уставился на Марфу, заглатывая воздух. Выпуклость в его промежности увеличивалась на глазах.

— Э… мээээ…

— Ну что вы все мычите, Дмитрий Германович? — засмеялась Марфа и легонько шлепнула его по ширинке, — вот уж шесть месяцев как хотите меня трахнуть, а дальше «ээээ, мээээ», дело не заходит. Или вы, быть может, Дмитрий Германович, импотент?

— Я-а… — теперь он издавал квакающие звуки

— Что «я»? Что вы бормочете, Дмитрий Германович? Я? На? Вы мне четко скажите, — хотите, чтобы я вам сделала минет?

Дмитрий Германович затуманился весь. На секунду Марфе показалось, что у него удар. В уголках рта его закипала слюна.

— Так что же? Да или нет?

— Да! — сипло пробасил он.

Марфа было потянула руку к промежности, но тотчас же Дмитрия Германовича выгнуло дугой, затрясло мелко, глазки его закатились. Он реванул и опал на сиденье без сознания. Меж ног его пульсировала и дышала плоть. На светлой ткани брюк расползалось грозное пятно.

— Что же это вы, Дмитрий Германович, — улыбнулась Марфа. — Шестой десяток разменяли, а сдержаться не можете. … А я бы вам отсосала… И мальцу бы вашему… тоже отсосала. А, ладно! Прощайте, Дмитрий Германович!

Она легко выскочила из машины, уверенная в том, что теперь–то уж точно все наладится. За спиною слышалось ей мычанье. То Дмитрий Германович пел, не приходя в сознание.

Ласточкой вспорхнув на пятый этаж, посмеиваясь, открыла она дверь и ступила в темный вонючий коридор. Не включая света, зашла на кухню и открыла все четыре конфорки газовой плиты, лучезарно удивляясь про себя, до чего же липкими кажутся ей ручки конфорок.

— Катенька? — раздался из комнаты голос матери, — Катюша? Юра?

— Иду, мамочка, — хихикнула Марфа и поспешила в комнату. Присела на краешек кровати, ощупью нашла материнскую руку под одеялом, стиснула ее в своей. Закрыла глаза, все еще улыбаясь, чувствуя, как с каждым вздохом душа ее наполняется газом, стремится вверх, выше, выше… выше…