Охарактеризованные черты Щедрина-художника определяют основную направленность всего его творчества. Пафос реализма Щедрина заключается в беспощадном, страстном, последовательном отрицании всех основ буржуазно-помещичьего государственного строя во имя победы демократии и социализма. В этой силе отрицания скрестились непримиримая ненависть к рабскому режиму и ко всем виновникам народных бедствий, а также глубочайшие симпатии к угнетенным массам, вера в их преобразовательную миссию и страстная убежденность в возможности построения общества, свободного от всех форм эксплуатации и гнета.

Определение реализма как искусства, изображающего типические характеры в типических обстоятельствах, сохраняет свое полное значение и относительно творчества Салтыкова-Щедрина. Но в границах, охватываемых этим определением, возможны различные тенденции реализма. Для нашей цели достаточно выделить две из них. Каждый из великих реалистов имеет целью своего творчества исправление человека и исправление общества. Для одних исходным пунктом служит исправление человека, за которым должно последовать окончательное исправление всего общества (яркий пример в русской литературе — реалистическая концепция Толстого). Для других — коренное преобразование общества является предпосылкой окончательного исправления человека. Щедрин является едва ли не самым ярким представителем второй группы русских реалистов. В зависимости от той или иной из названных тенденций (хотя, конечно, и не только от этого) в главный фокус художественного изображения попадают то типические характеры, то типические обстоятельства. Так, многие современные Щедрину писатели (Тургенев, Гончаров, Островский, Достоевский, Толстой) ставили своей главной целью воспроизведение характеров, подчиняя этому изображение обстоятельств. Щедрин, напротив, видит свою основную задачу в отображении прежде всего социальной среды, всей совокупности тех социально-политических условий, которые образуют господствующий «порядок вещей». Этой задаче Щедрин подчиняет изображение типов.

Эта особенность реализма Щедрина была отмечена еще Добролюбовым. Постоянный мотив тургеневской школы беллетристов, писал он, тот, «что среда заедает человека». Мотив хороший и очень сильный; но им до сих пор не умели еще у нас хорошо воспользоваться. Человек, «заеденный средою», изображался иногда в повестях тургеневской школы довольно живо; но самая «среда» и ее отношения к человеку рисовались бледно и слабо. Изображение «среды» приняла на себя щедринская школа».

Направление основного внимания на «среду» и сам Щедрин считал характерной чертой своей сатиры и мотивировал это сущностью своих идейных замыслов. «Моя резкость, — писал он, — имеет в виду не личности, а известную совокупность явлений, в которой и заключается источник всех зол, угнетающих человечество... Я очень хорошо помню пословицу: было бы болото, а черти будут, и признаю ее настолько правильною, что никаких вариантов в обратном смысле не допускаю. Воистину болото родит чертей, а не черти создают болото» (XIII, 266).

В связи с тенденцией к широкому раскрытию господствующих в обществе отношений разнородные явления, входящие в понятие среды, интересовали Салтыкова не в одинаковой степени. Он останавливал внимание прежде всего на явлениях общественного, а не частного быта. Экскурсы сатирика в область домашнего быта были подчинены критике общественно-политических явлений. Сатира Щедрина казнила все эксплуататорское общество, а не отдельных его представителей. Его произведения всем своим существом погружены в социально-политические проблемы. Реализм Щедрина шире его сатиры; его сатира, взятая в целом, шире его политической сатиры. Но если определение творчества Салтыкова как политической сатиры не исчерпывает всего, то оно улавливает самое главное в характере связей щедринского реализма с действительностью.

Общественно-политическая и идеологическая борьба — вот та арена, на которой с наибольшей полнотой проявляет себя сатирическое дарование Щедрина. Типичные герои щедринской сатиры — это люди, подвизающиеся в сферах административно-политической и социально-экономической деятельности, творцы «внутренней политики» и «столпы» экономики буржуазно-дворянского государства.

Акцентировка внимания на разоблачении господствующей общественно-политической среды, самодержавного «болота», существенным образом сказывается на общей структуре и содержании произведений Щедрина, на отборе и группировке типов, на принципах типизации и на психологическом анализе, другими словами — на всем его творческом методе.

Щедрина интересуют преимущественно такие социальные типы, которые наиболее ярко олицетворяют основные отрицательные свойства правящих классов, сословий, каст, партий, а не те или иные отклонения от этих свойств.

Для произведений Щедрина характерна густая «населенность», обилие эпизодических — второстепенных и третьестепенных — фигур, каждая из которых в отдельности очень часто не оставляет завершенного впечатления, но которые в своей совокупности образуют определенный социальный фон, служат средством воссоздания общественно-политической атмосферы.

Вокруг скульптурно очерченных основных сатирических типов Щедрина обычно вращается целая масса их спутников, варьирующих главные свойства типа и прибавляющих к нему новые оттенки: Угрюм-Бурчеев и рядом с ним другие градоначальники и помпадуры, Дерунов — и вокруг него целая группа «чумазых», Алексей Степанович Молчалин — и множество других фигур молчалинской генерации. Если монументально обрисованный персонаж, олицетворяющий тот или иной слой общества, призван дать яркое представление о социально-политической и психологической сущности данного типа, то родственные персонажи-спутники имеют своим назначением охарактеризовать его массовид-ность, распространенность. Из этого же стремления сатирика к полноте обрисовки психологии, идеологии, политики и социальной практики целых господствующих классов, партий и каст вытекает обилие «массовых» портретов, собирательных характеристик, определений, сатирических оценок — глуповцы, помпадуры, градоначальники, ташкентцы, пенкосниматели, чумазые и т. д.

В связи с той же тенденцией к широкому раскрытию господствующих социально-политических отношений и картины общественного устройства особые черты в творчестве Щедрина приобретает и психологический анализ.

***

Вопрос о психологическом анализе в творчестве Салтыкова-Щедрина истолковывается весьма разноречиво. Так, еще в современной сатирику критике нередко раздавались голоса о том, что психологический анализ не был свойствен дарованию Щедрина, что будто бы он не заботился о подробных психологических исследованиях того или другого социального типа.

При таком подходе к делу представление о Щедрине как художнике обедняется, он искусственно отстраняется от разработки богатейшей психологической культуры, являющейся одним из важнейших достижений классиков русского реализма. Между тем Щедрину здесь принадлежит выдающаяся роль.

Статьи Чернышевского и Добролюбова о первой щедринской книге — «Губернских очерках» — замечательны, между прочим, тем, что они характеризовали ее автора как художника-психолога, глубоко постигшего внутренний мир изображаемых людей. И «Губернские очерки», и в особенности такие произведения семидесятых и восьмидесятых годов, как «Господа Молчалины», рассказы «Старческое горе», «Дворянская хандра», «Больное место», роман «Господа Головлевы», цикл «Мелочи жизни», наконец, «Пошехонская старина», — все эти вещи отличаются всесторонним и тонким проникновением в психику самых разнообразных человеческих характеров и социальных типов.

М. Горький, подобно Чернышевскому и Добролюбову, дал высокий отзыв о психологизме Щедрина. Имея в виду не только «Губернские очерки», но и все творчество сатирика, он писал: «Салтыков прекрасно знал психику представителей культурного общества его времени, психика эта слагалась на его глазах, он же был умен, честен, суров и никогда не замалчивал правды, как бы она ни была прискорбна.

Сатирический метод вообще, и метод Щедрина в частности, не только не чуждается психологического анализа, но и включает в себя последний на правах необходимого и очень важного элемента. И у Гоголя, и у Щедрина мы встречаем немало сатирических образов, разработанных с большой психологической глубиной. Достаточно вспомнить, например, образы Плюшкина и Иудушки, Другое дело, конечно, что психологизм в сатире имеет свои особенности.

Прежде всего нельзя отрицать того факта, что психологический анализ в сатире вообще не играет такой роли, которая отводится ему в обычных реалистических произведениях. Разгадку вопроса следует искать в природе объекта и задачах сатиры. Сатира чаще, чем несатирические произведения, имеет дело с немногосложными, бедными внутренней жизнью, неразвивающимися характерами. В свое время Чернышевский, возражая тем, кто обвинял сатириков в недостатке развития характера действующих лиц, спрашивал: «Как же такое лицо будет развивать перед вами свой характер в художественном произведении, когда не развивает его в действительности?» И, сославшись на персонажи Фонвизина, Гоголя, Диккенса, отвечал, что если натура действующих лиц «такая, что нечему в ней развиваться, они и не должны развиваться».

Но если сам сатирический объект ограничивает возможности психологического анализа, то, с другой стороны, и задача сатиры требует не столько подробных, тщательных наблюдений, сколько резких оценок. Психологизм очеловечивает, цель же сатиры — развенчание человекообразного животного.

По этим причинам, вытекающим из характера литературной деятельности, а также и в силу особых свойств индивидуального дарования психологический метод Щедрина резко отличается от психологического метода Тургенева. Но разве не отличается столь же значительно Тургенев в этом отношении от величайших из русских художников-психологов — Толстого и Достоевского, и разве не отличаются последние друг от друга? Следовательно, отличие Щедрина от его великих современников надо искать не в том, что первый будто бы слабо владел формой психологической беллетристики, а вторые сильно, а в том, что у каждого из них эта сторона творческого метода проявлялась по-разному, своеобразно, в зависимости от свойств дарования, предмета и задач художественного анализа.

В числе всех особенностей, характеризующих своеобразие психологического анализа в творческом методе Щедрина, важнейшей следует считать установку на раскрытие психологии классового поведения. Психология, порожденная классовым воспитанием и классовой практикой и, в свою очередь, мотивирующая поведение человека как представителя определенной социальной или политической группировки, — таков центральный объект анализа Щедрина-психолога.

Другими словами: Щедрин сознательно поставил психологический анализ на службу задачам изображения социально-политической среды, классов и группировок общества. В связи с этим художественный психологизм претерпел перестройку. Он стал служить у Щедрина не столько выявлению личной психологии со всеми ее индивидуальными проявлениями, сколько психологии в ее массовых, групповых проявлениях. Внутри этой групповой психологии были свои индивидуальные отличия, но на них Щедрин, в соответствии с выдвинутым им пониманием задач сатиры, останавливался меньше, нежели его предшественники. По количеству тщательно психологически разработанных человеческих характеров Щедрин уступает Гоголю, Тургеневу, Достоевскому, Толстому. Но уступает не по недостатку соответствующего дарования, а в силу тех задач, которые он брал на себя как сатирик. Что же касается мастерства выявления классовой психологии, психологии у целых социально-политических группировок своего времени, то тут Щедрин не имеет себе равного. В этом и состоит его основная черта как художника-психолога.

***

В выборе и трактовке реальных явлений писатель выражает свою философию жизни, свое понимание действительности и свое отношение к ней. Различие в художественных типах, созданных, например, одновременно творившими Тургеневым, Гончаровым, Достоевским, Толстым, Щедриным, обусловлено различием как в реальных объектах изображения, так и в задачах и принципах типизации. Каждого из этих писателей привлекали преимущественно те или иные стороны действительности, и притом с определенной точки зрения, и соответственно этому каждым из них создана своя галерея типов. Наследие выдающихся русских писателей, взятое в целом, показывает, при известной общности, замечательное разнообразие в понимании и художественном воплощении типического. Интересно было бы провести в этом аспекте перекличку, пользуясь суждениями самих писателей и образами их произведений. В качестве примера сделаем беглое сопоставление, взяв Тургенева за исходный пункт сравнения.

Множество однородных высказываний самого писателя и его романы с упорным постоянством указывают на то, что Тургенева преимущественно привлекали типы или уже исчезающие (например, Лаврецкий), или только нарождающиеся (например, Базаров), то есть типы, находящиеся на границах исторического этапа; с одной стороны, завершающие старый этап, с другой — полагающие начало новому этапу, олицетворяющие «едва народившееся, еще бродившее начало».

В этом отношении Тургенев противостоит Гончарову, в понимании которого тип — это то, что часто повторяется, проявляется «в множестве видов или экземпляров», что отлилось в господствующую форму, «отлежалось, как Обломов». «...Если зарождается, — говорил Гончаров, — то еще это не тип... тип слагается из долгих и многих повторений или наслоений явлений и лиц, где подобия тех и других учащаются в течение времени и, наконец, устанавливаются, застывают и делаются знакомыми наблюдателю». Можно не соглашаться с таким определением типического, находя его односторонним. Вместе с тем нельзя не признать, что из своего понимания типа Гончаров сумел извлечь замечательный художественный эффект. Образ Обломова является классическим воплощением именно этой концепции типического, основанной на учении о типе как устоявшемся, застывшем и многократно повторившемся человеческом характере.

Тургенев говорил, что для создания литературного типа он должен был иметь исходною точкою «живое лицо», знать его прошедшее, всю его обстановку, малейшие житейские подробности. Этим Тургенев, между прочим, отличается от Достоевского, который лишь отталкивался от факта и развивал его в подробностях силою собственной фантазии. По поводу романа «Бесы» Достоевский писал: «Одним из числа крупнейших происшествий моего рассказа будет известное в Москве убийство Нечаевым Иванова. Спешу оговориться: ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельств того убийства я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет. Да если б и знал, то не стал бы копировать. Я только беру совершившийся факт. Моя фантазия может в высшей степени разниться с бывшей действительностью, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева; но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству».

Тургенев считал, что «поэт должен быть психологом, но тайным: он должен знать и чувствовать корни явлений, но представляет только самые явления — в их расцвете или увядании». Это, в частности, отличает Тургенева от Льва Толстого, чей психологический анализ глубоко проникает в корни явлений и во всей постепенности прослеживает весь процесс расцвета или увядания, а не только конечные моменты этого процесса.

Тургенев говорил: «...Я не беру единственную черту характера или какую-либо особенность, чтобы создать мужской или женский образ; напротив, я всячески стараюсь не выделять особенностей, я стараюсь показать моих мужчин и женщин не только en face, но и en profile». В этом отношении Тургенев, между прочим, отличается от Салтыкова-Щедрина, который обычно резко выделял одну или немногие особенности социально-политических типов и по этим признакам группировал своих героев в целые социальные семейства помпадуров, ташкентцев, пошехонцев, молчалиных, балалайкиных и т. д.

Уже эти немногие беглые указания на различия в понимании типического и в методах типизации показывают, как в конкретном своем проявлении сложна и многогранна проблема художественного типа.

Огромное общественно-познавательное и эстетическое значение русской классической литературы объясняется, между прочим, тем, что ее великие деятели в силу разнохарактерности дарований, убеждений и социального опыта сумели в каждом отдельном случае глубоко постигнуть какую-либо определенную сферу действительности, дав в совокупности всестороннюю картину жизни человека и общества своего времени.

Что же касается, в частности, Салтыкова-Щедрина, то он, следуя основным требованиям реалистической эстетики, вместе с тем как сатирик владел своими оригинальными принципами типизации, на основании которых создал множество ярких типических образов.

Процесс типизации в искусстве заключается не только в том или ином идейном освещении типов и характере их художественной разработки. Он начинается раньше, а именно с момента выбора предмета. Из бесконечного многообразия явлений и человеческих типов каждый писатель отбирает то, что отвечает его идейно-художественным тенденциям и его конкретным творческим замыслам. И как бы ни было разнообразно творчество того или иного писателя, все же можно (если, конечно, мы имеем дело с подлинным художником, а не просто сочинителем) выявить определенные, только ему присущие закономерности, которые определяют его преимущественное направление в отборе фактов действительности. «...Выбор предмета исследования, — говорил Гете, — всегда указывает, что за человек автор и какого он духа дитя». В этом смысле можно говорить о преимущественном объекте Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Толстого, Щедрина и т. д.

Каков же основной объект щедринского реализма? К разъяснению этого вопроса Щедрин возвращался неоднократно, каждый раз развивая и уточняя ответ в соответствии с эволюцией общественной жизни и эволюцией своего творчества. При этом основные положения, высказанные первоначально, сохранили свою силу на протяжении всего творческого пути.

Введение к «Губернским очеркам» (1856) Щедрин заканчивал словами: «Много есть путей служить общему делу, но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине» (II, 39). Книга, которая предварялась этими словами, с достаточной ясностью показывала, какого рода зло, ложь и порок имел в виду писатель. Он нацеливал свою сатиру на общественное зло, порождаемое всем государственным режимом самодержавной России, разоблачал привилегированную ложь, скрытую в общем «порядке вещей», изобличал господствующие слои общества, интересуясь в первую очередь не их домашним устройством, а их идеологией, политикой и практикой. На смену дворянству шла буржуазия, сатирик неустанно наносил удары и по отживающим крепостникам, и по нарождающимся капиталистам. В связи с этим расширялся диапазон его сатиры, но ее основной прицел всегда имел в виду разоблачение и отрицание общественного устройства господствующих классов, принципы экономического и политического уклада их жизни.

Своеобразие основного объекта творчества характеризует Щедрина прежде всего как политического сатирика. Это первый и самый капитальный признак, выделяющий Щедрина среди современных ему писателей и определяющий его особое место в русской литературе XIX века.

Щедрин решительно отвергал отвлеченно нравственный подход к оценке людей.

Основным моментом, определяющим достоинства личности, он считал гражданские убеждения и общественное поведение. Он высмеивал тех писателей, которые, говоря о человеке, «не давали себе труда исследовать, какого разряда принцип вносит в общество деятельность этого человека, но справлялись единственно о том, добрый ли он малый или злец. И если он оказывался добрым, то мы приходили в восторг...» (III, 36).

Критерий общественной ценности человека лежит в основании эстетики Щедрина и определяет характер сатирической оценки воспроизводимых им типов. Черты личности его интересуют прежде всего как черты социального типа. Он наблюдает своего героя преимущественно на публичной арене: в департаменте, в земских учреждениях, в клубах и трактирах, в служебных разъездах, на собраниях, на банкетах, на встречах и проводах начальства — всюду, где создается «внутренняя политика», где плетутся нити политической или экономической интриги, где люди ищут выгодного административного местечка и делают служебную карьеру, — одним словом, там, где наиболее полно проявляет себя психология и практика эксплуататоров. Именно таковы те типичные обстоятельства, где раскрывает себя «герой» щедринской сатиры. Воспроизводя многоголосый и многоликий базар политической суеты, Щедрин сравнительно редко заходит в сферу домашней жизни своего героя, да и то с целью здесь опять-таки проследить концы той комедии, которая началась за пределами домашнего очага.

В своей собственной творческой практике Щедрин претворил те глубокие теоретические суждения о сущности литературных типов и методе типизации явлений действительности, которые многократно развивались им как в литературно-критических статьях, так и в его художественных произведениях, где он нередко делал экскурсы в область эстетики и теории литературы.

Типы, создаваемые великими писателями, говорит он, являются «представителями реальной правды своего времени» (VIII, 56); они, взятые во всем своем многообразии, характеризуют общество в данный момент, через них литература осуществляет свои воспитательные задачи, стремится угадать «образ будущего человека», вырабатывает «нового человека» (VII, 455). Следовательно, писатель, желающий достичь плодотворных результатов, должен уметь «группировать факты, схватывать общий смысл жизни... вдаваться в психологическое развитие» (VI, 198).

По формулировке Щедрина, «коренное правило» типизации заключается в том, чтобы всякое явление «рассматривать преимущественно в его типических чертах, а не в подробностях и отступлениях, которые, конечно, не должны быть упускаемы из вида, но отнюдь не имеют права затемнять главный характер явления» (VI, 322).

Щедрин-сатирик мастерски пользовался приемом гиперболы в раскрытии «главного характера явления», в заострении художественного образа. Соответственно этому Щедрин-критик делает вывод: «Между прочим, ничто так ярко не характеризует того или другого направления, как так называемые крайности его» (VIII, 390).

Эти формулировки подводят нас непосредственно к пониманию специфики щедринской сатирической типизации. Социально-политические и психологические тенденции типа Щедрин прослеживает до их логического конца. Сатирик развивает, разрабатывает, двигает исследуемое явление до крайнего предела, до полного самообнаружения всех отрицательных потенций, заключающихся в том или ином разоблачаемом социальном типе. Яркое подтверждение тому — Угрюм-Бурчеев, Иудушка Головлев, Либерал в одноименной сказке и многие, многие другие образы. «И замечательно то обстоятельство, — писал критик «Русской мысли», — что многие города одновременно и с убеждением похвалялись исключительною принадлежностью им одного и того же помпадура, изображенного Салтыковым, и даже рассказывали про одни и те же «волшебства». Этим вполне доказываются две вещи: первое — типичность, а не портретность созданных Салтыковым личностей; второе — общность, а не случайность причин существования в известное время таких молодцов, административная деятельность которых сводилась к одному «волшебному» слову: фюить!..»

Глубокое постижение и яркое изображение таких типов, которые порождались всей господствующей социально-политической системой, — вот что придавало щедринским образам, так сказать, характер многопортретности и открывало возможность для целого ряда конкретных реальных соответствий.

***

В сатирической обрисовке типов всегда весьма заметную роль играют фамилии и имена персонажей, подбираемые с расчетом на разоблачение и осмеяние. Вслед за Фонвизиным, Грибоедовым и Гоголем этим приемом художественной сатирической типизации Щедрин пользовался широко и постоянно.

Традицию сатирических наименований Щедрин, в соответствии со своим революционно-демократическим мировоззрением, развивал в плане политического заострения. Выбор имен, фамилий, прозвищ обусловлен в сатире Щедрина стремлением дискредитировать господствующие классы, их государственный деспотический режим.

Остановимся прежде всего на щедринских персонажах, принадлежащих к высшим чинам губернской и столичной бюрократии, на лицах, увенчанных высокими официальными званиями (князья, генералы, советники разных степеней).

Персонажей этой категории Щедрин, как правило, наделяет именами, исполненными самой злой насмешки и вместе с тем резко подчеркивающими их деспотические черты, аморализм, идейно-нравственную ограниченность.

Здесь можно выделить несколько групп. Чаще всего сатирик фиксирует в фамилии героя признаки деспотизма, властолюбия, свирепости и хищности: Змеищев, Зубатов, Удар-Ерыгин, Давилов, Обиралов, Угрюм-Бурчеев, Перехват-Залихватский, Держиморда, Проказников, Отчаянный, Бедокуров, Дыба, Удав, Долбня, Скорпионов, Крокодилов, Гвоздилов, Беспартошный-Волк.

Вторую по численности группу составляют имена, выражающие общую умственную и нравственную ограниченность героев или их аморализм. Таковы: Оболдуй-Тараканов, Слабосмыслов, Негодяев, Балаболкин, Балбейсов, Мерзопупов, Толстолобов, Проходимцев, Недотыка, Расплюев, Твэрдоонто, Мямлин. Иногда то же разоблачение идейно-нравственной ограниченности, сопряженной с легкомыслием, достигается приданием крупному бюрократу уменьшительной формы имени: помпадуры Феденька Кротиков, Митенька Козелков.

В-третьих, Щедрин кладет в основу собственных имен какие-либо физические или физиологические признаки, создающие отталкивающее впечатление, как бы сразу, без дальнейших характеристик, снижающие героя в глазах читателя, делающие его антипатичным, неприятным и смешным. Вот они: генерал Голозадов, помпадур Набрюшников, губернаторы Утробин, Пучеглазое, Вислоухов, тайные советники и действительные статские советники Губошлепов, Перекусихины 1-й и 2-й, Растопыриус, Растопыпя, Раскоряка, Культяпка.

Наконец сановные лица нередко наделяются именами, которые сами по себе или в сочетании с высоким титулом (граф, князь, генерал) производят просто комическое впечатление и насмешкой ниспровергают персонаж с его высоко официального пьедестала. Примеры: Стрекоза, Солитер, Пупон, Зильбергрош, Капотт, Бритый, Лампопо, Рукосуй-Пошехонский, Букиазба, Унеситымоегоре (князь), Насофеполежаева (княжна), Сампантре (князь).

Высокая бюрократия (Зубатовы, Удар-Ерыгины, Удавы, Дыбы, Толстолобовы, Слабосмысловы, Оболдуй-Таракановы, Негодяевы, Угрюм-Бурчеевы и т. д.) действует в окружении многочисленной армии чиновников, из которых одни письмоводительствуют, другие рукоприкладствуют, третьи шпионят.

То скрюченные повиновением и преданностью исполнители, то ловкие и пронырливые взяточники и карьеристы, то просто отъявленные мерзавцы, выступающие в роли наглых и бесшабашных служителей полицейского режима, — все это разнообразие типов и характеров средней и мелкой чиновничьей массы окрещено соответствующим разнообразием метких сатирических наименований: Бенескриптов, Гранилкин, Мазуля, Маремьянкин-Живоглот, Подгоняйчиков, Разбитной, Рогуля, Трясучкин, Молчалин, Вертявкин, Забулдыгин, Катышкин, Пересвет-Жаба, Прижимайлов, Рылобейщиков, Зуботычин, Проходимцев, Хватов, Шелопутов и т. д. Наиболее широко обобщающим типом чиновника-исполнителя является Молчалин, который унаследован от Грибоедова и блестяще развит Щедриным в «Господах Молчалиных».

В своей неистощимой изобретательности сатирических наименований Щедрин следовал смыслу народной поговорки: по шерсти и кличка. Имена щедринских типов — не ярлыки, а меткое обозначение и сатирическая оценка внутренней сущности типа, его социальной практики, его общественного поведения и значения.

В богатой и разнообразной щедринской типологии можно выделить группу центральных, так сказать, стержневых типов, которые дают монументальный сатирический портрет целого класса, большой социальной группы или бюрократической касты. При обрисовке таких типов значение собственных имен персонажей раскрывается в развернутых характеристиках (Угрюм-Бурчеев, Молчалин, Дерунов, Иудушка Головлев, Балалайкин и др.).

Наряду с ними в сатире Щедрина выступает множество фигур второстепенного значения. Сатирик не считает необходимым уделять им много внимания или потому, что аналогичные типы были им прежде уже подробно разработаны, или потому, что они достаточно ясны в своей реальной сущности. Вместе с тем они необходимы для воссоздания социального фона, общей политической атмосферы. Относительно персонажей такого рода Щедрин ограничивается скупыми, но резкими штрихами. В таких случаях основную сатирическую функцию берут на себя имена-характеристики, иногда сопровождаемые кратким пояснением. Например: «В соответствие своим фамилиям, Прижимайлов думает, что Глупова поприжать надо, а Постукин мечтает, что все пойдет хорошо, когда он достаточно настучит Глупову голову» (III, 260—261). Во многих случаях авторская оценка действующих лиц заявляет о себе только в именах-характеристиках.

Щедрин создал целую энциклопедию сатирических собственных и нарицательных обозначений не только для типов, олицетворяющих правящие классы и партии самодержавной России, но и для органов печати, учреждений и всех других институтов полицейского буржуазно-помещичьего государства.

Так, обскурантскую газетку «Русский листок», выходившую в 1862—1863 годах, Щедрин высмеивал под наименованием «Смрадный листок».

Характеризуя мелкотравчатый, беспринципный либерализм как «куриное благородство» и, в частности, имея в виду газету Краевского «Голос», сатирик писал: «В Петербурге существует даже целая газета, которая поставила себе за правило служить проводником куриного благородства. Назовем эту газету хоть «Куриным эхом». От первой строки до последней она все умиляется, все поет: «Красен куриный мир!», «тепло греет куриное солнышко!» (VI, 68—69). В произведениях сатирика встречаются «Всероссийская пенкоснимательница», «Нюхайте на здоровье!», «И шило бреет», «Чего изволите?», «Помои» и другие блестящие по остроте выражения и убийственные по смыслу наименования органов реакционной, консервативной и либеральной прессы. Сатирические псевдонимы, всегда имеющие глубоко мотивированный характер, все более перерастали узкие границы своих прототипов и поднимали конкретные факты, подчас малозаметные для поверхностного взгляда, на высоту художественных обобщений большого масштаба.

Особенностью щедринских сатирических характеристик, даваемых типам, социальным группам, политическим партиям, целым классам, органам печати, учреждениям, историческим этапам и т. д., является острота и ядовитость, меткость и изобразительность сатирических наименований. Сатирические названия у Щедрина — не внешнее клеймо, а такое художественное определение предмета, которое органически вырастает из сущности последнего и выступает в качестве сатирической метафоры, синонима. Этим и объясняется живучесть щедринских наименований, их огромное не только обличительное, но и познавательное значение. Поэтому неудивительно, что щедринские сатирические прозвища навлекали обычно на себя ожесточенную атаку со стороны враждебного лагеря.

Уже одними своими разоблачающими наименованиями сатирик издевательски высмеял всю Табель о рангах, и смех его становился беспощаднее по мере того, как касался все более высоких ступеней социально-классовой и административно-политической иерархии. Мастерски изобретая сатирические имена, фамилии, клички, прозвища, разного рода прозрачные, но формально неуловимые псевдонимы, Щедрин тем самым стремился вызвать в читателе отрицательное эмоциональное отношение ко всему господствующему режиму, основанному на принципах социальной несправедливости. И он блистательно достигал этой цели. Созданные Щедриным сатирические формулы, обозначения, афоризмы, собственно-личные и нарицательно-групповые наименования были настолько меткими, острыми и яркими, что легко западали в память читателя, без труда находили себе многочисленные соответствия в окружающей действительности к немедленно приобретали широкую популярность, превращаясь в крылатые выражения. Метко озаглавленные щедринские типы и разящие, как меч, сатирические формулы сразу же входили в широкий оборот, становились достоянием повседневной политической речи и публицистики и служили острым оружием социально-политической борьбы. И даже те читатели, которым не была доступна вся идейная глубина произведений сатирика, умели уловить общий смысл их на основании одних лишь сатирических кличек, наименований и псевдонимов. Писатели, публицисты, политические деятели вплоть до наших дней продолжают пополнять свой арсенал из богатейшего источника щедринской сокровищницы художественного слова.