Рассказ занял все высшие места на конкурсе «Башни, хвосты» в апреле 2016 года. В конкурсе участвовал 21 автор с 29-ю рассказами.

1.

Денисов умер на закате. Прямо на поляне возле брошенной избушки, не дотянув нескольких часов до перевала.

Последние часы своей жизни он только и делал, что бредил. Звал черного аиста, молил о встрече с заблудшими и проклинал всех, кто был рядом.

Стоило осеннему солнцу коснуться верхушек мохнатых сосен, Денисов издал последний хрип и замолк. Бойцы Степаненко стояли рядом, словно караулили, чтобы никто не забрал его бренную душу.

— Навоевался, — вздохнул врач Дорохов, пощупав пульс.

Умершего накрыли дорожным мешком, затушили костер, собрали пожитки. Солнце медленно пряталось за сосновым лесом, редкие лучи с трудом пробивались сквозь скрюченные ветки.

— Нельзя его оставлять здесь, — посетовал Хартов, который вырос с Денисовым в одной деревне и знал покойника лучше других.

— Времени хоронить нет, — отрезал Степаненко. — Каждая минута на счету.

— А с собой?

— Задержит. К полуночи надо быть на перевале.

Хартов судорожно соображал. Нельзя, нельзя было оставлять тело, без защиты и должного уважения. Похоронить, но не здесь, а дома, рядом с матерью и сестрой.

— Утром по этой дороге пройдет отряд Смольного, — задумчиво произнес Дорохов, глядя на тлеющие угли. В глазах его плясали красные искры, от чего он, не выспавшийся и немытый, сам был похож на мертвеца.

— Я останусь до утра! — вызвался Хартов. — Посторожу!

— Замерзнешь, — Степаненко был неумолим, — да и опасно одному, звери…

— Не было здесь зверей, — перебил командира Дорохов. — Никогда. И белых тоже нет. Здесь никого, только, вон, на опушке домик брошенный.

Хартов увидел, как задергался левый глаз у Степаненко, а в уголках рта начала скапливаться белая слюна. Сейчас вспылит.

— Я останусь с Хартовым, — поспешил успокоить командира Дорохов. — Переночуем, вдвоем справимся, не замерзнем. Меня на перевале один черт к Смольному припишут. Ну, раньше к нему поступлю, вам меньше мороки. Утром вместе с его бойцами тело до перевала донесем, а потом Хартов вас догонит.

Степаненко закрыл глаза, покачался туда-сюда. Остальные ждали, затаив дыхание.

— Тьфу на вас, сидите тут, жопы морозьте. С перевала уходим утром, если к обеду нас не нагонишь, Хартов, до конца войны будешь у меня сапоги чистить.

Хартов поморщился, но кивнул. Ему не привыкать. А вот Дорохов хотел что-то возразить, но поймал умоляющий взгляд товарища и замолчал.

Через пять минут отряд Степаненко ушел на юг. Деревья сомкнулись, отгородив оставшихся у костра бойцов хвойной стеной. Солнце почти скрылось, из последних сил цепляясь за острые верхушки сосен.

Хартов пошарил по карманам покойного, достал старый, чуть не до дыр затертый снимок, спрятал в свой сапог.

— А скажи-ка мне, Хартов, — Дорохов сидел, прислонившись спиной к черному стволу дерева, — ты из дружбы верной так печешься о мертвеце или женушке его угодить хочешь?

— Совсем сдурел? — сказал вслух Хартов, а про себя ужаснулся: и как старый лис обо всем унюхал?

— Он же только о жене своей и трепал все дни напролет, — продолжил Дорохов. — И до ранения, и после. И когда с шашкой бежал к бандитам рубиться, тоже ее имя вспоминал. Красивая, чего уж говорить. Я бы с такой загулял…

— Ты, хоть и врач, но не заговаривайся, — сквозь зубы процедил Хартов. — Не посмотрю на твою важность, порублю на куски.

— Это вряд ли, — врач поднялся на ноги, отошел за дерево. — Силенок маловато.

Хартов промолчал, нельзя с Дороховым в контры вступать. Он волк матерый, во многих переделках побывал. Пристрелит — даже бровью не поведет. Лучше стерпеть. Ради покойного. Ради жены его, чего уж там…

— Ты мне вот что скажи, — Дорохов вернулся назад, на ходу заправляя рубаху в штаны. — Ты же в этих местах вырос, правильно?

— Ну, значится, так.

— И что же это за аист такой, черный, которого весь отряд боится, аки дети малые?

— Суеверия это все, — Хартов разжигал угли, изредка поглядывал на покойника. — Ходят-бродят по лесам духи мятежные, заблудшими кличут. В наказание за грехи тяжкие, много лет назад, боги их своего тела лишили. Вот они и ищут себе новые тела, в которые можно вселиться. Иногда в аиста обращаются, иногда в медведя черного, даже в дерево сухое, чтобы охотников и грибников подманить.

— И что же, — Дорохов сел у огня, положил на колени винтовку, — в кого-то они вселялись?

— А как же! И в людей, и в зверей, да только не подходит им ни одно тело. Как попадет в него заблудший, так тело гнить начинает и разлагаться. Одна-две луны и все, непригодным стает. И приходится снова тело искать. И среди стариков есть примета…

Где-то вдалеке хрустнула ветка, послышался хлопок.

— Примета, значит, есть, — Хартов взялся за шашку, так, для успокоения, — кто черного аиста увидит, тот не жилец больше, день-два и заберет его заблудший.

— А с телами что стается потом? Кто-то их находил?

— Тела они прячут. Или сжигают. Денисов, вот, считал, что они тела попросту съедают.

Дорохов причмокнул и, показав на мертвого, спросил:

— А в покойников ваш заблудший тоже может вселяться?

Хартов ответил, что нет, не слышал он про такое, но черт его знает.

От леса потянуло холодом и сыростью. Ветки шумели и шевелились на ветру, из ночной темноты выползал туман, который обволакивал землю едва прозрачным покрывалом. Изредка в недрах леса кто-то шумел и, казалось, вздыхал. Но Хартов решил, что это у него от усталости.

Странно, но все эти звуки чудесным образом убаюкивали, а горящие поленья приносили чувство спокойствия, защищенности.

— Я вот что думаю, — сказал вдруг Дорохов. — Мы тут за ночь замерзнем, как суслики. А мне, да и тебе, воспаление легких ни к чему. Что там за домик на опушке?

Хартов всмотрелся в темноту. На мгновение почудилось, что между деревьев он разглядел стеклянные глазницы, в которых горел желтый огонек.

— Лесника, кажется, избушка или сторожка чья-то.

— Но пустая же?

— Пустая, да.

— Давай переночуем там. И друга твоего перенесем.

Хартов замешкался.

— А Смольный? Как бы утром их не пропустить…

— Записку оставим, — Дорохов достал из-под шинели мятую бумагу. — У костра. И мешок. Прочитают, поймут. Да и, ручаюсь, к утру мы уже сами будем на ногах.

Хартов согласился. Посмотрел на покойного Денисова. Тот, будучи живым, наверняка бы согласился. А уж мертвый и точно не был против.

2.

Вблизи дом был намного больше, чем казалось с поляны. И построен как-то странно, будто змея деревянная разлеглась полукругом и, высунув ступенчатый язык, ждет, пока добыча подберется ближе.

Странно, но окна целые, да еще наличники узорчатые, уж не усадьба ли барская?

Дорохов поднялся на крыльцо, ступени отозвались недовольным скрипом, показалось даже, что выругались вслед незваному гостю. Врач толкнул входную дверь. Та открылась, изнутри пахнуло чем-то острым.

— Заносим, — скомандовал Дорохов, и Хартов подчинился.

Не по себе ему было около этого дома, во дворе из земли торчали обломки крестов, похожие на железные кости мертвых зверей. А сам дом словно дышал, тяжело и прерывисто, и от стен исходила неведомая сила…

Внутри никакой мебели. Широкий коридор, с одной стороны к которому примыкала кухня, с другой — комната. По помещениям гуляли сквозняки и запахи пряных трав.

— У дверей ляжем? — тихо спросил Хартов, врач кивнул. Видимо, ему тоже было не по себе.

— Покойника в угол, сами напротив. Я сейчас осмотрюсь, а ты устраивайся.

Сказал и исчез во внутренностях пустого дома. Тут же навалилась тишина, звенящая и хрупкая, и чудилось, что где-то внизу, никак в самой преисподней, кто-то посвистывал.

Хартов заглянул в комнату, но в свете осенней ночи увидел лишь вязанку дров у окна да старый стул. А будто и не стул то был, а сгорбленная фигура, из которой торчала…

Он приблизился и понял, что перед ним чучело, набитое соломой, одетое в цветной кафтан и шаровары, на голове папаха. Вместо головы набитый чем-то мешок, на котором нарисовано лицо, полное страдания. Черные глаза, треугольный рот и зачем-то приклеенная жидкая бороденка.

— Сторожит тут кого, а? — спросил вернувшийся Дорохов, и Хартов вздрогнул.

— Не знаю, может, не спрашивал. Есть чего бояться?

Дорохов сел, положив винтовку на колени.

— Ни души. Во всех комнатах только и мебели, что стульев пара и шкаф платяной. И на кухне еще стол.

— Не нравится мне здесь, — признался Хартов. — Будто есть тут кто, кого мы увидеть не можем. А он нас видит, и все время рядом стоит.

— Чего же ты предлагаешь?

— Дежурить предлагаю, по очереди. Я первый. Ближе к утру тебя разбужу.

— Вот деревня, везде вам бесы чудятся, сам хоть не уснешь?

— Не усну, — заверил Хартов. — Летом на полях по двое суток работали, не спали.

— Тут тебе не поле, — вздохнул Дорохов, устраиваясь на пол. Положил мешок себе под голову и предупредил напоследок:

— Если вдруг чего, сразу буди.

Не прошло и минуты, как он захрапел. А Хартов сидел, поглаживая холодную сталь своей шашки и слушал. Внутри дома то и дело что-то падало, перекатывалось и стучало по стенам. Нет-нет, да и свистнет кто или вздохнет обреченно. Хартов был уверен, что в доме есть подвал, потому что от половиц шел сквозняк. И внизу тоже кто-то был. Может, звери, а, может, и нет. Звери не умеют шептаться.

На миг показалось, что мешок, под которым лежал покойный, шевельнулся. Хартов отогнал от себя наваждение, зажмурился, с силой стиснул зубы. А когда открыл глаза, все будто пропало — и звуки, и шорохи. Даже мир вокруг. Остался только дом. Пустые комнаты, спящий Дорохов да мертвый Денисов.

И чучело.

Оно тоже было здесь. Потому что в навалившейся тишине Хартов отчетливо слышал, как скрипнул стул, на котором сидела соломенная кукла.

3.

Он уснул. А кто-то прошел совсем рядом и открыл входную дверь. Снаружи разливалась темнота, похожая на густое черничное варенье, и там, между исполинских сосен промелькнуло что-то черное и большое. Аист. Черный аист.

Дорохов спал и что-то бормотал. Мешок лежал у него под головой, а винтовки не было. Хартов похолодел и пощупал вокруг себя. Шашка, которую ему подарил дед, пропала.

В соседней комнате скрипнул стул, и Хартов встрепенулся, вскочил на ноги, в нерешительности замер. Будить Дорохова? Или самому пойти в пустые комнаты, где все стены и предметы, словно живые, наблюдают и выжидают, пока глупый человек потеряет бдительность.

Эх, была не была! Покойный товарищ лежал тут же под пыльным мешком, огромный и тяжелый, как вековой камень. И в этот момент Хартов твердо уверился, что мертвые не ходят. А с живыми он легко может справиться.

Успокоил себя и шагнул в соседнюю комнату. И почувствовал, как ледяные лапы сжимают внутренности и связывают их в мертвый узел.

Стул пустовал. А от него по пыльному полу, выписывая зигзаги, вели следы — в коридор, на кухню, снова в коридор и на улицу, в лес.

Хартов пошатнулся, кровь прилила к вискам и выстукивала барабанной дробью. Будить, Дорохова будить! Плевать на страх, на издевки, тут что-то нечисто!

Он подскочил к врачу и начал трясти того за плечо. Дорохов выругался и спросонья ударил Хартова в солнечное сплетение. В глазах заплясали искры, мир накренился и всей своей силой ударил в грудь.

Хартов упал прямо на мертвое тело Денисова, и оно, подобно тряпичной кукле, продавилось под весом сбитого с ног товарища.

— Хартов! Ирод! С ума сошел?

— В-ви… в-винтовка, пропала! — Хартов хватал воздух ртом и никак не мог прийти в себя. — И ш-шашка!

— Ты уснул что ли? — в глазах Дорохова мелькнула ярость. — Ты знаешь, от кого мне эта винтовка досталась? Я тебя сам закопаю!

— Я… я…

Да как ему объяснить, что не его это вина, что в доме кто-то есть? Хозяин, может, вернулся или звери бродят…

— Я найду… найдем! Сейчас, только голова… пройдет.

Дорохов не ответил, он смотрел куда-то мимо него. Туда, где должна была лежать голова покойника. Хартов с трудом приподнялся и повернулся, чтобы увидеть, что отвлекло Дорохова?

Мешок лежал на полу, обнажив то, что до этого прикрывал. Соломенное чучело, еще недавно сидевшее на стуле.

— А где покойник? — прохрипел Дорохов.

И в этот же миг захлопнулась дверь, а на кухне с громким стуком открылась крышка подвала.

4.

Сначала появились руки, длинные и костлявые. Потом косматая голова, похожая на клубок грязных ниток. Ухватившись за края, существо подтянулось и выбралось из подвала.

— Ну здрасьти, гостя дорогия! — просвистело-пропело существо. Из коридора Хартов увидел, что ног у него нет, зато рук больше, чем положено. Четыре, шесть, восемь! И все торчали вдоль тела! Не человек, а громадный таракан, с лапами, похожими на пожеванные канаты.

— Стало быти, знакомиться давайтя, — в черном балахоне существо почти сливалось с голыми стенами.

— Ну чаво сидитя на задворках, проходитя, не боитися!

Дорохов вскочил на ноги и рванул к дверям, ухватился за ручку и потянул. Дверь как будто усмехнулась, но не поддалась. Тогда Дорохов юркнул в комнату, но тут же вылетел обратно, упал к ногам Хартова.

Из темноты вышел Денисов. Глаза его были черными, и в уголках рта виднелась густая бесцветная слизь. Руки в земле и в какой-то жиже, напоминающей гороховую кашу.

— Флюшка! Чиготь встал, как дерево! Ведя гостей!

Крепкая рука ухватила Хартова за воротник и будто беззащитного котенка швырнула к ногам черного таракана. Жалобно взвыли половицы, и рядом приземлился Дорохов. Лицо в крови, нос свернут на бок.

— Чиготь пожаловаля, гостя дорогиие? — пропело существо.

Мертвый Денисов помог забраться ему на стол, и оттуда черный таракан казался скалой, нависающей над всем миром. Хартов увидел, что и голов у него несколько. Три, четыре, пять! Торчали из шеи, из плеч, одна из живота. И все какие-то маленькие, будто почки весенние на ветке березы.

— Ну? Чиготь молчатя?

— Мимо проходили, — с трудом выговорил Дорохов, — погреться зашли. Ничего не трогали, не хулиганили. Отпусти, батюшка, а иначе…

— Чиготь иначя? — существо закачалось, того и гляди сорвется черным камнем и придавит насмерть.

— Иначе утром другие бойцы придут и вам несдобровать.

Существо засмеялось, заклокотало каким-то свистящим смехом, будто старый насос тщетно пытался качать воду из высохшего колодца. А следом засмеялся весь дом. И стены, и мебель, и пол. И в открытом подвале что-то клокотало, булькало, свистело. На поверхности то и дело появлялись грязные капли, словно там внизу бурлила помойная яма.

— А нама до утрать то и не надя, мы пуще ветра управимся, и чихнутя не успеешь. Правду грю, Хартов?

Он вздрогнул. Посмотрел в замешательстве на страшного хозяина.

— Чиготь пялишь глазища? Гри соратнику своему, засим к заблудшим прибилыся?

Сильные руки подняли Хартова над полом. На миг он увидел в подвале лица, похожие на потекшие глиняные маски. А через миг те же сильные руки усадили его на стул и крепко связали.

— Нутя, — буркнула тварь, став как будто больше. Хартову показалось, что она раздувается, как огромный шар.

— Заблудшие, — начал Хартов, стараясь не смотреть на Дорохова, — в самом деле существуют. Только никакие это не аисты и не медведи и не черты. А колдуны, древний род…

Существо издало недовольный свист.

— Божества, меж прочим! Задолготь до первых людей здесь уживались!

Хартов закашлялся, потом продолжил:

— И могли они, по слухам, души в другие тела перемещать. И свои, и чужие души могли, да. Даже в предметы перемещали. И в мебель, и в деревья, и в камни…

— И в мертвых! — хохотнул таракан. Покойный Денисов отозвался довольным свистом.

— И жили они так сотнями лет, души свои то в одно, то в другое…

— Как проститутки, — усмехнулся Дорохов.

Мертвец ударил его кулаком по затылку. Дорохов как-то странно обмяк, а покойный Денисов усадил его на стул и крепко связал.

— Живой хотя? — встревожился хозяин, который раздувался и раздувался.

— Ж-жив-вой, — проворчал Денисов, и голос его был чужим, каким-то далеким.

Мертвец похлопал врача по щекам, тот тихо застонал.

— Ну, стало бытя, заблудшия могуть душу свою хоть куды пристроитя, — протянула тварь.

— И многие приходили к ним с дарами, с приношениями, умаслить чтобы. А те, взамен, душу человеку тоже…

— Бла-го-ус-т-ра-и-ва-ли! — хохотнула тварь. — Ыть, какое слово от вашего брата узнатя. Продолжай, мил сын.

— Про что? — стушевался Хартов, понимая, что любое сказанное дальше слово превратит его в подлеца.

— Про тоть, как ваши красные муравьи всех заблудших года два назадя истребили, вырезали, закопали. Как дома наши сжеча пыталися. Про этоть можешь рассказатя. Али как мы не умератя в вашем огне большевистком. И теперя ютимся в норах, в мебели, в застенках старых, да на луну воем. А можешь…

Тварь замолчала, и в тишине Хартов отлично слышал, как что-то рвется и рвется из тесного подвала.

— А можетя про тоть рассказатя, как удумал ты, рожа красная, товарища сваяво сгубитя!

Хартов посмотрел на мертвого Денисова. Тот стоял и качался, словно старая липа, которую гнуло ветрами и клонило к земле.

— Прости, — тихо сказал Хартов. — Мне же и вправду дорога жена твоя. — Денисов раскачивался, Дорохов смотрел в пол. — Но не как любовница. Как сестра. А не могу я своей сестре сказать, что муж ее умер. Не могу без тебя домой вернуться. Я же обещал, что вместе с войны придем. И на кой черт ты к бандитам полез с одной саблей…

Хартов замолчал, глотая соленые слезы.

— Извини, Дорохов. Но я пообещал. Что Денисов вернется домой. Целый и невредимый. Хоть и в чужом теле.

И тогда Дорохов завыл, закричал, силясь разорвать крепкие узлы. Черный хозяин на столе задорно свистнул, и мертвяк столкнул врача прямо в жижу, которая булькала на дне подвала.

Крик Дорохова утонул, захлебнулся в стоне других, жаждущих чужой плоти и тепла. И будто не было никогда отставного сержанта, талантливого врача Дорохова, лучшего стрелка во всем Зауралье.

— Хорошия, хорошия подношения, — хозяин причмокнул и огромным шаром скатился вниз, к Хартову. От него пахло мочой и гнилью, да так сильно, что начало щипать глаза.

— Вы обещали, — прошептал Хартов, с трудом сдерживая тошноту.

— Помнитя, мы помнитя, — согласился хозяин. — Жирнуя тушу красноцветнуя на обратную душу друга твояго.

Казалось, еще немного, и от противного запаха разорвет легкие.

— Только вот чиготь, — где-то в складках балахона показались крючковатые пальцы, в которых блеснула острая шашка. — Другу твояму понравитися с нами, не хотяти обратно в тело бренное возвращатися.

Тень дыхнула в лицо Хартову, и того замутило еще сильнее.

— Тебя зовутя к нам! А чиготь? — Шашка упала к ногам Хартова. — У нас хорошо, ни болезнея, ни смертея! Красота!

Сказав это, хозяин подхватил Хартова вместе со стулом, поднял высоко-высоко, под самый потолок.

— Домой-ту вы вернетися, нусь тела ваши точнотя вернутися, а сами у нас погоститя!

Тварь швырнула его в подвал, туда, где копошилась зловонная масса, похожая на переваренную кашу с комками в виде лиц. Падая, Хартов наконец понял, куда деваются старые тела заблудших и почему никто их не находит. В следующий миг десятки рук ухватили его и потянули глубже, глубже.

Жижа залилась в легкие, в нос, разъела глаза, облепила кожу. Заполнила каждую клеточку, каждую частицу его тела. А потом быстро вытолкнула наружу, к самому потолку, где он так и остался висеть, беспомощно наблюдая, как из разинутой пасти подвала выбирается уже чужое тело.

— Ну-уть, — пропел хозяин, — стало бытя, пора в дороженьку!

Сказал — и разлетелся сотней черных лоскутов по всему дому.

5.

К рассвету отряд Смольного вышел на поляну.

На месте лагеря, оставшегося от Степаненко, еще теплились угли, лежали забытые кем-то из бойцов мешки. Ни записки, ни указаний.

Смольный обошел поляну в поисках следов. Заметил у дряхлой сосны что-то маленькое, блестящее. Подошел туда.

Всю ночь, по дороге через лес, ему чудились какие-то тени, похожие не то на зверей, не то на людей. А перед самым рассветом будто увидел он две фигуры в старых шинелях. Окрикнул их, те обернулись, и в ночных путниках Смольный узнал двух бойцов Степаненко. Денисов, кажись, и… как там его… Харев? Командир не успел ничего сказать, как фигуры в шинелях растворились в лесу и поди пойми, на самом деле он их увидел или это голова его уставшая вздумала шутить…

У дерева лежала шашка. И винтовка. Смольный поднял их, осмотрел. Никаких следов, ни крови, ни грязи.

И шашка, и винтовка были еще теплые.

Словно живые.