– Гранаты не нужны, а? Товарищ лейтенант? – осипшим голосом заставил меня споткнуться Соловей-разбойник.

Я чуть не ткнулся носом в сопку, поднимаясь по тропе на третий пост.

– Чего-чего? – только и смог я ответить на такой сатанинский вопрос Соловья.

Глаза у него безумные постоянно. Рожа действительно разбойничья. Дико похож на артиста Николая Крючкова. Особенно в «Деле Румянцева». И всегда она у него медно-красная. И на лютом морозе, и под ярчайшим заполярным солнцем. От него все шарахались. Как от мастера Безенчука. Никогда даже на «разборах полётов» начальство не зацепляло его особо. Прапора по ГСМ, вещевого старшину, зав столовой – дрючат. Не говоря про всех строевых – что офицеров, что старшин. А Соловью стараются даже в буркалы его шальные не глядеть.

Разбойник – завскладом артвооружения. Старшина-сверхсрочник. По штату – мой подчинённый. Вот уж угораздило.

Но, вообще говоря, мне тогда очень повезло. По большому счёту.

Уставился я затравленно на Соловья-разбойника. Он мне в ответ поясняет, в ухо жарко дышит:

– Да Ф-1. Гранаты. Лишние. Хер знает, откуда они берутся? Сношаются и размножаются, что ли сами?

К гранатам соловьиным я остался равнодушен. В те времена они мне были совершенно безразличны. Моё счастье!

С другой стороны, судьба меня оберегла, и у старшины на тот момент, «хер знает откуда», излишка шпалеров [1] не образовалось. К оружию, особенно к пистолетам, у меня какая-то наследственная тяга. Это мне в скором времени и аукнулось. Но, слава Богу, легонечко.

А случись в тот момент у Соловья перебор в стволах, да откликнись я, хоть на словах, личным интересом… Страшно подумать. Ох, и отозвалось бы мне добровольное желаньице послужить на мужественном Советском Севере. В Заполярье.

А лето было удивительно жаркое. Коротенькое северное лето. Полярный день. Круглые сутки солнце. 1971 год. Посёлок Печенга. Железнодорожная станция Печенга. Мы – между ними.

Направо – бухта Лиинахамари. Налево – Заполярный, Никель. Это – если смотреть на карту Союза. Теперь – на карту России. Прямо через сопки – Норвегия. По прямой – пять километров. Между нами и границей – только погранзастава. Далее – НАТО.

Мы – это отдельный зенитный дивизион. Не дай Бог, случись чего, стрелять придётся – мы засадим четырьмя батареями АЗП-57. Это – автоматическая зенитная пушка калибра 57 мм. Хоть по небу, хоть по земле. Сразу, может, и не попадём. Но мало не покажется. Уверяю Вас. Первый раз был на учебных стрельбах в институте – в низу живота образовалось удивительное незнакомое ранее ощущение лёгкости. А батарея лупила не по мне. Я рядом стоял. Вернее старался стоять. Земля под ногами подпрыгивала. Ухи сразу заложило напрочь. Было от неожиданности страшновато. И удивительно радостно. Мощь обалденная. Это у зенитной батареи. А чего тогда говорить про ракеты? Не буду болтать про них ничего. Раз ничего не знаю.Мне нужно было взбираться на сопку пологую, где склад артвооружения располагался. Заняться перекладкой боеприпасов. И запасных стволов. На каждую батарею положено по две штуки. Я тоже раньше не знал, зачем они могут быть нужны. А как прибыл в часть – на другой день понял.

Приехал из Мурманска на автобусе очень поздно. Сентябрь месяц. Уже почти полярная ночь. И северное сияние мне показали. И метель продемонстрировали осенью. Намекнули на широкие возможности местных метеоусловий. Ласково, шутя, намекнули. Переночевал я в домике у будущих моих сослуживцев. Из младшего офицерского состава. Кажется, ни грамма не выпивали.Утром представлялся командиру. Ещё по гражданке. Я имею в виду одежду. Переодевать начали после обеда.Собирался на службу – видимо какой-то предохранитель в башке перегорел. Хотел ехать в чём похуже. Стал готовить брезентовую куртку, штаны экспедиционные. Рюкзак естественно. Отец глянул и вразумил придурка:– Ты кем служить-то идёшь? Раскинь мозгами. Или тебя уже разжаловали в рядовые за время отпуска?Какие золотые были годы! С отпуска начинали. Не ценили. Но об этом после.Выходя из комнаты, батя обиженно добавил:– Меня не позорь.С 41-го года он прослужил 25 лет. Вышел в отставку майором.«От Москвы до Бреста нет такого места…» Его военная профессиональная песня. От него и его друга, тоже военного журналиста, Ваньки Прохватилова, впервые лет в шесть-семь её и услышал. Куплеты у них были маленько переиначены, знамо дело:

«Так выпьем за шагавших,

Выпьем за писавших,

Выпьем за лежащих под столом».

У моего друга, по Политеху, Альки Шикурина, отец тоже был военный писака. Так он, Алька, утверждает по пьянке, что помнит эту песню с трёх лет. Врёт, сволочь, и не краснеет. Он, правда, вообще никогда застенчивостью не выделялся. А по поводу ранних детских впечатлений я как-нибудь попозже отмечусь. Если не забуду. А отец снова ко мне заглянул и ещё довесил:– В Дом офицеров ведь на танцы попрётесь сразу же. Зенитки всегда в гарнизоне где-нибудь стоят. Ох, как цивильное-то пригодится. Меня и вспомнишь тогда.Ведь как в воду глядел, Царство Небесное. Так – послужил. Знал, что говорил. В Румынии от кого-то убегал, можно только догадываться, уже в 50-х годах, будучи капитаном, со второго этажа прыгал, руку сломал. Я расспрашивал – ничего не говорил. Только глаза замасливались. Ходок был. К старости на артиста Кирилла Лаврова походил очень. А у меня внешность подкачала. Не с кем меня сравнивать.Предстал я перед подполковником Дьяковым в белой рубашке с галстуком. Так же чистенько и аккуратненько, как на праздник, снизошёл в нашу часть позднее Мишенька Иванов. Белобрысый, ну прямо юный Есенин, новоиспечённый геолог, дальний потомок Хозяйки Медной горы. Всех остальных обидеть не хочу, но прибывали некоторые в одеяниях странных.Комячило – в ватнике, русских сапогах, щетина до глаз, пьян до изумления. Гордый выпускник горного факультета Ленинградского Горного института.Рассказывали, что Цыпардей, молдаванин спод Одессы, заявился в тренировочных штанах и майке. Тоже в сентябре. Припорошенный снежком. Но с документами. Со здоровенной шишкой на затылке [2] . Уверял, что в Мурманске напали на скромного выпускника Львовского Политехнического нехорошие моряцкие мужики. Но «ксиву» он врагам не отдал и на службу прибыл. Хотя и с опозданием. На трое суток. Цыпу я видел пять минут. Я прибыл, а он уже неделю как праздновал дембель. Всё никак не мог уехать. Мне сказал, меня не видя, но почему-то слыша:– Вадим? Ты Вадим? А почему?Мотая дико обросшей курчавой цыганско-молдавской башкой (его два года дрючили за причёску, стригли, он на другой день был опять обросший), глядя восхитительно пьяными шалыми глазами куда-то в сторону Одессы-мамы, глубокомысленно продолжил:– Вадимы, они все – как у второго Толстого – Рощин. В воде болтающиеся. Меж берегов.И ушёл. Расхлябанной походкой.Благословил меня на службу. А может на целую жизнь?Много о нём ходило воспоминаний. Цыпардей. Цыпа. Кто он был? Цыган или цыганка?А Борька Попов, тот и взаправду прибыл в туристском снаряжении. И с рюкзаком. Абалаковским. И ему было на всех глубоко наплевать, чего о нём подумают. С высокой горки. В прямом и переносном. Вы уже догадались, почему? Правильно. Мы с ним жили потом в одном домике. И у печки, бывало, вспоминали его любимую:«Если друг оказался вдруг…»И он имел право напевать её.Скалы бухты Лиинахамари в свободные минуты облазил в одиночку.А Гришка Гарбузов, ну, бля, артист непризнанный! Где-то раздобыл старую суконную «москвичку». После войны комсомольцы такие носили. Как молодой Лановой в «аттестате зрелости». Портфель задрипанный. С материалами последнего съезда КПСС и уставом ВЛКСМ. Ясное дело, и со значком на этой самой «москвичке». Очки нацепил. Покойной тётки Цили, что ли? Потом все два года службы в подпитии сетовал:– Я чуть глаз не испортил в этих грёбанных очках. Старался, старался… И к Дьяку так припёрся, и к Ваське-замполиту. У меня ж призвание. Хотел вожаком быть.И волоокими зелёными арбузными зенками обиженно моргал.– Не вышло. А я человек тонкий, чувственный. Мог бы молодёжь повести. В светлое завтра.Один, пожалуй, Белоус только уже в форме лейтенантской и прибыл. Представлялся, будучи бывалым, повидавшим. Так его к нам и перебросили. Подфартило Мишане. Из Европы – да и прямо в ж…. Как он сам любил повторять:– Да… Бывает, бывает. И на «ё» – … и «я» – …, бывает.

Ох, Ребята-товарищи. Как нам трудно с Вами будет. Чувствуете? Ужасно не собранно, не компактно у меня получается с пересказом Былого. А помочь ничем не могу. Терпите. Или плюньте, не терпите. Терпеть – вредно.

Дьяк сидел в своём кабинете в шинели и шапке. Все уже в Печенге в шапках ходили. Осень выдалась холодная. Или это зима была ранняя? Доложил. Стою, молчу. Командир снял шапку. Она у него была общевойскового образца. Не заполярная, которая с длинными ушами, чтоб под подбородком застёгивать внакладку. «Полтора оклада» [3] называлась. Но очень щеголеватая была шапка. Специально отобранная, значит. Имел право, ничего не скажешь.Встал из-за стола. Подошёл ко мне. Внимательно осмотрел. Кабинетик был небольшой. Место не позволяло, а то он явно меня обошёл бы вокруг. Стройность, статность, осанка – были у Дьяка потрясающие. Голову держал всегда навскидку. Такой выправки, ни до, ни после видеть не довелось ни у кого. Мордой – вылитый горбоносый Гришка Мелехов. Но тот, судя по Шолохову, имел вислые плечи. Дьяк ни на грамм не ссутулился даже под ударом судьбы, что ожидал его в недалёком будущем.Вернулся к столу. Снял шапку. Пригладил чёрную прекрасную шевелюру. В обычном состоянии взгляд его был чем-то всё время мучительно озабочен. Это было обманчиво. Орать на всех подчинённых он умел залихватски.Спросил меня раздумчиво с оттенком жалости:– Вы ленинградец?Может, надо было браво заорать: «Так точно, товарищ подполковник!» Я почему-то на его же ноте, смущаясь, промямлил:– Да, вот получается, что так.– С лейтенантом Дмитриевым я говорил, – медленно задумчиво молвил Дьяк.В домике у Дмитриева я ночевал.– Вы слесарем работали? – с какой-то тайной надеждой душевно поинтересовался командир.«Опаньки! Я, бляха-муха, инженер-геофизик, а не…», – обиженно-удивлённо зашуршало у меня в голове. Но тут я сообразил, что за чаем Вовке Дмитриеву сболтнул о своём доинститутском «происхождении». О Школе рабочей молодёжи и, смешно вспомнить, слесарничестве в Военно-медицинской академии.– Ну, было до института, – стал я оправдываться.– Во! И замечательно, – ненатурально оживился Дьяк, – напильник от зубила значит отличаете. А то у нас все офицеры больше по этому делу…Я подумал, что командир сейчас щёлкнет себя по горлу. Это я понял бы. Но он закончил совершенно неожиданно:– По портянкам больше, – и опять очень загрустил. Он и тосковал сидя за столом – с гордо вскинутой головой.Позднее я понял, почему командир сокрушался за портянки. Последняя вещевая проверка этой службы, выявила из рук вон плохой их учёт (или из ног вон?). Мы так до конца службы и не смогли по этой статье отчитаться. Я не вру. Спросите, у кого хотите.– Я тоже в молодости в паровозном депо крутился.Глаза Дьяка затуманились воспоминаниями. Встал, опять подошёл к окну. Солдатики, как положено, мели плац от новенького снежка.– Лейтенант Дмитриев предложил Вас назначить на должность начальника артиллерийских ремонтных мастерских. Пойдёте?– Так я, как-то…, – замямлил я, прибалдев.– Вот и хорошо.Командир, чётко печатая шаг даже в своём кабинетике, вернулся за стол, как на трон.

– Мастерские – отдельный зенитный взвод. На правах батареи. Оклад у начальника выше, чем у простого взводного [4] . Обмундируйтесь. Езжайте в округ на курсы, – Дьяк прихлопнул на столе какую-то бумажку. Встал. Подошёл ко мне. Опять загрустил, – Сам бы пошёл. Поближе к орудийным стволам. Но… Некому передать пост. Чуть у меня слезу этим не вышиб.– На сборах присматривайся, лейтенант, к службе артвооружения. Станешь начальником. Иди.

Пошёл я. Растроганный. Через плац. Подметённый. В ангар взвода ремонтной мастерской. Сказать Дмитриеву, что вот он – я. Начальничек мастерской. Захожу. Гляжу: по углам машины, ремонтные «летучки» [5] . Посередине – ствол зенитки. Кривой.Тогда-то я и понял впервые, что стволы орудийные не только от длительной стрельбы снашиваются. Бывают и другие ситуации. Раз… … разгильдяйские. Скажем так. Об этом немного погодя, пожалуй, поведаем. Вместе с моими однополчанами.

И вот сейчас шёл я считать и перекладывать эти запасные стволы. Лейтенант Павлюк с моими солдатиками из ремонтной артиллеристской мастерской ждали меня. Что-то они там уже пересчитали. Из боекомплекта. И, что характерно, весьма успешно. Судя по предложению Соловья-разбойника. По поводу гранат. Павлюк недели полторы назад принял должность начальника артвооружения. Сменил на этом «огневом складском» посту Дмитриева. Стало быть, не как Дьяк, загрустивший тогда, решил вытанцовывалось.Теперь Павлючина год будет надо мной непосредственно властвовать. На десять рублей меня в окладе, превышая. Если демобилизуется, не захочет остаться «в кадрах», то меня, может, будут запихивать на его должность.А сейчас ждём тревогу.И поэтому всё пересчитываем. Павлюк – очень сдержанный, малоразговорчивый индивид. С явным закарпатским акцентом. Оттуда родом. Дотошный, ему на бухгалтерском бы месте – в самый раз. И очки с толстыми линзами при нём. Говорит всегда очень негромко. Сейчас – особенно. Мы ж на складе артвооружения. Кругом порох, снаряды да гранаты разбойничьи. Вдруг чего взорвётся? Кивает мне Павлючина:– Пойдём, покажу, где стволы запасные лежат. Примеришься, как грузить-вывозить будешь.Сто лет бы мне эти дула не видеть. А идти всё равно надо. Тем более – не очень-то руки в брюки и постоишь. Комары, зараза, жрут – мочи нет никакой.Двинули к маленькому сарайчику в углу поста. У самой ограды из колючки. Левее – вышка с часовым. Пост – трёхсменный круглосуточный. По моим хилым мозгам – так он главнее первого поста, что в штабе у знамени с полковой кассой. Сейчас круглые сутки солнце. Погода – чудо! Часовые с вышки не слезают. Им там кемарить удобнее. Перед глазами у них: либо небо, либо сопки и этот сарайчик. В сарайчике стволы запасные и ещё небольшой закуток. В закутке – стрелковое оружие. Автоматы и пистолеты.Подходим. Павлюк чуть впереди меня. Два солдатика моих – сзади. На двери сарайчика замок амбарный и бирка с печатью. Володька, начальник артвооружения отдельного зенитного дивизиона, берёт бирку в руки с некоторым недоумением. Ни хера не понимая, вертит её в руках. Я и солдаты обступили его с боков и присматриваемся…Печати нет. Оттиск на пластилине отсутствует.

Начиная с этого момента, служба наша разделилась на две части. До 23 июля 1971 года – и после. Ни черта этого мы тогда ещё не почуяли.

Родители хотели меня отдать в Суворовское. Помню такое поползновение. Точнее сказать, изъявлял подобное желание отец. Скромно намекал мамаше. Она, когда была не очень довольна, по обыкновению, поджав губы, молчала. А я – орал. Я не желал, точно помню. Вид суворовцев, да ещё строем, в районе Невского и Садовой, меня раздражал хуже дворников на улице или сторожих в Таврическом саду.

Кончал восьмой класс – в стране нашей ввели одиннадцатилетку. Юношеская составляющая школьников бросилась врассыпную. Проболтавшись ещё один год в школе дневной, переметнулся в вечернюю. И с папанькиной подачи попал на работу к военным медикам. Они мне показали, как людей режут (и живых, и почивших). А также продемонстрировали, как в армии «прогибаются и лижут». И к тому, и к другому, видимо, мне ещё рано было прикасаться. В результате я очень надолго от краснознамённой романтики отвернулся.

И пришло время распределения. После института. Все люди – как люди, в коридоре толпились, переживали. Куда-то пошлют, как-то судьба сложится? У нас в Ленинградском Горном в те годы – в начале семидесятых – добрая треть мужичков-выпускников на такой животрепещущий праздник могла не ходить. И не ходили. Я точно не ходил. На другой день или через день, не помню, зашёл в деканат и расписался в ведомости, что «согласен». И подпись.Распределили нас в Министерство Обороны СССР. Об этом все, кого Родина позвала в первую очередь, знали заранее. А понадобились мы на два года. И погнали всех, окончивших военную кафедру, на учебные сборы. В город Выборг.Скучно я всё это излагаю? Согласен. Заунывно. Но порой было и развлекательно. До действительно службы. Пока учились. В школе и в институте.Мудрое руководство нашей державы очень любило в те времена ракеты. Беззаветно. И подводный флот. Такая молва до нас доходила. До низов. Если любят кого-то одного, то другим достаётся знаков внимания и благ меньше. Это закономерно.Обделёнными оказались и зенитки.Но, повоевав в районах древних пирамид и вьетнамских джунглей, советские военачальники были вынуждены признать, что в чём-то они погорячились. В однобокой своей любви ракетной.Помню, ещё маманя моя, блокаду в Ленинграде всю пережившая, мне между ложками каши манной поясняла:– Самолётики-то фрицев, как налетят, бывало, как налетят.Я, открыв рот слушал, и порцию манной бомбёжки не замечал.– А зениточки-то наши – пух-пух. И отгонят, глядишь, их враз.– И попадали, сбивали? – логично зачарованно интересовался, обо всём забыв, я.– Зачем сбивали? Разгоняли совсем. Ох, хорошо их пугали. Зениточки прямо вон в саду нашем Таврическом стояли. Очень они нас защищали.Мне такие результаты, конечно, не нравились. И всё детство мы с приятелями дворовыми и школьными в саду нашем, в саду моей ранней юности, искали следы стоянки наших зениток и падения вражеских самолётов. Ходила тогда молва, что в Таврический упал самолёт самого Талалихина. Мы, конечно, не верили. Мы искали следы фашистских самолётов. Иначе быть и не могло. А то как же так? Мы победили! Ленинград врагу не сдался. Зенитки стреляли. Должны были быть сбитые самолёты. И мы искали. Это было нашей главной целью. Всех наших игр в саду. Построенным крепостным людом по велению князя Таврического. Сначала для Екатерины. Оказалось – для нас.О чём мы думали уже в пору зрелости.В те годы я ни зенитчиком, ни лётчиком не мечтал стать. Я хотел открывать шлагбаум.На каком-либо перекрёстке с железной дорогой. Чем это меня привлекало, объяснить себе до сих пор не могу. Но, видимо, неприхотливость моих детских устремлений наложила отпечаток на весь жизненный путь. И никем заметным мне стать не суждено было.Вот мой детский дружок, по дому и по школе, Ванька Фёдоров, в те времена, бегая по саду, хотел стать зенитчиком. И сбивать вражьи самолёты. У него отец геройски погиб. Он его даже не помнил. Но считал, что он был не лётчик. Стало быть, зенитка ему была ближе. Он с дошкольного возраста рвался в армию. И дорвался. Его мать отдала в музкоманду. У него слух был феноменальный. На маленькой старенькой гармошке сам всё, что угодно подбирал. Но хулиган был Ванька – не из последних. На пионерском слёте обещал сыграть на своём «аккордеоне» что-то из Моцарта. Объявили, на сцену вышел, в алом шёлковом пионерском галстуке. Не в своём. Ему дала пионервожатая.Тогда галстуки были двух сортов. Сатиновые и шёлковые. Дешевле и дороже. Можно было узнать сразу же, кто как живёт. Получше или похуже. И форма школьная тоже: фланелевая и суконная. Иван Фёдоров, исполнитель Моцарта, сел на сцене, на специально вынесенный для него табурет и … заиграл песню Раджа Капура из «Бродяги»: «А-ба-ра-я-а! Бродяга я-а!..»После этого мамашка его и устроила в музкоманду. А он классно играл на ударных. На барабане и ксилофоне. И в музкоманде был «юным барабанщиком». В девятом классе мы пошли специально на первомайскую демонстрацию, вклинились в самую правую по ходу колонну, чтоб пройти рядом с Александрийской колонной. Вокруг неё квадратом стоял сводный гарнизонный оркестр. Ванька в потрясном красном мундире с аксельбантами, с барабаном, стоял в первой шеренге. Мы ему всей компанией школьной орали, тормозили движение праздничное. Он увидел нас – оценил. Стал палочками жонглировать, барабанить, видать, что-то своё, как тогда на сцене. И для нас, и для него было счастье – неописуемое.Уж не знаю, за это или за что другое, но «списали» Фёдорова в простые войска потом. Зенитчиком не довелось ему побывать. Но зато играл главного ударника в оркестре Лундстрема.Другой мой детский друг – Деник – хотел стрелять из орудия. Но на счёт длительной службы в рядах – сомневался. И с юных лет имел привычку в неясных ситуациях – заикаться. На медкомиссии «дозаикался» до службы в стройбате. Но до чего был хитрый, сучок! К девкам на улицах «клеиться» – так первый соловей. А как в троллейбусе контролёр – так старушка какая-нибудь обязательно заступится: не трогайте, пожалейте, вишь, слова сказать малец не может. Ему и в стройбате подфартило. В центре Москвы гостиницу строил. Я с товарищем, Саввой Буевым, на практику в Таджикистан ехал – проведал. У нас только на мороженое было, а он портвейна приволок. У них уже тогда натуральный обмен с населением был налажен.Но зенитки тоже не довелось Вовке Денисову увидеть. Может и хорошо. Его в своё время Ванька Фёдоров спрашивал:– А как ты «огонь» командовать станешь? Протяжно, да? Конца не дождёшься.На что прохиндей наш, строитель, кстати, будущий, резонно отвечал:– В зенитных войсках служило, и сейчас наверно служит, много женского пола. Я там буду командовать. Будь спокоен, не посрамлюсь. Как некоторые на сцене.

Мне тоже ничто, вроде, не предвещало встать под длиннющим зенитным дулом. В моряки тянуло. Не удавалось никак. Были мы в восьмом классе, когда Гагарин в космос полетел. Радость, гордость, удивление – излишне это описывать. После первого спутника, Белки и Стрелки у нас, кажется, и сомнений не было, что наш и только наш человек будет там первым. А в космонавты ни я, ни мои ближайшие дружки, как-то и не мечтали попасть. Честно говоря, никто толком и не знал, куда подаваться с заявлением для этого надо было. Вот в физики к концу школы очень многие желали двинуть. На эти факультеты были конкурсы огромадные. Для облегчения попадания туда и ринулись все в ШРМ и на работу. За двумя годами стажа. И льготами при поступлении. Как только родители ни пристраивали своих чад придуриваться на двадцать три месяца. С учётом отпуска.Со мной уже ясно. Я после своего первоначального рабочего опыта до сих пор в глазах у собеседников вижу снисхождение. Как к придурку. Завязываю с кем-нибудь, к слову, разговор:– Да, я вот начинал трудиться в пятнадцать лет.Естественно, сразу спрашивают:– Где ж это?Предчувствуя дальнейший ход беседы, с тайной гордостью, якобы, сообщаю:– В Военно-медицинской академии. Ленинграда.Заинтересовываются далее на сто процентов все:– Это кем же?Думают, что уж, как минимум, я стал тогда опытным медбратом.А я – индеферентно так:– Слесарем.Тогда уже я стал проникаться к себе тайной гордостью. Может, выражение летучее – «слесарь-гинеколог» – берёт начало отсюда. Из моей рабочей юности. Больше мне себя тешить, похоже, особо и нечем. Только жаль очень. Авторства здесь мне не доказать.

А к зенитчикам, из своих школьных товарищей, причалил я один. После военной Кафедры Ленинградского Горного института. Да, если уж сам Воланд с удивлением заметил: «Как причудливо тасуется колода!» [6] Так ведь это он, о ком сказал? А тут я про себя осмеливаюсь приплести. О слесаре-гинекологе. Но, правда, и о своих институтских друзьях и однополчанах тоже.Вот и удивительно мне: почему на кафедре военной в Горном решили готовить зенитчиков? В каком Министерстве, в какой мудрой похмельной чиновничьей головке такое решение сверкнуло? Нет, я очень этому рад. Истинно. Этим мне и моим друзьям судьба подкинула прорву интереснейших приключений. И всё же – почему? Почему не ракеты, не танки? Или сапёры? Геологи, горняки… К земле как-то ближе.Зенитки тогда стали нужнее. Это ясно. Но я знаю, что, к примеру, в Бонче [7] на «военку» заставляли ходить даже девушек, много стрелять из автоматов, и вообще всё у них было с каким-то пехотным уклоном. (Если и приврал чего – извиняйте).Мишутку Иванова спрашиваю, уже будучи в «сапогах», не единожды:– Слушай, разумный-благоразумный, систематизатор. Почему мы стали в небо пулять? А не рыть секретные совершенно штольни, шахты, туннели, например?– Э-э! Вадя, – закатывая глаза к этому самому небу, поучал меня Мишутка, – Знать тебе, смерду, этого не дано. Не потому, что ты, Вадя, ограниченный какой-нибудь. Все мы где-то амёбы примитивные.Мишутка очень в сущности своей деликатный человек. Он таким уродился и в том его величайшее достоинство. Вот и мне он ни словечком не напоминает о моём, положим, слесарном начальном образовании.Белый Ус, к примеру, совершенно другой человеколюб. На тот же мой крик души: «Почему?», он блаженно зажмурил один глаз. Другой нагло увёл вверх и вправо, будто выполнял противозенитный манёвр самолётный. Уверен я. Если Белоусик был бы лётчиком, то вылетая на задание бомбить мост, по первоначалу плевал бы на это. Зажмурив левый глаз, тихо подкрадывался бы к зениткам, и сбрасывал бы на них всё что взрывается, горит, лопается, растекается.И так мне молвил Белоусик:– Не пытайся умничать, Вадя. Твоих любимых героев я знаю. Они мне уже осто…ли. А мой любимый герой тебе бы сказал: «Не важно, какие дороги мы выбираем. Важно, что заложено внутри нас» [8] . Не хотел служить военным эскулапом – вот теперь иди и выпрямляй погнутые стволы зенитные.А ведь прав, паразит! Да что же получается? Так всю жизнь и слесарить мне? (Пусть не обижаются на меня Кулибины и другие, блох подковывающие). Ладно. Поглядим ещё, ребята. Я буду вспоминать, а Вы, если сподобитесь, читать и плеваться.Продолжим.Спрашиваю о том же Борьку Попова. Вечно задумчивого, загадочно улыбающегося, чистопородного поручика лейб-гвардии. Ни в коем случае не путать с поручиком Ржевским:– Слушай, Поповщина, почему мы в ствольной зенитной артиллерии оказались?Борю никакими вопросами ни врасплох застать нельзя, ни «достать» невозможно – он выше всего этого. Да и смотреть старается – или мечтательно в небо, или – философски, под ноги, в землю.– Да. Очень ты затрагиваешь проникновенно проблему. Мне, конечно, ближе Эдельвейсы и горноегерьское снаряжение. Хотя на всю армейскую субординацию я с удовольствием бы положил …. С прибором.И Гарбузёнка, несостоявшегося комсомольского вожака, спросил я. Ответил мне Гришка:– Прав ты, старичок, прав. Видишь, что-то простудился я как бы. Ломота в членах присутствует. Это не аборт делать подпольный. Серьёзней будет. Мне бы сейчас даже не стакан. А компресс на всё тело. Из противоположного пола собранный…Мишенька, в итоге, ближе всех подобрался к осмысливанию. Но и к дальнейшему словоблудию тоже:– Вадя! Служить два годочка после «Горняшки» нам надо? Надо. Это – необходимость. Попали мы в зенитную епархию? Попали. Это – случайность. Диалектика! Необходимого и случайного.Очень гордый собой и довольный, смотрел прямо на меня своими ясными голубыми глазами, будущий помощник начальника штаба отдельного зенитного дивизиона.Печенговского.Или Печенегского, без разницы [9] .

Какое было золотое время!

Нет, вот – представьте себе. В наши дни олигарха сослали в регион Краснохолмска. Вряд ли он доволен. Мы тогда ехали с превеликой радостью на практику в Краснохолмскую экспедицию. Или в Краснокаменскую. Я туда рвался. Диплом сочинять. Во вторую очередь. В первую очередь – увидеть величайший размах добычи стратегического сырья. Побывать в необозримых диких забайкальских просторах. Половить сомов в Аргуни. Увидеть на футбольном поле ссыльного легендарного Эдуарда Стрельцова. Получить по морде от местных горняков на танцах. Как это и положено. Заработать очень приличные, по тогдашним меркам, деньги. Это за три месяца практики. Фантастика!

И главы диплома лепить из отчётов экспедиции. Ходить в спецбиблиотеку. Предъявлять допуск из Горного института и брать секретные отчёты.

«Место встречи изменить нельзя» смотрели? Один из наших шедевров. Как Жеглов научил Шарапова беречь секретные бумажки? Многих это злило, начиная с командира роты разведки. Героя фильма. И среди зрителей тоже. По жене своей знаю.

С утра мы с Борькой Поповичем взяли по отчёту. Чтоб выписать содержание и примерные запасы урана. И ещё кое-что экзотическое. Сели в пустом кабинетике. В обед сунули отчёты в письменный стол. Пошли в буфет. Талоны бесплатные. Кормили – так я уже давно не питаюсь. Пришли… Ну, Вам понятно, да? Пот холодный, коленки ходуном. К библиотекарше – стальная дверь на звонок не отвечает. Час ждали, обед у обоих дураков обратно попросился. Зашла к нам в кабинетик сама библиотекарша. Мудрая женщина. Спрашивает:

– Вам всё понятно, мальчики? Вы к нам сюда хотели бы вернуться по распределению или по этапу?

Низкий ей поклон. За предметный урок.

Ведь это нас спасло в будущем от огромных неприятностей. Когда мы Павлючину склонили заглянуть в сервантик с пистолетиками. И пересчитать их. А то бы…

А как прекрасно было возвращаться по ранней осени в Ленинград. Всем друзьям ставить «сухого». Снисходительно усмехаясь загорелой до черноты мордой, врать обо всём, что было и чего не было. Не считая копеек, девушек водить в «Север». Причём новых. Предыдущие обычно не дожидались. И не только у меня так бывало. А вспоминать об этом всё равно томительно приятно… Приходилось учиться. В институт ходить. Чтоб не отправиться исполнять священный долг. До получения диплома.Я пару раз подходил к опасной черте. Да, вру, больше. Первый раз ещё в Политехе. Там начинал учиться. На металлурга. Уж потом с другом юности перешли в Горный. Он меня сманил. Славка Буев. Сейчас, узнав, что я пишу эти строки, жалеет. Лучше б, говорит, ты остался сталь варить. А то в третьей области уже копоть разводишь. Да, вру, в четвёртой. Если считать горбатую перестройку, ельцовский бандитизм. Опять меня заносит не туда…

Так на втором курсе металлургического фака гордыня попутала. В зимнюю сессию. На теормехе во втором вопросе. Теорема Кёнига (что-то в этом роде). Ушёл с экзамена. Ну, мне доцент выписал лекарство. Ещё два раза ходил. Стало это у меня привычкой потом. В тот раз так одурел – чуть башню не снесло. Пошёл прогуляться ночью на Неву. Встретил своего двойника. До сих пор мороз по коже. Об этом как-нибудь. Отдельная тема. Савва Буев тоже своё подобие видел. В очереди в кино. Он веселился, а двойничок в ужасе сгинул. Я ж говорю: специальная загадочная глава. А в Горном философия у меня поперёк горла встала. С доцентом Смирновым вступил в диспут. О диалектике необходимого и случайного. Точно помню, что на лекции об этих пресловутых понятиях не присутствовал. Учебника вообще никогда в глаза не видал.Промямлил я что-то. Уходить с экзамена – больше таких широких жестов себе не позволял. Вижу, Борька Жуков мне сигналит что-то. За ближайшим столом сидит, готовится. Принял живое участие. Ладошкой себя по темечку хлопает и глаза к потолку закатывает. Я – в прострации. Кто-то за меня моим голосом понёс ахинею:– Упадёт мне на голову кирпич [10] . Для меня это случайность. А ему – необходимость.Так я Боба Жукова понял тогда.Смирнов как-то безумно на меня уставился. Может он к тому времени уже читал Великого Мастера. Быстрее всего у него свои неординарные мысли на этот счёт были.Говорит он мне задумчиво:– Вы тут не взаимосвязь показали. Но аналогию в мышлении. В способе такового. Вашего и, извините уж меня, кирпича.Помолчал. В окно поглядел. И на Боба тоже. Мне:– Двойку вам не ставлю. Приходите в конце сессии. Снова.Ради интереса дождался Боба. Спрашиваю:– Ты чего это мне, Жучила, втолковывал? По тыкве-то чего себя стучал?Захихикал Бориска радостно. Он-то трояк отсосал. Поясняет мне, как неразумному:– Дак я тебе, Вадюля, показывал аспиранта нашего. Что практику ведёт. Чтоб ты вспомнил. Как он объяснял всё. И про случайность тоже.Препод наш всё время ходил у доски. Туда-сюда. Ладошкой себя по головке поглаживал и глаза вверх закатывал мудро.– Что ж ты не встал и тоже не походил-то? Из угла в угол. Уж тогда б я наверняка…Пришёл я к Смирнову опять.Конспект достал. Кажется, у Томки Сакулиной. Жуть, как хорошо их излагала. Нам этого не понять. Вообще они очень прилежны, дисциплинированны. Вот пускай бы и в армии служили. Непонятно тут получается. Я женщин имею в виду.По билету слегка проскользили. А в памяти я у него, видимо, отложился. Вопрошает, поверх очков на меня щурясь:– Ну, а теперь как у нас со случайностями и необходимостями?Не ожидал, что именно этим у философа нашего я засвечусь. Вот проклятый случай! И говорить что-то надо. Необходимо.Втянув голову в плечи, начинаю гундосить:– Иду к Вам сюда на экзамен. Второй раз. Это – случайность. Я и в первый раз сильно учил. А сдавать надо. Это – необходимость.Помолчал. Смирнов тоже молчал.Решил усилить аргумент. Или усугубить. Не знаю.Продолжил свою, на ладан дышащую, диалектику:– Шёл через химический корпус. Там лестница раздваивается. Подниматься надо. На второй этаж. Это – необходимость. Можно налево, можно направо. Я пошёл налево. Это – случайность.И, почти не соображая, что горожу, ухнул напоследок:– В противном случае – идти мне выполнять священный долг. Необходимость. Почётная. Но если прямо сейчас, то малоприятная случайность. Хотелось бы закончить военную кафедру. И пострелять с зени-точки…Пауза.– Давайте Вашу зачётку.Занавес.Через несколько лет, дружок мой по политеху, Моня Ицков, сдавал Смирнову минимум.Уже профессору. Он оставался таким же мудрым, всё понимающим философом. С кафедры марксизма-ленинизма. Можно над этим, конечно, хихикать, но мы диалектику учили не по Гегелю. Это действительно так.За меня переживал декан. Юрий Николаевич Капков. Когда сдал, на четыре балла! пришёл, доложил. Язык мой паскудный опередил меня, как обычно:– Доцент Смирнов напутствовал меня. Чтоб я обязательно окончил весь курс военной кафедры. Я им очень подойду, сказал. Ну и основной, геофизический, естественно.Капков не знал: смеяться иль плакать. Студентом я был, мягко говоря, неоднозначным. Попытался его утешить:– Зато летом опять смогу с Вашей партии на Тянь-Шань пойти. Геохимию там продвигать. Ишакам хвосты крутить.Бедный Юрий Николаевич поднял очи к небу.Но в горы мы с Саввой Буевым опять летом закатились. На Гиссарский хребет. В Таджикистан. Это уже другая песня. Тянь-Шаньская.

Вот таким образом от службы рядовым я отмотался. А что будет после окончания Горного – никто из нас сильно не беспокоился. Но никто раньше сапоги с портянками примерять не хотел. Один наш дружок даже радикальный способ удумал. Жека Петухов. От большого ума, впрочем. В прямом и в переносном. В Универе на физическом учился. Круглый отличник. Без дураков. «Общую теорию относительности» самого товарища Эйнштейна в трамвае читал. И чему-то тихо при этом посмеивался. Если б сам не видел – не поверил бы. Это Жека посоветовал другому умнику нашему Альке, стучать бутылкой «Кабернухи» о Петропавловскую крепость [11] . Петух рано полюбил виноградные соки крепостью в 10–12 градусов и выше. Это Жека в далёком будущем обсчитает мне сомнительные данные морских измерений в диссертацию и выведет формулу, которую я вывешу на защите, отводя блудливый взгляд в сторону, чтоб не засмеяться. Это он ещё многим и многим поможет «сляпать» кандидатские «кирпичи», своего так и не закончив. Это Жека нашим детям бескорыстно будет давать уроки любой точной науки, чтоб помочь сдать любые экзамены. Это он втянет меня в драку в 68-м после ноябрьского салюта у метро «Маяковского», мне выбьют два нижних зуба, я утащу его во двор и мы пролежим на помойке часа два.А на этот раз Жека собрал нас для «полумокрого» дела. Чтоб совершили над ним. Идёт зимняя сессия. Через два дня у него что-то очень заумное. Для нас. Из квантовой физики. И у него к ней много вопросов накопилось. И ему не разобраться. Не успеть. Чтоб сдать на высший балл. Я, бля буду, не вру. Он, сучок такой, три года в Универе учился и всю дорогу получал повышенную степу [12] . А на этот раз на экзамен идти он, видите ли, не мог. Четвёрка его не устраивала.Высвистал Жека Альку, как самого решительного и малочувствительного. Палец большой на правой ладони у него больше не гнулся и Петух в предстоящем на него очень рассчитывал. И не зря.Вторым привлёк Лёху-Шланга [13] . Знал, что Шланг его безоговорочно поддержит. Всё-таки псевдонимы и клички находят своих избранников совсем не случайно. Меня завлёк. Как самого податливого. Непротивленца. Савву хотел ещё, но тот сразу же сказался занятым. Как только почуял безумность акции. А хотел Жека лечь в больницу.И умная голова его, видимо, сама на себя рассердилась. Петух хотел, чтоб мы ему стукнули чем-нибудь по ней и сдали на длительное лечение.– А чего маманя тебе справку не слепит? – приступил к обсуждению преступления Алька.– Она у меня идейная. Может лечить только взаправду, – криво усмехался и нервно курил одну за другой Жека, – Я всё продумал. И все симптомы сотрясения мозга выучил. У неё в учебнике.Шланг задумчиво мерил взглядом Петухова. Задерживался дольше на главном Жекином органе:– Твой мозг надо сильно трясти. Размер шапки-то более шестидесятого. Кто бить будет? Кому доверишься?Алька, естественно, вызвался сам. Первым.– Нет. Тебе не стоит пробовать. Можешь привыкнуть, – отринул его Петух.Посмотрел оценивающе на меня:– В медицинской академии у нас ты халтурил.– Не, не, не! – натурально заорал я, – Я ж слесарил. Забыл что ли? Если б по гинекологической линии, – попытался малоудачно пошутить. Совсем не к месту. Так мне казалось.Жека просительно обратился к Шлангу:– Тебе, Лёха, придётся. Вот сюда. Сзади и над правым ухом. Только смотри…Алька заржал. Ему приключение очень нравилось. Хоть и светило Петуху дать по тыкве. И обнадёжил Шланга:– Гордись! Может, по нобелевской голове бить будешь. Потом в мемуарах опишешь. И тут же деловито продолжил:– Где и чем будем?– Я всё продумал. На третьей или четвёртой Советской. Недалеко от больницы Раухуса. Туда меня отвезёте. Она – детская. Осмотреть – возьмут, а потом отправят куда-нибудь. Отвезут. Должны… – с жалостью к себе пояснил Жека. Будто ему уже Шланг припаял.Двинулись туда. Советские улицы по хулиганской окраске сродни Красноармейским. Алька забегал во все тёмные и грязные дворы. Искал орудие. Железки мы все отрицали. Наконец сошлись на обломке ножки. От стула.Лёха с Алькой выпили на двоих кружку пива. Я в те времена пива пить не мог. Жека очень хотел. Но удержался. Могла выйти нескладуха.Во дворе на третьей Советской, у Греческого проспекта, Шланг сверху стукнул деревяшкой Женьку. По склоненной головушке. Дальше всё было, как и запланировал наш Эйнштейн.Мы сдали его в Раухуса. Без слов. Ждали часа полтора в полисаднике. Потом его увезли в больницу Куйбышева. Пролежал больше двух недель. Не предусмотрел Петух одного. Читать строго запрещали. Алька лазил по водопроводной трубе. С риском передал Жеке его умную книгу. Он её изучал в туалете. Наверное, при этом, как обычно, смеялся. Негромко.Экзамен он конечно же сдал. И степуху повышенную получил. И наверняка мы это отметили. А Универ Женька почему-то бросил сам. И добровольно очень быстро ушёл в армию. Служил два года в Североморске. На радиолокационной станции. Рядовым.Что это было? Необходимость или случайность? Пошёл сам. Значит не случайно. Необходимо это ему было? Или нашей стране? В армии он у экрана испортил зрение. Особенно на правый глаз. Где и в чём тут диалектическая взаимосвязь?А Шлангу с Жекой не повезло. Не стал Петухов нобелевским лауреатом. А вот Жеке с Лёхой наоборот подфартило. Женился он на двоюродной сестре Шланга. Нинке. И растёт у него уже очень взрослая дочка – Верочка. Только она могла своими вопросами поставить нашего Эйнштейна в тупик. Учил он её английскому. Спрашивает она его:– А ты все английские слова знаешь?Он мне потом рассказывал.Уже со страхом папанька дочке отвечает:– Многие. А если что – посмотрю в словаре.Задумалась ненадолго Верка.– Ну, и как по-английски будет: «ноздря».У папаши пар из этих самых ноздрей пошёл. В домашнем словаре такого слова не было. Дочка, как обычно, торжествовала.Хотя знал и умел Петух многое. Уже после армии, через несколько лет, окончил Политех. Учился в очной аспирантуре. Естественно, не понравилось. В перестроечное лихолетье довелось мне с ним ползать на карачках в сфере недвижимости. Как-то звонит:– Старик, есть на Гражданке, «двушка». Чистая. Недорогая.У меня каким-то чудом в этот же вечер «образовался» покупатель. Назавтра продали. В те времена: нотариус – и всё. Жека даже из дома не выходил. Я привёз ему наши комиссионные. Тонну «зелёных»Петух сидит, разминается портвейном. На штуку баксов даже не взглянул. Не потому, что мы такие богатые были. Совсем наоборот. Он ржал без остановки. Очень долго.– Старик! Это уже второй раз. Позавчера я её пристроил в первый. «Двушку эту». Беги в лабаз. Надо спрыснуть. Бог троицу любит.Но ни в третий раз, ни в другой нам уже так больше не везло.Женька весело и честно коптил небо полсотни лет. Как выразился Алька: «И тут он нас опередил».Мне он ужасно часто снится. Я веду с ним очень умные беседы. И споры. По всем тем вопросам, мужики, что скрашивают нашу жизнь и с бутылкой, и без неё.

– Ну! Вспоминай, давай. Ну! – подполковник очень переживает. Очень расстраивается из-за моей тупости.

Я опять напрягаюсь. Пучу на него глаза. Вкладываю в каждое слово всю душу и все чувства:

– Зарин – это нервно-паралитический газ. На противника его разбрызгивают по-разному, по-всякому. Из бомб, из снарядов. Из миномётов. Просто можно выпускать. Из баллонов. Главное, чтоб по ветру. А то на своих можно, если против ветра…

– Да понятно это! Понятно. Ты уж мне это разобъяснил. Что от него получается-то? А? – подполковник кривится, на меня глядючи, как от зубной боли.

– Вот я и говорю. Газ – нервно-паралитический. Воздействует на центральную нервную систему. Человека. Наверное, и на животных. Вплоть до смерти. В зависимости от дозы… – я совсем опупел, повторямши. Равносильно, как маленькую дозочку сам этого зарина хватил.

– Да, нет же! Нет! – подполковник не выдерживает, – Парáлич! Парáлич с человека получается, – победоносно отвечает на вопрос моего экзаменационного билета подполковник. С громогласным ударением на втором слоге.

Шёл экзамен по оружию массового поражения. На «военке» [14] .

Бравому солдату Швейку весело было сидеть в тюряге. А я сейчас про «военку». Кажется, что нам тоже было не очень скучно раз в неделю. По четвергам. Может, ошибаюсь? В подвале стояла зенитка. С обрезанным дулом. Её было жалко. А изучать её нужно было, как матчасть. Всегда по утрам. В подвале тепло и душно. Клонило в сон неодолимо.

Знакомил с зениткой майор Мосин. Я имел наглость, во дворе на перекуре, спросить: не родственник ли он великому русскому оружейнику [15] . Ничего не сказал мне Мосин. Посмотрел только долгим внимательным взглядом. Далее меня ничем не выделял. Будто не замечал, вовсе. А так – весёлый был мужик. Любимая шутка: кто явно дремал – тот выходил к пушке и брал в руки снаряд. Клал на лоток и снимал, клал и снимал. Ах, да! Мне не довелось так упражняться.Мосин первый нам сказал:– Выстрел нашей зениточки – хромовые сапоги.Потом мы убедились: это одна из главных технических характеристик нашей АЗП-57. Её знали во всех войсках ПВО. Какой-то остроумный начфин вычислил. А всем нам два раза в году очень приятно было пулять в небо хромовыми сапогами. На Ладоге. На плановых учебных стрельбах.

Конец мая – начало июня 1970 года. В Ленинградском Горном институте закруглился процесс защиты дипломов. Девушки – свободны! Мальчишки-ребятишки поступили в полное распоряжение «военки». На два месяца.

Военные сборы! Месяц – муштра в казармах в Выборге. Месяц – учебные стрельбы на Ладоге. Всё это на базе Выборгского отдельного зенитного дивизиона. Все – курсанты. Рядовые. Но есть сержанты. И старшины. Из числа уже служивших. До учёбы в «горняшке». Им было тошновато. Хоть после окончания и дадут лейтенантские погоны, да на кой они сдались-то? Так что далеко не все дети собрались в учебных взводах Выборгского дивизиона.

В Выборге основная мутота армейская нам была известна. Горняков всех специальностей ведь портянками не удивишь. Жратва солдатская нам тоже не в новинку. Бывало – ой, как хуже.

Одна из рабочих практик в Таджикистане. Наша любимая песня тех экспедиций:

«Тихо горы спят.

Южный крест полез на небо

И в ущелье расстилается туман.

Осторожно, друг, здесь никто ни разу не был.

Здесь дикая страна Таджикистан».

Пел её, зажмурив глаза и мотая рано лысеющей головушкой – Кирагуду. Первым посмотрел «Кавказскую пленницу» Мишка Коржевин. Через слово стал орать: «Кирагуду, барминьё!» Чем и снискал себе псевдоним. Хотя ему в Таджикистане побывать не довелось.Зато два сезона скалами Гиссарского хребта восхищались мы со Славкой. Содрогаясь внутри и снаружи. Патриарх наш и учитель, Юрий Николаевич Капков чудно отразил в своей книге, как наш прямой начальник Вовка Яковлев ходил с сырой шкурой барсука на пояснице. От радикулита [16] . Не снимая, ни днём, ни ночью. Ладно бы только вонял при этом. Носки, пардон, в экспедициях тоже не фиалками отдают. Барсучёнка бедного Вовка варил и тушил. И нас угощал. Хоть мы были молоденькие и здоровенькие, но полосатый зверёк не очень, видимо, хотел, чтоб его ели. Во всяком случае, мы. Ленинградские студенты-геофизики. Просился он обратно. В дикие ущелья Таджикистана.Кстати, Владимир Яковлев, действительно охотник – ас, подстрелил зверька из моей «мелкашки». Мне отец дал с собой. Не сказав ни слова. Без разрешения какого-либо, без охотничьего билета. В рюкзаке вёз. Обратно – в самолёте. Вот были времена! Правда, мы тогда угонять ничего и помыслить не могли. Так что семейка малолетних музыкантов во главе с «мамочкой» навсегда для меня останется первовестником из преисподней.На дегустации барсука Вовка не остановился. Дикие скалы и ущелья – обитель змей. Кобра, гюрза, щитомордик. Это те, которых мы узнавали. Начальник местной таджикской партии Красильщиков рассказывал:– Шли маршрутом с техником-геофизиком Виталием. Остановился на осыпи, зарисовываю обнажение. Песок и камушки из-под ног струятся. Вдруг Виталька мне в ухо! Я с копыт. «Ты чего, бля?!» – ору – «Ох…л на жаре совсем?!» До сих пор божится, что я на гюрзу встал. Слава Богу, на мелковатую.Я тоже не очень-то верил. До тех пор, пока мне Савва по шее не врезал. У ручья на камень я присел. Заодно и на щитомордика. Он из-под меня выкручивался. Славка меня, стало быть, спас. Мы тогда за это даже не «шлёпнули». Так… Рабочий эпизод в маршруте. Чего не бывает? Мелочи. В этом феврале у Саввы юбилей. Может, по рюмке опрокинем. За фауну.Так вот Яковлев самозабвенно пресмыкающихся ловил. И разделывал. Шкуру снимал. Хотел всё выделать. Мы со стороны глядели. Один раз смотрим – он здоровую змеюку разделал и давай на куски резать.– Ты чего это, а? – с ужасом я заикаюсь.– Сгущёнка осточертела. Мочи нет. Сейчас зажарим. Всё будет нормалёк. В Казахстане я не один раз…Сгущёнка, слов нет, обрыдла, дальше некуда. В маршрут мы брали с собой хлеб, банку эту проклятущую, изредка пару помидоров. И воды в ручьях кристальной – хоть лопни. Сгущёнку я с тех пор видеть не могу.А ведь заставил нас пожевать кусок! Ползучего шашлычка. Это блюдо я, благодаря Володьке, тоже как-то не очень. Но закалку мы получили тогда. Желудки наши осознали, что милости они от своих хозяев вряд ли дождутся. Так и вышло. По сю пору.Один раз, в дальнейшем, яковлевская шкала мне пригодилась. Лет через десять. В морской экспедиции. В загранрейсе. С моим дружком-коллегой Вовкой Глебовским. Академиком по внутренней сущности. [17] Зашли в малюсенький бар пива добавить. В порту Лас-Пальмас. Глядим, на прилавке в блюдечке кружочки розовенькие чего-то в соусе. Местный испанец взял, причмокивает, нам, сволочь, подмигивает.– Хау мач? – спрашиваю. Это везде понимают. Почём товарец, стало быть.– Ху…я, Волёдя, – отвечает бармен, – Так дам.А это мы прекрасно сечём.Они на Канарах через одного простой русский язык освоили. Архангельские саломбальцы их приучили. Со времён славных китобойных флотилий.Взяли с Академиком. Закусываем. Глядим: бармен достаёт с-под прилавка грязноватый тазик. Там длинные бело-розовые щупальцы. Как змеи. Да и, вроде бы, ещё шевелятся. И он – давай их на блюдечко нарезать кружочками. И лыбится, подлец! Специально.Академик убежал в туалет. К сожалению, у него не было яковлевой выучки. Я доел. А ничего была закусь. Покойный Аркадий Исакович бы одобрил. [18] Были это щупальца осьминога. В маринаде. Не приходилось более пробовать, а жаль.Еда незатейливая, значит, была нам в старинных казармах Выборга не в новинку. Ну, погоняли нас строем. С песнями. Подход, отход к начальнику. «Напра…, нале…, ногу на пле…». Автомат Калашникова, истинное чудо 20-го века, все знали, все любили. Физподготовка, огневая подготовка…В спортивном отношении мы являлись массой неоднородной. Солдатское многоборье, естественно, никого не увлекало. Исключая, стрельбу. И дали, понятное дело, развлечься только два раза. С АКМ-а и ПМ-а. Пуляя из пистолета, я, конечно же, отличился в дурную сторону. Три патрона дали тренировочные. Для разгона, для затравки, так сказать. Выпустил их, вроде бы, в сторону мишени. То есть в нужную сторону. Стали стрелять на очки. Кто-то даже заключал, втихаря, пари. На пиво. Это прошло мимо меня. И хорошо. Руководил нашей перестрелкой препод «военки» – полковник Будан. Дали мне пяток патрончиков. Стрельнул три разочка. Как сейчас помню, больше не дали. Зачем-то я шпалер с вытянутой руки, согнув локоть, положил на плечо. Стволом назад. Где-то в кино такое видел. За спиной у меня рявкнул Будан. И схватил меня двумя руками за ПМ-чик. И громко так воскликнул:– Ты чего?! Ты чего творишь-то, курсант?!Он, оказывается, стоял у меня вплотную за спиной. Подсматривал, как я целюсь. Понравилась ему моя стрельба. Вот, положив ствол на плечо, я ему прямиком в лобешник и упёрся.Сэкономили два «маслёнка» [19] на мне. Не дали дострелять. Но и не наказали. Да и всё равно я выбил двадцать одно. Сам себе я тогда очень нравился. Придурок! Надо бы задуматься: к чему это такие отношения с ПМ намечаются? Да куда там…

Бегать представители горно-геологических специальностей никогда не любили. Долго идти, согнувшись под тяжким рюкзаком, другое дело. Да и то: было это давно и неправда. У нас один был – Жека Алексеев. Почти мастер спорта по лыжам. Но бежать кросс в кирзовых сапогах с портянками внутри! Всеми силами мы тормозили такие забеги. При зависании на турнике неожиданно произошли открытия. Наши альпинисты Артур и Ванечка могли подтягиваться бесчисленно. И руками, и ногами. Кирагуду мог использовать для этого одну руку. Любую. Хоть правую, хоть левую. По причине природной своей мощи и хорошо тренированной лени.Кто-то из нас утаивал свои физические возможности. И старался встреч с турником избегать.Весьма неожиданно проявился Сашенька Васильев. Подтягивался до пояса много-много раз. Крючковато он зависал, конечно, так ведь ни в каких же секциях с гимнастами не потел. А карпел и потел он за учебниками в основном. Дак откуда же это взялось? Мне он поведал позднее.В общежитии на Шкиперском они жили втроём. Васильев Александр – Саша Маленький. Фёдоров Александр – Саша большой. И Хребтович. Юрка Хребтов. Удивительная троица.Маленький был вовсе не маленьким. Это, чтоб отличать от большого. Большой был очень здоровым. Оба Саши – старательно постигали нашу науку. Прикладную разведочную геофизику. Маленький Саша – очень общительный, смешливый, доверчивый до наивности. Позднее вместе пахали с ним в морях и океанах. В Мурманской экспедиции старался однажды поднять народ на сдачу крови. В помощь Чили. В момент появления Пиночета. Только сам один и сдал.Большой Саша – огромный молчаливый скромный увалень. Но не толстяк. Во всех разговорах слегка загадочно улыбался. Мы все знали его загадочную страсть. Не тайную, не порочную, но малообъяснимую. Вышел на экраны «Айболит-66». Роллана Быкова. Большой ходил его смотреть тридцать семь раз! На момент окончания института. И говорил, что ещё будет. Ездил по всему городу. Может это и странновато, но много лучше других страстей людских. Особенно сейчас это понимаешь. На своей шкуре.В комнате у них была гиря. Одна на двоих. Её оба Саши по очереди таскали до одури. Выпивали – очень мало. Естественно, не курили. Оба из семей военных. В Горный поступили сразу после школы. Маленький – с Западной Украины, большой – из Эстонии. Я ж говорю: из офицерских семей.Хребтович – полная противоположность. Из Центра России. Два года работал. Бывалый. Подозрительно был недоверчив. Пить, курить и говорить [20] … Многих друзей имел по общежитию с горного, шахтостроительного факультетов. С незатейливыми страстями.Вот и поведал мне Саня маленький:– Понимаешь, старик, как-то ещё на первом курсе сидим с большим. Чертим. Заявился Хребтович. «Под газом», конечно. «Всё зубрите, червяки?» – презрительно. Развалился на койке. И чтоб нас поучить. Гордо нам демонстрирует. И победоносно так: «Вот как жить надо!»Я наивно спрашиваю у Саньки:– Чего за пакетик?Маленький, усмехаясь:– Ну чего, чего. С резиновым изделием. Интимным. Вот, мол, где мы, а где он.После таких выступлений Санька большой хватал первым гирю и, давай, её выжимать бессловесную. А маленький – повисал на дверной притолоке, и давай подтягиваться. Большому-то Саньке притолоку использовать было невозможно. Из-за большого роста. А поскольку Хребтович демонстрацией пакетиков не ограничивался, то Санька маленький на перекладине весьма преуспел.Воистину, не бывает худа без добра. Опять же: в ком что заложено.

Как-то Белый Ус прослышал об этом эпизоде. Заржал понимающе. Изложил мне. Тоже из истории Военных сборов: – В наряд по кухне попал я. Мы, двое с нашего фака, с «шахты» двое или трое. Картошку, естественно, ошкуриваем. Начпрод, сверхсрочник, подспел. Пообщаться. Разговор зашёл об отношениях между полами. Начпрод решил показать свою здесь высокую значимость. Типа: «Ходил тут я к одной на станции продавщице. Так в одной комнате соседская семья, а в другой я, в одних портянках…». Шахта послушала, поусмехалась, перекурила и лениво довесила «ходоку» кухонному. У него глаза на лоб полезли. Ножик в котёл с картохой уронил. Да и мы тоже, геофизики, покраснели.Мишаня назидательно подытожил: «Дитё был ваш Хребтович. Ежели б Саньки в комнату к настоящим бывалым горнякам попали, гиря бы пылью заросла. Как они сами выражались: «В общаге горного жить – не баклуши бить» [21] .

В Выборге погрузились в эшелон. В товарняки с нарами. Сутки малым ходом. Железнодорожная станция «Ладожское озеро». Конечная на этой ветке. Посёлок Морье. Учебный зенитный полигон.

Легендарная Ладога.

Все виды стрельб из наших пушечек. Стрельба батареей с РЛС [22] – потрясуха! В центре хоровода из шести зениток устоять на ногах очень трудно. По разновысотным целям без РЛС – дохлый номер. Ближний Восток и Вьетнам показали это наглядно.

Стрельба взводом по «конусу» [23] . Азарт для стреляющих расчётов – звериный.

Стрельба по танкам. На километре таскают макет. Бронебойными трассирующими по нему упражняются. Со времён Великой Отечественной для танков это смерть. Неотвратимая. Если из зенитки по нему, по наглому.

Впервые увидели ЗПУ. Спаренные зенитно-пулемётные установки. Лёгкое, мобильное страшное оружие. Многие из нас через два месяца попали командовать этими отдельными взводами.

Увидели – шедевр! «Шилку». Четырёхствольная зенитно-пулемётная установка на базе танка со своей РЛС. Море огня! Равного ей – не было и нет ничего в мире.

Показали всем. Всем зенитным частям. Впервые почти. Прибыли какие-то, ну, очень высокие, военные чины. Нет, не прибывших показали, а «Стрелу». Мы о ней на лекциях слыхали. Только слыхали. Записывать было нельзя! И правильно.

РПК «Стрела». Ракетный переносной комплекс. Труба, стрелять с плеча. В сторону летящего самолётика. У неё, у «Стрелы», самонаводящаяся головка. На тепло. То есть в задницу прямо въезжает, в сопло горячее. Стреляли показательно по долгоиграющей сигнальной ракете на парашютике. Глядели все – душа радовалась!

А сейчас? Все видели, и не раз, по дебилоскопу [24] проклятому, как абреки долбаные по нашим, по нашим! Самолётам и вертолётам из новых уже, наших! РПК стреляют. Да что же это делается-то, ребята?Если б нам тогда на берегу Священной Ладоги, кто посмел такое сказать… Выражаясь современным дебильным языком: «На куски падлу бы порвали». Да не рвать на куски, а к стенке ставить надо тех, с чьего позволения «Стрела» оказывается в любых чужих руках. Да и не только «Стрела».Вы пробовали охотничье ружьё купить? Простому человеку легче собственные похороны организовать. А у них в каждом ауле, у каждого сопливого «джигита» – АКМ! Какие им б…и продают?Что-то опять меня не туда занесло. Извиняйте. Перевозбудился.

Месяц пролетел очень быстро. Честно говорю. Экзамены на лейтенантов сдавали прямо у пушек. На берегу озера. Никого никто не «заваливал». Последние дни июля. Треть из нас в первых числах сентября шли на два года под ружьё. Бывали случаи попадания в морфлот. Это на три года. Отслужившие действительную до института могли пойти по собственному желанию. Среди нас, горняков, я о таких не слыхал. Из других социальных прослоек – встречались. Половину из оставшихся «подгребали» через год-два. Это было, пожалуй, хуже. Хотя не смертельно. Вон, Вовка-Академик. Нацепил портупею через год. А потом ко мне в Мурманск прикатил. Море «Кабернухи» с ним вылакали. И ничего, тьфу-тьфу, пока небо коптим. После экзамена переоделись в своё, гражданское. И на электричку. До Ленинграда. На перроне Финляндского какая-то сила построила нас, сама! В колонку и дружно грянули мы на весь вокзал:

«Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозные года.

Недаром Ладога родная

Дорогой Жизни названа!»

Вспоминаю – чуть не плачу. Были редчайшие, незабываемые минуты удивительного единения. За это благодарен судьбе, Горному институту, «Военке».

На следующий день – Военкомат Василеостровского района Ленинграда. К десяти утра. Здесь наше первое истинное распределение после Горного института. Заседает комиссия. Человек пять, вроде бы. Во главе с военкомом. Моя очередь. Захожу. Всё очень доброжелательно. Военком два слова обо мне. Кто я, что я. Потом спрашивает:– Вы ж геофизик. Это вроде, как геолог. На практиках поездили? Где были-то?Ответствую. Докладываю, так сказать. Себя не пойму, то ли всерьёз, то ли треплюсь:– Так точно. Носило меня по южным округам. Таджикистан, Казахстан, Забайкалье. Как Сухова. Так мне это, ой как…Прервал мою интермедию полковник присутствующий. Солидный, пожилой в очках. Спрашивает:– А у Вас отец не военный, часом, журналист?Я подтвердил, ясно дело.– На Ленинградском фронте, в газете «На страже Родины». Да? – уточняет у меня полковник.– На Ленинградском, Прибалтийском и в «Красной Звезде» тоже.– Мы неоднократно с Вашим отцом, как же. Передавайте привет.Растроганно киваю.– Ну, а если без ваших отклонений к кинематографу, то куда бы служить желали направиться?Поддел он меня слегка. И такой интересный карт-бланш [25] выдал.Эх, что там для Добра-молодца на камне-то было написано: «Направо пойдёшь…, налево…». Возможно, и я этот шанс-бланш должен был с разумом, с толком использовать. Нужно будет собрать, классифицировать все мои упущенные возможности. Сделать выводы. Хотя… Наверное самому уже поздно локти кусать, а другим? Тоже без пользы.И, как можно догадаться, совершенно не раздумывая, я брякнул:– На Севере нашем не бывал. Хочу поглядеть, чем Полярный круг на земле там отмечен. Какой краской.Мне тогда мнилось, что комиссия на меня взирала, если не с гордостью, то с одобрением. И совсем скоро дошло: это было сострадание.Вышел в коридор. Толпились ожидающие своего вызова и уже отстрелявшиеся. Кирагуду спрашивает:– Чего там с тобой полкаш трендел? К себе, поди, звал служить? Вон у тебя рожа-то сияет. У него петлицы, часом, не голубые?А Савва Буев сразу мне обухом по голове, ещё не ведая, что первым указал на ущербность:– Не-а. Он, видать, в столицу призывается. Вдоль кремлёвской стены гулять будет. Со «Стрелой» на плече.Запоздало стало доходить. Кинуться назад, заорать: «Пошутил я! Дяденька, полковник, к Царь-пушке меня, а? Поближе».Ведь, глядишь, пристроил где-нибудь в Таманской дивизии. Уж я старался бы. В кадрах остался служить. А перед самой пенсией этого бля…го Руста [26] непременно сбил бы. И весь ход Мировой истории может быть… Эх! Не люблю я эту блатную пословицу: «Бог – не фраер», но смысл в ней – не отнимешь.

А позднее Белый Ус мне тоже добавил. Когда из группы войск прибыл к нам, за черту Полярного круга. Когда мы отмечали это бутылкой выставленного им «костыля». Когда я, окосевший, вспомнил моё «распределение» на большом проспекте Васильевского острова. Когда начали мы наш печенегский напиток «спирт питьевой», шесть рублей полбанки. Когда…В общем, сказал мне Мишаня:– Ты б, чучело, ле-лементарно мог бы к нам в Дрезден попроситься. У твово батькиного корешка-то. Глядишь, не пришлось бы мне счас с тобой тут…Вытер сухой глаз свой мокрой ладонью Мишаня, хлобыстнул полстакана «чистяка» и задумчиво протянул:– Да…, надо от тебя, Вадя, в будущем, пожалуй, подальше…Это ему не удалось.А осовевший помначштаба встрепенулся, как бы проснувши, обвёл нас несколько помутневшим взором, как у пьяненького Рокуэла Кента, и вымолвил горделиво:– Э, нет. Это хорошо, что нас сюда занесло. Хочу вас запечатлеть всех. На сопке у зениточки нашей, а?Поповщина, более трезвый – ему в караул заступать, закончил:– …все мы лежим пьянющие. Начинай малевать сейчас же, Мишка. А то, когда ещё в такой кондиции застанешь натурщиков.А я тогда сидел между двумя Мишками. И загадал желание.И вот Вам пишу, Друзья. Осуществляю.

А дальше предоставили отпуск. Денег дали по сотне рублей. На месяц. По тем временам, при наших запросах, да по тому юному здоровью – огромное богатство. Предоставили бесплатный проезд к месту отдыха и обратно к месту службы. Фантастично! Небольшой компанией двинули в Молдавию. Там бывать никому не приходилось. В Дубоссары. На речку Днестр. Жучила слыхал, что там – рай. Кирагуду причмокивал и кивал башкой. Длиннющий худющий Тюшов откуда-то сверху попросил их, чтоб без обмана. Терминасов, Тером кликать будем, так короче, щёлкнул пальцами, «снимая» воображаемую колоду, успокоил Тюша:– Не бзди, Санёк. Я знаю. Там, в Днестре, заместо воды – вино, молдаванки в нём плещутся, помидорами обожрёшься, в двери и по ширине проходить не будешь.В принципе, сбылось, в основном, всё. Кроме последнего. От помидоров проклятых все мы, не только Тюш, вес сбавляли. Сразу же. Поэтому ограничились винищем. Однажды вдвоём с Жучилой пошли с утра на речку. Рано. Вроде искупаться. Да задержались. И где-то затерялись до вечера. Оба мы худого сложения и довольно роста скромного. Но точно помним, по сю пору, что осилили по восемь фугасов «Алиготе». Сейчас уже не верится в это. Но было.Шлялись мы по Дубоссарам, со всех сторон подпевала нам молоденькая Ротару и были молдаване прекрасными добрыми ребятами.На речном песочке Тюшик «подкатился» к одиноко сидящей девушке. Если возможно так выразиться. Если шагает коломенская верста. За два метра ростом. С такой высоты, да ещё чуток близорукий, Тюшик ошибся. Думал молдаваночка местного розлива, оказалась вообще коренной ленинградкой с улицы Восстания. Зато не тушевался Кирагуду. Выждал с полчасика и увёл Лидку на долгие годы. В качестве первой своей половины.Тюш не переживал, молоток! Попробовал побить наш с Жучилой рекорд. Насколько мы помним – не вышло. Рекорда. А может это мы с Бобом завысили реально выпитое.Через пару недель уезжали сначала втроём. Жучила, Тер и я. Без единой копейки. В общем вагоне. Очень хотелось жрать. Вспоминали о валяющихся помидорах. Вдоль дорог советской Бессарабии. Тер сделал правой рукой несколько разминочных пассов. В Горном он был не из последних по префу. Кирагуду, Тер, Сирота [27] – украсили б сборную института. В поезде «Кишинёв – Ленинград» Тер оказался один. Мы с Жучилой, как говорится, имели право играть лишь в классе «Г». То есть под столом, неполной колодой. Пики с винями путали.Тер пошёл по вагонам. И сел играть. В чужое купе. К незнакомым попутчикам. Чужой колодой!Мы топтались в тамбуре. Стреляли покурить. Напоминали малых деток, чья мамка вышла на панель. Чтоб они не помёрли с голодухи. Сейчас вспоминаю: вообще-то не так, чтобы уж очень и смешно. По нынешним временам – быть нам всем в криминальной хронике.А тогда Тер совершил невозможное. И выиграл, и живым ушёл, и деньги в клювике унёс, сводил нас никчёмных в вагон-ресторан, напоил и накормил! И тем сохранил свою и наши жизни для «действительной». Жук отматулил до института. Сержантом на Новой Земле. Тер отбывал под ружьё в Сибирь. Я – в Мурманск. Кирагуду – в Закавказский военный округ. Ванечка Леонтьев забрался дальше всех. На Чукотку. Савва влился, для укрепления, в знакомый нам Выборгский дивизион.А в Таманской дивизии, наверное, так и остались в некомплекте. Без меня.

Взят билет на самолёт. Рейс «Ленинград – Мурманск». Будний день. Это точно. Не в выходные же прибывать в часть. Прибывать, а не являться. От глагола «являться» отучили давно. Является, мол чёрт. Почему-то эту безобидную истину в армии вбивают каждому в башку легко и быстро. А что-нибудь вроде: «не обижай новобранца»…

На Мурманск несколько рейсов. Ночных нет. Взял на дневной. Лететь – два часа с копейками. Торопиться некуда. Полярный круг и всё, что за ним, теперь от меня не убегут. А я от них?

Провожал меня небольшой круг друзей. Из Горного – никого. Все в эти минуты разъезжались. Или уже разлетелись. Были те, с кем не удалось мне выучиться на металлурга. Лёха-шланг заканчивал Макаровку. Тоже шёл под знамёна. Северного военно-морского флота. На три годочка.

– Может, свидимся где-нибудь на побережье Кольского? – предположил или предложил мне Шланг.

– Лучше в Мурманске. В кабаке, – выдвинул альтернативу, вроде я, а вроде и кто-то другой. Моими устами.

Петух, солнечно улыбающийся в те годы, прискакал. Отпустил огромную бороду. К тому времени бросил уже универ и год болтался по Сибири. С шабашниками. Припёр сладкую бутылку наливки «Спотыкач».

– Так вышло. Ничего не попалось другого, – оправдывался виновато.

– Как войдёт, так и выйдет, – резюмировал Алька Шик.

Петух, как знаменитый царский адмирал-академик Крылов, употреблял всё, «кроме воды и керосина» [28] . Боб пил «Спотыкач» из принципа. Начинали политех вместе. Один курс он как-то, где-то профилонил. То ли с наслаждением, то ли с отвращением хлебнул. Изрёк, уродуя, как обычно, букву «р»: – За севегное напгавление я тепегь спокоен. Там вгаги не пгойдут!Немного окосев, продолжил:– Закончу – тоже, пожалуй, пойду. Попгошусь сам. Пойдём вместе, Алька, а?Шик никогда за словом по карманам не лазил. Что попадалось, то и декламировал:– Непгеменно, Бохматик. У моей Люсенды есть надёжный вгач. Семён Абгамович. Психиатог. Он направленьица нам по такому случаю почти бесплатно пгодаст.Объявили посадку на рейс.

Хоть я и не глотнул петуховского «Спотыкача», но два часа лёта провёл в полусне. А если б хлебнул, изменился ход событий? Или нет? Для меня, не для планеты же. Я «Спотыкач» не принимал, а рейс тот аэрофлотовский, мой первый рейс в Мурманск, над ним и… споткнулся. За иллюминатором – мгла. Щелчок микрофона и стюардесса спокойненько, подумаешь – делов-то:– Над Мурманском снежный заряд. Наш самолёт возвращается в Ленинград.Ещё два часа, посадка. Я – снова в Питере. Первый раз такое было. И пока, тьфу-тьфу, последний.Часок поболтались у стойки регистрации. Самолёт заправили (хотелось верить). Загрузились снова. И на второй заход.К двенадцати ночи приземлились. Явно не в Ленинграде. Тихо, морозно, темно. Всё в снегу. Начало сентября.Хотелось Заполярья? Извольте. Это ещё не всё. До Мурманска автотранспортом часа полтора. Рейсовые автобусы ушли в десять вечера. Теперь утром. Аэропорт – деревянный барак. Половина пассажиров куда-то рассосалась. Остальным дали раскладушки. Видимо, все северяне. Ни у кого никакого шороха или недовольства. Ситуация обычная. Не в первой. Заснул, как убитый.

Утром на автобус и – в Мурманск. Обледенелое шоссе, вокруг заснеженные сопки. Низкие тучи, мелкий колючий снежок. Штаб дивизии практически в центре города. На берегу залива. Вправо и влево – корабли, корабли… Сердчишко забилось.Отдел кадров. Начальник, полковник, заслуженный, в сединах. Оглядел меня, документы.– Чего вчера не прибыл?Доложил, показал справку. Желающим в аэропорту давали.Полковник миролюбиво:– Это ничего, это нормально. Привыкнешь. Да, вчера с утра был уже один. Такой же, как ты. Макаренков.Я поддержал разговор:– Знаю его. С горного факультета. Нас двоих направили сюда. А он родом из Апатит.Подтвердил полковник. И меня обрадовал:– Так. Его я отрядил сюда. В Мурманск. При штабе дивизии. В отдельный зенитно-пулемётный взвод. Ты не успе-е-ел…Вот так. Кадровик уже что-то писал, печать шлёпал. Продолжил самое главное для меня:– А ты у нас поедешь в Печенгу. Севернее, да не совсем. Есть ещё новая Земля. Так что – не боись. В отдельный зенитный дивизион поступаешь. Нормальный ход!

Три львовских [29] рейсовых автобуса. С площади у железнодорожного вокзала. На Печенгу – Заполярный – Никель. В семнадцать тридцать вечера. Такая же связка была утром. И погнали. Назад, мимо аэропорта, а точнее – на север. Вокруг – сопки, метель, мгла.Уже рано темнело. А львовские гнали – чертям тошно. В их удали мне предстояло убедиться, обливаясь потом от ужаса. В недалёком будущем.Печенга. Семнадцатый километр. Остановка у КПП. Воинская часть номер 81471. Дивизион. Все местные гражданские это знали. Подсказали мне в автобусе. Прибыл.И было моё представление Дьяку наутро. И стал я впереди ремонта любого в дивизионе. Отвечать должен был и за кривые стволы, и размороженные двигатели, и порванные гусеницы тягачей… Сперва испугался я сильно. Такой ответственности. Но быстро понял: чем больше на тебя навешано – легче отмазываться. От этой ответственности. И усваивать начал я это через пару часов. После кратенького знакомства с частью и сослуживцами. Бывалыми и такими же новобранцами-лейтенантами, как я сам.

Поставили на довольствие. Обедать пошли в офицерскую столовую. Это не очень большой зальчик при кухне и солдатской столовой. Меню – почти неотличимое. Одинаковый суп, гарнир и компот. Кусок сала офицерам – постнее. Что было – то было. Может и стыдно, но что поделаешь? А про рыбу так же можно было петь: «уже пять метров съели мы селёдки…». В столовке познакомился с Мальским. Вчера тоже прибыл. Немного пораньше. Шустро освоился. Меня за собой увлёк:– Через пару часиков идём переоденемся. На вещевой склад. Со старшиной Шарифом я уже. Он мне и шинельку обещал подобрать.– Генеральскую, что ли? – для поддержания разговора интересуюсь.– Ну, может и не совсем, а намекнул. Я среагировал, – с характерным западно-залежным выговором балагурил Малец. Неунывающий, общительный вырисовывался хлопец. Командир взвода радиолокационной разведки.– А сейчас – пойдём, глянем в соседнем домике комнатушку. У начпрода, Файзульнина что ли? Он пока один. Ты у Дмитрия ночевал. Я знаю. День-два покантуемся у Файзулы. Потом ведь на сборы. Ты под Ленинград. Знаю. А я – в Петрозаводск. Твоих двое уже уехали. Мне говорили, я знаю. А я – локаторщик. Разведка! Без нас вы точно все хромовые сапоги на воздух пустите. Я один на сборы… – немного прервался разведчик изо Львова. Остановился прикурить.Позднее, в процессе службы, пообвыкнув, многие из нас изыскивали свои способы тормозить Мальца.Мишутка, став штабной крысой, получив доступ к бумажкам, долго не фантазировал. Говорил строго:– Товарищ лейтенант! Пришла с фельдпочтой сугубо для службы РЛС вводная за номером… сейчас скажу, – начинал открывать неизменную папку, как бы искал, отворачивался в сторону.Всё. Можно через секунду поворачиваться. Мальский испарился – горизонт чист.Кстати о неизменной папке. Мишка мне поведал потаённый смысл этого великого человеческого изобретения. Ему перешёл по наследству. От отца.Делился со мной – тогда не профессор, не декан, но уже душевед и людознатец:«Батя мой много повидал. И послужил, и потрудился. На Дальнем Востоке – свой человек. Ему один из ссыльных умников разъяснил. Начальству без нужды на глаза не попадайся. Уж если припёрло, то руки должны быть заняты. Хватай чего угодно и тащи. Тащишь, а сам шустро смекаешь: чего начальнику трендеть будешь. Мол, чего и куда. Хорошо всегда на примете иметь такую вещь: не броскую в глаза и не тяжёлую. Это на природе, на производстве. А в конторе-то оно куда проще. Папка с бумагами под мышкой – и всех делов. Но! Обязательно с утра, заранее не доклад начальнику подготовить, а продумать один-два вопросика, от которых его, как от зубной боли. Скособочит всю рожу ему. И высший пилотаж – это придумать, как разрулить проблему. А если совсем ничего нет подходящего под рукой, подойдёт: ой, помогите Пал Михалыч, как наиболее образованный, тут какая буковка, «а», или «х», я что-то не пойму».Много позже я, во всю ивановскую, вынужден был использовать этот метод. Во ВНИИ Океанологии. Диссерт накропал. Рецензентов, оппонентов один год ждал. Проверка, подтверждение, в ВАК-е год мариновали, другой год шёл. За столом, особенно после обеда, сидеть невмоготу, можно заснуть, упасть, шею сломать. Беру папку, по длиннющим коридорам, из одного здания в другое, туда-сюда, час-другой… Через месяц приметил. Несколько аналогичных сотрудников, с такими же озабоченными рожами, занимаются тем же делом, что и я. И всё так серьёзно. Только с одним, по прошествии времени, не выдержали, расхохотались, поняли друг друга, пошли в «щель» [30] . Не буду его называть. Мужик свойский. Брат его весьма известен. В сфере киношной.А вот Белый Ус к Мальскому спешил навстречу всегда. И «бутафорил» на ходу:– А скажите-ка мне, любезный корифей локаторов. Наша что-то батарейная РЛС при подаче высокого напряжения на излучающую антенну, а это при том, что колёса-то у «Урала» резиновые, это значит утечка ввиду заземления агрегатов и личного состава…Мальцу надоедало первому. А у Белоуса таких вопросов была туча. Я подозреваю, что это он научил хитрющего умнющего морского геофизика-волчару, проеврейской ориентации, Борю Хаита, гениальному вопросу. Надо быстро на него отвечать: «Что больше: 15 процентов от 17-ти или 17 процентов от 15-ти?» [31] А может это принёс нам позднее в «Севморгео» Череменский-младший? Не суть. Все мы были когда-то из одного гнезда – Ленинградского Горного.

Радикальней всех приветствовал Малька Пахомов. Тоже наш, горняк. Едва завидев, орал первым: – Лейтенант Мальский! Больше выпить не дам. Рано блевать изволили-с. Кругом! Шагом арш от меня на х…Вид он имел зверский. Чёрная волосатая морда с тяжёлой челюстью. При весьма скромных общих габаритах. Был отзывчив и добр. Сам частенько был «не в форме». В эти моменты желал кому-нибудь «поставить». Хоть полюбоваться как «употребляет» ближний.

Увлёк меня Малёк к Шарифу. Получили офицерской формы и обувки – уйму. Шапки взяли – полтора оклада. С длинными ушами. В два захода со склада таскали. И это было не всё. Шинельку Мальку взаправду сержант-сверхсрочник маленько получше откуда-то вытащил. Сукно помягче. Вроде бы. А может, и нет. А размеры у нас были одинаковые. Пошли в жилище к Файзуле. Подгонять всё ещё надо. Уйма работы. Одних погон пришивать – обалдеть можно. Дело уже к вечеру. Хозяин со службы пришёл. Пузырь принёс. Знакомились.Шинели были длинноваты. Подрезать не помешало бы. И ему, и мне. Были мы одинаковы по росту. Мальский, оживлённый «грамулькой», принялся искать линейку и мел. Вычертить новую границу на шинели. Нижнюю.Я вспомнил отцовскую школу. Он всю жизнь получал готовое обмундирование. Не шил никогда. Стандартная фигура позволяла. А шить на заказ – накладно. И погоны видал я, как он прилаживал, и шинель укорачивал. Вразумляю Мальца:– Остынь, бандеровец.Всё же разведчик наш был незлобливый парень. И не лишён нормального восприятия нашего бытия. Шутливое моё обращение могло быть чревато. С Павлючиной вот так бы язык не повернулся. А вот Меняйла, начальник Мальца, сам любил себя назвать при случае этой нарицательной кликухой. Чудны дела небесных контрольных органов, ох чудны.– Как новоявленный артремонтник счас окажу техпомощь радиолока-торной ищейке. Секи приход. Берём лишь ножницы. Начинаем с любого подола. Отрезать, сколько желаем. И закручиваем излишнюю ленту в рулончик. Демонстрируем на моей шинельке.Сделали. Нормально вышло. Файзула храпел. Мы ещё по грамму «приняли». Малёк оживился весьма. Курил «Беломор». А вообще – всё употреблял. Понёс дальше без остановки:– Домик среди этих всех я уже присмотрел, да. Замок повешу завтра. Со сборов вернёмся, ремонт наведём. Думаю радиофицировать. Всё! Время даром я терять не намерен, я погляжу ещё. Пойду в Академию, а что? Это им из училищ трудно, а я за раз, да. У меня все замки в дому будут электронные, стерео, не моно, светомузыка, да. Может, и останусь в кадрах. У меня дядька был в этих самых, специальных…Малец прервался. Начал и прикуривать, и опорожнённый пузырь проверять. Забегал по комнатухе:– Эй, Файзу. Это… добавить не худо бы. Для первого дня службы, ну, второго, ещё важнее, нету? А где? Счас я сбегаю.Меня в сон тянуло. Неимоверно. Малёк испарился. И надолго. Я отключился.

Утром глаза открываю – Малёк сидит. Курит. Странно задумчивый и молчаливый. – Ну что, удалось вчера? Добыл?Малёк изрекает, погодя, чего-то в головке взвешивая:– Найти – не проблема. Я уже всё тут в округе разведал. Не пойму что-то одного. Мы чью шинельку начали первой кромсать? Как ты меня, ремонтник долбаный, науськал.– Чью-чью! Твою, конечно. У тебя натура горела. Желала иметь короткий гусарский ментик [32] . А не длинную шинель Феликса Эдмундовича. А хотя он ведь из твоих мест-то, а? – отвечаю я Мальку, ещё ни о чём не подозревая. И тут же, немного проснувшись, вспоминаю по-иному:– Не-е-а! Резать начать должны были мою. Чтоб потренироваться. Руку набить чтобы.– Во-во, – архигрустно застонал Малёк, – Не руку, а морду тебе набить бы надо. Учитель! Да сил нету у меня с такого позаранку.– Я бы попросил вас, поручик. Второй день в полк у — и уже дуэль? Рановато, мальский ты мой. Разобъясни, – искренне заинтересовался я. А куда денешься? Наплевать бы на его похождения-переживания, да…

– Вчера я добыл, чтоб добавить. У твоего начальника, Дмитрича, моего земляка. Мы с ним оба, кстати, русофобы [33] . Это вот Павлючина – бандеровщина. У него есть, я знаю, а не дал. Дмитриеву я сказал, что очень надо. Ты, сказал, выпил совсем малость, даже слишком, поэтому передумал ты. Передумал стать во главе ремонта. Надо тебе быстренько долить, да. И всё будет, я сказал, тип-топ. Ты, гляди, Дмитричу подтверди. Всё подтверди. – Ну, и нехай! Как у вас на самостийной, гутарят. Подтвержу. Об чём речь-то? – Действительно не спорил я с Мальком.А он прямо захныкал дальше:– Не даёшь ты мне досказать. Ну, прямо рот затыкаешь. Я вернулся – ты дрыхнешь. Пить не желаешь. Я – чуть-чуть. И решил себе шинелку укоротить…До меня стало доходить:– И укоротил?Грустно Мальский подтвердил:– Укоротил.Так и служил он весь срок в кокетливой мини-шинелке. А я, не знаю уж из каких побуждений, в шинели-миди. Когда об этой первой «ремонтной» операции моей прослышал Белоус, позволило это ему лишний раз констатировать:– Не только в ручонки твои шаловливые попадаться вредно, но и рядом оказываться.В правильном направлении мыслил Мишаня, да всю жизнь от меня уберечься не мог. Не удавалось.А попавший позже всех на наш театр, воистину полевых военных действий, Полещук Серёга частенько сам приставал к Мальку:– Слышь-ка, Мальский, слышь! Ты где такую клёвую шинель отчебучил? Сам шил? С кем, с Вадькой? А, ну, тогда понятно. Своей Натахе скажу. Ты-то к нам старайся не заходить. Ей нельзя волноваться. Понял, да? – Лещ скоро собирался отправлять свою половину домой. Разрешаться от бремени. От радости терял ориентиры. Шутил неосторожно.Сделав двойное обрезание Мальскому (шинели) и оставив девственной мою, разбежались мы из части на сборы. Офицерские. На месяц. Дорогой теперь железной ехали. За командирским опытом.

Посёлок Сортавала, ленинградская область, Карелия. Сосны, озёра. Сентябрь. Красота. Я прибыл последним. Кое-кто уже по году после Горного отработал. И загремел. Ой, нужны были зенитные стволы и мы к ним в довесок в те времена! Причём в разных точках голубой планеты Земля. И словосочетание это: «голубая планета», вызывало тогда нормальное человеческое чувство. Не то, что теперь.Так. Торможу. Теперь не время. Тему мужчин и женщин, в разных перестановках, теребить в другой главе как-нибудь сподобимся. Только теоретически, видимо. Такая тема тяжеловата для меня будет. Туды её в качель.Из нашего дивизиона двое ранее прибыли. С порога Гришка-Гарбузятина меня заботливо приветствовал:– Старичок ты наш! С Печенги, да? Как там замполит Коробов, капитан, мне не передавал ничего? Я отсюда ему уже письмо послал лично, заказное. Приеду – квитанцию покажу. Подробно описал я. Присматриваюсь к работе местного комсорга. Замечаю плюсы и минусы. Силы в себе начинаю чувствовать. Подниму на должный уровень.Борька Попов здесь тоже был. На койке валялся. Заржал:– Ага. Поднимешь, естественно. На уровень груди. С нечеловеческой силой. Звериной. С Шайдой, вон, «зверобоя», принявши.Толстый благодушный Шайда с шахтостроя заржал ещё веселее:– С опозданьицем, лейтенант. Штрафную тебе. Лейтенант Шайда я, с Кандалакши. Завтра накачу. А ты, Поповщина, опять кругом не прав. Не «зверобой» это. Хоть и написано, а не гуманно и не умно. Это пиво с быком, – и показывал на собраньице небольшое пустых бутылок.Гришутка отводил в сторону чёрные блестящие глаза, тёр грудь, вздыхал:– Простуда, ох простуда, старичок, гуляет во мне. Бык этот не помогает. Компресс мне нужен, на всё тело.Шайда забулькал смехом:– Из комсомолки тебе его собрать бы, да? Нельзя тебя в наши кадровые закрома пускать. Надо написать твоему замполиту. Коллективно. Хотя, чего это мы? Откуда у вас там активистки-комсомолки? Ставишь завтра нам пузырь и пишем в часть, что ты, Гарбузятина, лучший вожак.Попович задумчиво добавил:– И достоин ты Гришутка поехать с нашими АЗП на ближний Восток. По сионистам стрелять.Гарбузёнок скосил слезой сверкнувший глаз на Борьку и проникновенно отверг это сырое предложение:– Папашка мой, Исаак Григорьевич, почти всю войну прошёл. Ногу потерял. И, в принципе, твоё предложение бы горячо поддержал. Да и я не против.Шайда к этому моменту со всех пустых «Зверобоев» слил на треть стакашки. Они с Гарбузёнком споловинили. Гришка крякнул и продолжил:– Но! Но, ребятишки, не могу я в те Палестины ехать. Папашке, как ветерану, дали только что «Запор». А водить он – ну никак не может. Он вообще без ста грамм близко к нашему автолюбителю подойти не в силах. Я должен рулить. Покинуть папашку и «Запор» права не имею.Сборы товарищей офицеров шли своим чередом, но идея запорхала в воздухе.

Заведовал нами майор из местного дивизиона. Классный наставник. Фамилия от Василия. Дядька Васька, стало быть. Весьма нормальный мужик. Своего родителя не позорил. Нас выводил гуськом глядеть, как солдатики с пушками возятся. Особо ничем не докучал. На выходные позволял уматывать. Но чтоб один дежурил. Для отмазки. Кормили-поили и проезд бесплатный. Сапоги хромовые, портупея, а ещё парадная форма впереди. О будущем задуматься имело смысл. Савва здесь тоже повышал уровень. Для крепости в центре города Выборга. Он и принёс нам информацию. Да-да. К размышлению. О той идее, что витала в нашем воздухе. Обычно он и сам где-то вечно витает. А потом, раз… И выдаёт чего-то неожиданное.И в тот момент то ли мы в электричке в город катили, то ли в казарме сухого пузырь раскатывали. Не помню. Только Савва индеферентно так:– Прослышал я. Двое или трое, кто сюда прибыл первыми, отозваны были. Срочно. В ЗГВ.Мы сперва не въехали.Шайда промычал:– А это кто такой будет? КВД знаю, ЗГВ – нет.Я знал. Меня Белоусик просветил. Когда я свои шансы в военкомате упустил. Проделал он это приблизительно так:– И не на территорию царей Пушки и Колокола мог бы ты, Вадя, протискиваться. И не в Таманский эскадрон. Там ведь на лошадях скакать надо. А ты сам мне жаловался, что в Таджикистане с неё упал. Вон, на рыле до сих пор след виден [34] . Мог бы ты, чучело, пролезть в ЗГВ. Но то, что не попал туда – и хорошо. Что-нибудь там вокруг тебя стряслось непременно. В ЗГВ поеду, пожалуй, я. И от тебя подальше. Целее буду. Потом расскажу. Сувенир тебе привезу.

Мишаня Белый Ус, конечно, был не прав. Ежели б я туда попал, то стеночка ихняя берлинская раньше рухнула. Не ждала б пришествия Михаила Сергеевича второго [35] . А так ещё простоял. Наш блок. Советский. В том прямая заслуга Мишани.

Когда об этом всём рассказал Мишутке Иванову – он сперва с жалостью на меня поглядел. А потом, тщательно подумав, меня успокоил и возвысил. В моих глазах. Сказал мне Миха:

– Это заслуживает серьёзного осмысливания. Но уже ясно. Тебя, Вадя, можно в музее показывать. У Куприна, кажется, есть рассказ. О мещанине городка какого-то Чугуева. Он спас Царя-батюшку. Не попал случайно на его приезд в городок. А то б в первых рядах был встречающих. Лошади б у царя «понесли». И царь бы разбился. Так и ты, Вадя. В ЗГВ не поехал и спас. И ГДР, и весь блок. Варшавский. С тебя – стакан.

«Стакан, стакан», – закричали все мы. Это уже Савве мы закричали, чтоб он нам пояснил, как в ЗГВ попадают и вообще, что оно такое есть. – Шайба ведь где-то недалёк от истины. ЗГВ действительно похож на диспансер. Санитарная зона. Кордон. Из братских республик. Но служить там не пыльно. Пояснять не надо? – переполненный гордостью от приватных знаний известил нам Савва. Продолжил, но уже более туманно:– Попадают туда и архипроверенные, и достойно-соответствующие. Так сказать, рекомендованные. Кому рекомендуется попасть в эту санитарную зону. Ну, а бывает и по самому дурацкому случаю. Вдруг там внезапно образовалась недостача. Личного состава, естественно, не денег же. Вот кого-то из наших молниеносно туда и кинули, – закончил политинформацию Савва.– ЗГВ эта ближе будет, чем сектора Газа, – раздумчиво бубнил Гарбузёнок, – туда, может быть, и смогу…– За границей нет комсомольских ячеек, – авторитетно изрёк Попович.– Это как это, как это? – всполошился идеёный вожак молодого поколения.– И партии нет, – добавил Борька, – Нельзя там политикой заниматься. Заграница!– Да какая, на х…, там заграница! – заорал Шайба, – Курица не птица, ГДР не заграница. У нас в Кандалакше на вокзале в туалете на стенке это дерьмом написано. Кто-то, видать, в это ЗГВ отправлялся.Спорим. К единому мнению не пришли. Только Гарбузик не соглашался. Выдвинул последний довод. Политически весьма не зрелый, нам показалось:– А Клара Цеткина с Тельманом, что? Забыли? Они ж самые и придумали всех. И пионеров, и всех. Даже 8-е марта – это они.Савва гордо отмалчивался. На вопрос о партработе на территории ЗГВ загадочно ещё больше напустил туману:– Данные не разглашаются.И тут Попович брякнул:– Давайте мы сами напишем прошение. Что хотим свой долг священный исполнить, непосредственно охраняя Берлинскую стену.– Гы-гы-гы, – заржал Шайба, – Коллективную челобитную.– Каждый может подать рапорт. По команде, – показал действительное осведомление Савва.– И это, и куда его? На почту? – заволновался Гарбузёнок.– Нет, отдадим дядьке Ваське. Он уж дальше сам знает.– Можно дать Лукьяну. Он с дядькой Васькой уже на «Вась-Вась», – предложил вроде бы и конструктивно Попович.Лукьян – один из нас. С горно-электромеха, что ли. Оставался служить здесь, в Сортавале.На том и порешили. До понедельника.

Небольшим коллективчиком написали мы рапорта. Каждый за себя. Но по единому сценарию. Хочу, мол, нести службу во Вьетнаме или на Ближнем Востоке. Вот так, бля. И ещё что-то там про интернациональный долг. Или желание этот долг получить? Не помню точно. И позвали Лукьяна. И ему осветили проблему. Чтоб дядьке Ваське передал. С протекцией. О дальнейшем движении.– О чём речь? – оживился Лукьян, – Нет никаких камней подводных. Один лишь пузырь. И делов-то.– Эт-то кому? Васька не пьёт. И он выше этого, – осадил Лукьяшу Шайба.Редко, но факт. Бывает. Дядька Васька не пил. По крайней мере, нами не был замечен.– А при чём здесь майор? Мой будущий начальник и сослуживец? – справедливо возник Лука, – Я употреблю. Нервы успокою. За вас, непутёвых.Дело пошло. Надеялись мы.

Закончились наши офицерские сборы. Разъезжаться пора настала. Никому из нас за кордон справляться не пришлось. Лёгкая «отвальная». Дядька Васька слегка пригубил. Сейчас подадут нам «Урал» с тентом. До станции. Дядька, наш классный наставник, в последнюю минуту нам открылся: – Потом благодарить будете. Сердца не держите. Выбросил я бумажки. Дуйте по своим частям. А там уж дальше… как Бог даст.Последний перекрёсток, последнюю возможную смену курса – просквозили. Сердца на дядьку Ваську, не имел и не имею. Так. Любопытно вспомнить. Уж совсем забылось.

Сели на железнодорожный поезд. С Московского вокзала. На Мурманск. Втроём. Борька, Гришка и я. Мы с Бобом на Печенгу, в дивизион. Гришутка – в Кили-Явр. Туда я прибыл со второго подлёта. Одна наша батарея дежурит всё время в Килпах. Сейчас комбата Колаева. Гришкина значит. Гарбузина опять запереживал:– Эх! Не ко времени на дежурство мне. Не ко времени. Чует моё сердце, чует. Не дождётся меня замполит Васька Коробов, не дождётся. Займут моё комсоргово место. И вам, мои верные боевые товарищи, не верю я, не верю. Вон, у Вадьки глазёнки хитрые бегают. Быть не может, чтоб с радостью под пушкой лежал два года.На что говорю я Гришане:– Идея, конечно, богатая. Без тебя захватить идеологический окопчик. Так бы и поступил. Здоровье не позволяет. Спать с открытыми глазами не могу. На собраниях. Изо всех нас новобранцев – ты один, Гриня, наш маяк.И Бориска, естественно, успокоил:– Идём-ка в вагон-ресторан. Зальём-затушим по чуть-чуть твоё горе-горькое. Место твоё, конечно же, займут. Потому что Гришка-артиллерист, больно уж хорошо звучит.Где-то в кине уже был такой. Похожий. Яшка. А от судьбы и от аналогий – никуда не деться.Пришли. Сели за столик. Вокруг – половина мундиров и флотских кителей. Официантка подошла и молча поставила перед нами большой пузырь «Солнцедара». И копчёную нототению. Только появившиеся приметы тех годов. Ей и в голову не могло прийти, что три молоденьких литера, не пожелают «Солнцедара». Солнце себе подарить тогда стремились все. Пришлось покориться.Мы ехали на Печенгу. Прибывали к постоянному месту службы.

Обычно в настроении хорошем Попович Борька мог напевать слегка чего-нибудь вроде: «Я спросил тебя, зачем идёте в горы вы…». Или в крайнем случае: «На Дерибасовской открылася пивная». А тут подруливаем на рейсовом автобусе, к нашему уже родному КПП на семнадцатом км, а Боб начинает бормотать: «Ромашки спрятались, поникли лютики».

– Ты, Попович, к чему это? Или на «гражданке» бросил обманутую гражданку? – подозрительно обращаюсь к сослуживцу, по дому будущему двухгодичному сожителю.

– Нет, бесчувственный Вадя. Что-то мне навевает. Будет «служба наша и опасна и трудна», – назидательно известил Боб.

– Как у ментов, что ли?

– Не упрощай примитивно. Парадных маршей не будет. Чую, – продолжал Попович.

На счёт трудностей опасных, с ментовской окраской, ещё не смог я тогда ощутить в полной мере. А вот прохождение парадным строем…

Уже стоял октябрь. Холод – собачий. Малёк прибыл на пару дней раньше. Законно занял в домике «фатеру» поприличнее. У Файзулы обосновался прибывший молоденький кадровый литер. Зампотех Размазов. Мы с Бобом поселились рядом. В разбитой, запущенной. Язык не поворачивался назвать квартирой. Печь и плита дымили. Досыпать под утро пошли в борькину батарею. Не раздевамши. С утра понедельник начинался. Общее построение, смотр, прохождение парадным строем. Побатарейно. Без оркестра. Его у нас не было. Сердчишко чего-то почуяло неладное…Плац.Справо-налево: взвод управления, взвод разведки, связи, артмастерской, батареи, хозвзвод. У меня старшина и два сержанта. Все стоят по стойке «смирно». Дьяк бегает туда-сюда вдоль строя. Вливает свежей крови. Если он в центре – не пошевелиться. На правом, на левом фланге – можно немного потереть нос, уши. Они-то всегда у меня мёрзли отчаянно. Остальные части – терпимо. Сейчас я забыл о морозе. Потом пойму: зря. Тогда мне понимать особо было нечем. С ужасом и отчаянием я ощущаю – мне надо вести строй. Повернуть взвод – совершенно мне незнакомый! – направо. Довести до линии, что идёт мимо трибуны. Повернуть его (взвод!) налево. Ногу всего взвода держать. Подходя к трибуне, чего-то ему скомандовать. Чтоб он и я, «отдавая честь», стройно прошли мимо трибуны.Из глотки у меня рвётся крик. Вы думаете, ребята, крик нужной команды? Хер там. Я хочу заорать:– Бля-я! Кафедра военная! Вы там все на этих блядских сборах! Чему вы меня учили? На х… мне эта РЛС и тактика стрельбы по низким целям. Я н-и-к-о-г-д-а! Слышите, никогда не водил строем солдат! Вы это, что? Специально? Вот сейчас я на всю службу вперёд обгажусь. Перед своими солдатиками. С которыми я даже не знаком ещё.Сверкнула мысль: «Старшина? Где он? «Старшина, Соловей-разбойник, утёк. Покрывшись липким потом, двигаюсь, повторяю, что делают офицерские шинели справа от меня. Взвод что-то делает сам. Я не знаю, смеются ли они сейчас надо мной. Знаю, что буркалы у меня лезут из орбит от ужаса….Направо повернули. Слышу, сержант мой правофланговый, потом узнаю, что Овчинников, мне очень громко шепчет:– Тов. лейт-нт. Идите, я пров-ду.Боже мой! Какая меня разбирает злоба! Почти ору ему:– Х…я! Сержант. Взвод! Прямо! Марш!

До окончания его службы, сержант Овчинников, был моим лучшим помощником. Прошли мы со взводом. Я в прострации. Личный состав, если и посмеивался, то слегка. И не на плацу. А потом. По другому поводу.Уши я отморозил оманденно. Особенно правое. К которому нужно руку прикладывать. Честь отдавать. Это ухо фиолетовой сливой зависло.– Вы что же, товарищ лейтенант, ухи-то ничем, стало быть, и не помазали, – удивился личный состав в лице ефрейтора Фёдорова. Ушлого полуинтеллигентна из крымских греков.– Мы тавотом мажем. Приходите в другой раз, – широко предложил механик-водитель Сущенко.– Или у командира дивизиона попросите гусиного сала, – хитрый грек Фёдоров присоветовал.– Откуда знаете? – миролюбиво спрашиваю.– Мы всё-о-о знаим, што надыть, таварища линтинант, – пропел хитрющий Гасюнас.Для первого раза личный состав меня резко не отверг.«Слава тебе, Господи!» – сказала, видимо, за меня живая тогда мама.

Лейтенант Дмитриев занимал две должности. Низшую, ремонтную, передал мне. По поводу второй, повыше, начальника артвооружения, сказал мне так: – В мае демобилизуюсь. Ежели начальству глянешься, то тебе передам.Интересуюсь витиевато:– А может, передумаешь. Останешься. Чтоб мне слюни зря не распускать.– Исключено, лейтенант-карьерист. Львов я свой предпочитаю. Оставлю, пожалуй, Печенгу Вам. Уроженцам Северо-Запада нашей бескрайней, необъятной.И не понять было, как говаривал Аксёнов в «Коллегах»: «Куда склонялся индифферент его посягательств».Продолжал я распрашивать уроженца Закарпатья:– А скажи-ка карьеристу, что делать мне следует, чтоб не больно нравиться, но чтоб и без особой боли это протекало. Мне мой Север, ты прав, ближе, да парадным строем у меня не очень как-то…– Не знаю, не знаю. Или выпивать нужно систематически. Сию минуту начинать. Или придуривать, как Ципардей. Сам думай.Уходя, остановился и добавил:– По акту должен принять у меня все ремонтные машины с оборудованием. Вот тебе повод для первого запоя. Я их принимал у Соловья-разбойника. Еле удержался.

Один «Урал». Четыре «ЗИС»-а. Один ГТТ. Все фургоны. На ходу. Внешне приличные. Все разукомплектованы. Разбойника пытаю: – А ты мастерскую долго возглавлял?Всколыхнулся, посмотрел на меня ошалело:– Дак до Дмитриева. Года два. А ранее не знаю.– Состояние такое же было?– Ха! Куды там. Хужее. Я прибрал. Закрепил, завинтил там. Струментик кой-какой поднатаскал. Да. Из дома кой-чего даже.Ой, вот уж в чём у меня были «сумления». Пытаюсь ещё прояснить глубину бардака:– А кто проверяет хоть состояние? Ведь будут же меня дрючить! А если чего ремонтировать надо?– Э-э, – невозмутимо успокаивающе заурчал Соловей, – Ну кто проверять-то будет? Ну, приедет раз в два года артначальник из Петрозаводска. Как на нового заменят. Ну, потрендит. Акт составим, знамо дело, вместях. Пообещаем. Ага. Из дома принесть. Да и киздец.Разбойник смачно высморкался всторону. Любил это и часто делал. Продолжил растяжно:– А ремо-о-нт. Ну, чего ремонт. Мы ж только предохранители да лампочки в пультах у пушек менять можем. Всё остальное – не про нас.– А ствол, не вижу его кстати, кривой? С ним как? – вскинулся я.Старшина мне назидательно:– Ствол согнул – даже хорошо. И на железную дорогу нажаловались. Майор Дудник писал. Мастак на такое. И майор Бакатин его в Ленинград отвёз. Сопровождал. Шибко рад был. Он теперь в дивизии. У нас был. Приезжал за стволом. Шлёпнули малость. Говорит, гните ещё. Но не очень часто. Раз в год. И без жертв. Чаще не надо. Жена не поверит. У него она больно стерва. Ревнивая. А он дак с радостью. В командировку чтоб ездить.– Стоп, старшина. Всё. Чего ещё я должен принять?Замолчал. Как на столб налетел. Глаза выпучил.– Так эта… Оружие, значит, противогазы, пулемёт один числится, так он на складе у меня заныкан. А автоматы солдатиков в ружейке. Где они живут. В третьей батарее. Там всё чин-чинарём. Можешь не волноваться.– Схожу, погляжу. Осмотрюсь, где это, – сам для себя говорю, а какая-то мыслишка в голове скребётся.– Сходь, сходь. Порядок он и есть. Ну, а за шинели, матрацы потом распишешься. Шариф подкинет бумаженцию. Портянкам не удивляйся. Их немеряно числится. За всеми. Никто не ведает, как их списывать. В уставе не отмечено. Ладныть, пойду я, – засобирался линять разбойник.– Погодь-ка, старшина.И я стал на евонном диалекте выражаться.– А чего ж мы тогда ремонтировать-то в силах? Акромя, как лампочки менять, – что-то вот около этого в голове у меня свербило.– О! И верно! Дык, как же это я забыл-та? Ой, а вы, товарищ лейтенант, стал быть, меня спытываете? А я и точняк – забыл. Виноват. Как есть. Счас. Организуем, – Соловей вскочил молнией, выглянул из комнатухи-кабинетика, уже ставшей моей мастерской, хрипло заорал в коридор:– Овчинников! А ну, дуй сюда. Пулей.Я сидел ошарашенный.Прибежал сержант. Соловей ему, тыча пальцем здоровенным чуть ли не в глаз:– Двоих-троих живо. На квартирку к товарищу лейтенанту. Она ж вся разломана. Рядового Вечеркова, чтоб печки смастрячил. Окна, двери, стёкла. Жива! Чтоб полный ажур. Чтоб товарищ лейтенант, хе-хе, ухи боле не морозил.И уже мне, совершенно обалдевшему:– Квартирку ту знаю. Цыпардеева. Сиживали у него. Разгромлена малость. Да ничего. Зробим. Вот он и будет наш ремонтник.Не знал уж я: смеяться иль плакать. Прямо стушевался:– Спасибо. Ясное дело. И не думал вовсе. Я ж чего хотел спросить, старшина. Майор-то этот. Повёз ствол кривой. В переплавку что ли?Вот что у меня в башке чесалось. Былая моя слесарная юность. Ну, куда он годен-то? Загнутый. А Соловей мне:– Зачем плавить? На завод. В Питере. Прямить там будут. И в дело.Ошалеваю:– Как прямить? В какое дело?Соловей со своей разбойничьей ухмылкой:– Да уж знамо не нам. У Бакатина, слышь ты, баба-то не абы как. Ейный то ли деверь, то ли кум, не разберёшь – в Москве. Сам майор хотел дале пойти служить. Проситься повыше. За кордон. Куды-нибудь к этим. Ну, где евреи. Бесчинствуют. Дак свояк этот шепнул, что – не надо. Мы туда, мол, оружие бэ-у сплавляем. Вот они пока в Мурманске и остались. Переждать. Я так смекаю, и ствол наш туда пойдёт. К евреям. У нас кулибиных-то – хоть этой самой ешь. Выправят.Разбойничья рожа победно глядела на меня.И руками я замахал, ухо обмороженное своё задел, чуть не заплакал:– Всё, теперь всё. Пошёл я автоматики гляну. Ну, как там, не дай Боже, с кривыми стволами…

И вот потекли подобные денёчки. Этот выдался неслабый. В квартирку, оказывается, ципардейкину мы с Поповичем вселились. Соловей-разбойник, к бабке не ходить, мне ещё, ой, видать, принесёт развлечений. А на Ближний Восток мы не попали – так, может, не совсем и сожалеть надо об этом. В родной Печенге-то спокойнее. Или время покажет?

В Печенгу мы, естественно, покатили при первой возможности. Я позже других. Пока ухо не выправилось. Стеснялся я его. И зря. От глупости и неопытности. С самым красным и большим нужно было и переться. В Дом офицеров. На танцы. Больше поводов для знакомств получилось бы. Товарищи офицеры и не такие заявлялись.

В первый же мой выход. В Печенговский свет. На бал. Стою в малом кружке. Сослуживцев. Малец порхает в танце. Лейтенант Башаримов, молодой кадровый, красавец с узбекской, видимо, наследственностью, подводит двух дам. Та, что помоложе, всё время чего-то рассказывает. То ли про жизнь гарнизонную, то ли про украинские галушки. Башарим мне шепчет: – Жена Поливца. Пригласи танцевать. Кивай и поддакивай. Скоро отвяжется. Сама.Приглашать даже не пришлось. Сама на мне повисла. Начали топтаться. После вернул даму на то же место. Стоим, чего-то обсуждаем. То ли про нототению, то ли про «Солнцедар». И тут подлетает, в буквальном смысле, супруг. Поливец. Внешность у помполита – острохарактерная. Обширная лысина. Черепушка здоровая, как у Ильича. Ему бы бородку. Живот вперёд торчит огурцом. Очень быстро передвигается. Семенит. Чтоб не упасть. Ко мне сразу, тыча в даму пальцем:– Твоя баба? Я станцую. Тоже. Сейчас.И улетел.Я, понятно, опешил. И дама, и другая дама, и Башарим – ноль эмоций. Продолжают светскую гарнизонную беседу.

Со временем и я обтёрся. Привык. А у Башарима выпытываю:– Чего ты с замполитовой половиной валандаешься? Она ж вроде какая-то странноватая. Если не сказать – ущербная.– Поливец мне обещал, что поспособствует. На политдолжность. Куда-нибудь повыше. Огневым взводом сыт я уже. Вот и шевствую. За супругой.Момент был уж не за горами. Осознать Башариму всемогущество поливецкое. На примере помощи геологам в их поисках и добыче тягача.А тут мне Башарим вдруг зашептал:– А ты знаешь, что они говорят-то? О тебе ведь.Как-то он её лопотание разбирал. Больно уж хотел помполитом стать. Как Гарбузёнок комсоргом.– Утверждает, что тебе на днях в Килпы, на точку ехать. Отвозить какую-то машину, что ли.Во! Даже, если у офицеровой жены «каша во рту», всё одно она и про тревогу, и про проверку раньше мужиков узнает. И все другие новости и сплетни.Так и случилось. На другой день.

После обеда, уж стемнело, вызвал меня начальник штаба. Естественно, срочно. По иному у нас и не бывало. Даёт мне вводную: – На «точку» поедете, лейтенант. На боевое дежурство. Без промедлений.И замолчал. Скривив губы, наблюдает за мной. Я его, майора, ещё плохо знал. Да совсем не знал. Он на всех так взирал. Рост позволял. И гонору хватало. Даже на жену свою Галину. Маленькую хохлушку-хохотушку презрительно сверху поглядывал. Она у нас писарем трудилась. Больше числилась. Вольнонаёмная. По складу артвооружения. Накладные с целыми и пустыми снарядами перекладывала туда-сюда. В компании с Соловьём.Чтоб совсем не молчать дураком, подключаюсь к введению. Диспозиции.– Чего ремонтировать будем. Опять ствол согнули?Начштаба не реагирует. Чувства юмора ему не хватило. Пока в очередь за хвастовством стоял. Но это даже где-то и хорошо было. С ним можно говорить, как с радио. Он своё, ты – своё.Переполняясь значимостью, продолжал майор:– Да-а. Отправляетесь сразу же. Ехать осторожно. Не торопясь. Но! Чтоб к ночи успеть. Добраться. Берёте в транспортном взводе бортовой «Зил». С водителем. И механика. Вы, стало быть, старший. На буксире повезёте СПО [36] .Ну, наконец-то. Родил. Для чего ехать в Килпы. А то, уж я испугался: стрелять вдруг меня заставят. Все там перепились, больше некому уже стало.– У них там СПО накрылся. Отвезёте им станцию с батареи Пелипенко. А ломаную сюда. Вот наш зам…В комнату вошел майор Соколенко. Зам командира по второму штату.– … майор, товарищ Соколенко, вас потом и научит, как генераторы ремонтировать, – закончил почти инструктаж Феркес.– Ты, это, лейтенант, езжай тихо. Мороз отпустил. Гололёд, – добавил Сокол и, обращаясь, к гордому собой штабисту:– Ты, это, начальник, ему бумагу-то какую-никакую выправь на всякий пожарный.Лично я понятия не имел, с какими справками обычно следует таскать за собой разные генераторы-компрессоры. Особенно в пограничной полосе. Пересекали мы её в 30-ти км от нас. В Титовке. Феркес пренебрежительно-барски бросил:– И так проедет. На баллистическую ракету потянет. Пом-то мой, Гарбуз, не приехал с дневным автобусом. Не мне ж ему писульку делать.Я вопросительно глазами хлопал с одного на другого.– Ты, это. Дело твоё. Погранцы тормознут – будет жить у них. Пока не привезут. Эту, ну, писульку, – спокойно и с удовольствием прожурчал Сокол, – Хорошо, если в холодную не запрут. Камеру.– Ладно, время идёт. Езжайте. Гарбуз подъедет, если что, подвезёт. Бумажку.

Это я не отмантулил ещё и месяца, кажись. Сказать, что зелёный был, так это комплимент мне будет. Месяца через два-три, «вдел» бы стакан в такой ситуации, «подвернул» ногу около КПП, и поехал бы вместо меня кто попроще. Потом, кстати, узнал, кого я «на поле заменил». Через сутки я стал вдвое опытнее.

Собирались ещё часа три-четыре. То бензин, то колёса. Хорошо гробину эту волочь предстояло на жесткой стреле штатной. Не на тросике каком-нибудь. Ходил вокруг этого каравана, ощущая смутное беспокойство. Как Шарик перед операцией. [37] Тронулись.– Приходилось на точку ездить? – спрашиваю водилу. Молоденького парнишку. Такого же курносого, как я. В этом повезло. Правда, хоть и дурак я был совсем, но с кавказским или азиатским воином ехать отказался б наотрез. Второй, механик, тоже оказался нормальным.– До Мурмашей один раз со старшиной ездил. Не доезжая Мурманска. А на Килпы направо будет. Да тут не заблудимся. Асфальт довезёт, – довольно бодро отвечал мне рулевой. Ему было весьма радостно прокатиться. Вырваться из гарнизонного заточения.

Печенга. Памятник. Танк на постаменте. Поворот направо. Километров пять – справа посёлок Спутник. Морская пехота тут стоит. Начинается длиннющий пологий подъём. Тягун, как говорится. С плавным долгим правым изгибом. Потом – перевал и резко вниз, влево. Не дотянула наша сцепочка до высшей точки метров триста. Днём была оттепель. К ночи подморозило. Гололёд – слов нет. ЗИЛ-ок пустой. На хвосте СПО, под шесть тонн. Дальше можно не объяснять?А я чуток ещё вспомню.Водитель – молодец. Сначала мы практически на месте шлифовали лёд. Слева крутой косогор, справа – круто вниз к Спутнику. Мы с механиком выскочили. Шинели бросали под колёса! Как листки бумаги вылетали взад под прицеп. Помочь ничем не могли. Я в те времена – водитель практически никакой. [38] Не знаю, чего ему и командовать. Только и проорал:– Постарайся назад влево!Да он и сам сообразил.Тихонечко сдал, и СПО грёбаное съехало в кювет. Если бы вправо, то караван наш прилично б кувыркался по камням.Грузовик наискось перегородил всё шоссе. Стрелу прицепа заклинило в фаркопе. В два лома, чудом нашлись в кузове, ещё большим чудом, расцепились. Водила, умница, тихонечко-тихонечко ушел вверх на перевал.Повезло-то повезло, да не очень. Криво съехавшая громатушка, с лежащей на земле стрелой, перегородила шоссе более половины. Водиле где-то за перевалом с трудом удалось развернуться. Осторожно и тихо, прямо по стреле, обогнул станцию питания орудий. 2:0! Две батареи из дивизиона, в случае чего, могли стрелять сейчас только вручную. Но это пока было не всё.Ни одной машины. До сих пор, ни туда, ни сюда, никто не проехал! А стрела выше горизонтали не поднимается. Не задрать её вверх и чуток проезд не освободить. В военное время такую помеху сталкивают в кювет. А тут и не столкнуть. Косогор мешает. Значит взрывать. Я б с радостью. Чем?А сейчас вот-вот рейсовые пойдут. Из Мурманска. На Заполярный и Никель. Три, а то и четыре. Львовские. Крейсерская скорость не ниже 80 км. С перевала, круто вправо и – тут я! Через триста метров. В сплошной темноте. Жду их. С сюрпризом. От имени и по поручению падлы феркесинской.Да нет! Он тут совершенно не причём. У меня ж никаких документов нету. Кроме удостоверения личности. А СПО я угнал. С тайной злобной целью.Водителя погнал одного назад. Только и успел вразумить:– Комбату! Пелипенко! Он один – человек! Всё объясни. Гони!Механика послал, бегом, с грязной шинелью, на перевал. Живо!– Сейчас рейсовые пойдут! Стой там. Ори, маши шинелью, не сходи с места.Сам остался. О чём я думал? Не помню. Не успел я задуматься. Не вру. Минут через пять на перевале увидел сперва отблеск дальних фар на ледяном шоссе. Потом показались плавно мотающиеся вверх-вниз два ярких желтоватых глаза. Бежал навстречу, махал руками. Конечно же уступил ему дорогу. Ас за рулём, иначе не назовёшь, почти не сбросил скорость. Пролетел по стреле СПО. Его мотануло, он завилял, стремительно уходя вниз, дальше. К танку. На постаменте. На Печенгу.Два других скорость сбросили. Медленно перевалили через стрелу. Она даже не погнулась. Умели раньше делать. В середине прошлого века.Никто даже не остановился.

Начальника штаба я горячо полюбил на всю оставшуюся. В дальнейшем он меня не разочаровал. Комбат прислал ГТС. Вернулись в расположение уже за полночь. У дежурного узнал, что в первом автобусе ехал из отпуска помначштаба лейтенант Гарбуз [39] . С молодой женой. Он заметил, как их тряхнуло на спуске. При подъезде к Спутнику. Через несколько дней я ему рассказал, что это было. До этого у него мелькала мысль о кадрах в Советской армии. Родом он был из простого белорусского городка. И жена тоже. Теперь стал подыскивать себе замену. К скорому дембелю. Так открылась перспектива для Мишутки. Ещё до его прибытия на службу.Заснул я тогда не раздеваясь. Абсолютно трезвый. Такого ещё не бывало. Я про одежду.

На утро к Феркесу опять вызывают. Вот я бы как-то смущался, что ли? Ну, если нет, то посочувствовал. (Поэтому мне мой рядовой Гасюнас позже и сказал, что не быть мне большим воинским начальником).А у начальника штаба, не то что понимание – самодовольством харя лоснилась. С утра. Во время моего доклада. Да он и не стал меня выслушивать. Оборвал и сообщил:– Сейчас ГТС вас потянет. Поторапливайтесь. И так ночь потеряли. На боевом дежурстве! А? На боевом! Батарея без электропитания. Не хочу из-за вас получать втык.

Приходилось мне краем уха слышать, как личный состав, низкие чины, бывает, поступают с подобными командирами. В период начала боевых действий. Столько лет прошло, а у меня всё одно – на душе кошки скребут.

Погнали мы снова на точку. Один механик – водитель за рычагами, второй – в помощь. Я уже, внутри сам за себя горд и доволен. Ну, а как же? Выкрутился. В кабине места, что грязи. Жарко. Погода прояснилась. Подморозило. Я успокоился. Подремлю, думаю. До погранпоста. До Титовки. Теперь у меня командировка есть. Гарбуз выписал. ПНШ – худой, желтоватый. Сельский счетовод вылитый. Курит без передышки. Бумажку мне справлял, башкой покачал:– Да. Феркесин, Феркесин. Я уж ему напомогался. Ты-то смотри. Всё одно, езжай осторожно.Я уже – бывалый. Ништяк.Спокойненько ГТС делает почти весь тягун. Вот он – перевал. Из-под капота тягача потянуло горелым. Далее – дымок.Останавливались раз пять-шесть. Заглядывали и обнюхивали движок все вместе. Я его видел, естественно, первый раз в жизни.Возвращаться?Так ведь не развернуться. И как на меня будут в дивизионе смотреть? Все.На х…! Вперёд. Гори оно всё…

Дотянули до Титовки. Выскочил к погранцам. Умолял глянуть. Помочь. Стало быть, на этот раз оба механика-водителя у меня оказались – зашибись. Крышка фильтра очистки соляры почти отвинтилась. Всех делов.Как мы не сгорели?Погранцы и хохотали, и поздравляли меня. Не помню: рассказал я им про мой первый заезд?Топлива еле-еле хватило до точки. Встали на территории батареи.Там все жили в одной казарме. Тесной. Офицеры отгорожены занавеской. Орудия на маленькой сопочке. С крутыми боками. Карабкаться вверх – тоска. Споткнуться и вниз – весело. Расчёты дежурили постоянно.В этот вечер мы «шлёпнули». Кратенько описал мою эпопею. Никого особо этим не удивил. Один Гарбузёнок посочувствовал:– Да, старичок, да… Мне тоже пришлось хлебнуть. Мои слёзки поболе твоих будут. В прямом смысле – из моего взвода хлебнули. Трое. Раздолбай Красильщиков [40] , ефрейтор. С двумя такими же. Спирта технического достали у летунов. Кстати. Страшная отрава. СПО вышло из строя. Красильщиков орал: «Диверсия НАТО! Диверсия НАТО!» Стали пушку наводить на Норвегию. Отомстить. Обойма на лотке застряла.Гришка, слов нет, как горько, вздохнул. Хлопнул стакан. Пили то самое техническое шило. Действительно – дерьмо. Правда, никто не травился. Закончил со слезами на чёрных глазах:– Будут разбираться. Мне достанется. Плохо учил личный состав. Даже зенитку зарядить толком не могут. [41] Не бывать мне комсоргом. Видать не судьба. А ты говоришь!

Обратно уехал на следующее утро. Сразу же заснул. Разбудил водитель: – Где это мы, товарищ лейтенант?Гляжу – барак гражданского аэропорта. Не туда свернули. Я расхохотался. Два месяца назад я со второго захода прилетел сюда с «Аэрофлотом». Сейчас появился на ГТС. Со второй попытки.Это конец злоключениям армейским, или начало?

Говорят, что птица мечтает о небе, о полёте. Возможно. Даже скорее всего. О чём же ей ещё мечтать? Не о море же. Наш Сокол мечтал о мотоциклах. Это знали все. К зениткам он относился равнодушно. И к самолётам тоже. А зенитчик должен глядеть на аэропланы хищно. Наш Сокол и на стрельбах не наслаждался трассами снарядов. Любовь безответная к мотоциклам касалась и всяких агрегатов. Генераторов, компрессоров, СПО и прочих. Но на колёсах.

Когда я притащил после всех приключений ломаную СПО, майор Сокол кинулся с наслаждением ремонтировать. Не лично, конечно. Руководил. Ремонтниками из мастерских и транспортного взвода. Перед этим они чинили сварочный агрегат. С трудностями. Где-то на станции нашли похожий. И из двух собирали один.

А я радовался. И СПО довёз, никого по дороге не угробил, и сам жив остался. И на Ладогу скоро поедем. После Нового года. Там домой загляну. К друзьям… К Альке с Люсендой. Выясню, как наша общая подруга замуж вышла. Кларисса. Мне намёки подавала – и на тебе. И что жених? Какое приданое взял? А лично я друзей возьму. Однополчан. В гости заглянем. Выясним все непонятности. У Меняйлы руки на такие дела чешутся всё время. Да и Малька подписать, как два пальца… Я с ними в буфете Дома офицеров делился, у меня от товарищей по оружию секретов нет, не подведут. Меняйла поведал случай:

– Пошли мы с моим корешом, вот также, как у тебя, подруга его замуж выскочила осенью, а мы со стройотряда вернулись, он ей ведь, сиповке, шарфик нейлоновый вёз, с Абакан-Ташкента, приходим, они свадьбу гуляют третий день, мы почти перед этим ни-ни, так, для храбрости, за столом молодых даже поздравили, выпили, комсомольцы ведь, культурные люди, с ударной сибирской, встаю я, у меня слово приготовлено, чтоб всё сказать, что у кореша накипело, он всё меня останавливал, Витя, только без мата, Витя, за рукав дёргал, я встал, он меня опять дёрнул, стал падать я, сильно он дёрнул, за край стола ухватился, да вместе со скатертью, так под стол и рухнул, лежу и выходить не охота, там и остался, слышал только крики горько, хорошо отметились.

Все мы одобрили Меняйлу. Начпрод Файзула тоже добавил от себя:

– Маладца! Очень хорошо. Маладца! Я тожа был у друга на свадьба. На культурный свадьба. Главна культурна себя нести. Ты культурна был Миняйла, маладца. Я тоже был до конца. Держался. В уборный зашёл. И тут забыл сапсем. Как дома, как в армия, как училища. С ногами на гаршок. А слабый был. Упал на бок гаршок. Падаждал, падаждал и убежал сапсем. А жалка. Не допил, не даел. Культурна нада быть, ай, нада.

Очень все тоже одобрили начпрода. Я сказал:

– Меняйлу не возьму. Ты уж, Витюха, не обижайся. Раз ты речь без мата говорить горазд – мне это не подойдёт. А с Файзулой – замётано! Хорошо бы, ты Файзулка, «Яву» свою прихватил. На ней бы подкатили и, подождав, укатили.

Батареи сменились на боевом дежурстве. Попов уехал, Гарбузёнок приехал. Поселился у Малька в квартирке. Решили они сами себе готовить. Значит, забирать на складе все продукты, а в столовку носа не казать. Так делали все, кто с семьёй тут нёс службу. Малёк – холостой. Гришутка – женат. Но супруга у него – пианистка. В Печенге играть, видимо, желанием не горела. Майор Дудник Гришку пытал: – Пианистка. На чём же это? На пианине?Гришутка самодовольно:

– На пианино, на пианино. Хитрец майор усложнил задачу:– А на рояле? На рояле – никак?Гарбузёнок пытался держать планку:– И на рояле. И на рояле тоже.Дуднику только этого и надо:– Э-э, нет. Пианино маленькая, рояль – огромный. Это две здоровые разницы. Или-или. Ты хоть раз видел, чтоб этот, как его? На пианине играл. Маэстро! Он только на рояле. Да! Ойстрах!Гришка кипятился:– Какой Ойстрах? Он вообще на скрипке. Причём здесь рояль?Майор дождался своего:– Э, нет. Это ты нам баки забиваешь. Думаешь, мы тут, раз в Петсамо, так тёмные? Не знаем нот? На скрипке – Паганини играл. Паганини! Да и вообще без струн. Только он и мог. В цельном мире.Гришка ломался:– Да как это без струн? На одной струне!Последнее слово оставалось, знамо за кем:– Ну, на одной, на одной. Но Паганини ведь! А ты – рояль, рояль. Я тебя проверял, лейтенант. Правильно Коробок тебя в комсорги не взял. Чему б ты молодёжь-то научил?Гришка, чувственная натура, чуть не плакал. Майор довольный уходил. Потом возвращался и заканчивал:– А я, вообще говоря, мог бы за тебя слово кинуть. Чтоб в комсорги. Есть у тебя шанс. Жену сюда вытащить. И чтоб она нам концерт дала. Но! На рояле.Бедолага чуть не рыдал:– Где ж я рояль-то возьму? В этой самой Петсаме [42] . А, старички?

Так вот Гринька сблатовал Малька жарить, парить самим. – Я, – хвастал Гарбузёнок, – Такую фаршированную щуку могу делать. Цимес [43] .– Дак где ж ты здесь щуку-то видел, горняк-кулинар? – иронизировал Попович. Мы с Борькой готовить сами – не рехнулись ещё настолько. Хотя о фаршированной щуке только слыхали, попробовать были не прочь.Почти в один голос предложили Гриньке:– А из трески? Или из скумбрии, цимеса не получится?Естественно, подошёл опять майор Дудник и просветил нас:– Щука! Им для национального их лакомства только она нужна. Желательно говорящая. Из средней полосы России. Ведь там, в районе Мёртвого моря, она не водится. Почему привыкли фаршировать именно щуку – историческая загадка.Гринька боялся Дудника, как предзнаменования. К неудачным начинаниям. Опыту не внял, однако.Ещё Малёк хорохорился:– Сахара будет – море. Брагу поставим. Особую. Рецепт знаю.«Руки растут из …». Это – про Гриньку. Слесарь-энтузиаст Полесов из «Двенадцати стульев» – это Малец. За месяц от голода они не померли. Разжигать с утра до службы плиту на отвратительном каменном угле с острова Шпицберген [44] , готовить жратву на весь день – не до цимеса. Гарбузёнок погорячился.А шаловливые ручонки Мальца, как он и обещал, дошли только до бражки. Секрет рецепта мы так и не узнали. Из бидона она рванула бурным потоком. Воняло, правда, очень прилично. Бидон выставили на крыльцо. Откуда он пропал: к Гриньке приходили его солдатики. Топили печь, плиту, пришивали подворотнички, чистили сапоги. Гринька был не жадный. Давал им часть доппайка.Но браги мы, однако, не пробовали.

И хорошо, что мы весь сахар-рафинад не отдали Мальцу в бражное производство. Ну, пропал бы – и пропал. А вот прихожу через пару дней со службы. На крыльце у меня лежит огромная овчарища. Видел её неоднократно. Болталась вокруг части. Чья она – не знал. С желтыми подпалинами. Красавица. Что девка она, мне на КПП солдаты сказали. Я-то не очень разбираюсь в физиологическом устройстве другой половины животного мира. Валяется на крыльце спокойно. Проход перекрыла. Глядит на меня доброжелательно. Улыбается.– Ну, чего пройти-то дашь? – спрашиваю.Всё поняла. Встала без слов. Хвостярой машет. Посторонилась. Открывай, мол. А то я заждалась.Обошла весь дом. Довольна осталась. Дал сахара с печеньем. Схрумкала культурно. Разжёг плиту. Сел чай пить. Борька на «точке». Я теперь один.Нет. Не один. У ног лежит живой тюфяк. В виде восточно-европейской овчарки. Собак у меня не было. Маманя терпеть не хотела. Коты были. Но эти – с другой планеты.– Как же тебя зовут?Миллионы раз произносил человек этот вопрос, когда к нему вдруг является хвостатое четвероногое. За ним следует размышление и следующий:– И как мне называть тебя теперь?Пью чай. Курю. Думаю.И приятно, и грустно. Здесь я один. Холостой. Борька – женат. Гришка – женат. Все ленинградцы женаты. А у меня и дома, в Питере, нет никого. Поделился этим с гостьей.– Была у меня подруга. Лариса-Клариса. Была, да вся вышла.Башку гостья живо подняла. Глядит понимающе. И чего-то меня осенило:– Во! Будешь ты – Лариса. Согласна? Не обидишься?Я не вру, она мне кивнула.И прижилась у меня Лариса. Приносил пожрать ей из столовой. Доедала, выборочно, что у меня за стенкой Гринька фаршировал. А главное – сахар с печеньем.Как-то собралась у меня компашка. Майор Каминский заглянул с Панасевичем, уже где-то «вдетые». Немного добавили.– О, у тебя какая зверюга поселилась. Она из 10-го полка сбежала. Служи, немка, – майор поднял сушку повыше. Подруга моя – ноль внимания.– На, Лариска, на, – я бросил ей ломтик колбасы. Только лязгнула.Не заметил совершенно, что Панасу это ой как не понравилось. Да разве такое поймёшь?Панасик жил и работал в Заполярном. Электриком на руднике. Заглядывали, случалось, к нему в гости. В ожидании автобуса. Деталей не помню. Лейтенант запаса. Призвали на два года. Незатейливый доброжелательный мужик. Пока трезвый.А тут глаза кровью налились. Выпучились. И на меня:– Ты! А, чего? Зачем? Моя жена-то, а?Майор, крупный мужик, чуть его не в охапку. Разобрались с трудом. Я и не помню, а у Опанаса оказывается жена – Лариса. Вот у него в пьяной башке и закоротило. На каком это я основании? В тот вечер хорошо обошлось. Без мордобоя. Из-за женского пола.Из-за двух Ларисок. Или трёх?На следующий день Панасик хохотал. Не верил.

Банный день был. Сама баня – ниже среднего. И вода не шибко горячая. И парная плохонькая. Одно было замечательно: два комплекта чистого белья. Включая два типа портянок. Летние и зимние. Никакой заботушки со стиркой. Сейчас бы так, честное слово. Один нюанс. Бельё солдатское. Кстати, натуральное прекрасное, лучше мне носить не доводилось. Но в холода, это девять месяцев, пардон – кальсоны.Служить в них – прекрасно. А вот в гости в Печенгу, в Заполярный ходить в них было – неудобняк. Я имею в виду: к дамам. Но это – спервоначалу. Стеснение в этом вопросе – одно из главных отличий желторотого офицерика от бывалого.Малец, к примеру, как только получили исподнее, ещё до подрезки шинели, орал:– Да чтоб я? Никогда в жизни не носил. У меня свой запас плавочек.Ничего. Хоть товарищ Гольфстрим и огибает Кольский, но за кружком Полярным очень быстро смекаешь, что какие бы «они» ни были крутыми, да всё одно – не железные.

Башарим в баню немного опоздал. Пар – уже ёк. Недоволен был. Урчал, путаясь в пресловутом нижнем: – Новобранец прибыл. В нашу батарею. У меня пока поживёт.Они квартировали вдвоём с Безручко. Тоже кадровик молоденький. Он на точку отбыл. Уже, заходя отмываться, бросил:– Ваш. Из Горного.Гарбузёнок уж ушёл с Мальком. Переругиваясь. Жарить макароны или варить. В предбаннике наших, горняков, уже не было.«Надо заглянуть. Познакомиться, – думаю. – Кого ещё забрили? С опозданием. Кому отвертеться не выгорело?»

– Чаю хотите? – мы не сразу перешли на «ты». Кого и чего угодно ожидал увидеть на постое у Башарима с Безручкой. Оба кончили политучилища. Оба обижены: пришлось зенитками управлять. Прибывший к ним с бутылкой, с разговором «за жизнь» – смотрелся бы нормально. Да Башарим бы тогда и в баню не пришёл.А тут…Дверь мне открыл невысокого роста, стройный, светловолосый, можно сказать, парнишка. Уже потом я с некоторым удивлением подумал: «Неужто я тоже по гражданке» [45] так не солидно выгляжу?» [46] .– Здравствуйте, проходите. Хозяин, лейтенант Башаримов, скоро будет, – любезно, спокойно. У нас так не говорили. Я уже и отвык.– Я знаю. Он нам сказал, – прошёл к столу, сел. Чего-то я у замполитов раньше и настольной лампы не видал? Под ней листы бумаги, пузырёк с чернилами, ручка с пером, рисунок…– Вы – наш, из «горняшки»? – машинально спросил я, не слушая ответа.

Знатоком живописи, вообще искусства, никогда я не был. И уже не буду. Меня всегда поражала способность некоторых творить. Здесь, вдруг – я это увидел. – А тебя как зовут-то? – оказывается, мы продолжали разговаривать. А я заворожено рассматривал. Не знал, как это назвать.Мишка обычным ученическим пером, тушью рисовал… настроение! То, что я сам почувствовал, когда впервые глядел на эту землю из окна львовского автобуса. Я тогда не мог выразить это и словом. А Мишутка мог тушью, пером. В стылой заполярной равнинке, меж сопок, замерзающий оборванный персонаж из Джека Лондона – играет на скрипке!Так я познакомился с Мишуткой. Геологом. Будущим ПНШ-а.

Пришёл к себе. Дал своей непонятной гостье поесть. Любимые печенье и сахар на исходе. – Ну, что? Ларуньчик. Мы-то с тобой. Так себе, людишки. Ни хренюшеньки толком не умеем.У Борьки на тумбочке лежали две книги: «Радиоактивные методы поисков месторождений» и «Наставление по зенитным стрельбам». «Радиоактивность», наших учителей Новикова и Капкова, была заложена самодельной закладкой. Попович нарисовал «дембельский» календарик.– Вот, Крыска-Лариска. Люди над собой работают. Неустанно. А мы?Было томительно жалко себя.

Через многие годы я пойму Женьку Бондаренко. В Беринговом море. В каюте хлюпающего геофизического пароходика «Фёдор Матисен». Смотрел Жека, как Вовчик-Академик чеканку выдавливал, между вахтами, и плакал: «А вот я – ни хера не умею такого». [47] Лариска понимающе кивала, жуя печенье.Соловей меня огорчил:– Будет жить у тебя, лейтенант, пока сахар со сгущёнкой не кончатся. Не ты первый.Сгущёнку я на дух не переносил. После Таджикистана. Отдавал её личному составу. Значит и вторая Ларуня от меня уйдёт вскорости.«Надо спросить Панаса, чем его Лорка питается?» – подумал в тот вечер, засыпая.

Надо признаться: охота пострелять. Даже не знаю, чего больше хочется. В Ленинград заехать или покидать сапоги хромовые в небо. Нет. Глупость, конечно, горожу. Загрузиться в эшелон, докатить до станции «Ладожское озеро», пересесть на электрический поезд и… Узнать. Ждёт ли там нас кто, кроме военных патрулей. Не считая родителей, естественно.

А пока надо готовиться. Всем вместе и каждому в отдельности. Количество различных совещаний растёт неимоверно. Если выполнять одну десятую вводных – спать надо в казарме. Не снимая сапог и шапки. Очень поздно узнал, в чём черпают силы некоторые наши. И где. На территории части есть лавочка. За вещевым складом. Торгует по будням. Днём. Недолго. Хозяйка – Зинка-толстушка. Не только пряники отпускает. Господам офицерам – бутылки с болгарским крепким соком.

Иногда приходится прибегать к зинкиным услугам. А то нервы, знаете ли, ни к чёрту.

А откуда им взяться, железным-то нервам? Сокол мне тогда сказал, мундштучок посасывая:– Вот это. Тебе.Похлопал по кожуху с удовольствием механизм на колёсах. Как лошадь породистую. САГ-1. Агрегат сварочный. Кулибины доморощенные собрали. Так думалось майору.Перед стрельбами, на железнодорожной станции Печенга автобусик наш дивизионный сломался. То ли станина, то ли рессора. Варить поехали. Агрегатом грёбаным. И на станции его опознали. Хозяева.Бригада железнодорожников нагрянула в часть. Я – крайний. Без вопросов. Еле отмазался. Спиртом.Одно слегка успокаивало. Сокол подошёл. Без свидетелей. Ткнул кулаком в бок:– Ты, эта… Не того. Я ж не хотел.Вздохнул, закурил, ушёл.

А мне-то: и хрен бы с ним. САГ этот, правда, числится за мной. А остались от него одни колёса. Ну, до дембеля далеко. Дожить ещё надо. Тьфу-тьфу. Однако Ладога близится. Дудник эшелон заказывает. И слишком уж много платформ. Заявку у него на станции не берут. Я под руку попался.– Так, слушай. Дело хитрое. Быстро дуй на станцию. На почту. Твой портрет ещё не примелькался. Отправишь пакет. В линейное управление. В Мурманск.Утро ещё. Мороз не очень. До двадцати. Попуток не было. Побежал. Три-четыре км. С моста на пригорок взбежал – с Гольфстрима ветерок. Пять секунд – колени и выше стекленеют. Вспомнил и вторые исподние и ватные брюки. Спецпошив выдали же замечательный. Станция видна, километра полтора. Но, чувствую…Слева в распадке увидел вагончик. Дымок из трубы. Еле добежал. Ввалился. Морды красные у печки. Заорали:– О-о! Кто к нам! Доблестный литер. Воришка.То ли соплю, то ли шиплю в ответ:– Братцы. Смерзаю.Отогрелся. Спирту дали.Пакет отправлял очень весёлый. И чего в шинелке пофорсил? А жаловаться некому. На себя дурака. Только маме.

– Грамотно действуешь, – одобрил Гринька Миньку, – Давайте вздрогнем. Чтоб горняк горняка, так сказать. – Да. За твоё начало, – чокнулся я с «проставлявшимся» Мишкой, – Гришка будет уговаривать жить вместе начать – не вздумай.– Чего не вздумай-то, чего? Я ж один не буду за кухарку варить. А Малец всё по бабам шляется.Малёк отсутствовал, сейчас присутствовал где-то в Заполярном. Вчера заходил к нему, бедолаге. По пояс раздетый, собирается пузо куском бумаги наждачкой шлифануть.– Ты в уме ли, разведчик? – остолбенел, можно так выразиться, я.– Ерунда. Может ты теранёшь, а? До завтра подсохнет. Вишь, Людка из продмага, идиотка, синяк высосала. Хлебом не корми. А мне завтра в Заполярный. Опанас обещал с жониной подружкой свести. С Лариской тоже, кажись. А твоя-то, Ларка хвостатая, сбежала что ли? Все они едины. Эта тоже, Панас говорит, из торговли. Мне везёт на продавщиц. Эта-то, Людка, замуж шибко хочет. Все хотят они. Да эта – вообще как чумовая. Вот и метит меня. Как занятую территорию, у-уу! – взвыл Малёк. Место зашкуренное одеколоном прижёг. Этим свой фонтан временно перекрыл.

А мы пока закусывали квашеной Мишкиной капустой. Домашней. Гринька набил рот ею и предостерёг нашего свежеиспечённого: – Смотри только, старичок, на артвооружение не заглядывайся. Я-то хотел комсомол возглавить. Да не судьба. Должность начальника освободится. Дмитрий дембеля сыграет. Он вот, – в меня ткнул вилкой Гринька, – не желает. Да он и так начальник. А я чую. Возглавить сдюжу.– Ты это сей момент придумал, – к гарбузовым закидонам привыкли все. Он всё одно: оставался неподражаем.– Гы-гы-гы! – сквозь Минькину капустку заржал неунывающий карьерист. Было ясно, что удивлён и восхищён своим экспромтом в большей степени сам.– Нет. Ещё до комсомольской мечты. Не было шансов. Теперь появились, – уже думая о тактике достижения цели, принялся разливать по следующей Гарбузёнок.– За что? – деликатно поинтересовался виновник.– За ствольное, за дульное, за зенитное ПВО, – это опять Гришутка.Моя б воля – был бы он вожаком. Каких я встречал – Гриньке всё же уступали. В необъяснимом неуловимом раздолбайстве. А без этого «больно скушно, девушки». [48]– А чего трудно, чего опасаться? – уже несколько съезжая, спросил нас Мишутка.– Дудника, – быстро взбрыкнулся Гринька, – он циник.– Развода, – это, конечно, я вспомнил свои ужасы, – Хотя тебе ништяк. Ты за комбатом шагаешь.Помолчали. Пожевали.Я продолжил, не зная, с чего вдруг:– Хотя честь надо отдавать в строю с личным составом, когда он сзади, и на трибуны «ровняйсь»…– А где трибуны? – пяно заинтересовался Гарбузёнок.– Как где? Сбоку. Всегда сбоку. Туда и честь, – очень компентеннетно пояснил я.– Так это что ж выходит? Трибуны справа – правой рукой. А слева? Левой? – допытываться стал Миха.– Не. Не помню. Спроси у комбата, – Гришка ронял жгучую брюнетную голову в капусту.– Только не сейчас. Завтра спросишь. Завтра… – это, видимо, я.

– Начальнику мастерских «летучки» подготовить, чтоб летали форменным образом. Не как в прошлый раз. Отметьте себе это. И зарубите на носу, – это Дьяк на очередном совещании. Мне. – И выбросьте оттуда всё лишнее. Чтоб не стыдно было. Как в прошлый раз, – это он продолжает. Всё мне. И подумав о чём-то, завершает «вводную»:– Лейтенант Дмитриев. Объясните подчинённому. Чтоб всё уяснил.

После «накачки» идём в наш ангар. Дмитриев усмехается: – Доходит, товарищ лейтенант.Надо прикинуться шлангом. Инстинкт подсказывает. Придуриваюсь:– Не извольте беспокоится, товарищ начальник. Всё понимаем, всё сполним. По мере возможностев. Знаем, куда идём. Не на танцы. Вдруг враг в дуло песку, а? Наше дело – ремонт. В «летучках» всё подметём, приберём. Струмент весь соберём, что смогём. Надо будет – так и в другом взводе спи…м. Ну да вы подскажите, чего где лежит зазря. Командир-то озадачил.Дмитрий на эмоции был весьма скуп. Громко никогда не орал. И не хохотал. Всё тишком. Чувства юмористичного был не лишён, однако.Опять усмехнулся.– На блаженного ты не машешь. А придуриваться все горазды. Дьяк приказал – поясню. В «летучках» не струмент трэба. Стол, шкаф, сундук, табуретки. Это проверишь, закрепишь. Хорошо бы пару хороших кроватей, холодильник. Да нету. Запасись раскладушками у старшины. А в сундук – посуду! Опять же, у Разбойника. Он знает. Всё пока.– Момент, – тормознул я Дмитриева, – А в прошлый раз что приключилось? Дьяк дважды мордой ткнул. Просвети.– Начальника полигона требовалось срочно отвезти. По делу. Стратегическому. Кажется, в баню, – вынужден был приоткрыть предо мной частицу тайны мой начальничек.«От-те на…», – булькнуло в голове. Остолбенел. Выпучился на Дмитрича, видимо, рот приоткрылся.– Так значит…, – стало доходить до меня потаённое тактическое значение взвода ремонтного артиллерийского.– Да, да. Кумекай дальше сам, – значимо стал кончать инструктаж арт-начальник, – Фургоны должны быть внутри прибраны, как свадебные. В прошлый-то раз командира полигона чуть не зашибло то ли «струментом», то ли печкой.Я остался столбом задумчивым. Митрич гордо собрался удалиться. Но ещё обернулся ко мне:– Да не дрейфь, салага. И Соловей, и водилы дело туго знают. Ты, главное, им не мешай. Но взирай каждый секунд очень строго. Так что взвод наш на Ладоге – для особых поручений. Цени и помалкивай.Я запоздало пискнул:– А Гасюнас и Пуоджюнас, водители-механики…?«Значит, хитрые водилы кой-чего навидались. Вот откуда Гасюнас в дворцовых тайнах волокёт. А я-то стволы выправлять своими силами удумал. Заткнуться мне вовсе теперь следует или же дома, на побывке, прихвастнуть можно? Мол, командую частью особых назначений…»

Ага. И была первая моя Ладога. И был я приставлен к своему взводу для особых поручений. И в Ленинграде смог побывать полтора раза. Первый раз, презрев ночное патрулирование на станции, удрал с последней электричкой. Ловили, как и отмечал Дьяк, круглосуточных «бабочек». Лучше штаба планирования было им известно: когда и откуда прибывает часть на стрельбы. Ещё по дороге, в Волховстрое, услышал я на перроне радостные крики девичьи:– Вона, гляди, «чёрненькие» катют. С северов. Оголодавшие.Спецпошивы чёрного цвета. Ватные куртки и штаны. Составляли гордую отличительную особенность службы нашего личного состава. Со всеми отсюда вытекающими. «Бабочки» летели – почище, чем на мёд. Да ещё со своим угощением.Естественно, мы их отловить всех не могли. Но шла весёлая охота. В первом же патруле я – вот уж воистину салага – потащил из кустов за рукав девицу, приговаривая:– Ну, ты, шалава. Да сейчас…Услышал в ответ, архипрезрительно:– Молодой человек. Вы, может, и окончили «вышку» [49] , но не у нас по классу фортепиано. Мы сюда на пятые стрельбы выезжаем. А вас только первый раз видим.И остался я на перроне обомлевший. Дама вернулась в кусты. Как по нотам.

Позднее, вспоминая этот музыкальный пассаж в нашем кругу, спросил у Белого Уса. Когда он к нам прибыл. На усиление.

– Слышь, Мишаня, а к вам в Дойчланде залетали местные мухи-цокотухи? На солдатиков наших? Советских? Он, как всегда, заретушировал всё:– Хочешь, чтоб я выдал одну из тайн Восточного блока? Если не специально хочешь, то по наивности. Так скажу: местное население тоже приносило детям воинов-освободителей выпить и закусить. Примерно в таких вот пузырях.И Белоус разлил по стаканам капли со дна «Костыля». Бутылку такую он до нас, ч-у-у-дом, довёз. Из дружеской гэдээровщины.А потом, с присущей только ему дурацкой неожиданностью, повернул разговор другим боком:– О-о! А тебе, чоновец [50] ты наш, по горячим-то, по следам у Гриньки б следовало выяснить. Не коллеги его благоверной выезжали тогда на полигонные стрельбы? С шефскими концертами?

– Ты что ж, каналья, в него зóлил-то, а? Что он треснул? – разорялся старшина Парасюк, транспортный взводный. – Дык, как обычно, тов-рищ стрш-на, – даже и не очень старается оправдаться ефрейтор. Со старшиной они земляки.– А чего ж он треснул-то тады? – продолжает Парасюк.Оба глядят на приподнятый передок нашего автобусика.Движок «разморозили».Грустно им обоим от того, что придётся ходить вокруг него до конца стрельб. И ремонт не сделаешь, и не плюнешь. Нужно что-то изображать.Дмитричу, для повышения личной значимости, пришло в голову:– Эпоксидную смолу достать сможешь? Командируем в город.К этому моменту уже надоело по самое некуда с утра до ночи на каждой стрельбе быть: наблюдающим, страхующим, дублирующим,… Никаких «шишек» я никуда не возил. Ни в баню, ни в кордебалет. Только накладные на расход бензина доверяли подписывать. И, стало быть, спецоперации мой взвод проводил справно. Без меня.Мордой в грязь мне тоже не очень-то улыбалось попадать. Как говаривал наш Дудник: «Сам себя не похвалишь – сидишь в компании, как обгаженный».Поэтому на запрос Дмитрича отвечаю снисходительно и с гонором:– А-то! Ежели не я, так и никто на всём ладожском побережье достать её не сможет. Условие одно: строгая тайна. Из стратегических запасов будет. Лично для вас.Я ещё и половину литрухи спирта взял. У Дьяка. Тоже, видать, из стратегических. Покатил в Ленинград. Где взять смолу? – ума не приложу.Выход один: Звонить старым корешам. В Политех.

Жека, к счастью великому, был на месте. И Бахмат тоже. Продолжали науку металлургическую поддерживать. В ожидании такой случки с нашей доблестной армией. И спиртяга им также не лишним всегда был. Для чистоты эксперимента. Прощались, Бахмат поинтересовался:– А-а? Эта. Чего клеить-то буите?– Чего-то в моторе, – говорю. – Разморозили. Вдрызг.Жека заикал и заржал:– В стороне держись.– Бить-то сильно будут? – интересуюсь я.– Ага, – подтвердил кто-то из них двоих. – Всё греется и всё течёт. Что эпоксидкой, что соплями.Мне уже на последний электровоз пора. Смело спрашиваю:– Как сделать техусловия не-не-сублюдаемыми?У Жеки размер головы был 61-ый! Не зря.– Скажи. Клеить поддон надо чтобы. Автобус пусть кверх пузом держат. Трое суток. На вытянутых руках.

Эпоксидная смола что-то где-то склеила, конечно. У кого-то дома. Так я побывал в моём родном городе в ту зиму второй раз.

С Ладоги ехали все очень довольные. Очень. Хорошо отстрелялись. Кругом получили отличные оценки. Были, конечно, некоторые шероховатости. Были. Как же без этого?

При стрельбе батареей по локатору, одна пушка «заметалась». Все с отворотом на сто восемьдесят глядели, а одна не послушалась. И нагло «прищуривалась» прямо на самолётик. Неполадка случилась в кабеле. И предохранитель сгорел. Быстренько мы это устранили. А то бы мне статься могло и влететь. Я наблюдающим был. По распорядку стрельбы. Да ещё и Файзула наблюдал. Для удовольствия. За любимым манёвром. Кричал, визжал. Хорошо, за грохотом пушечным не слышно было. Спрашиваю его в перерыве:

– Слушай, Файзула-хан, у тебя глаз-то хороший, а? Не ты нам стрельбу чуть не «сглазил»? Зениточка-то одна, вишь, не за тобой ли дулом вертела?

Развесёлый Файзула ответствовал мне загадочно:

– Ай, ничего не понимаешь. Гляжу – всё отлично бывает. Уйду – неполадки, понимаешь, могут.

А ведь точно излагал, башкирец степной!

Оторвал Дьяк его от созерцания. Погнал по делам водочно-закусочным. Для подтверждения хороших очень оценок. За стрельбу с отворотом. Чтоб на командном пункте утвердились те отметки. И на тебе!Соседняя с нами батарея выполняла стрельбу «по конусу». За самолётом тянется на тросе. Макет.Взводом стреляют Подать команду должен стреляющий взводный:– По конусу! Наводи!А потом уже и:– Огонь!Это стрельба фактическая. Обстановка – нервная. И это очень мягкое сравнение.Взводный извёлся, перегорел, командует:– По самолёту! Наводи!Ну и выполнили. Дословно.И влупили.И трассы очень хорошо пошли. По самолёту. Не зря им «боевые» платили за вылет. Летун «конус» отцепил и умотался.С КП над полигоном поплыл мат.Файзула-хан потом причмокивал:– Ай, зря уехал. Праверять всех нада. Ни кансервы-масервы вазить.Память, кстати, на цифирьки у него была феноменная. Абсолютно все закладки продуктов по кухне, по всем выдачам-раздачам знал наизусть. До граммов.Искренне, до азиатского степного восторга, любил стрельбы. Истинный наш поволжский брат.

В Печенгу родную вернулись. В Заполярном кабак посетили. Пушки, тягачи, машины на колодки поставили. Траки чистили, мыли, солярой мазали. Соловей-разбойник изгибами шевелил и бумажками, гильзы стреляные орудийные считал, путался, матерился, начинал снова. И весной запахло. Солнца много стало. И мороза тоже.

Сокол, майор, зам по второму штату остановил меня на плацу. Сигаретку свою коротенькую в мундштук засовывая, порадовал: – Поди, уж засиделся. Собирайся. Поедем в мой дивизион. Во второй. Открывать консервы, закрывать консервы.Я чего-то несуразно хохотнул:– Файзулу тоже возьмём?Сокол мотанул головой, сожалеючи:– Не получится. Они тут с голода все передохнут. А жаль. Нам бы там припеваючи было.Запоздало, спрашиваю:– А чего делать-то будем? И куда ехать?Пыхнул с удовольствием никотином майор:– Под Мурманск. В артполк. Смазку поменять надо. На всей технике. Стоит на консервации.Надо бы о деле выяснять, а я чего-то опять не туда:– Почему, товарищ майор, эти маленькие смолите? Я пробовал. Длиннее, а по цене также выходит.Задумался о чём-то грустном Сокол:– Да. Вонючие. Что есть, то есть. Не отнимешь. Привык. Когда-то на мотоцикле гонял. С мундштуком удобнее. Короткие. На ветру не загибаются.

Команду собрали больше взвода. На паровозе поехали. Посёлок Кола. Окрестности Мурманска. Поставили шатровые палатки. В парке, рядом с пушками. Три недели тихой размеренной жизни. Майор сидел у палатки, наблюдал. Кажется, в город ни разу ездил. Смазать, перемазать – командовали спецы из артполка. Я солдатиков строем водил. В столовую, пару раз в кино. На выборы один раз. За Советскую власть проголосовали.На главпочтамт катался в воскресенье. Домой звонил. В Ленинград. Одно грустно: денег было с «гулькин…», этот, не помню как. Чего-то нам командировочные не дали вовремя.Раз вечером Сокол вздохнул тяжко, но решительно:– Всё. Амба. Куплю «Урал». У Дудника перезайму. Уж не помню, когда и курил за рулём.Поддержал его по мере сил:– За пивом сгоняю.Наскребли всего ничего. Бутылки на три, вроде. А пиво в Мурманске было замечательное. Там вода удивительно мягкая. А пивзавод – рядом. В посёлке Кола. И говорили, варит пиво – чех. Фиг знает, откуда он взялся.По телефону друзья надоумили, как связаться с Лёхой-шлангом. Он стоял в Североморске. На ремонте. Корабль его стоял на ремонте. Большой, десантный. Это естественно. Шланг сам был очень большой. На малом он бы не поместился.И в будний день, утром, гляжу: между пушек протискивается здоровая чёрная шинель. А над ней – круглая довольная рожа.Шланг! Собственной военно-морской лейтенантской персоной. И ведь, зараза, прошёл через КП полка.Привёз потрясную воблу. На подлодках только давали в те времена. В больших запаяных банках. Угостил Сокола. Майор без слов меня отпустил. До вечера. С воблой и с сигаретой прошелестел:– Иди. Не наедайтесь слишком. Домой вернёмся, Дмитриева сменишь, с бумажками набегаешься, пить будет некогда.

Покатили с Лёхой в Мурманск. Дорогой спрашивает меня: – Кого это сменишь? Ты. Где-то есть ещё больший «чайник» [51] ?– Обижаешь, морячок. Стану начальничком артвооружения. Глядишь: в кадрах останусь. А ты?Я ему весело отвечал. На душе птички чирикали. Лёха в кабак вёз. В «Арктику».Долго обдумывал сей факт Лёха. От природы он очень обстоятельный и несуетливый. Изрёк:– Ни ты, ни я не останемся. Факт. Обусловленный.– Это почему же? И шансов не даёшь что ли? – прямо возмутило меня. Шланг опять рассудительно:– Я б остался. Мне и форма нравится. На посудине мне все говорят – не выйдет. Нельзя.– Чего ж это так? Места много занимаешь?Лёха вздохнул горестно:– Трепло ты. Я – мягкий. Натурой. Хоть и габаритный.Нечто подобное мне ещё лукавый Гасюнас не предрёк. Позже.Уже за столиком, в узком длинном зале «Арктики», после первой, али второй, спросил Шланга опять:– А мне чего не даёшь света зелёного? У меня ведь и батька, почитай, всю жизнь в погонах.– У тебя отец кто? Вот. Журналист. Ты его превзошёл. Не в ту степь только. Языком трепать.В оркестре импровизировал один бородатый. На коленях – баян. Правой успевал барабанить. Левой тыкал в пианину.В зале – большинство корешей шланговых. В чёрных мундирах. Я один в сапогах.Выпили. Я обиделся, кажется:– Так я значит – трепло?Хотел ответить Лёха. Когда он выпьет – ещё медлительнее становится. Из-за соседнего столика ответили. Литер моложавенький, мориман испечённый:– Прав ты, корешок. Вот я тут стиш сочинил:

«В канаве лежит офицер ПВО.

Не дохлый, а пьяный, простите его.

Вчера вызывали его на ковёр.

Сношали-сношали, но он не помёр».

До драки не дошло. Чуть-чуть. На воздух пришлось удалиться. Фамилию литера помню: Осмоловский. Курили на широкой аллее Мурманска. Без деревьев. Слева на сопке – городская библиотека.Говорю Лёхе:– Вот опять ты поил-кормил. А ведь спасибо тебе главное – не за это. Ты первый мне принёс журнал «Москва». С «Мастером».Помолчали. Шланг подхватил:– Помнишь, как пиво ходили вдвоём пить учиться?

Мы оба пиво не терпели в юности. Простите меня, все мужики планеты, но я его и до сих пор не жалую. Не облегчает и с похмела. Пошли тогда вдвоём с Лёхой привыкать. А то стыдно было. Угол Невского и Мойки. На стороне «Баррикады» Буфетик был крохотный. Пиво бутылочное, «Рижское». Сейчас-то скажу: прекрасное! И бутерброды с твёрдокопчёной колбасой. Мы с Лёхой взяли пару пива и четыре бутерброда. За соседней стойкой два мужика взяли пять пива и один бутерброд. Смотрели на нас, как на…, ну, понятно, да?К пиву мы привыкли слегка, но не полюбили. Не судьба.Сидели мы тогда на склоне сопки у библиотеки и не знал я, что через два-три года в ней я возьму легендарный журнал «Москва», дам читать Саше Васильеву и три вечера буду наслаждаться, на него глядючи. И переснимать ночью мы будем на фото.Всё это будет потом, потом…

Пушки второго эшелона были смазаны. Зачехлены. Остались стоять довольные. Мы вернулись в Печенгу. Прошёл ещё месяц.Дмитриев готовился к дембелю. Принял его должность Павлючина. Внезапно. Гарбузёнок и я остались при своих. Я с радостью, Гринька со слезами.На носу – ученья.Завтра идти на артсклад. Смотреть запасные стволы. Павлючина завлекает.Неохота…

То есть, вроде бы как собрались оттиснуть печать на пластилине, да забыли или передумали. Бирка фанерная есть. Верёвочка есть. Пластилином залеплена. Вроде как пальцем прижата.

А оттиска печати нет.

Сплошное недоумение.

Павлючина явно не понимает в чём дело. Очки с толстоватыми линзами на кончик носа сползли. А нос-то крючковатый несколько. Западноукраинский. Не моему, новгородскому, чета.

Глаза павлючьи недоумённо выпучились. Бирку и так и сяк поворачивает. Не срывает пока.

Я, пока ещё подспудно, думаю, что это он сам, по своей интеллигентской рассеянности забыл раньше печать шлёпнуть. И какая, мол, херня, хозяин-барин, сам забыл, сам снова запечатает. Амбары все на месте. Стволы да ящики со снарядами тащить отсюда… Найди таких дураков. Тут по приказу-то делать ничего не хочется.

А Горин, ефрейтор ушленький, из-под моей руки вставляет:

– Э-э, товарищ лейтенант, надо бы начальника караула вызывать.

Павлючина покрутил головой, меня тихо спрашивает:

– Что делать-то, Вадим, а?

До меня стало понемножечку доходить опасная странность происходящего:

– Не знаю, Володя, не знаю. Твоё дело. Смотри сам.

Вовка далее снимает бирку. Рассматривает бечёвку. Начинает распутывать. Я не успеваю её разглядеть, он дёргает верёвочку со словами:

– Да вот, вот же она порвана.

Открывает Павлюк дверь. Замки все закрыты, все исправны. В первом помещении вроде всё на местах. Да и что тут красть. Здесь, здесь они – стволы запасные. Злосчастные. Уже как-то и не до них.

Глядим на вторую дверь. На внутреннюю. Ту, что справа. За ней – каморка. Офицерам части известно, что там оружие. Автоматы и пистолеты. На этой двери висит замок и ещё одна бирка с печатью.

Глядит на неё лейтенант Павлюк. Три дня назад ставший начальником артиллерийского вооружения отдельного зенитного дивизиона. Должность эту принял у лейтенанта Дмитриева.

Гляжу я – начальник ремонтных артиллерийских мастерских.

Глядят мои солдатики. Ремонтники. Ефрейтор Горин и рядовой Фуряев, скромный исполнительный паренёк.

Смотрим мы все на эту бирку и видим, что на ней печати нету.

Замазана бечёвка пластилином. А оттиск кто-то передумал ставить. Или уничтожил. Нагло. Но это уже не забывчивость. Чёрт его знает, что это такое.

Стало совсем не до шуток.

А у меня нутро как-то загрустило. И зачем я полез сюда на какие-то стволы глядеть? Очень просто мог отмотаться. И поехать в Заполярный, в кабак. У Мальского – день рождения. Или около того, что-то похожее. Повод, одним словом. Или с начпродом лейтенантом Файзульным в Печенгу. В Дом офицеров. На танцы, якобы. На мотоцикле. Они вдвоём с зампотехом лейтенантом Рассказовым на двоих купили «Яву». Подержанную. У зампотеха 10-го полка – капитана Куприна. Нормальная «Ява». Ездит. Только сидение всё время сваливается. Даже если вдвоём едешь – всё равно выскакивает. Особенно если кто-то из гонщиков чуток «дунувши». Необъяснимо.

С другой стороны и хорошо, что ни с одним не поехал. Лейтенант Мальский, командир взвода разведки, после ресторации в драку попал. Сам напросился. Каплю выпьет – а гонору! Так чего говорить, с Западной Украины ж он. Какого-то старлея зацепил. Коренастый, плотный. Малёк божился, что тот его сам на выходе толкнул и как-то выразился про наши чёрные петлицы с пушечками [52] . Сцепились – покатились. Малёк в Львовском политехе маленько самбо баловался. Когда в башку рюмка попадала – вспоминал об этом. «Я – говорит – ему подсечку сделал. И локоть на болевой взял. И чувствую, старлей спокойно берёт моё левое бедро своей пятернёй. Ошибся я. У него не просто пятерня, а что-то совсем херовое. Перехватил всю мою ноженьку и стал сжимать. Не помню, как удрал».

Видели мы этот синий отпечаток. Хорошо – не на горле.

А с начпродом на мотоцикле кататься, как медведя целовать. Страху много – удовольствия никакого. У него манера езды определилась сразу же. И не менялась до полного отказа «Явы». Нервишки чешские, видать, слабоваты оказались против мордовских корней начпродовских.

Файзула один не ездил. Кого-нибудь с собой сначала брал, потом заманивал. Из части можно было доехать, ближе всего, или на станцию железнодорожную, или в посёлок Печенга. И там, и там мордва наша сразу же заправлялся портвейном. Не сильно, но становился очень весел. Дальше на переднее место «Явы» садился заманутый попутчик. Умел ли он водить – без разницы. Поначалу ему давался шлем. Внутри брезентовых ремешков не было. Шлем сильно сползал на глаза.

Фуражку обычно бросали в канаву. За ней потом приходилось возвращаться. Конечно, если помнили куда. Но главное начиналось потом. Начпрод закончил какое-то поварское училище. Естественно, где-то в окрестностях Йошкар-Олы. Из зенитных приёмов он слышал и любил один термин: «стрельба по локатору с отворотом». На учениях, если приходилось ему там присутствовать, просто кипятком мочился от восторга. На это, глядючи.

Когда «Ява» разгонялась, Файзула, радостно хохоча, надвигал и так сползающий шлем водиле совсем на морду. И визжал в ухо: «По локатору, по локатору рули. Так-то и дурак может».

Я с ним прокатился полтора раза. На повторе из-под нас вылетело седло. Пока мордва искал его на обочине, я удрал в сопки.

До сих пор не понял: хорошо или плохо, что внял зову Павлючины и полез к нему на третий пост, стволы глядеть. Он ведь мне не приказывал. Подманил меня. Мол, будешь после моего дембеля тоже начальником над артвооружением. На десятку денежное довольствие увеличится. По тем временам – два раза в кабаке поужинать. Наверное, это меня и соблазнило. Слаб человек, ох слаб. Да, а экскурсия эта на складик, где печатей не оказалось, на мою дальнейшую жизнь свою печать шлёпнула. Не кошмарную, но заметную. Как говаривал мне в дальнейшем Белый Ус: «Чего-чего, а в дерьмо ты, Вадя, никогда вступить не упускал шанса».

А тогда кворум у нас состоялся. Звать начальника караула – пора. И вместе с ним глядеть внутрь каморки. Скоммуниздили оттуда чего, иль нет. Часовой дал сигнал в караулку. Кнопку нажал. Естественно, никто не появился. Пришлось мне лично бежать. Солдатиков посылать было бы глупо. То же, что и с кнопкой. В другой раз и ждали бы, и ждали. А тут у нас уже поджилки начали вздрагивать.

Начкаром заступил лейтенант Попов. Вместе мы в одном домике коротали два годочка. Величаво-спокойный, как горная страна Памир или ближайшие к нам Хибины. Могу сравнивать. Памир к тому времени я уже почти видел. Предгорья. Про Хибины рассказывали. Поповский профиль хорошо смотрелся и на фоне наших печенговских сопок. Оторвал я его от внутреннего самосозерцания. Увлёк на третий пост. Пока шли, спрашиваю Поповщину:– Послушай, черепаха Тортилла. Попёрся я всего лишь стволы смотреть. Почему совсем в другую сторону интрига загибается?Загадочно ухмыльнулся лейтенант Попов:– А чего удивляться-то, несмышлёныш? Сам ведь рассказывал. Чего первое на своём боевом ремонтном посту увидел? Кривой ствол. Загнутый, стало быть. Вот тебе и ответ.Борюсик помолчал. Подходим к складу.– Уж не знаю, что вы там с Павлючиной в его арткладовке наделали. Но ствол тот у комбата Пелипенко не зря, видать, загнулся, – глубокомысленно подытожил Попович.

Вот ведь, философ доморощенный, как повернул. Дело было так. Дивизион ехал на стрельбы. Эшелон длиннющий. Одна зенитка занимает целую платформу. У ней ствол, фиг знает, сколько метров. В походном положении стопорится вертикальной стойкой. Где-то в районе Кеми [53] одна стойка разблокировалась. Зениточка стала мотать дульцем, как пьяной головушкой. И обо что-то приложилась. Похоже, об опору моста. Слава Всевышнему, что не о встречный состав. Комбат Пелипенко плакал от радости. Он до этого в Венгрии служил. (Кстати, с мужем моей родной сеструхи Ирки). Так у них там аналогично случилось. И стволом пушки на встречном эшелоне башню у танка снесло. Может, отсюда пошла поговорка?

Пришли. Борис с Павлюком срезали бирку с каморкиной двери. Полезли считать оружие. Сперва удостоверился Вовка, что на шкафчике с пистолетами печать в порядке. Шкафчик железный на стене висит. Потом сосчитал Павлюк автоматы. Вроде, говорит, хватает. Не спёрли. Шпалеры поначалу он и не хотел проверять. Раз печать цела. Мы с Поповичем его быстренько застращали. Дебил, мол, львовский, говорим. А почему тогда две печати дверные, как корова языком, а? Лезь внутрь. Устраивай перекличку ПМ-ам. Открыл.Только голову свою близорукую туда сунул – обратно её вытащил бледную с трясущимися губами.– Чего? – в один голос мы с Борькой выдохнули.Вовка рукой дрожащей показал вниз шкафика. Там и считать ничего не надо было. Пистолетики ставились в ячейки. В досках вырезанные. В несколько рядов.В нижней доске, по центру, зияло семь пустых ячеек.– Я в штаб, – бросил Павлюк, закрыл двери на замки, без печатей и ринулся по тропке вниз.Хладнокровный Попович сказал, что пошёл на свой пост. В караулку.– Вы уж тут сами теперь. Без меня, – хмыкнул успокаивающе. Склад Павлюк вскрывал в предыдущей караульной смене. Мальский тогда сторожил. Который сейчас развлекался в Заполярном. Ничего ещё, не ведая.Никто пока в полной мере ни хрена не ведал. Ни Попович, ни Мальский, ни я. Ни верхнее начальство. Включая командующего Ленинградским Военным округом.

Я сидел на пригорке у калитки третьего поста. Курил болгарскую «Шишку». Такие тогда были, без фильтра. Дешёвенькие и очень приличные. Ждал Павлюка. Прибежал он. С учётными книгами. Опять всё пересчитали. Два или три раза. На него было жаль смотреть. Парень ведь был очень хороший. Не курил, почти не «употреблял». Не выражался, как некоторые. Только третий день, как начальник.А вот, смотри ж ты!Семи пистолетов Макарова – как не бывало.

Твёрдо Павлючина удостоверился в необратимом. Закрыл склад. Опечатал. Новую бирку долго искали. Притащили солдаты. Может, с другого склада свистнули. Где картошка. Или валенки.

Сходили в караул. Записал всё Вовка в талмуд. Рассказали Поповичу. Поделились горем. Тот похмыкал, посочувствовал. Мы ушли, Борька опять в самосозерцание углубился.

Пошёл Павлюк звонить на КПП. Доложить командиру. Я его в штаб на центральный пост завернул. Дьяк Вовке приказал:

– Пиши рапорт.

Постояли минут пять, друг на дружку вылупившись. Кому писать, кому отдавать? Будто обычное дело. Каждую неделю по семь «пушек» п…ят. В день по штуке. И вроде как: «Херня! Спишем!» Позже прояснилось. Почему командир так среагировал. Перебрамши-с были-с. Редко это с ним бывало. Забегая вперёд: с этого дня зачастило. Ну, прямо, как в анекдоте про Василия Ивановича. «А чего ж это Фурманов сигарету бросил? Он ведь не курит. Закуришь, если знамя сп…ят».Пошли мы по домам. Напротив части наши домики были. Зашёл к Мальскому. Стрельнуть закурить. Начал рассказывать об утрате. Самбисту было не до этого. Рассматривал свою ляжку. Стонал и скулил.Заглянул к Мишутке. Он напротив нас с Поповичем обосновался. В такой же индивидуальной развалюхе. Мишка сидел на крыльце. И самозабвенно пускал через соломинку мыльные пузыри. Внимательно следил за каждым.Я же ничему не удивлялся. Присел рядом.Покурил. Интересуюсь:– Чего это тебе даёт?Мишка с удовольствием объяснять принялся. Он никогда не выпендривался. Другой бы стал темнить, то-сё, деньги вымогать. На пузырь.– Смотри, Вадя, – говорит, – Какой удивительный перламутр переливается. Мне бы такой на холсте передать. Пушки наши на сопке, а на заднем плане фон такой вот. Догорающий закат на Печенге.– Запоминай как следует, Миша. Запоминай. Долго тебе пузырики пускать не придётся, – предвкушал, что огорошу его. Как серпом по …– А чего так? Что стряслось в нашем королевстве?Мишка поглядел на меня своими голубыми глазами. Очень серьёзно. И мне расхотелось сразу же самому выёживаться.Говорю тоскливо:– Павлюк обнаружил, что семь ПМ-ов со склада пропало. И я рядом оказался.Пузыри больше не переливались чудным цветом. Мишутка въехал в серьёзность инцидента. А спросил, как обычно, совершенно неожиданно:– А чьи пистоли украли-то? Не наши с тобой ведь?– Наши – в дежурке. Там всех младших. Кто в наряды ходит. А чего спросил?– Значит – отцов-командиров, – размышлял Мишка.Подумал ещё. Продолжил:– Да так просто спросил. Кто ж его знает? Но это не шутка. А почему тревоги никакой до сих пор нету?– Спроси чего полегче. Дьяк, по-моему, вообще не осознал.– Имеет право. Завтра с утра до командира дойдёт. В полной мере. Пока сам увидит, пока доложит.Мишка поглядел в небо. Пошевелил губами. Чего-то прикинул в уме. Чего-то сосчитал. Ему было виднее. Он уж был приставлен наподхват к помощнику начальника штаба.Вылил с сожалением воду мыльную. Соломинку выкинул. Промолвил мне значительно. Будто нагляделся уже на воровство пистолетов по самое некуда. И стало это для него делом обыденным.– Спать пойдём, Вадя. С утра нас дрючить всех начнут. Кончилась наша беззаботная жизнь.Прав оказался будущий помначштаба. Даже слишком мягко выразился. Захватывающим это оказалось делом. Не только нас стали. Мы сами этим увлеклись. Втянулись.

Грустно я засыпал тогда. Даже не представлял себе всю темноту дела. В которое мы все дружно вляпались. Найдут? Не найдут?В любом варианте будущее рисовалось не очень радостным. Маленький наш лейтенантский коллективчик оказывался на самом острие. И всех нас, без сомнения, будут переводить на одну должность.В стрелочники.Не спрашивая согласия. Вопрос в одном: как быстро это будет происходить?

Плохо мне спалось в ту ночь. Очень плохо. Точно помню. И сон своеобразный навеяло. Ну, может, не в ту ночь, а в ближайшую. Из последующих. Но сон помню распрекрасно. Можно смело считать, что приснилось мне это сразу после обнаружения семи, пустых ячеек в стальном шкафчике. А основой для сна послужило реальное событие. Экскурсия.В ту пору отец мой – редактор газеты «Военный врач». Я – вольнонаёмный. В экспериментально-ремонтных мастерских медицинской академии. Как Вы уже могли догадаться: слесарю. Эти два обстоятельства позволили отцу организовать нам поход. Ему и мне. На экскурсию. Весьма и весьма специфическую. Мягко говоря.В музей. На улице Воинова. Теперь снова эта улица Шпалерная. Музей сразу же за «Большим домом» [54] . Ясное дело – относится он не к Министерству Культуры. Главная его задача – учить тех, «кого надо».Но до чего же там интересно! И жутковато.В те времена в кругу своих знакомых я не встречал ни единого человека, кто хотя бы просто слышал о существовании этого «университета». А чтоб слесарь туда простой проник на экскурсию!Долгие годы я пользовался теми крупицами, что запомнил из показанного и рассказанного экскурсоводом. Да разве можно его называть было таким термином? (Пусть не обижаются истинные музейные работники. Простите меня.). Отец с ним перемигнулся. Мне сказал, что это – очень серьёзный человек. В отставке. Услышанное от него я, перевирая и разукрашивая, развешивал на ушах моих друзей и знакомых. Пару раз, может и больше, получал бесплатное и благодарное угощение. Долгие годы.Сейчас всё чаще задумываюсь. Почему всех нас так влечёт тайна преступлений? И всё действо вокруг них. Все шедевры мировой литературы замешаны на этом. Прикиньте сами.Буквально в последние год-два самым Великим произведением для меня стала сказка Александра Сергеевича. О Золотой рыбке. «Мастер и Маргарита» переместился на второе место. Я, поверьте, честное слово, не ёрничаю. Может здесь просто отметины на собственной шкуре сказываются. Но – обратите внимание на сущность сюжета бессмертной сказки. Беспредельное давление на старика. По сути – шантаж! И со стороны женщины, что удивительно. А может и не так уж и удивительно?Налицо бытовое преступление. Длится оно со дня сотворения. Изложено всего на трёх страницах. Чего уж там говорить о Раскольникове?Экскурсовод, будем его всё же так называть, показал стол. С макетом. Сказал:– Вот место преступления. Мы его изучаем.Ткнул указкой в канаву на макете:– А здесь что мы имеем? Здесь у нас – труп!Пальцем крутанул стол. Он перевернулся нижней стороной. А там и правда… Эффект – потрясный.Ещё лектор поведал:– Мы, криминалисты, утверждаем. Не будет у нас никакого светлого будущего, пока есть коммунальные квартиры.Эта экскурсия происходила зимой 1963 года! Каково, а? А сейчас у нас на дворе какой годочек?А около стола с трупом (Слава Богу – макет) экскурсовод пояснил:– Огнестрел. Это очень серьёзно. В первую очередь определяем и ищем оружие.Один из экскурсантов, очень солидный, с брюхом высокомерным, спрашивает:– А откуда они берут оружие?Лектор лаконично:– Эхо войны. Или самодельное.Солидный посетитель опять:– Воруют, может быть?Криминалист непреклонно:– У нас оружие не воруют. Это невозможно. Тем более – в уголовных целях.Вот так.Фрагменты этой экскурсии привиделись мне в тягостном сне. В конце июля 1973 года.

Встал с чугунной головой. А в нём, в этом чугуне, как заноза, дурная мысль: – У нас оружие не воруют…Ну, а что же тогда, как выразился Мишутка, могло произойти «в нашем королевстве»? Действительно. Не уголовники же к нам сюда, в самую северо-западную воинскую часть (см. карту России), на третий охраняемый пост, прокрались? Не зимой, под прикрытием вьюги, а в самый разгар летнего заполярного дня!Раньше обычного поплёлся в часть. На службу. Утро было очень туманное. Как сейчас помню. И ближайшее будущее осознавалось весьма тревожно.

Пересёк шоссе Печенга – Заполярный, и вот она – родная воинская часть.

Кодовое название по оперативной связи – «Обвальщик». В штабе дивизии такие позывные придумывают. Это надо особые мозги иметь: «Барат», «Шпиратный», «Интал», «Бобок» и т. д. Мне всегда было не смешно, а как-то…

Зашёл на КПП. Дежурный по части – комбат Коля Кулаев. Задержался в капитанах и на батарее. Красавец волоокий. Похож на Нино Манфреди. И на его киношных героев. Были у Коли непонятки с какими-то солдатско-общественными деньгами. А так вообще нормальный спокойный мужик. Без гонора.

Болтал дежурный с замом командира по хозяйственной части (второго штата) майором Каминским. А вот майор – с гонором. Высокомерный. Всю дорогу стрелял у нас лейтенантов закурить. Жена ему денег не давала, вроде. Часто наведывалась в часть. С инспекторскими проверками.

В углу КПП на топчане полулежал старлей Зайков. С прикрытыми глазками. Вроде как дремал. При моём появлении несколько оживился. Зайков – не наш. То есть наоборот. Он очень наш. Даже слишком. Он – особист гарнизонный. Появлялся изредка в части. По своим особым делам. Мужик общительный. Компанейский. А иначе как?

«Уже знают», – понял я.

Каминский совершенно никогда ко мне не обращался. Только за сигаретой. А тут сразу же без предисловия:

– Ну, чего вы там с Павлюком недосчитались?

Молчать нельзя, говорить правду тоже нельзя, шутить сильно тоже вредно. Нужно городить ахинею. Глупую и наглую. Приступил:

– С Разбойником вчера стволы запасные считали и меряли (чего меряли? себе удивился). С Соловьём. И заодно ящики с гильзами считал и проверял (опять удивился). В некоторых ящиках, кажись, недостача.

Коля поджал губы, выкатил свои зенки и по-странному купился на мою околесицу:

– Кто считал? Соловей-разбойник? Да он и считать-то не умеет.

У Соловья было 3–4 класса начальной школы, Зайков внимательно следил за нашей утренней разминкой. Фиксировал.

Хотя я уже достаточно отстрелялся, но ещё продолжил немного:

– У него зрительная память – дай Бог всякому. Помнит: где, сколько, чьи ящики. Да ещё в каких-то старые сапоги вместо гильз усмотрел, вроде бы. Причём кирзовые. А не хромовые хотя бы. Может и врёт. Это ж Соловей. Кажись, был трезвый…

Всё. Пошёл я на плац. Степень остроумия была показана не Бог весть какая. Дак и не «кабачок 13 стульев» у нас тут. Край земли почти. Лучшей шуткой здесь считается: налить корешу спирта и запить подсунуть его же. Испытал. Знаю. Очень смешно.

Пробежал с выпученными под очками глазами Павлючина. Из пирка в штаб. И я туда же подтянулся. На крыльце штаба офицеров было непривычно мало. Построения не намечалось.

В воздухе витала тревога. Все, от греха, придумывали себе занятия и растворялись. По возможности. Мишенька стоял с помпой [55] капитаном Коробком Васькой.

Я подумал, что всем придётся оперу писать. Зайкова на КПП вспомнил. И ещё подумал, что не только у нас очко теперь играет. И у него тоже ведь не железное. Неизвестно ещё, кому больше достанется.

Хотел это Мишутке изложить, уже рот раскрыл. Из-за угла штаба выплыла медно-красная рожа Соловья. Всем козырнул и прямиком ко мне. Прямо в ухо. Засипел жарко:

– Это Дмитриев. Точно тебе говорю, товарищ лейтенант. Я знаю. К ним, туда, во Львов повёз. К Бандере.

Коробок, увидя, разбойника растворился. Мишка перестал улыбаться, ушёл в штаб. Попытался я разбойника вразумить. Ещё подумал, что он сейчас делает то же, что я вытворял на КПП пять минут назад. Хотя совсем этого не сознавая.

– Ты чего, Соловей? Дмитрий уехал четыре-пять дней назад. После этого Павлюк не раз склад вскрывал. И ничего ведь.

У Разбойника своё кредо. Если что втемяшется – не собьёшь:

– Договорились, значит. Что? С земелей-то да не снюхаются? А тебя, товарищ лейтенант, специально затащил. Для отмазки.

Во бля, а? Ведь три класса церковно-приходской, а может и прав в чём, а?

Соловей в любой момент непредсказуем:

– Пойду на склад. Пока коршуны высокие не слетелись. Кое-что надо там сховать. Потом тебе скажу.

Ну что ты будешь делать? Ведь потом сам Разбойник может об этом и наболтать. Как о Дмитриеве. С него станет. В такой ситуации лучше всего быть всю дорогу натурально «поддавши». Тогда с тебя, «как с гуся вода». Только жаль я ни тогда, ни потом долго «под газом» быть не могу. Как ни пробовал. Нет такого здоровья и куражу.

Пошёл я, было, в парк орудийный. И дальше к себе, в ангар ремонтный. Да из штаба на крылечко вышли майоры. Надо Вам сказать, что все строения у нас в части были одноэтажные. Деревянные. Сразу после войны пленными, вроде бы, построенные. Штаб, он по сути был штаб. А так – домик маленький. И крылечко маленькое. А майоры, оба два, были крупные. Один, начальник штаба нашего, Феркесин. Второй – заместитель командира, Соколенко. И, если что, он же – командир по второму штату. Феркесин – длинный, не хилый, с вечно презрительной мордой. Считал себя боксёром в отставке. Об этом старался в разговорах всегда напомнить. Ходила легенда о попытке тренировочного боя с перворазрядником-новобранцем. Полотенце некому было выкидывать, и Феркес быстренько встречу сам скомкать успел.Соколенко – крупный добродушный мужик. Родом из Днепропетровска. Или с Запорожья. В наши уже времена, когда впервые увидел на экране телевизора Черномырдина – сразу вспомнил майора Соколенко. Та же осанка, физиономия, речь. И не лишён был чувства юмора. Самозабвенно любил мотоциклы. Часами мог простаивать около «Явы» Файзуллы. Или Соловья. Разбойник тоже имел чешского коня. Правда, ездил очень своеобразно. На одной скорости. Второй или третьей. Вытянув вперёд ноги. Зимой в валенках с калошами, скользя по ледяной дороге.Сокол мотоцикла не имел. Мечтал страшно. Жена противилась. Иногда удавалось задержать её около любой из «Яв». Уговаривал:– Ну, эта. Маша, а Маш, гляди. Эта, красавицы, а? Мы с коляской купим. Ну, тебя катать будем.Старался задержать свою Машу у чешского скакуна подольше. Доставал очередную коротенькую сигаретку. Курил с мундштуком. Тогда такие были специальные. «Новость». В половину длины обычной сигареты. Или сосал пустой мундштук.Отвечать, кроме всего прочего, Сокол должен был за физкульт-массовую работу. Раз в год удавалось заставить личный состав нацепить на себя белые тряпки с номерами. Для кросса. До финиша доходили не все. Остальное время Сокол беззлобно советовал солдатикам:– Пузырь на плацу не гонять! Лопатку бери, лопатку. Булдыганы утопливай [56] .Это летом. Зимой хватало забот со снегом. На лыжи встать – как-то не хватало воображения. В дни моей службы, по крайней мере. Не припоминаю.А комбат Пилипенко, болельщик страстный, как-то вкатился к Соколу в кабинетик:– Товарищ майор! У Вас радио работает? Там ЦСКА с Динамо рубятся.Зам по спорту индеферентно от бумажек оторвался:– Кого это? Во что рубятся-то?Пилипенко опешил. Он не очень давно в часть прибыл. Не въезжал, как это можно объяснять-то.– Так это играют… На Кубок.Сокол зато знал, чего и как надо спрашивать.– Ты, это, капитан. Чего они гоняют-то? Пузырь или шайбу?Пилипенко задом тихо вышел. Даже не по уставу. Не поняв, всерьёз или шутейно. Да и никто порой не мог понять, чему ухмылялся майор Соколенко, посасывая мундштучок.

За майорами шёл Павлюк-бедолага. Он уже заметно осунулся. Не в радость, ох не в радость достался ему пост главного по артвооружению. Да и вообще, собачья это должность. Во все времена. Чуть не так снаряды летают – порох сырой! Кто виноват? Ясное дело. А если и таких не хватает, то кого первого к стенке? Направлялись они на пресловутый третий пост. И меня с собой поманили. Соколу было в сопку некомфортно подыматься. Начштаба ему с превосходством этак:– Куришь много, спортсмен ты наш.Сокол задумчиво, с одышкой:– Молодым литерам-то нашим бегать, это, сюда в охотку. Да… А Соловей и на тачке своей может.Феркесин продолжал наступать на чувствительное место:– И ты, майор наш заслуженный, можешь себе заводную игрушку приобресть. Трёхколёсную. На рыбалку ездить будем.– У тебя, начштаб, ноги, эта, слишком уж. Излишние. Торчать будут… Хотя и хорошо, может. Тормозить будешь ими. Как Соловей, – парировал беззлобно Соколенко.

Пришли на склад. Он уж давно был вскрыт. Дьяк с утра побывал. Полюбовался на успехи личного состава по охране. Артиллерийского вооружения. А может, это и не наши вовсе успехи? Только вот чьи же? А расхлёбывать, всё одно, нам.Зашли в пресловутое отделение с автоматами, пистолетами. Остался я снаружи. Про меня вроде как и забыли. Ан, нет. Феркесин вышел:– Пойдём-ка, глянем, лейтенант. С твоей помощью может…Вошёл я в этот зловещий складик. Смотрю, мама родная! Павлючина несчастный стоит на коленях около пистолетного шкафчика проклятого. Скособоченно, с головой скорбно склонённой. Что это с ним майоры сделать успели? Так может их всё ручонок дело-то? Э нет! Я-то просто не дамся…– Вставай, вооруженец. Тебе тоже не с руки. Пускай вон наш ремонтник попробует, – командует начштаба, и Вовка, слава Богу, встаёт. Следов побоев не видать.– Ты, эта… Китель сними. Легче будет. И засунь туда. Руку-то засунь, – заботливо руководит «экспериментом» Феркес.Павлюк длиннее меня. Если дверца шкафчика изнутри не закрывается, то можно попытаться снизу. Оттянуть её. И руку внутрь просунуть. Пошарить там.Молодой я был. Худой и гибкий. Присел на корточки. И проделал это. Вправо, влево провёл рукой и нащупал семь пустых гнёзд. Поднапрягся – крайнюю правую ручку оставшегося ПМ-а потрогал. Обалдело, как-то тупо, подумал: «И зачем я это, мудак, делаю? Следы могу оставить».Касался я, правда, шпалера едва-едва. А начштаба-то на хера это делать сейчас взбрендило? Усугублять-то?Ну, да ладно.Очень уж мы далеко от Большой Земли. До нас трудно добираться. Но «те, кому надо» приедут – выяснят.– Вот так вот у вас их и спёрли, – веско заключил начштаба Феркесин. Саркастически глядя, на Павлюченку поникшего. И на меня тоже ощерился.Вырвалось неосознанно из нутра моего:– А чего это – у нас?– Да не у тебя лейтенант, не у тебя, кажись. У нашего «Обвальщика», – очень грустно заключил зам по второму штату.

Грустно мы покидали склад артвооружения. Третий охраняемый пост. Строго охраняемый. И всё же обворованный. Как теперь выражаются – «обнесённый». Обнесли наш «Обвальщик» на семь волын. На великолепную семёрку.

«А почему на семь? А не на восемь? Один справа ещё можно было прихватить. Волновались, торопились? Не похоже», – это я так размышлял.

Спускаемся с сопки. Задымил Сокол неизменной своей сигареткой-недомерком. Феркес тормознул. Мы около него сгрудились. Он Вовку за грудки:

– А этот раздолбай, как его? Худяков? На бульдозере дорогу ровнял. И по складу чего-то ездил. Мог не только булдыганы ровнять, а? Ваш с Дмитриевым приказ-то был.

Павлючина ровным голосом, да вообще-то и спокойненько ответствует:

– Хижняков. Механик-водитель. Он и не мой вовсе. Во взводе у лейтенанта, – кивнул на меня: не приминул перевести стрелочку ближайший начальничек.

И обращаю я внимание, что глаза у него, за толстоватыми линзами, холодно-спокойные. Всегда.

Не дожидаясь выпада начштаба, огрызаюсь:

– Хижняков со всем призывом дембельнулся. Раньше Дмитриева. Валуны растолкать – ваш же и приказ был. Его палкой на бульдозер загоняли. Хрен он пахать хотел. Дембель ведь.

Сокол пробурчал нейтрально:

– Механик-то был, эта самое, толковый.

Я ещё собрался было спросить у ретивого Феркеса, как себе мнит сговор-то меж начартом и механиком. Да Павлюк пальцем на КПП указал:

– Начальство прибыло. Комдив, видимо.

Во, змей. В очках, а углядел. Чёрную «Волгу».

Майоры рысью к штабу. Мы с Павлючиной в другую сторону.

Хотел я ещё кое-что нашему генеральному штабисту напомнить. Не успел. Ничего. Ещё не вечер. А случай был приметный.Этой зимой. Конец января. Мороз средней терпимости. На станцию сновать приходится. Туда-сюда. В одну из поездок тащил я ГТС [57] – ломаный. Силами моей ремонтной мастерской. Везти надо было на завод под Ленинградом. Тащили его тяжёлым тягачом. Я в кабине с водителем-механиком. Несколько солдатиков – в кузове под тентом. Переезжаем реку Печенгу. В этом месте шириной метров пятьдесят. Северная, порожистая, бурная. На мост – длинные спуск и подъём. Мост узкий весьма. Машины на нём не разъезжались. Перила – хиловатые. Тянем ГТС-ку. Прошли мост. Пошли на подъём. И оторвался буксир. Лопнул трос. ГТС пошёл назад. Выскочил из кабины, гляжу – он косо ползёт на мост. Медленно ускоряется. Быть ему в речке, точняк. Вдруг вижу: нелепый солдатик бежит к оторве-тягачу. Узнал я его сразу. Механик Хижняков.Выпрыгнул без всякой команды. Я даже крикнуть ничего не успел. Да он бы и не услышал. Наш ГТТ гремит, Печенга под мостом ревёт, в этом месте ещё не замёрзла. Добежал Хижняк в последний момент. Уже на мосту. И ведь остановил, стервец! Скорость ему врубил. А уж, действительно, какой рас…й был.Ладно бы навернулся тягач ломаный с моста. А вот ежели бы с Хижняком вместе? Бог миловал.– Ну, какого ты полез туда? – пытал я доморощенного камикадзе. Он как-то ёжился, личико его – действительно личико, мелковат он был – смущалось. Хлопали белесые реснички. Отвечал, паразит такой, в обычной своей отличительной манере:– А хер его знает, товарищ майор. Чего-то побежалось.Этого «майора» он вешал всем. И старшине, и своим рядовым. В начале службы добавил такое и командиру дивизиона. Получил пять суток «губы» [58] . Но не сидел. Устроится туда было совсем не просто. Мест было мало, а претендентов много.Доложил я Дьяку обо всём. В конце говорю:– Надо бы Хижняка как-то отметить, товарищ подполковник.Посмотрел он на меня как-то тоскливо, тихо молвил:– Я бы отметил… Тебя вместе с твоим Хужняком. Трос-то специально, наверное, гнилой намотали. Зелен ты ещё, лейтенант. Хорошо, хоть все вы с проклятыми тягачами не гробанулись. Ну да у Хужняка ещё есть время. До дембеля. С него станется.

А Феркесену я всё же на крыльце штаба ввернул про этот случай с тягачом. На что мне начальник штаба рассмеялся в лицо: – Эка невидаль! ГТС-ка не на колёсах. На гусеницах. Не шибко и катилась-то. Я б тоже скорость врубить успел.Хотел я спросить Феркеса:– А опосля пошёл бы пистолеты воровать? А? Товарищ майор.Да не спросил. Действительно, был я тогда совсем зелёным. Но случай мне потом предоставился. Всё в жизни переменчиво. Всё. Диалектика…

А эта дурацкая присказка: «Хрен его знает, товарищ майор», пристала ко мне на всю жизнь. До лысины дожил. И неприятности она мне доставляла, и улыбку вызывала собеседников и собеседниц. Улыбку много чаще. И дальше передавал я её встречным. От рядового Советской Армии – Хижнякова. Вечером заступал в караул. С обеда положено отдыхать. По уставу. Командир дивизии нашей, полковник Крапов, эту статью устава нарушил. Хозяйничал он сейчас в штабе и в части. Вызвал меня к себе. Кого хотел, того и тряс. В кабинете Дьяка засел. Его вместе с ушлым нашим Феркесом куда-то отправил. Зашёл, доложил, жду.Поизучал меня визуально комдив. Его видел один раз, издали. Производил он впечатление не безнадёжное.– Садись, лейтенант. Откуда будешь?Огромнейшая наша страна. Сказать, что ты выходец, к примеру, с Таймыра – и нормально, и интересно. Но и только. Всегда, когда я произносил: «Из Ленинграда», чувствовал – город мой меня не оставит. Если я, конечно, не буду творить больших пакостей.И приходилось сдерживаться.Полковник мне:– Молодец! Это хорошо.

Хоть тут-то я не подкачал. Знал, где уродится как бы. А вот интересно: попади я в Таманскую, какое бы отношение поимел? Видимо, не случайно всё ж мимо кассы просквозил. Время не пришло тогда ещё для ленинградцев. Питерцев.

Крап торопился. С минуты, на минуту могут прибыть более высокие. Его, как он Дьяка, отфутболят, в угол поставят. – Комсомолец? – не дожидаясь моего ответа, – В партию не думаешь подавать? Думай, резво думай. Самое время. Поддержу. Но!.. В темпе! В темпе, нам нужно в этом дерьме разобраться. Чуешь? – комдив сделал небольшую паузу.Я закивал. Чего ж тут не чуять? А мне ведь жалко было искренне наши пистолетики. Да и дерьмантин, что вокруг развиваться начинал, мне нужен, как дырка в голове. Я ж не враг себе. И товарищам по оружию. Даже тем начальникам, что без него остались. Павлючина мне, кстати, уже шепнул, что без личных ПМ-ов остались: командир, начштаба, кто-то из замов и ещё. В наряды не ходящие. Их-то игрушки и стояли в самом низу. Совпадение?– Твои мастера-ремонтники на складе часто работали. Мог кто из них? По глупости, что б насолить командиру. А?– Да нет, не думаю, товарищ полковник. Чтоб так серьёзно? Размах больно огромный. Да и ребята все спокойные, работящие. Особенно херово-то никто не выделяется.Полковник поморщился:– Эх, лейтенант. Тут ведь, я-ж чую, и не явный раздолбай руку приложил. А хитрый и скрытный. Да…, а это в сто раз хужее.Помолчал, в угол позырился, мне опять:– Дмитриев, лейтенант, дембельнулся. Хорошо его знал?– Да, полгода, – говорю, – чуть больше. Вроде всё нормально. Очень выдержанный, очень спокойный.Ох, как тяжко вздохнул комдив:– То-то и оно. Бля. Лучше б пьяницей, забулдыгой был. Такому не до хитрожопых планов. Хотя тогда б начальником хер поставили. Вот рогатка-то!Молчу я. Чего скажешь? Заумность ребуса и тяготы от высоты, поста занимаемого, только сейчас стали чуть-чуть до меня доходить.– А солдатики у тебя кто? Все русские? Кавказцев нет?– Нет. Южных людей нет и не было, – осторожно обозвал я детей гор, – Три литовца, два эстонца.– Во! – встрепенулся полковник, – обрати особое внимание. Разумеешь? Думай, ленинградец.Упёрся расширенными глазами в меня Крапов. Хотел передать мне свое волнение, желание быстрее найти вражину. Хотя бы ниточку к нему. И передал он мне боль, тоску свою от, видать, неминуемого краха дальнейшей военной карьеры.Мужик был он ещё совсем не старый.Отвернулся комдив к окну. Махнул на меня рукой:– Иди. Вспоминай. Понаблюдай. Если что – сразу ко мне. Ко мне! Понял. А то сейчас ведь уже налетят архаровцы. Мало не будет. Иди.

Побрёл я служить. В караул. Лёг на топчан. Размышлял. Хотелось комдиву немного высказать. От себя. Нет, вполне доброжелательно. Без негатива. Да не с руки было.Прибалты мои – исключительно работящие и надёжные парни. Из простых работяг и крестьян. Особенно литовцы. У всех ручищи – чёрные заскорузлые тиски. Прилично говорили по-русски. С нормальным чувством юмора. Эстонцы – те скрытные весьма. Все прекрасные водители. Не лихачи.Через полгода совместной лямки, один из литовцев, Гасюнас, сказал мне весьма любопытно, про меня:– Э…, товарищ литинант. Вам незя служить аставаться армия. И начальник Вам большой незя быть.– Это почему же, Гасюнас? – спрашиваю прохиндея с Вильнюса.– Ни получится. С подчинённым водку пить вместе надо. Его водку. Тут же смирна его строить. И дрючить, и дрючить [59] . Ви, таварищ литинант, так ни можишь.Вот ведь, как меня раскусил. Сам себе в том старался не признаваться. Всю жизнь.– Нет, товарищ полковник, в моём взводе на семь девятимиллиметровых механизмов желающих не найдётся. Уверен, – мысленно ответил я комдиву.А Соловей-разбойник?…

Служба у нас была, конечно, шебутная. Одна батарея на месяц-полтора уезжала на боевое дежурство. Охранять небо над военным аэродромом в Килп-Явр. Там же тогда был и гражданский аэропорт. Сарай одноэтажный. Два раза в год – учебные стрельбы на Ладоге. Зимние и летние. Всем дивизионом катались. И ещё местные учения один раз. Или летом, или зимой. В промежутках – дежурства, наряды, ремонт, уборка, бесконечный подсчёт стреляных гильз, шинелей, портянок и т. д. Нервы трепали друг другу по привычке, по инерции. И лень, но случай упускать никогда нельзя. Чтоб не расслабляться.С сегодняшнего позднего вечера стали мы, несмышлёныши, понимать: была у нас милая, тихая житуха. Теперь на нас собиралась дружно навалиться вся дознавательная военная машина Ленинградского Военного округа. И не только.

Поздно вечером стали поступать вводные. Предупреждения. От дежурного по части. Стоял комбат Пелипенко. Дремлю на топчане. Грубо нарушаю устав караульной службы. Вторгается капитан:– Спишь, ненаглядный мой караульный начальник? – безошибочно угадывает, основываясь и на своём опыте, Пелипенко. Время – без нескольких минут двенадцать ночи.– Так точно, товарищ дежурный капитан. Не сплю. Бдю изо всех сил.– Букву «З» пропустил в глаголе последнем специально? Слухай сюда, литер питерский. Сообщили по линии. Вылетел к нам из армии подполковник. Самый главный по караульной службе. Смекаешь? Образования тебе на это хватает?Комбат был очень свойский мужик. Неупёртый и порядочный. Готовился в академию. Очень хотел поступить. «Руки» [60] не имел. К нему в батарею пришёл Мишка Иванов. Комбат первым, естественно отметил, мишуткины способности и каллиграфический почерк. Первым посоветовал его на помощники в штаб. А кто б сам делового взводного вверх толкать стал? Лично я Мишку не отпускал бы ни на шаг, заставлял малевать себя в разных позах: на белом коне, на полях сражений, на Красной площади, в кабаке в Заполярном. Везде.Большой Ус тоже чуть к Пелипке (Пелипенке, то есть) не попал, но раз уж вылетел из Европы, то и у нас на Печенге водворился к самому неординарному комбату – Айкину. Ему прозвище, знамо дело, легко и заслуженно сотворили. Приделали к фамилии русскую народную приставку – «ху». И всех делов.С Айкиным, с одной стороны, было приятно и легко: вытворяй, чего хочешь. С другой стороны – это всё же чревато. Как говаривал бывалый острослов части, замкомандира по хозу, фронтовик, майор Дудник: «Ну на хрена, спрашивается, дураку стеклянный х…, а? Всё одно разобьёт». Глубинный грубо-народный смысл этого шедевра никак до конца (конца, а?) не укладывается в моём сознании. Позже видел карикатуру в книге «Физики шутят». Завлаб с пышной шевелюрой спрашивает у лысого экспериментатора: «Не пойму, зачем вам это?». Перед ним на столе результат – бильярдный шар с тремя волосиками.Всё равно – одни ассоциации.Отвлеклись опять. Кругом! Два шага вперёд, шагом арш!Пилипенко далее слегка напутствует:– Может, сразу, а может – погодя спец в караулке твоей тихой трясти тебя тёпленького начнёт. Что делать – знаешь. А можешь дальше бдеть. Если жить скучно.Пришлось внять трезвому чувству страха. Чего я сделал? Да разгладил тужурку под портупеей, надвинул фурагу до бровей, для понту, да пошёл по всем закоулкам караулки сапогами греметь, да орать:– Встать, всем, бля, быстро, не то «в ружьё» подниму, едет из армии, из Петрозаводска, начальник над всеми караулами СССР, к нам, нас проверять, дрючить, всё убрать, всё проверить, всё вымести, Пелипенка приказал, немедленно, генерал не едет, а летит, отдыхающая смена не спит, читает устав!Перевёл дух. Дальше:– Овчинников! За меня тут. Я посты проверю. Все. И в штаб. Смотри, чтоб всё здесь.Ушёл. Знаю одно. Старики все сейчас же лягут спать. Теперь, правда, в сапогах. Двое-трое салаг будут, еле шевелясь, подметаться, прибираться.

Посты обошёл. В ведомости всё отметил. Честь по чести. Из армии, чай, шишка летит. Первая. Может, на месте кончать будет. Без суда и следствия. Тогда мы ещё не ведали, кто чего стоит. Подошёл я к КПП на свою головушку. Хотел пару слов с Пелипом молвить, а влетел прямо в лапы прибывшим. И были они не узкими специалистами по караульно-сторожевому делу. Скорохваты широкого профиля. Военная прокуратура!И другая неслабая компания. «Особые люди». Ни мы, ни наши начальнички их сперва не различали. Путались в них. Досадные казусы происходили.А сейчас влез я на КПП – там майор, чернявый как сова лесная, с глазами, носом и ушами, к Пелипеке бедному:– Это кто? – на меня совиными своими фарами.– Начальник караула. Мой.Я запоздало представился.– Идём со мной, – бросил мне «совиный».«Прокурор из дивизии», – успел шепнуть мне комбат.Затащил меня в библиотеку. Стоял у нас не шибко большой умный домик. Хозписаря сидели. Взвод связи что-то тёмное с проводами и рациями мухлевал. Взвод разведки делал вид, что занимается радиолокационной разведкой. А вообще Мальский со своим прямым начальником, лейтенантом Меняйло, тоже двухгодичником, тоже из Львова, портвейном баловались. Помещеньице своё освобождали по первому знаку старлея Зайкова.Вот и сейчас Зайков с парой (капитанов и рядовых солдатиков) затаскивали туда какие-то военные зелёные ящики. Туда старался не смотреть. Себе дороже. «Совиный» затащил меня в библиотеку. С этого момента, и до конца моей службы книжек в библиотеке почти не выдавали. Так, изредка. Когда уж невозможно высокое начальство прибывало. В остальное время обосновалась прокуратура. И особисты естественно.«Совиный», как и комдив, явно хотел с налёту, молниеносно врага обезвредить. Своим методом. Ко мне:– Всё знаешь?– Чего всё-то, товарищ майор? – истинно не ведал я.«Совиный» достал беломорину. Медленно разминал, прикуривал. Гипнотизировал меня.Гнусаво протянул:– Та-а-ак. Не хо-о-очешь. Ладно. Всех выведем под микроскоп. Ты кто? По должности.Назвался я.– Это…, кому подчиняешься?– Начальнику артвооружения. Лейтенанту Павлюку.– Так ты знаешь, чего у вас спёрли-то? – закипал он напрочь.– Как не знать, если я…, то есть Павлюк, при мне всё это и обнаружил.– При тебе?.. – охнул майор обалдело.Ясно было. Попал он к нам с бухты-барахты. Ещё ничего толком не знал. Да и откуда? Я у него первый допрашиваемый, видать. Прямой очевидец. Если не более…И тут меня впервой по башке-то моей и стукнуло. Ведь я среди подозреваемых на первых ролях буду!«Сова» чего-то стал шарить по библиотечному столу, по карманам, вниз даже заглянул, мне сказал деловито-торопливо:– Ты в карауле? Иди, служи. Завтра вызову. Под протокол.Побрёл я прямо в караулку. Первый контакт обещал в дальнейшем массу впечатлений. На всю оставшуюся.Можно подумать, что грубый был этот первый прокурорский «следак» (как теперь по TV их обзывают). И не корректно себя вёл. Ой, да ерунда! Добрый, беззащитный «совёнок». По сравнению со следующими своими коллегами и «смежниками».

После первого пробного контакта с «Совой» прокурорской хотел вздремнуть. Своему помощнику, сержанту Овчинникову пригрозил:

– Не будить! Начальник переволнован. После первого допроса. Отдыхать будет. Службу чтоб несли бдительно и тихо. Всех скоро пытать будут. Взапрвду. Уже к КПП и машину пригнали.

Думал просто пристращать личный состав, а оказалось: я – провидец. Какая-то ветвь дознавательская «воронок» мрачного цвета у ворот части поставила. Сменившаяся в 4 утра смена эту радостную весть до нас донесла.

Только открыл рот ещё чем-нибудь испугать этих детей с большими… и с автоматами – звонок. Опять дежурный. Опередил меня и продолжил стращать нас:

– И опять не спи, лейтенант. Звонил дежурный по гарнизону. Подъезжает командарм. Дьяк велел тебе передать. Если в чём-нибудь обгадишься – пожалеть не успеешь. Предупредить тебя не смогу. О таких ритуалах наслышан. Он тут у телефона своего цербера оставит. И прислать никого не смогу. Всех офицеров собираем в кинозале. Отбой.

Это надо же, а? Командующий армией к нам катит. Шутки кончаются. Почин нашего отдельного вызывал горячий отклик.

Не помню уж. Что-то мы суетились. Чего-то переставляли. Помощника сгонял я проверить лишний раз ставший знаменитым третий пост, и второй – артиллерийский парк. Овчинников вернулся. Сказал, что из парка видел: командир и дежурный стоят у ворот КПП, как вкопанные. Да. Будешь стоять, когда… Э-э. Да чего повторяться.

Вот бы нашлись они сейчас где-нибудь в канаве! Счастье-то было б. Как, однако, мало человеку надо. Не сразу это понимаешь. В скором времени узнали мы все, что наивная мечта о канаве, посещала не только наши забубленные головы.

Такого караула ещё не было. Уже утро позднее. Толком не отдыхал никто. Никакая смена. Часов в десять длинный звонок от входной двери на территорию. Пошёл сам.

Мы в небольшой низинке. Стоящий снаружи оказывается немного на возвышении. И всё равно такого я не ожидал. Открываю калитку и … упираюсь носом ровно в латунную офицерскую пряжку. Со звездой. Это генеральский атрибут. Не сразу понял. Оцепенел. Правая рука задержалась с отданием чести.

Велик, ну, велик оказался командарм. Задрал голову, чтоб погон увидеть. Начал:

– Здравия желаю товарищ генерал-лейте…

– Вольно лейтенант, – нормальным голосом спокойно восстановил меня командующий. А я ожидал уж, что будет рокотать. Шутка ли? Такая машинища!

Сзади из-за его подмышки виднелся дежурный мой Пелипенок. Всё по уставу. Он должен сопровождать. А то я не должен был пускать. Честно говоря, я так обалдел, что пустил бы его без звука. Не в кино, чай, про ленинградскую блокаду, где Жукова часовой в Смольный не пускал. Враки всё это.

– Показывай хозяйство, начальник, – всё-таки пробасил командарм и как-то отодвинул меня в сторону, не прикасаясь.

В караулку только глянул с порога. Она его не интересовала. Обошёл участок. При его росте чуть ли не на голову возвышался над забором. Спросил меня:

– Где пост? Понимаешь, какой?

Я указал рукой направление.

– Склада не видать?

Я помотал головой:

– Никак нет. Вон за той сопочкой сразу же. Близко, но…

Командующий сокрушённо покивал:

– Всё ясно. Что и следовало доказать.

Ух, как я внутри обрадовался! Всех выведет на чистую воду командарм. Он-то знает, в чём тут дело.

– Служи, начальник, – сказал мне, уходя.

– Есть, товарищ генерал-лейтенант. Служу Советскому Союзу! – бодро гаркнул я в огромадную спину.

Прибежал в караулку Соловей. Ну ни хрена ему не делается. Главное, ничего не заметно. Рожа такая же, глаза безумные, как всегда, ни больше, ни меньше. Деловой – ой.

– Я, товарищ лейтенант, забираю весь взвод. Приказ командира. И кого повыше. И Овчинникова бы взял, дак он у тебя тут, – возбуждённо хрипло горланил Разбойник, отмечая в постовой, что он рулит на любимый склад.

– Мостики перед и на посту будем срочно, без передыху, ремонтировать, менять, строить, буду ещё в книгах считать, подбивать, уточнять. Ох, бля, и ревизия будет. А мне – что? У нас всё нормаль. Это сейчас вот, бля, спёрли. А в прошлом годе, так у нас с Дмитриевым лишку было. Да-а! Нет ни Макаровых, Боже упаси, неучтённый Марголина [61] , спортивный. Мы его по накладной передали. И приходную, и расходную сварганили. Бакатину. Комбату. Он теперь в дивизии. Зам ПВО. Феркесин знает, подписывал.

Соловей мог долго, без остановки трендеть, но непременно каким-нибудь фактом, как обухом, по башке звезданёт. Вот и сейчас. Но как мне, видимо, подвезло опять. Счастье-то, что этот Марголин не «гулял» на складе при мне. Каким-нибудь боком я обязательно бы вляпался. А зачем Соловей опять болтал мне?

– Всё, всё, всё, на хер, старшина, забирай всех к едрене фене, строй, ломай, взрывай…, – еле отцепился от меня Разбойник. Покатил чего-нибудь ещё вытворять.

Но зачем всё же он мне это лепит? И мне ли одному?

Павлючина припёрся. – Слушай, давай сходим к тебе, в мастерские. Надо мне очень. Найти не могу, – озабочен, дальше некуда, мой самый непосредственный. Начальник.Пошли. Молчалив Вовка. Ясно дело, затюкали.В мастерских у него сейфик стоял. В учебном классе. Так, сейфик – не сейфик – ящик большой железный. Искал, искал. Открывал, закрывал. Чего-то бормотал: на мои вопросы. Потом поведал мне:– Надо жену отправлять. Подальше от этой свистопляски.Помолчал. Ещё изрёк:– Дмитриева назад вернули. Или уже, или вот-вот. Сегодня-завтра должны меня c командиром в Мурманск везти. Прокуроры. На беседу. На очную.

Конца и краю, думал, не будет этому караулу. Дотянул, сменился, пришёл в наше с Поповичем логово. Только собрались чаю попить – бежит вестовой от дежурного. Срочно, к командиру, совещание. Эх, нужно было в Печенгу удрать. Дык спать я хотел больно. Не сообразил. Набилось нас в кабинетик к Дьяку не очень много. Другие оказались шустрее. От евонной вводной все мы немного обалдели.– Товарищи офицеры. Все хотим быстро это дерьмо разгрести. И я, и вы. Уверен. Немедленно отправляйтесь по своим заведованиям. С самыми надёжными из личного состава. Всё прошерстить, всё прошмонать. Завтра до развода мне доложить. И… С этими же надёжными подчинёнными проведите работу. Чтоб всех и всё взять под контроль. И вспомнить, что было. Чего было подозрительного. И следить теперь. За всеми. Вопросы есть?Помолчали все.Не скрывая кривоватой усмешки, Пелипенко начал первым:– Это как это следить? И за всеми. К стрельбам мне надо готовиться. Как я ещё буду следить? Органы есть для этого. Да и потом: не то что мои солдаты, а и сам я не знал, где эти пистолеты хранятся. Мой – в сейфе у дежурного. А об остальных – не моя головная боль.Дьяк, тихо закипая:– Повторяю. Лично вам, комбат. И другим принципиально безгрешным. Не расхлебаем это говно вместе – на Ладогу блядей ловить вам не ездить [62] . Твёрдо могу вам обещать. От имени командарма Володина.– Так пускай сперва поищут, как следоват, у себя да средь своих, – позволил вякнуть прапорщик продовольственный Сычов.Во, как ситуация меняется. Обостряется. Мелкота это чует лучше всех. Впервые услышал самостоятельные слова Сычова.– И спросим, и спросим, а ка-ак же-е. И с Павлюка. И Дмитриев уже задержан, где надо. И с помощника ихнего, начальника мастерской, – скривив и без того мордочку свою, как печёное яблочко, поддержал разгорающуюся склоку замполит. Васька. Коробок. И опять про Разбойника – ни слова! Чудеса.– А как с точки зрения политического воспитания: следить за личным составом, в плане выслеживания и подглядывания – это нормально? Этично? – вовремя решил отвести от меня удар Бориска Попов.– И санкции, и рекомендации и всё есть. И будут. И не позволим. Пресекать, знаете ли. Надо. А вам, лейтенант, ух, как глядеть-то надо, да. Взвод-то у вас совсем не на первом месте. И все старики в новых шинелях. В коротеньких. А молодые в длинных старых, – шипел слюнкой побрызгивая Коробок.– Проведу я работу среди них. Чтоб не брали пример с комвзвода Мальского, – не удержался, чтоб не съязвить, Пелипенок. Если б он знал, кто косвенно к этому приложил ручонку. Пожалел бы меня. Мальца, хорошо, не было сейчас. Теплоты в наши отношения эта шпилька бы не добавила.Причина безудержной активности Коробка ясна была всем. Замполита у нас два. Как и прочих старших начальников. По первому и по второму штату. Коробок совсем недавно обошёл Поливца. Тот где-то в марте отличился. Основные силы наши в окрестностях на учениях скитались. Кстати в районе посёлка Луостари. Там был военный аэродром. Где начинал службу Юрий Гагарин. Мне об этом поведал порторг капитан Тимошенко. Все учения провёл у меня в ГТТ. В нём было просторнее. Пузатый Тимоша спал в центре кабины, обняв горячий кожух движка. Мне, в знак особого доверия поведал:– Во, где твои первые учения идут. Откуда Юрок в космос шагнул. И ты может ещё… в партию тебе надо вступать, готовиться. Смекаешь?– Да у меня зрение не очень, – ни к селу, ни к городу вякнул я.Тимоха не смутился ничуть. Понял это как-то своеобразно:– А на х… в космосе зрение? Там всё ж по приборам. Дык и в армию тебя взяли. И без очков ты. Значит, видишь, что надо. А вон наш Поливец. Он же вообще ни хренюшеньки не видит. Ему и очков-то не подберёшь. А стакан мимо не пронесёт, не боись. Сейчас за командира остался…На счёт стакана парторг не преувеличил. И место командирское не опозорил Поливец.Только дивизион за порог – приехали геологи из Заполярного. Им позарез нужен был ГТТ. В любом состоянии. У нас был. В парке стоял. Подгоревший. Коллеги мои – к командиру. Может Врио наш и подслеповат, но слышит и чует в порядке.– ГТТ нужен? Об чём речь. Защищать и помогать народу – это святое! Через лобаз.Говорили, что «газон» геологов шибко много раз туда-сюда мотался.И Поливец свой рекорд побил. Себя превзошёл. Сутки договор заключали. Потом дежурный по части, старшина Шариф, подогнал к крыльцу штаба задом фургон. Тело Врио командира, помпы по первому штату, капитана Поливцова, тайно увезли на квартиру к нему, домой, в Печенгу. Говорят, что по прибытию, тело ещё сутки «гудело» дома. Уже с супругой. В трудные минуты боевая его подруга Людмила мужа не бросала.Геологи ещё три дня слонялись около части. Дьяк вернулся – имел с ним короткий разговор.Так Коробок вышел на первое место. А Поливец встал за ним сзади. О чём нисколько не жалел. Ходил гордый. ГТТ сберёг. Врагу не отдал. Пока геологи угощали – были народом. Как всё зыбко в этом мире…А когда Мишутка стал приближаться к рабочему месту помначштаба, смог заглянуть краешком в личные дела товарищей офицеров. Иду как-то мимо его каморки. Выглянул он из оконца. Рожа улыбается до ушей:– Нырни ко мне сюда на миг, стенгазетчик ты кухонный наш. Глянь – последняя характеристика наставника политического. Коробка.На курсы повышения его отправляли. Резюме: морально не устойчив, злоупотребляет, по пьяному делу потерял удостоверение личности, не рекомендуется для использования на политвоспитательных должностях.– Только не кому не говори, Вадя. Но каков, а? Только и смогли назначить вторым после Полица. Опыта поднабраться.

Мишенька! Я слово сдержал. Молчал долгие годы. Вот только теперь… хотя, Миш, любой писарь в штабе и почище бумаги в руках испокон века держать мог. А когда Поливца в фургон грузили, юморист майор Дудник присутствовал. Потом мне как-то сказал:– Вот у нас замполиты ведут активное личное профессиональное соревнование. Опыт их, бля, не херово бы шире внедрить. Написал бы ты, да отправил в дивизионку. Слабо, а?Отвечаю я майору на полном серьёзе:– Составить заметку, как вы метко выразились, совсем не херово бы. И вовсе, бля, не слабо. Слабо её напечатать, ёклмн. Без русского матерного будет она нечитабельна.

Совещание у Дьяка закончилось, как обычно. Все сказали дружно: «Бу сделано». А про себя многие подумали: «А почём же это можно один ПМ толкнуть? И кому? Или на водку сменять что ли?»

Знакома нам старая русская пословица: «Утро вечера мудренее». От бабушек ещё, от дедушек. Очень хорошая пословица.

Ни свет, ни заря опять в штаб всех кличут. Пока делал вид, что бегу шибко – размышлял. Над пословицей.

Мудренее. От существительного «мудрость»? Или от наречия, что ли, «мудрёнее»? Заковыристее. На границе с глупостью. А уж в штаб вошёл, совсем другую народную присказку вспомнил. Многие годы спустя, её Довлатов Сергей вложил в уста мальчишке деревенскому: «Поплыли муды по глыбкой воды». Корень тут один или просто созвучие? И в языке нашем «могучем и великом», и в жизни всё путается: ум, мудрость, мýка и мукá (та, что перемелется). А вот тут ещё и они плывут по мутной воде. Ой, не зря столько лет Герасим топит бедную «Му-Му».

Тут вот Мишаня Белый Ус заглянул в бумажки мои, говорит, как слабоумному Герасиму: «Ну, чего ты мудришть, мудила? Проще пиши, не умничай. И Му-Му не трогай. Это – святое». Да. Конечно, я понимаю. Мои муки творчества, как мычание. Их топить следует. На «глыбкой воды».

И в штабе нашем утро было явно «мудрёнее». Вчера поздним вечером Дьяк нас всех строполил на доверительную работу с личным составом. И чтоб утром ему всё доложить! А сегодня командира вместе с начальником штаба увезли. В Мурманск. И Павлючину прихватили. И они теперь там докладывают. Может, вместе с Дмитриевым. Не знаем мы.Нас очень много набилось в командирский кабинет.На дьяковом месте – командарм Володин. Справа и слева от него несколько незнакомых. От майора до полкаша. Петлицы разные. Щит и меч, прокурор один. Не «совиный», новый для меня. В углу у окна затесался старлей Заёк. Значит дрючить нас будут в три смычка: и родная армия, и военная юстиция, и «особые» люди.Генерал-лейтенант выглядел усталым. Можно представить почему. В забытой Богом Печенге, в вонючем кабинетике, на месте раздолбая-подполковника, потерявшего целый мешок пистолетов, вместе с этими вот идиотами, что перед ним жмутся…Наверное, сильно нас всех командующий армией любил. Но держался достойно. Не отнимешь.– Товарищи офицеры и прапорщики, – начал Володин, – Необходимо начать немедленно прочёсывать всю прилегающую к части территорию. Всем личным составом. Свободным от нарядов. Под руководством своих командиров. Начальник штаба убыл. Где помощник?Товарищи по оружию заботливо подтолкнули ближе к столу Мишутку.– Я! Лейтенант Иванов, – ничего ему не оставалось, как в струнку тянуться.– План, график составьте, лейтенант. Через полчаса мне на подпись. Через час приступайте к прочёсыванию. Каждый кустик, каждый бугорок. Обнюхать. В девятнадцать ноль-ноль здесь у меня сбор. На доклад. Всем.Генерал помолчал. Поглядел в стол. Продолжил:– Это первое. Второе: на складе у вас – бардак. Где начальник артвооружения?Вопрос повис в воздухе. Никто не хотел высовываться. Дьяка и Феркеса – нету. Ты, генерал, на их месте сидишь. Вот и разбирайся. Командуй.И Коробок не вякал. С утра-то. Не как вчера, к вечеру позднему. Мудрее стал, что ли?Теперь старшим по дивизиону становился майор Соколенко. Его тоже куда-то угнали. Создавалось конкретное впечатление, что не только на складе артвооружения у нас бардак. Но…Остановимся. А то шире мыслить – это, знаете ли, чревато.Сатирик наш, майор Дудник, принял на себя обязанности в данный момент:– Начарт, лейтенант Павлюк, тоже вызван в Мурманск. Вместе с командиром.– А кто же на складе хозяйничает? – вопросил генерал-лейтенант.Дудник и все остальные уставились на меня. Майор открыл рот, чтоб представить меня. Я открыл рот, чтоб отказаться от такого доверия. Дудник, ветеран, старая школа, грамотно передёрнул:– Заведует старшина Соловьёв. Им командует нач мастерских, но у него нет допуска на склад.– Двойной бардак, – проворчал генерал. – Где старшина?Тут уже Дудник послал знак мне: «Твой ход, салага. Отбивайся».Я зычно заорал, явно громче, чем следовало:– На складе, товарищ генерал-лейтенант. – Порядок наводит.Командарм поморщился. То ли моему крику, то ли нашему общему кульбиту. Отлично разыграно. Все на местах, все пашут, всё в полном ажуре.А пистолеты – тю-тю.– Старшину ко мне. Выполняйте приказ. Все свободны, – закончил командарм тоном, за которым слышалось, как зубная боль: «Тыщу лет бы мне вас не видеть, пидорасы».

– Я тебе выделил полосу за нашими виллами. Склон к Сики-Ёке [63] , – сказал мне Мишутка на крыльце штаба. – Ищи там усердно. Не на сопках же их прятать стали бы. – В Сики-Ёке, думаешь? – обречённо спрашиваю распорядителя безумных макаровских поисков.– Не думаю и тебе не советую. Их с успехом можно было бы искать в Заполярном. В окрестностях кабака. Шансы те же, зато выпить и закусить рядом, – доброжелательно успокоил меня Миха. Начинающий штабной помощничек.

Отвёл взвод к мутной беспокойной японской речке. Начал со всей серьёзностью объяснять задачу, чтоб настрополить, испугать солдатиков, чтоб нашли, кровь с носу… Гля, бежит с красной повязкой, рядовой боец с КПП. По мою душу? Так и есть. – Товарища лентенанта! Срочна, дежурная, звала, – из солнечного Азербайджана защитник!Я ещё подумал, что ж в такое время на КПП дежурный малохольного себе выбрал? Сообразил: все ж разумные в стороны от части сиганули. Искать.Прибыл. Дежурный, начальник связи Гусев, уже пожилой старлей, мне:– Дуй в библиотеку. Живо. Там тебя ждут.– Ведь я ж, как все. На опасных поисках, – для видимости артачусь, время тяну. Кому ж на допрос охота?– Можешь не ходить. В наручниках приведут, – сердечно пояснил мне Гусь.

В библиотеке две компании расположились. Независимые друг от друга. В разных комнатушках. Различать явственно мы их стали позднее. Сейчас метались от одной к другой, потные, с выпученными глазами. Они нас перебрасывали, как баскетбольный мячик на тренировке. Деловито, пренебрежительно. Меня буквально затащил в левую библиотечную каморку старлей Заёк. Старый «особый» знакомый. Сразу стало ясно, в чьи первые рукавицы я поступаю. За столом сидел маложавый стройный улыбчивый майор. Судя по петлицам танкист. Старлей молча кивнул на меня и умотал. Кого-нибудь другого из нас полетел отлавливать. Свой подопечный материал-то знал.Танкист мне панибратски-снисходительно:– Садись, литер, – пододвинул мне пепельницу, – Сам не курю. Ты можешь. Если хорошо беседовать будем. Не боись пока.

Курить я не хотел. Моё счастье, вообще мало дымил. Вечером, перед сном, всю жизнь не мог удержаться. А бросать, всё одно, было через долгие годы очень трудно. Белый Ус может подтвердить. С ним на спор вместе бросали. В море. Он всё время сокрушался: «Тебя, сучок, ведь не проверить. Знаю – ночью смолишь. Спать с тобой теперь что ли? Из-за бутылки «конины-то»? [64] Тьфу!» Конечно, я был далеко не в своей тарелочке. Мандраж присутствовал. Прикиньте: время, место, жизни опыт с «гулькин …». Нет, чтоб обделаться тут у него на табуретке – было ещё далеко. И, кстати, с каждым ихним «задушевным» разговором не я один, все мы «набирались» от них же наглости и чёрствости, что ли?Значительно позднее я стал понимать, что было для нас великое счастье: «Они нас не били!» А то о какой бы нашей смелости говорить?

А тут я даже захмыкал: – Так, а чего бояться? Я вроде ничего плохого не делал.Теперь майор резко построжал:– А вот это мы ещё поглядим. Павлюка уже увезли. И Дмитриева взяли. Чуешь, кто следующий?А может ещё и будут бить? Рано я радуюсь-то. Я, и правда, стушевался:– Так, а за что? Этот сарай, эту каморку и ящик с пистолетами я в первый раз увидел. Я о них и не знал даже.– Да. И большинство, все почти, в части вашей не знают этого. А ты, Павлюк, Соловьёв и твои солдаты знают. Немного вас. Посвящённых-то. Ты зачем тогда на склад пошёл?Во! Я изумился. Думал, им всё известно и понятно. Тогда ещё не догадывался, что требуется следователю: всё с ног на голову переворачивать, переиначивать, не доверять, запугивать, путать, врать и т. д. Чтоб подозреваемого, то есть меня, с дерьмом смешать и признаться заставить.Начинаю я растолковывать про себя сермяжную:– Да на хер бы мне этот склад и нужен. Стволы мне Павлюк показать должен был. Перед учениями. Мне их, проклятых, вывозить…Майор мне резко:– А мог бы не пойти тогда на пост? Отказаться, отговориться?– Да вообще мог. Просто не явиться. Да и все дела. Время уже позднее было. Служба кончилась.– Во! – прямо в лицо мне «вокнул» танкист и откинулся на спинку стула. Торжествующе.И продолжил вкрадчиво:– А пошёл. И данные есть, что мог бы в Заполярный поехать. В кабак. Так нет! На склад с оружием тебе интереснее было. Нужнее! А?«Так, бля, – подумал я, – Чего и следовало ожидать. Начинаются гонки. Кто быстрее. Чтоб настучать».И в общем-то грустновато я отвечаю:– И на склад мне не хотелось переться. А и в кабак с Мальским ещё более того. И денег у меня было – кот наплакал, да и сам он мне как-то…– Во! – опять с любовью воскликнул танковый особый следователь, – И к товарищам, говоря твоими словами, относишься ты херово. Мальскому лейтенанту шинелку укоротил, мне б так попробовал! – майор очень уже всю мою подноготную изучил гнилую [65] , – Рукодельник ты наш, – добавил он.Но уж тут-то танкист не знал, что выражается словами моих родных и близких. И это внезапно меня успокоило. Все мыслили, все мы чувствуем, все друг друга донимаем одинаково.Через долгие годы, дочка моя Настька, мне скажет: «Опять батя наш рехнулся. К старой куртке новые карманы пришивает. Рукодельник наш».А особист ещё меня уел:– Вот и деньжат у тебя маловато. А они нужны. А надо загнать что-нибудь. А что? А пистолетики-то, а? Почём один макаров-то, а?Молчал я совсем. Чего мне сказать-то было? Уже смотрел грустно и тупо в библиотечный угол.Вместе помолчали.– Ладно, иди, литер. Думай. Это только начало.Уж в этом я не сомневался.

Только побежал на Сики-Ёкин пляж, ну думаю: взвод меня встретит радостью. Пляшите, мол, товарищ лейтенант. Нашли! Нет. Не выгорело мне. Даже наоборот. Завернул меня посыльный обратно. Уже более-менее разумный.– Извините, товарищ лейтенант, не успел вас перехватить на выходе. Опять требуют. Немедленно.В другую комнатушку меня запихнули. К капитану теперь. Щитом и мечом отмеченному. Невзрачному мучному червю. По повадкам. Совершенно ко всему безразличному. Ко мне, к солнечному дню за окном, к нашему ЧП, к чистому воздуху.Курил беспрестанно. Я сел без предложения. Ему было глубоко наплевать. Похоже, я мог бы лечь на пол у его стола.Он задавал монотонным голосом короткие простые вопросы. Кто я, откуда, куда пошёл, где стоял, а куда тот ушёл. Я тоже вяло, убого отвечал. А он очень длинно и долго писал. Я чуть со стула не упал. Засыпал. Забыл о времени.Забыл, что надо было пожрать. Закончил – дал мне читать. Листов шесть-восемь накатал. Мелким почерком. Очень подробно и очень скучно. О том, как мы ходили в тот злополучный вечер. Читамши – чуть сознание не потерял. Убей – не помнил я через пять минут уже, о чём он сочинил. Подписывал каждый лист. Первый раз в жизни.Вышел, пошатываясь. Пошёл в столовку поужинать. Последним. Ел перловку с селёдкой. Перловку – помню. Селёдку – помню. А как ему отвечал и что он писал – не помню. Гипнотизёр хренов. Два дня после этого не курил. Пропах его беломором поганым.

У штаба толклись однополчане. Как в прострации, хотел идти к дому. Меняйла неунывающий окликнул меня чрезвычайно заботливо: – И куда ж ты мимо-то шагаешь, лейтенант? Тебя все ждём. Думали уж позвать, да командарм отговорил. Ничего, говорит, подождём ещё, сейчас должен подойти сам. Наконец-то. Совсем заждались.Всем было лень даже хихикать. Так, глянул в мою сторону кое-кто. Подрулил я к штабному крыльцу. Стали втягиваться внутрь.В командирский кабинетик набилось нас ещё больше, чем с утра. И если утро было мудрёное, то вот каким выдался вечерок.Всё совещание я не помню. Вернее смутно. Кроме ярких деталей. Командарм сказал:– Поиски вокруг произвели. В первом приближении. Результаты – ноль. И хорошо, и плохо. Нашли, конечно, кое-что попрятанное. Сапоги с консервами. Это вокруг любой части. Чаще надо шерстить. Забота замов по тылу. Если это не они сами.У майора Каминского слегка афишу перекосило. Чего-то ещё вдалбливал генерал. В первую же паузу вклинился подполковник незнакомый. Слева сидел от Володина. Артиллерист. Всю жизнь помнить буду. Спокойно, чуть посмеиваясь, в упор на меня глядя, сообщает:– Товарищ генерал-лейтенант, просим обратить особое внимание. Все выполняли ваш приказ. Прочёсывали с личным составом. И только начальник мастерских своих подчинённых бросил. На весь день. А район ему был выделен очень интересный.Так меня не мордовали никогда в жизни. И за что?Задыхаясь, спотыкаясь, пытаюсь начать:– Това-щ, ген-рал лен-нт, дак ведь меня…Прямо, как мои литовцы или азербайджанцы из хозвзвода. Заикаюсь. Забыв родной язык. Хорошо, молоденький был. Сейчас кое-где читаю, как седые генералы, случалось, выпадали плашмя из высоких кабинетиков, с инфарктами. После таких вот примочек.Командарм меня не стал и слушать. Поднял ладонь, чтоб я заткнулся. Что я и сделал. Замерев с отвалившейся челюстью.Говорит Володин спокойно, поморщившись, как от прикосновения к чему-то противному:– Вас, лейтенант, государство призвало служить ему. На два года всего. Так извольте выполнять свой долг, как положено. Чтоб такого больше не было.И всё!Как забыл про меня. А подполковник на меня зырится, лыбится глумливо.Стоял, потом обливаясь. Совещание кончилось, все в коридор – на выход.

Коробок один, придурок, не забыл про меня, за локоть ухватил, мордочку свою окрысил, слюной побрызгивая, кричит, чтоб все слышали, мимо топавшие: – А я вот вам, лейтенант, не генерал Володин, командующий. Я вашему отцу напишу. Скажу, как ты тут позоришь, понимаешь. И матери…Хотел я ему в глотку вцепиться. Заколотило меня с огромной частотой и амплитудой. Ангел-хранитель сберёг. Почти заорал ему в мордашку:– Если ты, сука, родителей тронешь – убью, на …! Завтра мне в караул. Шпалер получу и патроны! Запомни, сука.И амба. Больше Коробок меня до конца службы не цеплял. Как забыто.

На крыльцо вылетел. Поздно. Все уж разбегались. То, что меня оприходовали, было шибко замечено только мной. Для остальных это – комариный писк. Большой разбираловки-то не было. Даже не интересно. Дудник вышел на крыльцо. Мне, трепыхающему, подмигнул:– Не ссы, лейтенант. Всё сено-солома.– Ка-акая солома? – не включился я.Майор снисходительно, уже уходя:– Ну, семечки. Какая разница? Только у нас уже не семечки, не цветочки даже. У нас уже ягодищи, вот такенные.

Поплёлся я в домик наш. На выходе у КПП, снаружи, у шлагбаума стоит подполковник, меня только что обработавший. Поманил пальцем. Фурага у него надвинута на самые брови. Глаз не видать. Подбородок вздёрнут победно. В уголке губ спичинка. Мне тихо, как заговорщику, выдаёт: – Понял, лейтенант? Так надо. Не булькай кипятком, а примечай. Дело-то, вишь ты, какое непростое. И всех, и тебя ещё освещать будем. Гляди.«Газон» подкатил. Он в него влез. Свалили.

Выпили чаю с Поповичем. После прочёсывания окрестностей, разбора кто как отличился, после моего несомненного лидерства в этом процессе, после того, как «те, кому надо» умотались по своим секретным делам – сидим дома. Курим. Я один смолю. Боб никогда и не баловался. Спрашиваю его:

– Скажи-ка мне, мудрая черепаха Тортилла. Зачем меня эти ребята таким вот образом на цугундер взяли [66] ? Нужно было проверить меня? А в чём? И почему меня?

Черепаха почесала в затылке, зевнула.

– Гордись, мудила. Ты ведь не только в числе самых подозрительных. Это ясно. Вас всего четверо-пятеро. Но тебя они, стало быть, и самым умным считают. Подчёркиваю: умным. А не хитрым. С такой мордой не бывают. С новгородской.

Я обескуражился. Не обиделся, нет. А, именно, маленько омудел:

– Ладно. Сочли меня таким. А на хрена злить-то?

– Ххе. А если шпалеры у тебя, тебя «зацепили», у тебя нервы сдали, ты один «достаёшь из широких штанин», начинаешь отстреливаться, и – готово! Преступление раскрыто, – любуясь исключительно собой, подбил логические звенья Попович.

– Да, если я такой умный? Да, пистоли у меня, да разве меня на такой голый понт возьмёшь? И почему из «широких штанин»? – возмутился я Борькой, как и всей компашкой тех, «кому надо».

Не знаю, не знаю, – стал терять всякий интерес к дедукции, мать её за ногу, Боб, – Это я так думаю. А они может совсем по-другому. Может, они тебя проверяют шибко серьёзно в других целях. Хотят дать задание. В тыл тебя забросят.

– В какой тыл? – заорал я, – В задницу они меня забросят. Вот куда. Или уже.

– А что? Неплохое место. Для начинающего агента. Я пошёл спать. Утро вечера…

Меня слеза прошибла:

– Вчера кто-то мне уже так накаркал. Давай, ты теперь. Поглядим на завтрашний денёк.

С утра меня взял в оборот опять новый «щит и меч». Упитанный, простоватый с виду майор. Судя по клюву и загривку, не любитель выпить и закурить. И протоколы, в отличие от вчерашнего капитана, тоже составлял через силу. А может у него такая манера была? Стиль. Не понял я. И по вопросам он скакал: – Кроме ефрейтора Горина и рядового Фуряева, кто ещё на складе тогда работал? А кто мог, но не хотел? А хотел, но не мог?– А кто ещё хотел должность начартвооружения занять?– А жена Феркесина знала, где пистолеты хранятся? А почему вы не знаете, знала она или нет?– А вот кто ключи от склада давал? Дмитриев или Павлюк? Как это Павлюк давал, да вы не взяли?– А Феркесин зачем вас с собой взял на другой день на складе ковыряться? Вы ему посоветовали печать срезать и забрать с собой?– А старшина Соловьёв вам чего-нибудь предлагал со склада из излишков? Так-таки и ничего?– Почему только ефрейтор Искам и рядовой Сущенко ездили в отпуск? А вы сами во Львове бывали?– Куда Феркесин дел срезанную печать с отпечатком пальца? Как это вы не подумали и согласились лезть рукой в шкаф с пистолетами?И т. д.Написанный майором протокол читал не внимательно. С ужасом представил: месяцами сидеть в камере, ходить на допросы… Всё подпишешь, лишь бы быстрее в зону, на лесосеку.Хотел уходить. Время опять к обеду. А майор меня тормозит:– Погодь-ка. Пойдём вместе. Хозяйство покажешь. Туда-сюда. Где какие замки, что опечатываете.Около часа водил его. Тоже, как с вопросами, кидался в разные стороны. В ангаре мастерской вдруг спрашивает:– А ефрейтор Искам здесь? А ну, подь сюда, Искам. Лейтенант, ты свободен. А ефрейтор – за мной.Искам, как сейчас помню, Виктор – немец. Из Поволжья. У нас в части их было человек десять. Все очень приличные бойцы.Я покатил в столовку.

Вечером заступать мне в караул. Нужно, чтоб меня Борька запер снаружи. Якобы меня нет. А к разводу отпер. Или можно через чулан, чердак, другую квартирку выйти самому. А пока зашёл Мишка. Принёс немного новостей. Из штаба. Не для общего пользования.– С чего начать? С главного или с мелочей? Обычно спрашивают: с хорошего или с плохого? Ну, у нас хорошего нет и не предвидится.– Начни издалека, – предлагает Попович, – И постепенно приближайся к полной ампутации.Мишка успокоил:– Наркоза нет, сейчас резать не будем. А издали – пожалуйста. Комдив запретил нам отпуска. Вот они и скрылись вдали.– Продолжай, добролюб ты наш. В Заполярный-то хоть не запретят? – подал голос я.– О! А это идея. Мой начальничек ужесточить режим желает с целью нахождения своего личного оружия, – издевается Мишутка над нами.– Только не от себя этот почин выдвигай. А то начпрод тебя отравит, зампотех тягачом переедет мёртвое тело, нач твой штаба от тебя откажется, мы твои эстампы все растащим, на твоё место Гарбузёнка выдвинем, – радостно даже, выдал Боб.– Гарбузятина писать не умеет, – Мишке скучно было в каморке штабной торчать. Его ещё не начали допросами пытать. Вот он и развлекался. Над нами.– Мы за него по очереди марать бумажки станем. Однако отвлеклись. Ещё чего поганого принёс, крыса штабная? – любовно продолжил сбор слухов Попович.Мишутка – молодец, конечно. На «крысу» внимания не обращал. Знал, что всё проходяще. А с таким, как Феркес – всё одно, что медведю лапу жать: страха много – удовольствия никакого.– На Ладогу или не поедем, или в последнюю очередь. В начале сентября, – добавил ПНШ.– Зашибись! Бутылки пустые по всему полигону собирать. И девки непотребные – все наши, – болтанул я, чисто не думавши. На стрельбы-то хотелось.Не стрелять, нет, Боже упаси. В Ленинград ведь съездить лишний раз, о чём речь?– Ну, ты-то, выдающийся наш, можешь не беспокоиться. Особо приближённые к ЧП, вроде тебя, тут останутся. Такое есть пожелание. Уж и не знаю, от кого исходит, – постарался сразу же успокоить меня Мишутка.– Тады – «ой», – стало очень тоскливо, но надо чего-то бодрое болтануть, – Записочку передадите в Питер. Одному пареньку. Он у меня подругу «увёл». Клариссу незабвенную. Будто я, начштаба, предупреждаю его. Пусть шпалеры перепрячет понадёжнее.– Знал, что ты умом-то, не очень. Однако, чтоб до такой степени… Иди спать. Вечером свой шпалер получишь – так гляди, не балуй. И перестань каждый раз его смазывать. Уже интересуются. «Те кому надо», – это Борька прервал наш диспут, – Пойдём, Мишутка, к тебе. Запрём его снаружи.

Стою на плацу. Идёт развод. Дежурным заступает опять Пелипенок. И весь состав караула его. Мои продолжают на складе изображать наведение марафета. Естественно, под началом Соловья. Майор Дудник, конечно же, обозвал это насилованием Му-му. Ещё добавил из своего богатейшего армейского опыта. Войну он закончил в Польше. Потуги на складе сравнил: «В Варшаве хотели улучшить работу публичного дома. Ремонт, занавески, музыка,… Старый еврей их вразумил: пока девочек не смените…» Этот случай Дудник рассказывал уже второй раз. В первый раз Гарбузёнок, с присущей ему деликатностью заржал:– Мой папахен тоже в районе Австро-Венгрии ногу потерял. И мне этот самый анекдот рассказывал.Майор не зря отшагал пол-Европы. Его смутить было труднее, чем Соловья-разбойника.Отвечает Гарбузёнку:– А твой батька в каких войсках служил? В автобате? Так это он и был, значит? Совет давал пани Зосе. Бандерше. Я ж его там и встретил. Во, бля! То-то я всё думаю, на кого, ты лейтенант, похож?

А развод тянется своим чередом. Мне менять Малька. А с ним всегда стрёмно. Он как-то с первоначалу самую заурядную распространённую херню с ПМ чуть не выкинул. Стал забавляться. Затвор передёрнул. В канале – чисто. Хотел «щёлкнуть». Я оцепенел. Не знаю, чего его удержало? Мои мыслишки прервал посыльный с КПП. К заступающему комбату. Меня, мол, требуют. И отказываться от приглашения не стоит. Пелипок пожал плечами. Мне:– Шагай. Мой сержант, твой помощник примет караул. Будет тип-топ.Ясно дело, я – в библиотеку. С тех пор на предложение, «сходить в библиотеку, прочитать пару книжек», думаю не о портвейне. А о библиотекарях. Которые меня там ждали в те времена.На этот раз компашку возглавлял подполковник. Пока не знакомый. Опять танкист. Очень смурной. Абсолютно лысый. С вислыми боксёрскими плечами. Всю дорогу сверлил меня взором. Не мигая. И молча.Вёл задушевную беседу военврач. Майор. «Лечить будут», – тоскливо подумал я. В бытность мою в военмедакадемии приходилось слышать. Да и видел. Как самые гуманные на кошках бедных диссертации себе кропали.Третьим присутствовал наш старлей. Его в первый раз привлекли.– Знаем, куришь, лейтенант. Угощайся, – предложил мне врач, доставая из кармана бело-красное «Мальборо».Ну и ну! Начало семидесятых. Край СССР и планеты. НАТ-ы рядышком. И майоры Пронины передо мной на стол – пжалста! Кури, Вадя. Ихние.Это я сейчас так стебаюсь. Тогда мне было просто очень грустно.– Да, у меня, вот. Свои, – достал из галифе мятую «Шипку». Кстати, отличные были сигареты, – Боюсь кашлять стану.Закурили. Я-то точно. А вот они – не помню. Мальбору они не запаливали. Точно. А старлей тянул Беломор. Нет. Экзотику капиталистическую не могли тратить. Выдавать им их должны ж под отчёт.Майор открыл ящик письменного стола. Достал пистолет. Макарова. Положил перед собой. Все глядели на меня. Помолчали секунд пять-шесть. Лечащий врач говорит. Спокойно, дружелюбно:– Ну, что, лейтенант. Оружие любишь, знаем.Пожал я плечами:– Ну. Люблю. И что?– Чистишь часто. В карауле. Другие только сапоги чистят. И то носки. Задники у всех грязные.Я покосился на свой левый каблук. Да. Грязноват.Майор продолжил обо мне:– И у сослуживца одного просил. Из дома привезти. Наган. Закопанный.Ну, ясно дело. Уже идёт во всю широкий опрос. Прочёсывание личного состава. Прекрасно помню. Из «Заполярного» в автобусе ехали. С зампотехом лейтенантом Размазовым трепались. Он родом из каких-то уральских или яицких казаков. Я спросил, умеет ли шашкой махать. Он сказанул, что из пулемёта тоже. У них там попрятано, позакопано всего. Ну, я и не упустил случая. Языком-то:– По экспедициям буду мотаться. Поедешь в отпуск – привези. Я тебя в Питере с девушкой познакомлю.У Размазика вопрос этот стоял весьма актуально.Ну, чего тут ответить врачу-душеведу? Молчу. Сокрушённо.– Ты вот что, лейтенант. Чего жизнь-то портить? Много на тебе сходится. Давай, признавайся, лучше будет. И оружие дома было. С войны, а? Давай. С кем не бывает?Во! Всё знают, всё ведают. Где-то, кому-то, точно и не помню. Хвастал. Батька с войны привёз. В оттоманке хранил. Два ТТ новенькие. Мамаша на помойку выбросила. Крёстный, дядька Мишка подтверждал: «Эх, дура Катька – твоя матка, на помойку такие машинки!» Сокрушался. А как я-то переживал. По сю пору. (В последние годы – особенно).Чего уж тут отрицать?– Ну да. Ну, хотел бы. Но – один! Дорогие товарищи, зачем мне семь-то? – воззвал я к трибуналу. Особому.Помолчали.Майор крутанул пальцем ПМ на столе:– Один? Да. Такой бы?Я с отвращением скривился:– Больше уже не хочу. Не то слово. Мне сейчас и мой-то осточертел.Хлопнул себя по правому боку. Где в кобуре – мой, штатный. С двумя обоймами.Повисла некоторая пауза. В тишине библиотечной. До меня стало доходить…Я сидел к ним левым боком. Как вошёл. Справа они меня и не видели. Врач скосил один глаз на старлея. Тот выпучил оба. Старшой подобрал свои могучие плечи.«Ну их на хер, – думаю, – Надо стравить пар-то».Жалостливо извиняюсь:– В караул я заступаю. Да глаза б мои не видели. Ни склад этот, ни стволы с пистолетами.Сейчас бы им пожаловаться. На самого себя. На дурака. Мог бы в Кремле служить, так нет же… Напросился. Сам.Махнул я рукой. Машинально. От безнадёжности.Старший подал голос. Впервые. Задумчиво:– Да-а. Семёрка тебе, пожалуй, ни к чему. Ну, идите.И вдруг рассмеялся довольно зычно:– Пистолет ему свой дать почистить, что ли?

Ночью не тревожили. Допросами. Отстоять дали спокойно. В ночном карауле. Дрых я (между нами говоря).

Утром зашёл Павлючина. Вчера он приехал. Я его не видел ещё. Отпустили, значит. А иначе как мне? Кто служить-то будет? Мне вчера ведь вечером в библиотеке весьма вдумчиво втолковали. «Те кто надо» втолковали. Ну, ошибся. С кем не бывает? Отдай и, как говорится, «я всё прощу». Они ж не будут зря болтать-то.

Склад открывать свой Павлюк собирался. Вот. Значит, и на должности оставили. Об этом всём я и решил спросить у Володьки:

– Ну, как? Отдал шпалеры?

Павлючину ничем не пробьёшь. Представляю, как с ним мучаются на «беседах».

Спокойно чуть скосил на меня взоры свои под толстыми линзами:

– Шуточки у тебя.

О! Кстати. Приказ Дьяка никто ж не отменял: за всеми следить, всех просеивать. А чем мой начальник лучше? Ведь он со мной ни единым предложением, ни единой мыслью после кражи этой не поделился.

Так что я, шутя. Продолжаю:

– А Дмитриев, как? Тоже не вернул ни хрена? Его тоже отпустили?

– У него багаж вскрыли. Нашли окуляры от ПУАЗО [67] , – сообщает мне, не моргнув, начальник.

– И тоже отпустили? – поражаюсь я.

– Они списанные, – презрительно бросил мне Павлюк.

Пошёл на любимый склад. Вроде без мешка.

Дьяк и Феркес тоже вернулись. Всех отпустили, стало быть. Значит, бурение продолжается, расширяется, углубляется. Однако из караула на «беседы» впредь не дёргали. Меня лично. Других – не знаю. И крутился-вертелся у нас постоянный конвейер. Из библиотеки в клуб, потом в кабинет зама какой-нибудь. Два-три раза в день – стало обычным распорядком.Сменился, пришёл домой. Развесил портянки. Попович дал чаю. Интересуюсь без задней мысли:– Дмитриев окуляр от ПУАЗО к себе во Львов экспортировал. А чего бы нам с тобой прихватить?Сам пишу в настенный «дембельский» календарь коротенько пережитые сутки. Борька обещал сгущёнку дать с ложки. Он с ней дружил. Даже варил её от избытка чувств. Однажды варил, заснувши. Все стены на кухне чтили память двух банок.Назидает мне снисходительно однополчанин-сожитель:– Не знал бы тебя, облупленного, счёл, что приглашаешь тоже вывезти награбленное. К примеру, эти самые. Из великолепной семёрки. Но ты их не мог попялить. Столько. Я твою рожу помню тогда. На складе. Измученную. Было на ней написано: «Да куда же столько-то?» Один бы ты заныкал. При твоей болезни к детским игрушкам. Так что – молчи уж.Только я рот открыл о «беседе» с «Мальборой», пришёл Мишутка. Прямо с порога:– Чай хлебаете, лентяи-геофизики? А рюмку выкатить, слабо?Борька, хоть и употребив сгущёнки, пошёл навстречу весьма неожиданному мишкиному предложению:– Как расценивать ваш демарш, товарищ начальник? Деректива Генштаба?– Сам не знаю. То ли в шутку, то ли нет. Сами решайте.Зная, что по пустякам Минька даже заикаться о спиртном не станет, говорю сокрушённо Бобу:– Как нас там волшебник штаба обозвал? Лентяями и геофизиками? Я – лентяй. А ты, стало быть? У тебя и «Разведочная геофизика» под подушкой, как жила рудная залегает. Вот ты и идёшь в чулан на поиски. Полезной спиртовой жидкости.Я давно нащупал «слабое» место бобовое. Спросишь его, к примеру: «Слышь, ты, справочник геофизика. Напомни-ка. Гамма-каротаж [68] как делают? Вниз по скважине или вверх?» С чувством юмора у Поповича – нормаль, он будет рад поржать, но дальше из него можно верёвки вить.Принёс добытчик пузырь. Чистого. Сели. К инициатору-зачинщику предельно нежно обращаемся:– Внимаем. Излагай. Оценить ручаемся.– Скоро все узнают. Но вы первые. Приближаемся к наивысшей точке. Командующий округом! Генерал-полковник Тавров! Нас посетят, – Мишутка не был любителем помпезности, но постарался выжать из ситуации максимум.Мы на секунду замерли.– В одном ты прав, штабной посланник. Клюкнуть надо. Не за приезд, конечно. Когда ещё удастся? – Попович не зря с учебниками дружил. Даром это не проходит. Мыслил грамотно.– Это всё? Или ещё чем полоснёшь? – судорожно глотнув воды, еле отдышавшись, решил сумничать я.– Чует, ох, чует, проказник, – теряя напускную деловитость, мягчел ПНШ, – Данные агентурные есть. Всех нас в части соберут. Через день-два. А тут, – Мишка рукой весело махнул вокруг себя, – Осмотрят. Всё!– Это как? Обыщут, что ли? – Оторопел сожитель мой. Геофизические справочники о таком действе сведений не представляли. Понималось с трудом.– За что купил, – лаконично отрезал штабист наш.И за это мы тоже шлёпнули.– Ты бы стенгазету свою убрал, репортёр Сика-ёковый. От греха, – душевно присоветовал мне Миха. И смахнул слезу со щеки.– Не-е-ет. Почему это? Мне нравится. Он правду там отличает. Про меня и про нас, – ещё более задушевно воспротивился Борька. – Я в моём дембельском только даты чиркаю. А тут…Боб не мог высказать, что хотел. Я тоже.Но к общему мнению мы пришли. Прилично набравшись. Командующего округа решили встречать цветами. Если он пришлёт нам телеграмму.

С утра капитан-прокурор к себе завлёк. Во второй раз. Я-то по дурости ему: «Здравия желаю, доброе утро, как здоровьичко?…» То есть: я вас помню, мне очень понравилось, всегда рад, если вы меня опять, значит и вам тоже… «Мучному червю» это всё было глубоко по… Или совершенно до… Стал он меня нудно и с повторами расспрашивать об оттисках на пластилиновых печатях.Я возник:– Так рассказывал всё уже в прошлый раз.Червь невозмутимо:– Может, кому-то другому и поверил. Потрудитесь отвечать мне.У меня ум за разум заехал совершенно. Хотел ему рассказать толковую версию, что мы накануне с Бобом перед сном выстроили. Да он меня заколебал. И версию я забыл, и плюнул. На добровольную помощь следствию.А он меня ещё мордой по полу возил-возил. Кто да за что наградил? Подчинённого моего Искама отпускал? А я уже и Искама этого вспомнить не мог.До обеда тянулась эта пытка. Дольше!

Я пришёл в столовку почти последним. Чего-то там слопал, уходить,… хвать, а моей фураги-то и нет. На вешалке в предбаннике одна висит похожая, но не моя. Околыш чёрный, размер подходит. На этом сходство кончается. Да что я, свою фурагу не узнаю, что ли? Схватил за локоть подавальщика. Рядового из хозобслуги. Енукидзе какого-то, что ли.– Слышь-ка, это, ты. Не видал, мою фуражку тут, никто не схватил, а?Сам как дурак в руках держу чужую.– Так, а эта и есть, а таварищ линтинант? Эта что плахой?И чего ему объяснишь? Самому было просто глуповато.Напялил. Пошёл. Так ведь главное! У этой козырёк был, ну…, ну, как сопля. Мягкий и липкий.Хотел начать поиски по части, да меня – в библиотеку.

Ба! Сегодня день встречи старых знакомых. Майор. Улыбчивый, что о шинельке Мальца расспрашивал. Правда, я сейчас шутить не настроен. Озабочен своей фуражечкой. У них наверняка у всех своя специализация. Этот начал опять потусторонние темы затрагивать.Да как в Печенге служится? Жениться не думаете? В кадрах остаться не хотите? Родители живы, здоровы? Книжки читать любите? В институте-то неровно вы учились. Из пистолета часто стрелять приходилось или редко? Зрение у вас не ахти, а чего очки не носите? В институте о вас отзывы неплохие, а тут в части противоречивые. Почему начальником мастерских согласились стать? А после службы, чем думаете заняться?И вдруг, бах!– А вы знаете, что они пристально вас изучали? – майор перестал быть улыбчивым. Замолчал, ощерился на меня.– Что? Кто? – понимаю мозгами-то, что опять «эти, кто надо» пинать начинают, приплясывая, меня разглядывая. А всё равно страшновато ведь.Молчу. Очередь моя: глаза выпучить, челюсть отвесить.Не знаю, удалось ли ему, чего хотел, но рожа довольная. Подвинулся ближе ко мне. Успокаивающе, доверительно и тихо:– Рядовой Баландин. Его группа. Помнишь такого?Откинулся на спинку стула, обомлевший.Помню, а как же. Зимой, в феврале, наш воспитатель, старый Заёк, с каким-то ещё заезжим «коллегой» быстренько из третьей батареи трёх солдат, что ли, «перевели» от нас. По разным частям. Книжки читали по ночам. Баландин этот в библиотеке ошивался. Из Московской области был. Учился где-то, да вылетел.– Баландин? Меня? Да с какого х…? – сам уже сокрушаюсь: «Ну, едрёна вошь, опять ты, мудила, не знамо где, вкапался во что-то».– А вот, глядите, – майор подмигнул, точно помню, достал маленькую записную книжечку. Бумажкой заложенную. Читает мне: «Лейтенант. Начальник караула. Институт. Сессия. Устал. Видение. Двойник».И мне тихо. Торжествуя, но книжечку близко не показывая:– А? Чувствуете? А вы говорите. Можете объяснить?Хоть стой, хоть падай. Уж в который раз. И полегчало мне, и поплохело.Начинаю объясняться. И чувствую, что жалобно, и ничего с собой поделать не могу.– Ну, как же не помнить? Прекрасно всё помню. Я – начкар, состав весь батарейный. Баландин этот очень разумный паренёк был. Просил про Ленинград рассказать. Слово за слово. Он фантастикой интересовался. Я ему случай из жизни выдал. Да приплёл кое-что.В сессию одурел, мол, вконец от теормеха. Иду по набережной, поздно. Январь, снежок, напротив Зимнего. Навстречу. Двойник. Позже прочитал у Паустовского. Такой же случай. Двойник его, Паустовского, в ужасе был. Пленный пацан, в колонне шёл. Так всегда бывает, говорят: одному – страх, другому – хоп што.Я перевёл дух. Майор глядит на меня. Не мигая.Решил ещё долить истинной правды:– С дружком моим в институте был случай. Такой же. В очереди за билетами в кино. В «Октябрь». Стою, говорит. Впереди парень. Затылок у него какой-то странный. Вроде видел где. Парень начал ёжиться. Оборачивается – я! Дружок мой расхохотался, а тот убежал. Обоссавшись. Спросить можете. Сл…Хотел сказать: «Славку Буева спросите. Не даст соврать. С ним было».Да во время спохватился. На хрена приплетать. Затаскают ещё. Не обрадуется Савва. И ещё потом подумал: «А, ну как наврал мне Савва? И от всего откажется. И так я в дерьме, а тогда…»Замолк я окончательно. Смотрю на дознавателя своего затравленно. Он на меня глядит. Взглядом остановившимся. Будто, где витает.Слегка тряхнул головой майор. Как от наваждения освободился. Но выдержку не теряет. Школа есть школа. Меня назад возвращает:– Ладно. Х… с ними, с этими двойниками. Тебя послушать… А за группой этой мы понаблюдаем. Вернее за членами её. В разных частях они ж теперь. И за тобой, лейтенант, тоже. И до чего ж ты непонятный человек! Ну, везде, куда ни плюнь, в тебя попадёшь. Тут ты. Рядом.

Он ничего не записывал. «Те, кому надо» никогда ничего не записывали. Писали только прокуроры. Убрал блокнотик, мне говорит усмехаясь:– Ладно. Иди покамест.И уж совсем на моём выходе:– Двойники, говоришь? Ну-ну.Вышел с беседы, что книжками учитался. Показалось мне, что майор тоже встречал в жизни. Своё подобие. Интересно: кто кого испугался?

О фураге своей я вспомнил уже на ужине. За столом сидел с Меняйлой. Он зимой шапку не снимал, по возможности, никогда. Жена мне, по секрету, как-то в клубе говорила, что и спать норовил в ней. Но то зимой. Он с Карпат, понять можно. А тут и в столовке сидит в уборе. – Ты, чего? – спрашиваю. И пальцем в голову ему тычу. Не зима ведь. Весело жуя сало варёное, Меняйла говорит мне:– У нас с Мальцем один размер. Миниатюрный. Вот теперь и следить приходится.Я сало жевал грустно. Не малоросс, час. А тут совсем прекратил.– Не понял? При чём здесь Малёк?– У него фурага пропала. Он же знаешь, знаешь? Мою свистнет, переделает. Не узнаешь. Надо поберечься.«Э-э, – думаю, – Трэба бежать. Спросить Мальца, где, как посеял фуражечку».Сало выплюнул. Компотику хлебнул, к вешалке… Е…тить, перее… Моя родная фурага на ней одиноко висит.И главное не заметил совсем, кто входил, кто выходил, пока мы с Меняйликом гутарили. Он всё ещё жуёт. Убора головного, не снявши.

Не денёк, а «угадайка» [69] какая-то. Только для нас. Взрослых идиотов с погонами. Попёрся домой. Огородами. Чтоб на КПП ещё кто-нибудь в библиотеку не затащил. На сегодня сыт.Малька сейчас искать не буду. Борька – в карауле. Решил заглянуть к Мишутке.Сидит благостный, карандаши точит. Решил его внезапно с порога мыслить заставить:– Минька, меня сегодня «особый» человек про двойников пытал. То есть, нет. Про них я сам ему объяснял. Он расспрашивал, почему я в записной книжке у Баландина оказался. Как это тебе, а?Миху не зря в штабную кладовку выдвинули. Не за один почерк. Он и в Генштабе пригодился бы. Заездили, конечно, его бы. Усадил меня. Успокоил:– Чаю испей. Коленкой не дрожи. Про записную книжку знаю я. Человек «непростой» и ко мне в каморку заглядывает.– Про меня дознавал?Минька снисходительно бросил мне кусок сахару в кружку:– Знаю, чай сладкий не любишь. Изредка надо. Для мозгов. Тогда поймёшь: Не ты у нас один такой интересный. Со всеми беседуют. Обо всех.– Ну, а ты ему чего?– Похвалил тебя. С трудом, говорю, а учился парень. Так напрягался, что «глюки» были. Это я про двойников. Ему понравилось. Они это любят. Да и все тоже. Когда рядом людишки проще, глупее.«Ладно, не буду ему развешивать, – думаю, – А то и про Паустовского опять придётся. Ничего! Вон уже сколько людей свои копии встречали. И я, и Савва, и писатель известный. Да и «особист», похоже, туда же. И тебя, Куинджи наш, коснётся».– А вот слушай-ка, что ещё было со мной сегодня… И поведал ему про фуражку мою, путешественницу.Миха встал. Заходил по комнате босиком. Любил он это дело. Босиком. Долго молчал, мычал, в окно пялился. Потом ко мне вдруг:– А ну-ка! Одень фурагу свою. Так. Погоди. Посиди. Сними…– Издеваешься?– Стой! Погоди.Забегал по комнате.Потом уселся и выдал мне:– Неужто другого способа не нашли? Значит, на первых ролях тебя держат…, но с другой стороны…Я рот, было, раскрыл, меня Мишутка доконал. За весь такой денёчек-то.– Слухай, – продолжает тут ПНШ, – Когда пластилином нитку на бирке залепляют, напоследок каким пальцем прижимают?– Большим? – начинаю смутно догадываться я.– Бирка с вашего шкафчика-то пропала с явным отпечатком какого пальца?– Большого, – соглашаюсь я, – Только с входной двери, не со шкафа.– Не суть, – захлёбываясь, торопясь, меня в грудь толкает Мишка, – Сам теперь гляди на себя. Как ты фурагу снимаешь?А верно! Большой палец за козырёк снизу. Указательный плашмя сверху. И всё. Никаких боле других отпечатков.– Видишь? – почему-то грустно говорит Миха, – Но неужто другого способа добыть твой оттиск не было?– А за тулью ты никогда рукой не берёшься. Я заметил, – напоследок дорисовывает художник наш, – Так характерно снимает и одевает фуражку только Гринька.

«Кого он мне напоминает? Ну на кого же он похож? Здоровенная, кряжистая, широкоплечая фигура. Бычья шея. Рост, правда, не высокий. Не хватает усов. И бороды лопатой. Неужели?…»

Такие дурные мыслишки бродили. А стоял, вытянувшись по стойке «смирно». На плацу. Со всем нашим опальным дивизионом. Согнать было приказано всех. Кроме наряда. Внезапно. По тревоге. Бегали посыльные, как очумелые. А прилетел к нам вертолёт. МИ-6. Защитного цвета. И сел прямо на маленькую сопочку между артпарком и плацом. В двух шагах от «прославленного» третьего караульного поста. И ведь знали же летуны, куда сгружаться, а?И ступил на тропку, ведущую к складу Соловья-разбойника, командующий Ленинградским Военным округом генерал-полковник Тавров. И первым встретил его на посту начальник караула лейтенант Борька наш Попов.Спрашиваем потом с Мишуткой Поповича:– Зачем вертолёт-то пустил? А у генерала пароль-то узнал?Попович, по обыкновению, чесал репу, скривив губу верхнюю, темнил:– Да время-то ещё раннее было. Почти не проснулся я.– А как показался он тебе? Ведь ты ж его, как нас, а? Разглядел?Это Минька любопытничал.– Да… Сатрап. Рисовать тебе его на фоне нашего заката – сюжет безумный.«Во! Сатрап. Точно», – щёлкнуло тогда у меня в голове.

А сейчас хозяин всего округа спустился к нам на плац. Мы все без специальной команды «ели» глазами очередного сверхвысокого военачальника. «Интересно: семи штук достаточно, чтоб следующим Министр обороны пожаловал? Для округа – хватило.Восьмой я чувствовал, когда Феркес надо мной опыт ставил. Почему же всё-таки семь? А на кого, однако, похож-то генералище?»Мысли блуждали и путались.– Не найдёте – я вас разгоню, – это вот первое и главное, что задушевно поведал нам «батька». С этим он, значит, и спешил к нам на вертолёте.Стоим, молчим, внимаем.«Ежели расформирует? А может, интересно, или нет? Власти ему хватит? Всех по другим частям тогда, севернее некуда, значит, хоть на каплю, но южнее, опять меня, с моей везухой, куда-нибудь к ишакам, нет, я не согласен, лучше б пистолики нашлись, ну, «батька», ну, придумай чего-нибудь, где искать, кого пытать?» – а глазёнки-то свои, не очень дальнозоркие, на комокруга пялю, стать, осанка мне его всё более нравятся. И, честное слово, жалостливо мне за него. Мне-то ведь и к Кушке не привыкать, а вот ему…– Склад чтоб к зиме, суки, новый мне построили. Железобетонный, – вторую, стало быть, «вводную» кормилец нам вставил.Глядишь – поживём ещё: стрелять, маршировать – ну, его на х…, будем пахать.Не иначе, как Борька Попович, на пост там «батьку» пропуская, уговорил затеять новостройку. С него станет! Дома-то вечно замки меняет, ступеньки на крыльце чинит.Прошёлся немного вдоль строя. Нам вообще-то весело было. Нас-то он всяко не тронет. Мы ждём, как он нашим командирам «введёт».– Что делать думаешь, подполковник? – это, ясно дело, он Дьяку.– Всё, всё, что прикажите, товарищ командующий округом. Да ведь некомплект у меня большой, – молодец Дьячина, справно ответствовал. Терять ему уж особо и нечего было, что генерал тут же и обещал.– Получишь, ой, получишь комплект, мало не будет. Уже едет. Для тебя лично, – уже повернулся покинуть нас и…:– И чтоб в два счёта вычистили мне ТУАЛЕТ. Проверять не буду.Во! И кто ж такое присоветовал? Неужели из наших? Не-е-т! Умирать буду – не поверю. Вот это, как раз, и мог враг удумать. Направить поиски в отхожее место.Кто б такое мне рассказал – ни за что не поверил бы. Но мы Вам обещали: наше повествование – наиправдивейшее. Да то ли ещё будет…

В детстве мы лазали по разным дворам и закоулкам. Довольно далеко от своего дома. В центре города я жил. На окраину мы ж не ездили. На площади Искусств, во дворе театра, статуя стояла. В щель ворот видели. Залезть не удавалось. Облик её, на всю жизнь запомнил. Осанистый и трагичный. Много позже узнал: с площади Восстания убрали. И в памяти у меня всадник осел как «Пугало». Его-то мне и напомнил, прилетевший на вертолёте, на край вверенного ему округа, командующий, генерал-полковник Тавров.

Наши командиры рванули в Печенгу. Вслед за МИ-6, надо думать. Нам приказали строго: ждать. Мы с опозданием пошли обедать. Курили. Представителей органов тоже не видать. Ни тех, ни других. Такие «высокие» посещения всех, значит, пробирают до самых гланд.Хотели убраться в свои домики – дежурный старлей Гусь взмолился:– Ребята, не губите. Через мой труп. И через забор не надо. Худо будет, ой худо.Разбрелись кто куда. Ждём-с.

После ужина – отбой. На сегодня. Домой прихожу – стенного моего календаря нету. Боб пришёл из караула, спросил его:– Не ты, Тортилла, стенную печать глушишь?– Если б и захотел, то лень было на стенку лезть снимать, – разматывая портянки, меня успокоил Боб.А кто-то не поленился, значит, – удалось сделать мне глубокий философский вывод.– Работа у них такая. Правильно нас Мишутка остерегал. Да не в коня корм, – развесил Попович портянки, – Не переживай слишком-то. Знал, на что шёл. Ночью, видать, за тобой нагрянут. Детям буду о тебе рассказывать. Жалко всё у нас выпито.Таким, примерно, образом мы всегда старались друг друга поддержать. Приободрить.

Боб не ведал, что и книжонки записные у меня реквизнули. Для ознакомления. Особенно одна у меня печаль вызывала. Не об утрате. Нет. В ней анекдоты конспектировал. Открытым текстом. Был раздел, конечно, и крамольный. Можно было ожидать открытия дискуссии. По некоторым. Спрашивается: зачем было приходовать такой, за который точно другим «выписывали»? Отец мне рассказал. И ведь предупредил дурака. У него в редакции «Военного врача» девицу прижучили. Помощницу. Ещё легко отделалась. Быстренько уволилась и – на Дальний Восток. Анекдот, конечно, качественный: конкурс скрипачей, наших двое, на втором и на последнем местах, второй сожалеет о призе, скрипке Страдивари, последний успокаивает, мол, у вас тоже не плохая, второй огрызается, это для меня, что вам – маузер Феликса.Ума мне тогда хватило тихо сидеть, язык засунув, о пропаже не трендеть.Сильно позднее случайное застолье было. Наш «куратор» переводился. С повышением. Хохотнул между дозами:– Мы тогда позабавились твоими писульками. Но почерк у тебя препоганый. Разбирали с трудом.

А у нас ещё и спор принципиальный на эту тему вышел. Позднее. Когда я коллегам приоткрыл завесу минувшего. Лещу рассказал, между прочим. А он возьми, да и возгордись: – Ты крупно ошибаешься. Искажаешь факты хр-хре-хрононологии. Этот анекдотик я тебе поведал.– Об чём речь, Серый? Согласный я. Давай восстановим. Этот самый…, как его? О! Статус-с-кво. Никогда не поздно.Лещ насупился. Подумал. Сбавил приоритет:– Кого конкурс-то? Не-а, пожалуй, я про пианистов, кажись, рассказывал.– Эт-то точно. С музыкантами всегда бардак, – с радостью соглашаюсь я.Серёга покурил, прикинул в уме что-то и продолжил забавно:– Может, наши пистолики, как призы, пошли? За последние места в конкурсах.Ну, что тут скажешь? У нас уже совсем набекрень мозги от поисков этих и ребусов. Свежие нужны головы и мысли.И начали они поступать. Головы, по крайней мере. Как и было обещано.

– Ты знаешь, что это такое? Нет, ты погляди сюда. Знаешь? Это – домашняя тушёнка. Да. Домашняя, – невысокий плотный, почти пузатый нам незнакомый майор тыкал в нос Дьяку стеклянную закатанную банку. Мы с Мишуткой подошли на КПП. На службу попасть хотелось. А тут небольшое скопление. Автобусик подвёз офицеров из Печенги. Они тоже жаждали служить. И затор образовался. Непредвиденный.Посылки привезли со станции. Личному составу. С почты. Два-три раза в месяц делался такой праздник. И на КПП немедленно «шмонали». Дежурил Пелипенок. Минька сделал вопросительный манёвр глазами: на любознательного майора и обратно к комбату. Мол, что за фрукт? Какой такой проверяющий? По солдатским посылкам сугубый спец, что ли?Комбат шепнул нам:– Це – новый командир наш. Майор Алейник.Тю-ю… Мы только булькающие предметы отсеивали. По вполне понятным причинам. Кстати, в закатанном стекле всю дорогу поступали компоты. С разными плавающими фруктами. И разноцветные всегда. С южных краёв поступали. Россия поставляла жидкость в резиновых грелках. Летом выливали это всё за КП. Зимой было труднее. В снег – малоэффективно. В этом месте снег аккуратно вырезался лопатой и уносился. Зимой, а значит большую часть года, приходилось крутиться по-разному. И всё время глядеть, чтоб рядом замполиты не крутились. Любой из двоих.

Так вот, значит, какой доскональный прибыл новый командир. Этот ничего не упустит. И с ним, наверное, быстро утрату нашу обнаружим. Если останется время от экспертизы консервов.

Алейник с ужасным сожалением вернул банку с домашней, по его оценке, тушёнкой сержанту. Причём казалось, что другая рука порывалась остановить отдающую. – Салу теперь скажем тоже жёсткое «нет», – шепнул громко Минька. Когда майор пошёл за Дьяком к своему новому месту командирской службы.Дудник весело помотал забубённой своей, много повидавшей, головою:– Су-урьёзный мужик! У меня в Польше такой же прибыл однажды. Сам – метр с фуражкой, а связисток отбирал, чтоб не ниже метра восьмидесяти. Жмурился, как кот, и всё мурлыкал: «Любая самая длинная баба, сложенная вдвое, короче самого невысокого мужика». И фамилиё тоже было похожее.– Вареник, что ли? – хохотнул Пелипок.– Ага. Мудашвили. В рифму, – сверкнул золотой фиксой ветеран Дудник. Пошёл ухмыляясь. После удачной разминки утренней.

Подполковник Дьяков стал заместителем по строевой у майора Алейника. Мужик-то был свойский. Морда – как луна. И хитрющая. Во время службы чокаться с ним не приходилось. Очевидцы отмечали один недостаток: чересчур шибко закусывал. Не углядишь – один всё сметет. Но ведь это же не самый тяжкий порок-то, а? Через определённый, инкубационный, период штабной ставленик наш, Мишутка, по обыкновению заглянул на кружку чая. Проинформировал:– Ты, Попович, предрекал, что Алейник к нам для роста прислан? На повышение? – Минька замер в эффектной паузе.– Ну-у… и что? Он же моложе явно Дьяка. С Запорожья, правда. А в чём соль? – лениво интересовался Боб.Очень он надеялся на укрепление наших рядов. Начальственных, по крайней мере. На худой конец. Надеялся – абы кого не пришлют. Особенно в тяжкий момент. Когда верхушка части осталась без личного оружия. А вдруг настоящая тревога? Зениточку-то пока зарядишь. Вон. Гринькины подчинённые показали. Перекосили снаряд. А пистолетик – он тут как тут.Как истинный патриот Борька надеялся, что «батька» дерьма не пришлёт. И тон ехидный штабного нашего Мишутки его явно насторожил. И не зря.– Борюсик! – как болезному сообщил ПНШ, – Алейнику «воткнули» в его Запорожье, и к нам пнули. У него в части автомат слямзили.Да и мне стало как-то обидно немного. Всего и делов-то: один автомат. Мы – воинская часть более серьёзная. У нас целых семь единиц в самоволке. Могли бы кого и солиднее прислать.Будем, значит, домашнюю тушёнку караулить. Бдительно. С этого момента.

Гарбузёнок принёс мне за пазухой очередное своё горе горькое. – Ты, старичок, не вошёл в моё положение. Ведь я парадную шинель взял готовую. Носил её. Подогнал мне её татарин наш портной. Сидит на мне – сам видел. А ты отрезом взял. Гражданское шить хочешь. А я начальником артвооружения очень сильно смотрелся бы.Впечатление от гришкиных обиженных глаз лепилось удручающее.– Дак что, что стряслось-то? – опускался я тоже в трясину гарбузовского несчастья.– То ты не знаешь? Прикидываетесь с Борькой под дурачков, всю дорогу. Приехал! Новый начальник приехал. Доигрались. Попляшете теперь. Гильзу пустую расхитить не удастся. Не то, что револьверты.Да. Это оказалось решительно так.Прибыл молодой выпускник. Из Ленинградского артиллерийского училища. Не зенитчик, правда. Их там на какие-то большие пушки настраивали. Не знаю. А родом сам с Ладоги. Мать его – начальником станции железной была в то время. Принимала и отправляла все наши эшелоны.Лейтенант – Смирный. А уж в дивизии его нацелили на эту прославившуюся должность. Гришутке – расстройство, а мне так полегчало. Всё побольше разбойная энергия Соловья с меня переключится.

А днём позже и секретарь комсомольский нарисовался. Освобождённый. Старшина сверхсрочник – Половой. Из дивизии перевели. Замполиты подсуетились, видать. Он им очень подходил. Третьим.

Суд да дело, а важнейший наказ хозяина округа мы пока не выполнили. Ну, ясное дело, по горячим следам бросились кой-чего изобразить: с шестами погнали двух-трёх бедолаг из дежурной батареи потыкать внутри там. На авось. Результат – ясен. А приказ-то был глобальный. Но машину такого профиля за кругом полярным найти труднее, чем в Москве, к примеру. Панасу, электрику из Заполярного, дали задание. Майор Каминский, через губу, брезгливо, будто сам к дерьмочерпалке прикасался: – Гони в Заполярный, давай. Без черпалки не возвращайся.– Да я, бля, да чего ж это меня? Нашли, бля, думаете, да? Погля-я-дим, бля, – бубнил справедливо негодующий Опанас-лейтенант, стоя на остановке, ожидая любимый автобус из Мурманска на Заполярный.

Дело было к вечеру, мы постояли в Мишуткиной, покурили вместе с Опанасом. Чтоб ему дорогу скрасить, добрым словом напутствовали: – Товарищ помощник начальника штаба, а какого дерьмоизмещения бывают спецмашины такого профиля, не знаете случаем? – это я, естественно, приступил.– В документах штаба нет ничего. Но лейтенанту, конечно же, следовало вначале уточнить у майора, а то вдруг тара окажется маловата, – Мишутка подхватывает влёт учить его, это ж смешно себе представить.– Лейтенанта понять можно. Дело новое, малознакомое. Но казус – может выйти. Однако нужно, нам видится, с другого конца попробовать. От объекта исследования, так сказать. Иными словами: сколько этого самого добра скопилось у нас? Там. В яме. Под местом поисков.Автобуса всё нет, погода хорошая, нам скучновато, Опанас более, чем косноязычен, мы не по злобе всё-таки, да и он тоже слегка, но понимает. Мы здесь живём и остаёмся, а он – домой катит.– О, да! Естественно. Им с Каменюкой надо бы сперва хоть замерить, вычислить, прикинуть. Удельный вес запросить в дивизии, если сами не могут определить. Далее общий объём, вес. Потом уже количество цистерн и т. д. Дело-то непростое, – сильно вошёл в роль ПНШ.

Мы ещё долго могли бы упражняться в душевной чуткости. Да показался автобус. Под конец говорим Опанасику в один голос:– Плюнь, забудь старик. Нажрись-ка лучше в это самое дерьмо, через суточки вертайся, доложи, что ехать сюда за нашим товаром нет желающих, а требуют огромный задаток.Кстати, Панасик так и поступил. Зашёл даже немного далее. Утверждал, что начал, мол, ехать сюда на этой самой спецмашине, «литруху» водиле поставил, по дороге сломались, а больше спецмашин таких не будет. О чём грозился представить справку. Из электродепо рудника. Ну, это-то понятно. Откуда ж ещё?При этом от Опанасика несло не только перегаром свеженьким. Говорил, что пришлось помогать толкать эту самую цистерну.В спецоперации по дерьмантиновым поискам ПМ-ов образовалась некоторая пауза.

А пока дружелюбно подсадить собирались Панаса в автобус. Сперва ведь всегда пассажиры выгружаются из него, правда? Если кто сюда подъехал, кому слезть надо. Глядим… Высовывается сперва шикарнейший тёмно-коричневый чемодан. Или натуральный или чудо искусственное кожаное. А держит его…, едрёна корень, – Белый Ус! Собственной персоной!

Присели, закурили, рассмотрели друг друга.

– Ты не с инспекторской проверкой? Так, видимо, на усиление, – почти уверенный, то ли спросил, то ли сам ответил я за Мишку Белоуса.

– В дивизии присоветовали. В коридоре. Просись, говорят, в Печенгу. В «Обвальщик». Не соскучишься.

Ни тогда, ни позже не мог оценить, что у Михи хитрее: морда или изречения.

ПНШ, ушлый наш Мишенька, глубже меня взором штабным проникал:

– К нам всех шлют на усиление. Мы утомлённые и ослабленные. Тебя за что? Тоже что-нибудь не досчитались?

Белый Ус загадочный вид состроил:

– Не-е-ет. За утраты начальников тасуют. Баш на баш. Сами знаете. А меня для чистого вашего укрепления. Опыт я приобрёл. Совсем недавно. В ходе спецоперации. Ну, правда, пришлось пострадать. Об этом после. Давал подписку. От шести недель до девяти месяцев. О неразглашении. Смотря по обстоятельствам. Как примете.

– Примем, примем. Не боись, – подхватил я настройку Мишанькину, – Вот тёзка твой. Помнач штаба. Сначала он тебя. Примет, запишет, оприходует. Давай баул твой. Иди к командиру. Новому. Вдвоём будете усиливать. За пупком следи. Чтоб не развязался. Алейник нагрузит. Любит тушёнку.

Два Михаила пошли в часть. В Дивизион. Я постоял немного на остановке. С чемоданищем. Подумал, что надо бы загадать желания. Что надо для этого? Встать между ними или сесть? Пожалуй, надо будет сесть. Традиционно. За столом. Есть время. Подумать о желании. Впереди ещё хватит службы. Будет интересно. Можно не сомневаться.

– Они все у меня спутались. Это ты их помнишь, учёт им ведёшь. Ну, такой невзрачненький. Невозмутимый. Это Попович мне новость принёс. Не очень-то проверенную. Да такими не шутят.– Ну, как же. Помню. «Мучной червь» такой. И как же его? – всполошился я.– В фургончике своём ехали. Ну, которым нас стращали. Что у КПП поставили. С решётками, – Боб медленно всегда растягивал речи свои.Попервоначалу думал, что это он издевается так. Над близкими. Потом понял: нет. Попович такой от природы. Как океан. Вернее, как горы. Спокойные и величественные. Мне свою приоткрывал сущность:– Суета всё это. Здесь на равнинке. Отстраняться надо. Я уж не говорю про горы. А ты всё торопыжишься. Вон шрам на подбородке. С Тянь-Шаня, говоришь? А, не суетись.

Отметину на челюсти нижней действительно приобрёл в Таджикистане. Курс институтский тем временем в Крыму был. По крымским террасам [70] лазал. Коллега наш, Мишка Овсов, там тогда и навернулся. Тоже обзавёлся зубами стальными и шрамом. Выходила его Татьяна. Овсовой стала. Я морду разбил сразу, как приехал. Первым. Ещё до прибытия Саввы Буева. И ему, и всем скромно ведал, что тоже героически «упал со скал» [71] . Все восхищённо охали, ахали. Белый Ус, меж тем, как-то поинтересовался: «А кто ж тебя-то стонал, но держал». Вскользь ему отвечал. Намёком: «Никто. Пошёл на х…». Мишаня прищуривался, прицеливался, (за столом дело было), примеривался: «Не иначе, башкой в тарелку упал». Сам примерялся.Лещ подключился: «Да. Точняк. Не сходится. Ежели в тарелку: нос, губы можно расквасить. Подбородок – никак». Белоус заключал: «И свидетелей нет. Как у Овса [72] . Где-то врезали тебе прилично. Но удачно. Хотя и снизу. Голова не отвалилась».Обоим я им отвечал. Тем же намёком.До подъёма в горы денег не было. Не присылали. По три раза на главпочту наведывались. В тот день ещё на солнышке полежал. На крыше гостиницы. Стрижен был наголо. Головку напекло. Вечером бежит Серёга Изнаирский. Геолог молоденький из Горного: «Денежки пришли, быстрей жрать». С лаборанткой, Нина, кажется, и с Серёгой пошли в парк. Шашлыки там пекли таджики. Духота, дым, очередь. Я и брякнулся в обморок. Первый и, дай-то Бог, последний раз в жизни. Хорошо челюсть выдержала. И худющий был, и башка совсем пустая. Лёгкая.Чем уж тут хвастать? Так всю жизнь и прикрывался овсовской версией.Чего тогда об этом вспомнил?

Так мудрёный Попович, не сразу, но всё же дошёл до сути: – Вот прокурор этот, грустный, в фургоне-то и угробился.– Это как же? – опешил я вовсе.– Да случаем дурацким. Спал он там на лавке. Тормознули. Печка сорвалась. Чугунная. Ну, и…«Во судьба-то! Не кирпичом с крыши, так печкой. Эх, побеседовать бы с доцентом Смирновым. О диалектике случайностей. Жаль. Более не довелось. Так ведь и у жаровни таджикской кто-то о чём-то мне пальцем погрозил. Я осознал?… Вряд ли. Чем дольше живу, тем меньше понимаю. Хотя голова и становится тяжелее».– Ты-то откуда узнал? – допытываюсь у Боба.– Этап, знать, следующий грядёт. Дознавательный. Меня уже пытали. И ты готовься.

Новый майорский прокурор нарисовался. Плотный здоровый свойский мужик. Как Боб и обещал, свидание с ним быстренько состоялось. Круг вопросов расширился. Несколько оригинально. Как вели следствие предшественники, да чего спрашивали, да не было ли контактов после службы, вечерами-ночами то есть.– Не пили мы сутками напролёт, что ли? – поинтересовался я у «свойского».– Ну, а почему бы и нет, – ухмыльнулся мне в ответ очередной служитель армейской Фемиды. Так что я даже не понял: это был вопрос или предложение.Под конец огорошил меня он совершенно:– Ефрейтор Искам ваш? Из Поволжья. Судить его будем. Припаяем дисбат.– За что?– В отпуске справку медицинскую подделал. Продлил на неделю.«Свойский» прокурор, ухмыляясь, собирал бумажки. Закончил со мной допрос. Видом своим давал понять: «Ефрейтор. Так, мелочь. До вас доберёмся. Придумаем, за что».

Искам – из поволжских немцев. Жил где-то в Казахстане. Нормальный весёлый солдат. Отпуском поощрили. За хороший ремонт техники. И не лень было заниматься таким дерьмом. Кто-то из них, значит, в Казахстан катался? Из прокурорских.Так любому, чего говорить, впаять можно за что угодно. Как два пальца…Мне, далеко ходить не надо, за «добычу» эпоксидки. В городе Ленинграде день проболтался.

А почему нас вообще всех до сих пор не пересажали?

«Особые» люди тоже маленько подсуетились. Прихватил меня прямо в артпарке «новенький». Сухой, крючконосый, весь из себя проницательный. Со значком почётного чекиста каким-то. Завёл меня. Куда? Ясно дело, в кладовую знаний. Издалека, с язвительностью, нервы трепал. В финале решил прищучить:– А ведь вы, лейтенант, нечистоплотны.Во, бля!Уставились, замерев, друг на друга.Похоже от вопроса такого психологического сам крючконосый малость ох…л.Говорю ему, а сам носом шмыгаю, вроде как принюхиваюсь к себе:– Квартируем вдвоём с лейтенантом Поповым. Он портянки два раза в день меняет. Чистюля, спасу нет. Меня, в случае чего, выгнал бы.Психолог поморщился:– Я не об этом. В связях разберитесь своих…Подумал чуток. Закончил:– Моральных.И на этом финишировал. Больше я его не видел.

Вышел ошарашенный. Присел покурить. Белый Ус слоняется по части. Знакомится. В одну батарею определился. Вместе с Лещом. К Коле Кулаеву.– Вот, – говорю, – копаемся в моих морально-этических принципах, – Тебе хорошо.Не дёргают, поди.– Ошибаешься, Соколик, – назидательно успокаивает меня Миха, – Я им всем очень ценен. Пистолетами вместе не вооружался с вами. Должен следить и стучать.– И будешь?– А как же? Естественно. Наливать ежели не будете, – заржал Миханя, – Закладывать и закладывать. Как учил нас…– А чего ж это я нчистоплотен ему, а? – жалобно проскулил я Белоусу.– Лементарно, Донжуанчик. Хоть кого-то за руку держал. В глаза глядел? Глядел. Письма писал? Пи-и-исал! И не женат до сих пор. И чего же ты хочешь, дитятко?Хоть маленько вразумил меня прохиндей-Мишаня. В ЗГВ его натаскали. И сбагрили.

Ну, хоть и не совсем было ясно, про какую нечистоплотность трендел «крючконосый», но накаркал, гад. Прибыла после обеда спецмашина. А может, это он её самолично пригнал? Со складов «особых»? Из Мурманска! Народ попрятался: кто – куда. Результат предугадать было нетрудно. Подписали на эту халтуру, в прямом и переносном, дерьмовую тех, кто под рукой оказался. Лейтенант Тютюник под утро пригнал новую РЛС с боевого дежурства. Выспался, явился и вкапался. Башарим приехал из Заполярного на машине с бетонными блоками. В парке разгружали – доразгружался. Естественно меня вызвали срочно в штаб: моего Искама судят, это – как меня самого, один хрен, ставят в известность, что везти скоро надо его в дисбат, вот он я – попался. Пожалуйте в отхожее место.Объект наш был нам ровесник. После войны поставлен. С той поры и наполнялся. Все доски уже вскрыли. Потревожили его. Уже был этим недоволен. Давал об этом знать.Дудник пинками пригнал пятерых солдатиков. Все в ПХВ. В резиновой химзащите. Одного узнал: младшего сержанта Насибулина. Один упал в обморок на подходе. Рядовой Акопян, вроде бы. Симулировал.– За врачом послал, – буркнул, отворачивая нос по ветру Дудник, – Если придёт, конечно. Уже анестезировался.Эскулап наш приплёлся. Майор Девяткин. Самого было впору откачивать. Со стажем был нелюбитель.Дудник нам, троице нашей стихийно-невезучей, на прощание выдал:– Теперь поймёте, что в армии нашей ещё не знают: как ведут себя ломы россыпью. В жидком дерьме. Пучком-то они тонут.И покинул нас.Подробно описывать операцию не буду. Не помню подробностей. Хорошо, что был Башарим. Он клокотал. Солдатики стояли в прострации. Не сообразили даже разбежаться.Кишка у цистерны стала засоряться. На середине процесса. Первым Башарим столкнул в яму Акопяна. Доктор ему какую-то жуткую гадость в нос сунул. Тот вынужден был сесть на земле. Длинный мослатый Тютюник спихнул вниз Насибулина. Это, кстати, был его сержант. Из батареи. Падая, визжал:– Ни забуду! Ай, ни забуду тиби этаго, литинант!Остальных помогал отправить вниз и я. Они там по дну шуровали лопатами. По колено, будучи. Описать это – не знаю, какой дар требуется.Однако.Ко всему человек привыкает. Через полчасика Насибулин мне, снизу, подняв забрызганное лицо:– Таварища литинант. Дай закурить.Стоял, курил. Опершись на лопату. Сигарета пропиталась желтоватым соком.

Ничего огнестрельного мы не нашли. А вот после этого я действительно долго принюхивался. И не только я. Не смотря на мытьё и стирку.

Таким образом, налицо был достигнут второй значительный успех. В ходе следствия. После чистки солдатского туалета, разумеется.

Это: годик дисбата моему ефрейтору Искаму. Вызвал Алийник:

– Повезёшь своего Ис…, как его? Справку подделал. На неделю. Дурак. Стоило пачкаться.

Поковырял спичкой в зубах.

– Двух бойцов отбери. Своих. Поедете с оружием. Смотри у меня.

– Куда ехать-то? – спросил я у командира. Чего «смотреть» выяснять не стал. Тем более «у него».

– В Мурманск. На гарнизонную «губу». Там объяснят. Куда дальше кантовать.

Отправлялись тут же вечером. Проводить меня толком никто не смог. Мишутка выписал документы только до «губы». Но один он знал дальнейшую путь-дорогу:– Под Ленинград повезёшь своего фальшивомонетчика. В Вырицу. Слыхал, наверное. В городе будь начеку. Меньше советуют там болтаться. С вооруженным отрядом. Все патрули на вокзалах – твои.

Взял с собой ефрейтора Фёдорова (крымского грека) и рядового Давидовича (из Белоруссии). Кипятком сразу же забрызгали от радости. Обоим передал, полученный только что от Алейника, «наказ»: – Вас двоих решил взять. Ну, бля, смотрите у меня. Отличия в наказе не было. Оба моих в один голос заорали:– Товарищ лейтенант! Об чём речь? Да чтоб мы? Будьте спокойнечки.

Пошёл собираться. Встретил развесёлую парочку. Белоуса с Лещом. Какой-то у них был повод. – И где ж ты был? Мы тебя обыскамши. Мишка хочет «Костыля» выставить, – Лещ икнул.– Именно. Ну, именно костыля мне и не хватает. А что это? – вяло интересуюсь.От предстоящей экскурсии в дисциплинарный батальон Ленинградского Военного округа на душе, почему-то, птицы не пели. Даже от проезда через Питер. В голове неотвязно засела дурацкая мысль: «Сегодня ночью мне приснится сон. В нём мне покажут, что документы на Искама выправили неправильные. За это в штрафбате оставят меня. А мои подчинённые, забрав мой пистолетик, отправятся на волю. На большую дорогу. Откапывать ещё семь. К чему это будет, а?»Белоус, закрыв один глазище:– «Костыль» это не тот костыль, что опираются. Этот булькает. Хотя на него мо-о-ожно опереться. Подём. С нами-и. Бо-о-прёмся.Истинно огорчился я:– Сказать «хочу» – это ничего не отразит. Рано уезжаю. Никак. Сможете – оставьте костылик до возвращения.– Ку-у-да он едет? – спросил Мишка почему-то у Леща.– Да. Интересно, куда это ты? – перевёл мне Лещ.– В штрафбат. Под Ленинград. Отвозить своего пострадавшего.– Один? – Белоус быстренько отрезвел.– Двух конвойных беру. С автоматами. Положено так, – вроде сам себе в очередной раз поясняю.– А сам? – поинтересовался Лещ, – Во всеоружии?– Не видишь сам, что ли? – Миха хлопнул меня по кобуре с пистолетом.Поглазели молча друг на друга.Лещ захохотал:– Теперь у тебя восемь будет. И два автомата. Куда девать-то? Решил уже?Белоуса потянуло в назидания:– Это тебе испытание. Нис-ниспосылается. Смотри, не опозорь часть родную. Сложи все стволы в мешок и сам тащи.«И эти туда же, про бдение, – тоскливо подумал я, – Патроны, правда, надо забрать. Точняк».– Ладно. Двигай. «Костыль» сохраню, – обнадёжил Белоус.«Хромое» утешение было, но за неимением…

Два автоматных рожка с патронами сунул себе в чемоданчик. Пистолет во внутренний карман тужурки. На боку пустая кобура. Так спокойнее. Получил Искама на гарнизонной губе. Взял на четверых отдельное купе. Тронулись в Ленинград.Прибыли днём. На Московский вокзал. Солдатики мои выглядели очень прилично. Двое только почему-то с автоматами. Рожки пустые. Искам, когда уведел, заржал:– Ой, ружья-то зачем? А наручники не взяли? Да я ж не сбегу. Вы ж меня знаете. Вообще на курорт еду. По сравнению с нашей Печенгой.

Прогулялись по Невскому. Мозги у меня, видимо, стали к тому времени подтекать. От всей этой галиматьи. Купил билеты в кинотеатр. В «Титан». На углу Литейного. Что смотрели – убей, не помню. И ни одного патруля! Фантастика.Поздно вечером прибыли в дисциплинарную часть. Новеньких принимают с утра. Перекантовались в дежурке.

С утра через окно с решёткой наблюдали штрафную службу. Только строем. Печатая шаг. В столовую и обратно. Осуждённый мой не унывал: – Мне это – ништяк. Мы, немцы, маршировать любим.Стали сдавать его. По описи. Чего-то из бельишка было не так. Спрашиваю прапорщика:– Кто ж знал? В первый раз. Надеюсь больше к вам не заглядывать.– Не зарекайтесь. Станется, и обратно повезёте. Бывают моменты, – обнадёжил прапор, – Это ж вам надо. У нас их с избытком.Тут Искам мне шепчет:– Нормаль, товарищ лейтенант. Давидка мне сейчас свои шмоточки махнёт. Не кататься ж Вам со мной сюда десять раз.Меня чуть слеза не прошибла, честное слово.Оставили ефрейтора. На год.Поехали обратно в Ленинград. Пистолет, зараза, в кармане осточертел. Потный, липкий, маслом воняет.Забегу вперёд: Искам вернулся в дивизион через шесть месяцев. Раньше срока. Умеют маршировать. Поволжские немцы.

К вечеру снова приехали в город. В голове моей непутёвой к тому моменту сложился план. Подозреваю, что он там вызрел давно. С вокзала позвонил домой. До этого родителей не беспокоил. На всякий случай. Вдруг чего в штрафном батальоне выйдет не так. Ну, раз выполнена главная часть паскудного задания – с катушек я съехал.

Уже знал: в Ленинграде живёт родная сестра Давидовича. У Технологического института. Сперва приехали ко мне домой. В район Смольного. В маленькой квартирке на первом этаже. Вваливается сынок. С солдатами и автоматами. Замерли старики.– Папанька, маманька, всё нормально. Так надо. Едем по заданию. Дайте-ка ключик от платяного шкафа. Сделаю на вечер из него оружейный.Мамаша в прострации протянула ключик. С таким же успехом могла дать гвоздик.Чемоданчик с магазинами автоматными бросил за диван. Предусмотрительность – слов нет!– Сейчас уедем. Дела. Не волнуйтесь. Вернусь поздно. Один. Дверь закройте на оба замка. Никого не пускайте.И умотался со своими конвойными. Проведал родителей, успокоил.До сих пор даже себе не могу объяснить: почему болтаться по городу отправился с пистолетом? Перед друзьями повыпендриваться? Вот я какой, гляньте-ка. В форме офицерской и при нагане! Зачем? Неужели я действительно был такой дурак? По пустым бутылкам пострелять? Во дворе? Лучше сразу поехать на Литейный. В приёмную Большого дома. Да и патронов лишних у меня не было.Но, тем не менее, повёз своих бойцов к сестре Давидовича. Она встретила – только на шею мне не бросилась. И то потому, видимо, что муж в углу кухни стоял. Оробевший.– Завтра днём заберу орлов. Вечером – поезд.Излишне повторять, что закончил речь настоятельной просьбой, чтоб «смотрела». За ними. И – «ни-ни».В ответ, естественно, побожилась. Давидович, гад, уже плясал на кухне вприсядку. Фёдоров масляно блестел греческими буркалами.

Позвонил по телефону. Поехал на Петроградскую сторону. Старый огромный дом на Чкалова. Огромная «коммуналка» [73] . К друзьям молодости. Наша первая семейная пара. Алька и Люськой. Это – который стучал «кабернухой» по Петропавловскому бастиону [74] . Будний день. Они были дома. Привёз бутылку «сухого». Расположились на кухне. Всё, как когда-то.Люсенда закудахтала:– Как у вас там, наверное, здорово. Шланг звонил. Рассказывал о вашей посиделке. В «Арктике». И твои письма читали. Смеялись, так смеялись. Вместе с Клариссой. Тебе привет большой…Я погладил внутренний карман тужурки. Вот мужика кларисскиного я б погонял по кухне коммунальной. А впрочем, нет. Был бы выше этого. И всё же… Как там у Величайшего, в главе 21, «Полёт»: «Совершенно неизвестно, какою тёмной и гнусной уголовщиной ознаменовался бы этот вечер…»Упоения мои о мести прервала соседка. Красавица-блондинка Розита. Немногим старше нас, пожалуй. С неизменной сигаретой. Врач-терапевт районный.– А! Кого мы видим? Солдатик мой, пациентик. Или ты не солдатик? Не разбираю я. Был у меня один. В чине капитана. Ужасный солдафон. Просто мудила. Сухого? Выпью немного. За тебя, солдатик. Как твоя моча?Именно этим вопросом Розита стала неизменно встречать меня, начиная с моего третьего курса в Горном. Шла специализация. Проходили медкомиссию.Парней, без отклонений ежели, зачисляли в группу «Поиски месторождений радиоактивных элементов». Считалось наиболее мужественным и значимым.

Распределение на уран. Остальных – на общие и сейсмические методы. И тех, кто специально туда желал. Дружок, Савва, приговаривал:– Все хочут ручонки к атомной бомбе-то приложить. У всех они чешутся-то, ручонки.В том тогда она была. Наша романтика.И вдруг! Зовёт меня к себе декан, Юрий Николаевич:– Ты глянь-ка, а? Чего-то у тебя вот с этим анализом не того. Пересдать тебе надо этот зачёт. Или зачислю на общие методы.А он сам и возглавлял это самое термоядерное направление. И по учебнику его мы воспитывались. (Под подушкой с которым Попович спал в Печенге). И в его экспедицию на Тянь-Шань я два сезона с Саввой лазал.Это был удар ниже пояса. В то место, откуда…, ну, Вы понимаете.Кинулся за помощью. К Розите. Она мне меланхолично:– Одолжи у друзей. Вон у Петуха. Сделаю тебе анализ.Петух, конечно же, не отказал. Ему такой мелочи, естественно, было не жаль. Потребовал пива. В отличие от нас со Шлангом, Жека с раннего детства мог пить всё. «Кроме воды и керосина» [75] .Я согласился. Об чём речь? Только поставил условие:– Сперва дело. Пиво потом.Розита скривилась, увидев анализ Петуха:– Да-а. Хрен редьки оказался не лучше. Ты, Жека, мудила, пиво, видимо, раньше всё же выпил.И мне, милостиво:– Ладно. Напишу тебе сама. Ерунда это всё. Юношеское. Блок «Стюардессы» будет.Милая, дорогая Розита! В тот момент ты в очередной раз судьбу мою направила туда, куда я и приехал. В конце концов.А так попал бы в группу Академика. Он продолжал на «общих методах поисков» дело своих известных родственников – Глебовских. И попал бы, может, служить с ним в одну часть. И не увидел бы Печенги. Двух Михаилов, Поповича, Леща…

Сидели на кухне допоздна. Алька, было, заикнулся: – Пойти в военкомат самому, что ли?Люсенда ему категорическим образом:– Я тебе пойду, я тебе пойду! Сразу же вон, как Кларис…, – осеклась, на меня, глянув.А меня уже в сон клонило.

Ехал в пустом вагоне трамвая номер двенадцать. Домой. Ствол, донельзя надоевший, я так и не обнажил. Не пугал друзей. Старики, бедолаги, не спали. Караулили. Какой же я был дурак!А пославшие в дисбат Искама – умнее? Лучше? А отдавший приказ по туалету командующий?Да ладно. Чего там!

На следующий день забрал своих. У Давидовича – синяк под глазом. Радостно пояснил: – Ох, хорошо-то как было, товарищ лейтенант. На танцы сходили. В общагу. Ну, спасибо вам, ну спасибо!А я подумал: «Пронесло! Ну, спасибо, Господи».Вернулись в действительно ставшую родной Печенгу.

Добрался я-таки до «Костыля». Шнапс немецкий. Из братской ГДР. Водка как водка. Странно: как Белоусу её сохранить удалось. Подозрительно. Но воля у Мишани железобетонная. Я б и пустую стекляшку сберечь не удосужился.

Всем досталось по чуть-чуть. Гарбузёнок нахваливал:

– Ничего не скажешь. Научились. У нас. Рецепт вывезли.

Мишутка подхватил:

– Ага. Вместе с янтарной комнатой.

Лещ не стал дегустировать:

– Я уже. Не стоит мешать.

Гринька заволновался:

– Это когда же это? Много было «костылей» что ли, старички? А я где был?

– Да нет, – лениво пояснил Лещ, – В том смысле, что я «уже». С Колей-комбатом. Затащил меня в каптёрку. Для компании. Стакан у него подозрительно воняет «Тройным».

Стали обсуждать: действительно Коля реквизует у солдатиков одеколон с личными помыслами. Вызревать идея напрашивалась. Насыпать пургена в фонфурик. И заслать Коле. Обратились за советом к ПНШ:

– Слышь, маршал Шапошников, ты у нас геолог-минеролог. Химию глубже всех познавал. Будет в «Тройном» пурген растворяться, аль нет? – особенно заинтересовался проблемой Лещ. Он из стакана зачуханного хлебнул, видать теперь «откат» сказывался одеколонный.

Мишутка с апломбом, как у алхимика, завуалировал:

– А как же! Всенепременно. Только засыпать надо много. Толочь и засыпать. И болтать. Как засыпать же – не ведаю. Горлышко в пизурке-то крохотное.

– А растворится? – засомневался Лещ.

– Там уж видно будет. Главное засыпать.

– Чему вас только учили? – забурчал Гринька, – У нас на «шахте» [76] поступали короче. Из фунфырика выливали в кружку. А туда уж сыпь чего хошь.

– И чего же это вы туда сыпали-то, виноделы? – с присущей только ему одному задушевностью, поинтересовался Белый Ус.

– Много чего можно. Для коктель-ейльности. Например, чеснока, – ухмыльнулся плодо-выгодно Гарбузёнок.

– Е…твою…, – охнул непритворно Лещ, – И с такой кружкой подойти к Коле? Испей, мол, отец-комбат родной.

– Ещё есть путь, – уводил тему в никуда ПНШ, – Давайте в пустую склянку от «Костыля» набухаем «Тройничков». Сколько влезет. И всего напихаем. Горло позволяет. И получится сувенир. Из братской группы войск. Отказаться будет трудно.

– Очень плодотворная идея, – поддержал я, – Жаль посудину испохабим. Навечно. А так в ней можно наш разводить. Отечественный. И потреблять, как шнапс.

Мишаня цыкнул зубом и закосил на меня слегка глазищем. Я, может, задел, что-то уже состоявшееся?

Решил сменить тему:

– Боб на боевом дежурстве. Оставил мне, кстати, половинку. Употребить велел при случае. Он, полагаю, настал.

Приняли единогласно.

– Белый Ус! Просвети, если смогёшь. Как перевестись к нам удалось? С самого юго-западного рубежа на такой же самый, но северо-западный.

Это я дал возможность для слова Михе. Для пространного. Поведал он нам:

«Весенних дембелей вывозили. Сводный эшелон. Увлекательное занятие, может, кому доводилось. Или слыхали? Врагу не пожелаю. Старший – из нашей части. Батальонный помполит. Ама-ан-нденно растущий! Понимаете о чём я? Ещё один взводный. И меня воткнули. Везли из Дрездена до Бреста. Объяснять ничего не буду. Палитрой такой не располагаю. Это нужно только лично. Вынести. Уцелеть и переварить. Забыть и растереть. А мы ещё и в Бресте застряли. Плохо помню почему. Вроде бы отправляли партиями. Старший рехнулся совершенно. Выводил особо приглянувшихся на плац. К пожарному щиту. На расстрел. Патронов у него были полны карманы. Лупил из личного ПМ-а в пожарные вёдра. «Кто надо» сообщили «куда надо». Затребовали нас в Москву. Его и меня. В главное политуправление. Его – на повышение. В Таманскую, видимо. Меня – в отпуск. И к вам».

– Моё занял место, знать, – успокоился я окончательно в невозможности продолжения карьерного роста.

– Эх. Не знал, я не ведал, старичок. Что ты в ГЛАВПУР-е будешь. Замолвил бы за меня. Не прислали, может, Полового. Не обошли бы Гришку, – посетовал Гарбузёнок.

– Фу-ты, ну-ты, дембеля гнуты, – развеселился тёзка Белоуса, – Это ж надо так? И сам не просился? В город-герой Брест?

– Наш с тобой тёзка Михаил отказался от престола. Самолично. Я вас очень конечно всех люблю. Но, право слово, не до такой же степени. Чтоб умолять, отправьте меня в Брест, там в ведро постреляет блатной придурок, а уж далее я к вам. Давайте ещё шлёпнем.

Наказ Поповича был выполнен. Грамотно.

Опять «свойский» майор прокурорский на рандеву призвал. – Как съездил? Нормально сдал подчинённого? – задавал вопросы.Усмехался. Ничего не записывал.Нетипично было это для «щитов и мечей». Такой почерк для «особых» характерен. За эти времена настрополились уж различать. А, кстати! Если «те, кому надо» любые общевойсковые петлицы себе вешали, то почему бы не пришпилить «щит с ятаганом»? Кто помешает?Тогда становилось ясно.– В порядке всё сполнил. Как учили, – смиренно докладаю.– Ничего Искам не рассказывал по дороге? Свет проливающего.– О пистолях наших, что ли? Нет, ни слова. Да и не при чём он. Очень хороший солдат. Вот увидите. Досрочно вернётся, – ни чем я тут не кривил.– Не имею ничего против. В дороге нигде не задержался? – гнул своё «свойский».– Одну ночь у меня дома провели. На обратной дороге. Только родителей не беспокойте. Оба сердечники. Мать внутри блокаду пережила. Отец – снаружи.Бойцов своих я предупредил. И был в них уверен.– Не боись. Не маленький. Ежели что. Сам ответишь. А что у Давидовича синяк под глазом? – уставился на меня в упор.Ох, и осто…ло мне это!– Вы ж его спрашивали. Сами всё знаете. Чемодан бабке помогал закидывать. Ручка оторвалась. Ещё удачно обошлось.Ухмыльнулся «свойский».– Ладно. Всё нормально. Иди. Конспиратор.До сих пор не ведаю. Чего он знал, чего нет. Наверное – всё! Но назад-то я вернулся? С оружием и патронами.Вышел. Закурил. Подошёл Мишаня. Поделился я с ним. И тут мне эта черепаха Тортилла-белоусая выдал:– Окстись, Вадя. Это ж ты проверочку ихнюю проходил. На вшивость. Думаю, «пасли» тебя всю дорогу. И цирк весь этот придумали. С дисбатом.«Да неужто? – ужаснулся я, – Это какой же ценой?»

А тем временем сбылась мечта соколиная. Деньги он собрал, очередь его подошла, «игрушка» пришла в военторг. И купил майор мотоцикл. «Урал» с коляской. Светло-салатного цвета. Заглядение! Стоял пока у штаба. – Заскакивай вечерком. К мотоциклистам нашим, – пригласил меня Сокол. Это значит к Файзуле с Размазовым.Зайти стоило. Не ради «отметить». Где-то там, в глубине, дремало у меня тоже безответное чувство к мотоциклам. А тут уже трое. Клуб. И я – сочувствующий. Заглянул. Хозяева, виновник, Дудник, Каминский. Слава Богу, без Разбойника. Этот после рюмки начинал орать, махать руками, свистеть с любого количества пальцев. Дмитриев говорил даже про пальцы ног. Я в этом не сомневался, но видеть желанием не горел. Новенький, молоденький начарт Смирный тоже был очарован Соловьём. Разбойник же был хитёр. Как его сказочный прототип. Обхаживал Смирного со всех сторон. Без мыла залезал. Значит, вместе будут складом, пустыми гильзами, гранатами манипулировать.Но в клуб мотоциклистов Разбойника не пригласили.Когда я подключился, выпивали уже за коляску. Начпрод с зампотехом в споре горячо рожали истину: купить им тоже люльку или закрепить седло.Файзула, брызгая слюной, кричал:– Ай, ни нада люлька. С люлька ганял дома. Ни магу с люлька. На права плоха паварачиват. Быстра едиш, права плаха рулит. Люлька сильна мешаит.Размазов, головёнкой мотая, казацкой растрёпанной, талдычил своё:– Ну, ты, хан, меня задолбал окончательно. Седло можешь не привинчивать. Мне им прищемлять нечего. А коляску хочу. И жениться хочу. Я женщин из Печенги возить хочу. В коляске. На проверку.Неисчерпаемый Дудник вставлял своё остроколющее слово:– Вам, архаровцы, нужен компромиссик. В виде люльки. Но без дна. И седлу вашему херовому будет не обидно. И баб в такой люльке проверять сподручней. Какая добежит из клуба сюда – та и твоя. А к слову, на счёт прищемлять. Тут ты, зампотех, кокетничаешь. В бане видали. В корень пошёл, казачок ты наш.– За что ещё выпьем, Сокол, – решил вставить что-нибудь косноязычный Каминский.– Лодку, лодку надо купить. Резиновую, надувную, – закричал Размазов, уводя разговор от «своей» темы, – На рыбалку ездить будем.– Выпьем. Но не за лодку, – как всегда сдержанно, пыхая мундштуком с сигареткой, произнёс Сокол.– Правильно. Лодка ему не нужна. Тем более – резиновая. Это зампотеху такое большое резиновое изделие нужно. Нам оно ни к чему, – Дудника трудно было выбить из седла. Если он в него уселся.– Ну, а за что же тогда следующий стакан? – поинтересовался я. Сокол хотя и сдержан, но сказать тоже мог не впустую. Так и оказалось.– За магнитофон, – выдал майор.– Ма-а-гнитаф-о-он? Зачем, а? – прибалдел первым Файзула.– Очень нужен. Чего не понятно-то? Дудника запишем. Всего. А то дети и знать не будут.Все поддержали. С удовольствием. Текло нехитрое застолье. И разговоры.Дверь хлопнула. Оп-па!Ввалился «свойский». Прокурорский. Да ещё с доктором нашим. Эскулапом.– Присоединяйтесь, – широким жестом махнул развесёлый Дудник, – Про дока не спрашиваю. А тебе позволяет? Этот, как его, не Устав, а во! Кодекс! Уголовный, что ли?Это он естественно «свойскому».– Щас увидишь, – ухмыльнулся тот и маханул полный стаканище.Застолье журчало далее.Служба наша проистекла в следующее русло. В нём с нами стали «квасить» и слуги закона. Для лучшего, знать, внедрения. Любой ценой.

Старших мы порой не слушали. По крайней мере, я не слушал. Уж не знаю, как Вы, ребята.

Вот и с Размазиком так же вышло. С зампотехом. Зауральским казачонком. Нет, зря Дудник темы касался. Хоть и в шутку, а между строк его, богатейший, знать, жизненный опыт намёк делал. В связи с лодкой резиновой. Зампотеху бы поберечься. Так нет же…

Дивизион всё же на Ладогу поехал. Я тоже сперва намечался. Вдруг опять залепуха. Ехать в Петрозаводск. Получать из ремонта РЛС. Это новенький начальничек мой. Беззубый вовсе. Оправдывает свою фамилию. Смирный – он и есть смиренный. Нет, чтоб огрызнуться: «А кто чинить пушки будет, случись чего? Кого дрючить будем в таком разе?» Вот его и будут. А я прокатился – зашибись! Особенно обратно. Становилось у меня привычкой: путешествовать с караулом. Опять два солдатика и сержант, с автоматиками. Меня охранять. Из батареи Пелипенка. Просил его доверительно:– Слухай, брат-комбат. Дай трёх бойцов не бракованных. Из пересидевших дембелей.Скоро уж дембель осенний должен быть, а у нас весенний не отпускали. Все на подозрении! Солдат было – как собак нерезаных.– Дам. Как себе. А ты мне привези чего-нибудь. Хоть глупость какую, а привези. Приятно будет.Обещание дал я комбату:– Замётано. В лепёшку – а привезу! Тебе, как себе.И не обманул я, кстати, Пелипка.

Они на Ладогу – в теплушках, я с караулом своим в купе. В Петрозаводск. Раз с оружием, положено от всех запираться. Станцию получил, расписался. Как за кота в мешке. Включать, проверять – мимо меня. Не мотоцикл, всё одно ни черта не понимаю. Загрузили на платформу, рядом пустой товарный вагон. Буржуйка, нары, сухой паёк. Дали проездные и путевые документы. Постовую ведомость. На каждой остановке – караульного на платформу. На больших станциях должен проверять военный комендант. Делать отметку в постовой. За продвижением моим будут следить, значит. Везти нас до Мурманска пару деньков обещали. Там РЛС сдам. В дивизию. И домой. Лафа!Тронулись. Полчаса проехали – встали. Как говорится, в чистом поле. Часа три постояли и… Всё стало повторяться опять и опять. Замудохался просыпаться и выставлять караул. «До чего ж странно едем», – думаю.

Через сутки будит меня младший сержант Приходько, старший мой караульный. А рожа чего-то слишком уж довольная. Ухмыляется: – Эх, и хорошо едем, товарищ лейтенант.– Кто б спорил. К Новому году доберёмся. Не замёрзнем, так завшивеем, – как-то я его радость не мог поддержать.– Не-а. Едем удачно. Повезло шибко с соседями.Чувствую: сержант не просто довольный, а поддатый. Хотя и не крепко.– Гляньте сами. Спереди и сзади прицепили. Далеко ходить не надо. Хорошо-о.Мама родная! Впереди товарняк с водкой, сзади – с винищем. Ну, вот именно этого мне и не хватало!Пошёл ознакомиться с диспозицией. Водки под завязку. Везёт мужичок. Трясущийся. В Мурманск. Пять ящиков «на бой» Заикаясь стал благодарить:– Спасибо твоим солдатикам. Стерегут меня. На бутылочку.В другом вагоне два кавказских человека с «Вермутью». Зацокали, крыльями замахали:– Вах, дарагой. Бэри вина. Харош джигиты твой. Баламорск вина вэзом.Много ума не надо. Чтоб сообразить, где мой караул службу лучше стравлял. На платформе с РЛС или у этих двух вагонов. И всё рядом, кстати. Под рукой.

А диспетчеры, точняк, состав тормозили у каждого угла. И по линии сообщали. Все мужики с округи бежали к нам. Тут же на шпалах располагались и через полчасика норовили хозяев за грудки из вагонов повытаскивать. А тут: вот они – мы. Охрана! С автоматами. Редкий культмассовый эшелон сформировался. Или кто-то его из диспетчеров ещё в Петрозаводске сляпал? Шутки ради. Ехали неделю. Комендант проверил один раз. В пресловутой Кеми. У меня сложилось впечатление, что нас вообще везли какими-то потайными окружными путями. По деревням и сёлам.Моё счастье: комбат Пелипок не подвёл. Бойцов мне дал, честное слово, отличных. Другие бы спились напрочь. Уж из АКМ-ов бы постреляли, это точно.Портфель я довёз до Печенги с приличным набором. Петрозаводской водяры и кавказского «Вермута». И Пелипенка не обманул. Вручил ему сувенир. По возвращению его с Ладоги. Из портфеля.

В расположении нашем – тишина. Дудник – завидует. Сокол холит, лелеет своего Конька-Горбунка. Соловей-разбойник склад новый строить не желает. С ним, видите ли, не посоветовались. Высоко слишком «торчать» будет на сопке. Из НАТО увидят, в него, старшину бедного, пальнут. Ходит по всей части, орёт: «Всё. Увольняюсь, к такой-то матери. Выслуги у меня, что грязи. На гражданке складов ещё больше. С моим-то опытом…» Дудник, скалясь, ему:– Да уж, с твоим-то, ясно дело. Вас на гражданке заветная компания может подобраться. Дмитрий с Павлюком там уже тебя не дождутся.– Вон его потом возьмёте, – прищурился оценивающе на меня, – Да нет. Вот он вам не подойдёт.Я сильно обиделся:– Чего ж меня обносите? Чем это я не вышел?Майор сожалеюще:– Как громоотвод. Притягиваешь всякие проверки и нескладухи. Не позови тебя Павлючина на склад, кто б про те пистолеты ведал? Жили б да жили тихонько. Может, их вообще по одному таскали? Секрет Полу… этого…, с шинелью. [77]У Дудника, конечно, язык без костей. Да уж, как скажет – скажет. А ведь и правда?…

В Размазике было что-то странноватое нынче. Всегда вприпрыжку бегал по парку. Правой рукой махал, как сено косил. Большой палец левой норовил всю дорогу в рот засунуть. Пососать. К сиське тянуло, видать. А тут – обои ручонки в галифе. Бродит медленно, вразвалку. А главное: морда. Тоскливая и задумчивая.Подхожу в обед:– Чего смурной? Пойдём ко мне. На обратной дороге проездные получил. Двух сортов. На выбор. Ты плодово-выгодную муть-то потребляешь. Я знаю.С мукой потаённой зампотех откликнулся:– Давай. Только ко мне. Опосля обеда ничего делать не будем.Зашёл к нему. Файзулка на Ладоге. Стрельбы любимые контролирует.Размазик сидит на стуле. На самом краешке. И руки – в бруки.Дудник присутствует. Ходит по комнате туда-сюда. И команду подаёт зампотеху:– Ну, давай. Показывай секрет.– Щас. Погодите, – жалобно стонет Размазик, – Дайте вина хлебнуть глоточек.Плеснул ему трофейного «Вермута». Обескуражен я совсем. Спрашиваю майора:– Чего-то я не понимаю совсем. Раненый он у нас что ли?Дудник, посмеиваясь:– Сестра Сычова его ранила. В гости заехала. На охоту. За молодыми лейтенантами. Осенний сезон ещё открыт.Сыч – наш завстоловой. Старшина – сверхсрочник. С Украины, откуда-то, вроде. Решил, значит, сеструху обустроить.– Вот зампотех и сделал первый шаг к ЗАГС-у. Кажи давай, не тяни, – Дудник предвкушал. Получение очередного курьёза в свою богатейшую коллекцию Размазик показал.– Да-а…, – изумлённо протянул майор, – Последнюю точку, видать, ты не поставил?Аппарат зампотеховый опух и посинел. Чудовищно.– Надо же! И эскулап наш умотал на Ладогу. Тебе в госпиталь надо. В Печенгу и налево. Ну, хохлушка сычовская! Ну, угораздило тебя.Размазик захныкал:– Может не надо? Может иголочкой ткнуть?Майор пять минут матерился. Не меньше. Закончил. Предложил:– Соколенко поедет сейчас домой. Подбросит тебя. На «Урале» своём. В люльке.И подумав, заржал:– Дно есть пока в люльке-то.– Не-не-не! – заверещал Размаз, – Он пусть меня отвезёт. На «Яве». Дай-ка ещё вермути.– На вашей-то «Яви»? – презрительно скривился майор, – Усидишь?И уже выходя, остановился в дверях. Не поставить на финише точку Дудник, конечно же, не мог:– Теперь имеешь право сказать, как говаривал по утрам мой командир-армянин. Такой же, как ты, корнеплод: «Сплю, понимаешь, и чуйствую. Весь я, как один большой сплошной х… И только под темечком чу-у-уточку мозгов».

Тронулись. Старался я изо всех своих мото-водительских способностей. Довольно хилых, надо признаться. Ехать пытался тихонько. Размазик сзади, ручонки в карманах. За меня не держится. Нечем.

Вермуть он доел, стало ему весело. На дорогу выезжать – Печенга направо. Он мне в ухо орёт: – Вертай налево. К химикам заедем. Они утром из Заполярного пиво привезли. Я видел. Приглашали.Химрота стояла левее нас в километре. Кадры – те ещё. Истинные «химики». Позже Лещ рассказывал: «С ихним капитаном на одной лестнице в Печенге жили. Тараканы были там – с кулак. Правда, смирные. Химрота принесла хлорпикрина. Всё рассчитали. По формулам. Облили квартиру ротного и всю лестницу. Естественно, сделали это нажравшись. И ночью. Сами на улице стоят. Курят. Народ, в чём был, в окна выпрыгивал». У Леща Натаха собиралась размножиться. Спросонок хотел её в окно вытолкать. Со второго этажа. Натаха не далась. Леща выпихнула на лестницу и дальше на улицу. Прямо к наблюдающим менделеевым ученикам. Те спросили закурить.Белоус потом горько сетовал:– Эка жалость-то. Свою женульку не сподобился сюда заманить. Она ведь у меня тоже. В стадии ожидания. Глядишь: вместе с Натахой прочувствовала бы тяготы заполярной службы. В тягостях будучи. Интересно? Спасла бы моя меня, как Леща Наталья?Тараканам, кстати, было хоп што. Вид только имели очень обиженный. Так Пахомов утверждал. Он с ними был очень близок. Разговаривал и водкой поил. В блюдечко наливал. Каждый вечер. Потому и выжили, наверное. Вот этого химики не учли.

Подкатились с Размазом в химическое расположение. Офицеры изволили отсутствовать. Дежурный старшина по большому секрету дал знать, что изволили убыть к погранцам. На зампотехов пивной запрос, старшина опять сослался на зелёные погоны. – Вези к зелёным братьям. У них всё есть.Дорога – грейдер. Крупная щебёнка. В сторону НАТО. Пару километров. Меж сопок петляет. Не гонщик я. Трезвый к тому же. Потому нам и повезло.Слева из-за поворота вылетел ГТТ. Он же, зараза, широкий. Хоть и низкий. Весь грейдер занял. «За водкой погнали. Кончилось пиво», – пронеслось в голове.Съезжаю вправо на обочину, запрыгал по камням, привстал с сидения, налетел на здоровый булдыган, мотануло ещё правее, лечу на бок, сидение вылетело вместе с Размазиком…ГТТ просвистел, Слава Богу, и скрылся за поворотом. Я приземлился благополучно. Фуражка только слетела. Размазик лежит и стонет, и хныкает. Тоже без фураги. Руки всё там же. Лоб разбит.Подбежал, ощупал, поднял. Если он не плакал, то у меня слёзы текли ручьями. Сказать ничего не мог.Зампотех продолжал тонко поскуливать:– Гад, сволочь, паразит. Ну, ты чего? Угробить меня хотел, да? За что, а?Я всё его ощупывал и отряхивал, не веря, в чудо. Закурить – никак. Спички ломаются. Вдруг Размаз мне выдаёт:

– Ничего я им не говорил, слышь? Ничего. Они сами про наган выспрашивали. Помнишь, ты просил привезти. В экспедицию тебе ездить. Они сами всё знали. Я сказал им только. Наган ты хотел. Да. Ну, и что? Не семь же? Зачем тебе семь-то? Ну, ведь правда?

У меня слёзы потекли ещё активнее. Отряхивал зампотеха и бормотал:

– Брось. Плюнь. Забудь. Всё херня. Смотри-ка, а? Так навернулись и – ничего. А эти, суки, за водкой поехали, бля буду.

Лоб ободрал Размазик не особенно. Слюнями и подорожником заклеил. «Яву» завели, классная тачка! Двинули обратно. Ещё тише. Вернулись к дому. Спрашиваю:– Ну, что? Едем в госпиталь? Надо ведь.Зампотех поглядел на меня как-то странно:– Нет. Погодим. Мне полегчало.И вынул руки из карманов.

На ужин пошёл один. С кастрюлей. Забрал наши с Размазом пайки. К тому времени откупорили с ним петрозаводский сувенир. Остановил меня Дудник. Рассказал ему вкратце. – Да-а…, – задумчиво протянул майор, – Это хорошо, что Файзула шлем потерял и зампотех в фуражке был.– Это как это, как это? – опешил я.– В шлеме непременно башку бы свернул. Повезло ему.– А мне? Я ж тоже в фураге ехал.Назидательно Дудник ткнул мне пальцем в живот:– Ты руками за руль держался. А Размазик наш за… Есть разница?

– Ну, давай, за мотоцикловую удачу, – поднял я петрозаводскую горькую. Зампотеха действительно отпустило. Естество евонное. И захмелел мученик. Уткнулся носом в кастрюлю почти и говорит:– Нет. Погоди. Давай за мой первый в жизни опыт. С бабой. Только не говори никому, ладно?Я согласился.И вот до сих пор держал слово. Ну, а нынче. За давностию лет… А на сестре он сычовской не женился.

– Это сколько ж можно ещё ждать, товарищ майор? Не отдыхамши-то? – задал Алейнику вопрос Борька Попов, когда попросил он об этом. В конце совещания. Учил нас, учил, как надо технику приводить в порядок после Ладоги. И вопросов ждал в связи с этим. Так нет же. Вечно эти двухгодичники вылезут с претензиями. Ведь вот кадровые молчат. Хотя им тоже в отпуск, может, хочется. Да не может быть, а наверняка. Потому как глухо зароптали все. Однако не членораздельно. Дескать, тебя, Попович, мы поддерживаем, но лезть на рожон – увольте.

Алейник выпялился на Боба. Пожевал губами, переваривая услышанное. Ответил, как говорится, вскользь:

– А идите со своими отпусками, знаете куда? Мне приказано – я и сижу. С вашими пистолями самому отпуска не видать.

– И что? Можно жаловаться вышестоящему? – поинтересовался самый из всех смелый Пелипенок.

– Тебе, комбат, в портянку – и под подушку. Целее будешь. А этим, – командир мотанул головой в Попова, – хоть в Кремль. Хоть самому Всевышнему.

Закончилось совещание. Отрубил все тактико-технические вопросы и ответы Борька Попов. Борец за правое дело.

– Да-а…, – протяжно Белоус нам посочувствовал, – Без солнца и витаминов можно захиреть. Мне это не грозит. Я уже отгулял. А у вас могут начаться последствия. Необратимые. – Прав ты, старичок, ой прав. Я уже. Только не захирел, а ох…л. И не только витамины, ой не только. Не могу об этом. Не только говорить, но и думать. Возбуждаюсь, – смахнул Гринька скупую выстраданную слезинку.– Надо, братцы, писать. В какую-нибудь инстанцию, – продолжил наш лидер Борька, – Только в какую?– Ты в Москве бывал, – вопросил я утвердительно Белоуса, – На экзекуции. Может, присоветуешь чего?– Вот. Уже и поумнели. Ещё немного – и мозги ваши подешевеют, – съёрничал каким-то странным образом Миха.– Это чего ж ты городишь? – заинтересовался Попович.– А драться не полезете? – на всякий случай решил узнать советчик наш новоиспечённый.– Это исключительно по поводу недолива, – сострил Гринька и заржал, очень этим довольный.– В былой моей части анекдот один чмур озвучил: «В магазине для людоедов на прилавке – мозги. Инженерские – копейки. Работяг – дороже. Безумно дорогие – офицеров. Тут наш помпа предвкушает: потому, дескать, они самые умные. А рассказчик так заканчивает: нет, чтоб кило мозгов набрать, чертову уйму офицеров надо угробить». Вот и проистёк у нас инцидент.– Ты эту хрень Дуднику расскажи. Вот он тебе достойно концовку скроит, – вставил Попович, – А нам – где тут смысл?– Раз писать удумали, я и говорю, что поумнели шибко. Решитесь – скажу кому. Только меня, чур, не выдавать. Не хочется чего-то ехать дослуживать ещё куда дальше. На Новую Землю, к примеру. Мне здесь понравилось. С вами не соскучишься.Так Белоус подвёл черту. Решили собраться завтра в воскресенье. Может в Доме офицеров. В буфете.

С нами действительно скучать не приходилось. Звучит это несколько кощунственно, да уж, что есть – того не отнимешь. Ночью глубокой поднял нас с Борисом вестовой. Меня срочно вызывали в штаб. Причём странно: майор Дудник. У гонца глаза квадратные. На вопрос: «Что случилось?» – мычит, головой мотает.Борька снова захрапел. Я поплёлся в часть. У КПП «газон» чужой стоит. Дежурный – капитан Айкин. Застенчивый комбат.– Кому без меня не служится? – спрашиваю квёлого Айкина.– Я не знаю, – заторможенно тянет Айкин, – Привезли Феркесина. Странный какой-то он. В рубахе. Иди в штаб. Тебя Дудников требует.«Феркес. В рубашке. А в штанах? Или без?» – ночью, со сна, в голове или путаница, или мы действительно учудили опять чего-то.На крыльце штаба Дудник меня захватил. Был непривычно озабочен и серьёзен. И как обухом мне по башке:– Соколенко погиб. Иди сюда.Затащил меня в кабинетик. Я рот открыл. Спросить: что, как, когда? Он мне пятернёй его буквально и захлопнул. Зашептал практически:– На мотоцикле разбился. Да и не разбился вовсе. Не понять ничего. С Феркесиным ехали. У того ни царапины. Сейчас допрашивают. Тебя вызывают. Ты с ними не пил?Сказать, что я ох…л – так это, как ни слова не вымолвить.– С кем это, с ними? – спрашиваю в прострации.– Да с майорами обоими и с Мальцом. Он где-то в Печенге, вроде, болтается.Как под наркозом, еле соображая:– У продавщицы своей…, а? Нет. Не пил вчера вовсе. Мы вчера про отпуска…, – и осёкся, понимая, что не к месту. А в голове просвистело: «Они-то теперь, отпуски наши, накрылись».– Ладно, идём. Велели тебя…, – не закончив, вытолкал меня Дудник в коридор. «Чего меня? Расстрелять? Это чего ж ещё должно случиться, чтоб действительно меня…», – не успел я додумать. Налетел в коридоре на меня прокурор. «Свойский». Ещё совсем будто вчера обмывали «Урал» Сокола». И на тебе!– Привели? Пойдём, поговорим с твоим другом. Лучшим, – совершенно бесчувственно бросил он мне.«Действительно, – посетовал я на свою мягкотелость, – Вчера надо пить с корешом, а завтра… А впрочем, какой он мне к едрене фене кореш. Или я ему?»В кабинете они расположились командирском. В который раз за эту ночь обомлел: Феркес в исподней рубахе, в галифе и сапогах, вымазанный в грязи, с разодранной щекой, сидел на стуле, у стены. Весь какой-то бесформенный. Неузнаваемый. Когда я вошёл, он заплетающимся языком, стеная, причитал:– Не мог, ёой-ей, ну никак не мог я вытащить его, в грязи это, ноги скользят, Сокол-то, он, а? Хрипит…Пьян был – в дупель. Или притворялся? Увидел меня – замычал:– А, во…, лейтенант. Не даст соврать. Я ж тебя хотел на должность. Не Павлюка этого…, а Сокола, о-ой, а Сокола-то, как я любил и уважал…В кабинете главным сидел моряк. Кап-два. [78] Незнакомый армейский старлей. «Свойский» был третьим. Значит у них очередная пересменка.Кап-два Феркесу:– Помолчите.Дальше мне:– Пили с ними вчера? Вечером.– Нет. Никак нет.– Лейтенанта Мальского вечером видели?– Нет. Не видал. Только утром, на разводе.– Соколенко хорошо водил мотоцикл?– Да, вроде. Говорил, с детства.– Пьяным ездил?– По-моему, никогда. Очень осторожно водил. Да…Феркес заголосил:– Да гнал он, сильно гнал. Я ему…– А, ну, помолчи! – рявкнул «свойский», – Продолжай, – это уже мне.– Майор и вообще-то пил очень мало. Мы с ним в Коле, за три месяца, пару пива всего. Я там с другом, и то…, в «Арктике»…«Свойский» без тени улыбки:– Знаем. «Офицер ПВО…, в канаве».«Ну, ёшкин кот, выходит, кругом прав Мишаня. Да неужто больше им пасти некого?»Кап-два продолжил:– На склад, смотреть пустые ячейки, кто вас позвал: Феркесин или Павлюк?– Павлюк. Он сказал, что приказал начштаба. Феркесин, то есть.– Кто бирку обрезал?– Павлюк, конечно. Не я же. Я и ойкнуть не успел.Феркес за сердце схватился, стал воздух ртом хватать, чуть со стула не упал. Им занялся армейский старлей. Довольно грубовато. Подошёл «свойский». Подержал его за шею. Помял, вроде как.– Идите. Не отлучайтесь далеко никуда, – сказал кап-два.Хотел уточнить, на счёт этого «далеко». Решил, что не стоит. Уже выхожу, а кап-два наверное специально. Ехидно так:– А что, майор Феркесин действительно думал вас на артвооружение поставить?Не хотелось в тот момент ничего вспоминать. Но вопрос задан. Органами. Под утро. А я был почти уверен, что Феркес прикидывается. И пьяным, и припадочным. Отвечаю почти громко, чтоб он услышал:– Мне эта должность была до лампочки. А майор ударился, наверное, сильно. В грязь, падая, всё перепутал.

На крыльцо вышел. Закурил. Как всё произошло, я ещё не знал. Но потрясён был значительнее, чем в тот вечер. Когда всё это началось. Тогда круглые сутки светило солнце. Сейчас надвигалась зима. Было неимоверно тоскливо. – Пойдем, глянем его сумку, – увлёк меня с крыльца штаба Дудник, – Не думаю, что он может тут с какого бока причастен быть, но – не помешает.– Малёк-то? – искренне удивился я, – Да мы с ним вместе прибыли, шинель евонную дважды урезали, не-е. Я сам, конечно, не из умников, но у Малька каши манной в голове поболе будет.– С чего вдруг пили вместе? До этого ни разу, а тут – нате вам, – Дудник резко остановился. Перед входом в казарму. Во взводе Дудник оставил сумку Малька. Из дежурки перенесли, где он её вечером оставил. С утра собирался в Заполярный.– Да как он разбился-то? Вы хоть знаете чего? – взмолился я.Дудник продолжил, загибая пальцы:– Сокол и с Феркесиным раньше не пил. «Урал» обмывали, помнишь?Ни его, ни Мальца не позвал. Раз. Он и вообще его не очень-то. Иногда приговаривал: «Уж я не спортсмен, но и боксёров с такой гладкой надменной рожей не видал». Не жаловал штабиста нашего. Два. А тут, поддав, с ним, на ночь глядя – не укладывается. Три. И куда? На «Спутник». В эту гору долбаную!..– Это там, где я СПО поперёк дороги поставил? – обомлел я жутко.– Там, там где-то, – продолжил майор, тоскливо глядя в темноте, на светлеющее небо, – С его слов. Сокол тормознул, занесло, полетели под откос. Феркесин из люльки вылетел. Ему хоть бы что. А нашего майора придавило. Прямо бензобаком. Сокол хрипел, ворочался. А он, хиленький наш, не мог перевернуть «Урал». В грязи он, вишь, буксовал копытами. Бля…на!– И что он дальше-то сделал? – просто заскулил я.– В том и дело! – почти зашипел в бессильной ярости Дудник, – Пошёл обратно. В Печенгу! В Дом офицеров. К дежурному. «Спутник» в двух шагах, а он – в Печенгу.– Да как же это, а? – не укладывалось в голове совершенно.– Пьян был сильно. Так твердит, – Дудник дёрнул меня за рукав, – Идём, глянем. Быстро. Скоро уж командир прибыть должен. Прихворнул он. С вечера.

В сумке у Малька ничего плохого не было. Это несколько обрадовало. А чего могло там быть? Толком и выразить майор затруднялся. Так, на всякий пожарный. Меня днём больше не «таскали». За всех других принялись. Кто под руку попадался. Такое складывалось впечатление. Феркеса, правда, куда-то увезли.Поздно вечером посыльный опять бежит. В штаб, к командиру.Захожу. Алейник смурной – дальше некуда. На меня глаз не поднял. Замполит Коробок сжался, красным носиком шмыгает. Дудник, вконец замотанный, мне сообщает:– Майора Соколенко хоронить на родине будем. Завтра-послезавтра отправим. Как вагон подадут. Ты поедешь. Как представитель части. Больше некому.Стою оглушенный. Не знаю, что и спросить.Алейник в тоске, через силу, на меня не глядя:– Да. Вот Дудников только тебя отправлять согласен. Ну и пускай. Это его обязанность.– Так я что? – смог выдавить с трудом, – С это? Поеду с телом, что ли?– Нет. Тело отдельно, ты отдельно, – Дудник сморщился в досаде, – Тьфу ты, Господи, как говорить приходится. Иди. Будь готов. Всё объясню. Завтра.

Побрёл домой. С Борькой чаю попили. Не помнил я тогда, как и уснул.

– Товарный вагон с гробом уйдёт ночью. Или утром. Мне обещали, – инструктировал меня Дудник, – Едешь сегодня вечером в Мурманск. На товарную станцию. Узнаёшь всё у военного коменданта. Вот тебе сопроводиловка. И требуешь не задерживать груз, охо-хо, нашего Сокола, чтоб быстрее везли.

Прервался. На меня как-то странно поглядел. Оценивающе. А чего? Не в первый же раз увидел.

– Учти, – продолжил майор, – хлопотно и тяжело будет. Сокол к тебе нормально относился. Теперь ты. Постарайся. Узнаешь, до какой станции узловой отправят из Мурманска – берёшь туда билет. На скорый. И так до Запорожья.

А вот теперь-то я и почуял, что за хлопоты меня ждут на всех станциях могучего Советского Союза. Это ещё надо добраться только до Запорожья. А там…

Как угадал, мои мысли Дудник:

– А дома у него будет ещё тягостнее. Родственники замучают. Отмалчивайся. Погиб при исполнении. На учениях. И всё. Но деликатно. Должен смочь.

Я уже замолчал. Но это было не всё. Майор продолжил:

– Но это ещё не всё. В Запорожье пойдёшь сразу же в городскую комендатуру. Доложить. Покажешь предписание. Тоже будут пытать. Ещё сильнее. Стой на своём. При исполнении. Уяснил? И главное: Добейся у коменданта траурного караула. Сможешь – и оркестра. Теперь всё.

Дудник шумно вздохнул. Ему, вроде как, и полегчало. Если инструктаж был таким изнурённым, то в Запорожье меня будет ждать целая «сеча».

Рассказал друзьям о предстоящем нынче скорбном путешествии. Повздыхали.Борька очень посочувствовал:– Тебе выпивать исключено категорически. Только этим советом и могу помочь. Мы, наверное, не будем тоже. За компанию, – и сам удивился, – Вот не думал, что по такому грустному поводу буду призывать не пить.Мишутка углубил этот тезис:– И присоединяюсь, и предлагаю заверить Вадю: до твоего возвращения терпеть будем. А ты прикинь-ка: чего это будет нам стоить? И пусть тебя это поддержит. Вернёшься – помянем Сокола вместе.Гришка ни на грамм не отклонился от общества:– Не о чем даже и говорить, старичок. Ну совершенно. Малёк придёт из Заполярного, я и ему не дам. Будь спок: пьянкам коллективным – не бывать. Разве тайком когда. В туалете.Подошёл Белоус, запыхавшись:– Не уехал ещё? Боялся опоздать. У вас ведь никто подобных горьких поездок не совершал. А у меня, там, комбат ездил однажды. Передам чуток из его опыта: не пытайся «проталкивать» вагон. Дохлый номер. Даже если б ты в нём поехал. Изобрази в Мурманске суету. И всё. Пусть Сокол нас простит. Да ты сам вспомни! Как вёз РЛС. И сам ехал и трёх автоматчиков вёз. Ускорило это тебе дорогу? То-то же. Вернёшься – отрапортуешь.Успокоили меня однополчане. Ну, а что Дудник? Любой на его месте «накачивал» бы также. Да всё он знал. Не зря ж так проникновенно всматривался в меня. Не такого уже зеленоватого лейтенанта, но по сравнению-то с ним…

Военный комендант поднял на меня усталые слипающиеся глаза. Выслушал тоскливо. – Знаю прекрасно, что вам приказано. Не вы первый, не вы последний. Можете сидеть здесь сутками. Около меня. Мы оба не узнаем, куда дальше ваш вагон двинется. И когда.Старался пролезть к нему в окошечко:– Чего ж мне делать-то, а? Товарищ капитан.– Как всем. Берите до станции назначения. Езжайте, радуйтесь.– Чему? – не понял я его. Не успел разозлиться даже.– Да тому, что не вас везут, – сморщился капитан, – Хлопни стакан, лейтенант. Успокойся.Как выразился мудрый Жванецкий: «Уменя с собой было». На чемоданчик свой кивнул:– Так может, а?Капитан скривился в неподдельном отвращении:– Ой, ни-ни-ни. Уволь, лейтенант. Без меня. Даже слышать не могу.– А мне, что делать-то, а? Посоветуйте.– Езжай в Ленинград. А далее, куда там надо? В Запорожье. Можешь в Харькове остановиться. Отдохнуть. Лучше в конечном жди. По утрам справляйся. От родственников прячься. Таким вот образом.Горячо я капитана благодарил. Бутылку он так и не взял.

С Запорожской комендатуры – началось. Комендант, полковник, «пытал» меня, наверное, с час. Уходил, приходил. Главный вопрос: «Как погиб?» Стоял на своём. «При вас это случилось?» «Я был недалеко», – только это я и твердил. В конце концов, полковника я «перестоял». «Дам вам караул. И прощальный салют. Следите за прибытием тела. Сообщите накануне».

Сказать, что родственники «досаждали» – так лучше не вспоминать. Причём, женщины вели себя очень тихо. Понимающе. А вот мужчины… Хохлы, попросту говоря. Отец Сокола, старик почти, бывший ответственный работник, очень крепкий, буквально схватил меня за горло: «Где мой сын? Что ты с ним сделал?…» Чёрные кустистые брови. У Брежнева были добрее. В русском обиходе есть пословица: «В каждой избушке – свои погремушки». На украинском как это будет? «У кажинной хати – свои – чего? Цяцки, да?» (Лещ мне, полиглот, так перевёл, вроде. Не помню).Он с сыном, оказывается, давно и совершенно был «на ножах». Как потом я понял, по идейным соображениям. Но это ещё были семечки. На другой день появился старший брат Сокола. Он был сторонником отца. Ко мне подскочил и орал в лицо, брызгая слюной:– Тебя зачем послали, лейтенант? Смирно стоять! Я старший по званию. Должен был ехать с моим братом. Хоть на крыше вагона…Какого он звания я так и не узнал. Ушёл и больше в дом не заходил.

Потянулись дни ожидания. Ночевал в казарме комендантской роты. Утром и вечером – на «железке». С оглядкой. Чтоб не столкнуться с братцем. Один раз видел его издалека. Если б встретил одного – не сдержался, пожалуй. Въехал бы в запорожское рыло.На станции познакомился с такими же ожидающими. С разных концов Союза. На пятый день пришёл вагон. С майором. Клянусь! Я не вру. Какое счастье, что я не успел побежать разносить эту скорбную новость. Раньше на станцию приехали и отец, и брат. На машине брата. Сколько ненависти было в их глазах!Прибывший покойный майор был из Забайкалья. Оказалось, что он добирался более двух недель.Наш Сокол из Печенги на славную запорожскую землю ехал больше восьми суток.Гроб открыли и закрыли. Я шёл впереди процессии. Нёс подушечку с наградами. Были и оркестр, и пять ружейных залпов. Какие-то другие родственники силой затащили меня на поминки. Хлопнул стакан. Чувствую: могу дальше отрубиться. Двинул в комендатуру. Отметить командировку. По дороге слёзы душили.

И рванул я в аэропорт. Требования воинские у меня были на железку. Но что-то я за последние времена слишком паровозами наелся. «Плевать, – думаю, – Со своих доплачу, в Питер на ероплане себе позволю». Не рассчитал. Конец сентября. С бархатного сезона уйма возвращенцев. В кассе воинской посмотрели косо: и требование на ж/д, и явно «дунувши». У меня было ещё. Пузырь коньяку. Нормального советского. Ничего не поделаешь. «Дай, – думаю, – Глотну и на паровоз. Где только?» Вышел из зала ожидания в левую дверь. Оказался на краю лётного поля. Мы тогда ведь очень скучно жили. Ни тебе угонов с похищениями, ни терактов. Одно слово: застой.Бутыль достал. Примериваюсь откупорить. Идёт летун. Один. Разбитной, молодой, развесёлый. Я его привлёк или пузырь – не суть. Он мне дружелюбно:– Один будешь или компанию составить?Я в том же стиле:– Из горла только. «Ружья» [79] нету, извини.Хоть и молодой, да глаз намётанный у него, естественно, был:– Куда путь держишь?– На север.– Москва подойдёт?Я кивнул, не думая.– Пойдём, артиллерия.

Самолёт был не очень большой. АН с каким-то номером. Точно помню. Или ЯК. С хвоста заходили. По аппарели. Как обычно несколько мест сзади пустовало. Думал присесть. – За мной, – командовал ас.Прямиком в пилотскую кабину. Уже выруливали на взлёт. Командир, я знал – всегда слева сидит, не оборачиваясь:– Кого прихватил? Из чьих будешь?– ЛенВО. Печенга. Ваш коллега.Несколько удивившись, обернулся слегка второй, который справа:– Это как это?– Зенитчик.Контакт установлен. Минут через 20 легли на курс. Сами они рулили или на автопилоте – не помню. Не заинтересовался.Пузырь открыли тут же в кабинете. Стюардесса, естественно, черноокая Галя (с непередаваемым украинским заглавным «Г»), принесла мандарины (невиданная роскошь!) и стаканчики. Не забыла и себя. Шлёпнули тут же. Я чуть пригубил. Хотя мне требовалось больше.– К Гале приставать будешь, печенег? – так же дружелюбно поинтересовался Лёха, что «вычислил» меня у аэровокзала. Он оказался бортмехаником.– Хотелось бы. Извини, Галя, в другой раз. Командира похоронил. Земля ему – пухом.Пошёл в салон. Заснул мгновенно.

Сейчас вспоминаем это всё с однополчанами. Грустно, трагично. И не верится. В те времена, в те годы. Форма наша, лейтенантская, была пропуском. По нашей огромной стране. Ну, не в Кремль, конечно! А по всем просторам, где жили мы. Обычные, нормальные люди.

Вернулся из Запорожья. Доложил. Всем: и начальникам, и сослуживцам, и дружкам близким.

Дудник глянул на меня коротко и также коротко спросил:

– Завершил всё нормально?

– Всё в порядке.

Подробностей он не требовал. А я их на поверхность и не вытаскивал.

Добавил только майор:

– Днями жена Сокола вернётся. Вдова, то есть. Может, помочь, что нужно будет. Как ты?

– Об чём речь? Чем смогу.

В свою очередь спросил о бывшем начштаба:

– А как там с Феркесиным? Роль выяснили, маску сорвали?

Дудник в сердцах плюнул:

– Хер там. Как с гуся вода. Должность ниже, деньги те же. Делать вообще ничего теперь не положено. Может, для этого всё и было задумано?

– А кто он теперь?

– Замначштаба по второму штату или что-то в этом роде, – презрения дудниковского не хватало, – Но неужели для этого нужна была «семёрка»? – вопросил, в который уж раз. Теперь Дудник.

И сам же отвечал. Как обычно, специально всё смешивая и перевирая:

– Из великих-то этот, как его? Немирович-Станиславский. Бил артистов указкой по головам и приговаривал: «Не ве-е-рю! Ох, бля, не верю».

Помолчал немного и неожиданно добавил так:

– А ведь это не я так приговаривал. Сокол это мне однажды так сказанул. Не гляди, что он такой молчаливый был. Очень думающий был мужик. Неужели он Феркесу на что-то намекнул? И за это поплатился? Ох, и горячо же здесь всё по-прежнему.

На том и ушёл я тогда от майора.

– С пустой-то коляской? Да я одной рукой переверну «Урал», – с тоской, с презрением, с жалостью какой-то говорил брат вдовы. Младший брат. Приехал вместе с ней. Помочь собрать всё, отправить. Чуть повыше меня ростом. Крепкий. Вовсе не Геркулес, – И в глаза хотел посмотреть бы. Пассажиру этому. В командировку уехал? Или в больницу? – всё оглядывался братишка, надеясь углядеть пассажира-дистрофика. В кабинетике у Дудника вели разговор. Я попал довольно случайно. Документы им выправляли на обратный путь. Моя помощь не понадобилась.Спросил Мишутку, эти бумаги стряпавшего:– А где и взаправду Феркес? Хорошо б хоть брательник ему в рожу въехал.– Потому-то его Алейник и загнал куда-то в сапёрный батальон. От греха. Хоть и прозвали его нынче Але-Улю, а всё ж неприятности жизнь научила чуять.Брат продолжал грустно:– Я сам выступал по первому разряду. По мотокроссу. Скажу честно: майор мне ещё и фору бы дал. Хотя сам и не гонялся. Сестра не даст соврать. А? Сестрёнка?Та очень тихо подтвердила:– Очень аккуратно ездил. Меня возил, так не шелохнусь, бывало. Ума не приложу. И чего ему пить вдруг удумалось?– Я место видел. Направо слететь – так очень постараться надо. Там длиннющий тягун с правым изгибом. Прижимает влево к косогору…– Точно! – встрял я. Не выдержал, – Меня влево и снесло к скале с прицепом. На моё счастье.– Ну, вот. Ты ж знаешь, стало быть, – брат обернулся ко мне. Продолжил, – И коляска мешает в принципе повороту вправо. Так что мне, лично, не понять.

Меня вызвал посыльный. Уходя, ещё подумал: «Файзила тоже не желал цеплять люльку. Говорил, что не желает с ней сталкиваться. Когда право руля давать будет. Но как же пьянющий в разъетинушку Феркес шею-то себе не сломал. А Сокол должен был просто вылететь из седла…» Я не эксперт, но кубики не складывались ни коим образом.Больше вдову с братом я не видел никогда.

Зима наступила. Новый год отпраздновали. Пахомовской жене руки не связывали за спиной. Вроде цыганёнка Яшки в «Неуловимых». Когда он зубами поднимал и «опрокидывал» стакан. Она руки на груди при этом скрестила. Пример подала, хоть и не свежий, но последователи обнаружились. У Гарбузёнка зубы крупные, выдающиеся. Он край стакана откусил. Сетовал:– Ая-я-яй, старушка. В коллективе моей супруги с края рояля приходилось стакан брать. Примы-скрипачки должны непременно со своих инструментов уметь употреблять. А я вот опозорился. По дому скучаю, по музыке классической. Из-за этого, видимо.Пахомовщина участия не принимал.– Волнуюсь я. Когда моя Ксюха номер смертельный кажет. Волнуюсь и икаю.

И всё бы ничего. Да к вечеру 2-го января занесла нелёгкая замкомдива нового. Нам незнакомого. У старого комдива уже обозначились проблемы. И у командарма. Про округ мы не слыхали. Видимо, тоже. Будущий комдив собрать нас пожелал. С первой не вышло попытки. Он критиковал всех, естественно. Орал после второго захода:– Отпуска? Я вам дам их! Попразднуете у меня ёлочку-палочку.Из этого мы сделали два вывода. Первый вывод принадлежал Гришке:– Чего-то у него самого с ёлкой-палкой нынче обломилось. Как я его, старички, понимаю.Второй вывод сделал мудрый Белоус:– Будущий комдив иносказательно всем намекает. На отпуска неотгуляные. Напоминает он вам, олухи: писать надо! Жалиться. В инстанции высшие.Все, кто мог, закивали головами. Решили протрезвить быстренько и назавтра приступить. В конце-то концов.

– Адрес давай. Раскрывай явку, – Попович даже руку протянул к Белоусу. Ладонью кверху, – Пора отыскать её. Правду-матку. – Найти ты её не найдёшь, старичок. Цельную и сохранную. Но сам процесс может оказаться интересным, – упражнялся в словоблудии Гринька, – Это и сложно, и просто. Я вам не раз говорил. Как аборт делать: берётся большая вязальная спица…, Гы-гы-гы.– Это нам всем аборт сделают. Писавшему – в первую очередь, – Малёк очень хотел в отпуск. Больше всех. В девушках своих запутался вконец, – Я, конечно, «за», но сомнения были, есть и будут. В кадрах я ведь думаю остаться. Может, даже к «особистам» ткнусь. А что? Самбо вспомню. Пить, курить уже завязываю. Хотя…, в отпуске бы неплохо поджениться серьёзно. Для анкеты, – Малёк задумался вдруг. Случай – редкий.– Тебе обязательно надо в письме отметиться в таком разе, – присоветовал ему Лещ, – Особисты тебя проверят, как следоват. Мимо них это прошение не проскользнёт. Просветят со всех сторон. И с распростёртыми.– Точно, – обрадовался даже я, – Все у тебя будем в «тайных» агентах. У меня никогда не было кликухи. Прошу присвоить: «Графоман».– Отклоняетесь, – вернул в русло трепотню серьёзный Мишутка, – Тёзка, куда и взаправду им апеллировать? Мне-то в отпуск ещё рановато. Терпит до лета.Мишаня гордо выпучился к потолку, в дальний угол:– «Графоман», такую-растакую, записывай: «Москва. Главное Политическое управление Вооружённых Сил СССР. Генералу армии товарищу Епишеву. (Лично)». Точно, дословно. И только так, – помолчал, спуская пар экстаза, закончил с огромным сожалением: – Эх, отпуск уже прогулял. А как бы смотрелся в такой петиции!ПНШ одобрил сдержанно:– Грамотное предложение. И по уставу всё «тип-топ» выходит. А откуда отправлять надлежит?Белоус вернулся на землю. Продолжая грустить, указал:– Сугубо с гражданской почты. Не из Печенги. С Мурманска, с Заполярного…Малёк засуетился:– Эх, а мне ведь в Печенгу надо. В военторг. Совсем забыл.Гарбузёнок заржал:– Тебя бы не стали и «светить». Не ссы. Не резидентово это дело. С конвертами бегать.– Ладно. Белый Ус, диктуй. «Графоман», будешь писать? Ты уж свеченный – пересвеченный. Терять нечего, – подвёл черту поручик наш, Попов. Борис.

Сперва рожалось с большим трудом. Потом слегка «раскрепостились». В результате получилось нечто вроде: Товарищ Генерал Армии.Обращаются к Вам лейтенанты, офицеры ПВО, отдельного зенитного дивизиона, в/ч 81471. Мы служили в Заполярье, в посёлке Печенга. Более полутора лет нам задерживают очередные отпуски. Многие из нас не видели за это время свои семьи. Мы не бывали на солнце, не видели свежих овощей и витаминов. В нашей части также задерживают два срока демобилизации личного состава. Мы обращаемся за помощью, товарищ Генерал Армии.С благодарностью к Вам.(И подписи).К моменту завершения «письма к турецкому султану» мы «расслабились» прилично. Перечитывать было и смешно, и страшновато. Гринька требовал последней фразой сделать: «Заранее благодарим…». Белоус отверг решительно: тогда уж надо добавить – «товарищ Сталин» [80] . Совсем вы тут действительно омудели без витаминов.– Ага, старичок, и горячей водки «под солнцем юга», – фальшиво пропел пьяненький Гришутка.– Хорошее прошение, – одобрил Мишутка, – Незатейливое и жалостное. Много дать за такое не должны.Нести и отправлять пришлось мне. На железную дорожную станцию. С точным обратным адресом на конверте. Заказное. С глубокой просьбой к почтовой блондинке в окошке: никому ни слова! Была моя знакомая. Вроде выполнила.

Потянулись дни. Не то, что ожидания, а любопытства какого-то. А какая волна поднимается? И вообще: дойдёт ли писулька? К концу января возвращаюсь из Заполярного. На «Урале», с бетонными плитами. Для любимого третьего поста. Вечер, темно, лёгкий снежок. Водила притормаживает, поворот налево к нашему «Обвальщику» – в свете прожектора с КПП, в косо летящих снежинках, в парадной шинели, машет ручонками, как ветряная мельница, в одной – бутылка, что-то явно громко орёт, так же явно пошатывается – Гарбузёнок! Без сомнения обращается к нашему «Уралу». Ко мне.Выскочил. К Гриньке подбежал.– В штаб! Беги в штаб! Быстрее. Мишка время тянет. Документы выписывает. Всех! Всех в отпуск! Немедленно. Приказ Екишева!Вечер, шоссе, прожектор, КПП,…Гринька – посредине. Эта почти сюрреальная картинка у меня перед глазами на всю жизнь. У КПП стоят: Белоус с Лещом. У Гришутки пузырь из-под «Костыля». Спрашиваю у Михи:– Это что: ещё НЗ?– Нет. Та же. Пустая. Гришка спирта налил.– А вот вкус – тот же, – добавляет Лещ, – Удостоверяю.

ПНШ, радуясь, спрашивает: – Куда отдыхать рванёшь? На какой выписывать курорт?– А соратники что выбрали?– Украина, Крым, Сочи. Кто – куда.– Сейчас, сейчас. Погоди. Дай подумать…Мишка шепнул мне доверительно:– И дембелей приказано выкинуть. В темпе. Алейник вне себя. Ему воткнули. Ни за что, считай. Не попадайся на глаза.Не вышло. Попался я.– Куда едешь? Уставший, – с более красной, чем обычно, физией спросил командир.– В эту…, самую. В Алма-Ата, – запинаясь и чувствуя, что горю, доложил я.– Ку-у-уда? – у Алейника отвалилась челюсть. Он замер. На миг. Однако географию, для своей должности знал прилично. Пока ещё не очень громко, спрашивает:– Ты что, казах, что ли? – вспомнил, что я ленинградец и, закипая, уже заорал:– У тебя мама, что? Казах? Тебе чего в этой грёбаной Алма-Ате делать?Поняв, что просто так Алма-Ата у меня не проканает, успокоился. Горожу частокол далее:– Медео хочу поглядеть. На лыжах покатаюсь. Слаломных. Люблю это дело.Алейник прям задохнулся:– Здесь, а? Здесь тебе снега мало. Мало, да? Сла-ло-ми-ст!..Побежал к мишуткиному оконцу.– Сколько на дорогу ему в Алмату по железке?Минька вышел, глядит на меня, сожалеючи:– Четырнадцать суток в оба конца, товарищ майор.– Пиши новое. От моего имени, по моему приказу. На самолёт! Аэрофлотом! К оплате! Двое суток на дорогу. Из Мурманска и обратно. Не хочет в Сочи, как все нормальные… И чтоб отметка, бля, от твоих казахов была. Бюлютнём не обойдёшься. Пойдёшь к Искаму.И уже убегая бросил мне:– Графоман.Значит, знал, кого благодарить, главным образом. За добрые слова от генерала Епишева. Лично.

– Чего-то я в толк не возьму. На хрена тебе сдалась эта Алма-Аты? Неделю туда, неделю обратно. Не накатался ишо? – Как на слабоумного взирал Белый Ус на, естественно, меня.

– Не, Миха. Я не тронулся безвозвратно. Не боись. Поучиться слалому – мечтал с пелёнок. На Медео глянуть – чего ж тут безумного? И главное: все, почти, женаты. Малец – не в счёт. У него на каждой автобусной остановке подружка. Я с Алматы привёз бы степную азиатскую красавицу. Вон, Андрон! Кончаловский. Из Киргизии привёз. Украл прямо. Чем я хуже? И на поезде туда не трясся бы. Копейки доплатил сам – полетел бы Эрафлотом. И лишние две недели шарил бы по Алмате и окрестным аулам. А теперь – хрен в сетку. Лишил меня Алейник возможного счастья жениховского. Оставаться мне, как Размазик, не целованным.

Трендел я так, сам себя разжалобил, чуть не расплакался. Не таков был Мишаня. Выдал мне наболевшее:

– Жениться тебе нельзя. И с Кончаловскими соревноваться тоже. Как Эллочке-Людоедочке – с олигархом этим, как его? Бильдом? Ну, да хрен с ним. Тебе этого нельзя. Вот и Мишуткина жена, Татьяна, тебя предупреждала на Новом годе: «Рано вам ещё жениться, рюмку не можете зубами держать, всю на себя пролили». И Натаха, Лещова, об этом же: «Пока пистолеты утраченные не найдёшь – жениться тебе грех. Посадят тебя в любой секунд. Ищи и ищи! И не смей наивных девушек склонять к браку». Так что, графоман ты наш, брак у тебя действительно будет браком. Да и сам не видишь разве? Хотел сделать отпуск себе длиннее всех. Это похвально. А сделал всех короче. Получил на дорогу всего двое суток. На ж/д, это в твою любимую Кемь и обратно. Всего лишь.

Мишутка наказывал: – В Горный зайди. Поклонись стенам. Нашей Альма-матер.Гришутка ввязался:– Этта непременно, старичок. Вместе зайдём. Говори, где кланяться.Поглядел с сожалением на Гриньку и на меня Минька, вымолвил смиренно:– Вдвоём лучше не надо. Вдвоём наклонитесь – упадёте. Упадёте вдвоём – не встанете.Белоуса в аллегорию [81] потянуло:– Не должны вы отвергать советов тёзки моего. Вот я, лично, ему завидую. По-белому. Вдумайтесь: Михаил Александрович Иванов. Вы вдумайтесь, ироды! Михаил-александр-иван! Ото всех русских царей произошёл наш ПНШ. Должны мы ему внемлить. Или внимать. А ежели вам не понять, то объясню доходчиво. Минька вас предостерегает. Чтоб выпивали ос-то-рож-но!Вот с такими напутствиями и покатили. За витаминами. Кто-куда.

У плохо понятого всеми нами Михаила Зощенко, есть рассказ – «Пассажир». Герою дружок всучил бесплатный билет на поезд. Из Ленинграда в Москву. И обратно. В конце этого замечательного рассказика: «Доехал до Москвы. Вылез. Посидел на вокзале. Выпил четыре кружки воды из бака. И назад».Это про меня.Прилетел из Ленинграда в казахскую столицу. В комендатуру. К дежурному молоденькому литеру:– Отметь: прибыл – убыл.– Как два пальца. Медео не поедешь, что ли, глядеть?– Затем и прибыл. Какой автобус?

Кряхтя, довёз меня старый драндулет. Вылез. Погулял. Вспомнил Таджикистан, Тань-Шань. Выпил кислого сока. Поехал в Аэропорт. До позднего вечера мучился в кресле. Улетел обратно. Прихватить с собой казашку – случая не представилось. Соревнование с Кончаловским проиграл. Белый Ус знал, что говорил.

В Горный зашёл. Декана Юрия Николаевича на месте не было. Походил, понастольгировал. Встретил Леокадию Михайловну. Лёку. [82] Она мне подарила юбилейный факультетский значок. Засуетился. У меня ничего и не было с собой. И как это я не подумал? Деньги, представьте себе, доставал. Придурок! Лёка по-доброму хохотала. Покурили. Горный тогда был очень древним, повидавшим. Петровским.В часть вернулся уже в марте. Первым. Алейник сразу отправил меня на «халтуру». Он развил бурную деятельность хозяйственную. Чего-то доставал, менял. Толчком, видимо, послужила наша эпопея и начало строительства склада. Дал мне командир взвод, и отвезли нас на далёкий рудник. Аж за город Никель. Строили эстакаду. Солдатики строили. Я ходил рядом. Бездельничал совершенно очевидно. Больше месяца.

Вернулся. Туда-сюда, подкатил весенний дембель. Праздник для личного состава. И жестокая лотерея для младших офицеров. Кто будет сопровождать эшелон?На этот раз «счастливчиков» оказалось двое. Замполит капитан Поливцов и ПНШ Иванов. И вдвойне им подфартило. Эшелон – сводный, везти в Ленинград. Поливцу-то лафа. И туда можно квасить, и в Питере, и на обратном пути. А Мишутке вдвойне тяжелее: и от дембелей сохраняться-прятаться, и политрука беречь. Можно, конечно, плюнуть, пусть «помпа» делает, что хочет, не маленький, чай. Но… «Не важно, какие дороги мы выбираем, важно, что заложено внутри нас». [83] В тот раз Поливцу опять крупно повезло. Минька пьяненьких в беде никогда не бросал. Таким уж уродился.Никто не видел, как они вернулись с этого задания. Ну, а раз прокурорские и «особые» не слетелись сразу нас «трясти», пытать, выведывать – значит, обошлось, Слава Богу. Без эксцессов. Такая у нас к тому времени сложилась твёрдая примета.

– Билетик-то я вытащил, как водится, особенно счастливый, – рассказывал на следующий день нам Мишка. Тут же, в неподдельном ужасе, протестуя:– Не-не-не! Видеть не могу. Уберите. Только чайку мне горяченького.– Тебя чего? Комиссар наш приобщил? – встревожился Попович, – Только не втягивайся, гляди, в эти политзанятия. А то, как Половой, наш комсорг, попадёшь на больничную койку с язвой. Или с чем похуже.– Да, да, старичок. Боб прав настоящим образом. А Половому так и надо. Не хер занимать чужие места. И слаб оказался. Я бы обоих наших комиссаров в турнире по литрболу позади оставил. Не без труда, ясное дело, не без труда.– Отвлеклись от сюжета мы, – прервал Белоус пустую дискуссию, – Излагай анабасис [84] начальный свой.– Во! Точно, анабасис! – воскликнула ПНШ, – Да ещё и наизнанку. Ехали вроде с пограничной зоны в центр страны, а выходило с благодати да на театр военных действий. Откуда они только «горючего» брали? Весь эшелон в нарастающем угаре. А я в купе, запершись, с начальником этого эшелона. Главное было тогда: не выпустить его «в люди». А то ведь он ещё и пистолетом балуется.– А сам к народу ходил? Проведывал? Напоследок с личным составом и выпить не грех, – в мыслях оправдывая лично свою линию, размечтался Лещ. Его-то Натаха держала по Уставу. Специально изучала его и в нос тыкала: «Ну? Где ж тут сказано, что лейтенант, хоть и двухгодичник, право имеет выпивать?»– Сперва пробовал. Плюнул потом. Однако, Поливец хоть и любитель путешествий в «страну чудес», но профи – настоящий. Заранее рассчитал, сколько взять. Учёл, что я не буду. Только сели, первый стакан себе накатил, меня предупредил: «Меня не тормози. Всё спланировано до Ленинграда».– Прав ты, старичок. «Учиться, учиться и учиться» нам надо у проводников твёрдой единственно верной, этой самой,… идеологии, – Кто это мог ляпнуть? Конечно, Гринька.– В Ленинград прибыли, глядь, комиссар вроде и ничего! Вроде и разумен. Да и личный состав дальше рассеялся весьма быстро. И беспокоился, можно подумать, излишне.Политрук мне отдаёт приказ:– Ещё трое суток сдаём демобилизованных. Встеча – в аэропорту. Всё ясно? Свободен.Поехал я под Выборг. К брату на хутор. Успокоился. Из пистолета постреляли по бутылкам пустым.– Да-а-а…, – выпустил из себя всю безысходность Мишаня, – Унёс я ноги из ЗГВ под выстрелы из пресловутого ПМ-а, надеялся тут, в ледяном краю, душой оттаять. Так нет же. У вас какая-то получается разнузданная вакханалия с этим личным оружием. И конца-краю не видать.– Именно, именно! – воскликнул ПНШ, – Слушай дальше. Не финиш ещё.Хлебнул остывшего чаю. Поморщился, как от водки: заколебала она Мишку, видимо, проникновенно. Продолжил, торопясь:– Прибыл в аэропорт, загодя. Жду. Появился замполит мой вовремя. Но не сам. Вела его дамочка. Точнее, на себе тащила. Он мне намекал ведь, что к «бутончику» едет. Остановил я её. Меня не узнаёт. Поливец наш. «Бутончик» обрадовалась, закудахтала и упорхнула. А у комиссара-то? Пистолет впереди, на пузе, слева. Как у вермахта. И кобура рас-с-стег-ну-та! Сунул себе. Теперь у меня стало в обоих карманах по пистолю. Прав ты, тёзка. Это не вакханалия, а паранойя какая-то. А что ж с политрученькой-то «кривой» делать? Одному мне его никак. Никуда. А скоро посадка. И тут опять понимаю, что он, гад, всё рассчитал. Не иначе. Подваливают два капитана. Из ракетного дивизиона, что рядом. И всего-то: чуть «под газом». Образовались, что их ряды пополнились. Огорчились, что я не «присоединился». А камиссар наш с закрытыми глазами мычал, а к «соске» тянулся. Орёл!Довели сокровище. Домой я добрался – никакой. Кислов манную кашу ест. С меня нервы стекают, как заряды с конденсатора. Выпил. Окосел. Не слегка, а прилично. Собрался спать, а пистолеты у меня. Оба. Зову соседа своего с кухни:– Эй, Кислятина, давай дуэль организуем!Хорошо, он после манной каши просветлённый, кроткий.В печку я выстрелил. И заснул. Кислов спрятал проклятущие револьверты. Всё! Сыт я ими по самое некуда. А то ведь пуля от печки рикошетом в стену ушла. Утром Кислятина не упустил возможности спросить заботливо:– А если б там Малец был?Надо идти к Смирному. Клянчить, чтоб патроны списал».– Не перживай шибко, – Лещ успокоил покровительски Мишку, – Не ты первый. Смирный с Разбойником наводят «идеяльный» (как говорит Соловей) порядок на складе. Много лишнего чего образовалось. Но через лабаз. Тут у них тоже альянс.Лещ сейчас такой успокоенный, а совсем недавно с шилом в одном месте носился.– Да-а. Пока ты отсутствовал, Мишутка, я ведь Натаху отправлял. На «большую землю». А в их положении – такое в голову взбредает! «Я, – говорит, – Офицерская и не офицерская жена. Все жены умеют стрелять, а я чем хуже? А в Уставе записано. Я читала. Это ты его в руках не держал». Допекла меня. Я – в карауле. Солдатики мои на постах. У Смирного с Разбойником разжился пятком патронов. Повёл Натаху за пост наш любимый, за третий. В овраг. На вышке Кзыл-орда моя стоит. Ему наказал: «Пойду пистолет опробую. Стрелять пять раз буду. Понял? Пять раз. Ты тихо стой. Понял?» Орда мне кивает, скалится, радуется. «Как ни панял? Карашо панял. Пят раза стрелял. Иды. Сё карашо будыт». Натаха припёрла пять бутылок пустых. Расставил. Желание, на сносях если женщина – закон. Стрельнула. И с вышки над нами, чурка понятливый, мой любимый, короткую очередь дал. Из пяти выстрелов. Мол: «Карашо всё! Мая твая панимала».Вот тут-то я и набегался. И не с шилом, а с мокрыми штанами.А Натаха в одну попала. В бутылку. И мне орала: «Этого в Уставе не прописано. Чтоб в беременных пулять. Правильно мне Татьяна, мишуткина жена, говорила: «Выкинь ты этот Устав. Они вовсе не по нему живут. Она потому быстро и уехала. Слава Богу, и я теперь смотаюсь. А вам только и остаётся, что в карауле забавляться. Склад новый построите – у вас вообще всё похитют». Представляю, как генералов жёны дрючат.Закончил Лещина рассказ свой таким, не лишённым смысла выводом:– У нас все солдатики, что на пост ходят, на вышку, в мороз и в жару комариную – вроде моего азиата. Они «великолепную семёрку» обставить бы не сподобились. Не солдатское это дело. Однозначно.И, тем не менее, шла служба двухгодичная к своему итогу.

Прокурорские заглядывали. Как к старым знакомым. «Особые» люди более нас вниманием своим не жаловали особо. Так. Изредка. Может, им всем было всё ясно? Не думаю. Длинная вереница событий разного калибра, вопросов прямых и косвенных, тянулась из давнего 1971 года. В наши времена.А разгадка – где-то рядом…

– Наверное, ты был на хорошем счету в части своей? – Витька Верёвкин сдул пивную шапку с кружки. Одним глотком ополовинил. Глазки – буравчики хитрющие уставил на меня.

Хотел хлебнуть я пивка – замер с открытым ртом.

«А на каком же я был счету? – задумался на третьем месяце после дембеля, – И у кого?»

– Ну, чего молчишь? Рекомендацию-то дали тебе. А это случай из редких, – вторую половину Верёвкин пьёт медленнее. От меня он не отвяжется. Я уже его немного узнал. Самое чуть-чуть.

Я снова за Полярным кругом. Поступил в Морскую Арктическую экспедицию. В Мурманске. Север – притягивает. По молодости. Нужна была характеристика – рекомендация. Для загранвизы. В море ходить. Из армии, чтоб прислали. Без надежды написал Мишутке. Он дослуживал последний месяц. И, о чудо! Встретились с ним в Мурманске, на вокзале. Посмеиваясь в светлые пушистые усы, рассказывает мне бравый помощник начальника штаба:«Знаешь, «графоман», попытался заверить твою бумагу просто из интереса. Что будет? Состряпал её сам. Последнюю убойную фразу: «Рекомендуем…, несём полную ответственность» – писал, закрыв глаза. Я-то знаю, что раз с пистолетами, автоматами и солдатами не утёк, то теперь, женившись, не должен удрать. В ближайшее время, полагаю. Привёз в дивизию. Главный кадровик – новый. «Попишу, – говорит, – если визу в «особом» отделе тиснут». Стою у стальной двери и размышляю: «Идти – не идти?» Тут подлетает капитан. Что-то знакомое… «А ты чего здесь, штабной помощник?» Бывший старлей, что нас курировал. Говорили ещё: на Украину перевели. Ан, нет. Тут. Обрадовался я, доложил. Он мне: «А! Курносый лейтенантик! Чего не случалось, во всё успевал вляпаться. Он у нас просвеченный. Насквозь. Как на ладошке. Тебе-то пистолетика не оставил? Чтоб на хуторе с братцем или с женой беременной популять? По бутылкам. Ха-ха-ха! Давай писульку. Поставлю ему закорючку, «графоману». Вот так, Вадя. Я подумал, что он и мне бы визу свою наложил. Только я в моря не собираюсь».А я ещё тогда добавил, что и везти в штаб более некому будет. Окромя тебя, Мишка.И рассказал я это всё, издалека, Витюхе Верёвкину. За второй кружкой. И за третьей. Он интересно тогда подытожил:– В море пойдём – надо будет около тебя держаться, пожалуй. Как тебя кликали-то: «графоман» или «громоотвод»?– Окстись, – говорю, – Шишек мало набивал? Лбом-то своим необъятным.– Дерьма с тобой, конечно, хлебать – не перехлебать. Но ты как-то ведь сухим выходишь? Это, пожалуй, лучше, чем один раз – и захлебнуться.С Витюхой мы подсчитали: за шесть следующих лет прожили в одной каюте в три раза дольше, чем на берегу.

– Зайдём сегодня к моим предкам. Батьку поздравим с Днём Победы, – лаконично пригласил меня Витюха. Затарились под его руководством. Подходя к дому, Верёвка поведал:– Всю войну прошёл. Отметин на нём – не счесть. И мне ничего толком не рассказывал. Он в СМЕРШ-е служил.– Ну-у-у… Вот это да, – только и смог я изумиться.

Долго сидели. Отец Витюхи, Иван Верёвкин, только пригубливал. Я с него брал пример. Витьку начинал «зацеплять», обычно, только второй литр. Под сто кило он, а толстым не назовёшь. Мастер спорта по подводному плаванию. Капитан запаса тоже каких-то водолазно-парашютных дел. Рижский ГВФ кончил. В море потянуло. Как и меня. От ума избытка. – Расскажи батьке Ваш детектив. Ему можно. Интересно, как он оценит? – предложил благодушно Витюха.Изложил, как мог, сжато. Ветеран СМЕРШ-а слушал, прищурясь, не перебивая. Задал вопросы скупые:– На внешних постах стояли обычно азиаты?– Да. В парке и на складе. Они же надёжные ребята. Исполнительные.– Правильно. И ключ к ним тоже нужен азиатский. Не в деле они. Москвичей, ленинградцев, интеллигентов много было?– Практически никого. Пара «философов» из-под Москвы, так «выслали» их раньше.– Среди офицеров?– Только двухгодичники. Мои лучшие друзья. Горняки.– А с Львовщины?– Двухгодичники оттуда. На РЛС.– А начштаба этот? Феркес?– Из тех же краёв. Точно не знаю.– Хотел он тебя на артвооружение?– Однозначно – нет.– И с Соколом не корешился?– Скорее наоборот. Насколько я наслышан был.Думал, молчал отец Витюхин. Шарик хлебный катал. Ни он, ни Витька не курили. Я тоже воздерживался.– Легко ты, пацан, отделался. Мне не понять одного: почему решили тебя не подставлять? А вообще-то ясно. Дефицит времени. Торопились.– А-а, это…, а всё остальное вам, Иван Николаевич, ясно?– Да так… Более-менее.Ещё помолчали. Витька с гордостью посматривал на батьку. И на меня снисходительно, как бы успокаивая. Больного пациента: «Не дрейфь, геолог. Батькин диагноз будет железный. Смотри не упади со стула». Выпили по грамму с ним.– Те места я облазил. Видел, знаю. Часовой на вышке спит, не слезая. Комаров меньше. Работал «профи». Нашей выучки. А «подводку» сделал офицер. Один. Больше и не надо. Тебя и этого, Павлюку, тасовали специально. А может случайно. Не суть. Это или Феркес, или ещё кто. Сокол о чём-то прознал. Феркес или убрал его, или рот ему самому заткнули. А тебе, сынок, лучше об этом не вспоминать боле. Долгие годы.– Дак, да…, – я буквально лишился чувства этошл, говорильного.Отдышался, промямлил:– Кому? Кому это понадобилось? Зачем?…– Очень высоко, братец ты мой, замыслили это. Голову туда и не задирай. Отвалится. Примеры-то сам видел. Да и прокурора – печкой убило! Умора. С юмором ребятки. Нашего полёта.– Простите уж меня. Но это что же выходит?Чувствуя, что успокоить надо, меня взбаламученного, отец Витюхин, по плечу похлопал:– Да, да. Ненароком вы прикоснулись. В спецхозяйствах главное ведь что? Взаимопроникновение. Даже в своих. И с разными целями. Это у вас, у армейских, понял Тавров. Шпалеры брали не по бутылкам стрелять и не банки грабить. Слава Богу, не в штатах живём грёбаных. Самой верхушке кто-то о чём-то нежно намекнул. А семь кило далеко тащить – любому не в кайф. Смеха ради, могли и в нужник бросить.Махнул ещё небрежно рукой папаша Верёвкин:– И всё, всё. Плюнь, забудь. Давай-ка за это чуть-чуть шлёпнем.

Удар по моей черепушке был чувствительный. Только и хватило в ней разума – помалкивать. Долгие годы. Витюха тоже умел это делать. Только вздыхал бывало: – Эх, жаль-то как. Столько папанька мог бы порассказать. Иной раз мне кажется, что воевать легче, чем хранить в себе, вот так-то. Да нет, пожалуй. Настоящие солдаты, даже простая пехота, за зря языком не будут молоть. Это – верняк.

А время действительно протекло. И век двадцатый был на исходе.Другие нравы и другие люди, вольно или невольно, открыли дорогу иным воспоминаниям, иным книгам.С жадным интересом читал книги Виктора Суворова. О дороге, которую он выбрал, о судьбе его – молчу. Об этом судить ему самому. И Богу. После «Ледокола» проглотил «Аквариум». В одном месте споткнулся. Замер… Дочитал до конца. Потом вернулся. Обомлел.Запомнил почти дословно. Позволю себе напомнить Вам:«Февраль 1971 года. КГБ и ГРУ вцепились в глотки друг другу. Но кто это может видеть со стороны? Все знают генерал-полковника Ю.Андропова. А кто знает генерала армии Ивашутина? Но ему реклама и не нужна. Ивашутин, в отличие от Андропова, руководит тайной организацией, которая действует во мраке и не нуждается в рекламе».Если мы, отдельный зенитный дивизион, в Печенге, весной 1971 года, видели «это», то мозаика наша вся складывается.

Перестройка всех нас раскидала. Уже в этом веке и тысячелетии пообщались с друзьями-однополчанами. Вспомнили, повздыхали.Борька, «лейб-гвардии поручик», замкомандира батареи, задумчиво подкручивая рюмку:– Ведь в тот вечер я третий пост караулил. Ты с Павлючиной обнаружил пропажу. И почему нас, и других многих, не посадили? Действительно: были другие, высшие цели. А мы, шушера, им и на… были не нужны. И всё же…

Мишенька, вышагивая в деканском кабинете, под необъятной красивейшей геологической картой Родины нашей: – Да-а…, Вадя. Как помешал ты мне мыльные пузырики пускать в тот вечерок памятный, так с той поры… А ведь комбат Пелипенко, царство небесное, чуял что-то. Не зря до нас в Венгрии служил. Намекал мне как-то: «Ой, Мишутка, дело це тако тёмное, что ни солдатское оно, и ни офицерское. Один мой… Тфу. Смолчим и выпьем».

С Белоусом, в морях и океанах, по волнам, портам и кабакам, вроде и позабывали о «великолепной семёрке». Виктор Суворов напомнил. Мишаня не упустил случая, меня успокоить: – Печалиться тебе не стоит, «графоманчик». Имиджа ты себе на этом историческом хламе не сошьёшь. Все те ГРУшники и КГБешники давно по банкам, фирмам, охранкам рассосались. Никто на подиум не выйдет и не признается: «Лежу я в маскхалате в овраге, жду, когда часовой на вышке заснёт. А командиры, бля…». Однако папаша мой, ответственный работник, действительно тогда обронил фразу: «Командующий округом не мог не чуять. До таких постов так просто не доходят. Мозги-то нужны. Это не у вас геолухов. Рюкзак, костёр, гитара…».

Лещ обрадовался, в ладоши захлопал: – Я-то знал, я-то ощущал. И Натаха меня упреждала. Мол, не ходи сортир чистить. Не торопись выслужиться. Хоть Тавров ваш и генерал-полковник, а ошибается. Посиди. Вот лучше Устав почитай. Там всё про это сказано.

Гарбузёнка давно не видел, но как будто слышу, что сказал бы: – Ох, старичок, и ты прав, и все тоже. А я, Гришка, особенно прав. Что не стал в эту комсомольскую лезть комарилью. Ведь я бы со всей своей душой старался. А они? Облечённые доверием моим и властью своей? Это ж надо удумать? Для своих шкурных наши пистолеты пи… ть? После этого, конечно, Меченый распоясался.И мама моя наверное сказала бы мне: «Это я, сынок, за тебя, за всех вас молилась. Отец-то виду не подавал. Хотя и знал».

Но всё это было потом. Значительно позднее. В другую эпоху.

А сейчас я сижу за столом. Навалившись грудью. Напротив меня белобрысый Мишка. Пьём из эмалированных кружек крепкий чёрный чай.

«Хорошо и тепло,

Как зимой у печки…»

Печка у нас действительно жарко натоплена. Зима в Печенге. А всё равно Есенин тогда нас в виду имел. О нас написал эти строки. И Мишка со мной согласен. Хотя и усмехается. Он рисует своим пером безумного скрипача. Оборванного и босого. Среди тундры. Я гляжу во все глаза. Затаив дыхание.Через дорогу дежурный по части, комбат капитан Пелипенко. Начальник караула – Белоус. Борька Попович – в Килпах, на боевом дежурстве. Лещ в артиллерийском парке со взводом мажет соляром траки у тягачей.Мне спокойно, как никогда. Как никогда уже не было потом в жизни.За спиной у меня – Дивизион.

Январь – май 2006 г. Санкт-Петербург.

...

Примечания

1

Что такое «шпалер», пояснять излишне. Сейчас любая барышня рюхает в таких терминах. Благодаря детективам и TV. Отмечу только, что здесь – пистолеты системы Макарова (ПМ).

2

Про шишки на бошках будет позже отдельный разговор. Это мы проходили. Лишний раз убеждаешься, что нет ничего нового под этой луной. (Так что ли выражаются? Я что-то забыл.)

3

За Полярным кругом должностной оклад был в полтора раза больше, чем на Большой Земле. Это очень сильно душу согревало.

4

У командира огневого взвода оклад был в те времена 100 руб. У командира батареи – 120. У начальника мастерских – 105 руб.

5

«Летучка» – жаргонное название любой ремонтной автомастерской. Их во взводе было шесть. Все – мягко говоря – разукомплектованные. Все на ходу, но… Внутри всё растащено.

6

М. Булгаков. «Мастер и Маргарита». Глава 22, «При свечах».

7

7 «Бонче» – Ленинградский институт им. Бонч-Бруевича. Радиоэлектроника – их кредо было. Это я про них помню.

8

Мишаня Белый Ус цитирует из О’Генри.

9

Далее буду и так и так писать. Я узнавал, «у кого надо», это можно. Не возбраняется. Тем более, я пишу – я и хозяин. Главное, запомните, друзья, я вам не врал и не буду. На этих страницах.

10

Ничего я тут не придумал. Но лишь позже понял, что и пример, и проблема – одинаково безумны и неоднозначны.

11

Сей правдивый случай описан в «Круизе». 2005 года издания. Сколько лет минуло, а пузырь «Каберне» порой ночами снится. Автору. (прим. ред.)

12

Так тогда обзывали стипендию.

13

Опять же смотри пасквиль «Круиз». Там Шланг за просто так форменному «бичу» червонец отдал. И это после разбитой «Кабернухи»!

14

Так на жаргоне называлась военная кафедра на факультетах дневного обучения.

15

Трёхлинейка Мосина. Легенда! В детстве с братом Толиком нашли такую на Пулково. Вёз в метро под пальто. Выронил. Как не забрали?

16

«Осколки памяти», Юрий Капков, Санкт-Петербург, 2004 г. стр. 357. Барсук полезен всеми своими частями. Шкура – от поясницы. Жир – от кашля всякого. Мясо – от романтических иллюзий.

17

См. «Круиз», изд-во «Росток», Санкт-Петербург, 2005 г. В этом творении впервые удалось развесить множество воспоминаний и лапши (прим. доброжелателя).

18

Интермедия Великого Райкина: «В греческом зале, в греческом зале». Автор ностальгирует. Хочет показать широту своего забулдыжного кругозора (прим. редактора).

19

«Маслята» – патроны. Где-то я слышал, вроде, такой есть жаргонный синоним. Может, ошибаюсь. Но два патрона пошли в карман старшины тира. Так вот и размножались в те времена боеприпасы. Сейчас, конечно, всё помасштабнее происходит.

20

Автор опять хотел было процитировать Райкина. Но, видимо, испугался. Ну, как Хребтович прочтёт случайно и обидится… (Прим. редактора, предположительное)

21

«Бить баклуши». Горняцкий термин. Это древнейший вид работ в шахтах. Забивать клинья в крепления сводов горных выработок. Ни к гире, ни к турнику с такой работы душа не лежит.

22

Да. Хоть не в море, океане мы были на службу воткнуты, но – за Полярным кругом. И лишь много южнее начиналась Большая Земля. РЛС – радиолокационная станция.

23

«Конус» – боевой самолёт на 500 метровом буксире тащит макет. В него лупят боевыми снарядами. Лётчику – боевой вылет.

24

«Дебилоскоп» – телевизор. В начале далёких 70-х годов впервые услышал, такую кличку для TV, от коллеги – чеха. Морского геофизика. У чехов – великое чувство юмора. Уверен: «Дебилоскоп» – придумал ещё Гашек, а сказал – Бравый Швейк. И в самую точку.

25

Не уверен, что к месту использовал этот термин. Да и вообще, честно говоря, не знаю, что точно он означает. Но слово – богатое! Особенно вторая половина. Всю жизнь хотелось встретить с таким именем – Её. Не вышло.

26

Руст – прилетел на заре перестройки к Горбатому в гости. С поздравлениями. Автор в своих угарных мечтах от переживаний по упущенному допускает явные политические ошибки. Это кто б ему дал сбить такого посланца к самому Меченому? (Примеч. независимого ред.)

27

Сирота – Вовка Ошурков – так сам он себя прозвал. Батька его, Красный Комкор, рано умер. Вовка в префе был мастер. В Сочах мог бы жить точно. А жил со мной на одной улице. Фурштадской. (См. «Круиз»).

28

Уже обсуждали в «Круизе» этот постулат Крылова из его книги «Мои воспоминания». Эту книгу и открыл для нас Петух. Заветам адмирала Жека следовал строго.

29

Львовский автобус. В те времена. Дальнего следования. Жёсткие были и мягкие. «Икарусы» ещё ходили. Венгерские. Мне они почему-то нравились меньше.

30

«Щель» был такая очень известная забегаловка на Исаакиевской площади. У старой гостиницы. Где почил Есенин. Посетители – высокоинтеллектуальная публика. И фарца. Сломали всё. А так доступно было!

31

Вопрос бесподобен! (см. «Круиз»). Вывозил не единожды. Даже стакан удавалось выпить на шару. Но этот вопрос – высший пилотаж. Не для Мальца он был. Из пушки по воробьям.

32

«Ментик». Что-то связанное с гусарской амуницией. Или их лошадей. Не знал и не знаю точно. Это Мальский бубнил.

33

«Русофоб». Термин использован совершенно не к месту. Герои путают его с «русофилом». Или наоборот. Наглядно показывают низкий их культурный, так сказать, показатель. Да и чего с них взять? Драгуны-с! (От редактора).

34

Да есть на «фейсе» у меня отметина. Всем говорю, что скакал по кручам на горячем басмачёвском коне. На самом деле было совсем не так. Без романтики, как обычно. Может и расскажу позже. Для этого надо чуток выпить (прим. моё).

35

Михаил Сергеевич-второй – это пресловутый Горбатый. А первый, для тех, кто не в курсе, это – Белоусик. Он по отцу и паспорту – Михаил Сергеевич. См. «Круиз». (Примеч. автора. За него редакция не отвечает).

36

СПО. Это станция питания орудий. Дизель с генератором. Дура такая, более 5 тонн весом. На 4-х колёсах. Ну, видали, наверное, на улицах. Работяги асфальт долбят, она рядом гремит. Вроде того.

37

Автора опять заносит не в ту степь. «Собачье сердце» было написано давно, но читать его он тогда не мог. Ни коим образом. Впрочем персонажи, пожалуй, похожи. (Примеч. критика независимого).

38

На «военке», начиная с нашего курса, заботливо прекратили учить рулить.

39

Не путать с Гарбузёнком Гришкой. И внешне, и внутри, и по должности – были полными противоположностями. Гарбуз мог, но не хотел быть взводным. Гриня желал на место ПНШ, но писать ему было удобней справа-налево.

40

Красильщиков был сержантом. Секретчиком. Шлялся с пистолетом. Забрёл к корешкам в караулку. Дёргали затвор. Баловались. Попал одному в ногу. Случай замяли. Стал ефрейтором. Попал во взвод к Гришке.

41

Зарядить АЗП-57 очень тяжко. Надо бросить на лоток обойму из 4-х снарядов. Вручную взвести затвор. Крутя здоровую ручку, сжимая офигенную пружину. И бросить на лоток 2-ую обойму. Норматив – 6 секунд!

42

Петсамо. Первоначальное древнее название Печенги. Красиво! Теперь так уже не называют.

43

Цимес – слово явно не местного происхождения. Не петсамовское. Где откопал такое Гришка, его надо спросить. Может, это древнее название фаршированной щуки? Цимес этот?

44

Уголь этот СССР добывал в политических целях. Когда его привозили в бухту Лиинахамари, все начальники, на ком лежало бремя отопления их объектов – прятялись. В надежде переждать. До другого угля.

45

Выражение «по гражданке» означает облачение в штатское платье. Используется только военнослужащими. Носит презрительный оттенок. К женщинам, как таковым, не имеет отношения.

46

На счёт солидности в сапогах и портупее, я тоже сильно ошибался. Она появляется по мере стремления к генеральским знакам отличия: пузу и морде.

47

См. «Круиз». А можно и не смотреть. Ничего там особо интересного нет. Автор в очередной раз ностальгирует, слезу вышибает. У себя в первую очередь. Пусть. Лишь бы не запил (Прим. редактора).

48

Из какого-то анекдота. Автор не помнит. Мы тоже затрудняемся. Может быть, Вы? Пишите нам (от редакции).

49

«Вышка» – название высшего военного училища. Любого. Жаргон самих курсантов. (Прим. их же).

50

Чоновец – военнослужащий ЧОН. Белоус намекает на мою болтовню про особые полномочия моего взвода. В районе привокзальных кустов и канав.

51

«Чайник» из общепринятого жаргона. Я Лёху – Шлангом, он меня – чайником. Суть – синонимы. Как говорил майор Дудник – «одна мутота».

52

У нас были классические артиллерийские петлицы. Пушки на чёрном бархате. Мы – отдельная часть. А у старлея – танк на красной петлице. Значит из танкового батальона 19-го полка. Был некоторый скрытый антагонизм между красным и чёрными петлицами. Наверное это от Стендаля тянется. Хочется думать.

53

Кемь. Это железнодорожная станция. Посередине между Петербургом и Мурманском. Не случайно так названа. Кем-то из царей наших былых. Не помню точно. Он написал на карте. Ссылать неугодных: «к е…й матери». Загадочно-символично, правда?

54

«Большой дом» на Литейном. Ленинградцы знают его. В Москве это – Лубянка. Но гражданам нашей страны моего поколения и старше, и младше термин этот, вообще говоря, понятен.

55

Помпа – замполит – у нас имелся и по первому и по второму штату. Значит два помпы у нас было. Они чаще других начальников менялись местами. Или сами «залетали» по пьянке, или личный состав учинял непотребство.

56

«Топить булдыганы». То есть валуны. Мы ж в Северной Карелии стояли, в принципе. Или на Севере Кольского. Один чёрт. Валунов – прорва! Любимое занятие летом: торчащие на поверхности – подкапывать и «топить».

57

ГТС – гусеничный тягач средний. И средний и тяжёлый тягачи – очень хорошие работяги. У горняков, у геологов в округе на них весьма глаза горели. Был случай.

58

«Губа» – гарнизонная гауптвахта. Была у нас в посёлке. Я пытался один раз своего раздолбая Вечеркова туда сводить. На жутком морозе. Сидел там старшина – Боров. Предложил записаться в очередь. На месяц вперёд. С тех пор я зарёкся.

59

Смысл глагола «дрючить» всем ясен! Гасюнас использовал другой глагол. И тогда (и сейчас) все нерусскоязычные наши братья, сперва овладевают нашим «простым» языком. Неспроста, ой, неспроста это. Да и по всему миру.

60

«Рука». Что это такое объяснять никому не надо? Воякам поступить в академию ой как не просто было. Хоть семь пядей имей. (Прим. анонимного препода военной акад.)

61

Пистолет Марголина. Малокалиберный. Прекрасная машинка. Спортивный вариант – как парабеллум.

62

Дьяк имел в виду постоянное увлекательное должностное занятие младшего комсостава всех частей, прибывших на учебные стрельбы в район Ладожского полигона. Подробнее увидим, возможно, ниже (прим. врача).

63

Сика-Ёка. Так мы называли речку около наших домиков. По примеру кого-то из местных. Откуда такое название? На финское не тянет. Японское? Кто, когда сюда япошек привозил? И они тут замёрзли?

64

Да. В море, в океане было дело. На «конину» спорили. Коньяка бутылку. 8-12 стоила. Белоус до сих пор думает, что я тайком курю. Жаба душит за пузырь. Миха! Нет. Приезжай. Выпьем. Хоть бросил и то, и другое.

65

Уверен. И знающие людишки мне в жизни подсказывали. Все дела подобные, все протоколы, донесения хранятся вечно. Как-то в них наша «кройка-шитьё» с Мальком описана. Очень интересно бы взглянуть. Оперативная информация, как-никак.

66

Про цугундер часто слышал. Очень часто. Ощущаю смысл. Так мне кажется. Выразить словами не могу. Позвонил кое-кому, спросил. Засмеялись. Значит, тоже только чувствуют. В словаре – нету ничего. Рука написала. Выкидывать жалко.

67

ПУАЗО – прибор управления автоматическим зенитным огнём. На платформе вращается с двумя наводчиками здоровый сложный прибор. У каждого наводчика потрясная оптика. Шарапов бы позавидовал.

68

Гамма-каротаж. Один из методов изучения буровых скважин. Аналогично можно спросить любого прохожего: «В ту сторону я иду туда правильно или надо наоборот?»

69

«Угадай-ка» – была по радио хорошая такая детская передача. И песенка: «… – интересная игра, кто не знает угадайки, тот не знает ни…». Как-то так. По крайней мере, для нашего случая подходит. В самый раз.

70

Террасы крымские. Далеко не дачные. Это скалы там такие. Сам не видел. Рассказывали. (Прим. моё).

71

«А когда ты упал со скал…». Из великих песен, великого Высоцкого. Далее там: «… он стонал, но держал».

72

Овёс. Это и есть Мишка Овсов. Мы с ним потом в Казахстане по пустыне бегали. И с Сиротой (Володькой Ошурковым). В «Круизе» отмеченном. Овёс ещё удивлялся всю дорогу: «Надо же? Как тебе повезло. Мало зубов сломал».

73

«Коммуналка». Большая коммунальная квартира. В Ленинграде. И не только. В такой же, только ещё больше, на 12 семей, прошло моё детство. У Таврического сада. Катались в ней по коридору на 3-х колёсном велосипеде. Было потрясно весело. На кухне – 12 примусов и керосинок. Вспоминаю – в глазах щиплет.

74

См. «Круиз». Если нету – достанем. Вышлем. (Моё примеч.)

75

А.Н. Крылов, «Мои воспоминания». Уже вспоминали мы с Вами эту прекрасную книгу. Открыл её для меня – Жека.

76

«Шахта». Григорий имеет в виду факультет Горного. Шахтостроительный. В последние годы выдвинулся заслуженно в ведущие (прим. председателя приёмн. комиссии).

77

Знал и любил майор Дудник заковыристые слова. Я тоже что-то хитрое слышал. Вроде секретного: «полишинельного». (Прим. моё).

78

Кап-два, это капитан второго ранга. Равносильно подполковнику. Этот был тоже из «щитов и мечей». Раньше таких не видал вообще.

79

«Ружьё». Редко встречаемый термин. Синоним стакана. (Прим. автора и филолога-собутыльника).

80

Мишаня намекал на конец анекдота про Пушкина и Сталина: «Заранее благодарю, товарищ Дантес» (примеч. анонимн.)

81

Аллегория. Автор не может утверждать, что слово это к месту. Но Белый Ус подобные выкрутасы обожал.

82

Лёка. Замечательный наш учитель магниторазведки. И друг. Спустя годы, она будет присутствовать на моём «наглом» экзамене по инглишу. Её присутствие даст мне силы выкарабкаться, на сдаче этого «минимума». (См. «Круиз»).

83

Из О’Генри. За точность цитаты не ручаюсь. Но так любит повторять мишкин тёзка, Белый Ус. (Примеч. его же).

84

Я потом спрашивал у Белоуса про этот «анабасис». В словарях не обнаружил ничего подобного. Миха самодовольно жмурился: «И не старайся. Его в словаре чешского языка надо шукать. И в наследстве Гашека. Но это для тебя очень сложно будет. Расслабься».