ГЛАВА 1

Прошел целый год. Как и предполагал Вассёр, дело Оржерской банды оказалось долгим и сложным. В самом начале процесса, прогремевшего на всю Францию, председателю суда Шартрского округа было передано исключительное право на ведение процесса. Заключение Кассационного суда, принявшего это решение, представляет исключительный интерес и заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью.

«Именем Французской Республики, Единой и Неделимой,

Приветствие нынешнему и грядущему поколениям.

Комиссар органа исполнительной власти при Кассационном суде заявляет, что в ночь с 15 на 16 вантоза [95] этого года произошло убийство гражданина Фуссе, фермера из Мийуарда. При расследовании этого преступления выяснилось, что был совершен целый ряд чудовищных преступлений, виновники которых найдены и в настоящий момент в количестве ста пятидесяти двух человек содержатся в тюрьмах города Шартра. Благодаря уликам, находящимся в руках мирового судьи города Оржера, в чьем округе произошло убийство гражданина Фуссе, можно надеяться, что вскоре все арестованные бандиты будут переданы в руки правосудия.

Все они обвиняются во множестве преступлений, многие из которых были выявлены в ходе предварительных допросов и благодаря добровольным признаниям некоторых заключенных. Отдельные шайки, действовавшие в департаментах Эр-и-Луар, Эр, Сена-и-Уаза и Луаре, представляют собой единое сообщество, во главе которого стоит вожак. В преступлениях, совершенных под его командованием, участвовали все члены банды.

Вышеупомянутые злодеяния были совершены после провозглашения закона от 29 нивоза и, следовательно, должны рассматриваться обычными уголовными судами. Однако расследование столь значительного дела не может быть разделено между несколькими судами. Все действующие лица и сами преступления тесно связаны между собой. Легко можно представить, сколько ценных для следствия деталей будет упущено и как исказятся факты обвинения, если всех подсудимых придется препровождать в судебную инстанцию того департамента, где было совершено преступление, не говоря уже об огромных расходах, которые придется понести Республике, чтобы обеспечить перемещение преступников и свидетелей. Этого нельзя допустить и с точки зрения общественной безопасности, так как при постоянном переводе подсудимых из одной тюрьмы в другую не исключены попытки побега. Оставшиеся пока на свободе члены банды прибегнут к насилию, чтобы спасти своих сообщников и предотвратить новые разоблачения.

Следовательно, необходимо, чтобы Кассационный суд передал полномочия вести расследование по делу об оржерских бандитах суду какого-либо одного департамента. Нам представляется, что это должен быть Эр-и-Луар, так как последнее преступление, повлекшее за собой многочисленные аресты, произошло именно в этом департаменте, и т. д.»

Чтобы удовлетворить просьбу органа исполнительной власти, Кассационный суд назначил Эр-и-Луар местом расследования преступлений поджигателей, немалая часть которых была арестована стараниями мирового судьи города Оржера. Все полномочия по ведению дела были переданы Уголовному суду вышеупомянутого департамента и представителю судебной полиции, председателю суда города Шартра.

Убийство на ферме Мийуард, относящейся к кантону Оржер, получило название Оржерское дело, а все члены банды, участвовавшие в совершении упомянутых преступлений, стали именоваться Оржерские бандиты.

Расследование требовало допроса бесчисленного количества свидетелей и подвигалось крайне медленно. За исключением Кривого из Жуи, который давно во всем сознался, и Рыжего из Оно, чье хвастовство доходило даже до того, что он приписывал себе преступления, которых не совершал, большая часть арестованных отказывалась признаваться в содеянном. Иногда они сознавались в каких-то вымышленных преступлениях, потом начинали все отрицать, издеваясь над судьями и стараясь любым способом вывести их из равновесия. Почти все бандиты выказывали невероятный цинизм и, когда их наконец уличали при помощи неопровержимых доказательств, начинали похваляться совершенными злодеяниями, преувеличивая жестокость содеянного, словно получая какое-то дикое наслаждение от того ужаса, который внушали окружающим. Лишь один разбойник выказал если не раскаяние, то хотя бы тень его, что привело судей в недоумение, так как меньше всего этого можно было ожидать от Толстяка Нормандца, верного пса главаря поджигателей.

В один прекрасный день, умело направляемый умным и неподкупным Жилем Марнуа, который тогда занимал пост председателя суда, разбойник поддался необъяснимому порыву, который иногда заставляет преступников открывать самые сокровенные тайны.

— Мое настоящее имя, — начал он, — Жак Бувье. Сорок шесть лет назад я родился в Сен-Кристоф-де-Майенне и, потеряв родителей, четырнадцати лет от роду занялся воровским ремеслом. Год спустя, попрошайничая и подворовывая, я проходил через деревушку Анжу и повстречал отвратительную женщину, сообщницу бандитов, которая вербовала молодых людей. Она разрешила остаться у нее. Через несколько дней разбойники взяли меня на дело — я должен был караулить, пока они грабили чей-то дом. Всего оттуда унесли полторы тысячи ливров серебром, огромное количество одежды и постельного белья. Мне достались какие-то обноски, но бандиты пообещали, что я получу хорошее вознаграждение, если не буду болтать и стану выполнять все, что скажут.

Не прошло и двух недель, как разбойники ограбили ферму и действительно допустили меня к дележу добычи, но хозяйка, которой я ни в чем не мог отказать, быстро вытянула у меня все деньги. Тогда я зазвал приятеля, который был старше меня на два года, в кабак, напоил, а потом затеял ссору. Переругиваясь, мы вышли на улицу. Оказавшись за спиной у приятеля, я выхватил нож и всадил ему между лопаток. Он умер на месте, а я забрал его деньги и часы. Я бежал и нанялся на военную службу в Индию. Семь лет я был образцовым солдатом. Господи, почему я не остался честным! Но в душе я оказался неисправимым негодяем. Однажды я увидел, как мой товарищ пересчитывал деньги, которые скопил, чтобы послать родителям, я не выдержал и украл их. Все открылось, меня выпороли и с позором выгнали из части. Я вернулся во Францию, но по-прежнему не мог работать, меня тянуло на воровство, и на этом пути я ни перед чем не останавливался. Однажды утром я постучал в дом церковного старосты в приходе Ван. Его самого не было дома, но старая служанка впустила меня и накормила. Перерезав ей горло садовым ножом, я взломал секретер и украл три тысячи ливров и драгоценности. На эти деньги я накупил разного барахла, стал торговать вразнос и в конце концов обосновался в городке Лорьян. Так прошло пять лет. Стараясь работать как можно меньше, а развлекаться, наоборот, насколько хватало сил, скоро я пустил весь товар по ветру и занялся привычным делом. Обдурив немало народу, я решил сделать передышку и перебрался в Сен-Бриек, где завербовался в солдаты.

Началась Революция. Я плохо выносил военную дисциплину, которая, надо сказать, была не особенно строгой. Но я не знал никакого удержу — на замечание командира я ответил потоком ругани и угрожал ему оружием. Меня схватили, судили военным трибуналом и приговорили к десяти годам принудительных работ. Девять месяцев спустя я бежал с каторги в Бресте. В шести лье оттуда я встретил другого беглеца, в тот же вечер мы убили какого-то всадника и поделили добычу. Я прятался в городке Лаваль и однажды встретил в кабаке троих контрабандистов, братьев Лаваль, которым с началом Революции пришлось бросить свое дело и стать бандитами. Трудно сосчитать, сколько убийств и ограблений мы совершили за те полгода, что я провел в их компании. При одной мысли об этом волосы встают дыбом. Когда у нас появлялись деньги, мы отправлялись в Париж и устраивали кутеж. Однажды, когда я опять швырял направо и налево награбленное золото, судьба столкнула меня с Цветком Терновника, предшественником Фэнфэна, который приехал в Париж по делам и за развлечениями. Я много слышал об этом человеке и сильно впечатлился его щедростью и внушительным видом. Он принял меня в банду. Когда его сменил Фэнфэн, я стал доверенным лицом нового главаря, привязался к нему и с тех пор никогда не покидал. Не ждите от меня рассказа о нем. Фэнфэн был добр ко мне и даже по-своему любил. Я не могу предать Главаря.

Признаюсь во всем, что совершил, участвуя во всех самых ужасных преступлениях банды. Я пролил столько крови, что в ней можно захлебнуться! Исторгал такие стоны из своих жертв, что их испугаются и в аду! Я чудовище. Вы отрубите мне голову и будете совершенно правы. Я останусь верен своему командиру, но знайте, что если бы он заговорил, многие высокопоставленные лица, которых даже правосудие не решается тревожить, потеряли бы покой и сон! Среди его сообщников не только обычные бандиты вроде меня. У нас были помощники, которые, может, и не поджаривали фермеров на медленном огне, но оказали Фэнфэну неоценимые услуги и немало прибавили к нашей страшной славе. Кроме того, вам должно быть известно, что по происхождению он принадлежит к одной из самых известных семей в нашем крае и, если ему вздумается устроить скандал, откроются ужасные вещи. Ну, довольно! Все это меня не касается. Я расплачиваюсь за свои грехи и хочу только одного — скорее бы все кончилось. Правду сказать, уж лучше эшафот, чем такая жизнь.

Фэнфэн вел себя не так, как остальные члены его банды. Невзирая на заточение, лишения тюремной жизни, допросы, он оставался несломленным и погрузился в какое-то высокомерное и насмешливое безразличие, которое ничто не могло поколебать. Бесспорные улики и показания бывших сообщников — Рыжего из Оно, Четыре Су, Кривого из Мана, Беспалого и других — доказывали виновность Фэнфэна, который упорно все отрицал. Если же Главарю случалось поведать о каком-нибудь преступлении, на следующий же день он сообщал совершенно другие подробности или вовсе отказывался от своих слов. Так продолжалось месяцы, судьи и секретари были в полном изнеможении. Несмотря на все попытки Фэнфэна затянуть расследование и выиграть время, улики накапливались, и никто не сомневался в том, что он виновен. Но председатель суда не мог допустить, чтобы проведенное расследование, настоящий шедевр криминальной практики, оказалось неполным, и продолжал биться над тем, как заставить Фэнфэна заговорить.

Фэнфэн, чье поведение, вероятно, объяснялось вескими причинами, прикладывал все усилия, чтобы запутать следствие своими противоречивыми показаниями. Сегодня он заявлял, что его настоящее имя Жан Оже и что родился он в Мо, в кантоне Пезон, департамент Луар-и-Шер. На следующий день он утверждал, что родился в провинции Анжу, в деревне Сен-Мартен-ле-Сель, что ему двадцать восемь лет и зовут его Франсуа Жироду. На третьем допросе Фэнфэн заявил, что обманывал правосудие — его настоящее имя Франсуа Пелетье, родом он из селения Сен-Мексена, ранее называвшегося Пуату, и что ему всего двадцать четыре года. Председатель суда прекрасно понимал, что разбойник нагло лжет и что Оже, Жироду и Пелетье — всего лишь выдумки. Председатель так умело отметал одну за другой все легенды, придуманные Фэнфэном, что однажды тот не выдержал и внезапно сказал:

— Хорошо, если хотите, я открою свое подлинное имя. Но только вам одному, и при условии, что это останется между нами. Вы сами решите, может ли это имя звучать на процессе. Не думайте, однако, что я снова выдумываю. Я представлю подтверждение всему, что скажу.

Никто не узнал, о чем бандит рассказал председателю суда, но секретари заметили, что гражданин Марнуа, вернувшись на заседание, был необыкновенно бледен и его руки дрожали. Как бы там ни было, Главарь поджигателей, Фэнфэн, Красавчик Франсуа, Жан Оже, Франсуа Жироду был в конце концов записан в материалы дела под именем Жана Оже.

К этому моменту он находился под следствием больше года. Скоро мы узнаем, зачем негодяй открыл гражданину Марнуа свое имя. Как было сказано выше, тюрьмы Шартра уже не вмещали всех подсудимых. Несмотря на все заботы городских властей, такое скопление подонков общества, страдавших самыми грязными пороками и ужасными болезнями, покрытых паразитами, не могло не вызвать эпидемий, усиленных зловонием и сыростью в камерах. Разразилась дизентерия, которая, опережая правосудие, уничтожила многих бандитов. Среди прочих погибли Пьер Буйи, называемый Папаша Лапьер, Бэун, известный как Толстяк Босеронец, Анри Жилле по кличке Анри Врун, Алексис Удебен, он же Рыжик из Анжервиля, Пьер Руссо, он же Пиголе, Жан Батист Мансо — знаменитый Батист Хирург, подручные из Рамулю и Буасо Пьер и Этьен Тевеноны, папаша Элуи, Франсуа Фейе по кличке Посмотри по Углам, Хромой Толстяк — Франсуа Жийо, Жюльен Бюисон, он же Жюльен Однорукий, Жюльен Жоаниго, известный как Жюльен Бретонец, подручная банды в Эпре, вдова Реноден, Франсуа Лежен — знаменитый Кюре из Оборванцев, Жак Мобер по кличке Четыре Су и многие другие. Всего болезнь скосила восемьдесят семь бандитов. Тюремный врач, гражданин Мари-Сент-Урсен, принял энергичные меры, чтобы избавиться от заразы — приказал привести в порядок помещения, улучшить пищу и назначить постоянных санитаров. Все это было крайне своевременно, так как дизентерия свирепствовала уже во всей тюрьме и грозила перекинуться на город.

Фэнфэн, днем и ночью мечтавший о побеге, увидел в эпидемии прекрасную возможность привести в исполнение план, о котором неотступно думал. Несмотря на непрерывную слежку главарь поджигателей вел активную переписку как с внешним миром, так и с верной Розой Биньон, содержавшейся с другими женщинами в Кармелитской тюрьме. Надзиратель Жозеф Френ перехватил несколько записок, но сколько их ускользнуло от внимания усердного и неподкупного служителя!

В один прекрасный день Фэнфэн заявил, что заболел. Так ли это было на самом деле, или же он умело изображал недомогание, но его немедленно перевели в лазарет, примыкавший к главному зданию тюрьмы. Прочные железные решетки защищали окна, находившиеся на высоте четырнадцати метров, однако сама постройка не отличалась крепостью — в любой стене легко можно было пробить ход наружу. Фэнфэн провел на больничной койке около двух недель, жалуясь на сильную слабость, прикидывался умирающим и заставил поверить врача и его ученика, гражданина Ори, в то, что жить ему осталось недолго. На самом деле бандит, хоть его и посадили на диету, не голодал и поддерживал силы, покупая втридорога жалкие порции других узников. Надзиратель Френ, ни на минуту не теряя бдительности, внимательно наблюдал за странным больным, который выделялся своим цветущим видом на фоне остальных пациентов, походивших скорее на привидения. Френ при свидетелях обратился к врачу Мари-Сент-Урсену, и впоследствии эти слова попали в материалы следствия:

— Красавчик Франсуа и вполовину не так болен, как притворяется. Его следовало бы как можно скорее выписать из лазарета.

Лекарь высокомерно промолчал и не обратил никакого внимания на слова надзирателя. Четыре дня спустя Френ, как всегда, делал обход и не заметил ничего необычного. Это было 10 мессидора VII года, в десять часов вечера. Около полуночи санитары Луи Клод Лорье и Жак Масо отправились спать, хотя последний в тот день дежурил и ни под каким предлогом не должен был отлучаться из лазарета. В четверть второго гражданин Арди, капрал подразделения восемьдесят седьмой бригады, несшей караул в тюрьме, разбудил надзирателя:

— Скорее, кто-то сбежал!

Френ выскочил на улицу и увидел при свете фонаря свисавшую над воротами до самой земли веревку, которая была сплетена из простыни, порезанной на лоскуты.

— Это окно лазарета!.. Тысяча чертей! Где Фэнфэн?!

Ворвавшись в помещение, где находились больные, караульные увидели, что дежурного санитара нет на месте, а в стене зияет отверстие высотой в пятнадцать с половиной и шириной в восемь дюймов, откуда спускалась веревка, привязанная к ножке кровати. На земле под окном валялись обуглившиеся обломки досок, которыми были обшиты стены, — пленники не сумели сломать их и просто-напросто прожгли. В лазарете недосчитались двоих — разбойника Пьера Буле по кличке Дюран Овернец и Фэнфэна. С того момента как капрал обнаружил веревку, прошло не больше пяти минут.

Не теряя головы и не тратя времени на упреки, надзиратель приказал капралу и двум стрелкам следовать за ним, поднял тревогу, и вскоре городские ворота закрылись. Но было слишком поздно.

В шесть часов утра Вассёр узнал о случившемся. Придя в ярость, он разбил ударом кулака стол и воскликнул:

— Фэнфэн одурачил этих болванов или сделал их сообщниками! Ничего! От меня он не уйдет!

Вассёр вскочил на лошадь и отправился на поиски. К сожалению, удача отвернулась от новоиспеченного лейтенанта — встретиться с надзирателем Френом и жандармами ему удалось только в одиннадцать часов.

— Их скоро заметят, — сказал Вассёр. — Из всей одежды у Фэнфэна только тюремные штаны, рубаха и колпак. К тому же он босиком. Дюран Овернец одет точно так же и с трудом волочит ноги.

Вскоре стало известно, что садовник Ленобль, проживавший в Шартре на Косолапой улице, в два часа ночи шел в Илье. Около небольшого перелеска его остановили два человека, точно подходившие под описание бежавших разбойников. Негодяи, вооруженные толстой дубовой палкой и дубинкой, оглушили Ленобля и отобрали у него восемнадцать ливров, куртку и краюху хлеба.

Умирающего от голода и слабости Пьера Буле поймали в одном лье от города, но найти Фэнфэна по-прежнему не удавалось. Целых двадцать девять дней Вассёр вел неутомимые поиски — все было напрасно. В коммунах департаментов Эр-и-Луар, Сена-и-Уаза, Луаре, в лесах Монтаньи, Дрё, Шасан, Круа-дю-Перш и Буа-Рифен не удалось обнаружить никаких следов. В селениях, деревнях, на фермах, которые Вассёр посетил за это время, ничто не наводило на след преступника. Через месяц лейтенант убедился, что продолжать поиски бессмысленно, и вернулся в Шартр, предполагая, что Фэнфэн уже далеко за пределами провинции и направляется в Вандею, чтобы примкнуть к шуанам. Вассёр всегда руководствовался принципом, что молчание — золото, и не стал углубляться в предысторию таинственного побега. Ни с кем не поделившись размышлениями о странном поведении врача, который с высоты своей учености с презрением отнесся к словам рядового надзирателя, лейтенант не стал останавливаться и на причинах, побудивших санитаров покинуть пост, а также на том факте, что гражданин Мари-Сент-Урсен вместо того, чтобы водворить Фэнфэна обратно в тюрьму, наоборот, оставил его в лазарете и удвоил ежедневный рацион. Вассёр пришел к выводу, что Фэнфэну, без сомнения являвшемуся отпрыском одной из самых благородных семей края, не могли позволить дать показания на процессе и что ему, простому офицеру, самому пробивавшему путь в жизни, не следует вмешиваться в решения начальства, которое допустило побег и, без сомнения, было счастливо избежать страшного скандала.

 

ГЛАВА 2

Несмотря на побег главаря банды, расследование шло своим чередом и продолжалось ровно восемнадцать месяцев. За все это время, гражданин Пайяр, возглавлявший следствие, не знал ни минуты отдыха. Завершив огромную работу, он собрал воедино все документы и смог составить внушительный обвинительный акт, зачитанный 19 вандемьера VIII года председателем суда присяжных, гражданином Марнуа. Суд, изучив материалы обвинения, пришел к заключению, что восьмидесяти двум заключенным будет вынесен приговор, тридцать три преступника осуждаются заочно и только трое лишь упоминались в материалах процесса. Следствие изучило в мельчайших подробностях и классифицировало девяносто пять раскрытых и доказанных преступлений. Кроме того, в силу разных причин огромное количество грабежей и убийств пришлось исключить из обвинительного акта — о многих преступлениях стало известно лишь в ходе допросов, и следствие по ним не велось, по другим делам не хватало доказательств или же лица, которые могли бы их представить, были мертвы, и, наконец, по некоторым преступлениям истек срок давности. Утвердив список дел, подлежащих рассмотрению, суд приступил к назначению присяжных. Подсудимым приказали собраться, чтобы они могли обсудить представленный им накануне список и заранее сообщить о своем несогласии с избранием того или иного кандидата. Для того чтобы обсуждение проходило в обстановке, не угрожающей общественному спокойствию и нравственности, были приняты все необходимые меры. Преступников по одному выводили во двор, окруженный вооруженными жандармами и гусарами. У всех окон тюрьмы с заряженными ружьями стояли часовые, в любой момент готовые открыть огонь. Бандиты приступили к бурному обсуждению, во время которого в основном советовались, как держаться на процессе, угрожали расправой предателям и делились табаком и деньгами. Когда настало время давать ответ, Кот Готье выразил общее пожелание — Оржерские бандиты требовали, чтобы их судили юристы и другие образованные люди, и категорически отвергали кандидатуры простых крестьян, в беспристрастности которых разбойники сомневались. Женщины, которым по закону также предоставлялось право выбора, выдвинули Шавку, заявившую, что они согласны с мужчинами.

Затем приступили к жеребьевке присяжных и список утвержденных кандидатов снова представили на рассмотрение обвиняемых, как мужчин так и женщин. Теперь каждый преступник должен был высказать собственные соображения по этому поводу. Большинство преступлений, рассматриваемых на Оржерском процессе, влекло за собой смертную казнь, поэтому, в соответствии с первой статьей закона от 23 жерминаля III года, любая женщина, которой мог быть вынесен такой приговор, перед тем как предстать перед судом, должна была пройти медицинское освидетельствование и получить заключение врача, что она не беременна. Медицинская комиссия установила, что ни одна из тридцати семи преступниц, содержавшихся в Кармелитской тюрьме, не могла воспользоваться милостью закона.

Легко представить, как долго тянулись все эти формальности, выполнение которых предписывалось новым судебным порядком, установленным Республикой, как безжалостно тратилось время и сколько раз откладывался день судебного разбирательства. Наконец он настал.

Суд должен был проходить в старом здании кармелитского монастыря, закрытого декретом от 18 августа 1792 года, запрещавшим любые религиозные организации. Старинный памятник средневековой архитектуры, служивший еще рыцарям Мальтийского ордена и Тамплиерам, в VII год (1795) Республики превратился в городскую тюрьму. В главном соборе решено было устроить зал заседаний — от центрального входа до перегородки, отделявшей судей от публики, широким амфитеатром выстроили ряды скамей. Теперь здание легко могло вместить пятьсот девяносто пять свидетелей.

В день открытия процесса весь город был на ногах. Желавшие присутствовать на нем переполняли собор, в прилегавших улочках стояла неимоверная давка.

Из двадцати восьми присяжных двенадцать были назначены собственно присяжными, трое помощниками и трое заместителями.

Вот список этих достойных граждан:

Шандо, землевладелец в Шартре; Уар-Ламарр, землевладелец в Шартре; Кле, землевладелец в Бю; Пете, землевладелец в Кудре; Брошар-Базен, землевладелец в Шартре; Жолье, бывший инспектор полиции, после отставки проживавший в Шамполе; Мори, землевладелец в Ножан-ле-Рубле; Фурре, бывший служащий шартрской городской управы; Дуле, торговец, проживавший в Шартре на улице Менял; Робине, торговец с улицы Святого Михаила в Шартре; Гала, землевладелец в Диньи; Дегорс, торговец с улицы Декады в Шартре.

Помощники присяжных — граждане Эке, торговец из Дрё; Гийе, землевладелец в Суансе; Луаре, землевладелец в Люмо.

Заместители присяжных — Лелё, землевладелец в Бершере; Больё, землевладелец в Горже; Тируэн, винодел из Вилье.

Сегодня, много лет спустя, мы даже отдаленно не можем представить анархию, царившую тогда во Франции, и осознать мужество достойных граждан, не побоявшихся выполнить свой долг.

Помимо присяжных в состав суда входили председатель Жильбер Льендон; судьи Барбе, Бержерон, Симон; общественный обвинитель Дюран-Кле; комиссар правительства Уайо-Сент-Альбен; помощники судей Борье и Марки; старший секретарь суда Дюкене.

Процесс начался. На скамье подсудимых сидели разбойники, с которых были сняты наручники и кандалы, секретарь Дюкене зачитывал обвинительный акт, выдающийся труд гражданина Пайяра. Этот документ состоял из девяноста пяти разделов, в каждом из которых рассматривалось одно преступление. Ничто не было забыто в этом страшном списке, заставлявшем содрогаться самых хладнокровных слушателей. Кражи поношенной одежды, головки сыра или крыльев мельницы в Мамувиль-ла-Жоли упоминались рядом со страшными злодеяниями на фермах Мийуард, Монгон и Готе. Столы были завалены грудами улик, самые обычные предметы соседствовали с чудовищными доказательствами жестокости поджигателей. Там были и находки из Мийуарда — трубка-носогрейка и две пары сабо, суконные колпаки, чаны, в которых солили свинину, и одежда, залитая кровью и превращенная в лохмотья ударами ножа, обгоревшие тряпки, кости Малыша Этреши и Крошки Нанетты.

Зачитав обвинение, председатель Жильбер Льендон обратился к обвиняемым и провозгласил, что наконец настал день, которого так ждали все, — день, когда свершится правосудие. Он напомнил, что все они обвиняются в том, что, являясь членами одной банды, убивали, поджигали и грабили на большой дороге, а также совершили множество других страшных преступлений. Председатель выразил сожаление, что многие преступники, будучи еще совсем молодыми, так далеко продвинулись по пути зла и насилия, и заявил, что судьи руководствовались только принципами гуманности и беспристрастности и строго следовали фактам. Предубеждение и ненависть не лягут на весы, на которых будет взвешиваться жребий преступников. Повернувшись к присяжным, гражданин Жильбер Льендон напомнил им обязанности и ответственность, связанную с возложенной на них нелегкой, но важной для общества задачей, и призвал оставаться глухими к мнению толпы, отбросить личные или навязанные предубеждения, так как, хотя присяжные не выносят приговор и не назначают меру наказания, именно их решение определяет решение суда и впоследствии ведет к его исполнению. В заключение речи председатель обратился к достойным гражданам с просьбой не забывать, сколько свидетельств о допущенных ошибках хранится в архивах суда.

Обратившись напоследок к публике, которую привело в собор любопытство и желание увидеть печально знаменитых бандитов, председатель убедительно просил соблюдать тишину и спокойствие. В какое бы возмущение ни приводили собравшихся дебаты, какой бы интерес ни вызывало все происходящее, пусть они вспомнят, что в храме правосудия, где сами стены внушают трепет, следует воздерживаться от любых проявлений одобрения или негодования.

Затем суд начал допрашивать свидетелей, большую часть которых составляли земледельцы, виноделы, фермеры, работники и владельцы постоялых дворов. В течение нескольких недель пятьсот девяносто пять человек давали показания перед судом присяжных, но следствие не обогатилось никакими новыми сведениями, настолько безупречно гражданин Пайяр выполнил порученное ему дело, вникая в мельчайшие подробности каждого отдельного случая.

Мы не будем долее задерживаться на формальностях судебного разбирательства, продолжавшегося больше четырех месяцев — с 27 вантоза (17 марта) по 9 термидора (27 июля) VIII года Республики. Читатель не узнает ничего нового, ибо в основе нашего повествования лежит доподлинная история Оржерской банды.

Как и следовало ожидать, подсудимые вели себя вызывающе, и по рядам зрителей время от времени пробегал ропот негодования и ужаса. Возможно, такое поведение объяснялось врожденной тягой к преступлению, бессознательной жестокости или, быть может, полным отсутствием совести. За два года, пока тянулось следствие, поджигатели успели совершенно привыкнуть к тюремной жизни и, казалось, не осознавали серьезности своего положения или сознательно отказывались задумываться о том, что их ждет впереди.

Только один из них, Пьер Бомон по кличке Лонжюмо, потерял голову и в припадке безумия лишил себя жизни, опередив правосудие. Пока присяжные принимали решение по касавшемуся Лонжюмо восемьдесят седьмому разделу, преступника заперли в отдельном помещении. Когда через четверть часа за ним пришли, разбойник уже успел повеситься на веревке, которую загодя сплел из множества бечевок.

Мы приближаемся к развязке дела, начатого против банды Фэнфэна, или, как ее называли в ходе следствия, Оржерской банды. Многие подсудимые отказались от защитников, заявив, что могут сами постоять за себя. Наконец 8 термидора, выслушав все стороны, судьи удалились в комнату совещаний, чтобы вынести приговоры и оправдать невиновных. Лишь на следующий день они вернулись в зал заседаний, приняв решения по семи тысячам восьмистам вопросам, возникшим при разбирательстве девяноста пяти параграфов обвинения.

На основании обвинительного акта, составленного председателем суда 18 вандемьера VIII года, заявления обвинительной комиссии от 22 вандемьера, приказа председателя суда от 13 брюмера взять под стражу лиц, фигурировавших в обвинительном акте, протоколах о водворении вышеуказанных лиц в тюрьму, и решения, единогласно принятого 9 термидора того же года, был вынесен вердикт о помиловании восьми осужденных мужского пола и одиннадцати женского. Судебная комиссия, днем и ночью работавшая не покладая рук, обнаружила среди обвиняемых девятнадцать человек, непричастных к чудовищным деяниям банды. Невиновными были объявлены Шарль Барайон; Жан Батист Бенуа; Пьер Буле по кличке Дюран Овернец; Тереза Круазе, называемая Тереза из Орлеана; Катрина Давуан; Мария Дюбо; Кривая Мария Луиза Дюпон; Жан Франсуа Гене по кличке Сапожник; Мария Агнесса Аби, называемая Красавица Агнесса; Катрина Ламбер, известная как Шлюха из Сакласа; Мария Виктория Лавертю — Прекрасная Виктория; Сопливая Антуанетта Мийе; Мария Франсуаза Моншен по кличке Шавка; Исидор Нори — Продавец Иголок; Мария Сюзанна Пишар; Мария Антуанетта Прованшер; Жан Руссо по кличке Младший Пиголе; Тома Мари; Франсуа Тондю и Франсуа Трансон.

Председатель суда приказал освободить всех, кроме бежавшего с Фэнфэном Пьера Буле, впоследствии приговоренного к шестнадцати годам каторжных работ на брестских каменоломнях. После того как председатель завершил торжественную речь, обращенную к оборванцам, ошеломленным дарованной им свободой, суд объявил, что Монжандр-младший и Пуар по кличке Жан из Артене, которым в момент совершения преступлений еще не исполнилось шестнадцати лет, приговорены к заключению в исправительный дом вплоть до совершеннолетия.

Наконец председатель объявил решение, касающееся остальных подсудимых.

К году тюремного заключения приговаривались Мария Анна Бутруш, в замужестве Вуато, и Мария Анна Пикар по кличке Негритянка.

К двум годам — Никола Франше, известный как Малыш Босеронец.

К десяти годам — Жан Жак Лекурер, Пикардиец, и Рябая — Мария Жозефина.

К двенадцати годам каторжных работ — Жан Буле по кличке Сухой Зад. Его жена, Жанна Делоне, Монашка, получила двенадцать лет тюрьмы.

Шестнадцать лет каторжных работ получили Жан Боно, прозванный Пятнистым; Франсуа Бро, известный как Бородатая Мари; Луи Лами; Пьер Монжандр, подручный из Ашера; Никола Тенселен, он же Жак из Питивье.

К шестнадцати годам тюрьмы приговорили Маргариту Шавиньи; Марию Терезу по кличке Милашка; Маргариту Долифар; Брижиту Робийар; Анну Савиньи, жену Пьера Монжандра; Луизу Фелицию Сержан, жену бандита Морана по кличке Глухой Кот.

К восемнадцати годам каторжных работ — Жана Вуато по кличке Святой Жан — сельского полицейского из Го в кантоне Бонваль, занимавшегося скупкой краденого.

К двадцати четырем годам каторжных работ — Луи Жермена Бускана по кличке Кривой из Жуи и Бартелеми Вердюро.

К двадцати годам тюрьмы — Вертушку Марию Биньон и ее сестру Розу по кличке Красотка Роза; Элен Дюваль, вдову Франсуа Рену по кличке Марабу; Марию Катрину по кличке Гусар; Элизабету Лене; Марию Луизу Лемер; Мари-Николь Маршан; Марию Розу Робийар; Марию Рене Руссо; Мари Труве.

Кроме того, суд постановил, что все перечисленные выше преступники должны в течение шести часов простоять на эшафоте посреди главной площади Шартра.

К смертной казни суд приговорил Жака Але, называемого Жаком из Этампа; Жана Оже по кличке Кот Готье, у которого на каждом плече был след позорной печати палача; Мадлену Берруэ по кличке Дылда Мари; Аньяна Буатара; Жака Бувье с печатью на одном плече, известного как Толстяк Нормандец; Винсента Шайу, называемого Бочаром; Никола Клоша по кличке Звонарь; Франсуа Сипера Беспалого; Виктора Энара; Жана Жоли, известного как Душка Берриец; Жиля Никола Лешена по кличке Дюшен; Андре Муэ Беррийца, уже побывавшего в руках правосудия; Жерве Мореля по кличке Нормандец из Рамбуйе; Франсуа Теодора Пелетье и его жену Марию Терезу Ланж; Жака Першерона, называемого Рубахой из Боса; Пьера Луи Пийа, известного как Пьер из Арпажона; Жака Ришара — Кривого из Мана; Франсуа Ринжета — Рыжего из Оно; Жана Бернара Робена по кличке Жан Канонир, дважды заклейменного палачом; Тома Ронсена, называемого Большим Драгуном; Франсуа Ратье, знаменитого Сан-Арто; Элизабету Тондю, жену Андре Беррийца.

Всего взойти на эшафот готовились двадцать мужчин и три женщины. Суд постановил, что все приговоренные к смертной казни должны быть одеты в длинные красные рубахи.

Кассационный суд утвердил решение кантонального суда Эр-и-Луар от 9 термидора VIII года и меры наказания осужденным лишь спустя три месяца, 8 вандемьера IX года республиканского календаря. Председатель департамента по уголовным делам отверг поданные за это время восемь прошений о помиловании — приговоры обжалованию не подлежали. Узнав об этом, Пьер Пийя по кличке Пьер из Арпажона повесился в камере в ночь с 10 на 11 термидора. На следующий день с собой покончил Франсуа Сипер Беспалый. Чтобы остановить эпидемию самоубийств и помешать осужденным избежать наказания, тюремное начальство усилило охрану и наблюдение за камерами.

Казнь назначили на 12 вандемьера IX года (3 октября 1800 г.). Вот краткий рассказ об этом событии.

 

ГЛАВА 3

Все формальности были закончены, и для преступников наступил день страшного и неотвратимого искупления совершенных ими злодеяний. Палач города Шартра, опасаясь, что в одиночку не справится с работой, обратился за помощью к своему коллеге из Дрё. На площади Лошадиной Ярмарки за ночь возвели гильотину — мрачное, наводящее ужас сооружение. К помосту, возвышавшемуся над землей на три метра, вела широкая лестница с низкими ступенями и перилами по обе стороны. Посреди эшафота установили два выкрашенных красной краской деревянных столба и подвесили наверху между ними огромный стальной нож, скользивший при падении по медным желобкам, обильно смазанным жиром. Рядом укрепили доску, к которой перед казнью прочными ремнями привязывали преступников, а в полу справа от гильотины прорубили большое прямоугольное отверстие для того, чтобы сбрасывать туда тела. Палачи опробовали гильотину — она действовала безукоризненно. К казни все было готово.

Конные и пешие часовые всю ночь несли караул вокруг эшафота, чтобы возможным сообщникам осужденных не удалось под покровом ночи пробраться к гильотине и повредить механизм.

12 вандемьера с раннего утра зеваки собирались в предместьях и толпились вдоль улиц, по которым должны были вести преступников, брали штурмом площадь и склоны Видамского холма, откуда открывался вид на место казни, давились у окон и на балконах. Ждать пришлось долго. Зрители, не захватившие из дому припасов, чувствовали некоторое беспокойство, но боязнь пропустить что-нибудь интересное удерживала их на месте. Пробило час пополудни. В толпе появились разносчики провизии, водоносы, торговцы вином, и желавшие смогли наконец утолить голод и жажду. Мальчишки с молчаливого согласия властей распространяли грубо выполненные, аляповатые картинки. Особой популярностью пользовался сюжет «Казнь Оржерской банды» с соответствующим комментарием. Одна из таких картинок, отпечатанная Лакомбом, издателем гражданского суда департамента Эр-и-Луар, сопровождалась глупейшими стихами, автором которых был не кто иной, как Рыжий из Оно.

Время шло. В десять часов палачи со своими помощниками отправились в тюрьму, чтобы приготовить преступников к казни. Осужденных по двое выводили из камер, где они днем и ночью находились под неусыпным наблюдением, и отводили к ожидавшим их палачам из Дрё и Шартра. Почти все разбойники носили волосы собранными в хвост, и нужно было остричь буйные гривы, кишевшие паразитами. Та же процедура ожидала и трех женщин, под чьими чепцами скрывались невероятные патлы. Оборванцы сопротивлялись как бешеные, вырывались, изрыгали потоки ругательств и непристойностей, и в конце концов этих фурий пришлось держать силой. Мужчины зубоскалили и сохраняли удивительное в такой момент хладнокровие. Один лишь Рыжий из Оно, позеленев от ужаса, стучал зубами и обливался потом.

На все это ушло не меньше двух часов. Затем к осужденным вышел секретарь суда и спросил, каково их последнее желание.

— Смыться отсюда! — отвечал Жак из Этампа, восемнадцатилетний мерзавец с лицом, изъеденным гнойными язвами.

Секретарь пожал плечами, а Толстяк Нормандец, погруженный в мрачные раздумья, очнулся и одернул парня:

— Эй, ты, хватит! Постарайся хоть умереть достойно.

Каждому налили по стакану водки и под конвоем вывели на улицу. Шумевшая толпа, утомленная долгим ожиданием, смолкла при виде вереницы облаченных в красные рубахи приговоренных, с трудом передвигавших скованные ноги, оскорблявших судей и плевавших в зевак и палачей. Зрелище поражало трагизмом. Страшная процессия приблизилась к эшафоту и остановилась посреди небольшого островка, окруженного конной стражей.

Первыми казнили женщин, ни на минуту не терявших хладнокровия, граничащего с безумием. Дылда Мари, заметив, что Рыжий из Оно находится на грани обморока, разразилась грубым хохотом и сама пошла к гильотине. Несмотря на опытность палачей, их страшное дело подвигалось довольно медленно — нужно было привязать приговоренного к доске, отрубить голову и сбросить останки под эшафот. Скоро кровь, заливавшая помост, просочилась сквозь доски и полилась ручьем под ноги ждавших своей очереди осужденных. Жака из Этампа, как самого молодого, казнили сразу вслед за женщинами. Обернувшись к товарищам, он бросил напоследок:

— Эй, смотрите не подцепите паршу!

Через несколько секунд его обезглавленное тело покатилось вниз. Затем настал черед Душки Беррийца, которому едва исполнился двадцать один год. Он выказал то же хладнокровие, пусть наигранное, но непоколебимое, и так же беспечно болтал до последней минуты. За ним на эшафот поднялись двадцатидвухлетний Жан из Арпажона и Сан-Арто, который был старше его на год.

— Поторопись, приятель, — сказал палачу вечно мучимый голодом бандит, — я чертовски хочу есть.

Увидев, что настала его очередь, Рыжий из Оно попытался собрать остатки мужества. Напрасно — один из самых жестоких разбойников оказался трусом и упал в обморок. Так, бесчувственного, его и внесли на эшафот.

Родившийся в Туре Аньян Буатар узнал земляка в одном из помощников палача и непринужденно бросил ему:

— Передавай привет нашим!

Неутомимая машина рубила головы без остановки. Палачи, помощники, приговоренные — все было залито кровью. Ручей, текший из-под эшафота, где росла груда тел, становился все шире.

Казнь длилась не меньше часа. Подошла очередь последнего, самого старшего из осужденных — Толстяка Нормандца. Невозмутимо глядя на казнь товарищей, Нормандец, правая рука Фэнфэна, проявил невиданную твердость и отказался от помощи утомленных подручных палача. Ложась на доску, раскаявшийся разбойник прошептал:

— Я это заслужил.

В половине второго все было кончено.

Заключения о смерти были составлены при участии гражданина Жака Мутеажа, помощника мэра города Шартра, ведавшего актами гражданского состояния. Ночью трупы были извлечены из-под эшафота и захоронены в той части кладбища при соборе Богоматери, которая отведена для казненных. С голов сняли гипсовые слепки, впоследствии выставленные во рву рядом с кладбищем, где они постепенно разрушались от ветра и дождя. Мало-помалу слепки исчезли, без сомнения похищенные какими-нибудь любителями жутких редкостей. Голова Рыжего из Оно долго украшала кабинет городского врача.

За первой массовой казнью последовали другие. Многие из тех, кого судили заочно, переждав горячее время, вернулись, были схвачены и все-таки предстали перед правосудием. В их числе оказался Франсуа Брюно по кличке Взломщик, бежавший 29 термидора VI года. Он попался три года спустя и был казнен на Оружейной площади (ныне — Базарной) 8 жерминаля IX года.

Что касается самого Фэнфэна, никто о нем больше ничего не слышал. О судьбе главаря поджигателей строились самые разнообразные догадки. Некоторые из них заслуживают особого упоминания. Многие думали, что с помощью могущественных покровителей, организовавших его побег из тюрьмы, Фэнфэну удалось пробраться в края, охваченные движением шуанов, куда под знамена борьбы за политические и религиозные лозунги со всей страны стекались разбойники и проходимцы, не останавливавшиеся перед самыми чудовищными преступлениями. По этой версии, Фэнфэн примкнул к одной из еще не истребленных банд и, сменив слишком громкое имя, совершенно затерялся среди головорезов, называвших себя вандейцами. Став лейтенантом знаменитого разбойника Минье по кличке Верзила, бывший главарь поджигателей был взят в бою и расстрелян 1 фримера IX года. Вся эта история казалась весьма неправдоподобной.

Другая версия, которой были склонны верить большинство серьезных людей, заключалась в следующем. Сбежав из тюрьмы, Фэнфэн с помощью неизвестных покровителей добрался до северо-восточной границы. По другую сторону Рейна он, как жертва политических беспорядков, был с распростертыми объятиями принят непокоренными эмигрантами. Там же, за границей, Фэнфэн поступил на военную службу и неутомимо сражался с французскими войсками. Один необыкновенный факт как будто подтверждает это предположение. Бывший тюремный надзиратель Френ, первым обнаруживший побег Фэнфэна, а до этого видевший его каждый день в течение целого года, очень хорошо запомнил главаря поджигателей. Уйдя в отставку, Френ жил у дочери в Ножан-ле-Руа.

После наполеоновской эпопеи страну захватили иноземцы, с ними пришли обычные беды и несчастья оккупации. Враги вторглись в пределы Франции, и еще долго повсюду раздавался звон их сабель и шпор. В Ножан-ле-Руа остановился немецкий батальон, командир которого превзошел даже ставшую нарицательной жестокость оккупантов. Это был настоящий бандит! Френ уверял всех, кто только соглашался его слушать, что узнал во вражеском офицере таинственного предводителя поджигателей, который под именем Фэнфэна пять лет зверствовал в провинции Бос.

Скажем еще несколько слов, чтобы удовлетворить любопытство тех читателей, которые захотят узнать о дальнейшей судьбе других героев нашего романа.

При Директории доблестный Вассёр стал лейтенантом жандармерии, при Консульстве капитаном, а в 1812 году, выходя в отставку, получил от Империи звание кавалера ордена Почетного легиона.

Аббат Фарронвиль тихо угас в конце века и оставил богатое наследство внучатой племяннице Рене де Буан, вышедшей замуж за капитана Бувара, который оставил службу в звании командира эскадрона и получал пенсию от государства за тяжелые раны, полученные на службе отечеству.

Графиня де Ружмон скончалась вслед за аббатом. Жана де Монвиля и Валентину больше ничто не удерживало в том краю, где они столько страдали. Замок Ашер, руины Жуи и прилегающие земли были проданы семьям Б… и В… .

Жан де Монвиль с женой, счастливые и никому не известные, вместе с верным Жако перебрались на берега Луары и обосновались неподалеку от маленького живописного городка Шато-Ла-Вальер.

Если какой-нибудь дотошный читатель заметит, что имя де Ружмон не встречается в материалах Оржерского процесса, автор ответит, что он не счел нужным открывать любопытной публике настоящих героев этих драматических событий.

И без того легко можно угадать, кто, скрываясь под вымышленными именами, так жестоко страдал и был впоследствии вознагражден судьбой.