1

Полярная страна. Всюду, куда ни кинуть взгляд, одни бесконечные льды, то наваленные в беспорядке друг на друга, то расстилающиеся бесконечною равниною. Со всех сторон слышится страшный гул и треск от ломающихся ледяных глыб. Они сталкиваются, борются и рассыпаются на тысячи кусков, производя настоящий хаос в этой пустыне. Тусклое небо, еле освещенное слабым мерцанием звезд, еще более усиливает мрачный колорит полярной картины.

Среди такой безотрадной обстановки, на грудах синеватого льда, в последней агонии мучается человек. Один — в этой ужасной пустыне! Последний, оставшийся в живых из всей полярной экспедиции, этот человек был свидетелем гибели своего корабля, смерти товарищей, умерших от лишений или поглощенных мрачною бездною, и теперь умирает во льду, после отчаянной борьбы со смертью. У него нет ни крова, ни пищи, ни одежды! Чувствуя свое бессилие, чувствуя наступающую смерть, он равнодушно ложится на лед и ждет конца. Ни страдания, которые испытывает он, ни полное одиночество, при котором ему приходится прощаться с жизнью, не могут, однако, сокрушить его закаленного духа, и он бесстрашно готов встретить конец, испытывая какое-то жгучее удовольствие при мысли, что превращается в ничто.

В эту минуту горизонт, доселе едва освещенный, вдруг вспыхивает кровавым багрянцем. Целые снопы огненного света заиграли на синеватых льдах. Освещенные яркими лучами, мерзлые глыбы загорелись тысячею огней, как будто все это были чистейшие бриллианты.

При виде такой перемены, лежавший на льду человек грустно улыбнулся, пробормотав про себя:

— Северная заря явилась кстати, — по крайней мере я умру в апофеозе!

Скоро его члены стали холодеть. Появилось онемение. Мысли начали путаться.

Однако, организм еще не теряет чувствительности. Страшный холод, замораживающий ртуть, производит мучительное действие. Начинается медленная, ужасная агония, сопровождаемая бредом, почти безумием.

Представьте себе человека, опущенного в ванну в 70» Ц. Приток теплоты будет быстро разрушать элементы тела, которого температура — только 37,5», и человек более или менее скоро умрет в ужасных мучениях, потому что его тело не может жить в такой температуре.

С другой стороны подвергните его холоду в -70». Организм будет быстро отдавать свое тепло для замещения этого холода, и результаты будут одинаковы. Разрушение организма будет одно и то же, подвергнется ли оно действию сильного холода или сильного жара.

Возьмите в руку кусок замороженной ртути или кусок раскаленного железа. В обоих случаях кожа почувствует ощущение жжения, — в первом случае от сильного отнятия тепла тела, во втором — от чрезмерного притока его извне.

То же чувствовал и умирающий. Его запекшиеся губы шептали:

— Жжет!.. Горю!..

Побелевшее лицо теряет свое выражение. Сердце еще бьется, но с каждым ударом все слабее. Широко раскрытые глаза, опушенные заиндевевшими ресницами, уставлены неподвижно к востоку. Полураскрытые, растрескавшиеся губы обнаруживают посинелый, распухший язык. Окаменевшие вены и артерии чуть бьются. Застывающая в них кровь почти неподвижна. Один мозг еще работает.

Человек, замерзая навсегда в этих вечных льдах, может еще мыслить.

— Конец мучениям!.. Я погружаюсь в ничто!..

Тело окончательно холодеет и превращается в сплошной ледяной кусок.

Что это? Грозная могила возвращает свою жертву? Каким необъяснимым для человеческого разума чудом это тело, совсем уже оледеневшее, начинает незаметно вздрагивать? Годы, века или просто минуты прошли с того времени, как усыпленный северною зарею полярный пустынник заснул вечным сном?

Сомнения нет, он оживает. Мускулы теряют свою окаменелость, сердце начинает биться. Теплота жизни согревает замерзшие члены. Умерший начинает приходить в сознание, бормочет словно в бреду и вдруг, вполне очнувшись, испускает невольный крик изумления. Его уши поражает странный шум. Глаза замечают неясные образы, которые суетятся с удивительною живостью.

Сбросив с себя толстый мех, покрывавший его с головы до ног, воскресший является в виде человека преклонных лет, но крепкого еще и бодрого. Его широкий, выдающийся лоб, изборожденный морщинами, свидетельствует о недюжинном уме. Его черные глаза, оттененные длинными ресницами, поражают глубиною и проницательностью своего взгляда.

Нос, немного согнутый в виде орлиного клюва, придает всей его фигуре выражение величия, а длинная седая борода, спадающая до середины груди, еще более усиливает это выражение.

Его резкому голосу отвечают мелодичные голоса, произносящие какие-то слова на неизвестном языке, непохожем ни на одно наречие, употребляемое на нашей планете. При звуках этих слов старец чувствует, как прежняя сила возвращается к нему, и решается заговорить.

Но что это, кошмар или нет? Не обманывают ли его чувства? Неизвестные люди, летающие около него, не касаются земли. Словно подвешенные за невидимую нить на высоте от нескольких вершков до одного аршина, они скользят в воздухе, производя грациозные движения руками и ногами, ходя и бегают с такою же легкостью, как будто они были на земле.

— Я грежу, должно быть, — громко вскричал старец, словно надеясь, что звук собственных слов возвратит его к действительности. — Где я?.. Кто вы?..

При этих словах, громко произнесенных, странные существа замолчали, как будто их деликатные уши, привыкшие лишь к гармонии, не могли переносить грубых звуков. Подобно неуловимым теням, оно мгновенно удаляются. Одни, более храбрые или менее впечатлительные, останавливаются в отдалении, другие бесшумно исчезают.

Не зная, чем объяснить подобную впечатлительность, соединенную с подвижностью, которая разрушает все законы статики, старец прибавляет:

— Я последний, оставшийся в живых член полярной экспедиции. Мое имя довольно известно в науке, так что, вероятно, кто-нибудь из вас слышал его. Кроме того, журналы всего света говорили об этой несчастной экспедиции и упоминали о моем отъезде. Меня зовут Синтезом. Я швед родом. Скажите же мне, кто вы, спасшие меня от смерти, и где я?

Ответа не было. Странные существа застыли в неподвижных позах между небом и землею, или бесшумно продолжали блуждать по зале, где происходило действие, постоянно выходя из нее наружу.

Подождав с минуту, Синтез произнес свои слова по-английски, надеясь, что этот более распространенный язык будет понятен для его собеседников. Молчание… Видя бесполезность попытки, он повторяет то же самое по-немецки, — то же молчание, только варварские звуки видимо раздражают его слушателей. Потом Синтез пробует французский язык, — ничего! Он перебирает все известные ему языки: итальянский, русский, испанский, голландский, греческий, арабский, индостанский, еврейский… — опять ничего!

Оживший был в недоумении.

— Или эти люди принадлежат к другой расе, или я — на другой планете, или мой мозг расстроен! — вскричал он. — Последнее, увы, кажется, вернее, если только я не брежу все время. Я тщетно пробовал все языки… Стой! — ударил он себя по лбу. — А что, не заговорить ли с ними по-китайски?

И Синтез заговорил на чистейшем «гуан-хуа», который, как известно, представляет собой разговорный язык, употребляемый преимущественно в центральных провинциях Небесной Империи, именно в Пекине, Нанкине и т. д. При этом он старался, насколько возможно, смягчить резкость своего голоса, чтобы не распугать чувствительных людей.

О, чудо! Его попытка увенчалась успехом: его поняли, хотя не совсем. Все-таки он может обмениваться мыслями. Странные существа понемногу стали приближаться к нему.

— Э! — сказал Синтез одному из них, старичку в очках, который, несмотря на почтенный возраст, с юношеской легкостью кружился около чужеземца. — Даже и этот язык, неизменный с самых отдаленных времен, подвергся изменению?!

— Да, его скоро будет нельзя узнать. Впрочем, Мао-Чинь, успокойтесь, вы найдете между нами многих языковедов, близко знакомых с языком наших отцов.

— Вы сказали: Мао-Чинь («косматый человек»). Это меня вы так называете?

— Без сомнения… И это название не заключает ничего оскорбительного, принимая во внимание обилие у вас волос. Между нашими не найдется никого, кто мог бы поспорить с вами в этом отношении.

— Мы, кажется, ходим с вами вокруг да около, — заметил Синтез, — я уже имел честь сообщить вам, что я родом швед, следовательно с вашими «косматыми людьми» не имею ничего общего, а этот мех, покрывающий меня, — не природный.

— Швед?.. — переспросил старичок. — Что это такое? Я не понимаю.

— Не понимаете?!

— Нет!

— Вы не знаете Швеции?!

— К моему крайнему сожалению, — нет, чужестранец!

— Да вы, может быть, не знаете и Англии?.. Франции?.. России?.. Германии?..

— Нет… Постойте, — живо прибавил незнакомец, что-то вспоминая, — я теперь понимаю: вы говорите о странах, давно уже исчезнувших с лица земли.

— Исчезнувших?! — протянул не своим голосом Синтез. — Неужели вся Европа исчезла?..

— Нет более Европы, — мелодично отвечал старичок.

— Еще один вопрос, — спросил Синтез, все еще думавший, что он служит игралищем кошмара. Скажите мне, пожалуйста, где я?

— Где?! Под 10» с. ш.

— А под каким градусом долготы?

— Около 11,5» з. д.

— Извините, от какого меридиана вы считаете?

— От меридиана Томбукту, — с недоумением отвечал старичок, удивленный таким вопросом.

— От… Томбукту! — вскричал Синтез. — Томбукту имеет свой меридиан?!

— Конечно… Томбукту, столица западного Китая.

Как ни чудесно было воскресение почти совсем замерзшего человека, но оно не казалось столь невероятным, как те вещи, с которыми вдруг столкнулся разум Синтеза. Он должен был собрать всю силу воли и призвать на помощь все свои душевные способности, чтобы не сойти с ума от того, чего очевидцем ему пришлось быть.

Синтезу было ясно, что он не грезит, но почему, как, зачем он пробужден к жизни? — на эти вопросы он не мог дать себе никакого ответа.

Что это за люди? На первый взгляд они не подходят ни под один законченный антропологический тип. Похожи на негров, близки и к китайцам, но ни те, ни другие, или лучше сказать, и те, и другие.

Их кожа, не имея черного цвета, в то же время лишена желтого оттенка, присущего монгольской расе. Она представляет очень нежную смесь обоих отличительных цветов, вроде цвета гаванской сигары. Волосы, очень черные, жесткие и завитые, однако, не так курчавы, как у настоящих негров. Смело глядящие глаза, выдающиеся скулы, немного приплюснутый нос, толстые мясистые губы и сверкающие зубы, — дополняли портрет новых знакомцев Синтеза. Словом, это была великолепная помесь китайцев и негров, или негрокитайские метисы. Но что более всего поражало в них наблюдателя, так это огромные размеры голов. Их рост в среднем был около 2,5 аршин, а объем головы ровно вдвое превосходил объем головы Синтеза.

Такая непропорциональность, неприятная с точки зрения нашей эстетики, еще резче выступала при почти женской слабости членов и незначительности конечностей. Синтез, с любопытством наблюдавший этих странных людей, с трудом мог уверить себя, что эти маленькие руки, эти крошечные ноги принадлежат тому же организму, какому принадлежат и чудовищные головы. Но факт был налицо, и спорить не приходилось.

Изумленный старик пробормотал про себя:

— Нельзя более сомневаться! Эти люди свободно летают над землею. Я не грежу, это наяву… Очевидно, все они обладают способностью, очень редко между обыкновенными смертными… способностью, которую в мое время называли «поднятием на воздух»… Мой старый друг, индус Кришна, и многие другие отличались ею, но только не в таком виде; они поднимались невысоко над землею и на короткое время… Между тем эти люди чувствуют себя на воздухе, как в родной стихии: они свободно переходят с места на место, останавливаются и как будто не чувствуют никакого неудобства. Нет ли какого соотношения между этою чудесною способностью и необыкновенным развитием мозгового органа? Я хочу это узнать.

Затем Синтез прибавил громко, не обращаясь собственно ни к кому:

— В 1886 году я заснул среди полярных льдов. Прежде, чем объяснить, каким образом я очутился среди вас, господа, скажите мне, в котором году я пробудился?…

— В 11866 г., — сейчас же певучим голосом отвечал человек в очках, стоя неподвижно на высоте сажени от земли.

 

2

— Одиннадцать тысяч восемьсот восемьдесят шестой!… — громовым голосом воскликнул Синтез, услышав это поражающее число. — У нас идет теперь 11866 г. и я жив еще! Неужели же я спал целых десять тысяч лет?! Думалось ли мне, прожив почти столетие, пережить свое время и явиться в виде последнего следа старого мира? Зачем, как, каким чудом я один уцелел из всех современников?

Пораженный Синтез принялся ломать голову над разрешением этих вопросов. Ничто не мешало ему предаваться своим думам: вокруг него была совершенная пустыня. Таинственные существа, испуганные громкими звуками его голоса, исчезли, и он без помехи мог углубиться в себя и собраться с мыслями.

Прежде всего Синтезу было ясно, что его воскресение — действительный, неоспоримый факт, а не игра воображения. Все, — и сердце, бившееся нормально, и мозг, мысливший логически, и мускулы, владевшие обычною эластичностью, — подтверждало это. Но признать этот факт чудом ученому препятствовали здравый смысл и наука. Оставалось предположить сохранение у него жизни, благодаря каким-то биологическим условиям, — явление, которое он не мог еще объяснить себе и которое не мог приписать одному сильному холоду.

Если бы еще дело шло о животных или растениях, то странный факт, будучи необыкновенным, по крайней мере, был бы возможен, так как многочисленные опыты авторитетов науки дают живое доказательство, что у этих организмов жизнь, в скрытом состоянии, может продолжаться очень долго.

Так, в 1853 г. Рудольфи в Флорентийском египетском музее в одной мумии нашел хлебный колос с вполне сохранившимися зернами, которые лежали тут около 3000 лет!

Спалланцани в 1707 г. одиннадцать раз возвращал к жизни высушенных червей, только смачивая их чистою водою, а недавно Дойер оживлял тихоходов, подвергнутых температуре в 150», и потом 4 недели продержанных в пустоте.

Конечно, все это еще ничего не доказывает, в виду того громадного расстояния, которое отделяет простейшие организмы от человека. Но, поднимаясь по животной лестнице, мы несколько раз наталкиваемся на подобные же факты.

Мухи, очевидно, утонувшие в бочках мадеры, прибывши в Европу после долгого переезда, оживали. Реомюр держал в таком состоянии очевидной смерти куколок бабочек в продолжении многих лет, а Вальбиани, продержав майских жуков неделю под водою и после этого высушив их на солнце, мог еще возвратить им жизнь. Вульпиан, знаменитый физиолог, отравлял ядом кураре или никотином пауков, саламандр, лягушек и оживлял их спустя целую неделю после их явной смерти.

Холод производит еще более поразительные явления.

Спалланцани, изучавший этот интересный вопрос с необыкновенным терпением, в продолжении двух лет сохранял лягушек в снегу. Они делались сухими, вялыми и не имели, казалось, никакого признака жизни. Но достаточно было положить их в умеренную теплоту, чтобы возвратить им все физиологические отправления. На глазах Моцертюи и Дюмериля щуки и саламандры, превращенные от холода в куски льда, через несколько времени снова возвращались к жизни. Наконец, обыденная практика северных народов дает еще более характерные факты. Северяне замораживают рыбу так, что она превращается в камень, перевозят ее на далекие расстояния и потом легко оживляют, продержав лишь несколько минут в воде обыкновенной температуры.

Этот повседневный опыт подал известному английскому физиологу Гунтеру мысль о возможности продолжать человеческую жизнь на неопределенное время посредством последовательного замораживания. К несчастью, Гунтер умер как раз в то время, когда его смелое предположение, начинало сбываться.

Рассмотрев всесторонне занимавший его вопрос, столь обширный и столь малопонятный, Синтез мало-помалу перестал удивляться своему воскресению.

— Черт возьми, — сказал он, — я хорошо знаю, что жизнь может сохраняться долгое время, даже и помимо действия холода! Мой старый друг Кришна несколько раз позволял зарывать себя в землю, вызвав у себя летаргию, имевшую все признаки смерти. В последний раз, как сейчас помню, это происходило в Венаресе; его завернули в мешок, мешок положили в набитый шерстью ящик, заколотили последний гвоздями и закопали в землю на глубину 10 футов. Потом на могиле посеяли ячмень, который взошел, заколосился и созрел. Английские часовые все время стерегли могилу. По истечении 10 месяцев, в присутствии английских властей и ученых, индуса вырыли; к всеобщему удивлению он казался как бы уснувшим. Мало-помалу к нему стала возвращаться жизнь; прошло два часа, и он встал на ноги. Почему бы этот опыт, продолжавшийся несколько недель, не мог продолжаться и несколько лет? Несколько лет… да! На десять тысяч лет!.. Однако, раз в принципе дело возможно, то вопрос о количестве отходит на второй план. Если можно пробыть в состоянии летаргии один год, то почему нельзя несколько лет, десять… сто, даже тысячу!.. А сибирский мамонт?! Кто может вычислить громадный промежуток времени, протекший с того момента, как гигантское толстокожее замерзло в полярных льдах, до того, когда тунгусский моряк нашел его, в 1799 г., на огромной льдине близь устьев реки Лены? — Наверное, этот период нужно считать миллионами лет. Однако, мамонт сохранился настолько хорошо, что соседние якуты могли долго пользоваться его мясом и кормить им своих собак, а значительная часть его была ободрана раньше волками и медведями. Кто докажет, что это доисторическое животное совершенно нельзя было оживить, подобно лягушкам Спалланцани или замороженным рыбам северян? Кто поручится, что если бы, вместо пожирания, его стали бы постепенно оттаивать, он не пробудился бы от своего продолжительного сна? — Я же, ведь, живу! — это неоспоримый факт! Почему, — это я узнаю позже. Мне кажется, что мой особый образ жизни и питание самыми простыми элементами, в соединении с сильным холодом, воспрепятствовали разрушению тела. Для чего, — пока неизвестно: поживем — увидим.

— Ну, что, чужестранец, — прозвучал мелодичный голос, — оправились ли вы, наконец, от своего удивления, очень естественного, однако, выраженного так бурно, что мы все разбежались со страху?

— Простите мне, почтенный старец, но я все время забываю о вашей чудесной впечатлительности. Впредь я употреблю все мои усилия, чтобы помнить об этом, так как мне самому крайне неприятно платить злом за вашу доброту ко мне.

— О, мы вполне понимаем и охотно извиняем вам незнание наших обычаев! Когда спят 10000 лет, то, очевидно, просыпаются в мире, совершенно преобразованном…

— Скажите — перевернутом вверх дном, так что у меня до сих пор не выходит из головы сомнение, действительно ли я нахожусь на той же планете,

— отвечал Синтез тихим голосом человеку в очках, который дружески уселся рядом с ним на шкуре лани. — Но на будущее время, какие бы чудесные вещи я ни увидел, обещаюсь не удивляться, чтобы не терять драгоценного времени.

— Если вы позволите, я с удовольствием готов объяснить все, что наша эпоха может иметь для вас таинственного и неожиданного. Мой возраст еще более, чем мои знания, дает мне известную опытность, и я буду не менее счастлив показать вам настоящее, как и узнать от вас о прошедшем.

— Очень благодарен вам. Со своей стороны я весь к вашим услугам.

— Прежде всего я ваш покорнейший слуга.

— Еще раз благодарю. Итак приступим… Объясните мне, пожалуйста, как я очутился на западном берегу Африки, которой вы даете имя Западного Китая?

— Очень охотно. Вы просто приехали к нам на огромной льдине.

— Как! Лед в такой широте!

— Явление очень обыкновенное весною.

— И эта льдина не растаяла, пройдя такое громадное расстояние?

— Расстояние не так велико, как вы думаете.

— Но скажите мне, ужели граница вечных льдов, как говорилось в наше время, спустилась до 68».

— Почти! Она теперь немного не доходит до 50».

— Широта Парижа! — вскричал Синтез, вскочив с места.

— Парижа?! Мне не известно такое географическое место.

— Ах, я все забываю, что вы представители другой эпохи! — пробормотал Синтез. — Но обитаемый пояс у вас очень сужен, если и с юга лед так же близко подходит?

— О, для нас земли довольно! Вы сами убедитесь в том, когда узнаете очертания наших материков. Знайте, что земли, расположенные над 48», еще обитаемы; чтобы увидеть население, нужно спуститься к 40».

— Широта Неаполя и Мадрида!.. Итак, — горестно продолжал Синтез, — Англия, называвшаяся британским колоссом, Германия с ее страшною военною силою, Россия, простиравшаяся на два полушария, Франция, с ее просвещением, Италия, Испания, — все исчезло! Сила, могущество, громадная величина, науки, — все это погребено под льдом. От всей Европы осталось одно воспоминание, одно имя!

— Да, очертания нашей планеты давно уже сильно изменились… Но возвратимся, с вашего позволения, к рассказу о вашем появлении среди нас. Огромная льдина, отколовшаяся от сплошных льдов, которые тянутся до 50», натолкнулась вчера на наш берег. В этой льдине нашли совершенно покрытого толстою ледяною корою человека. Его бережно перенесли на берег и возвратили к жизни. Этот человек были вы. Вы говорите, что умерли десять тысяч лет тому назад. Факт, конечно, очень странный, тем не менее вполне реальный, так как вы находитесь теперь среди нас, и мы сами видели вас во льду. Что же касается вашего продолжительного сна, то он не представляет ничего невероятного: вы были совершенно заморожены, и лед хорошо предохранил ваше тело от разрушения.

— Мне хотелось бы знать, какое средство вы употребляли, чтобы возвратить замерзшему телу его жизненную энергию, его ум, словом, чтобы превратить мертвую материю в живое существо, которое вас видит, слушает и понимает?

— Средство очень простое. Нужно заметить, что в момент вашего прибытия я председательствовал в национальной Томбуктийской академии…

— Вы говорите: национальная академия. Это название указывает на республику?

— Всеобщую республику… существующую уже более 4000 лет.

— И все человеческие расы довольны этою формою правления?

— Без сомнения. Впрочем, теперь на земле существуют только две расы, наша и другая, о которой вы узнаете сейчас.

— Но расстояние Томбукту от морского берега очень значительно… Я думаю, около 1500 километров.

— Что такое километр, — я не знаю; могу только уверить вас, что переезд занял всего несколько мгновений: пространства для нас не существует. Мы осторожно извлекли вас из льда, освободили от одежд и положили на куске хрустального стекла.

— Потом?

— Потом дюжина самых здоровых молодых людей расположились вокруг вас и протянули к вашему безжизненному телу свои руки, так чтобы они касались одна другой. Затем они стали изливать на вас токи жидкости…

— Как все это чудесно, Та-Лао-Йе (Почтенный Старец)! В мое время этим средством пользовались для столоверчения.

— Странное занятие для серьезных людей, позвольте вам заметить, Шин-Чунг («Древний Человек»)… Итак, вы пользовались естественными токами для столовращения, мы же употребляем их для оживления мертвых. Прогресс, не правда ли?

— Правда, и я верю тем более охотно, что сам — живое доказательство ваших слов, — медленно отвечал Синтез.

— Под влиянием этого естественного или животного тока, у вас появилась мало-помалу жизнь.

— И вы не употребляли никакого другого средства, кроме накладывания рук? Я не был подвергнут действию теплоты? Вы не прибегали ни к растираниям, ни к искусственному дыханию, ни к электричеству?..

— Зачем?! Излитие жизненной энергии, которою мы владеем, вполне заменяет все эти средства, представляющие притом опасности, без особенных гарантий успеха. Наша же жидкость, Шин-Чунг, настолько сильна, что служит нам для теплоты, движения, электричества, жизни; словом, она заменяет нам все и делает нас действительно царями земли.

— В самом деле, я чувствовал странное, неопределенное ощущение, по мере того, как пробуждался от своей необыкновенной летаргии. Мне казалось, что каждая жилка моего организма начинает приходить в дрожание. Я не знаю, какая таинственная, неодолимая, благодетельная сила разлилась по всему моему телу. Невыразимое блаженство охватило мою душу. Потом я пробудился и пришел в сознание, но мне показалось, что я все еще лежу на своей льдине, у полюса. Только ваше появление дало моим мыслям иной оборот. Ваш странный вид, не имеющий ничего общего с наружностью прежних обитателей земли, ваше летание по воздуху, ваши поступки, — все сразу показало мне, что я попал в чуждую среду, окружило вас в моих глазах таинственным ореолом и задало моему уму неразрешимую задачу.

— Мы прямые потомки, происшедшие от медленного и продолжительного слияния двух рас, которые с далеких времен доказали свою чудесную жизненность, — рас черной и желтой. Вы сейчас узнаете, что сделало нас такими, каким вы видите меня теперь. Вам известно, конечно, что органическая жизнь постоянно развивается: первоначально организм представлял из себя простую клетку, затем, развиваясь мало-помалу, он дошел до человека, самого совершенного существа. Этот прогресс органической жизни никогда не останавливается. И какой орган выигрывает от него? Конечно, мозг! Судите же о степени его развития со времени появления на земле первого организма до человека и от ваших современников до нас! Очевидно, что у нас мозг, так сказать, поглотил все и развился до колоссальных размеров, как вы можете заметить по объему наших черепов. Отсюда вполне справедливо будет, если я выражусь, что в 11886 году земля населена, по большей части, «мозговыми людьми».

— Вы говорите: по большей части, — следовательно, есть еще другой народ, кроме вашего?

— Да, вы сейчас увидите этих людей. Они обратились в животных. Это Мао-Чин («волосатые люди»), по виду очень похожие на вас.

 

3

— Ну, Шин-чунг, как ваше здоровье?

— Очень хорошо, Та-Лао-Йе, — благодарю вас.

— Не нуждаетесь ли в пище?

— Совсем не нуждаюсь.

— Однако, уже дано приказание приготовить для вас пищевые вещества, употребляемые обыкновенными Мао-Чинами.

— Вероятно, овощи, говядина…

— Без сомнения.

— Напрасно беспокоились: я питаюсь не так, как прочие люди. Вот уже 25 лет, как моею пищею служат только простые, химически чистые элементы, из которых состоят названные вами блюда.

— Вы?!

— Да. Что же вы находите тут странного? — спросил удивленным тоном Синтез у своего собеседника. — Я нашел, что, чем трудиться над перевариванием пищи, лучше прямо вводить в организм необходимые питательные вещества. Обыкновенно кушают хлеб, овощи, мясо и т. п. пищу, которая состоит из простых элементов: углерода, водорода, азота и т. д. Я предпочитаю употреблять эти элементы в чистом виде.

— Да ваша система питания решительно та же, что и наша! И вы дошли до нее за 10000 лет?

— Совершенная правда, Почтенный Старец; я даже сам приготовлял эти вещества.

— Удивительно, Шин-Чунг. Значит, ничто не ново под солнцем!

— В мое время употребляли афоризм слово в слово сходный с тем, какой вы сейчас произнесли.

— Но тогда выходит, что назад тому 10000 лет люди вовсе не были жалкими созданиями, чуть-чуть выше животных!

— Что вы говорите, Почтенный Старец! Напротив, у нас цивилизация ушла очень далеко вперед, и меня удивляет, что вы до сих пор ни одним словом не упомянули о многочисленных памятниках, оставленных нашими современниками, по крайней мере, в обитаемых и теперь землях.

— Ошибаетесь, следы вашего времени существуют, и даже в большом количестве; но все это такие тяжелые предметы, что мы едва догадываемся об их употреблении. Во всяком случае они не могут нам дать ни одной возвышенной мысли о состоянии умственного уровня доисторических людей.

— Я посмотрю ваши музеи и буду очень счастлив дать вам необходимые разъяснения относительно древних вещей. Может быть, вы откажетесь тогда от своего предубеждения… Кто бы мог сказать мне раньше, — прибавил мысленно Синтез, — что я сделаюсь доисторическим человеком и буду вынужден узнавать от своих потомков, чем мы были в 19 веке?!..

Ученый швед печально задумался, размышляя о своей судьбе. Вдруг его внимание привлек человек средних лет, с покорною миною подходивший к ним, держа в руках большое блюдо, прикрытое колпаком. Голова его была не покрыта, ноги босы, всю одежду составляли грубая французская блуза и короткие панталоны.

— Мао-Чин! — заметил старик.

— Но, — прервал Синтез, удивление которого все возрастало, — этот человек, которого вы называете «волосатым», как мы называли айно, то есть волосатыми, жителей островов Восточной Азии, не имеет ни одной черты, характеризующей эту первобытную расу — айно. Он белый… белый, подобно мне, бородат, словом, это настоящий тип жителей, теперь исчезнувшей Европы.

— Однако, теперь это — выродившаяся раса, способная исполнять у нас лишь рабские обязанности. Посмотрите только на эту незначительную голову, на этот подавшийся назад лоб, на эту склоненную к земле шею, на эти огромные руки и ноги, на эти члены с мускулатурою зверя… Я сомневаюсь, способен ли он мыслить! Он говорит бормоча, ест прожорливо, пьет с жадностью животного, бьется со своими сородичами, не задумывается даже убить их, если хмель или бешенство возбудят его. Кроме того, он на всю свою жалкую жизнь прикреплен к земле, он не может унестись смелым полетом вверх, не может, подобно нам, свободно летать по воздуху… Словом, это переходное существо… самое совершенное, сознаюсь, из животных, но самое низкое из творений, достойных теперь называться людьми.

— Значит, — с горечью пробормотал Синтез, — в сравнении с совершенными «мозговыми людьми», и я не более, как любопытная в антропологическом отношении порода, немного выше той человекообразной обезьяны, которую когда-то отыскивали мои коллеги — члены ученых обществ, чтобы связать человека моей эпохи с настоящими обезьянами. Но что это за «мозговые» люди? Я постараюсь разузнать это.

По знаку старика Та-Лао-Йе, человек, принесший блюдо, низко поклонился и бесшумно исчез. Синтез успел, однако, заметить его любопытный взгляд при виде человека своей расы, который фамильярно сидел рядом с его хозяином.

— Что же, Та-Лао-Йе, все ваши Мао-Чин походят на этого человека, которого вы можете сравнивать с европейцами, жившими 10000 лет тому назад?

— Все они походят без малейшего исключения.

— Вот оттого-то вы и считаете белокожих людей доисторической расой!

— Конечно!

— А между тем, если бы в наше время жили такие существа, как ваши Мао-Чин, их бы сочли вполне достойными носить имя человека.

— Все зависит, с какой точки зрения смотреть на предмет. Назад тому десять тысяч лет и Мао-Чин, волосатые люди, стояли первыми на животной лестнице, точно так же, как за 10000 лет до вас существовали еще несовершеннее вас, однако, и они стояли между современными им существами на первом месте.

— Это совершенно справедливо: одна раса необходимо должна была вырождаться, другая развиваться.

— Да. Если вы уделите мне несколько минут внимания, я сообщу вам об исторических периодах, начиная с самых отдаленных времен, о которых только наши предания сохранили воспоминания. Может быть, это прольет нам свет на многое. Но прежде позвольте заметить вам, что я считаю вас бесконечно выше наших «волосатых людей», и вы — живое доказательство, что и в наше время белый человек иногда является выше своего жалкого настоящего положения.

— Я слушаю вас, Та-Лао-Йе, с живым интересом и очень благодарен за ваше лестное обо мне мнение.

— Предание говорит, что наши предки, китайцы чистой крови, занимали значительную часть земли, которой они дали название Азии. Их владения на востоке ограничивались огромным морем…

— Как?! — с живостью прервал Синтез, думая, что он ослышался. — Вы говорите: «ограничивались морем», а разве теперь на востоке Азии уже нет моря?

— Нет, и давно уже! Это море все наполнилось коралловыми наростами, которые образовали новый материк, слившийся со старым.

— Я предвидел это, — прибавил Синтез, — но не думал, что мне самому приведется это видеть. По этому предмету можно бы рассказать вам, Та-Лао-Йе, странные истории… Простите, однако, я увлекся в сторону. Продолжайте, пожалуйста, свой рассказ.

— Наши предки, люди очень скромного нрава, почти исключительно занимались земледелием. Сначала все шло хорошо. Но вскоре число их так увеличилось, что вся их обширная страна оказалась тесна для них. Тогда они мало-помалу стали переселяться на соседние страны, где встретились с западными, белокожими людьми. Эти последние, будучи вспыльчивого нрава, любили только войны да завоевания. Многократно они нападали на мирных китайцев и разбивали их, хотя те желали только одного — жить в мире с ними. Развились продолжительные войны. Но вот настал день, когда китайцы, число которых уже давно превосходило число их врагов, решили покончить эту беспрерывную борьбу. Вынужденные, по праву самозащиты, перенять у врагов их способы и средства борьбы, эти скромные земледельцы вдруг предстали в один прекрасный день грозными воинами, ужасными и неумолимыми. Наше предание сохранило воспоминание об общем избиении всех белых, находившихся тогда на земле наших предков, избиении, которое должно было повести к страшному возмездию со стороны тех. Нужно заметить, что до этого времени белые сами постоянно резались между собою и жили в вечной ссоре друг с другом. Вы видите, насколько они уже и тогда стояли ниже наших предков: одни мирно трудились над землею и услаждали себя радостями знания, а другие жили только кровью ближних. Теперь, в виду общей опасности, они думали было соединиться и общими силами дать отпор врагу. Но было уже поздно: Китай к тому времени мог выставить страшную армию; миллионы его обитателей, решившихся покончить с беспокойными соседями, покинули отечество и решились не возвращаться туда, пока не истребят всех белых. Наступила кровавая война двух рас, война без жалости и снисхождения. Китайцы, подобно грозному потоку, разлились по всему Западу. Ничто не могло остановить их страшного нашествия. Грозные враги обращали в пепел целые страны, превращали в груды развалин роскошные города и безжалостно истребляли жителей, занимая их области. Так они постепенно овладели всею землею.

— Это должно было случиться, — тихо прошептал Синтез. — Нельзя было безнаказанно играть с таким колоссом, как Китай, где еще в конце 19 века было пол-миллиарда обитателей. А скажите, Та-Лао-Йе, эта борьба, без сомнения, была очень продолжительна?

— Напротив, все заставляет нас предположить, что она была коротка, но зато очень жестока, благодаря усовершенствованным орудиям истребления, какими владели противники.

— И истребление белых было полное?

— Нет, Шин-Чунг, китайцы в эту эпоху отличались слишком промышленным духом, были слишком экономны, так сказать, чтобы без пользы для себя уничтожить столько рабочих сил. Те, кто избежал резни, сделались простыми рабами, которым отказывали в умственном образовании и приневоливали только к грубым работам. Тотчас же по окончании борьбы были изданы специальные законы, навсегда утвердившие рабское положение побежденных. Китайцам было запрещено родниться с ними, а им размножаться дальше известного предела и покидать землю, к которой их прикрепили. С того времени и началось вырождение белой расы, как вы видите это на наших Мао-Чин, жалких наследниках своих побежденных за 2000 лет предков… Кстати, об этом названии — Мао-Чин. Вы говорите, что так когда-то называли жителей восточных окраин прежнего Китая?

— Да.

— Можно думать, что это название было дано победителями побежденным по аналогии. Побежденные были так же бородаты, как Мао-Чин их времен, и китайцы естественно обратили внимание на это сходство, назвав волосатыми обе низшие расы: одну низшую по происхождению, другую — сделавшеюся такою по своему рабскому состоянию. Поэтому, мне кажется, белые совершенно справедливо получили название Мао-Чин.

— Да, справедливо, — медленно отвечал Синтез, на которого рассказ о бедствиях и униженности его расы произвел удручающее впечатление.

— Я продолжаю. Китайская цивилизация разлилась далеко на Запад. Скоро Азия, Европа и север Африки, — все сделалось китайским; мало-помалу численность желтой расы возросла до громадной цифры, между тем как число Мао-Чин, вследствие суровости законов, оставалось прежним. Несколько позднее, около 24-го столетия, — наверно не могу сказать, так как наша хронология еще не определила достоверно этого времени…

— Кстати о хронологии!.. Я замечу вам, что вы пользуетесь нашею хронологией, т. е. хронологией так беспощадно истребленных вами белых.

— Без сомнения, и это нисколько не стесняет нас. Хронология — может быть единственная вещь, которую мы сохранили из достояния побежденных… Но продолжаю. Около 24-го столетия наша планета испытала много всякого рода переворотов — атмосферических, геологических и даже астрономических. После ужасных землетрясений, перетасовавших антарктические страны, на земле настал беспорядок в распределении времен года и понижение температуры.

Я рассказываю вам об этих событиях пока лишь в общих чертах, откладывая более подробное изложение до другого времени. Тогда, если вам будет угодно, я с точки зрения науки постараюсь разъяснить вам вероятные причины и необходимые следствия порабощения белых.

Льды загромоздили северные и южные страны и сделали необитаемыми земли, занятые когда-то победителями. Тогда последние удалились в более теплые страны, а в северных странах остались только немногие Мао-Чин — влачить жалкое существование на неблагодатной почве. Европа сделалась ледовитой, и наши предки, покинув ее, направились прямо в Африку.

— А Средиземное море, отделяющее эти части света?

— Если когда-нибудь это море и существовало, то оно уже давно исчезло после одного из переворотов, происшедших на земле, о чем я сейчас говорил вам.

В Африке наши предки нашли первобытную расу с совершенно черною кожей; но эта раса отличалась мирным характером, была гостеприимна, кротка и трудолюбива. Черные приняли пришельцев, в противоположность белым, по-дружески, дружески разделили с ними свою землю и вообще выказали им полную симпатию. Следствием таких отношений явилось слияние черных с желтыми посредством браков, которые были очень плодовиты. Мало-помалу произошло совершенно слияние двух рас, давшее, как видите, отличные результаты, так как происшедшее отсюда потомство соединило в себе качества обеих рас. Черная раса дала ему свою телесную силу, свою удивительную выносливость, свою живую благородную кровь, желтая раса принесла — качество ума и плоды вековой цивилизации, искусства, науки и промышленность, совершенный мозг, твердую волю и совершенную общественную организацию. Словом, через слияние с черною кровью китайская кровь получила новую силу.

— Значит, произошла как бы естественная прививка качеств одной расы к другой? — заметил Синтез, все более и более интересуясь рассказом своего собеседника.

— Да, вы совершенно удачно выразились — прививка, Шин-Чунг.

— И прививка, имевшая поразительные результаты, по крайней мере относительно Африки, которую вы называете теперь Западным Китаем. Любопытно только знать, как произошло скрещивание двух рас, и как распространилось оно на другие части нашей планеты. Ведь народы, населяющие теперь Восточный Китай, — по вашей терминологии, — походят на здешних?

— Совершенно.

— Вот это-то и удивительно!

— Нисколько! Я сейчас объясню вам. Представьте себе, что на 30» выше и ниже экватора проведены кругом земли две линии.

— Хорошо!

— Поверхность, находящаяся между этими двумя линиями, почти представит обитаемый теперь нами пояс земли.

— Мне кажется, этой полосы слишком недостаточно для нынешнего населения земли, и человечество должно чувствовать тесноту.

— Вы забываете, что от самого древнего Китая, который был колыбелью нашей расы, далее на восток идет одна только суша.

— Ах, да! Вы ведь сообщили мне, что теперь там вместо моря огромный материк образованный кораллами…

— И поднятый во время одного переворота, происшедшего на земле. Притом даже и в ваше время эта страна, усеянная островами, была заселена черными.

— Вы правы, Та-Лао-Йе. Теперь мне совершенно ясно, как произошло слияние двух рас. Из Китая сначала началось переселение на восток, и те, кого мы называли папуасами, австралийцами и полинезийцами, слились с китайцами. Потом массы желтолицых разлились по всему новому материку и встретили американских негров и чернолицых антильцев, которые тоже вскоре превратились в китайцев. Мало-помалу, когда между Африкой и Америкой появлялись новые страны, сюда притекал черный элемент и, встречая желтый, постепенно сливался с ним.

— Ваше предположение совершенно верно. Теперь можно объехать кругом всей нашей планеты, не замочив ног.

— Это действительно удивительно. Теперь все мои старые предположения о будущем расстроены. Воображаю, как бы посмотрели в мое время на того, кто бы осмелился объявить: «будущность принадлежит китайцам и неграм»! У нас такого пророка сочли бы просто сумасшедшим… Во сколько же дней теперь можно объехать весь свет, не замочив, как вы говорите, ног?

— Дней!.. Это путешествие можно совершить гораздо быстрее. Не хотите ли, мы с вами совершим его?

— Но какие же совершенные средства передвижения должны быть у вас?!

— Они почти мгновенны!

— Мгновенны!.. Впрочем, я уже и не удивляюсь, — так много удивительного слышал я о вас. Однако, вы меня заинтересовали. Конечно, мы не поедем по морю?

— Этот способ путешествий давно уже перешел в область преданий.

— О земле я уже и не упоминаю: подобные вам существа не могут и путешествовать по ней.

— Вы правы.

— Так по чему же мы поедем? Остается, ведь, только воздух. Разве он будет нашей дорогой?

— Вы угадали, Шин-Чунг.

— А на чем мы полетим? На шаре, может быть?

— Фи! Отцы наших прадедов уже видели эти неудобные машины только в музеях! Мы понесемся со скоростью, почти равною скорости света.

 

4

— Вы приготовились к путешествию? — спросил Синтез своего собеседника.

— Нам нечего готовиться к нему, — заметил тот. — Мы везде чувствуем себя дома, везде можем найти питательные элементы, необходимые для нашей жизни.

— Еще одно слово… Извините только, что я вас останавливаю.

— Сделайте одолжение! Я весь в вашем распоряжении.

— Благодарю… Я совершенно ясно понял все, что вы сейчас кратко рассказали мне. Смею надеяться, что вы еще возвратитесь к этому предмету.

— С большим удовольствием!

— Еще раз благодарю. Все эти факты, рассказанные вами, все изменения, происшедшие в земле, как бы необыкновенны они не были, я все-таки допускаю, тем более, что вы сами представляете неоспоримое доказательство их достоверности. Но мне хотелось бы расспросить вас об анатомическом строении вашего тела, о вашей почти болезненной чувствительности и особенно о вашей удивительной способности свободно летать по воздуху, тогда как мы навеки привязаны к земле.

— Что же тут непонятного? Вы, конечно, хорошо понимаете, что наш мозг, тысячи лет находясь в постоянном упражнении, мог развиться до его нынешних размеров, которые вам кажутся чудовищными? Это явление очень обычное в природе. Тот орган, который чаще всего упражняется, больше и развивается.

— Действительно, давно уже доказано, что тот орган, который в продолжение нескольких поколений остается без употребления, с течением времени ослабляется, атрофируется, мало-помалу исчезает. Напротив, работающий без устали орган достигает сильного развития и больших размеров. Это известно было и нам.

— Тогда ничего нет проще объяснить и чувствительность, которая вам кажется даже болезненной и которая зависит от развития нервов. — Она тоже результат преобладания в нас мозговой системы. Будучи «мозговыми» людьми, мы должны, по необходимости, быть и «нервными».

— Это так!

— Наш мозг, по объему, почти втрое больше вашего, стало быть, мы должны быть и втрое более нервными, чем вы.

— Без сомнения.

— Замечу, впрочем, что эта теоретическая пропорция не вполне соответствует действительности.

— Конечно, так как нужно принять еще во внимание постоянное упражнение вашего мозга…

— Не только постоянное, но и вековое, так как наши отцы из поколения в поколение передавали эту чувствительность, которая таким образом беспрерывно совершенствовалась…

— …И в конце концов достигла такого совершенства, что ваш организм начинает терять черты своей вещественности?

— Да. Мы надеемся, что наши будущие потомки добьются полной духовности…

— Так вот почему вы и отличаетесь такою необычайною чувствительностью к малейшему, более или менее сильному шуму и крику: сильное развитие нервного вещества выделяет вас из среды грубых, материальных существ и приближает к бесплотным существам, а последние, естественно, не могут выносить сильных впечатлений извне.

— Ваше объяснение, Шин-Чунг, совершенно верно. По своей чувствительности мы избегаем всякого необычайного шума. Поэтому наши рабы, Мао-Чин, должны говорить с нами тихим голосом, никогда не кричать…

— Ну, а когда случится сильная буря, например, с громом?

— Наши чувствительные нервы заранее уведомляют нас о ней, и мы успеваем убежать на чистое место неба.

— У вас, Та-Лао-Йе, готов на все ответ! Право, я не знаю, как и удивляться вам. Что касается вашей необыкновенной силы, которую я назову психическою силою…

— Как вы сказали? — психическая сила?! Вы выразились очень удачно!

— Как, то есть?

— Мы действительно, не действительно не имеем другого названия для этой силы, в тайну которой я постараюсь посвятить вас.

— Со своей стороны позвольте вам заметить, что и в мое время существовало несколько счастливцев, обладавших вашею завидною способностью подниматься над землею.

— Как?! Что вы говорите, Шин-Чунг?

— Сущую правду, Та-Лао-Йе. Только этою способностью они владели временами и не в такой мере, как вы.

— Э! Вы думаете, что все мои современники владеют этою способностью в одинаковой мере? Ошибаетесь, Шин-Чунг! Подобно тому, как не все люди бывают одного и того же роста, одной и той же мускулатуры, одного и того же ума, — так и психическая сила не у всех бывает одинакова.

— Мне это кажется совершенно правильным и соответствующим законам природы, которая никогда не могла да и не может терпеть полного равновесия организмов, как животных так и растительных.

— Вы отлично понимаете меня, Шин-Чунг! Как я рад, что в последние дни своей жизни нашел, между развалинами древнего мира, такого прекрасного собеседника. Вы поистине далеко опередили свой век.

— Зато, — увы! — я много пережил его!

— Возвратимся к психической силе. Вы сейчас сообщили мне, что назад тому десять тысяч лет некоторые из ваших современников, — Мао-Чин, значит,

— обладали этою способностью, которая теперь составляет нашу исключительную принадлежность, и в которой сама природа отказала нынешним Мао-Чин.

— Я ничего не прибавил от себя к тому, что было. Смею уверить вас в этом, Та-Лао-Йе.

— Что вы, помилуйте, Шин-Чунг! Я никогда не сомневался в истине ваших слов. Мне только хочется спросить вас, похожи ли на нас эти люди?

— Очень мало, Та-Лао-Йе. Прежде всего, по своему мозгу они не отличались от простых смертных; затем, у них была только сотая, или даже тысячная доля того могущества, которым владеете вы. Однако, самый факт их существования — неоспорим. Повторяю вам, существовали, не только в 19 веке, но еще раньше лица, которые могли без всяких приспособлений подниматься на воздух и держались там. Например, на моих глазах, в Индии, пандиты, т. е. просвещенные, одною силою своей воли поднимались над землею и оставались в таком положении некоторое время. Это были люди умеренной, постнической жизни, которые старались, по возможности, отрешиться от внешнего мира и усилить свою нервную чувствительность. Я мог бы набрать вам множество подобных примеров; но я остановлюсь на тех, которые были подчинены строго научному контролю, устранявшему всякую мысль о подделке со стороны свидетелей или действующих лиц. Так, англичанин Крукс, член Лондонского Королевского общества, человек хорошо известный в химии своими открытиями… Впрочем, что же это я говорю?! Говорю о Лондоне, о Королевском обществе, об Англии, как будто все это существует и поныне… Вот что значит проснуться через 10000 лет!..

— Вы крайне заинтересовали меня, Шин-Чунг. Я бесконечно счастлив, узнав, что и среди ваших современников, людей, несомненно, несовершенных, — находились существа, одаренные нашими способностями. Но, продолжайте, пожалуйста.

— Хорошо! Крукс, при посредстве очень простых аппаратов, мог измерить силу, развиваемую этими необыкновенными, по нашему времени, людьми, чтобы нельзя было сомневаться в подлинности явлений.

— Ну, и до чего же доходила эта сила?

— А вот слушайте: она поднимала предметы на несколько аршин от земли, она увеличивала весь предмет до 150 раз…

— Тут нет ничего невероятного. Как вы думаете, сколько весит та кристаллическая масса, на которой вы находились?

— Я думаю 100-150 пудов, а может быть и более.

— Смотрите же!

С этими словами старец встал на землю, слегка подался назад и просто коснулся своими десятью пальцами глыбы. Можно себе представить остолбенение Синтеза, когда он увидел, что вся эта огромная масса вдруг затряслась и с глухим шумом поднялась на воздух.

Старец, смотря на него, тихо засмеялся.

— Чего вы удивляетесь? Я могу легко переворачивать эту массу тою или другою стороною…

— Бесполезно! — вскричал Синтез, приходя в себя. — Я вполне убежден, что это не представит для вас ничего невозможного.

— Для меня, равно как и для всех моих сородичей, это вполне естественная вещь, так как наша сила, так сказать бесконечна… Так, положим, я взялся бы двумя пальцами за ваше запястье, — я мог бы раздавить его, как тонкое стекло.

— Я не сомневаюсь в этом.

— Еще одно слово, прежде чем приобщить вас, как вы этого заслужили, к нашему счастью. Как объясняли, назад тому 10000 лет, это явление, ставшее обычным у нас?

— Мы полагали, что эта сила, имеющая, конечно, нервное происхождение, образует вокруг известных тел род нервной атмосферы, довольно плотной и способной, в сфере своего действия, заставить неодушевленный предмет совершать разные движения. Под влиянием этой нервной силы, человеческое тело, обыкновенно притягиваемое силой тяжести к земле, может отталкиваться…

— Нужно сознаться, что и у нас нет других объяснений этого явления, и я крайне удивлен, услышав, что так ясно и точно объясняет его человек, живший задолго раньше меня.

— Однако, наперекор очевидности подобных явлений, большая часть наших современников отказывалась допустить их.

— Неужели все тогда были так недоверчивы?

— Даже более, чем вы можете подозревать это.

— Однако, мало ли в природе вещей, крайне загадочных в сущности…

— Постойте, я перебью вас, Та-Лао-Йе. Не похожа ли психическая сила на электричество угря или ската, которое тоже образует вокруг организма рыбы особенную атмосферу?

— По мне она совершенно одинакова, Шин-Чунг. Но довольно пока об этом предмете, перейдем к другому. Скажите, пожалуйста, чувствуете ли вы себя в силах покинуть здешнее место и предпринять со мною путешествие? Ясность ваших суждений доказывает мне, что у вас пробуждение полное. Что касается до крепости вашего тела, то она достаточна…

— Я в вашем полном распоряжении, Та-Лао-Йе. Вверяю себя в ваши руки.

Во время разговора Синтеза или Шин-Чунга, как называл его старец с очками, около него уже давно собралась толпа «мозговых» людей, которые, убедившись, что гость более не пугает их своими криками и грубыми движениями, с любопытством обступили его со всех сторон. Та-Лао-Йе сказал им несколько слов. Они подошли еще ближе к Синтезу и слегка коснулись его своими руками. В то же время Синтез почувствовал, что он плавно поднимается вверх среди группы «мозговых» людей.

— Так вот это чудесное средство передвижения, про которое вы говорили мне, почтенный Та-Лао-Йе! — заметил довольный Синтез, хотя ему стало невольно страшно, когда он очутился над землею.

— Да. Ну, как вы находите его, Шин-Чунг?

— Я восхищен! — одно могу сказать. Мой язык не находит лучше слова, для выражения моей радости и неописанного довольства, которое теперь меня наполняет.

В это время они поднялись на воздух на высоту семи сажень и здесь остановились.

— Вы не чувствуете головокружения? — осведомился Та-Лао-Йе. — Впрочем, опасаться нечего: мы крепко поддерживаем вас. Вы находитесь в центре атмосферы действия наших организмов и потому, так сказать, слили свое тело с нашим. Теперь, когда вы сами взлетели на воздух, скажите мне,

— лучше ли с быстротою молнии перенестись в Томбукту, или медленно тащиться туда, подвергая себя всем опасностям столь дальнего путешествия?

— Можно ли даже спрашивать об этом?!

— Выбирайте, что хотите, Шин-Чунг, — мы, как хозяева, считаем себя обязанными исполнить все ваши желания.

— Еще раз благодарю вас! С вашего позволения, я охотно избираю воздушный способ путешествия.

— Ну, так полетим!

Группа путешественников тронулась с места и плавно полетела вверх; потом, на некотором расстоянии от земли, снова остановилась, чтобы показать доисторическому человеку то место, над которым они находились.

Но, против ожидания, представившийся вид не произвел на Синтеза никакого впечатления. Он увидел небольшой город с раскиданными там и сям зданиями, окруженными разнообразной растительностью, которая красиво оттенялась при блеске солнца. Здесь были перемешаны растения разных поясов, и наряду с тропическими растениями братски ютились растения умеренного климата.

— Если мне не изменяет память, — тихо проговорил Синтез, — этот китайский город мало отличается от тех городов, которые я некогда видел в Небесной Империи. Форма и характер их почти не изменились.

— Точно так же, как наш язык и нравы, — отвечал Та-Лао-Йе. — Да и к чему изменять то, что приятно для глаза и удобно для употребления? Эти дома очень чисты, прохладны и здоровы, так как не заражаются миазмами и предохраняют нас от сильного действия солнца. Чего же еще вам более?

— А кто у вас строит их?

— Все те же Мао-Чин, под нашим руководством.

— В самом деле, я и позабыл, что у вас существует другая раса… моя… раса притесняемых… презренных белых! Впрочем, только грубые белые и могли выстроить эти громоздкие здания; ваша же раса так утончена и чувствительна, что, кажется, вовсе не способна к подобным работам…

— Мао-Чин вовсе не так презренны и угнетаемы, как вы думаете. Это просто низко организованные существа, работающие без сознания, подобно животным. Нового поэтому ничего не придумают, но зато, под нашим руководством, могут служить отличными работниками.

— И им законом запрещено, вы говорили мне, стараться освободиться от их несчастного положения?

— А разве этого не бывало в ваше время, Шин-Чунг? Разве не было у вас низших существ, обреченных на самые тяжелые труды, в то время как другие проводили всю жизнь без малейшего труда и работ? Вы сами, Шин-Чунг, человек образованный, а возделывали ли вы землю, плодами которой питались, ткали ли платье, которое одевало вас, строили ли жилище, где вы помещались? — Нет. Вы заставляли делать это своих Мао-Чин, кто бы ни были, и вовсе не считали их равными себе. Вообще, нужно вам сказать, разница между производителями и потребителями и в ваше время была не меньше, чем в наше.

— Но все же мы давали жалованье своим работникам!

— А разве наши Мао-Чин работают даром? Мы даем им все, в чем они нуждаются: жилище, платье, пищу, когда они заболеют, — их лечат, когда состарятся, — дают убежище. Ну, а вы-то делали ли это для своих?

— Не буду спорить, чьему рабочему, нашему или вашему, жилось лучше, — скажу лишь, что всякий рабочий имеет право на свой труд. То, что вы даете вашим Мао-Чин, они делали бы и сами, стало быть, легко могли жить и без вас.

— Вы, кажется, забываете, что они — побежденные, а мы их хозяева. Все, что здесь ни есть, принадлежит нам; они не могут и не должны иметь собственности; наша воля для них закон, так как они существа гораздо низшие нас. Поняли ли вы? — закончил Та-Лао-Йе, мелодичный голос которого принял в эту минуту несколько жесткий оттенок.

— Увы, — со скорбью подумал про себя Синтез, — так именно рассуждали и поступали во времена моей молодости рабовладельцы. Таких воззрений держались Южане, пока ужасная война с Северными Штатами не окончилась их поражением и не заставила их отказаться от рабства. Но какое возмездие теперь со стороны потомков дяди Тома!

Группа воздушных путешественников в молчании продолжала свой полет, между тем как Синтез, углубившись в свои размышления, созерцал с высоты реки, ручьи, леса, поля, селения, несчастных Мао-Чин, согнутых над работою или тихо подвигавшихся по дорогам. Временами Синтеза и его спутников обгоняли «мозговые» люди, неслышно скользившие в воздухе подобно созданиям фантазии.

Та-Лао-Йе первый прервал безмолвие, которое почтительно сохраняли его товарищи, люди более молодые и, по-видимому, ниже его стоявшие в таинственной иерархии Мозгового государства.

— Что, — обратился он к Синтезу, — не ускорить ли нам свой полет? Мы тогда скорее достигнем Томбукту и немного отдохнем в этом городе, прежде чем продолжать свое путешествие вокруг земли.

— Охотно, Та-Лао-Йе. Но предварительно я желал бы получить от вас еще некоторые сведения относительно вашей организации, чтобы мне можно было всецело, не развлекаясь посторонними мыслями, посвятить себя изучению тех чудес, какие вы мне покажете… Я человек методический, немного педант, если вы хотите, и не люблю заниматься несколькими вещами зараз.

— Спрашивайте, спрашивайте, Шин-Чунг, я в вашем распоряжении…

— Вы говорите, мы теперь направляемся в Томбукту, город, служащий вам обычным местом жительства. Объясните же мне, пожалуйста, какова ваша семейная организация, каковы ваши отношения, между собою и к Мао-Чин, — владеет ли каждый из вас одним или несколькими рабами, или ваше господство простирается на всю расу? Каковы, наконец, ваши занятия?

— Я постараюсь кратко, но ясно ответить вам на эти вопросы, свидетельствующие об интересе, какой вы питаете к нашей семейно-общественной организации. Насколько могу, я сейчас посвящу вас во все тайны последней. Но прежде позвольте осведомиться, как вы себя чувствуете в данную минуту?

— Превосходно.

— Значит вы довольны нашим способом передвижения?

— Я считаю его чудесным и сожалею лишь о том, что мои годы не позволят мне вполне овладеть им. Не затрудняет ли только вас самих, Та-Лао-Йе, моя переноска? Не чувствуете ли вы утомления?

— Нисколько! Мы даже не знаем, что вы разумеете под словом «утомление», так как развитие нашей физической силы бесконечно. Притом же ваше тело, находясь среди окружающей нас нервной атмосферы, весит не более пуха… Однако, возвращусь к вашим вопросам. Что касается семейной организации, то наши предки были многоженцами, но вот уже пять или шесть тысяч лет, как у нас господствует моногамия, хотя закон и не ограничивает числа жен у каждого гражданина. Та же самая свобода царит у нас и относительно жилища каждого семейства.

— Как?! Разве у вас нет определенных жилищ, где бы вы обитали постоянно, где бы воспитывались ваши дети и где бы жили ваши слуги?

— И да, и нет. Иначе говоря, у нас дома составляют общественную собственность. Каждый выбирает себе то или другое помещение, живет в нем более или менее продолжительное время, затем в один прекрасный день покидает свое жилище, или в силу необходимости, или просто по прихоти. Выстроенные из массивного фарфора, наши дома крайне прочны и могут служить целому ряду поколений. Если число их оказывается недостаточным, то Мао-Чин строят новые.

— Это напоминает меблированные отели американцев моего времени, — заметил Синтез. — Ну, а как живут Мао-Чин?

— Мао-Чин прикреплены к известному жилищу и окружающему последнее участку земли. Каждую минуту в продолжении всей своей жизни, они должны быть готовы услуживать господам, кто бы последние ни были, и заботиться об удовлетворении нужд, как наших, так и своих… Таким образом, если кто-нибудь из нас переселяется, то на новом месте он находит и дом, и слуг, и все необходимое для жизни.

— При такой системе вы должны очень мало жить семейной жизнью. Есть ли у вас даже время заниматься воспитанием ваших детей?

При этом вопросе взрыв хохота вырвался у спутников Синтеза. Та-Лао-Йе поспешил прекратить этот прилив веселости.

— Простите наш смех, — сказал он, обращаясь к Синтезу, — мы вовсе не хотели оскорбить вас, но нам странно слышать предположение, что мы, «мозговые» люди, сами воспитываем своих детей.

— Как же иначе? — с удивлением воскликнул Синтез.

— Очень просто, наших детей сначала воспитывают женщины Мао-Чин; они дают им необходимую пищу, заботятся, ухаживают за ними, пока малютки не начнут лепетать первые слова и не начнут делать первых шагов по земле, — подобно Мао-Чин, — и в воздухе, — подобно своим родителям.

— Это мне кажется вполне разумным. Что же делают с вашими детьми потом?

— Потом их воспитывают, опять таки сообща, в особых заведениях, под руководством опытных воспитателей.

— И, наверное, эти воспитатели уже не принадлежат к расе Мао-Чин?

— Нет, ими могут быть только представители нашей расы — «мозговые» люди.

— Извините, Та-Лао-Йе, я здесь остановлю вас. Вы сейчас говорили мне о полном равенстве, которое будто бы существует между всеми вами, представителями совершенной расы… Вы говорили, что свободная воля каждого служит единственным правилом вашей жизни… Но скажите теперь, как же согласить с этой совершенной свободой рабское подчинение правилам, вытекающее из указанных вами педагогических занятий?

— Какое же рабское подчинение? Правда, у нас никто не может отказаться от педагогической деятельности, так как наши законы положительно приказывают каждому гражданину безвозмездно отдаться воспитанию юношества. Но у нас никто и не думает уклоняться от этой обязанности, самой благородной, самой возвышенной, какую только могут иметь отцы семейств.

— Я искренно удивляюсь вам, Та-Лао-Йе, и прошу вас извинить мою ошибку.

— Не извиняйтесь, Шин-Чунг, — ведь я уверен, что вы не имели намерения оскорбить нас. Ваше суждение только показывает мне, что в ваше время люди держались на этот счет очень грубых понятий.

— Но тогда, значит, вы все без исключения должны действовать по одной и той же инструкции?

— А как вы думаете? Знайте, что все мы в известное время возраста, получаем получаем точные понятия о своих обязанностях и поучаемся следовать строго определенным правилам.

— Мне хотелось бы хоть раз взглянуть, как вы обучаете своих детей.

— Это можно устроить в одну минуту. Мы ускорим свой полет и сейчас будем в городе.

— Еще одно слово. Когда вы с быстротою молнии пробегаете пространство, у вас разве не бывает столкновений между путешественниками?

— Никогда не бывает ничего подобного. Даже если, случайно, два тела встретятся в воздухе, то нервные атмосферы, окружающие каждое из них, отталкиваются друг от друга и, таким образом, столкновение двух тел предотвращается.

Синтез хотел было сделать еще несколько замечаний. Но было уже поздно. В тот момент, когда Та-Лао-Йе произнес последние слова, ученый почувствовал легкое содрогание. Это продолжалось всего одно мгновение. Потом он услышал приятный голос Та-Лао-Йе:

— Мы прибыли на место!

 

5

Воздушные путешественники спустились на землю среди огромного города, на обширной площади, обсаженной прекрасными деревьями и окруженной грандиозными памятниками. Синтезу захотелось несколько пройтись по ней, чтобы поразмять свои ноги после непривычного для него способа путешествия.

Его спутники нашли это намерение вполне естественным.

Синтез тихо зашагал по площади, бормоча про себя:

— Итак, вот этот таинственный город Томбукту, некогда едва известный нашим современникам, а теперь столица мира! Наша цивилизация, которою мы гордились, исчезла почти без всякого следа, самая земная ось переместилась, прежние моря и материки исчезли, расы изменились, изменилась даже самая сущность человеческого организма, а этот прежде незначительный город уцелел и сделался лучшим рассадником современной цивилизации!.. Париж… Лондон… Петербург… Берлин… Рим — эти имена звучат теперь так же странно, как в мое время звучали имена Вавилона, Фив или Ниневии, от которых сохранилось одно только воспоминание… От всей нашей славы не осталось ничего!! Ничего! Вот результат нашей былой цивилизации!

Синтез печально опустил голову.

— А Томбукту, из негритянского города сделавшийся китайским, быстро развивается под африканским солнцем… Там, где прежде была знойная пустыня, теперь красуется пышная флора… Черно-желтая раса благоденствует, мои забитые соплеменники служат рабами на той самой земле, где прежде процветало лишь черное рабство…

Голос Та-Лао-Йе вывел Синтеза из этих печальных размышлений.

— Вы мне выражали желание посмотреть на наши школьные занятия, — говорил старичок. — Вот одна из наших школ. Теперь там собралось очень много учеников. Зайдите послушать, как учат у нас маленьких представителей будущего поколения.

Синтез безмолвно кивнул головою и направился вместе со своими спутниками к огромному зданию, служившему училищем. Здесь, в противоположность нашим школам, было тихо, как в могиле. Путешественники проникли в обширную залу, имевшую вид амфитеатра, где на скамьях неподвижно сидели целые сотни детей. Можно было подумать, что это какие-то статуи, а не живые люди.

При виде такой необычной картины Синтез не мог удержаться от удивления.

— Странно, как эти маленькие «мозговые» люди мало разговорчивы! Я не вижу ни одного жеста, не слышу ни малейшего звука… Какая железная дисциплина царит здесь!!

— Напротив, Шин-Чунг, — заметил Та-Лао-Йе на ухо своему новому другу.

— Наши дети даже не знают, что вы называете дисциплиной.

— Отчего же происходит в таком случае эта неподвижность, это мертвое молчание, словно все дети находятся в состоянии каталепсии?

— Да очень просто, — оттого, что они спят.

— Спят?!. В школе-то?

— Да, спят! Учение детей во время их сна у нас считается самым употребительным средством, чтобы укрепить в молодом мозгу, притом без малейшего утомления, всевозможные знания. Но вы послушайте, пожалуйста, учителя.

Синтез обратил внимание на преподавателя. Последний говорил тихо, подобно всем своим соплеменникам, но в то же время очень быстро, как будто хотел в самое короткое время наговорить как можно больше. Заметив посетителей, он дружески кивнул головою Та-Лао-Йе, а на Синтеза взглянул с большим удивлением. Казалось, он спрашивал себя, что может иметь общего с «мозговыми» людьми этот гигантский Мао-Чин с седою бородою, к которому его спутники, видимо, относились с почтением.

Учитель терялся в догадках, тем не менее, по знаку Та-Лао-Йе, снова принялся за свой урок — космографии, как понял Синтез, уловив несколько слов из быстрой речи профессора. Прислушавшись внимательно, ученый узнал даже, что говорят о планетах нашей солнечной системы, именно о Марсе. Профессор с мельчайшими подробностями описал обитателей этой планеты, их нравы и обычаи, их историю, цивилизацию, промышленность.

Чем более слушал Синтез, тем более удивлялся, как это «мозговые» люди имеют точные сведения не только об очертании планеты Марса, но об ее жизни, как будто до Марса громадное расстояние в 320000000 верст для них не существует.

Заметив удивление своего гостя и узнав причину его, Та-Лао-Йе предложил гостю самому присутствовать при обмене сношений между Землею и Луною. По его словам, жители планет уже давно находятся в общении друг с другом.

— А скоро это будет? — спросил Синтез, с невольною дрожью при мысли о том громадном расстоянии, какое отделяет нашу планету от ее спутника.

— Мне кажется, лучше подождать ночи, — с улыбкою отвечал старец.

— Хорошо! — проговорил Синтез.

— Я намерен показать вам весь наш мир, так новый для вас, — продолжал Та-Лао-Йе, — и постараюсь сдержать свое обещание. С этой целью я выработал подробный план нашего путешествия. Мы осмотрим все, что может интересовать вас, а потом вы сможете специально изучить тот или другой предмет, который особенно привлечет вас к себе.

— Совершенно согласен с вами, Та-Лао-Йе. Теперь мне хотелось бы еще послушать вашего профессора.

Но урок кончился: «мозговые» люди, как видно, строго держались гигиенических правил и избегали мозгового переутомления. Учитель прервал свою речь, просто сказав ученикам:

— Встаньте!

Мгновенно со всех концов обширной залы раздались радостные крики, представлявшие поразительную противоположность с царившим раньше безмолвием. Школьники вскочили со своих скамеек, вспрыгнули на воздух и завертелись там, подобно мячикам. Потом один за другим они стали быстро улетать через широкую дверь. Через минуту зала опустела; в ней остался только учитель, Та-Лао-Йе, Синтез и их четыре спутника.

— Ну-с, Шин-Чунг, — с торжествующей улыбкою обратился к Синтезу старичок в очках. — Что вы думаете о нашем методе преподавания? Можно ли достигнуть больших результатов как-нибудь иначе?

— Я думаю, — думаю, что понял ваш метод.

Та-Лао-Йе с глубоким удивлением посмотрел на своего собеседника.

— Это невозможно! Каково бы ни было ваше знание, какова бы ни была ваша прежняя цивилизация, я все-таки не могу допустить, чтобы ваши современники знали принцип, на котором основана наша система преподавания.

— Однако, он был известен еще во второй половине 19 века. Я сейчас объясню вам. Когда ваши дети придут в школу и займут свои места, учитель говорит им: «усните»! Так как они приучены к этому с самого раннего возраста, то усыпление происходит почти мгновенно. Дети впадают в особое состояние, похожее на сон, с тем лишь отличием, что во время его дух и тело их вполне подпадают влиянию того лица, которое сказало: «усните». Так ли у вас?

— Совершенно так, — отвечал удивленный Та-Лао-Йе. — Продолжайте, пожалуйста.

— Когда ученики впадут в подобное состояние, между ними и учителем образуется как бы нервный ток, на все время их сна. Что же остается делать учителю? Он читает или рассказывает свой предмет, а слушатели, подчиняясь его влиянию, не пропускают ни одного слова из его речи, так как находятся в самых лучших условиях для восприятия чужих мыслей. При таких условиях даже самые ленивые ученики станут внимательно слушать учителя по той простой причине, что они не могут делать ничего другого: мозг без их ведома усваивает мысли учителя. Это, впрочем, только подготовительный труд. Когда лекция кончится, учитель внушает своим слушателям помнить, по пробуждении, все, что было им произнесено. Этот способ, изумительный по своей простоте, представляет то неоспоримое преимущество, что избавляет преподавателей от утомительного труда биться с неразвитыми учениками и ускоряет учение. Подобные явления были известны в наше время под именем гипнотических. Я сам производил много опытов по этому предмету.

— Однако, Шин-Чунг, это открытие — сравнительно очень недавнее, так как наши более древние книги, считающие себе 7000 лет, еще ничего не говорят о нем. Если не ошибаюсь, так называемый вами, гипнотизм открыт у нас не раньше, как за 4000 лет до настоящего времени.

— Как это удивительно! Знание, приобретенное людьми посредством усидчивого труда, впало потом в полное забвение, так что новейшим поколениям пришлось снова открывать его.

— Да, это так! — заметил после некоторой паузы Та-Лао-Йе, мнение которого о неразвитости доисторических Мао-Чин значительно поколебалось, с тех пор как он все чаще и чаще стал слышать, что между ними существовали такие лица, которые с честью заняли бы место и между «мозговыми» людьми.

— Как бы то ни было, — продолжал Синтез, — вам принадлежит большая заслуга, что вы уничтожили медленное преподавание и заменили его, так сказать, непосредственным переливанием знания. Однако, ваш метод преподавания, превосходный в принципе, мне кажется, имеет и свою слабую сторону. Именно, все учение у вас сводится только к слушанию слов учителя, ваши ученики лишены возможности, во время урока, видеть те предметы, про которые им говорят.

— Неправда, Шин-Чунг! Вы судите только по тому, что видели сейчас; но это очень недостаточно. Не ограничиваясь только словесным объяснением, наш способ преподавания восполняется сериями демонстраций. У нас есть обширные коллекции по тем предметам, которые преподаются в школах, и каждый ученик, когда ему покажут что-нибудь из коллекции, должен повторить все, сказанное по этому поводу учителем.

— В добрый час! По правде сказать, другого я и не ожидал от вас… А нельзя ли мне посмотреть ваши коллекции, которые должны быть настоящими музеями?

— Отчего же? С удовольствием. Начнем хоть с нашего национального музея в Томбукту, где по преимуществу находятся коллекции доисторических предметов. Они должны быть для вас вдвойне интересны, так как, быть может, вы найдете там следы вашего времени.

— Вы меня крайне заинтересовали.

— Пойдемте, когда так, осматривать их. Галерея доисторических предметов здесь же, только по другую сторону этих зданий, образующих наш университет.

Путешественники, с Та-Лао-Йе во главе, прошли несколько шагов и вышли на четырехугольный двор, в 150 квадратных сажень, где на воздухе стояло множество предметов, совершенно незнакомых Синтезу, который окинул их рассеянным взглядом. Потом посетители проникли в огромную залу, выстроенную из фарфора и сверху покрытую стеклом. Здесь внимание Синтеза привлек один странный предмет, продолговатый с круглым отверстием, шедшим внутри по всей длине.

— Пушка! — вырвалось невольно восклицание у Синтеза. — Один из тех чудовищных снарядов, которые фабриковали в 19 столетии для истребления людей!

Ученый швед оглянулся кругом и увидел множество разных предметов его эпохи: тут были железнодорожные рельсы, бомбы, гранаты, колеса вагонов и прочие вещи; все это было симметрично расставлено, снабжено надписями и занесено в каталог.

Синтез молча оглядывал все эти близко знакомые ему предметы.

Добрый Та-Лао-Йе, думая, что молчание гостя происходит от незнания, принялся объяснять ему значение бывших в музее вещей.

— Здесь собраны предметы железного века, бывшего, по моим соображениям, на несколько веков позднее вашего времени. Впрочем, за достоверность этого не ручаюсь, так как наши книги немы на этот счет, а все документы, начиная со времени наших завоеваний, к несчастью были истреблены нашими предками.

Синтез утвердительно кивнул головою, но не сказал ни слова, — его внимание привлекли картины, повешенные над некоторыми предметами. Они изображали разные предметы, бывшие в музее, такими, какими, по представлениям «мозговых» людей, их употребляли Мао-Чин. Но эта реставрация была так неправдоподобна, что Синтез, несмотря на всю свою серьезность, едва мог удержаться от смеха.

А Та-Лао-Йе, не замечая этого, продолжал свои объяснения.

— Вот эта картина представляет езду на санях у ваших сородичей Мао-Чин, как о том дают нам знать эти длинные, тяжелые палки.

Говоря об этом, Та-Лао-Йе указал на два железных рельса, на которых еще виднелись отпечатки шпал.

— На этих полозьях Мао-Чин, вероятно, катались по своим гиперборейским льдам. Теперь их потомки позабыли искусство обделывать металлы и употребляют лишь деревянные полозья. Что вы думаете об этой реставрации?

— Я нахожу ее очень искусной, — отвечал Синтез, к которому уже возвратилась вся его серьезность. Потом он прибавил в сторону: — Любопытно, какое назначение дадут мои новые друзья вот этим гранатам и ядрам, пущенным американцами в употребление всего в 1878 году.

Как бы угадав мысли своего гостя, Та-Лао-Йе принял торжественный вид человека, уверенного в своем знании. Посмотрите на эти цилиндрически — овальные палки и железные шары, — сказал он, — их целая дюжина, заметьте эти подробности. А теперь взгляните на пояснительную картину. Что вы видите на ней?

— Мао-Чин, играющих в кегли!

— Да! Наши рабы уже с давних пор питают сильную страсть к этой пустой игре, впрочем, вполне соответствующей их слабому умственному развитию. Для этого они берут двенадцать кусков дерева, грубо обделанных в виде конусов, и забавляются, сшибая их деревянными шарами. Кто больше всех собьет конусов, тот и выигрывает. Играют обыкновенно вчетвером. Эти железные предметы, конечно, тоже кегли, только, как видно, люди железного века совсем не знали употребления дерева. Таким образом эта картина может служить для наших детей наглядной связью между настоящим и отдаленным прошлым. Не правда ли, нет ничего интереснее реставрации этих отдаленных эпох, которые, благодаря нескольким следам, оставленным ими, как бы оживают перед нашими глазами?

— Да, интересно, — подобно эху, подтвердил Синтез.

Простодушный Та-Лао-Йе не заметил легкой иронии, сквозившей в ответах гостя, и продолжал свои объяснения.

— Что касается этой огромной железной плиты, — говорил он, показывая на железную доску, — то, мне кажется, она несомненно служила для жертвоприношений. Все в ней: форма, крепость, величина, — все подтверждает это предположение.

— А почему вы полагаете, — спросил Синтез, — что доисторические люди не употребляли других алтарей?

— Есть ли что удивительного в том, что люди железного века, употреблявшие железо предпочтительно пред другими материалами, воспользовались им и для приношения жертв своим идолам?

— А какие у вас данные касательно божеств доисторических людей?

— Вот это металлическое чудовище, — отвечал Та-Лао-Йе, показывая на пушку, замеченную Синтезом. — Только в нем очень трудно признать первобытную форму, так как время значительно изменило его.

— Однако, при всяческом усилии воображения, в этом… предмете довольно трудно найти подобие человека.

— Кто же вам говорит, что доисторические люди старались дать железному богу образ человеческий? Я думаю, что это скорее всего символ, созданный согласно верованиям…

— А скажите-ка, зачем он выдолблен внутри? — спросил Синтез, едва удерживаясь от смеха.

— Без сомнения для того, чтобы он был легче. Наверное не знаю, я могу говорить только по догадкам. Вообще воссоздать по памятникам прежнюю эпоху очень трудно. Но, по всей вероятности, все эти предметы, найденные нами в глубоком песке, принадлежали к предметам культа железного века. Отмечу вам странную особенность людей этой эпохи — создавать массивное, великое, наперекор их слабости и несовершенству средств.

— Сцена жертвоприношения изображена вашим художником очень искусно — проговорил Синтез по-прежнему бесстрастно. — Но это, ведь, человеческое приношение!

— Огромное количество скелетов, найденных около этих железных предметов, дают все шансы утверждать это. Чьи кости могут быть здесь, как не кости несчастных жертв, приносимых некогда в жертву Мао-Чин?

— Совершенно справедливо!

— Может быть, мои слова и не совсем согласны с истиной, так как земля подвергалась постоянным переворотам… Ну, теперь отправимся в галерею глиняных предметов.

Группа посетителей вышла из железной галереи и повернула направо, в обширную залу, всю занятую разнообразными глиняными предметами. Посреди лежала… длинная заводская труба. Многие части ее были поломаны.

— Этот предмет, — объяснял Та-Лао-Йе, — представляет собою часть подземного водопровода, который некогда устроили люди Мао-Чин. По-видимому, древность его восходит ко временам, очень отдаленным, может быть древнее эпохи железного века. Его нашли в самых глубоких пластах земли… Заканчивая теперь обзор нашего музея, я обращаюсь к вам, Шин-Чунг, с вопросом, правильны ли наши теории об отдаленных эпохах, и заслуживают ли наши попытки одобрения серьезных ученых?

— Я думаю, что археологические исследования очень интересны и поучительны, — был ответ Синтеза, ни одним звуком не выдавшего своих откровенных мыслей.

Но чего стоило ему удержаться от резких ответов, когда он видел, как «мозговые» люди определяли назначение самых обыкновенных предметов его времени?! Значит, не только цивилизация белых исчезла без всякого следа, но и самый быт, нравы, обычаи, — все забыто или удержалось в таком странном виде, что лучше бы было даже совсем позабыть их.

Синтез задумался: вот она «vanitas vanitatum et omnia vanitas» (суета сует и все суета) — вспомнилось ему древнее изречение.

 

6

Наступила прелестная ночь. Ни одного облачка, ни одной струйки дыма. Атмосфера прозрачнее самого чистого стекла. На земле погасли все огни, и только слабое мерцание звезд, блиставших на темно-синем небосклоне, освещало картину заснувшей природы. Настоящая ночь поэтов и астрономов!

Синтез, горя нетерпением как можно скорее пуститься в путь, наскоро закусил простыми веществами, как это он делывал за 10000 лет, и стал торопить своих товарищей.

— Подождите, Шин-Чунг, — в десятый раз повторял ему Та-Лао-Йе. — Вы знаете ведь быстроту нашего полета, к чему же торопиться? Теперь еще рано. Покамест поболтаем о чем-нибудь!

— Пусть будет по-вашему, — поболтаем! Но прежде позвольте обратить ваше внимание, Та-Лао-Йе, на одну особенность вашей жизни, которая мне бросилась в глаза с самого начала. Я только что осмотрел столицу Западного Китая, Томбукту, но, — какая странная вещь, — в этом населенном и богатом городе не видел и следа торговли или промышленности!

— Да для чего нам заниматься спекуляциями, торговлею или ремеслами, когда к этому нет никакой нужды?.. Наши материальные потребности сведены до минимума, а роскошь, чревоугодие и подобные пороки у нас неизвестны. Например, одежда. Она не меняется по временам года, так как в нашем умеренном климате не ощущается никаких перемен.

— Но ведь все-таки и такие простые одежды, как у вас, нужно же где-нибудь приготовлять, точно также и пищу?

— В этом отношении нам помогают Мао-Чин: они ткут наши одежды. Что касается питания, то для нас достаточно нескольких лабораторий, где добываются пищевые продукты на всех «мозговых» людей.

— Но в ином месте нельзя бывает вовсе найти питательных веществ, — ведь нельзя же иметь бесчисленное множество лабораторий?!

— Это ничего не значит: мы можем постоянно летать в лаборатории; расстояние для нас не имеет значения.

— Справедливо! Я и позабыл о вашей чудесной способности, настоящем даре вездесущия!

— Мы не имеем, следовательно, никакой нужды в путях сообщения, по которым нам доставляли бы пищевые продукты. Для наших предков они были животрепещущим вопросом, для нас же они потеряли всякое значение. Теперь, вместо того, чтобы подвозить к себе съестные припасы, мы сами ездим за ними. С другой стороны, обитаемая нами площадь земли представляет круговой пояс с одинаковым климатом, так что мы во всяком месте можем добыть себе пищу.

— А что, Та-Лао-Йе, много вы работаете мозгами?

— Много. Мы, так сказать, живем мышлением… Оно одно дает нам радости… Однако, не думайте, пожалуйста, что мы замкнулись в себе, что мы углубились во внутреннее созерцание, подобно иллюминатам. Напротив, у нас мозг постоянно работает: наши мысли, наши идеи постоянно меняются. Поэтому мы всецело посвятили себя науке, которая у нас идет быстрыми шагами. Вы сами видели, что мы потеряли уже много грубого, материального в своем организме. Если дело пойдет так же успешно, то, — кто знает? — быть может, через несколько сотен тысяч лет мы сделаемся совершенными духами.

— Какие вы счастливцы, Та-Лао-Йе! — воскликнул восхищенный Синтез. — Жизнь, так устроенная, как у вас, должна доставлять истинное счастье. Кстати, о вашем общественном устройстве. Скажите мне, пожалуйста, как понимаете вы семью? Я видел ваших детей в школе и, правду сказать, очарован вашим методом преподавания. А их матери, ваши жены?.. В каком положении они находятся у вас?

— Положение женщин у нас определено с давних пор. По нашим законам, женщина во всем равна мужчине. Она пользуется всеми нашими правами и преимуществами, зато несет и ту же ответственность за свои поступки, как мужчина.

Однако, я должен сказать, что это уравнение прав женщин не обошлось-таки без борьбы. История говорит нам, что одно время, когда благодаря разным причинам наши мозги уже значительно развились, женщины, не довольствуясь равенством с мужчинами, изъявляли притязания на полное господство.

Вот тогда человечеству грозила настоящая гибель.

Внутренний мир был нарушен. Семейная жизнь стала чистым адом. Мужья не знали, что делать со своими расходившимися половинами, на которых не действовали ни увещания, ни наказания. Тогда законодатели прибегли к решительным мерам: они постановили законом — насильно задерживать развитие мозга женщин. С этою целью у всех детей женского пола с самого раннего возраста стали методически сжимать мозговую коробку.

— Как?! Вы хотите всех своих женщин сделать микроцефалами, идиотками?

— Так что же? Пусть они будут лучше идиотками, чем тиранами своих мужей, доводимых ими до бешенства.

— Сжимать голову, чтобы задержать развитие мышления. Вот это совсем по-китайски! — с усмешкой проговорил Синтез. — Кстати, эта мера, которой я не могу отказать в оригинальности, практиковалась еще задолго раньше до владычества монгольской расы. Вам, вероятно, небезызвестно, что ваши предки точно также сжимали до невозможности ноги своих девочек, с тою целью, чтобы они, ставши женщинами, чаще сидели дома.

— Знаю. Вероятно, этот именно обычай и подал мысль задерживать развитие мозговой системы у женщин.

— Ну, и средство подействовало?

— Превосходно! Женщины смирились и признали над собою власть мужчин. В семьях снова водворился желанный мир! Через несколько поколений, когда мужчины уже далеко ушли вперед в своем развитии, стеснительное для женщин запрещение было снято. Но они уже не могли нагнать мужчин и навсегда остались менее развитыми. Так окончилось это восстание женщин, грозившее не только рабством мужчин, но и вырождением человечества… Однако, Шин-Чунг, мы заболтались с вами. Пора и ехать. Мы направимся к тому месту, где происходит теперь сообщение между Марсом и Землею. Я нарочно дождался ночи, чтобы спокойнее было ехать, так как в темноте вам будет не так жутко лететь…

— Ну-с, друзья, — обратился потом старец с очками к своим соплеменникам. — Сгруппируйтесь по-прежнему около нашего гостя… Готово? Вперед!

— Где это мы? — спросил Синтез, вдруг почувствовав легкое стеснение в груди и боль в висках.

— На довольно большой высоте от земли. Я хочу показать вам общий вид сношений между планетами.

— А! Здесь воздух реже, значит! Вот отчего я чувствую стеснение в груди.

— Вам больно? Не хотите ли немного спуститься? Что касается нас, то мы настолько привыкли к таким экскурсиям, что не замечаем никакого неудобства.

— Благодарю! Я попрошу вас об этом тогда, когда одышка сделается невыносимой.

— Как вам угодно! Ну, что вы теперь видите под собою?

— Благодаря лунному свету, я различаю под ногами какую-то огромную белую равнину, словно покрытую снегом.

— Иллюзия, действительно, полная… Однако, это не снег, а белая оболочка.

— Что?! Оболочка, покрывающая пространства?

— Да!

— Я недоумеваю…

— Вот еще одна! Вы увидите их много… Ну, еще что видно вам?

— Свет, довольно сильный, но, по-моему, все-таки недостаточный для междупланетных сигналов.

— Далее?

— Вот так странно! — вскричал в ответ Синтез. — Белая равнина исчезла, вместо нее явилось черное пятно… Пятно исчезло… Опять появился свет…

— Хорошо! Сообщения с Марсом, значит, начались! У наших астрономов, как видите, очень хорошие оптические инструменты!

— Так мы около астрономической обсерватории? — произнес Синтез.

— Да, и эта обсерватория — самая лучшая на земле!

— Я бы хотел посетить ее!

— Сейчас, но прежде обратите внимание на тот простой маневр, который применяется при наших сношениях с другими планетами.

Скрывание и появление света на земле между тем повторялись с известной правильностью. Земля делалась то белой, то черной.

Синтез мгновенно понял сущность способа.

— Да это простой оптический телеграф! — вскричал он.

— Простой, если вы хотите, по своей идее, но особенный по своим элементам.

— Объясните, пожалуйста, когда так, устройство его, — попросил заинтересованный Синтез.

— А вот мы спустимся на землю, — тогда вы сразу поймете все, не нуждаясь в объяснениях.

Группа воздушных путешественников стала быстро скользить вниз по отвесному направлению. При этом черное пятно, видимое Синтезом, быстро увеличивалось и вскоре достигло громадных размеров. Наконец, Синтез и его товарищи коснулись земли.

— Там, — продолжал Та-Лао-Йе, указывая на пятно, — находится колоссальная армия, насчитывающая в своих рядах от 150 до 500 тысяч людей.

— Мао-Чин? — с живостью заметил Синтез.

— Нет, Шин-Чунг! Мао-Чин недостойны работать здесь, когда дело идет о нашей научной жизни. Все, которых вы видите теперь перед своими глазами, принадлежат к нашей расе. Приближайтесь… не бойтесь, вы не помешаете!

Следуя любезному приглашению, Синтез медленно приблизился к месту сношений и увидел, действительно, крайне интересное зрелище.

Перед ним, на пространстве сотни квадратных сажень, расстилалась по земле ткань. С одной стороны она была укреплена на земле при помощи двух кольев, с другой — ее держали за концы два человека. Сбоку такого куска ткани находился другой, подобный первому, потом третий, четвертый и т.д., до бесконечного числа. Направо от Синтеза возвышалась большая башня, с вершины которой блистал яркий свет, — при помощи его, вместе с тканью, и производились все сигналы. Дело в том, что одна сторона всех кусков была снежно-белого цвета, а другая — черного, как уголь. «Мозговые» люди, державшие куски ткани за углы, переворачивали их около прикрепленного кольями края то белой, то черной стороной, что производилось с необыкновенной быстротой. В тот момент, когда ткани ложились на землю черною стороною вверх, свет на башне погасал, а когда ткани поворачивались белою стороною, снова появлялся.

Эти маневры повторялись разом тысячами людей в продолжение целого часа. Потом «мозговые» люди вдруг остановились.

— Кончено! — произнес Та-Лао-Йе. — Жители Марса поняли наши сигналы. Теперь нашим астрономам нужно тщательно следить за ответными сигналами и не пропустить ни одного исчезновения света на планете.

— Как, разве жители Марса не приняли вашей системы сигналов при помощи тканей?

— Нет. Конечно, и нам было бы лучше всего пользоваться только одними световыми сигналами, которыми гораздо легче управлять, но наше положение, по отношению к солнцу, не позволяет нам употреблять исключительно этот способ.

— Ах, да, конечно!.. Земля, находясь между Марсом и Солнцем, ведь как бы тонет в солнечном свете. Поэтому никакой искусственный свет, как бы он силен не был, не будет замечен жителями Марса, несмотря на все совершенство их инструментов.

— Понятно… Сигналы с Марса были замечены уже давно нашими предками. Давно уже было доказано, что там периодически появляется и исчезает какой-то искусственный свет. Тогда пробовали было отвечать тем же с земли, но как ни усиливали источники света, — там, очевидно, не замечали их. Вы совершенно правы, что они и не могли быть замечены, так как, относительно Марса, мы стоим к Солнцу как бы спиною.

— Это ясно, как день. Представим себе свет на Марсе, Земле и Венере. С Земли увидят тогда свет Марса, с Венеры свет Земли, но с Марса света Земли не увидят, точно также и с Земли не будет виден свет Венеры.

— Очевидно… Видя всю тщетность усилий, один древний астроном вздумал воспользоваться одним средством, на которое его натолкнуло наблюдение Марса. Заметив, что белые пятна, образованные на полюсах нашего соседа, изменяются сообразно временам года, он вывел отсюда, что можно привлечь внимание его обитателей, изменяя в правильные промежутки времени, какую-нибудь белую поверхность Земли. Теперь эта мысль широко развита у нас. Однако, нужно было много веков, чтобы добиться хороших результатов. Медленно, шаг за шагом, развивалась идея, и то благодаря лишь самоотверженным труженикам, посвятившим ей всю свою жизнь.

— Я и не сомневаюсь в том, что система современных междупланетных сношений не могла явиться сразу…

— Особенно трудно было добиться, чтобы жители Марса поняли наши сигналы.

— Это было действительно трудно.

— Прежде всего нужно было выбрать ровное место, покрытое белым песком. Потом «мозговые» люди, назначенные для опытов, были разделены на группы и снабжены широкими кусками материи, с одной стороны выкрашенной в яркий белый цвет, с другой — в черный. Несмотря на несовершенство снарядов и неопытность первых экспериментаторов, наблюдательные жители Марса заметили сигналы и отвечали тем же. Можете вообразить себе нашу радость, когда мы узнали об этом.

— Очевидно, — прервал Синтез своего собеседника, — обитатели Марса, планеты гораздо более древней и гораздо дальше ушедшей вперед в своем развитии, чем Земля, — давно уже пробовали сноситься с нами. Так думали и в мое время. Я охотно допускаю, что они выставляли нам множество сигналов, которых мы не могли ни видеть, ни истолковать, как следует, вследствие несовершенства наших инструментов.

— Ваша правда. Их попытки восходят к самым отдаленным временам, как это они дали нам знать, когда наши сношения вполне установились.

— Я так и полагал. По моему, жители Марса владели хорошими оптическими инструментами еще в 19 веке. Вероятно, они знали о всех изменениях, которые претерпела Земля, о всех мировых событиях, историю которых вы сообщили мне. Исчезновение стран, разрушение целых городов, иссушение морей, — все это прошло у них на глазах.

— С тех пор, как жители Марса заметили наши сигналы, — продолжал Та-Лао-Йе, — мы постарались прежде всего усовершенствовать свои приборы. С этой целью сначала обширное пространство земли в известном месте было выровнено и сделано горизонтальным; затем заставили Мао-Чин соткать большие, но легкие покрывала; наконец, увеличили число людей, держащих ткани, и начали обучать их новому занятию. А это было нелегко, уверяю вас; заставить четыреста или пятьсот тысяч людей действовать одновременно, по данному сигналу, — это требовало большого навыка. К счастью, высокое развитие «мозговых» людей преодолело все затруднения. Психическая сила позволяет моим соплеменникам перемещаться с быстротою мысли и мгновенно поворачивать с одной стороны на другую свои покрывала. Конечно, люди, организованные подобно вам, не могли бы делать того же самого с такою ловкостью. Вообще все устроилось хорошо, мы успешно подавали свои сигналы, и с Марса нам отвечали тем же. Но тут недоставало одного: нас не понимали. Тогда наши ученые ухитрились найти такую систему нумерации, которая вместе с простою, соединяла в себе все условия совершенства. Эта система состоит из небольшого числа элементарных знаков, расположенных в известном порядке, по правилам размещения. Для примера, я ограничусь только тремя знаками, которые можно нарисовать на песке. Если промежутки между ними считать пропорциональными продолжительности исчезновений белой поверхности, то получим следующее: ……

Точки обозначают здесь: одна — простое затемнение; две — двойное; три — тройное, и т. д.

— Эта система, как вы видите, может продолжаться до бесконечности и таким образом представить множество чисел. Жители Марса сразу поняли ее и отвечали на наши правильные затемнения белой поверхности последовательным появлением и исчезновением света. Таков способ междупланетной телеграфии. Скоро наша метода счисления была усвоена обеими сторонами, после чего приступили к установлению точных сношений. Посредством целой серии чисел, математики нашли возможным строить плоские геометрические фигуры. Обитатели Марса, очевидно, развитые еще более нас, сразу сообразили, в чем дело, и стали быстро переводить наши правильные затемнения в соответствующие числа, а потом в геометрические фигуры.

Синтез, не выказывая ни малейшего признака нетерпения, внимательно слушал это длинное и не совсем понятное объяснение.

— Вы поняли, Шин-Чунг? — спросил его Та-Лао-Йе, кончив свою речь.

— Понял, почтеннейший, и откровенно сознаюсь вам, что этот способ, без сомнения очень замысловатый, все-таки мне кажется, не соответствует вашей цивилизации.

— Конечно, я не решусь сказать, что это самый лучший из всех способов, но зато это наименее худший из всех, практиковавшихся до настоящего времени, и мы довольствуемся пока им.

— Но он должен быть ужасно утомителен.

— Без сомнения, хотя мы давно уже ввели значительные сокращения. К этой медленности, вытекающей из несовершенства нашей системы, следует прибавить еще сравнительно большой промежуток времени, — около 3 минут, — необходимый для того, чтобы наш сигнал был замечен на Марсе, даже когда эта планета находится в ближайшем расстоянии к Земле. Вы понимаете, почему это, Шин-Чунг?

— За кого вы принимаете меня, Та-Лао-Йе, — за ребенка или за Мао-Чин 11880 года? Да, я хорошо знаю, что орбиты, которые описывают Марс и Земля вокруг Солнца, эллипсоидны, так что их оси неравны между собою: наибольшая ось равняется 76000000 верст, а меньшая — около 56000000. Следовательно, свет, пробегающий до 300000 верст в секунду, дойдет до Марса, в первом случае, через 4 минуты 13 секунд, а во втором через 3 мин. 5 сек. Но несколько миллионов верст более или менее, — это не важно! Ах, если бы я некогда имел в своем распоряжении миллиард «мозговых» людей, населяющих теперь землю! Наша планета стала бы тогда владычицею вселенной. И я думал было, что это возможно…

Синтез печально поник головою. Произошла длинная пауза.

— Э! — вдруг проговорил он. — К чему вспоминать о том, что уже навсегда потеряно для меня?! Скажите лучше мне, Та-Лао-Йе, можно ли мне просмотреть отчет о ваших сношениях с Марсом?

— С полным удовольствием, когда только вам будет угодно. Вы можете даже, если вам покажется это приятным, сами заняться наблюдением над ближайшими планетами: мы дадим вам все инструменты, нужные для этого.

 

7

Прошло только двадцать четыре часа со времени воскресения Синтеза, а старец уже почувствовал, что томящая тоска сменила его первоначальное лихорадочное возбуждение. Пробудившись в полном рассудке, он мог, благодаря своей необыкновенной способности к усвоению, довольно подробно рассмотреть картину CXIХ века, но это обозрение доставило ему только горечь и разочарование. Его старые представления о будущем человечестве оказались диаметрально противоположными тому, что пришлось ему видеть своими глазами.

Кроме того, он ясно увидел, что ни одна из тех великих задач, разрешения которых он жаждал от последующих поколений, не решена окончательно. Многое, бывшее непонятным в его время, осталось таким же и теперь. Вообще, по его мнению, человечество как бы остановилось на точке замерзания, несмотря на все уверения Та-Лао-Йе.

Люди, прозябающие на планете, которая постоянно охлаждается, которые довольствуются умственным достоянием, завещанным их предками, — эти люди не могут быть названы вполне развитыми! — думал Синтез.

Земля, уменьшенная в своем обитаемом пространстве, объединенная относительно народностей и сделавшаяся китайской, казалась ему пленницею, заключенною в оковы, до которой не доходит ни малейший шум извне. Единственною причиною такого застоя человечества он считал объединение народностей в одну китае-негрскую расу. В самом деле, когда существует почти только одна раса, то может ли быть и борьба, этот мощный рычаг, двигающий прогресс человечества? Борьба нарождает новые потребности, развивает способности, изощряет ум. Без нее не жизнь, а жалкое прозябание. Так думал разочарованный Синтез. Его взгляды на CXIХ век еще более укрепились после посещения исторического музея в Томбукту. Этот апломб невежества, эти глупые комментарии, которые делал Та-Лао-Йе, эти шутовские реставрации, — сразу охладили ученого и к тем чудесам, которые ему показывали.

Такого глубокого невежества, такого презрения к предыдущим поколениям — он не ожидал встретить у столь развитых людей, какими считали себя его хозяин и его сородичи. Даже система сношений с инопланетными жителями не поражала Синтеза. Правда, он считал ее очень замысловатой, но как-то странно, чисто по-китайски отсталой: на эту мысль навел Синтеза ручной труд, которого «мозговые» люди не хотели или не могли заменить машинами или электричеством, особенно последним. Единственно, что осталось в глазах Синтеза ценного у «мозговых» людей, — это их удивительная способность скользить в воздухе с быстротою мысли. Но как они пользуются ею? Что они сделали великого? — Ничего. А каких великих результатов можно было бы достигнуть, если бы все способности «мозговых» людей пустить на дело.

И Синтез, сравнивая настоящее положение нашей планеты с положением ее в древности, все более и более склонялся в пользу последней.

— Ах, если бы у них не было чудесной способности подниматься на воздух! Тогда «мозговые» люди, которые кичатся теперь своим развитием, превратились бы в обыкновенных смертных! — думал Синтез, разбирая в архиве обсерватории разные документы.

Однако, ученый не подал и вида своим хозяевам, что он разочаровался в них: ему хотелось еще попутешествовать вокруг земли. Но и путешествие причиняло ему немалое огорчение, так как он ни на минуту не мог уединиться от своих провожатых, поднимавших его на воздух, и невозможность ни видеть, ни слышать, ни посмотреть на что-либо без их помощи угнетала бедного Синтеза больше всего. Все это повело к тому, что недовольный новою жизнью ученый стал сожалеть о своей ледяной глыбе, где он покоился бы вечным сном.

Голос Та-Лао-Йе, мягкость которого начинала уже раздражать Синтеза, напомнил ему об отъезде.

«Мозговые» люди по-прежнему сгруппировались около своего гостя и в стройном порядке понеслись в далекие страны. Та-Лао-Йе со всегдашнею своею вежливостью спросил у Синтеза, куда угодно тому ехать.

— Перенесите меня, пожалуйста, на крайний Восток, туда, где находится теперь материк, нижние слои которого обязаны своим происхождением неустанной работе кораллов. Я специально изучал его, даже сам работал над его созданием, и потому мне очень любопытно взглянуть на нынешнее состояние материка.

При этих словах Синтез почувствовал легкий толчок и не успел опомниться, как был уже перенесен к крайним пределам атмосферы. Потом группа «мозговых» людей, в центре которой находился он, с невообразимою быстротою понеслась дальше. Синтез боялся, что при такой скорости ему не удастся ничего рассмотреть, но ошибся в своих предположениях. Потому ли, что он находился среди «мозговых» людей, которые своей близостью к нему увеличивали его способности, или по чему-либо другому, но ни скорость полета, ни страшная высота, на которой находились путешественники, не помешали ему созерцать величественную картину, расстилавшуюся у него под ногами.

Там виднелся Судан с его песчаными пустынями, теперь покрытыми пышной зеленью и орошаемыми множеством ручьев, весело журчавших на каждом склоне. Рядом с Суданом расстилался Верхний Египет со знаменитым Нилом, рукава которого образовали при верховьях реки громадное озеро пресной воды. Зато Красное море с Аденским заливом исчезло. Исчез также и весь Индийский океан, на месте которого теперь возвышались новые страны. Все пространство от Сомали до Лакедивских и Малдивских островов, от Оманского залива до Экватора, — теперь представляло сплошной материк. Не стало Бенгальского залива, залива Сиамского и других, — их место заняла суша, сплотившая воедино все Зондские и Филиппинские острова. Словом, Южная Азия слилась воедино с Центральной Африкой, образовав одну громадную площадь суши, которая тянулась на восток до Великого океана. Но несмотря на такую сплоченность земли, Синтез никогда не замечал пустынь, — все эти земли, новые и старые, одинаково обильно орошались реками и ручьями. Ученого поражало лишь однообразие картины: везде одна и та же растительность, одно и то же население, с его однообразными домами, с его рабами, привязанными к земле.

— Итак, — с горечью заключил Синтез, оглядев эту картину, — из старого мира не осталось ничего… решительно ничего! Даже прежние дикие животные и птицы — исчезли.

— Но полезные породы животных были уже давно приручены, — отвечал Та-Лао-Йе. — Разве я не говорил вам об этом? Мао-Чин имеют стада рогатого скота, для прокормления себя, имеют вьючных и верховых животных… К несчастью, нам не удалось освободиться от насекомых и пресмыкающихся, которые массами кишат в некоторых местах. За исключением этого, можно сказать, что теперь все на земле утилизировано человеком.

— И вы постоянно живете в мире? Между обитателями разных местностей не бывает ссор и войн?

— Даже не может быть, так как земля представляет теперь одно государство, населенное одною расою.

— Нет, что бы там вы ни говорили мне, я не могу освоиться с мыслью об этом слиянии всех рас в одну, живущую одною и тою же жизнью, имеющую одни и те же идеалы, преследующую одну и ту же цель. Я не могу представить себе, что CXIX век живет без войн!

— Войны прекратились уже четыре или пять поколений, когда все расы земли слились в одну китайскую народность.

— И с тех пор мир у вас ни разу не нарушался?

— Никогда! Во-первых, у нас укоренилось сознание, что не нужно делать другим того, чего не желаешь себе; во-вторых, мы приняли одну очень простую, хотя и суровую меру против нарушителей мира и спокойствия.

— Какую же именно?

— Смерть! Что вы скажете о таком законодательстве?

— Я ничего не могу ответить…

— Восточный Китай!.. — прервал его Та-Лао-Йе, указывая Синтезу на материк, образовавшийся из Тихого океана.

Но здесь, несмотря на относительную юность новой земли, не было и намека на коралловое происхождение. Всюду виднелась одинаковая, черноватая почва, покрытая тою же самой растительностью, какую Синтез видел и в других местах. Те же самые дома с плоскими крышами, такие же реки, — словом, здесь было повторение ого, что было уже осмотрено ученым и успело надоесть ему своим однообразием. Только дымившиеся вдали вулканы говорили, что эта страна находится на прежнем Тихом океане.

— Не так скоро! Потише, Та-Лао-Йе, прошу вас! — вскричал Синтез.

По знаку старичка с очками группа «мозговых» людей замедлила свой головокружительный полет.

— Мне хотелось бы спуститься пониже, — продолжал Синтез, — чтобы посмотреть на эту землю поближе.

Едва это желание было выражено, как он почувствовал, что падает вниз, словно аэролит. Группа остановилась на высоте семи сажен на земной поверхностью.

— Теперь, Шин-Чунг, что угодно вам? — спросил Та-Лао-Йе.

— Немного исследовать окрестности этого вулкана.

— Это очень легко, — ответил Та-Лао-Йе и тихо произнес несколько слов своим сородичам.

Путешественники немедленно взлетели к вулкану и стали медленно двигаться над ним, по всем направлениям. Вглядевшись пристальнее, Синтез признал в вулкане тот самый, около которого он некогда производил свои исследования. Там почва не имела прежнего однообразия. Всюду виднелись следы сильных сотрясений и страшной борьбы между элементами. Злоупотребляя снисходительностью своих хозяев, Синтез без устали продолжал свои изыскания. Вдруг он испустил такой крик, что «мозговые» люди не могли удержаться от скорбного стона — настолько их деликатный организм был поражен им.

Не замечая потрясения своих хозяев, Синтез указал им на коралловую глыбу, в виде цилиндра, стоявшую на лаве, подобно падающей пизанской башне.

— Там… там… — шептал он.

«Мозговые» люди с недоумением переглянулись.

— Не помешался ли их гость, — говорили их взгляды.

А Синтез между тем в волнении бегал около коралловой глыбы, поднимал с земли какие-то куски, бросал их, поднимал опять и все время бормотал:

— Я… я пережил свой век… Эти развалины, эта инертная масса, которую… невежды приписывают природе… это — моя работа. Там был океан… огромный Тихий океан с его зеленоватыми водами, плескавшимися о скалы… Там я приводил в исполнение самую смелую мысль, которая когда-либо рождалась в человеческом мозгу: я горделиво считал себя создателем, способным воссоздать при помощи науки все бытия, чтобы осчастливить человечество! Куда же девалось все это?.. Где моя работа?.. Зачем… зачем… злой рок судил мне быть свидетелем разрушения моих планов?

Лицо Синтеза приняло мучительное выражение скорби.

— К чему мне жить? Этот вулкан поглотил все дело моей жизни, разрушил все мои мечты. Все, близкое моему сердцу, покоится вечным сном. Пора уснуть и мне.

Когда Синтез произнес последние слова, его взгляд привлекла одна стекловидная глыба, на которой с блеском отражались ослепительные лучи экваториального солнца. Его глаза устремились сюда с радостью человека, решившегося покончить с собою, который находит смертоносное для себя оружие. Прошло несколько секунд, и Синтез сам загипнотизировал себя. Его тело похолодело, члены приняли неподвижность, глаза потеряли выражение. Словом, ученый впал в такой же глубокий сон, каким уснул за 10.000 лет до пробуждения среди «мозговых» людей.