Через три дня истекал срок, так строго отмеренный свирепым Диего пострадавшему Шарлю Робену для передачи первой части выкупа, то есть первых двухсот тысяч франков.

Негр ожидал этой уплаты с лихорадочным волнением, так как его планы и проекты не терпели отлагательства, а денег, нужных на их осуществление, у него совершенно не было.

Между прочим, упомянем здесь, что здоровье госпожи Робен и всех детей, несмотря на страшные, пережитые ими тревоги и опасения, было прекрасным, и даже заключение, на которое они были обречены здесь, не повредило им. Впрочем, они не могли пожаловаться на недостаток ухода или комфорта. Они имели их наравне с самыми богатыми жителями Озерной деревни.

Диего, зная цену этих дорогих заложников, всячески старался доставить им все возможные удобства жизни, чтобы сохранить их в добром здравии и самочувствии, видя в них гарантию для получения необходимых ему капиталов.

Молодой женщине отвели для жилья просторную хижину, хорошо проветриваемую, сухую и опрятную, окруженную большим садом с тенистыми деревьями, где свободно могут играть и резвиться ее дети. Сад был обнесен высоким и плотным частоколом и недоступен ни для кого, кроме семьи Робен.

Две старых негритянки, бедные создания, не лишенные чувства жалости, были приставлены для услуг, и по приказу ли вождя или по собственному желанию всячески ухаживали как за молодой женщиной, так и за детьми. Таким образом, они были избавлены от злорадного или во всяком случае назойливого любопытства населения деревни и жили, можно сказать, безбедно и вполне прилично в материальном отношении. При таких условиях положение семьи Робен было бы вполне сносно, если бы не смертельная тревога и тоска, угнетавшая молодую женщину денно и нощно с назойливостью тяжелого кошмара.

Те несколько строк, которые написал ей ее муж, покидая палубу «Симона Боливара», а также и письмо, доставленное боцманом с тапуйского судна, были переданы ей одной из прислуживавших негритянок. С того времени у нее не было никаких вестей о муже, и она никого не видела, кроме двух старых негритянок, так как Диего строго-настрого запретил ей всякие свидания с французами-артистами, которые ни под каким видом не допускались к пленнице.

Бедная молодая женщина томилась ожиданием, а ожидание очень тягостно, особенно в тех случаях, когда надежда слаба. Между тем, в то время, когда Диего, нервный и нетерпеливый, тревожно считал часы, опасаясь какого-нибудь непредвиденного случая, какой-нибудь помехи, странный и непривычный в этих местах звук вдруг привлек его внимание. Звук этот несся с конца главной улицы деревни, тянувшейся во всю ее длину.

Негры тотчас же бросили свои дела и со всех сторон выбежали из хижин и карбетов, толкая и обгоняя друг друга, как будто на пожар.

Толпа волнуется, кричит, галдит и выражает не то восторг, не то недоумение, приплясывает и размахивает руками; словом, все кажутся обезумевшими, но на этот раз не от пьянства.

Странный звук раздается снова, звук столь необычайный для этих мест, что он вполне оправдывает недоумение, вызванное им среди местного населения.

Посудите сами, читатель, если бы вы вдруг услышали вибрирующие звуки медной трубы и увидели маленький отряд солдат, точно выросших неожиданно из-под земли в этих местах, где вооруженная сила является чем-то вроде легенды, что бы испытали вы сами на месте этих дикарей?

Диего, совесть которого была вовсе не так спокойна, как он старался себя уверить, невольно содрогнулся, заслышав звук трубы. Он поспешно вооружился, засунул за пояс тесаки и револьверы и поспешил на тот конец деревни, опасаясь нападения вооруженной силы.

Но нет! Маленькая кучка солдат, с трубачом во главе, стоит смирно да и малочисленность ее не вызывает тревоги.

Десять человек хорошо вооруженных ружьями и штыками солдат, перепоясанных широкими кушаками с патронташами и саблями в кожаных ножнах, медленно идут мерным шагом, выстроившись в две шеренги.

Босые, но чисто и опрятно одетые в белые или скорее суровые холщовые штаны и кители, в широкополых соломенных шляпах одного образца, они хорошо держат строй, не издают ни звука и сразу бросаются в глаза своей прекрасной военной выправкой, которую так редко можно встретить у индейцев тапуйев, этих карикатурных солдат, завербованных на скорую руку бразильским правительством.

Тем не менее, все это индейцы, но, вероятно, образцовая команда, лучшие строевики всего отряда.

Их начальник, выступающий впереди, с некоторой важностью и торжественностью, рослый мулат в кепи с назатыльником, как это принято в колониальных войсках, украшенном в три ряда золотым галуном, в мундире с блестящими золочеными пуговицами и обутый в высокие сапоги с громадными серебряными шпорами, горделиво выступает с саблей наголо, совсем как образцовый унтер-офицер или капрал, которого не стыдно было бы поставить во главе отряда или роты любого из образцовых полков европейских войск.

Впереди всех — трубач, одетый так же, как и остальные рядовые солдаты, приложив к губам трубу, оглашает воздух громкими музыкальными звуками, видимо, с искренним увлечением своим искусством. Позади трубача, но впереди маленького отряда выступают еще два лица. Одно из них, очевидно, сержант, как это явствует из нашивок на его рукаве, держит в руках небольшой белый парламентерский флаг, гласящий о желании мирных переговоров. Должность другого лица, выступающего рядом с ним, трудно определить по одному костюму; но это, несомненно, важнейшее лицо во всем этом отряде. Глядя на него, можно с одинаковой вероятностью сказать, что это префект, или генерал, или уполномоченный посол. Треуголка с плюмажем из белых перьев, окаймленная золотым галуном, сильно надвинутая на ухо, с кокетливым и вместе молодецким видом, придает большую важность этому лицу, высоко несущему голову, как человек, облеченный многими полномочиями и сознающий всю ответственность возложенной на него обязанности. Мундир черного сукна с синеватым отливом, очевидно, выполнен в мастерской хорошего портного. Он украшен двумя рядами золоченых пуговиц; грудь увешана орденами самого разнообразного вида, пестреющими самыми разноцветными и яркими орденскими лентами, и расшита золотом; воротник и рукава у обшлагов украшены богатым золотым шитьем. Словом, золото слепит и сияет повсюду: на плечах, на груди, на спине, на боках и на рукавах.

На портупее, с пятью рядами галуна, привешена золоченая шпага в черных лакированных ножнах с темляком из шелка и золота.

Брюки из того же сукна, как и мундир, также украшены лампасами из широкого золотого галуна. Лакированные ботинки щеголевато обхватывают ногу и приятно поскрипывают на каждом шагу, как будто владелец их ступает по коврам дипломатических салонов. Наконец, пара густых золотых эполет с массивными золотыми кистями придает вышеупомянутому лицу совершенно военный вид, помимо того, что для людей, сведущих в этом деле, уже один темляк на его шпаге говорит о том, что он получил его за военные заслуги, и что он и в данное время принадлежит к действующим войскам.

Одной рукой, обтянутой тонкой белой перчаткой, он упирается на ручку большого зонта, тогда как другою поминутно поправляет очки в золотой оправе с темно-дымчатыми стеклами.

Что касается наружности господина, так ослепительно разодетого, но носящего свой расшитый золотом мундир с таким достоинством и вместе непринужденностью, то о ней трудно сказать что-нибудь определенное. Она, быть может и умышленно, не носит на себе никакого живого выражения. Это просто холодное, безжизненное, безучастное лицо, непроницаемое и неподвижное, украшенное небольшой седеющей бородкой, скрывающей часть щек, верхнюю губу и подбородок, словом, физиономия дипломата, как бы застывшая в своем бесстрастии и лишенная всякого отзыва или отклика даже и на самые неожиданные явления.

Описать восторг и невероятное восхищение толпы негров при виде этого сияющего, раззолоченного со всех сторон господина более чем трудно — это абсолютно невозможно.

Даже появление Диего, снаряженного, как настоящий бандит, не в состоянии прервать их шумных восторгов.

Удивленный и сам, почти недоумевающий, несмотря на свой гордый нрав и совершенно неизмеримый апломб, Диего остановился в нескольких шагах от отряда и стал внимательно разглядывать уполномоченного, сержанта, офицера, трубача и даже рядовых солдат, входящих в состав этой группы.

Но уже в следующий момент, придя в себя от своего вполне естественного, впрочем, недоумения, он пренебрежительно пожимает плечами и, пробормотав по-французски «глупый маскарад», обращается по-португальски ко всей этой странной компании, так неожиданно появившейся у самой его деревни.

— Кто вы такие и что вам нужно?

В этот момент офицер командует: «Стой! " оглушительным командирским голосом, и маленький отряд сразу останавливается, как вкопанный, точно где-нибудь на параде.

Тогда уполномоченный, вероятно, считая ниже своего достоинства отвечать лично на эти вопросы, произнесенные так резко и так грубо, делает офицеру знак рукой.

Тот, следуя, по-видимому, заранее полученному предписанию, отвечает тем же резким и отрывистым тоном:

— Нам нужно говорить с вашим вождем. Где он?

— Вождь — это я!

— Прекрасно, сеньор… благодарю!

Затем он поворачивается к солдатам и командует:

«Ружья к ноге! .. На караул! .. "

Раздается мерное звяканье ружей; маленький отряд отдает честь вождю, после чего трубач играет торжественный туш, и когда последние звуки трубы замирают, офицер продолжает:

— Его превосходительство дон Педро Апавиллана, граф де Рио-Тинто, уполномоченный министр Его Императорского Величества Бразильского Императора, чрезвычайный посол его превосходительства министра иностранных дел, желает говорить с вами о делах особой важности!

— Прекрасно, — угрюмо соглашается Диего. — Но я прошу заметить, что я не подданный бразильского Императора, и потому спрашиваю себя или, вернее, вас, по какому случаю ваш Император присылает ко мне посла?

— Если бы вы были подданным Императора, то вас просто вытребовали бы в Макапу, тогда как теперь мы явились к вам с официальным поручением!

— Совершенно верно! В таком случае будьте любезны следовать за мной. Мой дворец не пышен, это простая хижина, покрытая листвой, но вам будет оказано в нем то гостеприимство, на которое вы имеете право в качестве чужестранцев и моих гостей, а главное, как представители державы, которой нельзя пренебрегать!

— Представители мирной державы! — умышленно подчеркнул офицер.

Уполномоченный, все также безмолвный, повторил снова знак рукой, подобно автомату, и, сделав несколько шагов вперед, очутился рядом с Диего. Приложив к шляпе два пальца, обтянутых белой перчаткой, он этим жестом поздоровался с вождем, после чего капитан скомандовал:

— Ружья вольно! .. на пле… чо! .. на право! .. Марш! ..

Трубач заиграл на своей трубе, и маленький отряд двинулся мерным шагом вперед. Все население деревни сопровождало своих нежданных гостей в полном своем составе. Тут были и женщины, и дети, и старики. Все они, ворочая глазами, гримасничали, неистово жестикулировали и все время трещали неумолчно, сопровождая оживленными пояснениями и предположениями каждый жест, каждую мельчайшую подробность, которую им удавалось подметить у чужеземцев.

— Кой чорт! Что ему может быть нужно от меня, этому раззолоченному манекену, увешанному всякими цацками, точно какой-нибудь заморский адмирал в комической опере? — думал про себя Диего, все более и более удивленный. — Значит, обо мне уже знают там, в Макапе! .. И как это они добрались сюда, да еще в таком виде, чистенькие и вылизанные, точно их только что вынули из коробочки или ящичка, в котором их прислали по почте… Вероятно, на Арагуари стоит какое-нибудь военное судно. А эти тапуйи — настоящие, обученные строю солдаты, да еще такие, каких нет и в Макапе… Ба-а! Да сумею же я отвертеться от этого уполномоченного, какой бы стреляной птицей он ни был! Он, вероятно, и не подозревает, кто я такой, и принимает меня за простого темного негра, который ничего решительно не смыслит… Я его проведу! ..

Но вот и дворец Диего. Он вежливо пригласил своего спутника войти; тот по-прежнему оставался нем и поблагодарил Диего только наклоном головы. Капитан остался перед хижиной, скомандовал своим людям составить ружья в козлы перед входом в жилище вождя.

Вдруг в уме Диего зародилось подозрение. Вообразив, ошибочно или с некоторым основанием, что речь пойдет о его пленниках, он издал громкий, пронзительный свист, на который сбежалось человек пятнадцать его самых верных и усердных сторонников.

Ни мало не стесняясь и как будто он говорил о самых обычных вещах, Диего приказал им:

— Оставаться неотступно вблизи хижин пленников, не отходить от них ни под каким видом ни на шаг. Если со мной что-нибудь случится, помните мой наказ: перебить всех до последнего!

Затем, обернувшись к уполномоченному, с легким оттенком иронии в голосе, он сказал:

— Теперь я к вашим услугам, господин уполномоченный!

Последний не спеша стал снимать свои перчатки, раздвинул фалды своего мундира, уселся на один из табуретов, поправил свою шпагу, приладив ее вдоль левой ноги. Поправив на носу золотые очки, слегка прокашлялся и, наконец, начал сухим, деревянным голосом автомата, говоря по-португальски:

— Сеньор, мое поручение к вам будет просто и незатруднительно, если только вы пожелаете облегчить мою задачу. Вы умны… даже очень умны, и, что еще более важно, вы образованны… а потому вы поймете меня! Вам также хорошо известна, как и мне, бесконечная распря, длящаяся целые века, между Францией и моей славной родиной по поводу спорной территории Гвианы…

Диего молча наклонил голову.

— И я добавлю еще, без лишних слов и дальнейших околичностей, — продолжал уполномоченный, — что вы, быть может, единственный человек, который может положить конец этому делу и разрешить этот старый вопрос!

После этих слов говоривший некоторое время молчал, как бы собираясь с мыслями, но, в сущности, лишь для того, чтобы возбудить любопытство и нетерпение своего собеседника.

— Каким же это образом, ваше превосходительство? — спросил, наконец, последний, которому наскучило дольше ждать.

— А вот каким: всего вероятнее, что Франция, занятая в настоящее время далеко не легкой задачей распутывания своих колониальных дел, еще долгое время не подумает об этом столь важном для вас и… для нас вопросе.

— Важном для меня? Что вы об этом знаете? — спросил Диего.

— Да неужели же вы так наивны, что полагаете, будто бразильское правительство не знает о том, что для него так важно знать? Нам все известно, и предупреждаю вас, даже еще многое, сверх того! ..

А так как Диего недоверчиво качал головой, то дипломат продолжал все тем же сухим, деревянным голосом:

— Желаете иметь доказательства? Я могу подробно рассказать вам всю вашу жизнь за весь последний год, особенно за последние три месяца… Но к чему напоминать вам обо всем этом! Что вы более или менее изрубили своего предшественника, что вы держите под страхом палки или тесака ваш клан; что вы даете у себя убежище беглым каторжникам и обходитесь с ними несколько… хирургически, если можно так выразиться… что вы, в своих интересах, заставляете исчезать пароходы, — все это для нас, конечно, безразлично и мало нас интересует — ведь цель оправдывает средства! Особенно в делах правительственных! Кроме того я явился сюда совсем не для того, чтобы читать вам наставления!

— Чего же вы желаете? Надеюсь, что вы отважились пройти сюда, в самое сердце спорной территории, в бассейн озер, куда вообще очень неохотно заглядывают люди белой расы, не для того только, чтобы изложить мне по-своему мою биографию!

— Отважился, говорите вы? Чтобы отважиться на это, не нужно было большой смелости, так как за моей спиной стоит правительство, у которого не в обычае допускать, чтобы его представителей прирезывали, как овец или баранов. Итак, я продолжаю: ваши проекты, безусловно, не лишены ни оригинальности, ни известной грандиозности и широты размаха… Быть может, и другие мечтали о том же раньше вас, но позвольте мне сказать, что, как мне кажется, никто, кроме вас, не может быть так пригоден для осуществления их, для претворения их в жизнь, как вы! Быть одновременно и Лопецом, и Сулуком, и Франсиа этой территории, не принадлежащей в данный момент никому, призвать сюда людей, создать ее население, дать ему конституцию и объявить это новое маленькое государство независимым, заставить соседние державы признать его таковым официально, — все это, конечно, не каждому по плечу. Тем более, что громадные и непреодолимые препятствия ждут вас на этом пути.

— Да, я знаю, но они не в состоянии запугать меня. Вам это известно, вам, который так хорошо обо всем осведомлен!

— Итак, — продолжает дипломат, — воздав вам подобающую честь и выразив мое искреннее удивление, позвольте мне, вместе с вами, обсудить и взвесить всю важность всех этих препятствий. Вы — одни; ваш клан насчитывает не более шестисот человек, способных носить оружие.

— У меня будет свыше шести тысяч через два года!

— Бразильских дезертиров, которые не дорого стоят, и французских ссыльных, которые уж ровно ничего не стоят!

— Уж это мое дело, как использовать их! — возразил негр.

— Да, на собственный риск!

— Никакой риск не пугает меня!

— Пусть так. Но у вас нет денег!

— Скоро они у меня будут! — сказал Диего с загадочной усмешкой.

— Я охотно верю. Ну, а затем? Какое государство окажет вам поддержку? Какое примет вас под свой протекторат, официально признает вас?

— Все это мы увидим впоследствии! Самое важное в настоящее время — это существовать.

— Но ведь вы даже еще и не существуете! Ваша будущая республика то же, что и дом без стен, стол без блюд или рама без картины!

— Да, я это, черт побери, знаю не хуже вас! Но я пока еще ничего сделать не могу. А вы, господин уполномоченный министр… вы что-нибудь можете?

— Я? .. Может быть… Я, например, мог бы позволить вам рассчитывать на благосклонный нейтралитет Бразилии.

— Это, конечно, уже нечто!

— На нейтралитет, который позволит вам установить эмиграционное движение, официально одобряемое президентом или губернатором провинции Пара!

— И это правда?

— Что вы сказали?

— Простите, Бога ради!

— Я говорю, нейтралитет, который позволяет вам вести беспрепятственно торговлю с этой провинцией!

— Это было бы для меня спасением!

— В таком случае, не сомневайтесь!

— Да, но вы предложите мне взамен всего этого невыполнимые условия?!

— Нет.

— Но что же вы от меня потребуете?

— От вас потребуют, просто-напросто, обязательства покровительствовать исключительно, вы меня понимаете, исключительно бразильскому влиянию!

— Это возможно, так как, помимо всего, французы не пользуются моей симпатией.

— Затем, во всем и по всякому делу, сноситься с правительством Его Величества!

— Я согласен и на это!

— И впоследствии, когда придет время, просить о протекторате одной Бразилии!

— И это все?

— Наконец, вы должны еще обязаться уважать и щадить права и собственность, равно как и личность, колонистов белой расы, поселившихся на спорной территории или намеревающихся поселиться на ней!

— Да это и в моих интересах!

— Но вы, однако, не всегда так поступали до сих пор! — заметил уполномоченный.

Последние слова подняли целую бурю в душе негра, разом возбудив все его опасения и подозрения. Он побледнел до того, что лицо его стало пепельно-серым и исказилось конвульсивной судорогой, а глаза налились кровью. Порывисто встав, он крикнул голосом, сдавленным от клокотавшей в нем злобы и сдержанного бешенства:

— Так вот зачем вы явились сюда! Вот в чем секрет вашего посещения, этой комедии и этих россказней, которые я слушал, развесив уши, как дурак, в продолжение целого получаса! Так признайтесь, вы под прикрытием дипломатической неприкосновенности явились вырвать у меня хитростью или силой моих пленников?!

— Ни то ни другое! — возразил незнакомец, все так же невозмутимо спокойно.

— Не рассчитывайте, что это вам удастся, милейший, — продолжал Диего, — эти пленники, коль вам все известно, представляют для меня все мое будущее благосостояние, мой государственный фонд… Их выкуп должен служить основным вкладом; это будут стены моего дома, роскошный пир на моем пустом столе, картина в мою раму… И я скорее предпочту прострелить вам голову, чем отказаться от них. Мне нечего терять! Слышите?

— Нет, вы лучше не стреляйте, а выслушайте меня! У вас не хватает спокойствия, а между тем спокойствие необходимо будущему государственному человеку! — уверенно заметил незнакомец. — Если бы я хотел вырвать у вас госпожу Робен, ее детей и трех французов пассажиров «Симона Боливара» силой, то не оставил бы на корвете, привезшем меня сюда на Арагуари, двести пятьдесят человек экипажа и не пришел бы сюда с жалкой горстью людей и парламентерским флагом; я бы заставил сопровождать себя две роты морской пехоты или десантной команды! ..

— И тогда пленники были бы все перерезаны или задушены по моему приказу!

— А ваша деревня была бы снесена дотла, сметена с лица земли, население ее расстреляно, а женщины и дети отвезены в Макапу. Что касается вас, то вас я приказал бы изрезать на тоненькие ломтики и приготовить из вас нечто вроде блинчиков! Так вот, милейший, не старайтесь перехитрить меня или обойти, тем более, что, в сущности, я желаю вам только добра… Садитесь и слушайте меня внимательно!

Диего, усмиренный этим невозмутимым спокойствием или, быть может, напуганный присутствием военного судна в водах Арагуари, как будто успокоился и сел на свое прежнее место.

— Доказательством того, что я желаю вам всякого благополучия, может служить то, что я уполномочен вручить вам, из рук в руки, довольно кругленькую сумму, которая, оказывается, почти соответствует цифре, назначенной вами в качестве выкупа за ваших пленников!

— Миллион франков? ..

— Да, приблизительно!

— Звонкой монетой?

— Да, звонкой монетой, если хотите… Я должен сознаться, что этот секретный фонд предназначался вам по милостивому соизволению моего правительства на то, чтобы помочь вам в настоящее время встать на ноги и выпутаться из затруднительного положения, на условиях только что изложенных мною. Но при этом вы, надеюсь, ничего не будете иметь против, если я, от своего имени и своей собственной властью, потребую от вас взамен передачи мне всех ваших пленников. Для Робена это будет прибыльно, да и для вас неубыточно.

— Одно за другое? В обмен?

— Да, конечно, не иначе!

— В какой срок?

— Послезавтра!

— Где? В каком месте произойдет обмен?

— Под карбетом на Тартаругале, против горы!

— Можете быть спокойны!

— Да, ведь это в ваших же интересах, тем более, что и в будущем вам придется прибегать к нашей помощи и к нашим финансам. Наше правительство, как вам известно, достаточно богато и умеет щедро оплачивать оказанные ему услуги!

Таинственный уполномоченный собирался окончить этот разговор несколькими словами относительно самой формы обмена, как вдруг страшный гам и шум огласил всю деревню. Крики, вой, громкий хохот, сливаясь в один общий хаос звуков, порождали невероятную какофонию.

Диего в недоумении поднялся со своего места, не зная, что и думать. Он одним прыжком выбежал на улицу и столкнулся лицом к лицу с рослым детиной-негром. Весь в поту, жестикулируя, как безумный, негр держал за хвост мертвого тату, и странно, — это четвероногое как будто только что выскочило из ванны, наполненной золотом. Чешуя на нем блестела и сверкала на солнце золотыми лучами, причем при малейшем его движении с чешуи обильно сыпалась золотая пыль, явственно выделявшаяся желтыми пятнами на красной глине дороги.

Остальные негры, все более и более беснующиеся и обезумевшие, ревели, как быки на бойне, и неистово жестикулировали, оглашая воздух криками:

— Сокровища! .. Сокровища найдены! .. Найдены!