Домик на улице Лепик.  — У парижанина.  — Свидание двух лиц, побывавших у черта на куличках и собирающихся туда вновь.  — Занятия Фрикэ. — Особое поручение.  — Набор матросов.  — Прогулка парижанина. — Улица Лафайет в 9 часов утра. — Несчастия содержателя табачной лавочки.  — НервыmadameБарбантон. — Домашняя сутолока, грозящая трагическим исходом.  — Вернуть бы то время, когда нас на вертел хотели насадить.  — Нашего полку прибыло.

Андрэ Бреванв и его гости сели в поезд, проходивший через Монервиль в четыре часа дня, и поехали в Париж.

Охотники были шумно-веселы. О своей неудаче они не вспоминали, утешившись принятым решением. Как люди праздные, они были в восторге от того, что им предстоит участие в грандиозной экспедиции чуть не по всему белому свету. Мысленно они уже проносились по таинственным неведомым землям и участвовали в богатырских охотах. Андрэ, радуясь воинственному настроению своих друзей, которые за два часа пути до Парижа только еще больше укрепились в своих намерениях, крепко пожал им всем руки при выходе из вагона и простился, еще раз напомнив об обещании. Затем он кликнул извозчика, сказал ему на ухо несколько слов, и тот сразу же без лишних разговоров пустил фиакр на большой скорости, что вообще-то не характерно для возниц.

От Орлеанского вокзала ровно за три четверти часа фиакр доставил Андрэ на улицу Лепик, № 12. Андрэ прошел длинным коридором и вступил в хорошенький садик с деревьями и цветами. В глубине его находился уединенный павильон. Андрэ вошел в цветник и по усыпанным песком дорожкам дошел до павильона. Там он отворил двустворчатую дверь и очутился в большой комнате, которая служила, по-видимому, и рабочим кабинетом, и мастерской.

Андрэ, должно быть, была хорошо знакома эта комната, потому что он не обратил никакого внимания на ее обстановку. А обстановка была замечательна своей разношерстностью.

Во-первых — два громадных библиотечных шкафа, набитых книгами. Затем большая черная доска, исчерченная геометрическими фигурами и исписанная алгебраическими формулами — следы решения какой-то задачи по механике. Наконец, карта полушарий и множество деревянных и гипсовых моделей каких-то странных инструментов. Справа стоял верстак из вязового дерева, точильня для металлов и целая серия слесарно-механических инструментов. Наверху висела клетка со скворцом. Напротив верстака — большой дубовый письменный стол, заваленный бумагой и разными папками, хаотично набросанными одна на другую. По стенам — экзотические безделушки, шкуры животных, трофей из пары ружей, абордажной сабли и салакко, а посередине, напротив дверей, портрет самого Андрэ Бреванна во весь рост и в натуральную величину.

Звонок, прикрепленный ко входной двери, пронзительно зазвенел. Скворец прекратил свою болтовню и стал подражать его металлическому звуку. Из большой плетеной корзины вылезла, махая хвостом, некрасивая собака со слежалой шерстью, но с живыми и добрыми глазами, влажным носом, черным, как трюфель, дотронулась до руки вошедшего гостя.

Отворилась боковая дверь. В комнату вошел молодой человек в синей блузе, как у Андрэ, и с непокрытой головой.

Уже в самой манере приветствия чувствовался истинный парижанин, типичный гамен, который всегда остается верен себе.

— Monsieur Андрэ!.. Вы!.. Вот здорово!

— Здравствуй, Фрикэ! — отвечал Андрэ, крепко пожимая руку юноши, который ответил ему таким же сердечным пожатием.

— Какой это добрый ветер вас занес?

— Очень странное приключение, даю тебе слово.

— Не может быть! Наш запас приключений давно уже исчерпан. Ах, да! У вас сегодня должно было состояться открытие сезона охоты.

— Вот с этого-то и начинается приключение, могущее завести нас с тобой очень далеко.

— Ну, нам не страшно. Мы у черта на рогах побывали и домой вернулись.

— И опять, пожалуй, попадем к черту на рога.

— Что ж, я готов. А что, действительно предстоит постранствовать?

— Месяцев восемь или десять.

— А когда отправляться?

— Мне и тебе — завтра.

— Стало быть, будут и другие?

— Вечером расскажу тебе все.

— Значит, вы разделите со мной трапезу?

— Разумеется. Но только заранее предупреждаю: я очень основательно позавтракал и буду тебе плохим сотрапезником.

— Вы здесь у себя дома.

— Ну, а как твои работы?

— Три дня назад я окончил свой механический «промыватель». Настоящий класс! Действует превосходно. Могу ручаться, что при промывке золота не ускользнет ни малейшая частичка. Амальгаматор тоже готов к действию. Я снабдил его аппаратом, делающим невозможной кражу золота и ртути.

— Молодчина!

— Кроме того, я докончил вашу модель металлического патрона, непосредственно соединяемого с капсюлем пистонного ружья. Вот она!

— Превосходно!

— Вы довольны?

— Я в восторге.

— Мне это очень приятно.

— А ты патент на себя оформил?

— Как же я это сделаю? Ведь изобретатель — вы.

— Не говори пустяков. Патент для тебя — деньги, понимаешь? Если даже у меня есть какие-нибудь права, я уступаю их тебе и требую, чтобы ты ими воспользовался. А теперь изволь слушать о нашем деле. Завтра в восемь часов вечера ты выедешь в Брест.

— Ладно.

— Там ты наймешь на один год, с 15 сентября, десять патентованных {Обладающим официальным правом заниматься своим промыслом.} матросов, корабельного повара и юнгу.

— Раз вы посылаете меня в Брест, значит, вы хотите, чтобы матросы были исключительно бретонцы, не иначе?

— Разумеется. Далее: двух машинистов И двух кочегаров, двух гребцов для лодок, суперкарга {Лицо, ведающее на судне грузом.}, канонира, рулевого и боцмана. Всего, стало быть, двадцать одного взрослого и одного юнгу. Капитана, помощника, метрдотеля и повара для пассажиров я подыщу сам.

— Все?

— Пока все. Выбирай людей надежных, проверенных. Полагаюсь на тебя всецело в этом отношении. Объясни, что они будут плавать на увеселительной яхте с очень добрым капитаном, который, однако, не шутит с дисциплиной. Собраться они должны в Гавре через две недели. Я желаю как можно скорее иметь их в распоряжении. Сумму жалованья ты определишь сам. Знаю, что ты проявишь надлежащую щедрость без излишества. По окончании плавания каждому, кроме того, будет награда, смотря по его заслугам.

— Все?

— Теперь все. Надеюсь, ты сейчас же можешь выехать? Препятствий нет?

— Препятствий? Что вы, monsieur Андрэ! Какие могут быть у меня препятствия? Я вольная птица.

— Пожалуйте кушать, господа, — объявила, отворив дверь, добродушная женщина с седыми волосами, типичная парижская "одна прислуга".

— Сейчас идем, madame Леруа. Бедняжка! Для нее будет потрясением, когда она узнает о моем отъезде. Впрочем, я обеспечу ее на все время своего отсутствия. Она будет меня дожидаться здесь в компании с моим скворцом Мальчишкой и собакой Бедой.

На другой день утром Фрикэ, все в том же костюме, пешком прошел от своего дома до Монмартрского предместья и повернул на улицу Лафайета.

Было девять часов. Молодой человек шел с обычной развязностью парижского фланера, совершенно не думая о том, что предстоит вечером отъезд в Брест.

Оглядывая трамваи, глазея на витрины, прочитывая афиши, закуривая бесчисленное множество папирос в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице Лафайета, наслаждаясь водоворотом толпы, который так по душе всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.

Но Фрикэ не праздный гуляка. У него цель. Он идет навестить друга.

Знакомых у Фрикэ в Париже много, но друзей только двое: Андрэ и еще один человек, живущий в самом конце улицы Лафайета, почти в Пантене. Фрикэ идет попрощаться с ним перед отъездом.

Всякий другой, отправляясь в такую даль, взял бы извозчика, но Фрикэ даже в голову это не пришло. Ему напоследок хотелось пройтись пешком по парижскому асфальту, пробежаться по всем улицам, надышаться родным воздухом.

Поравнявшись с табачно-винной лавочкой, он смело вошел в нее, поклонился молодой особе, сидящей у конторки, и собирался уже пройти в комнату за лавкой, как вдруг, услыхав за дверью крики и брань, остановился.

— Неудачно я попал, — прошептал он. — У madame Барбантон расходились нервы, а когда это случается, то для моего бедного друга настает сущий ад. Такой, что самому Вельзевулу сделалось бы тошно. Но все-таки я зайду и пожму ему руку.

#i_006.jpg

Он стукнул в дверь и вошел, не дождавшись даже традиционного "войдите".

— Честь имею кланяться, сударыня! — произнес он с особенной учтивостью. — Здравствуйте, дружище Барбантон!

На эти слова к нему быстро обернулся высокий мужчина в узких панталонах, жилетке из трико, с лицом суровым, но симпатичным, и дружески протянул молодому человеку обе руки.

— Ах, Фрикэ! Я очень несчастлив, дитя мое!

Дама, в ответ на приветствие Фрикэ, бросила на него косой взгляд и ответила, точно хлыстом ударила:

— Здравствуйте, сударь!

Ледяной, чтобы не сказать более, прием, однако, не смутил Фрикэ. Он видал всякое. И поэтому решил храбро выдержать бурю и своей позиции не сдавать.

— Что случилось, мой милый вояка? Что у вас тут?

— Да то, что я доведен до бешенства. Взгляните на меня. Еще немного — и случится большой грех.

— Боже мой, да у вас все лицо исцарапано в кровь! — воскликнул Фрикэ, невольно рассмеявшись. — Вы, должно быть, дрались с полдюжиной кошек.

— Нет, это все madame Барбантон. Вот уже целый час она пробует на мне свои когти. И, кроме того, осыпает меня оскорблениями. Позорит честь солдата, беспорочно прослужившего отечеству двадцать пять лет.

— Ну, что там… Может быть, вы и сами немного вспылили, — заметил Фрикэ, зная, что заведомо говорит вздор.

— Если я и вспылил, то ведь ничего же себе не позволил, — возразил исцарапанный муж. — А между тем я бы мог…

Женщина разразилась злым, противным хохотом, от которого передернуло бы самого невозмутимого человека.

— Что бы ты мог? Ну-ка, скажи! Тон был агрессивный, вызывающий.

— Несчастная! Хорошо, что я с бабами не связываюсь, считаю это для себя позором, а то ведь я мог бы убить тебя одним ударом кулака!

— Это ты-то?

— Да, я. Но я не для того прослужил двадцать пять лет в жандармах, чтобы самому усесться на скамью подсудимых.

— Постой же, вот я тебе покажу.

Она наступала на него, он отодвигался. Вытянув вперед руку, она схватила его за седую бородку и стала дергать ее изо всех сил, крича и приговаривая:

— Да где тебе, ты такой трус и подлец!

Фрикэ был изумлен. Он уже не знал, во сне все это или наяву. При всей своей находчивости, он совершенно растерялся.

— Сударыня, — нерешительно заговорил он, — до сих пор я думал, что наоборот — подлец и трус тот, кто бьет женщину, даже если он в столкновении совершенно прав.

Madame Барбантон нельзя было ничем урезонить. Продолжая таскать отбивавшегося от нее мужа за бороду, она ответила глупо и грубо:

— Еще и вы тут с вашими рассуждениями! Очень они мне нужны! Да я и не знаю вас. Явился неведомо кто, неведомо откуда… С улицы первый встречный…

Фрикэ побледнел как полотно. Он выпрямился, устремил на мегеру взгляд своих стальных глаз, загоревшихся особенным блеском, и глухо проговорил:

— Скажи это самое мужчина, плохо бы ему пришлось. Но вы женщина. Я вас прощаю.

Отставному жандарму удалось, наконец, избавить свою бороду от мучительных тисков. Он произнес с заведомым расчетом:

— Фрикэ прав. Тебя спасает, во-первых, то, что ты женщина, во-вторых, то, что мы французы. Будь я турок, тебе бы голову отрубили за то, что ты посягнула на бороду твоего мужа: борода священна у мусульман.

— Негодяй! — взвизгнула madame Барбантон и, все более и более распаляясь ввиду спокойствия обоих мужчин, вдруг выбежала вон, хлопнув дверью.

— Да, Фрикэ, милый мой товарищ! Я был гораздо счастливее у канаков. Тот день, когда нас в Австралии хотели насадить на вертел, я с нынешним не сравню. Тот день был гораздо приятнее.

— Действительно, характер вашей супруги сделался еще невыносимее. Был уксус, а теперь и вовсе эссенция.

— И так каждый день! Не то, так другое. Последнюю неделю она изводит меня, требуя, чтобы я разводил вино и водку разными составами. А я не желаю быть отравителем. Во всем ей уступал, а в этом нет. И не уступлю ни за что. Скорее всю свою торговлю пошлю к черту. Ах, если б можно было поступить опять на службу!

— Кстати, я ведь зашел проститься.

— Вы уезжаете?

— Сегодня вечером и, вероятно, на целый год.

— Счастливец!

— Вы сейчас хотели послать все к черту. Поезжайте со мной. Ведь меня приглашает monsieur Андрэ.

— Monsieur Андрэ? Тысяча канаков!

— Вы ведь знаете, как он вас любит. Поезжайте с нами, решено? Я увожу вас в Брест. Укладывайтесь, потом вместе позавтракаем, погуляем, как матросы на берегу, а вечером к восьми часам — на вокзал.

— Согласен, — энергично заявил Барбантон. — Через четверть часа я буду готов.

Четверти часа не понадобилось. Уже через десять минут отставной жандарм вышел из спальни с застегнутым чемоданом, под ремни которого был просунут какой-то длинный и твердый предмет в чехле из зеленой саржи.

Исцарапанное лицо Барбантона сияло.

Он прошел с Фрикэ в лавку, где уже восседала за конторкой среди сигаретных ящиков госпожа Барбантон, успевшая прийти в себя после передряги.

— Вы часто выражали желание расстаться со мной, — сказал ей насмешливым тоном жандарм. — Желание это сегодня исполняется. Я уезжаю с Фрикэ и оставляю вам все деньги, какие есть в доме, беру только двести пятьдесят франков — пенсию за крест. Можете получить развод через суд, я протестовать не буду. Мне все равно. Надеюсь, что за время моего отсутствия наши палаты вотируют {Проголосуют.} за упрощенный развод. Счастливо оставаться, Элодия Лера. Прощайте!

— Скатертью дорога! — взвизгнула мегера, испытывая, однако, смутное беспокойство. Ей было не по себе в эту минуту, хотя она и старалась это скрыть.

— Спасибо, — ответил Барбантон.

Фрикэ на протяжении всего диалога насвистывал — правда, довольно фальшиво, — подходящую к случаю легендарную арию господина Дюмолле…

В тот же вечер два друга на Сен-Лазарском вокзале сели в поезд, отходивший в Брест.