ГЛАВА 1

Солдаты поневоле. — Пролом. — Поручение. — Штурм. — Самоотверженность. — Предательство. — Его последствия. — Его жертвы. — Решающий момент. — Безнадежная борьба. — Продержаться четверть часа. — А потом?

Раздался резкий звук рожка.

— Огонь!

Мощный выстрел из пушки заглушил сухие пулеметные очереди. Ветви взметнулись, словно их приподняло порывом ветра, предвещавшего грозу. Белая дымная пелена укрыла улицу и баррикаду на ней.

Над поселком пронесся огненный смерч и обрушился на заграждение, сжигая сосновые бревна, выворачивая камни, дробя и сокрушая все на пути, калеча и убивая.

— Смотри-ка, Луи, — заметил седой старик исполинского роста с неподражаемым выговором уроженца Боса,— сегодня нас удостоили пушек. Черт возьми! Идти на такие убытки ради дикарей!

— Сомнительная честь, дорогой Батист, — добродушно откликнулся человек лет сорока, с живым открытым лицом, обрамленным густыми бакенбардами. — Разве можно достойно ответить, имея только ружья?

— Брось! С таким командиром, как ты, наши славные ребята доберутся до самого дьявола, а может быть, и на этом не остановятся. Ведь ты — Луи Риль, а мы — твои «угольки»!

Новый залп заставил Батиста умолкнуть. Баррикада, разбрасывая головешки, со скрипом осела. Трое из ее защитников безмолвно рухнули наземь.

— Оставайся здесь, — бросил Луи Риль, — я поднимусь на колокольню, чтобы следить за атакой.

— Послушай, будь осторожнее, нельзя так рисковать! Вчера только чудо спасло тебя…

— Счастливо, Батист! — Последовало крепкое рукопожатие. — Самое опасное место здесь… Командуй! Ты отвечаешь за все!

— Пока я на ногах, можешь положиться на меня, слово мужчины!

Герой войны за независимость франко-канадских метисов, сохраняя величественную безмятежность, зашагал по улице под градом снарядов и осколков по направлению к деревенской церкви. Она была окружена зубчатой стеной кладбища только с одной стороны.

Грохот не стихал ни на минуту. Батареи поочередно вступали в бой, на заграждение проливался сплошной огненный поток.

Каждый удар пробивал новую брешь. Здесь укрывалось около ста человек. На первый взгляд они казались бесстрастными, но смуглые лица были искажены, а глаза сверкали от возбуждения.

Их одежду составляли охотничьи куртки и штаны из оленьей кожи с бахромой, выделанной по обычаю индейцев. Большинство было вооружено автоматическими карабинами системы Винчестер — грозное оружие в умелых руках. Никаких знаков военного отличия — ни эполет, ни нашивок. Здесь каждый был солдатом, имея одинаковые карабины, револьверы или топоры. Но командирам подчинялись беспрекословно, ибо знали — истинные качества определяются не погонами.

Благородные души с трудом мирились с вынужденным бездействием. Отвечать молчанием на удары — тяжелое испытание для смельчаков.

Один из них, не выдержав, обратился к старику.

— Эй, дружище Батист, долго мы еще будем загорать?.. Пушки английских еретиков всего в шестидесяти метрах от нас… не пора ли заткнуть им глотку?

— Согласен! Нужны добровольцы, меткие стрелки, чтобы подняться на крышу дома или на баррикаду. Проклятье! Там, наверху, должно быть, жарковато!

Полсотни «угольков» разом выступили вперед, презрев летящие со всех сторон осколки.

— Минуту! — хладнокровно промолвил Батист. — Большинство из вас — отцы семейств… Эго дело для молодых! Достаточно шести проворных парней — по одному на пушку… И первыми я назначаю своих сыновей. Я уверен в их ловкости и меткости! Эй, Жан! Жак! Франсуа!

Трое красивых юношей, совсем мальчиков, рослые — в отца — откликнулись по-военному:

— Здесь!

Они были погодками: Франсуа — не больше шестнадцати лет, Жаку — около семнадцати, Жану исполнилось восемнадцать.

— Сами знаете, что делать. Пусть каждый выберет себе товарища, а затем пробирайтесь наверх и разнесите эти треклятые пушки вдребезги! Ну, ребятки, не мешкайте! Вперед!

Юноши почувствовали скрытую ласку в словах старика. Готовые отдать жизнь за общее дело, они бросились к заграждению, оглашая улицу боевым кличем, с каким их предки-индейцы выходили на тропу войны.

Увы! Катастрофа остановила мужественный порыв и одновременно поставила под угрозу оборону селения.

Едва смельчаки целыми и невредимыми добрались до вершины баррикады, как мощный взрыв потряс громоздкое сооружение до основания. Баррикада дрогнула, покачнулась и рухнула, увлекая за собой юношей.

— Предательство! — вскричал старый Батист.

Сквозь густое облако дыма он видел лишь неясные очертания сыновей, которые беспомощно барахтались под обломками.

— Предательство! Ко мне, «угольки»! Спасем их, если живы, и отомстим, если мертвы!

Постепенно дым рассеивался. Посреди заграждения зияла огромная брешь, в которую вполне мог бы протиснуться не один смелый, решительный, хорошо вооруженный солдат.

Орудия били без передышки. Теперь пролом держали под постоянным прицелом, и с каждым ударом он увеличивался. Ураганный огонь не давал метисам подобраться к бреши и восстановить разрушенное.

Вдалеке колонны разворачивались для атаки. Фигуры солдат в мундирах стального цвета виднелись справа и слева среди цветущих фруктовых деревьев. Рожки трубили сигнал к штурму.

Метисы кинулись к домам. Лишь несколько во главе с Батистом, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды, до крови обдирали руки, стараясь вытащить отважных юношей, — живые или мертвые, они покоились под обломками.

Предательство! Слово, сказанное Батистом, переходило от одного к другому. Действительно, проход длиною не менее пяти метров мог быть делом рук только изменника. Узкий коридор начинался от углового дома с дверью, плотно заколоченной досками и замаскированной старым матрасом, набитым кукурузными листьями.

До глубокой ночи метисы отражали атаки генерала Мидлтона. Скромное селение встало на пути тысячи хорошо обученных солдат английской регулярной армии. Батóш, оплот борьбы за независимость «угольков», как и в предыдущие дни, героически выдерживал осаду.

В сумерках началось восстановление укреплений — примитивных, но внушительных. Снести дотла оборонительные сооружения не удалось ни карабинерам из Виннипега, ни гренадерам из Торонто, несмотря на троекратный отчаянный штурм.

Бой продолжался. Баррикаду удалось укрепить заново, но силы оказались не равны: на одного метиса приходилось не менее трех солдат, причем лучше организованных и вооруженных.

Но что же предатель, кто он? Негодяю придется держать ответ за свое преступление!

Черт побери! Похоже, это владелец того самого углового дома Туссен… Ну да, Туссен Лебеф — торговец, что держал в Батоше небольшой рынок, где все жители запасались провизией. Человек не очень-то честный… Давал деньги в рост под не столь уж маленькие проценты и, как шептались, занимался контрабандой… Но ведь и такой приветливый, веселый, дружелюбный! Всегда был готов угостить трубочкой или поставить стаканчик! Кто бы мог подумать? Впрочем, быстрый взгляд его серых глаз, загадочная улыбка, таинственные исчезновения, весьма частые и продолжительные, не могли не настораживать.

Да, но он сразу откликнулся на призыв командиров, показал себя пылким патриотом! Жена и дети его спали на матрасе, затыкавшем дыру. Хотя, возможно, разговоры о болезни младшего сынишки — ложь, необходимая, чтобы никто не трогал матрас, под которым Туссен копошился по ночам, точно крот.

Вчера он увел семью из деревни, опасаясь за жену и детей… да и за кубышку, где хранилась выручка от торговли, подскочившая в пятнадцать раз с начала осады, деньги, нажитые ростовщичеством и предательством.

С первыми залпами пушек он подпалил шнур, и теперь Батошу не продержаться. О, проклятый иуда! Но где же он прячется? Его видели здесь всего за четверть часа до взрыва.

Реплики, возгласы, проклятия облетели улицу за несколько минут. Люди говорили одновременно, не обращая внимания на грохот.

Раздался радостный возглас. Батист, разгребая с друзьями обломки, увидел наконец сыновей, они лежали скорчившись, тесно прижатые друг к другу, подмятые балкой, что спасла им жизнь, загородив от осколков. Братья тяжело дышали и звали на помощь.

Работа закипела с новой силой. Спасатели оттаскивали бревна, отбрасывали доски и камни. Наконец Жана, Жака и Франсуа, окровавленных, контуженных и оглушенных, почти бездыханных, извлекли из ловушки.

— Ну-ка, детки, — приговаривал Батист, откупоривая охотничью флягу, — поднимайтесь! Сейчас не время разлеживаться… Ну-ка, хлебните вот этого!

Понемногу сознание возвращалось к юношам. Могучая природа взяла свое. Едва глотнув водки, они уже встали на ноги.

— А наши товарищи?

— Мертвы…

Их друзьям не повезло: взрывная волна швырнула смертельно раненных смельчаков вперед.

— Иуда заплатит нам за все! — сквозь зубы проговорил Батист.

С момента взрыва прошло минут десять. Все это время снаряды рвались рядом с брешью, пули осыпали ее, мешая повстанцам выступить навстречу атакующим и облегчая врагам доступ к пробитому редуту.

Внезапно пушки замолчали. По дороге, находившейся под прицелом артиллерийских орудий, двигались колонны солдат. Прозвучал сигнал, и они ринулись вперед, ломая ряды. С оглушительным криком «Ура!» враги ворвались на заграждение, но их встретило молчание.

Англичане храбро шли навстречу опасности, готовые сразиться с чудовищем, ощерившимся штыками. Легкая победа заставляла насторожиться, и серые мундиры продвигались вперед осторожно, всякую минуту ожидая западни.

Первые ряды атакующих рассыпались, и солдаты побежали вдоль домов, стараясь укрыться от пуль.

— Огонь! Огонь! — надсадно кричал офицер во главе первого отряда, но вдруг тяжело рухнул с пробитой головой.

Домá извергали потоки огня и дыма. Сухие отрывистые выстрелы заглушали сильный грохот. Из белой пелены вырвалось пламя. Люди в серых мундирах спотыкались, падали, корчась в конвульсиях, словно безумцы, и вопя, будто грешники в аду.

В мгновение ока пятьдесят человек были расстреляны в упор из карабинов повстанцев.

Это Батист, трое его сыновей и еще пятеро метисов, засев в доме Туссена Лебефа, открыли шквальный огонь.

— Смелее, детки! — кричал старик. — Не жалейте патронов, цельтесь хорошенько! Бейте этих еретиков-инглизов! Смерть! Смерть собакам-еретикам!

«Еретеки-инглизы» погибали, но не отступали. То и дело к ним прибывало подкрепление, а метисы уже почти израсходовали запас пуль. Карабины раскалились, их с трудом удерживали в руках.

С каждой минутой положение осажденных ухудшалось. Требовалась передышка, хотя бы для того, чтобы перезарядить ружья.

Еще немного, и круг сомкнется. Англичане, отчаявшись выгнать противников из домов, поджигали строения, чтобы выкурить осажденных или спалить их заживо.

Ну а что же Луи Риль, наблюдавший за сражением с церковной колокольни?

Командир «угольков» готовился действовать.

Под его началом находилась сотня человек: они с тоской прислушивались к шуму сражения, до сих пор не принимая в нем участия. Неожиданно с противоположной стороны деревни донесся крик: «К бою!»

Интуиция подсказала Луи Рилю, что главная опасность исходит именно оттуда.

Генерал Мидлтон считался опытным воякой. Чтобы отвлечь внимание осажденных, он организовал ложную атаку с частой пальбой и громкими воплями. Сам же, обогнув селение, внезапно появился недалеко от церкви, рядом с зубчатой оградой кладбища.

Одновременно прибежал посланец от Батиста и доложил командиру восставших о предательстве Туссена, о взрыве на баррикаде и о трагическом положении ее защитников. Батист просил помощи.

Луи Риль разгадал план англичан. Измена Туссена уничтожила препятствие, о которое целых три дня разбивались их атаки. Части регулярной армии рано или поздно захватят дома, где обороняются Батист и его люди. И тогда Батош предстанет открытым с той стороны, а повстанцы в церкви, на площади и в обороне второй линии окажутся под двойным огнем. Обходной маневр генерала удался.

Увы! Скверно сложились обстоятельства, и вождь «угольков» прекрасно это понимал. Батош падет впервые за всю свою историю, и причиной тому — предательство одного из франко-канадских метисов!

 

ГЛАВА 2

Гражданская война. — Знамя с геральдическими лилиями как революционная эмблема. — Угольки. — Луи Риль. — Осада Батоша. — Неожиданная идея Франсуа. — Клятва мести. — Отступление. — Как дикари обращаются с пленными. — Роковой выстрел.

После невыносимо долгой и суровой зимы в Канаде впервые пахнуло теплом. Страшный мороз — он сковал реки до самого дна, дробил глыбы и раскалывал стволы деревьев — уступил место ранней жаркой весне, предвещавшей знойное лето.

Еще 5 февраля 1885 года в Виннипеге, центральном городе провинции Манитоба, термометр показывал тридцать градусов ниже нуля. А ровно через три месяца воздух прогрелся до двадцати градусов тепла.

Ледяная пустыня, казалось, навсегда укрытая под сверкающим однотонным саваном, преобразилась и ожила.

Земля размякла, покрылась травой, растения распрямились и налились свежим соком, — словом, природа развернула роскошную мантию под лучами ласкового солнца.

Прошло немного времени, и зацвели сады. На ветках распустились хрупкие венчики цветов; луга покрывались яркими синими, розовыми, желтыми пятнами.

С резкими возбужденными криками гонялись друг за другом ласточки; без умолку стрекотали сороки и сойки; из Мексики прилетели колибри в нарядных рубиновых манишках, осыпав, словно яркими плодами, яблони, сливы, абрикосовые деревья.

Но если природа праздновала пышную фиесту в Манитобе — молодой, однако уже богатой провинции Канады, — то с людьми дело обстояло совсем иначе.

Три дня среди весеннего цветения шли непрерывные сражения. В беспощадную борьбу между собой вступили братья, готовые истребить друг друга.

Гражданская война — едва ли не худшее из бедствий — разоряла доселе мирную страну.

…С юго-запада на северо-восток катила воды, еще мутные от таяния снегов, река шириной около ста двадцати метров. Примерно на 106° западнее гринвичского меридиана она чуть изгибалась по направлению к северу и, достигнув 52° и 30′ северной широты, упиралась в живописное селение, окруженное зубчатой стеной и укрепленное баррикадами.

Река — Северный Саскачеван — впадала в озеро Виннипег, а деревня, населенная потомками франко-канадских колонистов, называлась Батош.

Двенадцатое мая 1885 года стало страшным днем для потомков тех, кто родился в старой Франции.

Батош, застроенный домами частично из камня, частично из толстых стволов деревьев, прочно скрепленных скобами, казалось, мог выдержать любой штурм. На западе деревню защищала река. Улицы были перегорожены баррикадами, устроенными по всем правилам фортификационной науки. Оборону держали черноволосые смуглые гиганты: их прозвали «угольками» за бронзовый цвет кожи и темные глаза.

Метисы доказали свою отвагу, восстав под предводительством соплеменника Луи Риля, дабы защитить законные права, попранные британскими властями.

Возмущение повстанцев произволом дошло, казалось, до предела. Они сменили национальный флаг. Над колокольней Батоша больше не развевался «Юнион Джек». Чтобы сильнее выразить протест против дерзких и гнусных притязаний, защитники деревни водрузили знамя с золотыми геральдическими лилиями — старинным гербом французских королей. Это был благородный стяг, овеянный славой Шамплена и Монкальма, стяг провозвестников и мучеников борьбы за независимость Канады. Как символ героизма он свято почитался здешними французами.

Это знамя напоминало восставшим — их завоеватели оскорбляли, именуя дикарями, истребляли, словно зверей, сгоняли с собственной земли — о далеких предках, тех, кто бесстрашно сражался во имя свободы.

В километре от восточной окраины Батоша, где Луи Риль стоял на страже права и справедливости, раскинулся укрепленный лагерь армии английского генерала Мидлтона: здесь находились регулярные части — пехота и артиллерия, — а также ополченцы, набранные из конной полиции.

Лагерь, опоясанный глубоким рвом и обнесенный высоким мощным частоколом, охраняли пушки, при них постоянно дежурили орудийные расчеты. На постах стояли удвоенные наряды.

Конные патрули неустанно разъезжали по окрестностям деревни. Эта тяжкая сама по себе обязанность сулила и немалые опасности: восставшие, укрываясь в вырытых наспех окопчиках, обстреливали разведчиков и, оставаясь незамеченными, снимали часовых. В лагере с каждым днем становилось все больше раненых.

Четырехтысячная армия генерала Мидлтона собиралась с силами и кипела решимостью, помноженной на ярость. Ей было за что мстить: она понесла серьезные потери от противника, уступающего в численности, вооружении, дисциплинированности, — словом, от тех, кого английские колонисты и сочувствующие им газеты презрительно именовали дикарями.

Накануне «дикари» с блеском отбросили части вражеского регулярного войска, уверенного, что Батош сдадут без боя.

Кроме пехоты, артиллерии и кавалерии, в распоряжении генерала находился прекрасно оснащенный и вооруженный военный корабль «Норткоут». Поднявшись вверх по Саскачевану, судно принялось обстреливать Батош, что значительно усиливало возможности атакующих.

Но ни отвага ополченцев, ни ярость регулярных частей, ни численное их превосходство, ни ураганный огонь парохода — ничто не могло сокрушить отчаянного сопротивления метисов. Более того, повстанцы умудрялись совершать налеты на отряды пехоты и орудийные расчеты, выбираясь из своих окопов под покровом сумерек. Меткие «угольки», засевшие на высоких берегах Саскачевана, выбили почти половину экипажа корабля и вынудили «Норткоут» покинуть театр военных действий. Повстанцы сумели оттеснить в поля и торонтских гренадеров, и виннипегских карабинеров. Только с помощью нескольких пушек и пулемета Гатлинга удалось остановить их бешеный натиск, и генералу Мидлтону удалось спастись от полного разгрома.

…Скажем несколько слов если не в оправдание, то хотя бы в объяснение братоубийственной войны, вспыхнувшей с новой силой 12 мая.

В 1867 году сразу после объединения четырех провинций — Верхней и Нижней Канады, Новой Шотландии и Нового Брауншвейга — под общим именем Доминион или Канада, некоторые министры юного государства, опекаемого Англией, приобрели земли Гудзонова залива площадью в семь тысяч квадратных километров. В 1870 году здесь обитало около двух тысяч белых, пятнадцать тысяч метисов и семьдесят тысяч индейцев.

Потомки французских трапперов и индейских скво, метисы населяли участки, наследуемые от отца к сыну, занимаясь земледелием и скотоводством. Никому не приходило в голову составлять опись своих владений, где все жили вольготно, никогда не покушаясь на чужую собственность.

Но все изменилось с того момента, когда жители перешли в подчинение федеральному правительству и получили извещения об утрате права на аренду земли.

Хорошо известно, что в Канаде издавна существовала вражда между потомками английских и французских колонистов — победителей и побежденных.

Взаимный антагонизм усугублялся религиозной рознью. Метисы северо-запада, или «угольки», оставались ярыми католиками. Они бережно хранили веру отцов, получив также в наследство французский язык столетней давности с его наивными оборотами и трогательными архаизмами.

Вовсе не дикари, как утверждали фанатичные протестанты Востока, а трудолюбивые пахари, достойные отцы семейств, они воспитывали многочисленное потомство в любви к Богу, стараясь передать детям рвение к работе и уважение к прошлому.

Несмотря на это, власти отказывали им в праве быть добропорядочными гражданами нового государства, законными владельцами угодий по праву векового пользования. В них видели только людей низшего сорта, подлежащих изгнанию без особых формальностей.

Для оранжистов — они составляли большинство в правительстве — это оказалось удобным поводом удовлетворить свои национально-религиозные притязания и одновременно провернуть выгодную сделку. Английские землеустроители состряпали на скорую руку земельный кадастр, а как только метисы заговорили о своих правах, им с чисто британским высокомерием объявили, что закон, не имеющий названия, не имеет и силы.

Сразу же с запада начали прибывать оранжисты из провинции Онтарио, и началось вытеснение исконных жителей!

Протесты изгоняемых оказались тщетными, и тогда «угольки» восстали, выдвинув предводителем Луи Риля, метиса двадцати шести лет, бывшего ученика католической семинарии в Монреале. Англичанин полковник Уолсли подавил мятеж, однако вооруженное сопротивление подействовало на правительство — претензии метисов удовлетворили, бунтарей оправдали — настолько вопиющей предстала несправедливость.

Мир длился несколько лет. Но плодородные земли северо-запада продолжали манить все новых переселенцев, что вскоре привело к серьезным столкновениям и жарким спорам о земельной собственности.

Снова колонисты потребовали выселить метисов с плодородных земель и отправить в резервацию как кочующих индейцев, чуждых всякой «цивилизованности».

Опять метисы обратились за помощью к своему защитнику Рилю, и тот снова откликнулся на зов. Ему вручили требования соплеменников, и Луи обратился к правительству, вступив в утомительные бесконечные переговоры.

Похоже, что в сложной ситуации государственные мужи Канады спровоцировали «угольков», в чьи добродетели терпение никогда не входило.

Столкновение оказалось неизбежным. В январе 1885 года, устав от многолетнего обмана, метисы взбунтовались и захватили в заложники представителей местных властей. Вынужденный прервать переговоры из-за этого злосчастного, чересчур поспешного выступления, Луи Риль поспешил к своим и в марте стал вождем повстанцев. Число их увеличивалось с каждым днем, и появление предводителя было встречено с энтузиазмом.

Большой отряд бунтовщиков под началом Габриэля Димона заставил правительственного генерала Кроза покинуть форт Карлтон и окружил Бэтлфорд, главный город округа Саскачеван.

Главнокомандующий Луи Риль укрепился в Батоше, чтобы в решающий момент соединиться с войсками Димона.

Тем временем правительство и палата общин встревожились. Спешно выделили средства, генерал Мидлтон быстро собрал четырехтысячную армию и двинулся к центру военных действий, чтобы снять осаду с Бэтлфорда и захватить Батош.

Страшные морозы остановили продвижение его армии. К тяготам суровой зимы прибавились постоянные набеги партизанских отрядов.

Генералу пришлось стать на зимние квартиры в Фиш-Грик. Только в конце апреля военная кампания возобновилась. Мидлтон осадил Батош, предусмотрительно разбив возле него хорошо укрепленный военный лагерь.

Девятого мая англичане предприняли атаку, но потерпели поражение. Столь же бесславной оказалась и вторая попытка на следующий день. Утром 12 мая готовился новый, решительный штурм.

…Луи Риль обратился к соплеменникам с речью, достойной героев Тацита: «Сыны старой Франции, вы сражаетесь под знаменами ваших отцов… Будьте же достойны их и верны своему долгу».

И метисы с героической простотой исполняли долг, пока не нашелся изменник, что нанес удар в спину и выдал своих братьев врагу.

Предательство!.. Это зловещее слово звучало в ушах Луи Риля, когда он оценивал ситуацию хладнокровным взглядом опытного стратега. Он чувствовал, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Продолжать его любой ценой означало обречь свой народ на непоправимую катастрофу.

Его люди готовы к жертвенному подвигу и будут сражаться до последнего. Но что дальше? Разве их смерть послужит делу, которое они с невероятной яростью защищают?

Побледнев от скорби и бессильного гнева, он сдавленным голосом сказал посланцу Батиста:

— Итак, все кончено… Надо отступать, пока не поздно, иначе ловушка захлопнется. Я отвечаю за людей и не желаю множить число вдов и сирот. Пусть будет проклято предательство! Возвращайся и скажи Батисту, чтобы он продержался еще четверть часа, а затем отходил к церкви.

Через пять минут приказ дошел до защитников разрушенной баррикады, где сопротивление продолжалось со свирепой решимостью.

— Прощай, Батист, — молвил в заключение гонец.

— Что ты сказал? Прощай?

— Когда я возвращался… меня ранило в грудь… если ты выберешься живым… поклянись, что отыщешь… хоть в самом аду… Туссена… который погубил нас… отомсти!

— Клянусь!

— Благодарю, — прошептал раненый, испуская дух.

— Проклятье! Еще одним славным парнем меньше… Эй, берегись, малыш! — воскликнул Батист, с силой отшвырнув младшего сына, в которого прицелился карабинер.

— Больше ты никого не убьешь! — вскричал Жак и, подскочив к солдату, снес ему голову топором.

Жан, решив поберечь последние патроны, также выхватил из-за пояса орудие лесоруба и плотника.

Старого Батиста, прижатого к стене, окружили четверо ополченцев в серых мундирах.

— Сдавайся! — крикнул сержант.

— Глупости! — проворчал Батист.

— Только попробуй дотронуться до моего отца! — крикнул Жан, обрушив секиру на плечо сержанта.

Франсуа, принятый солдатами за убитого, неожиданно вскочил.

Те решили, что справиться с мальчишкой не составит особого труда, однако юнец с мощным торсом атлета без видимых усилий оттеснил врагов к дымящемуся дому.

— Не двигаться! — приказал он.

— Берешь в плен? — спросил отец. — Что ты задумал?

— Есть одна идея, па… по-моему, неплохая! Жан и ты, Жак, хватайте их… Скорее, братья, медлить нельзя!

В неразберихе стрельба утихла, и разгоряченные противники схватились врукопашную.

Батист и его сыновья чудом избежали ранений, отделавшись в самых горячих схватках лишь царапинами, контузиями и ссадинами.

Жак ухватился обеими руками за ствол вражеского карабина и резко рванул на себя. Солдат упал лицом вниз. Его подхватил молодой «уголек». Насмешливый по природе, он передал добычу брату:

— Возьми, что бросил!

— Хорошо! Троих хватит… — спокойно откликнулся Франсуа. — Луи Риль просил нас продержаться четверть часа, отец… Думаю, прошло даже больше…

— Возможно, но нужно как следует прикинуть, — с сомнением произнес Батист.

— Как скажете, па… но все отступают… оглянитесь, мы остались одни. Жан, взваливай на спину одного из пленных… Жак возьмет второго, а я — третьего… Вы, отец, пойдете впереди. Не обижайтесь, что я командую… Мы двинемся гуськом, как ходят индейцы.

Старый Батист размышлял слишком долго. Если бы не дерзкая выдумка младшего сына, всех четверых уничтожила бы небольшая группа, наскоро сколоченная офицером. Но теперь никто не смел стрелять из опасения повредить солдатам, этим живым щитам — вполне надежным, хоть и несколько громоздким.

Юноши рысью бежали за отцом, и им, казалось, нисколько не мешал дополнительный груз — англичане в полном вооружении. Добрались до церкви живыми и невредимыми. Луи Риль воспользовался передышкой и начал отводить войско к реке.

Несмотря на отчаянное положение, метисы отступали в строгом порядке. Иллюзия сопротивления сохранялась, чтобы прикрыть маневр — настолько дерзкий в своей безнадежности, что генерал Мидлтон не обратил на него никакого внимания.

Каменные дома превратились в крепости, и каждая из них требовала длительной осады. Деревянные же строения горели, и густой дым маскировал передвижения повстанцев.

Уже большая часть «угольков» переправилась через реку, когда появились Батист и его сыновья с пленниками.

Увидев серые мундиры, наиболее воинственные из метисов хотели разорвать врагов, расквитаться с ними за поражение. Солдаты, наслышанные о зверствах дикарей, в чьих руках оказались, ждали неминуемой смерти.

Батист, заслонив их, произнес:

— Эй, друзья, убивать пленных — варварство. Кроме того, это мы их захватили, сами и разберемся. Кто не согласен?

— Таких нет! Ты прав, папаша Батист!

— Что ни говори, а благодаря этим молодцам мы остались живы. Конечно, в их планы это не входило, не буду спорить… но факт остается фактом. И я, Батист, считаю, что они заслуживают награды. Короче, я отпускаю их на свободу. Кто против?

— Поступай как хочешь, Батист. Твоя воля!

— Слышите, господа солдаты? Одобрено единогласно. Поэтому, — с достоинством продолжал Батист, — вы свободны. Возвращайтесь к своим и расскажите, какие мы «дикари».

— Сударь, — сказал по-французски один из ополченцев, отдав метису честь, — благодарю вас от своего имени и от имени моих товарищей. Вы — истинный рыцарь.

— А теперь, друзья, — произнес бесстрашный старик, обращаясь к повстанцам, — пробирайтесь к реке. Здесь засиживаться нечего. Я остаюсь с моими мальчиками, чтобы прикрыть отход.

Солдаты, едва веря, что выбрались невредимыми из такой передряги, бросились к своим, а серые мундиры открыли беспорядочную пальбу по повстанцам.

Батист спокойно устроился на закопченной балке, набил трубку и потянулся за головешкой, чтобы прикурить. И тут раздался сухой резкий звук с противоположной от врага стороны, не похожий на выстрел из карабина.

Батист привстал с хриплым криком, шагнул вперед и свалился. Пуля вошла ему между лопаток.

Сыновья, тотчас оказавшись рядом, не успели подхватить его.

— Милосердный Иисус! Господи! Бедные мои детки… Я умираю, — задыхаясь, прошептал раненый.

 

ГЛАВА 3

Смертельная рана. — Последние распоряжения. — Убийца. — Смерть храбреца. — Отступление. — Одни. — Среди врагов. — Сержант. — Расстрелять их! — Неожиданное вмешательство. — Пылкий защитник. — Враждебная толпа. — Подкрепление. — Поручительство. — Друзья!

Бледные и растерянные, юноши застыли, не в силах вымолвить ни слова. Казалось, пуля, настигшая отца, ударила и в них.

— Отнесите меня к ограде, — проговорил старик, — на помощь не зовите… бесполезно… Я умираю и хочу, чтобы вы все трое оставались со мной… до конца…

Сыновья безропотно подчинились родительскому приказу. Лицо Батиста исказилось от невыразимой муки.

— Отец! Может быть, все-таки посмотреть, — робко спросил Франсуа.

— Ну что ж, сынок…

Жан с Жаком осторожно повернули раненого на бок. Франсуа разрезал ножом рубаху из оленьей кожи, прорванную пулей.

Из раны пролилось всего несколько капель. Пуля небольшого калибра, задев позвоночник, пробила легкое. Внутреннее кровотечение усиливалось, и Батист дышал с трудом.

Франсуа побывал уже не в одном сражении. Едва взглянув на пулевое отверстие, он понял: отцу осталось жить несколько минут.

Подавленный страшной правдой и почти теряя рассудок, он кинулся на колени и взмолился:

— Не умирайте, отец!

— Слушайте меня, дети, — из последних сил выговорил Батист, сохраняя полное самообладание и ясность разума, — прислоните меня спиной к стене… вот так! Отойдите немного назад, чтобы я видел всех… Знайте, меня убил кто-то из наших… Я слышал выстрел… в армии не такое оружие… Стрелял метис. Рана совсем крохотная, правда, Франсуа? У меня нет врагов, я никому не причинил зла… только один мог желать моей смерти… Это Туссен Лебеф… предатель, погубивший нас… У Туссена хранится крупная сумма денег… десять тысяч долларов… Они принадлежат мне! Слышите?.. Я доверил… увеличить ваше состояние… он решил присвоить… Господи! Я слабею… а еще столько нужно сказать… Жан, флягу!

Старший сын послушно откупорил флягу, до половины заполненную водкой, и поднес к губам умирающего. Тот с трудом отпил несколько глотков.

— Спасибо, сын… мне полегчало. Во что бы то ни стало отыщите Туссена и отберите у него деньги… слышите? Десять тысяч долларов… это ваше… Я честно заработал на золотых приисках в Карибу… Как христианин, прощаю ему мою смерть. А вы сами решите, что делать… как подскажут сердце и разум… простить ли вам того, кто предал ваших братьев, кто сделал напрасными наши жертвы… потоки пролитой крови… Вы остаетесь одни… в этом мире… поступайте всегда так, как если бы я был с вами… если сомнение посетит вас, спросите себя: а что сделал бы отец на нашем месте? Никогда не причиняйте зла людям и не делайте того, что себе не желаете… оставайтесь верными честными французами… Поклонитесь от меня Луи Рилю… пусть не отступается от нашего дела… но здесь оно проиграно… Перед смертью так ясно видишь будущее! Гораздо лучше, если он с нашими товарищами перейдет в Америку… а вы поезжайте к родным… к вашему дяде Перо… к братьям моей дорогой покойной жены, вашей матери… Скажите им… Боже! Вот она, смерть!.. Я еще не кончил… прощайте, дорогие дети… ухожу верным сыном Франции и честным христианином…

Слабеющей рукой Батист благословил сыновей. На губах его выступила кровавая пена, судорога прошла по телу, и он замер, пристально глядя на крест, что венчал колокольню. Там, наверху, стоял метис, пытаясь под градом пуль снять белое знамя с золотыми лилиями. Через секунду Батиста не стало.

Когда Батист умирал на руках сыновей, последние «угольки» поспешно отступали. Действия тех, кто был в арьергарде, уже походили на бегство; отставшие желали только одного — догнать своих.

Однако каждый замедлил шаг, склонив голову перед погибшим патриархом войны за независимость метисов. Слышались неловкие, но искренние слова сочувствия его сыновьям.

А Жан, Жак и Франсуа на какое-то время словно забыли обо всем, не в силах справиться со скорбью и отчаянием.

— Братья, — заговорил Жан, первым выйдя из оцепенения, — нужно перенести его вниз, к нашим…

— Ты прав, старший, — ответил Жак, — серые мундиры будут здесь с минуты на минуту… И мы даже не сможем похоронить отца по нашему обычаю.

— Братья, — вскричал Франсуа, — беда! Они уже подходят!

Уверенный в своих силах, молодой человек подхватил тело отца и бросился в узкий проход между горящими домами, где собиралось разбитое войско Луи Риля. Но грубый голос приказал:

— Ни с места! Еще один шаг, и я стреляю!

Человек двадцать рыжеволосых и рыжебородых солдат, потных, всклокоченных, в изодранных мундирах, бежали к ним.

Мгновенно юноши были взяты в кольцо штыков.

Солдаты, измученные сражением, разъяренные отчаянным сопротивлением метисов, раздраженные тем, что не удалось захватить Луи Риля, готовы были растерзать пленных. Совсем недавно подобное происходило в стане «угольков».

Юноши прижались к решетке ограды. Положив тело отца на землю, они прикрыли его собой, готовые сразиться с целой армией, но не отдать дорогого им человека на поругание.

— Клянусь Богом! — заговорил долговязый сухопарый сержант с медно-рыжими бакенбардами и длинными лошадиными зубами. — Что с ними церемониться? Они восстали против ее величества королевы! Это поджигатели, убийцы, дикари!

— Расстрелять их!

Воюющие державы обычно соблюдают правила, установленные международными соглашениями: оказывают помощь раненым и сохраняют жизнь пленным.

Гражданская война не признает никаких законов. Это ужасающая бойня, которая — увы! — не ведает паллиативов, привносимых в войну цивилизацией. Обезоруженный враг не может надеяться на пощаду, а раненый — на великодушие, хотя на первый взгляд кажется, что нет ничего более естественного и логичного, чем снисхождение к согражданам, если те оказались по разные стороны баррикад.

Насколько сокрушительной должна быть ненависть между членами одной семьи, если враждующие отказывают друг другу в том, что свято исполняется по отношению к чужим!

Высокий сержант принадлежал к числу тех безжалостных вояк, кто всегда готов поставить к стенке взятого в плен. Среди солдат тотчас обнаружились желающие привести приговор в исполнение.

Им не терпелось расправиться с «угольками».

— Позвольте нам похоронить отца, — с достоинством вымолвил Жан.

— Господи, помилуй мою душу! — завопил сержант, которому ударило в голову выпитое бренди.— Эти дикари еще важничают! Не стоит беспокоиться! Мы похороним всех в одной могиле, чтобы доставить вам удовольствие. — И с этими словами навел карабин на Жака, намереваясь разнести юноше череп выстрелом в упор.

Палец англичанина уже лежал на курке.

Внезапно какой-то человек в мундире ополченца, растолкав солдат, изо всей силы ударил по стволу. Пуля попала в ограду, и каменные осколки брызнули во все стороны.

— Сержант! — вскричал ополченец в негодовании. — Вы совершаете подлость!

— По какому праву вы мешаете вершить правосудие? — высокомерно произнес унтер-офицер.

— Вот именно! — подхватили голоса из толпы. — Это справедливый суд! Сержант поступает по закону.

Чувствуя поддержку, сержант продолжал с нарастающим гневом:

— Эти дикари разбойничают, грабят, поджигают, убивают, снимают скальпы…

— Ложь! — вскричал нежданный защитник метисов. — Вам прекрасно известно, что эти люди даже на войне никогда не допускают бесчинств, какими славятся индейцы.

— Наплевать! Они наполовину индейцы… они восстали против законных властей! А ну, посторонись, приятель! Солдаты, огонь по этим подонкам!

Однако незнакомец, вместо того чтобы отступить, бросился к «уголькам», хранившим полную невозмутимость, и заслонил их своим телом.

— Что ж! — крикнул он в бешенстве. — Стреляйте! Убейте и меня вместе с ними! Но пока я жив, ни один волос не упадет с их головы.

Естественно, сержант не мог пойти на попятный. В Канаде, как, впрочем, и в других странах, ни один человек, облеченный властью, а в особенности унтер-офицер, никогда не потерпит посягательств на свой авторитет.

Великодушный порыв ополченца тронул нескольких солдат, но большинство держалось крайне враждебно по отношению к метисам. Незнакомец, опасаясь, что его оттеснят силой, тревожно оглянулся, ища поддержки.

Разглядев двух бегущих к нему сквозь дым и пламя человек, он радостно крикнул:

— Ко мне, Стивен! Ко мне, Питер!

— Эдвард! Эдвард Мидлтон… и наши метисы!

Они прорвались к другу сквозь толпу, успев задать только один вопрос.

— Что случилось, Эдвард?

— Что случилось? — с горечью переспросил тот. — Посмотрите на парней, которым мы обязаны жизнью… Их собираются расстрелять и говорят о каком-то приговоре! Сержант пьян или сошел с ума…

— Я выше по званию, и вы обязаны подчиниться! Приказываю…

— А я заявляю: дикари вы, а не они! Вы, победители, готовы убить беззащитных пленных! Вот какова ваша цивилизованность! Мне стыдно за английский флаг…

В толпе поднялся угрожающий ропот, но бесстрашный незнакомец, не обращая на него внимания, еще больше возвысил голос:

— Если вы не способны проявить гуманность, то будьте хотя бы справедливы. Только что, в разгар боя, старик, которого оплакивают сейчас его сыновья, захватил нас в плен. Их предали, они потерпели поражение… Но, вместо того чтобы выместить на нас законный гнев, они даровали нам свободу! И ни один, — слышите! — ни один из этих «дикарей» не выказал недовольства их великодушием. Теперь наша очередь. Я требую, чтобы им сохранили жизнь и свободу. Мы с друзьями ручаемся за них! Жизнь за жизнь! Пусть тот, кому недостаточно слова Эдварда Мидлтона, племянника и приемного сына генерала, прямо скажет мне об этом.

Твердый голос оратора, его благородство, уверенность в правоте, поддержка двоих товарищей, наконец, авторитет имени Мидлтона произвели должное впечатление.

Сержант, не смея больше перечить солдату, имеющему такого влиятельного родственника, вскинул на плечо карабин и удалился, бормоча сквозь зубы ругательства.

Вслед за ним стали расходиться солдаты. Вскоре «угольки» и трое англичан остались одни.

В едином порыве они бросились в объятия друг другу, а затем Мидлтон, желая как можно скорее покончить с тягостной сценой, сказал:

— Теперь можете спокойно проститься с отцом. Мы останемся с вами, чтобы никто не помешал. Отныне мы квиты. Но этого мало. Тем, кто научился понимать и уважать друг друга на поле боя, нельзя больше враждовать… Пусть на смену старым обидам придет искренняя и верная дружба. Вы согласны?

— Всей душой! — ответил Жан за себя и за братьев и протянул Эдварду руку. — Пусть наша дружба станет началом союза тех, кто сейчас исполнен ненависти. Пусть положит она конец проклятой войне, которая принесла столько горя!

Конец пролога

 

ГЛАВА 1

Адское ущелье и озеро Дьявола. — Город растет. — Счастливое прошлое. — Суд Линча. — Завсегдатай кабака. — Убийство и поджог. — Шериф-оригинал. — Подвиги Боба Кеннеди. — Повешен на телеграфном столбе.

Первого июня 1885 года, через три недели после описанных событий, город Гелл-Гэп стал местом невиданного паломничества. Гелл-Гэп — иначе, Адское ущелье — это один из крайних форпостов Дикого Запада. В то время он располагался на уровне 99° западной долготы и 48° северной широты, в пяти километрах к северу от озера Дьявола на реке Мовез-куле.

Не пытайтесь найти его на карте по указанным координатам. Он пережил несколько периодов бума и антибума, дважды выгорал дотла, а затем переместился на 10 лье восточнее. Ныне его название — Город у Озера Дьявола — Девлз-Лейк-Сити.

Итак, начиная с 1 июня 1885 года Гелл-Гэп — прежде небольшой временный лагерь или, попросту говоря, нагромождение палаток и деревянных лачуг — начал расти, будто река во время паводка.

Местоположение городка, надо признать, оказалось весьма удачным. Находился он на американской земле в восьмидесяти километрах от канадской границы и в ста — от железной дороги, соединяющей Виннипег и Миннеаполис. Одна небольшая ветка обеспечивала его связь с крупными городами Америки и Канады. Ее вполне хватало для быстрого расцвета неприметного городка.

Однако нужен был какой-либо толчок, серьезный повод, чтобы потенциальные возможности сделались реальными. И вот, к великой радости местных жителей, неведомо откуда возник слух, что в песчаных отмелях реки Мовез-куле таятся несметные залежи золота!

Судьба Гелл-Гэпа в одночасье переменилась.

Среди брезентовых палаток и уродливых бараков, крытых дерном, встали первые каркасные дома из обструганных досок, где можно было жить с некоторым комфортом. Появились банк, три церкви, здание суда, четыре гостиницы и бессчетное количество салунов, где бессовестные торговцы за непомерную цену предлагали горячительные напитки, столь любезные сердцу янки.

Два месяца назад в Гелл-Гэпе насчитывалось не более двух сотен жителей, во всем терпевших нужду. Теперь городок имел вдесятеро больше обитателей, и с каждым днем прибывали новые. Предполагалось, что к концу года численность населения увеличится еще раз в пять.

Бум обещал быть весьма продолжительным. Людей влекло сюда не только золото, но и здешняя земля, мягкая и плодородная, как все долины Дакоты. Она сулила необычайные возможности и для земледелия, и для животноводства.

Большая часть жителей — как местных, так и приезжих — ликовала при мысли о столь радужном будущем. Однако кое-кому такая перспектива отнюдь не улыбалась.

Еще совсем недавно, в благословенные времена палаток и бревенчатых бараков, Гелл-Гэп являл собою райский уголок для тех, кто пребывал не в ладах с законом. Они стекались сюда с канадской границы и из восточных штатов Америки. Разорившиеся отщепенцы и отъявленные головорезы, утратившие любые социальные связи, но зато мастерски владеющие холодным и огнестрельным оружием, оседали на нейтральной территории между двумя странами — работали, попав в безысходное положение, пропивали прилипшие к рукам крохи золота, рисковали, если промывка песка сулила удачу, и резали друг друга, когда пьяный угар туманил голову и горячил кровь.

Единственным законом для них было своеволие, и они защищали его доступными им способами — с помощью длинного охотничьего ножа или револьвера Кольта, что при всяком удобном случае выхватывался из кобуры, висевшей на поясе или на бедре.

И вдруг неведомо откуда появились некие люди со странной фантазией нарушить порядок или, вернее, беспорядок анархического заповедника.

Они посмели возомнить себя умнее первооткрывателей сих мест, им вздумалось установить какие-то новые правила. Дошло до того, что пальба из револьвера перестала считаться достаточной платой за выпивку в кабаках, а хозяева гостиниц стали требовать золотые кругляшки, именуемые долларами. Даже принадлежность к почитаемому клану «десперадос» не гарантировала больше бесплатного ночлега и утоления жажды.

По наущению наглых и трусливых торгашей в городе организовали Комитет бдительности. Новоявленные блюстители порядка взяли законность в свои руки и принялись охранять ее примитивными, но действенными методами. При малейшем поползновении нарушить их нелепые законы появлялись люди в масках, хватали возмутителя спокойствия, накидывали на шею петлю и вздергивали на первом попавшемся дереве. Для разнообразия иногда использовался фонарный столб или же мост, откуда сбрасывали виновника, затянув потуже веревку.

Если бы еще в городе был шериф! С ним наверняка удалось бы договориться. В Америке нет такого чиновника, что устоял бы перед увесистым подношением!

Но вот наконец появился и шериф. Он оказался славным малым, но, к несчастью, совершенно неподкупным.

А может быть, он все-таки дрогнет? Не припугнуть ли его как следует?

Сказано — сделано. С полдюжины отъявленных головорезов выработали план и немедленно приступили к его осуществлению под руководством Боба Кеннеди. Этого ковбоя многие подозревали в конокрадстве. Он и возглавил нападение на кабак, хозяин которого не проявлял должного уважения к старожилам Гелл-Гэпа. Зазвенели разбитые стекла, из простреленных бочек потоком хлынуло виски, заливая даже улицу. В довершение бандиты потребовали открыть кассу и отдать всю выручку Бобу Кеннеди.

Несчастный торговец изворачивался и юлил, стараясь выиграть время в надежде на подмогу.

Боб, теряя терпение, выхватил нож и для пущей убедительности решил слегка пощекотать адамово яблоко кабатчика, дабы тот проникся должным почтением к желаниям гостей. К несчастью, владелец салуна покаяться не успел: в его горло проникло лезвие, ибо Боб слегка не рассчитал свои силы.

Кабатчик со страшным хрипом рухнул к ногам ковбоя, в чьи планы никак не входила такая развязка.

— Как это получилось, ума не приложу! — воскликнул тот изумленно. — Что за хлипкий народ…

После такого краткого надгробного слова, лишенного излишних риторических украшений, бандиты незамедлительно очистили кассу. Желая достойно завершить дело, хитроумный Боб кинул зажженную спичку на пол, залитый виски. Кабак вспыхнул, как огромная чаша с пуншем, став одновременно и сковородой для трупа.

Разъяренные блюстители порядка примчались, дабы немедленно покарать виновников происшедшего. Но Боб с друзьями укрылся в ближайшей харчевне, с гостеприимно распахнутыми дверями: хозяин, естественно, издавна конкурировал с соседним заведением. Бандиты, забаррикадировав вход, открыли прицельный огонь. Многих блюстителей тяжело ранило. Наконец прибыл шериф — единственный законный представитель власти.

Он смело направился к закрытой двери и крикнул:

— Боб! Сдавайся, парень! Именем закона!

— Как скажете, шериф. Только отгоните, ради Бога, этих блюстителей, не предусмотренных конституцией и нарушающих исконные права американцев.

— Даю слово, что они и близко к тебе не подойдут.

— Хорошо. Мы сдаемся. Но вы пойдете с нами. Предупредите этих мерзавцев-блюстителей, что, если они сунутся, мы разнесем вам череп.

На пути из кабака в здание суда не случилось никаких происшествий. Блюстители тешили себя надеждой, что все равно доберутся до бандитов. Шериф же принял твердое решение предать их суду присяжных целыми и невредимыми.

Тюрьмой Гелл-Гэп пока не обзавелся. Шерифу пришлось разместить арестованных в своем кабинете в здании суда на втором этаже. Опасаясь, что ночью бандитов попытаются похитить и вздернуть на ближайшем дереве, им вернули оружие для самозащиты. Нравы здесь еще оставались патриархальными.

В судейских апартаментах, конечно, не было столовой. Начиная со следующего утра арестованных стали водить на кормежку в соседнюю гостиницу. Боба же, как самого опасного преступника, содержали в наручниках, и еду доставляли в кабинет шерифа.

Три дня все шло хорошо. Затем шериф, вынужденный уехать по делам службы, препоручил арестантов своим друзьям — Роберту Оллингеру и Уильяму Бонни, умоляя быть начеку.

Проникнувшись важностью возложенной на него миссии, Оллингер на глазах у всех зарядил картечью охотничью двустволку, сообщив Бобу, что число дробин в каждом патроне равно восемнадцати.

Настало время обеда. Прислонив ружье к стене, Оллингер повел своих пенсионеров в гостиницу. С Бобом остался Уильям Бонни. В ожидании, когда принесут пищу для арестованного, он углубился в чтение газеты.

Боб весьма скучал в заключении и выжидал подходящего случая, чтобы навсегда проститься со зданием суда. Проявив чудеса терпения и ловкости, он высвободил одну скованную руку и обрушил на голову стража удар чудовищной силы.

Не дожидаясь, пока оглушенный Бонни очнется, ковбой уложил его одним выстрелом, открыл окно и принялся поджидать Оллингера.

Тот, заслышав выстрел, бросил все и мчался.

— Эй, сэр! — окликнул его Кеннеди.

Роберт Оллингер сразу понял, что произошло.

— Вот ваше ружье… Узнаете? Видите ли, бедный мой Роберт, заряжая оружие, никогда не знаешь, кому оно послужит… А чтоб вы не сомневались в этой истине… вот вам доказательство!

Шарахнул выстрел из обоих стволов, и второй несчастный страж отдал душу Всевышнему.

Тем временем сообщники Боба неспешно покинули гостиницу. Один из них сбегал к кузнецу за напильником и бросил его главарю. Тот занялся распиливанием наручников. Оседланная лошадь ожидала его у крыльца.

Боб, позаимствовав из арсенала шерифа винчестер и два револьвера, спустился на улицу, простился с приятелями, вскочил в седло и, вежливо всем поклонившись, пустил коня в галоп, крича во все горло: «Слава Бобу Кеннеди!»

В этот момент к зданию суда примчались блюстители порядка, увидев только облака пыли.

Боб уже считал себя в безопасности, но его подстерегала неожиданность — тем более обидная, что случилась она с великолепным наездником.

Лошадь оказалась нервной. Бросившаяся под ноги собачка испугала кобылу до такой степени, что та встала на дыбы и, не удержав равновесия, завалилась, подмяв под себя Боба. Ковбой проскакал всего пятьсот метров и вылетел из седла в совершенно пустынном месте на берегу Мовез-куле, возле телеграфной линии.

Для представителей властей поимка беглеца стала, конечно, делом чести. Они примчались тут же. Оглушенный Боб лежал без сознания, придавленный лошадью.

Роковая случайность сильно упростила дело. Расправа была короткой. Не теряя времени, один из преследователей извлек из-под седла пеньковое лассо, прикрепил к поясу и вскарабкался на телеграфный столб. Затем набросил веревку на перекладину и соскользнул вниз. В готовую петлю продели голову незадачливого ковбоя, так и не успевшего прийти в себя. Затем четверо крепких мужчин изо всех сил налегли на свободный конец орудия казни.

 

ГЛАВА 2

«Джентльмен» еще теплый. — Операция, противоположная предыдущей. — Энергичные, но, судя по всему, бесполезные меры. — Вполне естественное недоумение джентльмена. — Знакомство. — После бегства из Батоша. — Первый след потерян. — В Гелл-Гэпе.

— Скоро мы будем на месте, как думаете?

— Наверное, скоро, милый Франсуа. — Здесь нет дороги, но телеграфная линия приведет нас в Гелл-Гэп, это уж точно…

— Боже! Какая даль…

— Неужели утомился, малыш?

— Ты смеешься надо мной, Жан, да и Жак тоже. Вы же знаете, что я не чувствую усталости, впрочем, как и вы… Просто хочется побыстрее оказаться в лагере рудокопов и приступить наконец к делу.

— Терпение, младший, — прервал его Жан.

— Тебе хорошо говорить, терпеливый папаша…

— Только выдержка приводит к успеху. Так говорил наш бедный дорогой отец. В этом сила индейцев. Поскольку мы — метисы, то должны обладать этим качеством в гораздо большей степени, чем наши сводные братья белые…

— Жан прав, — вмешался в разговор Жак, доселе хранивший молчание, — спокойствие и неторопливость должны заменить нам опыт, а он появится, боюсь, не скоро.

— Нам предстоит чертовски сложное дело…

— Искать иголку в стоге сена, как говорит старинная французская пословица…

— Не только искать, но и найти!

Внезапно Франсуа приподнялся на широких деревянных стременах, приложил руку к глазам козырьком и воскликнул:

— Черт побери! Что это болтается на столбе?

— Кажется, человек…

— Повешенный!

— Ну, — бесхитростно подвел итог Франсуа, — наконец-то мы оказались в цивилизованном государстве.

Братья пришпорили лошадей — мощных приземистых канадских полукровок.

Через две минуты они рысью подъехали к телеграфному столбу, где висел Боб Кеннеди с петлей на шее.

Легкий ветерок перебирал провода, покачивая тело, отчего казалось, будто в казненном еще теплится жизнь.

Юные путешественники так и подумали. Они, оставаясь в седлах, задрав голову, приоткрыв рот и прищурившись, смотрели вверх, не зная, как поступить.

— Честное слово, — произнес Франсуа, скорый на решения, — надо бы снять его. Если он жив, попробуем спасти… если мертв… по крайней мере нам не в чем будет упрекнуть себя… Любое человеческое существо заслуживает к себе уважения.

— Будь по-твоему, малыш! — одобрил Жак.

— Что ж, делайте, как решили. Только вот не будет ли у нас из-за этого неприятностей в городе? — спросил Жан, у которого природное бесстрашие сочеталось с известной долей предусмотрительности.

Не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, Франсуа направил лошадь к столбу, встал в седле и, не снимая карабина, принялся карабкаться вверх, цепляясь руками и ногами с ловкостью гимнаста.

Он добрался до мертвеца. Глаза Боба были широко раскрыты, изо рта вывалился распухший синий язык.

— Он еще теплый! — с удивлением воскликнул Франсуа.

— Что ж, в таком случае надо его отвязать, — рассудил Жан, одобряя решимость младшего брата.

— Веревка закреплена внизу… Распутайте узел и придержите свой конец… Этот джентльмен… Лучше, чтобы его приземление было не слишком стремительным.

Жан слез с лошади и исполнил распоряжение брата. Мистер Боб Кеннеди, покинув воздушное пространство, плавно опустился к подножию импровизированной виселицы.

— Нет никаких сомнений: джентльмен жив, — уверенно заявил Жан.

Тем временем Франсуа легко соскользнул вниз. Смелые охотники и опытные воины, юноши привыкли к неожиданностям, что подстерегали на каждом шагу полукочевой жизни. Их нисколько не смущала и не пугала необычная задача.

Джентльмена, или, как с изрядной долей иронии любят говаривать наши крестьяне, «мосье», проворно раздели до пояса и уложили на спину.

— Нужно как следует растереть его! — решительно сказал Жак, тогда как Жан, взяв лассо, стал изучать петлю, — Кровь потечет по жилам, и он придет в себя.

Франсуа немедленно взялся за дело, и скоро грудь несчастного покрылась неравномерными багровыми пятнами.

— Эй, старший, — окликнул брата Жак, — что-нибудь интересное обнаружил?

— Да нет! Просто работа никудышная… веревка слишком новая, не намылена… петля широка… Джентльмену повезло.

— Твоя очередь, Жак! — сказал, задыхаясь, Франсуа. — Уф! Я больше не могу. Давай! Натирай так, чтобы клочья полетели!

Франсуа хватило на десять минут. Жак продержался пятнадцать.

— Ну и ну! — вскричал он в притворном возмущении. — Даже не дернулся! А по цвету уже смахивает на освежеванную тушу.

— Если ты выдохся, братишка, я тебя сменю.

— Давай! Может быть, тебе больше повезет. А у меня уже руки отваливаются.

Жан стал неистово надраивать по-прежнему неподвижное тело. Прошло двадцать минут. Пот струился по сосредоточенному лицу «уголька», а на коже пациента проступила кровь.

— Битый час бьемся, работаем, словно нам обещали платить по двадцать пять франков в день, а он лежит бревно бревном!

— Погоди, брат! Нет, я не ошибся! Он вздохнул…

— Не может быть!

— Точно! Он дышит… только слабо…

— Пусть глотнет чего-нибудь покрепче…

— У меня во фляге сливовая водка.

— А по-моему, надо вложить трут между пальцами и поджечь. От этого даже мертвый встанет.

Сказано — сделано. Несколько ударов огнива по кусочку кварца, и трут, затрещав, вспыхнул между пальцами, связанными той самой веревкой, что послужила для казни.

Одновременно Франсуа, с силой разжав зубы, влил Бобу в рот с полпинты водки.

Ко всеобщему удивлению, кадык на шее умирающего дернулся, показывая, что водка прошла вовнутрь.

— Братья, дело идет на лад! — радостно крикнул Франсуа.

Обгоревшая кожа задымилась, распространяя отвратительный запах паленого мяса. Внезапно Боб вырвался из сильных рук молодых людей, вскочил, словно подброшенный электрическим зарядом со всей телеграфной линии Гелл-Гэпа, но тут же снова рухнул, ругаясь, как пьяный матрос.

— Проклятье! Канальи решили сжечь меня живьем!

— Не надо нервничать, — примирительным тоном заметил Жан, не удержавшись, впрочем, от улыбки. Он был чрезвычайно доволен результатами оздоровительного массажа и применения жестокого, но действенного средства — тлеющего трута.

— Мы — ваши друзья, иначе не стали бы снимать вас с виселицы… Видите эту веревку? На ней вас вздернули…

— Вздернули? Черт меня побери, если я помню хоть что-нибудь!

— Ну, в жизни часто случаются вещи, о которых лучше не вспоминать.

Мистер Боб, все еще туго соображая — в чем, конечно, не было ничего удивительного! — с изумлением уставился на своих юных спасителей. Он заметил их высокий рост, необычно длинные волосы, добродушные загорелые лица, открытый взгляд, одежду из оленьей кожи с бахромой и ухоженное оружие. Было видно, что он силится вспомнить, где мог их видеть, но без особого успеха.

— Не старайтесь… вы нас не знаете. Мы — братья, метисы из Канады. У нас дела в Гелл-Гэпе. А вы — первый из его обитателей, кого мы встретили… правда, высоковато вы забрались. Мы решили воскресить вас… и нам это удалось! Не сердитесь, что наши средства оказались чересчур сильнодействующими. Обстоятельства этого требовали: ваше состояние было довольно-таки плачевным.

— Ничего не помню! Я ехал верхом… лошадь упала на меня… я потерял сознание… и вот теперь вижу вас.

— Пока вы находились без сознания, вас подобрали и вздернули. Возможно, обморок спас вам жизнь.

— Как бы то ни было, друзья, я должен поставить за вас свечку… Кроме шуток! Я вам чрезвычайно признателен, слово Боба Кеннеди… это мое имя! Поверьте, это совсем немало — признательность Боба Кеннеди! Вот увидите… Я сделаю для вас все, даже если вам вздумается захватить в плен американского президента…

— О, не следует преувеличивать, — возразил Жан, — эту маленькую любезность мы оказали бы любому.

— Я знаю цену такой любезности и не собираюсь переплачивать. Отныне ваши друзья — мои друзья, ваши враги — мои враги. Я буду помогать вам во всем, мистер… мистер? Как вас зовут?

— Жан.

— Жан… а дальше?

— Жан де Варенн. Мы — сыновья старого Батиста, соратника Луи Риля.

— А, так вы герои Батоша! Все газеты взахлеб писали о ваших подвигах… Даже наш листок «Гелл-Гэп ньюс» целых две недели трубил…

— Мы сделали все, что могли, но, к несчастью для нашего дела, Батош пал…

— Ну, не все потеряно… Луи Риль еще держится.

— Его армия тает с каждым днем, и запасы на исходе.

— Э… а могу я узнать, что привело вас сюда?

— Братья, — обратился к младшим осторожный Жан, — можем мы довериться джентльмену?

— Нам нечего скрывать.

Жан повернулся к ковбою:

— Мистер Кеннеди…

— Зовите просто Боб. Мне так больше нравится.

— Я хотел спросить, в состоянии ли вы выслушать. Вам, должно быть, чертовски не по себе… все-таки виселица. А потом, вы, наверное, хотите есть и пить… И еще: тем, кто вас повесил, — не придет ли им в голову фантазия вернуться и полюбоваться плодами своего труда?

— Быть повешенным дважды за один день? Сомнительно! — возразил Боб, дав свое толкование знаменитой юридической формулы «non bis in idem» — что до моих переживаний, голода и жажды, то для настоящего ковбоя это пустяки. Кроме того, я пообедал незадолго… до происшествия.

— Тогда слушайте. Наш отец был фермером, как говорят у нас в Батоше, что в округе Саскачеван, канадской провинции Манитоба. Отец чтил законы, никого не обижал и работал до седьмого пота. Мы тоже старались как могли. Ферма досталась нам от предка, французского дворянина родом из Орлеана. Нам и в голову не могло прийти, что кто-то может претендовать на землю, обработанную Жан-Батистом де Варенном, главой нашей семьи. Труды многих поколений ведь чего-то стоят, не так ли? И вдруг являются неведомые нам люди, посланные английской королевой, — из тех, кто наградил нашу добрую Канаду смешным именем Доминион, — и начинают говорить, что эта земля нам не принадлежит. Неслыханная наглость! Сначала мы только посмеялись. Но их число росло, они решили выгнать нас силой. Тогда мы рассердились всерьез, взяли винчестеры, оседлали наших полукровок и дали бой этим англичанам…

— Браво! — восторженно крикнул американец.

— Но эти люди словно сорная трава: чем больше рвешь, тем гуще растет… Они приходили сотнями, затем тысячами, а следом шли солдаты, чтобы защищать их. Тогда нашим вождем стал Луи Риль. Он смело сражался и не раз бил англичан. Увы! Батош пал из-за предательства. Нашелся негодяй, польстившийся на деньги… О! — воскликнул Жан, клокоча от ярости. От его привычного спокойствия не осталось и следа. — Меня трясет, когда я вспоминаю об этом, а перед глазами встает кровавая пелена! Этот трус бежал, спасая шкуру. Знал, что мы будем мстить. Он пытался взорвать нас, а потом, когда враг вошел с его помощью в Батош, предательски убил нашего отца выстрелом в спину.

— Проклятье! — чертыхнулся Боб. — Вот мерзавец! С каким удовольствием я снял бы с него скальп!

— Мистер Боб! Десять тысяч долларов, которые он украл у нас, станут вашими, если вы поможете разыскать его.

— Я это сделаю, Жан, клянусь! Но запомните раз и навсегда: не желаю слышать о деньгах. Знаете ли вы, где укрылся этот негодяй?

— Мы последовали за ним в Виннипег, куда он отправился, чтобы снять деньги с банковского счета. Ведь Туссен Лебеф стал очень богат, нажился на воровстве и предательстве! Из Виннипега он перебрался в Эмерсон. Но в Сен-Венсане на американской границе, где его хорошо знают, не появился. Затем его видели охотники у Красной реки, он ехал верхом вместе с двумя спутниками, у которых был довольно потрепанный вид. Мы потеряли след, но тут этот мерзавец неожиданно объявился в Грэфтоне. Кажется, затем он пересек Сарк-Ривер, направляясь в Гелл-Гэп… Неделю назад там видели человека, чьи приметы совпадают с наружностью того, кого мы ищем. Бот и все. Теперь мы едем в Гелл-Гэп, чтобы выяснить все на месте. Мы полны решимости, и нас ничто не остановит.

— А потом? — задумчиво спросил Боб.

— Мы отыщем его, даже если придется пересечь всю Америку… даже если мы успеем поседеть за время поисков.

— Жан, хотите совет?

— Говорите, Боб.

— Действуя так, вы ничего не добьетесь. Только время потеряете. Денег у вас много?

— На все про все тысяча долларов.

— Совсем мало, если только удача вам не улыбнется. К тому же вы очень молоды… зеленые новички! Вам ничего не добиться в этой проклятой стране! Ну, да ладно! Вы мне нравитесь… и я обязан вам жизнью, хотя она меня не очень-то балует. Мне двадцать пять лет, и я побывал в передрягах, какие вам и не снились… Я сумею заварить такую кашу, что небесам станет жарко! Моему опыту столетний старец позавидует. Решено! Я помогу вам. Едем в Гелл-Гэп.

— А если вас снова…

— Повесят? Как бы не так! Я им еще покажу.

 

ГЛАВА 3

Американский гаврош.— Тяжкая жизнь маленьких изгоев общества. — На Западе. — Встреча. — Покупка лошади и снаряжения. — Ужас удачливого торговца. — Перед зданием суда. — Шериф в затруднении. — Диалектика Боба побеждает. — Под защитой закона. — Гость шерифа.

Люди, подобные Бобу Кеннеди, часто встречаются в Америке. Будучи полной противоположностью юных канадцев, он являл собой законченный тип искателя приключений на Диком Западе. Именно такими были те первопроходцы, что вытеснили индейцев.

Боб Кеннеди не имел, как говорится, ни кола ни двора, равно как и семьи. В глубинах его памяти теплилось смутное воспоминание о старике и цыганке, живших где-то в трущобах Чикаго. Они дрались денно и нощно, на голодный желудок и после обильных возлияний, не обращая никакого внимания на своих троих или четверых мальчуганов. Впрочем, Боб не был до конца уверен, что детей было четверо. Возможно, их было пятеро.

Кажется, старика звали Кеннеди, а его самого называли Робертом или, попросту, Бобом. Этим и ограничивалось его представление о священном семейном очаге.

В десять лет он бежал из дома и стал жить на улице, подобно множеству других мальчишек, чья жизнь бесконечно тяжела, а порой и мучительна. Американский бой циничен и безжалостен, ему совершенно несвойственны благородство и великодушные порывы, которые отличают нашего парижского гавроша. Уличный парнишка-парижанин сообразителен, он умеет любить и ненавидеть, способен переживать минуты истинного вдохновения. Его внешний облик столь живописен, что вызывает восхищение. Этой своеобразной прелести его американский сверстник абсолютно лишен.

Боб рос, познавая различные профессии — большей частью весьма сомнительного свойства. В семнадцать лет он усвоил лишь те нравственные понятия, что исходят от полисмена или судьи. Он задыхался в бесконечной череде дней, требующих от него ежеминутных усилий, как физических, так и душевных, чувствуя себя диким зверем, загнанным в тесную клетку, и, подобно такому животному, жаждал свободы. В этой мечте заключалось его спасение.

Еще немного, и он сделался бы преступником, неисправимым головорезом, чье место лишь на скамье подсудимых и в исправительных учреждениях.

Конечно, он не заслуживал особого сожаления, но и не был безнадежно испорченным человеком. Его деятельная натура, находчивость, что помогала выбираться из самых сложных жизненных коллизий, даже его бунтарские наклонности могли найти себе лучшее применение.

К счастью, крупные американские города, переполняясь, словно бы выплескивают излишки населения на безграничные просторы Дальнего Запада. Ежедневно сотни таких, как Боб Кеннеди, обретают свободу в краю, где человек почти не ведает ограничений, где цивилизация и варварство переплетаются настолько тесно, что с трудом удается внести хоть какое-то подобие порядка в эту вольницу. Зато здешняя земля принимает всех. Корчевать глухие леса и осушать зловонные болота доверялось каторжникам.

Городские отщепенцы становились тут ковбоями, охраняя громадные стада полудикого скота от зверей и от разбойников с белой или красной кожей. Это ремесло требовало железного здоровья, нечеловеческой выносливости, ловкости циркового гимнаста и абсолютного бесстрашия.

Таков был Боб Кеннеди. Не лучший и не худший среди себе подобных, он был способен порой на добрый поступок, однако не знал различий между своим и чужим, был груб, плохо воспитан — точнее, совсем не воспитан — и не признавал ничьих желаний, кроме своих собственных. Жизнь его проходила в чередовании изнурительного труда и чудовищных попоек, крайняя нищета сменялась периодами безумного расточительства.

Ему ничего не стоило убить человека. По здешнему выражению, он «продырявил» по меньшей мере восемь или десять человек. Что поделаешь, горячие головы! Да и невозможно разобраться, кто был прав, а кто виноват.

Гораздо более серьезным было обвинение в конокрадстве. На границе убийство легко сходит с рук, воров же вешают беспощадно. Но Боб ни разу не попался на месте преступления. Впрочем, пусть первым бросит в него камень тот, кто, нуждаясь в лошади, поборол искушение позаимствовать ее у владельца ранчо с двумя или тремя тысячами скакунов.

…Когда показались первые дома Гелл-Гэпа, Боб Кеннеди уже заканчивал краткое повествование своей жизни. Братья, воспитанные в строгих понятиях о чести, глубоко верующие и проникнутые духом почитания старших, были изумлены и в немалой степени смущены, ибо в их глазах многие деяния Боба выглядели просто ужасающими.

Но они чувствовали, что этот незнакомец, рассказывавший о себе с бесхитростной откровенностью, обладал бесценным опытом, какого им недоставало: молодые люди понятия не имели о порядках и обычаях, принятых в этих местах.

В интересах дела следовало воспользоваться случайным знакомством. Преодолев вполне понятное отвращение, они сочли, что в их положении не стоит привередничать. Без поддержки бывалого человека братья оказались бы совершенно беспомощными. Итак, они решили примириться с темным прошлым Боба и принять предложенную помощь, хотя смутно осознавали, что в будущем это может доставить им крупные неприятности.

Первым, кого встретила небольшая процессия, был золотоискатель, что направлялся верхом к приискам. За спиной у него болтался винчестер, а к седлу было привязано металлическое решето для промывания песка.

Увидев Боба, смело шагавшего во главе отряда, золотоискатель ошеломленно уставился на него, невольно натянув поводья.

— Здорово, дружище Пим! — насмешливо приветствовал всадника ковбой. — Хороший денек, а?

— Здравствуйте, Боб. Рад вас видеть… по правде говоря, не ожидал…

— Значит, не ожидали, дорогой Пим? Ах да! Вы ведь по-прежнему числитесь среди блюстителей…

— Чистая клевета, Боб!

— У вас прекрасная лошадь, дружище, — продолжал Кеннеди, не обращая внимания на слова золотоискателя. — Мне нужна как раз такая.

— Очень жаль, Боб, не могу вам ее подарить, — плаксиво проговорил Пим, не сводя глаз с рослых канадцев, принятых им за сообщников Боба.

— Кто говорит о подарке? — с живостью возразил ковбой. — Мне нужна лошадь. Ваша мне нравится. Сколько за нее просите?

— Сорок долларов, дорогой Боб, — ответил Пим, явно нервничая.

— Ну, это вы с испугу. Лошадь стоит гораздо дороже. Что ж, я назначу цену сам. Я не такой мошенник, как вы, блюстители…

Пим, заметно побледнев, сглотнул слюну. Какую шутку хочет сыграть с ним этот проклятый ковбой, кого он собственными руками повесил два часа назад?

— Скажем, так, — продолжал Боб, — за лошадь даю пятьдесят, а не сорок долларов, за седло и поводья — двадцать, два кольта — двадцать пять, винчестер — столько же… Итого: сто двадцать долларов. Подходит?

— Это слишком много, Боб, уверяю вас. Ста долларов вполне хватит!

— Еще одно слово, Пим, и я приговорю вас к ста пятидесяти!

— Ста пятидесяти — чего? — простонал Пим, совершенно сбитый с толку.

— Долларов, идиот! Ну, сходи с лошади… Так! Оружие… патроны… все на месте…

Закинув за спину карабин и засунув за пояс револьверы, Боб проворно вскочил в седло и обернулся к Жану:

— Жан, милый друг, вы при деньгах. Будьте столь любезны, одолжите мне сто двадцать долларов. Я должен заплатить мистеру Пиму.

— Охотно, Боб, — ответил Жан.

Ни минуты не колеблясь, он развязал мешок и отсчитал требуемую сумму.

— Боб… Дорогой Боб! — взмолился Пим, испуганный до того, что слезы выступили у него на глазах. — Не надо денег, я поверю вам в долг!

— Берите без всяких возражений! — приказал ковбой. — Зарубите себе на носу: я не нуждаюсь в услугах людей, подобных вам. Подарок из ваших рук оскорбил бы меня. Прощайте, господин честный человек… Вешайте людей, но не смейте оскорблять их!

Не обращая больше внимания на остолбенелого мистера Пима, Боб занял место справа от братьев, и шеренга из четырех всадников продолжала путь, вступив на главную улицу города и направляясь к зданию суда.

Гелл-Гэп уже приобрел свой обычный вид. Трупы перенесли в больницу: предполагалось похоронить их на следующий день, о чем уже был оповещен методистский священник. Посетители салуна, пожар коего, учиненный Бобом и его друзьями, заставил прервать попойку, перебрались в соседние заведения. Ждали свежего выпуска «Гелл-Гэп ньюс», дабы заново пережить недавние драматические события.

Можно представить, какое волнение охватило падкую до сенсаций публику при виде двойника повешенного, гордо восседающего на коне рядом с тремя вооруженными до зубов большерослыми юношами в индейском одеянии.

В мгновение опустели гостиницы, салуны и даже церкви, где добровольные проповедники из числа самых рьяных верующих предавали анафеме Боба и его банду.

Толпа валила за великолепной четверкой и остановилась у здания суда, окна которого были открыты настежь.

Шериф, только что вернувшийся из служебной поездки, выслушивал доклад о происшедших событиях: убийстве своих друзей Роберта Оллингера и Уильяма Бонни, бегстве семи заключенных и казни Боба.

Услышав цокот копыт, шериф подошел к окну, и перед его изумленным взором предстал Боб Кеннеди, о чьей смерти едва успели доложить. В воскрешение казненного верилось плохо, но приходилось считаться с фактом.

Боб отвесил церемонный поклон, почти коснувшись лицом гривы лошади, а затем состоялся диалог в сугубо американском духе:

— Добрый день, шериф. Рад вас видеть.

— Взаимно. Здравствуйте, Боб Кеннеди. Чему обязан?

— Вы — настоящий джентльмен, шериф. И неподкупный человек.

— Благодарю за добрые слова, Боб, но повторяю свой вопрос. Чему обязан?

Толпа, став полукругом, будто у театральных подмостков, хранила молчание, напряженно следя за беседой. Помолчав минуту, страж порядка сказал:

— Насколько я понимаю, вы стали жертвой… э… весьма неприятного происшествия…

— Скажите прямо, шериф, что меня вздернули на телеграфном столбе граждане города, что возомнили себя хранителями закона во время вашего отсутствия.

— Не может быть! — откликнулся, еще не вполне придя в себя, шериф, а толпа одобрительно загудела.

— Вы не считаете этот акт законным?

— Я этого не сказал, — ответил шериф уклончиво. Для виду ему приходилось осуждать действия блюстителей порядка, но он нуждался в них, ибо никакой другой организованной силы в его распоряжении не числилось.

— Я убил… меня приговорили к смерти, а потом повесили именем закона! Ну же! Подтвердите законность приговора перед всеми собравшимися.

— Хорошо, подтверждаю! Ваша казнь, хотя и была произведена с излишней поспешностью, является справедливой и законной. Ну а теперь что вам угодно?

— Я хочу сдаться под охрану закона.

— Как это понять? — проговорил шериф, по-прежнему стоя у окна и немного напоминая порывистыми жестами марионетку в театре гиньоль.

— Все очень просто. Следите за ходом моих рассуждений! Вы не можете отрицать, что своей казнью я искупил совершенные мной убийства. Строго говоря, я уже мертв. Если в данный момент я жив, то не по своей вине и не по вине блюстителей. Меня повесили, и я принял наказание без всяких возражений. Итак, я заплатил за все. Что вы на это скажете, шериф?

— Я полагаю, что мы имеем дело с весьма любопытным и в некотором роде уникальным казусом, доселе не встречавшимся в судебной практике.

— Ответьте прямо: если я впредь не совершу ничего предосудительного, будете ли вы преследовать меня за поступки, совершенные до казни?

— Идите к черту!

— Я остался в живых благодаря стечению обстоятельств, возникших независимо от моей воли… Я уже был одной ногой на том свете, когда пришло чудесное спасение.

— Боб Кеннеди прав, — раздался громкий голос из толпы, — нельзя дважды наказывать за одно преступление. Сам шериф признал, что казнь была законной, значит, Боб искупил свою вину. Да здравствует Боб Кеннеди!

— Ничего подобного! — перебил его другой, не менее зычный голос. — Это нечестно! Вина не искуплена до конца! Нужно снова вздернуть негодяя! Смерть Бобу Кеннеди!

Толпа разделилась на два лагеря: одни защищали ковбоя, другие требовали наказания. Спутники Боба, равно как и он сам, сохраняли полную невозмутимость, застыв, словно конные статуи.

Человеку, незнакомому с американскими нравами, могло бы показаться, что сейчас эти кричащие, жестикулирующие, возбужденные люди вцепятся друг в друга, и начнется драка. Однако они всего-навсего заключали пари. Но с каким пылом!

Отпустит ли шериф Боба или объявит повторный приговор? Будет ли ковбой ночью убит блюстителями, которые предпочитали действовать под покровом темноты? Таковы были основания для пари, и ставки делались все внушительнее.

Боб насторожился, готовясь отразить нападение разгоряченного игрока, которого могла соблазнить возможность сорвать банк одним ударом. Шериф же размышлял, пытаясь найти разумное решение сложного вопроса.

— Итак, шериф? — спросил Кеннеди, сохраняя прежнее благодушие. — Что вы собираетесь предпринять?

— Я думаю, дружище Боб, что вам стоило бы покинуть Гелл-Гэп… Я буду огорчен, если с вами случится несчастье.

— Если вы гарантируете мне защиту закона, я сумею сам позаботиться о своей безопасности. У меня есть друзья…

— Стало быть, вы хотите остаться здесь, Боб?

— Мне необходимо задержаться в Гелл-Гэпе хотя бы на сутки.

— Ну что ж! Я готов дать вам еще двенадцать часов в придачу, если вы обещаете проститься с нами послезавтра.

— Согласен! Даю вам слово, шериф.

— Взамен вы получаете мое, Боб. В ближайшие тридцать шесть часов вам гарантирована защита. Смею надеяться, что вы и ваши друзья, не откажетесь воспользоваться моим гостеприимством. Места хватит и для вас, и для ваших лошадей. Мы разопьем бутылочку шерри. Не правда ли хорошая идея?

 

ГЛАВА 4

Ростбиф из конины. — Лошадь секретаря суда. — В салуне. — Бесплатная выпивка для героев дня. — Боб рассказывает о своих приключениях. — «Телеграфом до востребования». — Серьезнее, чем кажется. — Столкновение с ирландцем. — Оскорбление. — «Желторотик» и бородач. — Суровое, но справедливое наказание. — Незнакомец.

Даже опустившийся североамериканец относится с большим почтением к закону. Именно поэтому одному человеку, что представляет официальную власть, но не имеет организованной вооруженной силы, удается поддерживать порядок на огромной территории, населенной по большей части своевольными и малоуправляемыми людьми.

Это, конечно, не означает, что здесь, в местах, где цивилизация соседствует с дикостью, не случается прискорбных происшествий. Однако даже самый незначительный чиновник всегда найдет поддержку среди жителей и так или иначе добьется торжества правопорядка.

Уважение к праву простирается настолько глубоко, что придает силу решениям выборного магистрата.

Боб Кеннеди, получив покровительство шерифа на тридцать шесть часов, мог считать себя в полной безопасности — конечно, при условии, что не примется вновь за прежние делишки.

Казалось, ковбою пошел впрок жестокий урок тайного трибунала Гелл-Гэпа.

Вся компания распила бутылку старого шерри, причем был здесь и секретарь суда, чью лошадь Боб позаимствовал для бегства. Настроенный вполне миролюбиво, чиновник вслед за шерифом принял предложение Боба отобедать в ближайшей гостинице.

Как и в других приграничных местностях, на стол подали отвратительное мясо, жаренное на сале — излюбленное блюдо американцев, — в сочетании с не менее ужасным пеклеванным хлебом. Хозяину пришлось изрядно побегать. Выдающиеся персоны — шериф, секретарь, Боб и трое братьев, чье появление в Гелл-Гэпе стало главным событием дня, — привлекли массу любопытных. Посетителей собралось вчетверо больше обычного.

Несмотря на обилие скота, в Дакоте редко едят парное мясо, но ради такого исключительного случая подали бифштексы — самые настоящие бифштексы, но только по виду смахивающие на почерневшие подошвы башмаков, политые желтым жиром.

Канадцы отнюдь не были гурманами, однако, привыкнув к сочному мясу диких животных, лишь поморщились и, невзирая на молодой аппетит, не притронулись к жаркому с противным запахом пригорелого жира.

— Хелло, Джонни, мой мальчик, как вам эта говядина?

— О! — ответил Жан не без лукавства. — По всему видно, что это говядина для кавалеристов.

— Что вы хотите сказать?

— А то, что когда она бегала на четырех ногах, то ходила под седлом.

— Неужели это конина?

— Во всех отношениях выдающаяся кляча, уж поверьте мне!

— Именно так! — раздался насмешливый голос за соседним столом. — Чужестранец прав. Джентльмены, мы лакомимся той самой кобылой, на которой бежал Боб.

— Это ваша лошадь, секретарь!

— Именно она! — продолжал говоривший. — У нее была сломана нога. Пришлось пристрелить бедняжку выстрелом в голову и привезти сюда… А уж здесь старушку разделали на куски. Отличный получился ростбиф!

Ответом был взрыв хохота. Среди бурного веселья, под крики «Ура!», стали поднимать тосты за здоровье шерифа, Боба, секретаря и даже почившей коняги… Затем побили немного посуды — к ликованию корреспондента «Гелл-Гэп ньюс», который собирал материал для местной хроники.

Хозяин, получивший изрядный доход, наотрез отказался от предложенного Бобом шиллинга, который, разумеется, был извлечен из кошелька Жана, ставшего казначеем новоявленного содружества. Шериф и секретарь пили, не отставая от других, горланя и хохоча, как простые ковбои.

Когда обед близился к концу, к Бобу подошел хозяин ближайшего салуна и с таинственным видом сообщил, что если компания отправится ужинать к нему, то гостям будет бесплатно подано столько спиртных напитков, сколько может вместить в себя человек.

До своей казни Боб никогда не становился центром подобного внимания. Он охотно принял любезное приглашение, и вся публика переместилась в кабак, на дверях коего тут же появился транспарант с извещением о грядущем празднестве.

Боб стал героем дня. Он веселился от души, сыпал забавными историями, поглощал спиртное в неимоверных количествах, но головы не терял и рассказывал «выдающимся согражданам», как Джон, Джеймс и Фрэнсис получили его тело «телеграфом до востребования».

Это словцо имело бешеный успех: оно передавалось из уст в уста и дошло наконец до репортера; тот, подхватив его на лету, умчался в редакцию, чтобы тут же вставить в свежий номер газеты.

Тем временем шериф, пользуясь ситуацией и имея в виду близкие выборы, старался завоевать популярность и расширить круг своих сторонников. Его должность считалась весьма завидной, ибо не только давала большую власть, но и сулила изрядный доход. Конечно, ей сопутствовало много сложностей: шерифу надлежало быть и судебным исполнителем, и комиссаром полиции, и следователем, а при необходимости и палачом. Именно поэтому государство отпускало немалые деньги тем, кто нес столь тяжкое бремя. Оно платило и за опрос свидетелей, и за организацию поимки преступника, и за его доставку в место заключения, и за его казнь. В первый же год шериф Гелл-Гэпа получал не менее сорока — сорока пяти тысяч долларов, весьма приличную сумму для чиновника низшего ранга.

Только Жан, Жак и Франсуа смертельно скучали. Они чувствовали себя чужаками в шумном сборище, их оглушили гам и крики, причем выдающиеся граждане, перепившись, орали, как простые смертные. Юноши задыхались от табачного дыма и спиртных паров, а к напиткам почти не притрагивались. Единственным их желанием было распрощаться с этой сутолокой и продолжить поиски, так некстати прерванные из-за акции по спасению этого захмелевшего ковбоя, болтливого и грубого, который, похоже, совершенно забыл о них? А они-то думали о своем погибшем отце, о селении, предательски отданном врагу, о негодяе, что сделал их сиротами, а дело метисов обрек на поражение. И молодые люди страдали, ощущая себя во власти отвратительной толпы, оскорблявшей дорогие им воспоминания.

Канадцы намеревались при первом же удобном случае ускользнуть по-английски, не прощаясь, и укрыться в долине, где на них не глазели бы, как на некую диковину.

Но Боб словно прочел их сокровенные мысли. Проворно выскочив из круга слушателей — почти настоящего полковника, краснорожего судьи и многочисленных профессоров без кафедры и дипломов, — он подошел к бедным братьям, которые с потерянным видом взирали на двуногий зверинец.

— Хэлло! Что такие невеселые? Не привыкли? Ерунда, сейчас все будет хорошо… надо только пропустить стаканчик виски!

Выговорив это заплетающимся языком и развязным тоном пьяного, Боб понизил голос и добавил уже серьезно, обращаясь главным образом к Жану:

— Джонни, держитесь! Не сомневайтесь, я помню о вас. Скажите-ка, мой дорогой, как зовут того, кого вы разыскиваете. Вы рассказали мне обо всем, но имени не назвали.

— Его зовут Туссен Льбе, — глухо ответил Жан, глотая звуки на манер орлеанских деревенских жителей.

— Туссен Льбе, — повторил Боб, стараясь воспроизвести произношение Жана.

— Иначе говоря, Лебеф, но у нас в Канаде говорят Льбе.

— Хорошо! — вскричал Боб, переходя к прежнему тону. — Эти парни скромнее девиц! Я знавал скотниц более развязных, чем они… но это пройдет!

И ковбой вернулся к оставленным собутыльникам, чьи глотки изрыгали всякую чушь, одновременно поглощая спиртное.

Братья поняли, что Боб не столь прост, как видится. Он с упоением играл свою роль, получая огромное удовольствие и целиком отдаваясь ей, как это свойственно американцам. Было ясно, что ковбой старается выведать все что можно об их враге.

С этого момента они немного успокоились, и шумная вакханалия приобрела некоторый смысл в их глазах. Канадцы так и остались бы сторонними наблюдателями и как-то примирились бы с происходящим, если бы не назойливость бородатого оборванца, говорившего с сильным ирландским акцентом. Он уже некоторое время крутился возле них, желая во что бы то ни стало с ними выпить.

Ирландец едва вязал лыко, как и подобает уроженцу «Сестринского острова», и с пьяной тупостью повторял одно и то же:

— Эй, чужаки, выпейте со мной… что-нибудь эдакое! Коктейль, а? Не хотите? Тогда джина… Нет? Ну, так виски!

— Нет, спасибо, нам не хочется, — поочередно отвечали ему братья.

— Может, вам заплатить нечем? Не смущайтесь… я при деньгах… поставлю, если у вас в карманах ветер гуляет… Я люблю помогать бедным… Янки вас ни за что не угостят, а я человек щедрый… Я из королевского рода… Чего смеетесь? Мое имя Патрик О’Брайен!

— Слушайте, вы, наследник ирландского престола, — вспылил наконец Франсуа, — пейте себе на здоровье, если вам так хочется, и оставьте в покое тех, кто в этом не нуждается!

— Арра! — завопил пьяница. — Он оскорбил меня! Американец уже всадил бы вам пулю в лоб за упрямство! Но я человек терпеливый… Выпьете со мной?

— Нет! — ответил Франсуа со спокойствием, удивительным для его возраста.

— Во второй раз спрашиваю: выпьете? — произнес ирландец, и тон его внезапно стал угрожающим.

— Не стоит усердствовать.

— В последний раз спрашиваю!

— Вы стойте на своем, не так ли? Ну и я также. У меня нет никакого желания глотать всякую дрянь ради вашего каприза. Не стану пить, и не просите!

— Бедарра! — взвыл ирландец, хватаясь за кобуру. — Я тебе голову проломлю, желторотый!

Франсуа, стремительно протянул руку через стол, ухватил ирландца за бороду в тот самый момент, когда пьяница выхватил кольт. Взревев от боли и унижения, Патрик наставил револьвер на Франсуа, но тот свободной рукой перехватил ствол и спокойно произнес:

— Я часто слышал, что во хмелю люди делают глупости… Нечего баловаться с оружием в таком состоянии. Дайте сюда пистолет. Я верну вам его завтра, когда проспитесь.

Клокоча от ярости, глубоко уязвленный, Патрик О’Брайен пытался вырваться, с пеной на губах изрыгая кельтские ругательства:

— Бедарра! Я сниму скальп с этого молокососа! Щенок от белого кобеля и краснокожей суки!

Услышав это, Франсуа изменился в лице, побледнел.

— Скажи, младший, — вмешался Жан, такой же бледный и спокойный, как Франсуа, — может, мне выкинуть этого пэдди вон?

— Нет, позволь, я сам разберусь с ним.

— Будь по-твоему, младший, — уступил Жан. — Но я пригляжу, чтобы никто не сунулся к тебе сзади.

Столкновение привлекло внимание присутствующих, и шум вдруг затих. Все взоры обратились на Франсуа, а тот, по-прежнему держа правой рукой за бороду потомка ирландских королей, левой легко обезоружил его.

Более рассудительные одобряли действия юноши, восхищаясь его хладнокровием и силой. Другие осуждали за отказ от предложенной выпивки — любой американец счел бы подобный поступок серьезным оскорблением. И, естественно, всюду уже заключались пари на исход схватки.

— Отпусти меня, мер-р-р-завец! — рычал ирландец.

Но юноша, не обращая внимания на эти вопли, лишь сильнее сжал бороду противника, приподнял его без всяких усилий на вытянутой руке, как держат напакостившую кошку, и подержал несколько секунд в этом смешном положении, а затем отвесил пару увесистых оплеух.

— Вот так! — проговорил он под бурное одобрение публики. — Если вам мало, приходите завтра. Получите вдвойне. Вы назвали меня молокососом… Мне и вправду всего шестнадцать лет, и я не обиделся на это… Но иногда молокососы имеют преимущество, мистер бородач. И если вы еще раз посмеете оскорбить меня, я сниму с вас скальп.

Эти слова, встреченные громовой овацией, Франсуа произнес со спокойствием и достоинством, не лишенным некоторого лукавства, — удивительными для мальчика. Впрочем, по силе и решимости он ничем не уступал мужчинам.

Протрезвевший ирландец обвел блуждающим взором смеющиеся лица и понял, что потерял всех своих сторонников. Однако ему хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним.

— Мальчишка заплатит мне за это! — крикнул он, пятясь к дверям. — Посмотрим, так ли он ловок в обращении с пистолетом или карабином.

— Дуэль? Это мне подходит! — воскликнул Франсуа. — Можно прямо сейчас, если желаете… Почтенные джентльмены посторонятся направо и налево. Я верну вам револьвер, но постарайтесь никого не задеть.

— Завтра… когда будет светло, — пробурчал Патрик, припертый к стенке предложениями Франсуа.

— Друзья, — вмешался Боб, выныривая из толпы, — оставьте ирландского ублюдка и послушайте меня. Человек, о котором вы говорили, еще утром был в Гелл-Гэпе.

— Это точно, Боб?

— Я совершенно уверен. Трое джентльменов из моих знакомых видели его и перекинулись с ним парой слов. Он здесь по делам, связанным с приисками. Никто не знает, покинул ли он город, но в любом случае далеко уйти не мог.

…Воспользовавшись паузой, ирландец трусливо выскользнул из салуна и побрел по улице, осыпая грязными ругательствами своего молодого, но опасного противника.

Неожиданно перед ним вырос какой-то высокий человек и положил ему руку на плечо. Незнакомец стоял у самой стены, слившись с темнотой, и отсюда мог видеть и слышать все, что происходит в салуне.

Приняв его за вора, Патрик О’Брайен уже готов был завопить, призывая на помощь.

— Тихо! — прошипел незнакомец, догадавшись о намерениях ирландца. — Я — ваш друг.

— Но кто вы?

— Еще раз говорю, друг! Потому что смертельно ненавижу тех, кто посмеялся над вами.

— Правда?

— Сомневаетесь? Идемте со мной, и вы все узнаете.

 

ГЛАВА 5

Два негодяя. — Клевета. — Двести долларов! — Человека убивают за грош. — Негостеприимная встреча. — О глупости черни. — Наследник ирландского престола принимается за работу. — Добровольное отступление. — На берегах озера. — Лок-хаус. — Боб возвращается в Гелл-Гэп.

На свежем воздухе Патрик О’Брайен протрезвел окончательно. Таинственный спутник повел его в сторону долины, по течению реки. Прибрежные пески несли на себе следы деятельности золотоискателей.

Было пустынно. В эти часы жители города либо разбредались по салунам, либо запирались дома, пытаясь заснуть, несмотря на крики подгулявших пьянчуг и духоту жаркого лета.

— Нас никто не услышит? — спросил незнакомец, чья высокая фигура четко выделялась на фоне звездного неба.

— Мы одни, — ответил ирландец, стараясь разглядеть лицо собеседника.

— Что вы делаете в Гелл-Гэпе?

— Работаю на приисках за неимением лучшего. Когда удается намыть золота, пью. Когда не везет, берусь за любое дело.

— Словом, любите хорошо выпить и не любите много работать?

— Похоже, что вы знаете меня с колыбели.

— Прекрасно! Думаю, мы договоримся. Судя по вашим жизненным принципам, вы именно тот человек, который мне нужен. Готовы вы взяться за нетрудную и прибыльную работу?

— Еще бы!

— Сколько вы зарабатываете промывкой песка?

— От шести до восьми долларов в день. Каторжный труд: на солнцепеке, кожа воспаляется, ноги кровоточат, горло забито пылью…

— Вы получите столько же, но за гораздо более легкую работу.

— Что надо делать?

— Прежде всего подчиняться моим приказам.

— Это зависит от того, что вы прикажете.

— Верно! Вас зовут Патрик О’Брайен… так вы сказали этому молодому негодяю, который обошелся с вами… э… несколько невежливо, да еще при большом стечении народа.

— Я дал клятву, что сниму с него скальп! И пусть мне придется всю жизнь пить только воду, если я не сделаю его черепушку гладкой, как тыква!

— Вы — тщеславный хвастун и враль, как все ирландцы!

— Джентльмен!

— Не валяйте дурака! Этот юнец положит вас одной левой. Уж я-то знаю канадцев.

— Что дальше?

— Не ищите с ним ссоры… от вас мокрое место останется. В разобранном виде вы мне не нужны.

— Но такое оскорбление можно смыть только кровью!

— Вы смоете, а заодно выполните мое поручение. Моя ненависть сильнее и имеет давнюю историю. Не знаю, каковы планы этой троицы и подозрительного типа, с которым они снюхались, но я не желаю, чтобы они задерживались в Гелл-Гэпе. Нужно скомпрометировать их и сделать невозможным дальнейшее пребывание здесь. Кража лошадей или что-нибудь в этом роде… Вряд ли удастся подвести их под петлю, для этого нужно застукать на месте преступления… Но пусть они будут изгнаны отсюда вместе с этим проклятым ковбоем. Вот этим вы и должны заняться, дражайший мистер О’Брайен!

— По правде говоря, это проще пареной репы, джентльмен. Достаточно пройтись по салунам и щедрой рукой заплатить за выпивку всем жаждущим…

— Для этого нужны деньги, не так ли?

— В высшей степени справедливо замечено. И… это все?

— Это только начало.

— В самом деле?

— Вас все еще мучит жажда?

— Ваша милость изволит смеяться надо мной?

— Ничуть. Идите по салунам и наймите шестерых или семерых лихих ребят… головорезов, которым все нипочем. У вас должны быть приятели такого сорта.

— За полчаса я могу собрать двадцать человек.

— Остановимся на семи. Вы, их начальник, будете восьмым. Заманите канадцев в ловушку… желательно подальше от города, чтобы шериф не смог вмешаться.

— И?

— Убейте их. Вот вам две пачки — каждая по сто долларов. Получите столько же, когда представите несомненные доказательства, что с молодыми мерзавцами покончено.

— Двести долларов! Дьявольщина! Вы удивительно щедры, хозяин. В этих местах человека могут убить за грош.

— Я поручаю вам трудное дело и хочу, чтобы оно было хорошо выполнено.

— Поработаем на совесть, хозяин, не сомневайтесь.

— И не вздумай обмануть меня. Мои люди умеют идти по следу, а скальпировальным ножом владеют виртуозно.

— Будьте спокойны. Здесь в дело вступают две мощные силы: ненависть и деньги. Где я смогу найти вас в случае надобности?

— На двери вашей халупы нарисуйте голову быка и тем же вечером приходите к телеграфному столбу, на котором повесили Боба Кеннеди. Там вас будут ждать — или я сам, или человек от меня. Можете ему смело доверять. Равным образом, если вы понадобитесь мне, я нарисую голову быка на ваших дверях, и встреча состоится там же.

— Договорились.

— А теперь прощайте. Ждите новых распоряжений. Идите направо, а я сверну налево, и, если вы дорожите своей шкурой, не пытайтесь выяснять, кто я такой.

Пока ирландец и незнакомец плели заговор против канадцев и их друга Боба Кеннеди, в салуне завершалась грандиозная попойка, устроенная в честь последнего.

Поздно вечером вся компания отправилась к шерифу, причем юноши не смогли скрыть вздоха облегчения. Они были совершенно измучены и, проведав лошадей, улеглись спать в деревянной пристройке наподобие крытой веранды.

На закате следующего дня истекал срок, предоставленный шерифом Бобу Кеннеди. Ковбой хорошо знал нрав своих сограждан и понимал, что отсрочка даже на один час совершенно невозможна.

Ровно в семь часов сорок пять минут договор, заключенный по обоюдному согласию между ним и шерифом, утратит силу. Тогда ни положение гостя, ни совместная попойка не спасут его от ареста, если он вздумает задержаться хотя бы на несколько минут.

Впрочем, Боб не терял времени даром, чтобы отыскать таинственного Туссена Лебефа. Однако с момента появления трех братьев этот человек исчез. Несомненно, нечистая совесть подсказала ему, что следует укрыться в надежном месте, пока опасная троица находится в Гелл-Гэпе.

Но он, безусловно, оставался в городе. Рано или поздно ему придется заплатить за все, ибо нельзя раствориться бесследно в небольшом поселении, где насчитывается всего две тысячи жителей.

К несчастью, Бобу предстояло уехать. Хотя знакомство с ним длилось всего несколько часов, братья успели понять, как трудно им будет без поддержки ковбоя. Друзья договорились, что Боб станет ждать вестей на берегу озера Дьявола — на безопасном расстоянии от города, но все же достаточно близко, чтобы в нужное время прийти на помощь братьям.

Сами же они поживут здесь, пока не отыщут своего врага.

Им не хотелось злоупотреблять гостеприимством шерифа, поэтому было решено перебраться в гостиницу.

К их удивлению, хозяин встретил естественную просьбу о предоставлении ночлега с явным смущением, хотя ему доводилось давать приют людям куда более подозрительным. Лицо его омрачилось, и, отведя взгляд в сторону, он стал жаловаться на отсутствие свободных комнат, придумывать другие отговорки, увиливать от прямого ответа, а в конце концов прямо заявил, что не может принять братьев у себя.

— Мы заплатим вперед! — нахмурясь, резко сказал Жан.

— Послушайте, чужестранец, — проговорил хозяин, которому было явно не по себе, — не уговаривайте меня. После вчерашней ночи тут многое болтают. Мне не хотелось бы разориться, а, впустив вас, я рискую остаться на пепелище. Кто знает, какие у вас дела. Я видел, чего вы стоите. Вы за себя постоять сумеете.

— Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю в вашей болтовне!

— Вы хотя и молоды, но рассудительны, — добавил хозяин, хитро подмигивая, — однако будьте осторожны. Ваше дело может оказаться опасным.

— Шериф поручится за нас!

— Если шериф сделает это, я в полном вашем распоряжении.

Однако, вопреки ожиданиям Боба и метисов, шериф встретил их довольно холодно.

— Остаться в Гелл-Гэпе? Даже и не думайте! — заявил он напрямик.

— Но именно таковы наши намерения. И мы хотели просить вас о поручительстве.

— Невозможно! Совершенно невозможно…

— Но почему? Разве мы не в свободной Америке, стране, которая принимает всех обездоленных?

— Это всего лишь слова! В Гелл-Гэпе вам грозит опасность. Послушайте меня и уезжайте отсюда хотя бы на время.

— Это приказ или совет?

— Совет, конечно. Поверьте, я принимаю в вас участие, вы мне нравитесь, равно как и этот сорвиголова Боб. Будет очень жаль, если с вами случится беда. Кто-то задался целью выжить вас отсюда и действует с невероятным упорством, с потрясающей ловкостью. Короче, вот уже несколько часов поговаривают, что вы связаны с бандой конокрадов, которая совершает налеты на соседние ранчо. Их владельцы настолько озлобились из-за непрерывных краж, что вешают без разбора всех, кто попадается им в руки.

— Подлая клевета! Мы лишь неделю назад пересекли канадскую границу, преследуя предателя, который убил нашего отца!

— Не сомневаюсь в вашей невиновности и в благородстве ваших помыслов. Однако слухи не унимаются, и вы вполне можете оказаться в ситуации, которая едва не стоила жизни Бобу. Вам не следует здесь задерживаться. Я ничего не смогу сделать, если клеветники натравят на вас толпу. Уж вам-то это хорошо известно, не так ли, Боб?

— О, мой случай все-таки несколько иного свойства… я не святой. Но, как бы то ни было, мне стыдно за моих земляков, столь странно понимающих гостеприимство. Эх! Если бы со мной была хотя бы сотня ковбоев из Блэкхилла! Мы бы живо перетряхнули ваш проклятый Гелл-Гэп! Но на нет и суда нет! Шериф, вы были добры ко мне, и я этого никогда не забуду. Прощайте!

— Прощайте, Боб! — проговорил магистрат, протягивая руку вчерашнему висельнику и нисколько не опасаясь уронить тем свое достоинство. — Прощайте и вы, молодые люди, будьте осмотрительны. Потерпите, со временем все уладится.

Через четверть часа друзья покинули негостеприимный Гелл-Гэп. Они были огорчены неожиданным поворотом событий, но старались не показывать виду, выехав за два часа до окончания условленного срока.

Боб Кеннеди возглавил маленький отряд, так как хорошо знал окрестности молодого города. Больше часа лошади шли крупной рысью по жесткой сочной траве, которую в этих местах называли «бизонья». Вскоре путники оказались на берегу озера. В ста метрах от него стоял деревянный домик на гладкой, словно ладонь, площадке среди подстриженной и вытоптанной травы. Лок-хаус имел пять метров в длину и три в ширину. Бревенчатые стены достигали двух метров в высоту, крыша была кое-как завалена рыжеватым дерном. С правой и с левой стороны вкопаны колья с поперечинами, к ним привязывали лошадей.

Внутри дом оказался абсолютно пуст. Пять или шесть колышков, вбитых в стену, предназначались для оружия и конской упряжи. Через отверстия в крыше в домик проникали лучи заходящего солнца.

Стоял июнь. В Дакоте зимой мороз бывает до 40°, а летом температура поднимается до 40° выше нуля. Итак, по верному замечанию Боба, можно было не опасаться ночевать здесь: никто не рисковал отморозить руки или даже подхватить насморк.

Потных лошадей, покрывшихся пеной после утомительной скачки, расседлали и оставили пастись.

— Здесь мы можем чувствовать себя совершенно свободно, как дома, — объявил Боб, щелкнув несколько раз страшным ковбойским кнутом, чтобы отогнать гремучих змей, приползших сюда в поисках прохлады. — Владелец этого дома Армур был моим лучшим другом. К несчастью, его убили месяц назад во время стычки на ранчо Поркупин. Какой-то парень влепил ему пулю между глаз. Великолепный выстрел, доложу я вам! Словом, дом теперь свободен, и мы можем его занять. Здесь будет наша штаб-квартира.

— Не кажется ли вам, Боб, — спросил Жан, — что мы забрались слишком далеко от города?

— Расстояние не имеет значения.

— Хорошо вам говорить! А если негодяй ускользнет?

— Мы последуем за ним.

— А если потеряем след?

— Как потеряли, так найдем.

— Есть хорошая поговорка: лучше синица в руках, чем журавль в небе.

— Это истинная правда. Поэтому я и предлагаю вам не гоняться за журавлем, а набраться терпения и ждать. Вы рыбу ловить любите?

— Еще бы! А почему вы спрашиваете?

— А умеете?

— Черт побери! Мы же канадцы.

— Так вот, друзья мои, с завтрашнего дня вашим основным развлечением станет рыбная ловля. У меня в сумке есть несколько крючков и превосходная леска. Расскажете потом, хороша ли снасть.

— Вы смеетесь, Боб! Ловить рыбу, когда идет такая большая игра!

— Что до меня, я возвращаюсь в Гелл-Гэп, едва только стемнеет.

— Вы не пройдете и десяти метров, как будете узнаны, схвачены и повешены!

— Как только я выясню, что происходит в этой гнусной дыре под названием Гелл-Гэп, то сразу же вернусь и сообщу вам новости. Если предчувствие меня не обманывает, мне будет о чем рассказать вам. Ждите меня к завтраку — скажем, часам к одиннадцати. В этом озере водятся изумительные лобаны: поймайте двух-трех и зажарьте. А я сейчас приготовлю вам лепешки из муки на топленом сале. У меня походная сковорода. Откроем банку солонины из запасов бедняги Армура и пообедаем не хуже лордов в старой доброй Англии.

Сказано — сделано. Боб, сама пунктуальность, отправился в путь ровно в восемь часов тридцать минут, крепко пожав руки ошеломленным братьям.

 

ГЛАВА 6

Что он за человек? — Ожидание. — Тревога. — Индеец. — Комедия, которая едва не обернулась трагедией. — Пойман лассо. — Это Боб! — Мужья индианок. — Тонкая дедукция.— Хитроумный преследователь. — Таинственный разговор. — Как ковбой распорядился своими тремя днями. — Мистер Джонатан.

Братья, сами того не сознавая, подпали под сильное влияние этой странной личности — Боба Кеннеди. С момента их появления на американской земле события происходили столь стремительно и были так тесно связаны с ковбоем, что у канадцев не было времени остановиться и обдумать положение.

Осторожные и рассудительные не по летам, они в обычных обстоятельствах никогда бы не свели знакомства с таким подозрительным типом. Даже в столь причудливой стране, как Америка, телеграфный столб и веревка на шее не лучшая рекомендация для порядочного человека.

Однако сложилось так, что Боб, несмотря на темное прошлое, подозрительные связи, двусмысленное поведение и плачевную репутацию, сразу вошел к ним в доверие. В нем кипела неиссякаемая энергия, он досконально знал нравы здешних мест и изо всех сил старался быть полезным. А главное, он был обязан им жизнью.

Люди часто привязываются к тем, кому сделали добро. Подобные узы оказываются куда прочнее, нежели те, что основаны на чувстве долга.

Вмешательство ковбоя в дела братьев поначалу показалось им неприятным. Человек не всегда волен выбирать помощников, но им претила мысль, что этот авантюрист будет каким-то образом связан с памятью об убитом отце и преданной родине. Однако судьба, что связала их, вмешалась еще раз, подвергнув общей опасности. Отныне им предстояло делить и радость и горе.

Поэтому, несмотря на вполне обоснованное предубеждение, они не отвергли протянутую руку.

Боб отличался искренностью. Всякий, кто знаком с нравами американских ковбоев, у которых с множеством пороков уживаются воистину замечательные качества, мог твердо сказать, что этот парень никогда не предаст друзей. В нем, как и во многих подобных искателях приключений, было что-то от кондотьера,— наемника, что необязательно служит тому, кто хорошо платит, но порой действует совершенно бескорыстно, по сердечному влечению.

Чувствуя это, братья поверили Бобу. Однако это чувство подверглось суровому испытанию в первые же три дня.

Боб уехал ближе к ночи, через несколько часов после того, как канадцы водворились в заброшенном доме на берегу озера. Он обещал вернуться на следующий день к одиннадцати.

Послушавшись его, братья принялись за рыбную ловлю. Их успехи превзошли самые смелые ожидания.

К назначенному часу было готово жаркое из рыбы — подлинное пиршество для ихтиофагов. Трое сотрапезников терпеливо ждали четвертого, но тот не появился. Не пришел он и к вечеру. Там протянулось три дня, и постепенно беспокойство, нарастая, превратилось в смятение.

По сотне раз на дню Жан, Жак и Франсуа выглядывали за дверь жилища, поднимались на ветхую кровлю, чтобы осмотреть окрестности, но при этом не решались высказать друг другу вслух свои сомнения, хотя каждого терзали мрачные предчувствия. Боб слишком рисковал, отправившись в Гелл-Гэп, где жители проявили к нему такую враждебность.

Бедняга Боб! Неужели самоотверженность стоила ему жизни?

Но вот одна из канадских полукровок, щипавших траву поблизости, подняла голову, втянула ноздрями воздух, тряхнула гривой и отрывисто заржала.

На ее голос отозвались другие, и великолепно выученные животные крупной рысью направились к дому.

В пустынной местности конь может почуять чужака не хуже, чем собака, и предупредить о его появлении хозяина.

С седлами и уздечками братья мигом оказались на дворе и стали рядом с лошадьми, намотав на руки поводья и выставив карабины.

На границе предосторожность никогда не бывает излишней: здесь, как в никаком другом месте, познается справедливость знаменитого изречения «vis pacem, para bellum».

Вдалеке показался человек. Увы, он шел пешком.

Ложная тревога, напрасная надежда. Незнакомец приближался неспешным широким шагом. За спиной висел карабин с темным стволом и сумка, похожая на солдатский ранец. Голову украшала серая фетровая шляпа, на такую не польстился бы даже старьевщик. Из-под нее торчали блестящие черные волосы, заплетенные в длинные косы; лицо разрисовано красными, синими и черными разводами — свидетельством принадлежности к племени сиу.

Это был самый настоящий индеец, одетый в оборванную красную рубаху и рыжие кожаные штаны того покроя, что называется «оскальпированным» — две брючины без верха удерживались грязной тряпкой, пропущенной между ног. Походка выдавала прирожденного наездника — он шел, выворачивая ступни.

Однако зоркие наблюдательные юноши обратили внимание на одну частность: его оружие выглядело безупречно ухоженным, что в общем-то не свойственно коренным жителям сих мест.

Сиу остановился в пяти-шести шагах от настороженных метисов и, желая показать, что явился с миром, вынул руки из карманов, не дожидаясь приказания.

— Что нужно моему брату? — спросил Жан на правах старшего.

Не отвечая, индеец выпустил изо рта длинную черноватую струйку слюны и тяжело задумался, словно подыскивая слова. Он жевал табак подобно чистокровным янки.

— Мой брат знает Боба? — спросил краснокожий на ломаном английском.

— Да.

— Боба-конокрада? Плохая ковбой… снимать скальп с индейцев…

— В чем дело? — резко прервал Жан. — Что с Бобом, нашим другом?

— Боб — не друг сыновьям Новой Франции… Боб предатель. Выдать вас людям из города.

— Ты лжешь!

— Клянусь моим тотемом, голубой черепашкой со дна озера Минни-Вакан.

— Жак, — сказал Жан брату по-французски, — эта птица должна очутиться в силке. Возьми-ка лассо… А ты, Франсуа, сними шомпол со своего винчестера. Надо всыпать ему по оскальпированным штанам. Краснокожий смахивает на Иуду. Если его сцапать и высечь как следует, он скажет правду.

С молниеносной быстротой на индейца набросили лассо. Братья действовали удивительно слаженно, с невероятной ловкостью и силой, которую трудно было предположить в юношах, почти подростках. Железный прут взвился над пленником и обрушился вниз, оставив на коже лиловый рубец.

— Боб — наш друг, мерзавец, и ты получишь по заслугам! — проворчал Франсуа.

— О! — вскрикнул незнакомец, чей тон и поведение разительно изменились. — Не бейте! Фрэнк, Джим, снимите с меня это чертово лассо… Комедия окончена!

Франсуа в изумлении выпустил из рук шомпол, а Жак — лассо. Жан проговорил, заикаясь:

— Да это же Боб! Чертов Боб!

— Он сам себя не узнал бы в таком обличье! — заметил Жак, распутывая лассо, чтобы освободить лжеиндейца.

— Мы так беспокоились, дружище! — добавил Франсуа, с силой сжимая его ладонь.

— Уф! Полегче! От рукопожатия такого силача, того и гляди, хлынет кровь из-под ногтей.

— Наш смелый друг! — воскликнул Жан. — Как мы рады вас видеть! Я бы обнял вас, но вы так ужасно намазались…

— Так-то будет лучше! Вы собирались задать мне знатную трепку! — Боб смеялся и старался шутить, чтобы скрыть свои чувства. — Как глупо! — проговорил он дрогнувшим голосом. — Ваше доверие, искренняя симпатия, то, как вы бросились на мою защиту… при мысли об этом во мне все переворачивается… Черт побери! Как здорово, что я заявился сюда в этих лохмотьях и разыграл маленькую комедию!

— Но где вы были? Что случилось? Ведь прошло целых три дня! Но главное вы теперь здесь. Однако какой нелепый наряд!

— Ловко я изобразил краснокожего?

— Куда уж лучше! Вы обманули даже нас, метисов! А где ваша лошадь?

— Украли. Подозреваю, что к этому приложил руку бывший хозяин, тот самый блюститель, что вешал меня. Но это не страшно. Добуду себе другую. Я опоздал, зато набит новостями, словно почтовое отделение.

— Нужно расседлать лошадей. Пойдемте в дом, закусим и поговорим.

— Нет, пусть стоят наготове. Привяжите их около дома. Всякое может случиться.

— Говорите же, Боб! Мы вас слушаем.

— Так вот. Оставив вас, я отправился на окраину Гелл-Гэпа к другу, с которым в былые, менее счастливые времена, я разбойничал в этих местах. Это верный человек, хотя и отъявленный негодяй. Чтобы изменить внешность, пришлось перевоплотиться в индейца. Это довольно просто, особенно для нас, тех, кто взял в жены индианку. Их племя считало нас своими. Мы, право, недурно изучили язык и обычаи индейцев, вплоть до танцев и тайных обрядов. И вот я вырядился индейцем сиу и, как говорят в театре, полностью вошел в роль. Друг снабдил меня двадцатью долларами.

— Эх! — прервал его Жан. — А я-то отпустил вас без цента!

— Если будете мне мешать, я никогда не закончу. Итак, я направился в салун, где произвел-таки впечатление… Уже давно индейцы не появляются в Гелл-Гэпе. Меня окружили полковники, судьи, профессора, доктора — словом, все титулованные господа, каких в моей стране пруд пруди. Я позволил им напоить себя и стал морочить голову дурацкими историями, как и подобает настоящему дикарю. Между тем я заметил сидящего в углу ирландца — того самого подонка, кому вы наподдали. Он пил в одиночестве, что показалось мне весьма странным, и все время поглядывал на стенные часы. «Этот человек после того, как его отделали, наверняка стал врагом», — подумал я. Он страшно злопамятен, этот пэдди. Я его хорошо знаю, в нем яда столько, что хватит на целое гнездо гремучих змей. Он пил мало — стало быть, боялся захмелеть. Смотрел на часы — значит, опасался пропустить время встречи.

— Очень тонкие и верные наблюдения, — заметил Жан, — ваша логика безупречна. Вы — настоящий следопыт!

— Ну, это пустяки, — отмахнулся Боб, — тем временем я влил в себя около дюжины стаканов. Такая доза уложила бы на месте менее закаленного выпивоху. Затем я вышел… внезапно, будто мне стало плохо… проделал несколько номеров, изображая мертвецки пьяного, а потом рухнул на спину, раскинул руки и ноги и захрапел, словно медведь, обожравшийся медом. Но при этом один глаз не закрывал. Через четверть часа ирландец вышел, держа руку на кобуре и поминутно оглядываясь, как бы опасаясь слежки. Я двинулся за ним той легкой неслышной поступью, которой восхищались даже индейцы. Так мы шли семь-восемь минут и оказались… ставлю один против ста… ни за что не догадаетесь! Мы оказались около телеграфного столба, чью высоту мне довелось измерить при помощи пенькового галстука. Около этой проклятой деревяшки уже кто-то стоял… Разговор велся почти шепотом… с превеликими предосторожностями я подполз поближе, и мне удалось разобрать несколько слов… кажется, было названо ваше имя, затем я уловил слова: «трое братьев», «проклятые метисы», «покончить с ними», «доллары», «след»… Конечно, хотелось услышать больше, но любое движение могло выдать мое присутствие. Впрочем, разговор продолжался недолго. Через десять минут они уже договорились. Но о чем? Вот вопрос. Потом парочка разошлась. Я дал пэдди улизнуть, а сам последовал за вторым. С ирландцем-то было просто, я выследил его играючи. Но второй знал дело как свои пять пальцев — так говаривал мой приятель Реми, парижанин, которого оскальпировали черные котелки. Десять раз он отскакивал в сторону с револьвером на изготовку, дышал мне почти что в лицо. Короче, настоящий дикарь: недоверчивый, ловкий, с тонким слухом. Однако мне удалось его обмануть. Мы играли в кошки-мышки не меньше двух часов, трижды обогнули Гелл-Гэп, преодолевая равнину, перекопанную золотоискателями, и, наконец, он скрылся в роскошном доме — самом красивом в городе, расположенном за зданием суда. Уф! Время было уже позднее, а я буквально валился с ног, так что пришлось улечься попросту возле церкви в компании с пьяными парнями, они в жару часто дрыхнут под открытым небом. Слишком долго рассказывать, как мне удалось увидеть этого загадочного типа, подобраться поближе, чтобы удостовериться, что вчерашний голос принадлежал именно ему, собрать сведения: на что живет, откуда явился, как у него обстоят дела с финансами — хотя бы приблизительно… Скажу только, что на все и понадобилось три полных дня. Я продвигался вперед маленькими шажками, был терпелив, как настоящий краснокожий. Маскарадный костюм сделал меня неузнаваемым, но зато изрядно мешал в расспросах.

— Боб, опишите нам внешность этого человека, раз вы его видели. Кажется, я догадываюсь, кто он, да и вы, братья, наверное, тоже? — произнес Жан.

— Ему лет сорок пять, крепкого сложения… можно сказать, гигант… не уступит вам, друзья мои. Сильный, как бизон, ловкий, как пантера. Довольно красивое лицо, открытое и приветливое… на щеках щетина месячной давности, видно, хочет отрастить шкиперскую бородку, какой так любят щеголять мои сограждане. Похоже, стремится выглядеть как настоящий янки.

— При этом лживые глаза и небольшой шрам на левой щеке?

— Глаза светло-серые и действительно лживые… Шрам на месте, но со временем его прикроет борода.

— Сомнений нет, это он! — вскричали братья.

— Вы забыли о главной примете, друзья. Он метис, в нем течет кровь белых и индейцев.

— И его зовут Туссен Льбе, не так ли?

— Нет, он обитает здесь под именем мистера Джонатана, но это не фамилия. Его хорошо знают местные жители. Мой друг, сообщивший кое-какие дополнительные сведения, утверждает, что он один из главных заправил контрабандного бизнеса. Товары доставляются из Канады в Америку, и торговля достигла огромных масштабов.

— Так вот где причина его таинственных отлучек! Отец давно подозревал нечто в этом роде. Рынок в Батоше был лишь прикрытием. К тому же он владеет еще одним домом в Буасвене…

— Маленький городок в четырех-пяти милях от границы, конечный пункт на линии Виннипег — Розенфельд — Маниту?

— Именно так.

— В завершение скажу, что мистер Джонатан богат. Говорят, он только что скупил половину земель в устье Мовез-куле. Этот человек уже сейчас стоит не меньше ста тысяч долларов, а через год, возможно, станет миллионером.

— Это мы еще посмотрим! — проворчали братья, сжимая кулаки.

 

ГЛАВА 7

Двойная жизнь Туссена Лебефа. — Контрабандист, вор, предатель. — Цена крови. — Боба выследили. — Фантастические планы. — Подготовка. — Пьяное воинство. — Смерть им! — Осада Лок-хауса. — Боб вступает в переговоры и получает первую пулю.

Мелкий коммерсант из Батоша, готовый на любые преступления, не был, конечно, первым, кто под видом скромника из франко-канадского селения скрывал невероятное коварство.

Он был хитер, изворотлив, не ведал угрызений совести, однако лез из кожи вон, чтобы сохранить внешнее обличье порядочного человека. Только в последнюю минуту открылась истинная сущность отпетого негодяя.

Хотя тщеславие его было непомерным, а алчность переходила всякие границы, он всегда умел подчинять их обстоятельствам и никогда не торопил события. Поэтому ему так долго удавалось сохранять видимость человека бескорыстного и верного.

Его главная, если не единственная, сила состояла в том, что он умел ждать. От своих предков, индейцев и крестьян из Нижней Нормандии Лебеф получил качества, характерные для обеих рас: вместе с европейской кровью унаследовал осторожность, последовательность, упорство и расчетливость, а от краснокожей родни к нему перешли хитроумное коварство, неумолимая решимость и свирепое хладнокровие.

С виду добродушный и покладистый, приветливый и веселый, он ради выгоды не остановился бы перед убийством лучших друзей, уничтожением города или страны, истреблением целого народа — но при условии, что это не повлекло бы за собой излишнего риска. В случае опасности нормандская предусмотрительность всегда одерживала верх над индейской кровожадностью.

Живя среди людей доверчивых до простодушия, верующих до наивности, бескорыстных до самоотречения, он легко улавливал их в свои сети и обманывал без всяких усилий.

Именно поэтому ему удалось быстро сколотить начальный капитал: не составляло труда обирать отважных метисов, совершенно не испорченных цивилизацией. Они были доверчивыми ягнятами, сами приходили с просьбой остричь себя; безобидными птахами, подставляющими крылышки, чтобы он мог выщипать перья. Негодяй стал преуспевать, наживаясь любыми способами и держа это в тайне ото всех — возможно, и от собственной жены.

Сведения, добытые Бобом, были верны. Туссен действительно входил в шайку контрабандистов — могущественную и хорошо организованную. Его вклад в общее дело оказался неоценимым, и вскоре метис уже сделался вожаком одной из преступных ассоциаций, получавшей огромные барыши. Его люди занимались прокладкой железных дорог и разработкой приисков, что служило ширмой для контрабандных операций. Акционеры действовали безжалостно, убирая всех, кто вставал у них на пути.

Туссен Лебеф превратился в настоящего капиталиста под именем мистера Джонатана, что звучало вполне по-британски, и подумывал о расширении дела. Не то чтобы он пренебрегал мелкими доходами, но с некоторых пор торговля в Батоше потеряла значение в его глазах. К тому же селение метисов располагалось слишком далеко от Буасвена — центра канадо-американской контрабанды.

Туссен чувствовал также по различным, еще не вполне ясным признакам, что его народу грозит уничтожение. При таких обстоятельствах самым разумным было бы навсегда распроститься с родными местами, окончательно утвердившись в новом качестве.

Однако тут вспыхнуло очередное восстание «угольков», они, устав ждать справедливости от властей, взялись за оружие. Мистер Джонатан находился в то время на американской территории, но немедленно пересек границу и, сбросив личину янки, вновь превратился в старину Туссена Льбе и занял место среди повстанцев.

Никого это не удивило. Все хорошо знали Туссена — отважного бунтаря и пламенного патриота, чьему рвению мог позавидовать любой из «угольков». Пожар восстания охватил Бакхэм, Кэрлтон, Бэтлфорд — однако главной цитаделью сопротивления оставался Батош.

Патриот! Но и это было всего лишь маской. Негодяю были одинаково безразличны и метисы, и захватчики-оранжисты. Наблюдая за яростной борьбой двух вражеских партий, он думал только об одном — какую выгоду можно извлечь из этого столкновения?

После неудачного начала военных действий генерал Мидлтон осадил Батош. Туссен не мог упустить такую блистательную возможность. Ему помогла отвага земляков. Благодаря героизму метисов Батош имел шансы выстоять, а штурм селения стоил бы генералу слишком больших жертв.

Старина Туссен знал, что стратегия англичан нередко включает в себя подкуп. Он помнил о недавнем сражении при Тель-эль-Кебире, когда несчастные арабы потерпели сокрушительное поражение из-за предателей, подкупленных генералом Уолсли, — давний враг метисов одержал, таким образом, легкую победу в Египте.

Темной ночью негодяй отправился к Мидлтону и напрямик предложил свои услуги. Английские войска были изрядно потрепаны, поэтому генерал, преодолев первоначальное отвращение, вступил в сговор с изменником, обещав ему десять тысяч долларов.

Читатель знает, как Туссену удалось подложить мину под баррикаду и взорвать ее.

Но это было не все. Друг Туссена Батист доверил ему точно такую же сумму, естественно, без всякой расписки: как и все «угольки», он свято верил данному слову. Перед тем как бежать, Туссен убил товарища выстрелом в спину. Помимо прочего, негодяй опасался, что Батист, оставшись на баррикаде, сумеет проникнуть в его тайну.

Такой человек, как Батист, никогда не просгил бы предательства и расквитался бы с ним за содеянное, даже если бы пришлось ждать десять лет. Одним ударом Лебеф избавился от опасного свидетеля и прикарманил кругленькую сумму. В целом операция принесла ему двадцать тысяч долларов.

Вот каким образом мистер Джонатан за один день приобрел значительный капитал. Воистину восстание «угольков» оказалось ему весьма на руку.

Затем он поспешно скрылся, что не составило большого труда, ибо метисы, преследуемые генералом Мидлтоном, были слишком озабочены собственным положением и не вспоминали о Туссене.

Все, кроме троих. Луи Риль отпустил сыновей Батиста, так как понимал, что дело проиграно, и эти бойцы уже ничего не решат. Братья отправились на поиски Туссена и, вопреки всем ожиданиям, сумели добиться невероятного, выследив негодяя.

Таким был человек, что сыграл роковую роль в трагедии Батоша и стал одним из основных участников достоверной истории, о которой речь еще впереди.

Познакомившись, даже в самых общих чертах, с характером мистера Джонатана, легко понять, как он чувствовал себя в молодом городе у озера Дьявола, куда стекались беспокойные, чрезмерно возбудимые и взвинченные люди, от которых можно было ожидать всего.

Вечно подозрительный, он удвоил осторожность, поселившись в том самом доме, где располагался основанный им недавно банк с уже солидным капиталом. Персонал был невелик, но вполне надежен: служащим хорошо платили и они были лично заинтересованы в успехе предприятия, что служило гарантией их верности.

Сверх того, мистеру Джонатану сообщали обо всем, что происходит в Гелл-Гэпе — в частности, обо всех перемещениях, приездах и отъездах. Как и всякий человек с нечистой совестью, он держал собственную полицию.

Естественно, Туссен сразу же узнал о появлении трех братьев и предпринял меры, чтобы изгнать их из города, а затем и уничтожить. Оплаченные им клеветнические измышления принесли свои плоды, чему, надо сказать, способствовала дружба молодых канадцев с достаточно печально известным Бобом Кеннеди.

На время Туссен избавился от них, но прекрасно понимал, что добился лишь небольшой передышки. Он знал упорство братьев и интуитивно чувствовал, что они где-то рядом, а потому остерегался, как никогда, послав по следу лучших своих ищеек.

До него дошли сведения о появлении в Гелл-Гэпе индейца, что привлекло всеобщее внимание. А Бобу, чтобы разузнать о мистере Джонатане, приходилось расспрашивать о нем многих людей.

«Почему этот индеец интересуется мной?» — вполне резонно спрашивал себя Туссен, в каждом готовый видеть врага.

Лебеф велел следить за ковбоем и пришел к выводу, что загадочный краснокожий явно преследует определенную цель. Кто же он? Переодетый таможенный агент? Или же настоящий индеец, получивший от белых поручение разузнать о его контрабандных сделках?

В любом случае следовало установить, откуда тот взялся и где скрывается, а затем без промедления избавиться от него.

При всем своем чутье Боб не смог обмануть опытных следопытов и беспечно привел за собой шпиона прямо к дому.

К тому же у друга Боба — того самого, у кого он гримировался под индейца — оказался слишком длинный язык. С наилучшими намерениями, желая выставить Боба в выгодном свете, тот принялся болтать о его приключениях в салунах, вовсю подшучивая над легковерными жителями Гелл-Гэпа.

Пьяные речи немедленно довели до сведения мистера Джонатана, и истина предстала перед ним, словно при свете молнии: Боб и его знакомство с юными метисами…

Нетрудно понять, что мог предпринять Туссен, сделав такое открытие. Вдобавок ему стало известно и о заброшенном доме на берегу озера…

Но вернемся в маленький Лок-хаус.

День, а затем и ночь после возвращения Боба прошли без происшествий. Друзья строили самые невероятные планы — увы, большей частью совершенно неосуществимые, а главное, слишком поспешные, поскольку мстители не могли выжидать и должны были торопить события.

Прошел еще день, но они так и не продвинулись ни на шаг. Будучи людьми действия, по-юношески безрассудными и уверенными в своей правоте, метисы склонялись к тому, чтобы совершить вылазку на свой страх и риск.

— К чему столько рассуждений, — говорил Жан, словно бы подводя итоги обсуждения. — Не проще ли отправиться в Гелл-Гэп, по возможности изменив внешность, подстеречь подонка или выманить его под каким-нибудь предлогом, а затем заколоть кинжалом прямо на улице!

Урезонивать братьев пришлось Бобу, хотя тот и сам не знал удержу, предпочитая решительные меры.

— В этом есть смысл, — ответил он, — и план совсем неплох. Но вы здесь чужаки. Ни один судья не оправдает вас, даже если вам удастся ускользнуть от блюстителей, линчующих на месте.

— Но ведь и он пришлый человек!

— Будьте уверены, у него давно американское гражданство! Терпение! Подождите хотя бы два дня. Я собираюсь еще раз навестить этот проклятый город. Нужно только обновить раскраску, которая несколько вытерлась после моего возвращения.

С этими словами ковбой достал из сумки принадлежности, необходимые для туалета краснокожего щеголя, и принялся за работу.

Закончив, он вышел из Лок-хауса, чтобы друзья могли на расстоянии оценить плоды его искусства, и вдруг вскрикнул от неожиданности.

— Что все это значит?

— Что такое? Что случилось?

— К нам гости, и вдобавок вооруженные! Я не люблю подобных штучек… Не высовывайтесь, встаньте у щелей!

Между бревнами оставались большие зазоры, куда вполне можно было вставить дуло карабина. Двор хорошо просматривался.

Человек пятьдесят, а то и больше, окружали дом, рассредоточившись широким полукругом.

— Кажется, нас собираются атаковать, — заметил Жан.

— Похоже на то! — откликнулся Боб из-за двери. — У нас четыре восьмизарядных винчестера, итого: тридцать два выстрела. Мы — неплохие стрелки. Многие из них останутся лежать здесь, на траве.

— Вы забыли о револьверах… двадцать четыре выстрела. Тридцать два и двадцать четыре… всего пятьдесят шесть.

— Вы считаете превосходно, друг мой, однако револьвер… Э! Что они там кричат?

Издалека донеслись воинственные вопли:

— Смерть им! Смерть Бобу! Смерть метисам!

— И эти люди считают себя цивилизованными! — Боб презрительно пожал плечами. — Однако они называют мое имя, черт побери! Значит, меня узнали… плакал мой маскарадный костюм!

— Смерть им! Смерть!

— У них довольно однообразные шутки, — невозмутимо произнес ковбой.

— А что, если мы откроем огонь? — воскликнул Франсуа, судорожно сжимая карабин.

— Терпение! Мы в укрытии, а они нет.

— Но они уже в двухстах метрах!

— Именно поэтому я могу разглядеть их. Да здесь все отребье Гелл-Гэпа! Остин Райен, кузнец… Стивен… Ник… Гарри Филд… Дик Фергюстон… золотодобытчики… все шлаки с приисков… И ковбои… ну не позор ли это для нашей корпорации! Мой товарищ Дик… Лоуренс, тоже мой приятель… и Питер! И Мэт! Напились как свиньи! Ну и ну! Неужели придется перебить их всех?

— Ладно, Боб, — прервал его Франсуа, — хватит болтать! Они подходят все ближе.

— При первых же выстрелах они повалятся в траву и залягут там до ночи. А на штурм пойдут, когда стемнеет.

— Не можем же мы позволить, чтобы с нами разделались, как с цыплятами!

— Послушайте, у меня есть мыслишка… очень простая, но почему бы не попробовать! Если ничего не получится, от меня останутся одни воспоминания… тогда выкручивайтесь сами, как знаете.

— Вы забываете, дружище Боб, что все мы заодно…

— Э, надо рискнуть… впрочем, в случае чего они тоже дорого заплатят!

— Что вы собираетесь делать?

— Вступить в переговоры.

— С этой перепившейся сворой? Они же вне себя от ярости! Послушайте, как они вопят!

— Горланят здорово, надо отдать им должное. Но они остановились. Видите ли, если бы тут были только золотоискатели, то не стоило бы и пытаться. Но я насчитал около двадцати ковбоев. Похоже, они колеблются. Если мне удастся отговорить их… пусть хотя бы не вмешиваются!

Атакующие и в самом деле остановились в ста метрах от дома, где скрывались осажденные с лошадьми, и, подобно героям Гомера, принялись поносить невидимых врагов.

— Кажется, они малость растерялись и не знают, как приступить к делу, — продолжал Боб. — Предоставьте это мне. Постарайтесь обнаружить в карманах белый носовой платок. У меня такого предмета туалета отродясь не было.

У Жана нашелся кусок материи, предназначенный, правда, для перевязки. Боб развернул его, привязал к дулу карабина и смело вышел, размахивая подобием белого флага, который, как известно, во всех странах мира, у диких и цивилизованных народов служит отличительным знаком парламентера.

При неожиданном появлении Боба — он выглядел очень забавно из-за индейской раскраски — крики смолкли.

Осаждающие сгрудились, с любопытством ожидая, что им скажет ковбой. Один из них, самый злобный или самый пьяный, вдруг прицелился в парламентера. Боб и бровью не повел.

— Возвращайтесь! — крикнул ему Жан. — Этот негодяй собирается стрелять.

— Пускай! Если он промахнется, остальные будут у меня в руках.

В ту же секунду раздался сухой звук выстрела из карабина.

 

ГЛАВА 8

Промахнулся! — Первая жертва. — Злобный враг. — Предложение Боба. — Намечаются четыре дуэли. — Ринг. — За ножи! — Контраст. — Дела Боба плохи. — Центробежная сила. — Ампутация. — Пощечина. — Мир праху его!

Боб стоял всего в ста метрах от стрелка, но чудом остался невредим. А из барака прозвучал ответный выстрел.

Золотоискатель, открывший огонь, выронил оружие, покачнулся и задергался в последних конвульсиях.

Толпа зашумела, кто-то в ужасе вскрикнул. Одни бросились ничком в траву, другие, более хладнокровные, схватились за оружие.

Боб, чья отвага граничила с безрассудством, пожал плечами и произнес:

— Без глупостей! Вы прекрасно видите, что я вышел как парламентер. Нужно быть дикарем или идиотом, чтобы стрелять в меня. Ведь я никому не угрожаю… Один дурак уже поплатился… и любого другого постигнет та же участь.

Склонные ко всевозможным дискуссиям на политические, религиозные и экономические темы, американцы отличаются поразительной говорливостью, но при этом умеют и слушать. В любом местечке можно встретить записных ораторов, они произносят речи в салунах, на остановке трамвая или просто посреди улицы. Самое удивительное, что выступающий всегда находит доброжелательных слушателей.

Короче, привилегией или, лучше сказать, неотъемлемым правом говоруна любого пола является возможность нести любую дичь, не рискуя при этом угодить в кутузку или быть освистанным аудиторией. Наоборот, он неизменно встречает понимание и даже интерес сограждан.

Поэтому вооруженные налетчики, догадавшись, что к ним собираются обратиться с речью, насторожили уши. Истинные янки, они не могли поступить иначе, ведь любой разговор — это великолепный повод побездельничать.

Боб, хорошо зная, с кем имеет дело, и боясь расхолодить публику, сразу взял быка за рога:

— Прежде всего, что вам нужно?

— Убить тебя, мерзавец! — хрипло выкрикнул могучий парень с кудлатой головой. В каждом его движении чувствовалась жестокая звериная сила.

— Смотри-ка! Это ты, Остин Райен, кузнец. Разве ты — шериф или блюститель, чтобы выносить приговор? Или ты лично имеешь что-то против меня? Я тебя оскорбил, нанес какой-то ущерб?

— Кончай болтовню! Мы пришли, чтобы линчевать тебя и твоих проклятых метисов. Нам оплатили выпивку и обещали дать еще денег… так что ты, гад, свое получишь! Верно я говорю, друзья?

— Верно! — заорали золотоискатели, более агрессивные, чем ковбои, которые в глубине души симпатизировали Бобу.

— Мы люди порядочные, — продолжал кузнец, — честно зарабатываем доллары. Тебе конец! Таков приговор суда Линча.

— Но чтобы привести в исполнение приговор, нужно иметь постановление суда. А для суда никаких оснований нет, значит, вы преступаете закон…

— Ты самовольно вернулся в Гелл-Гэп, — не сдавался кузнец.

— Кому я нанес этим вред? Просто прошелся по городу в индейском наряде, над чем мои приятели Питер и Мэтью поскалили зубы, заглянул в салун, чтобы выпить… С каких это пор жажда стала преступлением? Я, по-вашему, виноват, что здесь нет кабака, где можно промочить горло? Но пусть даже я виноват. Почему ты кричишь: «Смерть метисам»? Разве они возвращались в город, где с ними так несправедливо обошлись?

— Правильно! — воскликнул один из ковбоев. — Они ничего такого не сделали. Чего мы на них накинулись? К тому же малыш здорово отделал этого хвастуна пэдди…

— И я сниму с него скальп! — заорал ирландец из последних рядов толпы. — Если, конечно, не будет прятаться, как жалкий трус… Сын шлюхи!

— Ни с места, Фрэнсис! — приказал Боб, опасаясь, что юный метис выскочит из укрытия. — Поверьте, вы очень скоро разочтетесь за все.

— Эх, вы! — с возрастающей яростью кричал Патрик О’Брайен. — Позор! Слушаете бредни этого типа, вырядившегося индейцем. Он просто заговаривает нам зубы, чтобы мы ушли ни с чем, лишились обещанной награды, — коварно добавил ирландец.

— Правильно, правильно! — поддержали его золотодобытчики и несколько ковбоев, увлеченных их примером. — Для всех славных парней настали дурные времена с тех пор, как Боб спалил салун Бена Максвелла и продырявил его самого.

— Надо избавить город от этих мерзавцев, — выкрикнул Остин Райен, — ведь мы стоим за порядок и закон!

Нет ничего страшнее толпы негодяев, возомнивших себя добропорядочными гражданами и спасителями общества.

— Остин верно говорит! Правильно… Мы стоим за порядок… пора покончить с ними! — неслись со всех сторон голоса, обильно «подмазанные» виски.

— Я буду краток, — заявил Боб, чувствуя, что ситуация осложняется, — только не надо говорить о законе. Вы хотите нас убить, не так ли? Отлично! Предупреждаю, прежде чем вы захватите дом, половина из вас окажется на земле с небольшой дырочкой между глаз, как у вашего приятеля… И вот что я вам предлагаю…

— Довольно! — оборвал Остин Райен. Он, похоже, смертельно ненавидел Боба.

— Ты, кажется, спешишь, кузнец? — заметил ковбой.

— Что ты предлагаешь? — спросили с той стороны. — Говори!

— Вы уже давно не видели дуэли… прекрасного зрелища, которое европейцы именуют «дуэль по-американски». Хотите посмотреть на смертельный поединок? Пусть свершится Божий суд, а не отвратительная бойня.

— Говори яснее!

— Остин Райен хочет убить меня. Давай сразимся один на один. Ирландцу не терпится заполучить скальп моего юного друга Фрэнсиса — пусть попробует его взять без посторонней помощи. Старшие братья тоже могут найти себе достойных противников. Если мы погибнем, тем лучше для вас. Тогда свершится то, что вы называете правосудием. Если же победим мы, то оставьте нас в покое. Подумайте, джентльмены. Не разумнее ли раз и навсегда уладить наши разногласия? Иначе дело может затянуться до бесконечности и будет стоить жизни многим славным парням.

Спрашивать американцев, хотят ли они увидеть кровавую схватку, — это все равно как оскорбить римлянина периода упадка империи подозрением в равнодушии к сражениям гладиаторов.

Ковбои выразили одобрение единодушными выкриками:

— Ура! Ставим на Боба! Боб for ever!

— Мы играем честно, не правда ли? — произнес Боб, радуясь, что он и его друзья получат возможность бороться на равных.

— Честная игра! Честная игра! Согласны!

— Дик, Питер, Лоуренс, Мэтью, клянетесь ли вы от имени ковбоев, что условия будут соблюдены?

— Клянемся, Боб! Мы снесем голову любому, кто посмеет вмешаться. Черт побери! Вот уж будет потеха! Жаль, что здесь нечего выпить!

Услышав это, Боб снял кусок белой материи с карабина и обратился к братьям, молча ожидавшим конца переговоров:

— Хэлло, Джон, Джеймс, Фрэнсис! Можете выходить. А вы, джентльмены, подойдите поближе… нужно образовать кольцо вокруг противников.

Трое юношей показались на пороге Лок-хауса. Спокойно, с большим достоинством они заняли место рядом с Бобом.

— Вы слышали мое предложение?

— Да. Мы согласны.

— Первым буду я, не возражаете?

— Как угодно, Боб.

Обе группы сблизились и соединились во внезапно возникшем искреннем порыве. Этот переход от смертельной ненависти к сердечности поставил бы в тупик любого жителя Старого Света. Некоторые даже обменялись рукопожатием с недавними врагами.

Кузнец, известный храбрец, сейчас выглядел смущенным. Ему достался в противники Боб — «несравненный ствол», как его еще называли.

С той минуты, как дело пошло на лад — а для ковбоя «ладом» была дуэль не на жизнь, а на смерть с громадным кузнецом, — Боб ликовал.

Угадав опасения своего врага, он великодушно предложил драться на ножах.

— Согласен! — с облегчением воскликнул Остин Райен.

— Есть предложение! — сказал один из ковбоев. — Пусть их свяжут за левую руку! Этот старинный обычай уходит в прошлое, а жаль… весьма живописное зрелище!

Болельщики образовали круг. В центре остались противники и их секунданты: рядом с кузнецом — два золотодобытчика, а возле Боба — естественно, Жан и Жак.

Жан крепко стянул бойцам запястья поясом, охотно предоставленным одним из зрителей. Кузнец, обретя уверенность, осыпал насмешками размалеванного Боба, а тот хохотал во все горло, отчего смотреть на него и в самом деле было жутковато.

Рядом они являли собой разительный контраст. Кузнец был шести футов роста и силен, как буйвол. На фоне его мощных ручищ с чудовищной мускулатурой тонкие руки Боба казались жалкими, хотя по крепости не уступали стали. Ростом в пять футов один дюйм, он едва доставал до плеча гиганту. Странная идея привязывать противников друг к другу лишала ковбоя, проворного и ловкого, словно кошка, главного преимущества — быстроты передвижений.

— Вы готовы, джентльмены? — спросил один из секундантов Остина.

— Да!

— Начинайте!

Сверкнули ножи, и противники бросились друг на друга. Однако накрепко связанные левые запястья мешали им, и первые удары попали в пустоту. Беспорядочная схватка с атаками и отступлениями привела к неожиданному результату. Невольно смещаясь влево, дуэлянты начали кружиться, и этот хоровод производил комическое, но вместе с тем страшное впечатление. Впрочем, зрители веселились от души и, конечно же, заключали пари. Несмотря на очевидное неравенство сил, исход боя был неясен. Все зависело от того, кто первым заставит противника согнуть руку, чтобы, воспользовавшись этой слабостью, нанести удар ножом.

Остин Райен, превосходя Боба в силе, удерживал его на отдалении вытянутой рукой. Ковбой увертывался, но уже начинал выдыхаться от прыжков, к которым его вынуждали грубые рывки великана.

Крупные капли пота текли по раскрашенному лицу. Кузнец, уверовав в то, что противник находится на пределе, стал осыпать его бранью в предвкушении близкой победы.

— Подожди, заморыш… я вырву твой поганый язык… Что, сипишь и роняешь слюни, как полудохлая собака? Давай поворачивайся!

И силач, оторвав Боба от земли, уподобился мальчишке, что, держа за хвост, крутит вокруг себя котенка.

Зрители неистовствовали. Ставки все время повышались. Слышались вопли:

— Ура Остину!

— Эй, Боб, держись! Мы же проиграем из-за тебя, скотина!

Еще несколько кругов, и Боб, оглушенный безумным вращением, окажется в полной власти безжалостного противника.

Страшная тревога охватила братьев, и их смуглые лица побелели.

Внезапно ковбой резко рванул на себя левую руку, сцепленную с запястьем Райена, и взмахнул правой с зажатым в ней ножом. Движение сбилось, послышались ругательства, а затем пронзительный отрывистый хохот.

Боб отлетел в сторону и, перевернувшись в воздухе, рухнул к ногам изумленных болельщиков. Казалось, он уже не встанет. Но эти ковбои, вскормленные полусырым тестом, свиным салом и водкой, отличались невероятной живучестью.

Одним прыжком Боб вскочил на ноги и, потрясая окровавленным ножом, бросился к Остину.

Вся сцена заняла не более пяти секунд. Кузнец застыл, разинув рот и вытаращив глаза, словно бы утратив способность двигаться. Затем раздался страшный сдавленный крик, напоминавший вопль раненого зверя. Левая рука его конвульсивно дергалась вверх и вниз, но на ней не было кисти! Из обрубленного запястья толчками изливалась густая кровь.

Толпа вскрикнула как один человек. Однако в возгласе этом звучали противоречивые чувства: сострадания и досады, ликования и любопытства.

Ясный и твердый голос Боба перекрыл поднявшийся шум:

— Вот ты и стал одноруким, кузнец… Но это еще не все! Только что ты упивался своей силой… оскорблял меня, уверенный в победе… и я тоже не собираюсь церемониться!

Никто не догадывался, что намеревается сделать ужасный маленький ковбой.

Боб увидел в траве тряпичный пояс, которым были связаны руки противников, и, хладнокровно нагнувшись за ним, подобрал кусок материи, обвитый вокруг какого-то бесформенного предмета. В его руках оказалась кисть Остина! Побелевшие пальцы растопырились в зловещей, как и все мертвое, оцепенелости.

Размахивая жуткой добычей, Боб подскочил к кузнецу; тот смотрел на него обреченным взглядом и тяжело переводил дыхание.

— Нечего хныкать, это схватка не на жизнь, а на смерть! Ты еще можешь драться… Не беспокойся, я тебя долго не задержу… Ты не отвечаешь? Трус! Я так и предполагал… посмотрим, может быть, оскорбление взбодрит тебя, мистер силач! Среди джентльменов принято давать пощечину перчаткой… я отхлещу тебя твоей же рукой!

Это было свыше сил Остина! Обезумев от ярости и боли, он поднял нож и ринулся на врага, спокойно ожидавшего нападения.

Поставив на карту все, кузнец нанес мощный удар сверху вниз, стремясь вспороть грудь Боба. Не удержавшись на ногах, он рухнул на ковбоя, издав последний крик. Не прошло и двух секунд, как Боб стоял на ногах, целый и невредимый. Поднимаясь, он отодвинул плечом навалившегося на него исполина. Нож вошел в сердце Остина по самую рукоятку.

— В нем не более двухсот фунтов веса, — насмешливо произнес Кеннеди, — а я, когда мне было всего девятнадцать лет, убил ножом гризли. Тот весил тысячу двести!

И, вытащив нож, добавил:

— Он мертв. Мир праху его! А теперь, джентльмены, если ни у кого нет возражений, продолжим нашу игру!

 

ГЛАВА 9

За карабины! — Полковник-оригинал. — Изумительная меткость. — Достойный соперник Кожаного чулка.— Полковнику очень хочется умереть. — Дистанция в восемьсот, ярдов.— Дуэль Жака. — Полковник все-таки умер! — Противник Франсуа. — Небольшая разминка. — Как Франсуа снял скальп с наследника ирландских королей.

День начался совсем неплохо. Выдающиеся граждане, коих привели к заброшенному дому безделье или жажда выигрыша на пари, получали громадное наслаждение от происходящего. Многие поставили на Боба и теперь осыпали победителя поздравлениями, совсем забыв, что полчаса назад собирались линчевать его. Присутствовал здесь и вездесущий репортер, ему не терпелось поведать читателям о волнующей дуэли и гибели кузнеца. Он уже собирался мчаться в редакцию, но его отговорили, объяснив, что если город узнает эти новости из «Гелл-Гэп ньюс», то очень скоро сюда явятся представители власти с шерифом во главе. А последний, конечно же, положит конец замечательному развлечению, продолжения которого с таким нетерпением ожидают жители.

Репортер сдался, заполучив автографы Боба и троих братьев, предвкушая увидеть их на первом листе в информационном разделе газеты.

Посиневший труп кузнеца оттащили в сторону, положив рядом с неудачливым стрелком. Теперь можно было, пользуясь выражением ковбоя, продолжать игру.

Все взоры обратились на юных канадцев, а те бесстрастно ожидали своей очереди поставить на кон жизнь.

Один из джентльменов давно оглядывал их от макушки до пят с редкостной бесцеремонностью. Затем, подойдя и обращаясь преимущественно к Жану, он спросил:

— Так ты из Канады, чужестранец?

— Именно так.

— Говорят, ваш край славится меткими стрелками.

— Хотите в этом убедиться? Я к вашим услугам. Какое оружие предпочитаете? Карабин? Револьвер?

— Пожалуй, карабин…

— Извольте.

— Вы очень любезны. Лично против вас я ничего не имею. Но раз уж драться, то почему бы и не со мной, не так ли?

— Мне абсолютно все равно, — хладнокровно ответил Жан.

— Признаться, я убил уже восемь человек на дуэли… Они были из разных стран, но из Канады не было ни одного. Надеюсь, вы не откажетесь занять почетное девятое место и пополнить мою коллекцию. Не беспокойтесь, я убью вас, не причинив страданий… Мое имя полковник Брайд… вы, наверное, слышали? Знаменитый полковник Брайд…

— Меня зовут Жан де Варенн и…

— Де Варенн? С частицей?

— Да, с частицей, — по-прежнему добродушно произнес Жан.

— Вы настоящий джентльмен, — заметил полковник и соблаговолил наконец поклониться. — Я еще никогда не дрался с противником, имеющим частицу при имени. Весьма приятно, весьма…

Свободная Америка не признает привилегий и знаков отличия. Но в глубине души янки обожают всяческие титулы и орденские ленты, хотя и стараются показать, что относятся к ним с чисто демократическим презрением.

— Ну, — вмешался Боб, торопясь окончить дело, — джентльмены условились об оружии. Осталось обговорить условия поединка.

— Предлагаю следующее, — сказал Жан, — противники становятся на расстоянии в сто метров. Незаряженный карабин держат у ноги. У каждого будет по одному патрону. Сигналом станет выстрел из револьвера. Подходят вам такие условия, полковник?

— Вполне. Я восхищен, сударь! Но скажите, почему мы должны иметь только один патрон?

— Неужели меткому стрелку нужно больше?

— Это верно, — согласился полковник и отошел к своим секундантам.

Жак в сопровождении одного из золотодобытчиков отмерил дистанцию широкими шагами. Зрители кипятились вовсю, заключая новые пари. Жан спокойно разговаривал с Бобом и Франсуа.

— Он очень любезен, этот полковник. Но как необычно одет! У нас его облаяли бы все собаки, а полисмены отнеслись бы к такому наряду с большим неодобрением.

Костюм, да и вся внешность знаменитого полковника Брайда и в самом деле производили довольно комичное впечатление. Это был человек неопределенного возраста — на вид от тридцати до сорока лет — худой, с длинными костлявыми руками, бледным лицом, широкими плоскими ступнями. На голове у него красовался засаленный цилиндр, сплюснутый наподобие гармони, странного музыкального инструмента приезжих немцев; на плечах болтался слишком широкий черный редингот, похожий на одеяние священника. Рубашка отсутствовала, зато имелся фланелевый жилет. Редингот, увы, без пуговиц, был скреплен у ворота медной проволокой. Одеяние дополняли манжеты и ослепительно белый накладной воротничок. Полковник щеголял в синих штанах, какие носят чернорабочие, и в высоких болотных сапогах.

Брайд явно гордился своим несуразным костюмом и держал себя со скромным достоинством выдающейся личности, на чьем счету значилось восемь человек, убитых на дуэли.

— Вы уверены в своих силах? — спросил Боб, обращаясь к полковнику.

— Конечно! Со ста шагов я могу попасть даже в нитку.

— В добрый час! Вы меня немного успокоили, — сказал ковбой.

— Но скажите, отчего мой соперник предложил держать карабин незаряженным у ноги? — спросил Брайд.

— Потому что… А! Дистанция уже отмерена… У меня нет времени объяснять… впрочем, скоро вы сами все увидите и поймете!

Боб и сам не понимал этого условия, но спрашивать юного дуэлянта считал неуместным.

— Сигнал подадите вы, мистер Боб?

— Да!

— Джентльмены, по местам! Чтобы шансы были равными, оба должны стать к солнцу боком.

Жан, занявший позицию, походил больше на зрителя, чем на участника дуэли. С нежностью взглянув на братьев, он поставил оружие у ноги и замер, словно образцовый солдат на часах.

Секунданты полковника и Жана, проверив оружие дуэлянтов, отбежали метров на двадцать в сторону. Зрители, разбившись на две группы, торопились сделать последние ставки.

— Готовы? — перекрыл общий гул голос Кеннеди.

— Да!

Наступила тишина. Прошло несколько секунд, и хлопнул револьверный выстрел — Боб подал сигнал к началу. И почти одновременно — более звучно и раскатисто — грянул карабин. Жан действовал с феноменальной быстротой. Для того чтобы зарядить оружие, прицелиться и нажать на курок, ему потребовались лишь доли секунды. Против ожиданий полковник по-прежнему стоял на своем месте, но не отвечал юному противнику, а тот беззвучно смеялся.

— Стреляйте! Стреляйте же! — закричали секунданты и те, кто поставил на полковника.

Но Брайд лишь тряхнул онемевшей рукой — жест напоминал движение кошки, ступившей на раскаленную крышу. Карабин полковника был расколот надвое меткой пулей.

— Ну, Боб, — обратился Жан к ковбою, который не верил своим глазам, — теперь вы поняли, отчего я предложил именно такие условия? У нас в Канаде учат быстро стрелять с детства. Без этого не стать хорошим охотником. Вот почему я сумел разбить карабин прежде, чем полковник успел его вскинуть.

Восхищаясь изумленной ловкостью Жана, зрители орали «браво!». Полковник был ошарашен и взбешен. Потрясая обломками ружья, он кричал:

— Нечего восторгаться! Это случайность… Пуля джентльмена разбила мой карабин, ну и что? Что из этого следует? Говорю вам, это случайность! Случайность! Случайность! Дайте мне винчестер! Я хочу продолжить дуэль!

— Что ж, продолжим, — с легкой насмешкой ответил Жан.

Поединок возобновился. Вновь прозвучал традиционный вопрос: «Готовы?» Сигналом опять стал револьверный выстрел.

Как и в первый раз, полковник не успел нажать на курок. Юный канадец снова продемонстрировал исключительную ловкость и быстроту. Привычные ко всему обитатели границы не скрывали восхищения, смешанного с некоторым ужасом. Жан и сейчас показал исключительную меткость, выведя из строя новый карабин полковника.

Когда пуля, летевшая со скоростью пятьсот сорок метров в секунду, ударила в ствол, Брайд глухо застонал и выругался.

— В чем дело, полковник? — воскликнули его секунданты.

— Проклятье! Кажется, я ранен… посмотрите… мне оторвало указательный палец на правой руке!

— Ну, полковник, — обратился к нему Боб со зловещей улыбкой на размалеванном лице, — это по-прежнему случайность?

— Неплохой выстрел, признаю… немного поспешный.

— Вы правы, — проговорил Жан, подходя со своими секундантами к противнику, — я поспешил… но в этом есть и ваша вина. Мне пришлось торопиться, ведь я имел дело с очень метким стрелком. Если бы в моем распоряжении оставалась еще хоть одна секунда, я не нанес бы вам увечья… Честное слово! Я не заметил ваш палец и весьма огорчен, что вам пришлось его лишиться. Клянусь, что не хотел причинить вам ущерб!

— Вы очень добры, — ответил полковник, чувствуя, что за этими сердечными словами скрывается ирония, вполне простительная, если учесть молодость Жана и его необыкновенный успех. — Одним пальцем меньше, одним больше… Это ничего! Но мне будет трудно продолжить дуэль.

— Вам должно быть известно, полковник, — твердо произнес Жан, — что третьего раза не полагается. К тому же мы в неравных условиях из-за вашего ранения…

— Пустяки. Я одинаково метко стреляю правой и левой рукой. Мне только хотелось бы немного изменить предложенный порядок.

— Говорите.

— Мы встаем на дистанции в восемьсот ярдов друг от друга. Сигнал остается прежним.

— Вы настаиваете на продолжении?

— Еще в большей степени, чем раньше, клянусь моим покойным пальцем. Я горю нетерпением проверить, сумеете ли вы повторить свой достойный восхищения выстрел с более дальнего расстояния.

Прежде чем Жан успел ответить, вмешался Жак и сказал полковнику, чью руку старательно перебинтовывал Боб:

— Если вы не возражаете, я займу место брата.

— Мне все равно. Вы, должно быть, тоже хороший стрелок.

— Я почти не уступаю брату, только характер у меня не такой добрый, и я не люблю разводить церемонии. Стреляю куда придется. Хотите иметь дело со мной?

— Я готов! — ответил полковник, и его серые глаза засверкали.

— Боб, — позвал ковбоя Жак. — Время не ждет. Надо скорее разделаться со всем этим.

Около двадцати минут ушло на разметку новой дистанции и расстановку секундантов. Между тем любопытство зрителей дошло до безрассудства, почти все разместились в непосредственной близости от дуэлянтов.

С расстояния восьмисот ярдов противники хорошо различали друг друга, хотя контуры фигур вырисовывались не так отчетливо, а цвета выглядели размытыми.

Сигнал раздался неожиданно для всех. Жак прицелился столь же быстро, как его старший брат, но перед выстрелом чуть помедлил. Затем дуло его карабина исчезло в облачке дыма, однако одновременно беловатая струйка поднялась и над плечом полковника. Противники действовали одновременно. Прошла секунда. Те, кто стоял возле Жака, отчетливо услышали страшный крик. В четырех метрах от метиса неосторожный зритель — один из золотоискателей — схватился за грудь, откуда брызнула кровь, и упал, дергаясь в конвульсиях.

Тут же раздались яростные вопли. Промах полковника стоил жизни одному из его самых горячих сторонников.

— Хорош мерзавец! Мы на него ставим, а он нас убивает! Ну, ты дождешься!

С противоположной стороны зрители также сгрудились, отчаянно жестикулируя и громко крича. Затем они бросились к Жаку узнать, что случилось, а навстречу им бежали разъяренные золотоискатели, готовые расправиться с незадачливым полковником.

— Что у вас? Что с этим полковником, будь он проклят?

— Мертв! Убит наповал… — задыхаясь, отвечали свидетели.

— Убит! Тем лучше для него! Мы потеряли деньги, но это не важно! Да здравствуют метисы!

Переменчивая толпа принялась аплодировать и кричать «Ура!», прославляя Боба, Жана, Жака и даже Франсуа, хотя тот еще не успел показать себя. От него ничего и не требовали, поскольку признали дело законченным.

Юноши с честью вышли из испытания. Их спокойная уверенность, сила и хладнокровие покорили головорезов, нанятых негодяем, чтобы убить их, и еще час назад требовавших смерти для всех четверых.

Однако нашелся тот, кого не устраивал подобный оборот дела, и его яростный голос перекрыл восторженные восклицания:

— Вы что, джентльмены? Вами крутят как хотят! Арра! Все короли Ирландии покраснеют от стыда, если я допущу подобное! Бегарра! Этому не бывать, клянусь святым Дунстаном!

Взрыв хохота раздался в ответ на выпад Патрика О’Брайена, чей пыл был основательно разогрет джином.

— Что смеетесь? Разве я не имею права вызвать на смертельный бой юного мерзавца? И пусть смеется тот, кто смеется последним…

— Почему бы и нет? — рассудили джентльмены, охочие как до зрелищ, так и до новых пари.

— Вы согласны? — Лицо ирландца стало пунцовым. Он успел опустошить флягу, чтобы поддержать боевой Дух.

— Идет! Только не мешкай, пэдди, мы умираем от жажды, и нам давно пора навестить один из салунов.

— Теперь я сниму с тебя скальп, краснокожий подонок!

С неожиданным проворством выхватив нож, ирландец кинулся на Франсуа. Тот стоял неподвижно, скрестив руки на груди и глядя на врага с высокомерным презрением. Нападение было таким стремительным и неожиданным, что все мгновенно уверовали в неминуемую гибель молодого метиса. Только его братья не повели и бровью, вполне полагаясь на силу, ловкость и находчивость младшего.

В тот момент, когда острие ножа почти коснулось тела, Франсуа повернулся на каблуках, припал к земле и нанес ирландцу сокрушительный удар ногой в живот. Патрик покатился кубарем.

— Арра! Черт побери!

Поднявшись, он принялся с пеной у рта изрыгать самые причудливые и звучные кельтские ругательства.

Франсуа поджидал его, по-прежнему улыбаясь. Новый удар по ногам, и ирландец опять опрокинулся.

Толпа, крайне заинтересованная этими незнакомыми ей приемами борьбы, разразилась рукоплесканиями.

А Франсуа, достойный потомок французского моряка, начал молотить противника с таким остервенением, что бедный Патрик, забыв о ноже, даже не пытался сопротивляться.

— А! Ты хотел снять с меня скальп! — сказал наконец юноша. Он был бледен, но улыбка не сходила с лица. — Подожди же, я покажу тебе, как это делается.

Он повернулся к зрителям и спросил:

— Этот человек принадлежит мне, не так ли, джентльмены?

— Да.

— И я могу делать с ним все, что захочу?

— Он собирался оскальпировать вас… ответьте ему тем же! Его скальп, на что он годен! Рассадник вшей… и цена ему десять центов…

— Боб, дружище, — обратился Франсуа к ковбою, — не могли бы вы принести мне лассо?

— Вот то, что вы просили, Фрэнсис! — воскликнул Боб, обернувшись за одну минуту.

— Спасибо!

Франсуа без всяких усилий поднял притихшего ирландца и понес к перекладине, где обычно привязывали лошадей. Там он прикрутил Патрика к балке и достал нож.

Зрелище захватило всех. С замиранием сердца присутствующие ждали, что сейчас этот юноша, наполовину индеец, завершит сражение традиционным страшным финалом, подобно своим краснокожим предкам. Все сгрудились вокруг, чтобы увидеть, как брызнет кровь, и услышать скрип кожи под лезвием ножа.

— Молодец, Фрэнсис! — проворчал Боб.

Жан и Жак смеялись беззвучно, как это делают индейцы. Взяв нож в правую руку, Франсуа левой ухватил густую шевелюру несчастного Патрика и провел лезвием вокруг головы, от уха до уха. Затем резко дернул жертву за волосы. От прикосновения железа ирландец взвыл, вызвав у публики приступ дикого веселья. Люди едва не катались по земле, доведенные до слез, до изнеможения.

Насмешник Франсуа действовал всего-навсего тупой стороной ножа! А ирландец завопил, как резаная свинья.

Но смех перешел все мыслимые границы, когда Франсуа принялся кромсать нечесаные сальные космы, и взгляду постепенно открылся жалкий грязный череп.

— Вот так! — с удовлетворением кивнул Франсуа, любуясь уступами неровно подстриженной головы ирландца. — Эта операция вполне заменяет мытье и укладку волос. Я снял с тебя скальп условно, мой доблестный Патрик… Но помни, что в следующий раз я не буду столь терпелив, и все может закончиться для тебя гораздо хуже.

Окончательно покоренные зрители прокричали троекратное «Ура!» и отправились в Гелл-Гэп, водрузив на плечи несчастного Патрика, хотя тому вовсе не улыбалось оказаться выставленным на всеобщее обозрение.

Наконец-то Боб и его друзья вздохнули свободно!

 

ГЛАВА 10

Боб начинает игру. — В банке мистера Джонатана. — Следовало ожидать! — Статья в «Гелл-Гэп ньюс». — Как подготовить бунт. — Паучья слюна. — Общее возбуждение. — Осада дома. — Если бы Джонатан не был предусмотрительным человеком. — Пожар.

— Ну вот, мы победили и свободны! — с облегчением произнес Боб, когда воинство мистера Джонатана отбыло в Гелл-Гэп, оглашая окрестности ликующими воплями и унося на плечах стриженого потомка ирландских королей.

— А зачем нам эта победа? — Жан пожал плечами.

— Пустая трата времени, — поддержал брата Жак.

— Что нам делать теперь? — спросил Франсуа.

Боб встрепенулся.

— Вот как! По-вашему, наша славная победа — всего лишь потеря времени? И она ничего нам не дает?

— А у вас другое мнение?

— Конечно! Мы можем вернуться в Гелл-Гэп и устроить хорошую заварушку.

— Вы уверены?

— Вы совсем не знаете моих земляков, если считаете, что все они — и блюстители, и секретарь, и шериф — останутся по-прежнему вам враждебны. Да они примут вас с распростертыми объятиями! Более того, можете рассчитывать не только на благожелательный нейтралитет, но и на действенную помощь тех, кого поит и кому платит ваш враг. Подобные события скоро не забываются. Завоеванная вами симпатия не продается и не покупается ни за какие деньги!

Прямо перед домом четверо друзей держали военный совет. Решили идти в город сразу после заката солнца, чтобы мистер Джонатан не узнал об их возвращении.

Заверения Боба, что братья найдут самую горячую поддержку, положили конец сомнениям. Следовало поставить на карту все и совершить набег на врага.

Прежде всего требовалось установить наблюдение за домом, где скрывался мистер Джонатан, уточнить полученные Бобом сведения и тогда, смотря по обстоятельствам, выработать окончательный план действий.

Хорошенько помывшись после сражения, ковбой обрел внешность белого человека. На отдых после плотного ужина решено было устроиться на скале высотой в шестьдесят метров, нависавшей над озером Дьявола.

Когда наступил вечер, четверка появилась в лагере золотоискателей и укрылась в доме одного из приятелей Боба.

Ковбою предстояло первому вступить в игру.

Контора мистера Джонатана открывалась в восемь утра. За пятнадцать минут до этого Боб неспешно приблизился к тяжелым дверям банка, хозяин и служащие которого славились пунктуальностью.

Из уважения к канадцам Боб уделил больше внимание своему туалету. Широкополая фетровая шляпа с золотой тесьмой, синяя рубаха, стянутая алым поясом, за которым поблескивали серебристые рукоятки двух кольтов, штаны из оленьей кожи, украшенные бахромой на индейский манер, сапоги с серебряными мексиканскими шпорами и пряжками величиной с блюдце делали его неотразимым.

Ровно в восемь он стоял у двери и, как только та распахнулась, вошел в просторное помещение, перегороженное мощной решеткой, способной выдержать любой натиск — предосторожность в таком городе, как Гелл-Гэп с его весьма сомнительной репутацией, необходима. В решетке было прорезано четыре окошка с желобками, обитыми кожей, за каждым из них восседал клерк с козлиной бородкой и карандашом, заткнутым за ухо. Непрерывно жуя табак и сплевывая, они вносили записи в толстые гроссбухи.

Вместо пресс-папье перед ними лежало по два револьвера — дань приграничным нравам.

— Что надо? — спросил один из служащих с резкостью, столь характерной для янки.

— Получить деньги по этой доверенности, — ответил Боб, извлекая из кармана сложенный вдвое лист бумаги.

Человек с козлиной бородкой развернул бумагу и принялся читать вполголоса:

«Настоящим просим господина Туссена Лебефа, именуемого также Джонатаном, заплатить по предъявлении сего мистеру Роберту Кеннеди сумму в десять тысяч долларов, которую он должен наследникам Жан-Батиста де Варенна, скончавшегося в Батоше (Канада) 11 мая 1885 года.

Подписи: Жан де ВАРЕНН

Мистер Роберт Кеннеди, действующий от имени и по поручению прямых наследников усопшего, уполномочен дать расписку в получении вышеназванной суммы господину Лебефу, именуемому также Джонатаном, банкиру.

Жак де ВАРЕНН

Франсуа де ВАРЕНН

Составлено в Гелл-Гэпе 12 июня 1885 года.

Подписи заверены в нашем присутствии:

шериф БЕРК».

— Я должен спросить хозяина, — пробурчал клерк и скрылся за дверью, расположенной за его спиной.

Появившись снова через пять минут, он сообщил Бобу, который тем временем занялся вырезанием узора на деревянной конторке кассы:

— Мистер Джонатан просил передать: он не знает, что означает эта бумага, и отказывается платить.

— Я так и предполагал, — спокойно ответил Боб. — Ваш хозяин — предатель, вор и убийца. Скоро он о нас услышит.

Клерк уже погрузился в бумаги, не обращая на Боба никакого внимания, словно того и не было перед ним.

Через три часа «Гелл-Гэп ньюс» опубликовала на первой полосе правдивую историю жизни мистера Джонатана, или Туссена Лебефа. В ней говорилось как о его предательстве во время осады Батоша, так и о подлом убийстве Батиста де Варенна, соратника Луи Риля.

Это жизнеописание, подготовленное заранее, с такой силой разоблачало банкира, что население города, впечатлительное и легковозбудимое, воспылало ненавистью к злодею. События все приняли близко к сердцу, словно бы речь шла о вопросе, затрагивающем важнейшие национальные интересы и достоинство страны.

У мистера Джонатана нашлись и сторонники — прежде всего среди золотоискателей, людей сравнительно зажиточных — по крайней мере в сравнении с ковбоями, которые, заполучив некоторую сумму, тут же пускались в разгул, как матросы, вернувшиеся из долгого плавания.

Вот ковбои-то решительно приняли сторону Боба и канадцев. Стоило только свистнуть, и эти молодцы явились бы, как один человек, чтобы разгромить дом банкира и вздернуть его самого на ближайшем столбе.

Боб, слегка возбужденный после утреннего визита в банк, шумно разглагольствовал в салуне. Тут обычно пировали ковбои, свободные от трудов праведных.

Многолюдное сборище было крайне оживлено. Боб щедро поил всех, пустив в ход кошелек Жана. С каждой новой порцией спиртного голоса становились громче, а тон — все более воинственным.

— Если бы я был на месте канадцев… — заявил ковбой из числа тех, кто накануне рвались растерзать Боба и метисов.

— И что бы ты сделал, Джим? — спросил Боб, вовсю стараясь подогреть настроение собравшихся.

— Что бы я сделал? Тысяча чертей! Я разнес бы в пух и прах дом этого Джонатана! Камня на камне не оставил бы! И поджаривал бы его самого до тех пор, пока не вытряс бы из него эти деньги…

— А потом?

— Застрелил бы, как паршивую собаку!

— А я бы повесил его за ноги! — вступил в разговор другой ковбой.

— А я, — закричал третий, — я отдал бы его поганое сердце на съедение свиньям…

— И это было бы только справедливо! — заметил Боб. — Но хватит болтать. Теперь это невозможно.

— Кто это сказал?

— Уф! Разве я не был повешен за то, что слегка «пощекотал» хозяина бара, а потом немного подпалил его заведение? Слишком много здесь развелось всяких блюстителей… Гелл-Гэп остепеняется, скоро в нем не останется места для ковбоев… Все эти алчные золотоискатели… они хотят стать добропорядочными собственниками…

— Правда! Золотоискатели — страшные скупердяи…

— Они вздувают цены!

— Чего будут стоить наши сорок долларов в месяц?

— Особенно с такими банкирами-кровососами, как этот Джонатан…

— У него от звонких кругляшков золота касса ломится…

— И подвал…

— Весь дом забит добром…

— Но если мы захотим…

— Чего захотим? — спросил Боб.

— Перерезать глотку этому ворюге…

— И раздать все, что он награбил…

— Пусть отдает добровольно, или мы возьмем силой, тысяча чертей!

— Вы не осмелитесь! — раздельно произнес Боб.

— Мы не осмелимся? Мы?

— Да, вы! Вы слишком боитесь расправы… суда Линча или шерифа… или почтенных господ, которые встают рано, ложатся засветло… экономят на всем и становятся знатными горожанами…

— Мы не осмелимся? Это мы еще посмотрим! К тому же газета за нас!

— Кажется, они дозрели, — шепнул Боб приятелю. Тот был в курсе его планов и шумел за двоих. — Теперь самое время пустить в ход сильные средства… надо налить им «паучьей слюны»!

Среди бесконечного количества крепких напитков американцев самым действенным является так называемая «паучья слюна» — любимая выпивка индейцев, ковбоев и прочей приграничной братии. Рецепт приготовления очень прост: нужно взять пять литров спирта, два фунта сушеных персиков, кисет черного табака — смешать все это в бочке, залить двадцатью пятью литрами воды и дать настояться.

Столь чудовищная смесь и носит название «паучьей слюны», она поистине сногсшибательна: выпив совсем немного этого снадобья, люди словно бы дуреют и приходят в пьяное неистовство, что может длиться целую неделю.

Каждый торговец имеет в запасе все необходимое для приготовления этого пойла. Подобно тому как в старой Европе шампанское непременно венчает всякое праздничное торжество, так и в Америке ни одна пирушка ковбоев не обходится без «паучьей слюны».

Можно представить, какой восторг вызвало предложение Боба пустить по кругу чашу с божественным напитком, сколько тостов провозгласили за здоровье канадцев и за погибель презренного Джонатана.

Приятель Боба угостил всех по второму разу, затем наступила очередь хозяина салуна, с которым ковбой договорился заранее, уплатив тайком из своего кармана.

Смешиваясь со спиртным, поглощенным прежде, «паучья слюна» сотворила чудеса. Минут через пятнадцать — двадцать все впали в состояние исступления. Приметы его хорошо знали местные жители: искаженные лица, блуждающий взгляд, стиснутые зубы.

Все вопили как одержимые, били посуду, ломали мебель, палили из револьверов. Гам усиливался с каждой минутой. Теперь ковбои могли бы запросто перебить друг друга. Остановить их способна была только общая цель, куда направилась бы эта бешеная энергия, ищущая выход.

Кто-то вдруг выкрикнул имя Джонатана, и эти три слога вызвали настоящую бурю. Раздались крики, достойные голодных каннибалов:

— Разгромим его дом! Смерть вору!

Боб ликовал. В нем еще жил прежний дух, и он наслаждался ураганом, так ловко им поднятым.

— Честное слово, — приговаривал он, потирая руки, — они все разнесут в клочья! А, дражайший мистер Джонатан! Ты напоил славных парней Гелл-Гэпа, чтобы натравить на нас. Пришла твоя очередь! Ты станешь главным героем представления, которое мы тебе устроим!

Человек тридцать — сорок устремились к дому банкира, стреляя на ходу из револьверов и выкрикивая угрозы. По дороге толпа увлекала за собой посетителей других салунов. Уже давно не представлялось такой великолепной возможности поразвлечься! Многие глубоко сожалели, что согласились принять участие в расправе над Бобом и его друзьями. Проклиная себя за это, они хотели оправдаться и были настроены еще более решительно, чем все остальные.

Добропорядочные граждане, включая шерифа и секретаря, заперлись в своих домах, чувствуя, что в воздухе пахнет порохом и «паучьей слюной».

Дом Джонатана окружили, к обоим выходам поставили усиленную стражу: Жан и Франсуа заняли позицию с одной стороны, Жак и Боб — с другой.

До этого момента братья на людях не показывались и присоединились к ковбою в условленном месте. Жажда мести слепила их, они не думали, насколько законны эти действия и не пострадают ли при этом невинные люди.

Канадцы только что достигли возраста, когда страсти начинают просыпаться в человеке. Индейская кровь, лишь в некоторой степени смягченная европейской, толкала на безумные поступки. К тому же Джонатан был несомненным негодяем и заслуживал кары!

Защищенные массивной решеткой и револьверами, клерки все-таки поспешили покинуть контору, сдав хозяину бумаги и ценности. Джонатан остался одиноким в своей крепости. Он не был трусом, но дикие крики, выстрелы, удары в дверь сильно встревожили его.

Противостоять толпе? Затаиться, подобно хищнику? Он знал, что ему нечего рассчитывать на великодушие противников, и ясно видел фигуры братьев-великанов у главной двери, трещавшей под натиском осаждающих, и с другой стороны, у запасного выхода, через который удирали служащие, петляя, словно зайцы, среди улюлюкающей толпы.

Посмотрев долгим взглядом на сейф с ценностями, Туссен заставил себя выйти из оцепенения: запер изнутри кабинет, задвинул засовы, повернув все ручки и рычаги двери, а затем надавил на кнопку потайной пружины.

Тотчас же сейф весом не меньше тонны начал опускаться вниз и скрылся. Еще раз нажал банкир кнопку, и сдвинутая плита в полу встала на место. Невозможно было заподозрить, что здесь находится обширный тайник.

— У меня есть еще пять минут, — прошептал Джонатан, не в силах оторвать взгляда от подвала, где он словно бы замуровал свою продажную душу.

— Джонатан! Джонатан! — неслись отовсюду дикие вопли.

— Победа! Победа!

Снаружи заметили, как банкир метнулся к двери за решеткой конторы и приоткрыл ее… Двадцать револьверов нацелилось на него… двадцать выстрелов прогрохотало, не причинив Джонатану вреда… потом началась настоящая канонада изо всех наличных стволов…

Пули отлетали рикошетом в стены, выбивали стекла, потрошили рамы. Все потонуло в адском грохоте и дыму.

Наконец все патроны были расстреляны. Едкий ядовитый запах проникал сквозь вдребезги разбитые стекла.

— Решетка! Решетка! — закричали в толпе.

Кинувшись к загородке, каждый ухватился за прут и стал яростно его раскачивать. Через две минуты решетка с грохотом полетела на пол.

Вот и дверь, через которую скрылся Джонатан… Бронированная громада! Прошибить ее можно было только пушкой.

Разъяренные погромщики набросились на мебель, круша ее. Джонатан жил один и обстановку имел весьма скудную. Какое разочарование! Ни занавесок, ни обивки, ни белья, ни покрывал, чтобы разорвать в клочья… Ни денег, ни золота, ни ценностей, чтобы утешиться… Ни Джонатана, чтобы выместить на нем злобу, возрастающую с каждой новой неудачей!

— Эй, ребята! Поджигай дом! Выходы охраняются! Пусть мерзавец Джонатан сгорит заживо!

Запаленный с четырех концов банк сгорел дотла. Но хозяин бесследно исчез. Останков на пепелище найти не удалось.

Конец первой части

 

ГЛАВА 1

Черепаховые горы. — На границе Америки и Канады. — Финансовая корпорация, каких мало. — В дилижансе. — Ночь. — Нападение. — Люди в масках. — Скромные воры. — Десять тысяч долларов. — Полковник Ферфильд. — Пять минут.

В том месте, где сотый меридиан к западу от Гринвича пересекает границу между Соединенными Штатами и Канадой, иными словами, на воображаемой линии сорок девятой северной параллели, на ровной до сих пор поверхности земли вдруг как бы вырастает гористое плато, называемое Черепаховые горы. Они имеют форму овала, развернутого от северо-запада к югу-востоку; первая треть его принадлежит Канаде, а нижние две находятся на американской земле. По размерам плато довольно обширно: не менее пятидесяти километров в длину и около тридцати пяти в ширину. Равнина эта не слишком высока — от восьмисот до девятисот метров над уровнем моря, однако встречаются скалы, достигающие полутора километров.

С американской стороны Черепаховые горы труднодоступны: крутые склоны обрываются головокружительными ущельями, отвесные стены преграждают проход, на пути встают мощные скалы, и только с помощью проводника можно пройти по пешеходным тропам, впрочем, здесь их совсем немного. Напротив, в Канаде эта горная гряда превращается в довольно пологий спуск высотой не более двухсот метров в том месте, где вдоль границы бежит железнодорожная колея, идущая из Розенфельда. В отличие от американского, канадский ландшафт изобилует водой: вдоль воображаемой линии между двумя странами разбросано около тридцати небольших соленых озер, откуда берут начало многочисленные шумные и быстрые речушки, впадающие в Пембинаривер.

Впрочем, растительный мир отличается в этих местах богатством как с засушливой, так и с влажной стороны. Здесь можно встретить чудесную желтую сосну и великолепную красную: эти колоссы достигают стометровой высоты, причем снизу их безупречно ровные стволы примерно на треть лишены ветвей. Добавим к этому несколько разновидностей кедра, гигантский тополь, березу (из ее коры делают каноэ), прекрасный сахарный клен; в низинах растут ольха, тис, дикая яблоня и кизил. Деревья возвышаются повсюду: в долинах, расщелинах и лощинах, на горных склонах — везде, где есть хотя бы клочок земли.

Не менее богата и разнообразна фауна. На американской территории в обширных пещерах расселились черные медведи. Говорят, встречаются и свирепые медведи, на местном наречии — гризли. В горах водится карибу, которого старые французские трапперы вполне заслуженно прозвали «оленебык», а также лоси — их привлекают сюда солонцовые скалы, и ради любимого лакомства они готовы пренебречь опасностью. Летом же здесь раздолье для пресмыкающихся: тысяч и тысяч гремучих змей, а также змей-подвязок, они причудливыми ленточками свисают с кустов.

Дикие индюки, дрофы, куропатки, вальдшнепы, утки, которым незачем улетать в теплые края от здешних горячих источников, легко находят кров и пропитание в любое время года — даже в лютые зимы, столь же студеные и свирепые, как в Западной Сибири.

Короче, Черепаховые горы могли бы стать раем для натуралистов, охотников и путешественников, если бы лесорубы не разоряли их своими механическими пилами и если бы их не избрали пристанищем самые дерзкие контрабандисты, каких только видел мир.

Впрочем, вряд ли можно отыскать более благоприятное место для этого ремесла, а желающих заняться им всегда хватало: хотя дело весьма опасное, но приносит большие прибыли, да и возможность пощекотать себе нервы влечет многих любителей острых ощущений.

Контрабандное сообщение между Канадой и Америкой возникло совершенно естественным путем, ибо законно ввозимые товары облагаются громадными, можно сказать, неразумными пошлинами, которые в буквальном смысле слова душат торговлю.

Природа же, став невольной соучастницей людей, сделала все, чтобы помочь им, и в Соединенные Штаты потекли иностранные товары — английские, французские и немецкие, причем последние представляют собой наглую грубую подделку двух первых.

Итак, подведем итоги: соседство двух стран на гористом плато; легкий доступ с канадского направления, откуда переправляются товары, и почти полная невозможность установить эффективный контроль на американской стороне в силу крутизны гор; граница, проходящая через леса, озера, горные потоки, скалы и ущелья, которую можно определить только при помощи угломера и нивелирной рейки, — что достаточно трудно сделать даже днем, не говоря уже о ночи; множество потайных мест и укромных уголков, где легко спрятать и людей и товары… словом, даже половины этих условий хватило бы, чтобы контрабанда развивалась самым успешным образом. Неудивительно, что здесь возникло процветающее предприятие — совместная канадо-американская корпорация.

В благословенном 1885 году, когда Гелл-Гэп переживал период бума, корпорация также преуспевала, к радости своих акционеров, — среди них, уверяли злые языки, было немало таможенных служащих. Впрочем, в Америке их называют офицерами: титулы и звания размножаются здесь с такой же стремительностью, как все остальное, а потому чиновник, который получает должность в награду за политическую поддержку, не может оставаться простым таможенником. Он должен, как минимум, иметь офицерское звание.

В ту пору к Гелл-Гэпу, — ему вскоре предстояло получить название Девлз-Лейк-Сити — еще не была проложена ветка из Грен-Форкса, связанного железнодорожной колеей с международной линией Виннипег — Розенфельд — Миннеаполис — Чикаго. Миннинг-Камп стоял как бы на отшибе, и сообщение с другими городами Соединенных Штатов было весьма затруднено. Ближайшие американские поселения сами нуждались во всем необходимом, а до Канады, где имелось в избытке и товаров и продовольствия, добираться было не в пример удобнее.

Судите сами: от Гелл-Гэпа до Грен-Форкса, который был тогда всего лишь перевалочной станцией, — сто тридцать километров пути. А от Гелл-Гэпа до Буасвена, Делорена, Литл-Пембины и других богатых канадских поселений — только девяносто пять. К тому же в Грен-Форксе было хоть шаром покати; в Канаде же, особенно в Буасвене, самый радушный прием ожидал и путешественников, и их лошадей.

Вот почему дважды в неделю между двумя населенными пунктами курсировал дилижанс, на котором перевозили товары, а в случае надобности — и пассажиров. Более того: поскольку официальный почтовый курьер приезжал (или уверял, что приезжал) по вторникам и субботам из Грен-Форкса мертвецки пьяным, так что потерянные им письма усеивали всю дорогу, один промышленник нанял собственный дилижанс, чтобы надежно и быстро переправлять почту и людей из Гелл-Гэпа в Канаду и обратно. Во Франции подобная предприимчивость вызвала бы недовольные толки публики и ярость местной администрации. В Америке первый встречный может составить конкуренцию государственным службам и взять на себя ответственность за исполнение общественных обязанностей.

Это никого не волнует — главное, чтобы дело двигалось! Вперед — и никаких разговоров! Время — деньги.

Именно эта карета, запряженная четверкой крепких лошадей, достигла юго-западной оконечности Черепаховых гор и стала огибать их по просеке с пышным названием Главная дорога, как если бы то был государственный почтовый тракт.

Уже стемнело, наступила ясная студеная октябрьская ночь. Луна и звезды окутались легкой дымкой, что предвещало неминуемую бурю. Утомленные лошади тяжело дышали, и кучер слегка придерживал их, потому что предстоял подъем на крутую тропу. За ней начиналась канадская граница.

Было около десяти часов. Пассажиры, завернувшись в одеяла, дремали, хотя старый дилижанс потряхивало на ухабах и створки застекленных окошек глухо хлопали.

— Ни с места! — раздался вдруг властный голос.

Дорогу перегораживало бревно, а за ним прятался человек.

Кучер, увидев блеснувший в лунном свете ствол ружья, натянул поводья. Экипаж остановился.

— Пусть выйдут пассажиры, — продолжал тот же голос, — и, смотрите, без глупостей! Одно лишнее слово, и я стреляю!

Кучер, передав поводья ездовому, сидящему рядом с ним, ворча, спустился с козел.

— Черт бы побрал этих проклятых десперадос… Но своя голова дороже…

Пассажиры ничего не слышали из-за стука ставень и звона подрагивающих стекол, но проснулись, когда дилижанс внезапно встал, однако поначалу решили, что речь идет о самой обыкновенной поломке. Они с удивлением воззрились на кучера, который распахнул дверцу, держа в руке фонарь, и уже было посыпались вопросы, как совсем рядом раздался голос, грубо приказавший:

— Всем выйти! Руки из карманов!

Кучер вздрогнул, когда фигура человека в черной маске выросла у него за плечом.

Один из пассажиров инстинктивно схватился за кобуру пистолета.

— Оставьте это, ради собственной жизни! — вскрикнул с ужасом кучер. — Из-за вас всех перережут!

Пассажир, опомнившись, сцепил пальцы, словно желая показать, что у него и в мыслях нет сопротивляться насилию. Его спутники — их было четверо — пожали плечами с видом покорного равнодушия.

— Выходите! — прогремел голос, и в руке нападавшего сверкнул пистолет. — Руки вверх!

Пассажиры, освещенные фонарем кучера, стали по одному спускаться по железным ступенькам, подняв руки к голове и напоминая вдребезги пьяного рекрута, который намерен отдать честь и правой и левой.

— Однако, — прошептал кто-то на ломаном английском, — их всего лишь двое, а нас пятеро. Почему бы не…

Но человек в маске положил руку на плечо болтуна, и тот вдруг опустился на четвереньки, как будто чертика на пружинке вновь загнали в коробочку.

— Молчать, чужестранец!

— Чужестранец? Очень мило… и это говорится о человеке, который родился на улице Май… о парижанине… иными словами, о гражданине мира!

— Молчать, кому сказано!

На дороге появились еще двое в масках. Закутанные в длинные плащи, они походили бы на опереточных бандитов, если бы в руках не было заряженных карабинов. Незнакомцы стояли безмолвно, готовые в любую минуту открыть огонь.

Кучер, выполняя неизбежный в таких случаях ритуал, переводил фонарь с одного заспанного лица на другое, тогда как зловещая группа разбойников оставалась в темноте.

— Что вы хотите, в конце концов? — сказал, щурясь от неприятного света, один из пассажиров, и в голосе его прозвучала не столько тревога, сколько раздражение.

— Да, да! — подхватил болтливый француз. — Ну, провели ночную атаку — но это же еще не все… Пора бы уж сказать, что вам от нас нужно… А я-то думал, что подобное случается только в романах, из тех, что издаются на улице Круасан!

— Среди вас есть человек, который везет десять тысяч долларов… — медленно произнес бандит с револьвером.

— Это не я! — заявил парижанин с улицы Май, который скромно назвал себя гражданином мира.

— Не вы, — подтвердил нападавший мягко, и его тон заметно потеплел, — не вы, господин француз, а вот этот пассажир, — дуло револьвера повернулось в сторону человека в фуражке и теплом клетчатом костюме.

— Вы лжете! — воскликнул тот. — Деньги не мои, они принадлежат государству.

— Я не говорил, что они ваши… или что они принадлежат государству. Я сказал только, что эта сумма находится у вас. Извольте положить эти десять тысяч к моим ногам.

— А если я откажусь?

— Я разнесу вам череп без разговоров, потому что вы — самый отъявленный мерзавец Америки.

— Послушайте, не будем перегибать палку… Заключим сделку… Вы из банды Дика Монро? Мы всегда можем договориться… Дик, хоть и десперадо, но человек разумный… здесь его все знают…

— Меня это не касается! Хватит болтовни! Деньги на бочку! — отрезал незнакомец, и голос его зазвенел.

Пассажир, чувствуя, что запахло жареным, поспешно расстегнул сюртук и, достав из левого внутреннего кармана, застегнутого на кнопку, объемистый пакет, бросил его на землю.

Молниеносно нагнувшись, бандит подобрал сверток, надорвал бумагу и пересчитал содержимое, тогда как его товарищи продолжали держать на мушке кучера и пассажиров.

— Все в порядке! Господа, можете вернуться в дилижанс… А ты, кучер, подождешь пять минут, прежде чем ехать дальше. Прощайте, джентльмены! Тысяча извинений за задержку!

— Прощайте, господин вор! — весело ответил парижанин, пока его спутники, не помня себя от радости, что отделались так легко, усаживались в дилижансе. — Для разбойника с большой дороги у вас превосходные манеры, и я был бы счастлив продолжить наше знакомство.

Однако незнакомец, не обратив ни малейшего внимания на эти лестные слова, в несколько прыжков скрылся за гигантскими стволами соснового леса.

— В конце концов, — пробурчал обворованный пассажир, словно стараясь утешить самого себя, — этот негодяй верно сказал… деньги не мои… Надеюсь, вы не откажетесь подтвердить, что меня ограбили, джентльмены? И зачем этот идиот поручил мне свои капиталы?

— Черт возьми! — сказал француз. — Не понимаю, чего мы здесь ждем… в этом мрачном сосновом лесу… под этими темными сводами, как поют в оперетте?

— Мы должны ждать, чтобы бандит, унесший добычу, убрался подальше; тем временем его сообщники держат на мушке кучера, ездового и дверцу дилижанса — на случай, если кто-нибудь проявит излишнее любопытство к тому… что нас не касается.

— Поразительные люди, эти разбойники! Они могли совершенно спокойно выпотрошить всех… Да что тут говорить! Мы были в полной их власти! А они ограничились тем, что освободили этого джентльмена…

— Меня зовут полковник Ферфильд, — прозвучал сухой ответ.

— Освободили полковника Ферфильда от денег, которые ему не принадлежат.

— Кажется, у вас было десять тысяч долларов?

— Именно так!

— Неплохо поживились!

— Не понимаю, как они узнали…

— И отлично держались… вежливые, решительные…

— Но слишком уж несговорчивые! Даже Дик Монро уступил бы половину… Кто же они такие, черт побери?

— Скорее всего любители…

— Однако сработано лихо…

— Ну, мы еще посмотрим, — задумчиво отозвался полковник в тот момент, когда кучер взял в руки поводья и колокольцы на сбруе зазвенели.

— Что посмотрим?

— Как схватить их за глотку, разрази меня гром!

— Пять минут прошло! — крикнули из леса, и разговор прервался. — Езжайте!

Кучер хлестнул лошадей, и те рванули с места в карьер. Старый дилижанс, скрипя рессорами, помчался вперед.

 

ГЛАВА 2

В Делорене. — Друзья полковника Ферфильда. — Волонтер. — Из любви к приключениям. — Следы. — Неизвестные люди. — Первые холода. — По Черепаховым горам. — Плато Мертвеца. — В ущелье. — Восход солнца, предвещающий снегопад. — Опровергнутая примета?

Дерзкое нападение произошло именно на том участке границы, где почти или, точнее сказать, совсем не имелось видимых ориентиров — здесь не было ни рва, ни столбов, ни полосы, указывающих, что кончается территория одного государства и начинаются владения другого.

Даже самому придирчивому законнику было бы нелегко определить, где было совершено преступление — на английской или американской земле — и, соответственно, властям какой страны надлежало осуществить розыск и наказание злоумышленников.

— Хорошо задумано… и блестяще исполнено, — говорил полковник Ферфильд путешественнику-французу, пока почтовая карета летела по дороге, усыпанной толстым слоем сосновых игл. — Эти воры прекрасно знают свое ремесло. Они все предусмотрели. Кроме одного. Меня они в расчет не взяли, но я докажу, что они ошиблись, или я больше не полковник Ферфильд…

— А кстати, зачем вы сказали им, что деньги принадлежат государству?

— Неужели вы не поняли? Впрочем, вы — чужестранец. Воры обычно избегают связываться с государственным имуществом, у властей есть много способов, чтобы выследить и наказать вооруженных налетчиков… Тогда как у частного лица есть только одно действенное средство…

— Защищаться самому и вершить собственный суд!

— Именно. Особенно в ситуации, когда меня заставили отдать деньги под страхом смерти. Ведь мое заявление их нисколько не испугало. Но, повторяю, мы еще посмотрим, если только кучер не придержит лошадей. Эта бешеная гонка меня вполне устраивает.

Все произошло по желанию полковника. Через полчаса взмыленные, роняющие хлопья пены лошади достигли цели путешествия — канадского поселка Делорена в десяти километрах от границы.

Едва спустившись на землю, полковник потребовал перо, чернила и бумагу, и с удивительной точностью и четкостью изложил обстоятельства, при коих стал жертвой ограбления, попросил засвидетельствовать происшедшее кучера, ездового и пассажиров дилижанса, заверил, невзирая на поздний час, их подписи, а затем направился в салун, примыкавший к постоялому двору, где уже стоял под навесом почтовый дилижанс.

Пассажиры, сидя за столиками, потягивали горячий грог и слушали разглагольствования француза.

Окинув быстрым взором переполненный зал, полковник подошел к малому зверского вида, который коротал время за бутылкой можжевеловой водки…

— Ага! Нед Мур… Здорово, дружище!

— Здравствуйте, полковник Ферфильд.

— Дик Монро ушел на дело? Отчего же ты не с ним?

— Да нет! Вожак поехал в Миннеаполис, на осенние бега.

— А ты чем занимаешься, Нед?

— Я? Пропиваю свою долю.

— Ты здесь один из… сообщества?

— Можете говорить «банда», если вам так удобнее… нас это не задевает.

— Как идут дела?

— Плохо.

— У вас появились конкуренты, Нед, пока ваш вожак играет на скачках и ведет светскую жизнь.

— Вы что, шутите?

— Отнюдь. Меня только что пощипали на границе. Четыре джентльмена с большой дороги непринужденно и изящно позаимствовали у меня кругленькую сумму в десять тысяч долларов… Они были в масках и действовали так решительно, что поначалу я решил, будто это люди Дика…

Полковник не закончил, потому что Нед Мур от души расхохотался.

— Обворовали! Вас! Полковника Ферфильда! Начальника американской таможни в Черепаховых горах! Это сделали ваши парни, бедный мой полковник!

— Слушай, Нед, давай говорить серьезно.

— Я серьезен, как пустая бутылка… В отсутствие Дика только они могли бы рискнуть.

— Если бы я знал! — пробормотал полковник, и тон его показывал, что в голову ему приходят самые необычные предположения.

— Знали что?

— Нед, хочешь заработать пятьдесят долларов?

— Еще бы! В карманах у меня пусто, а глотка горит, как всегда.

— Найди мне еще двоих, за такую же плату.

— Чтобы затравить тех, кто прикарманил десять тысяч долларов?

— Да.

— Если поймаем их, заплатите вдвойне?

— Можешь не сомневаться.

— Когда выходим?

— Немедленно, если найдешь людей, лошадей и оружие.

— Дьявольщина! Вожака нет, и здесь бродит много наших…

— А вы бы взяли волонтера с конем и вооружением? — спросил путешественник-француз, подошедший без всяких церемоний послушать интересный разговор.

— Вам, стало быть, хочется приключений, господин… э?

— Фелисьен Навар, виноторговец, к вашим услугам, если вы не против…

— Значит, господин Фелисьен Навар…

— Почему бы и нет, полковник Ферфильд?

— Ну, если вам это улыбается…

— Именно так, мне эго улыбается! Видите ли, я обожаю приключения… ради этого я вступил в полк африканских стрелков… и достиг звания бригадира. В тягость я вам не буду, не сомневайтесь.

— Бригадира? Бригадного генерала? — спросил полковник, не подвергая ни малейшему сомнению тот факт, что генерал в отставке мог заняться виноторговлей.

— Нет, конечно! Бригадира… то есть унтер-офицера кавалерии! — с подобающей скромностью поправил Фелисьен Навар, красивый черноволосый мужчина лет тридцати, со сверкающим взором и атлетическим телосложением.

— Очень хорошо! Договоритесь с Недом Муром — представляю вам этого достойного джентльмена! Он даст вам все необходимое для нашей вылазки. И как вам это пришло в голову? Решительно, вы, французы, ни на кого не похожи: эти десперадос вам не досадили, и корысти в этом деле для вас нет никакой.

— В этом и состоит наша оригинальность: мы никому не подражаем и действуем бескорыстно. Хотя Черепаховые горы очень хочется облазить, чтобы… Дьявольщина! И признаться в этом нельзя, ведь вы — начальник таможни!

— Говорите, не стесняйтесь… вне службы я свято храню доверенные мне тайны.

— Чтобы найти способ переправить в Штаты десять тысяч бутылок шампанского!

— Хорошо! Капитан Фелисьен Навар, вы — превосходный коммерсант! Мы договоримся, будьте спокойны!

В этот момент появился озабоченный Нед Мур, который на несколько минут отлучился из зала.

— Полковник Ферфильд, — сказал он, — лошади готовы и снаряжены. Ребята согласны… Это Ник и Питер, вы их знаете…

— Смелые парни… Не забудь захватить по бутылке можжевеловой водки для каждого. Ну, капитан Фелисьен Навар, нам пора!

Необычная кавалькада, состоявшая из начальника таможни, виноторговца и трех доподлинных головорезов, тронулась в путь легкой рысью, чтобы разогреть лошадей.

Минут через пятнадцать всадники пустили лошадей в галоп, следуя по той дороге, где мчался дилижанс. Вскоре они оказались в сосновом лесу, где три часа назад произошло дерзкое нападение. Сейчас перевалило за полночь.

Нед Мур спешился, зажег небольшой фонарь и, изучив следы, сказал полковнику, который также рассматривал их с тщанием опытного охотника:

— Раз… два… три… их было четверо! Трое обуты в мокасины… очень странно… четвертый — в сапоги со шпорами.

— Я не могу опознать эти следы… а вы, полковник?

— Не больше, чем вы…

— Значит, это люди пришлые… не из наших мест.

— Капитан, вы, должно быть, опытный контрабандист?

— Капитан? Это вы ко мне? — спросил Фелисьен. — Я и забыл, что успел получить от вас это звание… Вы, право, слишком добры!

— Да будет вам, капитан! Скажите лучше, вы занимались контрабандой?

— Я еще не начал, но жажду приступить. Почему вас это интересует?

— Потому что вам, возможно, знакомы эти следы.

— Но я же приехал в Канаду вместе с вами, после скучнейшего путешествия по Америке. Из любви к приключениям я пересек ее с юга на север, но занимался только торговыми сделками.

— Не беспокойтесь, здесь вам скучать не придется.

— Дай-то Бог!

Во время этого разговора Нед Мур продолжал исследовать следы, обнаруженные им самим, полковником и их спутниками.

Невероятная вещь. Они, знающие в этих горах всех и каждого, не могли определить, откуда взялись таинственные грабители.

— В любом случае, — заявил Нед Мур, — эти люди были уверены в своей безнаказанности.

— Почему вы так думаете? — осведомился француз.

— Если бы дело обстояло иначе, они позаботились бы о том, чтобы не оставлять следов. Однако наши места эти молодчики знают хорошо: смотрите, как уверенно они направились в самую чащобу.

— Ей-богу, — воскликнул полковник, — они, похоже, двинулись к Большому каньону, чтобы попасть на плато Мертвеца. Это значит, что лошади нам не понадобятся.

— Посмотрим, отважатся ли они пойти теми тропами, по которым ходим только мы, десперадос. Контрабандисты туда не суются, так что агентов вам приходится набирать из нас, полковник Ферфильд.

— Что делать, Нед, когда нет выхода, берешь то, что под руками!

— Как вы сказали?

— Бросьте, не обижайтесь. Лучше достаньте бутылку, надо бы хлебнуть, чтобы согреться! Брр! Собачий холод.

— Ваша правда, я продрог до костей, — сказал с удивлением француз, — как будто сейчас зима! А на самом деле — только десятое октября!

— Вы, наверное, не знаете, что это самые холодные места на Американском континенте. Здесь почти такой же климат, как в Западной Сибири.

Извлеченная на свет бутылка прошла по рукам, и водка остудила пыл раздражительного Неда Мура, равно как и согрела озябшего Фелисьена Навара.

Затем маленький отряд продолжил путь. Двигаться становилось все труднее, так что даже лошади, привычные к горным переходам, начали спотыкаться.

— Куда вы, черт возьми, нас ведете? — спросил полковник Неда, который со своим фонарем, без всякого преувеличения, был путеводной звездой путешественников.

— Хочу убедиться, что они действительно пошли той дорогой, о которой я вам говорил, — ответил десперадо, внимательно вглядываясь в еле заметные отпечатки на земле.

— Тогда следует оставить лошадей, они только помешают.

— Полковник, вы, безусловно, досконально разбираетесь в том, что касается таможенной службы, но в нашем ремесле не смыслите ничего. Скажите-ка, что вы делаете, когда пытаетесь догнать удравших нарушителей границы?

— Я стараюсь перехватить их, обойдя кружным путем.

— Вот именно! Мы предпримем тот же маневр, но лошадей оставлять не будем. Это было бы непростительной глупостью. У нас будет преимущество в скорости — сделаем полукруг по дороге, которая хоть и ужасна, но вполне доступна для наших славных коняшек.

— А потом?

— Через два часа, когда взойдет солнце, мы окажемся на пересечении двух троп, из них одна ведет в Канаду, а другая — в Америку. Наши грабители, спустившись с плато Мертвеца, обязательно выйдут к этому перекрестку. Миновать его невозможно.

— Сколько туда добираться?

— Миль пять по горам, что равно пятнадцати на равнине.

— Ладно! — коротко бросил полковник.

А про себя добавил:

«Это место я знаю! Для засады лучшего и найти нельзя! Укроемся за кустарником… увидеть нас невозможно… Нед хорошо стреляет… Ник и Питер тоже… что до меня… я бью без промаха. Четыре выстрела из карабина — четыре трупа! И ко мне вернутся доллары моего милейшего друга… Десять тысяч! Совсем неплохой куш по нынешним временам! Этот француз, похоже, излишне щепетилен… вполне может в последний момент отступить… но, кажется, человек он честный, и будет полезен, когда мне самому понадобится защита. Бог знает, что придет в голову моим головорезам, когда я завладею деньгами. От таких негодяев всего можно ожидать!»

…С каждым часом становилось все холоднее. Ртутный столбик днем показывал пятнадцать градусов выше нуля, а сейчас, должно быть, опустился до минус десяти.

Колючий ветер хлестал в лицо, нервируя и лошадей, они продвигались с трудом, выдыхая белые клубы пара. Однако животные мужественно сносили все тяготы пути.

Нельзя было не восхищаться, видя, как они преодолевают впадины, лощины, тропы, где отступили бы даже горные козы, пересохшие русла ручьев, усеянные галькой, хрустевшей и срывавшейся под копытами, замерзшие болотца, скользкие, как стекло, завалы из деревьев, вырванных с корнем ураганным ветром! Каждый шаг вперед означал появление нового препятствия, но кони справлялись с ними — не столько благодаря искусству всадников, сколько подчиняясь своему изумительному инстинкту.

Между тем ночь клонилась к концу, и бледные, почти желтоватые лучи солнца заскользили, словно медные языки, по голым скалам и темной громаде соснового леса, освещая мощные стволы непроницаемо-зеленого, почти черного цвета.

— Плохой восход, — заметил Нед при виде чахлого солнца, выползавшего из серых пухлых облаков, за ними местами проглядывало небо, чья голубизна отливала зеленью моря. — Плохой восход, — повторил десперадо убежденно, — готов заложить душу, если вскоре не начнется снегопад.

Полковник и Фелисьен, скептически пожав плечами, рассмеялись.

— Смейтесь сколько угодно, — проворчал бандит, — только не забывайте, что в прошлом году уже в конце сентября до Литл-Пембины и Делорена можно было добраться лишь на санях, а по следу частенько бежали волки.

Но, словно бы желая опровергнуть его слова, в ущелье, где путешественники продвигались по скале с наклоном в сорок градусов, ворвался порыв теплого ветра и принес на своих легких крыльях изумительный тонкий запах вереска, омытого росой, а затем сильные живительные ароматы свежей смолы.

— Теперь совсем близко! — вздохнув с облегчением, сказал Нед и полез за бутылкой.

Внезапно узкая горловина ущелья расширилась. Последний поворот, и гранитные скалы исчезли, словно по взмаху волшебной палочки.

Перед ними открылась великолепная панорама Черепаховых гор, и француз не смог сдержать возгласа восхищения.

— Засада в двух милях отсюда! — промолвил Нед, совершенно равнодушный к красотам природы.

 

ГЛАВА 3

Воры. — На вершине Большого каньона. — Необыкновенные бандиты. — О чем идет речь под соснами, на вершине скал. — Отчего честные парни превратились в воров. — Воровство ли это? — Цель оправдывает средства. — Катастрофа. — Сломанная нога. — Носилки. — Гибель лошадей.

Углубившись после дерзкого нападения в сосновый лес, четверо таинственных грабителей, не сговариваясь, начали подниматься по крутой тропе, где многоопытному Неду Муру удалось, несмотря на темноту, разглядеть их следы.

Они шли быстро, как люди, чья совесть не вполне спокойна, желая возможно скорее покинуть место своего подвига. Безмолвно карабкаясь со скалы на скалу, незнакомцы поднимались, не сбиваясь с пути и не оступаясь, в чем помогал не столько бледный свет луны, сколько превосходное знание местности.

Как справедливо предположили Нед Мур с полковником, разбойники взбирались со дна на край шестисотметрового ущелья; в давнее время старые канадские охотники дали ему распространенное имя — «Большой каньон».

Тропа прихотливо вилась между трещин и скал, сосен и колючих кустарников, иногда описывая круги, поднимаясь и спускаясь, чтобы затем взметнуться выше по склону, к верхушке обрыва, чернеющей на фоне ночного неба.

Путники обладали ловкостью альпинистов, им нисколько не мешали длинные плащи, равно как и карабины за спиной; их ноги ступали так бесшумно, как если бы неизвестные шли босиком. По крайней мере трое из них, по предположению Неда Мура, были обуты в великолепные индейские мокасины, сшитые из бизоньей кожи — упругой и легкой.

Четвертый или, точнее, первый, поскольку он шел во главе, хотя тоже карабкался с цепкостью и гибкостью кошки, все же время от времени задевал каблуком камешек или подгнившую ветку. Глухой скрежет и потрескивание разносились на некоторое расстояние, причем звуки эти невозможно было перепутать ни с чем другим, поскольку они сопровождались характерным позвякиванием шпор. Тогда идущий впереди, задыхаясь, шептал грубое американское ругательство и старался ступать с удвоенной осторожностью.

Спутники его отличались редкой выносливостью, но и у них порой сбивалось дыхание, они дышали все тяжелее по мере того, как поднимались выше по склону — такому крутому, что его можно было бы назвать отвесной скалой.

Подъем продолжался уже около часа, но ни у кого не возникало желания нарушить молчание, ибо эта изнурительная гимнастика отнимала силы, а относительная темнота ночи, требуя предельного внимания, заставляла не отвлекаться ни на что постороннее.

Наконец четверка достигла рощицы из молодых дубков, откуда с пронзительными криками разлетелись с полдюжины испуганных дроздов.

— Последнее усилие, и мы там! — сипло произнес первый, обращаясь к товарищам.

Все четверо, ухватившись за тонкие, но упругие ветви, свисающие над пропастью, подтянулись и оказались на ровной площадке, где возвышались сосны, а почва была покрыта слоем душистых иголок.

— Я больше не могу! — простонал человек в сапогах со шпорами, тяжело опускаясь на землю.

— И я тоже! — в один голос воскликнули его спутники, словно по команде повалившись рядом.

— Ну и работенка! Слово чести! По правде говоря, я с ужасом думаю о повторении подобного… Хотя, конечно, этого требует наше… ремесло. Профессиональный риск!

— В самом деле, — отозвался, едва переводя дыхание, один из троих людей в мокасинах, — ведь мы теперь разбойники с большой дороги.

— Да еще какие разбойники! Экипировку свою — и ту сохранили! Я говорю про маски, в них нас не узнать…

И все залились звонким молодым хохотом. Решительно, то были грабители, не похожие на своих собратьев по ремеслу.

— Однако для дебютантов мы действовали неплохо и добились чего хотели благодаря большому опыту, который вы, дорогой Боб, кажется, имеете в такого рода делах!

— Пусть так! Можете называть меня профессиональным вором, поскольку я научил вас делать подобные штуки и пошел с вами, чтобы посмотреть, как вы усвоили урок. Теперь вы вполне достойные десперадос.

— О Боб! Вы и наставник, и сообщник… и главарь банды!

— У вас сегодня шутливое настроение, Франсуа!

— Я счастлив! Мы добыли наконец эти проклятые деньги… Спросите Жана и Жака.

— Ей-богу, вы меня с ума сведете своими загадками! Я ни черта не понимаю из того, что вы говорите… и еще меньше, что вы затеяли…

— У нас есть время поговорить?

— Десять минут, чтобы отдышаться после этого дьявольского подъема. У меня ноги словно ватные… Однако маски не выкидывайте.

— Почему?

— Потому что на это плато заглядывают контрабандисты и лесорубы, они ходят за выпивкой в «Одинокий дом». Лунного света вполне достаточно, чтобы разглядеть нас; дело это громкое, и шум поднимется страшный… так что если кто-нибудь нас увидит и узнает, то висеть нам в петле.

— Возможно, Боб… возможно!

— Никаких «возможно»! Нас вздернут, как только схватят.

— Неужели? Без суда?

— Вот что, выслушайте правду до конца. Вы должны ясно понимать, чем может закончиться наше небольшое приключение. На моральные принципы и на законы мне плевать. В расчет идет только наша дружба. Вы сказали мне: «Боб, в такой-то день надо остановить дилижанс, что ходит между Гелл-Гэпом и Делореном, и отобрать десять тысяч долларов у одного джентльмена». Вместе с вами я неделю изучал место, подготовил засаду, держал на мушке пассажиров… только потому, что вы решили заполучить эти десять тысяч… Если бы вы потребовали голову президента Соединенных Штатов, я бы согласился помогать. Но теперь я говорю: если нас узнают, то немедленно вздернут… Вы уверяете, что нет, а я повторяю: вздернут без всяких разговоров… Заметьте, меня это нисколько не волнует… меня уже вешали, и я начинаю привыкать…

— Дорогой Боб! Вы самый лучший и самый бескорыстный друг на свете!

— Клянусь Богом! Я же люблю вас всей душой… да вы и сами знаете… Вот почему предупреждаю: берегитесь, дело это пахнет веревкой.

— Дорогой друг, — прервал его серьезный голос Жана, — послушайте меня две минуты, а потом судите.

Старший брат, молчавший, пока Франсуа подшучивал над Бобом, сел по-турецки перед ковбоем, а тот привалился к громадной сосне, вытянув ноги и воткнув шпоры в землю.

— Эта сумма — десять тысяч долларов — ничего вам не напоминает, Боб?

— Черт возьми, конечно! Именно десять тысяч было украдено у вашего отца этим мерзавцем Джонатаном.

— Вы знаете не хуже нас, что Джонатан, или Туссен Лебеф, является одним из крупнейших акционеров совместной корпорации. Он, кроме того, общепризнанный главарь контрабандистов Черепаховых гор, вместе с Джо Сюлливаном, хозяином «Одинокого дома». Причем оба действуют сообща с начальником таможни, полковником Ферфильдом.

— Мы вместе выведывали все эти тайны, дорогой Жан, и я не вижу, какое отношение они имеют к нашей вечерней прогулке.

— Когда вы с Жаком в прошлом месяце были в Регине, мы с Франсуа выследили полковника Ферфильда, а он…

— Дальше!

— А он и есть тот, кого мы ощипали сегодня вечером… он вез десять тысяч долларов, доверенных его другом Джонатаном, чтобы внести в кассу корпорации!

— Веселенькая история! Но отчего же Джонатан не пожелал сам доставить деньги?

— Оттого, что после разгрома в Гелл-Гэпе он старается показываться как можно реже… Он чувствует, что мы идем по следу… что пощады от нас не будет… и трясется при мысли об этом.

— Стало быть, не имея других возможностей вернуть свой капитал, вы прибегли к силе и хитрости. Замечательно, дружище!

— О, вы нас хорошо знаете: деньги для нас ничего не значат.

— Однако десять тысяч…

— Сущий пустяк…

— Дьявольщина! Вы так богаты?

— У нас нет ничего, кроме трехсот долларов.

— Тогда я ничего не понимаю.

— Эти деньги, которые один негодяй доверил другому, предназначены на святое дело. В них заключена свобода героя… а может быть — увы! — и мученика! Они пойдут на подкуп тех, кто охраняет в тюрьме Луи Риля! Луи Риля, слышите? Нашего друга, нашего брата, который пожертвовал собой во имя независимости метисов. Вы понимаете теперь, по какой причине мы поставили сегодня жизнь на карту, чтобы вернуть деньги, — они, без сомнения, принадлежат нам, но мы не пошевелили бы и пальцем, если бы речь шла о нас самих.

— Я счастлив, что косвенным образом трудился ради освобождения Луи Риля, как говорят, безупречного джентльмена.

— И мы благодарны вам от всего сердца! Вот почему нам пришлось также отказаться от планов личной мести, ибо дорога каждая минута! У французской партии множество врагов, у них есть все — и власть и деньги, и они предпринимают все усилия, чтобы покончить с метисами. Они громогласно требуют казни Луи Риля, осужденного на смерть. Его поместили в тюрьму в Регине и стерегут как никогда бдительно после неудачной попытки освобождения. Это была героическая, но безумная акция, она привела к гибели троих наших. Охрана же была удвоена. Поскольку освободить Луи Риля силой невозможно, мы решили подкупить тюремщиков…

— Весьма здравая мысль… вы добьетесь своего… Точнее, мы добьемся, потому что я благодаря вам тоже стал канадским патриотом! Отныне я стою с вами и за вас!

— Еще раз спасибо. А теперь в путь! Мы отдохнули, и время не ждет. Надо спешить. Доберемся до плато Мертвеца, где нас ждут кони, потом двинемся по ущелью, которое ведет в Литл-Пембину. Ошибиться невозможно: это единственная прямая дорога в Канаду. Оставим лошадей у верного человека и поедем в Регину на поезде. Чего бы нам это ни стоило, мы должны оказаться там как можно скорее!

Все четверо вскочили с такой легкостью, словно не было тяжелейшего подъема, и устремились вперед с поспешностью, вполне понятной, если знать цель их предприятия. Дорога по-прежнему пролегала меж скал, но представлялась сравнительно нетрудной для людей, только что успешно преодолевших страшный Большой каньон, где осмеливались появляться только контрабандисты, да и то лишь тогда, когда им приходилось скрываться от преследователей, спасая свою жизнь.

Молодые люди направлялись к пустынному плато: там в укромном месте они спрятали лошадей, крепко привязав их.

К этому убежищу вела не тропа, а довольно широкая просека, некогда проложенная лесорубами, и путники, которые прежде с разумной предосторожностью шли гуськом или «индейской вереницей», ступая след в след, теперь отказались от этого, считая, что самое трудное уже позади.

Расплата за беспечность последовала немедленно.

Друзья двигались рядом, тихо переговариваясь, как вдруг Франсуа оступился, потерял равновесие и неловко спрыгнул в трещину, заросшую ползучей травой и совершенно незаметную для глаза.

Братья и Боб даже вскрикнуть не успели. К счастью, ловушка оказалась неглубокой, и младший «уголек», успокоив их жестом, попытался выбраться самостоятельно, но без успеха.

— Все в порядке, — сказал он, — дайте мне руку!

Его подхватили и поставили на ноги, но он вскрикнул от боли и упал бы снова, если бы не ухватился за плечи Жана и Жака.

— Проклятье! Я сломал ногу… не могу стоять!

— Сломал ногу? Что ты говоришь, малыш? — встревоженно спросил Жан.

— Посмотри сам! Ты же меня знаешь… я умею терпеть… Адская боль!

— Подожди! Мы понесем тебя…

Боб, Жан и Жак слегка приподняли беднягу, все еще надеясь, что Франсуа оправится. Тщетная надежда! Юноша, невзирая на все свое мужество, смертельно побледнел и, казалось, мог вот-вот потерять сознание.

— Посадите меня… нога словно свинцом налилась… будто кто-то перепиливает лодыжку.

Не теряя времени на бесплодные сетования и действуя как люди, с детских лет привыкшие преодолевать трудности, они в двух словах выработали план спасения и тут же приступили к его осуществлению.

Мгновенно появились носилки: две длинные ветки, срубленные охотничьими ножами, три короткие, положенные сверху и связанные вицами, какими дровосеки обычно скрепляют охапки дров; поверху постелили плащ.

Все это заняло не больше двадцати минут. Франсуа, неспособного пошевелить и пальцем, уложили. Жан взялся за один конец носилок, Жак за другой, а Боб встал впереди, чтобы освещать дорогу.

— Ты ведь сможешь удержаться в седле, малыш? — спросил Жан, с любовью глядя на брата, но голос его предательски задрожал.

— Раз надо, значит, сумею, старший!

— Наши полукровки всего в одной миле отсюда… Они такие спокойные, послушные! Ты выдержишь, я уверен…

— И мы, конечно, как следует осмотрим ногу, прежде чем усадить тебя верхом. Не тревожься ни о чем, Франсуа, — добавил Жак.

— Бедные мои братья! Сколько хлопот я вам причиняю!

— Дурачок! Нашел о чем говорить!

— Я очень тяжелый?

— Как свинец! Но мы сильны, как бизоны! Через двадцать минут будем на месте!

Однако, несмотря на все усилия, выносливость и мужество юных атлетов, им потребовалось не меньше получаса, чтобы донести Франсуа до плато Мертвеца, ведь на каждом шагу их ожидали новые препятствия.

Наконец друзья у цели! Они измучены, дыхание с хрипом вырывается из груди, а пот течет градом — но какое это имеет значение! Они дошли!

Но слепая судьба приготовила им новое испытание! Боб, идущий впереди, вдруг остановился, и с губ его слетело яростное проклятие…

— Лошади! Да это просто резня… от них осталась груда окровавленного мяса! Бедные твари! Погибнуть такой чудовищной смертью!

 

ГЛАВА 4

После визита серых медведей. — Бессильное мужество. — В путь к «Одинокому дому». — Чтобы замести следы. — На закорках. — Граница. — Кэт Сюлливан. — Боб и «старуха». — Американская мегера. — Немного табачку в кисете. — Гостеприимство. — Снежный ураган.

Картина, что предстала перед путниками в бледных лучах уходящей за горизонт луны, была действительно ужасной.

Четыре лошади, оставленные в месте, казалось бы, абсолютно безопасном, валялись со вспоротыми животами, растерзанные и истекающие кровью.

Перед глазами потрясенных молодых людей предстала бесформенная груда из кусков мяса, сухожилий, оголенных костей и клочьев кожи, плавающих в зловонной, багровой от крови грязи.

Так истерзать живую плоть могла бы, казалось, только безжалостная паровая машина, втянувшая в себя тело, или стремительный поезд, под чьими колесами нет спасения!

В течение нескольких секунд все четверо, онемев, застыли на месте.

Однако они были настоящими мужчинами, и жизнь, полная превратностей, закалила их души! К тому же трое из них унаследовали от своих индейских предков хладнокровие и бесстрастность, взявшие верх над нервозностью, присущей белому человеку. Итак, метисы встретили свалившуюся на них беду с непоколебимым мужеством.

— Несчастье! Это большое несчастье, — произнес Жан, говоря то, что думали все… — Луи Риль ждет. Франсуа ранен!

— Не тратьте на меня времени! — воскликнул смелый юноша. — Идите пешком! Торопитесь! Английские палачи не выпустят свою добычу! Каждый час приближает казнь нашего вождя и друга… Сделайте мне костыль, и я как-нибудь доплетусь до Буасвена или Делорана!

— Ты бредишь, бедный малыш! Оставить тебя здесь, чтобы и ты попал в лапы зверю, учинившему это побоище! За кого ты нас принимаешь?

— Это был гризли, Боб?

Пока Жан и Жак с карабинами наперевес охраняли носилки, где лежал Франсуа, Боб, готовый выстрелить в любую минуту, осматривал место зловещей бойни.

Предусмотрительный, будто краснокожий, он осторожно обошел кровавую лужу, зная, что зверь, упившись теплой кровью и насытившись свежим мясом, часто ложится спать на еще живые останки своих жертв.

— Застрели меня дьявол! — промолвил он наконец в полном изумлении. — Здесь орудовал не один, а два гризли. Я вижу следы двоих… Ошибки быть не может…

— Стало быть, мне в этот час ничто не угрожает… Вы знаете не хуже меня, что гризли бродит только по ночам, а на заре возвращается в свою берлогу и весь день отсыпается, — воскликнул Франсуа.

— Не следует так уж полагаться на его привычки, — ответил Боб, явно думая о другом. — Вам известно, меня не так-то легко запугать, но я трепещу при мысли, что медведи подкрадутся к нам сзади, когда вы будете нести Франсуа.

— Похоже, это крупные звери, если судить по тому, как они разделались с нашими бедными полукровками.

— Громадные! Бурый медведь весит и двенадцать, и даже пятнадцать сотен фунтов… при росте до трех с половиной метров и с когтями в пятнадцать сантиметров… А на задних лапах когти достигают сорока пяти! Что же нам делать?

— Мы должны любой ценой отнести Франсуа в Делорен. Это займет пять или шесть часов.

— Я попробую идти, не хочу, чтобы на меня тратили время! Ведь каждая минута, потерянная по моей вине, может стоить жизни Луи Рилю. А нога уже почти не болит… думаю, я смогу…

С этими словами бесстрашный юноша соскользнул с носилок, прежде чем братья успели остановить безумный порыв.

Но, едва коснувшись земли, он хрипло вскрикнул, побледнел и упал на руки подоспевшего Боба.

— Неужели на мне и на вас лежит проклятие! — в отчаянии и бешенстве простонал Франсуа, с трудом сдерживая рыдание.

— Успокойся, малыш, — мягко прервал его Жан, укладывая на носилки с чисто материнской нежностью.

— Лучше бы я разбился насмерть!

— В высшей степени неразумно! — отозвался Боб со смешком. — А хоронить? А оплакивать? Сколько бы времени ушло!

— Но подумайте: шесть часов, может быть, восемь — чтобы нести меня как бесполезный груз!

— Есть и другой выход.

— Говорите скорее, дорогой Боб.

— Отправить вас не в Делорен, а поближе, в «Одинокий дом». Правда, хозяин его водит дружбу с десперадос, да и сам контрабандист, но человек он по-своему честный. Жена у него пьяница, однако с ней тоже можно сговориться… а вот дочка его Кэт — славная девчушка! Смелая, своенравная, настоящая дикарка с открытым сердцем и доброй душой.

— Сколько нужно идти до «Одинокого дома», Боб? — спросил Франсуа.

— Сможем быть там примерно через час.

— Очень хорошо, выбираем «Одинокий дом». Я припоминаю… стоит на небольшом плато и открыт всем ветрам… от плато Мертвеца его отделяет скалистая гряда, и пробраться туда можно через северное ущелье.

— Все точно! Вас встретят как родных, потому что в свое время, когда я много куролесил, мне удалось оказать услугу хозяину дома, Джо Сюлливану…

— Вы не называли прежде его имени, Боб… А мы ведь знаем Джо Сюлливана как сообщника Джонатана и полковника Фэрфильда.

— Гм! В жизни встречаешь многих людей, в знакомстве с которыми не всегда хочется признаваться.

— Мы не можем позволить себе привередничать, — вмешался Жан, — и без того много времени потеряно… В путь!

— Минуточку! — сказал Боб, который ни о чем не забывал.

— Что еще такое?

— А седла? И поводья? Нашу сбрую легко опознать с первого взгляда.

— Что вы собираетесь с ними делать?

— Спалить дотла, черт побери! Тащите сухие смоляные ветки.

— Верно!

— А потом мы все двинемся к «Одинокому дому», но на сей раз я пойду сзади с листвяным веником.

— Чтобы заметать наши следы, не так ли, Боб? Превосходная мысль!

Бесстрашно встречая все удары судьбы, крепкие духом и телом, готовые к борьбе и к лишениям, храбрые метисы и их верный друг пустились в путь к дому контрабандиста, надеясь обрести, невзирая на подозрительные связи этого человека, приют и гостеприимство — пусть не самое сердечное или щедрое, но достаточное в своей грубой простоте.

Стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы не беспокоить раненого, они обсуждали, что следует предпринять, дабы их планам не повредило это злосчастное падение.

Решили, что Жан и Жак отправятся в Регину, оставив Франсуа в «Одиноком доме». Проезжая через Литл-Пембину или Буасвен, где у них есть друзья, они пришлют за раненым надежных людей с лошадьми. Одновременно из Виннипега по телеграфу вызовут доктора.

Естественно, что Бобу, единственному, кто знаком с Джо Сюлливаном, также придется задержаться в «Одиноком доме» — совсем ненадолго, ибо подмога прибудет, конечно, в самом скором времени.

Пока Боб и Франсуа, осужденные — увы! — на бездействие, будут по крайней мере в безопасности, Жан и Жак сделают все возможное и невозможное, чтобы вырвать Луи Риля из рук английских властей.

Этот план обсуждался всю дорогу. Она оказалась очень тяжелой: измученные как своей ношей, так и бесконечными препятствиями, братья часто останавливались передохнуть. Бобу же приходилось заметать следы — свои собственные и спутников, чтобы никто не смог определить, в какую сторону направился маленький отряд.

Придя к согласию и увидев, что уже занимается заря, молодые люди ускорили шаг, хотя даже их невероятная выносливость начинала слабеть под навалившейся усталостью.

Обогнув плато Мертвеца, путники оказались перед скалой высотой метров в двести.

— Надо взобраться туда, — сказал Боб.

— Раз надо, значит, надо, — ответили Жан и Жак, — однако носилки нам теперь только помешают. Мы понесем малыша на закорках, сменяя друг друга.

Подъем продолжался полчаса, а когда друзья достигли вершины, Боб протянул руку, показывая громадную поляну посреди темно-зеленого соснового леса, освещенного первыми лучами солнца.

— Вот и «Одинокий дом», — сказал он, — а рядом конюшни, амбары и винный склад.

Граница делила эту поляну надвое, причем дом находился на территории Соединенных Штатов, а конюшни и склады с товарами — на канадской земле.

Владелец усадьбы застроил свой участок таким образом вполне сознательно, поскольку основным его занятием была контрабанда. Он мог в любую секунду перейти из Америки в Канаду и обратно, уклоняясь от уплаты налогов одному государству и прячась от таможенников другого.

…Оставалось пройти всего около пятисот метров пологим склоном, чтобы оказаться у дверей дома; вблизи тот выглядел весьма неприветливо.

— Для нас это прогулка! — в один голос сказали братья, едва не падая от усталости, но продолжая мужественно улыбаться.

«Одинокий дом» был настоящей крепостью. Построенный из толстых сосновых бревен, скрепленных скобами на углах, он имел дополнительные поперечины из дубовых брусьев и походил на барак. Все окна были закрыты крепкими ставнями с прорезями для ружейных стволов, а сама усадьба обнесена высоким частоколом, за ним бесновалось с полдюжины злобных собак, спущенных на ночь с привязи.

К тому же к этому жилью невозможно было подобраться незаметно, оно стояло на голой поляне, продуваемой всеми ветрами в любое время года. С какой бы стороны ни приближался путник, ему приходилось идти, не имея никакого прикрытия, и обитатели усадьбы могли видеть его за полмили.

В этот ранний час дом казался тихим и пустынным; только собаки бешено лаяли, почуяв чужих. «Одинокий дом» вполне соответствовал бы своему названию, если бы из трубы не вырывались клубы густого дыма, указывающие на присутствие человека.

Франсуа, опираясь на братьев, остановился в некотором отдалении от жилища Джо Сюлливана, а Боб, повесив карабин за спину, приблизился к окну. Подняв камень, он стал изо всей силы колотить в ставень.

Собаки, завывая так, словно их обдирали живьем, яростно бросались на колья ограды.

— Тише, глупые твари! Тише! Я — друг…

— Если вы друг, — раздался женский голос за ставнем, — то назовите ваше имя.

— Я Роберт Кеннеди, ковбой, приятель Джо Сюлливана… Это вы, Старуха?

— Неужели вы, Боб? А нам сказали, что вас повесили… Мы будем рады принять вас.

— Это не Старуха, — сказал Боб, — значит, это моя милая подружка Кэт?

— Да, Боб! Старуха завтракает. Вы один?

— Со мной трое друзей… это славные парни из Канады… Они братья… Один из них ранен.

— Отчего же вы сразу не сказали, что с вами раненый? Я сейчас открою.

— Скажите-ка, Кэт, — спросил Боб, пока девушка сдвигала засовы, — отца, стало быть, нет дома?

— Нет, и мы очень беспокоимся, ведь вот-вот начнется снегопад.

— А и верно! Я об этом не подумал… А солнце-то желтое, и ветер с севера…

Тяжелая, толстая, массивная, как ворота тюрьмы, дверь повернулась на петлях, и в черном проеме возникло юное девическое лицо. Кэт Сюлливан минуло пятнадцать лет, но выглядела она на все восемнадцать; среднего роста, стройная, с темными волосами и ярко-голубыми глазами, с розовыми щеками и алым ртом, она была очень красива. Доброта в ней сочеталась с решимостью и отчаянной удалью девушки, выросшей на границах. Улыбаясь, она протянула Бобу руку, которую тот крепко пожал, на американский манер.

Канадцы почтительно обнажили головы, с церемонной вежливостью, так присущей их сородичам.

— Тысяча извинений, что заставила вас ждать, господа, — произнесла девушка веселым тоном, в котором, однако, сквозило и сожаление, — но мы живем на отшибе, приходится соблюдать осторожность.

— Мисс Кэт, — прервал ее Боб, умевший быть благовоспитанным джентльменом, — имею честь представить вам моих друзей: Жан, Жак и Франсуа де Варенн. Господа, эта красивая девушка — мадемуазель Кэт Сюлливан, дочь хозяина «Одинокого дома»

— Входите же, джентльмены, погода портится… начинается снегопад… Мы со Старухой приготовим вам постели.

— Мадемуазель, мы сердечно благодарим вас за гостеприимную встречу! — сказал, поклонившись, Жан.

Проворная и грациозная Кэт, впустив их в дом, тут же оказалась впереди и повела гостей в большую комнату, где из мебели были только шкаф, забитый бутылками, и грубые табуреты неструганого дерева. На полу из сосновых досок лежали в живописном беспорядке великолепные меховые подстилки и покрывала.

В углу светился красноватым огнем огромный камин; потрескивая и лопаясь, в нем горели цельные стволы деревьев, а ветер бешено завывал в трубе и порой вталкивал в комнату клуб дыма, пахнущего смолой.

Перед пылающим очагом сидела в кресле-качалке высокая старуха с седыми космами и рябым лицом, с полубезумным взором наркоманки или алкоголички. Она курила короткую трубочку из почернелой глины, время от времени сплевывая с чисто американской точностью на бок котелка, что висел возле огня.

— Здравствуйте, Старуха! — непринужденно обратился Боб, протягивая руку.

— Здравствуй, шалопай, — пробурчала та, с недовольным видом сунув ему два пальца. — Веревка, значит, оборвалась… Жаль!

— Не очень-то вы любезны, миссис Сюлливан… Наверное, еще не успели заморить червячка.

— Слишком много здесь шляется проходимцев…

— А если они позаботились принести своей подруге, старой женушке Джо Сюлливана, кисет с лучшим виргинским табаком?

— Давай сюда, пройдоха!

— Берите! Пробуйте! Наслаждайтесь!

Старуха бесцеремонно схватила кисет, загребла чуть не горсть, заложила за щеку и принялась жевать с видимым наслаждением.

— Ну как? Настоящий нектар!

— Проваливай! Договаривайся с Кэт. Теперь она здесь хозяйка, забери дьявол мою душу!

Девушка, не обращая никакого внимания на бессвязные речи полупьяной мегеры, порхала по комнате, легкая, как воробышек, готовя постели из бизоньих шкур, поджаривая сало, открывая бутылки и вспарывая консервные банки. Когда раненого Франсуа уложили на меховую подстилку, она уже успела приготовить для гостей завтрак.

Те накинулись на еду с юношеским аппетитом, только возросшим после трудной и опасной прогулки по горам. Жан и Жак торопливо уписывали за обе щеки простую, но вкусную снедь: им предстоял путь до Литл-Пембины, Виннипега и Монреаля.

Внезапно ветер, с каждой секундой завывавший все громче, достиг небывалой силы: под его бешеными порывами могучая деревянная крепость вздрогнула до самых оснований. Солнце скрылось мгновенно, как будто его и не было, все вокруг стало серым, мутным и тусклым, так что в этой туманной мгле ничего нельзя было разобрать.

— Снежный ураган! — воскликнули четверо.

 

ГЛАВА 5

Последствия необдуманного поступка. — Нельзя доверяться первому побуждению. — Лишние четверть часа. — Неудавшаяся засада. — Посреди снежной бури. — Пеший всадник. — Вторая компания гостей у дверей «Одинокого дома». — Холодный прием. — Приветствие с револьвером. — «На них мокасины».

Фелисьен Навар, уроженец Франции и виноторговец, коммивояжер по профессии, далеко не сразу осознал, в какую ситуацию попал и с кем связался. По правде говоря, подумать об этом следовало гораздо раньше.

Сначала он с воодушевлением принял соблазнительное предложение отправиться в погоню за ворами — тем более что преступление совершилось у него на глазах. Впервые за время довольно скучного путешествия ему представилась возможность встряхнуться и одновременно восстановить справедливость, чему он не мог не радоваться, как истый француз, в каждом из которых есть что-то от Дон-Кихота.

Итак, виноторговец ринулся в приключение очертя голову. Он мчался во весь опор, наслаждаясь ветром, бьющим в лицо, ровным стуком копыт, фырканьем резвой лошади, ни секунды не сомневаясь, что поступил правильно: погоня напоминала ему службу в Африке, где было делом чести затравить туземного грабителя или убийцу.

Однако в восторженном состоянии он пребывал ровно столько, сколько длилась скачка.

Когда спешившись, француз спрятался вместе со спутниками за густым кустарником, когда навел карабин на обрывистую тропу, где должны были появиться четверо, когда полковник отдал приказ стрелять без предупреждения по беззащитным, то в голову ему впервые закралась мысль, что он влез в довольно-таки грязное дело.

Вступить с бандитами в рукопашную схватку, рискнуть жизнью, защищая честных граждан от грабителей, сразиться на равных с врагом, пусть даже и недостойным сострадания, — это одно! Но хладнокровно расстрелять первых встречных, как волков, без суда и следствия, без предупреждения, даже не удостоверясь, нет ли здесь ошибки, — такая перспектива не устраивала Фелисьена Навара. Это походило на обыкновенное убийство, и ему глубоко претила мысль, что он должен принимать в нем участие.

Да и что, собственно, совершили эти бандиты, какими бы отвратительными они ни были? Чем заслужили столь суровое наказание? Разве они тронули кого-нибудь пальцем, хотя имели для этого все возможности? Они всего лишь ограбили… и кого же? Одного-единственного пассажира, который именует себя начальником таможни, но производит впечатление человека с весьма подозрительными связями, учитывая его близкое знакомство с несомненными головорезами.

Американцы, живущие на границах, вешают воров — конечно, только тех, кто слаб, иначе пришлось бы вздернуть чуть не всех обитателей сих мест.

Французы же судят их с учетом обстоятельств преступления и приговаривают к более или менее длительному лишению свободы, после чего те могут начать честную жизнь или вернуться к прежнему ремеслу.

Фелисьен Навар, будучи сторонником порядка и законности, естественно, предпочитал такой способ наказания виновных, как более гуманный, более достойный людей, считающих себя цивилизованными.

После получасового сидения в засаде кровь его, легко вскипавшая, подобно лучшему шампанскому, внезапно совершенно успокоилась. Он уже горячо желал, чтобы воры не появились, и горько сожалел о собственной опрометчивости, вызванной неразумным энтузиазмом.

Впрочем, этому возвращению к здравому смыслу благоприятствовала и погода: температура, падавшая с необыкновенной быстротой, завершила то, что начал рассудок.

Вскоре обрушился снегопад, какого нельзя было увидеть в европейских умеренных широтах. В мгновение ока небо покрылось черно-зелеными облаками, и на землю ринулись настоящие лавины… В безумном вихре огромных белых хлопьев исчезли темные сосны, поляны с пожелтелой травой и усыпанные опилками далекие штабеля побуревших досок и серо-фиолетовые скалы.

— Мой совет, полковник, — раздался холодный пронзительный голос Неда Мура, — вернуться назад.

— Подождем еще несколько минут!

— Они не придут, а мы рискуем не добраться до Делорена.

— Буря застала их врасплох, как и нас… Они не могут пройти иной дорогой, вы же сами говорили!

— Через пять минут путь занесет… да и проклятая метель уже слепит глаза.

— Подождем четверть часа! Что скажете, капитан?

— Скажу, что холод просто зверский, снег валит так, что между хлопьями мизинца не просунешь… Воры наверняка укрылись в каком-нибудь гроте или в хижине лесорубов… И нам тоже надо искать убежище.

— Я прошу всего четверть часа и даю по доллару на человека за каждую минуту.

— Отлично! — в один голос сказали трое десперадос.

За время этого короткого разговора буря усилилась, и снег пошел такой густой пеленой, что пятеро искателей приключений скоро стали напоминать уродливых снеговиков, сделанных неумелыми детскими руками.

Быстро темнело. Громадные хлопья величиной с кулак, похожие на взбитые сливки, заволокли все вокруг, так что воздух стал непроницаемым для звуков и света, будто землю закутали в вату или покрыли толстым одеялом… Пространство исчезло, горизонт сузился до нескольких метров, словно путешественники очутились в клетке из матового стекла.

Через четверть часа землю укутал слой снега толщиной сантиметров в двадцать пять.

— Они не придут, — прорычал взбешенный полковник. — Делать нечего! Едем назад!

— Назад! Легко сказать, — язвительно отозвался Нед Мур. — А в какую сторону, полковник, извольте объяснить!

— В Делорен, черт возьми!

— При всем моем уважении к вам, сделать это невозможно, — произнес десперадо с преувеличенной любезностью, за которой таилась насмешка. — Мы находимся в пяти милях от поселка, и можете быть уверены, что кое-где дорогу занесло двухметровым слоем снега. К тому же я не смогу определить направления, если не будет хоть какого-нибудь просвета.

— Что вы предлагаете?

— Идти в «Одинокий дом»! Другого выхода нет.

— К Джо Сюлливану, отъявленному контрабандисту? И это вы говорите мне, начальнику таможни!

— Слушайте, полковник, избавьте меня от этих глупостей! Если это единственная причина, которая вам мешает… А как французский капитан? Вы видите в этом какие-нибудь неудобства?

— Никаких, — ответил Фелисьен, шумно отряхиваясь, чтобы избавиться от своего гиперборейского одеяния.

— В таком случае, идем в «Одинокий дом»!

— А вы найдете путь?

— Туда ведет старая просека… Впрочем, усадьба находится всего в двенадцати или пятнадцати сотнях ярдов отсюда… С такими ориентирами я не должен сбиться с пути, если только сам дьявол не ополчится против нас!

— А что дальше?

— А дальше, полковник, нам придется погостить у Джо Сюлливана, который всегда имеет запас еды на несколько месяцев.

— На несколько месяцев! — вздрогнув, воскликнул француз. — Но сейчас ведь только начало октября!

— Вы же сами видите, что этот проклятый снег не тает. Если почва промерзнет и если метель не прекратится через сутки… если через неделю не наступит потепление, то мы застрянем здесь на недели, а может быть, и на месяцы. Блиццард — пурга — черт побери, это может привести к чему угодно!

— Какого дьявола я полез на эту галеру! — со вздохом произнес коммивояжер, растирая онемевшие руки и фиолетовый нос, чувствуя, что уже продрог до костей в своем тонком пальто.

— Ну, господа, — сказал Нед Мур, прекращая бесполезные дискуссии, — садитесь на лошадей, если не боитесь замерзнуть…

— А вы?

— Я пойду пешком, чтобы освещать дорогу и нащупывать палкой тропу.

…Трудно представить себе, с какой потрясающей внезапностью, с какой неслыханной свирепостью терзают природные катаклизмы этот участок границы. Нередко в самый разгар осени разница температур достигает тридцати или даже тридцати пяти градусов за сутки.

Только что термометр показывал двадцать градусов тепла, как вдруг, без всяких видимых причин, просыпаешься на следующий день при пятнадцати градусах мороза, а земля покрыта слоем снега толщиной в фут. А ведь решительно ничто не предвещало подобного изменения погоды — разве что животные накануне проявляли некоторое беспокойство.

Когда нет ветра, это еще терпимо. Но надо слышать, как завывает вихрь, примчавшийся с полюса, не встречая никаких препятствий, надо видеть вырванные с корнем громадные сосны, что сметаются ураганом, словно соломинки, надо ощутить себя, оказавшись в этом чудовищном водовороте крохотной песчинкой, затерянной в снегах!

Фелисьену Навару, не имевшему такой закалки, как его спутники, вскоре пришлось испытать все на собственной шкуре.

В подобных обстоятельствах следует слепо довериться пограничному коню. Эти выносливые животные, которых оставляют пастись на свободе, чаще всего без всякого укрытия, умеют сносить жестокие капризы природы и в трудную минуту их выручает изумительный инстинкт.

Мерин Неда Мура, — хозяин вел его в поводу, — ступал чрезвычайно осторожно, ощупывая копытом землю, занесенную снегом, принюхивался, опустив голову, словно желая уловить ощутимые только для его тонкого обоняния испарения почвы, что позволяло ему определить ямы, ухабы, разные препятствия.

За первой лошадью гуськом двигались остальные — точно след в след — сгибаясь под напором ветра и резко поворачиваясь, когда шквал ударял в бок.

Только это могло предохранить от падения, и умные животные становились так, чтобы ветер дул либо спереди, либо сзади.

Французский коммивояжер, никем не предупрежденный, понятия не имел об этих тонкостях и решил, что лошадь просто боится. В надежде справиться со своим конем, он пустил в ход хлыст и шпоры.

Как раз тут налетел шквальный порыв ветра, подняв тучу белых песчинок. Лошадь повалилась на бок, подпруга лопнула, и всадник, взмахнув руками, с головой ушел в трехфутовый белый сугроб.

Дальнейшее напоминало операцию по спасению утопающего. Фелисьен, запутавшись в стременах, прижатый собственным карабином, ослепленный и оглушенный, беспомощно барахтался, не в силах обрести вертикальное положение.

Встав на ноги только с помощью спутников, он обнаружил, что седло не держится на спине лошади. Рассудив, что в подобных обстоятельствах лучше не демонстрировать мастерство наездника, он по примеру Неда Мура решил идти пешим, ведя лошадь в поводу. Этот способ передвижения был хоть и прозаическим, но более разумным.

На тяжком пути вслепую сквозь снежный ураган их ожидало бессчетное количество безумных спусков, головокружительных подъемов, беспрестанных падений на обледенелых скалах. Они брели, спотыкаясь и скользя в течение долгих часов, измученные, продрогшие, умирая от голода, изнывая от страха, что провалятся в ущелье или замерзнут, так и не добравшись до жилья.

Они знали, что «Одинокий дом» совсем рядом, но, возможно, так и кружили бы вокруг него, ослепленные снежной порошей, если бы вдруг не натолкнулись на частокол.

Несмотря на свою самоуверенность, Нед Мур с некоторой опаской принялся стучать каблуком в тяжелую дверь.

На границе свято чтут обычай гостеприимства, но, когда совесть нечиста, надо готовиться к худшему.

— Это вы, мисс Кэт Сюлливан? — воскликнул десперадо, узнав голос девушки. — Значит, вашего отца нет дома?

— А вам какое дело? Кто вы такие?

— Мы сопровождаем французского путешественника и были бы вам очень…

— Повторяю, кто вы такие? — снова спросила Кэт в чьем голосе внезапно зазвучали угрожающие нотки.

— Нед Мур… со мной Ник и Питер…

— Вот как? Отец вас не любит… Ему ни к чему такие гости! Вы водите дружбу с американской таможней — вот и отправляйтесь туда!

— Но, мисс Кэт… французский джентльмен хочет предложить выгодную сделку Джо Сюлливану… Мы покончили все дела с таможней и занимаемся теперь контрабандой. Мисс! Во имя неба!.. И ради ваших интересов, откройте! Умоляю вас… мы уже несколько часов бродим в снегу!

— Если бы вы были одни, я не впустила бы вас, — отозвалась девушка после долгой паузы, во время которой, очевидно, совещалась с кем-то из обитателей дома. — Вы сказали, что с вами господин из Франции. Пусть скажет несколько слов на своем языке: здесь найдутся люди, чтобы его понять.

— Нед Мур говорил правду, мадемуазель, — воскликнул коммивояжер на чистейшем парижском наречии уроженца улицы Май, — я — француз, меня зовут Фелисьен Навар, и у меня, действительно, есть деловое предложение к вашему уважаемому отцу.

Речь простуженного виноторговца, — он произносил ее, стуча зубами и оглушительно чихая, — видимо, вполне удовлетворила таинственных полиглотов, ибо дверь отворилась — ровно настолько, чтобы путешественники, похожие на белых полярных медведей, могли пройти вовнутрь по одному.

Наконец все они оказались в огромной комнате, стуча ногами, отряхиваясь и с величайшим облегчением глядя на пылающий камин. Красноречивые вздохи, вырвавшиеся у них, говорили лучше всяких слов. Когда стаял снег, облепивший волосы и бороды, странники предстали в своем обычном обличье и стали благодарить хозяйку дома, которая, однако, взирала на них весьма неприветливо, не выпуская из рук револьвера и держа палец на спусковом крючке.

Но когда склонился в почтительном приветствии Фелисьен, лицо ее смягчилось, и она одарила его улыбкой, словно старого знакомого.

— Так это вы француз! — произнесла она с мягкостью, которая совершенно не вязалось с враждебностью приема.

— Да, мадемуазель, я имел счастье родиться на берегах Сены! И я спешу выразить вам глубочайшую признательность и уважение! Без вас мы погибли бы в снежном урагане!

— Повторите по-нашему… я не поняла ни слова. Очень хорошо, — промолвила она, после того как Фелисьен объяснился на невероятно ломаном английском. — Что до ваших спутников, то им следует благодарить вас… Если бы не вы, ни за что не впустила бы в дом… особенно сегодня, когда…

Тут она осеклась и ткнула револьвером в сторону ошарашенного полковника Ферфильда.

— Это еще что такое? Об этом человеке речи не было! Где вы его подобрали, господин француз? А вы как посмели прийти? Или знали, что отца нет? Но в его отсутствие я охраняю дом… Отвечайте, вы пришли как враг или как друг?

Полковник, видя направленный прямо в лоб ствол, машинально опустил руку на кобуру своего револьвера…

— Руки вверх! — жестко сказала Кэт. — Стреляю без предупреждения! Вы пришли как друг или как враг?

— Я пришел как друг!

— Прекрасно! Если вы забудете об этом, то вам быстро напомнят, полковник Ферфильд!

При этом имени трое людей, что сидели в другом конце комнаты спиной к пришельцам и лицом к камину, резко обернулись, не скрывая изумления.

Полковник и трое десперадос, заметив это движение, быстро посмотрели на троих молодых людей и переглянулись.

«Ого! — подумал полковник. — На двоих мокасины, третий в сапогах со шпорами… Где же четвертый? Если этот четвертый существует, значит… значит, мы все-таки настигли моих грабителей».

 

ГЛАВА 6

Слой снега в сто восемьдесят сантиметров. — Вывих. — Полковник делает выводы. — Револьвер мисс Кэт Сюлливан. — Два лагеря. — В каждом — своя героиня. — Капитан Фелисьен Навар обнаруживает талант повара. — Проигранное сражение. — Капитана повышают в чине. — Ужасающее зрелище.

Снегопад продолжался без перерыва тридцать шесть часов, и осадки выпали такие обильные, что на Черепаховых горах покров достиг ста восьмидесяти сантиметров. В некоторых местах, где ветер буйствовал с особой силой, намело сугробы глубиной до десяти метров, завалив долины и почти полностью скрыв сосны высотой до пятидесяти футов.

«Одинокий дом» стоял на плато, открытом всем ветрам, и его не миновала эта участь. Все строения почти целиком занесло — торчали только крыши. Гостям усадьбы — к счастью, весьма многочисленным — пришлось срочно отрывать траншеи, чтобы ходить на склады, конюшни, лесопилку, иначе жизнь была бы парализована.

К тому же этот первый снег был еще слишком мягким, чтобы выдержать вес человека, даже если тот надевал лыжи. Таким образом, обитатели дома оказались в своеобразном плену, поскольку метель держит гораздо надежнее, чем даже наводнение. С этим следовало смириться, ибо прорвать блокаду было не в силах человеческих — по крайней мере, на первых порах.

Две враждебные партии расположились в одном доме, не испытывая, понятно, никаких нежных чувств друг к другу. Канадцы и американцы жили здесь как кошка с собакой, если следовать удачному народному выражению: причем первые точно знали, с кем имеют дело, а вторые были почти уверены, что именно за этими молодыми людьми они пустились в погоню.

Франсуа не вставал с меховой подстилки и вынужден был скрепя сердце принять помощь полковника — как оказалось, весьма сведущего в медицине. Обладающий столь многочисленными талантами начальник таможни мигом определил, что нога у юноши не сломана, а вывихнута. Одновременно он узнал то, что и желал выяснить, предлагая свои небескорыстные услуги: пострадавший был обут в мокасины.

Дальнейшие его умозаключения приобрели форму простого уравнения.

Пара сапог со шпорами плюс три пары мокасин равны тем следам, которые, со всей очевидностью, были оставлены ворами…

Не теряя присутствия духа и не желая торопиться в сложившихся условиях, полковник, как заправский врач, прописал компрессы на больное место и заверил раненого, что выздоровление хоть и будет нескорым, но лечение непременно принесет результат.

Разумеется, если бы не снежная блокада, полковник, совершив свое открытие, немедленно приступил бы к военным действиям…

У него не осталось никаких сомнений. Четверо юношей, которые якобы заблудились во время охоты на медведя и попросили убежища в «Одиноком доме», когда начался ураган, и были теми самыми ворами, что дерзко напали на дилижанс. Именно их тщетно поджидал полковник со своими спутниками, надеясь, что они спустятся с плато Мертвеца.

Однако Боб Кеннеди, Жан, Жак и даже Франсуа с его больной ногой производили впечатление слишком опасных противников, чтобы нападать на них в лоб без предварительной подготовки. К тому же молодые люди обрели мощного союзника: мисс Кэт Сюлливан безоговорочно встала на их сторону. От ее больших красивых глаз не укрывалось ничего.

И она могла оказать не только моральную поддержку Девушка выхватывала револьвер с невероятной быстротой, а жизнь любого десперадо ценила в пенс, смотря на них примерно так же, как на волков.

Лишь один пример: на следующий день после их прибытия Питер, пропойца и грубая скотина, забывшись, обозвал девушку грязным словом — вещь неслыханная и непостижимая, ибо американцы никогда не позволяют себе оскорблять женщину.

В руках Кэт тотчас появился револьвер, с которым она никогда не расставалась, и пуля, посланная с шести шагов, срезала сигару в миллиметре от губ негодяя.

— В следующий раз, Питер, — холодно предупредила девушка, — я буду целить в лоб.

…Итак, полковник решил выждать, надеясь, что в этом бесконечном, казалось, злоключении подвернется благоприятный случай свести счеты с обидчиками. Впрочем, союзник нашелся и у американской партии: миссис Сюлливан — Старуха, как ее обычно называли — вступила в нее столь же решительно и бесповоротно, как Кэт поддержала канадцев.

Старуха являла собой тип пьянчужки, распространенный и в Англии, и в Америке. С жадностью поглощая любое спиртное, она пристрастилась и к более сильным наркотикам: эфиру, лаудануму, хлоралу, что в сочетании с обычными средствами опьянения давало прямо-таки гремучую смесь.

Полковник, убедившись, что имеет дело с законченной алкоголичкой, решил воспользоваться этим, чтобы завоевать расположение Старухи и выставить своего бойца в юбке против новобранца женского пола в стане врагов.

Сделать это было тем проще, что старая фурия люто ненавидела собственную дочь и косо глядела на молодых людей, которым та оказывала всяческие знаки внимания. Мать Кэт перешла бы в другой лагерь из одного лишь чувства противоречия.

А завершили дело Нед Мур, Ник и Питер. Их терзала та же жажда, что и хозяйку дома, они предлагали наперебой:

— Старуха! Капельку джина?

— Как скажешь, паренек!

— Старуха! Глоточек виски?

— Почему бы и нет!

— Старуха… как насчет можжевеловой водочки?

— У меня от нее изжога… но за твое здоровье выпью!

Полковник платил за выпивку щедрой рукой, а миссис Сюлливан, предаваясь утехе, вдобавок набивала карман. Так хитрый начальник таможни легко добился цели: отныне поддержка Старухи была ему обеспечена.

Все гости жили в большой комнате, но держались порознь даже за столом, где каждая партия занимала свою сторону. Янки много пили, горланили песни и играли в карты; канадцы же — включая и Боба — ходили в лес за дровами, расчищали осыпавшиеся траншеи, топили печи, пекли хлеб и не стеснялись помогать Фелисьену Навару в его кулинарных импровизациях.

Французский путешественник, едва увидев приветливых добрых юношей, с первого взгляда почувствовал к ним симпатию. Они же, в свою очередь, тянулись к славному малому, ощущая кровное родство по языку и происхождению.

Взаимная приязнь непременно должна была возникнуть между французами из Канады и из метрополии. Однако следовало соблюдать осторожность, ибо полковник бдительно следил за всеми обитателями дома, а заподозрив сговор, мог пойти на крайности.

Совместная возня у печи способствовала сближению: кулинары обменивались короткими фразами — внешне ничего не значащими, но очень важными для них — к сугубому неудовольствию полковника: он совершенно не знал французского языка.

Иностранцы утверждают, что за пределами своего отечества французы выступают в качестве только парикмахеров или поваров.

Парикмахеров? Это еще надо доказать! Поваров? Черт возьми! Во всех странах еду готовят так скверно, что француз, прирожденный гурман, просто вынужден позаботиться хотя бы о собственном пропитании, чтобы не пасть жертвой хронического несварения желудка.

В Америке люди питаются прескверно. Это и едой-то назвать трудно: заглатывается невообразимая мешанина из несочетаемых между собой продуктов. Подобные, с позволения сказать, кушанья, оскорбляют вкус, бросают вызов кулинарной эстетике и божественному гурманству. Вообразите себе ужасную мешанину из яичных желтков, водки, перца, сахарного песка, патоки, зернистой икры и рубленой ветчины! Или суп из устриц — консервированных! — сваренных в молоке — тоже консервированном! — вместе с салом, обжаренным на углях в печи, и маисовыми лепешками вместо хлеба! Поверишь, право, что все это готовится и съедается на пари пьяницами, абсолютно равнодушными к тому, что они глотают!

Поскольку желудок господина Навара немедленно взбунтовался, француз вспомнил, что был солдатом — более того, солдатом в Африке, где военный человек проходит суровую школу выживания. Чуть не все наши пехотинцы становились там изумительными поварами, а у бывшего бригадира открылся настоящий кулинарный талант. Для его товарищей из «Одинокого дома» это стало подлинным откровением.

Американцы, занятые карточной игрой, потягивали свои коктейли, убивающие аппетит, и поначалу лишь рассеянно посматривали, как Фелисьен снует вокруг печи, поджаривая лук, подрумянивая присоленную муку, нарезая мясо и помешивая внешне непритязательное варево — короче, работая не меньше двух часов над блюдом, чей острый запах привлек наконец внимание полковника, сильно захмелевшего после обильных возлияний.

— Хэлло, капитан! — бросил он повару. — Как называется ваша… ваша стряпня?

— Это поджарка с луком, полковник Ферфильд.

— Поджарка с луком! Похоже, это дьявольски вкусно!

— Так отведайте! С хлебом это будет превосходно.

— В самом деле… изумительная штука, эта ваша поджарка с луком… никогда ее не забуду! — проговорил полковник, которому никогда не доводилось пробовать ничего подобного.

— Ничего удивительного, все военные любят это блюдо. Мой бывший полковник, маркиз де Г., в походе ничего другого не признавал.

— Значит, у этого французского полковника и одновременно маркиза был хороший вкус, и я счастлив, что у нас с ним так много общего, помимо звания.

— Но, — промолвил наивно, а может быть, и лукаво, Фелисьен, — он-то был настоящим полковником.

— А я, что же, по-вашему, картонный? Я был во втором сражении при Булль-Рёне!

— Верно, — отозвался с полным ртом Нед Мур, впервые открывший в себе свойства гурмана, — давайте поговорим об этом вашем сражении при Булль-Рёне, откуда все смылись, торопясь ухватить местечко, которое вы теперь занимаете.

— Вы клевещете на федеральную армию, и я не понимаю, о чем вы говорите.

— Сейчас объясню. Это произошло на второй день кровавой битвы, тридцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят второго года… Видите, как я точен? Силы противников были равны, Поп сдерживал атаки Джексона, а Джексон ничего не мог поделать с Попом. Вдруг распространился слух, что в Черепаховых горах освободилось место начальника таможни. Первый же генерал, узнавший об этом, вскочил на коня и помчался во весь опор, надеясь поспеть вовремя и выпросить этот лакомый кусочек для себя. Второй, увидев, как улепетывает первый, решил, что сражение проиграно, и сделал то же самое. Естественно, полковники побежали за генералами, а полкам ничего не оставалось, как следовать за своими командирами… Вот что стало причиной поражения, которое стоило армии конфедератов тридцати пушек и тринадцати тысяч пленных.

Нед Мур, рассказывая эту забавную историю, явно желал подтвердить свою репутацию человека, который ни перед кем не пасует, и разозлить полковника, что ему вполне удалось.

Начальник таможни выглядел так, словно проглотил аршин. Едва десперадо кончил, он произнес, с трудом сдерживая гнев:

— Не все полковники сбежали в сражении при Булль-Рёне, а выдающийся пост, о котором вы упомянули, был по заслугам предоставлен тому, кто ни о чем не просил.

— Иными словами, вам?

— Почему бы и нет?

— Полковник, только один вопрос: сколько вам лет?

— Мне ровно сорок.

— Сейчас у нас восемьдесят пятый год, а битва произошла в шестьдесят втором… то есть двадцать три года назад. Следовательно, вам было тогда семнадцать! Полковник, в таком, возрасте — прекрасное начало карьеры!

Громовой хохот, раздавшийся за столом, на мгновение заглушил завывания метели за окнами.

Приспешники полковника явно радовались возможности уязвить своего главаря и, глядя на его смущенное лицо, возбужденно ерзали, переглядываясь и толкая друг друга локтями.

Нед Мур после того, как отведал вкуснейшей луковой поджарки, забыв даже обтереть бороду, измазанную соусом, заявил, что никогда еще не получал такого наслаждения от еды, и предложил немедленно произвести французского капитана в полковники.

Фелисьен стал со смехом отказываться от этой чести, но Нед Мур настаивал.

— Соглашайтесь, дружище, соглашайтесь! Хотя в Америке больше ста тысяч человек носит это звание, все-таки оно здорово звучит.

— Больше ста тысяч!

— Самое малое. А у вас разве не так?

— У нас, — ответил француз, становясь вдруг очень серьезным, — после двадцатипятилетней или тридцатилетней службы и сорока пяти или пятидесяти лет безупречной жизни смелому воину присваивается это почетное звание — подлинный венец его карьеры. Он счастлив и горд, ибо…

— Как? — вмешался полковник. — После тридцатилетней службы? У нас звания присваивают куда проще.

— Это я заметил!

Разговор этот весьма забавлял канадцев и Боба, однако они обратили внимание, что мисс Кэт, уйдя на винный склад за несколькими бутылками шампанского, заказанными французом, что-то слишком задерживается.

Жан, опасаясь, что девушка могла поскользнуться и неудачно упасть, вышел, чтобы помочь маленькой подруге.

Странное дело! Старший из «угольков», в свою очередь, тоже никак не возвращался, так что Боб и его братья не знали, что подумать.

Они встали и направились к тяжелой двери, по-прежнему заваленной снегом, что вела во внутренний двор.

В этот момент со двора до них донесся звериный рык — такой свирепый и мощный, что у храбрейшего из храбрых могли бы подогнуться колени, а сердце уйти в пятки.

А вслед за тем раздался звенящий, как рожок, крик человека.

— Жан! Это Жан!

Боб и Жак ринулись к траншее, прорытой в снегу, за ними бросился Фелисьен, потом немного протрезвевшие американцы… Перед их глазами предстало страшное зрелище.

 

ГЛАВА 7

Самый ужасный хищник Америки. — Сильный, как слон. — Кровожадный, как тигр. — Смелый, как лев. — Ursus ferox. — Смертельная схватка. — Жан ранен. — Один из первых ножей границы. — Планы отступничества. — Гнусная мать. — Все живы. — Праздник освобождения. — Беспробудный сон.

Если не считать Европы, где почти не осталось диких зверей, в Америке хищников гораздо меньше, чем на других континентах.

В самом деле, Азия имеет королевского тигра и черную пантеру; Африка — льва и гиппопотама; и там и там водятся львы и слоны.

В Америке среди крупных зверей числят ягуара, чья свирепость сильно преувеличена, пантеру, не столь опасную, сколь коварную, откровенно трусливого кугуара и медведей, популяция которых имеет множество разновидностей.

Это все.

При взгляде на сей весьма краткий список, где упомянуты лишь самые известные животные, можно было бы подумать, что в Новом Свете нет тех гигантов, каким мы любим присваивать королевские титулы — за их силу, размеры или свирепость.

Но это представление ошибочно. В Америке есть зверь, который мог бы сразиться — и, возможно, даже одержать верх — с чудовищными хищниками, чьи имена, внешний вид и образ жизни нам хорошо известны.

Это бурый медведь!

Натуралисты, любящие давать своим подопечным звучные, порой странные наименования, в данном случае не затруднились, выбирая этому хищнику имя, иными словами, давая ему научное обозначение.

Они нашли название, которое напрашивалось, и окрестили его попросту «ursus ferox» — «свирепый медведь».

Редко случается, чтобы имя с такой точностью отражало свойства объекта, ибо в буром медведе, или гризли, как его называют американцы, природа, кажется, свела воедино страшные наклонности всех хищников, не забыв снабдить соответствующими возможностями для утоления кровожадности.

Сильный, как слон, смелый, как лев, коварный и неумолимый, как тигр, серый медведь отличается колоссальными габаритами, потрясающими воображение.

В самом деле, в Скалистых горах встречаются гризли ростом в четыре метра и весом в тысячу килограммов! Это вес двух лошадей, закованных в броню!

Огромный, тяжеловесный, неуклюжий, он словно бы опротивел самой природе, и она бросила, не доделав, эту махину с бесформенной мордой и крохотными глазками, постоянно налитыми кровью, с кривыми лапами и мощным торсом, что качается на манер маятника.

Если прибавить к этому грязно-белую шерсть с длинными клоками на шее и на боках, чудовищная глыба мускулов покажется еще более отвратительной.

У него ужасные зубы — необыкновенно длинные и острые. Но еще страшнее — если это вообще возможно — его когти, длина их доходит до пятнадцати сантиметров.

Достаточно взглянуть на него, чтобы понять, насколько он опасен — а ведь этот зверь обладает еще ловкостью и коварством, обманчиво скрытыми внешней неуклюжестью.

Ему неведомо чувство страха, он никогда не отступает перед опасностью, слепо веря в свою силу, и становится неудержим, если впадает в бешенство.

Даже истекая кровью, он бросается в атаку на врага, даже при последнем издыхании не ослабляет хватку. Это чудовище отличается изумительной живучестью: бывали случаи, когда с гризли не удавалось справиться, всадив в него двадцать пять пуль!

Как показывает строение зубов, он принадлежит к числу плотоядных и в кровожадности не уступает тигру: любит лакомиться теплым мясом и часто убивает из одного желания убить.

Ударом лапы он сбивает с ног бизона весом в шестьсот килограммов и взрезает шкуру когтями, словно охотничьим ножом; затем вгрызается во внутренности, с жадностью лакая кровь, и пожирает еще трепещущую плоть.

Он с одинаковой ловкостью охотится на равнине и в горах; терпеливый, как все хищники, может часами сидеть в засаде, подстерегая оленя или горного козла, а затем набрасывается на них с быстротой молнии, не оставляя жертве никакого шанса на спасение. Если нужно, он без всяких колебаний кидается в погоню, не страшась состязаться в скорости с самыми быстрыми животными, и одерживает в этой гонке верх над бизонами, ланями и даже дикими лошадьми.

Поскольку гризли нападает без предупреждения на все живое, что встречается ему на пути, будь то человек или зверь, индейцы панически его боятся и вступают с ним в сражение, только защищая свою жизнь. Вот почему самым почетным украшением воина считается ожерелье из когтей бурого медведя, ибо оно служит неоспоримым свидетельством силы и доблести.

Легко понять ужас, охвативший бесстрашных искателей приключений. Когда Боб и Жак, распахнув двери «Одинокого дома», выскочили во внутренний двор, они, побледнев, попятились, воскликнув:

— Великий Боже! Бурый медведь!

С первого взгляда было ясно, какая драма разыгралась за несколько секунд.

Две растерзанные собаки, словно окровавленные лохмотья, валялись у частокола, продавленного голодным зверем.

На краю затоптанной, полузасыпанной траншеи лежала Кэт, застыв без движения и без кровинки в лице. А в двух шагах от нее стоял на задних лапах громадный медведь — ростом, казалось, с дом. Из его широко открытой пасти исходило зловонное дыхание, и кишки вываливались из распоротого брюха! К правому боку чудовища буквально прилип свершивший нечеловеческий подвиг Жан, без устали работая ножом, тогда как страшные когти силились дотянуться до спины юноши.

Издав еще одно ужасающее рычание, смертельно раненный гризли навалился всей тяжестью на плечи изогнувшегося Жана, а тот вцепился в шерсть мертвой хваткой, уткнувшись в нее лицом.

Канадец сражался безмолвно, не зовя на помощь. Из его разодранной ноги хлестала кровь. Этот маневр характерен для свирепого медведя: он норовит прежде всего порвать сухожилия жертвы, лишив ее возможности бежать.

Боб и Жак, догнавшие их трое десперадос, путешественник-француз и полковник затаив дыхание следили за беспощадной схваткой, не смея ринуться на зверя из опасения задеть Жана, слившегося с ним в одном объятии.

Из пасти и ноздрей гризли выступила кровавая пена. Он издыхал… но и юноша, изнемогая, держался из последних сил. Голова его поникла, руки разжались, колени подогнулись… и тут родной голос заставил смельчака встрепенуться.

— Смелее, брат! Еще немного!

Когда метис и ковбой побежали на двор, заслышав рычание зверя и боевой клич Жана, американец машинально схватился за кобуру, но Жак резко остановил его.

— Нет! Только не это! Из револьвера не убить… а раненный, он придет в бешенство!

Ворвавшись в комнату, метис схватил первый попавшийся под руку карабин, быстро зарядил его и тут же вернулся во двор, растолкав остальных и крикнув брату ободряющие слова.

Затем, с холодной решимостью, хотя и смертельно побледнев, поднял оружие, целясь зверю в голову.

Это длилось едва ли секунду: раздался выстрел, приглушенный сугробами вокруг траншеи; потом сухой щелчок, словно хрустнула ветка.

Медведь, отпустив добычу, раскинул лапы — будто человек, всплеснувший руками, — разинул огромный зев и издал вопль, от которого задрожали стены дома. Покачивая головой, отполз назад, конвульсивно прижав к глазу лапу с чудовищными когтями.

— Превосходно! — послышался пропитой голос Неда Мура. — Старому Эфраиму пришел конец! Браво, юноша!

Жак, отбросив дымящийся карабин, устремился к брату и подхватил его.

Жан, забрызганный с головы до ног кровью зверя, хлынувшей из груди, словно из пробитой бочки с вином, с отчаянием прошептал младшему брату:

— Проклятие над нами! Я ранен и не смогу идти… А Луи Риль ждет!

— Я пойду один!

— Не сомневался в тебе, брат!

Боб кинулся к Кэт, по-прежнему не подававшей признаков жизни, взял ее на руки и бегом понес в дом.

— Как она? — в страхе воскликнул Жан, чувствуя, как у него сжимается сердце от тревоги, и напрягая все силы, чтобы не упасть. — Неужели я опоздал?

— Да нет, она дышит, бедняжка… Пойдемте, Жан, вас надо перевязать! А девушкой займется мать.

В этот момент гризли, доползший до склада, в последний раз встряхнул головой; кровь хлынула у него из горла, и он вытянулся на земле.

— Застрели дьявол мою душу! — вскричал Нед, обогативший свой словарь любимым ругательством Боба. — Красивый шовчик! Тот, кто сумел так уделать старика Эфа, по праву войдет в число первых ножей границы. Ей-богу, я не прочь пойти с ним на любое дело! Что скажете, полковник?

— Скажу, что это будет большой глупостью с вашей стороны, Нед.

— А второй, который раскроил череп проклятому гризли! Каково?

— Эка важность! В четырех шагах…

— Попробуйте сами попасть в глаз зверю. Пожалуй, руки задрожат! В такой ситуации малейший промах мог обойтись дорого! Клянусь честью, эти канадцы — отчаянные ребята! Надеюсь, они и в самом деле промышляют грабежом. Если им понадобятся люди, я готов предложить свои услуги.

— В любом случае они преподнесли нам фунтов триста превосходной ветчины, — заметил, облизываясь, Питер, большой любитель острого копченого мяса, из которого получается отменная закуска. — Сейчас я разделаю эту тушу. Когда-то мне приходилось работать мясником. Посмотрим, забыл ли я прежнее ремесло!

«Ну, а мне надо будет присмотреть за своими наймитами, — сказал про себя полковник, возвращаясь в дом, — похоже, у нас зреет измена. Весьма жаль! Ведь наши дела складываются удачно… силы врагов тают на глазах… вот и еще один вышел из строя! Фортуна на нашей стороне, надо только ей немножко помочь».

Боб осторожно положил Кэт, так и не пришедшую в себя, на кресло-качалку возле матери.

Фелисьен Навар бросился к Жану, который ковылял, опираясь на плечо брата. Француз решил, что девушка вполне обойдется без его помощи, а вот раненого надо было срочно перевязать.

Бывший бригадир все еще не мог оправиться от изумления, смешанного с ужасом, при виде гризли, чьи размеры превосходили всяческое воображение. И ему с трудом верилось, что подобного гиганта уложил ножом восемнадцатилетний юноша.

Не скрывая своего восхищения, француз рассыпался в искренних похвалах, превознося до небес доблесть метиса.

— Этот болтун переметнется при первой же возможности! — проворчал полковник, косо посматривая на коммивояжера. — Он и без того держит себя все холоднее. Но мы еще посмотрим, мои дорогие! Терпение! Настанет и мой час!

— Прокляни Господь мою душу! — взвизгнула пьяная мегера при виде бесчувственной дочери. — Ты померла или живая? Если померла, то это неприятно… польза от тебя была! Хотя жизнь, она долгой не бывает… всем нам придется… А если ты живая, отвечай мне… и залеживаться нечего! Подавай гостям выпивку, у них в горле пересохло!

Удивленная упорным молчанием, Старуха кое-как добралась до кресла, вынула трубку изо рта, смачно сплюнула и уставилась на бедную девочку полоумными глазами, напоминающими по цвету вареную рыбу.

— Ты почему не отвечаешь, скверная дочь? Я тебе покажу, как дерзить матери! Сейчас вот возьму палку…

— Что вы делаете, сумасшедшая? — воскликнул в негодовании Фелисьен. — Вы что, не видите? Она в обмороке… может быть, ранена!

— В обмороке! Еще чего выдумали! Я покажу этой дурехе… Стаканчик можжевеловой водки, и все как рукой снимет!

Перестав слушать омерзительное лопотанье, француз устремился к Кэт и стал хлопотать над ней с трогательной неловкостью, восполняя недостаток опыта рвением.

Боб в это время осматривал рану Жана, сразу определив, что она глубока и серьезна. Затем ковбой перевязал своего друга, смочив кусок пакли водкой и привязав его к ране льняным жгутом.

На границе своя хирургия. Впрочем, многим она спасла жизнь.

Кэт — ей Фелисьен натирал виски уксусом и брызгал в лицо холодной водой — постепенно приходила в себя. Наконец девушка открыла глаза и огляделась в изумлении, явно с трудом веря, что жива и находится в своем доме.

Все еще бледная от потрясения, она едва слышно произнесла:

— Где гризли?

— Сдох! — весело крикнул Боб. — Я сделаю из него превосходный ковер, а мой друг Жан преподнесет его вам в подарок.

— С величайшим удовольствием, мисс Кэт… — с готовностью подхватил юноша. — Надеюсь, вам лучше?

Славная девочка глубоко вздохнула, выпила залпом стакан холодной воды и, поднявшись, сделала два неуверенных шага.

— Мне гораздо лучше… я должна поблагодарить вас, господа! Вы спасли мне жизнь! Боже, как я испугалась, увидев этого чудовищного зверя, когда он рвал когтями собаку… Я упала от ужаса, и мне казалось, что я уже мертва… И вот я здесь! Как хорошо жить!

Разумеется, пришлось рассказать ей в мельчайших деталях обо всем, что произошло: как Жан схватился врукопашную с гризли, распоров тому брюхо; как Жак метким выстрелом уложил гигантского медведя; как все бросились ей на помощь… Все обитатели дома, за исключением полковника, который о чем-то беседовал в углу со Старухой, окружили смелую девушку и говорили наперебой.

Удивительная вещь! Пьяница слушала чрезвычайно внимательно, и было похоже, что у нее наступил момент просветления.

— Хорошо. Вы знаете, чего хотите, полковник!

— И щедро плачу за это!

— Вы получите наркотик сегодня вечером… Такого добра у меня хватает… Но только деньги вперед!

Вечером в «Одиноком доме» праздновали победу над гризли. Враждующие партии впервые сошлись за одним столом, испытывая друг к другу непривычно добрые чувства.

Нед Мур, искренне восхищаясь подвигом Жана, излучал симпатию; Ник с Питером, привыкнув смотреть в рот Неду, следовали его примеру; Фелисьен уже давно сердцем был на стороне канадцев. Даже полковник заметно смягчился и щедрой рукой жертвовал на выпивку.

Медвежье мясо поедалось во всех видах в сочетании с обильными возлияниями. На стол было подано лучшее вино, и только Фелисьен Навар, признанный знаток и ценитель, порой удивлялся странному вкусу напитков.

А потом все даже не заметили, как забылись тяжелым сном.

 

ГЛАВА 8

Невеселое пробуждение. — Прощальное послание полковника Ферфильда. — Очередное изъятие. — Бешенство. — Каким образом полковнику удалось прорвать снежную блокаду. — Смена вождя. — В погоню. — След медведя. — Снежная траншея. — Невероятная встреча. — Джонатан и Джо Сюлливан.

Обитатели «Одинокого дома» беспробудно спали двенадцать часов подряд.

Вполне понятно, отчего в спячку впали некоторые из них, поглотившие не одну бутылку вина. Например, Старуха, которой вздумалось добавить в шампанское, для пущей крепости, можжевеловой водки, джина и перца, — естественно, сначала ей хотелось завести как веселые, так и печальные песни, но кончилось это неизбежной каталепсией.

Нед Мур, а также его безмолвные зловещие приспешники Ник и Питер, которые во время снежной блокады занимались только тем, что пили, курили, жевали табак и спали, набросились на дармовую выпивку с той же жадностью, что и полоумная хозяйка дома, а потому могли свалиться внезапно, как и она.

Это было неизбежно и никого бы не удивило.

Даже Боб, несмотря на благотворное влияние новых друзей, излишне разгорячился и выпил больше чем следовало — естественно, он проснулся с тяжелой головой, и у него трещал скальп, как шутят на границе.

Но как могло случиться такое с Фелисьеном Наваром, многоопытным участником всевозможных застолий? Или с тремя метисами, убежденными трезвенниками? С Кэт Сюлливан — она едва пригубила стакан с шипучим «чимпеньским» — иными словами, шампанским?

Непонятное явление! И эту загадку пытался разрешить каждый по мере почти одновременного пробуждения.

Боб первым открыл глаза, чувствуя, что закоченел от холода — камин давно погас, — и с понимающим видом оглядел живописный беспорядок в большой комнате. Иронически поклонившись Старухе, прикорнувшей у очага, он машинально сосчитал «тела».

Нед Мур сидел за столом, уткнувшись лицом в скрещенные руки и оглашая «Одинокий дом» звучным храпом. Ник и Питер валялись на полу, раскинув руки и ноги крестом, — оба дышали прерывисто, икая, словно больные животные.

Фелисьен Навар, чьи густые брови и черная борода еще больше оттеняли неестественную бледность, спал в кресле-качалке.

Двое раненых, Жан и Франсуа, растянулись на меховой подстилке; Боб оказался возле Жака, также совершенно бесчувственного. Ему смутно помнилось, что мисс Кэт попросила разрешения пойти к себе перед тем, как он внезапно рухнул, сраженный непобедимой сонливостью.

— Вроде все здесь, — проворчал ковбой, потягиваясь, — да, все тут… Черт возьми! Голова словно свинцом налита… Кто бы мог подумать? В глотке будто пакля застряла… сейчас бы стаканчик воды! Да… воды… пожалуй… Эй, полковник! Надо бы промочить горло! Ставлю бутылку джина… Давай, Старуха, обслужи клиентов! Эй, Мур… Ник… Питер… что, скальпы трещат? Полковник Фэрфильд! Hell and dammit! Я ошибся… этот мерзавец исчез… Ну-ка, еще раз: француз, Нед, Питер, Ник, трое моих друзей и я сам… Пусть сам дьявол подвесит меня за галстук! Он сбежал… хотел бы я знать, каким образом ему это удалось и куда он направился?

Монолог Боба, произносимый громогласно, вкупе с ругательствами и окликами, наконец пробудил спящих.

— А это еще что такое? — продолжал ковбой, вглядываясь в необычный предмет на стене прямо над ложем Жана и Франсуа.

Предмет оказался индейским ножом: воткнутый в кедровую балку, он придерживал большой клок грубой бумаги, на которой карандашом было написано несколько строк.

— Чувствую, за этим кроется какая-то подлость, — пробормотал Боб, подходя поближе, чтобы разобрать неровные строчки.

Затем он прочел вполголоса:

«Молоды вы, чтобы тягаться с таким старым лисом, как я. Вы были в моей власти, и я мог бы вас всех отправить на тот свет. Мертвых можно не опасаться. Но мне почему-то не захотелось вас убивать. Вероятно, это большая глупость с моей стороны. Я ограничился тем, что забрал деньги, которые вы добыли грабежом, обворовав меня неделю назад. А к десяти тысячам, что были зашиты в вашем поясе, Жан, я без всяких угрызений присоединил доллары из вашего кармана. Пусть это будет возмещением за потерянное время. Я был великодушен, не так ли?»

— Обворовали! Нас обворовали! — завопил ковбой, которому на этот раз изменило обычное хладнокровие.

— Обворовали? Кого? Кто? — посыпались встревоженные восклицания Жана, Жака и Франсуа с одной стороны и Неда Мура, Питера и Ника — с другой.

Фелисьен Навар немедленно схватился за внутренний карман и со вздохом облегчения убедился, что его бумажник на месте.

— Вот, читайте! — в бешенстве вскричал Боб, протягивая бумагу Жану, который внезапно побледнел. — А я сейчас поговорю по-свойски с этой бандой негодяев! За сколько долларов продались? Сколько вам обещал этот мерзавец за такую грязную работенку?

— Слушай, ты, коровий пастух! — заорал Нед Мур, и без того вставший с тяжелой головой. — Я тебя научу, как вежливо разговаривать! Еще одно оскорбление, и мы пустим в ход револьверы.

— Пропади все пропадом! — воскликнул Боб, ринувшись на десперадо. — Черт возьми! Я с удовольствием перережу кому-нибудь глотку.

— Тихо! — спокойно произнес Питер, вставая между соперниками, которые уже выхватили ножи. — Боб спросил, сколько нам обещал полковник Ферфильд. Отвечаю: сто долларов…

— Он вам заплатил?

— Нет! И лучше нам немедля пуститься за ним в погоню, чем выпускать друг другу кишки.

— Хорошо сказано, Питер! Ты молчалив, как Валаамова ослица, но, если открываешь рот, изрекаешь истину, как и она! Давай отложим наше маленькое дельце, Боб, и заключим временный союз. Нас тоже обворовали!

— Хэлло! Вы что это, ребята, раздумали драться? — раздался хриплый голос Старухи. — Измельчал народ на границе. А ну-ка, выпейте по глоточку и подеритесь! Люблю смотреть, как пускают кровь!

И Старуха, всклокоченная, омерзительная, с безумными глазами, заковыляла неверным шагом алкоголички к двум своим гостям, жаждая стравить их в кровавой драке.

— Уймись, ведьма! — грубо приказал Нед Мур. — Говори, сколько тебе дал этот проклятый полковник, чтобы усыпить нас?

— Ловкий малый: уважаю таких! Хотя и побоялся перерезать горло красавчикам из Канады.

— Отвечай, гадина! Какую дрянь ты нам подсыпала? О чем сговорилась с этим мерзавцем?

— Подумаешь! К чему так шуметь из-за жалкого стаканчика лауданума… Вас семеро мужчин! А я, слабая женщина, пивала его не морщась, когда мой муженек Джо Сюлливан строил «Одинокий дом»!

— Вот оно что! — задумчиво молвил Фелисьен Навар. — Значит, это был лауданум? То-то мне показался странным вкус шампанского! Стакан! Легко сказать! Это же лошадиная порция… Идиот-полковник вполне мог нас отравить! Удивительно, как мы вообще остались живы…

— Теперь все ясно, — сказал Нед Мур, — ну, капитан, желаете поохотиться на полковника?

— С величайшим удовольствием! — ответил, не раздумывая, французский путешественник.

— У него двенадцать часов форы,— напомнил Боб.

— О! — проговорил в отчаянии Жан. — Как это обидно! Лежать, словно бревно, не в силах принять участие в травле!

— Мы догнали бы негодяя даже в аду! — добавил Франсуа, столь же удрученный, как и старший брат. — Повезло тебе, Жак! Ты-то сможешь расквитаться с вором!

— Жак останется здесь! — решительно вмешался Боб. — Вы оба сейчас стоите меньше бессильной скво, не сочтите за обиду. При вас должен находиться надежный и сильный парень, чтобы защитить в случае нападения. А я пойду с этими отчаянными ребятами, которым не терпится вернуть свои денежки… Сто долларов каждому, так, Мур?

— Сто долларов на брата!

— Если поймаем Ферфильда, получите вдвойне. Я становлюсь во главе отряда. А вы, господин француз, доверьтесь мне… Дорóгой я расскажу вам, откуда появились эти денежки, и вы увидите, на чьей стороне право и честь.

— Боб, слово твое из золота! — вскричали десперадос. — Двести монет! За такие деньги можно уложить тысячу колонистов в Штатах!

— Что до меня, — прошептал в сторону Фелисьен Навар, который с некоторым опозданием задумался о своем непоследовательном поведении, — то не понимаю, зачем я опять ввязался в это? Сначала очертя голову бросаюсь в объятия этого полковника от контрабанды — ибо звание его так же подозрительно, как и ремесло, — затем, убедившись, что он мошенник, заключаю союз с теми, кого преследовал. Я здесь чужестранец, никаких выгод дело мне не сулит, кроме неприятностей, и я иду на риск ради совершенно незнакомых людей. Клянусь честью! Таких безумцев, как я, надо вязать! Давно пора отделаться от этого дурацкого приключения, но я опять вляпался из тщеславия и глупого самолюбия!

…Между тем Жак, согласившись с разумными доводами Боба, оставался в «Одиноком доме» с братьями. Ковбой же обещал сделать все возможное и невозможное, чтобы догнать беглеца.

С момента пробуждения прошло не больше четверти часа. Как люди, привыкшие ко всем превратностям опасной жизни на границе, десперадос и Боб собрались очень быстро: поспешно проглотив несколько кусков мяса и запив стаканом вина, они подхватили дорожные сумки и вышли во двор — как раз вовремя, чтобы попрощаться с мисс Кэт Сюлливан, которая, оправившись наконец от вчерашнего потрясения, уже вовсю суетилась по хозяйству.

Четыре лошади по-прежнему стояли в конюшне: они, видимо, томились от вынужденного заточения и производили дьявольский шум, всхрапывая и колотя копытами в перегородки стойла. Полковник, следовательно, ушел пешком. Каким образом и по какой дороге? Вот что не давало покоя весьма заинтригованному этим непонятным обстоятельством Бобу.

Ковбой, назначив самого себя командиром отряда, — еще немного, и его станут именовать «полковником»! — шел впереди, внимательно вглядываясь в снег. Наряду с любопытством Боб испытывал смутную тревогу. Что, если он не сумеет разгадать тайну? Опытный охотник, он пока не мог объяснить себе, как удалось полковнику уйти по свежему насту глубиной в шесть футов. С другой стороны, даже в этой печальной ситуации молодому человеку не терпелось сразиться с противником, не уступающим ему в хитрости и уме.

Итак, ковбой пробирался по траншее, ведущей на конюшню и к погребу, дошел до места, изрытого и истоптанного в схватке Жана со свирепым медведем, осмотрелся и заметил глубокую рытвину шириной примерно в метр. Она вела почти прямо на северо-восток и напоминала обыкновенную канаву, хотя была вырыта не лопатой.

Больше всего это походило на то, как если бы неведомый великан пробивал себе дорогу в снегу, толкая огромное дерево.

Хотя продвигаться по этой рытвине нелегко, она вполне выдерживала вес человека. Ноги провалились по колено, но идти вперед было можно.

Десперадос с Бобом во главе углубились в снежный проход: они чуяли опасность, однако глаза горели от алчности и предвкушения мести.

Пройдя двести метров, задевая плечами откосы канавы, края которой возвышались над их головами, Боб остановился и обернулся к Неду Муру, идущему следом.

— Ты догадался, Нед, кто это прорыл?

— Нет! Я вижу только следы проклятого полковника и твои.

— Но ведь к нам в «Одинокий дом» заходил гость?»

— Гризли!

— Именно, черт побери! Гризли учуял запах людей и животных в «Одиноком доме». По мягкому снегу он добраться не мог. Однако силищи ему не занимать и, поднявшись на задние лапы, передними он стал разрывать наст, а задними откидывать комья.

— Ты прав! — воскликнул десперадо.

— Но это еще не все! — продолжал Боб. — Гризли был убит Жаном, однако я вижу еще след, ведущий от «Одинокого дома».

— Невозможно! Это означало бы, что нас навестил еще один медведь.

— Я точно знаю, что в этих местах бродили два гризли, ведь именно они растерзали наших лошадей на плато Мертвеца. Ничего удивительного, что второй, заждавшись приятеля, в свою очередь отправился к дому по уже прорытой дороге. Вот почему траншея так хорошо утоптана. Гризли прошлись по ней трижды…

— Стало быть, полковник…

— Полковник двинулся за вторым медведем, когда тот уходил прочь… Видишь следы когтей, стертые ногой человека?

— Похоже, так оно и было!

— Ну, пойдем дальше!

В течение примерно получаса им удалось преодолеть всего лишь пятьсот — шестьсот метров, но зато с каждым шагом слой снега становился тоньше.

Начинался подъем, и уже можно было увидеть крышу «Одинокого дома», стоящего в лощине, открытой ветру и почти полностью засыпанной снегом. Таким образом, толщина покрова вокруг усадьбы достигала нескольких метров, тогда как на склонах — всего нескольких дециметров. Жилище Джо Сюлливана оказалось в снежном плену, и выбраться оттуда хитроумному полковнику удалось только благодаря медведям, потрудившимся над изготовлением траншеи.

Боб со своими спутниками очутился у края сосновой рощицы, каким-то чудом выросшей на крутой скале.

С громадным трудом они проделали путь еще в три километра, как вдруг следы полковника исчезли в двухстах шагах от просторной пещеры.

Возле входа в нее горел, весело потрескивая, большой костер, у которого на корточках сидели двое человек готовя себе жаркое. При виде Боба и его спутников они мгновенно вскочили.

— Вот это да! — промолвил Боб, не веря своим глазам. — Мистер Джонатан!

— И Джо Сюлливан, хозяин «Одинокого дома»! — добавил Нед Мур.

 

ГЛАВА 9

Каким образом Джонатан ускользнул от гибели во время разгрома своего дома. — Дурные вести. — Джонатан встревожен. — Двойная охота. — Второй бурый медведь. — В окружении. — Смерть гризли. — Содержимое его желудка. — Изумление Джонатана сменяется яростью. — Гробница полковника Ферфильда.

Хотя нам до сих пор почти не удавалось встретиться с Туссеном Лебефом, это одно из главных действующих лиц нашей правдивой истории, и в подлинности его существования заверил автора один из героев его книги.

В самом деле, Туссен Лебеф жил в Манитобе и оставил о себе столь отвратительное воспоминание, что жене и детям, невинным жертвам его преступлений, пришлось навсегда покинуть родные места.

А теперь расскажем, что произошло с момента его исчезновения вплоть до того, как ошеломленный Боб встретил проходимца в самом сердце Черепаховых гор в компании Джо Сюлливана.

…Читатель помнит, что дом Туссена в Гелл-Гэпе разгромили и сожгли, а сам он, казалось, нашел смерть под развалинами. По крайней мере, так утверждала молва.

В свое время американские газеты подняли большой шум вокруг этого дела, ошибочно возлагая вину на ковбоев, будто бы решивших отплатить Джонатану за грубость и обман при расчете. Даже опубликовали фотографии предполагаемых убийц и их жертвы — как известно, здешние репортеры умеют добывать сведения даже из-под земли. Впрочем, скоро пронесся слух, что Джонатану, вопреки всем предположениям, удалось спастись от верной гибели.

Это стало известно вскоре после пожара, когда приступили к расчистке обломков. Под развалинами обнаружили бронированную дверь, ее удалось вскрыть с большим трудом. Там оказалось убежище с подземным ходом в сад к резервуару с водой; выход был полностью скрыт разросшимся вьюнком.

Отсидевшись до ночи в тайнике, Джонатан под покровом темноты бежал из города в Черепаховые горы, где у него были многочисленные сообщники, промышлявшие контрабандой. Затем Туссен вернулся в Гелл-Гэп под охраной самых отчаянных контрабандистов, чтобы извлечь из укрытия массивный сейф.

С успехом осуществив эту операцию, негодяй какое-то время оставался в городе, обосновавшись в гостинице и соблюдая все меры предосторожности в надежде сбить со следа трех братьев и ковбоя, понимая, что те не отступятся.

Однако Жану, Жаку, Франсуа и их верному другу Бобу удалось совершить почти невероятное: ценой достойного похвалы терпения и величайших хитростей они проникли в тайну негодяя.

Они узнали о его связях с контрабандистами, в большинстве знакомых Боба, а также сумели выведать — что сделать было куда труднее — о таком замечательном сообщнике, как начальник таможни Черепаховых гор. Впрочем, в самом этом факте не было ничего удивительного.

Подкупив полновесной монетой одного из подчиненных полковника, они в скором времени получили полное представление о совместных проделках двух мерзавцев, повязанных столькими преступлениями, что их доверие друг к другу было безграничным.

Джонатан безбоязненно поручал полковнику такое деликатное дело, как переправка средств корпорации в Канаду, где оба предпочитали хранить деньги, не желая иметь дела с банками, принадлежащими слишком предприимчивым янки.

Меж тем из Регины приходили дурные вести. По общему мнению, Луи Риль был обречен. Особенно повредила ему плохо подготовленная попытка к бегству. Боб с Жаком съездили туда, чтобы выяснить на месте, в чем нуждается и чем располагает канадская партия.

Увы! Она нуждалась буквально во всем и ничем не располагала! В этой несчастной войне метисы потеряли почти все. Они были полностью разорены, лишившись домов, скота, урожая… а главное, земли, ибо англичане захватили все освободившиеся участки, принадлежавшие повстанцам.

Боб и Жак были в полном отчаянии. Вернувшись, они стали держать совет с Жаном и Франсуа, которые оставались в Америке, чтобы не выпускать из виду своего врага.

Поскольку Луи Риля нельзя было освободить силой, решили подкупить одного или нескольких тюремщиков. К несчастью, братья сами сидели без пенни, ибо их деньги украл Джонатан.

Положение казалось безвыходным, но тут они узнали от своего человека, что полковник Ферфильд, который постоянно курсировал между Канадой и Америкой, собирается в путь с крупной суммой, принадлежащей Джонатану.

Десять тысяч долларов! Роковая цифра! Юноши хорошо помнили, как этот прохвост обокрал их отца.

Решение было принято. Поскольку деньги принадлежали Джонатану, молодые люди имели полное право потребовать возврата у его доверенного лица.

Зная, в какой день и час выезжает дилижанс, они заранее отправились на место, изучили маршрут и особенности ландшафта, придя к выводу, что удобнее всего устроить засаду у Большого каньона.

Остальное известно.

Джонатан, прождав три дня после отъезда полковника, не знал, что и думать, — тем более кучер дилижанса, умирая от страха, отказывался выезжать, если ему не обеспечат надлежащей охраны, а потенциальным пассажирам также не улыбалось следовать по дороге, получившей такую дурную славу.

Джонатан решил наконец телеграфировать в Делорен, откуда ему сообщили и о ночном нападении, и об исчезновении полковника.

Первое, о чем Джонатан подумал, читая подробный отчет своего корреспондента, это что деньги украдены самим Ферфильдом, а люди в масках, остановившие дилижанс, — его сообщники, разыгравшие комедию за весьма умеренную плату.

Не смея открыто обворовать своего сообщника, подлец полковник предпринял обходной маневр и прикарманил десять тысяч без малейшего риска быть разоблаченным, все можно было свалить на незнакомцев, которых, разумеется, никто не знал.

Все подтверждало это предположение: тщание, с каким полковник собирал свидетельства очевидцев преступления; торопливый отъезд из Делорена в компании головорезов с дурной репутацией; наконец, само его исчезновение. Впрочем, главным резоном было то, что Джонатан не без оснований считал полковника отъявленным мерзавцем.

Поскольку в это время в Гелл-Гэпе находился Джо Сюлливан — его alter ego, правая рука, верный и удачливый подручный в контрабандном предприятии, Туссен решил просить у него совета, рассказав о своих подозрениях.

Джо Сюлливан сразу подал дельную мысль, напомнив патрону, что на следующий день после нападения и кражи в горах начался снегопад. Полковник, вероятнее всего, застрял где-нибудь и не может выбраться — тем более что местные железнодорожники уже вторые сутки бастовали.

— Затравим его! — воскликнул Джонатан.

— Отлично, — ответил Джо Сюлливан, который словам всегда предпочитал действие.

Выбрали нескольких контрабандистов, кому из-за непогоды пришлось торчать в городе, и отправились в путь, нисколько не страшась снегопада, ибо по силе и выносливости мало кто мог с ними сравниться.

Невероятная вещь! Всего за неделю им удалось облазить весь горный массив, пройти сквозь снега по скалам и ущельям — иными словами, всюду, куда мог бы пробраться человек без риска свалиться в пропасть.

Разумеется, их труды оказались напрасными, полковник со своими десперадос сидели заблокированными в «Одиноком доме».

После пяти дней хождения по снегу и стольких же ночей, проведенных на морозе с одним легким одеялом, Джо Сюлливан решил пробираться домой, чтобы передохнуть и пополнить запас еды.

Но в лощину намело столько снега, что пришлось отступить.

Темные крыши с длинным шлейфом из дыма виднелись издалека, словно земля обетованная, недостижимая, несмотря на всю свою близость.

В тот самый день, когда затворники «Одинокого дома» обнаружили исчезновение полковника Ферфильда, Джо Сюлливан и Джонатан проснулись на заре от нестерпимого холода. Они чувствовали, что промерзли до костей.

Внезапно компаньоны увидели огромные следы бурого медведя, и в обоих тут же проснулся охотничий инстинкт.

— Джо! — воскликнул Джонатан, который все-таки был канадцем. — След совсем свежий! Давай пока оставим этого негодяя-полковника, тем более что он как сквозь землю провалился. Затравим гризли! А доллары подождут… От такой добычи грех отказываться.

— Как скажешь, друг! Доллары не пропадут, если, конечно, полковник уже не улизнул из этих мест. Что до гризли, ты сам знаешь, я люблю эту охоту почти так же, как охоту на человека!

— Прекрасно! Не будем мешкать… зверь где-то недалеко. Он задрал кого-нибудь ночью, а теперь возвращается в берлогу отсыпаться.

Через сто метров следы свернули в дивную сосновую рощицу, где высилось диковинное нагромождение огромных камней. У подножия скалы чернела широкая дыра: именно туда и направился зверь, лапы его четко отпечатались на снегу — замело не только вход, но и землю в самой пещере.

— Вот оно, логово старого дьявола! — сказал вполголоса Джонатан. — Надо выманить его оттуда и пристрелить.

— Прямо здесь? — спросил Джо Сюлливан, маленький и кряжистый, проворный, как белка, и сильный, как медведь. — Я бы тебе не советовал это делать! Охота на гризли — вещь рискованная… Я хочу получить его шкуру, но своей тоже дорожу.

— Что же ты предлагаешь?

— Разожжем костер перед входом. Дым выкурит зверя. Деваться ему некуда — из пещеры нет другого выхода.

— А дальше?

— Как только задымит, взберемся на сосну. Оттуда мы можем стрелять в полной безопасности.

План тут же привели в исполнение, медведь, раздраженный едким дымом, ворча и кашляя, вышел наружу.;

Чутье тут же известило его о близости врагов. Недовольное ворчание сменилось яростным рыком.

Джонатан и Джо Сюлливан выстрелили почти одновременно, и оба не промахнулись: одна пуля попала медведю в голову, вторая в бок. Гризли завопил. Он наконец увидел охотников, взобравшихся на сосну. Те спокойно целились, не обращая внимания на бессильную ярость жертвы: ведь гризли, в отличие от большинства своих собратьев, не умеет лазить по деревьям.

Хоть позиция и не была удобной, Джонатан и его спутник, меткие и опытные стрелки, продолжали посылать пулю за пулей, благо автоматические карабины позволяли вести непрерывный огонь.

Вскоре медведь рухнул. Лапы задергались в конвульсии, но последняя пуля покончила с ним.

Хотя зверь лежал совершенно неподвижно, охотники спускались на землю очень осторожно, опасаясь внезапного броска. Карабины они держали наперевес.

Эта осмотрительность была излишней: гризли был мертв.

Тогда друзья, вытащив ножи, принялись обдирать еще теплую тушу, что значительно облегчало работу. Им удалось довольно быстро снять шкуру, достигающую в весе восьмидесяти и более килограммов.

— Гм! Уж очень он тощий! — заметил Джонатан.

— Окорочки от этого хуже не будут.

— Верно! Однако сегодня ночью он сытно поужинал… Смотри, как у него раздулось брюхо.

— Давай распорем. Посмотрим что там.

Взмахом ножа Джонатан вскрыл грудную клетку хищника и вытащил упругий мешок, похожий на огромную раздутую волынку.

— Желудок, — сказал метис.

Вторым ударом он взрезал пузырь, откуда сразу начала выползать густая красноватая масса с кислым запахом из полупереваренных остатков пищи, жадно проглоченной медведем.

— Что же эта скотина сожрала? — проговорил Джонатан, вороша месиво ножом.

— Кости! Волосы!

— Ты прав… довольно длинные пряди волос… что-то похожее на изжеванные пальцы… смятое кольцо…

— Пуговицы… какая-то ткань… клочья кожаного пояса, куски портупеи.

— Черт возьми! Гризли сожрал человека!

— И у этого человека была изрядная пачка банкнот…

— Что?

— Вот это бумажное крошево, — сказал Джо, который, не испытывая ни малейшего отвращения, рылся в содержимом желудка руками, — очень напоминает зелененькие… кажется, даже буквы еще можно разобрать… смотри! К несчастью, они теперь ни на что не пригодны.

— Банкноты! — сдавленным голосом произнес Джонатан. — Да, это доллары… Мне страшно подумать… Этот человек, которого гризли разорвал и сожрал… пойдем туда, в пещеру! Может быть, найдем хоть что-нибудь, что подтвердит или опровергнет это предположение…

Джо зажег сосновую ветку и двинулся в логово зверя. Почти разу остановившись, он вскрикнул от удивления: перед ним валялась пара лакированных сапог, из них торчали ноги, перекушенные посередине лодыжки.

— Ноги какого-то джентльмена, — сказал Джо, в душе забавляясь при виде расстроенного лица спутника. — А вот и карабин… видно, не успел выстрелить… заряженный… Револьвер… на рукояти выбито имя…

— Чье имя?

— Гореть мне в аду! Ферфильд! Вот, значит, ты и нашел своего грабителя, бедный мой Джонатан! Такой хитрый опытный волк, а позволил задрать себя, словно молокосос! И какая невезуха! Улизнул от дружка, прикарманив десять тысяч, и встретился с гризли, а тот и пообедал им с большим аппетитом… только сапогами побрезговал, но зато на десерт взял доллары. Ну, Джонатан, придется тебе вписать эту сумму в графу убытков! А теперь попробуем все-таки подобраться к «Одинокому дому».

 

ГЛАВА 10

Жаркое из медвежатины. — Всем разойтись направо и налево. — Колебания Боба. — Джонатан узнает то, что хотел узнать. — Очередной наниматель. — «Не тыкайте мне и называйте меня «сударь». — Неожиданное нападение. — Первая пуля для Жака. — Героиня. — Отомщены! — Смерть храбреца.

Удрученный Джонатан и Джо Сюлливан, не скрывавший насмешливого отношения к событиям, без труда восстановили истину при виде жалких останков того, кто еще недавно был начальником таможни Черепаховых гор.

Джонатан, придя в неистовую ярость, сам не знал, кого больше проклинать: полковника, безбожно присвоившего десять тысяч, или хищника, сожравшего не только вора, но и его добычу.

Если бы на долларах сохранились хотя бы номера, чтобы можно было предъявить их в банк! Как легко пережил бы Джонатан смерть сообщника! Но проклятый гризли проглотил свою жертву целиком, нисколько не заботясь о том, что посягает на священную частную собственность.

Итак, грабителя постигла расплата, но радоваться было нечему — Джонатану оставалось только утешиться жарким из медвежьего мяса, чем он и занялся вместе с Джо Сюлливаном, когда перед ними возникли обитатели «Одинокого дома», пришедшие по следу бурого медведя и злосчастного Ферфильда.

В свою очередь, Боб сразу узнал метиса. Первым его побуждением было разнести врагу череп, не вступая ни в какие объяснения, и отомстить таким образом за друзей. К несчастью, ковбой на секунду замешкался, спрашивая себя, имеет ли он право лишить молодых «угольков» возможности самим расквитаться со злым гением их семьи. Это промедление решило дело. Джонатан, всегда бывший начеку, вскинул карабин.

Джо Сюлливан действовал столь же быстро и решительно, и пятеро, шедших по траншее, прорытой гризли, вдруг очутились под прицелом двух автоматических карабинов.

С таким противником, как Джонатан, вернуть упущенный шанс было невозможно.

Нед Мур первым обрел дар речи:

— Хэлло, Джонатан! Джо! Да опустите же свои винчестеры… Разве мы вам враги, черт побери? Мы идем по одному следу, но вряд ли охотимся на одну и ту же дичь.

— Возможно! — хмуро ответил Джонатан. — Наша дичь перед вами!

— Дьявольщина! Да это же гризли! — промолвил Питер, выпучив глаза.

— Сразу видно, что вы, ребята, времени зря не теряли, — сказал третий десперадо, Ник.

— Какая громадная зверюга! — в восхищении воскликнул Фелисьен Навар. — Ничуть не меньше нашего…

— Громадная, это верно, — проворчал Нед Мур. — Но, как бы то ни было, мы охотимся за другой дичью. Слушайте, друзья, — обратился он к контрабандистам, которые по-прежнему держали вновь прибывших на прицеле, — вам случайно не встретился проклятый полковник? Он обворовал нас…

— Нет! — бросил Джонатан.

— Полковник Ферфильд… мы идем по его следам…

— Говорю же, нет! — повторил метис, выразительно взглянув на Джо.

— Тогда дайте нам пройти, мы и так потеряли много времени.

— Ладно! Обходите справа или слева, как понравится, — сказал Джо.

— Нет, не так! — прервал его Джонатан. — Пусть первые трое идут справа от меня, а двое других — слева от Джо. Нам уже доводилось встречаться, и большого доверия вы у меня не вызываете… От десперадос всего можно ожидать! Проходите, с карабином на плече и подняв руки… И без глупостей! При малейшем подозрительном движении мы будем стрелять.

Жизнь на границе требует от людей осмотрительности. Поэтому распоряжение Джонатана не встретило возражений. Все хорошо знали, что в подобных обстоятельствах сопротивляться бессмысленно и опасно: ослушник рисковал получить пулю в лоб.

Итак, пятеро, разделившись на две группы, медленно двинулись вперед под нацеленными на них карабинами, и казалось, что все обойдется благополучно, как вдруг Джонатан, отбросив винтовку, бросился на Боба, идущего последним в цепочке справа. Обхватив ковбоя мощными руками, метис без труда повалил его на землю.

Проворный и сильный, несмотря на небольшой рост и худобу, Боб отчаянно отбивался руками, ногами, пустив также в ход ногти и зубы.

Сдавив ему горло правой рукой, Джонатан прижал ковбоя к земле коленом, так что хрустнули ребра, и произнес:

— Уймись, парень! Я не желаю тебе зла, потому что ты из наших… Но если будешь дурить, придушу, как куренка!

— Скотина! — прохрипел Боб.

— Спокойно, иначе нажму сильнее! У меня сегодня нервы на взводе… Сейчас мы тебя разоружим и свяжем…

— Лучше убей!

— Нет уж! Ты мне еще пригодишься… Я хорошо разбираюсь в людях… такими ребятами, как ты, не бросаются!

Все произошло настолько быстро, что французский путешественник и трое десперадос в изумлении застыли на месте.

— Эй, вы! Сколько вам предложили за поимку полковника?

— Сто долларов! — ответил без колебаний Нед Мур.

— Кто?

— Трое юношей, оставшихся в «Одиноком доме».

— Их имена?

— Жан, Жак и Франсуа.

— Они из Канады, верно?

— Да.

— Метисы?

— Без всякого сомнения.

— А почему они сами не пошли за полковником?

— Потому что… Знаете, Джонатан, вы слишком уж любопытны… Что я получу за эти сведения?

— Пулю! Джо, пристрели-ка этого мерзавца… Он мне наскучил своей болтовней.

— Хорошо!

— Не стреляйте! Я все скажу. Но сколько вы нам заплатите?

— Сто двадцать долларов… при одном условии: ты поклянешься, что будешь слепо исполнять мои приказы, что бы ни случилось… и чего бы я ни потребовал!

— Сто двадцать долларов! По рукам! Все вас знают, Джонатан, и я даю вам слово Неда Мура. Отныне ваши друзья — мои друзья. Ваши враги — мои враги!

— Предатель! — выкрикнул Боб, плюнув бандиту в лицо.

— Никого я не предавал, — ухмыльнулся негодяй, уже в третий раз поменявший нанимателя. — Доказательства? Разве я давал слово юношам из «Одинокого дома»? Они обещали мне и моим товарищам заплатить за услугу, но мы не обязывались хранить им верность, так что честь наша не затронута.

— Хорошо сказано! — одобрил Джонатан. — А теперь свяжи руки за спиной этому настырному Бобу. Оружие отбери. Но идет пусть своими ногами. А вы двое что скажете? Даете клятву, как Нед Мур?

— Да, хозяин, — ответили Ник и Питер.

— Прекрасно! Деньги получите в «Одиноком доме». Сейчас у меня в кармане нет ни гроша.

— Мы согласны, хозяин! Ваше слово дороже золота.

А Джонатан, устремив взгляд на Фелисьена Навара, добавил:

— Эй ты, молчаливый! Как тебя зовут?

— Извольте не тыкать и обращаться ко мне: «Сударь»!

— У меня нет времени на эти расшаркивания! Ну хорошо! Кто вы? И что делаете здесь? На границе надо отвечать быстро, когда спрашивает вооруженный человек.

— Я ищу Джо Сюлливана, чтобы предложить ему выгодную сделку.

— Она сулит большой доход?

— Как посмотреть… Нужно переправить в Америку десять тысяч бутылок шампанского.

— А, так это вы француз-виноторговец? Я вас знаю… мы договоримся.

— Вы меня знаете? — с удивлением переспросил Фелисьен.

— Едва вы сошли с корабля, господин Навар, как мне уже сообщили о вашем прибытии. Вашу сделку вполне можно осуществить… десять тысяч бутылок по пятьдесят су каждая, итого вы должны будете заплатить пять тысяч франков. Пять тысяч на проведение операции, пять тысяч Джо, столько же таможне и десять тысяч мне… Безделица! Тридцать тысчонок.

— Идет! Можете на меня рассчитывать…

— И он тоже! — с горечью пробормотал Боб, видя, как француз без всякой брезгливости протянул руку негодяю.

— А теперь в путь! — приказал Джонатан тоном, не допускающим возражений. — Боб пойдет первым, за ним Ник и Питер, следом Нед Мур и вы, господин Навар, за вами мой кум Джо Сюлливан… А замыкающим стану я! Вперед, к «Одинокому дому»! Ты, Боб, веди себя смирно, иначе я снесу тебе череп.

По дороге — передвижение гуськом не слишком мешает вести разговоры — Джонатан узнал от Неда Мура о событиях после нападения на дилижанс вплоть до неожиданной встречи возле туши бурого медведя, которую с превеликим трудом затащили на вершину сосны, оберегая от прожорливых хищников.

Узнав, что полковник не лгал, утверждая, будто его ограбили, Джонатан нисколько не изменил своего мнения о нем и добавил с изрядной долей цинизма:

— Все-таки он был слабак. Ему надо было перед уходом всем вам перерезать глотки, подпалить дом Джо Сюлливана, а главное — ускользнуть от гризли. Я бы сумел проделать это.

…Соблюдая бесконечные предосторожности, отряд с большим трудом пробирался к «Одинокому дому» сквозь глубокие сугробы. Путь был тяжким для всех, но для Боба он превратился в истинную муку, ибо со связанными руками ковбой без конца спотыкался, терял равновесие и падал лицом в снег.

Проникшись жалостью, спутники поочередно поднимали его. Фелисьен Навар исхитрился шепнуть ковбою:

— Мужайтесь, Боб! Я вас не оставлю… и их тоже!

Изумленный и обрадованный, Боб, бросив на славного малого взгляд, полный признательности, просипел сдавленным голосом:

— Спасибо! Вы — настоящий француз!

Вскоре показалась темная крыша «Одинокого дома», над нею вился дымок; будто из-под земли среди заснеженной равнины вырос высокий частокол, а собаки заметались с оглушительным лаем, почуяв чужих.

Джонатан, как опытный стратег, тут же переместился из арьергарда во главу отряда, чтобы рывком открыть дверь и неожиданно ворваться в дом, застав его обитателей врасплох.

— Присматривай за Бобом, — сказал он Джо, — главное, чтобы он не пикнул и не предупредил их.

Затем добавил, обращаясь к десперадос:

— Вы, ребята, будьте наготове. Поможете, если что.

— Не сомневайтесь! — ответил вместо бандитов Фелисьен Навар.

Одобрительно кивнув, Джонатан, сжимая в правой руке револьвер, взялся левой за массивное кольцо, при помощи которого можно было приподнять тяжелый брус. Бесшумно толкнув дверь, он совершенно незаметно проник в комнату и сразу увидел Жака, сидевшего на меховой подстилке возле раненых братьев.

Чтобы убить беззащитных молодых людей, выстрелив сначала в Жака, который не заметил его появления, а затем в братьев, Лебефу понадобилось бы меньше времени, чем другому просто зарядить револьвер.

Джонатан уже вытянул руку, прицеливаясь, когда за его спиной раздался пронзительный крик.

— Берегитесь, Жак! Берегитесь! Это Джонатан! — воскликнул Фелисьен Навар по-французски.

Жак вскочил, но тут же прозвучал выстрел, и юноша опустился на землю с возгласом отчаяния и боли:

— Господи! Кто же защитит моих братьев?

Взбешенный Джонатан, с мертвенно-бледным, исказившимся от ненависти лицом, повернулся и всадил пулю в грудь француза.

— Вот тебе! Подыхай, мерзкий предатель! — завопил он.

Фелисьен упал в тот миг, когда прозвучали слова Жака: «Кто же защитит моих братьев?»

— Я! — прозвучал в ответ звонкий голос.

Раздался третий выстрел с другого конца комнаты: Джонатан зашатался, схватившись руками за окровавленный лоб, а затем повалился навзничь. Пуля вошла ему между глаз.

Кэт Сюлливан с дымящимся револьвером в руке появилась на середине комнаты и, узнав отца, устремилась к нему. Бледная, она бросилась на шею Джо, бормоча:

— Отец! Они спасли мне жизнь… Я не позволю их тронуть… Я застрелила его за то, что он хотел их убить…

И девушка презрительным жестом показала на тело Джонатана.

— Ты правильно поступила, дочка, — сказал контрабандист, целуя ее. — В нашей семье не бывало неблагодарных предателей… Отныне беру этих юношей под свою защиту. Мой дом всегда будет открыт для них. А ты у меня выросла настоящим стрелком! Как ловко ты уложила беднягу Джонатана! Он даже пикнуть не успел…

— Спасибо, отец! Какой ты добрый… и справедливый!

— Уж не знаю, заслуживает ли этих слов старый грешник вроде меня, но, клянусь Богом, ты — моя дочь, и я люблю тебя от всего сердца!

— Отец, прикажи развязать Боба… и надо скорей оказать помощь этому джентльмену, иначе он заплатит жизнью за свое великодушие.

— Душевно благодарю вас, мадемуазель, — прошептал умирающий, едва ворочая языком во рту, заполненном кровью. — Но это бесполезно… мне уже не помочь, я знаю! Боб! Мистер Сюлливан! Отнесите меня к моим новым друзьям… к этим смелым канадским французам… Они — мои братья…

— Вы сумеете выкарабкаться, даю вам слово ковбоя! Нет таких ран, которые не излечивались бы… А вы, Жак?

— Пуля вошла в бедро… Если кость не задета, через две недели буду на ногах. Вы сможете извлечь пулю? Господин Фелисьен, мы обязаны вам жизнью… вам и мисс Кэт… Мы спасем вас! Сейчас наша милая подруга сделает вам перевязку, а в нашей братской преданности вы можете быть уверены.

— Нет! Не стоит даже говорить об этом, — прервал его раненый, чьи слова уже прерывались зловещей предсмертной икотой. — Лучше послушайте меня… французов часто обвиняют… что, мол, лезут не в свои дела… слишком воинственны и легкомысленны… Может, и так! Но они… бескорыстны… и умеют пожертвовать собой… во имя чести… и справедливости… Прощайте! Будьте счастливы, юноши… это последнее пожелание… из Франции…

Голос пресекся, и коммивояжер конвульсивно сжал руки канадцев. Фелисьен Навар умер с улыбкой, успев еще еле слышно прошептать заветное слово — «Франция!».

Назавтра и во все последующие дни снова валил снег. «Одинокий дом» очутился в еще более плотной блокаде, чем прежде. Даже такому отменному ходоку, как Джо Сюлливан, что знал все тропы в Черепаховых горах, было не под силу выбраться из метельного плена. Следовало ждать первых морозов, только по плотному обледенелому насту можно было пройти на лыжах.

Впрочем, трое братьев все равно были бы обречены на бездействие из-за ран, даже если бы и сохранилась связь с внешним миром.

Они терпеливо выносили боль, но безмерно страдали при мысли, что Луи Рилю суждено погибнуть, проклинали свое невезение и с лихорадочным нетерпением ждали выздоровления.

Боб Кеннеди, с преданностью истинного друга, и Джо Сюлливан, с грубоватым сочувствием человека, много повидавшего на своем веку, старались как могли отвлечь молодых людей от тяжелых мыслей.

— Хэлло! — не уставал повторять ковбой. — Разве вы не сделали все, что в силах человеческих, для его спасения?

— Англичане не посмеют его убить, — подхватывал владелец «Одинокого дома», сам не слишком веря в то, что говорил.

Старуха, сильно присмиревшая в присутствии мужа, тоже заметно смягчилась по отношению к гостям. Теперь она гораздо реже прикладывалась к бутылке и стала походить на человека. В сущности, по натуре супруга Джо не была злой и сама не заметила, как постепенно привязалась к постояльцам.

Но только прелестной Кэт удавалось развеять их хандру, которая, в совокупности с высокой температурой, сильно мешала успешному заживлению ран.

Проворная и веселая, девушка была подлинной душой дома, он словно бы оживал от ее милого щебетанья и освещался взглядом ее лучистых ярко-голубых глаз.

Кэт превратилась в неутомимую самоотверженную сиделку при раненых, которые относились к ней с подлинным обожанием.

Вскоре Франсуа и Жак незаметно для себя полюбили девушку, словно младшую сестру, баловали и ласкали, с восторгом следя за каждым ее движением. Но Жан никак не мог побороть робости, краснел и бледнел при ее появлении, упорно обращаясь к ней: «Мадемуазель».

Однако это никого не могло обмануть. Боб, ясно видевший, что творится в душах смелого канадца и восхитительной американки, только посмеивался, говоря про себя: «Кажется, дело идет к свадьбе!»

Медленно текли дни, постепенно складываясь в недели, в бесконечно долгие месяцы зимы. Здоровье вернулось к гостям «Одинокого дома», а вместе со здоровьем они обрели прежнюю силу.

Вскоре братья как истые северяне начали совершать небольшие походы на лыжах — только так можно было преодолеть огромные снежные равнины.

Наступил февраль. Через несколько дней они уже смогут без всякого риска добраться до ближайшей железнодорожной станции.

Но Джо Сюлливан, изнывая в бездействии, опередил их. Уйдя из дома на рассвете, он вернулся ближе к ночи, принеся пачку газет месячной давности и письмо, давно прибывшее в Делорен. Адрес был выведен крупными неровными буквами — рукой человека, не привыкшего писать.

— Какие новости? — воскликнул Жак, бросаясь к контрабандисту, но тут же остановился при виде его мрачного лица. — Дурные вести, не так ли? — спросил метис.

— Увы, да! — ответил Джо Сюлливан.

— Луи Риль?

— Погиб! Убит неправедным судом… казнь совершилась шестнадцатого ноября… Да падет вечный позор на голову английских властей!

Гнев и скорбь одолевали юношей, обступивших хозяина дома.

— Несчастный мученик! — повторил Боб, разделяя горе своих друзей. — Но при этом герой! Из тех героев, павших, исполняя свой долг, чья смерть приближает триумф свободы и справедливости.

— А письмо? — нарушил наконец Франсуа долгое и тяжкое молчание.

— Это от дяди Перо! — вскричал старший «уголек», разорвав конверт.

— От дяди Перо? Только бы с ним не случилось несчастья…

— Надеюсь, что все в порядке… но мы очень нужны дорогому дяде… Ведь там тоже дела идут неважно… Слушайте:

«Дорогие мои дети.

Любящий вас дядя Жозеф ПЕРО.

К несчастью, я слишком поздно узнал о постигшей вас беде и не успел примчаться на помощь, чтобы стать опорой в вашей утрате. Вы остались одни, без денег, без поддержки, возможно, вам приходится скрываться. Я — ваш ближайший родственник и люблю так, как если бы был вам отцом. Получив письмо, приезжайте ко мне. Будете здесь в безопасности, и никто вас не потревожит.

Да и мне самому очень нужны честные смелые люди, мои дорогие братья Эсташ и Андре сейчас находятся в форте Нулато. Меня назначили управляющим компанией «Свободная Россия», и я должен соблюдать интересы наших милых друзей Арно, де Клене и Богданова, но я один и пребываю в постоянном страхе, что не сумею отбиться от негодяев, желающих завладеть нашим добром. Может быть, они замышляют и худшее. Вчетвером мы стоим целой армии и дадим отпор любому. Обнимаю вас троих от всего сердца.

P. S. Я вложил в письмо несколько долларов, чтобы вы могли оплатить дорожные расходы».

— Это все? — спросил Франсуа.

— Да, все, — ответил Жан.

— Что вы собираетесь делать? — полюбопытствовал Джо Сюлливан.

— Отправимся к дяде, когда путь станет свободным. Но вернемся сюда сразу же, как только минет опасность.

Конец