ГЛАВА 1
Солдаты поневоле. — Пролом. — Поручение. — Штурм. — Самоотверженность. — Предательство. — Его последствия. — Его жертвы. — Решающий момент. — Безнадежная борьба. — Продержаться четверть часа. — А потом?
Раздался резкий звук рожка.
— Огонь!
Мощный выстрел из пушки заглушил сухие пулеметные очереди. Ветви взметнулись, словно их приподняло порывом ветра, предвещавшего грозу. Белая дымная пелена укрыла улицу и баррикаду на ней.
Над поселком пронесся огненный смерч и обрушился на заграждение, сжигая сосновые бревна, выворачивая камни, дробя и сокрушая все на пути, калеча и убивая.
— Смотри-ка, Луи, — заметил седой старик исполинского роста с неподражаемым выговором уроженца Боса,— сегодня нас удостоили пушек. Черт возьми! Идти на такие убытки ради дикарей!
— Сомнительная честь, дорогой Батист, — добродушно откликнулся человек лет сорока, с живым открытым лицом, обрамленным густыми бакенбардами. — Разве можно достойно ответить, имея только ружья?
— Брось! С таким командиром, как ты, наши славные ребята доберутся до самого дьявола, а может быть, и на этом не остановятся. Ведь ты — Луи Риль, а мы — твои «угольки»!
Новый залп заставил Батиста умолкнуть. Баррикада, разбрасывая головешки, со скрипом осела. Трое из ее защитников безмолвно рухнули наземь.
— Оставайся здесь, — бросил Луи Риль, — я поднимусь на колокольню, чтобы следить за атакой.
— Послушай, будь осторожнее, нельзя так рисковать! Вчера только чудо спасло тебя…
— Счастливо, Батист! — Последовало крепкое рукопожатие. — Самое опасное место здесь… Командуй! Ты отвечаешь за все!
— Пока я на ногах, можешь положиться на меня, слово мужчины!
Герой войны за независимость франко-канадских метисов, сохраняя величественную безмятежность, зашагал по улице под градом снарядов и осколков по направлению к деревенской церкви. Она была окружена зубчатой стеной кладбища только с одной стороны.
Грохот не стихал ни на минуту. Батареи поочередно вступали в бой, на заграждение проливался сплошной огненный поток.
Каждый удар пробивал новую брешь. Здесь укрывалось около ста человек. На первый взгляд они казались бесстрастными, но смуглые лица были искажены, а глаза сверкали от возбуждения.
Их одежду составляли охотничьи куртки и штаны из оленьей кожи с бахромой, выделанной по обычаю индейцев. Большинство было вооружено автоматическими карабинами системы Винчестер — грозное оружие в умелых руках. Никаких знаков военного отличия — ни эполет, ни нашивок. Здесь каждый был солдатом, имея одинаковые карабины, револьверы или топоры. Но командирам подчинялись беспрекословно, ибо знали — истинные качества определяются не погонами.
Благородные души с трудом мирились с вынужденным бездействием. Отвечать молчанием на удары — тяжелое испытание для смельчаков.
Один из них, не выдержав, обратился к старику.
— Эй, дружище Батист, долго мы еще будем загорать?.. Пушки английских еретиков всего в шестидесяти метрах от нас… не пора ли заткнуть им глотку?
— Согласен! Нужны добровольцы, меткие стрелки, чтобы подняться на крышу дома или на баррикаду. Проклятье! Там, наверху, должно быть, жарковато!
Полсотни «угольков» разом выступили вперед, презрев летящие со всех сторон осколки.
— Минуту! — хладнокровно промолвил Батист. — Большинство из вас — отцы семейств… Эго дело для молодых! Достаточно шести проворных парней — по одному на пушку… И первыми я назначаю своих сыновей. Я уверен в их ловкости и меткости! Эй, Жан! Жак! Франсуа!
Трое красивых юношей, совсем мальчиков, рослые — в отца — откликнулись по-военному:
— Здесь!
Они были погодками: Франсуа — не больше шестнадцати лет, Жаку — около семнадцати, Жану исполнилось восемнадцать.
— Сами знаете, что делать. Пусть каждый выберет себе товарища, а затем пробирайтесь наверх и разнесите эти треклятые пушки вдребезги! Ну, ребятки, не мешкайте! Вперед!
Юноши почувствовали скрытую ласку в словах старика. Готовые отдать жизнь за общее дело, они бросились к заграждению, оглашая улицу боевым кличем, с каким их предки-индейцы выходили на тропу войны.
Увы! Катастрофа остановила мужественный порыв и одновременно поставила под угрозу оборону селения.
Едва смельчаки целыми и невредимыми добрались до вершины баррикады, как мощный взрыв потряс громоздкое сооружение до основания. Баррикада дрогнула, покачнулась и рухнула, увлекая за собой юношей.
— Предательство! — вскричал старый Батист.
Сквозь густое облако дыма он видел лишь неясные очертания сыновей, которые беспомощно барахтались под обломками.
— Предательство! Ко мне, «угольки»! Спасем их, если живы, и отомстим, если мертвы!
Постепенно дым рассеивался. Посреди заграждения зияла огромная брешь, в которую вполне мог бы протиснуться не один смелый, решительный, хорошо вооруженный солдат.
Орудия били без передышки. Теперь пролом держали под постоянным прицелом, и с каждым ударом он увеличивался. Ураганный огонь не давал метисам подобраться к бреши и восстановить разрушенное.
Вдалеке колонны разворачивались для атаки. Фигуры солдат в мундирах стального цвета виднелись справа и слева среди цветущих фруктовых деревьев. Рожки трубили сигнал к штурму.
Метисы кинулись к домам. Лишь несколько во главе с Батистом, не обращая внимания на рвущиеся вокруг снаряды, до крови обдирали руки, стараясь вытащить отважных юношей, — живые или мертвые, они покоились под обломками.
Предательство! Слово, сказанное Батистом, переходило от одного к другому. Действительно, проход длиною не менее пяти метров мог быть делом рук только изменника. Узкий коридор начинался от углового дома с дверью, плотно заколоченной досками и замаскированной старым матрасом, набитым кукурузными листьями.
До глубокой ночи метисы отражали атаки генерала Мидлтона. Скромное селение встало на пути тысячи хорошо обученных солдат английской регулярной армии. Батóш, оплот борьбы за независимость «угольков», как и в предыдущие дни, героически выдерживал осаду.
В сумерках началось восстановление укреплений — примитивных, но внушительных. Снести дотла оборонительные сооружения не удалось ни карабинерам из Виннипега, ни гренадерам из Торонто, несмотря на троекратный отчаянный штурм.
Бой продолжался. Баррикаду удалось укрепить заново, но силы оказались не равны: на одного метиса приходилось не менее трех солдат, причем лучше организованных и вооруженных.
Но что же предатель, кто он? Негодяю придется держать ответ за свое преступление!
Черт побери! Похоже, это владелец того самого углового дома Туссен… Ну да, Туссен Лебеф — торговец, что держал в Батоше небольшой рынок, где все жители запасались провизией. Человек не очень-то честный… Давал деньги в рост под не столь уж маленькие проценты и, как шептались, занимался контрабандой… Но ведь и такой приветливый, веселый, дружелюбный! Всегда был готов угостить трубочкой или поставить стаканчик! Кто бы мог подумать? Впрочем, быстрый взгляд его серых глаз, загадочная улыбка, таинственные исчезновения, весьма частые и продолжительные, не могли не настораживать.
Да, но он сразу откликнулся на призыв командиров, показал себя пылким патриотом! Жена и дети его спали на матрасе, затыкавшем дыру. Хотя, возможно, разговоры о болезни младшего сынишки — ложь, необходимая, чтобы никто не трогал матрас, под которым Туссен копошился по ночам, точно крот.
Вчера он увел семью из деревни, опасаясь за жену и детей… да и за кубышку, где хранилась выручка от торговли, подскочившая в пятнадцать раз с начала осады, деньги, нажитые ростовщичеством и предательством.
С первыми залпами пушек он подпалил шнур, и теперь Батошу не продержаться. О, проклятый иуда! Но где же он прячется? Его видели здесь всего за четверть часа до взрыва.
Реплики, возгласы, проклятия облетели улицу за несколько минут. Люди говорили одновременно, не обращая внимания на грохот.
Раздался радостный возглас. Батист, разгребая с друзьями обломки, увидел наконец сыновей, они лежали скорчившись, тесно прижатые друг к другу, подмятые балкой, что спасла им жизнь, загородив от осколков. Братья тяжело дышали и звали на помощь.
Работа закипела с новой силой. Спасатели оттаскивали бревна, отбрасывали доски и камни. Наконец Жана, Жака и Франсуа, окровавленных, контуженных и оглушенных, почти бездыханных, извлекли из ловушки.
— Ну-ка, детки, — приговаривал Батист, откупоривая охотничью флягу, — поднимайтесь! Сейчас не время разлеживаться… Ну-ка, хлебните вот этого!
Понемногу сознание возвращалось к юношам. Могучая природа взяла свое. Едва глотнув водки, они уже встали на ноги.
— А наши товарищи?
— Мертвы…
Их друзьям не повезло: взрывная волна швырнула смертельно раненных смельчаков вперед.
— Иуда заплатит нам за все! — сквозь зубы проговорил Батист.
С момента взрыва прошло минут десять. Все это время снаряды рвались рядом с брешью, пули осыпали ее, мешая повстанцам выступить навстречу атакующим и облегчая врагам доступ к пробитому редуту.
Внезапно пушки замолчали. По дороге, находившейся под прицелом артиллерийских орудий, двигались колонны солдат. Прозвучал сигнал, и они ринулись вперед, ломая ряды. С оглушительным криком «Ура!» враги ворвались на заграждение, но их встретило молчание.
Англичане храбро шли навстречу опасности, готовые сразиться с чудовищем, ощерившимся штыками. Легкая победа заставляла насторожиться, и серые мундиры продвигались вперед осторожно, всякую минуту ожидая западни.
Первые ряды атакующих рассыпались, и солдаты побежали вдоль домов, стараясь укрыться от пуль.
— Огонь! Огонь! — надсадно кричал офицер во главе первого отряда, но вдруг тяжело рухнул с пробитой головой.
Домá извергали потоки огня и дыма. Сухие отрывистые выстрелы заглушали сильный грохот. Из белой пелены вырвалось пламя. Люди в серых мундирах спотыкались, падали, корчась в конвульсиях, словно безумцы, и вопя, будто грешники в аду.
В мгновение ока пятьдесят человек были расстреляны в упор из карабинов повстанцев.
Это Батист, трое его сыновей и еще пятеро метисов, засев в доме Туссена Лебефа, открыли шквальный огонь.
— Смелее, детки! — кричал старик. — Не жалейте патронов, цельтесь хорошенько! Бейте этих еретиков-инглизов! Смерть! Смерть собакам-еретикам!
«Еретеки-инглизы» погибали, но не отступали. То и дело к ним прибывало подкрепление, а метисы уже почти израсходовали запас пуль. Карабины раскалились, их с трудом удерживали в руках.
С каждой минутой положение осажденных ухудшалось. Требовалась передышка, хотя бы для того, чтобы перезарядить ружья.
Еще немного, и круг сомкнется. Англичане, отчаявшись выгнать противников из домов, поджигали строения, чтобы выкурить осажденных или спалить их заживо.
Ну а что же Луи Риль, наблюдавший за сражением с церковной колокольни?
Командир «угольков» готовился действовать.
Под его началом находилась сотня человек: они с тоской прислушивались к шуму сражения, до сих пор не принимая в нем участия. Неожиданно с противоположной стороны деревни донесся крик: «К бою!»
Интуиция подсказала Луи Рилю, что главная опасность исходит именно оттуда.
Генерал Мидлтон считался опытным воякой. Чтобы отвлечь внимание осажденных, он организовал ложную атаку с частой пальбой и громкими воплями. Сам же, обогнув селение, внезапно появился недалеко от церкви, рядом с зубчатой оградой кладбища.
Одновременно прибежал посланец от Батиста и доложил командиру восставших о предательстве Туссена, о взрыве на баррикаде и о трагическом положении ее защитников. Батист просил помощи.
Луи Риль разгадал план англичан. Измена Туссена уничтожила препятствие, о которое целых три дня разбивались их атаки. Части регулярной армии рано или поздно захватят дома, где обороняются Батист и его люди. И тогда Батош предстанет открытым с той стороны, а повстанцы в церкви, на площади и в обороне второй линии окажутся под двойным огнем. Обходной маневр генерала удался.
Увы! Скверно сложились обстоятельства, и вождь «угольков» прекрасно это понимал. Батош падет впервые за всю свою историю, и причиной тому — предательство одного из франко-канадских метисов!
ГЛАВА 2
Гражданская война. — Знамя с геральдическими лилиями как революционная эмблема. — Угольки. — Луи Риль. — Осада Батоша. — Неожиданная идея Франсуа. — Клятва мести. — Отступление. — Как дикари обращаются с пленными. — Роковой выстрел.
После невыносимо долгой и суровой зимы в Канаде впервые пахнуло теплом. Страшный мороз — он сковал реки до самого дна, дробил глыбы и раскалывал стволы деревьев — уступил место ранней жаркой весне, предвещавшей знойное лето.
Еще 5 февраля 1885 года в Виннипеге, центральном городе провинции Манитоба, термометр показывал тридцать градусов ниже нуля. А ровно через три месяца воздух прогрелся до двадцати градусов тепла.
Ледяная пустыня, казалось, навсегда укрытая под сверкающим однотонным саваном, преобразилась и ожила.
Земля размякла, покрылась травой, растения распрямились и налились свежим соком, — словом, природа развернула роскошную мантию под лучами ласкового солнца.
Прошло немного времени, и зацвели сады. На ветках распустились хрупкие венчики цветов; луга покрывались яркими синими, розовыми, желтыми пятнами.
С резкими возбужденными криками гонялись друг за другом ласточки; без умолку стрекотали сороки и сойки; из Мексики прилетели колибри в нарядных рубиновых манишках, осыпав, словно яркими плодами, яблони, сливы, абрикосовые деревья.
Но если природа праздновала пышную фиесту в Манитобе — молодой, однако уже богатой провинции Канады, — то с людьми дело обстояло совсем иначе.
Три дня среди весеннего цветения шли непрерывные сражения. В беспощадную борьбу между собой вступили братья, готовые истребить друг друга.
Гражданская война — едва ли не худшее из бедствий — разоряла доселе мирную страну.
…С юго-запада на северо-восток катила воды, еще мутные от таяния снегов, река шириной около ста двадцати метров. Примерно на 106° западнее гринвичского меридиана она чуть изгибалась по направлению к северу и, достигнув 52° и 30′ северной широты, упиралась в живописное селение, окруженное зубчатой стеной и укрепленное баррикадами.
Река — Северный Саскачеван — впадала в озеро Виннипег, а деревня, населенная потомками франко-канадских колонистов, называлась Батош.
Двенадцатое мая 1885 года стало страшным днем для потомков тех, кто родился в старой Франции.
Батош, застроенный домами частично из камня, частично из толстых стволов деревьев, прочно скрепленных скобами, казалось, мог выдержать любой штурм. На западе деревню защищала река. Улицы были перегорожены баррикадами, устроенными по всем правилам фортификационной науки. Оборону держали черноволосые смуглые гиганты: их прозвали «угольками» за бронзовый цвет кожи и темные глаза.
Метисы доказали свою отвагу, восстав под предводительством соплеменника Луи Риля, дабы защитить законные права, попранные британскими властями.
Возмущение повстанцев произволом дошло, казалось, до предела. Они сменили национальный флаг. Над колокольней Батоша больше не развевался «Юнион Джек». Чтобы сильнее выразить протест против дерзких и гнусных притязаний, защитники деревни водрузили знамя с золотыми геральдическими лилиями — старинным гербом французских королей. Это был благородный стяг, овеянный славой Шамплена и Монкальма, стяг провозвестников и мучеников борьбы за независимость Канады. Как символ героизма он свято почитался здешними французами.
Это знамя напоминало восставшим — их завоеватели оскорбляли, именуя дикарями, истребляли, словно зверей, сгоняли с собственной земли — о далеких предках, тех, кто бесстрашно сражался во имя свободы.
В километре от восточной окраины Батоша, где Луи Риль стоял на страже права и справедливости, раскинулся укрепленный лагерь армии английского генерала Мидлтона: здесь находились регулярные части — пехота и артиллерия, — а также ополченцы, набранные из конной полиции.
Лагерь, опоясанный глубоким рвом и обнесенный высоким мощным частоколом, охраняли пушки, при них постоянно дежурили орудийные расчеты. На постах стояли удвоенные наряды.
Конные патрули неустанно разъезжали по окрестностям деревни. Эта тяжкая сама по себе обязанность сулила и немалые опасности: восставшие, укрываясь в вырытых наспех окопчиках, обстреливали разведчиков и, оставаясь незамеченными, снимали часовых. В лагере с каждым днем становилось все больше раненых.
Четырехтысячная армия генерала Мидлтона собиралась с силами и кипела решимостью, помноженной на ярость. Ей было за что мстить: она понесла серьезные потери от противника, уступающего в численности, вооружении, дисциплинированности, — словом, от тех, кого английские колонисты и сочувствующие им газеты презрительно именовали дикарями.
Накануне «дикари» с блеском отбросили части вражеского регулярного войска, уверенного, что Батош сдадут без боя.
Кроме пехоты, артиллерии и кавалерии, в распоряжении генерала находился прекрасно оснащенный и вооруженный военный корабль «Норткоут». Поднявшись вверх по Саскачевану, судно принялось обстреливать Батош, что значительно усиливало возможности атакующих.
Но ни отвага ополченцев, ни ярость регулярных частей, ни численное их превосходство, ни ураганный огонь парохода — ничто не могло сокрушить отчаянного сопротивления метисов. Более того, повстанцы умудрялись совершать налеты на отряды пехоты и орудийные расчеты, выбираясь из своих окопов под покровом сумерек. Меткие «угольки», засевшие на высоких берегах Саскачевана, выбили почти половину экипажа корабля и вынудили «Норткоут» покинуть театр военных действий. Повстанцы сумели оттеснить в поля и торонтских гренадеров, и виннипегских карабинеров. Только с помощью нескольких пушек и пулемета Гатлинга удалось остановить их бешеный натиск, и генералу Мидлтону удалось спастись от полного разгрома.
…Скажем несколько слов если не в оправдание, то хотя бы в объяснение братоубийственной войны, вспыхнувшей с новой силой 12 мая.
В 1867 году сразу после объединения четырех провинций — Верхней и Нижней Канады, Новой Шотландии и Нового Брауншвейга — под общим именем Доминион или Канада, некоторые министры юного государства, опекаемого Англией, приобрели земли Гудзонова залива площадью в семь тысяч квадратных километров. В 1870 году здесь обитало около двух тысяч белых, пятнадцать тысяч метисов и семьдесят тысяч индейцев.
Потомки французских трапперов и индейских скво, метисы населяли участки, наследуемые от отца к сыну, занимаясь земледелием и скотоводством. Никому не приходило в голову составлять опись своих владений, где все жили вольготно, никогда не покушаясь на чужую собственность.
Но все изменилось с того момента, когда жители перешли в подчинение федеральному правительству и получили извещения об утрате права на аренду земли.
Хорошо известно, что в Канаде издавна существовала вражда между потомками английских и французских колонистов — победителей и побежденных.
Взаимный антагонизм усугублялся религиозной рознью. Метисы северо-запада, или «угольки», оставались ярыми католиками. Они бережно хранили веру отцов, получив также в наследство французский язык столетней давности с его наивными оборотами и трогательными архаизмами.
Вовсе не дикари, как утверждали фанатичные протестанты Востока, а трудолюбивые пахари, достойные отцы семейств, они воспитывали многочисленное потомство в любви к Богу, стараясь передать детям рвение к работе и уважение к прошлому.
Несмотря на это, власти отказывали им в праве быть добропорядочными гражданами нового государства, законными владельцами угодий по праву векового пользования. В них видели только людей низшего сорта, подлежащих изгнанию без особых формальностей.
Для оранжистов — они составляли большинство в правительстве — это оказалось удобным поводом удовлетворить свои национально-религиозные притязания и одновременно провернуть выгодную сделку. Английские землеустроители состряпали на скорую руку земельный кадастр, а как только метисы заговорили о своих правах, им с чисто британским высокомерием объявили, что закон, не имеющий названия, не имеет и силы.
Сразу же с запада начали прибывать оранжисты из провинции Онтарио, и началось вытеснение исконных жителей!
Протесты изгоняемых оказались тщетными, и тогда «угольки» восстали, выдвинув предводителем Луи Риля, метиса двадцати шести лет, бывшего ученика католической семинарии в Монреале. Англичанин полковник Уолсли подавил мятеж, однако вооруженное сопротивление подействовало на правительство — претензии метисов удовлетворили, бунтарей оправдали — настолько вопиющей предстала несправедливость.
Мир длился несколько лет. Но плодородные земли северо-запада продолжали манить все новых переселенцев, что вскоре привело к серьезным столкновениям и жарким спорам о земельной собственности.
Снова колонисты потребовали выселить метисов с плодородных земель и отправить в резервацию как кочующих индейцев, чуждых всякой «цивилизованности».
Опять метисы обратились за помощью к своему защитнику Рилю, и тот снова откликнулся на зов. Ему вручили требования соплеменников, и Луи обратился к правительству, вступив в утомительные бесконечные переговоры.
Похоже, что в сложной ситуации государственные мужи Канады спровоцировали «угольков», в чьи добродетели терпение никогда не входило.
Столкновение оказалось неизбежным. В январе 1885 года, устав от многолетнего обмана, метисы взбунтовались и захватили в заложники представителей местных властей. Вынужденный прервать переговоры из-за этого злосчастного, чересчур поспешного выступления, Луи Риль поспешил к своим и в марте стал вождем повстанцев. Число их увеличивалось с каждым днем, и появление предводителя было встречено с энтузиазмом.
Большой отряд бунтовщиков под началом Габриэля Димона заставил правительственного генерала Кроза покинуть форт Карлтон и окружил Бэтлфорд, главный город округа Саскачеван.
Главнокомандующий Луи Риль укрепился в Батоше, чтобы в решающий момент соединиться с войсками Димона.
Тем временем правительство и палата общин встревожились. Спешно выделили средства, генерал Мидлтон быстро собрал четырехтысячную армию и двинулся к центру военных действий, чтобы снять осаду с Бэтлфорда и захватить Батош.
Страшные морозы остановили продвижение его армии. К тяготам суровой зимы прибавились постоянные набеги партизанских отрядов.
Генералу пришлось стать на зимние квартиры в Фиш-Грик. Только в конце апреля военная кампания возобновилась. Мидлтон осадил Батош, предусмотрительно разбив возле него хорошо укрепленный военный лагерь.
Девятого мая англичане предприняли атаку, но потерпели поражение. Столь же бесславной оказалась и вторая попытка на следующий день. Утром 12 мая готовился новый, решительный штурм.
…Луи Риль обратился к соплеменникам с речью, достойной героев Тацита: «Сыны старой Франции, вы сражаетесь под знаменами ваших отцов… Будьте же достойны их и верны своему долгу».
И метисы с героической простотой исполняли долг, пока не нашелся изменник, что нанес удар в спину и выдал своих братьев врагу.
Предательство!.. Это зловещее слово звучало в ушах Луи Риля, когда он оценивал ситуацию хладнокровным взглядом опытного стратега. Он чувствовал, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Продолжать его любой ценой означало обречь свой народ на непоправимую катастрофу.
Его люди готовы к жертвенному подвигу и будут сражаться до последнего. Но что дальше? Разве их смерть послужит делу, которое они с невероятной яростью защищают?
Побледнев от скорби и бессильного гнева, он сдавленным голосом сказал посланцу Батиста:
— Итак, все кончено… Надо отступать, пока не поздно, иначе ловушка захлопнется. Я отвечаю за людей и не желаю множить число вдов и сирот. Пусть будет проклято предательство! Возвращайся и скажи Батисту, чтобы он продержался еще четверть часа, а затем отходил к церкви.
Через пять минут приказ дошел до защитников разрушенной баррикады, где сопротивление продолжалось со свирепой решимостью.
— Прощай, Батист, — молвил в заключение гонец.
— Что ты сказал? Прощай?
— Когда я возвращался… меня ранило в грудь… если ты выберешься живым… поклянись, что отыщешь… хоть в самом аду… Туссена… который погубил нас… отомсти!
— Клянусь!
— Благодарю, — прошептал раненый, испуская дух.
— Проклятье! Еще одним славным парнем меньше… Эй, берегись, малыш! — воскликнул Батист, с силой отшвырнув младшего сына, в которого прицелился карабинер.
— Больше ты никого не убьешь! — вскричал Жак и, подскочив к солдату, снес ему голову топором.
Жан, решив поберечь последние патроны, также выхватил из-за пояса орудие лесоруба и плотника.
Старого Батиста, прижатого к стене, окружили четверо ополченцев в серых мундирах.
— Сдавайся! — крикнул сержант.
— Глупости! — проворчал Батист.
— Только попробуй дотронуться до моего отца! — крикнул Жан, обрушив секиру на плечо сержанта.
Франсуа, принятый солдатами за убитого, неожиданно вскочил.
Те решили, что справиться с мальчишкой не составит особого труда, однако юнец с мощным торсом атлета без видимых усилий оттеснил врагов к дымящемуся дому.
— Не двигаться! — приказал он.
— Берешь в плен? — спросил отец. — Что ты задумал?
— Есть одна идея, па… по-моему, неплохая! Жан и ты, Жак, хватайте их… Скорее, братья, медлить нельзя!
В неразберихе стрельба утихла, и разгоряченные противники схватились врукопашную.
Батист и его сыновья чудом избежали ранений, отделавшись в самых горячих схватках лишь царапинами, контузиями и ссадинами.
Жак ухватился обеими руками за ствол вражеского карабина и резко рванул на себя. Солдат упал лицом вниз. Его подхватил молодой «уголек». Насмешливый по природе, он передал добычу брату:
— Возьми, что бросил!
— Хорошо! Троих хватит… — спокойно откликнулся Франсуа. — Луи Риль просил нас продержаться четверть часа, отец… Думаю, прошло даже больше…
— Возможно, но нужно как следует прикинуть, — с сомнением произнес Батист.
— Как скажете, па… но все отступают… оглянитесь, мы остались одни. Жан, взваливай на спину одного из пленных… Жак возьмет второго, а я — третьего… Вы, отец, пойдете впереди. Не обижайтесь, что я командую… Мы двинемся гуськом, как ходят индейцы.
Старый Батист размышлял слишком долго. Если бы не дерзкая выдумка младшего сына, всех четверых уничтожила бы небольшая группа, наскоро сколоченная офицером. Но теперь никто не смел стрелять из опасения повредить солдатам, этим живым щитам — вполне надежным, хоть и несколько громоздким.
Юноши рысью бежали за отцом, и им, казалось, нисколько не мешал дополнительный груз — англичане в полном вооружении. Добрались до церкви живыми и невредимыми. Луи Риль воспользовался передышкой и начал отводить войско к реке.
Несмотря на отчаянное положение, метисы отступали в строгом порядке. Иллюзия сопротивления сохранялась, чтобы прикрыть маневр — настолько дерзкий в своей безнадежности, что генерал Мидлтон не обратил на него никакого внимания.
Каменные дома превратились в крепости, и каждая из них требовала длительной осады. Деревянные же строения горели, и густой дым маскировал передвижения повстанцев.
Уже большая часть «угольков» переправилась через реку, когда появились Батист и его сыновья с пленниками.
Увидев серые мундиры, наиболее воинственные из метисов хотели разорвать врагов, расквитаться с ними за поражение. Солдаты, наслышанные о зверствах дикарей, в чьих руках оказались, ждали неминуемой смерти.
Батист, заслонив их, произнес:
— Эй, друзья, убивать пленных — варварство. Кроме того, это мы их захватили, сами и разберемся. Кто не согласен?
— Таких нет! Ты прав, папаша Батист!
— Что ни говори, а благодаря этим молодцам мы остались живы. Конечно, в их планы это не входило, не буду спорить… но факт остается фактом. И я, Батист, считаю, что они заслуживают награды. Короче, я отпускаю их на свободу. Кто против?
— Поступай как хочешь, Батист. Твоя воля!
— Слышите, господа солдаты? Одобрено единогласно. Поэтому, — с достоинством продолжал Батист, — вы свободны. Возвращайтесь к своим и расскажите, какие мы «дикари».
— Сударь, — сказал по-французски один из ополченцев, отдав метису честь, — благодарю вас от своего имени и от имени моих товарищей. Вы — истинный рыцарь.
— А теперь, друзья, — произнес бесстрашный старик, обращаясь к повстанцам, — пробирайтесь к реке. Здесь засиживаться нечего. Я остаюсь с моими мальчиками, чтобы прикрыть отход.
Солдаты, едва веря, что выбрались невредимыми из такой передряги, бросились к своим, а серые мундиры открыли беспорядочную пальбу по повстанцам.
Батист спокойно устроился на закопченной балке, набил трубку и потянулся за головешкой, чтобы прикурить. И тут раздался сухой резкий звук с противоположной от врага стороны, не похожий на выстрел из карабина.
Батист привстал с хриплым криком, шагнул вперед и свалился. Пуля вошла ему между лопаток.
Сыновья, тотчас оказавшись рядом, не успели подхватить его.
— Милосердный Иисус! Господи! Бедные мои детки… Я умираю, — задыхаясь, прошептал раненый.
ГЛАВА 3
Смертельная рана. — Последние распоряжения. — Убийца. — Смерть храбреца. — Отступление. — Одни. — Среди врагов. — Сержант. — Расстрелять их! — Неожиданное вмешательство. — Пылкий защитник. — Враждебная толпа. — Подкрепление. — Поручительство. — Друзья!
Бледные и растерянные, юноши застыли, не в силах вымолвить ни слова. Казалось, пуля, настигшая отца, ударила и в них.
— Отнесите меня к ограде, — проговорил старик, — на помощь не зовите… бесполезно… Я умираю и хочу, чтобы вы все трое оставались со мной… до конца…
Сыновья безропотно подчинились родительскому приказу. Лицо Батиста исказилось от невыразимой муки.
— Отец! Может быть, все-таки посмотреть, — робко спросил Франсуа.
— Ну что ж, сынок…
Жан с Жаком осторожно повернули раненого на бок. Франсуа разрезал ножом рубаху из оленьей кожи, прорванную пулей.
Из раны пролилось всего несколько капель. Пуля небольшого калибра, задев позвоночник, пробила легкое. Внутреннее кровотечение усиливалось, и Батист дышал с трудом.
Франсуа побывал уже не в одном сражении. Едва взглянув на пулевое отверстие, он понял: отцу осталось жить несколько минут.
Подавленный страшной правдой и почти теряя рассудок, он кинулся на колени и взмолился:
— Не умирайте, отец!
— Слушайте меня, дети, — из последних сил выговорил Батист, сохраняя полное самообладание и ясность разума, — прислоните меня спиной к стене… вот так! Отойдите немного назад, чтобы я видел всех… Знайте, меня убил кто-то из наших… Я слышал выстрел… в армии не такое оружие… Стрелял метис. Рана совсем крохотная, правда, Франсуа? У меня нет врагов, я никому не причинил зла… только один мог желать моей смерти… Это Туссен Лебеф… предатель, погубивший нас… У Туссена хранится крупная сумма денег… десять тысяч долларов… Они принадлежат мне! Слышите?.. Я доверил… увеличить ваше состояние… он решил присвоить… Господи! Я слабею… а еще столько нужно сказать… Жан, флягу!
Старший сын послушно откупорил флягу, до половины заполненную водкой, и поднес к губам умирающего. Тот с трудом отпил несколько глотков.
— Спасибо, сын… мне полегчало. Во что бы то ни стало отыщите Туссена и отберите у него деньги… слышите? Десять тысяч долларов… это ваше… Я честно заработал на золотых приисках в Карибу… Как христианин, прощаю ему мою смерть. А вы сами решите, что делать… как подскажут сердце и разум… простить ли вам того, кто предал ваших братьев, кто сделал напрасными наши жертвы… потоки пролитой крови… Вы остаетесь одни… в этом мире… поступайте всегда так, как если бы я был с вами… если сомнение посетит вас, спросите себя: а что сделал бы отец на нашем месте? Никогда не причиняйте зла людям и не делайте того, что себе не желаете… оставайтесь верными честными французами… Поклонитесь от меня Луи Рилю… пусть не отступается от нашего дела… но здесь оно проиграно… Перед смертью так ясно видишь будущее! Гораздо лучше, если он с нашими товарищами перейдет в Америку… а вы поезжайте к родным… к вашему дяде Перо… к братьям моей дорогой покойной жены, вашей матери… Скажите им… Боже! Вот она, смерть!.. Я еще не кончил… прощайте, дорогие дети… ухожу верным сыном Франции и честным христианином…
Слабеющей рукой Батист благословил сыновей. На губах его выступила кровавая пена, судорога прошла по телу, и он замер, пристально глядя на крест, что венчал колокольню. Там, наверху, стоял метис, пытаясь под градом пуль снять белое знамя с золотыми лилиями. Через секунду Батиста не стало.
Когда Батист умирал на руках сыновей, последние «угольки» поспешно отступали. Действия тех, кто был в арьергарде, уже походили на бегство; отставшие желали только одного — догнать своих.
Однако каждый замедлил шаг, склонив голову перед погибшим патриархом войны за независимость метисов. Слышались неловкие, но искренние слова сочувствия его сыновьям.
А Жан, Жак и Франсуа на какое-то время словно забыли обо всем, не в силах справиться со скорбью и отчаянием.
— Братья, — заговорил Жан, первым выйдя из оцепенения, — нужно перенести его вниз, к нашим…
— Ты прав, старший, — ответил Жак, — серые мундиры будут здесь с минуты на минуту… И мы даже не сможем похоронить отца по нашему обычаю.
— Братья, — вскричал Франсуа, — беда! Они уже подходят!
Уверенный в своих силах, молодой человек подхватил тело отца и бросился в узкий проход между горящими домами, где собиралось разбитое войско Луи Риля. Но грубый голос приказал:
— Ни с места! Еще один шаг, и я стреляю!
Человек двадцать рыжеволосых и рыжебородых солдат, потных, всклокоченных, в изодранных мундирах, бежали к ним.
Мгновенно юноши были взяты в кольцо штыков.
Солдаты, измученные сражением, разъяренные отчаянным сопротивлением метисов, раздраженные тем, что не удалось захватить Луи Риля, готовы были растерзать пленных. Совсем недавно подобное происходило в стане «угольков».
Юноши прижались к решетке ограды. Положив тело отца на землю, они прикрыли его собой, готовые сразиться с целой армией, но не отдать дорогого им человека на поругание.
— Клянусь Богом! — заговорил долговязый сухопарый сержант с медно-рыжими бакенбардами и длинными лошадиными зубами. — Что с ними церемониться? Они восстали против ее величества королевы! Это поджигатели, убийцы, дикари!
— Расстрелять их!
Воюющие державы обычно соблюдают правила, установленные международными соглашениями: оказывают помощь раненым и сохраняют жизнь пленным.
Гражданская война не признает никаких законов. Это ужасающая бойня, которая — увы! — не ведает паллиативов, привносимых в войну цивилизацией. Обезоруженный враг не может надеяться на пощаду, а раненый — на великодушие, хотя на первый взгляд кажется, что нет ничего более естественного и логичного, чем снисхождение к согражданам, если те оказались по разные стороны баррикад.
Насколько сокрушительной должна быть ненависть между членами одной семьи, если враждующие отказывают друг другу в том, что свято исполняется по отношению к чужим!
Высокий сержант принадлежал к числу тех безжалостных вояк, кто всегда готов поставить к стенке взятого в плен. Среди солдат тотчас обнаружились желающие привести приговор в исполнение.
Им не терпелось расправиться с «угольками».
— Позвольте нам похоронить отца, — с достоинством вымолвил Жан.
— Господи, помилуй мою душу! — завопил сержант, которому ударило в голову выпитое бренди.— Эти дикари еще важничают! Не стоит беспокоиться! Мы похороним всех в одной могиле, чтобы доставить вам удовольствие. — И с этими словами навел карабин на Жака, намереваясь разнести юноше череп выстрелом в упор.
Палец англичанина уже лежал на курке.
Внезапно какой-то человек в мундире ополченца, растолкав солдат, изо всей силы ударил по стволу. Пуля попала в ограду, и каменные осколки брызнули во все стороны.
— Сержант! — вскричал ополченец в негодовании. — Вы совершаете подлость!
— По какому праву вы мешаете вершить правосудие? — высокомерно произнес унтер-офицер.
— Вот именно! — подхватили голоса из толпы. — Это справедливый суд! Сержант поступает по закону.
Чувствуя поддержку, сержант продолжал с нарастающим гневом:
— Эти дикари разбойничают, грабят, поджигают, убивают, снимают скальпы…
— Ложь! — вскричал нежданный защитник метисов. — Вам прекрасно известно, что эти люди даже на войне никогда не допускают бесчинств, какими славятся индейцы.
— Наплевать! Они наполовину индейцы… они восстали против законных властей! А ну, посторонись, приятель! Солдаты, огонь по этим подонкам!
Однако незнакомец, вместо того чтобы отступить, бросился к «уголькам», хранившим полную невозмутимость, и заслонил их своим телом.
— Что ж! — крикнул он в бешенстве. — Стреляйте! Убейте и меня вместе с ними! Но пока я жив, ни один волос не упадет с их головы.
Естественно, сержант не мог пойти на попятный. В Канаде, как, впрочем, и в других странах, ни один человек, облеченный властью, а в особенности унтер-офицер, никогда не потерпит посягательств на свой авторитет.
Великодушный порыв ополченца тронул нескольких солдат, но большинство держалось крайне враждебно по отношению к метисам. Незнакомец, опасаясь, что его оттеснят силой, тревожно оглянулся, ища поддержки.
Разглядев двух бегущих к нему сквозь дым и пламя человек, он радостно крикнул:
— Ко мне, Стивен! Ко мне, Питер!
— Эдвард! Эдвард Мидлтон… и наши метисы!
Они прорвались к другу сквозь толпу, успев задать только один вопрос.
— Что случилось, Эдвард?
— Что случилось? — с горечью переспросил тот. — Посмотрите на парней, которым мы обязаны жизнью… Их собираются расстрелять и говорят о каком-то приговоре! Сержант пьян или сошел с ума…
— Я выше по званию, и вы обязаны подчиниться! Приказываю…
— А я заявляю: дикари вы, а не они! Вы, победители, готовы убить беззащитных пленных! Вот какова ваша цивилизованность! Мне стыдно за английский флаг…
В толпе поднялся угрожающий ропот, но бесстрашный незнакомец, не обращая на него внимания, еще больше возвысил голос:
— Если вы не способны проявить гуманность, то будьте хотя бы справедливы. Только что, в разгар боя, старик, которого оплакивают сейчас его сыновья, захватил нас в плен. Их предали, они потерпели поражение… Но, вместо того чтобы выместить на нас законный гнев, они даровали нам свободу! И ни один, — слышите! — ни один из этих «дикарей» не выказал недовольства их великодушием. Теперь наша очередь. Я требую, чтобы им сохранили жизнь и свободу. Мы с друзьями ручаемся за них! Жизнь за жизнь! Пусть тот, кому недостаточно слова Эдварда Мидлтона, племянника и приемного сына генерала, прямо скажет мне об этом.
Твердый голос оратора, его благородство, уверенность в правоте, поддержка двоих товарищей, наконец, авторитет имени Мидлтона произвели должное впечатление.
Сержант, не смея больше перечить солдату, имеющему такого влиятельного родственника, вскинул на плечо карабин и удалился, бормоча сквозь зубы ругательства.
Вслед за ним стали расходиться солдаты. Вскоре «угольки» и трое англичан остались одни.
В едином порыве они бросились в объятия друг другу, а затем Мидлтон, желая как можно скорее покончить с тягостной сценой, сказал:
— Теперь можете спокойно проститься с отцом. Мы останемся с вами, чтобы никто не помешал. Отныне мы квиты. Но этого мало. Тем, кто научился понимать и уважать друг друга на поле боя, нельзя больше враждовать… Пусть на смену старым обидам придет искренняя и верная дружба. Вы согласны?
— Всей душой! — ответил Жан за себя и за братьев и протянул Эдварду руку. — Пусть наша дружба станет началом союза тех, кто сейчас исполнен ненависти. Пусть положит она конец проклятой войне, которая принесла столько горя!
Конец пролога