Угнетенные расы берут реванш. — Школа. — Ученики спят, но от этого учатся еще лучше. — «Проснитесь!» — Гипноз и внушение в доисторические времена. — Нестираемая память об единожды услышанном. — Доисторический музей. — Изумление господина Синтеза. — Стотонная пушка, пластина из брони, винт. — Боги железного века. — Гипотезы Тай Ляое.

Группа воздухоплавателей ступила на землю посреди большого города, на площади, обсаженной красивыми деревьями и окруженной грандиозными зданиями.

Господин Синтез выразил желание пройтись по ней, на что его спутники охотно согласились, полагая такую причуду весьма естественной для человека, который проспал десять веков и у которого суставы утратили былую подвижность. Ученый медленно, с трудом переставлял ноги, с первого взгляда было понятно: человек отвык от подобных упражнений.

Швед бормотал себе под нос:

— Так вот он, загадочный город, который стоял когда-то в самом сердце варварской страны на берегу таинственной реки и который выжил после полной перестройки планеты. Наша цивилизация, которой мы так гордились, исчезла, почти не оставив следов, земная ось, в каком-то смысле, сместилась. Моря и континенты были потрясены катастрофой, людские расы преобразовались, сама суть человеческого естества у части людей изменилась почти до неузнаваемости, а эти абсурдные три слога Тим-бук-ту — выжили! И выжило не только название. На том месте, где стояли жалкие лачуги дикарей, раскинулся прекрасный город, один из очагов современной цивилизации! Париж… Лондон… Берлин… Рим… Петербург… Они не стали даже тем, чем были в мое время Вавилон, Фивы, Ниневия, города, хоть и исчезнувшие, но сохранившиеся в памяти потомков! Ничего не осталось от того, что составляло нашу славу и гордость, даже безымянных руин, как в Индии, Камбодже, Мексике или на Яве. Ничего! А Тимбукту, ставший китайским, блистает под солнцем Африки. Там, где когда-то была пустыня, буйно цветут жемчужины растительного царства. А представители моей расы, чистокровные белые, отупели, выродились, превратились в невольников на этой земле проклятого рабства!

Горькие размышления были прерваны мелодичным голосом Тай Ляое:

— Вы высказали желание присутствовать на учебном сеансе. Вот одна из наших школ, там сейчас много детей. Подойдем и послушаем, что преподает отец семейства юным представителям будущего поколения.

Кивком головы господин Синтез выразил согласие и вместе со своими спутниками приблизился к одному из зданий, внутри которого было тихо, как в склепе.

Войдя, они попали в громадный зал, построенный амфитеатром, на скамьях которого расположились сотни детей, застывших в такой неподвижности, что их можно было принять за статуи.

— По правде говоря, — не удержался господин Синтез, — странно, что эти юные церебралы так молчаливы. Никто не делает ни малейшего жеста, никто не перешептывается… Такой железной дисциплине отцы семейства сумели подчинить своих воспитанников?

— Вы заблуждаетесь, Сьен-Шунг, — прошелестел Тай Ляое на ухо своему новому другу. — Наши дети не знают принуждения и понятия не имеют о том, что вы именуете дисциплиной.

— Тем не менее эта неподвижность, эта гнетущая тишина, скованность всех этих маленьких тел, напоминающая состояние каталепсии…

— Еще раз говорю вам, вы заблуждаетесь. Знайте же, что все эти дети спят.

— Спят? В школе?! Спят, когда говорит учитель?!

— Именно так. Учить наших детей во сне — это единственный принятый у нас способ, чтобы, не утомляя их, ввести в их мозг самые сложные науки и навсегда зафиксировать в памяти полученную информацию. Но потрудитесь послушать, что говорит учитель.

Педагог говорил очень тихо, как и все его соотечественники, но скороговоркой — казалось, он хочет за единицу времени успеть сказать как можно больше. Дружески кивнув Тай Ляое и его спутникам, он с удивлением воззрился на незнакомца, как бы спрашивая себя, каким образом здесь очутился странного вида, гигантского роста, одетый в необычное платье мао-чин с длинной седой и всклокоченной бородой и почему окружающие его церебральные оказывают ему знаки глубочайшего почтения.

Если принять во внимание, что мао-чинам на протяжении столетий было строжайше запрещено даже близко подходить к каким-либо учебным заведениям, легко понять естественное изумление педагога. После секундного колебания и повинуясь знаку Тай Ляое, он вновь обратился к юным слушателям, никто из которых даже глазом не моргнул.

Несмотря на тихий голос учителя и на быстрый темп его речи, господин Синтез, хоть и не без труда, понял, что эхо урок по космографии и что он посвящен планетам Солнечной системы. Шла речь о планете Марс. Преподаватель говорил о его жителях, о видах продукции, о физическом строении, об истории, о прогрессе, достигнутом марсианами в искусствах, в науках, в промышленности. Все это было изложено в таких деталях, объяснено и прокомментировано с помощью такого количества фактов и с такой точностью, что можно было подумать: урок посвящен одному из районов земного шара.

И хотя швед был убежден, что человечество на протяжении длиннейшей череды лет совершило чудеса, все же он и представить себе не мог, что церебралы превосходно осведомлены не только о конфигурации другой планеты, но и знают все секреты ее жизни, как будто их от нее не отделяют по меньшей мере семьдесят семь миллионов лье непреодолимого космического пространства.

Но факт был налицо — очевидный, неоспоримый.

Тай Ляое, который отнюдь не был мистификатором, тотчас же взялся представить своему гостю доказательства. Он пригласил старого ученого присутствовать на сеансе связи между Землей и ее небесным соседом.

— А скоро ли произойдет этот сеанс? — спросил господин Синтез с лихорадочной поспешностью, которую не в силах был скрыть.

— Мне кажется, полезно было бы подождать наступления ночи, — лукаво улыбнулся тот в ответ.

— Верно. — Старику стало неловко за не подобающую для своего возраста горячность, столь, впрочем, извинительную, если учесть вызвавшую ее причину.

— Позвольте мне самому наметить план дальнейших действий, — продолжал Тай Ляое. — Я вызвался быть гидом по новому для вас миру и полностью удовлетворю вас. Я только что начертил план в целом и прошу вас ему следовать, чтобы не перескакивать с одного на другое и не запутаться, стремясь увидеть все в одно и то же время. Итак, вы сперва сделаете беглый обзор нашего мира, а потом, если захотите, глубже познакомитесь с той или иной темой, представляющей больший интерес.

— Вы размышляете как мудрец, Тай Ляое, я с благодарностью принимаю ваш план. Раз мы сейчас в школе, то давайте в ней и останемся. Увы, я теперь способен быть только учеником, и, думается, преподаватель, излагавший сейчас детям такую поразительную для меня космографию, не часто имел ученика восьмидесяти лет от роду, да к тому же проспавшего сто веков.

Урок закончился. Лекции были очень короткими, так как церебральные старались избегать интеллектуальных перегрузок.

Преподаватель закончил речь всего лишь одним словом:

— Просыпайтесь!

И тотчас же со всех концов амфитеатра зазвучали радостные крики, послышался гомон, началась суета и толкотня.

Все переменилось буквально в мгновение ока.

Школьники, еще минуту назад оцепеневшие и неподвижные, как статуи, с грохотом повскакали с лавок, начали взмывать вверх словно воздушные шарики, у которых перерезали удерживавшие их нитки. Они сновали туда-сюда, толкались, дергали друг друга, прыгали, скакали, кидались на землю и снова воспаряли, на мгновение замирая от изумления при виде незнакомца, с улыбкой следившего за их проделками, и в конце концов выпорхнули, как стайка воробьев, из здания через широкие двери.

Зал мигом опустел, в амфитеатре остались лишь учитель, Тай Ляое со спутниками и господин Синтез.

— Ну так что, Сьен-Шунг, — улыбаясь спросил Большой-Пожилой-Господин, — каково ваше мнение о методе учить детей совершенно их не утомляя, тем не менее добиваться от них предельной концентрации внимания и обеспечивать такое усвоение предмета, что полученная информация остается в памяти на всю жизнь?

— Я думаю… Я думаю, что разгадал метод, с помощью которого вы этого достигли.

— Это невозможно, Рожденный-Прежде. Каковы бы ни были ваши познания, каков бы ни был уровень этой вашей пресловутой цивилизации, я и мысли не допускаю, что ваши современники знали принцип, на котором базируется наша система.

— Между тем он очень прост, им пользовались уже в девятнадцатом веке. Вот он: когда ваши дети, младшие или постарше, приходят в школу, занимают свои места, учитель говорит им: «Засыпайте!» Так как они, по-видимому, с младенчества прошли определенную подготовку, они тотчас же погружаются в сон, который не является, строго говоря, физиологическим сном, но специфическим состоянием души и тела, которое определяется абсолютной зависимостью от человека, сказавшего: «Засыпайте!» Так?

— Да, так, — ответил потрясенный Тай Ляое. — Продолжайте, прошу вас.

— Так как дети находятся в полной зависимости от учителя, он устанавливает между собой и ими нечто вроде телепатической связи, и, пока длится это состояние, они испытывают на себе его влияние. Как поступает учитель? Он ограничивается тем, что один раз читает или рассказывает материал, являющийся предметом изучения. Слушатели, избавленные от всякого постороннего влияния, пребывают в наилучшем для усвоения информации состоянии, они ловят каждое слово лектора. Впрочем, даже если б они и хотели отвлечься, то не смогли бы. Их мозг поневоле впитывает каждое слово, каждую мысль говорящего. Закончив лекцию, преподаватель внушает своим ученикам необходимость запомнить сказанное и сохранять это в памяти долгие годы. Такой способ, чудесный своей простотой, дает неоценимые преимущества, так как избавляет юные умы от тяжкого труда, состоящего в медленном, так сказать, насильственном, накоплении знаний. В то время, как, впитав их автоматически, подсознательно, всего за несколько мгновений, но навсегда и, кроме того, во всем их разнообразии, учащиеся довольно быстро становятся настоящими эрудитами. Короче говоря, они не могут не выучиться и не могут не запомнить. Эти феномены, которые, как, кстати, и левитация, кажутся неотъемлемой частью вашей жизни, в мое время были известны под названием гипноза, или внушения. Я сам достаточно глубоко изучал эти явления и даже в течение тридцати лет заменял свой физический сон самогипнозом.

— Однако, Сьен-Шунг, это недавнее открытие, так как наши древние книги, которым более семи тысяч лет, не упоминают об этом феномене. Если мне не изменяет память, оно сделано всего четыре тысячи лет назад.

— Что тут удивительного! Разве первый раз случается так, что знания, постепенно накапливавшиеся людьми, затем надолго оказывались во мраке полного забвения. Последующие поколения их как бы открывали заново и приписывали себе.

— Это верно, — после долгой паузы откликнулся Тай Ляое, весь ушедший в свои мысли.

Он думал о том, что среди доисторических мао-чинов попадались замечательные люди, могущие быть поставленными (если не считать левитации) в один ряд с самыми выдающимися представителями современной человеческой расы.

— Как бы там ни было, — продолжал господин Синтез, — вы превосходно упростили систему образования, исключив из нее труд по длительному усвоению знания и заменив его впитыванием, мгновенным вливанием, да еще и обеспечив пожизненную сохранность знаний в человеческой памяти. Вашим детям, овладевшим безо всякой зубрежки всем объемом знаний, остается впоследствии, согласно своим склонностям и способностям, лишь выбрать специальность, которой они себя посвятят. Но, Тай Ляое, мне кажется, что у вашей системы образования, в принципе великолепной, есть одно слабое место. Не является ли она умозрительной? Не замыкается ли она только на слушании и созерцании?

— Что вы, Сьен-Шунг! То, что вы только что видели, — всего лишь незначительная часть методики. Она не только не замыкается на слушании, но сопровождается также целым рядом наглядных опытов. Мы владеем богатейшими коллекциями, содержащими, поелику возможно, сами предметы или их муляжи, дабы иллюстрировать тот или иной описанный устно объект изучения. Каждый ученик должен перед тем или иным предметом повторить урок и прокомментировать его.

— Ну, тогда в добрый час, я и не ждал от вас меньшего. Но можно ли ознакомиться с вашими собраниями, полагаю, это настоящие музеи?

— Нет ничего проще, ведь музеи, как вы верно сказали, открыты для публичных посещений. Стойте, у меня идея! Не хотели бы вы начать осмотр с тех отделов Национального музея Тимбукту, где хранятся коллекции доисторического периода, бесценные сокровища, собранные по крупицам на протяжении долгих лет, богатству которых даже завидуют провинции Центра и Востока. Быть может, среди этих коллекций вы найдете обломки вашей эпохи.

— С величайшим удовольствием. Тай Ляое.

— Пойдемте, доисторические галереи расположены совсем рядом, по другую сторону этих зданий, в которых размещается наш университет, за корпусами, специально оборудованными для лекций.

Вскоре они уже входили в квадратный двор, где под открытым небом выстроились многочисленные разнокалиберные предметы, о назначении которых окинувший их рассеянным взглядом господин Синтез не имел ни малейшего представления. Затем он увидел огромный, построенный из цельного фарфора зал со стеклянной крышей, через которую лились потоки ослепительного света, и наконец остановился перед некой железной массой в форме усеченного конуса, полностью съеденной ржавчиной, в центре которой зияло круглое отверстие, а в средней части торчало два симметричных штыря.

— Бог мой, да это же пушка! Одно из тех чудовищных, более чем стотонных орудий, которые производили в конце девятнадцатого века магнаты человеческих боен. Хотелось бы знать, откуда эта пушка и что думают мои новые друзья об ее назначении. Воистину интереснейшая штука — пережить свой век!

Церебральные хранили молчание, пока швед осматривал экспонаты музея. Он заметил железнодорожные рельсы, довольно хорошо сохранившиеся; невзирая на эрозию, можно было различить их характерную форму.

Затем увидел пластину корабельной брони, ветхую, со съеденными ржавчиной краями, испорченную долгим лежанием в морской воде. Заприметил несколько круглых ядер старого тридцать шестого калибра, дюжину американских снарядов системы Висворта — удлиненной формы, аккуратно разложенных вокруг ядер.

Еще там были деталь трансмиссии, бронзовый корабельный винт, целое стальное колесо, скорее всего, вагонное, а также огромное количество обломков, бесформенных и безымянных, но старательно разложенных, каталогизированных, снабженных надписями и этикетками, — их господин Синтез решил изучить позднее.

Пока он лишь рассматривал среди всего этого брикабрака вышеназванные предметы, намереваясь пояснить их назначение, ведь его спутники наверняка толком ничего не знали.

Вдруг он, пораженный, застыл перед объяснительными таблицами, сопровождавшими каждый экспонат. Таблицы эти являли собой великолепные гравюры, делавшие большую честь художнику, чем предмету, вдохновившему на их создание. Предполагалось, что они воссоздают вещи в первозданном виде. Именно «предполагалось», поскольку попытка реставрации оказалась столь чудовищной и нелепой, что господину Синтезу, который смеялся чрезвычайно редко, с трудом удалось удержаться от хохота.

Добрейший Тай Ляое, ложно истолковав молчание Сьен-Шунга, любезно пришел ему на помощь и почел своим долгом «пояснить пояснения», быть может, недостаточно тому понятные.

— Тут мы находимся, как вы можете убедиться, в расцвете железного периода, наступившего, я думаю, через несколько веков после вашей эпохи. Впрочем, я ничего не утверждаю наверняка, так как наши книги об этом умалчивают, а документы времен Конкисты были, к сожалению, уничтожены нашими предками.

Старик ученый вежливо кивнул в знак согласия, но ничего не ответил.

— Вы видите, — продолжал Большой-Пожилой-Господин, — сцену из жизни доисторического человека. На ее изображение художника вдохновили эти длинные и тяжелые металлические стержни. — Он указал на рельсы, скрепленные также тремя поперечными железными распорками. — Эти рейки, вне всякого сомнения, служили вашим соотечественникам мао-чинам полозьями саней, на которых они передвигались по северным льдам, перевозя тяжелые грузы. Поглядите, как это утолщение в нижней части хорошо приспособлено для скольжения при небольшой силе тяги. На таком железном остове, являющем собою коньки, мао-чины укрепляли конструкции, которые перевозились упряжками северных оленей. Выше пятидесяти градусов широты такой способ используют до сих пор. Полозья салазок похожи на эти, но сделаны из дерева. Современные мао-чины, мало-помалу возвращаясь к варварскому состоянию, не умеют больше обрабатывать металлы, как это делали их предки. Картина изображает обоз древних мао-чинов, двигающихся на санях с железными брусьями. Художник лишь повторил обычай диких мао-чинов, которые до сих пор упорствуют, продолжая влачить жалкое существование в вечной мерзлоте. Что вы думаете по поводу данной реконструкции, Сьен-Шунг?

— Она сделана с большой выдумкой, — отвечал господин Синтез, который уже обрел прежнюю серьезность.

Про себя же он подумал: «Любопытно, как этот чертов господинчик объяснит назначение висвортовских снарядов и литых ядер, к которым в ряде случаев американцы прибегали вплоть до 1878 года?»

Как бы угадав невысказанный вопрос, Тай Ляое продолжал торжественным тоном уверенного в своей правоте человека:

— Посмотрите теперь на овальные брусья, их ровно двенадцать, — хорошо запомните это, — и четыре литых железных ядра. Будьте любезны взглянуть теперь на пояснительную таблицу. Что мы наблюдаем?

— Мужчины мао-чины играют в кегли.

— Совершенно верно. Уже в древнейшие времена наши рабы увлекались этой примитивной игрой, вполне соответствовавшей их дебилизму. Для этого они брали куски дерева, грубо обрабатывали их, придавая им форму усеченного конуса, и развлекались тем, что сбивали эти чушки деревянными же шарами. Побеждал тот, кто сбивал больше кеглей. Обычно в игре участвовали четыре партнера. Заметьте эту особенность — именно четыре! Случилось так, и это отмечено в протоколе, сохранившемся в наших университетских архивах, что во время раскопок археологи нашли металлический ящик, содержавший двенадцать железных предметов, которые вы видите перед собой. Слышите — двенадцать предметов! Спустя некоторое время в том же районе обнаружили четыре железных шара, предназначенные для четырех партнеров. И вам, и мне, и каждому здравомыслящему человеку ясно, что человек из железного века, не пользуясь в обиходе деревянными предметами, должен был изготавливать из железа принадлежности для этой игры, которую традиция сохранила по сей день. Аналогия напрашивается сама собой. Запечатленная на картине сцена служит теперь детям наглядным пособием для восприятия факта необычайно тесной связи настоящего с незапамятным прошлым. Ничего нет интереснее, не правда ли, воссоздания отдаленных эпох, о которых умалчивают даже легенды, но которые возрождаются на наших глазах в виде хитроумных и доказательных гипотез.

— Очень хитроумно… Очень доказательно… — бесстрастно как эхо откликнулся господин Синтез.

— Что же касается этого громадного железного полотна, — Тай Ляое не почувствовал в голосе старика ни малейшего намека на иронию, — то все говорит о том, что оно предназначалось для жертвоприношений. Оно имеет, — точнее говоря имело, ибо эрозия нарушила его конфигурацию, — четырехугольную форму, прямые и параллельные поверхности, значительная же толщина пластины опровергает мысль об его использовании в каком-либо промышленном механизме. Должно быть, его было нелегко сдвинуть с места, учитывая, что доисторический человек был слабосилен и не владел теми способами перемещения тяжестей, какими владеем мы.

— А что натолкнуло вас на мысль о жертвенном алтаре?

— Вес пластины и ее форма, металл, из которого она изготовлена. Что удивительного, если человек железного века для принесения жертв своему идолу использовал в капище именно этот металл?

— Значит, вы располагаете какими-то данными об этом доисторическом божке?

— Вот он, этот металлический монстр, — заявил Тай-Ляое, указывая на пушку, стоящую на своей изъеденной коррозией казенной части. — Его нелегко узнать и определить его первоначальную форму, так потрудилось время.

— Однако, как ни тщись, при всем желании невозможно угадать в этой… в этом предмете абрисы человеческого тела.

— Да кто вам сказал, что доисторические люди хотели уподобить себе железного истукана? Я думаю, это скорее символ, созданный согласно неким обрядам…

— А почему он полый внутри?

— Безусловно, это сделано для того, чтобы его легче было устанавливать. Быть может, внутрь ему вливали некие особые субстанции… Но это только догадки. Вы и представить себе не можете, какие сложности возникают на пути познания в этой области, где на каждом шагу нехватка точных документов, где надо передвигаться необычайно медленно, чтобы не нагородить ерунды. Итак, подытожу, несмотря на возможные ошибки, которые заранее признаю. Этот железный стол, эта полая колонна, также железная, найденные на севере нашей провинции под глубокими песками — вероятно, на дне отступившего моря — являются культовыми предметами железного века. В этой связи хочу обратить ваше внимание на странную склонность человека того времени к гигантомании, на что у него не было ни сил, ни средств. Посмотрите на эти массивные и тяжелые предметы, а теперь вспомните наших мао-чинов, которые весьма похожи на своих пращуров, — сколько бы они ни пытались, им никогда не сдвинуть эти экспонаты с места. Уму непостижимо, как люди своими силами обрабатывали подобные колоссы и воздвигали их.

— По-моему, сцена принесения человеческих жертв очень удалась вашему художнику, — с видом полнейшего равнодушия ввернул господин Синтез. — Действительно, это искупительное жертвоприношение…

— Огромное количество скелетов, обнаруженных в песках вокруг этих предметов, делает такую гипотезу более чем правдоподобной. Почему бы этому оссуарию не хранить останки людей, принесенных в жертву идолу?..

— Совершенно верно.

— Быть может, мне не следует быть столь категоричным, так как слои почвы наверняка неоднократно перемешивались. Но веское доказательство, на которое я смело опираюсь, — вот этот бронзовый крест. — Тай Ляое указал на винт, найденный среди железных предметов. — Он, по всей видимости, принадлежит к другой эпохе.

— Почему, Большой-Пожилой-Господин?

— Потому, что железный век и бронзовый не могли быть одновременно. А вот поди ж ты — железный стол с колонной и бронзовый крест найдены рядом! И еще одно вызывает недоумение — почему крест? Почему стороны развернуты справа налево? Было бы их пять-шесть, можно было бы подумать, что мао-чины хотели изобразить звезду.

— Что вы скажете, — швед указал на трансмиссию, — об этом большом железном стержне, который, несмотря на возраст сохранил свою цилиндрическую форму?

— Он размещен здесь, в железной галерее, хотя, по моему мнению, должен быть выставлен в другом зале, где демонстрируются изделия из глины и терракоты.

— Пройдемте, будьте любезны, вон в ту галерею, там вы все сразу поймете.

Группа посетителей, живо заинтересованных этой непринужденной беседой, тотчас двинулась в указанном направлении. Господин Синтез, который пообещал себе ничему не удивляться, увидел лежащую на полу… длинную и узкую кирпичную заводскую трубу. Она во многих местах лопнула, однако куски были плотно пригнаны один к другому, так что форма сохранилась.

— Этот предмет, вне всякого сомнения, — продолжал Тай Ляое, — представляет собой фрагмент подземного канала, по которому мао-чины перегоняли из одной точки в другую питьевую воду. Хорошо сохранившийся канал относится к очень отдаленной эпохе, он современник железного века. Его обнаружили в наносных почвах, в глубинных пластах, вместе с немногочисленными обломками человеческого жилья.

— Но — железный стержень?.. — Господин Синтез хотел вновь направить разговор на трансмиссию.

— Его диаметр в точности соответствует диаметру кирпичной трубы. Мы предполагаем, что он мог служить матрицей для рабочих, придавших подземному каналу идеально круглую форму. Какого вы обо всем этом мнения, Сьен-Шунг? Кажутся ли вам доказательными плоды наших дедукций, и положа руку на сердце до конца ли вы убедились в том, что наши попытки реставрации заслуживают одобрения настоящих ученых?

— Мне кажется, что ваши исследования доисторического мира чрезвычайно привлекательны и, на удивление, изобилуют подробностями.