ГЛАВА 1

Международный конгресс. — Среди географов. — Разговор о полярных экспедициях. — Русский, англичанин, немец и француз. — Великие путешествия и великие путешественники. — Патриот. — Вызов. — Мирная борьба. — Во имя родины.

Международный географический конгресс, проходивший в Лондоне в 1886 году, собрал в столице Соединенного Королевства знаменитых ученых и путешественников со всех концов цивилизованного мира.

Они съехались сюда по приглашению председателя сэра Генри Роулингтона, генерал-майора вооруженных сил ее величества королевы.

Уже почти две недели, не покидая удобных кресел, совершали увлекательнейшие путешествия через горы и леса, за Полярный круг и на экватор мужественные и подтянутые морские офицеры, мудрые профессора-энциклопедисты, предприимчивые негоцианты и судовладельцы и, наконец, страдавшие лихорадкой и вполне здоровые, худые и загорелые путешественники-исследователи. Эти последние, оглушенные шумом и сутолокой столицы, чувствовали себя очень стесненно в черных фраках вместо обычной походной одежды. В общем, здесь собрались все, для кого география и жизнь — понятия неразделимые. Заседания проходили ежедневно, с двух до четырех часов дня в залах Национальной галереи. Конгресс как конгресс. Не хуже предыдущих и не лучше будущих. Со всевозможными знаками отличий на груди, участники являлись на заседания с точностью до минуты, приветствовали друг друга и рассаживались по местам. Доклады выслушивались внимательно, по крайней мере, так казалось, однако в душе каждый с нетерпением ждал, когда часы на башне пробьют четыре и в зале станет шумно и оживленно, как на перемене в школе — начнутся разговоры на всевозможные темы, изредка они даже будут касаться прослушанного доклада. Если разговор увлекал или же погода была ненастная, географы задерживались подольше, в противном случае расходились кто куда.

Так, с небольшими различиями, проходят почти все конгрессы. Среди общего равнодушия, старательно скрываемого, обсуждаются те или иные научные проблемы, цель которых становится известна участникам лишь после опубликования итогового отчета. Затем начинаются взаимные поздравления, интервью журналистам, выдача наград, и делегаты разъезжаются.

У подобных встреч одна только польза: возникают прочные научные связи и в результате жарких споров рождаются ценные идеи.

История, о которой мы собираемся рассказать, началась 13 мая после одного из докладов, бесцветного, как и многие другие.

Немецкий географ-профессионал, человек явно кабинетный, уморил слушателей пространным докладом с уймой подробностей о путях на Северный полюс, так что после заседания многим казалось, что они несут на плечах ледник.

И вот четверо делегатов, радуясь, что избавились наконец от мучителя-докладчика, встретились в монументальном подъезде Национальной галереи.

— Ах, господа! Ну и зануда этот Эберман! — сказал один из них по-французски с притворным ужасом на лице. — Нева едва освободилась ото льда, половина страны моего государя еще покрыта снегами, я приехал сюда в надежде погреться на солнышке, а ваш соотечественник, господин Прегель, вместо того чтобы посочувствовать бедняге, шесть месяцев в году живущему, словно белый медведь, под завывание вьюг, совсем заморозил меня своим докладом.

Шутка была встречена смехом, а тот, кого делегат из России назвал господином Прегелем, ответил тоже по-французски, но с легким немецким акцентом:

— О, дорогой господин Серяков, вы несправедливы, суждения моего соотечественника не лишены здравого смысла.

— Видимо, вам не понравилось слово «зануда»? Что же, из уважения к вам я готов назвать его пилой. Что вы скажете, господин д’Амбрие?

— Этот вопрос меня как-то мало волнует, — уклончиво ответил господин д’Амбрие.

— О, понимаю, со свойственной французам вежливостью вы воздерживаетесь от любых замечаний в адрес господина Эбермана, твердившего, что французы совершенно не занимаются исследованием полярных стран. Возможно, вы и правы… Ваше презрительное молчание достаточно красноречиво…

— Серяков!.. — резко прервал русского делегата Прегель, покраснев от возмущения.

— Господа! Не ссорьтесь по пустякам! — вступил наконец в разговор четвертый из собеседников. — Подумайте лучше о том, что нас ждет экипаж, а мой повар уже готовит для вас обед, подогревает вино и замораживает шампанское.

— Поистине золотые слова, дорогой сэр Артур, — заметил Серяков, — готов примириться с айсбергами и прочими льдами, раз они замораживают шампанское.

…Обещанный сэром Артуром обед был и в самом деле восхитительным. Казалось, не совсем удачная реплика Серякова забыта. Но тут русский после очередного выпитого залпом бокала обратился к Прегелю с такими словами:

— Мой дорогой Прегель, неужели вы думаете, что французы, которые дарят нам такое великолепное вино, могут стоять в стороне от каких бы то ни было серьезных научных проблем, в частности арктических исследований?

— Вы просто несносный ребенок, мой милый Серяков! — с отеческой нежностью произнес сэр Артур Лесли, бывший намного старше русского. — Можно подумать, что научные открытия вас не интересуют, что за последние десять лет вы не заняли достойного места среди мужественных путешественников конца века!

— Вы переоцениваете меня, скромного землепроходца, любезный, но…

— Что но?

— Но упреки Эбермана в адрес Франции оставили в моей душе какой-то горький осадок. Я люблю Францию за ее великодушие, если хотите, рыцарство, люблю со всеми ее добродетелями и пороками, люблю, наконец, как вторую родину, и таких, как я, в России много!

В этих словах было столько искренности, что глаза д’Амбрие засияли и он молча протянул руку русскому, который ее крепко пожал.

— Дорогой друг, я тронут вашим добрым отношением к Франции, тем более что в наш железный век, в век Тройственного союза, вошло в моду ее порицать!.. К счастью, у нее есть чем защищаться. Но дело сейчас не в этом… Здесь собралось маленькое общество просвещенных умов, которые выше взаимных мелочных обид и подозрений, мы не боимся правды, но и не хотим оскорблений.

— Разумеется, можно высказывать любые мнения, если вы не намерены кого-либо оскорбить ими!

— К чему вы клоните, дорогой сэр Артур?

— Прежде скажите, что думаете об этом вы, господин д’Амбрие. Вы — истинный патриот, и я щажу ваши чувства.

— Дорогой друг, я — патриот, но не шовинист и спокойно выслушаю любое суждение о моей стране, особенно от такого человека, как вы. Итак, говорите, прошу вас.

— Нет сомнения, что с тысяча семьсот шестьдесят шестого по тысяча восемьсот сороковой год по количеству и результатам морских экспедиций Франция превосходила все страны, в том числе и Англию. Не могу без восхищения вспомнить о Бугенвиле, Кергелене де Тремареке, Лаперузе, Пагэ, Маршане, Лабиландьере, д’Антркасто, Фрейсинэ, Диперре, Вайане, Дипети-Туре, Лапласе, Трегуаре, Дюмон-Дюрвиле — блестящих исследователях… Но согласитесь, во второй половине века ваша страна стала все реже принимать участие в экспедициях.

— С чего вы взяли, сэр Артур?

— Мне кажется, хоть Эберман и был резок, и заслуживает порицания, но он сказал правду.

— Ошибаетесь, — с живостью возразил д’Амбрие, — могу с ходу назвать вам нескольких современных французских исследователей: маркиз де Компьень и Альфред Марш в Габоне, де Браза в Конго, Жан Дюпи в Тонкине, Крево, Туар, Кудро и Винер в Южной Америке, Солейе в Сенегале, Карон в Тимбукту, Жиро на Великих Африканских озерах, Бро де Сен-Поль Лиас в Малайзии, Пинар на Аляске, Нейс и Пави в Индокитае, Бонвало, Капю и Пепин в Азии. Все они и еще множество им подобных занимались географическими исследованиями на собственные средства или мизерные субсидии государства.

— Именно это и дает мне право осуждать пассивность вашего далеко не бедного правительства, а также равнодушие тех ваших граждан, которые владеют солидным капиталом. Они не желают вкладывать деньги в славные предприятия. Скаредность не позволила им даже оплатить подписной лист несчастного Густава Ламбера, в то время как у нас или в Америке любой миллионер поспешил бы субсидировать его экспедицию! Вряд ли, дорогой коллега, вы назовете французского мецената, такого, как наш Томас Смит, полностью оплатившего экспедицию Бафайна, или такого, как Бут, который дал Бассу восемнадцать тысяч ливров, или четыреста пятьдесят тысяч франков! А американец Генри Гриннелл, кредитовавший доктора Кени, или швед Оскар Диксон, который оплатил расходы шести полярных экспедиций, после чего снарядил судно «Вега» Норденшельда. Американец Рьер Лорияр дал деньги вашему соотечественнику Шарнейю для путешествия на Юкатан. Гордон Биннет оплатил все расходы Стенли, отправившегося на поиски Ливингстона, а затем снарядил судно «Дженнет»! Если государство или миллионеры отказывались субсидировать экспедицию, простые граждане несли путешественникам свои скромные сбережения. Так что общенациональные подписные листы позволили капитану Холлу снарядить «Поларис», немцам — отправить в плавание в полярные моря «Германику» и «Ганзу», а американцу лейтенанту Грили дойти до восемьдесят третьего градуса широты и опередить нас, англичан, на пути к полюсу!.. Что скажете на это, дорогой д’Амбрие?

— К тому же всем известно, — миролюбиво добавил Прегель, — что мужественные французские исследователи нередко вынуждены из своих скудных средств оплачивать все расходы по экспедиции. И это делает им честь.

— Мы рады воздать им хвалу за отвагу и выдающиеся заслуги. Итак, дорогой Серяков, давайте считать инцидент с докладом бедняги Эбермана исчерпанным.

— Знаете, что больше всего меня возмутило, — сказал Серяков, — что этот старик старался как можно больнее задеть французов! Будь он помоложе, честное слово, я бы…

— Выходит, — помрачнел Прегель, — вы нас ненавидите, вы, наши вчерашние друзья?.. Послушать вас, так можно подумать, что вы — француз!

— Не требуете же вы, чтобы мои французские друзья питали к вам добрые чувства?

— Я знаю, что это невозможно… Французы злопамятны.

— Черт возьми! Как великодушно вы прощаете обиды, которые сами же и нанесли!

— Не понимаю.

— Сейчас объясню. Германия сражалась с Францией, это была дуэль между двумя нациями, словно между двумя джентльменами!

— Прекрасно!

— Но что бы вы все сказали, отними победивший джентльмен у побежденного часы или бумажник? Я не знаю, как это называется по-немецки, но по-французски определяется весьма выразительным словом, которое я не решаюсь произнести. Ведь Эльзас-Лотарингия дорогого стоят!

— Серяков!..

— Уже второй раз вы обращаетесь ко мне весьма странным тоном, вам не нравится то, что я говорю, так скажите об этом прямо! В Англии производят прекрасную сталь, и, я думаю, здесь найдутся два острых лезвия, чтобы утром мы могли побрить друг друга!

Прегель бледнел и едва сдерживался, чтобы не произнести то роковое слово, после которого примирение уже невозможно.

Сэр Артур Лесли, большой любитель спорта, как и всякий истый англичанин, обрадовался возможности быть свидетелем поединка и пальцем не пошевельнул, чтобы предотвратить назревавшую ссору. Напротив, она забавляла почтенного джентльмена, который был слегка навеселе. К тому же стравливать противников, чтобы извлечь из этого выгоду или развлечение, было в обычаях политиков его страны.

Но тут поднялся во весь свой богатырский рост д’Амбрие и сказал:

— Господа, позвольте мне вас помирить, поскольку предмет вашего спора имеет ко мне непосредственное отношение.

Прегель и Серяков попытались его остановить, но безуспешно.

— Прошу вас, господа, меня выслушать, — настойчиво продолжал д’Амбрие, — а уж потом решите, как поступить. Если Франция, как утверждают, была во все времена достаточно богата, чтобы платить за свою славу, то и для оплаты своего поражения у нее тоже хватило средств. Она без возражений выплатила победителям наложенную на нее контрибуцию в миллиарды франков и не хранила бы так долго память о тяжелых днях войны, если бы не жестокое увечье, нанесенное ее земле.

Ни англичане, ни русские, потерпев поражение в войне с французами, не затаили против них ненависти, то же самое можно сказать и о Франции. Франция всегда выказывала милосердие к побежденным, а русские и англичане в свою очередь не подвергали ее позору, когда победа бывала на их стороне, не отторгали ее земель. Немцы же оккупировали часть французской земли и теперь удивляются, что их там не любят. На их глазах Франция истекает кровью от нанесенной ей раны, а они вопрошают: «Почему французы нас ненавидят и стремятся к реваншу?» Поставьте себя на мое место, господин Прегель, ведь вы — патриот. И скажите, что вы подумали бы, принеси мы жертву, которую требует от нас ваше правительство?! Мы не можем быть друзьями! Не можем забыть причиненное зло! Это было бы преступлением. И не удивляйтесь, что к западу от Вогезов идут какие-то приготовления.

Когда нет самого необходимого, бессмысленно мечтать об излишествах. Так вот, слава, которую приносят экспедиции, для нас сейчас излишество, и мы не можем себе его позволить, к великому огорчению господина Эбермана. Прежде всего нам следует заботиться о своей безопасности.

В наше время, время Тройственного союза, древний лозунг «Хочешь мира — готовься к войне!» превращает Европу в огромный укрепленный лагерь, забота о безопасности поглощает все наши средства. Мы не вправе идти на расходы, не связанные с восстановлением страны. И не двинемся с места впредь до нового приказа. Наш Северный полюс — это Эльзас-Лотарингия!

— Браво! — воскликнул русский. — Браво, мой мужественный друг!

— Дорогой д’Амбрие, — поддержал француза и сэр Артур Лесли, — вы истинный джентльмен и патриот. Поверьте, я вас глубоко уважаю и сочувствую вам.

Прегелю ничего не оставалось, как вежливо поклониться.

Д’Амбрие между тем продолжал взволнованным голосом:

— Но если правительство в настоящее время не в силах субсидировать экспедиции, это могут взять на себя частные лица и тем самым помочь родине. В случае возникновения конфликта страна не пострадает, если одним добровольцем окажется меньше. Согласны ли вы, господин Прегель, принять мой вызов?

— Согласен, господин д’Амбрие, — ответил немец, — независимо от чувств ваших соотечественников, которые я понимаю и уважаю. Одно лишь условие — затеянное не должно вызвать осложнения отношений между нашими правительствами.

— Разумеется! Деньги у меня есть, да и у вас, надеюсь, тоже. Впрочем, последнее не имеет значения. Пример «Германики» и «Ганзы» показал, что вы можете рассчитывать на помощь соотечественников, тем более что речь идет о состязаниях с французами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я собираюсь снарядить экспедицию к Северному полюсу на собственные средства и назначаю вам встречу посреди ледового ада… Вместо того чтобы путешествовать в кабинете, мы будем исследовать неизведанные просторы и попытаемся пройти на этом тяжелом пути дальше наших предшественников, во славу родины… Итак, принимаете вы мой вызов?

— Принимаю, месье, — решительно ответил Прегель. — Его нельзя не принять. Клянусь сделать все, чтобы немцы первыми водрузили свой флаг на полюсе.

— В свою очередь и я клянусь не посрамить Франции! Чем острее будет борьба, тем больше славы она принесет победителю.

— Итак, месье, договорились?

— Договорились!

— Когда собираетесь уехать?

— Незамедлительно, если вы не возражаете.

— Конечно, не возражаю!

— В таком случае до свиданья, месье! Благодарю за гостеприимство, сэр Артур Лесли! А вас, дорогой мой Серяков, за то, что подтолкнули нас к этой идее.

— Надеюсь, вы возьмете меня с собой, д’Амбрие? Русские среди льдов в своей стихии.

— К моему великому сожалению, это невозможно. В состав экспедиции должны входить только французы.

— Какая досада! Я был бы счастлив оказать посильную помощь победе французского флага!

— Еще раз до свиданья, — сказал д’Амбрие. — Уже май месяц, и время не терпит.

— Он далеко пойдет, господа! — сказал Артур Лесли, когда д’Амбрие удалился.

— Не он один! — ответил Прегель, тоже прощаясь.

 

ГЛАВА 2

Перед отплытием. — Капитан д’Амбрие. — Ради славы отечества. — Отважный потомок галлов. — Постройка «Галлии». — Оборудование корабля. — Снаряжение полярной экспедиции. — Тщательный отбор провизии и одежды. — Команда пестрая, но хорошо подобранная. — Только французы. — Торжественная минута отплытия.

«Дорогие родители!

Через два часа мы отплываем, и известий от меня в скором времени не ждите. Ни почтальонов, ни почтовых ящиков на нашем пути не будет. Условиями наймая доволен. Не государство посылает меня в плавание, так как срок службы окончен, и не пароходство вроде трансатлантического или грузового, и не судовладелец, занимающийся торговлей или рыболовством. Нанялся я на корабль к одному богатому человеку, который собирается плыть на Северный полюс, да еще в место, малоизвестное не только матросам, но даже адмиралам. Владелец корабля не жалеет ни денег, ни времени.

Нанялся я к нему на три года, за восемьдесят франков в месяц в первый год, сто франков — во второй и сто двадцать — в третий. Что и говорить, деньги немалые. Кроме того, каждый получит десятую часть своего жалованья сверх положенного, когда судно зайдет за Полярный круг (Вы, отец, должно быть, знаете, что это за круг такой, потому что плавали в ледяных морях). Наверное, это черта, за которой начинаются холодные страны, но я, признаться, понял одно: что за кругом буду получать на сотню-другую франков в год больше. А по возвращении всем выдадут премию в тысячу франков, если, конечно, мы дойдем до этого полюса. В общем, работка прибыльная, разбогатею — вернусь, и тогда можно будет неплохо устроиться.

Еще раз прошу, не удивляйтесь и не тревожьтесь, если от меня долго не будет весточки.

Засим сообщаю, что нахожусь в добром здравии, чего и вам желаю.

Обнимаю и целую всех: отца, матушку и младшеньких, обещаю служить честно, как и подобает нормандскому моряку.

Ваш сын и брат по гроб жизни Констан Гиньяр, матрос корабля «Галлия».

Еще два часа буду в порту Белло».

Написав письмо старательно, словно школьник, матрос вложил его в конверт, запечатал и кликнул слонявшегося по пирсу мальчишку:

— Эй, малый!

— Я здесь!

— Возьми письмо и десять су, сбегай на почту, купи марку, наклей на конверт и опусти его в ящик. На сдачу выпьешь кружку сидра.

— Погоди, мой мальчик! — сказал матросу высокий красивый мужчина благородной наружности, стоявший на палубе. Это был капитан.

— Слушаюсь, месье!.. Я хотел послать письмо своим старикам!..

— Сейчас боцман пойдет на почту и отправит твое письмо вместе с остальными, — произнес капитан и обратился к матросу, который осматривал снасти: — Геник, собери команду!

По свистку боцмана моряки вышли на палубу и построились у грот-мачты.

— Друзья мои! — сказал капитан. — При найме на работу я не скрывал от вас, что экспедиция будет опасной и трудной. И хотя уже подписаны контракты, я счел своим долгом дать каждому возможность еще раз все хорошенько обдумать, прежде чем пуститься в неведомые края, откуда многие храбрые моряки не вернулись… Через два часа корабль покинет Францию на два-три года, а может быть, навсегда. Наступил решительный момент. Отбросьте ложный стыд. Если кто-нибудь боится страданий, лишений и смерти, пусть скажет об этом прямо. Я расторгну с ним договор без возражений, мало того, уплачу двести франков за отличную работу по оснащению корабля. И хотя времени на раздумья было достаточно, даю вам еще пять минут. Посоветуйтесь друг с другом и дайте окончательный ответ боцману Генику, он сообщит его мне.

Капитан собирался отойти на бак, чтобы не стеснять матросов, но тут вперед выступил молодой человек невысокого роста, коренастый и мускулистый на вид. Сняв берет, он поприветствовал капитана и сказал:

— Спасибо на добром слове, но хочу объявить от имени всего экипажа, что мы готовы идти за вами хоть на край света. Все, кто здесь есть: провансальцы, бретонцы, нормандцы, гасконцы, фламандцы и эльзасцы, даже парижанин, — правду я говорю, братва? — Молодой человек повернулся к матросам.

— Клянемся! — ответили моряки в один голос, подняв вверх береты.

— Спасибо, друзья! — ответил капитан, просияв. — От истинных французов я и не ждал другого ответа. Дело, на которое вы идете, столь же великое, сколь и опасное… Более того, это дело чести нашего народа! Верю, что мы водрузим наш трехцветный флаг там, где еще не ступала нога человека, и тем прославим родину!.. Вперед, моряки! Вперед за отчизну! Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — воскликнули матросы.

Капитан был человеком незаурядным, не только по своим внешним данным, но и по душевным качествам, к тому же истинный патриот.

Огромного роста, атлетического сложения, он возвышался над всей своей командой. В нем сразу можно было признать француза-галла. О галльском происхождении свидетельствовала и фамилия. Лицо капитана дышало отвагой, казалось, он ничего не боялся, разве что падения неба на землю. И конечно же он был прекрасным типажем для художника — настоящий древний галл. Лоб античной статуи, вьющиеся рыжеватые волосы, большие голубые глаза, нос с изящной горбинкой, длинные усы.

Д’Амбрие происходил из богатого арденнского рода, уходившего своими корнями в глубь веков. Родоначальником был Амбриорик, отсюда и фамилия д’Амбрие.

В начале франко-прусской войны д’Амбрие служил лейтенантом на флоте, в Луарской армии, и был награжден орденом за проявленный в битве под Артене героизм. Тяжело раненный при отступлении к Ле-Ману, он получил звание командира корабля, но после выздоровления был понижен в звании до лейтенанта, хотя имел право на более высокий чин. Оскорбленный подобной несправедливостью, д’Амбрие подал в отставку, несмотря на то, что адмирал Жеригибер отговаривал его от этого шага.

Рано лишившись родителей и став обладателем огромного состояния, д’Амбрие не предался безделью подобно многим молодым людям.

Прежняя профессия привила ему любовь к серьезным занятиям и путешествиям. Д’Амбрие пристрастился к географии и стал выдающимся путешественником-исследователем.

Мы видели, как он преподал урок вежливости своим коллегам на обеде у сэра Артура Лесли.

Прощаясь с ними, д’Амбрие сказал: «Время не терпит!» И в самом деле, уже наступил май, а приготовления к предстоящей экспедиции еще не начались. Дальше замысла дело пока не пошло.

Но чего не сделают деньги, да еще в руках такого человека, как наш бывший морской офицер!

Д’Амбрие, не задерживаясь, сел на поезд до Саутгемптона, а оттуда — на пароход до Гавра, куда и прибыл через двенадцать часов, и не мешкая отправился на кораблестроительную верфь господина Нормана.

Необходимо было любой ценой в кратчайший срок получить в свое полное распоряжение корабль, приспособленный для плавания в полярных морях.

Известный кораблестроитель сразу понял всю важность задачи и ее великую цель, понял, с каким заказчиком имеет дело, и тотчас же засучил рукава.

Получив полную свободу в денежных расходах и подробно обсудив с д’Амбрие конструкцию судна, Норман приложил максимум усилий, чтобы через три недели все детали были разработаны и на двадцать третий день корабль под названием «Галлия» уже стоял на верфи.

Пока шла постройка, д’Амбрие занимался подбором экипажа. Он отыскал капитана торгового пароходства Бершу, служившего под его началом во время войны в чине сержанта, прекрасного механика. Человек безупречно честный и очень деятельный, Бершу охотно принял предложение наняться на корабль старшим механиком и сразу приступил к исполнению своих обязанностей, всячески помогая д’Амбрие. От опытного взгляда Бершу не ускользала ни одна деталь проводимых работ.

Через четыре месяца, в середине сентября, «Галлия» была спущена на воду, а еще через два месяца — оснащена мачтами и механическим двигателем и готова к погрузке всего снаряжения экспедиции.

При своих сравнительно небольших размерах шхуна обладала превосходными качествами для плавания в арктических водах.

Несколько тяжеловесная с виду, не очень изящная, водоизмещением всего в триста тонн, «Галлия» отличалась прочностью и обладала двигателем в двести лошадиных сил, позволявшим развивать умеренную скорость, необходимую при плавании во льдах. Просторные помещения для команды и груза были рассчитаны на работу в океане и на зимовки в арктических условиях. Специальная конструкция давала судну возможность врезаться в лед. Винт и руль монтировались с таким расчетом, чтобы в случае надобности можно было снять и погрузить на борт эти важные части судна и таким образом уберечь их от аварии.

На корабле имелись: небольшая моторная шлюпка, прочно укрепленная на рострах, три китобойных шлюпки и одна плоскодонка длиной в семь и шириной в четыре метра, на которой могло уместиться двадцать человек и четыре тонны провизии; пустую, эту лодку могли нести на плечах четыре матроса.

Судно, рассчитанное на три зимовки без захода в порт для ремонта и нормальную жизнь людей в немыслимых природных условиях, имело в своих трюмах продуманный до мелочей комплект одежды и набор провианта, в который входили хорошие вина и другие спиртные напитки, чай, кофе, а также продукты, спасающие от цинги.

Что касается развлечений, необходимых в однообразной и суровой жизни, на «Галлии» имелась библиотека с научной литературой и беллетристикой, разнообразные музыкальные инструменты и даже пианино.

Помещение экипажа, состоявшее из трех кубриков, располагалось в носовой части судна и отапливалось каменным углем. Внешние стены были утеплены войлоком, а внутренние — засыпаны опилками. Кораблестроители утеплили и входные отверстия. Не было недостатка в приборах и инструментах для ведения научных работ и наблюдений, не говоря уже о взрывчатке для подрыва льдов и мощных аккумуляторах для бортового электрического освещения.

В общем, снаряжавшие экспедицию не забыли ничего из того, что необходимо для полярного путешествия, рассчитанного на четыре года.

Особую заботу проявил д’Амбрие об одежде для экипажа, поскольку от нее часто зависит жизнь людей. Здесь надо было предусмотреть все, даже нитки, которыми пришивают пуговицы. Льняные, хлопковые и шелковые не годились, поскольку не выдерживали мороза, и их заменили на шерстяные.

От разработки конструкции судна до погрузки имущества прошло всего одиннадцать месяцев — срок предельно короткий, учитывая сложность работы.

Старший механик Бершу набрал великолепную команду: профессионалов-моряков, крепких и безупречно честных. Все граждане Франции — таково было непременное условие д’Амбрие, — но жители различных областей. Это стало видно из списка экипажа, составленного боцманом:

1. Боцман Геник Тергастель, 46 лет, бретонец.

2. Жюстен Анрио, 26 лет, парижанин, помощник старшего механика.

3. Фриц Герман, 40 лет, эльзасец, старший механик.

4. Жан Иттуриа, 27 лет, плотник, баск.

5. Пьер Ле Герн, 35 лет, матрос-китобой, бретонец.

6. Мишель Элембери, 35 лет, матрос-китобой, баск.

7. Элизе Понтак, 33 года, матрос-китобой, гасконец.

8. Жозеф Курапье, по прозванью Землеход, 29 лет, матрос, нормандец.

9. Констан Гиньяр, 26 лет, матрос, нормандец.

10. Жюльен Монбартье, 30 лет, матрос, гасконец.

11. Шери Бедаррид, 27 лет, матрос, провансалец.

12. Исидор Кастельно, 31 год, оружейник, гасконец.

13. Жан Ник, по прозванью Наковальня, 24 года, кочегар, фламандец.

14. Артур Форен, прозванный Летящее Перо, 25 лет, парижанин, кочегар.

15. Авель Дюма, прозванный Тартарен, кок, провансалец.

Среди моряков, таких разных и по происхождению, и по характеру, выявилось несколько прирожденных комиков, которые поддерживали у экипажа веселое настроение. Жан Ник, по прозвищу Наковальня, бывший шахтер, упрямый и простодушный, больше всего на свете любивший свою работу кочегара, выкидывал такие фортели, что все животики надрывали со смеху.

Не уступал ему и Артур Форен, Летящее Перо, в прошлом эстрадный артист, добрый, но непреклонный, заядлый шутник и мистификатор. Полюбился экипажу и на редкость спокойный Авель Дюма, по прозвищу Тартарен, который подобно герою Доде Тартарену стремился прославиться и в конце концов действительно проявил чудеса отваги и героизма.

Как вы уже знаете, команду объединило стремление к подвигу во славу отечества, и моряки готовы были следовать за своим капитаном куда угодно, о чем и заявил от имени всех Артур Форен, Летящее Перо.

А теперь пришло время представить вам Бершу, помощника капитана, сорока одного года от роду; лейтенанта, господина Вассера, уроженца Шаранта, тридцати двух лет, и доктора Желена, маленького, худенького, уже седеющего человека, живого как ртуть, прекрасного врача и отважного охотника, выдающегося натуралиста, истинного знатока жизни в полярных условиях, долгое время работавшего на Ньюфаундленде и в Гренландии.

Итак, последние минуты перед отплытием. Машина «Галлии» под парами, судно вздрагивает на причальных тросах.

Боцман Геник привез с почты обширную корреспонденцию, быстро взобрался по трапу и занял свой пост.

Море спокойно. Капитан отдает команду поднять флаг. На бизань-мачте взвивается стяг яхт-клуба Франции с белой звездой на синем поле, а на носу корабля — национальный флаг Франции. После этого капитан передает командование лоцману, который ведет шхуну в открытое море.

Швартовы отданы, машина со свистом пускает пар, и «Галлия» медленно двигается к шлюзу, входит в распахнувшиеся перед ней ворота, шлюзуется, покидает порт и, ускоряя ход, направляется в открытое море, ведя на буксире качающийся на волнах лоцманский катер.

 

ГЛАВА 3

Первый айсберг. — Доктор в восторге от Арктики. — Летящее Перо узнает, что такое Северный полюс. — Опасения Констана Гиньяра. — Сквозь туман. — Первая стоянка. — Пилот, каких мало на свете. — Юлианехоб [21]Юлианехоб — город на юге Гренландии (в конце XIX в. — поселок). Юлианехоб означает «Юлия — надежда». Это Богом забытое местечко, основанное примерно 125 лет назад, получило свое название в честь королевы Дании, очень благоволившей к колонистам. (Примеч. авт.)
.

— Честное слово, это льдина!.. Настоящая плавучая ледяная гора! Китобои зовут ее айсбергом. Ты ведь видел такие, Ле Герн, когда охотился на китов?!

— Слово матроса, ты прав, парижанин, это айсберг! Черт подери, у тебя отличное зрение, хоть ты и кочегар, а кочегары обычно видят не лучше сухопутных работяг или корабельных коков!

— Нечего зубоскалить! В Париже я вижу стрелки на часах Обсерватории в Люксембургском саду, повернувшись к ним задом!.. Кстати, хозяин обещал поднести стаканчик тому, кто первый заметит льдину! Пойдем сообщим ему! И выпьем вместе.

— Летящее Перо, ты — настоящий брат! Лет через десять ты мог бы стать марсовым, если бы не работал в кочегарке. — И Ле Герн крикнул во всю мочь: — Лед впереди, хозяин! Мы заработали выпивку!

Первый помощник капитана, бывший как раз на дежурстве, тут же передал новость д’Амбрие, и тот вместе со вторым помощником и доктором бросили завтрак и выскочили на палубу с биноклями в руках.

Появление льдины свидетельствовало о близости гренландского берега, и это не могло не обрадовать капитана. Он распорядился дать парижанину обещанную награду и вернулся в каюту продолжить завтрак.

— Доктор, еда стынет! — крикнул д’Амбрие врачу, взобравшемуся повыше, чтобы лучше разглядеть льдину.

— Не беспокойтесь, — откликнулся доктор, — я так люблю Арктику, что готов пожертвовать завтраком. Хочу поприветствовать айсберг, словно первую ласточку.

— Как вам угодно.

Только капитан спустился в каюту, как по левому борту появился еще один айсберг, правда поменьше. Затем третий, четвертый.

— Все хорошо, все отлично! — шептал доктор Желен, не замечая, как на пронизывающем ветру у него стынет нос.

— Доктору, видимо, нравятся страны, где можно замерзнуть, — тихо произнес Артур Форен.

— Да, мой дорогой весельчак, — ответил полярник, в силу своей профессии улавливавший самые тихие звуки. — Вы тоже полюбите их, когда увидите, как они сказочно красивы.

— Извините, доктор! — Обычно самоуверенный кочегар немного смутился. — Не ожидал, что вы расслышите мои слова.

— Ничего плохого ты не сказал, мой мальчик! Гляди! Еще один айсберг по левому борту! Уж не началось ли таяние льдов? Нет, еще рано!

— Прошу прощения, доктор, разрешите спросить… — нерешительно обратился к Желену Артур Форен.

— Да, мой мальчик?

— В стране льдов и в самом деле красиво?

— Изумительно! Ослепительно! Прекрасно! Ты там увидишь холмы, горы и пропасти, арки, шпили, колокольни, причудливые ледяные фигуры, ни с чем не сравнимые сияния! Невозможно описать всех красот этой страны!

— Еще прошу прощения, господин доктор! Скоро ли мы их увидим?

— Скоро, мой друг, через двадцать четыре часа «Галлия» подойдет к мысу Фарвель, ниже шестидесятого градуса северной широты.

— Как странно, — продолжал парижанин, ободренный благожелательным тоном доктора, — я-то думал, что лед везде гладкий, ровный, как у нас на пруду.

Желен спустился вниз, подошел к кочегару и рассмеялся так громко, что стоявшие на своих постах матросы невольно обернулись.

Летящее Перо понял, что сказал глупость, и покраснел.

— Милый мой, — продолжал доктор, так и покатываясь со смеху, — с такими представлениями о полюсе сидеть бы дома и торговать жареными каштанами!.. Разве тебе неизвестно, что бывают ледники шириной в сто километров и высотой в сто, сто пятьдесят метров над поверхностью воды?! Я говорю «над поверхностью воды», потому что их подводная часть соответственно равна пятистам и шестистам метрам!

— Чудеса! — воскликнул пораженный моряк.

— От них-то и отделяются плавающие льдины, которые мы только что видели. Под воздействием слабого солнечного тепла Гренландии и в особенности от непрерывного напора вод океана от ледников отделяются осколки и плавают, пока не растают. Сами в этом убедитесь, когда зайдем за Полярный круг.

— Господин доктор, осмелюсь вас спросить…

— Спрашивай, пожалуйста!

— Мы здесь все как одна семья, вы, должно быть, это уже поняли…

— Ну конечно, продолжай!

— Так вот, с того самого дня, как мы покинули Францию, только и разговоров что о полюсе!.. Но никто из нас, должен признаться, даже китобои, не могут объяснить, что такое полюс!.. Я тоже, хоть и не глупее других.

— Это очень просто. Слово «полюс» греческого происхождения и означает «вращать». Это точка пересечения воображаемой оси вращения Земли с земной поверхностью. За двадцать четыре часа земной шар оборачивается вокруг своей оси один раз.

— Так вот оно что! А я-то думал, это такое место на Севере, где лютый холод и куда никто не может дойти.

— Возьмем, к примеру, какой-нибудь шар, скажем, деревянный или, нет, лучше апельсин, проткнем его насквозь вертелом и будем поворачивать. Полюс — это точка, из которой ось выходит наружу.

— Но ведь этих точек две!

— Правильно! Полюс Северный и полюс Южный. Понятно?

— Как будто да, господин доктор… Но есть еще этот чертов Полярный круг, о котором так беспокоится мой товарищ Констан Гиньяр, потому что очень любит стофранковые монеты!

— А! Из-за надбавки одной десятой месячного жалованья после пересечения «Галлией» Полярного круга! Так вот. Полярных кругов существует два. Это параллели к экватору, которые проходят на широте шестидесяти шести градусов тридцати трех минут от Северного и от Южного полюсов. Соответственно говорят о Северном полярном круге, как в нашем случае, и о Южном полярном круге.

— Значит, мы пересечем круг, когда будем приблизительно на шестьдесят шестом градусе широты от Северного полюса?

— А что такое экватор?

— Это линия, на которой купают. Меня купали, когда я плавал в Рио!

— Где же она, эта линия? Из чего сделана?

— Балаболка ты бестолковая! Это, как бы сказать… вроде того… Господин доктор, как бы ему объяснить?

— Линия эта тоже воображаемая, вокруг Земли; плоскость, образуемая линией экватора, перпендикулярна земной оси.

— Кажется, я наконец понял! Если разрезать апельсин пополам на равном расстоянии от обоих полюсов, то получатся две одинаковые части — два полушария Земли. Плоскость разреза составит прямой угол с осью.

— Отлично, котелок у тебя варит неплохо! Так вот, полюс находится на девяностом градусе от экватора, до него-то мы и должны дойти.

— И мы дойдем, не будь я Форен, по прозванию Летящее Перо!

Матросы один за другим подходили к доктору и внимательно слушали его объяснения, стараясь хоть что-нибудь понять. Одним это удавалось, другие надеялись потом расспросить поподробней парижанина.

В отличие от остальных Констан Гиньяр, расчетливый нормандец, не рассыпался в благодарностях доктору и что-то недовольно ворчал.

Констану Гиньяру были не по душе все эти воображаемые линии и точки. Где и как их найти? Он понимал, что океан — не земля, и там нельзя прорыть пограничные канавы и поставить заборы, но можно обозначить линии раздела буйками!

Льдин между тем становилось все больше, и капитан приказал замедлить ход, чтобы не напороться на одну из них, а на ночное дежурство поставил вахтенного, чтобы тот освещал прожектором путь.

По расчетам доктора, через сутки судно должно было приблизиться к мысу Фарвель и бросить якорь у берегов датских владений в Гренландии у Юлианехоба, первой стоянки на пути к полюсу.

С виду громоздкая, «Галлия» шла легко и даже без включения парового двигателя, на одних только парусах, делала восемь узлов. Дул, правда, все время попутный ветер — юго-восточный бриз, позволявший идти, не лавируя парусами.

Пройдя таким образом пять тысяч двести километров и значительно сэкономив горючее, капитан приказал убрать паруса, зажечь топки и идти на моторе, это помогало делать повороты при встрече с морскими течениями и плавающими льдами.

Морское течение, ответвление которого огибает мыс Фарвель и через Девисов пролив направляется в Баффинов залив и далее на север, могло пронести шхуну мимо фьорда, где на берегу находится Иоханнесхоб, предполагаемая стоянка. Ледоход только начался, и полоска свободной воды по пути к фьорду была едва заметна.

Все шло благополучно. Лучшего капитан д’Амбрие не мог бы желать. Проведя за сверхкороткий срок подготовку экспедиции, он предполагал опередить соперника и, кажется, не ошибся в расчетах.

О немце не было никаких известий. Как ни старался д’Амбрие, узнать что-либо о Прегеле не удалось, хотя еще до выхода в море француз ежедневно просматривал все бюллетени с сообщениями о судах, выходящих из портов Европы, где были указаны места их назначения и имена капитанов.

Вряд ли Прегель сразу нашел для своей экспедиции уже оснащенное судно и экипаж и отправился в плавание раньше д’Амбрие, воспользовавшись теплым сезоном, чтобы дойти до арктических широт.

Скорее всего «Галлия» первая перейдет за Полярный круг.

От остановки в главном городе датских владений, считал д’Амбрие, во многом зависел успех экспедиции, и ради нее капитан постарался уйти в море на две недели раньше.

Он надеялся прийти в Юлианехоб до китобоев, которые появляются там лишь с началом сильного таяния льдов, в середине июня, когда уже можно проникнуть в полярные воды для охоты.

Необходимо было купить собачьи упряжки и нарты, чтобы двигаться по льду там, где судно пройти не сможет. Именно до тех мест и доходил капитан Нэрс на кораблях «Алерт» и «Дисковери» («Открытие»).

Д’Амбрие был приверженцем идей американца Холла, несчастного и отважного исследователя Арктики, и считал, что до самого полюса можно дойти только на собачьих упряжках.

Эскимосские ездовые собаки, сильные и выносливые, неприхотливые в еде, просто незаменимы в переходах по арктическим ледяным полям. Они могут спать прямо на снегу, при температуре, когда даже ртуть замерзает.

Вы только представьте, как тяжело изнуренному непосильным трудом человеку тащить на себе груз по ледяным торосам, где и так невозможно пройти. Сколько требуется усилий, чтобы удержаться на скользкой неровной поверхности. Собачья упряжка с санями тут просто незаменима. На нее можно положить груз, а то и самому сесть.

Именно для того, чтобы приобрести эти упряжки, д’Амбрие и решил сделать остановку в Юлианехобе.

По мере продвижения к северу плавучие льды встречались все чаще, к тому же поднялся туман, и вскоре с бушприта не стало видно огней на бизань-мачте. Так что приказ замедлить ход оказался очень своевременным. Члены экипажа уже не скрывали своей тревоги, не ободряла их даже уверенность капитана в надежности «Галлии».

Шхуна то и дело вздрагивала от столкновения с льдинами, но они скользили мимо, лишь слегка задевая бок судна.

На ночь зажгли ходовые огни, а обычный белый фонарь на бизань-мачте заменили прожектором.

Д’Амбрие был уверен в правильности взятого курса, судно шло вперед, и наконец сквозь туман, как сквозь матовое стекло, забрезжил рассвет.

Шесть часов… Восемь… Десять.

Мыс уже обогнули, значит, где-то недалеко проход, в который надо войти. Через каждые пять минут стреляли из сигнальных пушек.

У левого борта послышались удары весел. Уж не почудилось ли?

— Стоп машина! — раздалась команда.

Винт прекратил вращение, судно почти остановилось, лишь по инерции продолжая движение к северу.

Капитан приказал замерить глубину. Лот на глубине двухсот морских саженей не достал дна.

— Вперед!

Еще четверть часа «Галлия» идет вперед, и вдруг раздается радостное:

— Ур-ра!

Пелена тумана на мгновение рассеялась, выглянуло солнце и осветило берег, с полосой изломанного волнами по краю льда.

— Стоп!.. Мастер каптэн!.. Стоп!.. Мой, пайлет… Мастер… Входить корабль Юлианехоб… — кричит кто-то на ломаном английском.

— Лоцман… Браво! Добро пожаловать!

Лоцман ловит на лету канат, который ему бросают.

— А его лодка? — спрашивает кто-то из матросов. Лоцман сидит в узеньком каяке.

— Подымай! — кричит он, не выпуская из рук каната.

Его поднимают вместе с лодкой.

Оказавшись на борту, незнакомец отделяется от «душегубки» размером с чемоданчик и отряхивается, словно собака, распространяя резкий запах рыбы.

Приезжий — чистокровный эскимос, или, как их называют в тех краях, гренландец, что не делает его красивее, по крайней мере, по нашим, европейским, понятиям. Крохотный приплюснутый нос, глаза как зернышки груши, рот — щелочкой. Добавьте к этому длинные и жесткие, как конский хвост, волосы, реденькую бороденку, и вы получите точный портрет Ганса Игалико, лучшего лоцмана своих морей.

Итак, отряхнув воду с одежды из выдры, эскимос бесцеремонно протянул руку д’Амбрие, в котором сразу угадал капитана, затем выпил, будто молоко, кварту рома и уселся, словно у себя дома, рядом с рулевым.

Эскимос был отличным лоцманом, никто лучше него не провел бы «Галлию» по извилистому проходу через замерзший фьорд.

Уже через два часа шхуна бросила якорь на маленьком рейде, хорошо защищенном от ветра с моря и суши.

— Юлианехоб! — торжественно объявил гренландец и, протянув руку, с гордостью указал на город.

Глазам удивленных матросов предстали десятков пять жалких лачуг, возвышавшаяся над ними маленькая церквушка и мачта с флагом.

Это был центр датских владений в Гренландии.

 

ГЛАВА 4

Ложная оттепель. — О сапогах. — Собачьи бега. — Великолепный полет. — Гренландский кнут. — Шесть миль [32]Миля (морская) — единица длины, равная 1852-м метрам.
в час. — Как режут ухо. — Хозяин на борту. — Собачий капитан. — Льды повсюду. — Веселость не изменяет. — Проводник через льды. — Разные виды льдов. — Полярный проход. — Тревога.

Пока «Галлия» шла к берегам с выразительным названием «Земля скорби», температура воздуха сохранялась относительно высокой, потом за два дня упала до минус 24 °C, снова поднялась до минус 7°, а в день прибытия в Юлианехоб вдруг подскочила до плюс 12°. Такие колебания температуры характерны для Гренландии, особенно ее южной части.

Начались таяние льдов, разбитых морским прибоем, и обманчивый ранний ледоход, немало удививший матросов-китобоев.

— Еще будут морозы, — говорили они товарищам с «Галлии», полагавшим, что холода кончились и до наступления новых они успеют пройти за Полярный круг.

Сорок восемь часов температура не менялась, потом за четыре часа упала до минус 10°. Начался сильный снегопад, такого в наших умеренных широтах не бывает, земля покрылась белой пеленой, пролив замерз. Толщина льда на нем увеличилась до пяти сантиметров.

Д’Амбрие не очень огорчала перемена погоды, случись это в открытом море, было бы гораздо хуже, «Галлия» тогда не смогла бы войти в порт и защититься от ветра необычайной силы, характерного для конца полярной зимы.

Короткая остановка в пути была предусмотрена д’Амбрие не только для закупки собак и нарт, но и для их испытания.

К тому же капитан заметил на жителях Юлианехоба отличные непромокаемые сапоги, которые не боятся ни морской воды, ни снега, и решил приобрести их для команды, поскольку обуви, изготовленной по его заказу в Норвегии, могло не хватить на все время экспедиции.

Гренландские сапоги — настоящее произведение искусства местных сапожников, точнее сапожниц. Они удобны и элегантны.

Сшитые из тюленьей кожи жилами, сапоги не твердеют на морозе. Для этого кожа подвергается специальной обработке, ее попеременно выставляют то на солнце, то на мороз, растирают руками и несколько раз пропитывают жиром, отчего сапоги приобретают мягкость и белизну. Потом выделанную кожу украшают разноцветными узорами.

Получив заказ, мастерицы сразу же принялись за работу, а их мужья приводили капитану собак в упряжке, расхваливая силу и воздержанность в еде своих четвероногих питомцев.

По приблизительным подсчетам в Юлианехобе оказалось всего двести пятьдесят жителей, а собак не менее тысячи. Все — одной породы, хорошо известной по иллюстрациям в журнале «Вокруг света»: не очень большие, но коренастые и приземистые, с острыми мордами, похожими на шакальи, умными глазами и стоячими ушами. У них загнутые кверху длинные пушистые хвосты, длинная густая шерсть, отлично защищающая от мороза и ветра.

О качествах собак пока нельзя было судить, и капитан не знал, по какому принципу их выбирать.

Тогда д’Амбрие решил устроить собачьи бега, своего рода испытание, а заодно развлечь команду.

Для гренландцев нет большего удовольствия, чем состязания в быстрой езде по ровному насту в санях, когда в ушах свистит ветер. Поэтому жители Юлианехоба с радостью согласились на предложение д’Амбрие.

Снежное поле, гладкое как бильярдный стол, казалось, простиралось до Атлантического океана на восток и до самого полюса на север.

Поверьте, это интереснейшее зрелище, когда наготове стоят сразу шесть собачьих упряжек, в каждой по двенадцать собак. Они огрызаются и ждут с нетерпением сигнала — щелчка длинного бича.

Мужчины, женщины, дети — все высыпали из своих жилищ, чтобы посмотреть на состязание. По обе стороны трассы выстроилась живая стена из одетых в меха людей, они притоптывали на снегу своими пестрыми сапогами. Даже мастерицы-сапожницы прекратили работу, чтобы посмотреть на бега.

Капитан и доктор, тоже закутанные в мех, как гренландцы, сели в сани Ганса Игалико — он управлял собаками столь же искусно, как плавал.

В остальных санях, попыхивая трубками, разместились матросы, тоже в мехах, по двое в каждой упряжке.

Староста поселка Юлианехоб взял на себя роль распорядителя и держал наготове гренландский бич, словно флаг.

— Можно начинать, капитан? — спросил он на ломаном английском.

— Пошли! — ответил д’Амбрие, подавшись всем телом вперед, чтобы не вывалиться из саней при толчке.

Бич щелкнул, будто выстрелил, собаки рванулись с места, и тут раздался оглушительный хохот и топот сапог. Четыре матроса полетели из нарт вверх тормашками. Барахтаясь в толстых шубах в снегу, они ругались на всех наречиях Франции: провансальском, бретонском, нормандском и гасконском.

Староста еще раз щелкнул бичом, остановил упряжки и заявил, что надо начать все сначала.

— Не ушиблись, мальчики? — спросил доктор.

— Нет, только трубки сломали! — огорченно проговорил Летящее Перо.

— Ну, такие переломы я не лечу! — шутливо произнес Желен. — Садитесь скорее в нарты и покрепче держитесь! Эти чертовы собаки будто начинены порохом.

— Ну что, можно ехать? — поинтересовался капитан.

— Все в порядке! — ответили матросы, отряхнувшись от снега и снова сев в сани.

Опять щелкнул бич, погонщики громко свистнули, и собаки понеслись в снежном вихре и исчезли вдали, под восторженные крики зрителей.

Дух захватывает, когда летишь по ровному снегу, будто по воздуху, со скоростью двадцать пять километров в час.

Приходится закрывать рот и глаза, а нос защищать рукавицей, чтобы не забивалась снежная пыль.

Если одна из собак, оступившись, падает и волочится на шлее, погонщик не останавливает упряжку. Ударом кнута он заставляет упавшую вскочить и бежать дальше.

Бич необходим, хотя, возможно, это и не по вкусу членам общества охраны животных, без бича нет послушания, нет дисциплины, без него упряжка просто не может существовать.

Как справляться с этой многочисленной сворой, когда у каждой собаки свой норов! Одни едва тащатся, другие бегут слишком быстро, одни послушны, другие упрямы или непонятливы, а главное, все очень любят гоняться за зверьем.

Что делал бы погонщик, не будь у него пусть жестокого, зато действенного способа наказать нерадивых.

В упряжке нет ни поводьев, ни удил, только одна шлея, и, если бы не страх перед бичом, собаки разбежались бы в разные стороны или же, заметив какого-нибудь зверя, бросились за ним.

Эскимосский бич — брат русского кнута. В нем полтора метра длины, чтобы можно было достать до любой собаки в упряжке. Рукоятка жесткая, не более семидесяти сантиметров, с прикрепленной к ней узкой полоской сыромятной тюленьей кожи, заканчивающейся пучком сухожилий, которым ловкий погонщик может до крови стегануть собаку.

Чуть собака заартачилась, погонщик грозно кричит и щелкает бичом в воздухе.

Если не помогает, слегка ударяет упрямицу, а не добившись результата, беспощадно бьет.

Капитан видел собственными глазами, как лихой эскимос отсек непокорной собаке ухо. Та взвыла от боли, но больше не смела не слушаться.

Пробежав намеченное расстояние, упряжки повернули назад и, добежав до старта, остановились в таком же порядке, как в начале бегов.

В соревновании не оказалось ни победителей, ни побежденных, и д’Амбрие так и не смог решить, какую упряжку выбрать.

Чтобы никого не обидеть, пришлось купить у каждого из хозяев по пять собак наугад. Всего тридцать. И заплатить, не торгуясь, по пятьдесят франков за экземпляр. Было приобретено также трое нарт, их вместе с животными тотчас погрузили на «Галлию».

Собаки быстро освоились на новом месте, досыта наелись сушеной рыбы и затем улеглись в специальном закутке, построенном корабельным плотником в носовой части судна.

Летящее Перо не отходил от симпатичных псов и получил разрешение капитана ухаживать за ними.

— Дорогой мой, — сказал д’Амбрие, — ведь у тебя и так много хлопот!

— Капитан, прошу вас, позвольте присматривать за собаками. Глядите, они уже знают меня!

— Но ты ведь не эскимос, а они понимают только эскимосский язык!

— Клянусь, и двух недель не пройдет, как я выдрессирую их!

— Ладно, поступай как знаешь! Будешь теперь называться собачьим капитаном.

— Очень вам признателен, вот увидите, это будут самые ухоженные животные на свете!

Через два дня вся команда получила по паре гренландских сапог, в трюм погрузили достаточно корма для собак, и «Галлия» отправилась в плавание.

Провожал ее из фьорда в открытое море все тот же лоцман-эскимос Игалико.

Десять дней, до 23 мая, шхуна простояла у Юлианехоба.

Напрасно уговаривал Игалико капитана продлить стоянку, убеждая в том, что потепление наступило слишком рано, может снова похолодать и тогда судну будет тяжело бороться со льдами. Китобои же появятся в этих краях не раньше конца мая, так что капитан все равно их опередит, если даже задержится с отплытием на неделю.

Но д’Амбрие стоял на своем. Он хотел во что бы то ни стало прийти первым к паковым льдам, даже если придется израсходовать большой запас горючего.

Возможно, он рассчитывал со временем запастись бурым углем, два месторождения которого лежали на пути «Галлии». Одно — открытое судном «Дисковери», другое — соотечественником доктором Пави, неудачливым компаньоном американского лейтенанта Грили.

Не прошло и суток, как предсказание лоцмана сбылось: сильно похолодало. Все чаще встречались айсберги, затрудняя движение судна.

Для матросов, тех, что не ходили на китобойных судах, это был совершенно неведомый мир.

Везде льды! Впереди, позади, с обеих сторон. Царство ледяного хаоса! Хаос льда! Неописуемая, постоянно меняющаяся картина, огромные ледяные массы, расплывчатые, почти бесцветные, словно бесплотные, медленно движутся под напором морских течений, и между ними — «Галлия». Ее нахождение здесь казалось дерзким вызовом благоразумию!.. Льдины медленно подплывали к кораблю с грохотом, подобным грому, ударялись о борта и рассыпались на куски. Каждую минуту они грозили раздавить это маленькое судно, бросившее вызов стихии.

«Галлия» почти все время плыла в тумане, лишь изредка разгоняемом порывами южного ветра. И тогда льдины, освещенные солнцем, сверкали и переливались всеми цветами радуги. Но это длилось всего несколько минут, а потом все снова окутывал густой туман, и оставалось только сожалеть об исчезнувшем великолепии.

Нечего и говорить, что на корабле внимательно наблюдали за льдинами, отталкивали их шестами, но все равно судно нет-нет да и наталкивалось на айсберг, почти неразличимый в тумане.

Не получив повреждений, «Галлия» шла дальше, только хронометры реагировали на удары; все предметы были крепко принайтованы. Со временем это позволило «Галлии» действовать как ледоколу.

Капитан, убедившись в прочности судна, неизменно сохранял спокойствие духа и стремился лишь к тому, чтобы скорее продвигаться вперед.

Ободренные его спокойствием, матросы тоже стойко держались. Казалось, опасность им прибавляла веселости.

— Вот здорово! — воскликнул парижанин, поднявшись на палубу. — Что за мастера делают этот лед! Им надо выдать патент! Честное слово!

Тут как раз выглянуло солнце, и стало видно, что к кораблю приближается множество льдин.

— Хватай шест, болтун, и отталкивай эту ледяную гору! Того и гляди, на реи нам свалится! Дер-ржись, черт подери! — Матрос особенно звучно произносил букву «р», что свойственно баскам.

Это был Мишель Элембери, назначенный «проводником через льды» после отбытия из Юлианехоба, по-английски «айсмастер».

Молчаливый, но очень смышленый, баск не имел пока случая проявить свои способности, но капитан заметил, что Мишель отлично ориентируется в навигации среди льдов.

Элембери долго плавал на китобойных судах и хорошо знал полярные моря, по крайней мере, до пролива Смита и залива Мелвилл, где дважды зимовал.

Познания моряка в технике навигации были настолько высоки, что однажды ему даже пришлось исполнять обязанности второго помощника капитана на китобойном судне.

— Ледяная гора… Ты мне напомнил о родном Париже, где любители спиртного сидят сейчас в кабачках и распивают охлажденное вино… А здесь… О-ля-ля! Есть где его заморозить! Можно подумать, что мы в центральном морозильнике Земли. А, Мишель?

— И что дальше?

— Вот заработаем в экспедиции хорошие деньги, сложимся, купим корабль и будем возить отсюда лед на экватор, где жарко, торговать им.

— Неплохая идея!

— Не мне первому она пришла в голову!

— Да!.. В Америке, в Гудзоновом проливе… пилят лед, как плиты для мостовой… пилами… упаковывают в войлок и древесные опилки и везут на Антильские острова… в Мексику… в Луизиану… в Гвинею…

— Такой лед, должно быть, дорого стоит!

— Четыре су полкило!

— Ну и хитрые эти американцы!.. Мишель!

— Что еще скажешь?

— Ты все знаешь про лед, объясни мне, пожалуйста…

— Не время сейчас… Глядеть надо в оба!

— Но зачем же закрывать рот и затыкать уши? Можно разговаривать и дело делать!

— Посмотри, стало светлее. Передохнем в свободной протоке.

— Вижу… там… по левому борту… идет «флоу»!

— Как ты сказал?

— «Флоу». Это ледяное поле — замерзшая морская вода. Придется ее обойти, двигаться по ней невозможно.

— А вон там, по правому борту — ледяные холмы… дюны… скалы… до самого горизонта. Кажется, они смыкаются с тем, что ты назвал «флоу».

— Это пак — нагромождения пришедших с севера, смешанных течениями и бурями льдин, спаянных между собой. Под воздействием солнца они размерзнутся и поплывут в океане.

— Громы небесные! Сколько их! А мороз все крепчает. Нос щиплет.

— Двадцать градусов ниже нуля.

— Этак вся вода замерзнет, как тогда плыть кораблю?

— Течение не даст воде замерзнуть.

— А что дальше?

— Мы встретимся с океанским паковым льдом, с огромным айсбергом, преграждающим путь в свободные арктические воды.

— Как же мы через него пройдем?

— К тому времени начнется таяние льдов.

Пользуясь случаем, когда обычно молчаливый Мишель Элембери разговорился, кочегар старался получить у друга как можно больше сведений и найти в родном языке слова, адекватные тем, которые баск употреблял в своей речи.

Оказалось, англичане побывали в этих местах раньше французов и назвали все по-английски. Парижанин внимательно слушал товарища, коря себя за невежество.

Мишель объяснил Артуру, что такое паковый лед и почему его так боятся китобои. Дело в том, что этот лед преграждает путь в проливы Смит, Джонс и Ланкастер даже в пору арктического лета. Приходится его обходить по восточному краю, чтобы проникнуть в свободные воды полярных морей. Паковые льды почти всегда смерзаются с береговыми, загораживая залив Мелвилл. Если же проход остается открытым, это считается большим везением.

Скопление льдов вовсе не неподвижно, как думал парижанин. Наоборот, они медленно перемещаются под воздействием южных морских течений. В этом можно убедиться на следующем примере. «Фокс» — маленький пароход, построенный в 1837 году Мак-Клинтоком, пошел на розыски экспедиции Франклина, вмерз в паковый лед у мыса Йорк и спустился вместе с ним к югу. Лишь через девять месяцев, уже у Полярного круга, ему удалось освободиться.

Паковый лед, видимо, образуется на Крайнем Севере при смерзании отдельных ледяных полей, называемых «флоу», которые достигают огромной высоты — сорок — пятьдесят метров. Двигаясь к югу, они смерзаются с паковыми льдами, но по пути большая их часть тает, оставаясь все же выше уровня воды на двенадцать — пятнадцать метров и более.

— Имей в виду, парижанин, — говорил Мишель, — что подводная часть льдины в три раза выше надводной, так что можешь себе представить, что это за громадина!

Артур с жадностью ловил каждое слово баска и не заметил, что брови его заиндевели, а на бороде повисли сосульки.

Неизвестно, как долго говорил бы еще баск, сев на своего любимого конька, но вдруг он изрыгнул проклятие, и в тот же момент началась паника.

 

ГЛАВА 5

Обвал ледяной горы. — Быть раздавленными или утопленными. — Человек за бортом. — Веселый героизм. — Награда храбрецу. — Датские земли. — Сквозь туманы. — В сорочьем гнезде. — Сожаления китобоя. — Только вперед. — Предел человеческого страдания. — На подходе к «Кладбищу кораблей».

А теперь вернемся немного назад и коротко расскажем о том, почему событие, вызвавшее на корабле смятение, застало команду врасплох.

Несмотря на сильный мороз, матросы-южане не могли оторвать глаз от полярного моря. Их поражали непрерывно менявшиеся, удивительные картины, то мрачные, то ослепительные. Увлеченные неожиданно открывшейся красотой, люди порой забывали об опасностях.

Кроме того, команда «Галлии» пока еще не очень хорошо разбиралась в конфигурации льдин, видневшихся на поверхности воды лишь на четверть. Подводная часть их часто бывала гораздо шире надводной, а очертания неопределенными.

Как раз когда парижанин беседовал с баском, в пятнадцати метрах от корабля плыла ледяная гора. С виду совсем не опасная, она неожиданно ударила своей подводной частью по судну.

Тогда-то и началось смятение.

Протока, по которой шла «Галлия», находилась вблизи огромного ледника, примерзшего к скалистым берегам. Течение размывало его подводное основание, а на поверхности возвышались причудливые фигуры, напоминавшие развалины гигантских архитектурных сооружений. Время от времени от ледника с оглушительным грохотом откалывались целые горы, вздымая на море высокие волны. Казалось, где-то поблизости шел жаркий бой.

Шхуна отошла в сторону, чтобы не столкнуться с айсбергом, похожим на гренадерскую шапку, высотой более десяти метров.

Айсберг плыл метрах в тридцати слева по борту. Вдруг от него откололась льдина, погрузилась в воду, потом всплыла и, подхваченная огромной волной, понеслась к судну.

Все это произошло за какие-нибудь пятнадцать секунд.

Подводная часть отколовшейся льдины задела корпус судна, раздался угрожающий треск, мачты закачались и, казалось, вот-вот рухнут.

Одно неверное действие — и кораблю пришел бы конец.

«Галлия» накренилась на один борт и могла затонуть на месте.

Даже самые храбрые замерли от страха, судорожно вцепившись кто во что мог, чтобы не быть сброшенными в воду, и в ужасе смотрели на капитана.

Д’Амбрие понимал всю опасность положения, но сохранял спокойствие.

— Держитесь, матросы! — крикнул он громовым голосом, перекрыв рев волн. — Лево руля… До упора! — И скомандовал в машинное отделение: — Полный вперед!

Снова затрещали, заскрежетали все деревянные и металлические конструкции корабля, и его сильным толчком вынесло вперед.

Вдруг все услышали, как киль заскреб по льду, а винт завертелся в пустоте. Это длилось всего несколько секунд, но какими мучительно долгими они показались!

«Галлия» поднялась на льдину, затем скользнула вниз и пошла носом в воду. Еще немного, и она затонула бы.

К счастью, корабль уже перенесло через льдину, когда на него обрушилась волна.

Вмиг затопило спардек. Матросов окатило ледяной водой.

Выли и визжали собаки.

На какое-то время шхуна погрузилась на довольно большую глубину, потом всплыла, и через шпигаты вода с нее потекла в море. Во внутренние помещения не просочилось ни капли, так хорошо были проконопачены все швы на палубе.

Рискованный маневр капитана спас судно.

— Все живы-здоровы! — весело крикнул Летящее Перо. — Только душ чересчур холодный!

Вдруг кто-то крикнул:

— Человек за бортом!

Все замерли.

— Этому паршивцу, видимо, мало холодного душа, — продолжал Артур Форен, неуемный шутник, снимая меховой жилет. — Он решил искупаться. Теперь я схвачу насморк!

— Стоп машина!

На воду стали спускать шлюпку и бросили утопающему спасательный круг.

Тот барахтался в воде метрах в пятидесяти от шхуны.

— Ему не выбраться! Сразу видно, он не умеет плавать! — заметил Летящее Перо. — Придется мне выступать в роли собаки-водолаза! — И кочегар, не долго думая, бросился в воду, словно забыв о двадцатиградусном морозе.

— Держись, парижанин! — подбадривали смельчака товарищи.

Шхуна по инерции продолжала двигаться, и шлюпку никак не могли спустить на воду.

Парижанин то и дело приподнимался в воде посмотреть, где утопающий. Несчастный находился метрах в тридцати от него и хрипел:

— Помогите!

— Идет ко дну!.. Он не поймал круг!.. Хватайся за него скорее, кашалот!.. Кажется, утонул!

В несколько взмахов Летящее Перо достиг места, где ушел под воду его товарищ, дважды нырнул и наконец вытащил беднягу, почти бездыханного. К счастью, спасательный круг оказался близко, и парижанин, вконец обессиленный, вцепился в него свободной рукой. Даже в этот критический момент Артур не утратил веселости.

— Да ты не кочевряжься, а то я тебя стукну, — сказал он спасенному товарищу, в котором узнал Констана Гиньяра. — Так вот это кто! Недаром тебя зовут Неудачник!.. Эй там, на шлюпке! Сюда!.. Пошевеливайтесь, черт вас побери!

Парижанин, стуча зубами, влез в лодку. Туда же втащили и Гиньяра вместе со спасательным кругом, который он не выпускал из рук.

Боцман Геник сидел за рулем.

— Держи, малыш, — протянул он Артуру меховую куртку, — завернись в нее!

— Не откажусь, начальник… Признаться, не очень-то приятно плавать здесь, как тюлень.

— И выпей вот это, — продолжал боцман, подавая бутылку. — Настоящее тигровое молоко, дружище!.. Знаешь, мой мальчик, ты настоящий моряк… я в этом толк знаю, — тихо добавил Геник дрогнувшим голосом.

Констана между тем изо всех сил растирали. Наконец он открыл помутневшие глаза, но не в силах был произнести ни слова.

— Выпей и ты немного, — сказал парижанин, отдавая бутылку нормандцу. — Еще не пришло время отправлять тебя в морг!

Через пять минут шлюпка причалила к «Галлии».

Артур легко вскочил на борт, где его с восторгом встретили товарищи.

Гиньяра доктор велел отнести в лазарет и туда же попросил прийти парижанина.

— Прошу прощения, доктор, но, с вашего разрешения, я лучше пойду в топку, там и согреюсь!.. Хорошенько пропотею, и вся простуда пройдет!

— Ты прав, мальчик!.. Но после того, как согреешься, зайди все же ко мне!

По дороге в машинное отделение Артуру встретился капитан. Он посмотрел на подчиненного сияющими глазами и протянул ему руку.

Летящее Перо так смутился и оробел, что не мог вымолвить ни слова, только с почтением вложил свою руку в руку капитана.

— Мой храбрый Форен, — проникновенным голосом произнес д’Амбрие, — приношу тебе благодарность от своего имени и от имени всего экипажа.

Исполненный гордости, парижанин приложил руку к матросскому берету, по-военному отдал честь и пошел к люку.

«Чего не сделаешь с такими помощниками, — подумал капитан, направляясь в лазарет. — Я непременно дойду до цели!»

Нависшую над шхуной смертельную опасность лишь чудом удалось избежать, и это заставило команду удвоить бдительность, что по мере продвижения к Полярному кругу было просто необходимо.

В полынье, по которой шла шхуна, скапливалось все больше льдов, но вода не замерзала. Морозы все еще держались, однако солнце лишь ненадолго скрывалось за горизонтом. Постепенно становилось теплее. Наступили белые ночи. Еще немного, и начнется бурное таяние льдов.

Шхуна давно миновала фьорд Арсук, где находятся знаменитые копи криолита, называемые Ивигтут, прошла Фредериксхоб, Фискенесс и, наконец, Готхоб — второй город южного инспектората, унылый и еще более холодный и пустынный, чем Юлианехоб.

Пересекли шестьдесят пятую параллель.

Но как ничтожны были результаты этого трудного и утомительного пути!

Даже в эти три месяца белых ночей, когда солнце не переставало светить над ледяной пустыней, туман не рассеивался.

Приходилось постоянно лавировать из опасения натолкнуться на льдину, останавливаться, иногда даже отходить назад, и все ради того, чтобы на несколько минут широты продвинуться к цели!

Все это изматывало силы экипажа.

Следует заметить, что туман не поднимался высоко над водой, и, забравшись на мачту, можно было любоваться чудесной, ни с чем не сравнимой картиной полярных льдов, освещенных солнцем.

Ловкий, как матрос-марсовой, капитан залезал в корзину на грот-мачте, откуда вел астрономические наблюдения, и пришел к выводу, что переход за Полярный круг был совершен 30 мая.

Матросы прозвали эту корзину «сорочье гнездо».

По случаю перехода за Полярный круг устроили праздник.

Приготовили угощение, раздали по двойной порции вина, пели песни. Летящее Перо блеснул своими артистическими талантами.

С этого дня солнце уже не скрывалось за горизонтом. С юга на север летели бесчисленные стаи птиц, они щебетали, кричали на все голоса и иногда, осмелев, садились отдохнуть на корабль. Некоторые из них что-то ловили в зеленоватой воде на льдинах, чистили перышки и летели дальше.

Проснувшись от зимней спячки, морские животные то и дело затевали игры в воде. Стада тюленей с наслаждением грелись на солнце, а иногда, движимые любопытством, подплывали к кораблю.

Как-то раз даже появился белый медведь с двумя медвежатами. Он принюхивался к корабельному дыму и пару, обеспокоенный шумом, производимым пришлым чудовищем.

Доктор, большой любитель охоты, хотел его подстрелить, уверяя, что медвежий окорок необычайно вкусен.

Но капитан отговорил его, заметив, что медведь находится, по крайней мере, в километре от корабля и пуля до него не долетит.

— Проклятая рефракция! — воскликнул Желен, признав, что поддался оптическому обману, столь частому в этих местах.

— Кит впереди! — крикнул боцман, рассмотрев своими зоркими глазами фонтан брызг, выпущенный млекопитающим.

— Подумаешь, кит! Пусть себе плывет, нам-то что? — откликнулся Артур Форен.

— Тебе-то что, а у меня сердце щемит от того, что я не могу всадить ему гарпун в ребра! — вздохнул китобой.

— Знаете, мастер Геник, на все свое время. Что бы вы стали здесь делать с этой сардинкой?.. Впрочем, он жирный. Спросите месье Дюма, Тартарена, не сгодится ли он ему в котел… Или сделаем из этой рыбки зонтики на продажу.

— Иди ты со своими шуточками! — Боцман не сдержал улыбки.

— Может, подарить китовый ус жене на корсет?

— Тебе бы только зубы скалить. А того не понимаешь, в какой азарт можно войти, охотясь на китов!

Но звери и птицы могли не опасаться «Галлии». Она спешила, ей было не до них.

На третий день, в восемь утра, при температуре три градуса ниже нуля показался остров Диско на 69°11′ северной широты.

Это был административный центр Северного инспектората Гренландии. Резидент жил в Годхавне, недалеко от бухты того же названия.

«Галлия», воспользовавшись свободным протоком вблизи острова, продолжала путь к северу, не задерживаясь ни в одном пункте гренландских владений. На этих стоянках, если и не опасных, то, во всяком случае, неудобных, ничего не было, кроме нескольких жалких домишек, где жили подданные ее величества королевы датской. Упернавик, например, был еще хуже Юлианехоба и Годхавна. Вообще, европейцу трудно понять, как могут жить люди в таких условиях. Грязь, спертый воздух в домах, где хранятся протухшее мясо и рыба.

Это была одна из причин, почему капитан постарался поскорее провести судно мимо этих мест. Кроме того, он опасался оказаться зажатым льдами. Тогда пришлось бы перезимовать на стоянке и целый год потерять напрасно.

Навигация в полярных водах длится с июня по сентябрь, поэтому сейчас было особенно важно как можно скорее пройти к паковым льдам по свободной воде.

Китобои на собственном горьком опыте убедились, что у залива Мелвилл лучше всего быть уже в июне, откуда можно несколько раз пытаться пройти дальше на север, без особого риска быть затертым льдами.

От этого залива идет самый трудный участок пути, полярные Геркулесовы столпы Севера, а затем судно выходит в свободные воды.

Какое здесь нужно искусство, чтобы управлять судном даже с механическим двигателем, хотя оно и имеет большие преимущества перед парусником.

По сей день залив Мелвилл — страшное место для китобоев. Здесь происходят самые неожиданные катастрофы. Гонимый ветром корабль, очутившись на паковом поле между плавающих льдов, может быть ими раздавлен словно орех.

Так в 1819 году погибли четырнадцать китобойных судов, в 1821-м — одиннадцать, в 1822-м — семь. Страшная трагедия разыгралась в 1830 году: 19 июня подул юго-юго-западный ветер, загнал плавучие льды в залив и прижал целую флотилию китобоев к ледяному полю. К ночи ветер усилился, льдины полезли одна на другую, обрушились на корабли и изломали их в щепы.

Вряд ли даже самое прочное судно способно устоять перед такой силой стихии.

Д’Амбрие был известен скорбный мартиролог китобоев, и все же не теряя присутствия духа он готовился вступить в залив со страшным названием «Кладбище кораблей».

 

ГЛАВА 6

В фарватере. — Путь прегражден. — Вперед! — Первый приступ. — Победа. — Знаменитый повар Арктики в отчаянье. — Человек, залитый соусом. — На завтрак нет ничего. — Летящее Перо хочет искупать Дюма, по прозвищу Тартарен, в котле для команды. — Два главных пути к полюсу. — Почему «Галлия» выбрала путь через пролив Смит. — Противоречивые показания.

Тасиуссак, Гекльтон, Чертов палец (скала, напоминающая палец, непонятно только, почему чертов), мыс Уилкокс, архипелаг Утиный. Мимо всех этих пунктов прошла «Галлия» на пути от Упернавика до залива Мелвилл. Она проплыла мимо Лошадиной головы, пересекла 75° широты и, двигаясь вблизи Сабинских островов, достигла огромного ледяного поля шириной пятьсот километров!

Главное сражение со льдами началось третьего июня.

Начиная с конца июня и весь июль лед под действием солнечных лучей становится хрупким, как бы губчатым, по выражению китобоев, «гниет». На ледяных полях появляются глубокие трещины, покрытые талым снегом и водой. Незначительного течения бывает достаточно, чтобы ледяное поле раскололось и куски льда понеслись по воде. Но в начале июня лед еще крепкий и толстый.

«Галлии» пришлось отойти от берега, потому что в этих местах он был сплошь покрыт огромными ледниками с неровными очертаниями, и эти ледники, срастаясь с морскими ледяными полями, простирались далеко в море.

По краю такого ледового образования и неслась на всех парах шхуна, отыскивая свободный проход к северу.

Она проплывала мимо голубоватой полосы льдов, похожей на цепь снеговых гор, видневшихся вдали.

После долгих поисков появился наконец свободный проход между льдами.

С высоты «сорочьего гнезда» капитан рассмотрел контуры протока и уступил свой наблюдательный пост Мишелю Элембери, «ледовому пилоту».

— Лево руля!

— Вперед!

— Право руля!

Шхуна вошла в полынью.

Матросы, одетые только в куртки, поскольку было сравнительно тепло, всего минус два, с любопытством смотрели, как продвигается шхуна между двумя ледяными стенами по темно-зеленой воде.

Проход шириной в сто двадцать метров постепенно сужался и довольно скоро стал не более чем в три раза шире корпуса судна.

Баск, сидя на вышке, то и дело давал команды:

— Левый борт!.. Правый борт!.. Прямо!

Капитан передавал команды рулевому, и тот четко их исполнял.

— Правый борт, капитан! Правый борт! — крикнул что было мочи лоцман.

— Почему? — спросил капитан.

— Льды двинулись, еще немного — и запрудят весь проход… Надо развернуться.

— Развернуться? Но ты же видишь, что это невозможно, проток слишком узкий!

— Тогда — задний ход!

— Ни за что!.. Далеко ли расползлись льды, загораживающие полынью?

— На один кабельтов.

— А дальше?

— Свободная вода.

— Пошли!.. Внимание, рулевой! Полный вперед!

«Галлия» запыхтела, винт бешено завертелся в бурлящей воде, и судно, набирая скорость, поплыло вперед с поднятым бушпритом, словно собираясь во что-то врезаться.

Все стали хвататься за что попало в ожидании толчка, замирая от страха.

Вскоре льды загородили проход.

Прошло несколько страшных мгновений, когда казалось, что все кончено, корабль содрогнулся, раздался страшный треск. Это стальной ледорез шхуны, врубившись в толщу льда, расколол его.

Справится ли ледорез с крепкими льдами?

Может быть, но, разумеется, не с одного удара.

Корабль резко остановился и стал взбираться на лед, который рухнул под его тяжестью.

— Задний ход! — скомандовал капитан.

«Галлия» отошла назад на триста — четыреста метров и снова устремилась на ледяную преграду, врезавшись в нее еще глубже.

Матросы пришли в восторг от этой смелой атаки, плясали, хлопали в ладоши. Даже пессимисты больше не сомневались в успехе.

Вновь прозвучала команда: «Задний ход!» — и следом: «Полный вперед!», и «Галлия», послушная могучей руке капитана, раз за разом атаковала ледяную преграду и продвигалась вперед. Словно разъяренный зверь, бросилась она на лед, круша его и ломая. Казавшееся непреодолимым препятствие отступило, и баск, торжествуя, крикнул:

— Проход свободен, капитан! Вперед!

Упорство и воля помогли д’Амбрие одержать победу.

— Браво, капитан! — поздравил его доктор, отойдя наконец от перекладины, за которую держался. — Если «Галлия» не получила повреждений, в чем я уверен, она и в самом деле отличается необыкновенной прочностью!

— Даже без проверки можно ручаться, что с кораблем все в порядке, — ответил капитан. Его зеленые глаза сияли радостью. — Ни одна шпонка не выскочила, ни один шип, ни одна связка не порвалась!.. Что же до машины, то за нее ручается Фриц, а я ручаюсь за Фрица!.. Пошли завтракать!..

Пробило девять часов. Капитан с доктором собрались спуститься в столовую, как вдруг навстречу им выскочил здоровенный бородатый детина, ругаясь и проклиная на чисто провансальском наречии себя и свое хозяйство. Одежда его была залита чем-то жирным и вкусно пахнущим.

Доктор расхохотался, даже всегда сдержанный капитан не смог удержаться от смеха.

— Что с вами, дорогой Дюма?

— Если я скажу, вы закуете меня в кандалы!

— Никогда! А что с завтраком?

— Господи милостивый! Нет завтрака!

— А что с ним случилось?

— Видите, я весь в соусе! И куртка, и штаны, и борода! Вся кухня залита! Мясо и рыба разлетелись в разные стороны, тарелки посыпались с полок. Полное разорение! Горе!..

— А что за причина такой катастрофы? — спросил капитан, которому наконец удалось остановить поток горестных восклицаний.

— Когда корабль тряхнуло, тарелки, кастрюли и сковороды не были прикреплены к своим местам и попадали на пол. Посуда вся вдребезги. Мне с этим разгромом не справиться!

— Только и всего! — улыбнулся капитан. — Утешься, мой дорогой, и пойди переоденься! Мы прекрасно позавтракаем консервами, без всякого соуса. А ты приведи себя в порядок. Даю тебе на это четверть часа.

Не слушая больше причитаний кока, капитан с доктором стали спускаться в столовую.

В это время на палубе появился Артур Форен, закончивший вахту у машины.

— Что с вами, месье Дюма?

— Ничего-с.

— От вас так вкусно пахнет! Как из форточки ресторанной кухни! Честное слово!

— Какое тебе до этого дело, насмешник!

— Очень даже большое, месье Дюма, ведь я любитель вкусно поесть и хочу кое-что предложить.

— Посмотрим, что ты предложишь! — сказал Дюма, почуяв подвох.

— Капитан велел тебе переменить одежду, пропитанную вкуснейшим соусом.

— Ну и что?

— Опусти ее в котел, и получится превосходный суп, ароматный и наваристый.

— Иди ты к чертям, парижанин, смотри, дождешься у меня!

— Отказываешься? Ну как хочешь, мой Ватель!

— Чертов мошенник, как ты меня обозвал?

— Вателем. Так звали знаменитого повара. Сейчас его уже нет в живых. Значит, отказываешься угостить лакомством товарищей?

— Берегись, мальчишка!

— Жаль, добро пропадает! Пусть хоть мои собачки воспользуются! Пойдем, они с удовольствием оближут тебя! Знаешь, как отчистят одежду!

— Катись ты со своими паршивыми собаками!

— Вы не любите животных, месье Дюма. Нехорошо! Когда вернемся, я сообщу об этом в Общество друзей животных, и вы не получите медали!.. А собачек своих на вас натравлю.

Взбешенный шутками парижанина, кок убежал, погрозив ему кулаком и досадуя, что потерял время на дурацкие разговоры.

Пока Тартарен переодевался и готовил на скорую руку завтрак, капитан с доктором, воодушевленные победой, вели разговор о дальнейшем пути.

Одобряя все намерения и планы капитана, доктор, однако, не мог понять, почему тот так спешит.

— А мой соперник… Вы думаете, он будет медлить?.. Я знаю немецкое упорство, он сделает все, чтобы опередить меня.

— Но ведь нельзя совершить невозможное, на его пути те же препятствия, что и на вашем.

— Я должен его обогнать, хоть на расстояние в несколько минут, четверть градуса, должен показать превосходство, как делает хороший игрок!

— А если он пошел другим путем, следуя, как истинный немец, рекомендациям покойного Петерсона?

— Это было бы для нас счастьем, потому что на этом пути он обязательно потерпит поражение.

— Вы уверены?

— Доказательством тому — опыт исследований, предпринятых за последние сто лет… Он достался дорогой ценой. Передо мной тоже был выбор: путь между Гренландией и Новой Землей, который называют путем на Шпицберген, и путь через пролив Смит, расположенный на севере Баффинова залива.

Я добросовестно изучил все, что касается этих двух путей, и, не колеблясь, выбрал второй, тот, которым мы следуем. И вот почему: начиная с тысяча пятьсот девяносто пятого года, все экспедиции, после Баренца, которые пошли по первому пути, достигли только восьмидесятого градуса, двигаться дальше им помешали тяжелые льды, плывущие на юг.

— Совершенно верно, даже в самые благоприятные годы никто не прошел дальше, чем на сто миль от восьмидесятого градуса к северу.

— Поэтому я и отказался от этого пути, хотя немцы, к которым я, несмотря на свой патриотизм, отношусь с большим уважением, отдают ему предпочтение. Кроме того, этот путь не дает возможности для попутных исследований по геологии, ботанике, этнографии и геодезии, что очень существенно, доктор.

— Ваши доводы весьма убедительны.

— Путь через пролив Смит дает уверенность в том, что мы достигнем полярных вод, совершенно недоступных, если идти на Шпицберген. А это позволит нам подойти на много градусов ближе к Северному полюсу. Не стану сейчас перечислять вам экспедиции, двигавшиеся этим путем, у нас еще будет случай поговорить о них. Расскажу, как намерен действовать. Вам известно, что полярные воды начинаются от линии, соединяющей бухту Понд на западном берегу Баффинова залива с мысом Йорк.

— Разумеется. А также известно, что режим этих вод год от года мало меняется.

— Вы наверняка знаете, что дойти до полярных вод через многолетние льды, которые ограничивают ее с юга, можно тремя путями.

Первый китобои называют Северным проходом, он ведет вдоль гренландского берега и считается самым верным.

Второй проходит посреди Баффинова залива, запруженного плавучими льдами. Потому его и называют Срединным проходом. Пользоваться им можно только позднее, когда льды залива Мелвилл уже взломаны.

И наконец, третий путь — Южный проход, вдоль западного берега Баффинова залива. Там можно идти лишь в конце лета или после того, как долгое время дули южные ветры.

Поскольку Северный проход наиболее верный, я выбрал его. Для парусных судов он представляется самым длинным, но к нам это не относится, поскольку «Галлия» оснащена паровой машиной.

В прежнее время можно было переплыть залив Мелвилл за двадцать пять дней, что впервые и совершил в тысяча шестьсот шестнадцатом году путешественник Баффин на маленьком суденышке водоизмещением в пятьдесят пять тонн.

В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году флотилии английских китобоев для этого потребовалось всего два дня.

Поскольку сейчас только начало навигации, нам, возможно, понадобится немного больше времени. Но это не важно, главное — пройти, и мы пройдем, если бы даже для этого пришлось стереть о льды стальной ледорез «Галлии»!

— Вы совершенно правы! — произнес доктор, бывший очевидцем первой атаки и больше не сомневавшийся в успехе.

— К тому же льды в заливе Мелвилл не так неприступны, как я ожидал. Они, несомненно, слабее льдов у Шпицбергена, где их толщина достигает шести, а то и семи метров. Здесь толщина льда всего два метра, и это меня вполне устраивает.

— Капитан, у меня появилась идея относительно большого пакового поля и Шпицбергена, не позволяющего исследователям идти дальше восьмидесятой параллели.

— Что за идея, дорогой доктор?

— Путь, которым мы следуем, наилучший, я с этим согласен, но почему-то на протяжении почти шестидесяти лет никому не удавалось продвинуться по нему дальше восемьдесят второго градуса сорок первой минуты северной широты, до которой дошел Парри.

— Это так, и все же по этому пути мореплаватели продвигались к полюсу гораздо ближе, чем по другим. Например, в тысяча восемьсот семьдесят первом году экспедиция американца Холла на «Поларисе» провела зимовку на восемьдесят втором градусе шестнадцати минутах северной широты в месте, куда еще не ступала нога человека… Неизвестно, как далеко прошел бы Холл санным путем, если бы не малодушие экипажа второго помощника Сиднея Баддингтона, это они заставили Холла повернуть назад. Очень важно, доктор, провести зимовку как можно ближе к полюсу, это хорошо понимал сэр Джордж Нэрс. Он привел свой корабль «Алерт» к мысу Шеридан на восемь минут севернее, чем Холл свой «Поларис», то есть к восемьдесят второму градусу двадцати четырем минутам северной широты. От этой широты второй помощник Нэрса, отважный лейтенант Маркем, пошел на санях прямо к Северному полюсу, и двенадцатого мая тысяча восемьсот семьдесят шестого года после тяжелейшего тридцатидевятидневного перехода достиг восемьдесят третьего градуса двадцати минут северной широты, куда не доходил до него ни один путешественник.

Того же пытался достичь американец лейтенант Грили. Его экспедиция собрала ценнейшие научные сведения, но кончилась, к несчастью, трагически. Не имея собственного судна, Грили плыл вместе с членами экспедиции и со всем ее оборудованием на пароходе «Протей» до залива Дисковери.

Там он встал лагерем со всем своим персоналом на восемьдесят четвертом градусе сорока четырех минутах северной широты, а «Протей» вернулся в Америку, пообещав Грили приехать за ним через три года.

Обреченный, таким образом, на тридцать шесть месяцев добровольного изгнания, мужественный путешественник вместе с членами экспедиции построил для зимовки Форт-Конгер и ждал начала сезона тысяча восемьсот восемьдесят первого года, чтобы приступить к исследованиям.

Благодаря своим замечательным сотрудникам: вашему коллеге и соотечественнику доктору Пави и особенно героическому лейтенанту Локвуду и младшим офицерам его полка, экспедиция Грили совершала чудо за чудом.

Локвуд, например, дошел на санях до восемьдесят третьего градуса двадцати трех минут, но, к несчастью, ему пришлось отказаться от дальнейшего продвижения к северу, потому что на его пути встретилась открытая вода. Там, где сэр Джордж Нэрс в свое время видел огромные ледяные нагромождения и считал, что море в этих местах замерзло навечно, и даже дал ему название Палеокристаллического, Локвуд встретил протоки свободной воды!.. Но у него были только сани!

Неизвестно, как далеко удалось бы ему пройти к полюсу, будь у него хотя бы небольшая гренландская лодка! Неожиданностей в этих местах много, и их необходимо учитывать. Нэрса, опытного английского мореплавателя, никак не назовешь легкомысленным. Он встретил льды, которые по структуре и конфигурации можно было принять за вечные.

— А шесть лет спустя они растаяли.

— Маркем поверил утверждениям Нэрса и не взял с собой лодки, надеясь проехать на санях.

— А вы что собираетесь делать?

— Постараюсь учесть их опыт и пройти там, где они не смогли. Вы станете тому свидетелем, доктор. Или же меня похоронят в полярных льдах!

 

ГЛАВА 7

Шхуна остановлена льдами. — Идея капитана. — Много усилий и немного динамита. — Путь свободен. — Человек или медведь? — Три медведя и один человек. — Погоня. — Промахнулся! — Доктор находит учителя и не завидует ему. — Подвиги кока. — Достойный своего знаменитого однофамильца Тартарена. — Гора свежего мяса.

— Черт подери! Залив Мелвилл не пропускает! — воскликнул доктор.

— Да, господин доктор, защищается! — серьезным тоном ответил боцман Геник.

— Кажется, мы застряли!

— Посмотрим.

— Нечего смотреть, и так ясно!

Накануне резко упала температура, расколовшиеся было ледяные поля смерзлись, и их уже нельзя было разбивать ледорезом, потому что шхуна не могла двинуться с места.

Старый китобой, неизменно спокойный, приложив козырьком руку ко лбу, смотрел вдаль на мрачное ледяное поле, принюхиваясь к воздуху, словно охотничья собака.

— Что скажете, мастер Геник? — спросил доктор, встревоженный его долгим молчанием.

— Мы потеряли целых двадцать четыре часа, господин Желен, — произнес наконец Геник, — а капитан так спешит!

— Это все, что вы можете сказать?

— Зачем растравлять душу, если ни ветер, ни прилив, ни паровая машина, ни солнце не могут помочь!.. Слишком рано захотел капитан здесь пройти, но хозяин — он, к тому же потеплело и появилась надежда, что попытка удастся.

— А сейчас?

— Надеяться всегда нужно!.. Подует ветер с юга, появится солнце, глядишь и лед сломается, поплывет.

— А если не будет ни ветра, ни солнца?

— Придется тогда потерпеть… Если только у капитана не возникнет какой-нибудь идеи… На то он и капитан!

— Ваше спокойствие, дружище Геник, приводит меня в отчаяние!

— Спокойствие — добродетель моряка, господин доктор, и вы это прекрасно знаете, потому что служили матросом в Ньюфаундленде!

— Но на Ньюфаундленд мы шли за треской, и спешить было некуда, а сейчас поставлена на карту честь флага нашей страны! Задержимся на неделю и проиграем!

— Да все мы готовы здесь кости сложить за родную Францию!.. Но знаете, лед — он и есть лед!

— Вы полагаете, что для нашего соперника он такое же препятствие, как и для нас? Ну, а если он найдет свободный проход?!

— Вряд ли! Ведь он — немец! А у нашего капитана должна быть идея! Вот что я вам скажу!.. Ух ты!.. Не может быть!.. Ах, несчастье!

— Что случилось, о Господи?

— Тише, господин доктор!.. Мы, кажется, сдвинулись с места!.. Нас несет назад!

— Так оно и есть!.. Пойду скажу капитану!

— Незачем! Он сам знает, и у него есть идея!

— Ты прав, мой друг, — послышался голос д’Амбрие, — и сейчас я буду приводить ее в исполнение.

— Так я и думал, капитан! — с почтением произнес боцман, сплюнув за борт табачную жвачку.

— А чтобы вас, доктор, немного развлечь, я устрою такой фейерверк, какого вы в жизни не видели!.. Да я сломаю любую преграду, посмевшую встать у меня на пути! Давай, Геник, свисти всех наверх, живо!

Боцман сунул в рот серебряный свисток и стал выделывать всевозможные рулады и трели. Вся команда вмиг выстроилась у бизань-мачты.

— Плотник! — крикнул капитан.

— Здесь! — ответил Жан Иттуриа, баск, земляк Мишеля Элембери.

— Спустись с четырьмя матросами на склад и принеси четыре бура, самых больших. Понял?

— Есть, капитан!

— Геник, фонарь!

— Есть, капитан!

— Возьми с собой оружейника Кастельно и матроса Ле Герна и жди меня у люка в крюйт-камеру.

— Есть, капитан!

Д’Амбрие забежал в каюту за ключом от крюйт-камеры. Все четверо спустились по кормовому трапу и подошли к маленькой двери, которую капитан быстро открыл. В довольно большом помещении стояло множество завинченных на шурупы ящиков. Капитан отобрал два, помеченных буквой «Д», и велел матросам поднять их наверх, предупредив:

— Несите осторожно, ребята!

Плотник уже поставил буры у мачты.

Оружейник развинтил английским ключом шурупы на ящиках, проложенных внутри медными листами и снабженных амортизирующей резиновой прокладкой на крышках и по краям.

В каждом лежало по сотне цилиндрических пакетов из плотной пропитанной лаком бумаги. Пакет, двадцать в длину и пять сантиметров в диаметре, был снабжен тонким черным шнуром и маленькой коробочкой с несколькими взрывателями, какими пользуются артиллеристы.

— Пока все! — сказал д’Амбрие и обратился к оружейнику: — В каждом пакете по сто пятьдесят граммов динамита. Этого достаточно, чтобы подорвать лед толщиной не более двух метров?

— Так точно, капитан!.. В каменоломнях Фонтенбло таким зарядом подрывают пласты песчаника той же толщины.

— Ты умеешь вести подрывные работы?

— Да, капитан!

— Отлично!.. И знаешь, как надо бурить породу, чтобы заложить мину?

— Да, капитан! Еще могу рассчитать длину бикфордова шнура, чтобы взрыв произошел точно в назначенное время.

— Прекрасно!.. Со мной пойдут несколько человек. Геник! Спусти на лед буровой инструмент и оба ящика!

Д’Амбрие подошел к машинному отделению и позвал Фрица Германа, старшего механика.

— Вели разжечь топку и подними давление в котле до предела! Даю тебе на это три часа… Мне нужна вся команда, с тобой останется только один кочегар.

— Есть, капитан, через три часа все будет готово!

Д’Амбрие поднялся на палубу и велел своему помощнику оставаться на борту вместе с рулевым. Затем обратился к доктору:

— Вы ведь пойдете с нами, месье Желен.

Капитан сошел на лед последним, возглавил группу из четырнадцати человек и повел всех на север от шхуны. Матросы несли буровые инструменты и взрывчатку. Отмерив шагами расстояние в тысячу метров, д’Амбрие велел десяти матросам встать на расстоянии в сто метров друг от друга и каждому забурить перед собой шпур глубиной не более пятидесяти сантиметров.

— Работайте быстро, время не ждет, после получите по двойной порции спиртного!

Матросы так усердно принялись за работу, что через двенадцать минут все шпуры были готовы.

— Теперь дело за тобой! — сказал капитан оружейнику, уже успевшему подготовить десять взрывных зарядов.

— Капитан, через сколько минут после того, как шнур будет зажжен, должен произойти взрыв?

— Через полчаса.

— Значит, надо отмотать бикфордовы шнуры на длину одной сажени от заряда.

Оружейник отматывал шнуры на требуемую длину и раскладывал заряды по шпурам.

— Ты все понял? — тихо спросил д’Амбрие у Геника.

— Все, капитан! Не знаю, как получится, но придумали вы здорово!

Когда все заряды были разложены, боцман отдал команду в машинное отделение, матросам приказал поджечь шнуры и всем быстро бежать на корабль.

Разгоряченные работой и быстрым бегом, моряки с удовольствием выпили по чарочке, поднесенной Дюма.

Корабль содрогался от стука машины, и все считали минуты до взрыва.

Никто не сомневался в успехе, однако напряжение не спадало. Даже завзятые шутники молчали, любая шутка была бы сейчас неуместна.

Прошло четверть часа, никто не произнес ни слова, только слышно было, как работает машина.

Счет пошел на секунды, пятнадцать пар глаз не отрываясь смотрели на лед.

Вдали показался дымок, за ним второй, и почти одновременно грянули взрывы. Дружно, как орудийные залпы на артиллерийских ученьях.

Лед трещал и ломался насколько хватало глаз, огромные глыбы его становились на дыбы, вздымая волны, докатывавшиеся до корабля.

Радостные возгласы матросов перекликались с рокотом моря.

И вот наконец «Галлия» пошла вперед, разбрасывая куски сломанного льда.

Гордые успехом, счастливые матросы глазам своим не верили.

Подумать только! От тридцати фунтов взрывчатки рухнула такая громада льда!

Результат превзошел все ожидания. Вместо прохода шириной в десять — двенадцать метров образовался разлом, местами достигающий пятидесяти и более метров ширины, а лед все трещал и ломался, отголоски взрыва дошли до самой глубины, и на поверхность всплыло множество оглушенной рыбы и тюленей.

Опасности, что лед быстро смерзнется, не было, и капитан разрешил спустить на воду шлюпку и собрать рыбу, чтобы пополнить запас провианта. На это ушло каких-нибудь десять минут, и шхуна пошла дальше в свободные воды. За несколько часов беспрепятственного хода «Галлия» пересекла пролив Мелвилл.

Д’Амбрие собирался дать команду свернуть к западу, когда внимание его привлекли возгласы и жесты матросов, видимо что-то заметивших.

— Говорю тебе, это медведь!

— Нет, человек!

— Пфэ!.. В этих краях не поймешь, где медведь, где человек. Все в меховых шкурах, — сказал один из моряков с отчетливым нормандским акцентом.

— Это медведь с двумя медвежатами. Белые медведи, вернее желтоватые.

— И человек бежит!

— От медведей удирает. Вон как мчится! Будто наскипидаренный!

— Сожрут они его, уж это точно. С потрохами!

— Пусть на дерево залезет! — пошутил Артур Форен.

— Опять зубы скалишь, парижанин, — сказал нормандец, — а ведь сердце у тебя доброе, я знаю! Это ты из воды меня вытащил.

— Зачем об этом вспоминать, Гиньяр!.. Во-первых, ты мой родной матрос!.. Э… Э… А он не дурак, этот парень, бросил медведю свою меховую шкуру!

— Чтобы выиграть время!.. Видишь, медведь с ней возится!

— Да, но это ненадолго.

По льду действительно бежал человек, на ходу раздеваясь и бросая одежду преследовавшему его огромному белому медведю.

До корабля оставалось еще четыреста метров, когда медведь стал догонять свою жертву.

— Надо во что бы то ни стало спасти этого несчастного! — заявил капитан. — Стоп машина! Шлюпку на воду!.. Ко мне пять добровольцев!

Прибежали с карабинами доктор и лейтенант, подошли матросы.

Вдруг человек поскользнулся и упал. Медведь был уже в двух шагах от жертвы. Все в ужасе вскрикнули.

Доктор выстрелил, но пуля ушла в лед в метре от животного, в воздух полетели осколки.

Медведь на мгновение замер и с беспокойством поглядел на корабль.

Воспользовавшись этим, человек пробежал еще несколько шагов.

Доктор снова выстрелил, и опять мимо.

— Мазила! — негодуя на самого себя, пробурчал он, вкладывая в карабин двойной заряд.

Лейтенант тоже промахнулся.

— Сто франков тому, кто убьет зверя! — пообещал капитан.

Подошел Кастельно, неся в каждой руке по заряженному карабину.

— Дай-ка мне эту штуковину, мой мальчик! — обратился к нему Дюма, приподняв парусом свой белый фартук. — Всю жизнь мечтал отведать медвежатины.

Кок взял карабин, прицелился и сказал доктору с чисто провансальской бесцеремонностью:

— Триста метров и полный заряд, так ведь, господин Желен?

— Полный заряд, только не промахнись, как я!.. Пли!

Все напряженно следили за зверем.

Вдруг медведь подскочил, встал на задние лапы, закачался и рухнул.

— Черт подери! — воскликнул Геник.

— Э! Тысяча чертей! Здесь еще двое медвежат! Очень хочется и их подстрелить!

Дюма стоял с гордым видом, борода развевалась, глаза блестели. Он снова зарядил карабин и спокойно, будто целился в рябчиков, выстрелил раз, потом другой.

Медвежата подскочили и упали рядом с мертвой матерью.

— Двойной выстрел, — широко улыбнулся кок, — не такое уж это трудное дело!

— Ты отличный стрелок!

— Ах, господин доктор, любой в Бокере сделал бы то же самое! — скромно ответил стрелок. — Только там нет медведей!

— Прекрасно, Дюма, прекрасно! — похвалил повара капитан. — Я не знал за тобой такого таланта. Тебе еще представится случай поохотиться!

Чудом спасенный незнакомец по знаку рулевого сел в спущенную на воду шлюпку. Полуголый, он весь дрожал. Два матроса никак не могли подтащить к шлюпке огромную медведицу.

— Вот так зверек, господин доктор! — радовался провансалец.

— Этот твой зверек весит не меньше пятисот кило, милый мой!

— Черт побери! До сих пор мне приходилось охотиться только на маленьких птичек.

— Значит, нынешняя стрельба пошла тебе на пользу.

— Честное слово, ты достойный соперник Тартарена из Тараскона, твоего тезки! Великого Тартарена!

— Тысяча извинений, господин доктор… но я родом из Бокера и никогда не бывал в Тарасконе! Знать не знаю никакого Тартарена. Это меня так окрестил Артур, да еще назвал охотником за фуражками…

— Я познакомлю тебя с Тартареном, его удивительные приключения описал в своей книге знаменитый Доде, твой соотечественник. Она есть в нашей корабельной библиотеке. Почитаешь во время зимовки и, надеюсь, получишь удовольствие. А теперь позволь тебе подарить этот английский карабин «Дунгел»! Отличному стрелку — отличное оружие!

— А как же вы, господин доктор?

— У меня есть еще один, точно такой же… Так что бери, не стесняйся! И пойдем свежевать трофеи. Их уже подняли на борт.

 

ГЛАВА 8

История Угиука. — Как «раздевают» белого медведя. — Вместительность гренландского желудка. — Любитель потрохов. — Симфония белого и голубого. — Шторм. — Отклонение стрелки компаса. — В порту Туле. — Карликовый лес. — На земле. — Неумелый погонщик. — Действие сухой трески на непослушную упряжку. — Раненый медведь.

Доктор не ошибся, медведица и в самом деле весила полтонны, а медвежата — по триста килограммов каждый. Целая гора провианта и три великолепные шкуры.

Все еще дрожа от холода и пережитого страха, незнакомец рассказывал матросам свою историю. И хотя знал всего несколько английских и датских слов, да и те коверкал, а матросы-китобои — столько же эскимосских, они понимали друг друга.

Гренландец был главой рода, вымершего в прошлом году от оспы. Оставшись один, он пережил зиму в снежной хижине — «иглу» и съел всех своих собак, поскольку запасы пищи иссякли. Когда кончилась полярная зимняя ночь, эскимос решил добраться до Упернавика, по дороге, в заливе Мелвилл, заметил шхуну и направился к ней попросить о помощи. Тут за ним и погнались медведи.

Звали эскимоса Угиук, что в переводе значит «большой тюлень».

Закончив свой не очень пространный рассказ, Угиук заявил, что его мучают голод и жажда и что вообще он не знает, как ему дальше жить, но уверен, что капитан «Галлии» не оставит Угиука в беде, потому что белые капитаны по-отечески относятся к эскимосам. В общем, гренландец льстил, и весьма умело, физиономия у него была живая и симпатичная, а положение действительно оказалось безвыходным, и д’Амбрие из сострадания принял бедолагу на шхуну в качестве пассажира, хотя тот и не был французом.

Сам же Угиук с момента, как поднялся на борт корабля, считал себя не пассажиром, а матросом.

Подкрепившись и выпив изрядную дозу спиртного, он болтал без умолку, бегал от матроса к матросу, спрашивал, как кого зовут, потом пошел смотреть на собак и так раздразнил их, что те залились лаем. После этого эскимос наконец угомонился и сел возле медвежьих туш.

Эта гора свежего мяса буквально завораживала его. Угиук все еще испытывал голод, к тому же пища, которой его кормили, была ему не по вкусу.

Глазки-щелочки эскимоса сверкали, как два бриллианта, рот с острыми, словно у моржа, клыками, был растянут до ушей, а щеки раздувались, как кузнечные мехи, когда он изображал, будто ждет мясо.

К туше с большим ножом подошел Дюма, намереваясь ее свежевать, но эскимос выхватил у него нож и стал так ловко орудовать им, что через несколько минут медведь был «раздет». Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, гренландец был очень проворным и во время работы что-то весело лепетал.

Одним взмахом ножа Угиук вспорол медведице брюхо, схватил печень, плюнул на нее, и, поморщившись, швырнул далеко за борт, чем немало огорчил Тартарена.

— Не мешайте ему! — сказал доктор. — Он правильно поступил. Печень белого медведя ядовита. Кстати, печень тюленя тоже.

В брюхе у медведицы было совершенно пусто, видимо, она давно ничего не ела.

Эскимос развеселился. Смеясь, он отрезал кишку у самого желудка, сунул в рот и начал заглатывать. Набив рот до отказа, Угиук ловко отсек кишку у самого рта, глотнул несколько раз и снова затолкал порцию кишок в рот. Таким образом, он проглотил почти все кишки и, очень довольный, с улыбкой похлопал себя по животу. Обжора съел, пожалуй, не меньше десяти килограммов сырого мяса, но, видимо, считал, что в его желудке еще осталось свободное место, совсем маленькое, для лакомого кусочка, так сказать, на десерт, и посему он оторвал большой кусок жира от медвежьего хребта, запихнул его себе в рот, старательно умяв пальцами.

Матросы во все глаза смотрели на Угиука. Сам Гаргантюа, большой любитель потрохов, наверняка подобным пиршеством был бы озадачен. Не удивлялись только матросы-китобои, им хорошо была известна вместительность гренландского желудка.

Но больше всех были поражены Летящее Перо и Дюма. Поглотить столько пищи за каких-то пять минут! Просто невероятно!

— Это не человек… это бездонная бочка… — бормотал кок. — Пропасть какая-то!

— Что скажешь, Дюма?

— Даже моя топка не всегда способна столько поглотить!

— А здесь человек! Ну и ну!

— Судя по всему, человек!

И, обратившись к эскимосу, вытиравшему о лицо жирные руки, Артур Форен сказал:

— Господин хороший! Как там тебя зовут… Хочешь, поедем со мной, когда вернемся, в мою страну? Я поведу тебя в дешевый парижский ресторанчик, и хозяин заплатит тебе большие деньги за то, что на тебя будут ходить глазеть.

Угиук заулыбался, будто понял, что сказал кочегар, и протянул ему свою огромную, блестевшую от жира ручищу.

Насытившись, эскимос отыскал свободное место между бухтами канатов, растянулся там, закрыл глаза и блаженно захрапел.

«Галлия» тем временем, продвигаясь на северо-запад, вошла в свободную воду и пересекла наконец залив Мелвилл.

Нельзя, впрочем, утверждать, что свободная вода была совершенно чистой ото льда. Но между льдинами то и дело встречались полыньи, а сами льдины уже подтаяли по краям. Немного севернее, видимо, начался ледоход: снег на льдинах местами исчез, и по ледяным полям текли тонкие струйки воды.

Вдали время от времени появлялись айсберги, с причудливыми, словно вылепленными из пластика, полупрозрачными фигурами на подтаявших вершинах. Теперь солнце больше не уходило за горизонт. Льды выглядели не так угрюмо, как зимой, в холодные темные дни. Ледяная пустыня словно ожила.

Между сверкающих льдин, размывая их, весело плескалось бирюзовое море.

Голубоватые айсберги и плывущие ледяные поля, местами покрытые снегом, удивительно четко вырисовывались на фоне ярко-синего неба.

Казалось, они шли совсем близко, перспектива как будто исчезла, настолько ярко светило солнце и был прозрачен воздух.

Эту симфонию голубого, синего и белого не в силах передать даже художник, у тех же, кто наблюдал ее впервые, она могла вызвать бурю восторга.

Кажущееся однообразие придавало картине особую прелесть, потому что все время что-то неуловимо, едва заметно менялось: то вдруг, перевернувшись и сверкнув на солнце, с плеском падала в воду огромная льдина. То появлялись на ледяном ковре тюлени, затевая в воде веселые игры. С южных зимовок летели на север стаи птиц, садились отдохнуть на льдины и, вспугнутые шумом проходившей шхуны, взлетали, продолжая свой путь.

Утки, гуси, гаги, мелкие перелетные птицы. Эти последние уже сменили свой зимний серый наряд на летний, пестрый и яркий.

От синего неба с причудливой формы облаками, бирюзовой воды и белых льдин возникало ощущение нереальности.

Восьмого июня «Галлия» подошла к траверзу мыса Йорк, его скалистые берега, покрытые ледниками, отчетливо вырисовывались на горизонте.

Семьдесят пятая параллель осталась позади, и «Галлия» теперь находилась в полярных водах, простирающихся до пролива Смит.

Капитан надеялся за три дня дойти до мыса Александер, получившего известность после зимовки на нем экспедиции доктора Хейса в 1860 году.

Фьорду, в котором укрылся его корабль, Хейс дал название Порт-Туле (78°15′ северной широты).

Пройти три градуса за три дня — желание вполне осуществимое, особенно если море спокойно и нет тумана. Увы! Кто может предугадать погоду в этих местах не только на следующий день, но и на ближайший час?

Двигаясь на северо-запад, чтобы обойти мыс Атолл, «Галлия» все чаще встречала на своем пути льды.

Температура воздуха резко понизилась, южный ветер сменился северным, а атмосферное давление упало.

В любой момент могла разразиться буря, а это грозило бедой вблизи скалистых крутых берегов, тянувшихся до узкого пролива Вольстенхольм. Поэтому д’Амбрие приказал как можно быстрее идти к островам Керри, где море, по его расчетам, должно было быть свободным ото льда, хотя ускорение хода грозило столкновением с айсбергом.

Он предполагал далее пойти к мысу Сабин, пересечь пролив Хейс вблизи острова Хейса и Баюша и, укрывшись за горами Виктория-энд-Альберт, переждать ледоход.

Этот маршрут д’Амбрие изучил подробнейшим образом и внес необходимые коррективы в показатели компаса, чтобы предупредить рулевых от возможных ошибок.

Неожиданно капитану на память пришел старый Баффин, отважный мореплаватель, отважившийся отправиться в эти места на маленьком паруснике водоизмещением в пятьдесят тонн. Как же был поражен Баффин, когда вблизи залива, которому он дал имя Смита, путешественник заметил странное изменение в показаниях компаса!

Баффин писал в своем дневнике: «Вблизи залива, идущего к северу от семьдесят восьмой параллели, компас показывает такое резкое отклонение, какое не наблюдается ни в одной другой точке земного шара: более чем на пять четвертей, или на 56° к востоку; таким образом, северо-восток — четверть румба к востоку на компасе соответствует истинному северу, и отсюда все остальные отклонения». Наблюдение было сделано два с половиной века (272 года) тому назад.

В распоряжении д’Амбрие было превосходное современное судно с прекрасным экипажем, и трудности, встречавшиеся ему на пути, он считал ничтожными в сравнении с теми, что выпали на долю мореплавателей прошлых веков.

Ветер крепчал, шхуна шла наперерез волнам, началась килевая качка.

Тяжелые темные тучи затянули небо, и повалил снег. В довершение ко всему вода, попадавшая на палубу, мгновенно замерзала, образовав вскоре ледяную корку, и приходилось то и дело посыпать ее золой из топок.

К северу удалось продвинуться едва на полградуса, когда капитан решил отказаться от намеченного маршрута: удаляться от скалистого берега, защищавшего от ветра, было рискованно.

Небо неожиданно прояснилось. Ветер разогнал тучи, и над разбушевавшимся морем засверкало солнце.

Вдали, у 77° северной широты, показался мыс Парри. Он напоминал огромное ребро кита, пробитое ударами льдин.

Ветер вздымал с прибрежных скал целые пласты снега, и они разлетались в воздухе сверкающей пылью.

Величественное и грозное море гудело, с грохотом и треском ломался лед. Айсберги, сталкиваясь, разбивались вдребезги и исчезали в море, словно испарялись.

За мысом виднелась гряда черных скал, с них бурей сорвало снежный и ледяной покров, а рядом, пенясь, вздымались фонтаном высокие волны.

Но вот наконец, после жестокой двадцатичасовой борьбы со стихией, шхуна обогнула мыс и медленно вошла в свободный ото льдов пролив Мерчисон.

Затем прошла между островами Херберт и Нортамберленд и направилась к фьорду Петерховик. Продолжая плыть вдоль берега, «Галлия» достигла мыса Санмарец, и к этому времени буря начала стихать.

Капитану Джорджу Нэрсу при хорошей погоде удалось пройти от мыса Йорк до мыса Александер за двое суток, д’Амбрие в бурю затратил на это четверо суток.

На другой день, 12 июня, шхуна прошла в двух с половиной милях от острова Зутерланд, оставив его по правому борту, и приблизилась к мысу Александер, который поднимается над уровнем моря на четыреста двадцать семь метров и вместе с мысом Изабель, расположенным по другую сторону пролива Смит, образует как бы ворота в него.

Обходя мыс Александер, шхуна так к нему приблизилась, что можно было различить пласты бурого грубозернистого песчаника и базальтовую колонну на вершине.

С великими трудностями «Галлия» вошла во фьорд Порт-Туле, и он принял ее под свою защиту.

Прочно закрепив парусник на якоре, капитан приказал команде взять собак и высадиться на берег. Почуяв лед под ногами, собаки, засидевшиеся в загоне, с радостным лаем разбежались во все стороны.

На берегу матросы обнаружили следы первой зимовки экспедиции доктора Хэйса: куски ткани, ледорезы, консервные банки, бутылки, веревки, рыболовные снасти.

Поднимаясь по левому берегу фьорда, покрытому льдом, они встретили три жалкие лачуги, сложенные из булыжника, скрепленного землей и замерзшей водой. Значит, здесь изредка останавливались кочевники, хотя казалось, что в этих местах могут жить лишь полярные животные.

И наконец, что особенно интересно для антрополога, под пластом льда многовековой давности, сорванного недавней бурей, оказалась древняя стоянка, точнее то, что от нее осталось, определить ее возраст, даже приблизительно, было невозможно.

Кости северных оленей, моржей, мускусного быка, тюленей, полярных лисиц, медведей и зайцев свидетельствовали о том, что все эти животные когда-то водились в этих краях и служили человеку пищей. Черепа и мозговые кости животных были расколоты, видимо, из них извлекали мозг, так обычно делали наши доисторические предки. Попадались здесь также кости всевозможных птиц.

Немало любопытного нашел доктор для своей коллекции.

Идя наудачу по небольшому ущелью, защищенному от южных ветров, он вдруг в изумлении остановился: перед ним открылся необыкновенной красоты маленький лесок с карликовыми ивами и березками, такими крохотными, что целая заросль их могла бы уместиться в коробе ботаника.

Стволы деревьев толщиной с карандаш, ветви — будто травинки, стебельки с волосок, с набухшими почками, готовыми раскрыться под лучами июньского солнца.

Этот маленький жалкий лесок, выросший на твердой, как железо, скудной земле, все же радовал глаз.

На ковре из изумрудно-зеленого мха были рассыпаны нежные цветочки.

Доктор бережно собрал образцы этой полярной флоры.

Тем временем капитан, решив, что необходимо дать собакам разминку, заодно испытать их, а также развлечь команду, предложил устроить собачьи бега. Прекрасный случай проверить, могут ли матросы править собачьей упряжкой.

Ведавший псарней Летящее Перо, или, как он называл себя, собачий капитан, не сомневался в своих способностях, ему-то и предстояло начать испытание.

Подопечные парижанина, пока сидели в загоне на палубе, были послушны и голосу кочегара, и взгляду. Артур много времени проводил со своими питомцами, кормил и, как вы помните, обещал сделать из них ученых собак.

— Так вот, мой мальчик, — сказал капитан, — покажи нам, что умеют делать твои ученики. Выбери самых способных, и пусть пробегутся в упряжке по этому прекрасному ровному льду!

Парижанин запряг собак без особого труда, правда, щедро подкармливая кусочками медвежатины, которые доставал из карманов.

Наконец упряжка была готова, погонщик занял свое место и щелкнул бичом, стараясь подражать гренландцам в Юлианехобе. Но собаки почему-то побежали в разные стороны, растянули постромки веером, поволокли сани зигзагами и остановились. Все так и покатились со смеху.

Летящее Перо, страшно досадуя и сгорая от стыда, кричал, щелкал бичом, но собаки то ли не понимали его, то ли не слушались.

Тогда Артур пустился на хитрость. Достал из кармана еще оставшийся там кусок мяса и бросил как можно дальше. Собаки бросились за добычей, пробежали метров двадцать, снова остановились и стали грызться между собой, наконец одной из них удалось схватить мясо. Тогда остальные разом сели на задние лапы и повернулись к погонщику в ожидании новой подачки.

Летящее Перо ничего не мог с ними сделать.

На его счастье, Дюма оказался не злопамятным и, забыв все насмешки в свой адрес, решил спасти честь друга. Ему пришла в голову чудесная мысль, простая, как все гениальное: он нацепил на удочку связку вяленой трески и побежал впереди упряжки.

Собаки, почуяв запах рыбы, рванулись с места. Дюма продолжал бежать, волоча за собой треску, которая подпрыгивала на льду. Собаки мчались за ним. Так они пробежали метров пятьсот.

Видя, что Тартарен запыхался, Летящее Перо крикнул:

— Отлично! Дело идет! Ты молодец, честное слово! А теперь скорее садись рядом со мной, проклятые псы разогнались и уже не остановятся!

— Ты прав, дорогой, они и в самом деле не остановятся!

И кок сел рядом с Артуром. Тот взмахнул бичом, но так неумело, что опоясал им и себя и Дюма, а щелчка, конечно, не получилось.

— Вот! И э́та проклятая штуковина не работает!.. Придется взять несколько уроков у Большого Тюленя. Без бича с этими тварями не управиться… Да, но надо как-то выходить из дурацкого положения!

— Непременно. Представляю, черт подери, сколько теперь насмешек посыплется на мою голову из-за этих паршивых собак!

— Пусть кто-нибудь еще попробует. Посмотрим, как у них получится.

Вдруг собаки забеспокоились, прижали уши, пригнули морды к земле, словно принюхиваясь, и понеслись как безумные к кораблю.

— Держись! — крикнул парижанин и изо всех сил вцепился в сани.

Дюма оглянулся и громко выругался:

— Гляди-ка!.. Медведь!.. С неба, что ли, они здесь валятся… Хромает… Верно, подстрелен, бедняжка!

— Подстрелен не подстрелен, а я все-таки предпочитаю видеть медведя, когда он лежит ковриком у постели!.. Быстрее бегите, собачки, быстрее!

Но псов уже не надо было понукать, испуганные, они дружно неслись к кораблю и через две минуты ворвались в группу матросов, готовых к бою со зверем.

 

ГЛАВА 9

Старая рана. — Пуля. — Капитан обеспокоен найденной в туше белого медведя пулей из ружья «Маузер». — Гастрономическая фантазия. — Фланелевый жилет в желудке медведя. — Метка с готическими буквами. — Поспешный отъезд. — Трудное лавирование. — Тяжкие труды. — Места временных стоянок. — Веселые минуты усталых моряков. — Венеция — страна льдов. — В проливе Кеннеди. — Над Форт-Конгером, развевается флаг.

По приказу д’Амбрие все люди и собаки вместе с санями были подняты на «Галлию».

Медведь едва тащился, падал на каждом шагу, но не переставал грозно рычать. Его гнал голод.

Доктор разрывной пулей размозжил хищнику голову. Все это произошло за каких-то десять минут.

Люди снова спустились на лед и стали рассматривать медведя.

Он был совсем тощим — кожа да кости.

— Доктор! — обратился к врачу капитан. — Необходимо определить, из какого оружия в него стреляли. Попробуйте извлечь пулю.

В правом бедре зверя, сильно опухшем, виднелась гноящаяся рана, размером с окружность мизинца.

— Рана, без сомнения, огнестрельная, — сказал доктор.

— Старая?

— Примерно восьмидневной давности.

— Сквозная?

— Не думаю, второго отверстия не видно.

— Пулю можно извлечь?

— Ничего нет проще!

Желен даже не стал прибегать к помощи хирургических инструментов, извлек пулю простым матросским ножом и передал капитану.

Пуля оказалась продолговатая, малого калибра.

Д’Амбрие внимательно ее рассмотрел.

— Спасибо! — сказал он, побледнев и сдерживая дрожь в голосе. — Теперь мне все понятно.

Доктору очень хотелось знать, что именно понятно капитану, но он не решился об этом спросить и продолжал вскрытие туши, бормоча про себя:

— Этот хищник, видимо, долго терпел голод. Вон какой тощий! Но что его жалеть. Сам-то он никого не жалеет! Такой же кровожадный, как лев, тигр или ягуар. Купается в ледяной воде, спит на льду, а все равно жаждет крови, убивает сотни тюленей, морских коров, полярных оленей, если даже не голоден. Клыки у него более десяти сантиметров длиной! Плавает как акула, хватает под водой тюленей! С ловкостью пантеры взбирается на высокие ледяные горы, чтобы разорять птичьи гнезда и пожирать яйца.

Густая шерсть защищает его от холода, а подкожный слой жира не пропускает воды. Силой медведь не уступает бизону. В общем, он прекрасно приспособлен к жизни в полярных условиях.

Но все же и ему после удачного дня охоты приходится неделями терпеть голод. Особенно весной, после зимней спячки, когда ему надо набираться сил. В это время он обгладывает кости, которыми когда-то пренебрег, ест морскую траву, землю… всякие отбросы, порой совершенно несъедобные. Как-то раз исландские рыболовы нашли у медведя в желудке рыбацкий сапог… А у этого… Вы только посмотрите!.. — И доктор извлек из утробы зверя что-то похожее на тряпки.

— Говорил я вам, капитан, что медведь с голодухи что угодно проглотит! Можете в этом убедиться.

— Что вы там нашли, дорогой Желен?

— Фланелевый жилет!

— Фланелевый жилет?! — воскликнул пораженный д’Амбрие.

— Он, конечно, слегка потрепан, но пуговицы и метка сохранились. Хорошо видны вышитые красными нитками буквы.

Капитан внимательно посмотрел на метку и сказал врачу:

— Пожалуйста, вырежьте ее и дайте мне!.. А теперь давайте возвратимся на корабль. Пора в путь!

Доктор последовал за капитаном, а тот, продолжая внимательно рассматривать метку, с озабоченным видом качал головой.

— Я должен сказать вам всю правду, — обратился он к доктору, когда они поднимались на борт, — чтобы вы поняли, почему я отказался от намерения сделать здесь остановку на сорок восемь часов.

— Да, капитан, мне непонятно, почему эта грязная тряпка так вас…

— Взволновала. Да, вы не ошиблись. Я и в самом деле взволнован.

— Взволнованы?.. Вы, капитан?

— Я посвятил свою жизнь нашей славной экспедиции…

— Какая же связь между находкой и экспедицией?

— Вы знаете немецкий, доктор?

— К великому моему стыду, плохо.

— Но читать умеете?

— Разумеется!

— Взгляните на эти буквы!

— Это заглавные буквы эф и эс, написанные готическим шрифтом.

— Отлично! Вы уверены в этом?

— Безусловно! Но что из того?

— А пуля, которую вы извлекли из ноги медведя? Ведь это пуля из ружья «Маузер», доктор… немецкая пуля!

— Черт подери! Значит, тевтоны совсем близко отсюда?

— Вы сами сказали, что зверь ранен дней восемь назад… Ранен пулей из немецкого ружья, когда голодный бродил вокруг немецкой стоянки. Попался ему этот жилет, он и проглотил его с голоду. На жилете немецкие буквы. Подсчитайте, сколько мог пройти за восемь дней подраненный медведь, и сделайте вывод!

— Черт подери!

— Вот почему я и тороплюсь, словно за мной гонятся.

— Да, надо спешить, — согласился доктор.

— Я боюсь до конца высказать вам мою мысль!.. Вдруг немец уже был там!.. Ведь он наш соперник! Вдруг пошел на какую-то дьявольскую хитрость и опередил меня?

Час спустя «Галлия» вышла из Порт-Туле и смело понеслась через полчища плавающих льдов, разбитых ураганом.

Под ними почти не было видно воды, и казалось, будто корабль скользил по ледяной гальке.

Стальной ледорез работал не переставая.

Встречи с льдинами, сопровождавшиеся оглушительным треском, теперь уже никого не пугали — шхуна неизменно шла вперед.

От Порт-Туле до мыса Сабин, находящегося на западном берегу пролива Смит, пятьдесят пять километров. Это расстояние, составляющее примерно полградуса широты, «Галлия» прошла за двадцать часов, на что трудно было рассчитывать при неблагоприятной погоде. 13 июня экспедиция оставила позади остров Пим, печально известный гибелью экспедиции Грили. Именно на этом острове стоял лагерь Клея, где в ужасных муках скончались «голодающие Северного полюса», о которых рассказал М. В. де Фонвиель.

Четырнадцатого июня судно укрылось от плывших по течению льдов в заливе Бьюкенена, обошло остров Бюша и в этот день преодолело всего несколько миль, поскольку пришлось долго искать полынью.

Во льдах прорубили «доки», чтобы укрыть в них шхуну: навстречу плыли два огромных айсберга, которые могли раздавить ее, как орешек.

Следует хотя бы кратко пояснить, что значит «прорубить доки». Допустим, проход имеет в ширину пятьдесят метров. По обе стороны от него ледяные поля толщиной в три-четыре метра. Навстречу кораблю медленно движется айсберг. Иногда судну удается миновать его, прижавшись к одному или другому ледяному полю. Но бывает, что айсберг преграждает путь судну, заняв всю ширину прохода и грозя раздавить его. Тогда приходится с помощью пилы, топора и взрывчатки проделывать во льду некое подобие дока, ставить туда корабль и ждать, пока айсберг проплывет.

Пятнадцатого июня продвинулись всего на десять километров, но и это было большой удачей для утомленных моряков.

Шестнадцатого июня миновали маленький пролив Хейс, и шхуна пошла в виду южной части Земли Гриннелла. Вдали виднелись холмы из рыжих песчаников, на них лежали огромные языки ледников.

Целый день потратили на поиски полыньи.

Дорога, по которой двенадцать лет назад прошел капитан Джордж Нэрс, была загромождена льдами.

Подобные перемены характерны для арктических морей и возникают ежегодно, даже ежемесячно, вследствие ледоходов, течений, приливов и бурь. Поэтому нельзя в точности следовать по путям, проложенным и нанесенным на карту исследователями прошлых лет.

Как часто приходится возвращаться назад, столкнувшись с непроходимыми льдами! Брать их штурмом, с помощью взрывов, и, увы, не всегда успешно! Метаться из стороны в сторону, словно зверь в клетке, в поисках свободного от льда протока, а потом ждать в ледяных «доках», пока пройдет айсберг.

Семнадцатого июня, когда силы экипажа уже были на пределе, шхуна прошла по маленькому заливу Альмана и обогнула мыс Хеукс на юго-востоке бухты Доббин.

Капитан подтвердил показания Джорджа Нэрса, установив, что высота мыса равна четыремстам двадцати семи метрам над уровнем моря.

Однако он никак не мог согласиться со своим предшественником, считавшим, что этот мрачный мыс похож на скалу Гибралтарского пролива.

Ни постоянный тяжелый труд, ни опасности не вселили в моряков уныния. Напротив! Никогда, кажется, они не были так веселы и так увлечены своей работой!

Словно не замечая усталости, полярники острым словцом и шуткой ободряли товарищей. А с каким аппетитом ели двойные порции, раздаваемые щедрой рукой Дюма! И со свойственной французам веселостью распевали за работой задорные и не всегда пристойные песенки.

Летящее Перо, бывший артист кабаре, балагур и шутник, закончив вахту, выходил из топки и работал вместе со всеми, уверяя, что делает это для собственного удовольствия. Добрый по натуре, но мистификатор, он часто дурачил матросов, но те не обижались, напротив, смеялись вместе с остальными над собственной наивностью. Не подшучивал он теперь только над Дюма, с тех пор как тот выручил его во время собачьих бегов, и над Констаном Гиньяром, которого вытащил из воды.

Зато доставалось от него Курапье, по прозвищу Землеход, и Нику Наковальне, с которым они вместе работали в топке.

Здесь стоит вспомнить одну безобидную, но очень забавную шутку. Как-то «Галлия» плыла по небольшому открытому пространству, похожему на озеро, вдали, ярко освещенные солнцем, сверкали пики торосов. Парижанин, работавший в это время у топки вместе с Курапье и Ником, вдруг воскликнул:

— Кончай работу! Кажется, играют «перерыв», или «Отдых от айсбергов».

— Это тоже из большой оперы? — спросил Курапье, очень любивший музыку.

— Конечно!

— Из той, которую ставят в Париже? В каком театре?

— Во всех! Когда ты видишь на двери афишу со словом «Перерыв», это значит, что ставят знаменитую оперу «Перерыв, или Отдых от скамеек».

— Но ты сказал «айсбергов», а не «скамеек»!

— А здесь «скамейки» означают «айсберги».

— Не понимаю, а ты, Ник?

— А я понимаю, — невозмутимо заявил Ник.

— Здесь столько айсбергов, что можно подумать, будто ты в Венеции! — продолжал шутить Форен.

— В Венеции? — удивился Курапье. — А я думал, Венеция где-то в теплых краях, в Алжире, или в Константинополе, или в Америке… Точно не знаю!

— Сейчас я тебе объясню, что такое Венеция!

И Летящее Перо запел своим приятным звучным голосом:

— Хорошо поешь, парижанин! — воскликнул Ник. — Продолжай! Продолжай!

— Да, здорово у тебя получается, но где все-таки эта Венеция находится? — не унимался упрямый нормандец.

— А мы где сейчас находимся? — лукаво спросил парижанин.

— В стране льдов!

— Правильно!.. Так вот, старик, значит, мы в Венеции, потому что Венеция — страна стекла, а стекло то же, что лед!

На этом разговор прервался. Вблизи мыса Луи-Наполеон появился айсберг, и надо было отвести шхуну за высокие холмы из красного песчаника на берегу пролива.

Огромный айсберг медленно входил в пролив Доббин. Еще немного — и он преградит путь шхуне, вот уже два часа свободно плывшей по проливу.

Восемнадцатого июня миновали мыс Джон-Берроу и мыс Нортон-Шоу, расположенный в южной части залива Скорсби. «Галлия» пересекла восьмидесятую параллель!

Шхуна продвигалась к востоку, чтобы обойти залив Скорсби, запруженный льдами, ожидавшими июльского ледохода.

Девятнадцатого оставили позади мыс Коллинсона и бухту Ричардсон и вошли в пролив Кеннеди.

Этот пролив протяженностью в сто километров имеет не более тридцати — сорока километров в ширину, является продолжением пролива Смит и с северной стороны соединяет его с бассейном Холла.

Как же обрадовались моряки, увидев, что пролив свободен ото льда, по крайней мере в середине.

Д’Амбрие, однако, не был удивлен. Это явление заметил еще Мортон, стюард доктора Кейна, затем капитан Нэрс и, наконец, лейтенант Грили. Дело в том, что через довольно узкий пролив Кеннеди, соединяющий два обширных водных бассейна, проходит быстрое морское течение, и большие массы воды, постоянно перемещаясь, не замерзают при температуре выше минус 30°.

Плавание по этому проливу было для «Галлии» просто прогулкой, если учесть, какие трудности ей пришлось преодолеть раньше.

Не в пример своим предшественникам, д’Амбрие не счел нужным оставлять на берегах запасы провизии.

Обычно это делают в тех случаях, когда собираются возвращаться тем же путем, но уже не на корабле, который по тем или иным причинам придется оставить, а пешком по льду до датских поселений.

Провизию зарывают глубоко в землю, покрывают льдом, чтобы ее не мог откопать медведь, и ставят сверху знак, сложенный из камней, как ориентир для путешественника.

Капитан «Галлии» пренебрег этой мудрой мерой предосторожности. Был ли он уверен в том, что ему не придется возвращаться пешком, или же задумал вернуться другим путем, чего не делал никто до него, об этом мы узнаем позднее.

Двадцатого июня шхуна шла по каналу, и капитан осматривал места, по которым проходил Грили. Оставив место зимовки в Форт-Конгере, д’Амбрие направился в Камп-Клей.

Шхуна проплыла мимо мыса Леопольд-де-Бюш, залива Карл-Риттер, где укрывалась моторная шлюпка леди Грили, затем мимо мыса Крейкрафт.

Двадцать первого июня приблизились к мысу Бэрд, находящемуся в вершине фьорда Арчер, образующего южный берег залива Леди-Франклин.

Напротив виднелся залив Дисковери (открытие), названный так в память зимовки второго корабля сэра Джорджа Нэрса, затем шел полуостров Солнца со снежными вершинами высотой до восьмисот метров, далее высился весь белый остров Белло.

В глубине укрытия на 81°41′северной широты и 64°45′ западной долготы по Гринвичу находилось строение, сложенное американцами из бревен, привезенных со своей родины, которое Грили назвал Форт-Конгер.

Д’Амбрие сделал остановку около мыса Бэрд и вместе с четырьмя матросами сошел на берег. Там он без особого труда отыскал пирамиду из камней, где Грили спрятал карту района, обследованного лейтенантом Локвудом и доктором Пави, и краткое описание их работ.

Все документы хорошо сохранились, — видимо, после августа 1883 года к ним никто не прикасался.

Капитан д’Амбрие добавил к документам карту своего пути с подписью — «французский мореплаватель» и поставил дату: 21 июня 1887 года.

Он нанес на карту очертания залива, заметил, что, по счастливой случайности, западный проток между полуостровом Солнца и островом Белло свободен ото льда, и ему захотелось посетить Форт-Конгер.

За несколько часов шхуна пересекла залив Леди-Франклин, тогда как судну «Протеус», на котором плавал Грили, для этого потребовалось семь дней.

Вскоре в бинокль можно было увидеть массивную постройку, покрытую черным гудроном.

Отважный моряк снова побледнел. Как тогда, когда доктор передал ему пулю, вынутую из бедра медведя.

Над Форт-Конгером развевался флаг!

 

ГЛАВА 10

Экспедиция Грили. — Прискорбная экономия. — В одиночестве. — Немецкий флаг. — «Галлия» и «Германия». — Капитан Фогель. — Почему «Германия» опередила «Галлию» на целый год. — Ученый и промысловик. — Исследования Заполярья и ведение китобойного промысла. — Без оглядки — только вперед! — Запасы угля. — Следы Прегеля. — Почему «Галлия» свернула к востоку. — Могила капитана Холла.

Памятная всем экспедиция капитана Грили, прекрасно подготовленная теоретически, потерпела неудачу из-за недостатка средств.

Трудно понять, почему американское правительство, обычно щедро финансирующее научные исследования, на сей раз проявило скаредность. Лишь благодаря ходатайству сенатора Конгера Грили удалось получить двадцать пять тысяч долларов, в пять раз меньше необходимой суммы.

Поэтому Грили не мог построить для своей экспедиции не только двух кораблей, как капитан Джордж Нэрс, но даже одного, как капитан Холл, ему пришлось нанять китобойное судно для переброски персонала экспедиции и необходимого снаряжения к месту начала исследования.

Плохо оснащенная и скудно снабженная провизией, экспедиция провела два, точнее даже три, года в ожидании зафрахтованного судна, которое должно было доставить ее на родину.

Можно лишь предполагать, каких успехов она достигла бы, не прояви правительство Америки такой необъяснимой скупости.

И если Конгресс проявил скаредность, то судовладелец оказался просто выжигой, потребовав от Грили за перевоз экспедиции от Ньюфаундленда до залива Франклина огромную сумму в девятнадцать тысяч долларов, так что на все остальные расходы осталось всего шесть тысяч.

Пришлось Грили потратить часть своих личных небольших сбережений, однако ни о каком комфорте для членов экспедиции нельзя было и мечтать.

Для зимовок в условиях жестокого полярного климата пришлось построить форт, которому Грили дал название Форт-Конгер в честь сенатора, добившегося финансирования экспедиции.

Отважные мореплаватели сделали для науки больше, чем хорошо оснащенная экспедиция Джорджа Нэрса, и сумели опередить англичан в исследовании путей к полюсу.

Благодаря неутомимой энергии участников экспедиции две зимовки в бараке на берегу залива Леди-Франклин прошли относительно благополучно.

Все беды начались с того времени, когда они покинули форт и пошли через льды к острову Литльтон, где их должен был ждать пароход «Протеус». Но пароход не пришел.

Они могли бы провести в форте еще одну зиму и избежать катастрофы, которая их постигла в Кемп-Клее.

Форт-Конгер был прочной деревянной постройкой площадью 20×10 метров и высотой 3,5 метра. На протяжении долгого времени она могла служить надежной защитой от холодов и полярных ветров.

Даже сейчас, спустя пять лет, когда к форту подошла «Галлия», в нем находились люди, видимо, они зимовали здесь, поскольку в это время года сюда не подходят китобойные суда.

Д’Амбрие еще издали узнал на строении флаг немецкого торгового пароходства.

Нет сомнения: капитан «Галлии» проиграл первую часть пари!

— Пусть так, — сказал отважный француз, когда «Галлия» остановилась. — Мы все равно отыграемся! Посмотрим, сможет ли соперник выиграть вторую, главную часть пари? Поднять флаг и возвестить о прибытии пушечным залпом!

Тотчас же на «Галлии» был поднят флаг, а немецкий флаг трижды приспустился в знак приветствия.

«Они смеются над нами! — подумал д’Амбрие, хорошо знавший, чего стоит немецкая вежливость. — Но это неважно».

— Господин Вассер, проследите, чтобы наш ответный салют был выполнен в соответствии с международными правилами! А теперь, господин Прегель, поговорим!

В сопровождении четырех человек из команды капитан спустился на лед и направился к Форт-Конгеру.

Дверь домика гостеприимно открылась, навстречу вышел высокий белокурый молодой человек в очках и по-военному отдал честь.

— Господа, рад приветствовать вас и на правах хозяина предлагаю разделить с нами это жилище! — сказал он по-французски, но с легким немецким акцентом. — Добро пожаловать!

— Приятно, что мой соперник встречает меня столь приветливо!.. Вы, разумеется, сотрудник экспедиции господина Прегеля? — спросил д’Амбрие.

— Вы не ошиблись, помощник капитана «Германии», господина Прегеля, возглавившего арктическую экспедицию. Мое имя Фридрих Фогель.

— Я — капитан д’Амбрие, капитан корабля «Галлия», прибывшего из Франции. Вам, конечно, известны цели моей экспедиции, о которой, кстати, год назад я еще не помышлял?

— Господин Прегель не скрывал их от нас, он с самого начала предупредил, что мы будем иметь честь соперничать с французами на этом опасном поле боя, и, признаться, капитан, идея мирной борьбы за честь родины нас вдохновила!

— Настолько вдохновила, что вы даром не теряли времени. Поздравляю вас, причем вполне искренне. Теперь наша борьба станет еще острее, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы быть достойным моего соперника!

Так, обмениваясь любезностями, д’Амбрие и Фогель вошли в помещение форта. Там ничего не изменилось со времен экспедиции Грили, только теперь стояли баллоны, судя по запаху, с китовым жиром.

Фогель подробно рассказал д’Амбрие о том, каким образом «Германия» оказалась здесь раньше «Галлии» на целый год.

Расставшись с д’Амбрие, Прегель, хорошо понимавший, с каким противником имеет дело, развил бурную деятельность.

Известный ученый, он использовал свои связи в правительстве страны и сумел получить кредит на большую сумму.

После этого он тотчас же отправился в Бремерхафен, где стояли китобойные судна, и зафрахтовал одно из них. Капитаном оказался его друг. Как раз начинался сезон охоты, и судно, водоизмещением в триста пятьдесят тонн, было готово к отплытию. Это позволило Прегелю сэкономить драгоценное время и сразу после зимовки отправиться в путь.

С собой он взял всего двух сотрудников, людей надежных, хорошо известных ему по прежним экспедициям, серьезных ученых, имевших по нескольку опубликованных трудов.

Поскольку в бассейне Холл и в проливе Смит киты водятся в изобилии, Прегель договорился с владельцем судна, что в целях сокращения общих расходов зафрахтованное им на три года китобойное судно станет охотиться на китов с условием, что стоимость каждой тонны добытого китового жира будет вычитаться из стоимости аренды судна.

Господин Прегель, географ и патриот, был человеком весьма практичным.

Он назвал зафрахтованное судно «Германия», то ли в память об экспедиции Кольдевейя, то ли в честь своей страны, и в этом случае, сам того не зная, поступил как д’Амбрие, который назвал свою шхуну «Галлией».

Усилия Прегеля увенчались успехом. Всю подготовку экспедиции он сумел провести за три недели, и 10 июня 1886 года «Германия» вышла в море от устья Везера в неизвестном направлении.

К этому времени д’Амбрие успел лишь разработать с конструктором план «Галлии».

Несмотря на тяжелые испытания в пути, «Германия» дошла до Форт-Конгера меньше чем за шесть недель.

Судно было отремонтировано и снабжено провиантом с учетом предстоящей зимовки.

Предполагалось, что часть матросов и члены экспедиции, а также три упряжки собак проведут полярную ночь в Форт-Конгере, а корабль поставят в безопасное место неподалеку.

В августе — сентябре Прегель вместе со своими сотрудниками отправился на разведку и вернулся в форт в полном восторге от полученных результатов. Все тяготы проведенной работы и сам Прегель, и его спутники перенесли хорошо.

Однако с наступлением жестокой полярной зимы активную деятельность пришлось прервать до конца апреля 1887 года.

С начала мая Прегель возобновил исследования, поплыв в море на моторной шлюпке вместе со своими сотрудниками и тремя матросами, взяв с собой запас провизии на полгода, а судно, освобожденное от льдов, отправилось на китобойный промысел и провело его весьма успешно, о чем свидетельствовали многочисленные баллоны китового жира в помещении форта.

— Теперь, — сказал капитан Фогель, — я жду возвращения «Германии» — через пятнадцать дней заканчивается рыболовецкий промысел. Она возьмет на борт меня с двумя помощниками и последней собачьей упряжкой, и мы поплывем на север, как можно дальше, и зазимуем в выбранном господином Прегелем месте, чтобы продолжать наши исследования, и все время будем углубляться на север, если потребуется, и в третий год. По воле Божьей и во славу родины!

Д’Амбрие, несмотря на свою душевную твердость, охваченный волнением, когда шел к форту, был полон бодрости. Не тот он человек, чтобы прийти в уныние от услышанного.

Д’Амбрие как ни в чем не бывало поблагодарил немца за гостеприимство и любезно преподнес ему подборку привезенных из Европы газет.

Фогель, уже больше года не читавший ни единой газетной строчки, очень обрадовался и горячо поблагодарил за столь ценный подарок.

Д’Амбрие вернулся на корабль сияющим.

— Ну что, капитан, плохие новости, да? — спросил доктор.

— Наоборот, отличные! Я просто в восторге! А ведь думал, черт возьми, что дело мое проиграно.

— Итак, ваши предположения подтвердились?

— Полностью!

— И вы видели вашего соперника?

— Его помощника. Господин Прегель сейчас идет на север.

— И это вас не тревожит?

— Нисколько. Хотя я и отдаю должное моему противнику!

— Мне тоже хорошо известно немецкое упорство!

— Остается только узнать, как он его употребит. Энергии у Прегеля хоть отбавляй, но он привык ходить торными путями.

— Для него главное — формулы. Тем лучше! Любая неожиданность может погубить его!

— К тому же им движет корысть. Китобоев он использует для сокращения расходов экспедиции, вместо того чтобы вовлечь их в свою работу. Мысли его заняты возвращением, он не исключает возможности отступления. Бережет судно и собственную шкуру. В общем, ведет исследование Арктики так, как это делали еще до него. А мы, доктор…

— Мы идем без оглядки, по наитию, как настоящие французы.

— И пока «Галлия» совсем не исчезнет, пока на ней будет хоть один живой человек, у него не появится иного желания, кроме стремления идти вперед. А это — великая сила. Одно лишь слово «отступление» способно парализовать волю самого смелого человека.

— Да, без решимости и отваги, без готовности рисковать лучше не предпринимать арктических экспедиций! — воскликнул доктор, которому передалось настроение д’Амбрие.

— И я не колеблясь пожертвую моей милой шхуной, но дойду туда, куда еще никому не удавалось дойти.

— Сэр Джордж Нэрс на своем «Быстром» достиг только восемьдесят второго градуса двадцати четырех минут, а мы уже сейчас у восемьдесят одного градуса сорока четырех минут северной широты.

— Рискни капитан Нэрс хотя бы одним кораблем из предоставленных ему правительством, уверен, он продвинулся бы гораздо дальше!

Отчалив от необозримой ледяной пристани, «Галлия» пошла тем путем, которым следовал корабль «Быстрый», д’Амбрие хотел отыскать отмеченные Нэрсом на карте под 82° залежи бурого угля. Вопреки ожиданиям пролив Робсон оказался свободным ото льда, и «Галлия» подошла к залежам лигнита мощностью в восемь метров совсем близко от поверхности земли.

Появилась возможность пополнить запас горючего, на две трети использованного во второй части пути, когда приходилось идти на одном лишь паровом двигателе, без парусов.

Горючим загрузили не только трюмы, но и часть палубы, в предвидении жестоких холодов во время бесконечной полярной ночи.

Топливо также могло понадобиться для борьбы с неприступными льдами.

В то время как матросы, взяв на себя роль горняков, подрывали динамитом угольные пласты и самые большие куски переносили на корабль, доктор рассматривал их как геолог и ботаник, в этих отложениях запечатлелась жизнь, проходившая в условиях, отличных от нынешних.

Судя по отпечаткам растений на угле, здесь было когда-то тепло, и доктор думал о том, сколь резкие изменения в этих краях после третичного геологического периода.

Капитан, мало знакомый с биологией, не проявлял к древним эпохам такого интереса. Он наблюдал за работой матросов и как будто что-то искал на земле.

Не прошло и часа, как он увидел окурки и нашел то, что искал: нашел чуть подальше, на едва заметной тропинке, ведущей к морю, следы сапог, подбитых гвоздями.

Значит, Прегель тоже побывал здесь и пополнил запасы горючего.

Двадцать второго июня груженная углем «Галлия» поплыла дальше на север.

Как известно, сэр Джордж Нэрс отправился в путь слишком поздно и был зажат льдами 1 сентября 1875 года, когда шел вдоль западного берега пролива Робсон.

Поэтому д’Амбрие резко свернул к востоку, к той точке, где «Поларис» зимовал в 1878 году. Французский исследователь не без оснований надеялся, что течения в проливе Робсон освободили его от неподвижных льдов вдоль восточного берега. Надежды полярника оправдались.

Двадцать третьего июня шхуна подошла к месту зимовки «Полариса», которую легко было опознать по валявшемуся там мусору, и капитан вместе со своим штабом отправился к месту вечного упокоения Холла, этого отважного, но несчастного исследователя.

Могила сохранилась хорошо. Дубовая плита, с вырезанной на ней лейтенантом Тайсоном надписью, нисколько не пострадала.

Как ни удивительно, даже карликовая ива, о которой упоминает лейтенант Тайсон в своем рассказе, до сих пор существует. Она растет позади деревянной плиты, прислоненной к плоскому камню. Надпись на плите гласит:

В память

о

Чарльзе Френсисе Холле,

капитане судна «Поларис»

морского флота Соединенных Штатов,

начальнике экспедиции к Северному полюсу,

скончавшемся 8 ноября 1871 года

в возрасте 50 лет.

«Я есмь Воскресение и жизнь;

Верующий в меня да не погибнет!»

Д’Амбрие и его товарищи почтительно обнажили головы перед могилой, с грустью думая о безвременной кончине этого благородного человека, пожертвовавшего жизнью ради науки и, к счастью, не увидевшего малодушия своих спутников — увы!.. — немцев.

На пути к одинокой могиле не видно было чьих-либо следов.

Стало ясно, что доктор Прегель, ознакомившись, так же, как и д’Амбрие, с трудами английских и американских исследователей Севера, пошел по тому же пути, что и его соперник.

 

ГЛАВА 11

В точке, до которой еще не доходил ни один корабль. — Палеокристаллическое море сэра Джорджа Нэрса. — Преждевременное заключение. — Сегодня истина, завтра — заблуждение. — Мо́ря древних льдов не существует. — Второй паковый лед. — Шхуна остановлена паковым льдом. — На санях — чтобы везти провизию, но не людей. — Купанье, которое могло оказаться смертельным. — Отделался испугом. — Арктическая гигиена.

— Капитан! Мы дошли до восемьдесят третьего градуса восьми минут шести секунд! — радостно объявил помощник капитана, определив координаты.

— Браво, старина Бершу! Твой расчет в точности совпадает с моим.

— Значит, мы продвинулись на север дальше Джорджа Нэрса? — произнес доктор, склонившись над картой в кают-компании.

— Да, но меньше чем на градус!

— И все-таки мы с гордостью можем сказать, что еще ни один корабль не заходил так далеко.

— Вы забываете, доктор, что господин Прегель сейчас, по всей вероятности, находится к полюсу намного ближе нас.

— Черт подери! Опять этот Прегель! Признаться, он совсем мне несимпатичен!

— Как бы то ни было, мы не должны отрицать его заслуг. Надо обладать большой смелостью, чтобы на такой маленькой шлюпке, как у него, отправиться в ледяной хаос!

— Однако это только ваши предположения. Ведь неизвестно, опередил ли он нас. Возможно, его зажало льдами.

— Нет оснований так думать. Мы же прошли! Такие, как Прегель, не отступают.

Наступило 26 июня. Определив координаты корабля, офицеры пошли в столовую, где их ждал кок Дюма.

Настроение у всех было приподнятое, разговор шел о дальнейшем продвижении на север.

Доктор Желен, верный своему профессиональному правилу не ставить диагноза, пока нет полной уверенности, неодобрительно отзывался о капитане Нэрсе. Тот утверждал, что существует Море вечных льдов, и даже дал ему название Палеокристаллическое, а через несколько лет это море освободилось ото льдов.

— Вы слишком строго его судите! — осторожно заметил помощник капитана. — Ведь сэр Джордж не сомневался в своей правоте.

— Нельзя судить так безапелляционно, лишать надежды других! Читали вы его отчет?

— Во время зимовки займусь его изучением.

— Разрешите, я процитирую отдельные выдержки, и вы убедитесь, как Нэрс неосторожен в некоторых своих оценках. Буду цитировать по тексту, — продолжал медик, снимая с полки книгу. — «…С высоты наблюдательного поста, — говорит Нэрс, — ледяной покров кажется состоящим из небольших смерзшихся между собой ледяных полей, каждое как бы окружено барьером из ледяных осколков, и такой ледяной покров тянется до самого горизонта… Это, несомненно, Палеокристаллическое море, или Море вечных льдов».

И далее:

«…Несомненно, что от Земли Гриннелла, на 83° широты до 84-й параллели простирается огромное ледяное поле, которое пытался преодолеть Маркем со своей экспедицией…»

— Надо бы сэру Джорджу перед словами «простирается огромное ледяное поле» добавить «в настоящее время», потому что от ледяного поля, о котором с такой уверенностью говорит Нэрс, ничего не осталось, как свидетельствует наш соотечественник доктор Пави, побывавший в тех же местах пять лет спустя после Нэрса.

— Это бы еще ничего, но почтенный капитан и дальше допускает ошибки, как самый заурядный моряк! Цитирую:

«…По выходе из пролива Робсон начинается море, сплошь покрытое льдом, толщиной 27–33 метра. С каждым годом его толщина возрастает за счет снегопадов. Верхние слои снега давят на нижние, постепенно обращая их в лед.

С полным основанием можно считать, что этот ледяной покров существует с древних времен, потому что на всем его протяжении нет ничего живого. Не видно птиц, летящих на север, это значит, что за льдами нет сколько-нибудь значительного пространства суши, а под толщей льда в океане проходят холодные течения, они и убивают все живое. Поэтому исчезли киты и птицы, им нечем питаться…» — и все в таком духе.

В общем, настоящая пустыня, закованная вечным льдом толщиной в сто футов.

Дальше идет текст, на который рекомендую обратить особое внимание.

«…Ледяное пространство тянется до самого полюса. Мы изучили отрезок примерно в 110 километров к северу от мыса Джозеф-Генри и пришли к выводу, что при современных средствах передвижения он непреодолим. Поэтому я с полным основанием утверждаю, что через пролив Смит достигнуть Северного полюса невозможно».

— Значит, — с жаром продолжал доктор, — согласись наш капитан с утверждением сэра Нэрса, «Галлии» ничего не оставалось бы, как вернуться в Гавр, вместо того чтобы попытаться пройти через пролив Робсон.

Помощнику капитана было неприятно слышать столь нелестное мнение о мореплавателе, пусть даже английском, и он возразил:

— Но ведь Нэрс имеет в виду лишь ту часть океана, которая идет к западу от шестьдесят пятого меридиана. И то, что мы достигли этих мест, вовсе не означает, что путь между шестьдесят пятым и семидесятым градусами западной долготы свободен от вечных льдов.

— Я предвидел подобное возражение и отвечу вам выдержкой из отчета не столь авторитетного, как отчет Нэрса.

Пять лет спустя, тридцать первого марта тысяча восемьсот восемьдесят второго года, один из лейтенантов Грили, доктор Пави, француз, отправился на санях от Форт-Конгера при минус тридцати четырех градусах. Одиннадцатого марта Пави прибыл к заливу Флоберга, где в тысяча восемьсот семьдесят шестом году зимовал пароход капитана Нэрса, и с того места, откуда вел свои наблюдения английский капитан, увидел поле пакового льда, состоявшего из очень прочных горообразных льдин, но не обнаружил никаких следов палеокристаллических льдов толщиной в двадцать пять — тридцать метров; тех самых, по которым с таким трудом продвинулся Маркем на один градус к северу.

— Это удивительно! — прошептал Бершу.

— Там, где сэр Джордж Нэрс считал существование животных невозможным, Пави обнаружил следы зайца и лисицы. Более того, двигаясь по пути, которым шел на Северный полюс Маркем, Пави, не доходя до мыса Джозеф-Генри, вдруг услышал крик своего спутника-эскимоса Джинса: «Море!.. Море!» Течение, которое увидел Пави, за мысом Гекла расширялось и шло по направлению к северу. Над протоком клубились облака, по словам эскимосов, признак больших пространств свободной воды. Свободной ото льдов, считавшихся вечными, оказалась восточная часть пролива.

И это восемнадцатого апреля! Еще до окончания зимних холодов.

— Здорово! — воскликнул пораженный помощник капитана. — Так хотелось бы это увидеть собственными глазами! Просто из любопытства!

— Нечего защищать Нэрса, старина Бершу! — заметил д’Амбрие. — Это бессмысленно! Его ошибка доказана, так же, как ошибка Кейна, утверждавшего, что в этих местах вода вообще свободна от льда. Все это — чистая теория. Истина где-то между этими двумя утверждениями. В заключение этого очень полезного разговора, весьма кстати затеянного доктором, скажу, что Пави, достигшему восемьдесят второго градуса пятидесяти одной минуты, посчастливилось сделать важное зоологическое открытие. Его спутник, эскимос Джинс, охотился за тюленем вида frispidus. Такие же тюлени обитают и ниже пролива Робсон. Они не могли бы туда попасть, не будь во льдах пролива участков открытой воды, где тюлени запасаются воздухом, а подо льдом — живности, которой они питаются. Наша задача, однако, не стала от этого легче, и, хотя нам посчастливилось дойти до восемьдесят третьего градуса восьми минут северной широты по более или менее гостеприимным водам, препятствие, возникшее сейчас, оказалось почти непреодолимым.

— Вы правы, капитан! Вместо Палеокристаллического моря, к счастью исчезнувшего, перед нами встал ледяной барьер шириной не менее трех километров… Черт побери! Стальному бушприту, ледовым пилам и динамиту придется хорошенько потрудиться, если мы не найдем свободный проход!

— С поисков прохода и следует начинать, а уж если не найдем, придется его сделать!

Из этого разговора, происходившего в кают-компании, можно себе представить, каким путем шла «Галлия» от того места, где находилась могила Холла. Она двигалась в направлении Северного полюса почти на пятнадцать минут широты дальше всех своих предшественников и натолкнулась на ледяной барьер шириной в три тысячи метров. Отмеченный Пави, этот барьер остался после разрушения палеокристаллического льда, о котором говорил капитан Нэрс.

Потеплело. Но даже при четырех градусах выше нуля ледяной барьер таял медленно, и не было никакой надежды на то, что он исчезнет под лучами полярного солнца, если, конечно, в каком-нибудь месте его не разрушит бурей или морским течением.

Капитан приказал измерить глубину и определил дно на глубине четырехсот пятидесяти морских саженей. Толща воды вблизи мыса Джозеф-Генри оказалась равной всего семидесяти двум морским саженям.

Шхуна стояла в безопасном месте, в одной из расщелин берегового льда. Толщина его здесь равнялась четырем метрам.

Теперь следовало отыскать во льду трещину или слабину на тот случай, если капитан решит пробивать канал.

Плыть вдоль изрезанного щелями ледяного барьера для поиска в нем прохода было не только опасно, но и бесполезно, поэтому разведку льдов решили вести на санях.

И людям, и особенно собакам необходимо было размяться и проверить, можно ли в дальнейшем рассчитывать на четвероногих помощников.

Разумеется, всему экипажу хотелось сойти на лед, и, чтобы никого не обидеть, д’Амбрие предложил тянуть жребий.

В отряд, не считая эскимоса Угиука, самого капитана и доктора, должны были войти шесть человек.

Летящее Перо первым опустил руку в берет и, развернув бумажку, заплясал и запел от радости. Повезло также Курапье, Нику, Ле Герну, Констану Гиньяру и Дюма. Последний захватил с собой карабин, подарок доктора.

Провизии взяли на пятнадцать дней: галеты, мясные консервы, кофе, чай, сушеную рыбу для собак и спирт для горелки, на которой готовили пищу. На сани погрузили также спальные мешки и палатки, по полному комплекту запасной одежды для каждого и по паре знаменитых гренландских сапог, не пропускающих воду.

Все это аккуратно упаковали в водонепроницаемые мешки и крепко привязали к саням.

Собаки, почуяв волю, так рванулись, что едва не лопнула упряжь, но Угиук ударом кнута быстро умерил их пыл.

Ле Герн и Летящее Перо тоже справились со своими упряжками — учеба у эскимоса не прошла даром. Впрочем, собаки и сами скоро устали. Путь был трудный, поклажа тяжелая. Парижанин пошутил, что управление проселочными дорогами здесь плохо заботится о путях сообщения.

— Я предпочел бы очутиться в аду, — вдруг заявил он.

— Почему? — насторожился Курапье, как всегда ожидавший подвоха.

— Взгляни на эту мостовую!

— Какую еще мостовую? — удивился нормандец.

— Сейчас объясню. Слушай внимательно. Говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями, так неужели мои сани скользили бы там по гладкой дороге хуже, чем здесь, где со всех сторон торчат льдины и на каждом шагу лужи, полные талого снега?!

— Иди ты! Опять надо мной насмехаешься!

Доктор от души повеселился шутке и сказал капитану, который тоже не мог удержаться от смеха:

— В остроумии Форену не откажешь, а шутки да прибаутки в настоящих условиях лучше всякого лекарства. Один такой весельчак сто́ит целой аптеки!

«Пути сообщения», по выражению парижанина, становились все неудобнее. На высоких местах, где лед был сухим, лежал налет соли, и сани плохо скользили. В низких местах стояла вода и люди почти по колено проваливались в снежную кашу, а собаки вязли по брюхо.

Если бы не гренландские сапоги, пришлось бы идти словно босиком по ледяной воде.

Только теперь Летящее Перо и матросы поняли, что такое поход через льды на санях. Вместо того чтобы легко мчаться по ледяному полю, помахивая кнутом, им пришлось идти за санями, словно обозным солдатам, к которым моряки относятся с презрением, смешанным с жалостью. Собаки тащили только поклажу.

Достаточно совсем немного пройти по полярным льдам, и начинаешь понимать, что это — не увеселительная прогулка. Ледяные глыбы все равно, что неровный, очень крупный булыжник. Встречаются также скалы и пропасти, не такие большие, как на земле, но скользкие. То и дело рискуешь соскользнуть в яму или провалиться в озеро, образованное талой водой.

Вдобавок приходится помогать собакам, толкать и поддерживать сани, чтобы они не опрокинулись набок. При этом можно и самому завалиться под дружный смех остальных.

Главное в этом случае — не попасть в воду, это опасно.

Талый снег предательски прикрывает полыньи, в которые ничего не стоит провалиться по пояс. Путешественнику жизненно необходимо научиться распознавать их, как омуты на болоте охотнику на дичь.

Опыт доктора в арктических экспедициях оказался полезным для всех.

Караван двигался вдоль южного края ледяного барьера, и капитан то и дело зачерчивал на планшете его конфигурацию.

В общем, все шло благополучно. Правда, кое-кто падал, проваливался в неглубокие лужи, но без угрозы для жизни.

Только Констан Гиньяр, видимо родившийся под несчастливой звездой, и на сей раз оправдал свою фамилию — неудачник.

Время от времени капитан, которому помогал Угиук, предупреждал товарищей об опасности.

Гиньяр задержался, свертывая самокрутку, и, догоняя остальных, угодил в глубокую полынью.

— Месье решил искупаться? — обернувшись на шум, крикнул Артур, глядя, как Гиньяр барахтается в воде. — Выбирайся поскорее из этого лимонада! У тебя просто страсть к купанию в ледяной воде!

Кочегар вылез, стуча зубами от холода.

— Ну-ка, посмотри, цело ли стекло на часах? — сказал парижанин.

— Стоп! — скомандовал капитан, бросив взгляд на нормандца. — Тебе надо переодеться, парень!

— Спасибо, капитан, на ходу обсохну! На Ньюфаундленде такое часто случалось!

Прибежал доктор.

— Сейчас же разденьте этого героя и разотрите как следует! А то, чего доброго, схватит воспаление легких! Быстро! Разожгите спиртовку, распустите льдинку в кастрюле!

С Гиньяра, бывшего почти без сознания, вмиг сняли одежду, уже затвердевшую на морозе.

Д’Амбрие с Артуром Фореном с такой силой растирали его, что едва не содрали кожу.

Бедняга наконец задышал, и его положили в спальный мешок.

Когда вода закипела, доктор всыпал в нее немного чая и влил изрядную порцию рома.

— Пей потихоньку, — сказал он Гиньяру. — И чтобы ни капельки не осталось. Жив будешь, не бойся, только впредь не лезь потный в воду, береги свою шкуру! А вы, — обратился Желен к остальным, — старайтесь не потеть, не делайте лишних движений. Сейчас опаснее, чем зимой. Новички, отправляясь в поход, стараются потеплее одеться, перегреваются и быстро остывают. А от этого бывает ревматизм и плеврит. Если искупаетесь, как этот парень, отбросьте ложный стыд! И делайте все, что мы сделали с Гиньяром. Ведь он мог умереть на ваших глазах, не приходя в сознание.

— Вот уж не думал, что можно так легко отдать концы, — задумчиво произнес парижанин. — Выходит, это похуже солнечного удара на экваторе, а ведь Гиньяр — матрос, не какой-нибудь неженка!

К счастью, все обошлось, только задержались в пути на два часа. Зато успели позавтракать. Случай с кочегаром послужил уроком матросам, неосторожным, как дети, и очень беспечным. Особенно Констану Гиньяру.

Он занял место в арьергарде и теперь был внимательным, старательно избегая предательских ям.

Солнце больше не уходило за горизонт, но когда по времени наступил вечер, на льду поставили палатку, и после сытного ужина усталые, по трое в мешках, улеглись спать. Капитан лег вместе с доктором, а Угиук устроился прямо на льду.

В этот день прошли десять морских миль, что равняется восемнадцати километрам.

 

ГЛАВА 12

Нормандец, который заставил своих баранов носить зеленые очки. — Следы лейтенанта Локвуда. — Немецкий документ. — Снова Прегель. — Чтобы опередить на 200 метров. — Вот она и вернулась. — Прохода нет! — Вдали слышен лай собак. — Стой! Кто идет? — «Германия». — Празднование 14 июля на льдах. — Как Летящее Перо лишился своих иллюзий и получил прозвище.

Начиналось полярное лето, погода благоприятствовала исследователям, и жизнь их шла в общем благополучно.

Угиуку случалось загарпунить тюленя, выскочившего подышать к полынье во льду. Меткий стрелок Дюма, хоть и был постоянно занят стряпней, все-таки умудрился подстрелить медведя, привлеченного запахом еды.

Моряки отдавали должное кулинарному таланту Тартарена, ели с большим аппетитом. Собак тоже не обижали, кормили как на убой.

На здоровье никто не жаловался, только на резь в глазах, и то не все. Доктор объяснил, что так действуют на зрение ослепительно белый снег и льды, сверкающие на солнце, и выдал каждому защитные очки с зелеными стеклами.

Летящее Перо сразу напялил их на нос, поглядел на свое отражение в луже и заявил, что стал похож на профессора.

Смуглый Дюма с крупным носом и пышной черной бородой выглядел в очках весьма внушительно, Артур даже сказал, что он похож на настоящего марабута. А вот у Констана Гиньяра очки не держались на его коротком носу, и парижанин не преминул сострить по этому поводу:

— Знаешь, твои очки надо отправить в манеж!

— Зачем?

— Пусть поучатся сидеть верхом на твоем носу. И на ночь их не снимай, доктор не велел, так они скорее привыкнут и не будут сваливаться… А как интересно в них смотреть! Все кажется таким красивым! Будто перед тобой не голые льды, а луга и пригорки, поросшие зеленой травой. Неудивительно, что один нормандец, твой земляк, надел своим баранам зеленые очки.

— Не болтай ерунды!

— Провалиться мне на этом месте, если я вру! Этот хитрец кормил бедных животных стружкой, а они воображали, будто едят травку!

Дня два очки были предметом насмешек парижанина, всем досталось, кроме, разумеется, капитана и доктора.

Но больше всех Угиуку. Он и в самом деле выглядел очень забавно с большими зелеными стеклами на плоской, круглой, как блин, лоснящейся от жира физиономии кирпичного цвета. Летящее Перо уверял, что эскимос как две капли воды похож на его консьержку в Париже, правда, у той погуще борода и усы.

В то время как матросы шутили и веселились, капитан выглядел озабоченным.

За все десять дней им ни разу не встретилась протока, трещина или слабина во льду. А ведь через четверо суток предстояло возвращаться, иначе не хватит продуктов.

У д’Амбрие еще оставалась слабая надежда: может быть, береговой лед вблизи земли, открытой Локвудом, помощником капитана Грили, не смерзся с паковым льдом, ставшим у них на пути? До этой земли две — две с половиной мили. И, если там окажется хотя бы узенькая протока, ее можно будет расширить и провести «Галлию».

Увы! С приближением к берегу, покрытому мощными тающими ледниками, дорога становилась все труднее, приходилось то и дело выпрягать собак и переносить тяжело груженные сани через ледяные горы и ущелья.

«Напрасный труд, а главное — опасный», — решил капитан, приказал отряду остановиться в ложбине между торосами, а сам, с доктором и эскимосом, пошел дальше.

Достигнув берега, они увидели те же смерзшиеся льды, даже намека на свободную воду, которую здесь нашел Локвуд, не было.

Как и предполагал д’Амбрие, истина лежала где-то между двумя противоположными утверждениями капитанов Нэрса и Кейна.

Против мыса Уайльда доктор заметил маленький островок, названный Грили островом Локвуда. Именно на этом месте Локвуд прекратил продвижение к Северному полюсу.

В бинокль видна была пирамида, сооруженная тремя путешественниками, и д’Амбрие предложил спутникам посетить этот скромный памятник.

Они пришли туда за час и остановились в изумлении.

В двухстах метрах к северу стояла еще одна пирамида из крупных кусков угля, сооруженная, видимо, совсем недавно.

Д’Амбрие нахмурился.

— Прегель!.. Опять он!

Доктор и Угиук осторожно подняли угольную плиту и вынули из-под нее плотно закупоренную банку из толстого стекла.

В банке лежала бумага с текстом на английском, немецком и французском языках.

— Вы правы, капитан, — сказал Желен, откупорив банку, — здесь есть подпись: Прегель. Прочесть?

— Конечно, бумага для того и положена, чтобы ее читали, так что в неделикатности нас никто не обвинит.

Врач стал читать:

— «Нижеподписавшийся начальник немецкой экспедиции по исследованию Северного полюса поставил здесь знак в память о том, что побывал на этом острове. Он продолжает свой путь и, если будет на то воля Божья, установит еще одну пирамиду в десяти милях к северу от этого места.

— Все! — вне себя от бешенства воскликнул доктор. — Бедный Локвуд, жертва науки! Его обошел на полголовы потомок тевтонов, тупой ханжа! От подобной несправедливости можно вспотеть даже на пятидесятиградусном морозе!

— Почему, дорогой Желен?

— Поступок, типичный для пруссака: поставить свой знак на двести метров дальше знака мужественного предшественника, чтобы объявить: «Я здесь первый!» Как будто он не понимает, что это вовсе не победа, что считать сантиметры в таком деле — верх глупости!

— Немцы, мой друг, бережливы по своей природе и не уступят ни сантиметра. А Прегель стопроцентный немец.

— Будь на его месте англичанин, русский, итальянец, француз, он поставил бы свой знак рядом со знаком Локвуда, выразив тем самым уважение мужественному предшественнику. А вот Юлиус Прегель, скромно называющий себя начальником экспедиции на Северный полюс, словно он уже его достиг, хочет отнять славу у мертвого. Противно! Пойдемте отсюда, капитан.

— Но прежде положим записку на место.

— Разумеется. Мы же честные люди, черт возьми! К тому же мне не хотелось бы лишать потомков такого великолепного памятника немецкой пунктуальности.

— Не огорчайтесь, доктор! Кстати, наш соперник был здесь пять недель тому назад и, видимо, уверен в победе.

— О, капитан! Надеюсь, мы наверстаем упущенное время?

— Я в этом никогда не сомневался. Слышите? Никогда! Мы поставим свои знаки гораздо ближе к Северу!

— А как быть с этим проклятым ледяным барьером?

— Мы пробьем через него проход!

— Но сколько времени уйдет на это!

— Вы забыли, что Прегель, отбывший из Германии на год раньше, обогнал нас всего на пять недель.

— В самом деле!

— Не исключено, что его корабль сейчас находится у Форт-Конгера в поисках зимней стоянки, и, следовательно, «Галлия» несколько впереди.

— До наступления зимы Прегель должен вернуться на корабль…

— Совершенно верно…

— Допустим, его судно не достигнет места, где сейчас стоит «Галлия», и ему придется возвращаться в Форт-Конгер на зимовку. Тогда мы уйдем далеко вперед.

— Хватит фантазировать! А то у меня уже окоченели ноги, напомнив о реальности.

— Пора возвращаться, о нас наверняка беспокоятся, а путь предстоит нелегкий.

Обратно решили идти вдоль другого берега, чтобы исследовать ледяной барьер на возможно большем пространстве.

Такой путь был труднее, но д’Амбрие надеялся найти хоть какой-нибудь проток.

Осмотрев в бинокль мыс Вашингтон, отмеченный Локвудом, и мыс Александр-Рамзей, отряд обогнул остров Мюррей, Де-Лонг-фьорд и отправился в обратный путь по южной части ледового барьера.

К несчастью, похолодало и поднялся густой туман.

— Через тридцать шесть часов мы должны попасть на корабль!

Прохода найти не удалось, зато все были полны решимости пробить его во льдах, чего бы это ни стоило.

Два дня подряд шли по двенадцать часов, наконец в последний раз поставили палатку для ночевки.

— Вперед, ребята!.. Бодрее! Цель близка.

Капитан, обычно спокойный, вдруг стал проявлять поспешность.

Доктор знал, в чем дело, но секрета не раскрыл. Он торопил матросов, словно забыв, как вредно потеть.

А секрет заключался в том, что 14 июля, то есть на следующий день, капитан собирался устроить на корабле торжество с вином, угощениями и всякими развлечениями.

Бершу должен был все подготовить, чтобы достойным образом отметить национальный праздник, а матросам, оставшимся на судне, следовало придумать интересные номера для представления.

Такого торжества еще никто не видел. На корабле, в семи градусах широты от Северного полюса!

К великой досаде капитана, сквозь туман невозможно было рассмотреть корабль, где уже наверняка сияли праздничные огни и развевались флаги.

Вдруг залаял Помпон, любимец Артура Форена, за ним еще несколько собак, и вскоре все псы, к немалому удивлению моряков, залились звонким лаем.

— О, — воскликнул парижанин, — наверняка какой-нибудь шутник на корабле залаял, чтобы подразнить собак. Ну-ка замолчите! Неужто не слышите, что это не собака? Залаял бы я, тогда другое дело.

Но, как бы то ни было, собаки почуяли врага.

Неожиданно сквозь туман проглянул нос корабля.

— Стой! Кто идет? — раздался голос.

— А вы кто?! — сурово откликнулся капитан.

— Капитан Вальтер, с трехмачтового судна «Германия» из Бремерхафена.

— Капитан д’Амбрие, с французской шхуны «Галлия», — представился в свою очередь д’Амбрие.

Капитан Вальтер, видимо, решил, что это визит вежливости, и произнес:

— Пройдите, пожалуйста, к левому борту, сейчас спустим трап!

— Благодарю, но в тумане я принял ваш корабль за свой.

— «Галлия», капитан, стоит в трех кабельтовых к юго-западу.

— Спасибо, имею честь приветствовать!

Удивленные французы хранили молчание, а собаки неистово лаяли и рвались вперед.

— Ну, доктор! Что скажете?

— Я ни капельки не огорчен, — ответил Желен. — Ведь мы с ними стремимся к одной цели и в этой встрече нет ничего удивительного.

— Вы правы. Помощник капитана «Германии» знал, где стоит наш корабль.

— И не ошибся.

— Не кажется ли вам, что у Прегеля мания обгонять соперника, хотя бы на самую малость, иными словами, добиваться смехотворного превосходства?!

— О да! Они прошли дальше Локвуда на двести метров, а нас опередили всего на сто двадцать!.. Ничего, мы отыграемся, и победа наша будет настоящей!

— Не сомневаюсь в этом. Но противно зимовать рядом с ними, ведь они только и делают, что кичатся своим, можно сказать, несуществующим превосходством.

— Зато мы в более выгодном положении. Нашли очень удобное место для судна, а им, по-моему, это не удалось.

Последние слова доктора заглушило радостное «ура!». Туман рассеялся, и в ярких лучах солнца появилась «Галлия», расцвеченная праздничными флагами.

Капитана и его спутников встретили громкими криками: «Да здравствует Франция!», «Да здравствует республика!». Сколько было горячих рукопожатий, сердечных слов, а напоследок дружное: «Да здравствует капитан!»

Забыв про усталость, матросы побежали надевать парадную форму.

Началось торжество.

За праздничный стол сели все вместе, без различия званий и рангов.

Среди общего веселья один за другим следовали тосты: «За Францию!», «За республику!», «За капитана!», «За Северный полюс!»

После пира состоялся концерт. Были и сцена и занавес. Матросы не робели, пели песни, аккомпанировал им на пианино лейтенант Вассер, с ходу подбиравший нужные мелодии.

Но никто не имел такого успеха, как Летящее Перо. Он исполнил песенку герцога из «Риголетто», начинающуюся словами «Comme la plume au vent».Окончание этой строки звучит как «плюм-о-ван», что означает «летящее перо», а, как мы уже знаем, это прозвище Форена.

— Браво, парижанин! Браво! Здорово поешь! — Матросы так долго аплодировали своими заскорузлыми от работы руками, что Артуру пришлось исполнить песенку трижды.

— Теперь ясно, откуда у тебя прозвище. Оказывается, ты пел в опере? А молчал!

— Нечем хвастаться… Печальная это история…

— Расскажи! Расскажи! — стали просить отовсюду.

— Однажды мне пришла в голову забавная мысль выступить в опере в славном городе Орлеане, в роли герцога Мантуанского.

Только я начал петь мою любимую арию, как зрители, будто наскипидаренные, повскакивали с мест и освистали меня. Что там было! Контракт, разумеется, со мной сразу расторгли, к великой радости соперников, которые тут же прозвали меня Плюмованом — Летящим Пером.

Из Орлеана я отправился в Буэнос-Айрес, но и там меня постигла неудача: не заплатили за работу.

Надо было как-то жить, и я устроился поваром, хотя совсем не умел стряпать… Меня снова выгнали!

Пошел работать в парикмахерскую, одному отхватил нос, другому ухо, опять неувязка, пришлось сдать оружие.

Во Францию вернулся кочегаром на трансатлантическом пароходе, чтобы оплатить проезд… И мне понравилась эта работа.

Восемь лет проработал у топки и вот теперь удостоился чести скромно трудиться на благо славной экспедиции нашего храброго капитана.

Такова моя история.

Нечего и говорить, рассказ Летящего Пера имел не меньший успех, чем его пение.

Веселье не прекращалось. Патриотические песни сменялись лирическими, а то и непристойными. Напоследок Дюма спел своим зычным басом провансальскую песню. Ему горячо аплодировали, хотя никто не понял ни слова.

Потом стреляли в цель на призы. Призы были ценные, среди них пенковая трубка. Меткий стрелок Тартарен от волненья промахнулся, а Артур Форен, который даже в балаганном тире не мог попасть в кружок, на сей раз не сплоховал. Он выиграл трубку и великодушно преподнес ее своему другу механику Фрицу Герману. Тот время от времени грозил кулаком в сторону немецкого судна, обещая его разгромить, чтобы достойно закончить праздник. Накануне, когда эмоциональный эльзасец увидел «Германию», он в сердцах сломал свою трубку, так что подарок парижанина пришелся весьма кстати.

— Успокойся, мой милый Фриц, — шепнул ему д’Амбрие, — наберись терпения. Наша месть впереди!

— Долго ждать, капитан, а жизнь коротка!

— Не долго. Завтра же мы будем полностью отомщены!

— Тогда… вперед!

Конец первой части

 

ГЛАВА 1

Светит, да не греет. — Капитан придумал, как пробить ледяной барьер. — Работа с помощью электричества. Обратимость электрических генераторов. — Подготовка аппаратуры. — Первые пятнадцать метров. — Совещание. — Снова динамит. — Тяжелая работа. — Эльзасец в бешенстве. — Два чужака. — Предложение офицеров Германии. — Категорический отказ.

Полярный день продолжался и постепенно начинал тяготить моряков.

Казалось, солнце сошло с ума, круглые сутки посылая на землю потоки ослепительного света. Все вокруг до самого горизонта искрилось и пылало. Лишь изредка это сияние смягчал туман.

И все же картина оставалась безрадостной. Не было ничего, что могло бы ее оживить. Ни зелени молодой листвы, ни нежных цветов, ни щебетания птиц, ни жужжания насекомых, ни веселых зверушек, радующихся теплу. Лишь иногда появится вдалеке белый медведь да плюхнется в воду тюлень. Куда ни взглянешь — глыбы изъеденного солнцем льда на фоне ярко-голубого неба! Таково полярное лето. Солнце то розовое, то белесое, только слепит глаза, но бессильно пробудить жизнь.

Кто привык к умеренному климату, предпочел бы просидеть полярное лето в теплой комнате. Оно напоминало о наступлении долгих полярных ночей.

К 20 августа ледяной барьер, слегка подтаявший на солнце, снова затвердел, как камень, и покрылся толстым слоем снега. С появлением первой звезды в небе исчезнут последние обманчивые признаки жизни.

Отважные моряки, готовые к любым страданиям в этом аду, собирались продолжить свой путь туда, где еще сильнее бушует ледяной ветер, где холод еще более жестокий, а неизвестность более страшная.

Они возьмут штурмом ледяной барьер, как бы он ни сопротивлялся. Если даже придется для этого сломать все инструменты.

Итак, матросы «Галлии» приступили к работе, к великому удивлению немцев, наблюдавших за ними.

Д’Амбрие решил так: лето на исходе, льды преградили путь, значит, надо пробить в них канал шириной в двенадцать метров и длиной в три километра. Этого будет достаточно.

В заливе Мелвилл лед был гладкий и не очень толстый. А здесь нагромождение принесенных ежегодными ледоходами плотно спаянных ледяных глыб, превосходящих в некоторых местах среднюю толщину ледяного покрова моря в четыре раза.

Матросы все это хорошо знали, но, воодушевленные капитаном, не спасовали перед трудностями.

Было пущено в ход все, что могло пилить, резать, раскалывать, протыкать.

Начало прохода пришлось пробивать вручную. Никакой ледоруб, будь даже на месте «Галлии» броненосец, не сделал бы этого.

Здесь мог бы помочь динамит, но его следовало экономить и применять только в крайних случаях.

На что же рассчитывал капитан? Усилия матросов, работавших вручную, давали ничтожный результат, и д’Амбрие не мог этого не видеть. И он придумал воспользоваться пилой, разумеется, не плотницкой или столярной, а специальной, которой можно пропилить лед по всей толще. Такая пила представляла собой стальной лист высотой в шесть метров и шириной в двадцать четыре сантиметра, с зубьями длиной в десять сантиметров каждый.

Но где взять двигатель для пилы? Пожалуй, подойдет корабельный. Но как передать от него энергию? Расстояние немалое.

Конечно же с помощью электричества! В 1875 году французский инженер Марсель Депре изобрел способ передачи электроэнергии на расстояние и ее трансформации в механическую.

Готовясь к экспедиции, д’Амбрие, разумеется, предвидел, что на пути встретятся огромные ледяные барьеры, и в этом случае изобретение выдающегося соотечественника могло оказаться весьма полезным. Поэтому при подготовке экспедиции на борт корабля погрузили две малогабаритные динамо-машины системы Депре.

И вот теперь, установленные на палубе, они сообщали электроэнергию двигателю, стоявшему на льду, а от него механическая энергия передавалась пилам, укрепленным на специальных передвижных рамах.

Чтобы пилы не гнулись во время движения, капитан разработал специальное устройство.

В общем, работа на «Галлии» кипела вовсю, чего нельзя было сказать о «Германии».

Там все словно замерло, как немецкий часовой на посту, и члены экипажа с любопытством наблюдали в бинокли за своими соперниками.

В первый день немцы остались разочарованы, до самого вечера, точнее до времени, которое считается вечером, когда наступает бесконечный полярный день, все моряки на «Галлии» вели только подготовительные операции, причем с такой быстротой, что дух захватывало.

К осуществлению задуманного плана им предстояло приступить после хорошего отдыха 17 июля в начале четвертого дня.

Вначале предполагали задействовать одну пилу для проверки. Режущее полотно двигалось легко, проникая в лед, будто в масло.

Только сейчас моряки до конца оценили изобретенное капитаном устройство, и радости их не было предела. Ведь они смонтировали его собственными руками!

— Ну и машина, черт возьми! Как вгрызается! — вне себя от восторга воскликнул Констан Гиньяр.

— Можно подумать, что она паштет, а не лед режет! — поддержал его Курапье, по прозванию Землеход.

Не прошло и пятнадцати минут, как лед был распилен до глубины пятнадцати метров.

— Стоп! — скомандовал капитан.

Машина остановилась, и ее повернули наискосок от первого распила. Так, постепенно поворачиваясь, пропилили дугообразную линию диаметром метров в двенадцать, и капитан снова скомандовал: «Стоп!» Затем пилу вернули назад, сделав пропил, параллельный первому. В результате был отделен кусок льда шириной достаточной для продвижения корабля.

Матросы быстро освоили устройство и ловко управлялись с ним, стараясь не подвергать себя опасности.

Выпиленный лед был площадью сто восемьдесят квадратных метров, а объемом — более восьмисот шестидесяти кубических метров. Куда его девать?

— У капитана, должно быть, есть на этот счет идея! — весело говорили между собой матросы.

Да, у изобретательного полярника была идея, и не одна, а целых три. На выбор!

И хотя д’Амбрие был вправе решать все сам, он счел своим долгом пригласить на совет Бершу, Вассера и доктора как старших.

— Твое мнение, Бершу? — начал капитан без обиняков.

— Хорошо бы сделать канал вдвое шире.

— Двадцать четыре метра вместо двенадцати?!

— Да. В этом случае «Галлия» не займет всю ширину канала, останется место для матросов, убирающих лебедками лед.

— Я тоже об этом думал. Но канал может сузиться под действием бокового давления и не пропустить расколотый лед.

— Черт возьми! Это мне не пришло в голову.

— А вы что скажете, доктор?

— Я воздержусь.

— А вы, Вассер?

— Я тоже.

— Придется, пожалуй, выпиленный лед дробить динамитом, тогда он постепенно будет уплывать в океан, не препятствуя продвижению судна. Во всяком случае, надо попробовать. Хотя взрыв в непосредственной близости от людей и машин — дело небезопасное.

— Вы правы! — в один голос поддержали д’Амбрие доктор и лейтенант.

— А может быть… — начал было капитан. — Точно… так и будет!

— Вы что-то придумали?

— Да, кажется, это то, что нужно, но позвольте мне еще поразмыслить. А сейчас давайте испытаем действие динамита!

Не теряя времени забурили пять скважин в первом пласте, отпилили еще один, откатили подальше все инструменты и машины, заложили в скважины динамит и произвели взрыв. Он был послабее взрыва в заливе Мелвилл, но все-таки расколол ледовый пласт на довольно мелкие куски, и «Галлия», дробя их ледорезом и разбрызгивая в стороны, продвинулась на длину первого выпиленного пласта. Осколки льда постепенно отплывали в чистую воду.

Способ испытанный и вполне приемлемый. Но, к несчастью, запасы динамита в пороховом складе были весьма ограничены.

По расчетам д’Амбрие, на эту работу требовалось не меньше пятидесяти дней, если учесть, что до северного края ледяного барьера — три километра. Это будет уже 7 сентября. Наступят сильные морозы. Лед станет быстро смерзаться, и тогда уже канал не пробить.

Ни в коем случае нельзя медлить!

Капитан решил не делать перерыва в работе и посоветовался с доктором.

Тот сказал, что предлагаемый график не повредит здоровью людей при условии, что рацион их увеличится наполовину, а продолжительность рабочего дня сохранится прежней и будет, как и на борту корабля, разбита на вахты.

К 19 июля длина канала уже достигла двухсот шестидесяти метров!

Но каких трудов это стоило!

Однако французы на то и французы, чтобы не унывать. Они помогали себе песней и шуткой, весельем разгоняли усталость.

Между тем немцы стали подавать признаки жизни.

Прогуливались по льду, катались на коньках и на санках, не то что в первые дни.

Казалось, они были не прочь поглядеть, как работают французы.

— Черт бы их побрал! — ворчал эльзасец Фриц. — Пусть только попробуют подойти. Я им покажу, этим собакам!

— Спокойнее, дружище! — урезонивал его Бершу. — Не устраивай историй!

— Каких еще историй! Мне нужно только одно: всадить сто кило динамита в их паршивую посудину и поджечь, пусть даже я сам взлечу вместе с ней!

— Ну, ты даешь!

— Да у меня все кипит при виде этих прусских ворон!.. Подумать только… Надо было приплыть к Северному полюсу, чтобы и здесь встретиться с ними!.. Смотрите, смотрите!.. Что я вам говорил?

— Честное слово, двое идут прямо сюда!

— И в самом деле, идут, черти! Будь я капитаном, стрельнул бы по ним из карабина!

— Не горячись, Фриц, прошу тебя! К сожалению, мы сейчас не воюем с ними… А то бы!..

— Прекрасно сказано! Я же знаю, что вы их не любите, что воевали с ними!

— Они уже тут!

К д’Амбрие подошли двое в синей форме офицеров немецкого торгового флота.

Не терпевший фамильярности капитан холодно ответил на их приветствия и молча стоял в выжидательной позе.

— Господин капитан, — обратился один из подошедших к д’Амбрие, — разрешите отдать вам визит, который вы намеревались нанести мне в Форт-Конгере, и представить господина Вальтера, командующего «Германией».

— Почту для себя за честь познакомиться с вами, — проговорил капитан Вальтер, даже не ожидая ответа д’Амбрие. — Рад, что господин Фогель предоставил мне эту возможность. Мы ведь соперники — не враги.

Д’Амбрие, будучи человеком воспитанным, ничем не выдал своей досады, лишь с подчеркнутой любезностью извинился за то, что должен наблюдать за работой и не может их принять на борту.

— Благодарим за радушный прием, капитан, мы не станем мешать, тем более что работу вы ведете поистине героическую, не знающую себе равных по дерзости и терпению.

— Пробую пройти, вот и все, — коротко ответил д’Амбрие.

— Ваша скромность под стать вашим высоким заслугам, глубокоуважаемый капитан! Не всякий отважится взяться за подобное дело с таким ничтожным числом помощников.

— Вы полагаете, усилия мои напрасны?

— Не полагаю, а скорее опасаюсь.

— В самом деле?

— Да. Допустим, я захотел бы воспользоваться плодами ваших усилий и пройти следом за вами к северу.

— Ах, вот оно что, — протянул капитан. — Теперь мне понятен ваш интерес к моей героической, как вы изволили выразиться, работе. Если хотите, идите за нами, никто вам не помешает!

— Но я счел бы несправедливым, глубокоуважаемый господин капитан, не предложить вам вознаграждения!

— Я не силен в коммерции и в данном случае не понимаю, что вы имеете в виду под вознаграждением.

— Прошу прощения, если не совсем точно выразил свою мысль. Ведь я — иностранец и не овладел некоторыми тонкостями французского языка.

— К чему же вы все-таки клоните?

— У меня к вам есть предложение.

— Предложение? Какое, скажите на милость?!

— Скоро должен вернуться из похода господин Прегель, начальник экспедиции, и если мы решили следовать за вами, то прежде отдадим в ваше распоряжение весь экипаж нашего судна. Невозможно использовать канал, сделанный кем-то другим!

— Чтобы ваши люди работали вместе с моими? Исключено, сударь! — воскликнул д’Амбрие.

— Они поступят в полное ваше подчинение! Кроме того, я тоже буду здесь!

— Повторяю вам, исключено! Эту работу должны выполнять только французы!

— И все-таки, глубокоуважаемый капитан, мы пойдем вслед за вами! Учтите!

— Это ваше дело!

— А теперь, капитан, поставьте себя на мое место и скажите: воспользовались бы вы каналом, сделанным экипажем «Германии»?

— Нет!

 

ГЛАВА 2

Немцы намерены загребать жар чужими руками. — Французы в ярости. — Немецкая наглость. — Военная хитрость. — В ловушке. — Похолодание. — Предвестники ранней зимы. — Обморожение. — Средство от обморожения. — Охота. — Побоище. — Мускусные быки. — Огромные бараны. — Свежее мясо. — Изобилие съестного. — Счастливое возвращение.

Д’Амбрие и его помощники восхищались мужеством команды «Галлии». Матросов не повергали в уныние ни тяжкий труд с минимальными результатами, ни плохая погода. Каждый работал соответственно своему темпераменту и характеру: одни весело, другие исступленно, третьи с холодным упорством. Вахту, когда кончалась, покидали неохотно.

Никогда еще труд не казался матросам таким тяжелым и неблагодарным. Скользя и то и дело падая, они тащили по каналу огромные ледяные глыбы, по колено проваливаясь в кашу из талого снега. Целой главы не хватило бы, чтобы описать их мучения.

И все ради идеи, малопонятной матросам: чтобы продвинуться на несколько сот метров к северу, приблизиться к некоей географической точке, затерянной в море, покрытом льдом!

Но они поклялись капитану идти за ним всюду, куда бы он их ни повел.

Они верили ему и свято хранили верность национальному флагу Франции. Д’Амбрие заслужил любовь матросов. Он готов был вместе с ними выполнять самую тяжелую работу, заботился о них. Снискали любовь моряков и честный помощник капитана, и милый доктор, и довольно молодой лейтенант. Они вдохновляли моряков собственной самоотверженностью.

К тому же весь экипаж объединяло стремление опередить немцев, если бы даже капитан вел их не к полюсу, а к самому черту.

Можно представить себе ярость французов, когда немцы, с присущей им наглостью, заявились однажды утром, чтобы воспользоваться каналом, который матросы «Галлии» с таким трудом прорубали!

Только дисциплинированность удержала французов от драки.

— Черт бы их побрал! — ворчал Летящее Перо. — Кто жар загребает чужими руками, а эти наглецы — лед. Сукины дети!

— Проклятье! — вторил ему Дюма. — Пусть только капитан слово скажет, я пристрелю их!

— Взять бы эту падаль на абордаж! — тихо ругались баски.

— На абордаж! Мы готовы! — цедили сквозь зубы нормандцы.

— Мы взорвем их посудину! Пусть взлетят на воздух ко всем чертям! — со злостью говорили бретонцы.

— Хватит бушевать! — урезонивал матросов боцман Геник.

— Ну не обидно ли смотреть на такое?

— Даже через зеленые очки!

— Говорю вам, заткнитесь! Капитан знает, что делает. У него наверняка есть идея.

— Ну, тогда дело другое… — успокоились моряки.

Этот разговор происходил 12 августа, когда длина канала достигла тысячи шестисот метров.

С каждым днем солнце опускалось все ниже над горизонтом и морозы крепчали, но рукотворный проход пока оставался свободным от льда.

«Германия» снялась со стоянки и, двигаясь вслед за «Галлией», находилась теперь от нее на расстоянии пятьсот пятидесяти метров.

Немцы, пожалуй, поторопились воспользоваться своей договоренностью с французами об использовании канала.

Следующей ночью подул холодный юго-западный ветер, южную часть канала заполнили льды. «Германия» оказалась запертой в канале на долгое время, может быть, до конца зимы.

Так что рано смеялся Вальтер над французским капитаном, руками своих матросов открывшим ему проход через льды! Он рассчитывал идти за «Галлией» по северной части канала, если южная его часть замерзнет.

Но в тот день, когда отступление стало для «Германии» невозможным, капитан д’Амбрие приступил к осуществлению плана, созревшего в его голове еще до наступления сильных морозов.

То ли д’Амбрие экономил динамит, то ли из каких-то других соображений, о которых Геник мог только догадываться, капитан приказал не взрывать выпиленные пласты льда, а в правом берегу канала прорубить док, где «Галлия» могла бы переждать, пока мимо проплывет к югу выпиленный пласт льда.

Этот пласт, несколько расширяющийся к северу, наглухо заклинил южную часть канала, следующий пласт налег на него, и в результате «Германия» оказалась полностью заблокированной.

Поинтересоваться, почему д’Амбрие отказался от динамита, немцы не решились. В конце концов он имел право вести работу так, как считал нужным!

Капитан сыграл с наглецами хорошую шутку, но придраться было не к чему! Вальтер попал в собственную ловушку.

Не трудно себе представить, какое ликование было на «Галлии» и какие проклятия неслись с «Германии»!

— Попались, старина Фриц, попались эти тупоголовые! — приплясывая, восклицал Летящее Перо.

— Гады! Пусть теперь там сидят до второго пришествия! — злорадствовал эльзасец.

— Вот это спектакль! — смеялся Ник.

— Да, неплохая постановочка… шесть тысяч кубометров льда! А то и больше!

— Ручаюсь! До конца зимы им не выбраться! — проговорил Ле Герн.

— Нечего соваться куда не следует!

— Теперь, по крайней мере, можно спокойно работать не жалея сил.

— Да, надо торопиться!

— Солнышко стало похоже на недозрелую сливу и нисколечко не греет.

— Садится рано, будто назло нам!

— И ночи длинные… морозные!

— Видно, зима наступает!

— А если не успеем кончить канал?

— Посмотрим!..

— Успеем или не успеем, немцы все равно в ловушке.

С каждым днем погода ухудшалась.

Солнце опустилось почти до самого горизонта и показывалось совсем ненадолго. Оно теперь не сверкало, огромный красный шар словно нехотя освещал печальную землю.

Через месяц светлой будет только половина суток, считая утренние и вечерние сумерки; через пять недель, 23 сентября, наступит осеннее равноденствие, а с ним — жестокая полярная зима.

В Заполярье не бывает теплых осенних дней, как в умеренном климате. Переход от бесконечного дня к бесконечной ночи сопровождается холодом и мрачной погодой. Едва согретая солнцем, земля быстро остывает, и над ней поднимаются густые туманы.

В тот год похолодание началось не через три недели, как можно было ждать, а через десять дней.

Зима обещала быть ранней.

Через неделю матросы уже не в силах были выполнять за день прежний объем работы.

Капитан все еще пытался бороться с природой, добиваясь невозможного. Он пустил в ход две пилы, и результат при круглосуточной работе получился почти удовлетворительный.

С наступлением темноты включали прожектор.

Матросы выбивались из сил. Руки и ноги покрылись болячками от обморожения, и доктор, опасаясь инфекций, прописал некоторым полный покой. В условиях умеренного климата такая болячка не опасна, но здесь легко превращается в незаживающую рану.

Из строя выбыли уже пять человек.

Больше всех, как обычно, не повезло Констану Гиньяру, вечному неудачнику. Одна нога у него распухла и покрылась волдырями, из которых сочилась сукровица.

К счастью, у Желена было простое, но действенное средство от этого заболевания — примочки из толченого льда. Раны от них затягивались через неделю.

Не желая, однако, рисковать здоровьем людей, капитан решил прекратить работу.

И это, когда до свободной воды оставался всего километр, а дальше путь «Галлии» был открыт.

У д’Амбрие еще теплилась надежда, что морозы ослабеют на какое-то время, как это часто бывает в конце заполярного лета, и тогда можно будет продолжить работу. В противном случае придется зимовать во льдах!

А пока капитан решил занять матросов более легким делом — охотой на зверя.

Собаки засиделись в загоне, кроме того, ощущался недостаток в свежих продуктах.

Доктор одобрил эту идею.

Сказано — сделано!

Запрягли собак, нагрузили сани всякими пожитками.

На охоту поехали Желен, Артур Форен, оба баска, второй механик и гренландец Угиук.

Капитан, первый механик и боцман остались на корабле с больными.

Поднялся туман, но погода была терпимая.

— Будьте осторожны, — напутствовал д’Амбрие отъезжающих, пожимая каждому руку.

— Поехали!

Путь выбрали самый короткий, к югу, в сторону земли, описанной Локвудом.

До нее был всего день пути, разумеется, если ничто не помешает.

Собаки не бежали, а летели словно на крыльях. Сани легко скользили по снегу. Идти пешком не пришлось, груз был небольшой, рассчитанный на четыре дня. До берега добрались задолго до захода солнца, нашли между скал удобное место и устроились на ночевку.

Рано утром с большим трудом поднялись на высоту сто двадцать — сто тридцать метров над уровнем моря и оказались на равнине. Может быть, потому, что она была защищена от северного ветра цепью гор, видневшихся на горизонте, здесь росли, можно сказать, на голых камнях, слегка припорошенных пылью, всякие растения. Желтые и черные мхи, лишайники покрывали землю, из расщелин скал выглядывали красные, синие и желтые головки маков, камнеломок, лютиков, особенно ярких на фоне снега. Карликовые березы, не толще спички, вербы высотой с мундштук, в общем, настоящие карликовые деревья тянулись до самых гор.

Пока доктор, очарованный открывшейся ему красотой, восхищенно рассматривал каждое деревце, каждый цветочек, эскимос ползал на четвереньках, разгребая снег, и, словно собака, принюхивался к земле.

К нему подошел Летящее Перо, отличавшийся любопытством, и, поморщившись, воскликнул:

— Что взбрело в голову этому дикарю?

— В чем дело? — Дюма наклонился и плюнул: — Гадость какая!.. Воняет мускусом!

Провансалец, как истый кулинар, терпеть не мог запаха духов.

— Мускусом? — с интересом спросил Желен. — Значит, дичь близко!

— Какая еще дичь, господин доктор?

— Та, чей след пахнет мускусом. Крупная и очень ценная, друзья мои!

— Так вот почему Угиук облизывается и брюхо поглаживает от удовольствия!

Собаки тоже стали принюхиваться. Навострили уши, вытянули морды, залаяли, в ответ издалека донеслось рычание.

— Черт возьми! Там тоже охотятся!.. За кем-то гонится свора псов!

Теперь уже слышалось не только рычание, но и глухое мычание, застучали копыта, как будто несся табун лошадей.

— Внимание! — крикнул доктор, заряжая ружье. — Лейтенант, не зевайте!.. Дюма, дорогой, придется вам стрелять дуплетами!.. Ружья на прицел!

Собаки вдруг притихли, поджали хвосты и задрожали.

Вдали появились какие-то большие животные со светло-бежевой шерстью. Они мчались с головокружительной быстротой, а за ними со злобным рычанием гнались звери поменьше, светло-серого цвета, очень похожие на собак.

Когда стадо было метрах в двадцати от охотников, грянул залп, за ним второй, и животные бросились врассыпную.

По крайней мере, полдюжины свалились в снег.

— Ура! — закричал лейтенант.

— Есть и подраненные, — заметил кто-то.

Услышав выстрелы, звери-преследователи на минуту остановились, посмотрели по сторонам и побежали дальше. Догнав раненых, они напали на них и стали рвать на куски.

— Так ведь это волки! — воскликнул лейтенант. — Они охотятся за…

— За мускусными быками, дорогой мой! — пояснил доктор.

— Это мускусные быки? Какие крупные! Не меньше нашей коровы!

Подраненные животные и в самом деле оказались большими. Рефракция, не раз обманывавшая моряков, здесь была ни при чем. Вот это радость! С какой огромной добычей вернутся они на корабль! Консервы и солонина всем надоели, хотелось свежего мяса.

В каждом из семи убитых зверей было примерно полтонны.

— Это и есть мускусные быки? Наш эскимос сразу распознал по запаху их следы.

— Совершенно верно!

— Кстати, что он там делает, этот кровожадный дикарь?

А Большой Тюлень, пока охотники радовались удаче, воткнул нож в горло издыхавшего быка и высасывал еще теплую кровь.

— Какая гадость! — поморщился лейтенант.

— Подумаешь! — весело возразил Желен. — Дело привычки. К тому же этому способствует здешний суровый климат!

— А вы заметили, доктор, как смело действовали волки? Накинулись на подранков прямо под выстрелами! Не поохотиться ли на них?

— Зачем? Все хотят есть!

— А наши собаки?

— Хватит им внутренностей и прочих отходов после разделки туш! Сейчас наедятся, и еще дня на три останется… А нам не мешает заняться этой горой мяса, сделать так, чтобы погрузить ее на сани.

— Вы совершенно правы, доктор! Клянусь всеми святыми, отличное будет угощение для ребят. А пока пусть наш дорогой Дюма приготовит жаркое из свежатины! Поедим вволю.

— Если угодно, господин доктор, я приготовлю такое блюдо из печени, что пальчики оближете, только вместо прованского масла будет животный жир!

— Делайте как считаете нужным, дорогой Дюма! Я вполне полагаюсь на ваш кулинарный талант!

Матросы, как заправские мясники, принялись разделывать туши.

Содрали шкуры, вытащили и выбросили кишки, к великой радости собак и эскимоса, которые тут же на них набросились.

Угиук так наелся, что едва не лопнул!

Лейтенант и доктор тем временем беседовали о мускусных быках.

— Вот уж не предполагал, что в этих краях водятся такие крупные животные!

— Вы просто забыли, мой друг, что здесь есть растительность! Пусть карликовая, зато в изобилии. Быку достаточно съесть на обед лес карликовых деревьев, а на ужин — рощу.

— А зимой?

— Зимой он разгребает копытами снег и питается мхом и лишайником.

— И выдерживает здешние холода?

— Не хуже медведей, лис, зайцев и волков! Видите, какая у него шерсть! Гуще, чем у американских бизонов! Настоящая шуба! Ее не пробьет и сорокаградусный мороз!

— Пожалуй, иначе эти животные не водились бы в здешних местах.

— Они встречаются и севернее. Более того, холод способствует их размножению! Особенно быстро они плодятся севернее семьдесят восьмой параллели.

— Но у них есть враги. Я уверен.

— Только волки, не считая людей.

— Людей? Разве они живут в этих широтах?

— Летом сюда изредка заходят кочевники…

— Удивительно все же, как осмеливаются волки нападать на таких сильных и больших животных, ведь быки могут их растоптать!

— Бык смирный, безобидный. Только вид у него грозный. Недаром в зоологии его называют овцебык. В нем больше от овцы, чем от быка. Так что название «мускусный» не совсем точное.

— Когда отведаете его, убедитесь в обратном! Распознал же эскимос следы этих животных по запаху!

— И все-таки запах у них не такой резкий, как у некоторых видов крокодилов!

— Но достаточно неприятный, особенно весной. И еще у старых самцов… А есть у него что-нибудь общее с длинношерстным бараном, встречающимся в Северной Мексике?

— Думаю, что есть. Этот баран тоже крупный, пожалуй, с лошадь величиной. Морда у овцебыка похожа на баранью и покрыта шерстью, хвост маленький, на вымени, как у овцы, два сосца, нет подгрудка, передние ноги округлые, короче задних, задние с острыми коленями, как у барана. Скелет совсем не похож на скелет быка… В общем, у овцебыка нет ничего бычьего.

Пока шел этот разговор, туши ободрали, обезглавили, выпотрошили и погрузили на сани, чтобы на следующий день везти на корабль.

Собаки с раздутыми животами улеглись спать в густых зарослях карликового ивняка. Рядом с ними устроился Угиук, тоже наевшийся до отвала.

Печень, приготовленная Дюма, хоть и была нашпигована чесноком, все же попахивала мускусом. Однако все нашли ее очень вкусной. После солонины и консервов она показалась нашим путешественникам настоящим лакомством.

Итак, отпраздновав удачную охоту, маленький отряд вернулся на следующий день на корабль.

 

ГЛАВА 3

Пленники льдов. — Приближение полярной зимы. — Корабль готовят к предстоящей зимовке. — Распорядок жизни. — Обычный день зимовщика. — Как поддержать тепло в человеческом организме. — Необходимо вырабатывать углерод. — Дыхание. — Нельзя утолять жажду снегом. — Первая звезда. — Какой будет зима? — Угрозы. — Буря. — Смертельная опасность. — Ожидание гибели.

Наступила зима.

С лица арктической природы исчезла слабая улыбка. Не было больше ни солнца, ни голубого неба, ни синей воды со сверкающими айсбергами, ни теней, ни горизонта. Только мрак и туман.

Ледяной воздух, насыщенный водяными парами, затруднял дыхание. Снег валил непрерывно, образуя сплошную пелену. Схваченный морозом до самого основания, ледяной барьер зловеще трещал.

Был последний день сентября, мороз достиг семнадцати градусов.

Началась зима, и «Галлия» стала пленницей льдов.

Упорная борьба закончилась поражением.

Напрасно отважный капитан и его героическая команда вели отчаянную войну, атакуя ледяной барьер, ломая инструменты, выводя из строя двигатели, истощая запасы динамита и угля, рискуя жизнью! Увы! Реальность оказалась беспощадной.

Силы человека не беспредельны, даже если в его распоряжении техника.

Французы смирились, хотя и не потеряли бодрости духа, и стали готовиться к зимовке.

Скованная льдами и припорошенная снегом «Галлия» казалась изваянной из камня со своими мачтами, реями, такелажем, бортовыми сетками. Длинные сосульки с тихим звоном покачивались на ветру. Даже шлюпок, прикрепленных к палубе килем вверх, не было видно из-под толстого слоя снега. Под снегом лежали на палубе в упаковке и снятые со своих мест корабельный винт и руль, а сама палуба напоминала торос.

Если бы не дым, валивший из трубы, «Галлию» можно было бы принять за призрак давно погибшего судна.

Из-за тумана на расстоянии ста метров ничего нельзя было разглядеть, даже «Германию», стоявшую в двух кабельтовых от своей соперницы.

С наступлением ранней зимы оба судна оказались в одинаковом положении. Не было ни победителя, ни побежденного, если только Прегель не прошел по земле далеко на север. Матросы «Галлии» видели, как он со своими людьми подъехал на санях к кораблю. Сани были почти пусты, а люди и собаки выглядели изнуренными.

С тех пор он больше не подавал признаков жизни, что не могло не радовать д’Амбрие, не терпевшего принудительного общения.

Исчезла и шлюпка Прегеля по другую сторону ледового барьера. То ли он ее спрятал где-нибудь в укромном месте до лучшей погоды, чтобы перевезти на корабль, то ли потерял. Впрочем, на «Галлии» это никого не интересовало.

С самого утра работа на «Галлии» шла полным ходом. Судно готовили к зимовке. С северной стороны из ледяных блоков строили стену для защиты от ветра и снежных буранов. Блоки скрепляли смесью воды со снегом.

В гренландских непромокаемых сапогах и легких меховых куртках моряки после сытного завтрака с удовольствием трудились на воздухе.

Весело перекликаясь, они отпиливали огромные кубы льда, на вагах подтаскивали куда следовало, поливали водой со снегом и укладывали.

— Клади плотнее, ребята! И побыстрее, а то вода замерзает.

Несмотря на теплые рукавицы, руки все-таки стыли.

— Разминка! — командовал капитан, и матросы, как школьники на перемене, делились на группы, и начиналась игра в сражение.

Снарядами были снежки.

— Огонь! — кричал капитан, и начинался бой.

Снежки летели со всех сторон.

— Прямехонько в тебя, Наковальня!

— В глаз угодил, старина Землеход!

— Береги нос, Гиньяр!

— В меня!.. Я ранен!

— Чур, не обижаться!

— На вот тебе!

За каких-нибудь десять минут моряки успевали согреться.

— Прекратить огонь! — командовал д’Амбрие. — За работу, друзья!

Все хватались за топоры, пилы, ломы. Стена росла на глазах и за два дня достигла семи метров высоты. Этого было больше чем достаточно!

Закончив постройку, занялись судном.

Палубу очистили от снега, покрыли брезентом, пропитанным гудроном, сверху насыпали ровный слой снега, утоптали, полили водой и присыпали угольной пылью из топок, чтобы не было скользко. Такой настил надежно защищал внутренние помещения от проникновения воды сверху и сохранял тепло, а в очень холодные дни служил местом для прогулок. С него легко было убирать снег.

После палубы стали обустраивать внутренние помещения. Капитан распорядился снять перегородку между каютами матросов и командования. Весь экипаж теперь находился в одинаковых условиях: общая спальня, общий стол, общее отопление.

Просторное помещение хорошо освещалось электричеством.

Как известно, резкая смена температуры опасна для здоровья, отражается на кровяном давлении и может даже вызвать мгновенную смерть. Поскольку внутри поддерживалась постоянная температура, плюс двенадцать градусов, а снаружи бывало сорок — сорок два градуса ниже нуля, при входе устроили что-то вроде тамбура, где полагалось пробыть минут пять, прежде чем войти или выйти. Летящее Перо прозвал его «шлюзом».

Однако важно было защититься не только от холода, но и от сырости. Для этого установили вытяжной вентилятор, а по углам разместили баночки с каустической известью и поташем, поглощавшими влагу и углекислый газ.

Каждый день, если позволяла погода, помещение проветривали, а тюфяки выносили сушить на мороз.

Собак перевели в специально устроенное для них закрытое деревянное помещение у ледяной стены. Дверь в него запирали, на случай если бы появился медведь.

Теперь оставалось установить распорядок дня, режим питания и мероприятия по физической гигиене.

Для зимовщиков это очень важно, если учесть специфические болезни Севера, особенно цингу.

Существовала еще одна опасность — депрессия, как следствие постоянного холода. Только человек с сильным характером, волевой мог с ней бороться.

Часы отдыха должны быть строго регламентированы. Гамак — враг зимовщика. По совету доктора капитан ограничил продолжительность сна восемью часами, исключая, разумеется, больных и тех, у кого была большая физическая нагрузка. Отбой в десять часов, подъем — в шесть, гамаки на весь день свертываются и время от времени проветриваются на морозе.

Умывались под холодным душем, в резиновых тазах, расставленных на кухне. Вода подавалась на борт утепленным насосом и не замерзала. Душ способствовал хорошему кровообращению и улучшал аппетит. На завтрак давали какао, хлеб или галеты, ветчину, масло, горячий и очень сладкий чай не ограничивали. Каждый, прямо при докторе, проглатывал две таблетки аскорбиновой кислоты. Это было строго обязательно.

В полдень — рисовый суп, мясные консервы, маринованная капуста, хрен. Вино, черный кофе с ромом или с водкой. Вечером — мясо или пеммикан, отварные сушеные овощи или рыба, масло, вино и опять чай.

Привыкшим к простой и умеренной пище матросам такое обилие и разнообразие казалось излишним, тем более что из-за сильных морозов они вынуждены были все время находиться в помещении. Но когда они сказали об этом доктору, тот ответил:

— Через месяц вы будете просить добавки. Вот увидите!

— Не может быть! — заявил Летящее Перо от имени всех матросов. — Разве только наши кишки станут такими же длинными, как у гренландцев!

— Нет, мой мальчик! Просто в этом суровом климате ваш организм потребует вдвое больше калорий, как машина на форсированном режиме.

— Прошу прощенья, господин доктор, но я что-то не очень вас понимаю. И ребята — тоже!

— Постараюсь объяснить в двух словах, это очень важно… Вот вы, Артур, — кочегар, верно? Чем вы питаете вашу машину, чтобы она давала больше тепла и, следовательно, больше движенья?

— Углем, господин Желен.

— Где требуется больше угля, чтобы довести давление пара до определенной точки: у полюса или на экваторе?

— Конечно, у полюса, ведь здесь потеря тепла значительно больше!

— Правильно рассуждаешь, сразу видно, что ты — механик!.. Так вот, мой мальчик, человеческий организм в каком-то смысле подобен машине. Чтобы вырабатывать тепло, ему необходимо горючее. Не то, которым ты загружаешь топку, а более подходящее для его организма, сходное с углем только по химическому составу.

Стакан рома или растительного масла, кусок сала или сахара содержат в большом количестве углерод, точнее углеводы.

Этот углерод переваривается в твоих кишках и попадает в кровь, которая несет его к легким. В легких он соединяется с кислородом, то есть сгорает.

Огонь при этом не появляется, но возникает тепло, достаточное для поддержания нормальной температуры тела, 36,7 °C. Теперь понял?

— Понял, господин Желен, вы так хорошо объясняете, что только тупица или полный невежда не поймет.

Доктор, польщенный такой похвалой, продолжал:

— Итак, твоей машине надо больше угля у полюса, а твоему организму — больше углеводов, иначе…

— Машина перестанет работать.

— Правильно! В холодном климате потребность в пище возрастает. Особенно пище, богатой углеводами! Видел, сколько ест наш Угиук?

— Но я не могу есть то, что ест Угиук!

— Э, мой мальчик! Все зависит от обстоятельств. С голоду и не то съешь. А черная редька и аскорбиновая кислота, которые вам дают, предупреждают цингу. Но об этом мы еще поговорим. Кстати, когда мы ездили на санях, я заметил, что вы утоляете жажду снегом. Вот этого делать нельзя. На морозе можно пить только очень горячее! Лучше всего чай, вам его дают вволю. От снега во рту появляются язвы, не говоря уже о зубной боли и поносе. Кроме того, снег лишь усиливает жажду, при температуре минус тридцать пять — сорок градусов он обжигает слизистую, как раскаленным металлом, во рту все горит. Эскимосы это хорошо знают по собственному опыту и, как бы их ни мучила жажда, не станут утолять ее снегом. Надеюсь, вы тоже поостережетесь. Слушайтесь меня и будете здоровы!

Морозы пока стояли терпимые, и матросы подолгу работали на воздухе, обустраивая корабль, а то просто выходили на лед прогуляться. Поэтому особой нужды в гимнастике не было. Люди и так сохраняли бодрость. Этому очень способствовала устраиваемая не раз охота на медведя, в которой принимали участие и собаки.

Двадцать третьего сентября экипаж приветствовал появление первой звезды. Она зажглась в небе в 12 часов 30 минут, когда над самым горизонтом, так, где еще не совсем замерзла вода, дрожала узенькая полоса солнца.

Полярники с интересом наблюдали, как образуется молодой лед.

Сначала на воде появлялись ледяные чешуйки, чешуйки смерзались в корочки. Корочки, как бы обволакивая морскую зыбь, принимали ее форму и тоже смерзались, их поверхность выравнивалась, и уже на следующий день море лежало, скованное гладким как зеркало льдом.

Дни становились все короче. В октябре холода усилились и задули буйные ветры, направление которых все время менялось. На небе стали появляться огромные ложные солнца — предвестники бурь. В отдельные дни барометр резко падал. Ждали ураганов, обычных здесь в это время года.

Вдруг ураган взломает лед и «Галлия» сможет плыть к северу? А там во́ды не скованы льдом? Трудно, конечно, на это рассчитывать. Впрочем, чего не случается в Заполярье!

Во время двух зимовок капитана Нэрса океан лежал подо льдом неподвижно, словно окаменелый.

Капитан Грили тоже провел две зимовки на Севере, и оба года океан бушевал, по нему плыли взломанные льды.

Кто мог сказать, что будет зимой 1887 года?

Эти мысли не покидали капитана д’Амбрие, и он приказал поставить на место винт и руль на случай, если появится свободная вода и можно будет плыть. Чтобы выполнить этот приказ, требовалось разбить образовавшийся вокруг судна лед и очистить ото льда и снега палубу.

Работа предстояла тяжелая, но никто ни словом, ни жестом не выразил недовольства. Так же беспрекословно матросы, подчиняясь приказу, разожгли топки и привели в готовность паровой двигатель.

Ветер усилился, разогнал туман, и открылось синее бархатное небо, усеянное звездами.

Ледяной барьер содрогнулся, где-то в самой его глубине послышался глухой треск, лед стал вздуваться. Огромная ледяная пустыня пришла в движение. Льдины сталкивались, громоздясь одна на другую, и падали в трещины, наполненные клокочущей водой. Все вокруг наполнилось грохотом, и чудились в нем то раскаты грома, то залпы тысячи орудий, то вой диких зверей. Настоящее светопреставление! Громадные льдины со страшным ревом неслись по ледяному полю, подпрыгивая на ухабах.

Одна из них остановилась прямо перед «Галлией», грозя обрушиться на нее всей тысячетонной массой. Несмотря на прочность конструкции, «Галлия» трещала, как говорится, по всем швам. Еще немного — и судно могло развалиться на части!

К тому же машина была под парами, топки пылали. В любую минуту мог вспыхнуть пожар и следом взорваться пороховой трюм.

Что делать? Спустить на лед запасы провизии, оружие, лодки, астрономические инструменты, лагерное оборудование?

Но если корабль погибнет, где найти надежное укрытие для всех этих ценных вещей, без которых невозможно прожить? Лед сейчас ненадежен. В любом месте может образоваться трещина, даже там, где только что была возвышенность.

Целые сутки, пока бушевала стихия, предпринимать что-либо было бесполезно. Оставалось лишь мужественно ждать смерти или надеяться на чудесное спасение. Недаром Хейс назвал эти места «Землей отчаянья»!

 

ГЛАВА 4

После бури. — Чудо. — Лед поплыл. — Констан Гиньяр теряет деньги. — Тревога. — Как развлечь зимовщиков. — Немного астрономии. — Северное сияние — ложное солнце — лунное сияние. — О радуге. — Погоня за зверем. — Ежедневные прогулки. — Парижанин подражает собакам. — Патруль. — Ученые собаки.

Буря наконец утихла. Прямая опасность как будто миновала. Но успокаиваться было рано.

В последующие восемь дней ледяной барьер все еще содрогался под влиянием каких-то неведомых сил и словно стонал.

В море творилось что-то непонятное.

Но страх и тревогу вскоре приглушили заботы, связанные с зимовкой. В конце концов, чему быть, того не миновать. И матросы занялись повседневными делами.

Совершенно неожиданно внимание матросов, равнодушных ко всему, что не касалось корабля, привлекло довольно любопытное явление. Некоторые из них заметили, что солнце теперь восходит не там, где обычно, и путь его по небосклону все больше сдвигается к востоку. С наступлением зимы солнце уходит за горизонт все раньше и раньше. Это ясно. Но почему оно садится восточнее берегов пролива? Солнце — не комета и не может менять свой путь. Оптическим обманом это явление тоже не объяснишь. В чем же дело? Кто-то догадался:

— Не солнце — мы переместились!

А ведь объяснить случившееся можно было очень просто: «Лед поплыл!» Ураган ли оторвал ледяной барьер от берега, или от него самого откололась огромная льдина, пленившая «Галлию»? Трудно сказать.

Как бы то ни было, лед дрейфовал, увлекая за собой оба корабля с северо-востока на юго-запад со скоростью примерно пятнадцать миль в сутки (почти двадцать восемь километров).

Теперь, когда не оставалось больше сомнений, д’Амбрие сообщил об этом всему экипажу. Началось оживленное обсуждение. Интересно, как это отразится на экспедиции?

— Хорошо бы нас несло на север! Это хоть и небольшая заслуга для честных матросов, но все были бы счастливы!

Увы! Они удалялись от цели! Впервые за все время отступали, даже не зная, когда и где кончится это отступление!

Каждый по-своему реагировал на случившееся.

Летящее Перо, как обычно, упражнялся в остроумии:

— Господин Полюс, видно, решил над нами покуражиться, так что мы не скоро до него доберемся! А я уж было размечтался. Дай-ка, думаю, построю там трамвайную линию, или турецкую баню, или же на худой конец — оперу. По крайней мере, хорошо заработаю. Да не тут-то было! Что скажешь на это, Гиньяр?

— Что правда, то правда, — мрачно откликнулся тот.

— Досадно, что так получается, — продолжал Летящее Перо. — Ладно бы господин Полюс не пускал англичан, немцев, американцев или еще там кого-нибудь. Наплевать! А то ведь французов! Таких славных парней! Ой-ой-ой! Как только ему не стыдно!

— Хуже всего, — произнес печально Гиньяр, — что убавляются градусы широты!

— Правильно! Ты о надбавке?

— А то о чем же?

— О своем кошельке? До чего же ты расчетливый!

— Знаешь, Артур, деньги есть деньги, и нечего насмехаться!

— Что будет, то будет, старина! Я вон сколько теряю! И трамвай, и баню, и оперу. Даже не смогу предложить тебе место в оркестре. И то не расстраиваюсь!

— Ты только и знаешь, что зубы скалить.

— Не переживай, Констан, все будет в порядке!

Но время шло, а повод для радости у Гиньяра так и не появился. Вмерзшие в лед корабли двигались не останавливаясь, но теперь уже не на юго-запад, а на запад. За десять дней проплыли почти триста километров, прошли в пятидесяти километрах севернее стоянки капитана Нэрса, а затем на таком же расстоянии от мыса Колон, открытого Маркемом и Олдричем. Капитану даже удалось рассмотреть в бинокль залив Дойдж и мыс Колумбия.

Ледяное поле двигалось все дальше, туда, где сэр Нэрс определил местонахождение Палеокристаллического моря, покрытого, по его убеждению, вечными льдами.

Д’Амбрие старательно скрывал свою тревогу, делая вид, будто все идет хорошо.

Капитану не давала покоя мысль о таинственном походе Прегеля в то время, когда матросы «Галлии» ценой неимоверных усилий пробивали канал во льдах.

Капитан понял, что было ошибкой позволить «Германии» плыть по каналу следом за «Галлией».

Наверняка Прегель прошел по земле далеко на север, и, если ничего не изменится за время зимовки, вряд ли удастся его опередить!

Но освободятся ли корабли к концу зимовки ото льдов? Не придется ли им дрейфовать вместе с ледяным полем еще не один год?

Отважный француз был не из тех, кто тратит время на пустые сожаления. Все равно ничего нельзя изменить, и д’Амбрие с присущим ему мужеством ждал, что будет дальше, положившись на судьбу.

Между тем жизнь зимовщиков на борту корабля вошла в свою колею, случившееся воспринимали спокойно, оно только стало предметом оживленных споров.

Еще несколько дней, и начнется арктическая ночь, солнце скроется на долгие месяцы.

Полярная ночь — не меньший враг зимовщиков, чем холод и голод, она действует на человека угнетающе. И капитан заботился не только о тепле и хорошем питании для экипажа, но и о его моральном состоянии.

Без света чахнет все живое. И растения и люди. Пропадает желание мыслить, двигаться, появляется слабость. С этим надо бороться.

Но никто не станет развлекаться по приказу. Тут надо придумать что-то такое, что способно вдохновить, возбудить воображение, заставить шевелить мозгами, развеселить. В общем, своеобразную гимнастику для души и мозга.

Сама жизнь давала для этого много возможностей. Взять, например, перемещение льда, матросы постоянно за ним наблюдали, с ним было связано много неожиданных происшествий, наконец, оно держало всех в напряжении.

Говорят, нет худа без добра, и, если бы не усиливающийся день ото дня мороз, лучшей жизни и желать было бы нечего.

А сколько интересных явлений, известных лишь кое-кому из китобоев, было связано с солнцем, собиравшимся надолго уйти с небосклона!

В дружеских беседах офицеры объясняли матросам суть этих феноменов. Матросы высказывали свое мнение, порой очень забавное, веселили всех и на целый день прогоняли скуку.

Наиболее частым явлением было «гало» — светящиеся круги вокруг солнца. Из тех же бесед матросы с интересом узнали, что в верхних холодных слоях атмосферы из мельчайших кристаллов льда образуются легкие прозрачные облака, так называемые «циррусы».

Но какая связь между «гало» и «циррусами»?

По мнению доктора, все очень просто.

Что происходит, когда при ярком солнце идет дождь?

Солнечные лучи отражаются в каплях воды, и в небе появляется радуга. У радуги много общего с «гало», только причины возникновения разные.

Солнечный свет, рассеиваясь, отражается от кристалликов, образующих «циррусы», и, проходя через них, разлагается на цвета, составляющие солнечный спектр. При этом фиолетовые цвета оказываются снаружи, а красные — внутри. Это и есть «гало».

Чтобы наглядно показать, как все происходит, достаточно поставить перед лампой кусок стекла, покрытого кристаллами квасцов.

— Вот смотрите!

— Простите, господин доктор, но я не все понял. Позвольте спросить. Парижанин нам уже тако́е показывал!

— Спрашивайте, пожалуйста! Меня радует, что вы стремитесь вникнуть в суть дела, и я готов вас с этим поздравить.

Было десять часов утра, время, когда собак выпускали гулять, и они в нетерпении лаяли.

— Ребята! Чья очередь прогуливать собак? — спросил Артур Форен. Все молчали. В помещении тепло, уютно, а на улице такой холод!

— Вы что, онемели? — рассердился парижанин. Ему, как «собачьему капитану», приходилось исполнять эту обязанность ежедневно.

— Не хотите отвечать, посмотрим по списку! Бездушные! Совсем не жалеете собачек, а они, бедные, надрываются, лают. Ты, Ник, только болтаешь! Нет, чтобы хоть разок побеспокоиться о животных! И ты, Курапье! Ну! Живо! Пошли!

Матросы поднялись по лестнице, вошли в покрытый инеем тамбур, надели меховые куртки и, постояв какое-то время, вышли наружу, поеживаясь от резкого ветра, ли́ца их сразу посинели.

— Брр! Ну и погодка! Поневоле вспомнишь торговок жареными каштанами! — говорит всегда прозаичный Курапье.

— А еще лучше, Антильские острова, — подхватывает Летящее Перо. — Даже не верится, что где-то на земле сейчас разгуливают в легких одеждах, прячутся от солнца, едят манго, бананы, апельсины и мало ли какие еще фрукты и овощи, любуются райскими птицами и попугаями, пестрыми, как праздничные флажки!

Почуяв приближение людей, собаки еще громче залаяли.

Парижанин открыл дверь и быстро отскочил в сторону, чтобы очумевшие от радости псы не сбили его с ног. Они наперебой лезли ласкаться к хозяину, готовые задушить его от восторга.

— Тише, вы! — урезонивает своих подопечных кочегар. — Я вас всех очень люблю, и вы получите то, что вам полагается. А вы, ребята, — «собачий капитан» повернулся к матросам, — почистите, пожалуйста, сей домик, пока я свожу моих песиков сделать «иапп, иапп».

Слова эти хорошо знакомы собакам, и они со всех ног бросаются к тамбуру, а затем, когда открывается дверь, с лаем врываются в брезентовую палатку, и повар Дюма ставит перед ними три огромные плошки с едой.

Задрав вверх хвосты, четвероногие с жадностью начинают лакать, только и слышно: «иапп», «иапп», «иапп».

Какой же он замечательный, этот горячий суп, пахнущий салом и объедками!

Придуманное парижанином слово, точнее звукоподражание, «иапп» матросы теперь употребляют и в тех случаях, когда сами собираются поесть. Итак, собачий домик вычищен, проветрен. Матросы, вооружившись карабинами и захватив с собой Угиука, выпускают животных из палатки, и те выскакивают прямо с палубы в глубокий снег.

Порезвившись, они окружают «собачьего» капитана, готовые по первому его слову погнаться за лисицей или зайцем, но Форен их не отпускает, опасается, как бы на них не напал медведь.

Стоит какой-нибудь собаке выйти из повиновения и убежать подальше, как Угиук щелкает бичом, и этот устрашающий звук, похожий на выстрел, разносится далеко вокруг.

Если же и это не помогает, Летящее Перо посылает преданную ему собачью гвардию в погоню за провинившейся.

— О-ля! Белизер! Кабо! Помпон! Рамона! Бегите!

Псы с громким лаем берут след, бросаются в погоню и вскоре приводят слегка потрепанную подружку, которая идет поджав хвост, с понурым видом.

Надо отдать должное Артуру, он, как и обещал, сделал из своих воспитанников «ученых собак».

А это оказалось нелегко, если учесть, что животные были полудикие, забитые и вечно голодные.

Обо всех подопечных парижанин заботился одинаково, но четырех любил больше других, хотя они не были ни красивее, ни умнее. Белизер, серый и кудлатый, с белесыми глазами, отличался злонравием, Помпон, белый, курчавый, и вправду напоминал помпон. Рамона был черный как уголь. Кабо, большой, с пылким нравом, подчинил себе всю свору. Тайком от всех Форен готовил псов к выступлению перед зрителями. Но все тайное становится явным, и команда догадывалась о его намерениях.

Длившаяся около часа прогулка с собаками на сей раз окончилась благополучно.

Прежде чем запереть четвероногих в собачьем домике, их напоили подогретой водой из талого льда, а матросы, с пылающими от мороза лицами, вернулись в помещение.

 

ГЛАВА 5

Лед продолжает плыть. — Летящее Перо по-своему излагает историю Поликрата. — Неосторожность. — Прилив крови. — Констан Гиньяр обмораживает нос и получает надбавку к жалованью. — Берегите носы! — Доставка воды. — «Водовозная бочка». — Холодильник на открытом воздухе. — Одиночество. — Тревога. — Льды снова бушуют.

Наступил ноябрь, а с ним и полярная ночь со световыми эффектами, какие можно увидеть только в Арктике.

Морозы стояли от минус 28° до минус 35°, что было еще терпимо в условиях зимовки, на «Галлии» долго оставаться за пределами корабля становилось все тяжелее.

Течение увлекало за собой ледяной барьер или какую-то его часть, и вместе со льдами плыли оба корабля в места, до сих пор еще не изведанные. Как ни странно, температура понижалась при юго-западном ветре, а при северном — повышалась. Можно ли было на этом основании предполагать, что к северу простирается необозримое пространство свободной воды, где температура воздуха выше, чем надо льдами?

Но вдруг, без всякой видимой причины, льды изменили свое направление.

Спустившись до восемьдесят третьей параллели, недалеко от мыса Колон, они пересекли семидесятый меридиан западной долготы и, продолжая идти к северо-северо-западу, в конце концов очутились у восемьдесят четвертой параллели, до которой еще не доходил ни один корабль, ни одна санная упряжка.

Д’Амбрие, определив координаты по звездам, установил, что «Галлия» находится на 84°65′15″ северной широты и 72°20′ западной долготы.

Таким образом, оттертая вначале льдами назад, к югу, шхуна теперь была вынесена ими же на 1°12′ ближе к полюсу относительно ее стоянки во льдах в проливе Робсон.

Скорость движения льдов менялась в зависимости от направления ветра. При южном или юго-западном ветре — десять миль в сутки, при северном — всего три-четыре.

Матросы «Галлии» больше не проклинали течение, напротив, благословляли его.

Больше всех радовался Констан Гиньяр, расчетливый нормандец.

— Подумать только! Уже перевалили за восемьдесят четвертую параллель! Значит, скоро надбавка!

Он ко всем приставал с расспросами: на какой широте корабль, с какой скоростью идет, какой дует ветер и, вообще, далеко ли еще до полюса.

— Берегись, матрос! — часто говорил ему Форен. — Алчность тебя погубит!

— Не бойся! — весело возражал нормандец, очень довольный тем, что стал зарабатывать каждый день еще десять франков, даже не пошевелив для этого пальцем.

— Что ни говори, деньги — всегда деньги!

— Тебе хорошо? Значит, жди неприятностей, — отвечал парижанин. — В жизни за все надо платить.

— Вот именно платить, даже за табак и свечи… А платят деньгами! Верно?

— Ты меня не понял! Деньги тут ни при чем. Я хотел сказать, что вслед за счастьем непременно приходит несчастье. В качестве примера расскажу тебе про человека, которому чертовски везло.

Итак, давным-давно жил король, а может, сам великий Наполеон или император Америки, точно не знаю. В общем, человек богатый и знатный. И все-то ему удавалось, что бы ни задумал. Испугался он, как бы богиня удачи, Фортуна, на него не разгневалась, и решил ее умилостивить. Сел в лодку, вышел в море и бросил в волны свой перстень. А перстню этому цены нет. Не меньше миллиона стоит.

Приносит ему как-то повар жареную рыбу, большую, вкусную, пальчики оближешь! Стал ее император есть, да быстро так, на бой, что ли, спешил или еще куда-то, ел, ел, вдруг — раз! Два зуба сломал обо что-то твердое. Смотрит: перстень. Тот самый, что он в море бросил. Рыба перстень проглотила, а рыбак поймал ее и повару императорскому продал. Повар ее изжарил и подал властелину на обед.

Провалиться мне на этом месте, если вру.

И вот с того дня Наполеон, теперь я точно вспомнил, что это был он, вроде как умом тронулся. Отвернулась от него Фортуна. Через год взяли Наполеона в плен англичане, увезли на остров Святой Елены и приковали тяжеленной цепью весом в сто фунтов к большому камню. Целых двадцать пять лет просидел там император. Что ты на это скажешь?

— Ничего не скажу. Во-первых, я — не император, а во-вторых, нет у меня перстня за миллион и повара, который жарил бы для меня рыбу.

— Ладно, поживем — увидим, — с кислым видом ответил парижанин, задетый за живое таким пренебрежением.

Но предсказание его неожиданно сбылось.

Два дня стоял легкий туман, мешавший астрономическим наблюдениям капитана. Констан Гиньяр забеспокоился, как бы шхуна снова не пошла назад, и то и дело выбегал поглядеть, что делается снаружи.

— Куда ты все бегаешь? — спрашивали товарищи.

— Смотрю, не рассеялся ли туман, чтобы сказать капитану.

— А обморозиться не боишься?

— Нет, не боюсь!

Но, выбежав в очередной раз на палубу, нормандец простоял там больше четверти часа, задрав голову, под пронзительным ледяным ветром.

Увидев наконец несколько звезд в небе, он опрометью бросился в каюту, ни на секунду не задержавшись, как это положено, в тамбуре, и, влетев прямо с мороза в теплое помещение, закричал:

— Капитан! Небо расчистилось… звезды… — Не договорив, он без памяти повалился на стул.

Подбежал доктор.

— Быстро берите носилки и тащите его в тамбур. У него нос отморожен! — воскликнул врач. — Так! Хорошо! А теперь принесите снега.

Нормандца в минуту раздели. Он лежал неподвижный, лицо опухло и посинело, брови и борода заиндевели, нос был белым как мел.

— Хорошенько разотрите ему снегом тело, а я займусь лицом.

Констан вскоре зашевелился и обрел дар речи.

— Что со мной, черт подери? Мне словно память отшибло морозом. Ничего не помню.

— Ожил? — спросил доктор, запыхавшись от усиленной работы.

— Как будто полегчало, только носа не чувствую. Мать моя! Неужто отмерз?

— Помолчи, сейчас мы тебя уложим в постель, и к завтраку будешь здоров. Но впредь будь осторожен, не то придется тебе получать свою надбавку подо льдом!

— А мой нос, господин Желен?

— О нем позже поговорим!

На другой день, как и предсказал доктор, нормандец уже чувствовал себя совершенно здоровым, только нос стал похож на баклажан: такой же большой и синий. Он причинял Констану массу неприятностей. Вначале болел, потом стал сильно чесаться, слезла кожа, но опухоль в конце концов опала благодаря всевозможным снадобьям. Через две недели нос принял свой обычный вид, только стал еще более курносым, самый кончик его отвалился, и долго оставался оранжевым, как морковка.

Как бы в награду за все страдания Гиньяр узнал, что шхуна плывет к Северному полюсу, а значит, надбавка к жалованью растет.

Нормандец оказался удачливее Поликрата, тирана самосского, чью историю так оригинально изложил Летящее Перо.

«Ничего, — утешал себя нормандец, — и нос остался при мне, и денежки текут и текут».

Теперь матросы с иронией относились к тамбуру, считая, как дети, что взрослые требуют от них излишней осторожности. В конце концов ничего особенно страшного с Гиньяром не случилось из-за того, что тот прямо с мороза вошел в каюту.

Однако капитан и доктор думали иначе, и был издан приказ не выходить поодиночке наружу, чтобы в случае надобности оказать немедленную помощь товарищу.

Особенно боится мороза нос, он сразу белеет, но человек этого не видит, а главное, ничего не чувствует. Поэтому хорошо, когда кто-то скажет ему об этом да еще разотрет обмороженное место снегом.

— Берегите носы! — то и дело напоминали офицеры матросам, работавшим на морозе.

Эта фраза стала крылатой на корабле.

Доктор всем смазал носы мазью, обладавшей и профилактическим и целительным свойством.

Как вы уже знаете, вода для умывания подавалась на корабль насосом, ввинченным глубоко в лед, но для пищи и стирки соленая вода не годилась.

Поблизости пресного льда не было, и за ним ходили с санями к айсбергу целую милю.

Как известно, айсберги — это льды, отколовшиеся от наземных ледников.

Можно было, конечно, использовать для пресной воды напа́давший недалеко от шхуны снег, но капитан считал эти поездки своего рода разминкой для людей и собак и всячески их поощрял.

За пресной водой снаряжали сани, запряженные десятью собаками и прозванные Летящим Пером «водовозной бочкой». Их сопровождали четыре матроса, вооруженных карабинами.

Собакам было мало утренней прогулки, и они с большим удовольствием бежали в упряжке. Словно чувствовали, что впереди трудные походы и надо к ним готовиться.

А люди учились управлять собаками, ухаживать за ними: беречь их лапы от повреждений, смазывать и бинтовать поврежденные места, пускать кровь из уха или хвоста, как это делали эскимосы, когда собака была в полном изнеможении или же у нее сильно повышалось кровяное давление, что грозило разрывом сосудов.

Управлять санями — дело непростое, особенно если они тяжело нагружены, а дорога неровная. И тут нужна практика.

Постепенно дорогу выровняли пилами и ломами, но на первых порах то и дело приходилось преодолевать препятствия. Обратный путь оказался гораздо труднее. Одно дело — везти пустые сани, другое — тащить груз. Собакам приходилось помогать.

Ведущий шел впереди, кнутом направляя собак, когда они перебирались через ухабы во льдах. Трое остальных поддерживали животных по обеим сторонам и сзади. В любую минуту сани могли свалиться и то и дело останавливались, зацепившись за край льдины.

Собаки каждый раз либо ложились, свернувшись калачиком, либо садились и смотрели на матросов с таким видом, словно хотели сказать: «А теперь вы тащи́те!»

И матросы с криком: «Раз, два, взяли!» — переносили сани через препятствие.

Французы с нетерпением ждали встречи с медведем. Привлеченный запахом собак, он мог появиться, и морякам, вооруженным ружьями, победа была обеспечена. В этом случае лед с саней сваливали, грузили на них тушу медведя и, ко всеобщей радости, привозили на корабль шестьсот — семьсот килограммов свежего мяса!

Сохранить мясо не представляло никакого труда: с медведя сдирали шкуру, тушу разделывали и куски развешивали на реях. На морозе они становились твердыми как камень, не портились и были недоступны для хищных зверей.

Угиук, не занятый никаким делом, время от времени загарпунивал тюленя. Тушу его хранили так же, как медвежью, развешивая куски на реях. А месье Дюма, по мере надобности, отпиливал или обрубал части, чтобы приготовить вкусные блюда.

Так проходили дни зимовщиков. Физические упражнения, занятия, отличное питание, режим дня — все шло морякам на пользу, и они были веселы, насколько это возможно в условиях жестокой полярной зимы, на сжатом льдами одиноком судне.

От немцев никаких вестей не приходило. Только в ясные лунные ночи виднелась тень их корабля. Будто по молчаливому соглашению, чтобы избегать встреч, немцы ходили к югу, французы — к северу.

Оба экипажа предпочитали не замечать друг друга, как если бы их разделяло расстояние во много миль.

И все же каждый вел пристальное наблюдение за противником. Французы, когда еще светило солнце, видели, что бинокли немцев направлены в их сторону.

Но с наступлением полярной ночи разобщение стало полным. Куда увлекут их льды, не изменится ли направление в нежелательную сторону?

Почему льды с угрожающим гулом сотрясают корабль?

Что за процессы происходят в глубине ледяного барьера? Все это не могло не тревожить моряков.

Ни дня не проходило без волнений. В иные моменты казалось, что шхуну вот-вот раздавит льдами.

Особенно страшной выдалась ночь с 9 на 10 ноября.

Льды содрогнулись, затрещали, закачались мачты, со снастей градом посыпались сосульки, где-то в глубине корабля послышался шум воды, свист пара, вырвавшегося из перегретой паровой машины.

Матросы повыскакивали на палубу, не слушая предостережений офицеров:

— Берегитесь, сосуды могут лопнуть!

Из трещины, образовавшейся во льдах вблизи корабля, на ледяное поле хлынула вода, под ее напором огромная льдина встала на ребро и вскоре рухнула, едва не задев шхуны. Из трещины волной выплеснулась вода, разлилась и застыла на морозе, образовав гладкую ледяную поверхность, блестевшую, как зеркало, при свете луны.

Так, постепенно, выплескиваясь из трещин, вода заполнила на льду все углубления, сгладив его. Лишь кое-где островами высились верхушки айсбергов и отдельные льдины.

Казалось, гибель корабля неминуема.

К счастью, подобные явления случаются редко. Взбунтовавшийся океан производит больше шума, чем разрушений. И все же моряки не могли оставаться спокойными, чувствуя полное бессилие перед разбушевавшейся стихией, на скованном льдами корабле, в тягостном мраке полярной ночи.

Но мало-помалу тревога улеглась: океан утих, словно извергнувший лаву вулкан.

Экипаж вернулся в каюту. Только двое остались на вахте. Они раскурили трубки у зажженного факела и стали мерить шагами палубу.

Уже перед самым концом дежурства люди вдруг увидели сквозь густой туман движущиеся по льду тени.

— Эй! Появились медведи! — закричали они, стуча в дверь.

— Пошли они к чертям! Так хорошо в тепле! — донесся ответ.

— Выходите! Запасемся мясом! — стояли на своем вахтенные. — Голодные медведи сами идут в руки, в погоне за добычей!

 

ГЛАВА 6

Воздействие холода. — Вред, наносимый холодом человеку. — Вахта. — Празднование Нового года. — Интригующая программа. — Дневное представление в ночное время. — Не надо путать полдень с полночью. — Поединок на эспадронах. — Гиньяр и его двойник. — Ученые собаки. — Реклама. — Дюма постарался. — «Двое слепых». — Необыкновенный успех. — «Старый Эльзас».

Двадцать третьего декабря солнце опустилось за горизонт уже на четырнадцать с половиной градусов, но еще посылало на землю раз в сутки бледный зеленоватый луч. Появившись на миг, он тут же исчезал.

Не более пяти минут задерживалась на горизонте едва заметная светлая линия, так называемая «заря», это и был «полярный день» зимовщиков.

Но 24 декабря угас и этот огонек жизни в природе, и над ледяным адом воцарился ад тьмы.

Холод стал нестерпимым.

Хорошо еще, что не было ветра.

Уже четыре дня спиртовой термометр показывал минус 46°. Ртутный замерз при минус 42°.

А ведь температура еще понизится. Боже милостивый! Что тогда будет?

Огонь, казалось, больше не греет, свойства самых обыкновенных предметов неожиданным образом изменились.

Печи не гасили ни днем, ни ночью, накаляли добела, но поддерживать нормальную температуру в жилом помещении судна было уже невозможно. Люди замерзли бы в нем, если бы не хорошо продуманная теплоизоляция. Стоило приоткрыть дверь, как из нее вырывался пар и тут же превращался в иней, а вода, попавшая на одежду, мгновенно замерзала.

От открытой книги и развернутого белья тоже шел пар.

Мясо рубили или же пилили, как деревянное. Дерево стало твердым, как кость, и не поддавалось ножу. Об него можно было зазубрить нож из высокосортной стали, а сам металл стал хрупким, словно стекло. Хлеб невозможно было откусить: он был твердым, как кирпич.

Табак, к ужасу заядлых курильщиков, превратился в пыль, и трубка все время гасла, так же, как сигара в заиндевелых усах и бороде.

Металлические предметы обжигали словно огнем.

Сливочное масло и топленое сало закаменели. Постное масло замерзло, а ром стал густым, как сироп.

Загустела и азотная кислота, стала как топленое масло. Через три часа замерзала водка.

Принято считать, что жара расслабляет, а холод придает энергию.

Возможно, это и справедливо, когда речь идет об умеренном климате, но не о полярном.

При длительном воздействии холод действует угнетающе, наступает состояние, подобное сильному опьянению. Дрожат челюсти, заплетается язык, нарушается координация движений, мутнеют глаза, ослабевает слух, тело тяжелеет, притупляется восприятие, словно в полусне.

Только уроженец полярных стран, вроде Угиука, и гренландские собаки легко переносили большие холода.

Эскимос ел и пил за четверых и чувствовал себя на морозе как его соотечественник белый медведь.

Собаки прыгали и катались в снегу с прежней резвостью и, лишь когда приходилось постоять, поджимали то одну, то другую лапу, отрывая ее от обжигающей ледяной поверхности.

Капитан ни минуты не давал морякам бездействовать. Занимал их то физическими упражнениями, то умственным трудом, то развлечениями. Увеличил рацион питания, чтобы возместить потерю тепла в организме, и следил за строгим соблюдением правил гигиены.

Примером для всех служил кок Дюма. С усилением холодов у него прибавилось работы, и он чувствовал себя отлично, будто заколдованный, уверяя, что не замечает разницы между Провансом и полюсом. Он вставал раньше всех и последним ложился, целый день возился у печки, резал мясо, растапливал лед, варил, жарил, при этом курил, как турок, свистел, как иволга, и даже находил время поохотиться на медведя.

В пять утра он уже был на ногах, зажигал спиртовку, готовил кофе и завтрак, а в шесть своим зычным голосом будил команду:

— Капитан, шесть часов! Парни, подъем! Подъем!

Матросы зевали, прячась поглубже в меховые мешки.

— Подъем! — Тон у кока был решительный. — Подъем! Не то гамаки спущу!

Матросы знали, что слово у Дюма не расходится с делом. Ворча, выскакивали из теплых гнездышек и нехотя отправлялись мыться.

Возвращаясь с вахты, дежурные получали большую порцию горячего питья с ромом.

Офицеры всячески старались отвлечь людей от тяжелых мыслей.

Как ни медлило время, а наступило наконец 1 января 1888 года.

Новый год — замечательный праздник! И даже во тьме полярной ночи, под небом, усеянным сверкающими звездами, он имел свою прелесть!

Члены экипажа пожелали друг другу счастья, после чего Летящее Перо от имени всей команды обратился к капитану с поздравительной речью. Говорил он очень складно и вместе с добрыми пожеланиями обещал преданно служить, не жалея сил для успешного завершения экспедиции.

Д’Амбрие был тронут и в свою очередь поздравил моряков, пожав каждому руку, и сказал:

— А теперь развлекайтесь и веселитесь!

Веселье, разумеется, началось с двойной порции старого рома, его высосали, словно молоко. Во время сильных морозов особенно велика потребность организма в горячительных напитках. Затем Летящее Перо, что-то затеявший втайне от всех, достал из своего сундучка два листа бумаги с программой представления, написанной каллиграфическим почерком, и повесил в разных местах на стену.

Все с любопытством стали читать.

ЗИМОВКА В СТРАНЕ ХОЛОДА

БОЛЬШОЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПОЛЯРНЫЙ ТЕАТР

Ледяной зал, ул. Белого Медведя, № 48 ниже нуля.

БОЛЬШОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

БУДЕТ ПОКАЗАНО ТОЧНО В ПОЛДЕНЬ

ТРУППОЙ АРТИСТОВ И ЛЮБИТЕЛЕЙ

Первое отделение

1. Поединок на эспадронах. Господа Понтак и Бедаррид, дипломированные помощники учителя фехтования Академии Рошфор-ан-мер.

2. Имитатор господин Форен, по прозванью Летящее Перо.

3. Силовые упражнения. Исполняет господин Понтак, имевший честь выступать перед многими коронованными особами и другими важными персонами.

4. Дрессировщик собак со своими учениками Помпоном, Кабо, Белизаром и Рамоной.

Второе отделение

1. «Вишни», романс. Исполнит без провансальского акцента господин Дюма.

2. «Двое слепых» — оперетта в одном действии.

Жирафье — г-н Форен, по прозванью Летящее Перо; Паташон — г-н Дюма, по прозванью Тартарен. Прохожий — любитель.

3. «Старый Эльзас», патриотическая песня, исполняет г-н Форен.

Примечание. Ввиду того, что дневное представление будет дано ночью по причине временного отсутствия солнца, просим зрителей не спутать день с ночью!

Представление начнется

в полдень! В полдень! В полдень!

Не забудьте!

Те, кому довелось видеть, как в Париже 14 июля выстраиваются длинные очереди к кассам Национальной музыкальной академии, Французской комедии, Театра оперетты, даже Одеона, вряд ли поймут матросов «Галлии», которые с нетерпением ждали обещанного представления с придуманной Летящим Пером программой.

И все же зимовщики на одиноком судне среди мрака и стужи полярной ночи жаждали предстоящего зрелища так же, как жаждет публика столичных театров спектаклей с участием знаменитых актеров.

Итак, сцена устроена, и артисты скрываются за занавеской.

Раздается три удара об пол, занавеска раздвигается, и перед зрителями предстают соперники, опираясь на деревянные эспадроны, — Понтак и Бедаррид.

— Вы начинайте!

— Нет, вы начинайте!

— Не смею противиться вашей воле!

Бедаррид, проворный и ловкий, как обезьяна, налетает на Понтака. Широкоплечий и крепко сбитый Понтак, вращая эспадроном, как мельница крыльями, отражает удары.

Соперники достойны друг друга, они вошли в раж и не знают пощады.

Классические приемы нападения и защиты чередуются с умопомрачительной быстротой, как на состязаниях. Деревянные эспадроны стучат, свистят, трещат, к великому удовольствию зрителей, знающих толк в фехтовании и не скупящихся на подзадоривания и похвалы.

Бедаррид горяч, быстр и напорист, Понтак невозмутим и рассчитывает каждое движение.

Оба — отличные фехтовальщики. Поэтому в состязании не оказалось ни победителя, ни побежденного. Тем лучше! Не пострадало ничье самолюбие.

— Браво, друзья! — кричали моряки. — Браво! Браво!

Антракт затянули нарочно, чтобы продлить удовольствие, и первым на сцене появился Констан Гиньяр.

В программе его выступление не значилось. Да и сам он сидел среди зрителей. А на сцене был Летящее Перо, загримированный под Констана Гиньяра. Такой же курносый. И походка вразвалку. Даже говорил, как Гиньяр, с нормандским акцентом, пытался нацепить защитные очки и то и дело вспоминал о надбавке. В общем, точь-в-точь как Гиньяр.

Доктор так и покатывался со смеху, а потом попросил выйти на сцену настоящего Гиньяра, для сравнения.

Тот не заставил себя долго ждать. И теперь уже невозможно было отличить Гиньяра от Летящего Пера.

Этот номер имел бурный успех. После Гиньяра Артур Форен принял вид Дюма в поварском наряде, с кухонным ножом за поясом и карабином на плече, такого же толстого и так же звучно, по-провансальски, произносившего букву «р». Затем парижанин изображал Ника, Курапье, Угиука, причем так мастерски, что Угиук принял его за настоящего эскимоса и обратился к нему на своем языке.

Итак, Летящее Перо был признан превосходным артистом. Но гвоздем программы стали дрессированные собаки.

Они впервые попали в жилое помещение корабля, и от них клубами валил пар. Ослепленные электрическим светом, псы приняли его за солнечный и, ошалев от тепла, стали жадно принюхиваться к запахам, исходившим от расставленных на столе блюд, и неистово лаять.

— Не кормите их, — попросил «собачий капитан», — не то мне с ними не справиться!

Видя, что им ничего не перепадет, собаки стали жаться к калориферам, от которых исходило приятное тепло.

— Черт возьми! — вскричал Летящее Перо. — Ведь я обычно работал с ними на холоде, а сейчас, смотрю, они совсем разомлели и вряд ли станут меня слушаться. Ладно, что-нибудь придумаю. — И дрессировщик обратился к зрителям.

— Дамы и господа! Прошу вас быть благожелательными к моим ученикам! Еще полгода назад они были дикими и необразованными, словно тюлени. Сегодня у них дебют, и бедняжки очень волнуются. Огни рампы — и те им в диковинку… Но я сделаю все, чтобы вы остались довольны!.. Так будьте же снисходительны, дамы и господа! А вы, милые мои собачки, покажите почтеннейшей публике свое искусство!

С большим трудом удалось привести четвероногих на сцену. Они рвались к калориферам и сейчас стояли с понурым видом.

— Сидеть! — скомандовал Летящее Перо. Собаки, позевывая, сели.

— Вы голодны?

— Уапп!.. Уапп!.. Уапп!..

— Отлично! Вот, получите на зубок! — Артист дал каждой собаке кусочек сахара.

— Скажите, месье Помпон, куда мы направляемся? Во Францию?

Помпон молчал.

— Может быть, в Америку?.. В Китай?.. В Константинополь?..

Снова молчание.

— На Северный полюс?

— Уапп! Уапп! Уапп! — пролаял Помпон.

— Прекрасно! Вы — географ сильный, в двенадцать лошадиных сил!

— А вы, месье Кабо, что вы больше всего любите? Горчицу?.. Толченое стекло?.. Палку?..

Никакого ответа.

— Сахар?

— Уапп! Уапп!

— Отлично, в таком случае, получи́те кусочек прямо из моих рук и грызите на здоровье.

— А вы, месье Белизар, скажите, кто у нас самый главный?.. Гиньяр?.. Нет, конечно!.. Может быть, Дюма, который вас так вкусно кормит?.. Тоже нет! Наверное, капитан?

— Уапп! Уапп!

— Браво, месье, вы хорошо разбираетесь в званиях!

— Вас, Рамона, я знаю как патриота. Я не ошибся? Сейчас проверим. Скажите: «Да здравствует Англия!» Англичан, похоже, вы недолюбливаете… Ну, тогда Австрия!.. Опять не угадал!.. Может быть, Германия?

Пес грозно зарычал и ощерился.

— Вы просто молодец! Хвалю! Ну, а как насчет Франции?

Тут Рамона залился таким лаем, что все остальные собаки не выдержали и тоже залаяли.

— Браво! Браво! — зааплодировали зрители.

Дождавшись тишины, Летящее Перо, исполненный гордости, прижал руку к сердцу и стал раскланиваться.

— Дамы и господа! Позвольте поблагодарить вас от имени моих учеников за аплодисменты. И в знак благодарности показать вам еще один номер… Внимание!

Собаки сели на задние лапы, а Помпон положил каждой на нос кусочек сахара и скомандовал:

— Не шевелиться!.. А!.. Б!.. В!.. Г!.. Д!.. Е!

Услышав «Е», собаки все разом подбросили кусочки сахара вверх и отправили в рот.

— Дамы и господа! Этим номером артисты имели честь выразить вам свою благодарность! — торжественно произнес Летящее Перо, и слова его потонули в громе аплодисментов.

Во время антракта все бурно выражали свой восторг, наполняли бокал за бокалом, произносили тосты. Веселились вовсю. В такой день не грех хорошенько выпить!

Второе отделение началось с выступления Дюма, исполнившего романс. Голос у него был красивый и сильный, но из-за провансальского акцента, от которого Тартарен никак не мог избавиться, многие слова звучали странно, а то и забавно, снижая любовный пафос песни.

Дюма, однако, не замечал этого и очень удивился, почему все так развеселились.

Второй номер программы назывался «Двое слепых». Зрители ожидали его с любопытством.

На сцену снова вышел Дюма, изображающий нищего слепца, и заунывно запел:

Неожиданно раздался взрыв хохота. Лежавшие у калориферов собаки, услышав жалобный мотив, хором завыли.

Когда же появился Летящее Перо с дощечкой на шее, на которой было написано: «Ослеп от несчастного случая!», и, гнусавя, затянул:

собаки еще громче завыли.

Все смеялись до колик.

О, прекрасный миг забвения тяжких трудов! Бегство от ужаса зимовки в Заполярье!.. Неистовое веселье, увы, быть может, последнее в жизни этих людей!

Веселитесь же, храбрые матросы, в плену ледяного ада!.. Оставайтесь детьми хоть на короткое время!.. Не думайте о будущем, о тяжких испытаниях, старайтесь не замечать, что лицо вашего капитана часто омрачает забота!.. Забудьте обо всем, отдайтесь краткому мигу радости!

А насладившись весельем, настройте себя на серьезный лад и послушайте полную гнева и боли песню «Старый Эльзас». В ней — горечь незаслуженной обиды, вызов врагу, отнявшему землю, но бессильному поработить сердца людей!

Парижанин смыл грим, снял шутовской наряд, вышел на сцену и негромко запел. Голос его, слегка дрожащий, проникал в душу.

Но вот голос Артура зазвучал громко, уверенно, страстно, и сердца матросов забились сильнее.

Все замерли в напряженном молчании, воцарившуюся тишину не нарушали аплодисменты. Полная героизма и в то же время простая песня буквально заворожила матросов. Врагу удалось победить народ, но сломить его он не смог.

В голосе певца появились трагические нотки. И столько было достоинства и величия во всем его облике! Просто не верилось, что всего полчаса назад он до слез насмешил зрителей. А Летящее Перо продолжал:

Последние слова были встречены какими-то странными звуками, похожими на приглушенный плач, а механик Фриц Герман, эльзасец, громко зарыдал и, не стыдясь слез, катившихся по его мужественному лицу, подошел к исполнителю.

— Спасибо тебе, матрос! — Он до боли сжал парижанину руку. — Франция — наша родина!.. А Эльзас… Мы вернем!.. Мы победим их здесь, а затем разобьем там!

 

ГЛАВА 7

Вынужденное бездействие. — Обморожение влияет на организм, как ожог. — Самые сильные холода в году. — Страданья собак. — Гренландская болезнь. — Первая жертва. — Круговое течение. — Шхуна возвращается к месту, от которого началось ее движение вместе со льдами. — Полярные сияния. — Наблюдения, связанные с их появлением. — Полярные сумерки. — Возвращение солнца. — Рефракция света. — Первые бури. — Новые опасности. — Критическое положение «Галлии».

Трудно поверить, но за январь и первую половину февраля температура воздуха еще понизилась.

Целую неделю стоял мороз в 59°, на градус ниже, чем отмечали в своих наблюдениях капитан Нэрс и Грили.

Поэтому из помещения моряки выходили лишь в случае крайней необходимости.

От походов за пресным льдом пришлось отказаться и ограничиться снегом, лежавшим на шхуне и возле нее. К счастью, его вполне хватало и на приготовление пищи, и на умывание. Защитить насос от промерзания не удалось, несмотря на все старания.

Стало холоднее и в жилых помещениях, но благодаря теплозащитным свойствам снега, плотным слоем покрывшего шхуну, а также согревающим отопительную систему печам, которые не гасили ни днем, ни ночью, удавалось поддерживать температуру на уровне три градуса выше нуля.

Однако матросы не могли привыкнуть к такому холоду и, обреченные на вынужденное безделье, с каждым днем становились все мрачнее.

— Веселее, ребятки! — старался приободрить их доктор. — Нечего киснуть. Потерпите немножко, скоро выглянет солнышко!

— Я не против, — раздался из целой горы мехов чей-то жалобный голос. — Не знаю только, дождемся ли мы его!

— А ведь есть места на Земле, где можно умереть от солнечного удара!

— Все равно, лучше жара, чем холод и мрак!

— Это вы напрасно, мой мальчик. Например, в Сирии, в степях Центральной Азии и некоторых местах Экваториальной Африки бывает шестьдесят — шестьдесят пять градусов выше нуля. При такой температуре смерть наступает мгновенно, от разрыва кровеносных сосудов мозга.

— Какая разница, от чего умереть — от холода или жары. Я предпочел бы от жары.

— Не терзайте себя!.. Сумерки теперь уже длятся целых два часа, звезды в это время исчезают, и вы можете увидеть человека на расстоянии двухсот метров!.. Чем же вы недовольны?

— Прошу прощения, господин Желен, но матросу тяжко неделями сидеть взаперти без дела.

— Будьте же справедливы!.. Вы здесь всю зиму как сыр в масле катались, ни разу не заболели, если не считать нескольких пустячных обморожений, в то время как ваши предшественники страдали от воспаления легких и цинги!.. Не так уж долго осталось терпеть, скоро морозы кончатся и начнется таяние льдов!

Сам доктор мужественно переносил холод, хотя это было совсем нелегко.

Минус 12° или минус 15° для француза достаточно, чтобы закутаться в меха или вообще сидеть дома. Что же говорить о минус 59°?

При такой температуре земля промерзает до самых недр и, кажется, даже воздух застывает, словно излучаемое планетой тепло ушло в дыру, образовавшуюся в космическом пространстве, и вся она превратилась в лед, который не способно растопить даже солнце.

Мороз напоминал о себе постоянно. Даже на минуту нельзя было выйти из помещения.

Окружающий пейзаж наводил тоску. Шхуны, погребенной под снегом по самые мачты, почти не было видно. Даже при ясном небе в воздухе носилась морозная пыль, сквозь нее, как сквозь густую вуаль, виднелись звезды. Под ногами хрустели льдинки, сыпавшиеся со снастей корабля.

Все предметы на морозе твердели и, если дотронуться до них, обжигали словно огнем.

Возвращаясь однажды с вахты, Гиньяр заметил, что на ртутном термометре минус 42°, а на спиртовом, рядом, минус 47°.

— Да он врет, этот ртутный!.. Может быть, замерз?..

Нормандец подул на термометр, и на нем образовалась ледяная корочка, но температура не поднялась.

— Металлический термометр и тот замерз! — удивился матрос и сунул термометр в варежку. Температура осталась прежней. Констан стал вертеть термометр и в конце концов уронил. Трубочка разбилась, и из нее выскочила блестящая серебряная палочка.

Как нашаливший ребенок, Гиньяр попробовал вставить палочку в разбитую стеклянную трубку, но, когда снял варежку и взялся за нее, невольно вскрикнул.

— В чем дело?

— Тысяча чертей! Она как раскаленное железо!

— Ну и глупый же ты!

— Ай! Ай! Ай! До костей прожгло!

Бедняга бросил замерзшую ртуть, но было поздно. На пальцах вздулись волдыри.

Войдя в помещение, молодой человек все время старался прятать руку, которая нестерпимо болела, но доктор заметил.

— Что у тебя с рукой? — спросил он.

— Ничего, все в порядке, господин Желен!

— У тебя ожог, надо наложить повязку!

— Простите, но это не ожог, совсем наоборот. Я отморозил руку!

— Не говори глупостей, а то придется тебе два пальца отнять!.. Вечно ты влипаешь в истории!.. Оправдываешь свою фамилию!

«А вдруг и в самом деле отнимут пальцы», — испугался матрос и рассказал все начистоту, после чего доктор сделал ему перевязку. С того дня Гиньяр зарекся браться за металлические предметы на морозе.

Целых две недели болела рука, и Гиньяр ничего не мог ею делать.

Собаки тоже страдали от холода, и в ту неделю, когда мороз достиг 59°, десять из них заболели гренландской болезнью.

У них пропал аппетит, начались судороги, на губах время от времени выступала пена, шерсть вставала дыбом, глаза делались словно у бешеных, и они как-то странно, отрывисто лаяли.

Через укус эта болезнь не предается, но по всем признакам похожа на бешенство, и тоже, к несчастью, неизлечима.

За одну неделю все десять собак подохли, несмотря на хороший, умелый уход.

Четырех любимцев Артура Форена и еще шестнадцать собак болезнь не коснулась.

У офицеров, кроме неприятностей, связанных с морозами, были еще весьма серьезные причины, портившие настроение, — тревожило движение льдов. Довольно долго остававшееся благоприятным, оно изменилось.

Дрейфуя с северо-востока к юго-западу, а затем вернувшись к северу, ледяной барьер около трех недель назад замер в неподвижности в самой северной точке.

Капитан надеялся, когда льды растают, устремиться отсюда дальше на север.

Шхуна находилась в это время на 86-й параллели, в 4° широты от земной оси! Или в четырехстах сорока пяти километрах от нее, немного больше, чем в ста десяти лье!

К несчастью, ледяной барьер вдруг сдвинулся с места и под действием течения пошел как бы по кругу в северо-восточном направлении.

Д’Амбрие, постоянно наблюдавший за льдами и скоростью их движения, вычислил, что «Галлия» через месяц, то есть к 10 марта, окажется там, где была до зимовки, — только теперь носом в сторону пролива Робсон и на километр южнее «Германии».

Вот какие сюрпризы часто преподносит Арктика. Все героические усилия путешественников, по сути дела, свелись к нулю!

Как сообщить об этом измученной зимовкой команде? Как сказать, что десять месяцев борьбы со стихией были напрасны?

Все обдумав и взвесив, капитан решил дождаться окончания полярной ночи и лишь тогда открыть экипажу всю правду. При дневном свете и ярком солнце плохая весть воспримется не так мрачно.

Матросы с интересом наблюдали за полярными сияниями — явлением, довольно частым в это время года.

Северные сияния необыкновенно красивы — они единственные напоминают о жизни среди мертвой природы!

Их бледный призрачный свет появляется ненадолго и не в силах рассеять гнетущий мрак полярной ночи. И все-таки северное сияние неизменно вызывает восторг.

Этим удивительным явлением и воспользовался капитан, чтобы поднять настроение матросов, заняв их интересным делом. Одним он поручал отмечать их появление; другим — продолжительность; третьим — следить за изменением направления магнитной стрелки во время сияния; четвертым, наиболее способным, — давать описания этого явления. Таким образом, все принимали участие в весьма важном научном процессе.

Чаще всего сияния наблюдаются в северной части небесного свода.

Один из серьезных наблюдателей этого явления, лейтенант Пайер, так его описывает:

«Сначала на горизонте показывается бледная дуга, абсолютно правильной формы. Одним концом она упирается в горизонт с западной стороны, другим — с восточной. По мере того как дуга поднимается к зениту, концы ее удлиняются. Свет у дуги красивый, бледно-зеленый, цвета выросших в темноте растений. Его не описать словами. В сравнении с этим нежным светом свет луны кажется грубым, темным.

Дуга бывает в три раза шире радуги, и свет звезд беспрепятственно проходит сквозь нее.

Дуга поднимается спокойно и величаво, лишь иногда по дуге пробегает что-то вроде световой волны, которая освещает все льды вокруг.

Прежде чем дуга достигнет зенита, на юге появляется еще одна. Затем световые круги вспыхивают один за другим по всему небу, после чего сияние постепенно бледнеет и гаснет.

Иногда сияние принимает вид светящихся полос такого же нежного цвета, волнообразно движущихся по небу слева направо и справа налево, подобно театральному занавесу, и случается, эти полосы сходятся вместе в какой-нибудь одной части неба.

Странную фантасмагорию временами дополняет появление световых лучей, они концентрируются в направлении склонения магнитной стрелки, и тогда кажется, будто на небе вспыхнуло пламя.

Такой фейерверк не в силах нарисовать даже самое смелое воображение. Невольно начинаешь прислушиваться в ожидании взрыва… Но ни единый звук не сопровождает небесную иллюминацию, чью красоту не способна передать даже кисть художника.

Обычно северные сияния длятся недолго, и очертания их не поддаются описанию из-за необычайного разнообразия.

Чаще всего это световые полукружия или полосы, подобные Млечному Пути, иногда они напоминают разноцветные фестоны, гирляндами переброшенные через все небо.

Бывает, что одно сияние как бы исходит из другого, и оба сливаются в волшебную картину».

Впервые доктор не смог дать исчерпывающие ответы на вопросы моряков, живо заинтересовавшихся этим небесным явлением, поскольку оно не было полностью исследовано.

В основе северных сияний несомненно лежит электричество, но в то же время нельзя не учитывать насыщенность атмосферы водяными парами.

Многие наблюдатели могут предсказать появление северного сияния по состоянию туманов.

На магнитную стрелку северные сияния действуют по-разному. При интенсивном свечении с частыми перемещениями лучистых структур стрелка отклоняется сильнее, а при неподвижном свечении — слабее, однако смещение магнитной стрелки всегда наблюдается только в восточном направлении.

Еще одно очень важное замечание: интенсивные северные сияния с сильным свечением часто предвещают бурю, и, наоборот, малоподвижные и слабые — тихую погоду.

Продолжительность сумерек с каждым днем все увеличивалась, и они стали настолько светлыми, что возвращавшимся с вахты матросам в помещении казалось темнее, чем снаружи.

Второго марта впервые появился отсвет солнца, и на шхуне праздновали возвращение дневного светила, но температура при этом была минус 41°! Тем не менее все радовались наступлению счастливого дня.

На этот раз солнце появилось не 5 марта, как обычно, а на два дня раньше, благодаря рефракции света, возникающей при низких температурах. Как говорится, «нет худа без добра»!

Матросы и офицеры, уцепившись за снасти, покрытые инеем, молча, с нетерпением ждали, когда наконец появится первый солнечный луч.

Даже потерпевшие кораблекрушение, плывя на обломках судна, не вглядываются в горизонт с такой жадностью в надежде увидеть землю, как всматривались матросы «Галлии» в ожидании солнца.

И вот на краю порозовевшего неба появилась алая полоса, и в ее свете стали видны покрытые снегом льды и верхушки заиндевевших мачт. Тотчас же на горизонте показалось огромное солнце, красное, как раскаленный металлический диск. Оно поднялось, словно нехотя взглянуло на мертвую землю и скрылось.

Увидеть его полностью удалось только тем, кто смотрел с высоты.

Едва появилось солнце, густые тени от больших льдин легли на розовое ледяное поле. За зубцами скал на горизонте небо окрасилось в золотистые, пурпурные и фиолетовые тона, которые стали бледнеть, как только светило скрылось, и вскоре все снова погрузилось во тьму. Вопреки всем ожиданиям моряки хранили молчание, у них не вырвалось ни единого радостного возгласа, ни одного слова.

Может быть, им жаль было расставаться с прекрасным видением?.. Может быть, после столь долгого ожидания оно их разочаровало?.. Или французы вдруг заметили, как все вокруг и они сами изменились к худшему за время тяжелой зимовки?.. Может быть!

Зимовщики побледнели, осунулись и выглядели как выпущенные на волю узники, но при электрическом свете это не бросалось в глаза.

Прошло несколько дней. Теперь солнце появлялось уже на более продолжительное время, люди успокоились, к ним вернулась радость, а вместе с ней — и надежда.

Зима кончилась. Ночью температура не опускалась ниже отметки минус 35°, а днем повышалась до минус 28°.

Появилась возможность выходить наружу, и оптимисты считали, что стало совсем тепло.

Время от времени показывались медведи — наверное, их разбудило солнце. Теперь охотникам будет чем поживиться, и кок Дюма сможет приготовить вкусные блюда.

Только бы ледяной барьер не вернулся на прежнее место! Солнце появлялось теперь каждый день, сумерки становились все продолжительнее, во всем чувствовалось приближение полярного дня.

С 18 марта розовый сумеречный свет все дольше задерживался на горизонте. Полная ночная тьма длилась фактически всего три часа. Сумерки в одиннадцать утра и в два часа дня были такими же, как в декабре.

Но после неожиданного повышения температуры мороз, к несчастью, снова усилился, и поднялся резкий ветер. Он дул порывами, постоянно меняя направление, отчего образовывались завихрения. К тому же начались обильные снегопады.

И моряки с жалостью вспоминали о морозных, но тихих звездных ночах.

Скованный морозом ледяной барьер с появлением солнца пришел в движение и, подтачиваемый морскими течениями и ветрами, грозно гудел.

Под действием бокового давления во льду появлялись трещины, а то и целые пропасти.

Шхуну все время трясло. Она то поднималась на два-три метра, то вдруг проваливалась между льдинами, и казалось, больше не появится.

Капитана не покидала тревога.

Однажды, когда половина команды вместе с собаками охотилась на медведя, ледяная стена с северной стороны шхуны, построенная для защиты от ветра, вдруг исчезла — провалилась в образовавшуюся под ней бездну. Случись это двумя часами раньше или позже, собаки утонули бы вместе с «собачьим домиком», построенным, если вы помните, возле этой стены!

Корма «Галлии» приподнялась на 25°!

Д’Амбрие, никогда не терявший присутствия духа, содрогнулся при мысли, что корабль мог в ту же минуту уйти носом под воду.

Матросы в панике покинули шхуну и окружили своего капитана.

 

ГЛАВА 8

Разделение запаса продуктов. — Три склада во льдах. — В предвидении катастрофы. — Самоотверженность. — Ужасная пора. — Стычка из-за медведя. — Немцы и французы. — Отступление. — Без добычи. — Еще один ураган. — Смертельный страх. — Агония корабля. — Спасен! — Непроизвольный сигнал. — Катастрофа. — Начало ледохода. — Гибель «Германии».

Носовая часть «Галлии» накренялась все ниже, и положение становилось угрожающим.

— Мужайтесь, дети мои! — приободрял экипаж капитан. В этот критический момент выдержка не изменила ему. — Положитесь на меня!

Прежде всего следовало позаботиться о запасах провизии хотя бы на двадцать дней.

Удастся ли их спасти при создавшемся положении?

Д’Амбрие первым бросился к складу, за ним остальные.

Как назло, бочки и ящики смерзлись, и пришлось их разъединять топором и пилой, чтобы вытащить наружу.

На это ушло много времени и сил.

Но как перенести продукты на лед, в безопасное место?

Спускать грузы с помощью лебедки невозможно: все канаты обледенели.

Наконец вернулись охотники, и рабочих рук стало больше.

Корабль напоминал улей с пчелами, где все отлично организовано. Каждый знал, что ему делать.

Этот поистине каторжный труд требовал огромного напряжения, но опасность удесятеряет силы.

Защитный слой льда на палубе возле погрузочных люков разбили ломами, очистили ото льда веревки на блоках. Но труднее всего оказалось вытащить шлюпку. Она лежала килем вверх под двухметровой толщей льда.

Для этого пришлось разогреть котел на шлюпке, предварительно растопив нужное количество снега, чтобы заполнить его пресной водой. Разогрели снег возле топок шхуны, куда его спустили с помощью брезентового шланга.

У молодого эльзасца Фрица ушло три часа, чтобы разогреть котел на шлюпке и запустить двигатель, правда, и сам он, и его помощник выбились из сил, поскольку им приходилось вручную раскалывать смерзшийся уголь и таскать из угольных трюмов к топке огромные глыбы.

Зато теперь появилась возможность вытащить из трюмов все необходимое.

Съестные припасы разделили на три части и спрятали во льду в трех разных местах, рассчитывая, что в случае новой катастрофы хотя бы один склад уцелеет.

Груз отвозили на санях, запряженных собаками.

Так прошли сутки. Льды еще сильнее разбушевались, и об отдыхе никто не помышлял.

Когда грузы наконец были размещены, половина команды пошла к палаткам сторожить от медведей запасы на ближайшее время, а остальные — в каюту, немного поспать и быть готовыми по сигналу тревоги спуститься на лед.

Матросы свалились на койки и заснули как убитые, несмотря на оглушительный треск льдов. Но сон их был полон кошмаров.

На всякий случай капитан приказал загасить печь, и в каюте сразу резко понизилась температура, но матросы залезли в спальные мешки по трое и не страдали от холода, чего нельзя было сказать о тех, кто сторожил палатки.

Принятая капитаном мера предосторожности оказалась весьма своевременной. В час ночи лед снова стал раскалываться, шхуну закачало, электрическая лампа разлетелась на куски, треснул и грохнулся на пол калорифер.

Не прикажи д’Амбрие погасить его, на шхуне начался бы пожар.

Перепуганные матросы выскочили из своих мешков, схватили карабины и узлы с пожитками и вмиг спустились на лед.

Шхуну качнуло еще раз, после чего воцарилось спокойствие. Надолго ли?

В четыре часа утра все принялись за работу с прежним рвением.

После плотного завтрака и хорошей порции спиртного полярники повеселели и уже не так мрачно воспринимали происходящее.

Во время зимовки они прочли много книг об исследованиях Арктики и узнали, что гибель корабля еще не означает гибели команды, что и без судна можно благополучно завершить экспедицию.

Но главное — все надеялись на капитана, тот составил подробный план действий на случай возникновения опасности.

Не исключено, что после всех передряг «Галлия» окажется непригодна для плавания, особенно если в ее корпусе образовались пробоины. Ведь скоро начнется таяние льдов. Ну что ж, запасов, и съестных и прочих, хватит на три с лишним года. Есть медикаменты, одежда, инструменты, оружие и боеприпасы, а также сани и шлюпка. В общем, все, что необходимо для жизни. На каждом складе, устроенном во льду, — этих запасов примерно на год. Склады размещены довольно близко от шхуны.

В случае гибели корабля и даже двух складов выручит третий.

На «Галлии» капитан тоже оставил запас всего необходимого на тот исключительный случай, если вдруг погибнут все склады, а корабль уцелеет.

Двух месяцев вполне достаточно, чтобы приплыть к датским владениям.

Экипаж разделили на отряды по четыре матроса и одному офицеру в каждом и отдали в их распоряжение по шесть собак.

В обязанности отрядов входила охрана складов, в основном по ночам.

Сам капитан с боцманом Геником Тергастелем, механиком Фрицем Германом и двумя собаками ночевал на корабле, охраняя его от нежелательных посетителей.

Отряды располагались один от другого на расстоянии, позволявшем услышать голос, и по сигналу тревоги матросы спешили к тому из складов, которому грозила опасность. Организованность и дисциплина были на должном уровне.

Погода стояла ненастная: порывистый ветер выл и ревел, а снег валил такой, что в двадцати шагах ничего не было видно.

Иногда сквозь тучи вдруг проглядывало солнце. Оно слепило глаза, до боли обжигало кожу, но не обогревало. Ночью было минус 30°, а днем минус 20°, вполне терпимо. Тем более что занятые работой моряки не чувствовали холода и, устав за день, спали как убитые. Просыпались они с ощущением, хорошо знакомым тем, кому приходилось стоять лагерем среди снегов. Казалось, будто глаза под заиндевевшими веками замерзли, и десны тоже — хотелось растереть их пальцами, чтобы согреть.

Под наблюдением Угиука матросы построили из снега юрты наподобие эскимосских иглу или чумов и совсем неплохо чувствовали себя в этих примитивных жилищах.

В ясную погоду все украдкой посматривали в сторону немецкого корабля. Но, по молчаливому согласию, никогда о нем не упоминали, разве что в беседе с товарищем, когда поблизости никого не было.

— Что плохо для нас, нехорошо и для них, — говорил один, кивнув на немецкий корабль.

— Им тоже невесело, — откликался другой.

Но однажды, хоть и по пустяковому случаю, матросы «Галлии» и «Германии» столкнулись.

Разгрузка шхуны подходила к концу, оставалось лишь уложить запасы так, чтобы до них не могли добраться осмелевшие от голода медведи. Этим и занимались Артур Форен со своим неразлучным другом Дюма, когда последний, вдруг обернувшись, увидел медведя.

— Гость пришел, — сказал он. — Где мое ружье?

Но Летящее Перо опередил Тартарена, схватил ружье и выстрелил в зад убегавшему зверю. Тот взвыл от боли. Дюма послал вдогонку вторую пулю, но медведь продолжал бежать.

— Семь чертей ему в бок! — крикнул провансалец.

— Провалиться мне на этом месте! — откликнулся Летящее Перо. — Не упускать же полтонны свежего мяса!

Оба побежали за медведем, стреляя на ходу.

Медведь волочил лапу, истекая кровью, и казалось, вот-вот упадет.

Неожиданно зверь свернул в сторону «Германии» и свалился неподалеку от нее.

Французы, гордые удачной охотой, поспешили к зверю. Но его уже тащили на веревках пятеро немецких матросов, успевших перерезать хищнику горло. До «Германии» оставалось не более ста метров.

Летящее Перо, сохраняя спокойствие, с поклоном обратился к немцам:

— Простите, господа, вы, вероятно, не знаете, что это — наша добыча!

Немцы ничего не ответили, будто не слышали, даже не остановились.

Парижанин с решительным видом ухватился за медвежью лапу и потянул зверя к себе, но тут на него бросился с ножом здоровенный рыжий детина.

Дюма прицелился в немца.

— Брось нож, мерзавец, или я размозжу тебе башку!

Немец, выругавшись, отступил и позвал на помощь товарищей.

— Ага! Пятеро против двоих мало? — крикнул Летящее Перо. — Зови всех! Сейчас мы вам покажем!

— Будь я проклят, если эти выродки уйдут от нас!

— Жаль, что Фрица нет с нами!

В это время прибежали еще трое немецких матросов, вооруженных ружьями.

Дюма прицелился в одного.

Вот-вот мог разыграться настоящий бой, не раздайся в это время на «Галлии» выстрел из сигнальной пушки.

— Слышишь? — вскричал Летящее Перо.

— Беда! Сигнал тревоги!

— Бежим скорее!

— Придется оставить добычу, но мы еще встретимся с вами… сволочи!

И французы умчались под хохот и улюлюканье немцев.

Дело в том, что капитан, услышав выстрелы, стал следить за охотой в бинокль. Его сразу обеспокоило то, что зверь убегал в сторону «Германии». Остановить матросов не было возможности, они не услышали бы его, и д’Амбрие ничего не оставалось, как ждать, чем кончится дело. Капитан знал цену немцам, но такой наглости от них не ожидал.

Если не предпринять никаких мер, все это может печально кончиться.

И капитан не теряя ни минуты подбежал к сигнальной пушке и выстрелил.

Через десять минут Дюма и Летящее Перо предстали перед начальником.

Тот не стал делать им выговор, но категорически запретил соприкасаться «с кем бы то ни было оттуда».

— Договорились, матросы?.. Ни под каким видом!

— Даже если они на нас нападут?

— Нет, в этом случае я сам прикажу действовать, потому что отвечаю за вашу честь и безопасность и никому не позволю на них посягать! Только первыми не начинайте!

— Никогда! Слово моряка! Не такие мы люди, чтобы лезть в драку! Пусть подавятся нашим медведем!

— Верно, мой друг!

— Видно, еды у них мало, раз позарились на чужую добычу. Не то что у нас! То-то, я смотрю, еле на ногах держатся, того и гляди, ветром унесет. Но работают они, кажется, здорово!

— Кстати, что у них сейчас делается? Раз они действуют как враги, я могу воспользоваться сведениями, которые вы получили во время вашей вынужденной разведки.

— Ледяной барьер, капитан, обошелся с ними не лучше, чем с нами… Корабль их, правда, не уткнулся носом в лед, как наша «Галлия», зато его подняло не меньше чем на пять метров. Стоит, как гриб! Смех, да и только!.. Они, видно, тоже сошли на лед. Я видел там несколько снежных юрт, должно быть, склады.

— Больше вы ничего не заметили?

— Ничего, капитан.

— Отлично! Возвращайтесь теперь к работе и помните, что я сказал!

Шло время. Ясная погода сменялась пасмурной, но положение по-прежнему оставалось опасным.

Даже в периоды затишья все ожидали бури, и жизнь проходила в постоянной тревоге: льды уже не были такими твердыми, как зимой.

Но эта тревога не мешала морякам самоотверженно трудиться.

К счастью, никто не заболел, если не считать нескольких случаев обморожения и легкой офтальмии, вызванной сверкающим на солнце снегом.

Наступило 21 марта, и, несмотря на плохую погоду, все радовались началу весны. В этот день разразилась буря невиданной силы, под огромным ледяным щитом, казалось, началось извержение вулкана. Такой грохот и гул можно услышать во время сильнейшей грозы на экваторе.

Ледяное поле, насколько хватало глаз, пошло трещинами, ураганный ветер подхватил и понес ледяные осколки, разрушавшие на своем пути ледяной барьер.

Каким-то чудом шхуна пока оставалась невредима и не сдвинулась с места.

Капитан, находившийся со своими помощниками на борту, напряженно следил за палатками, где на вахте стояли матросы.

В любой момент и палатки и матросов могла поглотить разверзнувшаяся бездна.

На какое-то время катастрофу отодвинул усилившийся мороз, трещины стали быстро смерзаться.

Но что будет, если трещина образуется у самых палаток? Не лучше ли всем перейти на корабль?

Неизвестно только, где опаснее: там или здесь?

Неожиданно шхуна вздрогнула и наклонилась носовой частью на 28°.

Глыбы льда у кормы разлетелись, и судно со всей силой ударилось корпусом о воду, при этом носовая часть поднялась и взломала покрывавший ее лед.

Капитан и бывшие с ним моряки покатились по палубе.

В тот же момент корпус судна угрожающе затрещал.

Вскочив на ноги, д’Амбрие увидел, что бизань-мачта падает, увлекая за собой и другие снасти.

По счастливой случайности, шхуна приняла горизонтальное положение и стояла, покачиваясь, между двумя льдинами, словно в доке.

«Если корпус не поврежден, шхуна спасена, по крайней мере, на какое-то время. Сломанная мачта — небольшая потеря».

Эта мысль молнией пронеслась в голове капитана в то время, как оба его помощника, охваченные ужасом, стояли воздев руки к небу.

Трещин во льду между тем становилось все больше, они все ближе подступали к шхуне, вода, вырываясь из них, кипела и бурлила.

Еще немного, и матросы у палаток утонут. Капитан стал делать отчаянные знаки, изо всех сил крича:

— Возвращайтесь на шхуну!.. Скорее!

Из-за воя ветра и страшного грохота голоса его не было слышно.

Д’Амбрие в полном отчаянии уже хотел бежать к матросам, но тут рядом с ним блеснул огонь и раздался пушечный выстрел.

У командиров французов едва барабанные перепонки не лопнули.

— Гром и молния! Я запутался в фитиле! — донесся голос Бершу.

Оказалось, при падении Бершу нечаянно задел пушечный фитиль, и раздался сигнал тревоги.

Через пять минут все матросы вместе с собаками и санями, нагруженными наспех необходимыми вещами и оружием, были у корабля.

Опоздай они на несколько минут, неминуемо погибли бы — начался ледоход.

Все склады, устроенные во льду, ушли под воду на глазах у полярников.

Стихия не утихала, и с «Галлии» было видно, как далеко, в северной стороне, ледяной барьер вздулся, и немецкий корабль, высоко поднятый льдиной, накренился и рухнул в пролом.

Так окончило свое существование немецкое судно.

 

ГЛАВА 9

Мрачные виды на будущее. — Первые птицы. — Констан Гиньяр хорошо знает службу. — Послание, переданное на кончике штыка. — Несъедобная курица. — Встреча. — Неожиданное предложение. — Капитан Прегель не размораживается. — Немец говорит о деле, а француз — о чести. — Люди, не понимающие друг друга. — Подслушанный разговор. — Психологический момент. — У моряков есть традиция. — Гордый ответ.

Судьба посмеялась над д’Амбрие. Все усилия спасти провиант и оборудование, все принятые им меры, казавшиеся разумными и необходимыми, привели к обратным результатам.

Но действовать по-другому в том отчаянном положении, в каком очутилась шхуна, он не мог. В создавшихся условиях девяносто из ста кораблей непременно погибли бы.

Доказательством тому служила гибель «Германии», в то время как грузы немцев, вынесенные на льды, уцелели.

В критическом положении оказались и немцы и французы, но последним было тяжелее.

Неизвестно, освободится ли «Галлия» ото льдов, прежде чем истощатся запасы всего необходимого. Да и кто поручится, что в нынешнем году будет ледоход? Некоторые исследователи Заполярья ждут его два, а то и три года!

Что же делать?

Вернуться на санях к датским владениям, преодолевая все мыслимые и немыслимые препятствия?

Решиться на самую тяжелую для моряка жертву — покинуть судно?

Эти мысли уже второй день подтачивали души матросов, веселость и бодрость сменились мрачной покорностью судьбе.

Тяжелее всех было капитану, но он виду не подавал, вел себя как обычно, только подолгу сидел над большой картой Арктики.

Помощник д’Амбрие составил детальнейшую опись запасов, и капитан поставил под ней свою подпись.

Все шло на корабле своим чередом, если не считать сокращения рациона в целях экономии. Матросы не роптали, но стремились его пополнить. То рыбы наловят, то на охоту пойдут.

Угиук с присущим ему терпеньем дикаря не уставал караулить у трещин тюленей.

Дюма, доктор и лейтенант ходили на медведя.

После урагана неожиданно наступило затишье, будто природа устала после неистового разгула.

Небо было ярко-голубым, ослепительно сверкал снег, освещенный солнцем.

Двадцать третьего марта термометр показывал минус 26°, но уже чувствовалось приближение переходного периода, самого благоприятного для передвижения на санях.

Морозы еще могли усилиться, и все-таки природа пробуждалась от зимней спячки.

В апреле бывает до минус 30°, а то и до минус 35°, как отмечали спутники Грили лейтенант Локвуд и доктор Пави.

Появилась над кораблем чайка, и матросы обрадовались ей, как первой ласточке у себя на родине.

Однако радость оказалась преждевременной. Чайки появлялись и сразу улетали к югу.

Охотники и рыболовы возвращались с пустыми руками. Тюлени не показывались, так же, как и медведи. Верный признак того, что морозы вернутся. Именно поэтому и возвращались чайки-разведчицы на юг.

Двадцать четвертого марта не случилось ничего примечательного. Капитан по-прежнему оставался спокоен, но долго совещался со своими помощниками. О чем, этого пока никто не знал.

В двенадцать дня Констан Гиньяр и один из матросов-басков заметили, что к «Галлии» приближается человек, закутанный в меха так, что лица не было видно.

Экипаж был весь на месте. Значит, шел кто-то чужой.

Гиньяр, как положено по уставу, вскинул винтовку.

— Стой! Кто идет?

— Друг.

Незнакомец не был вооружен.

— Пропуск!

Никаких пропусков и паролей не было. Но Гиньяр стоял на своем.

Неизвестный не понял, чего от него требуют, и, помолчав, сказал:

— У меня письмо к его превосходительству капитану корабля.

— Ладно, насади тогда свое письмо на кончик моего штыка, отойди в сторону и жди ответа.

Незнакомец удивился, но спорить не стал и насадил письмо на штык. Гиньяр с гордым видом от сознания выполненного долга понес письмо д’Амбрие.

— Капитан! Пришел человек «оттуда», принес записку.

— Давай сюда!

Д’Амбрие быстро вскрыл конверт и пробежал глазами несколько строчек, написанных ровным, аккуратным почерком.

«Я, нижеподписавшийся, начальник экспедиции на Северный полюс, имею честь просить капитана корабля «Галлия» принять меня.

Это в интересах обеих команд.

С выражением глубокого уважения и заверением в глубоком почтении

— Бершу, прочти-ка эту высокопарную ерунду!.. И вы, доктор, и вы, Вассер, ознакомьтесь! Гиньяр, ты здесь?

— Здесь, капитан!

— Подожди минутку!

Капитан взял лист бумаги и написал:

«Капитан «Галлии» готов принять господина Прегеля в 2 часа.

— Возьми эту записку, Гиньяр и отнеси незваному гостю.

Гиньяр вернулся на палубу, с очень серьезным видом наколол записку на штык и, протянув его немцу, крикнул:

— Эй, вахмистр, держи своего цыпленка и дуй отсюда!

Капитан предпочел поговорить с Прегелем наедине.

Распорядившись отделить уголок в общей каюте, д’Амбрие пригласил к себе всех членов экипажа и сказал:

— Друзья, начальник немецкой экспедиции изъявил желание переговорить со мной. Вероятно, у него есть на то серьезные причины, и я готов его принять. Не стоит отказываться, учитывая тяжелые обстоятельства, в которых оказались сейчас наши команды. Через полчаса он будет здесь. Полагаю, нет надобности напоминать, что капитан Прегель — официальное лицо, парламентер, а к тому же наш гость. И вы ни словом, ни жестом не должны его оскорбить. Итак, надеюсь на ваше благоразумие.

Без четверти два дозорный объявил, что приближаются сани с тремя седоками.

Прегель с важным видом вылез из саней и обратился к своим спутникам тем надменным тоном, каким немцы обычно разговаривают с подчиненными:

— Никуда не отлучайтесь и ждите моего возвращения.

Д’Амбрие встретил немца, как положено, при входе на палубу и, ответив на его приветствие с вежливостью человека из высшего общества, не лишенной некоторой надменности, жестом пригласил войти.

— Разрешите поблагодарить за то, что не отказали в моей просьбе. Признаться, я ждал отказа.

— Почему, господин Прегель? Разве мы — враги? Мы — просто соперники. Кроме того, в своем письме вы упомянули об «общих интересах»… Если речь идет об интересах дела, а не об эмоциях, я выслушаю вас с величайшим вниманием.

— Ваши слова позволяют мне начать разговор без обиняков.

Итак, прощупав друг друга, как в поединке, когда соперники скрещивают шпаги, Д’Амбрие и Прегель спустились в каюту и сели за стол.

— Как вам известно, капитан, — начал немец, отчетливо произнося каждое слово, — вначале обстоятельства благоприятствовали мне в нашем состязании. Я сразу нашел хорошо оснащенный для плавания в северных водах корабль, с отличной командой, а также прекрасных сотрудников и смог выйти в море на целый год раньше вашей экспедиции.

— Мне остается только поздравить вас, — ответил д’Амбрие.

Прегель поклонился и продолжал:

— Это еще не все. Весна тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года позволила мне продолжить маршрут на санях и на моторной лодке. Я прошел дальше лейтенанта Локвуда, до восемьдесят шестого градуса двадцати одной минуты северной широты, и поставил там пирамиду.

— Вы достигли замечательных результатов! Превзошли американских и английских исследователей! Счастлив иметь такого сильного соперника. Нам до вас далеко.

— Однако движение льдов…

— Не считаете ли вы, что именно оно приблизило вас к полюсу, поскольку ваш корабль, так же, как и мой, двигался вместе со льдами?

— Да, несомненно. И теперь мы идем, как говорят англичане, «голова в голову». Движение льдов позволило обоим кораблям достигнуть восемьдесят шестого градуса северной широты!

— Однако я не считаю это своим вкладом в полярные исследования, потому что за меня действовал ледяной барьер! Так что пальма первенства принадлежит вам, ибо, по вашему утверждению, вы достигли восемьдесят шестого градуса северной широты, что еще не удавалось ни одному исследователю. На том и договоримся. А теперь продолжайте!

— Еще несколько слов. Они имеют прямое отношение к моему визиту.

Случилось так, что фортуна от меня отвернулась.

Тяжело заболел в походе мой спутник, нашу моторную шлюпку затерло во льдах, и я в полном изнеможении, можно сказать, умирающий, дошел до своего корабля. К счастью, он оказался на месте.

Началась зимовка.

Мои люди перенесли ее плохо, хотя они достаточно крепкие и привычные к полярному климату.

Мой корабль, приспособленный для китобойных экспедиций, долгих и трудных, оказался непригодным для зимовки в условиях Заполярья.

Короче, нам пришлось очень тяжело, среди членов экипажа много обмороженных, некоторые страдают цингой.

— Почему же вы не обратились к нам за помощью? — спросил д’Амбрие. — Мы помогли бы вам и медикаментами, и провиантом, и одеждой. В общем, всем, чем только возможно!

— Мне как-то не пришло в голову, — простодушно ответил Прегель, тем самым показав, что чужд доброты и великодушия, и продолжал: — Мы оба в ужасном положении. Я — без корабля, вы — без провизии.

— Откуда вам это известно?

— Разве я не видел, как потонули ваши склады?

— Но вы не знаете, что осталось у меня на корабле!

— Я уверен, ваших запасов вам хватит лишь на то, чтобы дождаться начала ледохода и добраться до датских владений!

— Но это моя забота, сударь! Что вам за дело до нее?

— В этом деле у меня свой интерес, причем гораздо больший, чем вы можете себе представить.

— Объясните, почему?

— В создавшихся условиях вы не можете двигаться дальше и должны как можно скорее вернуться в Европу. Не так ли?

— Продолжайте, прошу вас! — холодно произнес д’Амбрие, пропустив вопрос мимо ушей.

— И в этом случае мне хотелось бы рассчитывать на вашу помощь!

— Считаю своим долгом вам помочь.

— Счастлив это слышать. Поверьте, как только температура воздуха позволит отправиться в обратный путь, я погружу на ваш корабль столько продовольствия, что хватит обоим нашим экипажам.

— Что ж, идея неплохая. Остается лишь договориться о сроках отплытия.

— Пожалуй, как только начнется ледоход.

— А теперь позвольте сказать, как я понимаю нашу взаимную помощь.

Сезон, благоприятный для арктических исследований, только начинается, и я, как вы понимаете, дошел до этих мест не для того, чтобы вернуться ни с чем.

— Не понимаю.

— Все очень просто. У вас нет корабля, у меня не хватает провизии. Я отвезу вас в Европу, а вы продадите мне продукты по любой цене, чтобы я смог продолжить путешествие на Крайний Север.

— Но ведь тогда нам придется провести здесь еще одну зимовку!

— Да, на моей шхуне, где у вас будет все необходимое. Я с половиной команды пойду на полюс, а вторая половина останется на судне под командованием моего помощника.

— Но, капитан, мои люди потеряли много сил, некоторые больны… Они не могут находиться в снеговых юртах… без лекарств… без врача!..

— Перевезите их сюда, доктор Желен окажет им помощь, а к лету все поправятся!

— Им нельзя так долго находиться в этом климате… Пожалейте их, измените свое решение, согласитесь плыть в Европу, как только позволит погода!

— Ваша настойчивость, сударь, меня удивляет! Может быть, вы просто не хотите, чтобы я продолжал исследовать Заполярье? Боитесь, что я окажусь победителем? В общем, преследуете свои личные цели?

— Нет, мною движет забота о людях!.. Что же касается личных целей…

Прегель стал что-то сбивчиво объяснять, поняв, что д’Амбрие разгадал его хитрость.

— Тогда давайте сделаем так, — вдруг оживился д’Амбрие. — Положение у меня трудное, но у вас и того хуже. Вы хоть и выиграли начало сражения, плодами победы воспользоваться не сможете.

Не лучше ли вместо того, чтобы оспаривать ничтожное превосходство, отказаться от своих преимуществ, точнее, соединить наши силы для общего дела!

Наше предприятие грандиозно, и славы от его успеха хватит не то что на двух человек — на две страны!

Давайте же вместе пробивать путь туда, куда еще не ступала нога человека! В общем, я предлагаю учредить франко-германскую экспедицию к полюсу на благо наших стран! Тогда, по крайней мере, наши старания не будут напрасными!

Столь пламенная речь могла тронуть кого угодно, только не Прегеля.

Немец посмотрел на капитана «Галлии» своими колючими глазами и после некоторого молчания сказал:

— Капитан, я не откажусь от своего предложения, каким бы заманчивым ни казалось ваше! Итак, вы согласны на мои условия?

— Будьте осторожны, сударь!.. После того что предложил я, ваши слова звучат оскорбительно!

— Я не собирался вас оскорблять, но дело есть дело, и я не упущу своей выгоды.

— Хватит! Кончим на этом! Я не позволю ставить мне условия!

— Это ваше окончательное решение?

— Да!

— Хорошо, я подожду, пока нужда заставит вас быть более сговорчивым.

— Вам долго придется ждать!

— Меньше, чем вы думаете… Голод — великая сила! Он заставляет трезво смотреть на вещи.

— Напрасно вы на это надеетесь! Ничто, даже голод, не заставит меня принять ваши позорные условия! И вы в этом убедитесь, уважаемый господин Прегель!

— Капитан, вы ответите перед человечеством за те страдания, на которые обрекли своим упрямством обе команды.

— Хотелось бы знать, как вам пришла в голову такая гуманная мысль?

— Мне надоело с вами спорить!

— Тактика ваша известна, она типично немецкая. Пользуясь преимуществом, давить на психику соперника. Рано или поздно он все равно уступит. Есть у вас еще один козырь: вина перед человечеством за страдания ближнего.

Только здесь у вас ничего не получится! Так и знайте! Корабль — не город, на нем нет лишних ртов, и он не испугается голода! Это матери страшно смотреть, когда ребенку есть нечего. Моряки — народ крепкий, выносливый и предпочтут смерть унизительному существованию!

Тем более французские моряки! Они никогда не сдаются. Прощайте, капитан, и помните о моих словах!

 

ГЛАВА 10

Немецкая логика. — Маленькая дипломатическая ложь. — Благородное негодование боцмана. — Твердое решение. — Последние приготовления. — Помощь свыше. — Флотилия на Меду. — Грабители. — Тяжелое действие. — Закрытие люков. — Прощальный салют. — Флаг на большой мачте. — Последний взгляд. — Взрыв.

После визита на «Галлию» настроение у Прегеля испортилось, однако надежды он не потерял.

Немец, собственно, и не рассчитывал, что капитан д’Амбрие сразу примет его предложение. Это была, как говорится, проба сил. Теперь, по крайней мере, у Прегеля будет время обдумать дальнейшие действия. Ничего, голод вынудит француза стать сговорчивее, теперь Прегель знал точно, что запасы провизии у д’Амбрие на исходе. Но не так-то легко отказаться от честолюбивых планов и везти в Европу соперника на своем корабле. Надо набраться терпения, не так долго осталось ждать. Красивые слова, громкие фразы, благородный гнев — все это не имеет значения.

Все равно, как только начнется ледоход, гордый француз прибежит и будет униженно просить о помощи. Прегель не откажет ему, но своего не упустит.

С такими мыслями возвращался немец в свой лагерь. Он заметно повеселел.

Среди его людей не было тяжело больных. Кто-то отморозил нос, кто-то руки, но цингой никто не страдал. Так что немец явно преувеличивал, живописуя всякие ужасы.

Д’Амбрие тем временем собрал экипаж, чтобы рассказать о своем разговоре с немецким капитаном, но не успел рта раскрыть, как со своего места поднялся боцман Геник Тергастель.

— Прошу прощения, капитан, — прокашлявшись, сказал он, — собираюсь говорить, когда меня не спрашивают, но хочу заявить от имени всего экипажа, что этот треклятый немец — мерзавец и камбузная крыса, пират, висельник, недостоин называться моряком!

— Он не моряк, мой милый Геник, а географ, — заметил капитан.

— Вот и хорошо! Значит, сухопутная сволочь!.. Мы слышали ваш разговор, капитан. Не подслушивали, так получилось… Слышали, что эта немецкая крыса хочет на нашем корабле отправиться в Европу вместе со своей компанией, требует, чтобы мы отказались от нашего намерения водрузить французский флаг на оси Земли, где еще никто не бывал! Когда он это говорил, у нас у всех было одно-единственное желание — выцарапать ему его нахальные буркалы!

Все слушали боцмана очень внимательно и с явным одобрением.

— Да что о нем говорить, — продолжал бретонец. — Вы, капитан, ответили ему, как и подобает французскому моряку, сказали, что мы, моряки, никогда не сдаемся!

— Никогда! — вскричали все хором.

— Так вот, я, самый старый морской волк на борту, от имени всех заявляю: рассчитывайте на нас! Мы будем терпеть и голод, и холод, и болезни! Если понадобится, взорвем наш дорогой корабль, заменивший нам родину, сложим здесь головы, но пойдем за вами повсюду, ни на шаг не отступим!

— В нашем походе недостаточно дисциплины, нужна преданность делу! — произнес капитан.

— В нашей преданности можете не сомневаться!.. Верно я говорю, матросы?.. Она на жизнь и на смерть!

— На жизнь и на смерть! — повторили все, подняв правую руку.

— Спасибо, Геник! — глубоко тронутый, сказал капитан. — Спасибо, матросы, мои товарищи, друзья!.. А теперь давайте решим, как действовать дальше. Будущее не сулит нам ничего доброго. Но раз вы готовы мне помогать и с гневом отвергли саму возможность соглашения с нашими врагами, я принимаю вашу преданность во имя родины! Вперед, матросы! Вперед, за Францию!..

Было три часа пополудни. Капитан не теряя ни минуты распорядился перенести моторную лодку на ледовое поле и снять с нее винт и руль. Восемь человек впряглись в лямки, прикрепленные к носу, и поволокли шлюпку, которая легко заскользила по снегу.

— Браво! — закричал помощник капитана. — Говорил же я, что лодку смогут тянуть собаки, даже когда на нее будет поставлен мотор.

Аппаратуру тщательно упаковали и уложили под палубой. Затем на шлюпку погрузили оружие, аптеку, навигационные приборы, географические карты, часть книг по исследованию Арктики, табак, меховые шкуры, палатки, рабочий инструмент, спиртовые горелки и некоторый запас провизии.

Все разместили с таким расчетом, чтобы людям можно было лечь.

Капитан между тем взобрался на мачту и обозревал окружающую местность.

После этого он с двумя моряками прошел километра полтора по прямой и, вернувшись, радостно шепнул доктору:

— Господин Желен, я обнаружил свободную воду!

— Не может быть!

— Уверяю вас! Течение там довольно сильное, поэтому вода не замерзает.

— Отлично!

— Кроме того, канал, который мы прорубили, покрылся ровным льдом, и по нему легко тащить шлюпку.

— А я, признаться, в этом сомневался и потому беспокоился.

— А чем сейчас заняты матросы?

— Укладывают запасы провизии в лодки.

— Через двадцать четыре часа все должно быть готово.

— Раньше успеем!

На «Галлии», кроме моторной шлюпки, были еще три китобойные лодки и одна плоскодонка, большая и легкая, длиной в семь метров, очень устойчивая на воде. Ее могли нести на себе семь человек.

На двух китобойных лодках разместили продукты, оставшиеся на корабле после гибели складов, приблизительно на четыре тысячи порций. Их должно было хватить на семьдесят дней.

На третью лодку погрузили корм для собак, сушеную рыбу, взятую в Иоханнесхобе.

Собаки и Угиук разместились в плоскодонке, которую благодаря ее форме никогда не накрывало волной.

Будь лодка менее устойчивой, нагруженной провизией, эти беспокойные пассажиры могли ее перевернуть, и тогда нечего было бы есть.

Через шесть часов слаженной напряженной работы все было готово, чтобы двинуться в путь. Таким образом, удалось сэкономить двадцать порций.

Капитан теперь вел тщательный учет провизии.

Спокойствие не изменило ему, напротив, он был со всеми приветливее обычного, но лицо сохраняло серьезное, даже печальное выражение. О своих дальнейших планах командир ничего не говорил, однако мысль его лихорадочно работала. Он должен что-то предпринять, найти выход из создавшегося положения!

Грустный и немного растерянный, ходил д’Амбрие по опустевшему кораблю, казалось, на нем побывала шайка разбойников, — оставшиеся на палубе за ненадобностью вещи были в беспорядке разбросаны. И среди них множество полезных предметов, создающих удобства.

Экипаж уже собрался на льду, и матросы молча, печально смотрели на корабль, с болью ожидая страшной минуты прощания. Капитан спустился внутрь корабля, может быть, хотел скрыть свое волнение.

Минут через десять он появился, шепча про себя:

— Нет, еще не все!

Д’Амбрие прихватил лестницу, лежавшую на палубе, и обратился к своему помощнику:

— Все готово, Бершу?

— Да, капитан!

— Занять места в шлюпке! — раздалась команда.

Четырнадцать матросов и собаки, впряженные в лямки, напряглись, и под дружные крики: «Раз-два, взяли!» — шлюпка сдвинулась с места.

В руках у эскимоса был бич, которым он понукал собак. Доктор, Бершу и Вассер шли впереди и ломами, кирками и лопатами сглаживали шероховатости дороги, которых, впрочем, было немного. На канале, по которому пролегал их путь, лед был сравнительно гладким.

За пять минут прошли сто метров.

— Стоп! Отдохните, друзья мои!

— Тащить не так трудно, как нам казалось!

Закурив, пошли дальше, окруженные клубами табачного дыма, от которого стали чихать собаки.

Вскоре матросы потихоньку запели.

Через пять минут капитан опять скомандовал остановку. Так они шли чуть больше часа и прошли полтора километра.

Шлюпку поставили в тысяче пятистах метрах от корабля и в десяти кабельтовых от края ледового барьера, за которым начиналась свободная вода, с тысячами айсбергов, похожих на призраки.

Все было бы хорошо, не останься там, далеко, их бедная одинокая шхуна, вмерзшая в лед! Кто знает, сколько ей еще так стоять? Может быть, вечно?

Но нечего предаваться грустным мыслям, надо действовать!

Оставив четырех человек на шлюпке на случай, если лед под ней даст трещину, все вернулись за остальными грузами.

На этот раз потащили две китобойные лодки с провизией. В одну впрягли собак, в другую впряглись люди. Второй рейс показался совсем легким, к великой радости капитана, который торопился с отплытием.

На третьем заходе матросы, находясь примерно в пятистах метрах от «Галлии», заметили, что по палубе бродят люди.

— Негодяи! Грабители! Грязное прусское воронье! — закричали французы и, схватившись за оружие, бросились к кораблю.

— Стоять! — скомандовал капитан.

Матросы остановились как вкопанные, ни словом, ни жестом не выразив своего недовольства, хотя им очень хотелось расправиться с мародерами.

Немцы же, застигнутые врасплох, поспешили убраться, пока не поздно.

Теперь оставалось перетащить плоскодонку.

— Всем подняться на борт корабля! — Голос капитана звучал глухо, лицо побледнело.

— Пойдем со мной, Геник! — сказал он, когда все выстроились у грот-мачты, и вместе с боцманом спустился вниз. Через несколько минут они вернулись. У Геника в руках были молоток и гвозди.

— Забей люк!

Геник вбил в балки длинные гвозди, будто заколотил огромный гроб.

— Спусти флаг!

Боцман дернул за шнур, и трехцветное полотнище, встрепенувшись, поползло вниз.

Моряки, обнажив головы, провожали его глазами. Грустно было смотреть, как медленно, словно смертельно раненная птица, спускается флаг.

Геник, украдкой утирая слезы, подал капитану нож.

Д’Амбрие двумя ударами рассек шнур, обвил флаг вокруг мачты и приколотил гвоздем.

От волненья он не мог произнести ни слова, и жестом велел всем сойти с корабля.

С тяжелым сердцем матросы покидали «Галлию». Завершали процессию Геник, доктор, лейтенант и Бершу. Последним, согласно обычаю, сошел с корабля капитан.

Собак запрягли в плоскодонку, моряки потащили китобойную лодку.

— Вот теперь милости просим! — мрачно произнес боцман, с плохо скрываемой ненавистью, кивнув в сторону немцев.

Все чуть ли не бегом бежали, как будто хотели поскорее уйти от «Галлии», и через пятнадцать минут были уже возле шлюпки.

Запыхавшись, моряки стали рядом с товарищами и обернулись в сторону «Галлии». На фоне неба, увешанная снастями, темнела единственная мачта.

Вдруг лед содрогнулся, как во время бури в конце зимовки, клубы дыма скрыли корабль, вырвался столб огня и раздался оглушительный взрыв.

Вскоре дым рассеялся, и на том месте, где стояла «Галлия», зачернела вода.

Конец второй части

 

ГЛАВА 1

Во что превращается капля росы. — Отрыв ледника. — Как образуются айсберги. — Поворот на север. — Все-таки дорога. — Водяная улица, проходящая через льды. — Под 84° северной широты. — Все идет хорошо, очень хорошо, слишком хорошо! — Видна земля. — Полюсы холода. — На чем основано предположение, что впереди более мягкий климат и не скованное льдом море. — Генику хочется узнать, почему на Севере четыре полюса.

У экватора капелька росы дрожит и сверкает на лепестке цветка. На цветок летит стрекоза и прозрачным крылышком сбрасывает капельку в ручей. Из ручья капля попадает в маленькую речку, потом в большую и, наконец, в океан. Спустя некоторое время горячий солнечный луч превращает капельку в атом пара, частичку облака, гонимого южным ветром к областям Дальнего Севера.

Там капельку подхватывает мороз, и она превращается в снежинку. Снежинки, соединяясь, укрывают околополярные страны на долгие месяцы, пока не пригреет солнце и не превратит их в капельки воды. Налетевший студеный ветер превращает капельки в ледяные кристаллики. Кристаллики сливаются с ледником и вместе с ним возвращаются в океан.

Но процесс этот длительный. Капелька может пробыть в ледяном плену сотни, а то и тысячи лет.

По сути дела, ледник — это не что иное, как громадная, промерзшая до дна река. Постепенно ледник спускается в низину, но так медленно, что движение его совсем незаметно.

В конце концов он достигает моря и начинает давить на его ледяную поверхность. Лед долго не поддается, но потом с треском ломается. Море вскипает, бурлит, затем успокаивается, и ледяные глыбы свободно плывут по течению. Размеров они достигают гигантских, нередко двух тысяч метров в длину. Это и есть айсберги, плавучие горы пресного льда…

Прошли сутки после того, как капитан д’Амбрие с болью в сердце взорвал свой прекрасный корабль.

Флотилия лодок, которые тащила шлюпка, шла вдоль южного края ледового барьера.

Вдали, на юге, волновалось свободное море с плавучими льдинами, направлявшимися к проливу Робсон.

Ничто не мешало нашим путешественникам плыть туда, где теплее, но, верные себе, все, до последнего матроса, французы двигались в противоположную сторону.

Там, в южном направлении, на расстоянии всего шестидесяти миль находился Форт-Конгер, построенный капитаном Грили, и моряки «Галлии» могли найти в нем приют и провести последние дни зимовки, а с наступлением теплых дней беспрепятственно доплыть до датских поселений и запастись продуктами.

Но о возвращении не помышлял никто: ни офицеры, ни матросы — все хотели идти только на север и искали во льдах свободную воду.

Направляясь к полюсу с запасом продуктов всего на шестьдесят дней, не говоря уже о недостатке горючего, когда зима едва кончилась и холода могут вернуться, французы рисковали оказаться в ледяном аду!

Для защиты от холода у них были только брезентовые палатки. Не хватало многого, всего не перечислишь.

Однако наперекор всему этот маленький отряд отважных людей двигался к северо-востоку выше мыса Нортамберленд, который в свое время увидел Локвуд.

Вы скажете, это безумие? Самоубийство? Обречь себя на страдания, чтобы в конце концов умереть страшной смертью? Ведь если даже они доберутся до полюса, как смогут вернуться обратно?

Но у капитана наверняка есть план. В этом матросы не сомневались. Иначе он принял бы предложение немца и не взорвал милую их сердцу «Галлию».

Экспедиция уже довольно долго продвигалась на шлюпке, но желанного прохода так и не встречалось.

В чем же дело? Температура — минус 9°, достаточно высокая для этого времени года.

Локвуд обнаружил здесь свободную воду при более низкой температуре. Вблизи береговых скал — лед молодой, толщиной всего сорок сантиметров, очень гладкий, покрытый тонким слоем снега.

Образовался он, видимо, недавно, последней зимой.

Но все это не имело значения. Двигаться к северу по нему было нельзя, потому что его словно припаяло к огромному леднику, спускавшемуся к морю на протяжении многих километров.

О, как легко взломала бы этот лед «Галлия» и прошла туда, где, по предположению д’Амбрие, была свободная вода!

Новой же «Галлии», хрупкой и маленькой, водоизмещением всего десять тонн, ничего не оставалось, как ждать счастливого случая, этого всесильного владыки!

Вдруг послышался грохот, похожий на раскаты грома, но молний не было, а небо оставалось безоблачным.

По морю пошли волны, лед трескался, а вдали гремело все сильнее. Лодки запрыгали на волнах, словно пробки, и собаки завыли от страха.

Прошло еще четверть часа. Грохот стоял такой, что даже самые храбрые думали о неминуемой гибели.

И тут у самого берега обрушился ледяной пласт и ушел под воду, открыв полынью шириной в километр.

— Я знал, что мы пройдем! — срывающимся от волнения голосом закричал капитан и скомандовал: — Вперед, друзья, на север! Только берегитесь айсбергов!.. Фриц!

— Я здесь, капитан!

— Машина работает на полную мощность?

— Да, капитан! С точностью часового механизма! И берет совсем мало угля. Я за нее отвечаю.

— Хорошо!.. Малый вперед!.. Рулевой, наблюдай за рулем!

Шлюпка плыла по полынье, ловко лавируя между айсбергами.

Это произошло 28 марта на 84° северной широты и на 40-м меридиане к западу от Парижа.

Храбрый капитан не отказался от своего плана, казавшегося почти неосуществимым даже в то время, когда экспедиция была хорошо оснащена, и шел к цели по намеченному пути, почти без надежды на возвращение.

Риск мобилизовал волю людей, всю их энергию, и они не позволили себе ни на минуту расслабиться.

Французы, не задумываясь, покинули корабль и не жалели об этом, бросив все силы на достижение цели. Удача всегда сопутствует смелым.

Итак, экспедиция д’Амбрие находилась на расстоянии 6° от полюса, то есть в шестистах шестидесяти шести километрах, или ста шестидесяти лье от него.

Такое расстояние по хорошей дороге можно пройти пешком за пятнадцать дней.

Но идти налегке по хорошей дороге — это одно, совсем другое — тащиться через льды, снега и пропасти с тяжелым грузом. Бывают дни, когда удается пройти всего несколько сотен метров, и то лишь в том случае, если нет непреодолимых препятствий, скажем, пропастей или крутых гор!

К счастью, подобные препятствия нашим путешественникам пока не встречались.

Вот уже час, как шлюпка резала носом спокойную воду.

Она шла вдоль обрывистых скал желтоватого цвета сначала к северо-востоку, а потом направилась прямо на север.

Земли, соединявшиеся с теми, которые отметил Локвуд в описании своего похода, простирались довольно далеко, и благодаря прозрачности воздуха капитан мог видеть их извилистые очертания.

— Не исключено, что там материк, — вполголоса произнес доктор, которому д’Амбрие передал подзорную трубу.

— Вполне возможно, — ответил он, — что там продолжение Гренландии!

— Это было бы к большой чести ее величества королевы Дании.

— И очень выгодно для нас!

— Почему, капитан?

— Если нам встретится еще один ледяной барьер, мы сможем продолжать путешествие на санях. Там нет препятствий и наши упряжки легко пойдут по гладкому снегу. А мы наденем наши гренландские сапоги и двинемся, как заправские канадские охотники.

— Вы полагаете, что нам попадется еще один ледовый барьер? — спокойно спросил Бершу.

— Надо предвидеть все, особенно худшее!.. Хотя есть основания думать, что этого не случится!

— Дай Бог! Иначе нам туго придется. Ведь запас продуктов остался всего на два месяца.

— Если этот проход тянется до самого Севера, мы будем на полюсе через восемь дней, мой друг!

— О капитан, это было бы превосходно!.. Но навигация только началась, зима еще не кончилась и по мере приближения к полюсу температура непременно понизится!

— Клянусь, Бершу, вы хоть и опытный моряк, но ошибаетесь! Смешиваете два понятия: полюс географический и полюс холода, вернее, полюсы холода!.. Вспомните, на карте изотермов отчетливо видно, что самая холодная точка нашего полушария — вовсе не полюс!

— Вы правы, капитан! Ведь магнитный полюс Земли тоже не совпадает с географическим!

— Выходит, в нашем полушарии два полюса холода: один в Сибири, другой в Америке.

— Да, да, я вспомнил!

— Физики на основании расчетов считают, что первый полюс холода в Сибири на семьдесят девятом градусе тридцати минутах северной широты и ста двадцати градусах восточной долготы.

— Значит, он на девять с половиной градусов южнее Северного полюса!

— Тот, который интересует нас, находится на семьдесят восьмом градусе северной широты и девяносто седьмом градусе западной долготы.

— Черт подери! Но в таком случае мы уже прошли его на шесть градусов к северу, раз находимся сейчас на восемьдесят четвертом градусе широты, то есть примерно на расстоянии, отделяющем Париж от Пиренеев!.. Видимо, поэтому здесь и теплее?

— Ближе к географическому полюсу эта разница будет равна двенадцати градусам широты.

— Двенадцать градусов — это колоссально! Возможно, море там так же свободно ото льдов, как на шестьдесят восьмой параллели, а температура выше, чем в Рейкьявике, Улеаборге или в Архангельске?..

— Ты увлекся, Бершу! — мягко прервал его доктор.

— Остыньте немного, мой дорогой! — улыбнулся капитан. — Цифры семьдесят девять градусов тридцать минут и семьдесят восемь градусов широты для полюсов холода условны, а их местонахождение установлено не совсем точно. Так, например, сибирский полюс холода расположен где-то между Якутском и Нижнеколымском, на пространстве, охватывающем градусов пятнадцать по долготе и градусов шесть по широте… Как видишь, границы его достаточно широки, и температура там понижается иногда до минус шестидесяти одного — шестидесяти трех градусов. Полюс холода в Америке почти точно лежит на линии, проходящей от географического полюса к магнитному полюсу. Когда Нэрс, Кейн и Мак-Клар зимовали на этой линии, они зафиксировали температуру минус пятьдесят четыре целых две десятых градуса, минус пятьдесят три целых девять десятых градуса, минус пятьдесят два целых семь десятых градуса.

— Какой же вывод, капитан?

— Между двумя полюсами холода мы не обнаружим Эльдорадо, но море там может быть свободным ото льда, а температура гораздо выше, чем в глубине материка.

— Значит, вы не сомневаетесь в том, что мы найдем свободную воду, потому что иначе…

— Во всяком случае, мы не окажемся в таком положении, как Локвуд, который дошел на санях до свободной воды при температуре минус тридцать градусов и остановился, не имея возможности двигаться дальше. Вспомни, во время нашей зимовки ледяной барьер дошел по кругу до восемьдесят шестого градуса северной широты! Из этого можно заключить, что дрейфовал он по свободной воде при температуре минус сорок пять градусов!.. А у нас сейчас — минус девять градусов! Поэтому можно предположить, что вблизи полюса климатические условия легче, чем в тех местах, где мы провели зимовку.

Как бы в подтверждение слов д’Амбрие, температура не опускалась ниже минус 9°, и, если бы не айсберги, лодка могла бы развить максимальную скорость.

Особенно опасны были подводные части айсбергов, так что двигаться приходилось медленно.

Несмотря на это, за три дня прошли на 1° к северу, и 1 апреля были уже у 85° северной широты!

Таким образом, французская экспедиция прошла к северу на 1°40′ дальше англичанина Маркема, который остановился у 83°20′ северной широты в Палеокристаллическом море, и на 1°37′ дальше лейтенанта Локвуда, который прекратил движение у 83°23′ северной широты.

Ни пережитые невзгоды, ни недостаток продуктов, грозивший голодом, не повергли моряков в отчаяние. Все были веселы и полны надежд.

Только боцман Геник не разделял оптимизма капитана.

Он готов был на любые жертвы ради завоевания Северного полюса. Безропотно пережил все тяготы, как и подобает матросу, но никак не мог смириться с мыслью о том, что существует целых четыре полюса, близко расположенных друг от друга, и все на севере. Наверняка три из них не настоящие.

Но какой настоящий? Ведь даже неизвестно их местоположение, а компас барахлит, и показаниям его нельзя верить.

Об этом свидетельствовало потепление воздуха по мере приближения к Северу и отклонение стрелки компаса к востоку.

У капитана, конечно, есть план… Геник в этом не сомневается. Но голова у него все равно идет кругом. И есть отчего!

 

ГЛАВА 2

Проблема полярных областей остается нерешенной. — Движение по полыньям. — Не пленники и не свободные. — Мягкая погода. — Завоевание одного градуса широты. — На 84°3′ северной широты. — Впереди скала! — Нападение. — Скала из мяса и костей. — Битва с моржами. — Опасность! — Больше испугались, чем пострадали. — В плену. — Два вождя.

Проблема Северного полюса — одна из сложнейших географических проблем.

О ней спорят, строят различные гипотезы, снаряжают экспедиции. Многие серьезные ученые вообще считают эту проблему неразрешимой.

На протяжении длительного времени увлечение Северным полюсом сменялось полным к нему равнодушием, фанатизм — скепсисом. А сколько возникало всевозможных теорий!

Проблема Северного полюса стара, как само мореплавание. За последнее столетие ее решение ни на шаг не сдвинулось с мертвой точки. Видимо, необходимы совсем другие методы исследования. На планете, пожалуй, уже не осталось неизведанных мест, настала очередь полюса, и изучение его может выпасть на долю только очень отважного и везучего путешественника, такого, скажем, как Гудзон. В 1608 году он на утлом маленьком паруснике водоизмещением восемьдесят тонн с двенадцатью матросами и одним юнгой на борту дошел до 81°30′ северной широты!

Через 260 лет, в 1876 году, английский капитан Д. Нэрс, командуя двумя мощными пароходами с шестьюдесятью матросами на каждом, достиг 82°21′ северной широты, ненамного опередив Гудзона!

Ни одна экспедиция в Арктику не была оснащена так, как экспедиция Нэрса, но добилась она успеха главным образом благодаря энергии помощника капитана Маркема. С огромным трудом, рискуя жизнью, он прошел на санях на 1° к северу от места зимовки одного из кораблей экспедиции.

В Англии это считали настоящим триумфом. Нэрс опередил своих предшественников на один градус. В то же время его научная гипотеза оказалась ложной.

За пять лет до него американец Холл прошел на корабле «Поларис» до 82°16′ северной широты. Таким образом, Нэрс на своем корабле «Алерт» («Быстрый») опередил его всего на четыре минуты.

В 1860 году американец доктор Хейс на маленьком корабле водоизмещением сто тридцать тонн совершил блестящую полярную экспедицию, закончившуюся успешной поездкой на санях.

Умный, хотя и увлекающийся Хейс путем теоретических выводов, сделанных на основании собственного опыта, утверждал, что Северный полюс находится в незамерзающем океане.

Экспедиция капитана Нэрса, по сути, была неудачной.

Он принял за вечные древние льды замерзшее море и пошел дальше, а море назвал Палеокристаллическим, утверждая, что пройти к Северному полюсу через пролив Смит невозможно.

Скромность никогда не была добродетелью англичан, капитан Нэрс упорствовал в своем заблуждении, уверяя, что Палеокристаллическое море существует многие тысячелетия и не исчезнет до скончания века, а потому нет смысла искать в нем свободную воду. Хейс, вероятно, то ли ошибся, то ли выдал желаемое за действительное, а может быть, то и другое вместе.

С легкой руки Нэрса Хейса стали считать фантазером.

Американская гипотеза свободного ото льда моря была забыта, и восторжествовала английская гипотеза вечных льдов.

Но в 1882, 1883 и 1884 годах американец Грили опроверг эту гипотезу. Он не увидел вечных льдов там, где их обнаружил Нэрс. В этих льдах проходили протоки свободной воды, да и в самой структуре льдов не было признаков их вечного существования. Палеокристаллического моря не было в природе!

Таким образом, в чем-то Нэрс оказался прав, но и Хейс не ошибся в сделанных за пятнадцать лет до него выводах.

В одно время года полярное море покрыто льдами, в другое — свободно от них.

Несколько позднее к такому выводу пришли ученые на основании международного обмена опытом. И капитан д’Амбрие этим опытом воспользовался.

Если французам и дальше будет сопутствовать удача, как это было в первые дни, они скоро достигнут полюса.

Однако надежды на успешное завершение экспедиции не сделали жизнь моряков легче. Вести флотилию лодок на буксире было делом трудным, требовавшим пристального внимания и огромного напряжения сил.

Приходилось не только постоянно лавировать, чтобы не столкнуться с айсбергами, но и с помощью пилы, топора и ножа для резки льда спрямлять протоки свободной воды, до того они были извилистыми. Иногда шлюпка застревала, и в этом случае исследователи возвращались обратно, чтобы найти проход в другом месте.

На шлюпке едва умещались девятнадцать человек, оборудование, запас провизии и наиболее ценные вещи.

И это притом, что не было парового котла и угольных трюмов.

Вечером лодки становились на якорь возле берегового льда и моряки ставили палатку.

Поужинав половинной порцией, все залезали в меховые мешки, невольно вспомнив пословицу: «Поспать — все равно что пообедать», а часовые стерегли лагерь от медведей и волков.

Получив немного сушеной рыбы, собаки тоже укладывались спать, прямо на снегу, тесно прижавшись друг к другу, а вместе с ними и Угиук.

— Это еще цветочки, — говорили китобои, бывавшие и не в таких переделках.

Температура воздуха держалась щадящая: минус 8°, необычная для этого времени года. Правда, по ночам она снижалась до минус 12°—13°, но ночи теперь стали короткими. В Арктике такая температура бывает только весной.

Все было бы хорошо, если бы не давал чувствовать себя голод.

Кто особенно радовался, так это Констан Гиньяр. Его курносая физиономия сияла от счастья. Ведь они продвинулись к северу еще на один градус.

Напрасно Летящее Перо и Дюма посмеивались над ним. Один придумывал про Гиньяра всякие смешные истории и рассказывал их ему, а второй отпускал в его адрес чисто провансальские шуточки.

На что нормандец, поджав губы, отвечал:

— Хорошие денежки — это хорошие денежки, и самое лучшее, что может быть, — это прибавка за «градусы».

Пятого апреля дошли до 86°3′ северной широты. В полдень произвели наблюдения за солнцем, пообедали и поплыли дальше.

Самые меткие стрелки вот уже три дня подстерегали дичь, чтобы пополнить запасы питания, но все мускусные быки, северные олени и медведи словно вымерли.

— Надо не упустить добычу! — то и дело повторял доктор, не теряя надежды. — В этом, возможно, наше спасение.

Все напряженно смотрели по сторонам. Гиньяр заметил лисицу, гнавшуюся за зайцем.

Вдруг Геник крикнул:

— Берегись! Впереди скала!

Сидевший у руля капитан с биноклем в руках никакой скалы не увидел, но на всякий случай скомандовал:

— Задний ход!

По инерции шлюпка прошла еще немного вперед и натолкнулась на что-то, только не на скалу. От резкого толчка многие не удержались на ногах и, чертыхаясь, попадали. «Уж не разбилась ли шлюпка? — мелькнула мысль. — Чего доброго, даст течь». Испуг оказался напрасным. Шлюпка наскочила на что-то мягкое.

— Что там?! — спросил Дюма, который ушиб при падении зад.

В это время послышался рев, по воде пошли волны, и она стала красной.

— Это зверь! — воскликнул Гиньяр.

— Точно! Клянусь всеми чертями! — радостно подхватил кок. — Значит, у нас будет мясо!

— Десять тонн мяса, жира и сала! — кричали баски. — Слава Богу!

— Сейчас посмотрим, что там такое! — произнес Летящее Перо с любопытством истого парижского мальчишки, который не пройдет мимо упавшей лошади или раздавленной собаки.

А эскимос, сияя от счастья, громко расхохотался.

Что же все-таки это за зверь? Он то урчит, то лает.

— Тысяча чертей! Да ведь это морж! — воскликнул китобой Элембери.

— Верно! — подтвердил Геник. — Он спал на воде, когда мы на него наскочили.

— Если он здесь не один, мы в опасности! — крикнул Дюма, потрясая карабином.

И, словно в подтверждение его слов, из воды показались огромные морды с длинными клыками и толстыми, как вязальные спицы, усами.

Клыки, выходившие из верхней челюсти, сдавливали с обеих сторон нижнюю челюсть, отчего полярное чудище имело какой-то дурацкий и в то же время свирепый вид.

Своими клыками морж роет дно водоема и добывает моллюсков и травы, которыми кормится.

Он пользуется ими, как опорой, втыкая их в лед, когда с помощью ласт взбирается на льдины.

Они также служат ему средством нападения и защиты в борьбе с себе подобными.

Неповоротливый, неуклюжий на суше, морж очень проворен в воде. Он храбрый, готов яростно биться до последнего вздоха и беспощаден к тем, кто нарушает его покой. Матросы «Галлии» могли в этом убедиться.

Моржи, судя по всему, решили отомстить за сородича и с воинственным ревом бросились на абордаж.

Звери были длиной по четыре-пять метров, толщиной с бочку, весом примерно по тысяче килограммов каждый.

Итак, без малого тридцать моржей высовывались наполовину из воды, яростно хлопали огромными ластами, вздымая волны, и грозно ревели.

Матросы встретили нападавших выстрелами, но это не возымело действия.

Пули вряд ли могли пробить такую массу жира и мяса, а если и пробивали, то оказывали очень слабое действие.

Напуганные выстрелами, моржи пытались влезть в шлюпку, втыкая в борта свои клыки или охватывая их ластами, словно руками.

— Берите топоры! — кричал баск Элембери. — Отрубайте эти чертовы хваталки!

— Кончай стрелять! Пулей их не пробьешь! — вопил Геник. — Молодец, Мишель, сынок! — обернулся он к баску, отрубившему моржу ласт. — А ты, Гиньяр, что стоишь столбом?!

— Дюма, друг! Помоги бедняге Гиньяру! — орал Летящее Перо, заметив, что морж распорол Констану штанину клыком. Нормандец потерял равновесие и едва не свалился в воду.

Летящее Перо выпустил в моржа несколько пуль, но тот продолжал карабкаться на шлюпку, раскачивая ее своими ластами.

Тогда Дюма совершенно спокойно вложил дуло в пасть зверя и выстрелил сразу из обоих стволов карабина.

— Бац!.. Бац!.. Получай угощение!.. Геник прав, эту тушу в броне из жира пулей не пробьешь! Надо целиться или в глаз, или в пасть.

Тартарен выстрелил в пасть, и морж пошел ко дну.

— Гиньяр! А подкладка на твоей штанине не пострадала? — смеясь, спросил кок, перезаряжая карабин.

— Гиньяра не задело! — ответил Летящее Перо за нормандца, позеленевшего от страха. — На этот раз ему повезло. Спасибо тебе, Дюма!.. Зверь был злющий.

— Проклятье! Опять лезут!

Моржи, до этого пробовавшие свои силы, начали всерьез готовиться к приступу. Разъяренные шумом мотора и выстрелами, они окружили шлюпку, потом отплыли, как бы для разгона, и все разом бросились в атаку, грозно рыча и вздымая волны.

Хорошо еще, что их внимания не привлекли плывшие на буксире беззащитные лодки. По крайней мере, можно было все силы сосредоточить на защите шлюпки.

— Стреляйте только в открытую пасть и рубите топорами ласты! — перекрывая шум волн и вой зверей, крикнул капитан.

Вдруг моржи со страшным ревом навалились на шлюпку, пытаясь забраться в нее. Они втыкали клыки в борта, промахнувшись, ломали их, высекая при этом искры.

Матросы без страха стреляли в открытые пасти моржей.

Было и страшно и забавно смотреть, как звери хватали дула карабинов и, корчась в судорогах, падали, изрыгая густые клубы дыма.

Моржи оказались очень живучи. С раскроенным черепом, полумертвый морж повисал на борту, воткнув в него клык, и бился о шлюпку, раскачивая ее. Тогда топором рубили клык.

Борьба была недолгой, но жестокой.

Во время двух атак, следовавших одна за другой с перерывом в три минуты, моржи едва не опрокинули шлюпку.

К счастью, этого не случилось. Обе атаки были отбиты.

Несколько уцелевших моржей ушли под воду, выплыли далеко от шлюпки и больше не предпринимали атак.

Никто из матросов не был ранен, не считая царапин и ушибов.

По словам Летящего Пера, больше всех пострадал Гиньяр, точнее его штаны.

Эта победа не принесла морякам никакой пользы. Им так и не удалось пополнить запасы съестного. Пятнадцать убитых моржей пошли ко дну.

Между тем Угиук, стоя на плоскодонке, громко кричал, обеими руками вцепившись в гарпун. Лодку сильно качало, и собаки визжали и выли от страха.

Эскимос звал на помощь.

Трос в его руках то опускался, то поднимался. Угиук повис на нем.

Геник перегнулся за борт и тихонько засмеялся.

— Что там, дружище? — спросил д’Амбрие.

— А этот эскимос не дурак! Взгляните, капитан! Пока мы тут воевали с моржами, он, хитрец, позаботился о своем брюхе!

— Ты думаешь…

— Уверен, он загарпунил моржа. Зверь высунется из воды подышать, и Дюма пальнет в него. Верно, мой друг? — Геник повернулся к коку.

— Разумеется, боцман! — ответил, прицелившись, провансалец. — Вот он, голубчик!..

С меткостью, которой позавидовал бы лучший канадский охотник, Дюма с пятидесяти метров попал моржу, показавшемуся над водой, прямо в глаз, и Угиук завопил от радости.

Огромное животное, пораженное насмерть, ушло под воду, но гарпун, застрявший в туше моржа, держал его на глубине двадцати пяти футов. Общими усилиями зверя вытащили на лед, к счастью, не треснувший под его тяжестью.

Эскимос, очень гордый своим подвигом, занялся добычей. Первым делом он отрезал себе несколько кусков и, протянув в знак благодарности Дюма покрытую моржовым салом руку, сказал, коверкая слова:

— Угиук — великий вождь, и он был голоден!

— Я тоже великий вождь, — ответил тезка знаменитого Тартарена из Тараскона, — и приготовлю для всех еду!

 

ГЛАВА 3

К таинственной Полиннии. — Приметы весны. — Прилет арктических птиц. — Молочный суп. — У 87° северной широты. — Облака в ясном небе. — Плохой прогноз. — В поисках убежища. — Явление гало. — Южный ветер. — Ледяной ветер. — Почему птицы возвращаются на север. — Под снегом. — Возврат зимы. — Сильные морозы. — После четырех часов тревоги. — На горизонте — замерзшее море.

Против ожиданий температура воздуха неизменно держалась на отметке минус 10°—12° вместо минус 25°—30°, как обычно бывает в это время года.

Китобоям довелось побывать в Баффиновом заливе, где гораздо холоднее, и они удивлялись такой погоде, полагая, что разговоры о холодах в районе полюса сильно преувеличены.

Многие успели прочесть во время зимовки отчеты арктических путешественников, но не разобрались в них. Принимая гипотезы за факты, они готовы были поверить в существование некоей таинственной Полиннии — арктического Эльдорадо, стране, о которой мечтали. Ведь ни один из путешественников, даже самых храбрых, ее не видел.

Но может же она, в конце концов, существовать!

По мере продвижения к северу морской горизонт все расширялся.

Поначалу зажатая между неподвижными льдами на 84-м и 85-м градусе северной широты, полынья свободной воды стала постепенно широкой, словно река. Как ни удивительно, в свободной воде наблюдалось течение в северо-восточном направлении.

Вдоль этой же северо-восточной стороны тянулись крутые скалистые склоны суши, покрытые голубоватыми ледниками. Спускаясь к океану, они время от времени ломались со страшным грохотом и всплывали на поверхность воды в виде айсбергов.

Чем дальше плыла шлюпка, тем реже встречались айсберги и насколько хватало глаз, до самого горизонта, простиралось море. Поля соленого льда встречались нечасто, и забрезжила надежда, что впереди попадутся места с более мягким климатом.

О том же говорило и появление в небе, прежде угрюмом и пустынном, стай гаг и уток, летевших с юга на север. Иногда почти у самой шлюпки на воду садились чайки. Перелетные птицы: овсянки, коноплянки, ткачики — смело подбирали крошки возле палатки и летели дальше, к таинственному берегу, порадовав людей своим щебетанием.

Какие-то маленькие, очень симпатичные пташки тоже летели к Северному полюсу, и, глядя на них, путешественники надеялись, что где-то там, далеко, уже наступила весна.

Но верный себе Дюма искоса поглядывал на пернатых, досадуя, что у него нет дробового ружья.

— Эти птички, если их зажарить на вертеле, слегка посолив и поперчив, до того вкусны! Настоящие овсянки, клянусь тебе! — сказал он Артуру Форену, с аппетитом уплетавшему кусок моржового языка.

— Месье Дюма, — ответил Летящее Перо, — пусть цветут розы в розарии, как поется в песне! Зачем убивать этих красивых птичек? Они так радуются жизни!

— Нет, ты только представь себе… вертел!..

— Месье Дюма, вы словно людоед, учуявший запах крови!

— Ах, Артур! Ведь я не о себе забочусь, о команде!

— Мы высоко ценим ваше поварское искусство, месье Дюма, и благодарны вам от всего желудка!.. Вы — великий артист! Молочный суп был вчера, как крем!.. Но, повторяю, пусть живут милые вестницы весны, лучше мы съедим жестокого зверя.

Любопытно, как можно сварить молочный суп на 86° северной широты, где нет молока?

А вот как.

Морж, которого загарпунил Угиук, оказался самкой. Дюма вырезал у него соски и надоил два ведра молока по десять литров каждое!

Суп получился великолепный и очень питательный, так сказал доктор. За неимением хлеба кок положил в него сухарей.

Тушу разделали так, чтобы бо́льшую ее часть сохранить про запас. Настроение у экипажа улучшилось. Появилась надежда.

Путешественники благополучно добрались до 87° северной широты.

Теперь до полюса оставалось всего триста тридцать пять километров! Восемьдесят шесть французских лье! Подтвердилась гипотеза доктора Хейса.

Если преодолеть огромные ледяные барьеры, ограждающие Арктику; за ними откроется свободное ото льда море.

Французы убедились в этом на собственном опыте. Экспедиция медленно, но верно приближалась к заветной цели.

Все ликовали. Несмотря на тесноту, морякам удалось очень неплохо устроиться на борту шлюпки, чего нельзя было сказать о других полярных исследователях.

Температура воздуха позволяла спать на льду в меховых мешках, плавание на шлюпке не требовало особого напряжения сил, в то же время не позволяя людям пребывать в бездействии. Мотор действовал безотказно, ни шума, ни искр, ни вони от него не было.

— Все равно, как в первом классе трансатлантических пароходов! — говорил Геник, пожевывая табак. — Так можно плыть и плыть, прямо благодать Божья!

Капитан, однако, с тревогой вглядывался в северный край неба, где собирались облачка, маленькие и плотные, похожие, по выражению матросов, на шарики из ваты. Затем он перевел взгляд на юг. Там плыли белые ленты перистых облаков, которые быстро заволакивали небо. Они предвещали ураганный ветер.

Д’Амбрие то и дело смотрел на барометр и заметил, что за последние два часа сильно понизилось атмосферное давление.

На севере облака словно застыли на месте, на юге прямо на глазах становились все шире и плотнее.

С севера дул умеренный ветер, с юга холодный и резкий. Он летел с мыса Фарвелль, больше трех тысяч километров надо льдами, нес зимний холод от айсбергов и ледяных полей, замораживал полыньи воды и вызывал снегопады.

Капитана не покидало беспокойство: какое из двух атмосферных течений возьмет верх? Во всяком случае, их столкновение не пройдет бесследно. Необходимо спасти флотилию от стихии. Откуда бы ни пришла буря, с юга или с севера, она грозит гибелью. Значит, надо скорее искать убежище.

Д’Амбрие был рад, что не пошел прямо на север, взял курс на северо-северо-восток, держась в шести милях от берега.

Решись он идти прямо на север, чтобы быстрее достигнуть полюса, они были бы сейчас на полградуса ближе к намеченной цели, попали бы в бурю, и кто знает, удалось бы им избежать столкновения с айсбергами.

Капитан приказал изменить курс и идти к скалистым берегам. Матросы повиновались беспрекословно, хотя и были удивлены. Командир знает, что делает. На то он и командир. На флоте рассуждать не положено. Приказ есть приказ. Идя полным ходом, шлюпка за два часа преодолела расстояние, отделявшее ее от берега, несмотря на встречное течение и плывшие по воде льдины. Местом для стоянки выбрали маленькую бухту, где лодки можно было укрыть от северного ветра, но не от волн.

Опасаясь, как бы шлюпки не унесло в море, д’Амбрие приказал поднять их на береговой лед, забивший устье ручья, вытекавшего из ущелья.

Эту задачу выполнили люди с помощью собак, перетащив на лямках все четыре лодки в безопасное место. Это было сделано очень вовремя. Через три часа после того, как последовал приказ переменить курс, все небо заволокли слоистые облака, налетел сильный ветер, подняв волны, которые становились все выше и выше. Увидев вокруг солнца огромное гало, матросы, зная, что оно предвещает, поставили палатку и перенесли в нее все самое необходимое. Надвигалась арктическая буря. Первых признаков ее они не заметили, на всякий случай китобойные лодки и плоскодонку перевернули вверх дном, а моторную шлюпку завалили на борт и покрыли парусами и брезентовыми полотнами.

Таким образом, она была почти недоступна снегу и ветру.

Когда запасы провизии были помещены в безопасное место, а палатка укреплена, стали устраиваться. Поставили очаг, разложили спальные мешки, зажгли спиртовую горелку, заменявшую и отопление, и плиту, и освещение — цилиндр тридцатисантиметровой высоты и такого же диаметра.

В нижней части цилиндра помещался баллончик со спиртом и пятью фитилями, снабженными пробками, чтобы спирт не испарялся. Через отверстия в цилиндре в палатку шло тепло и свет. Сверху устанавливалась конфорка, которую можно было поднимать на нужную высоту, как подзорную трубу; при поднятой конфорке печь вырастала в высоту до 90 см и могла одновременно служить как для обогрева, так и для приготовления пищи.

Такая печь незаменима для полярных путешественников, она позволяет не только растапливать снег и готовить пищу, но и поддерживать в жилье сносную температуру.

Вместе с атмосферным давлением понизилась и температура воздуха.

С того времени, как подул южный ветер, ртуть в термометре, стоявшая целую неделю на довольно высокой отметке, меньше чем за два часа упала до минус 20°.

— Вот увидите, завтра будет такой мороз, что тюлени схватят насморк! — сказал Геник.

— Бедняжки! — вздохнул Летящее Перо.

— Это ты о тюленях?

— Нет, о маленьких пташках, мастер Геник, они так порадовали нас вчера; садились рядом, будто мы в Тюильри или Люксембургском саду!.. Проклятый снег их убьет!

— Говорил же я, что их надо посадить на вертел! — вздохнул Дюма.

— Шел бы ты подальше со своими людоедскими мыслями!.. Тебе не понять меня… Я люблю животных!

— Я люблю их не меньше твоего! — Провансалец обнажил в широкой улыбке крепкие, хищные зубы. — Только в жареном виде. Каждый любит по-своему.

— Не жалей пташек, Артур! — сказал боцман. — Инстинкт их не обманет.

— На сей раз обманул. Они подумали, что началась весна, и полетели. Ласточки тоже, бывает, прилетают раньше времени.

— Оказывается, и механики попадаются глупые! — заявил Геник сочувственно. — Тебе, видно, не приходилось видеть, как замерзают люди, когда тянут в сильный мороз брамсель… Впрочем, хватит об этом!..

— Объясни, Геник, что ты имеешь в виду?

— Подумай лучше о том, что под Севером здесь вовсе не подразумевают самый холодный край на земле!.. Полюс холода может находиться на девять градусов южнее места, где мы сейчас очутились, поэтому зима и оказалась к югу от нас, как у жителей Южного полушария!.. Понял?

— Ага!..

— Ничего ты не понял!.. Откуда прилетели птицы? С юга, там сейчас очень холодно. Куда они полетели? На север, где теплее. Значит, инстинкт их не обманул.

— Может, и так. Жаль только, что мы сейчас не там!

Наступила ночь, но матросы долго не ложились, обсуждали, сколько им придется здесь просидеть.

В палатке было до того тесно, что приходилось, поджав ноги, сидеть на мешках вокруг печки, на которой Дюма что-то готовил. Пахло моржовым жиром.

Электрическое освещение не успели наладить, и приходилось ограничиваться светом, исходившим от спиртовой печки.

Для стряпни кок зажег вторую спиртовку, света от нее почти не прибавилось, зато сразу стало теплее.

Двое часовых, стороживших лодки, сменились. Бедняги побелели от инея и окоченели, снаружи было минус 26°!

Южный ветер свирепствовал, начинался снегопад. Льдины с треском налетали на берег, волны бились о скалы.

Время от времени доносился волчий вой или рев медведя, рыскавших в поисках добычи.

Звери учуяли стоянку и бегали вокруг в надежде поживиться, но съестные припасы были спрятаны под перевернутые вверх дном шлюпки. Чтобы голодные хищники не совершили подкоп, приходилось стрелять.

Вскоре снег плотным слоем покрыл палатку, не давая теплу из нее выходить.

Духота стояла невыносимая, и время от времени приоткрывали входной полог, чтобы не задохнуться.

О просторной каюте на «Галлии», электрической лампе, отоплении, химических реагентах, поглощающих влагу, теплых постелях и прочих замечательных вещах теперь можно было только вспоминать.

После обеда у входа в палатку зажгли светильник, он освещал дорогу возвращающимся с дежурства и отпугивал зверей. Светильник соорудили из консервной банки, в которую положили моржовый жир и кусок веревки, служившей фитилем.

При свете стало заметно, что палатка полна пара, люди, казалось, окутаны туманом, вокруг лампы образовалось сияние, как вокруг луны в туманную ночь, а стены заиндевели.

Сменив влажные от пота носки на сухие, все залезли в меховые мешки. Спали по трое, хотя это было не очень удобно. Даже во сне моряков преследовали кошмары полярной жизни.

Мороз крепчал, ветер выл, как зверь.

В полночь Гиньяр, дежуривший в паре с Летящим Пером, сказал:

— Черт побери! Я, кажется, отморозил нос!

— Ты шутишь! Разве можно отморозить то, чего нет? Причем ты прав! Остаток твоего носа стал белым, как миндалина!

— Потри его снегом! — попросил Гиньяр.

Вместе с Летящим Пером они вернулись в палатку и, прежде чем залечь в мешок и потеснить Дюма, блаженствовавшего в одиночестве, стали будить Геника и Ле Герна.

Старый бретонец ворчал:

— Разрази вас гром! Чего спать не даете?

— Пора на дежурство! — ответил Гиньяр.

— Ладно, молод еще толкать меня, старика!

— Простите, начальник, но я нос отморозил!

— Дурья башка! Лезь скорее в мешок!

На другой день дул сильный ветер, и термометр при ясном небе показывал минус 36°!

До самого горизонта, насколько хватало глаз, землю покрыл снег толщиной в сорок сантиметров. Льдины, гонимые ураганным ветром, с оглушительным грохотом бились о берега.

Протоки свободной воды заметно сузились, по краям на них громоздились огромные льдины.

К берегам жались бесчисленные айсберги, преграждая путь к свободной воде.

Казалось, после недолгого потепления снова вернулась жестокая полярная зима.

Ни перелетных птиц, ни тюленей, резвящихся на льду под неожиданно теплым солнцем, — только голодные волки и белые медведи бродили в поисках добычи.

Четыре дня, 8, 9, 10 и 11 апреля, буря ни на минуту не утихала. Из палатки можно было выйти только на четвереньках — ветер валил с ног.

Тяжесть снега, лежавшего на палатке, не давала урагану ее снести, иначе вместе с палаткой разметало бы и все съестные припасы.

Среди инструментов, заботливо собранных капитаном, был анемометр — регистратор, уцелевший на шлюпке благодаря своей портативности. Матросы забавлялись им, как малые дети игрушкой.

Анемометр висел на палатке рядом с термометром, и моряки во время дежурства то и дело на него посматривали. В это время года даже ночью светло, и были хорошо видны деления на приборе.

Скорость ветра, которая 8-го и 9-го была 96 км/час, 10-го возросла до 118 км/час.

За последние два дня небо прояснилось и снегопад прекратился.

Десятого по небу бежали серебристые облачка, и сумерки, которые в это время года наступают в ночные часы, озарялись волшебным северным сиянием.

Началось это небесное явление за сутки до конца урагана, при этом давление резко подскочило, однако температура воздуха понизилась, и в шесть часов утра 11 апреля было минус 32°.

Двенадцатого в полдень термометр показал минус 29°, и море до самого горизонта затянуло льдом.

Тринадцатого весь день приводили в порядок лодки, счищали с них снег, будто готовились к плаванию. Только на этот раз китобойные лодки и плоскодонку не спустили на воду, а погрузили на сани, в которые впрягли собак, а к моторной шлюпке приделали деревянные полозья, чтобы она могла скользить по снегу…

Это означало, что людям вместе с собаками предстояло тащить тяжело груженные лодки на себе по неровной, покрытой глубоким снегом поверхности.

Моряки не роптали. Они не теряли надежды добраться до свободной воды, хотя мрачная ледяная пустыня могла повергнуть в отчаяние даже самых отважных.

Но капитан, всегда готовый жертвовать собой, сказал:

— Вперед! Мы трудимся на благо отечества!

И все хором подхватили:

— Вперед! Да здравствует Франция!

 

ГЛАВА 4

О санях. — На буксире у людей или у собак. — Артур Форен сравнивает себя с индюком, вымазанным дегтем. — Смешанная тяга. — Люди и собаки вместе в упряжке. — А моторная шлюпка? — Отъезд саней № 1, 2 и 3. — Как пользоваться якорем. — Тише едешь — дальше будешь, или кто собирается в дальний путь, бережет коня.

Во время зимовки капитан и его помощники тщательно изучали различные способы передвижения в условиях Заполярья.

Прочитав все, что было написано их знаменитыми предшественниками: Кейном, Хейсом, Мак-Клинтоном, Нэрсом, Холлом, Пайером, Грили, а также менее известными, д’Амбрие пришел к выводу, что сани — это основной и незаменимый вид транспорта.

Разумеется, надо стараться как можно дальше пройти морским путем. Но если это невозможно, корабль становится на зимовку, члены экспедиции, пользуясь началом полярного дня, продолжают путь на санях.

На основании горького опыта лейтенанта Грили, Локвуда и доктора Пави, которым встретилась открытая вода, когда они ехали на санях, д’Амбрие решил взять с собой и лодки, и сани, и собачьи упряжки.

Тащить вместе с собаками тяжело груженные сани было делом нелегким, но команда состояла из крепких и здоровых молодых людей, и капитан не сомневался в успехе.

К несчастью, немало собак погибло от гренландской болезни, а собаки в путешествии на санях — главная тягловая сила.

Правда, некоторые полярные исследователи считали рискованным такой способ передвижения и предпочитали к нему не прибегать.

Но они забывали о том, что собачий инстинкт играл не последнюю роль в тех случаях, когда речь шла об опасности. К тому же полярные собаки, сильные и выносливые, способны в значительной мере облегчить труд людей: везти на санях тяжелый груз, который не под силу человеку, быстрее бежать.

Люди с нагруженными санями проходят от четырнадцати с половиной до восемнадцати километров в сутки и то, если дорога сравнительно легкая, без ледяных бугров и заполненных снегом ям.

Собаки в силах тащить груз неизмеримо тяжелее, по плохой дороге, делая в день от двадцати восьми до тридцати километров.

Наконец, собачьи упряжки время от времени дают возможность путешественникам передохнуть, проехать часть пути на санях и тем самым сократить остановки, чтобы преодолеть большее расстояние.

Следует учесть, что собака обычно старается обогнать человека, если он бежит рядом с ней, и только в трудных местах останавливается и ждет его помощи.

Приобрести новых собак вместо павших не было возможности, и пришлось заменить их людьми.

Передвижение на санях было бы неизбежным даже в том случае, если бы остался цел корабль, которым капитан пожертвовал с болью в сердце.

Итак, у команды не было места для зимовки, а запасов еды осталось всего на два месяца. Возвратиться из Арктики прежним путем на шлюпках нечего было и думать. Значит, следовало спешить, не терять ни минуты, иначе всем им грозила голодная смерть.

Первую часть пути после зимовки удалось пройти по воде при благоприятных условиях и за короткое время продвинуться на 3° к северу, причем без особых усилий.

Из-за возвращения холодов и урагана пришлось на какое-то время прервать путешествие, но этого можно было ожидать.

Теперь предстояло идти пешком и тащить на буксире грузы, пока не начнется ледоход.

Благодаря удачной охоте на моржа, запас продуктов пополнился, к тому же можно было экономить спирт, заменяя его моржовым жиром.

Если за два месяца они не доберутся до свободной воды, что маловероятно, то проделают путь более трехсот километров по суше. К тому времени летний сезон будет в разгаре и начнется ледоход.

Шлюпки поставят на воду, запас провизии пополнится за счет охоты, и можно будет думать о возвращении на родину.

Прежде чем дать сигнал к отправлению, капитан приказал всем одеться по-походному. Походная одежда легче обычной, тело в ней свободно дышит и меньше потеет.

А значит, и меньше причин для простуды.

Пусть читателя не введет в заблуждение фраза: «Походная одежда легче обычной». Ведь речь идет о полярном климате, а не об умеренном.

Итак, каждый надел толстый фланелевый халат, поверх — одну, а то и две шерстяные рубахи, в зависимости от температуры воздуха или чувствительности человека к холоду, трикотажную безрукавку на фланелевой подкладке, толстую суконную куртку, одну или две пары кальсон, толстые шерстяные штаны, две пары чулок до колен и норвежские сапоги из парусины на фланелевой подкладке с фетровыми стельками и широкими голенищами, чтобы можно было заправить в них штаны. Эту «легкую» одежду дополняла вязаная шапка с наушниками, поверх шапки надевался капюшон или башлык, которым можно было закрыть нижнюю часть лица. На перчатки натягивали меховые рукавицы до локтя.

Гренландские сапоги обували на ночь или для ходьбы по мокрому снегу. На дежурство или на работу снаружи, если она не требовала усиленных движений, выходили в дохе из оленьего меха.

В снегопад поверх одежды надевали холщовый балахон, в нем, казалось, стоит пальцем шевельнуть — и сразу вспотеешь.

Так, по крайней мере, говорили матросы, выполнявшие тяжелую работу. Они чувствовали себя в балахоне неповоротливыми, как тюлени, и весело смеялись, глядя друг на друга.

Сейчас всем предстояло идти в упряжке, и доктор нарядился соответствующим образом.

Он услышал, как смеются матросы, и сказал:

— Подумайте о тридцатиградусном морозе, который ждет вас, как только вы выйдете на открытое место, вспомните о ветре! Тогда вам не будет смешно.

— Простите, господин Желен, — ответил Артур Форен, приняв забавную позу, — но в этом наряде я чувствую себя как индюк, вымазанный дегтем.

— Смейся, смейся, болтун, только побереги нос!

— Благодарю за совет, господин доктор, но мой нос, да и сам я не боимся мороза! Привыкли! Скоро я смогу работать без куртки и один тащить сани!

— Не трать понапрасну силы, они тебе пригодятся!

— Еще раз спасибо, господин Желен, но пока мы тут стояли, я отдохнул, набрался силенок, а холод мне вообще нипочем, как эскимосу.

— Тем лучше… — Доктор хотел еще что-то сказать.

Но тут раздался громкий голос боцмана.

— Все наверх! — скомандовал он, как на корабле.

«Хорошо, что Геник помешал мне заговорить, — подумал Желен. — Ведь я хотел сказать этому мальчику, что силы, как и привычка к холоду, со временем уменьшаются, а не растут».

Офицеры и матросы окружили капитана и боцмана и несколько минут совещались.

Затем капитан стал отдавать приказы, а боцман своим громоподобным голосом их оглашал.

Было объявлено, кто какие сани будет тащить.

Сани под номером первым — Бершу, помощник капитана, шесть матросов и восемь собак.

Угиук пойдет впереди, как проводник, с ним Геник Тергастель, Ле Герн, Жан Иттуриа, Мишель Элембери, Элизе Понтак.

Сани под номером два — лейтенант Вассер, матросы Констан Гиньяр, Курапье, Жюльен Монбартье, Шери Бедаррид, Исидор Кастельно, Ник, по прозванию Наковальня, всего семь человек и с ними восемь собак.

Сани под номером три, самые легкие, потащат доктор, Летящее Перо, Дюма и четыре собаки.

Итак, сани поставили в одну линию и теперь ждали сигнала тронуться в путь.

Мы еще не сказали про моторную шлюпку, «Адмиральский корабль», как ее окрестили матросы.

Она стояла последней, и на ее борту было трое: капитан, Фриц Герман и Жюстин Анрио.

Выглядело это маленькое судно грациозно и, казалось, ждало, когда его возьмут на буксир. Матросы были в недоумении. Интересно, что на сей раз задумал командир?

Может быть, он намерен пропустить вперед сани с грузом, чтобы вернуть их затем налегке, а потом все вместе потащат шлюпку? Но, проделав дважды трудный путь, люди и животные вконец истощили бы свои силы. К тому же вряд ли даже вся команда вместе с собаками сможет сдвинуть с места такую тяжелую шлюпку. Матросы не знали, что и думать.

Но стоит ли ломать себе голову! Капитан знает, что делает, у него наверняка есть идея! На то он и капитан!

От матросов не ускользнуло, что со шлюпки сняли руль управления и бронзовый винт, и поставили ее на какое-то деревянное устройство, что совершенно изменило внешний вид судна.

— Вперед! — скомандовал наконец капитан.

— Двигай! — крикнул Бершу и налег на лямку плечом.

Угиук взмахнул бичом, щелкнул языком, понукая собак, и тоже налег на лямку.

Передние сани снялись с места, и люди дружно и быстро повезли их под одобрительные возгласы ехавших сзади.

Бретонцы, баски и нормандцы взяли такой аллюр, что Бершу едва их сдерживал.

Вторые сани шли за первыми на установленной дистанции.

Следом легко понеслись сани, груженные плоскодонкой, которые везли доктор, Плюмован, Дюма и четыре собаки.

Бежавшие впереди то и дело оборачивались: не сдвинулась ли с места шлюпка?

Плыла ведь она по воде с помощью мотора, почему же ей не пойти по снегу? Чего только не напридумали сейчас в мире!

Самый умный матрос и то не поймет! Нет! Шлюпка так и не двинулась с места. Только от носа к саням, которые везли доктор, Плюмован и Дюма, протянулся причальный трос.

— Взгляните! — крикнул кто-то. — Неужели эти трое и четыре собаки потащат «Адмирала»?

— Я столько всего повидал на своем веку, что ничему не удивлюсь. И все же любопытно посмотреть, что у них получится.

— Они — большие хитрецы!

— Недаром Артур из Парижа!

— Дюма — тоже голова!

— И собаки у них ученые!

— А доктор? Он умнее всех самых знаменитых докторов!

— Глядите, глядите! Они закинули малый якорь!

— Вот это да, черт возьми!

Причальный трос, который тянулся от шлюпки, имел в длину примерно один кабельтов, то есть около двухсот метров, на таком же расстоянии находился нос «Адмирала» от плоскодонки.

Дюма и Летящее Перо остановились, подняли висевший на конце каната якорный крюк, воткнули в лед и сказали доктору: «Готово!»

Желен сунул в рот свисток и свистнул.

По этому сигналу лежавший на снегу трос, похожий на огромную змею, вздрогнул и под действием какой-то силы натянулся.

Грос был прочный, и воткнутый в лед якорь держался крепко.

Вдруг шлюпка стала медленно двигаться, увлекаемая вперед якорным тросом, который на ее борту сматывали лебедкой.

До чего же просто! Матросы в восторге закричали «ура!».

Потребовалось не больше пяти минут, чтобы шлюпка оказалась притянутой к саням, где был брошен якорь.

Теперь ясно, маленькая «Галлия» пойдет за санями и ее не придется бросать.

Капитан и доктор поздравили друг друга, а Дюма и Летящее Перо снова погрузили якорный трос на плоскодонку и поехали дальше, таща его за собой, доктор пошел вперед, чтобы через определенные дистанции проделывать во льду лунки для якорного крюка.

«Адмирал» снова поехал к саням, и так они двигались все дальше и дальше, с небольшими остановками через каждые двести метров.

Первые и вторые сани их, конечно, обогнали, но не намного, как можно было предположить.

За двадцать минут передние сани прошли километр, и люди остановились передохнуть. Они двигались быстрее, чем следовало, особенно вначале, и матросы буквально задыхались.

Шлюпка прошла всего четыреста метров, как говорилось выше, она останавливалась каждые двести метров для закрепления якоря. Такое же расстояние преодолели сани, которые вел доктор.

Он ничуть не устал, так же как Летящее Перо и Дюма, благодаря частым остановкам. Недаром говорят: «Тише едешь — дальше будешь». Необходимо беречь силы, особенно вначале.

Поэтому на большой остановке была строго установлена скорость передвижения.

 

ГЛАВА 5

Ртуть все еще замерзает! — Неосторожность. — Хочется пить. — Опасно утолять жажду снегом. — Помощник капитана в бешенстве. — Жизнь полярного повара. — Приготовление обеда. — Остановка в пути. — Не смотри в горшок — вода не закипит. — Странная смесь. — В стране грез. — В палатке. — Пробуждение. — Болезнь горла. — Легкая офтальмия [105]Офтальмия — воспаление глаз, возникающее, в частности, вследствие воздействия на органы зрения интенсивного света.
. — Опять зеленые очки. — У 87°30′ северной широты.

В путь на санях отправились 12 апреля, когда находились у 87-го градуса северной широты и 22°20′ западной долготы.

В первый день не встретилось препятствий. Лед был гладким, без бугров и впадин, заполненных снегом, но к вечеру матросы все равно вымотались.

Со шлюпкой все было в порядке. Электромотор работал отлично. Но капитану и обоим его помощникам приходилось туго из-за вынужденной неподвижности на борту шлюпки, они мерзли и едва не отморозили себе носы.

Тридцатитрехградусный мороз с резким ветром — это не шутка. Особенно если негде укрыться.

В ночь с 13 на 14 апреля ртуть в термометре замерзла.

Возврат холодов — явление нередкое в Заполярье. К тому же неожиданное, и потому переносить его нелегко.

Нашим путешественникам удавалось пройти за сутки в среднем одиннадцать километров.

На льду появились неровности, и тащить сани становилось все тяжелее. Собаки задыхались и шли высунув языки, будто от жары, а на остановках с жадностью пили воду, которую им давали.

Люди страдали от жажды и, несмотря на строгий запрет доктора, украдкой ели снег.

Бершу, заметив это, рассердился и пригрозил строго наказать непослушных.

Наказать?! Но каким образом? Разве заслуживают наказания эти мужественные люди?! Настоящие герои, терпеливые и самоотверженные.

Им надо было не грозить, а объяснить, как детям, что снег вызывает еще большую жажду, не говоря уже о последствиях.

Но уговоры тоже не помогали. Жажда была сильнее разума.

Вечером непослушные жестоко поплатились, у них воспалилась гортань, десны и слизистая под языком.

— Боже мой! Боже мой! — стонал бретонец. — У меня во рту будто толченое стекло.

— А я словно раскаленный уголь проглотил! — ныл баск.

— Жаль, вас крепче не прихватило! Вот дураки! — Геник был вне себя от ярости. — Им, видите ли, пить захотелось! Не могли потерпеть. Даже собаки умнее вас, не говоря уже о дикаре. Не стали лизать снег! В конце концов, матрос не вправе нарушать приказ! А вы — сапожники, а не матросы!

Пока Геник бушевал, на льду поставили палатку, часть поклажи выгрузили, положили мешки. Желен осмотрел заболевших и разразился бранью.

— Скоты несчастные!.. Умереть захотели? Или цингой заболеть?

При слове «цинга» у матросов мурашки побежали по коже. Для них не было болезни страшнее.

— Хорошо, что пока у нас есть чем лечить! Если вам дорога ваша шкура, не ешьте больше снега! Вы просто не имеете права болеть! Во всяком случае, по собственной глупости! Помните! Вы нужны друг другу! Жизнь каждого зависит ото всех и всех — от каждого!

«Ладно, — подумал доктор, — хватит читать нотации, надо браться за дело!»

Он позвал Дюма, который нес два брезентовых ведра, полных снега.

— Эй, друг!

— Да, господин Желен! — откликнулся провансалец, как всегда, свежий и бодрый.

— У вас ничего не болит?

— Я в полном порядке!.. Спасибо, доктор, за вашу доброту!

— Нелегко вам приходится!

— Пустяки! Занимаюсь своим делом. От работы разогреваешься!

То, что кок, всегда всем довольный, назвал «своим делом» было поистине каторжной работой.

Чтобы помочь Дюма, капитан предложил установить на кухне дежурства, но Тартарен решительно отказался, заверяя, что кухня — это его счастье, его слава, его здоровье, его жизнь! Что его нанимали на корабль коком, и он будет выполнять свои обязанности, пока руки держат кастрюлю, и вообще он один способен приготовить хорошую еду.

Так Дюма и остался при своей печке, которую в настоящий момент заменила спиртовая горелка.

Он вставал на час раньше и ложился на час позднее остальных, целый день трудился в пути, словно был крепче всех.

Сейчас он ждал, когда растопится снег, чтобы приготовить чай и обед, и еще не успел переодеться.

При осмотре моряков доктор обнаружил, что у некоторых слегка обморожены руки и стерты ноги, обмороженные места Желен потер снегом, чтобы восстановить кровообращение, а ранки смазал глицерином, после чего все надели на себя сухое, а снятое развесили в палатке сушить.

Но просушить удавалось только носки теплом собственного тела, их клали с собой в спальный мешок.

Не так-то просто было снять каляные от мороза брезентовые сапоги, за сапоги обычно брались втроем, и это бывало очень забавно.

— Ей-ей, стащить сапог труднее, чем содрать шкуру с замерзшего тюленя!

Пока матросы переодевались, повар следил за топкой, разрубал или распиливал замерзшие мясо и сало.

— Вода закипела? — спрашивал один.

— Котелок с водой готов? — интересовался другой.

Все с жадностью смотрели на закипавшую воду.

— Эй, вы! Не смотрите на котел, а то он никогда не закипит! — внушительно говорил Дюма и приводил старую пословицу: «Не смотри в горшок — вода не закипит».

Дрожа от холода, моряки залезли в мешки погреться. Вскоре в палатке, полутемной от испарений и табачного дыма, запахло жареным салом и мясом, точнее мясным концентратом. Приготовленную еду смешали с горячим чаем, чтобы сразу не остыла. Представьте себе, что получилось за блюдо!

Не успев согреться, люди вылезли из мешков, сели у печки, обжигаясь, принялись поглощать густую кашицу. Те, кто отведал снега, глотая, морщились от боли.

После еды все получили очень скромную порцию спиртного и разошлись по своим спальным местам, чтобы не спеша выпить, покуривая трубочку.

Неутомимый Дюма навел порядок в своем кухонном хозяйстве и позвал Летящее Перо, чтобы тот помог ему переодеться, но парижанин не смог стащить с повара каляную одежду.

— Гиньяр! — крикнул он. — Вылезай и ты, мне одному не справиться.

Гиньяр стал тащить обеими руками, и наконец героическими усилиями им удалось освободить Дюма от робы. Он тотчас же залез в мешок к товарищам, с наслаждением закурил трубку и стал маленькими глотками потягивать спиртное.

Наступило самое приятное время суток.

Несмотря на усталость, ломоту в ногах и боль во всем теле, моряки не теряли веселости.

Окутанные облаками пара и табачного дыма, они беседовали обо всем понемногу: об экспедиции, о родных краях, о Франции, где сейчас цвели вишни, о солнечном теплом апреле…

В Париже, наверное, уже продают первые овощи, их привозят туда из прекрасного теплого Прованса, родины Дюма.

А в тропических странах люди изнывают от зноя. Просто не верится!

Бедные матросы! Кутаясь в заиндевелый меховой мешок, они мечтали о красивых цветах, яркой зелени трав, палящем солнце в краю, где растут пальмы и манго! Где среди густой листвы порхают пестрые птицы и весело носятся мотыльки! Где полуголые люди блаженствуют в тени вечнозеленых деревьев, посасывая апельсин, очищая банан или разгрызая плод манго.

С моря дует прохладный ветерок, и короли этого цветущего рая засыпают, одурманенные ароматом цветов, словно крепким пьянящим напитком.

Но вот в мир прекрасных мечтаний вторгается грубый топот тяжелых сапог. Это возвращаются с дежурства часовые. Волшебное видение исчезает, уступая место суровой действительности: они в стране льдов!

Это подтверждает доносящийся издалека вой ветра. Он гуляет по гребням заснеженных скал. Необозримые ледяные поля время от времени вздрагивают и с оглушительным треском ломаются.

Пар, скапливающийся в палатке, оседает мельчайшими снежинками на предметы, на лица засыпающих людей.

Наконец сон смежил веки, воспаленные ярким блеском снега на солнце.

Было девять часов вечера.

Если не появятся медведи и волки, если ветер не вывернет воткнутые в лед колья палатки, если ее не придавит снегом, а вместе с ней и обитателей, до семи утра можно будет отдыхать.

Каждый час сменялись часовые. Возвращаясь с дежурства, они старались не шуметь, чтобы не будить спящих. Дюма, как вы уже знаете, поднимался в шесть утра, когда мороз особенно жесток, потягиваясь и бормоча проклятья, вылезал из мешка и шел зажигать спиртовую печку.

К утру в палатке становилось теплее.

Но отдых кончался, и люди старались насладиться его последними минутами. Так не хотелось вылезать из мешка.

Все ждали, когда растопится снег в брезентовом ведре, своего рода «кипятильнике».

Дюма деревянной лопатой соскабливал с внутренних стекол палатки намерзший за ночь лед.

Капитан только что возвратился в палатку и следил за действиями Тартарена. Д’Амбрие встал еще на заре, чтобы произвести метеорологические наблюдения.

Каждое утро, едва продрав глаза, моряки задавали один и тот же вопрос:

— Вода закипела?

— Как там котелок?

Заболевшие молчали, им ничего не хотелось, только полежать, хотя бы до завтрака.

Дюма буквально разрывался на части, зато все успевал. Даже подать возвращавшимся с дежурства горячий кофе со спиртным. При этом широкая улыбка не сходила с его доброго лица.

Крепка матросская дружба. К больным товарищам относились сочувственно. Приносили им еду к постели и даже готовы были взять на себя их обязанности.

Но не пристало моряку нежиться в постели из-за какой-то чепухи! Подумаешь, горло заболело!

К несчастью, доктор обнаружил, что у некоторых покраснели веки и им стало больно смотреть на свет.

Уж не офтальмия ли?

И Желен велел всем выйти наружу, чтобы проверить действие света на сетчатку глаза.

Тут многие вскрикнули и закрыли глаза руками.

— Ну?

— Мне показалось, будто мозг прожгло, будто я на солнце посмотрел, и теперь у меня перед глазами синее, розовое, желтое!..

— Ладно, обойдется, — сказал врач. — Только не снимайте защитные очки!

У пяти матросов Желен нашел симптомы офтальмии и, очень встревоженный, машинально повторил:

— Очки, обязательно очки, и немедленно зака́пать в глаза капли!

Сборы в дорогу между тем шли полным ходом.

Моряки переодевались, меняли обувь, складывали палатку. Полотно, пропитавшись за ночь испарениями, на морозе задубело, и его пришлось ломать, а потом утаптывать ногами, чтобы кое-как сложить и привязать к саням.

Четвероногие, спавшие прямо на снегу, как наши — на соломе, давно проснулись, позавтракали сушеной рыбой и теперь играли, гоняясь друг за другом с веселым лаем.

Настало время отправляться в путь.

Собаки по свистку побежали к саням и встали в упряжку, ожидая сигнала.

Матросы, все в защитных очках, тоже впряглись.

Капитан внимательно осмотрел все сани, поговорил с доктором, спросил у каждого, как он себя чувствует, не нуждается ли в чем-либо, и лишь тогда пошел с обоими механиками к моторной шлюпке.

— Вперед! — раздалась команда, и маленький караван двинулся с места. Ветер намел глубокие сугробы, но лед, к счастью, оставался гладким, что давало возможность идти без особого напряжения.

Четырнадцатого апреля прошли двенадцать километров.

Морозы не ослабевали, доставляя массу неприятностей ехавшим на шлюпке.

Капитан дважды обморозился, не в лучшем состоянии были и механики.

Печка с моржовым жиром, служившим топливом, обжигала окоченевшие пальцы, но не грела.

Положение становилось критическим, и решено было, что все трое, через каждые три часа будут становиться в упряжку, чтобы разогреться, д’Амбрие — наравне с другими. Когда он будет в упряжке, на борту шлюпки его заменят Бершу или лейтенант.

Долго находиться на сильном морозе, без движения, да еще в месте, не защищенном от ветра, опасно для жизни.

Поэтому остановки старались делать как можно короче, а то и отдыхали прямо на ходу, замедлив шаг.

Пятнадцатого апреля прошли шестнадцать километров, несмотря на тридцатипятиградусный мороз. Дорога была прекрасная.

Семнадцатого Дюма подстрелил полярного зайца, который попался на пути и не успел убежать.

Полярные зайцы гораздо крупнее тех, что водятся во Франции и даже в Германии.

Зимой они совершенно белые, и на снегу почти незаметны.

У полярного зайца, видимо, плохо развиты зрение и обоняние, поэтому он убегает, лишь когда к нему подходят вплотную.

Так было и с тем, которого подстрелил кок. Зверь сидел в нескольких шагах от саней и чистил себе лапами морду.

Дюма не тронула доверчивость зайца, провансалец подстрелил его, и вскоре бедняга варился в котле вместе с мясным концентратом.

Через час еда была готова и оказалась очень вкусной.

В этот день прошли двенадцать километров.

Таким образом, с начала похода на санях экспедиция прошла около пятидесяти километров, продвинувшись почти на полградуса к северу, и оказалась в двух с половиной градусах от полюса, что составляло двести семьдесят семь километров, если идти по суше, напрямую.

 

ГЛАВА 6

Роковая неосторожность. — Печальные последствия. — Новая болезнь механика Фрица. — Цинга! — Страшные показания. — Беспокойство. — Офтальмия. — Энергия. — Еще одна жертва цинги. — Ник предрасположен к заболеванию. — Снова снежная буря. — Конфигурация льдов. — Значительные изменения. — Новые цепи ледяных глыб. — Угрожающий вид на горизонте.

— Фриц, друг мой, прошу тебя, не ешь снег!

— Не могу удержаться, Геник!

— Ты же слышал, что говорил доктор про цингу!

— Я понимаю, что это безумие, но во рту все горит, будто я сунул голову в топку!

— Хочешь, чтобы у тебя кровоточили десны?

— Знал бы ты, какое наслаждение проглотить снег, когда хочется пить! У кочегаров кровь давно перекипела! Жажда — наше мучение, наше проклятье!.. Я думаю, доктор преувеличивает! Снег — ведь это вода, только холоднее обычной!

— Не говори глупостей! Настоящий мужчина умеет терпеть! А ты старший, должен подавать пример!

— Ах, Геник! Ты, наверное, никогда не испытывал жажды!

— Я? — вскричал Геник вне себя от обиды. — Да я — старый матрос! Насквозь просолен! Второго такого на всем флоте не найдешь!

— Послушай, Геник! Эта жажда ни с чем не сравнима! Порой хочется себя укусить и пить собственную кровь. Из-за капли воды можно убить человека!

— Хочешь, пей мою кровь, а еще лучше — мою порцию водки, только не ешь снег!

— Не надо, старина! — ответил глубоко тронутый эльзасец.

— Я на все готов ради тебя, друг! — сказал Геник и вскричал: — Ну что ты делаешь?!

Фриц с жадностью проглотил одну за другой три пригоршни снега.

— Ничего не может быть вкуснее, — сказал он.

— Жить надоело?

— Нет, от удовольствия еще никто не умирал. Вчера я трижды чувствовал неодолимую жажду и…

— И ел снег?!

— Да! И вот видишь, пока жив.

— Поступай как хочешь, матрос, ты сам себе хозяин! Только знай, если загнешься, то по собственной вине!

Бедный Фриц! Он ничего не мог с собой сделать. В Арктике жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там хоть нет воды, а здесь кругом снег. Стоит положить его в рот, и он превращается в воду. Но снег коварен, он разрушает слизистую оболочку. И все-таки нет сил противостоять искушению!

За это дорого приходится платить. Уже через несколько минут начинает бить дрожь, зуб на зуб не попадает, кажется, будто в жилах вместо крови течет ледяная вода.

Десны, гортань и язык воспаляются и опухают, появляются признаки удушья.

— Знаешь, матрос, — произнес Фриц, — за двадцать лет я насквозь пропитался каменноугольной смолой и поэтому жажда у меня особенно сильная!

— Разрази меня гром, но я тебя спасу, все расскажу про тебя капитану!

— Нет, Геник, не делай этого!

— Но ты себя угробишь!

Пройдя пятьсот — шестьсот метров, Фриц вдруг замедлил шаг, покраснел, стал задыхаться, хрипеть, глаза налились кровью.

С огромным трудом он прошел еще сотню шагов, покачнулся и, не поддержи его Геник, упал бы.

— Прошу прощения, начальник, — обернулся Геник к Бершу. — Мой товарищ не может идти! Надо скомандовать остановку!

Не успели остановиться, как несчастный механик, бормоча что-то бессвязное, упал на руки боцмана.

— Беги за доктором, Курапье! Ты — самый быстрый!

— Бегу, начальник!

— Скажи, что механик без памяти!

Поняв всю серьезность положения, Курапье мигом домчался до саней, которые тащил доктор вместе с Летящим Пером и Дюма, и, запыхавшись, объяснил, в чем дело.

Желен достал ящик с медикаментами.

— Дюма! Беги к капитану, скажи, что на первых санях заболел человек, а ты, Летящее Перо, пойдешь со мной!

Каких только больных не повидал на своем веку отважный врач, но, взглянув на Фрица, содрогнулся.

Прошло всего двадцать минут с того момента, как бедняга проглотил снег, но на него страшно было смотреть. Губы потрескались, почернели. Выступившая на них кровь свернулась, язык распух, как у тифозного. Лицо осунулось и посерело, глаза остекленели, по рукам и ногам пробегали судороги. Изо рта вырывались слабые, отрывистые звуки.

Прибежал капитан, питавший к механику самую искреннюю симпатию. На какой-то момент мужество изменило д’Амбрие. Он побледнел и вопросительно посмотрел на доктора. Тот был не на шутку встревожен.

Между бровей пролегла складка. В ответ на немой вопрос капитана он незаметно пожал плечами и сказал:

— Надо остановиться и поставить палатку.

— Будет сделано, доктор!

Матросы быстро поставили палатку, зажгли обе спиртовые печки по обеим сторонам больного, предварительно раздев его и уложив в меховой мешок.

Растирать его снегом было рискованно, он и так дрожал от холода. Тогда Дюма и Артур Форен принялись массировать беднягу шерстяным поясом.

Фриц закричал от боли.

Доктор заметил, что щиколотка и колено у механика слегка распухли.

— Может быть, не надо его растирать, доктор? — спросил Дюма.

— Надо, мой милый, только не трите больные места! — ответил доктор и обратился к д’Амбрие: — Выйдемте на минутку!

— Охотно, — ответил капитан, и, как только они очутились снаружи, спросил: — Вы хотели мне что-то сказать?

— У Фрица опухла нога. Понимаете, что это значит?

— Суставной ревматизм?

— Если бы!

— Не пугайте меня!

— Вы — наш командир и должны знать правду, какой бы жестокой она ни была!.. У Фрица цинга!

— Что вы говорите, дорогой друг! Цинга? Несмотря на принятые меры, нормальное питание и соблюдение всех гигиенических правил?

— Я желал бы ошибиться, но, к сожалению, это так!

— Проклятье! От него могут заразиться другие!

— Зло велико, но с ним можно бороться!

— Надеюсь, Фриц выздоровеет?

— Пока человек жив, жива и надежда! — уклончиво ответил доктор. — Что же до цинги, то она не заразна, как, например, холера или тиф. Но болезнь эта массовая. Ей подвержены люди, находящиеся в одинаковых условиях. Цинге способствуют особенности питания, холод, сырость, снег, попадающий на слизистую. И наконец, лимфатическое строение организма, такое, как у нашего больного. Он обречен.

— Но есть шанс его вылечить?

— Я сделаю все возможное и невозможное, капитан, вы же знаете! Но сейчас Фриц выбыл из строя! Ему нужен особый уход и полный отдых. Он может пройти немного пешком для циркуляции крови, а остальное время придется его везти на санях. Но это я говорю о будущем, когда болезнь пойдет на спад… Посмотрим, в каком он сейчас состоянии!

Массаж и спиртовые печки сделали свое дело. Механик пришел в себя. Восстановилось кровообращение.

Доктор дал выпить больному горячего кофе с ромом, чтобы восстановить чувствительность, ввел кофеин и ждал результата.

Тем временем Геник рассказал матросам в назидание, почему с Фрицем случилось несчастье.

Во время завтрака только и было разговоров, что о механике.

Благодаря стараниям доктора и товарищей больному стало немного легче, но слабость не проходила.

Фрица укутали в меховые шкуры, поверх натянули защитный мешок и уложили на моторную шлюпку.

Теперь можно было отправляться в путь.

На шлюпке Фрица заменил его помощник Жюстин Анрио. Время от времени он впрягался в сани, чтобы размяться и разогнать кровь, и тогда электромотором управлял капитан, давно освоивший это дело.

В общем, времени они потеряли немного. 18 апреля, в тот день, когда Фриц заболел, прошли двенадцать километров.

К несчастью, у Понтака и Ле Герна, тащивших первые сани, началась сильная офтальмия. Это были самые сильные парни в команде. Сдаваться они не хотели, продолжали идти в упряжке и всех уверяли, что слепая лошадь — все равно лошадь!

Девятнадцатого прошли десять километров. Мороз не ослабевал. А вдруг море возле полюса покрыто льдом? — забеспокоился капитан.

Состояние Фрица не менялось, если не считать появления на теле продолговатых красных пятен, свидетельствовавших о подкожных кровоизлияниях, характерных для цинги. О цинге говорили и кровоточащие десны, и дурной запах изо рта.

Двадцатого началась буря, которую, казалось, ничто не предвещало. Она разыгралась ночью, когда путешественники отдыхали после тринадцатикилометрового перехода.

Из-за сильного снегопада и ураганного ветра нос нельзя было высунуть из палатки.

Тридцать шесть часов просидели матросы в мешках при температуре минус 36°!

Этот вынужденный отдых пошел на пользу больным офтальмией, к ним стало возвращаться зрение.

Теперь уже нельзя было сказать, что состояние Фрица не меняется ни в одну, ни в другую сторону. С каждым днем ему становилось все хуже, несмотря на все усилия доктора. Зашатались зубы. Баск совсем ослаб и пал духом. В довершение ко всему, стал жаловаться на боль в суставах Ник, по прозвищу Наковальня, отважный уроженец Дюнкерка, немного простоватый, но очень добрый.

Он с трудом поднимался, чтобы помочь отгребать снег от палатки, хотя доктор категорически запретил ему работать.

Истопник по профессии, бывший шахтер, он был слабее своих товарищей.

Желен прописал ему в больших дозах лимонный сок и сырой картофель, мороженый и твердый, как ядро, почти несъедобный.

Шлюпка постепенно превращалась в походный госпиталь, теперь на нее поместили и Ника и отправились в путь.

Буря утихла, но снежные завалы затрудняли движение саней. То и дело приходилось разгребать снег лопатами.

Чтобы наверстать время, шли двенадцать часов подряд, без передышки.

Двадцать второго апреля удалось продвинуться на двенадцать километров.

Если на следующий день пройдут столько же, то достигнут восемьдесят восьмой параллели.

От полюса их теперь отделяли два градуса широты!.. Двести двадцать два километра!.. Пятьдесят четыре с половиной лье!..

На такой успех не рассчитывали даже самые большие оптимисты.

При этом заболели всего два человека, что просто невероятно!

Предшественники французов, исследовавшие Арктику, пострадали сильнее! Не только мореплаватели давних времен, такие, как Баренц. У Беринга из шестидесяти семи человек заболело сорок два и умерло тридцать. Росмилов потерял половину экипажа. Более близкие по времени путешественники, такие, как Нэрс, понесли большие потери из-за цинги.

Все это капитан тщательно обдумывал, взвешивал все «за» и «против». В голове вихрем проносились мысли о проделанном пути, о нехватке продовольствия, о все увеличивавшихся препятствиях по мере приближения к полюсу, о возвращении на родину. Надо было принять окончательное решение!

И впервые за все время пути д’Амбрие заколебался. Не потому, что разуверился в собственных силах или в силах своих товарищей. Нет! Слишком ответственная перед ним стояла задача! Пока все шло более-менее благополучно, у капитана оставалось время подумать.

До сих пор упорство, выносливость, сила и ловкость помогали преодолевать все трудности. Лед хоть и не был гладким, как на пруду, но и не очень бугристым. Ни огромных глыб, ни глубоких трещин, таких, как на ледяном барьере, они не встречали. Течения и ветры сделали его ровным. Прав был Грили в своем утверждении, что лед здесь напоминал поверхность земли, со своими холмами и долинами, озерами и ручьями. Лед — земля Заполярья.

Среди холмов и возвышенностей, образованных торосами, всегда можно найти широкую ровную дорогу для саней.

Но 23 апреля, когда до полюса оставалось всего несколько дней пути, характер льдов вдруг резко изменился к худшему.

Если вы бывали в предгорьях Альп и Пиренеев, то наверняка заметили, что по мере приближения к горным хребтам все чаще попадаются высокие холмы и глубокие пропасти. Равнина кончилась, а горы еще не начались. Холмы сменяют долины, долины — равнины. И так все время, пока не достигнете цели.

Нечто подобное наблюдалось и во льдах. Рельеф их быстро менялся. Ледяные глыбы встречались все чаще, и размеры их все увеличивались. Между ними уже не было широких дорог, остались только узенькие извилистые тропы, часто заводившие в тупик.

Приходилось разгребать глубокие сугробы, а то и выравнивать дорогу, чтобы не опрокинуться на крутом спуске или не сорваться на подъеме.

Встречались льды, похожие на настоящие горные хребты в миниатюре, с пропастями, обрывистыми склонами, ущельями. В таких местах бывало особенно трудно найти дорогу.

Путешественники то и дело меняли направление, шли в обход, поэтому иногда за четырнадцать часов удавалось продвинуться к северу не больше чем на семь километров.

Люди выбивались из сил, у собак распухли и кровоточили лапы.

Пока каким-то чудом удавалось тащить на буксире шлюпку. Удастся ли и дальше?

Самоотверженность матросов, казалось, не знала границ. И здоровые и больные были одержимы единственным стремлением: дойти до полюса.

Но какие еще испытания их ждут впереди? Не встретится ли на пути неодолимое препятствие?

Вдали, в белесом тумане, вырисовывалась зубчатая линия голубоватого цвета, даже самых отважных она повергла в смятение.

Похожую линию они видели на подходе к заливу Мелвилл и во время зимовки. Это была цепь полярных ледяных гор.

Может быть, им встретится еще один ледяной барьер, последнее и неодолимое препятствие, поставленное полярной богиней на пути к земной оси?!

 

ГЛАВА 7

В засаде. — Смерть тюленя. — Кровопускание. — Средство против цинги. — Еще двое больных. — Гипотеза о полярных льдах. — Почти непроходимый путь. — Фрицу становится хуже. — Агония и смерть патриота. — Похороны. — Последнее решение. — Надо разделиться. — Самое легкое снаряжение. — Решающий поход. — Выбор тех, кто должен в нем участвовать. — Отъезд.

Двадцать четвертого апреля мороз стал немного слабее, ртуть в термометре не опускалась ниже минус 30°, но снег валил не переставая.

Идти через льды на санях стало практически невозможно.

Шлюпку пришлось оставить. Пытаясь сдвинуть ее с места, путешественники несколько раз чуть не свалились в пропасть.

Капитан с двумя матросами и Угиуком пошел на разведку. Все трое вооружились длинными палками с крюками и, опираясь на них, нащупывали дорогу. Пройдя около километра, они убедились, что для саней дальше дороги нет, можно двигаться только пешком, и то с огромными трудностями.

На обратном пути, когда разведчики уже подходили к лагерю, один из матросов провалился в глубокую яму с водой, прикрытой толстым слоем снега, и чуть не утонул.

Это была «тюленья дыра», отверстие во льду, к которому подплывают подышать морские млекопитающие.

— Вот здорово! — коверкая французские слова, воскликнул Угиук. — Подо льдом наверняка зверь! Сейчас я его подкараулю и убью!

Эскимос сел и стал ждать. Капитан с одним матросом остались с ним, а второй матрос, тот, что провалился в яму, поспешил к лагерю переодеваться.

Все трое сторожили уже больше получаса. Оба француза окоченели и были готовы отказаться от этой затеи. Эскимос же спокойно сидел, будто не ощущая мороза, и выразительно смотрел на капитана. Его раскосые глаза хищно сверкали в предвкушении добычи.

Тюлень все не показывался. Тогда Угиук стал тихонько напевать какую-то заунывную песню на своем языке.

Многие путешественники, даже такие известные, как лейтенант Тайсон с корабля «Поларис», утверждали, что тюлени очень чувствительны к музыкальным звукам. Видимо, на это и рассчитывал гренландец.

Не прошло и пяти минут, как раздался тихий всплеск воды, который смог уловить своим чутким ухом только Угиук.

Он сделал знак капитану молчать и не двигаться, занес над дырой свою палку, как гладиатор копье.

Угиук продолжал петь, все быстрее, быстрее, потом вдруг умолк. Из ямы донеслось фырканье. Тогда Большой Тюлень с силой погрузил палку в яму на три четверти и крикнул:

— Ко мне! Скорее! Я поймал зверя!

Обрадованные такой удачей, совершенно замерзшие, капитан и матрос ухватились за рукоятку палки. На ее металлическом острие трепыхался тюлень, еще скрытый водой.

Острие так глубоко вошло в зверя, что сорваться с него он не мог. Однако удержать его, даже втроем, было нелегко.

Около четверти часа длилась борьба, тюлень не сдавался, но в конце концов общими усилиями его все-таки удалось вытащить. Это был крупный усатый экземпляр.

Он бился на льду в предсмертных конвульсиях и жалобно мычал, все еще стараясь высвободиться. Но острие палки вонзилось ему глубоко в горло.

Услышав радостный крик Угиука, из лагеря прибежали матросы и, очень довольные такой удачей, потащили добычу к лагерю, подцепив тушу крючьями.

Но больше всех радовались доктор и Угиук. Ученый и дикарь — оба знали по опыту, что поимка тюленя может оказаться спасительной для больных цингой.

У эскимоса был отличный желудок, но это не мешало ему обладать к тому же добрым сердцем. Обычно он старался первым насосаться крови убитого животного, но на этот раз Большой Тюлень объяснил как мог, что уступает это «лакомство» Фрицу и Нику, знаками показал им, что надо припасть ртами к вскрытой аорте зверя, из которой текла теплая алая кровь, и сказал:

— Быстрее, а то зверь сдохнет!

Фриц попытался было последовать совету Угиука, но почти тотчас же с отвращением отвернулся, жалобно простонав:

— Я не могу… пить кровь! Все нутро протестует…

— Пей скорее!.. Это твое здоровье!.. Твоя жизнь!

— Не могу!.. Лучше умереть!..

— Ник! Попробуй ты!

Фламандец был менее разборчивый, а может быть, менее чувствительный.

— Мне все равно! Я буду пить! — сказал он глухим голосом. — Проглочу хоть толченое стекло, только бы выздороветь!

И Ник, обеими руками ухватившись за тюленя, стал сосать кровь, как младенец грудное молоко.

— Почему я не могу? — едва слышно произнес Фриц и впал в забытье.

Товарищи с болью и страхом смотрели на эльзасца, еще недавно такого крепкого и энергичного.

К вечеру Нику стало гораздо лучше, чего нельзя было сказать о Фрице. Состояние его все ухудшалось.

В довершение всех несчастий признаки цинги появились еще у двоих: у Гиньяра и лейтенанта Вассера.

Они мужественно сопротивлялись болезни, пока все тело не покрылось красными пятнами.

Непосильный труд и постоянное напряжение не проходят бесследно.

Теперь в экспедиции было трое больных и один умирающий. Дни Фрица были сочтены. Те же, кто страдал офтальмией, понемногу выздоравливали.

Капитан видел, как тяжело приходилось людям, и решил сделать остановку.

Вряд ли вокруг полюса они найдут свободную воду, но в иные годы даже зимой появляются полыньи, и по ним можно подплыть близко к полюсу, о чем свидетельствовали многие арктические экспедиции.

Не исключено, что у полюса лед не образует сплошного покрова, что там есть пространства свободной воды и что под действием морских течений льды, окружающие полюс, перемещаются и заполняют эти пространства, одновременно открывая новые.

До сих пор льды расступались перед отважными французами, но не встанут ли они в конце пути неприступной стеной вокруг полюса?!

Прежде чем решить, как действовать дальше, необходимо было срочно разведать местность и определить состояние льда на пути к полюсу, от которого их отделяли всего пятьдесят лье!

Пятьдесят лье! По хорошей дороге их можно пройти за пять дней и за пять дней вернуться обратно.

Но пробираться через нагромождение льдов — не безумие ли это?

Лейтенант Маркем потратил целый месяц, чтобы пройти в подобных условиях восемьдесят пять километров. А когда вернулся, застал в живых только половину экипажа, остальные, даже самые здоровые, заболели цингой.

Ну у них уцелел корабль, были все условия, чтобы оправиться от болезни.

У французов же только и оставалось, что провизии на шесть недель, одна палатка и четыре лодки. Кто поможет больным и слабым?

Что делать?

Не двигаться с места и ждать?.. Но чего?.. Ледохода?..

Косые лучи полярного солнца не растопят льды, простирающиеся на многие мили. Ураганы и морские течения могут сдвинуть их с места, но не раздробить на куски.

Значит, ждать нечего.

Можно взять с собой самых крепких, немного вещей и провизии и рискнуть дойти до полюса. А вдруг за это время льды тронутся и унесут лагерь, как они потом до него доберутся? Ведь поход займет не меньше двух недель.

Потерять друг друга — самое страшное.

Д’Амбрие не знал, что делать, и решил подождать еще сутки. К тому же ему страшно было оставить умирающего Фрица.

Смерть до сих пор обходила стороной французский экипаж, и теперь все были потрясены ее приближением.

Бедный Фриц! Красные пятна на его коже превратились в синеватые кровоподтеки, тело покрылось бугристыми гематомами, а конечности местами совсем потеряли чувствительность.

Малейший толчок вызывал у него такую острую боль, особенно в суставах, что он не в силах был сдержать стон, а то и крик.

Фриц потерял все зубы. Крепкие и совершенно здоровые, они выпадали из рыхлых десен.

Бедный механик чувствовал, что близок конец.

Никакое лечение не помогало.

Даже говорить эльзасец не мог — язык распух и не поворачивался во рту.

Товарищи, бледные, с мокрыми от слез глазами, стояли вокруг. Просто не верилось, что здоровый молодой человек может за короткое время дойти до такого состояния. Фриц Герман, белокурый великан, сильный и добрый! Во что он превратился за несколько дней!

Даже отважные матросы, глядя на него, ощущали холодное дыхание смерти.

Одно дело, когда человек гибнет в борьбе со стихией или врагом, но вот так заживо гнить!!!

Фриц был спокоен. Совесть у него чиста. В этот смертный час ему не в чем себя упрекнуть. Он никогда не ходил кривыми дорожками.

Механик с любовью и тоской смотрел на капитана, державшего его руку в своей.

«Франция», «Эльзас», «Васлонн» — шептали губы. — В Васлонне, очаровательном городке Эльзаса, Фриц родился. Там остались его отец с матерью.

Воспоминания о детстве, об утраченном родном очаге смешивались с мыслями о битве и мщении. И тогда из уст умиравшего вырывались гневные слова, полные ненависти к врагу.

Больной агонизировал. Но неожиданно к нему вернулся дар речи. Может быть, помогла порция водки, которую дал ему доктор.

— Прощайте, капитан!.. И вы, матросы, прощайте!.. Я не увижу вашей славы, не смогу вам помочь!.. Но я сделал все, что мог!.. Верно?

— Да, мой друг! — ответил капитан. Голос д’Амбрие дрогнул. В глазах блеснули слезы. — Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. И век буду тебе благодарен.

— Спасибо, капитан!.. Работая для вас, я работал для Франции! Товарищи мои, простите, если кого обидел! Я умираю верным флагу Франции, как истинный сын Эльзаса… Я до конца боролся против тех… тех, кто его украл, мой Эльзас!.. Капитан, позвольте мне последний раз взглянуть на мой дорогой флаг!.. А ты, Артур… спой «Старый Эльзас»! И я умру счастливым.

Больной в изнеможении упал на постель, но когда увидел трехцветный флаг Франции, освещенный солнцем, силы будто вновь вернулись к нему. Он не мог оторвать взгляда от флага, символа родины, и в глазах его можно было прочесть безграничную любовь и глубокую грусть. Грусть перед вечной разлукой.

Форен с трудом сдерживал слезы.

Полог палатки был откинут, и на матросов падали яркие солнечные лучи, отраженные ослепительно белым снегом.

— Пой, друг! — Фриц умоляюще смотрел на парижанина. — Бог милостив, он простит меня! Я любил мою родину!.. Я пролил за нее кровь!.. Пой же про Эльзас…

Превозмогая волнение и судорожно глотая слезы, Летящее Перо запел:

Голос кочегара звучал все громче, ледяная пустыня, казалось, ожила.

Фриц стал задыхаться, на лбу выступил пот, глаза наполнились слезами.

С огромным трудом больной приподнялся, поддерживаемый капитаном и Артуром, и так, сидя, продолжал слушать. Зазвучал последний куплет:

— Прощайте! — не отрывая взгляда от флага, крикнул механик, приподнявшись, и упал замертво на свое ложе.

— Это конец! — воскликнул капитан, не сдерживая больше катившихся по лицу слез.

— Бедный Фриц! — прошептал Летящее Перо и зарыдал.

Все обнажили головы. Охваченный скорбью, д’Амбрие взял флаг и покрыл им тело усопшего.

Запасы продовольствия подходили к концу, и надо было скорее отправляться в поход, но капитан решил повременить еще день.

Он должен проводить в последний путь своего матроса, а потом пойдет туда, где его ждут опасности, куда зовет судьба.

Доктор, как это положено по закону, засвидетельствовал смерть Фрица Германа. Покойного обрядили в форму французского матроса, прикрепив к ней медаль, военную награду, затем положили посреди палатки, осветив всеми имевшимися светильниками, а через шесть часов завернули в парусину.

Место для могилы выбрал капитан. Загроможденное большими льдинами, оно находилось в двухстах — трехстах метрах от палатки.

Среди льдин вырубили глубокую яму и вернулись к покойному, чтобы совершить похоронный обряд.

Двое вызвались везти сани, на которые положили укрытое флагом тело. Было раннее утро, когда команда во главе с капитаном пошла за гробом в печальном молчании.

По обычаю моряков, заупокойную молитву прочел капитан. Тело опустили в могилу, засыпали осколками льда, а сверху навалили ледяные глыбы, чтобы ее не разрыли медведи и волки.

Сверху поставили крест, сколоченный из двух обломков мачт, с вырезанной на нем надписью:

ФРИЦ ГЕРМАН,

француз из Эльзаса

26 апреля 1888 г.

— Прощай, Фриц Герман! — глухим голосом проговорил д’Амбрие. — Покойся в мире!.. Ты честно жил, безропотно страдал и умер как настоящий моряк. Да упокоит Господь твою душу!

Печальные вернулись французы в палатку, и каждый поклялся в душе не допускать больше неосторожности, за которую их товарищ поплатился жизнью. Тем более что среди членов экипажа было еще трое больных.

Ник, правда, уже пошел на поправку после того, как напился свежей тюленьей крови. Но где взять ее снова, чтобы окончательно выздороветь?

Неизвестно, удастся ли Угиуку снова поймать тюленя.

Капитан долго беседовал с Бершу, доктором и Геником, занявшим место заболевшего Вассера.

Состояние команды, неподвижность льдины, бесконечные препятствия на оставшемся отрезке пути заставили д’Амбрие изменить первоначальное решение ни под каким видом не расставаться с матросами.

Он возьмет с собой четырех человек и полдюжины собак, погрузит на сани плоскодонку, захватит провизии на двадцать пять дней, два спальных мешка, немного медикаментов, секстант, нивелир, хронометр, подзорную трубу, оружие, боеприпасы, лопаты и кирки — словом, лишь то, без чего нельзя обойтись.

Тогда людям не придется впрягаться в сани, только помогать собакам по мере необходимости.

Чтобы никого не обидеть, решено было тянуть жребий, кому идти с капитаном.

Самыми выносливыми, как ни странно, оказались южане: провансалец Дюма с басками Жаном Иттуриа и Мишелем Элембери, а также Артур Форен.

Дело это было добровольное, и любой из них мог под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться.

Этого не случилось. Напротив, все четверо выразили бурную радость, воскликнув:

— Да здравствует капитан! — будто на долю им выпала великая слава, а не новые страдания.

Свои обязанности повара Дюма передал на время Курапье, и тот сразу занялся приготовлением еды. Но прощальный обед оказался на редкость невкусным.

Итак, на следующий день, 27 апреля, маленький отряд должен был выступить в поход.

 

ГЛАВА 8

Последние распоряжения. — Разлука. — Тяжелое путешествие. — Бесполезное великолепие. — Кривая линия. — Силовые упражнения. — Под снегом. — Вдали появился какой-то предмет. — Полярный знак под 89° северной широты. — Тревожные мысли. — Немецкий документ. — Следы английской экспедиции капитана Нэрса. — Запись лейтенанта Маркема. — Ледоход в Палеокристаллическом море. — Внезапное потепление.

Прежде чем покинуть лагерь, путешественники установили его точное географическое положение.

Свои полномочия капитан передал Бершу.

Кроме того, он вручил ему пакет, приказав вскрыть его, если через месяц отряд не вернется.

После горячих рукопожатий и взаимных пожеланий благополучия и удачи, Артуру Форену еще пришлось утешать беднягу Гиньяра. Из-за болезни тот не смог идти с капитаном к полюсу и очень боялся, что не получит обещанной премии. Но д’Амбрие его успокоил, сказав, что премию получат все, потому что до полюса рукой подать.

Эти слова пришлись по душе не только Гиньяру, но и всем морякам.

Угиук пообещал капитану наловить целую гору тюленей.

Под возгласы: «Да здравствует Франция», «Да здравствует капитан» — сани, запряженные собаками, скрылись в ущелье Ледяного Ада.

День выдался красивый, ярко светило солнце, но мороз не ослабевал и пар, выходивший изо рта, оседал инеем на бородах и одежде.

Дорога была ужасная. Нагромождения льдин образовывали холмы и горы с извилистыми ущельями и глубокими провалами. При одном взгляде на них кружилась голова. Сани, словно щепку, бросало из стороны в сторону.

Уже в самом начале пути пришлось лопатами разгребать снег, чтобы двигаться дальше, а на крутых склонах впрягаться вместе с собаками в сани.

Вырубая топором ступени во льду, путешественники достигли наконец гребня гор.

Но спуститься с него оказалось еще труднее: сани наваливались на собак, грозя их раздавить, и несчастные животные жалобно выли. Тогда сани распрягли, разгрузили и пустили вниз. Поклажу пришлось нести на себе.

Сани кувырком полетели вниз и остановились перед подъемом на новый склон.

— Настоящие русские горы! — весело заметил Летящее Перо. Этот новый склон был еще круче. Таким образом, только за утро путникам пришлось раз пять разгружать сани, а однажды даже нести плоскодонку. На нее вся надежда в случае, если встретится свободная вода.

Моряки то и дело падали, но снег оберегал их от ушибов.

За неимением палатки на отдых остановились в одной из расселин.

Прикрывшись парусиной, покрывавшей сани, Дюма разжег спиртовку, поставил на нее сосуд со снегом и теперь ждал, когда закипит вода.

Холм, у которого устроились путешественники, был высотой в сорок — пятьдесят метров. Несмотря на холод, усталость и пустоту в желудке, все залюбовались открывшейся картиной: ослепительно белый снег и сверкающий лед переливались на солнце всеми цветами радуги, будто усыпанные бриллиантами.

Только люди на фоне этого великолепия казались мрачным пятном.

Темная бесформенная одежда из грязных звериных шкур, зеленые круги очков на, обмороженных носах, потемневшие от копоти лица, потрескавшиеся синие губы — все было безобразно! Даже движения, скованные тяжелой одеждой.

Д’Амбрие и его спутников можно было принять за эскимосов.

Однако одичание не коснулось души французов. Они не потеряли способности восхищаться прекрасным, напротив, оно помогало им переносить выпавшие на их долю тяготы жизни.

Скромный завтрак, состоявший из мясного концентрата, отдававшего салом, горячего чая и горстки сухарей, показался зимовщикам пищей богов, что, вероятно, возмутило бы какого-нибудь европейского гурмана.

Завтрак запили грогом, но отдыхать в таких условиях никому не хотелось. Собаки слопали свою порцию сушеной рыбы, вылакали подогретую воду и встали в упряжку.

— Вперед!

Все снова двинулись в путь, петляя, отыскивая проходы, карабкаясь, скользя, иногда возвращаясь назад.

И все-таки дорожка тянулась и тянулась, как заметил неунывающий парижанин.

В первый же день продвинулись на двадцать четыре километра и семьдесят шесть метров к северу, что капитан и отметил на карте.

Такой невероятный успех стал возможен только благодаря собственному терпению и неукротимой энергии.

Баски, прирожденные горцы, были прекрасными ходоками. Артур Форен — помесь парижского гамена с обезьяной, ухитрялся пройти там, где, казалось, сам черт не пройдет. Дюма не отличался особой ловкостью, зато обладал недюжинной силой, а о капитане и говорить нечего. Недаром он был членом клуба альпинистов Франции.

Устраиваясь на ночлег, вырыли в снегу нору, положили туда спальные мешки и остальное имущество. Лодку и сани оставили снаружи. К саням привязали собак, и они улеглись на снегу, как сторожа, хотя появление четвероногого вора было маловероятно.

Никаких признаков близости земли здесь не наблюдалось. Тишину нарушало лишь потрескивание льдов, к которому давно все привыкли.

Утром матросы проснулись по сигналу Дюма, спавшего в мешке вместе с капитаном. Так ему выпало по жребию. Дюма был вне себя от смущения. Но как ни отказывался, ссылаясь на то, что храпит и дрыгает ногами и не хочет мешать капитану, пришлось в конце концов согласиться. «Приказ есть приказ», — сказал д’Амбрие.

Двадцать восьмого апреля возникли новые трудности.

— Чем дальше, тем страшнее, как у Никола! — сказал Форен, слегка поднаторевший в литературе.

Погода стояла сухая и ясная — всего 25° мороза!

Но идти мешали предательские углубления во льдах, занесенные снегом. Иногда они бывали такими большими, что в них проваливались сани, не говоря уже о собаках и людях.

Все чертыхались, каждый на своем наречии: невозмутимые баски — лениво и меланхолично, Дюма — со свойственной ему горячностью. А весельчак Форен напевал:

Капитан, поглощенный единственной мыслью скорее достигнуть цели, казалось, ничего не замечал.

Но стоило кому-нибудь упасть или саням наткнуться на препятствие, как он спешил на помощь, а на шутку отвечал одобрительной улыбкой. После чего снова погружался в задумчивость, сдвинув брови.

Двадцать восьмого прошли двадцать пять, а тридцатого — двадцать девять километров. Всего же с начала похода — восемьдесят километров!

Трудно было в это поверить, если взглянуть на дорогу, по которой им приходилось двигаться.

Но факт остается фактом. Они преодолели это расстояние.

Что же беспокоило капитана? Следы человека, попадавшиеся все чаще и чаще. Некоторые углубления несомненно были сделаны чьими-то руками.

Д’Амбрие каждый день ждал встречи с таинственным незнакомцем.

Подумать только! Кто-то опередил их!

Неужели все труды, лишения, страдания окажутся напрасными! Смерть Фрица! Больные товарищи, оставшиеся в лагере, и, может быть, тоже обреченные! Надвигающийся голод! И эти четверо, которые вместе с ним, не щадя себя, стремятся к цели? Неужели надежды их будут обмануты? Они верят в великое открытие, хотя и не до конца понимают всю его важность. Неужели славу, по праву принадлежавшую им, кто-то отнимет? Славу, стоившую таких огромных жертв? И это в тот момент, когда они уже у цели!

Но сомнений нет. Кто-то опередил их! Когда?

Ведь льды долгие годы хранят следы человека, если не случается никаких катаклизмов.

Странно! Почему остальные ничего не заметили?

Снова перед измученными людьми появилась крутая ледяная гора.

— Ничего не поделаешь, придется браться за топоры, — усмехнулся Летящее Перо. — Надо вырубать лестницу. Пройдет несколько часов, прежде чем можно будет спеть:

— Но что за черт?

— В чем дело?

— Здесь уже кто-то прорубил лестницу. Да еще какую хорошую!

Сани остановились. Ошеломленный парижанин внимательно рассматривал широкую удобную лестницу с невысокими ступенями, по которой было очень легко везти сани.

— Уж не сон ли это? — воскликнул Мишель Элембери.

— Может быть, нам помогли добрые феи? — с детской наивностью произнес Летящее Перо, готовый поверить в сверхъестественное.

— А может быть, среди нас есть сомнамбулы? — высказал предположение Дюма. — Я знал на судне «Кольбер» одного повара, он вставал по ночам, чтобы приготовить фасоль с салом, а утром, видя, что фасоль готова, приходил в ярость.

— Каррамба! А вдруг это чертовы немцы? — вскричал Жан Иттуриа. Капитан изменился в лице. А баск продолжал: — Прошу прощения, я, наверное, сказал глупость. Ведь этот Прегель — никакой не моряк. Как же он мог добраться сюда?..

— Все может быть! — резко перебил его д’Амбрие, накинув на плечо лямку. — Вперед, дети мои! Поживем — увидим!

Сейчас, по крайней мере, эта лестница пришлась весьма кстати, и за каких-то четверть часа французы одолели крутой подъем.

«Иттуриа прав, — думал капитан, все больше хмурясь. — Вряд ли Прегелю удалось добраться сюда. Впрочем, кто знает. Он мог пройти и дальше. Ведь следы не исчезли, напротив, стали более четкими».

Следы помогали путникам идти по почти непроходимой дороге и вели к полюсу.

Двадцать девятого прошли двадцать шесть километров, несмотря на множество тяжелых препятствий, и 30 апреля, в девять часов утра, капитан определил, что по прямой линии они находятся в ста одиннадцати километрах от места стоянки лагеря в направлении к Северному полюсу, а следовательно, продвинулись к нему на один градус.

Таким образом, французская экспедиция находилась на 89-м градусе северной широты, или на расстоянии двадцати пяти земных миль от полюса!

Эта мысль согрела матросов, продрогших за ночь, и утром они отправились в путь с особым воодушевлением.

Только проклятые следы, неизвестно кем оставленные, омрачали настроение. Лишь сознание долга и преданность капитану помогали идти совершенно измученным людям.

Д’Амбрие день ото дня становился все мрачнее. Больше всего на свете он сейчас хотел, чтобы кончились следы, хотя они и облегчали путь.

Он первый должен прийти в ледяную пустыню, нарушить ее тишину!

Но чьи это кости разбросаны там на снегу? Череп, челюсть с острыми зубами? Несомненно, медведя! Мозговые кости разбиты, значит, кто-то извлекал из них мозг.

Зверя убили не дикари, неподалеку валяются два расстрелянных ружейных патрона из латуни, на них надпись: «Максвелл, Бирмингем».

Англичане? Но ведь и у немцев может быть английское оружие!

Д’Амбрие никак не мог отделаться от мысли, что здесь была немецкая экспедиция. Кто же еще? Кроме экспедиции Грили, так печально окончившейся, никто больше не отправлялся в последнее время в Заполярье.

А следы во льдах и останки зверя говорят о том, что люди здесь были совсем недавно.

В два часа капитан скомандовал остановку на завтрак, когда к нему вдруг обратился Дюма:

— Прошу прощения, командир! Там что-то торчит, похожее на метлу. — Кок указал рукой вдаль. — Хотя откуда на флоте метла?

Подбежав к загадочному предмету, д’Амбрие увидел высокий шест, похожий на древко багра. Пропитанный льняным маслом, он хорошо сохранился. Шест был воткнут в сложенную из льда горку, которая была обложена пустыми консервными банками, обмотанными проволокой. Нетрудно было догадаться, что это пирамида, памятный знак, за неимением камней сложенный из льдин. А раз так, под знаком наверняка лежит послание, и его надо немедленно прочесть.

Но в спешке капитан не захватил с собой никакого инструмента, и достать послание не представлялось возможным.

Д’Амбрие попытался было руками вырвать древко, а ногами разбить ледяную горку. Не получилось. Схваченный морозом лед был прочнее цемента. Пришлось вернуться к саням за инструментом, а также взять с собой помощника.

Под ударами кирок лед раскололся и консервные банки со звоном разлетелись в стороны.

Капитан осторожно достал спрятанный под пирамидой сверток, обернутый полотном, не без труда развернул его и увидел закупоренную и опечатанную варом бутыль.

В нетерпенье он хотел разбить бутыль, но, устыдившись, осторожно ее распечатал, уняв дрожь в руках.

Из бутыли посыпались листы бумаги. Д’Амбрие схватил первый попавшийся и пробежал глазами.

— Черт побери! — воскликнул он с горечью. — Так я и знал!

Д’Амбрие прочел второй раз, более внимательно, и не мог сдержать возгласа удивления, когда увидел имя, дату, обозначение широты и долготы. Там было написано: Маркем. 2 мая 1876 г. 83°20′26″ северной широты, 64°24′22″ западной долготы.

Вздох облегчения вырвался из груди капитана, и он рассмеялся.

Мишель Элембери удивленно на него посмотрел. Матрос был опытным китобоем и ледовым проводником, очень смышленым, и все понимал с полуслова.

— Думаешь, я рехнулся? — взволнованно спросил д’Амбрие.

— Что вы, капитан. Мало ли что могло вас испугать, а потом насмешить. Это дело ваше!

— Знаешь, я и в самом деле испугался. Думал, кто-то меня опередил.

— Скажи мне такое про вас кто-нибудь другой, я не поверил бы!

— Но это чистая правда, матрос!.. Я должен прийти на полюс первым! И через четыре-пять дней мы там будем!

Мишель в недоумении развел руками и выглядел при этом весьма забавно в своей медвежьей шкуре.

— Сейчас переведу, что тут написано, и ты поймешь! Кстати, там есть еще два документа. Один на английском, другой — на французском.

Итак, слушай!

Сегодня, 12 мая 1876 года, здесь, у 83°20′26″ северной широты и 65°24′12″ западной долготы, была экспедиция в составе двух кораблей, «Алерт» и «Дисковери», под командой Дж. Нэрса, капитана британского флота.

С зимовки на корабле «Алерт», у 82°24′ северной широты, отправилось двое саней под командой лейтенанта Маркема. Он провез их через торосы Палеокристаллического моря до данной точки, наиболее близкой к полюсу, до которой еще никому не удавалось дойти.

— Но, капитан, — поспешно заметил баск. — Лейтенант Маркем дошел до восьмидесяти трех градусов двадцати минут двадцати шести секунд северной широты… Я читал о его экспедиции во время нашей зимовки, а мы сейчас у восемьдесят девятого градуса! То есть на шесть градусов севернее, как вы совершенно точно определили.

— Маркем тоже не ошибся, мой дорогой Мишель!

— Каррамба! Точнее, я ничего не понимаю!

— Но это же совсем просто! — продолжал капитан, осторожно укладывая листы обратно в бутылку. — Помнишь, что писал капитан Нэрс о Палеокристаллическом море?

— Помню! Он писал, что оно покрыто вечными льдами, которые никогда не тают и не перемещаются, и пройти через них к полюсу невозможно. А через шесть лет французский ученый, доктор Пери, едва не утонул в этом море.

— Капитан Нэрс был и прав и неправ! — продолжал д’Амбрие, неся бутыль с бумагами к своим спутникам. — Льды эти и в самом деле древние и практически не разрушаются, но они подвержены воздействию течений и ветров!.. В один прекрасный день «вечные» льды оторвались от берега, где их увидел капитан Нэрс, и стали дрейфовать по течению…

— Но, капитан, с тех пор прошло одиннадцать лет!..

— Кто может утверждать, что льды не обошли за это время несколько раз вокруг земной оси? Что не переместились от одного полюса холода к другому? Что не стояли месяцы, а может быть, и годы, примерзнув к какому-нибудь иному берегу, а затем не продолжили свой дрейф вокруг полюса?

— Вы, пожалуй, правы, капитан! Вряд ли такие массы льда могут растаять. По крайней мере, в этих широтах, где летом не теплее, чем у нас зимой!

Так, разговаривая, капитан и Мишель пришли к своей стоянке, где их с нетерпением ждали Дюма, Иттуриа и Форен.

Можно себе представить, какую бурную реакцию вызвала принесенная новость! Ахам и охам не было конца. Как удивился бы отважный мореплаватель, узнав, что его пирамида проделала такой путь!

К записи Нэрса капитан добавил свою:

«Документ найден 30 апреля 1888 года капитаном д’Амбрие, начальником французской полярной экспедиции, начавшейся в 1887 году. Западная долгота 9°12′ от Парижа, северная широта 89°. В день 30 апреля 1888 г.

После гибели своего корабля французская экспедиция, с месячным запасом продовольствия, намеревается дойти до полюса, а оттуда выйти на земли Российского государства.

В экипаже есть случаи заболевания цингой. 26 апреля сего года от нее скончался механик Фриц Герман.

Бутыль с документами тщательно закрыли, запечатали варом, обернули парусиной и снова положили в пирамиду, придав ей прежний вид.

 

ГЛАВА 9

Потепление. — Преодолено еще одно препятствие. — Воспоминания о солнечном крае. — Море!.. Море!.. — На лодке. — В пятнадцати часах от полюса. — Чудесная сила воодушевления. — Измерение глубины. — Поразительный результат. — Дно на глубине двадцати пяти метров. — Дно опускается до двухсот метров. — Соображения баска Мишеля. — Все перемещается: лодка, льды, само море.

Тридцатое апреля было богато событиями. Поставив на место пирамиду, найденную таким чудесным образом, далеко от обозначенной английским офицером широты, путешественники продолжали свой путь к полюсу.

Казалось, мучениям не будет конца — такой трудной была дорога, если вообще можно назвать дорогой бесконечные ледяные горы, по которым приходилось карабкаться, да еще таскать тяжести, каждый раз рискуя сорваться в пропасть. Наконец они вышли на большое ледяное плато, представлявшее собой огромную голую льдину, с которой начисто смело снег.

Как ни странно, но по мере продвижения к северу становилось все теплее.

Моряки теперь уже не замерзали, а потели на ходу так сильно, что капитан приказал всем снять полотняные балахоны, с тем чтобы в случае внезапного похолодания снова их надеть.

Но этого не произошло, напротив, температура поднялась до минус 17°, хотя уже наступил вечер.

Спальные мешки положили прямо под открытым небом, поужинали и почувствовали себя добрыми буржуа, отдыхающими после трапезы в беседке, над которой распускаются зеленые листочки винограда. Правда, за водой, точнее за снегом, пришлось спускаться под гору, потому что льдина, на которой они расположились, была соленая.

Внезапное потепление подействовало на всех благотворно, надежда на удачу подняла настроение.

Впереди виднелась цепь ледяных гор, еще более крутых и высоких, зато до полюса оставалось совсем немного, а жестокие холода как будто отступили на время…

И маленький отряд смело пошел на приступ гор. Почуяв тепло, собаки тоже повеселели и, несмотря на сбитые и исцарапанные лапы, бодро тянули упряжку в гору, так что в каких-то местах людям не приходилось им помогать.

Восхождение на гору заняло более четырех часов. Подъем был очень крутым, и путники часто останавливались на отдых.

Впервые за долгое время струившийся по лицам пот не превратился в сосульки. Температура поднялась до минус 14°!

Не помня себя от радости матросы веселились, как дети.

— А что за этими горами, похожими на декорацию? — спрашивал Летящее Перо, постоянно вспоминавший о том, как был актером.

— Может быть, там земля и растут большие пихты, — отвечал баск.

— О, Господи! А почему не апельсины? — отзывался Дюма. — Апельсины и оливки. Оливки я положил бы в жаркое из тюленя, а апельсин посолил.

— Уж лучше банановые рощи, кокосовые пальмы и хлебные деревья под горячим солнышком! — мечтательно произносил Летящее Перо с красным от постоянного обморожения лицом.

— Или свободное море! — заключил капитан. — И тогда наша лодочка помчится вперед без остановок.

Когда приблизились к гребню хребта, парижанин, тащивший вместе с собаками передние сани, остановился на небольшой ледяной площадке и закричал:

— Море!.. Море!..

Пожалуй, десять тысяч греков под предводительством Ксенофонта не вложили столько восторга в свой возглас «Таласа!.. Таласа!» при виде Понта Эвксинского.

— Море!.. Море!.. — вторили Форену поднявшиеся вслед за ним капитан, Дюма, Иттуриа и Элембери.

С высоты, где они сейчас находились, насколько хватало глаз, им открылась водная гладь с плавающими льдинами, видимо, оторвавшимися от древнего палеокристаллического льда, кончавшегося здесь, у их ног.

Голубоватые ледяные холмы справа и слева, кое-где припорошенные снегом, образовали как бы берег этого внутреннего моря, без единого островка или скалы.

Вокруг все было мертво: ни зверей, ни полярных птиц — их, вероятно, задержала затянувшаяся зима.

Ничто не нарушало глубокой тишины. По сине-зеленой поверхности, там, где плавали похожие на призраков льдины, пробегала легкая рябь.

В ярко-синем небе сверкало солнце, казавшееся ослепительным в прозрачном воздухе.

Ничего, что поразило бы воображение, заставило сильнее забиться сердце. Обычный полярный пейзаж, еще более безжизненный, чем виденные раньше. Ни красоты, ни грозного величия.

Совсем не таким рисовался матросам Северный полюс. У каждого было о нем свое представление, в зависимости от знаний, а то и просто суеверий. И вот сейчас, достигнув заветной цели, они стояли растерянные, разочарованные.

И все-таки матрос остается матросом. Море для того и существует, чтобы по нему плыть, а не выделывать силовые упражнения на льду, которые его покрывают.

— Вот это красота! — воскликнул Дюма своим громоподобным басом. — Само Средиземное море может позавидовать. К черту льды! Да здравствует море! Тра-ля-ля!.. Грести мы умеем и с удовольствием поплывем по этой прекрасной соленой воде!.. Верно я говорю, товарищи?

— Верно, лучший из поваров! Мы охотно поработаем веслами, если, конечно, у капитана нет другой идеи!

— Нет, друзья! Другой идеи нет! Но прежде надо подкрепиться и выпить по двойной порции.

— Конечно, командир! Выпьем за ваше здоровье и за успех вашего дела!

Покончив с едой, стали спускаться к воде, предварительно растянув на самом высоком ледяном пике кусок шкуры для заметки, чтобы потом, возвращаясь, не сбиться с пути, если палеокристаллические льды под действием урагана и течений вдруг переместятся.

Ловкость и отвага помогли пятерым смельчакам преодолеть спуск к воде без особых усилий. Груз разделили между всеми в соответствии с физическими возможностями каждого и снесли к воде. Подтащили к берегу также лодку и сани, после чего лодку отвязали от саней, «развели», по выражению Форена, не упускавшего случая пошутить.

Впрочем, их просто поменяли местами. Раньше лодка лежала на санях, теперь — сани на лодке. Их поместили впереди, на плоское дно. Лодка была построена по типу эскимосских умиаков: такая же легкая, практически непотопляемая и очень быстрая.

При погрузке багажа она дала осадку всего на несколько сантиметров, отчего стала только устойчивее.

Весь день ушел на спуск к морю и погрузку багажа, поэтому обедать, ужинать и спать пришлось на льду.

Уставшие и измученные люди тем не менее почти всю ночь не спали, взволнованные грядущим великим событием.

Тем более что начался полярный день и было совсем светло.

Утром лодку без труда спустили на воду.

Собаки, радуясь, что их бедные лапы получат отдых, быстро устроились на меховых мешках, стараясь зарыться поглубже в мягкие теплые шкуры.

Матросы сели на весла, капитан занял место у руля. Определив по компасу положение лодки и глядя на буссоль, он скомандовал:

— Полный вперед!

И суденышко заскользило по зеркальной глади воды.

Было около четырех часов утра.

Очень довольный скоростью маленькой «Галлии», д’Амбрие решил узнать, сколько она проходит миль в час. Для этого он нацепил на удочку кусочек кожи в виде парашюта и таким образом соорудил что-то вроде примитивного лага, способного с достаточной точностью определить скорость лодки.

Оказалось, что за час они проплывали четыре мили, или около семи с половиной километров.

Если погода не изменится к худшему, море будет оставаться спокойным и не возникнет какое-нибудь непредвиденное препятствие, то через пятнадцать часов они будут на полюсе.

Пятнадцать часов!.. Матросы ушам своим не верили.

Неужели всего пятнадцать раз по шестьдесят минут понадобится, чтобы раз и навсегда избавиться от мысли, вот уже год владеющей всем экипажем?

Через пятнадцать часов они осуществят то, что до них еще никому не удавалось с тех самых пор, как стоит мир!

Они будут щедро вознаграждены капитаном и навеки прославятся!

И начнут наконец выбираться из ледяного ада, чтобы вернуться в родную страну, прекрасную Францию, где сейчас все цветет! В страну, где матрос в порту царь и может хорошо погулять на заработанные деньги!

Да, черт возьми, они будут жать на весла изо всех сил!

Во-первых, чтобы порадовать капитана, самого лучшего человека на свете… и, во-вторых, чтобы узнать наконец, какой он, Северный полюс. Ведь это ради него храбрые матросы снялись с привычных мест, погубили такой чудесный корабль, едва не подрались с немцами и работали так тяжело, как никогда не работают даже китобои!

Капитан, как ни стремился поскорее добраться до полюса, решил немного поумерить рвение матросов. Надо рассчитывать силы и отдыхать по очереди. Целых пятнадцать часов такого напряжения никто не выдержит.

— А мы об этом не подумали!.. Отдыхать, конечно, придется… Если только… А что, если здесь не очень глубоко и можно постоять на якоре? Два-три часа отдохнем и снова наляжем на весла, да так, что кожа на руках лопнет!.. У нас с собой два малых якоря и кусок фала.

Что же, мысль хорошая! Д’Амбрие приказал остановить лодку, привязал к шнуру свинцовый груз и закинул за борт. Каково же было его удивление, когда оказалось, что здесь глубина всего двадцать семь метров, а в двухстах метрах отсюда — тридцать пять метров.

Необходимо произвести промеры еще в нескольких местах, чтобы определить рельеф дна.

Лодка поплыла дальше, ветер не мешал движению, и матросы разделись, оставшись в форменных шерстяных куртках. Пройдя к одиннадцати часам пятьдесят один километр, остановились, чтобы позавтракать.

Вода в море оказалась очень соленой. К счастью, Дюма взял с собой полный бак снега, примерно тридцать литров пресной воды, которых едва хватило бы на два дня.

Недалеко плыла льдина величиной с бочонок, ее подтянули к лодке крюком. Удивительное дело — льдина оказалась пресной. Видимо, где-то недалеко находился ледник, от которого она откололась, а значит, и земля… Не исключено, правда, что льдина приплыла издалека.

Дюма отколол от нее несколько больших кусков.

Глубина моря почти не менялась.

В двенадцать часов отряд снова отправился в плавание, обильно смазав тюленьим жиром вздувшиеся на руках волдыри. Сидевший за рулем капитан, как только выпадала свободная минутка, производил измерение глубины. Вдруг он приказал остановиться.

— Вот чудеса, черт возьми!

Лот опускался все глубже и глубже.

— Матросы, подайте немного в сторону, а то трос пошел под углом и нельзя определить глубину!

Французы с удивлением наблюдали, как разматывается и разматывается трос. Наконец он размотался до конца, а дна все не было.

Пришлось его смотать, так и не определив глубины, и капитан скомандовал:

— Полный вперед!

Еще через двадцать метров дно оказалось на глубине всего тридцати метров!

Приняв это за дурной знак, баски с недоумением переглядывались.

Но Дюма и Летящее Перо, чуждые суеверий, рассеяли их подозрения шутками.

— Наверное, это дыра, через которую проходит земная ось, — сказал Форен.

— Что за глупость! — возразил Дюма. — Ведь мы еще не на полюсе!

— Значит, это пробоина в большом артезианском колодце, который рыли инженеры, когда строили землю!

— Я думаю, тут другое, — вступил в разговор Мишель Элембери, китобой, развеселившийся от шуток товарищей, — но пока ничего не скажу. Еще поразмыслю, чтобы вы потом надо мной не смеялись.

— Говори, не стесняйся, — мягко попросил д’Амбрие. — Ты — опытный китобой, отличный моряк, хорошо знаешь льды. Поверь, никто не станет смеяться, мой друг.

— Спасибо на добром слове, капитан. Что же, если хотите, я выскажу на этот счет свое мнение. Мне кажется странным, что здесь нет никакой живности. Ни рыб, ни зверей, ни птиц — ничего! Какое же это море?! В настоящем море всяких тварей больше, чем на суше. Кроме того, настоящее море красивое и не такое маленькое. Верно я говорю, командир?

— Верно. Прошу тебя, продолжай, я слушаю с огромным интересом.

— Вот я и думаю, что мы плывем просто по соленому озеру с двойным дном.

— Браво, дорогой Мишель! Ты, кажется, разгадал эту чудесную загадку!

Поощренный капитаном, Мишель продолжал:

— Теперь о двойном дне. Подводная часть айсберга вдвое выше наружной! Если наружная часть имеет высоту двадцать метров, то подводная — все сорок. Любой юнга на китобойном судне это знает!

— Совершенно с тобой согласен!

— Ледяные хребты, по которым мы шли, особенно последний, не меньше ста метров высоты, скрывал под водой еще двести!

— Браво, мой друг!

— Я не сделаю никакого открытия, если скажу, что льды уходят под воду не только вглубь, но и вширь на большие пространства… И пусть лишат меня жалованья, если дно на небольшой глубине не есть продолжение ледяного барьера, а мертвое пространство, по которому мы плывем, — озеро. Образоваться оно могло по двум причинам: лед либо растаял, либо осел. Вот почему дно и оказалось на небольшой глубине.

— Но ты забыл о глубине более ста сорока морских саженей! — сказал Летящее Перо.

— Ничего я не забыл, наоборот!.. Там, где глубина больше двухсот метров, есть сообщение с настоящим морем, оттуда и пришла вода!

— Допустим! Но кто прорыл этот проход?

— Возможно, это давнишняя тюленья дыра. Ее края подтаяли в более теплой воде, и она стала шире… Или же треснул лед, наскочив на какую-нибудь скалу… Но это все предположения. К несчастью, у нас нет достаточно длинного лотлиня, чтобы достать дно… Иначе, мы смогли бы раскрыть тайну старого хитрого океана, который прикинулся здесь небольшим озером. Это все, что я могу сказать. Если соврал, прошу прощения. Вы приказали мне говорить, капитан!

— Полагаю, ты прав, Мишель!.. Интересно, как далеко тянется это озеро? Мы находимся так низко, что почти ничего не видим на горизонте вдали.

Превозмогая усталость, матросы снова налегли на весла.

Помогла двойная порция рома, выданная капитаном.

Но в шесть часов пришлось сделать остановку. В этот день скорость, бо́льшую, чем накануне, развить не удалось.

В общей сложности проплыли девяносто один километр, включая пятьдесят, пройденных утром, и до полюса оставалось всего двадцать!

Д’Амбрие распорядился остановиться на ночлег.

Матросы с собаками высадились на плывшую неподалеку льдину, где после двенадцатичасового сидения они могли поразмяться и справить нужду.

Когда же путешественники снова заняли свои места в лодке, на дно бросили два малых якоря.

После ужина и порции подогретого рома четверо улеглись в мешки и крепко уснули, а пятый остался на дежурстве, на тот случай, если к лодке приблизится льдина.

Дежурные менялись каждый час, но за ночь никаких происшествий не произошло. В четыре часа утра все проснулись, чтобы не забывать о том, что сутки делятся на две половины, по двенадцать часов каждая.

Капитан во время своего дежурства определил широту и, произведя точный расчет, встревожился. Он заметил то, чего не могли заметить матросы, не умевшие пользоваться навигационными приборами.

За короткое время между сделанными им двумя астрономическими определениями ледяные горы на юге, их лодка и море сдвинулись на три минуты к востоку.

 

ГЛАВА 10

Первое мая 1888 года. — Скала. — На Северном полюсе. — Останки кита. — Где оставить запись об открытии? — Ночь на полюсе. — Неподвижность всего живого и неживого. — О вращении Земли. — Полярный день и полярная ночь. — Обратный путь.

Смещение на три минуты, установленное капитаном, имело некоторое значение. Теперь можно с помощью буссоли скорректировать свое отклонение от полюса, после чего изменить направление пути.

Вполне достаточно трех часов, чтобы доплыть до местоположения земной оси, если не помешают море и льды.

До сих пор все благоприятствовало отважным морякам в достижении цели, но как сложатся обстоятельства на обратном пути? В лагере их ждут четырнадцать товарищей, больных, со скудным запасом продовольствия, а дорога предстоит нелегкая!

Что, если льды придут в движение, начнут ломаться и, разделившись на части, обгонять друг друга?

Но стоит ли сейчас думать о возвращении, если до таинственной точки рукой подать? Сколько смелых, самоотверженных людей пожертвовали жизнью, чтобы добраться до полюса! Но до сих пор это не удалось ни англичанам, ни русским, ни немцам, ни датчанам, ни шведам, ни американцам! А французы через несколько часов водрузят там свой трехцветный флаг, приумножив славу родины!

Воодушевленные этой мыслью и исполненные гордости, моряки принялись грести изо всех сил.

Первое мая 1888 года. Погода тихая, солнечная, море спокойное, термометр показывает минус 12°.

Однако капитан с каждым ударом весел, приближавшим лодку к заветной точке, сильнее хмурился.

Лодка шла отлично, плавучие льды попадались все реже, впереди, насколько хватало глаз, поверхность воды была гладкой, как зеркало. Казалось, они плывут по пруду.

От матросов не ускользнуло беспокойство командира, и они притихли. Не слышно было шуток, порой соленых, нарушавших однообразие путешествия. Только шумное дыхание гребцов и скрип весел в уключинах.

Собаки блаженно спали на солнце. Привыкшие к арктическим холодам, при более высокой температуре они задыхались бы, как европейские собаки в жару.

Прошел час, потом второй.

Приближалась торжественная минута.

Д’Амбрие, поднявшись, жадно всматривался в горизонт.

Потом снова сел, нахмурив брови.

Находись они на высокой точке, было бы видно гораздо лучше.

Прошло еще четверть часа, и капитан облегченно вздохнул.

Вдали, на голубовато-зеленой поверхности воды что-то темнело, какой-то непонятный предмет.

— Наконец-то, — тихо произнес капитан, — судьба мне улыбнулась, и я смогу оставить отметку о моем подвиге!.. Налягте, друзья, на весла!

И лодка помчалась туда, где виднелась скала! Да, это была скала! Никто не сомневался.

Держа одной рукой руль, другой капитан что-то быстро написал на листке бумаги, положил листок в бутыль и запечатал ее.

Нетерпение его росло; глаза сверкали, движения стали резкими, порывистыми.

Он не отрывал взгляда от таинственного, темневшего на горизонте предмета и все время смотрел на часы.

Еще пятнадцать минут, быстрого хода, и…

— Стоп!..

Лодка прошла еще немного вперед по инерции и остановилась.

Матросы вопросительно смотрели на командира. На его лице отразилось волнение.

— Матросы! Храбрые мои товарищи! — Голос д’Амбрие слегка дрожал. — Если я не ошибся в расчетах, если даже допустил маленькую неточность, которую не в силах уловить прибор, мы совершили открытие в географической науке! Это настоящая победа! В той точке, где сейчас стоит наша лодка, сходятся все меридианы Земли… Здесь нет ни широты, ни долготы. Это мертвая точка, вокруг которой вращается Земля. Мы на Северном полюсе! Посвятим же наше открытие далекому отечеству и возгласим троекратно: «Да здравствует Франция!»

— Да здравствует Франция! — дружно вскричали матросы, подняв вверх весла, в то время как капитан развертывал флаг.

— Жаль, что поблизости нет земли. Мы могли бы поставить памятный знак… Но есть скала! В трех кабельтовых отсюда. Видите? Она совсем близко от полюса. Там можно оставить бутылку с записью о нашем открытии. Под ней стоит моя подпись. Вперед, матросы! Еще немного, и можно будет отправиться в обратный путь.

Матросы, признаться, испытали разочарование. Не таким представляли они себе полюс! Все было буднично. Даже само открытие, к которому они так долго стремились, ради которого столько страдали!

Зато не было сейчас на свете человека более счастливого, чем д’Амбрие, и матросы от чистого сердца разделили с ним его радость.

Ведь по уставу действия начальства не положено обсуждать, как и приказы.

Правда, с капитаном все было по-другому.

Целый год они жили вместе, вместе страдали ради достижения заветной цели, помогали друг другу, и это сплотило команду.

Отношения матросов с капитаном, да и со старшими офицерами были сердечными, дружескими. В то же время дисциплина соблюдалась строго, послаблений не допускалось.

Скоро уже можно было разглядеть скалу. Продолговатая, совершенно гладкая, коричневого цвета, она имела в длину не больше двадцати пяти метров.

Когда путешественники находились уже метрах в ста от скалы, на лице Элембери отразилось удивление, и он воскликнул:

— Боже правый! Черт меня побери!

— Что там такое, Мишель? — спросил капитан.

— Чтоб мне удавиться немецким флагом!..

— Ну, что там?!

— Капитан, мы обмануты!.. Это не скала!.. Это…

— Договаривай!

— Это обыкновенный кит, только мертвый, должно быть, не двигается…

Лодка, звякнув, уткнулась носом в какую-то массу, твердую, как лед.

Вот его глаз, вот пасть с огромными зубами, забитыми льдом, вот хребет, похожий на киль перевернутой лодки.

От удара веслом кит зазвенел, словно промерзший деревянный брус.

Как очутилось здесь это чудовище, если море со всех сторон закрыто льдами? Отчего погибло?

Китобой по привычке взял палку с крюком, не раздумывая, со всего размаха ударил кита и, сам того не ожидая, проткнул ему бок.

Когда же, опешив, быстро вытащил палку, из образовавшейся дыры со свистом вырвалась струя зловонного газа.

— Поворачивайте назад! — закричал молчавший до этого капитан. — А то задохнемся!

Лодка отплыла в то время, как зловонное облако все увеличивалось.

Кит, видимо, сдох еще летом, стал разлагаться, в результате чего и образовался газ, а потом его прихватило морозом. Не проткни баск кита металлической палкой, он так и проплавал бы до лета.

Но когда газ весь вышел, кит покачнулся и стал медленно погружаться в воду, словно тонущий корабль, и наконец исчез.

В этой мертвой водной пустыне, где не было ни единого живого существа, появление людей казалось неправдоподобным.

Матросы опустили весла и ждали команды капитана.

Но тот никак не мог решиться на отступление.

Измерил глубину: сорок метров.

Д’Амбрие приказал отплыть еще дальше и снова опустил лот. Теперь глубина была двадцать пять метров. В третий раз лот не достал дна.

Поворачивая лодку то в одну, то в другую сторону, капитан надеялся отыскать место, где можно было бы оставить памятную запись, вещественное доказательство их победы. Но дно везде было ледяным.

Полюс окружали многовековые палеокристаллические льды. Вероятно, они где-то смерзлись с ледниками, покрывавшими скалистые берега суши, но увидеть их отсюда было невозможно.

Может случиться, что открытие капитаном д’Амбрие Северного полюса так и останется недоказанным. На слово капитану вряд ли поверят, особенно его соперники.

Разумеется, в бортовом журнале, который д’Амбрие вел с величайшей тщательностью, были все отметки широт и долгот, через которые они проходили, а также точная карта проделанного пути, подтверждавшая открытие.

Но соперник, везде ставивший памятные знаки, пожалуй, не удовлетворится такими доказательствами, хотя обычно географические общества их признают, особенно если речь идет о человеке, известном своим благородством.

Что же касается немца, то он не остановится ни перед какими ухищрениями и мелочными придирками, только бы опротестовать открытие д’Амбрие.

Но так ли велико значение пирамиды, возразил сам себе капитан. Пока на полюс не отправится очередная экспедиция, ее все равно никто не найдет. А до тех пор пройдут годы.

И д’Амбрие обратился к матросам:

— Разве не может служить доказательством мое честное слово!

— Разумеется, может, не сомневайтесь, — ответили все, как один, матросы. — Оно убедительнее любых письменных свидетельств. Вам поверят и друзья и соперники!

__________

После трапезы, не такой обильной, как хотелось бы капитану, все выпили по двойной порции спиртного и отправились в обратный путь.

С наступлением вечера, несмотря на усталость, никто не мог заснуть, даже собаки. Поблизости для них не нашлось удобной льдины, и они спали вместе с людьми, что было очень неудобно.

Как и накануне, лодку поставили на якорь, зацепив его за донный лед.

Мы сказали «с наступлением вечера», и читатель сразу представил себе, как постепенно сгущается тьма в этом печальном царстве льдов, делая безмолвие еще более гнетущим.

Однако полярная ночь здесь давно миновала, и круглые сутки властвовал день. Но и он не принес оживления в этот мрачный край. Казалось, здесь не земля, а какая-то другая, умирающая планета.

Силы человека не безграничны, и усталость взяла свое. Путешественники стали устраиваться на отдых.

По времени уже наступила ночь, но было совсем светло.

Подкрепившись немного, матросы снова завели разговор о полюсе. Ну что в ней особенного, в этой точке, к которой они так стремились, не щадя жизни! Ровным счетом ничего! С этой мыслью трудно было смириться. Исчезло воодушевление. А вместе с ним и радость.

Разговор оживляли только шутки Форена и реплики Дюма.

— Наконец-то мы выходим на дорогу к Большим бульварам Парижа! — самым серьезным тоном объявил Летящее Перо. — Мы повидали много стран, в том числе страну обмороженных носов, мороженого и разных шербетов, как съедобных, так и несъедобных.

— Мы дошли до Северного полюса, — продолжал Дюма. — А много ли моряков со всего света, даже марсельцев, там побывало? Теперь, мои дорогие, мы прославимся на весь мир, жаль только, что рассказать об этом полюсе нечего. Один капитан углядел там что-то необыкновенное…

— Ничего я там не увидел особенного, — мягко возразил д’Амбрие. — И никогда вам этого не обещал. Просто вы помогли мне найти на Земле точку, где еще не ступала нога человека. Вот и все. Разве мало мы собрали интересных сведений? Они позволят людям приступить к новым исследованиям силы тяжести, атмосферного давления, магнетизма. К сожалению, у меня нет сейчас необходимых приборов, чтобы этим заняться. Но придут сюда когда-нибудь другие и довершат начатое нами.

— Простите, капитан, — почтительно произнес Форен, — вы вот упомянули о тяжести. Но разве одни и те же тела во всех точках Земли имеют разный вес?

— Поскольку Земля на полюсах несколько сплюснута, а к экватору становится шире, то любое тело, к примеру твое, весит здесь больше, чем на экваторе.

Вес — это сила притяжения к Земле!

Тела притягиваются друг к другу с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними и прямо пропорциональной их массе, поэтому, по мере приближения к центру притяжения, то есть центру Земли, вес твой увеличивается.

Понятия эти сухие, абстрактные и могут быть выражены только математической формулой!.. Другого способа рассказать о них не существует.

Есть и другая причина, увеличивающая вес.

В этой точке мы находимся в неподвижности, в то время как на экваторе крутимся со скоростью вращения Земли. Центробежная сила несколько уменьшает силу притяжения, а следовательно, и наш вес.

— Еще раз извините, капитан, но неужели мы здесь в неподвижности, даже когда ходим, в то время как жители экватора перемещаются лежа на боку?

— Да, они перемещаются вместе с Землей! Ты же знаешь, что Земля оборачивается вокруг своей оси за двадцать четыре часа.

Вертясь таким образом, словно волчок, она сообщает всем точкам своей поверхности разную скорость, в зависимости от их расстояния до оси вращения. Самая большая скорость — на экваторе.

Окружность Земли по экватору равна сорока миллионам метров, и любая точка на этой окружности проходит это расстояние за двадцать четыре часа, следовательно, со скоростью четыреста шестьдесят четыре метра в секунду.

На широте Парижа, то есть на сорока восьми градусах пятидесяти минутах тринадцати секундах, окружность значительно меньше, и, следовательно, расстояние, проходимое точкой на Земле на этой широте, уменьшается, и скорость движения составляет всего триста пять метров в секунду.

На самом полюсе она равна нулю.

Таким образом, мы неподвижны относительно жителей других широт между полюсом и экватором… Понял?

— В общем, да, капитан! Большое спасибо!

— Хочешь еще о чем-то спросить?

— О да, капитан, о многом, вас так интересно слушать! Но все очень устали!.. Того и гляди, уснут, несмотря на это противное солнце, которое светит и светит!

— В этом нет ничего удивительного! Солнце приходит на полюс в день весеннего равноденствия, двадцать третьего марта. Тогда оно выплывает над горизонтом только до половины, если не считать явления отражения света.

С каждым днем солнце поднимается все выше по наклонной линии и целые полгода не заходит.

В день осеннего равноденствия, двадцать второго сентября, оно опускается до самого горизонта и на шесть месяцев исчезает. Начинается унылая полярная ночь. А теперь спи, набирайся сил. Мы должны поскорее вернуться к своим.

— Не беспокойтесь, капитан!.. Завтра будем грести вдвое быстрее! Верно, друзья?

Ответа не последовало. Все трое крепко спали, натянув мех до самых глаз.

А д’Амбрие, будто не зная усталости, еще долго сидел на корме, думая о далекой родине, о товарищах, оставшихся в лагере среди льдов, о своей победе, о великих трудностях возвращения.

 

ГЛАВА 11

Возвращение. — Радость Констана Гиньяра. — Нечем откусить хлеб. — Зловещие знаки. — Еще одна буря. — В эскимосских иглу. — Пропажа провизии. — Бедствие. — Примерное наказание разбойников. — Собак режут и едят. — Бегство Помпона. — Голод. — Едят упряжь. — Угроза голодной смерти.

Против ожидания на обратном пути ничего особенного не случилось.

Дорога, разумеется, была трудная, утомительная, но благоприятная погода и огромное желание поскорее прийти к своим помогали преодолевать препятствия.

К тому же, при всей экономии, запасы провизии таяли на глазах, и сани становились все легче.

Отряду понадобилось немногим более пяти суток, чтобы достигнуть точки, в которой теоретически проходит ось вращения Земли, и шесть суток, чтобы вернуться в лагерь.

Итак, седьмого мая в четыре часа пополудни, пройдя через грозные палеокристаллические льды, они уже были у 88-й параллели и нашли лагерь на месте.

Их встретили как настоящих национальных героев, совершивших великое научное открытие!

Капитан был глубоко тронут, поблагодарил и сказал, что оставшиеся в лагере достойны разделить славу с теми, кто ходил к полюсу, и будут вознаграждены по заслугам.

— Да здравствует капитан! Слава победителям! — раздались восторженные возгласы.

Встречали капитана все, даже больные вышли из палатки, и д’Амбрие с грустью заметил, как сильно изменились люди за эти одиннадцать дней.

Бледные, исхудавшие, они, казалось, сгорбились под бременем болезней. Но радость — лучшее лекарство. Глаза у всех блестели, губы улыбались, сердца учащенно бились.

Слова командира придали им силы и бодрости.

Хороший матрос не пренебрегает славой, и вознаграждением тоже, хотя служит преданно и чужд корысти.

В начале экспедиции д’Амбрие обещал увеличить жалованье сперва после перехода за Полярный круг, а затем — когда достигнут Северного полюса. К полюсу пошли не все, но все получат одинаковое вознаграждение. Так сказал капитан.

И ничего нет удивительного в том, что измученные матросы были на седьмом небе от счастья.

Констан Гиньяр, едва оправившийся после цинги, совсем еще слабый, радостно подмигивал и потирал свои узловатые руки.

— Вот здорово! По крайней мере, на старости лет не буду нуждаться в куске хлеба! — сказал он Форену.

— Хлеба!.. А чем ты будешь его кусать, несчастный?! От цинги у тебя, наверное, все зубы вывалились!

— Смейся, смейся! Если хлеб твердый, можно его раскрошить и намочить в пиве!..

— И ты вылакаешь это за здоровье полюса, старый пьянчужка?!

— Выпью! И не один раз, а два! Как за друга! А ты-то хоть видел полюс?

— Вот как тебя вижу!

— Ну и какой он? Расскажи!..

— Представь себе кита, который неподвижно лежит до половины в воде. Ни хвостом, ни плавниками не шевельнет.

— Ладно… А дальше?

— Подходит Мишель… Как ткнет его палкой в бок! Дырку проделал. А из дырки «пф-пф!». Целое облако вонючего газа вылетело. За сто саженей нечем дышать!..

— А потом что?

— Потом? Кит этот, или же полюс, как хочешь, так и считай, стал наполняться водой и затонул. Вот и все.

— Да что ты несешь?! Мишель палкой проткнул Северный полюс?! Убил?

— Выходит, что так, раз полюс тебе наследство оставил!

— Наследство? Мне?!

— А как же?! Высокое жалованье!.. Деньги на старость!.. Твою ренту!.. Твое пиво! Все это, мой милый, — наследство бедняги полюса, которого мы утопили в соленом море!.. Спроси лучше у Мишеля, он расскажет, как было дело!

Пока шел этот разговор, Бершу передал командование капитану и доложил о положении в лагере.

Оно было поистине плачевным.

Несмотря на строжайшую экономию, провизия была на исходе. Над моряками нависла угроза голода.

— Неужели ничего не добыли — ни зверя, ни рыбы? — спросил д’Амбрие.

— Ничего, капитан! Напрасно нам говорили, что в Арктике полно всякой живности. И не кто-нибудь, а люди осведомленные. Здесь настоящая пустыня! Точнее, ледяной ад… Даже Угиук, с его уменьем и ловкостью, ничего не смог поймать. Наши охотники, сам доктор пытались найти следы какого-нибудь зверя — напрасный труд. А ведь уже началось потепление!.. Должны бы с юга прилететь птицы. Мне страшно, капитан! Не за себя, и даже не за наших бедных матросов, — их самоотверженность выше всяких похвал!.. Но подумайте, что будет, если мы все погибнем? Ведь никто не узнает о нашей победе! О том, что мы взяли верх над немцами! Что французский флаг был на полюсе! И все из-за того, что не хватит какой-нибудь тысячи порций!

— Не отчаивайся раньше времени, дорогой Бершу! — глубоко обеспокоенный, произнес д’Амбрие. — Скоро ледоход, а как только потеплеет, появится всевозможная дичь! Ведь через шесть часов — уже восьмое мая!

— Да сжалится над нами Небо, капитан!

__________

На другой день надежды рухнули.

Впервые за долгое время показания барометра начали постепенно падать, задул проклятый южный ветер, несущий снегопады и морозы, небо заволокло низкими лохматыми тучами.

За двадцать часов показания барометра упали до отметки семьсот двадцать миллиметров!

Снег вихрился, образуя сплошную пелену. В нескольких шагах ничего не было видно.

Палатку сорвало и унесло.

Больные остались без крова, дрожа от холода в своих меховых мешках.

Сани перевернуло и вдребезги разбило о скалы.

Чтобы укрыться от непогоды, Угиук предложил построить из снега иглу. Так называется у гренландцев полукруглое низенькое сооружение с отверстием, в которое вползают на четвереньках.

Огромных трудов стоило матросам построить два таких убежища, и они свалились там в кучу, умирая от жажды и голода. Дюма снова приступил к своим обязанностям повара, к великому неудовольствию Курапье, потолстевшему, как подозревали, за счет других.

Провансалец разжег спиртовку, к счастью, уцелевшую, наполнил снегом сосуд для воды, сварил кофе, приготовил еду для больных, потом для здоровых и, наконец, поел сам.

В иглу было очень тесно и душно. Здесь же находились и собаки.

Но никто не жаловался, радовались и такому укрытию.

Кое-как удалось собрать продукты, занесенные снегом. Но наиболее ценные уже съели собаки.

И теперь матросы с ненавистью смотрели на своих четвероногих друзей, которых раньше так любили и баловали.

Казалось, урагану не будет конца. Злую шутку сыграло Заполярье с моряками. И не в первый раз. Уже настала весна, и все ждали тепла, но вопреки ожиданиям вернулась зима.

Снежная буря, третья по счету, которую пришлось пережить морякам, была самой долгой и самой жестокой.

Лишь 18 мая наступило затишье.

Всем хотелось хоть как-нибудь отметить годовщину отплытия из Франции.

Но в тот день, 13 мая, обнаружилось нечто ужасное.

Собаки вошли во вкус и повадились воровать продукты, причем так хитро, что можно было заподозрить в краже кого-нибудь из членов команды. Но кого?

Все безропотно терпели голод и скорее умерли бы, чем обманули товарищей!

Угиук!.. Вот кто способен на это! Дикарю неведомо благородство.

Большой Тюлень между тем все жирел, лицо его лоснилось. А в день, когда обнаружилась кража, от него пахло спиртным.

На вопрос, голоден ли он, эскимос впервые ответил, что нет, а вот выпил бы с большим удовольствием, правда, немного погодя.

Все ясно! Он живет за счет других, не понимая, какую совершает подлость, и очень доволен.

За десять дней дикарь вместе с собаками уничтожил все самые ценные продукты!

Впрочем, вряд ли он не понимал, что совершает зло. В этом случае он не стал бы заметать следы, маскировать всяким хламом вскрытые ящики с провизией.

Неужели Угиук орудовал вместе с собаками?

Впрочем, это не имело значения. Положение было катастрофическим.

Вот каким печальным выдался день годовщины. Тут уж было не до праздника.

Поскольку собак все равно нечем было кормить, решили ими пожертвовать.

Но вовсе не из мести. Несчастные животные могли бы еще оказаться очень полезными в будущем. К тому же люди успели к ним привязаться.

Итак, все собаки были присуждены к смертной казни, и в роли палача выступил Дюма. Он резал собак, а кровь собирал в сосуды.

Почему Тартарен не застрелил собак, этих добрых слуг, а зарезал, как свиней или овец?

Так распорядился доктор.

Собачья кровь могла заменить тюленью, столь необходимую для больных цингой. Никто не отказался ее пить, помня, как погиб Фриц, не сумевший побороть своего отвращения.

Летящее Перо убежал, чтобы не слышать жалобного визга своих подопечных, не видеть, как умирают его любимцы Белизар, Кабо, Рамона и Помпон.

Когда он вернулся, Дюма, весь в крови, как палач в тюрьме Вилетт, уже собирался схватить Помпона. Тот не сопротивлялся, только жалобно попискивал, как ребенок.

Форен со слезами на глазах вскричал:

— Проклятье! Я думал, резня уже кончена!.. Дюма!.. Матрос!.. Отпусти его!

— Я бы с удовольствием! У меня сердце разрывается от жалости при виде этих бедных тварей!

Помпон вырвался из рук повара и кинулся к Летящему Перу. Парижанин схватил его в охапку и отбежал метров на сто от лагеря.

Здесь он поставил собаку на белый снежный ковер и сказал:

— Бедненький мой! Нет больше в живых твоих товарищей! Ты воровал вместе с ними, а за кражу полагается смерть! Если хочешь спастись, беги! Льды для тебя — дом родной! Тебе не страшна никакая беда! Беги же и больше не возвращайся!

Летящее Перо поцеловал Помпона в его черный блестящий нос.

— Прощай, Помпон!

И пес убежал, словно понял все, что ему сказал хозяин.

Остальные собаки были выпотрошены, заморожены и съедены.

Даже кишок не осталось. Их приберегли на то страшное время, когда, обезумев от голода, человек готов съесть все что угодно.

И оно приближалось, это время.

Теперь по утрам чай или кофе пили без сахара. Его съели Угиук и собаки. Еще каждому полагалось двести граммов полусырого собачьего мяса и пятьдесят граммов водки или рома на четверть литра горячей воды.

Ни сухарей, ни мясного концентрата. Их тоже съели воры.

В полдень — двести граммов вареного собачьего мяса вместе с бульоном и немножко разогретого тюленьего жира со щепоткой соли, «чтобы вырабатывать углеводы», как в свое время шутили матросы.

Спиртного в полдень не полагалось — его берегли.

Вечером — двести граммов собачьего мяса или же кофе и пятьдесят граммов рома или водки в четверти литра воды.

После ужина, полуголодные, укладывались спать. Но пословица «Поспать — все равно что пообедать» была теперь неуместна.

Собаки оказались такими тощими, что каждая весила не более двадцати килограммов, а чистого мяса можно было наскрести от силы килограммов десять.

В день, как ни экономили, обойтись одной собакой не могли.

Некоторые так оголодали, что не брезговали даже вонючими собачьими кишками, остальных от них тошнило.

В общем, жизнь моряков превратилась в сущий ад.

Восемнадцатого мая буря наконец успокоилась, но снега намело столько, что неизвестно было, как выбираться из сугробов и в какую сторону идти.

Девятнадцатого, двадцатого, двадцать первого и двадцать второго мая провели в мрачном ожидании смерти и тупой покорности судьбе не только больные, но и здоровые.

И все-таки капитан не терял надежды. Нет, помощи он не ждал, вряд ли сюда придут эскимосы-охотники. Но скоро наступит лето, появится полярная дичь, все подкормятся и смогут стащить к воде шлюпку. Пока же ее пришлось оставить неподалеку от лагеря.

Двадцать третьего мая все еще держался мороз минус 10° и снег был таким сухим, что взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра.

Двадцать четвертого трое заболели острым расстройством желудка, сказались недостаток и однообразие питания.

Состояние больных цингой не менялось, только их одолевала слабость.

Двадцать пятого съели последнюю собаку.

Двадцать шестого рыскали по углам в поисках сколько-нибудь съедобных отбросов: костей, остатков кишок, жил.

Двадцать седьмого резко потеплело. Температура повысилась до минус 3°. Лед пошел трещинами, снег понемногу таял и оседал.

Люди пили горячую воду, а те, кто не в силах был терпеть голод, кипятили собачьи шкуры, предварительно очистив их от шерсти, и ели, едва не ломая себе зубы.

Двадцать восьмого мая потеплело до нуля. Кончились запасы чая и кофе.

После «еды», если можно назвать едой то, чем питались сейчас матросы, доктор каждому давал по ложечке глицерина.

Двадцать девятого пролетела чайка, потом раздался писк снежных овсянок.

Когда съели собачьи шкуры, принялись за упряжь из тюленьей кожи…

Бледные, угрюмые, с лихорадочно блестевшими глазами и лиловыми растрескавшимися губами, люди еле двигались, напоминая призраков, блуждающих по ледовому аду.

Охваченный отчаянием, капитан напряженно вглядывался в даль. Может быть, пролетит стая уток, появится медведь или вылезет на лед тюлень?

Везде текли ручьи, и в ледяных чумах стало невозможно жить.

Дюма, Летящее Перо и Иттуриа, самые крепкие из всех, отправились на охоту, но, проходив шесть часов, вернулись ни с чем.

Они съели половину ременной упряжи, кусок кожаного сапога и по ложке глицерина.

— Ничего! — сказал Форен, едва державшийся на ногах. — Завтра опять пойдем!

Но 30-го, вместо того чтобы пойти на охоту, все трое слегли в лихорадке.

Не осталось ни одного здорового человека!

Доктор сам падал от слабости, но продолжал исполнять профессиональный долг и делал все, что мог.

Тридцать первого уже ни у кого не оставалось надежды на спасение.

Люди легли и с мрачной покорностью ждали смерти. Без жалоб, без слова упрека.

 

ГЛАВА 12

Странные звуки. — Промахнулся. — Помпон. — Жирная собака и тощие матросы. — Поразительное открытие. — Мясные залежи. — Помпон вернулся. — Котел с супом. — Замороженные в палеокристаллических льдах. — Вымерший вид животных. — Ледоход. — Вблизи мыса Челюскин. — Торжественный прием. — «Галлия» победила!

Тридцать первого мая термометр показывал плюс 2°. В ярко-голубом небе сияло солнце, но моряки, чуть живые, лежали в сырой ледяной хижине и жевали края спальных меховых мешков.

Больных лихорадило, и они слизывали пресную воду, текшую по стенам иглу.

Зато их не мучил голод.

Хижина сейчас напоминала госпиталь или перевязочный пункт с тяжелоранеными.

Прерывистое дыхание перемежалось стонами.

Некоторые доживали свои последние часы.

Капитан лежал, высунув голову наружу, чтобы видеть солнце и дышать свежим воздухом.

Вдруг ему почудилось… Но, может быть, это только больное воображение? Ему почудилось чье-то рычание. Оно доносилось издалека.

Зверь!.. Неужели медведь?

Капитан не ошибся. Звук все приближался, к нему прибавилось шарканье лап по льду.

Капитан с трудом поднялся и крикнул охрипшим голосом:

— Тревога!.. К оружию!

Рычание все приближалось. Дюма схватился за карабин, а следом за ним лейтенант Вассер, Летящее Перо и один из басков. Появление зверя подействовало на них, как удар током.

Поразительно, сколько в человеке таится силы! Духовной энергии! Совершенно обессиленные за минуту до этого, люди выбежали из иглу, готовые к битве.

Но вместо медведя увидели какого-то небольшого зверька с коричневой шерстью, который быстро к ним приближался.

Он вовсе не рычал, а лаял.

Дюма выстрелил с расстояния примерно двухсот метров, но впервые в жизни промахнулся. Наверное, оттого, что был голоден и очень волновался.

Пуля легла недалеко от животного, и во все стороны полетели осколки льда.

Лейтенант тоже промахнулся, а зверь все приближался, не обращая внимания на выстрелы.

Дюма, ругая себя за неловкость, вновь зарядил ружье.

Но тут на лице парижанина изобразились удивление и радость. Он отвел в сторону карабин Дюма и закричал:

— Помпон!.. Собачка моя!..

Услышав знакомый голос, собака вихрем помчалась через лужи и трещины прямо к хозяину и, радостно лая, стала ластиться к нему.

— Помпон!.. Песик мой!.. Неужели ты? — Артур и смеялся и плакал, в то время как Помпон перебегал от матроса к матросу и снова возвращался к хозяину.

— Проклятье! — проворчал растроганный Дюма. — И надо же ему было вернуться, несчастному!.. А я так надеялся на медведя! Ведь в этом псе нет и пятидесяти фунтов!.. Так жалко его убивать!

— Убить Помпона?! Ни за что! — негодуя, вскричал Летящее Перо. Он схватил собаку на руки, прижал к себе, а она благодарно лизала ему лицо.

— Но у нас больные умирают от голода, — едва слышно произнес Дюма.

— Да ты посмотри, какой Помпон жирный!..

— Увы, — ответил повар тоном, полным сострадания. — Слишком жирный, бедняга!..

— Значит, он чем-то питался все эти двадцать дней!

— Пожалуй, ты прав! — вмешался в разговор лейтенант.

— Либо его кто-то кормил, либо он нашел где-то запасы продуктов, — продолжал парижанин.

Подошел капитан.

— Ты правильно рассуждаешь, Летящее Перо, мой мальчик, — сказал он. — Твоя собака, движимая инстинктом и дружескими чувствами, пришла не случайно!.. Кто знает, может быть, в ней наше спасение?

Теперь Помпон уже ластился ко всем по очереди, залез в хижину, всех обнюхал и вылез.

— Проверяет, все ли на месте! — пояснил Артур.

Удивленная тем, что хозяин ее не угощает, собака задумалась, потом села на задние лапы и, как в былые времена, когда ее спрашивали: «Хочешь есть?» — пролаяла:

— Уап!.. Уап!..

После этого умное животное побежало по своему следу назад, то и дело оглядываясь, чтобы посмотреть, идут ли за ней.

— Лейтенант Вассер, берите с собой Жана Иттуриа, Дюма, Форена и идите следом за собакой!..

— Есть, капитан, и дай Бог нам вернуться не с пустыми руками!.. В дорогу, друзья!

— Подождите минутку! — остановил их д’Амбрие. — Возьмите уцелевшие сани, положите на них меховые шкуры и спальный мешок, а также оружие, сосуд для воды, он нам все равно не понадобится за неимением горючего, прихватите топор, пилу и ледовый нож. Непременно наденьте гренландские сапоги, чтобы не промочить ноги, и табак не забудьте! Разделим его по-братски! А теперь пожмем друг другу руки! Идите, друзья, и помните, наша жизнь в ваших руках!

Собака вела людей на северо-восток, прямо по своему следу, выделявшемуся на подтаявшем снегу.

Прав был капитан, посоветовав им взять сани. На них по крайней мере можно было везти поклажу. Как несли бы ее на себе ослабевшие, голодные моряки?

Дорога была ровной, и тянуть легкие сани не составляло никакого труда. Время от времени кто-нибудь из путников садился на сани отдохнуть, и остальные его везли.

Спустя некоторое время собака свернула на север и направилась к ледяным холмам по западному краю барьера из палеокристаллических льдов.

Эти льды резко отличались своим бледно-зеленым цветом от более поздних ледяных образований, почти бесцветных.

Уже целых шесть часов шли моряки, изнемогая от усталости.

«Мужайтесь!» — казалось, говорила собака. Иногда она подбегала к ним с лаем, как будто хотела поторопить.

— Куда она нас ведет? — недоумевали лейтенант, баск и провансалец.

— Туда, где есть жратва, не сомневайтесь! — всякий раз отвечал Форен. — Видели, как Помпон всех обнюхал в иглу, понял, что у нас нечего есть, и повел к своему таинственному складу. Он — большой хитрец, этот Помпон!

Неожиданно собака свернула на крутую тропинку, где саням было не пройти, и исчезла среди нагромождения ледяных глыб.

Вскоре она вернулась и принесла в зубах что-то коричневое, бесформенное, похожее на обрубок.

Плюмован взял у нее таинственный предмет, отломал кусочек, положил в рот, пожевал и вне себя от удивления воскликнул:

— Провалиться мне на этом месте!.. Мороженая говядина!

— Не может быть!

— Попробуйте, лейтенант! И ты, повар, тоже! Это настоящее мясо, мы такое морозили зимой!

— Летящее Перо прав! — произнес очень довольный лейтенант.

— Для варки годится! — серьезно заявил Дюма.

— Можно есть и сырым, оно ведь замороженное! — заметил баск, запихнув в рот большой кусок и старательно его прожевывая.

— Молодец, песик! — с нежностью произнес Артур. — Привел нас к своему продовольственному складу.

Помпон снова побежал к ледяным глыбам. Моряки последовали за ним и вскоре увидели глубокую зигзагообразную трещину, тянувшуюся по основанию огромного ледяного образования.

Собака лапами соскребла смешанный со льдом подтаявший снег, нашла круглое отверстие шириной с бочонок, влезла внутрь, снова поскребла лапами, только уже сильнее и появилась с огромным куском говядины, который едва притащила.

— Черт побери! — вскричал парижанин. — Да здесь настоящие мясные залежи! Природный холодильник!

Лейтенант, вооружившись ледовым ножом, а Дюма — топором, расширили трещину и увидели, что она тянется метров на сто и на большую глубину буквально набита прекрасным мороженым мясом.

Продолжая работать, они не переставали жевать. Мясо таяло во рту и становилось мягким. Против ожиданий, оно оказалось совершенно свежим.

— Может, сварим суп? — предложил Форен.

— Спирта нет! — ответил Дюма.

— Но здесь целые тонны жира! Положим жир в горелку, выдернем несколько волосков из звериной шкуры и сделаем фитиль!

— Варите, если хотите, только сперва нагрузим мясом сани и вернемся поскорее к товарищам, они умирают от голода!

— У меня идея, лейтенант! — воскликнул Летящее Перо. — Мы, пожалуй, уже сыты, тем более что можем еще съесть по кусочку этого прекрасного жира, который вот-вот растопится. А суп сварим на горелке и привезем на санях еще горячим, чтобы товарищи могли сразу поесть.

— Согласен! — ответил лейтенант, грузя на сани мясо и жир.

Не прошло и часа, как моряки, не отдохнув, отправились в обратный путь.

Они хорошо подкрепились, к тому же чудесная находка придала им силы.

Еще бы! Обнаружить такие залежи мяса!

Их буквально распирало от радости! И все благодаря Помпону. Единственное, чего они сейчас желали, скорее добраться до своих.

Груженные мясом сани стали тяжелее, и их приходилось толкать. А на горе мяса, словно божество, возвышался стоявший на горелке котел с супом, из которого шел прекрасный аромат.

Моряки никак не могли насытиться и даже на ходу не переставали жевать, оживленно обсуждая случившееся и гадая, откуда взялись среди льдов эти залежи мяса.

Только через двенадцать часов путники возвратились в лагерь, ни разу не остановившись по дороге.

Задыхающиеся от усталости, потные, они были счастливы, что принесли спасение товарищам.

Еще немного, и некоторых они нашли бы мертвыми.

Не говоря уже о больных цингой, остальные едва дышали, многие бредили.

К счастью, голод можно вылечить самым простым лекарством — едой.

Парижанину и в самом деле пришла в голову блестящая идея приготовить по дороге суп. Конечно, в нем не было ни соли, ни приправ, но в иглу запахло мясом!

Поистине волшебный аромат!

Изголодавшиеся люди с жадностью набросились на еду, но доктор строго следил за ее раздачей. При длительном голодании надо начинать с маленьких порций, чтобы не умереть от заворота кишок.

После супа матросам дали мясо, разделив его на небольшие куски, которые следовало есть понемногу, в течение нескольких часов.

Когда с едой было покончено, все уснули крепким сном и проснулись от собачьего лая.

Явился Помпон. За оказанную услугу он не просил ничего особенного у своих хозяев, только немного ласки и несколько добрых слов.

Измученные голодом и лихорадкой люди не знали, каким образом лейтенант Вассер, Жан Иттуриа и Летящее Перо добыли все это богатство: двадцать пять литров мясного бульона, десять фунтов вареного мяса и сто пятьдесят килограммов мороженого. Они только видели, как их товарищи ушли вслед за Помпоном. Артур что-то городил о мясных залежах, найденных среди льдин, но никто ничего не понял. Тем более что все внимание было поглощено неизвестно откуда взявшейся едой. Да и мало ли что мог придумать парижанин. Лейтенант Вассер сказал, что в глубине льдов они нашли столько мяса, что его хватит на год, если даже кормить тысячу человек.

Капитан и доктор были еще слишком слабы, чтобы исследовать привезенное мясо, и только улыбались, когда Летящее Перо рассказывал эту неправдоподобную историю.

Итак, преданный Помпон спас своих хозяев от голодной смерти. С этого дня жизнь экспедиции стала совсем другой.

Откуда взялось во льдах мясо? Пока на этот вопрос никто не смог бы ответить. Он требовал тщательного изучения.

Через тридцать шесть часов все, даже больные цингой, были уже на ногах и отправились к открытому Помпоном загадочному тайнику.

Приятно было идти по гладкому льду при температуре плюс 2°, прямо-таки весенней, после пятидесятиградусных морозов. На месте лагеря остались только иглу, уже изрядно подтаявшие, из-под которых текли ручьи.

Помпон шел впереди, очень гордый своей ролью проводника.

Наиболее слабых устроили в шлюпке, поставленной на сани, легко скользившие по снегу.

Матросы повеселели.

Голод отступил, появилась надежда. Выражение му́ки на изменившихся до неузнаваемости лицах сменилось слабой улыбкой. Матросы походили сейчас на живых скелетов, кожа да кости. Бледные, заострившиеся носы, провалившиеся беззубые рты. Если бы не блеск в глазах, этих людей можно было бы принять за призраков, бродивших, словно неприкаянные души, по ледяному аду.

Сани потихоньку двигались, подталкиваемые сзади и подтягиваемые спереди за привязанные к ним фланелевые пояса вместо ремней — упряжь была съедена.

Двухчасовые остановки делали довольно часто, съедали по куску полусырого мяса, выпивали по кружке бульона и глотку́ растопленного жира, в качестве лакомства.

Через десять часов все оборудование и больные были доставлены к месту.

Как ни расписывали лейтенант Вассер, Жан Иттуриа, Дюма и Форен залежи мяса, они их недооценили.

В основании каждого ледяного холма было две-три извилистые трещины по сто метров в длину, уходившие в глубь холмов, как рудные жилы в содержащих их породах.

Мясных запасов хватило бы на целую армию, столько здесь скопилось замороженных животных.

Разумеется, насквозь замороженное мясо сохранило и вкус, и полезные свойства.

За неимением палатки пришлось вырубить пещеру прямо в ледяной скале, защищавшей от ледяного южного ветра.

Там моряки и устроились. Благодаря мехам и спальным мешкам холод им был не страшен.

И еды хоть отбавляй. Стоит только протянуть руку.

Любознательный доктор очень заинтересовался происхождением замерзших животных, и в конце концов ему удалось разгадать загадку.

Прежде всего он определил, что это за животные.

Все они относились к одному виду, исчезнувшему более семидесяти лет тому назад, судя по строению зубов, хорошо изученному в 1751 году знаменитым немецким натуралистом Стеллером и потому названному его именем — Стеллеровы коровы. Это были морские млекопитающие из отряда сирен.

Стеллеровы коровы, в среднем весом три тонны каждая, достигали в длину трех с половиной — четырех метров и были снабжены усами, очень твердыми, длиной от пятнадцати до двадцати сантиметров.

Ученый, открывший их возле Камчатки, утверждал, что морские коровы не агрессивны, мясо их вкусно и ловить их очень легко. Тогда-то и началась охота на этих животных, которая привела к полному их исчезновению.

Как морские коровы попали сюда в таком огромном количестве, какое стихийное бедствие явилось причиной их массовой гибели, как оказались они в этой ледяной могиле, сохранившись в виде тысяч центнеров мяса? Сколько лет, а может быть, и веков палеокристаллические льды носили их в себе, перемещаясь под действием ветров и течений, прежде чем буря, сломав льды, частично обнажила залежи, которые и учуяла собака?

Ответить на эти вопросы так же трудно, как определить, когда умер мамонт, найденный в 1804 году в устье реки Лены, которым якуты и их собаки питались два года.

Итак, устроившись в ледяной пещере и не страдая больше от холода и голода, матросы день ото дня становились бодрее. Скоро лето. А значит, и ледоход.

Даже перспектива второй зимовки их теперь не пугала. Укрытие у них надежное. Еды столько, что хватило бы на целый город.

Но богиня Севера, подвергнув их суровым испытаниям за то, что вторглись в ее владения, рассудила по-другому.

Буря, по всей вероятности, оторвала от палеокристаллических льдов ту часть, где сейчас находились французские путешественники и сказочные залежи мяса.

Капитан с радостью заметил, что тяжелый ледяной панцирь, прежде медленно двигавшийся вокруг полюса, поплыл вдруг гораздо быстрее.

Он дрейфовал к землям Российской империи со скоростью двенадцать, а то и пятнадцать километров в сутки.

Три — три с половиной лье, конечно, немного, но лед двигался весь июнь, июль, август и сентябрь, и французы наконец увидели землю, проплыв тысячу триста или тысячу четыреста километров.

Это был мыс Челюскин, на 77°30′ северной широты и 102°30′ восточной долготы.

Однако на этом трудности не кончались. От мыса Челюскин до Петербурга десять тысяч километров, а до Иркутска, губернского города Восточной Сибири, две тысячи шестьсот.

Уже наступил октябрь.

Не придется ли им провести зиму в сибирской тундре, дожидаясь весны? Пережить такие же холода, как на полюсе? Разве не погиб Грили со своей экспедицией в пустынных, заброшенных землях? А капитан Де Лонг? Он умер именно в этих краях.

На их счастье, в небольшом защищенном от ветра заливчике они увидели охотников на тюленей.

Быстро покинув льдину, лишь незначительно уменьшившуюся после долгого плавания под лучами полярного солнца, французы сели в шлюпку, которую бережно хранили все это время, и причалили к берегу, к великому удивлению находившихся там людей.

Это были тунгусы. Они делали запасы, собираясь зимовать в глубине материка, в Тагайске, — селении, или, как они называли его, остроге, в пятистах километрах от океана.

Тунгусы радушно приняли путешественников и, как только установилась санная погода, отвезли их в Тагайск.

В Тагайске, расположенном в центре полуострова Таймыр, д’Амбрие раздобыл сани, собачьи упряжки и нашел проводников.

Французы доехали до Ждановской, что на реке Хатанге, где до наступления зимы стоит казачий пост во главе с офицером.

Офицер уже готовился уезжать со своими людьми в Туруханск, маленький городишко на Енисее с пятьюстами жителей, в девятистах километрах от Ждановской.

В Туруханске жили чиновники, управлявшие уездом, в три раза большим по территории, чем Франция, с населением в две с половиной тысячи человек, состоявшим из тунгусов, остяков и якутов.

От городка, по левому берегу Енисея, шла дорога в Красноярск. Точнее, не дорога, а тропа.

Французы ненадолго остановились в Туруханске и в конце ноября, в сильный мороз, приехали в Красноярск, имевший телеграфное сообщение с Петербургом и транссибирскую дорогу, так называемую Владимирку.

Узнав о прибытии французской экспедиции, московские власти предоставили капитану большие денежные ассигнования и средства передвижения, самые быстрые и самые удобные.

Третьего января 1889 года экипаж «Галлии» во главе с капитаном прибыл в Петербург, где их ждал настоящий триумф.

В то время в стране процветали антигерманские настроения, шли разговоры о войне, и подданные русского царя радовались первой мирной победе французов над общим врагом.

В честь завоевателей Северного полюса был устроен великолепный праздник. Русские, настоящие мастера театральных постановок, превзошли самих себя. Блестящий успех французов соответствовал их политическим интересам, и, пожалуй, уже давно они никому не оказывали такого горячего приема.

Появился Серяков, тот самый Серяков, который сыграл не последнюю роль в организации французской экспедиции на Северный полюс.

Прочитав в газетах о прибытии французских путешественников, он примчался в Петербург и бросился на шею д’Амбрие, восклицая со всей пылкостью славянского темперамента:

— Победа, дорогой д’Амбрие! Победа по всему фронту!.. Англичане в восторге, а вы знаете, как нелегко привести в восторг Джона Буля, признающего только собственные успехи. Они вспомнили, что идея экспедиции на Северный полюс родилась на их земле, и поставили это себе в заслугу!.. У вас там много друзей… настоящих джентльменов, которые искренне восхищаются вами! Словом, в Англии вы — герой дня, и Королевское общество не замедлило сделать вас своим лауреатом!.. Да, мой дорогой, и вам придется с этим смириться. Я уже не говорю о том, как вас встретят на родине. Вся Франция будет вам рукоплескать! Географическое общество преподнесет вам памятную медаль, изготовленную в честь вашей победы самыми известными мастерами. И знаете, что там будет написано? Всего два слова. В них залог грядущих побед, которые я вам желаю от всей души.

— Что же это за слова? — спросил д’Амбрие, которому наконец удалось прервать Серякова.

— «Галлия» — победительница!

Конец