ГЛАВА 1

Международный конгресс. — Среди географов. — Разговор о полярных экспедициях. — Русский, англичанин, немец и француз. — Великие путешествия и великие путешественники. — Патриот. — Вызов. — Мирная борьба. — Во имя родины.

Международный географический конгресс, проходивший в Лондоне в 1886 году, собрал в столице Соединенного Королевства знаменитых ученых и путешественников со всех концов цивилизованного мира.

Они съехались сюда по приглашению председателя сэра Генри Роулингтона, генерал-майора вооруженных сил ее величества королевы.

Уже почти две недели, не покидая удобных кресел, совершали увлекательнейшие путешествия через горы и леса, за Полярный круг и на экватор мужественные и подтянутые морские офицеры, мудрые профессора-энциклопедисты, предприимчивые негоцианты и судовладельцы и, наконец, страдавшие лихорадкой и вполне здоровые, худые и загорелые путешественники-исследователи. Эти последние, оглушенные шумом и сутолокой столицы, чувствовали себя очень стесненно в черных фраках вместо обычной походной одежды. В общем, здесь собрались все, для кого география и жизнь — понятия неразделимые. Заседания проходили ежедневно, с двух до четырех часов дня в залах Национальной галереи. Конгресс как конгресс. Не хуже предыдущих и не лучше будущих. Со всевозможными знаками отличий на груди, участники являлись на заседания с точностью до минуты, приветствовали друг друга и рассаживались по местам. Доклады выслушивались внимательно, по крайней мере, так казалось, однако в душе каждый с нетерпением ждал, когда часы на башне пробьют четыре и в зале станет шумно и оживленно, как на перемене в школе — начнутся разговоры на всевозможные темы, изредка они даже будут касаться прослушанного доклада. Если разговор увлекал или же погода была ненастная, географы задерживались подольше, в противном случае расходились кто куда.

Так, с небольшими различиями, проходят почти все конгрессы. Среди общего равнодушия, старательно скрываемого, обсуждаются те или иные научные проблемы, цель которых становится известна участникам лишь после опубликования итогового отчета. Затем начинаются взаимные поздравления, интервью журналистам, выдача наград, и делегаты разъезжаются.

У подобных встреч одна только польза: возникают прочные научные связи и в результате жарких споров рождаются ценные идеи.

История, о которой мы собираемся рассказать, началась 13 мая после одного из докладов, бесцветного, как и многие другие.

Немецкий географ-профессионал, человек явно кабинетный, уморил слушателей пространным докладом с уймой подробностей о путях на Северный полюс, так что после заседания многим казалось, что они несут на плечах ледник.

И вот четверо делегатов, радуясь, что избавились наконец от мучителя-докладчика, встретились в монументальном подъезде Национальной галереи.

— Ах, господа! Ну и зануда этот Эберман! — сказал один из них по-французски с притворным ужасом на лице. — Нева едва освободилась ото льда, половина страны моего государя еще покрыта снегами, я приехал сюда в надежде погреться на солнышке, а ваш соотечественник, господин Прегель, вместо того чтобы посочувствовать бедняге, шесть месяцев в году живущему, словно белый медведь, под завывание вьюг, совсем заморозил меня своим докладом.

Шутка была встречена смехом, а тот, кого делегат из России назвал господином Прегелем, ответил тоже по-французски, но с легким немецким акцентом:

— О, дорогой господин Серяков, вы несправедливы, суждения моего соотечественника не лишены здравого смысла.

— Видимо, вам не понравилось слово «зануда»? Что же, из уважения к вам я готов назвать его пилой. Что вы скажете, господин д’Амбрие?

— Этот вопрос меня как-то мало волнует, — уклончиво ответил господин д’Амбрие.

— О, понимаю, со свойственной французам вежливостью вы воздерживаетесь от любых замечаний в адрес господина Эбермана, твердившего, что французы совершенно не занимаются исследованием полярных стран. Возможно, вы и правы… Ваше презрительное молчание достаточно красноречиво…

— Серяков!.. — резко прервал русского делегата Прегель, покраснев от возмущения.

— Господа! Не ссорьтесь по пустякам! — вступил наконец в разговор четвертый из собеседников. — Подумайте лучше о том, что нас ждет экипаж, а мой повар уже готовит для вас обед, подогревает вино и замораживает шампанское.

— Поистине золотые слова, дорогой сэр Артур, — заметил Серяков, — готов примириться с айсбергами и прочими льдами, раз они замораживают шампанское.

…Обещанный сэром Артуром обед был и в самом деле восхитительным. Казалось, не совсем удачная реплика Серякова забыта. Но тут русский после очередного выпитого залпом бокала обратился к Прегелю с такими словами:

— Мой дорогой Прегель, неужели вы думаете, что французы, которые дарят нам такое великолепное вино, могут стоять в стороне от каких бы то ни было серьезных научных проблем, в частности арктических исследований?

— Вы просто несносный ребенок, мой милый Серяков! — с отеческой нежностью произнес сэр Артур Лесли, бывший намного старше русского. — Можно подумать, что научные открытия вас не интересуют, что за последние десять лет вы не заняли достойного места среди мужественных путешественников конца века!

— Вы переоцениваете меня, скромного землепроходца, любезный, но…

— Что но?

— Но упреки Эбермана в адрес Франции оставили в моей душе какой-то горький осадок. Я люблю Францию за ее великодушие, если хотите, рыцарство, люблю со всеми ее добродетелями и пороками, люблю, наконец, как вторую родину, и таких, как я, в России много!

В этих словах было столько искренности, что глаза д’Амбрие засияли и он молча протянул руку русскому, который ее крепко пожал.

— Дорогой друг, я тронут вашим добрым отношением к Франции, тем более что в наш железный век, в век Тройственного союза, вошло в моду ее порицать!.. К счастью, у нее есть чем защищаться. Но дело сейчас не в этом… Здесь собралось маленькое общество просвещенных умов, которые выше взаимных мелочных обид и подозрений, мы не боимся правды, но и не хотим оскорблений.

— Разумеется, можно высказывать любые мнения, если вы не намерены кого-либо оскорбить ими!

— К чему вы клоните, дорогой сэр Артур?

— Прежде скажите, что думаете об этом вы, господин д’Амбрие. Вы — истинный патриот, и я щажу ваши чувства.

— Дорогой друг, я — патриот, но не шовинист и спокойно выслушаю любое суждение о моей стране, особенно от такого человека, как вы. Итак, говорите, прошу вас.

— Нет сомнения, что с тысяча семьсот шестьдесят шестого по тысяча восемьсот сороковой год по количеству и результатам морских экспедиций Франция превосходила все страны, в том числе и Англию. Не могу без восхищения вспомнить о Бугенвиле, Кергелене де Тремареке, Лаперузе, Пагэ, Маршане, Лабиландьере, д’Антркасто, Фрейсинэ, Диперре, Вайане, Дипети-Туре, Лапласе, Трегуаре, Дюмон-Дюрвиле — блестящих исследователях… Но согласитесь, во второй половине века ваша страна стала все реже принимать участие в экспедициях.

— С чего вы взяли, сэр Артур?

— Мне кажется, хоть Эберман и был резок, и заслуживает порицания, но он сказал правду.

— Ошибаетесь, — с живостью возразил д’Амбрие, — могу с ходу назвать вам нескольких современных французских исследователей: маркиз де Компьень и Альфред Марш в Габоне, де Браза в Конго, Жан Дюпи в Тонкине, Крево, Туар, Кудро и Винер в Южной Америке, Солейе в Сенегале, Карон в Тимбукту, Жиро на Великих Африканских озерах, Бро де Сен-Поль Лиас в Малайзии, Пинар на Аляске, Нейс и Пави в Индокитае, Бонвало, Капю и Пепин в Азии. Все они и еще множество им подобных занимались географическими исследованиями на собственные средства или мизерные субсидии государства.

— Именно это и дает мне право осуждать пассивность вашего далеко не бедного правительства, а также равнодушие тех ваших граждан, которые владеют солидным капиталом. Они не желают вкладывать деньги в славные предприятия. Скаредность не позволила им даже оплатить подписной лист несчастного Густава Ламбера, в то время как у нас или в Америке любой миллионер поспешил бы субсидировать его экспедицию! Вряд ли, дорогой коллега, вы назовете французского мецената, такого, как наш Томас Смит, полностью оплатившего экспедицию Бафайна, или такого, как Бут, который дал Бассу восемнадцать тысяч ливров, или четыреста пятьдесят тысяч франков! А американец Генри Гриннелл, кредитовавший доктора Кени, или швед Оскар Диксон, который оплатил расходы шести полярных экспедиций, после чего снарядил судно «Вега» Норденшельда. Американец Рьер Лорияр дал деньги вашему соотечественнику Шарнейю для путешествия на Юкатан. Гордон Биннет оплатил все расходы Стенли, отправившегося на поиски Ливингстона, а затем снарядил судно «Дженнет»! Если государство или миллионеры отказывались субсидировать экспедицию, простые граждане несли путешественникам свои скромные сбережения. Так что общенациональные подписные листы позволили капитану Холлу снарядить «Поларис», немцам — отправить в плавание в полярные моря «Германику» и «Ганзу», а американцу лейтенанту Грили дойти до восемьдесят третьего градуса широты и опередить нас, англичан, на пути к полюсу!.. Что скажете на это, дорогой д’Амбрие?

— К тому же всем известно, — миролюбиво добавил Прегель, — что мужественные французские исследователи нередко вынуждены из своих скудных средств оплачивать все расходы по экспедиции. И это делает им честь.

— Мы рады воздать им хвалу за отвагу и выдающиеся заслуги. Итак, дорогой Серяков, давайте считать инцидент с докладом бедняги Эбермана исчерпанным.

— Знаете, что больше всего меня возмутило, — сказал Серяков, — что этот старик старался как можно больнее задеть французов! Будь он помоложе, честное слово, я бы…

— Выходит, — помрачнел Прегель, — вы нас ненавидите, вы, наши вчерашние друзья?.. Послушать вас, так можно подумать, что вы — француз!

— Не требуете же вы, чтобы мои французские друзья питали к вам добрые чувства?

— Я знаю, что это невозможно… Французы злопамятны.

— Черт возьми! Как великодушно вы прощаете обиды, которые сами же и нанесли!

— Не понимаю.

— Сейчас объясню. Германия сражалась с Францией, это была дуэль между двумя нациями, словно между двумя джентльменами!

— Прекрасно!

— Но что бы вы все сказали, отними победивший джентльмен у побежденного часы или бумажник? Я не знаю, как это называется по-немецки, но по-французски определяется весьма выразительным словом, которое я не решаюсь произнести. Ведь Эльзас-Лотарингия дорогого стоят!

— Серяков!..

— Уже второй раз вы обращаетесь ко мне весьма странным тоном, вам не нравится то, что я говорю, так скажите об этом прямо! В Англии производят прекрасную сталь, и, я думаю, здесь найдутся два острых лезвия, чтобы утром мы могли побрить друг друга!

Прегель бледнел и едва сдерживался, чтобы не произнести то роковое слово, после которого примирение уже невозможно.

Сэр Артур Лесли, большой любитель спорта, как и всякий истый англичанин, обрадовался возможности быть свидетелем поединка и пальцем не пошевельнул, чтобы предотвратить назревавшую ссору. Напротив, она забавляла почтенного джентльмена, который был слегка навеселе. К тому же стравливать противников, чтобы извлечь из этого выгоду или развлечение, было в обычаях политиков его страны.

Но тут поднялся во весь свой богатырский рост д’Амбрие и сказал:

— Господа, позвольте мне вас помирить, поскольку предмет вашего спора имеет ко мне непосредственное отношение.

Прегель и Серяков попытались его остановить, но безуспешно.

— Прошу вас, господа, меня выслушать, — настойчиво продолжал д’Амбрие, — а уж потом решите, как поступить. Если Франция, как утверждают, была во все времена достаточно богата, чтобы платить за свою славу, то и для оплаты своего поражения у нее тоже хватило средств. Она без возражений выплатила победителям наложенную на нее контрибуцию в миллиарды франков и не хранила бы так долго память о тяжелых днях войны, если бы не жестокое увечье, нанесенное ее земле.

Ни англичане, ни русские, потерпев поражение в войне с французами, не затаили против них ненависти, то же самое можно сказать и о Франции. Франция всегда выказывала милосердие к побежденным, а русские и англичане в свою очередь не подвергали ее позору, когда победа бывала на их стороне, не отторгали ее земель. Немцы же оккупировали часть французской земли и теперь удивляются, что их там не любят. На их глазах Франция истекает кровью от нанесенной ей раны, а они вопрошают: «Почему французы нас ненавидят и стремятся к реваншу?» Поставьте себя на мое место, господин Прегель, ведь вы — патриот. И скажите, что вы подумали бы, принеси мы жертву, которую требует от нас ваше правительство?! Мы не можем быть друзьями! Не можем забыть причиненное зло! Это было бы преступлением. И не удивляйтесь, что к западу от Вогезов идут какие-то приготовления.

Когда нет самого необходимого, бессмысленно мечтать об излишествах. Так вот, слава, которую приносят экспедиции, для нас сейчас излишество, и мы не можем себе его позволить, к великому огорчению господина Эбермана. Прежде всего нам следует заботиться о своей безопасности.

В наше время, время Тройственного союза, древний лозунг «Хочешь мира — готовься к войне!» превращает Европу в огромный укрепленный лагерь, забота о безопасности поглощает все наши средства. Мы не вправе идти на расходы, не связанные с восстановлением страны. И не двинемся с места впредь до нового приказа. Наш Северный полюс — это Эльзас-Лотарингия!

— Браво! — воскликнул русский. — Браво, мой мужественный друг!

— Дорогой д’Амбрие, — поддержал француза и сэр Артур Лесли, — вы истинный джентльмен и патриот. Поверьте, я вас глубоко уважаю и сочувствую вам.

Прегелю ничего не оставалось, как вежливо поклониться.

Д’Амбрие между тем продолжал взволнованным голосом:

— Но если правительство в настоящее время не в силах субсидировать экспедиции, это могут взять на себя частные лица и тем самым помочь родине. В случае возникновения конфликта страна не пострадает, если одним добровольцем окажется меньше. Согласны ли вы, господин Прегель, принять мой вызов?

— Согласен, господин д’Амбрие, — ответил немец, — независимо от чувств ваших соотечественников, которые я понимаю и уважаю. Одно лишь условие — затеянное не должно вызвать осложнения отношений между нашими правительствами.

— Разумеется! Деньги у меня есть, да и у вас, надеюсь, тоже. Впрочем, последнее не имеет значения. Пример «Германики» и «Ганзы» показал, что вы можете рассчитывать на помощь соотечественников, тем более что речь идет о состязаниях с французами.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я собираюсь снарядить экспедицию к Северному полюсу на собственные средства и назначаю вам встречу посреди ледового ада… Вместо того чтобы путешествовать в кабинете, мы будем исследовать неизведанные просторы и попытаемся пройти на этом тяжелом пути дальше наших предшественников, во славу родины… Итак, принимаете вы мой вызов?

— Принимаю, месье, — решительно ответил Прегель. — Его нельзя не принять. Клянусь сделать все, чтобы немцы первыми водрузили свой флаг на полюсе.

— В свою очередь и я клянусь не посрамить Франции! Чем острее будет борьба, тем больше славы она принесет победителю.

— Итак, месье, договорились?

— Договорились!

— Когда собираетесь уехать?

— Незамедлительно, если вы не возражаете.

— Конечно, не возражаю!

— В таком случае до свиданья, месье! Благодарю за гостеприимство, сэр Артур Лесли! А вас, дорогой мой Серяков, за то, что подтолкнули нас к этой идее.

— Надеюсь, вы возьмете меня с собой, д’Амбрие? Русские среди льдов в своей стихии.

— К моему великому сожалению, это невозможно. В состав экспедиции должны входить только французы.

— Какая досада! Я был бы счастлив оказать посильную помощь победе французского флага!

— Еще раз до свиданья, — сказал д’Амбрие. — Уже май месяц, и время не терпит.

— Он далеко пойдет, господа! — сказал Артур Лесли, когда д’Амбрие удалился.

— Не он один! — ответил Прегель, тоже прощаясь.

 

ГЛАВА 2

Перед отплытием. — Капитан д’Амбрие. — Ради славы отечества. — Отважный потомок галлов. — Постройка «Галлии». — Оборудование корабля. — Снаряжение полярной экспедиции. — Тщательный отбор провизии и одежды. — Команда пестрая, но хорошо подобранная. — Только французы. — Торжественная минута отплытия.

«Дорогие родители!

Через два часа мы отплываем, и известий от меня в скором времени не ждите. Ни почтальонов, ни почтовых ящиков на нашем пути не будет. Условиями наймая доволен. Не государство посылает меня в плавание, так как срок службы окончен, и не пароходство вроде трансатлантического или грузового, и не судовладелец, занимающийся торговлей или рыболовством. Нанялся я на корабль к одному богатому человеку, который собирается плыть на Северный полюс, да еще в место, малоизвестное не только матросам, но даже адмиралам. Владелец корабля не жалеет ни денег, ни времени.

Нанялся я к нему на три года, за восемьдесят франков в месяц в первый год, сто франков — во второй и сто двадцать — в третий. Что и говорить, деньги немалые. Кроме того, каждый получит десятую часть своего жалованья сверх положенного, когда судно зайдет за Полярный круг (Вы, отец, должно быть, знаете, что это за круг такой, потому что плавали в ледяных морях). Наверное, это черта, за которой начинаются холодные страны, но я, признаться, понял одно: что за кругом буду получать на сотню-другую франков в год больше. А по возвращении всем выдадут премию в тысячу франков, если, конечно, мы дойдем до этого полюса. В общем, работка прибыльная, разбогатею — вернусь, и тогда можно будет неплохо устроиться.

Еще раз прошу, не удивляйтесь и не тревожьтесь, если от меня долго не будет весточки.

Засим сообщаю, что нахожусь в добром здравии, чего и вам желаю.

Обнимаю и целую всех: отца, матушку и младшеньких, обещаю служить честно, как и подобает нормандскому моряку.

Ваш сын и брат по гроб жизни Констан Гиньяр, матрос корабля «Галлия».

Еще два часа буду в порту Белло».

Написав письмо старательно, словно школьник, матрос вложил его в конверт, запечатал и кликнул слонявшегося по пирсу мальчишку:

— Эй, малый!

— Я здесь!

— Возьми письмо и десять су, сбегай на почту, купи марку, наклей на конверт и опусти его в ящик. На сдачу выпьешь кружку сидра.

— Погоди, мой мальчик! — сказал матросу высокий красивый мужчина благородной наружности, стоявший на палубе. Это был капитан.

— Слушаюсь, месье!.. Я хотел послать письмо своим старикам!..

— Сейчас боцман пойдет на почту и отправит твое письмо вместе с остальными, — произнес капитан и обратился к матросу, который осматривал снасти: — Геник, собери команду!

По свистку боцмана моряки вышли на палубу и построились у грот-мачты.

— Друзья мои! — сказал капитан. — При найме на работу я не скрывал от вас, что экспедиция будет опасной и трудной. И хотя уже подписаны контракты, я счел своим долгом дать каждому возможность еще раз все хорошенько обдумать, прежде чем пуститься в неведомые края, откуда многие храбрые моряки не вернулись… Через два часа корабль покинет Францию на два-три года, а может быть, навсегда. Наступил решительный момент. Отбросьте ложный стыд. Если кто-нибудь боится страданий, лишений и смерти, пусть скажет об этом прямо. Я расторгну с ним договор без возражений, мало того, уплачу двести франков за отличную работу по оснащению корабля. И хотя времени на раздумья было достаточно, даю вам еще пять минут. Посоветуйтесь друг с другом и дайте окончательный ответ боцману Генику, он сообщит его мне.

Капитан собирался отойти на бак, чтобы не стеснять матросов, но тут вперед выступил молодой человек невысокого роста, коренастый и мускулистый на вид. Сняв берет, он поприветствовал капитана и сказал:

— Спасибо на добром слове, но хочу объявить от имени всего экипажа, что мы готовы идти за вами хоть на край света. Все, кто здесь есть: провансальцы, бретонцы, нормандцы, гасконцы, фламандцы и эльзасцы, даже парижанин, — правду я говорю, братва? — Молодой человек повернулся к матросам.

— Клянемся! — ответили моряки в один голос, подняв вверх береты.

— Спасибо, друзья! — ответил капитан, просияв. — От истинных французов я и не ждал другого ответа. Дело, на которое вы идете, столь же великое, сколь и опасное… Более того, это дело чести нашего народа! Верю, что мы водрузим наш трехцветный флаг там, где еще не ступала нога человека, и тем прославим родину!.. Вперед, моряки! Вперед за отчизну! Да здравствует Франция!

— Да здравствует Франция! — воскликнули матросы.

Капитан был человеком незаурядным, не только по своим внешним данным, но и по душевным качествам, к тому же истинный патриот.

Огромного роста, атлетического сложения, он возвышался над всей своей командой. В нем сразу можно было признать француза-галла. О галльском происхождении свидетельствовала и фамилия. Лицо капитана дышало отвагой, казалось, он ничего не боялся, разве что падения неба на землю. И конечно же он был прекрасным типажем для художника — настоящий древний галл. Лоб античной статуи, вьющиеся рыжеватые волосы, большие голубые глаза, нос с изящной горбинкой, длинные усы.

Д’Амбрие происходил из богатого арденнского рода, уходившего своими корнями в глубь веков. Родоначальником был Амбриорик, отсюда и фамилия д’Амбрие.

В начале франко-прусской войны д’Амбрие служил лейтенантом на флоте, в Луарской армии, и был награжден орденом за проявленный в битве под Артене героизм. Тяжело раненный при отступлении к Ле-Ману, он получил звание командира корабля, но после выздоровления был понижен в звании до лейтенанта, хотя имел право на более высокий чин. Оскорбленный подобной несправедливостью, д’Амбрие подал в отставку, несмотря на то, что адмирал Жеригибер отговаривал его от этого шага.

Рано лишившись родителей и став обладателем огромного состояния, д’Амбрие не предался безделью подобно многим молодым людям.

Прежняя профессия привила ему любовь к серьезным занятиям и путешествиям. Д’Амбрие пристрастился к географии и стал выдающимся путешественником-исследователем.

Мы видели, как он преподал урок вежливости своим коллегам на обеде у сэра Артура Лесли.

Прощаясь с ними, д’Амбрие сказал: «Время не терпит!» И в самом деле, уже наступил май, а приготовления к предстоящей экспедиции еще не начались. Дальше замысла дело пока не пошло.

Но чего не сделают деньги, да еще в руках такого человека, как наш бывший морской офицер!

Д’Амбрие, не задерживаясь, сел на поезд до Саутгемптона, а оттуда — на пароход до Гавра, куда и прибыл через двенадцать часов, и не мешкая отправился на кораблестроительную верфь господина Нормана.

Необходимо было любой ценой в кратчайший срок получить в свое полное распоряжение корабль, приспособленный для плавания в полярных морях.

Известный кораблестроитель сразу понял всю важность задачи и ее великую цель, понял, с каким заказчиком имеет дело, и тотчас же засучил рукава.

Получив полную свободу в денежных расходах и подробно обсудив с д’Амбрие конструкцию судна, Норман приложил максимум усилий, чтобы через три недели все детали были разработаны и на двадцать третий день корабль под названием «Галлия» уже стоял на верфи.

Пока шла постройка, д’Амбрие занимался подбором экипажа. Он отыскал капитана торгового пароходства Бершу, служившего под его началом во время войны в чине сержанта, прекрасного механика. Человек безупречно честный и очень деятельный, Бершу охотно принял предложение наняться на корабль старшим механиком и сразу приступил к исполнению своих обязанностей, всячески помогая д’Амбрие. От опытного взгляда Бершу не ускользала ни одна деталь проводимых работ.

Через четыре месяца, в середине сентября, «Галлия» была спущена на воду, а еще через два месяца — оснащена мачтами и механическим двигателем и готова к погрузке всего снаряжения экспедиции.

При своих сравнительно небольших размерах шхуна обладала превосходными качествами для плавания в арктических водах.

Несколько тяжеловесная с виду, не очень изящная, водоизмещением всего в триста тонн, «Галлия» отличалась прочностью и обладала двигателем в двести лошадиных сил, позволявшим развивать умеренную скорость, необходимую при плавании во льдах. Просторные помещения для команды и груза были рассчитаны на работу в океане и на зимовки в арктических условиях. Специальная конструкция давала судну возможность врезаться в лед. Винт и руль монтировались с таким расчетом, чтобы в случае надобности можно было снять и погрузить на борт эти важные части судна и таким образом уберечь их от аварии.

На корабле имелись: небольшая моторная шлюпка, прочно укрепленная на рострах, три китобойных шлюпки и одна плоскодонка длиной в семь и шириной в четыре метра, на которой могло уместиться двадцать человек и четыре тонны провизии; пустую, эту лодку могли нести на плечах четыре матроса.

Судно, рассчитанное на три зимовки без захода в порт для ремонта и нормальную жизнь людей в немыслимых природных условиях, имело в своих трюмах продуманный до мелочей комплект одежды и набор провианта, в который входили хорошие вина и другие спиртные напитки, чай, кофе, а также продукты, спасающие от цинги.

Что касается развлечений, необходимых в однообразной и суровой жизни, на «Галлии» имелась библиотека с научной литературой и беллетристикой, разнообразные музыкальные инструменты и даже пианино.

Помещение экипажа, состоявшее из трех кубриков, располагалось в носовой части судна и отапливалось каменным углем. Внешние стены были утеплены войлоком, а внутренние — засыпаны опилками. Кораблестроители утеплили и входные отверстия. Не было недостатка в приборах и инструментах для ведения научных работ и наблюдений, не говоря уже о взрывчатке для подрыва льдов и мощных аккумуляторах для бортового электрического освещения.

В общем, снаряжавшие экспедицию не забыли ничего из того, что необходимо для полярного путешествия, рассчитанного на четыре года.

Особую заботу проявил д’Амбрие об одежде для экипажа, поскольку от нее часто зависит жизнь людей. Здесь надо было предусмотреть все, даже нитки, которыми пришивают пуговицы. Льняные, хлопковые и шелковые не годились, поскольку не выдерживали мороза, и их заменили на шерстяные.

От разработки конструкции судна до погрузки имущества прошло всего одиннадцать месяцев — срок предельно короткий, учитывая сложность работы.

Старший механик Бершу набрал великолепную команду: профессионалов-моряков, крепких и безупречно честных. Все граждане Франции — таково было непременное условие д’Амбрие, — но жители различных областей. Это стало видно из списка экипажа, составленного боцманом:

1. Боцман Геник Тергастель, 46 лет, бретонец.

2. Жюстен Анрио, 26 лет, парижанин, помощник старшего механика.

3. Фриц Герман, 40 лет, эльзасец, старший механик.

4. Жан Иттуриа, 27 лет, плотник, баск.

5. Пьер Ле Герн, 35 лет, матрос-китобой, бретонец.

6. Мишель Элембери, 35 лет, матрос-китобой, баск.

7. Элизе Понтак, 33 года, матрос-китобой, гасконец.

8. Жозеф Курапье, по прозванью Землеход, 29 лет, матрос, нормандец.

9. Констан Гиньяр, 26 лет, матрос, нормандец.

10. Жюльен Монбартье, 30 лет, матрос, гасконец.

11. Шери Бедаррид, 27 лет, матрос, провансалец.

12. Исидор Кастельно, 31 год, оружейник, гасконец.

13. Жан Ник, по прозванью Наковальня, 24 года, кочегар, фламандец.

14. Артур Форен, прозванный Летящее Перо, 25 лет, парижанин, кочегар.

15. Авель Дюма, прозванный Тартарен, кок, провансалец.

Среди моряков, таких разных и по происхождению, и по характеру, выявилось несколько прирожденных комиков, которые поддерживали у экипажа веселое настроение. Жан Ник, по прозвищу Наковальня, бывший шахтер, упрямый и простодушный, больше всего на свете любивший свою работу кочегара, выкидывал такие фортели, что все животики надрывали со смеху.

Не уступал ему и Артур Форен, Летящее Перо, в прошлом эстрадный артист, добрый, но непреклонный, заядлый шутник и мистификатор. Полюбился экипажу и на редкость спокойный Авель Дюма, по прозвищу Тартарен, который подобно герою Доде Тартарену стремился прославиться и в конце концов действительно проявил чудеса отваги и героизма.

Как вы уже знаете, команду объединило стремление к подвигу во славу отечества, и моряки готовы были следовать за своим капитаном куда угодно, о чем и заявил от имени всех Артур Форен, Летящее Перо.

А теперь пришло время представить вам Бершу, помощника капитана, сорока одного года от роду; лейтенанта, господина Вассера, уроженца Шаранта, тридцати двух лет, и доктора Желена, маленького, худенького, уже седеющего человека, живого как ртуть, прекрасного врача и отважного охотника, выдающегося натуралиста, истинного знатока жизни в полярных условиях, долгое время работавшего на Ньюфаундленде и в Гренландии.

Итак, последние минуты перед отплытием. Машина «Галлии» под парами, судно вздрагивает на причальных тросах.

Боцман Геник привез с почты обширную корреспонденцию, быстро взобрался по трапу и занял свой пост.

Море спокойно. Капитан отдает команду поднять флаг. На бизань-мачте взвивается стяг яхт-клуба Франции с белой звездой на синем поле, а на носу корабля — национальный флаг Франции. После этого капитан передает командование лоцману, который ведет шхуну в открытое море.

Швартовы отданы, машина со свистом пускает пар, и «Галлия» медленно двигается к шлюзу, входит в распахнувшиеся перед ней ворота, шлюзуется, покидает порт и, ускоряя ход, направляется в открытое море, ведя на буксире качающийся на волнах лоцманский катер.

 

ГЛАВА 3

Первый айсберг. — Доктор в восторге от Арктики. — Летящее Перо узнает, что такое Северный полюс. — Опасения Констана Гиньяра. — Сквозь туман. — Первая стоянка. — Пилот, каких мало на свете. — Юлианехоб [21]Юлианехоб — город на юге Гренландии (в конце XIX в. — поселок). Юлианехоб означает «Юлия — надежда». Это Богом забытое местечко, основанное примерно 125 лет назад, получило свое название в честь королевы Дании, очень благоволившей к колонистам. (Примеч. авт.)
.

— Честное слово, это льдина!.. Настоящая плавучая ледяная гора! Китобои зовут ее айсбергом. Ты ведь видел такие, Ле Герн, когда охотился на китов?!

— Слово матроса, ты прав, парижанин, это айсберг! Черт подери, у тебя отличное зрение, хоть ты и кочегар, а кочегары обычно видят не лучше сухопутных работяг или корабельных коков!

— Нечего зубоскалить! В Париже я вижу стрелки на часах Обсерватории в Люксембургском саду, повернувшись к ним задом!.. Кстати, хозяин обещал поднести стаканчик тому, кто первый заметит льдину! Пойдем сообщим ему! И выпьем вместе.

— Летящее Перо, ты — настоящий брат! Лет через десять ты мог бы стать марсовым, если бы не работал в кочегарке. — И Ле Герн крикнул во всю мочь: — Лед впереди, хозяин! Мы заработали выпивку!

Первый помощник капитана, бывший как раз на дежурстве, тут же передал новость д’Амбрие, и тот вместе со вторым помощником и доктором бросили завтрак и выскочили на палубу с биноклями в руках.

Появление льдины свидетельствовало о близости гренландского берега, и это не могло не обрадовать капитана. Он распорядился дать парижанину обещанную награду и вернулся в каюту продолжить завтрак.

— Доктор, еда стынет! — крикнул д’Амбрие врачу, взобравшемуся повыше, чтобы лучше разглядеть льдину.

— Не беспокойтесь, — откликнулся доктор, — я так люблю Арктику, что готов пожертвовать завтраком. Хочу поприветствовать айсберг, словно первую ласточку.

— Как вам угодно.

Только капитан спустился в каюту, как по левому борту появился еще один айсберг, правда поменьше. Затем третий, четвертый.

— Все хорошо, все отлично! — шептал доктор Желен, не замечая, как на пронизывающем ветру у него стынет нос.

— Доктору, видимо, нравятся страны, где можно замерзнуть, — тихо произнес Артур Форен.

— Да, мой дорогой весельчак, — ответил полярник, в силу своей профессии улавливавший самые тихие звуки. — Вы тоже полюбите их, когда увидите, как они сказочно красивы.

— Извините, доктор! — Обычно самоуверенный кочегар немного смутился. — Не ожидал, что вы расслышите мои слова.

— Ничего плохого ты не сказал, мой мальчик! Гляди! Еще один айсберг по левому борту! Уж не началось ли таяние льдов? Нет, еще рано!

— Прошу прощения, доктор, разрешите спросить… — нерешительно обратился к Желену Артур Форен.

— Да, мой мальчик?

— В стране льдов и в самом деле красиво?

— Изумительно! Ослепительно! Прекрасно! Ты там увидишь холмы, горы и пропасти, арки, шпили, колокольни, причудливые ледяные фигуры, ни с чем не сравнимые сияния! Невозможно описать всех красот этой страны!

— Еще прошу прощения, господин доктор! Скоро ли мы их увидим?

— Скоро, мой друг, через двадцать четыре часа «Галлия» подойдет к мысу Фарвель, ниже шестидесятого градуса северной широты.

— Как странно, — продолжал парижанин, ободренный благожелательным тоном доктора, — я-то думал, что лед везде гладкий, ровный, как у нас на пруду.

Желен спустился вниз, подошел к кочегару и рассмеялся так громко, что стоявшие на своих постах матросы невольно обернулись.

Летящее Перо понял, что сказал глупость, и покраснел.

— Милый мой, — продолжал доктор, так и покатываясь со смеху, — с такими представлениями о полюсе сидеть бы дома и торговать жареными каштанами!.. Разве тебе неизвестно, что бывают ледники шириной в сто километров и высотой в сто, сто пятьдесят метров над поверхностью воды?! Я говорю «над поверхностью воды», потому что их подводная часть соответственно равна пятистам и шестистам метрам!

— Чудеса! — воскликнул пораженный моряк.

— От них-то и отделяются плавающие льдины, которые мы только что видели. Под воздействием слабого солнечного тепла Гренландии и в особенности от непрерывного напора вод океана от ледников отделяются осколки и плавают, пока не растают. Сами в этом убедитесь, когда зайдем за Полярный круг.

— Господин доктор, осмелюсь вас спросить…

— Спрашивай, пожалуйста!

— Мы здесь все как одна семья, вы, должно быть, это уже поняли…

— Ну конечно, продолжай!

— Так вот, с того самого дня, как мы покинули Францию, только и разговоров что о полюсе!.. Но никто из нас, должен признаться, даже китобои, не могут объяснить, что такое полюс!.. Я тоже, хоть и не глупее других.

— Это очень просто. Слово «полюс» греческого происхождения и означает «вращать». Это точка пересечения воображаемой оси вращения Земли с земной поверхностью. За двадцать четыре часа земной шар оборачивается вокруг своей оси один раз.

— Так вот оно что! А я-то думал, это такое место на Севере, где лютый холод и куда никто не может дойти.

— Возьмем, к примеру, какой-нибудь шар, скажем, деревянный или, нет, лучше апельсин, проткнем его насквозь вертелом и будем поворачивать. Полюс — это точка, из которой ось выходит наружу.

— Но ведь этих точек две!

— Правильно! Полюс Северный и полюс Южный. Понятно?

— Как будто да, господин доктор… Но есть еще этот чертов Полярный круг, о котором так беспокоится мой товарищ Констан Гиньяр, потому что очень любит стофранковые монеты!

— А! Из-за надбавки одной десятой месячного жалованья после пересечения «Галлией» Полярного круга! Так вот. Полярных кругов существует два. Это параллели к экватору, которые проходят на широте шестидесяти шести градусов тридцати трех минут от Северного и от Южного полюсов. Соответственно говорят о Северном полярном круге, как в нашем случае, и о Южном полярном круге.

— Значит, мы пересечем круг, когда будем приблизительно на шестьдесят шестом градусе широты от Северного полюса?

— А что такое экватор?

— Это линия, на которой купают. Меня купали, когда я плавал в Рио!

— Где же она, эта линия? Из чего сделана?

— Балаболка ты бестолковая! Это, как бы сказать… вроде того… Господин доктор, как бы ему объяснить?

— Линия эта тоже воображаемая, вокруг Земли; плоскость, образуемая линией экватора, перпендикулярна земной оси.

— Кажется, я наконец понял! Если разрезать апельсин пополам на равном расстоянии от обоих полюсов, то получатся две одинаковые части — два полушария Земли. Плоскость разреза составит прямой угол с осью.

— Отлично, котелок у тебя варит неплохо! Так вот, полюс находится на девяностом градусе от экватора, до него-то мы и должны дойти.

— И мы дойдем, не будь я Форен, по прозванию Летящее Перо!

Матросы один за другим подходили к доктору и внимательно слушали его объяснения, стараясь хоть что-нибудь понять. Одним это удавалось, другие надеялись потом расспросить поподробней парижанина.

В отличие от остальных Констан Гиньяр, расчетливый нормандец, не рассыпался в благодарностях доктору и что-то недовольно ворчал.

Констану Гиньяру были не по душе все эти воображаемые линии и точки. Где и как их найти? Он понимал, что океан — не земля, и там нельзя прорыть пограничные канавы и поставить заборы, но можно обозначить линии раздела буйками!

Льдин между тем становилось все больше, и капитан приказал замедлить ход, чтобы не напороться на одну из них, а на ночное дежурство поставил вахтенного, чтобы тот освещал прожектором путь.

По расчетам доктора, через сутки судно должно было приблизиться к мысу Фарвель и бросить якорь у берегов датских владений в Гренландии у Юлианехоба, первой стоянки на пути к полюсу.

С виду громоздкая, «Галлия» шла легко и даже без включения парового двигателя, на одних только парусах, делала восемь узлов. Дул, правда, все время попутный ветер — юго-восточный бриз, позволявший идти, не лавируя парусами.

Пройдя таким образом пять тысяч двести километров и значительно сэкономив горючее, капитан приказал убрать паруса, зажечь топки и идти на моторе, это помогало делать повороты при встрече с морскими течениями и плавающими льдами.

Морское течение, ответвление которого огибает мыс Фарвель и через Девисов пролив направляется в Баффинов залив и далее на север, могло пронести шхуну мимо фьорда, где на берегу находится Иоханнесхоб, предполагаемая стоянка. Ледоход только начался, и полоска свободной воды по пути к фьорду была едва заметна.

Все шло благополучно. Лучшего капитан д’Амбрие не мог бы желать. Проведя за сверхкороткий срок подготовку экспедиции, он предполагал опередить соперника и, кажется, не ошибся в расчетах.

О немце не было никаких известий. Как ни старался д’Амбрие, узнать что-либо о Прегеле не удалось, хотя еще до выхода в море француз ежедневно просматривал все бюллетени с сообщениями о судах, выходящих из портов Европы, где были указаны места их назначения и имена капитанов.

Вряд ли Прегель сразу нашел для своей экспедиции уже оснащенное судно и экипаж и отправился в плавание раньше д’Амбрие, воспользовавшись теплым сезоном, чтобы дойти до арктических широт.

Скорее всего «Галлия» первая перейдет за Полярный круг.

От остановки в главном городе датских владений, считал д’Амбрие, во многом зависел успех экспедиции, и ради нее капитан постарался уйти в море на две недели раньше.

Он надеялся прийти в Юлианехоб до китобоев, которые появляются там лишь с началом сильного таяния льдов, в середине июня, когда уже можно проникнуть в полярные воды для охоты.

Необходимо было купить собачьи упряжки и нарты, чтобы двигаться по льду там, где судно пройти не сможет. Именно до тех мест и доходил капитан Нэрс на кораблях «Алерт» и «Дисковери» («Открытие»).

Д’Амбрие был приверженцем идей американца Холла, несчастного и отважного исследователя Арктики, и считал, что до самого полюса можно дойти только на собачьих упряжках.

Эскимосские ездовые собаки, сильные и выносливые, неприхотливые в еде, просто незаменимы в переходах по арктическим ледяным полям. Они могут спать прямо на снегу, при температуре, когда даже ртуть замерзает.

Вы только представьте, как тяжело изнуренному непосильным трудом человеку тащить на себе груз по ледяным торосам, где и так невозможно пройти. Сколько требуется усилий, чтобы удержаться на скользкой неровной поверхности. Собачья упряжка с санями тут просто незаменима. На нее можно положить груз, а то и самому сесть.

Именно для того, чтобы приобрести эти упряжки, д’Амбрие и решил сделать остановку в Юлианехобе.

По мере продвижения к северу плавучие льды встречались все чаще, к тому же поднялся туман, и вскоре с бушприта не стало видно огней на бизань-мачте. Так что приказ замедлить ход оказался очень своевременным. Члены экипажа уже не скрывали своей тревоги, не ободряла их даже уверенность капитана в надежности «Галлии».

Шхуна то и дело вздрагивала от столкновения с льдинами, но они скользили мимо, лишь слегка задевая бок судна.

На ночь зажгли ходовые огни, а обычный белый фонарь на бизань-мачте заменили прожектором.

Д’Амбрие был уверен в правильности взятого курса, судно шло вперед, и наконец сквозь туман, как сквозь матовое стекло, забрезжил рассвет.

Шесть часов… Восемь… Десять.

Мыс уже обогнули, значит, где-то недалеко проход, в который надо войти. Через каждые пять минут стреляли из сигнальных пушек.

У левого борта послышались удары весел. Уж не почудилось ли?

— Стоп машина! — раздалась команда.

Винт прекратил вращение, судно почти остановилось, лишь по инерции продолжая движение к северу.

Капитан приказал замерить глубину. Лот на глубине двухсот морских саженей не достал дна.

— Вперед!

Еще четверть часа «Галлия» идет вперед, и вдруг раздается радостное:

— Ур-ра!

Пелена тумана на мгновение рассеялась, выглянуло солнце и осветило берег, с полосой изломанного волнами по краю льда.

— Стоп!.. Мастер каптэн!.. Стоп!.. Мой, пайлет… Мастер… Входить корабль Юлианехоб… — кричит кто-то на ломаном английском.

— Лоцман… Браво! Добро пожаловать!

Лоцман ловит на лету канат, который ему бросают.

— А его лодка? — спрашивает кто-то из матросов. Лоцман сидит в узеньком каяке.

— Подымай! — кричит он, не выпуская из рук каната.

Его поднимают вместе с лодкой.

Оказавшись на борту, незнакомец отделяется от «душегубки» размером с чемоданчик и отряхивается, словно собака, распространяя резкий запах рыбы.

Приезжий — чистокровный эскимос, или, как их называют в тех краях, гренландец, что не делает его красивее, по крайней мере, по нашим, европейским, понятиям. Крохотный приплюснутый нос, глаза как зернышки груши, рот — щелочкой. Добавьте к этому длинные и жесткие, как конский хвост, волосы, реденькую бороденку, и вы получите точный портрет Ганса Игалико, лучшего лоцмана своих морей.

Итак, отряхнув воду с одежды из выдры, эскимос бесцеремонно протянул руку д’Амбрие, в котором сразу угадал капитана, затем выпил, будто молоко, кварту рома и уселся, словно у себя дома, рядом с рулевым.

Эскимос был отличным лоцманом, никто лучше него не провел бы «Галлию» по извилистому проходу через замерзший фьорд.

Уже через два часа шхуна бросила якорь на маленьком рейде, хорошо защищенном от ветра с моря и суши.

— Юлианехоб! — торжественно объявил гренландец и, протянув руку, с гордостью указал на город.

Глазам удивленных матросов предстали десятков пять жалких лачуг, возвышавшаяся над ними маленькая церквушка и мачта с флагом.

Это был центр датских владений в Гренландии.

 

ГЛАВА 4

Ложная оттепель. — О сапогах. — Собачьи бега. — Великолепный полет. — Гренландский кнут. — Шесть миль [32]Миля (морская) — единица длины, равная 1852-м метрам.
в час. — Как режут ухо. — Хозяин на борту. — Собачий капитан. — Льды повсюду. — Веселость не изменяет. — Проводник через льды. — Разные виды льдов. — Полярный проход. — Тревога.

Пока «Галлия» шла к берегам с выразительным названием «Земля скорби», температура воздуха сохранялась относительно высокой, потом за два дня упала до минус 24 °C, снова поднялась до минус 7°, а в день прибытия в Юлианехоб вдруг подскочила до плюс 12°. Такие колебания температуры характерны для Гренландии, особенно ее южной части.

Начались таяние льдов, разбитых морским прибоем, и обманчивый ранний ледоход, немало удививший матросов-китобоев.

— Еще будут морозы, — говорили они товарищам с «Галлии», полагавшим, что холода кончились и до наступления новых они успеют пройти за Полярный круг.

Сорок восемь часов температура не менялась, потом за четыре часа упала до минус 10°. Начался сильный снегопад, такого в наших умеренных широтах не бывает, земля покрылась белой пеленой, пролив замерз. Толщина льда на нем увеличилась до пяти сантиметров.

Д’Амбрие не очень огорчала перемена погоды, случись это в открытом море, было бы гораздо хуже, «Галлия» тогда не смогла бы войти в порт и защититься от ветра необычайной силы, характерного для конца полярной зимы.

Короткая остановка в пути была предусмотрена д’Амбрие не только для закупки собак и нарт, но и для их испытания.

К тому же капитан заметил на жителях Юлианехоба отличные непромокаемые сапоги, которые не боятся ни морской воды, ни снега, и решил приобрести их для команды, поскольку обуви, изготовленной по его заказу в Норвегии, могло не хватить на все время экспедиции.

Гренландские сапоги — настоящее произведение искусства местных сапожников, точнее сапожниц. Они удобны и элегантны.

Сшитые из тюленьей кожи жилами, сапоги не твердеют на морозе. Для этого кожа подвергается специальной обработке, ее попеременно выставляют то на солнце, то на мороз, растирают руками и несколько раз пропитывают жиром, отчего сапоги приобретают мягкость и белизну. Потом выделанную кожу украшают разноцветными узорами.

Получив заказ, мастерицы сразу же принялись за работу, а их мужья приводили капитану собак в упряжке, расхваливая силу и воздержанность в еде своих четвероногих питомцев.

По приблизительным подсчетам в Юлианехобе оказалось всего двести пятьдесят жителей, а собак не менее тысячи. Все — одной породы, хорошо известной по иллюстрациям в журнале «Вокруг света»: не очень большие, но коренастые и приземистые, с острыми мордами, похожими на шакальи, умными глазами и стоячими ушами. У них загнутые кверху длинные пушистые хвосты, длинная густая шерсть, отлично защищающая от мороза и ветра.

О качествах собак пока нельзя было судить, и капитан не знал, по какому принципу их выбирать.

Тогда д’Амбрие решил устроить собачьи бега, своего рода испытание, а заодно развлечь команду.

Для гренландцев нет большего удовольствия, чем состязания в быстрой езде по ровному насту в санях, когда в ушах свистит ветер. Поэтому жители Юлианехоба с радостью согласились на предложение д’Амбрие.

Снежное поле, гладкое как бильярдный стол, казалось, простиралось до Атлантического океана на восток и до самого полюса на север.

Поверьте, это интереснейшее зрелище, когда наготове стоят сразу шесть собачьих упряжек, в каждой по двенадцать собак. Они огрызаются и ждут с нетерпением сигнала — щелчка длинного бича.

Мужчины, женщины, дети — все высыпали из своих жилищ, чтобы посмотреть на состязание. По обе стороны трассы выстроилась живая стена из одетых в меха людей, они притоптывали на снегу своими пестрыми сапогами. Даже мастерицы-сапожницы прекратили работу, чтобы посмотреть на бега.

Капитан и доктор, тоже закутанные в мех, как гренландцы, сели в сани Ганса Игалико — он управлял собаками столь же искусно, как плавал.

В остальных санях, попыхивая трубками, разместились матросы, тоже в мехах, по двое в каждой упряжке.

Староста поселка Юлианехоб взял на себя роль распорядителя и держал наготове гренландский бич, словно флаг.

— Можно начинать, капитан? — спросил он на ломаном английском.

— Пошли! — ответил д’Амбрие, подавшись всем телом вперед, чтобы не вывалиться из саней при толчке.

Бич щелкнул, будто выстрелил, собаки рванулись с места, и тут раздался оглушительный хохот и топот сапог. Четыре матроса полетели из нарт вверх тормашками. Барахтаясь в толстых шубах в снегу, они ругались на всех наречиях Франции: провансальском, бретонском, нормандском и гасконском.

Староста еще раз щелкнул бичом, остановил упряжки и заявил, что надо начать все сначала.

— Не ушиблись, мальчики? — спросил доктор.

— Нет, только трубки сломали! — огорченно проговорил Летящее Перо.

— Ну, такие переломы я не лечу! — шутливо произнес Желен. — Садитесь скорее в нарты и покрепче держитесь! Эти чертовы собаки будто начинены порохом.

— Ну что, можно ехать? — поинтересовался капитан.

— Все в порядке! — ответили матросы, отряхнувшись от снега и снова сев в сани.

Опять щелкнул бич, погонщики громко свистнули, и собаки понеслись в снежном вихре и исчезли вдали, под восторженные крики зрителей.

Дух захватывает, когда летишь по ровному снегу, будто по воздуху, со скоростью двадцать пять километров в час.

Приходится закрывать рот и глаза, а нос защищать рукавицей, чтобы не забивалась снежная пыль.

Если одна из собак, оступившись, падает и волочится на шлее, погонщик не останавливает упряжку. Ударом кнута он заставляет упавшую вскочить и бежать дальше.

Бич необходим, хотя, возможно, это и не по вкусу членам общества охраны животных, без бича нет послушания, нет дисциплины, без него упряжка просто не может существовать.

Как справляться с этой многочисленной сворой, когда у каждой собаки свой норов! Одни едва тащатся, другие бегут слишком быстро, одни послушны, другие упрямы или непонятливы, а главное, все очень любят гоняться за зверьем.

Что делал бы погонщик, не будь у него пусть жестокого, зато действенного способа наказать нерадивых.

В упряжке нет ни поводьев, ни удил, только одна шлея, и, если бы не страх перед бичом, собаки разбежались бы в разные стороны или же, заметив какого-нибудь зверя, бросились за ним.

Эскимосский бич — брат русского кнута. В нем полтора метра длины, чтобы можно было достать до любой собаки в упряжке. Рукоятка жесткая, не более семидесяти сантиметров, с прикрепленной к ней узкой полоской сыромятной тюленьей кожи, заканчивающейся пучком сухожилий, которым ловкий погонщик может до крови стегануть собаку.

Чуть собака заартачилась, погонщик грозно кричит и щелкает бичом в воздухе.

Если не помогает, слегка ударяет упрямицу, а не добившись результата, беспощадно бьет.

Капитан видел собственными глазами, как лихой эскимос отсек непокорной собаке ухо. Та взвыла от боли, но больше не смела не слушаться.

Пробежав намеченное расстояние, упряжки повернули назад и, добежав до старта, остановились в таком же порядке, как в начале бегов.

В соревновании не оказалось ни победителей, ни побежденных, и д’Амбрие так и не смог решить, какую упряжку выбрать.

Чтобы никого не обидеть, пришлось купить у каждого из хозяев по пять собак наугад. Всего тридцать. И заплатить, не торгуясь, по пятьдесят франков за экземпляр. Было приобретено также трое нарт, их вместе с животными тотчас погрузили на «Галлию».

Собаки быстро освоились на новом месте, досыта наелись сушеной рыбы и затем улеглись в специальном закутке, построенном корабельным плотником в носовой части судна.

Летящее Перо не отходил от симпатичных псов и получил разрешение капитана ухаживать за ними.

— Дорогой мой, — сказал д’Амбрие, — ведь у тебя и так много хлопот!

— Капитан, прошу вас, позвольте присматривать за собаками. Глядите, они уже знают меня!

— Но ты ведь не эскимос, а они понимают только эскимосский язык!

— Клянусь, и двух недель не пройдет, как я выдрессирую их!

— Ладно, поступай как знаешь! Будешь теперь называться собачьим капитаном.

— Очень вам признателен, вот увидите, это будут самые ухоженные животные на свете!

Через два дня вся команда получила по паре гренландских сапог, в трюм погрузили достаточно корма для собак, и «Галлия» отправилась в плавание.

Провожал ее из фьорда в открытое море все тот же лоцман-эскимос Игалико.

Десять дней, до 23 мая, шхуна простояла у Юлианехоба.

Напрасно уговаривал Игалико капитана продлить стоянку, убеждая в том, что потепление наступило слишком рано, может снова похолодать и тогда судну будет тяжело бороться со льдами. Китобои же появятся в этих краях не раньше конца мая, так что капитан все равно их опередит, если даже задержится с отплытием на неделю.

Но д’Амбрие стоял на своем. Он хотел во что бы то ни стало прийти первым к паковым льдам, даже если придется израсходовать большой запас горючего.

Возможно, он рассчитывал со временем запастись бурым углем, два месторождения которого лежали на пути «Галлии». Одно — открытое судном «Дисковери», другое — соотечественником доктором Пави, неудачливым компаньоном американского лейтенанта Грили.

Не прошло и суток, как предсказание лоцмана сбылось: сильно похолодало. Все чаще встречались айсберги, затрудняя движение судна.

Для матросов, тех, что не ходили на китобойных судах, это был совершенно неведомый мир.

Везде льды! Впереди, позади, с обеих сторон. Царство ледяного хаоса! Хаос льда! Неописуемая, постоянно меняющаяся картина, огромные ледяные массы, расплывчатые, почти бесцветные, словно бесплотные, медленно движутся под напором морских течений, и между ними — «Галлия». Ее нахождение здесь казалось дерзким вызовом благоразумию!.. Льдины медленно подплывали к кораблю с грохотом, подобным грому, ударялись о борта и рассыпались на куски. Каждую минуту они грозили раздавить это маленькое судно, бросившее вызов стихии.

«Галлия» почти все время плыла в тумане, лишь изредка разгоняемом порывами южного ветра. И тогда льдины, освещенные солнцем, сверкали и переливались всеми цветами радуги. Но это длилось всего несколько минут, а потом все снова окутывал густой туман, и оставалось только сожалеть об исчезнувшем великолепии.

Нечего и говорить, что на корабле внимательно наблюдали за льдинами, отталкивали их шестами, но все равно судно нет-нет да и наталкивалось на айсберг, почти неразличимый в тумане.

Не получив повреждений, «Галлия» шла дальше, только хронометры реагировали на удары; все предметы были крепко принайтованы. Со временем это позволило «Галлии» действовать как ледоколу.

Капитан, убедившись в прочности судна, неизменно сохранял спокойствие духа и стремился лишь к тому, чтобы скорее продвигаться вперед.

Ободренные его спокойствием, матросы тоже стойко держались. Казалось, опасность им прибавляла веселости.

— Вот здорово! — воскликнул парижанин, поднявшись на палубу. — Что за мастера делают этот лед! Им надо выдать патент! Честное слово!

Тут как раз выглянуло солнце, и стало видно, что к кораблю приближается множество льдин.

— Хватай шест, болтун, и отталкивай эту ледяную гору! Того и гляди, на реи нам свалится! Дер-ржись, черт подери! — Матрос особенно звучно произносил букву «р», что свойственно баскам.

Это был Мишель Элембери, назначенный «проводником через льды» после отбытия из Юлианехоба, по-английски «айсмастер».

Молчаливый, но очень смышленый, баск не имел пока случая проявить свои способности, но капитан заметил, что Мишель отлично ориентируется в навигации среди льдов.

Элембери долго плавал на китобойных судах и хорошо знал полярные моря, по крайней мере, до пролива Смита и залива Мелвилл, где дважды зимовал.

Познания моряка в технике навигации были настолько высоки, что однажды ему даже пришлось исполнять обязанности второго помощника капитана на китобойном судне.

— Ледяная гора… Ты мне напомнил о родном Париже, где любители спиртного сидят сейчас в кабачках и распивают охлажденное вино… А здесь… О-ля-ля! Есть где его заморозить! Можно подумать, что мы в центральном морозильнике Земли. А, Мишель?

— И что дальше?

— Вот заработаем в экспедиции хорошие деньги, сложимся, купим корабль и будем возить отсюда лед на экватор, где жарко, торговать им.

— Неплохая идея!

— Не мне первому она пришла в голову!

— Да!.. В Америке, в Гудзоновом проливе… пилят лед, как плиты для мостовой… пилами… упаковывают в войлок и древесные опилки и везут на Антильские острова… в Мексику… в Луизиану… в Гвинею…

— Такой лед, должно быть, дорого стоит!

— Четыре су полкило!

— Ну и хитрые эти американцы!.. Мишель!

— Что еще скажешь?

— Ты все знаешь про лед, объясни мне, пожалуйста…

— Не время сейчас… Глядеть надо в оба!

— Но зачем же закрывать рот и затыкать уши? Можно разговаривать и дело делать!

— Посмотри, стало светлее. Передохнем в свободной протоке.

— Вижу… там… по левому борту… идет «флоу»!

— Как ты сказал?

— «Флоу». Это ледяное поле — замерзшая морская вода. Придется ее обойти, двигаться по ней невозможно.

— А вон там, по правому борту — ледяные холмы… дюны… скалы… до самого горизонта. Кажется, они смыкаются с тем, что ты назвал «флоу».

— Это пак — нагромождения пришедших с севера, смешанных течениями и бурями льдин, спаянных между собой. Под воздействием солнца они размерзнутся и поплывут в океане.

— Громы небесные! Сколько их! А мороз все крепчает. Нос щиплет.

— Двадцать градусов ниже нуля.

— Этак вся вода замерзнет, как тогда плыть кораблю?

— Течение не даст воде замерзнуть.

— А что дальше?

— Мы встретимся с океанским паковым льдом, с огромным айсбергом, преграждающим путь в свободные арктические воды.

— Как же мы через него пройдем?

— К тому времени начнется таяние льдов.

Пользуясь случаем, когда обычно молчаливый Мишель Элембери разговорился, кочегар старался получить у друга как можно больше сведений и найти в родном языке слова, адекватные тем, которые баск употреблял в своей речи.

Оказалось, англичане побывали в этих местах раньше французов и назвали все по-английски. Парижанин внимательно слушал товарища, коря себя за невежество.

Мишель объяснил Артуру, что такое паковый лед и почему его так боятся китобои. Дело в том, что этот лед преграждает путь в проливы Смит, Джонс и Ланкастер даже в пору арктического лета. Приходится его обходить по восточному краю, чтобы проникнуть в свободные воды полярных морей. Паковые льды почти всегда смерзаются с береговыми, загораживая залив Мелвилл. Если же проход остается открытым, это считается большим везением.

Скопление льдов вовсе не неподвижно, как думал парижанин. Наоборот, они медленно перемещаются под воздействием южных морских течений. В этом можно убедиться на следующем примере. «Фокс» — маленький пароход, построенный в 1837 году Мак-Клинтоком, пошел на розыски экспедиции Франклина, вмерз в паковый лед у мыса Йорк и спустился вместе с ним к югу. Лишь через девять месяцев, уже у Полярного круга, ему удалось освободиться.

Паковый лед, видимо, образуется на Крайнем Севере при смерзании отдельных ледяных полей, называемых «флоу», которые достигают огромной высоты — сорок — пятьдесят метров. Двигаясь к югу, они смерзаются с паковыми льдами, но по пути большая их часть тает, оставаясь все же выше уровня воды на двенадцать — пятнадцать метров и более.

— Имей в виду, парижанин, — говорил Мишель, — что подводная часть льдины в три раза выше надводной, так что можешь себе представить, что это за громадина!

Артур с жадностью ловил каждое слово баска и не заметил, что брови его заиндевели, а на бороде повисли сосульки.

Неизвестно, как долго говорил бы еще баск, сев на своего любимого конька, но вдруг он изрыгнул проклятие, и в тот же момент началась паника.

 

ГЛАВА 5

Обвал ледяной горы. — Быть раздавленными или утопленными. — Человек за бортом. — Веселый героизм. — Награда храбрецу. — Датские земли. — Сквозь туманы. — В сорочьем гнезде. — Сожаления китобоя. — Только вперед. — Предел человеческого страдания. — На подходе к «Кладбищу кораблей».

А теперь вернемся немного назад и коротко расскажем о том, почему событие, вызвавшее на корабле смятение, застало команду врасплох.

Несмотря на сильный мороз, матросы-южане не могли оторвать глаз от полярного моря. Их поражали непрерывно менявшиеся, удивительные картины, то мрачные, то ослепительные. Увлеченные неожиданно открывшейся красотой, люди порой забывали об опасностях.

Кроме того, команда «Галлии» пока еще не очень хорошо разбиралась в конфигурации льдин, видневшихся на поверхности воды лишь на четверть. Подводная часть их часто бывала гораздо шире надводной, а очертания неопределенными.

Как раз когда парижанин беседовал с баском, в пятнадцати метрах от корабля плыла ледяная гора. С виду совсем не опасная, она неожиданно ударила своей подводной частью по судну.

Тогда-то и началось смятение.

Протока, по которой шла «Галлия», находилась вблизи огромного ледника, примерзшего к скалистым берегам. Течение размывало его подводное основание, а на поверхности возвышались причудливые фигуры, напоминавшие развалины гигантских архитектурных сооружений. Время от времени от ледника с оглушительным грохотом откалывались целые горы, вздымая на море высокие волны. Казалось, где-то поблизости шел жаркий бой.

Шхуна отошла в сторону, чтобы не столкнуться с айсбергом, похожим на гренадерскую шапку, высотой более десяти метров.

Айсберг плыл метрах в тридцати слева по борту. Вдруг от него откололась льдина, погрузилась в воду, потом всплыла и, подхваченная огромной волной, понеслась к судну.

Все это произошло за какие-нибудь пятнадцать секунд.

Подводная часть отколовшейся льдины задела корпус судна, раздался угрожающий треск, мачты закачались и, казалось, вот-вот рухнут.

Одно неверное действие — и кораблю пришел бы конец.

«Галлия» накренилась на один борт и могла затонуть на месте.

Даже самые храбрые замерли от страха, судорожно вцепившись кто во что мог, чтобы не быть сброшенными в воду, и в ужасе смотрели на капитана.

Д’Амбрие понимал всю опасность положения, но сохранял спокойствие.

— Держитесь, матросы! — крикнул он громовым голосом, перекрыв рев волн. — Лево руля… До упора! — И скомандовал в машинное отделение: — Полный вперед!

Снова затрещали, заскрежетали все деревянные и металлические конструкции корабля, и его сильным толчком вынесло вперед.

Вдруг все услышали, как киль заскреб по льду, а винт завертелся в пустоте. Это длилось всего несколько секунд, но какими мучительно долгими они показались!

«Галлия» поднялась на льдину, затем скользнула вниз и пошла носом в воду. Еще немного, и она затонула бы.

К счастью, корабль уже перенесло через льдину, когда на него обрушилась волна.

Вмиг затопило спардек. Матросов окатило ледяной водой.

Выли и визжали собаки.

На какое-то время шхуна погрузилась на довольно большую глубину, потом всплыла, и через шпигаты вода с нее потекла в море. Во внутренние помещения не просочилось ни капли, так хорошо были проконопачены все швы на палубе.

Рискованный маневр капитана спас судно.

— Все живы-здоровы! — весело крикнул Летящее Перо. — Только душ чересчур холодный!

Вдруг кто-то крикнул:

— Человек за бортом!

Все замерли.

— Этому паршивцу, видимо, мало холодного душа, — продолжал Артур Форен, неуемный шутник, снимая меховой жилет. — Он решил искупаться. Теперь я схвачу насморк!

— Стоп машина!

На воду стали спускать шлюпку и бросили утопающему спасательный круг.

Тот барахтался в воде метрах в пятидесяти от шхуны.

— Ему не выбраться! Сразу видно, он не умеет плавать! — заметил Летящее Перо. — Придется мне выступать в роли собаки-водолаза! — И кочегар, не долго думая, бросился в воду, словно забыв о двадцатиградусном морозе.

— Держись, парижанин! — подбадривали смельчака товарищи.

Шхуна по инерции продолжала двигаться, и шлюпку никак не могли спустить на воду.

Парижанин то и дело приподнимался в воде посмотреть, где утопающий. Несчастный находился метрах в тридцати от него и хрипел:

— Помогите!

— Идет ко дну!.. Он не поймал круг!.. Хватайся за него скорее, кашалот!.. Кажется, утонул!

В несколько взмахов Летящее Перо достиг места, где ушел под воду его товарищ, дважды нырнул и наконец вытащил беднягу, почти бездыханного. К счастью, спасательный круг оказался близко, и парижанин, вконец обессиленный, вцепился в него свободной рукой. Даже в этот критический момент Артур не утратил веселости.

— Да ты не кочевряжься, а то я тебя стукну, — сказал он спасенному товарищу, в котором узнал Констана Гиньяра. — Так вот это кто! Недаром тебя зовут Неудачник!.. Эй там, на шлюпке! Сюда!.. Пошевеливайтесь, черт вас побери!

Парижанин, стуча зубами, влез в лодку. Туда же втащили и Гиньяра вместе со спасательным кругом, который он не выпускал из рук.

Боцман Геник сидел за рулем.

— Держи, малыш, — протянул он Артуру меховую куртку, — завернись в нее!

— Не откажусь, начальник… Признаться, не очень-то приятно плавать здесь, как тюлень.

— И выпей вот это, — продолжал боцман, подавая бутылку. — Настоящее тигровое молоко, дружище!.. Знаешь, мой мальчик, ты настоящий моряк… я в этом толк знаю, — тихо добавил Геник дрогнувшим голосом.

Констана между тем изо всех сил растирали. Наконец он открыл помутневшие глаза, но не в силах был произнести ни слова.

— Выпей и ты немного, — сказал парижанин, отдавая бутылку нормандцу. — Еще не пришло время отправлять тебя в морг!

Через пять минут шлюпка причалила к «Галлии».

Артур легко вскочил на борт, где его с восторгом встретили товарищи.

Гиньяра доктор велел отнести в лазарет и туда же попросил прийти парижанина.

— Прошу прощения, доктор, но, с вашего разрешения, я лучше пойду в топку, там и согреюсь!.. Хорошенько пропотею, и вся простуда пройдет!

— Ты прав, мальчик!.. Но после того, как согреешься, зайди все же ко мне!

По дороге в машинное отделение Артуру встретился капитан. Он посмотрел на подчиненного сияющими глазами и протянул ему руку.

Летящее Перо так смутился и оробел, что не мог вымолвить ни слова, только с почтением вложил свою руку в руку капитана.

— Мой храбрый Форен, — проникновенным голосом произнес д’Амбрие, — приношу тебе благодарность от своего имени и от имени всего экипажа.

Исполненный гордости, парижанин приложил руку к матросскому берету, по-военному отдал честь и пошел к люку.

«Чего не сделаешь с такими помощниками, — подумал капитан, направляясь в лазарет. — Я непременно дойду до цели!»

Нависшую над шхуной смертельную опасность лишь чудом удалось избежать, и это заставило команду удвоить бдительность, что по мере продвижения к Полярному кругу было просто необходимо.

В полынье, по которой шла шхуна, скапливалось все больше льдов, но вода не замерзала. Морозы все еще держались, однако солнце лишь ненадолго скрывалось за горизонтом. Постепенно становилось теплее. Наступили белые ночи. Еще немного, и начнется бурное таяние льдов.

Шхуна давно миновала фьорд Арсук, где находятся знаменитые копи криолита, называемые Ивигтут, прошла Фредериксхоб, Фискенесс и, наконец, Готхоб — второй город южного инспектората, унылый и еще более холодный и пустынный, чем Юлианехоб.

Пересекли шестьдесят пятую параллель.

Но как ничтожны были результаты этого трудного и утомительного пути!

Даже в эти три месяца белых ночей, когда солнце не переставало светить над ледяной пустыней, туман не рассеивался.

Приходилось постоянно лавировать из опасения натолкнуться на льдину, останавливаться, иногда даже отходить назад, и все ради того, чтобы на несколько минут широты продвинуться к цели!

Все это изматывало силы экипажа.

Следует заметить, что туман не поднимался высоко над водой, и, забравшись на мачту, можно было любоваться чудесной, ни с чем не сравнимой картиной полярных льдов, освещенных солнцем.

Ловкий, как матрос-марсовой, капитан залезал в корзину на грот-мачте, откуда вел астрономические наблюдения, и пришел к выводу, что переход за Полярный круг был совершен 30 мая.

Матросы прозвали эту корзину «сорочье гнездо».

По случаю перехода за Полярный круг устроили праздник.

Приготовили угощение, раздали по двойной порции вина, пели песни. Летящее Перо блеснул своими артистическими талантами.

С этого дня солнце уже не скрывалось за горизонтом. С юга на север летели бесчисленные стаи птиц, они щебетали, кричали на все голоса и иногда, осмелев, садились отдохнуть на корабль. Некоторые из них что-то ловили в зеленоватой воде на льдинах, чистили перышки и летели дальше.

Проснувшись от зимней спячки, морские животные то и дело затевали игры в воде. Стада тюленей с наслаждением грелись на солнце, а иногда, движимые любопытством, подплывали к кораблю.

Как-то раз даже появился белый медведь с двумя медвежатами. Он принюхивался к корабельному дыму и пару, обеспокоенный шумом, производимым пришлым чудовищем.

Доктор, большой любитель охоты, хотел его подстрелить, уверяя, что медвежий окорок необычайно вкусен.

Но капитан отговорил его, заметив, что медведь находится, по крайней мере, в километре от корабля и пуля до него не долетит.

— Проклятая рефракция! — воскликнул Желен, признав, что поддался оптическому обману, столь частому в этих местах.

— Кит впереди! — крикнул боцман, рассмотрев своими зоркими глазами фонтан брызг, выпущенный млекопитающим.

— Подумаешь, кит! Пусть себе плывет, нам-то что? — откликнулся Артур Форен.

— Тебе-то что, а у меня сердце щемит от того, что я не могу всадить ему гарпун в ребра! — вздохнул китобой.

— Знаете, мастер Геник, на все свое время. Что бы вы стали здесь делать с этой сардинкой?.. Впрочем, он жирный. Спросите месье Дюма, Тартарена, не сгодится ли он ему в котел… Или сделаем из этой рыбки зонтики на продажу.

— Иди ты со своими шуточками! — Боцман не сдержал улыбки.

— Может, подарить китовый ус жене на корсет?

— Тебе бы только зубы скалить. А того не понимаешь, в какой азарт можно войти, охотясь на китов!

Но звери и птицы могли не опасаться «Галлии». Она спешила, ей было не до них.

На третий день, в восемь утра, при температуре три градуса ниже нуля показался остров Диско на 69°11′ северной широты.

Это был административный центр Северного инспектората Гренландии. Резидент жил в Годхавне, недалеко от бухты того же названия.

«Галлия», воспользовавшись свободным протоком вблизи острова, продолжала путь к северу, не задерживаясь ни в одном пункте гренландских владений. На этих стоянках, если и не опасных, то, во всяком случае, неудобных, ничего не было, кроме нескольких жалких домишек, где жили подданные ее величества королевы датской. Упернавик, например, был еще хуже Юлианехоба и Годхавна. Вообще, европейцу трудно понять, как могут жить люди в таких условиях. Грязь, спертый воздух в домах, где хранятся протухшее мясо и рыба.

Это была одна из причин, почему капитан постарался поскорее провести судно мимо этих мест. Кроме того, он опасался оказаться зажатым льдами. Тогда пришлось бы перезимовать на стоянке и целый год потерять напрасно.

Навигация в полярных водах длится с июня по сентябрь, поэтому сейчас было особенно важно как можно скорее пройти к паковым льдам по свободной воде.

Китобои на собственном горьком опыте убедились, что у залива Мелвилл лучше всего быть уже в июне, откуда можно несколько раз пытаться пройти дальше на север, без особого риска быть затертым льдами.

От этого залива идет самый трудный участок пути, полярные Геркулесовы столпы Севера, а затем судно выходит в свободные воды.

Какое здесь нужно искусство, чтобы управлять судном даже с механическим двигателем, хотя оно и имеет большие преимущества перед парусником.

По сей день залив Мелвилл — страшное место для китобоев. Здесь происходят самые неожиданные катастрофы. Гонимый ветром корабль, очутившись на паковом поле между плавающих льдов, может быть ими раздавлен словно орех.

Так в 1819 году погибли четырнадцать китобойных судов, в 1821-м — одиннадцать, в 1822-м — семь. Страшная трагедия разыгралась в 1830 году: 19 июня подул юго-юго-западный ветер, загнал плавучие льды в залив и прижал целую флотилию китобоев к ледяному полю. К ночи ветер усилился, льдины полезли одна на другую, обрушились на корабли и изломали их в щепы.

Вряд ли даже самое прочное судно способно устоять перед такой силой стихии.

Д’Амбрие был известен скорбный мартиролог китобоев, и все же не теряя присутствия духа он готовился вступить в залив со страшным названием «Кладбище кораблей».

 

ГЛАВА 6

В фарватере. — Путь прегражден. — Вперед! — Первый приступ. — Победа. — Знаменитый повар Арктики в отчаянье. — Человек, залитый соусом. — На завтрак нет ничего. — Летящее Перо хочет искупать Дюма, по прозвищу Тартарен, в котле для команды. — Два главных пути к полюсу. — Почему «Галлия» выбрала путь через пролив Смит. — Противоречивые показания.

Тасиуссак, Гекльтон, Чертов палец (скала, напоминающая палец, непонятно только, почему чертов), мыс Уилкокс, архипелаг Утиный. Мимо всех этих пунктов прошла «Галлия» на пути от Упернавика до залива Мелвилл. Она проплыла мимо Лошадиной головы, пересекла 75° широты и, двигаясь вблизи Сабинских островов, достигла огромного ледяного поля шириной пятьсот километров!

Главное сражение со льдами началось третьего июня.

Начиная с конца июня и весь июль лед под действием солнечных лучей становится хрупким, как бы губчатым, по выражению китобоев, «гниет». На ледяных полях появляются глубокие трещины, покрытые талым снегом и водой. Незначительного течения бывает достаточно, чтобы ледяное поле раскололось и куски льда понеслись по воде. Но в начале июня лед еще крепкий и толстый.

«Галлии» пришлось отойти от берега, потому что в этих местах он был сплошь покрыт огромными ледниками с неровными очертаниями, и эти ледники, срастаясь с морскими ледяными полями, простирались далеко в море.

По краю такого ледового образования и неслась на всех парах шхуна, отыскивая свободный проход к северу.

Она проплывала мимо голубоватой полосы льдов, похожей на цепь снеговых гор, видневшихся вдали.

После долгих поисков появился наконец свободный проход между льдами.

С высоты «сорочьего гнезда» капитан рассмотрел контуры протока и уступил свой наблюдательный пост Мишелю Элембери, «ледовому пилоту».

— Лево руля!

— Вперед!

— Право руля!

Шхуна вошла в полынью.

Матросы, одетые только в куртки, поскольку было сравнительно тепло, всего минус два, с любопытством смотрели, как продвигается шхуна между двумя ледяными стенами по темно-зеленой воде.

Проход шириной в сто двадцать метров постепенно сужался и довольно скоро стал не более чем в три раза шире корпуса судна.

Баск, сидя на вышке, то и дело давал команды:

— Левый борт!.. Правый борт!.. Прямо!

Капитан передавал команды рулевому, и тот четко их исполнял.

— Правый борт, капитан! Правый борт! — крикнул что было мочи лоцман.

— Почему? — спросил капитан.

— Льды двинулись, еще немного — и запрудят весь проход… Надо развернуться.

— Развернуться? Но ты же видишь, что это невозможно, проток слишком узкий!

— Тогда — задний ход!

— Ни за что!.. Далеко ли расползлись льды, загораживающие полынью?

— На один кабельтов.

— А дальше?

— Свободная вода.

— Пошли!.. Внимание, рулевой! Полный вперед!

«Галлия» запыхтела, винт бешено завертелся в бурлящей воде, и судно, набирая скорость, поплыло вперед с поднятым бушпритом, словно собираясь во что-то врезаться.

Все стали хвататься за что попало в ожидании толчка, замирая от страха.

Вскоре льды загородили проход.

Прошло несколько страшных мгновений, когда казалось, что все кончено, корабль содрогнулся, раздался страшный треск. Это стальной ледорез шхуны, врубившись в толщу льда, расколол его.

Справится ли ледорез с крепкими льдами?

Может быть, но, разумеется, не с одного удара.

Корабль резко остановился и стал взбираться на лед, который рухнул под его тяжестью.

— Задний ход! — скомандовал капитан.

«Галлия» отошла назад на триста — четыреста метров и снова устремилась на ледяную преграду, врезавшись в нее еще глубже.

Матросы пришли в восторг от этой смелой атаки, плясали, хлопали в ладоши. Даже пессимисты больше не сомневались в успехе.

Вновь прозвучала команда: «Задний ход!» — и следом: «Полный вперед!», и «Галлия», послушная могучей руке капитана, раз за разом атаковала ледяную преграду и продвигалась вперед. Словно разъяренный зверь, бросилась она на лед, круша его и ломая. Казавшееся непреодолимым препятствие отступило, и баск, торжествуя, крикнул:

— Проход свободен, капитан! Вперед!

Упорство и воля помогли д’Амбрие одержать победу.

— Браво, капитан! — поздравил его доктор, отойдя наконец от перекладины, за которую держался. — Если «Галлия» не получила повреждений, в чем я уверен, она и в самом деле отличается необыкновенной прочностью!

— Даже без проверки можно ручаться, что с кораблем все в порядке, — ответил капитан. Его зеленые глаза сияли радостью. — Ни одна шпонка не выскочила, ни один шип, ни одна связка не порвалась!.. Что же до машины, то за нее ручается Фриц, а я ручаюсь за Фрица!.. Пошли завтракать!..

Пробило девять часов. Капитан с доктором собрались спуститься в столовую, как вдруг навстречу им выскочил здоровенный бородатый детина, ругаясь и проклиная на чисто провансальском наречии себя и свое хозяйство. Одежда его была залита чем-то жирным и вкусно пахнущим.

Доктор расхохотался, даже всегда сдержанный капитан не смог удержаться от смеха.

— Что с вами, дорогой Дюма?

— Если я скажу, вы закуете меня в кандалы!

— Никогда! А что с завтраком?

— Господи милостивый! Нет завтрака!

— А что с ним случилось?

— Видите, я весь в соусе! И куртка, и штаны, и борода! Вся кухня залита! Мясо и рыба разлетелись в разные стороны, тарелки посыпались с полок. Полное разорение! Горе!..

— А что за причина такой катастрофы? — спросил капитан, которому наконец удалось остановить поток горестных восклицаний.

— Когда корабль тряхнуло, тарелки, кастрюли и сковороды не были прикреплены к своим местам и попадали на пол. Посуда вся вдребезги. Мне с этим разгромом не справиться!

— Только и всего! — улыбнулся капитан. — Утешься, мой дорогой, и пойди переоденься! Мы прекрасно позавтракаем консервами, без всякого соуса. А ты приведи себя в порядок. Даю тебе на это четверть часа.

Не слушая больше причитаний кока, капитан с доктором стали спускаться в столовую.

В это время на палубе появился Артур Форен, закончивший вахту у машины.

— Что с вами, месье Дюма?

— Ничего-с.

— От вас так вкусно пахнет! Как из форточки ресторанной кухни! Честное слово!

— Какое тебе до этого дело, насмешник!

— Очень даже большое, месье Дюма, ведь я любитель вкусно поесть и хочу кое-что предложить.

— Посмотрим, что ты предложишь! — сказал Дюма, почуяв подвох.

— Капитан велел тебе переменить одежду, пропитанную вкуснейшим соусом.

— Ну и что?

— Опусти ее в котел, и получится превосходный суп, ароматный и наваристый.

— Иди ты к чертям, парижанин, смотри, дождешься у меня!

— Отказываешься? Ну как хочешь, мой Ватель!

— Чертов мошенник, как ты меня обозвал?

— Вателем. Так звали знаменитого повара. Сейчас его уже нет в живых. Значит, отказываешься угостить лакомством товарищей?

— Берегись, мальчишка!

— Жаль, добро пропадает! Пусть хоть мои собачки воспользуются! Пойдем, они с удовольствием оближут тебя! Знаешь, как отчистят одежду!

— Катись ты со своими паршивыми собаками!

— Вы не любите животных, месье Дюма. Нехорошо! Когда вернемся, я сообщу об этом в Общество друзей животных, и вы не получите медали!.. А собачек своих на вас натравлю.

Взбешенный шутками парижанина, кок убежал, погрозив ему кулаком и досадуя, что потерял время на дурацкие разговоры.

Пока Тартарен переодевался и готовил на скорую руку завтрак, капитан с доктором, воодушевленные победой, вели разговор о дальнейшем пути.

Одобряя все намерения и планы капитана, доктор, однако, не мог понять, почему тот так спешит.

— А мой соперник… Вы думаете, он будет медлить?.. Я знаю немецкое упорство, он сделает все, чтобы опередить меня.

— Но ведь нельзя совершить невозможное, на его пути те же препятствия, что и на вашем.

— Я должен его обогнать, хоть на расстояние в несколько минут, четверть градуса, должен показать превосходство, как делает хороший игрок!

— А если он пошел другим путем, следуя, как истинный немец, рекомендациям покойного Петерсона?

— Это было бы для нас счастьем, потому что на этом пути он обязательно потерпит поражение.

— Вы уверены?

— Доказательством тому — опыт исследований, предпринятых за последние сто лет… Он достался дорогой ценой. Передо мной тоже был выбор: путь между Гренландией и Новой Землей, который называют путем на Шпицберген, и путь через пролив Смит, расположенный на севере Баффинова залива.

Я добросовестно изучил все, что касается этих двух путей, и, не колеблясь, выбрал второй, тот, которым мы следуем. И вот почему: начиная с тысяча пятьсот девяносто пятого года, все экспедиции, после Баренца, которые пошли по первому пути, достигли только восьмидесятого градуса, двигаться дальше им помешали тяжелые льды, плывущие на юг.

— Совершенно верно, даже в самые благоприятные годы никто не прошел дальше, чем на сто миль от восьмидесятого градуса к северу.

— Поэтому я и отказался от этого пути, хотя немцы, к которым я, несмотря на свой патриотизм, отношусь с большим уважением, отдают ему предпочтение. Кроме того, этот путь не дает возможности для попутных исследований по геологии, ботанике, этнографии и геодезии, что очень существенно, доктор.

— Ваши доводы весьма убедительны.

— Путь через пролив Смит дает уверенность в том, что мы достигнем полярных вод, совершенно недоступных, если идти на Шпицберген. А это позволит нам подойти на много градусов ближе к Северному полюсу. Не стану сейчас перечислять вам экспедиции, двигавшиеся этим путем, у нас еще будет случай поговорить о них. Расскажу, как намерен действовать. Вам известно, что полярные воды начинаются от линии, соединяющей бухту Понд на западном берегу Баффинова залива с мысом Йорк.

— Разумеется. А также известно, что режим этих вод год от года мало меняется.

— Вы наверняка знаете, что дойти до полярных вод через многолетние льды, которые ограничивают ее с юга, можно тремя путями.

Первый китобои называют Северным проходом, он ведет вдоль гренландского берега и считается самым верным.

Второй проходит посреди Баффинова залива, запруженного плавучими льдами. Потому его и называют Срединным проходом. Пользоваться им можно только позднее, когда льды залива Мелвилл уже взломаны.

И наконец, третий путь — Южный проход, вдоль западного берега Баффинова залива. Там можно идти лишь в конце лета или после того, как долгое время дули южные ветры.

Поскольку Северный проход наиболее верный, я выбрал его. Для парусных судов он представляется самым длинным, но к нам это не относится, поскольку «Галлия» оснащена паровой машиной.

В прежнее время можно было переплыть залив Мелвилл за двадцать пять дней, что впервые и совершил в тысяча шестьсот шестнадцатом году путешественник Баффин на маленьком суденышке водоизмещением в пятьдесят пять тонн.

В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году флотилии английских китобоев для этого потребовалось всего два дня.

Поскольку сейчас только начало навигации, нам, возможно, понадобится немного больше времени. Но это не важно, главное — пройти, и мы пройдем, если бы даже для этого пришлось стереть о льды стальной ледорез «Галлии»!

— Вы совершенно правы! — произнес доктор, бывший очевидцем первой атаки и больше не сомневавшийся в успехе.

— К тому же льды в заливе Мелвилл не так неприступны, как я ожидал. Они, несомненно, слабее льдов у Шпицбергена, где их толщина достигает шести, а то и семи метров. Здесь толщина льда всего два метра, и это меня вполне устраивает.

— Капитан, у меня появилась идея относительно большого пакового поля и Шпицбергена, не позволяющего исследователям идти дальше восьмидесятой параллели.

— Что за идея, дорогой доктор?

— Путь, которым мы следуем, наилучший, я с этим согласен, но почему-то на протяжении почти шестидесяти лет никому не удавалось продвинуться по нему дальше восемьдесят второго градуса сорок первой минуты северной широты, до которой дошел Парри.

— Это так, и все же по этому пути мореплаватели продвигались к полюсу гораздо ближе, чем по другим. Например, в тысяча восемьсот семьдесят первом году экспедиция американца Холла на «Поларисе» провела зимовку на восемьдесят втором градусе шестнадцати минутах северной широты в месте, куда еще не ступала нога человека… Неизвестно, как далеко прошел бы Холл санным путем, если бы не малодушие экипажа второго помощника Сиднея Баддингтона, это они заставили Холла повернуть назад. Очень важно, доктор, провести зимовку как можно ближе к полюсу, это хорошо понимал сэр Джордж Нэрс. Он привел свой корабль «Алерт» к мысу Шеридан на восемь минут севернее, чем Холл свой «Поларис», то есть к восемьдесят второму градусу двадцати четырем минутам северной широты. От этой широты второй помощник Нэрса, отважный лейтенант Маркем, пошел на санях прямо к Северному полюсу, и двенадцатого мая тысяча восемьсот семьдесят шестого года после тяжелейшего тридцатидевятидневного перехода достиг восемьдесят третьего градуса двадцати минут северной широты, куда не доходил до него ни один путешественник.

Того же пытался достичь американец лейтенант Грили. Его экспедиция собрала ценнейшие научные сведения, но кончилась, к несчастью, трагически. Не имея собственного судна, Грили плыл вместе с членами экспедиции и со всем ее оборудованием на пароходе «Протей» до залива Дисковери.

Там он встал лагерем со всем своим персоналом на восемьдесят четвертом градусе сорока четырех минутах северной широты, а «Протей» вернулся в Америку, пообещав Грили приехать за ним через три года.

Обреченный, таким образом, на тридцать шесть месяцев добровольного изгнания, мужественный путешественник вместе с членами экспедиции построил для зимовки Форт-Конгер и ждал начала сезона тысяча восемьсот восемьдесят первого года, чтобы приступить к исследованиям.

Благодаря своим замечательным сотрудникам: вашему коллеге и соотечественнику доктору Пави и особенно героическому лейтенанту Локвуду и младшим офицерам его полка, экспедиция Грили совершала чудо за чудом.

Локвуд, например, дошел на санях до восемьдесят третьего градуса двадцати трех минут, но, к несчастью, ему пришлось отказаться от дальнейшего продвижения к северу, потому что на его пути встретилась открытая вода. Там, где сэр Джордж Нэрс в свое время видел огромные ледяные нагромождения и считал, что море в этих местах замерзло навечно, и даже дал ему название Палеокристаллического, Локвуд встретил протоки свободной воды!.. Но у него были только сани!

Неизвестно, как далеко удалось бы ему пройти к полюсу, будь у него хотя бы небольшая гренландская лодка! Неожиданностей в этих местах много, и их необходимо учитывать. Нэрса, опытного английского мореплавателя, никак не назовешь легкомысленным. Он встретил льды, которые по структуре и конфигурации можно было принять за вечные.

— А шесть лет спустя они растаяли.

— Маркем поверил утверждениям Нэрса и не взял с собой лодки, надеясь проехать на санях.

— А вы что собираетесь делать?

— Постараюсь учесть их опыт и пройти там, где они не смогли. Вы станете тому свидетелем, доктор. Или же меня похоронят в полярных льдах!

 

ГЛАВА 7

Шхуна остановлена льдами. — Идея капитана. — Много усилий и немного динамита. — Путь свободен. — Человек или медведь? — Три медведя и один человек. — Погоня. — Промахнулся! — Доктор находит учителя и не завидует ему. — Подвиги кока. — Достойный своего знаменитого однофамильца Тартарена. — Гора свежего мяса.

— Черт подери! Залив Мелвилл не пропускает! — воскликнул доктор.

— Да, господин доктор, защищается! — серьезным тоном ответил боцман Геник.

— Кажется, мы застряли!

— Посмотрим.

— Нечего смотреть, и так ясно!

Накануне резко упала температура, расколовшиеся было ледяные поля смерзлись, и их уже нельзя было разбивать ледорезом, потому что шхуна не могла двинуться с места.

Старый китобой, неизменно спокойный, приложив козырьком руку ко лбу, смотрел вдаль на мрачное ледяное поле, принюхиваясь к воздуху, словно охотничья собака.

— Что скажете, мастер Геник? — спросил доктор, встревоженный его долгим молчанием.

— Мы потеряли целых двадцать четыре часа, господин Желен, — произнес наконец Геник, — а капитан так спешит!

— Это все, что вы можете сказать?

— Зачем растравлять душу, если ни ветер, ни прилив, ни паровая машина, ни солнце не могут помочь!.. Слишком рано захотел капитан здесь пройти, но хозяин — он, к тому же потеплело и появилась надежда, что попытка удастся.

— А сейчас?

— Надеяться всегда нужно!.. Подует ветер с юга, появится солнце, глядишь и лед сломается, поплывет.

— А если не будет ни ветра, ни солнца?

— Придется тогда потерпеть… Если только у капитана не возникнет какой-нибудь идеи… На то он и капитан!

— Ваше спокойствие, дружище Геник, приводит меня в отчаяние!

— Спокойствие — добродетель моряка, господин доктор, и вы это прекрасно знаете, потому что служили матросом в Ньюфаундленде!

— Но на Ньюфаундленд мы шли за треской, и спешить было некуда, а сейчас поставлена на карту честь флага нашей страны! Задержимся на неделю и проиграем!

— Да все мы готовы здесь кости сложить за родную Францию!.. Но знаете, лед — он и есть лед!

— Вы полагаете, что для нашего соперника он такое же препятствие, как и для нас? Ну, а если он найдет свободный проход?!

— Вряд ли! Ведь он — немец! А у нашего капитана должна быть идея! Вот что я вам скажу!.. Ух ты!.. Не может быть!.. Ах, несчастье!

— Что случилось, о Господи?

— Тише, господин доктор!.. Мы, кажется, сдвинулись с места!.. Нас несет назад!

— Так оно и есть!.. Пойду скажу капитану!

— Незачем! Он сам знает, и у него есть идея!

— Ты прав, мой друг, — послышался голос д’Амбрие, — и сейчас я буду приводить ее в исполнение.

— Так я и думал, капитан! — с почтением произнес боцман, сплюнув за борт табачную жвачку.

— А чтобы вас, доктор, немного развлечь, я устрою такой фейерверк, какого вы в жизни не видели!.. Да я сломаю любую преграду, посмевшую встать у меня на пути! Давай, Геник, свисти всех наверх, живо!

Боцман сунул в рот серебряный свисток и стал выделывать всевозможные рулады и трели. Вся команда вмиг выстроилась у бизань-мачты.

— Плотник! — крикнул капитан.

— Здесь! — ответил Жан Иттуриа, баск, земляк Мишеля Элембери.

— Спустись с четырьмя матросами на склад и принеси четыре бура, самых больших. Понял?

— Есть, капитан!

— Геник, фонарь!

— Есть, капитан!

— Возьми с собой оружейника Кастельно и матроса Ле Герна и жди меня у люка в крюйт-камеру.

— Есть, капитан!

Д’Амбрие забежал в каюту за ключом от крюйт-камеры. Все четверо спустились по кормовому трапу и подошли к маленькой двери, которую капитан быстро открыл. В довольно большом помещении стояло множество завинченных на шурупы ящиков. Капитан отобрал два, помеченных буквой «Д», и велел матросам поднять их наверх, предупредив:

— Несите осторожно, ребята!

Плотник уже поставил буры у мачты.

Оружейник развинтил английским ключом шурупы на ящиках, проложенных внутри медными листами и снабженных амортизирующей резиновой прокладкой на крышках и по краям.

В каждом лежало по сотне цилиндрических пакетов из плотной пропитанной лаком бумаги. Пакет, двадцать в длину и пять сантиметров в диаметре, был снабжен тонким черным шнуром и маленькой коробочкой с несколькими взрывателями, какими пользуются артиллеристы.

— Пока все! — сказал д’Амбрие и обратился к оружейнику: — В каждом пакете по сто пятьдесят граммов динамита. Этого достаточно, чтобы подорвать лед толщиной не более двух метров?

— Так точно, капитан!.. В каменоломнях Фонтенбло таким зарядом подрывают пласты песчаника той же толщины.

— Ты умеешь вести подрывные работы?

— Да, капитан!

— Отлично!.. И знаешь, как надо бурить породу, чтобы заложить мину?

— Да, капитан! Еще могу рассчитать длину бикфордова шнура, чтобы взрыв произошел точно в назначенное время.

— Прекрасно!.. Со мной пойдут несколько человек. Геник! Спусти на лед буровой инструмент и оба ящика!

Д’Амбрие подошел к машинному отделению и позвал Фрица Германа, старшего механика.

— Вели разжечь топку и подними давление в котле до предела! Даю тебе на это три часа… Мне нужна вся команда, с тобой останется только один кочегар.

— Есть, капитан, через три часа все будет готово!

Д’Амбрие поднялся на палубу и велел своему помощнику оставаться на борту вместе с рулевым. Затем обратился к доктору:

— Вы ведь пойдете с нами, месье Желен.

Капитан сошел на лед последним, возглавил группу из четырнадцати человек и повел всех на север от шхуны. Матросы несли буровые инструменты и взрывчатку. Отмерив шагами расстояние в тысячу метров, д’Амбрие велел десяти матросам встать на расстоянии в сто метров друг от друга и каждому забурить перед собой шпур глубиной не более пятидесяти сантиметров.

— Работайте быстро, время не ждет, после получите по двойной порции спиртного!

Матросы так усердно принялись за работу, что через двенадцать минут все шпуры были готовы.

— Теперь дело за тобой! — сказал капитан оружейнику, уже успевшему подготовить десять взрывных зарядов.

— Капитан, через сколько минут после того, как шнур будет зажжен, должен произойти взрыв?

— Через полчаса.

— Значит, надо отмотать бикфордовы шнуры на длину одной сажени от заряда.

Оружейник отматывал шнуры на требуемую длину и раскладывал заряды по шпурам.

— Ты все понял? — тихо спросил д’Амбрие у Геника.

— Все, капитан! Не знаю, как получится, но придумали вы здорово!

Когда все заряды были разложены, боцман отдал команду в машинное отделение, матросам приказал поджечь шнуры и всем быстро бежать на корабль.

Разгоряченные работой и быстрым бегом, моряки с удовольствием выпили по чарочке, поднесенной Дюма.

Корабль содрогался от стука машины, и все считали минуты до взрыва.

Никто не сомневался в успехе, однако напряжение не спадало. Даже завзятые шутники молчали, любая шутка была бы сейчас неуместна.

Прошло четверть часа, никто не произнес ни слова, только слышно было, как работает машина.

Счет пошел на секунды, пятнадцать пар глаз не отрываясь смотрели на лед.

Вдали показался дымок, за ним второй, и почти одновременно грянули взрывы. Дружно, как орудийные залпы на артиллерийских ученьях.

Лед трещал и ломался насколько хватало глаз, огромные глыбы его становились на дыбы, вздымая волны, докатывавшиеся до корабля.

Радостные возгласы матросов перекликались с рокотом моря.

И вот наконец «Галлия» пошла вперед, разбрасывая куски сломанного льда.

Гордые успехом, счастливые матросы глазам своим не верили.

Подумать только! От тридцати фунтов взрывчатки рухнула такая громада льда!

Результат превзошел все ожидания. Вместо прохода шириной в десять — двенадцать метров образовался разлом, местами достигающий пятидесяти и более метров ширины, а лед все трещал и ломался, отголоски взрыва дошли до самой глубины, и на поверхность всплыло множество оглушенной рыбы и тюленей.

Опасности, что лед быстро смерзнется, не было, и капитан разрешил спустить на воду шлюпку и собрать рыбу, чтобы пополнить запас провианта. На это ушло каких-нибудь десять минут, и шхуна пошла дальше в свободные воды. За несколько часов беспрепятственного хода «Галлия» пересекла пролив Мелвилл.

Д’Амбрие собирался дать команду свернуть к западу, когда внимание его привлекли возгласы и жесты матросов, видимо что-то заметивших.

— Говорю тебе, это медведь!

— Нет, человек!

— Пфэ!.. В этих краях не поймешь, где медведь, где человек. Все в меховых шкурах, — сказал один из моряков с отчетливым нормандским акцентом.

— Это медведь с двумя медвежатами. Белые медведи, вернее желтоватые.

— И человек бежит!

— От медведей удирает. Вон как мчится! Будто наскипидаренный!

— Сожрут они его, уж это точно. С потрохами!

— Пусть на дерево залезет! — пошутил Артур Форен.

— Опять зубы скалишь, парижанин, — сказал нормандец, — а ведь сердце у тебя доброе, я знаю! Это ты из воды меня вытащил.

— Зачем об этом вспоминать, Гиньяр!.. Во-первых, ты мой родной матрос!.. Э… Э… А он не дурак, этот парень, бросил медведю свою меховую шкуру!

— Чтобы выиграть время!.. Видишь, медведь с ней возится!

— Да, но это ненадолго.

По льду действительно бежал человек, на ходу раздеваясь и бросая одежду преследовавшему его огромному белому медведю.

До корабля оставалось еще четыреста метров, когда медведь стал догонять свою жертву.

— Надо во что бы то ни стало спасти этого несчастного! — заявил капитан. — Стоп машина! Шлюпку на воду!.. Ко мне пять добровольцев!

Прибежали с карабинами доктор и лейтенант, подошли матросы.

Вдруг человек поскользнулся и упал. Медведь был уже в двух шагах от жертвы. Все в ужасе вскрикнули.

Доктор выстрелил, но пуля ушла в лед в метре от животного, в воздух полетели осколки.

Медведь на мгновение замер и с беспокойством поглядел на корабль.

Воспользовавшись этим, человек пробежал еще несколько шагов.

Доктор снова выстрелил, и опять мимо.

— Мазила! — негодуя на самого себя, пробурчал он, вкладывая в карабин двойной заряд.

Лейтенант тоже промахнулся.

— Сто франков тому, кто убьет зверя! — пообещал капитан.

Подошел Кастельно, неся в каждой руке по заряженному карабину.

— Дай-ка мне эту штуковину, мой мальчик! — обратился к нему Дюма, приподняв парусом свой белый фартук. — Всю жизнь мечтал отведать медвежатины.

Кок взял карабин, прицелился и сказал доктору с чисто провансальской бесцеремонностью:

— Триста метров и полный заряд, так ведь, господин Желен?

— Полный заряд, только не промахнись, как я!.. Пли!

Все напряженно следили за зверем.

Вдруг медведь подскочил, встал на задние лапы, закачался и рухнул.

— Черт подери! — воскликнул Геник.

— Э! Тысяча чертей! Здесь еще двое медвежат! Очень хочется и их подстрелить!

Дюма стоял с гордым видом, борода развевалась, глаза блестели. Он снова зарядил карабин и спокойно, будто целился в рябчиков, выстрелил раз, потом другой.

Медвежата подскочили и упали рядом с мертвой матерью.

— Двойной выстрел, — широко улыбнулся кок, — не такое уж это трудное дело!

— Ты отличный стрелок!

— Ах, господин доктор, любой в Бокере сделал бы то же самое! — скромно ответил стрелок. — Только там нет медведей!

— Прекрасно, Дюма, прекрасно! — похвалил повара капитан. — Я не знал за тобой такого таланта. Тебе еще представится случай поохотиться!

Чудом спасенный незнакомец по знаку рулевого сел в спущенную на воду шлюпку. Полуголый, он весь дрожал. Два матроса никак не могли подтащить к шлюпке огромную медведицу.

— Вот так зверек, господин доктор! — радовался провансалец.

— Этот твой зверек весит не меньше пятисот кило, милый мой!

— Черт побери! До сих пор мне приходилось охотиться только на маленьких птичек.

— Значит, нынешняя стрельба пошла тебе на пользу.

— Честное слово, ты достойный соперник Тартарена из Тараскона, твоего тезки! Великого Тартарена!

— Тысяча извинений, господин доктор… но я родом из Бокера и никогда не бывал в Тарасконе! Знать не знаю никакого Тартарена. Это меня так окрестил Артур, да еще назвал охотником за фуражками…

— Я познакомлю тебя с Тартареном, его удивительные приключения описал в своей книге знаменитый Доде, твой соотечественник. Она есть в нашей корабельной библиотеке. Почитаешь во время зимовки и, надеюсь, получишь удовольствие. А теперь позволь тебе подарить этот английский карабин «Дунгел»! Отличному стрелку — отличное оружие!

— А как же вы, господин доктор?

— У меня есть еще один, точно такой же… Так что бери, не стесняйся! И пойдем свежевать трофеи. Их уже подняли на борт.

 

ГЛАВА 8

История Угиука. — Как «раздевают» белого медведя. — Вместительность гренландского желудка. — Любитель потрохов. — Симфония белого и голубого. — Шторм. — Отклонение стрелки компаса. — В порту Туле. — Карликовый лес. — На земле. — Неумелый погонщик. — Действие сухой трески на непослушную упряжку. — Раненый медведь.

Доктор не ошибся, медведица и в самом деле весила полтонны, а медвежата — по триста килограммов каждый. Целая гора провианта и три великолепные шкуры.

Все еще дрожа от холода и пережитого страха, незнакомец рассказывал матросам свою историю. И хотя знал всего несколько английских и датских слов, да и те коверкал, а матросы-китобои — столько же эскимосских, они понимали друг друга.

Гренландец был главой рода, вымершего в прошлом году от оспы. Оставшись один, он пережил зиму в снежной хижине — «иглу» и съел всех своих собак, поскольку запасы пищи иссякли. Когда кончилась полярная зимняя ночь, эскимос решил добраться до Упернавика, по дороге, в заливе Мелвилл, заметил шхуну и направился к ней попросить о помощи. Тут за ним и погнались медведи.

Звали эскимоса Угиук, что в переводе значит «большой тюлень».

Закончив свой не очень пространный рассказ, Угиук заявил, что его мучают голод и жажда и что вообще он не знает, как ему дальше жить, но уверен, что капитан «Галлии» не оставит Угиука в беде, потому что белые капитаны по-отечески относятся к эскимосам. В общем, гренландец льстил, и весьма умело, физиономия у него была живая и симпатичная, а положение действительно оказалось безвыходным, и д’Амбрие из сострадания принял бедолагу на шхуну в качестве пассажира, хотя тот и не был французом.

Сам же Угиук с момента, как поднялся на борт корабля, считал себя не пассажиром, а матросом.

Подкрепившись и выпив изрядную дозу спиртного, он болтал без умолку, бегал от матроса к матросу, спрашивал, как кого зовут, потом пошел смотреть на собак и так раздразнил их, что те залились лаем. После этого эскимос наконец угомонился и сел возле медвежьих туш.

Эта гора свежего мяса буквально завораживала его. Угиук все еще испытывал голод, к тому же пища, которой его кормили, была ему не по вкусу.

Глазки-щелочки эскимоса сверкали, как два бриллианта, рот с острыми, словно у моржа, клыками, был растянут до ушей, а щеки раздувались, как кузнечные мехи, когда он изображал, будто ждет мясо.

К туше с большим ножом подошел Дюма, намереваясь ее свежевать, но эскимос выхватил у него нож и стал так ловко орудовать им, что через несколько минут медведь был «раздет». Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, гренландец был очень проворным и во время работы что-то весело лепетал.

Одним взмахом ножа Угиук вспорол медведице брюхо, схватил печень, плюнул на нее, и, поморщившись, швырнул далеко за борт, чем немало огорчил Тартарена.

— Не мешайте ему! — сказал доктор. — Он правильно поступил. Печень белого медведя ядовита. Кстати, печень тюленя тоже.

В брюхе у медведицы было совершенно пусто, видимо, она давно ничего не ела.

Эскимос развеселился. Смеясь, он отрезал кишку у самого желудка, сунул в рот и начал заглатывать. Набив рот до отказа, Угиук ловко отсек кишку у самого рта, глотнул несколько раз и снова затолкал порцию кишок в рот. Таким образом, он проглотил почти все кишки и, очень довольный, с улыбкой похлопал себя по животу. Обжора съел, пожалуй, не меньше десяти килограммов сырого мяса, но, видимо, считал, что в его желудке еще осталось свободное место, совсем маленькое, для лакомого кусочка, так сказать, на десерт, и посему он оторвал большой кусок жира от медвежьего хребта, запихнул его себе в рот, старательно умяв пальцами.

Матросы во все глаза смотрели на Угиука. Сам Гаргантюа, большой любитель потрохов, наверняка подобным пиршеством был бы озадачен. Не удивлялись только матросы-китобои, им хорошо была известна вместительность гренландского желудка.

Но больше всех были поражены Летящее Перо и Дюма. Поглотить столько пищи за каких-то пять минут! Просто невероятно!

— Это не человек… это бездонная бочка… — бормотал кок. — Пропасть какая-то!

— Что скажешь, Дюма?

— Даже моя топка не всегда способна столько поглотить!

— А здесь человек! Ну и ну!

— Судя по всему, человек!

И, обратившись к эскимосу, вытиравшему о лицо жирные руки, Артур Форен сказал:

— Господин хороший! Как там тебя зовут… Хочешь, поедем со мной, когда вернемся, в мою страну? Я поведу тебя в дешевый парижский ресторанчик, и хозяин заплатит тебе большие деньги за то, что на тебя будут ходить глазеть.

Угиук заулыбался, будто понял, что сказал кочегар, и протянул ему свою огромную, блестевшую от жира ручищу.

Насытившись, эскимос отыскал свободное место между бухтами канатов, растянулся там, закрыл глаза и блаженно захрапел.

«Галлия» тем временем, продвигаясь на северо-запад, вошла в свободную воду и пересекла наконец залив Мелвилл.

Нельзя, впрочем, утверждать, что свободная вода была совершенно чистой ото льда. Но между льдинами то и дело встречались полыньи, а сами льдины уже подтаяли по краям. Немного севернее, видимо, начался ледоход: снег на льдинах местами исчез, и по ледяным полям текли тонкие струйки воды.

Вдали время от времени появлялись айсберги, с причудливыми, словно вылепленными из пластика, полупрозрачными фигурами на подтаявших вершинах. Теперь солнце больше не уходило за горизонт. Льды выглядели не так угрюмо, как зимой, в холодные темные дни. Ледяная пустыня словно ожила.

Между сверкающих льдин, размывая их, весело плескалось бирюзовое море.

Голубоватые айсберги и плывущие ледяные поля, местами покрытые снегом, удивительно четко вырисовывались на фоне ярко-синего неба.

Казалось, они шли совсем близко, перспектива как будто исчезла, настолько ярко светило солнце и был прозрачен воздух.

Эту симфонию голубого, синего и белого не в силах передать даже художник, у тех же, кто наблюдал ее впервые, она могла вызвать бурю восторга.

Кажущееся однообразие придавало картине особую прелесть, потому что все время что-то неуловимо, едва заметно менялось: то вдруг, перевернувшись и сверкнув на солнце, с плеском падала в воду огромная льдина. То появлялись на ледяном ковре тюлени, затевая в воде веселые игры. С южных зимовок летели на север стаи птиц, садились отдохнуть на льдины и, вспугнутые шумом проходившей шхуны, взлетали, продолжая свой путь.

Утки, гуси, гаги, мелкие перелетные птицы. Эти последние уже сменили свой зимний серый наряд на летний, пестрый и яркий.

От синего неба с причудливой формы облаками, бирюзовой воды и белых льдин возникало ощущение нереальности.

Восьмого июня «Галлия» подошла к траверзу мыса Йорк, его скалистые берега, покрытые ледниками, отчетливо вырисовывались на горизонте.

Семьдесят пятая параллель осталась позади, и «Галлия» теперь находилась в полярных водах, простирающихся до пролива Смит.

Капитан надеялся за три дня дойти до мыса Александер, получившего известность после зимовки на нем экспедиции доктора Хейса в 1860 году.

Фьорду, в котором укрылся его корабль, Хейс дал название Порт-Туле (78°15′ северной широты).

Пройти три градуса за три дня — желание вполне осуществимое, особенно если море спокойно и нет тумана. Увы! Кто может предугадать погоду в этих местах не только на следующий день, но и на ближайший час?

Двигаясь на северо-запад, чтобы обойти мыс Атолл, «Галлия» все чаще встречала на своем пути льды.

Температура воздуха резко понизилась, южный ветер сменился северным, а атмосферное давление упало.

В любой момент могла разразиться буря, а это грозило бедой вблизи скалистых крутых берегов, тянувшихся до узкого пролива Вольстенхольм. Поэтому д’Амбрие приказал как можно быстрее идти к островам Керри, где море, по его расчетам, должно было быть свободным ото льда, хотя ускорение хода грозило столкновением с айсбергом.

Он предполагал далее пойти к мысу Сабин, пересечь пролив Хейс вблизи острова Хейса и Баюша и, укрывшись за горами Виктория-энд-Альберт, переждать ледоход.

Этот маршрут д’Амбрие изучил подробнейшим образом и внес необходимые коррективы в показатели компаса, чтобы предупредить рулевых от возможных ошибок.

Неожиданно капитану на память пришел старый Баффин, отважный мореплаватель, отважившийся отправиться в эти места на маленьком паруснике водоизмещением в пятьдесят тонн. Как же был поражен Баффин, когда вблизи залива, которому он дал имя Смита, путешественник заметил странное изменение в показаниях компаса!

Баффин писал в своем дневнике: «Вблизи залива, идущего к северу от семьдесят восьмой параллели, компас показывает такое резкое отклонение, какое не наблюдается ни в одной другой точке земного шара: более чем на пять четвертей, или на 56° к востоку; таким образом, северо-восток — четверть румба к востоку на компасе соответствует истинному северу, и отсюда все остальные отклонения». Наблюдение было сделано два с половиной века (272 года) тому назад.

В распоряжении д’Амбрие было превосходное современное судно с прекрасным экипажем, и трудности, встречавшиеся ему на пути, он считал ничтожными в сравнении с теми, что выпали на долю мореплавателей прошлых веков.

Ветер крепчал, шхуна шла наперерез волнам, началась килевая качка.

Тяжелые темные тучи затянули небо, и повалил снег. В довершение ко всему вода, попадавшая на палубу, мгновенно замерзала, образовав вскоре ледяную корку, и приходилось то и дело посыпать ее золой из топок.

К северу удалось продвинуться едва на полградуса, когда капитан решил отказаться от намеченного маршрута: удаляться от скалистого берега, защищавшего от ветра, было рискованно.

Небо неожиданно прояснилось. Ветер разогнал тучи, и над разбушевавшимся морем засверкало солнце.

Вдали, у 77° северной широты, показался мыс Парри. Он напоминал огромное ребро кита, пробитое ударами льдин.

Ветер вздымал с прибрежных скал целые пласты снега, и они разлетались в воздухе сверкающей пылью.

Величественное и грозное море гудело, с грохотом и треском ломался лед. Айсберги, сталкиваясь, разбивались вдребезги и исчезали в море, словно испарялись.

За мысом виднелась гряда черных скал, с них бурей сорвало снежный и ледяной покров, а рядом, пенясь, вздымались фонтаном высокие волны.

Но вот наконец, после жестокой двадцатичасовой борьбы со стихией, шхуна обогнула мыс и медленно вошла в свободный ото льдов пролив Мерчисон.

Затем прошла между островами Херберт и Нортамберленд и направилась к фьорду Петерховик. Продолжая плыть вдоль берега, «Галлия» достигла мыса Санмарец, и к этому времени буря начала стихать.

Капитану Джорджу Нэрсу при хорошей погоде удалось пройти от мыса Йорк до мыса Александер за двое суток, д’Амбрие в бурю затратил на это четверо суток.

На другой день, 12 июня, шхуна прошла в двух с половиной милях от острова Зутерланд, оставив его по правому борту, и приблизилась к мысу Александер, который поднимается над уровнем моря на четыреста двадцать семь метров и вместе с мысом Изабель, расположенным по другую сторону пролива Смит, образует как бы ворота в него.

Обходя мыс Александер, шхуна так к нему приблизилась, что можно было различить пласты бурого грубозернистого песчаника и базальтовую колонну на вершине.

С великими трудностями «Галлия» вошла во фьорд Порт-Туле, и он принял ее под свою защиту.

Прочно закрепив парусник на якоре, капитан приказал команде взять собак и высадиться на берег. Почуяв лед под ногами, собаки, засидевшиеся в загоне, с радостным лаем разбежались во все стороны.

На берегу матросы обнаружили следы первой зимовки экспедиции доктора Хэйса: куски ткани, ледорезы, консервные банки, бутылки, веревки, рыболовные снасти.

Поднимаясь по левому берегу фьорда, покрытому льдом, они встретили три жалкие лачуги, сложенные из булыжника, скрепленного землей и замерзшей водой. Значит, здесь изредка останавливались кочевники, хотя казалось, что в этих местах могут жить лишь полярные животные.

И наконец, что особенно интересно для антрополога, под пластом льда многовековой давности, сорванного недавней бурей, оказалась древняя стоянка, точнее то, что от нее осталось, определить ее возраст, даже приблизительно, было невозможно.

Кости северных оленей, моржей, мускусного быка, тюленей, полярных лисиц, медведей и зайцев свидетельствовали о том, что все эти животные когда-то водились в этих краях и служили человеку пищей. Черепа и мозговые кости животных были расколоты, видимо, из них извлекали мозг, так обычно делали наши доисторические предки. Попадались здесь также кости всевозможных птиц.

Немало любопытного нашел доктор для своей коллекции.

Идя наудачу по небольшому ущелью, защищенному от южных ветров, он вдруг в изумлении остановился: перед ним открылся необыкновенной красоты маленький лесок с карликовыми ивами и березками, такими крохотными, что целая заросль их могла бы уместиться в коробе ботаника.

Стволы деревьев толщиной с карандаш, ветви — будто травинки, стебельки с волосок, с набухшими почками, готовыми раскрыться под лучами июньского солнца.

Этот маленький жалкий лесок, выросший на твердой, как железо, скудной земле, все же радовал глаз.

На ковре из изумрудно-зеленого мха были рассыпаны нежные цветочки.

Доктор бережно собрал образцы этой полярной флоры.

Тем временем капитан, решив, что необходимо дать собакам разминку, заодно испытать их, а также развлечь команду, предложил устроить собачьи бега. Прекрасный случай проверить, могут ли матросы править собачьей упряжкой.

Ведавший псарней Летящее Перо, или, как он называл себя, собачий капитан, не сомневался в своих способностях, ему-то и предстояло начать испытание.

Подопечные парижанина, пока сидели в загоне на палубе, были послушны и голосу кочегара, и взгляду. Артур много времени проводил со своими питомцами, кормил и, как вы помните, обещал сделать из них ученых собак.

— Так вот, мой мальчик, — сказал капитан, — покажи нам, что умеют делать твои ученики. Выбери самых способных, и пусть пробегутся в упряжке по этому прекрасному ровному льду!

Парижанин запряг собак без особого труда, правда, щедро подкармливая кусочками медвежатины, которые доставал из карманов.

Наконец упряжка была готова, погонщик занял свое место и щелкнул бичом, стараясь подражать гренландцам в Юлианехобе. Но собаки почему-то побежали в разные стороны, растянули постромки веером, поволокли сани зигзагами и остановились. Все так и покатились со смеху.

Летящее Перо, страшно досадуя и сгорая от стыда, кричал, щелкал бичом, но собаки то ли не понимали его, то ли не слушались.

Тогда Артур пустился на хитрость. Достал из кармана еще оставшийся там кусок мяса и бросил как можно дальше. Собаки бросились за добычей, пробежали метров двадцать, снова остановились и стали грызться между собой, наконец одной из них удалось схватить мясо. Тогда остальные разом сели на задние лапы и повернулись к погонщику в ожидании новой подачки.

Летящее Перо ничего не мог с ними сделать.

На его счастье, Дюма оказался не злопамятным и, забыв все насмешки в свой адрес, решил спасти честь друга. Ему пришла в голову чудесная мысль, простая, как все гениальное: он нацепил на удочку связку вяленой трески и побежал впереди упряжки.

Собаки, почуяв запах рыбы, рванулись с места. Дюма продолжал бежать, волоча за собой треску, которая подпрыгивала на льду. Собаки мчались за ним. Так они пробежали метров пятьсот.

Видя, что Тартарен запыхался, Летящее Перо крикнул:

— Отлично! Дело идет! Ты молодец, честное слово! А теперь скорее садись рядом со мной, проклятые псы разогнались и уже не остановятся!

— Ты прав, дорогой, они и в самом деле не остановятся!

И кок сел рядом с Артуром. Тот взмахнул бичом, но так неумело, что опоясал им и себя и Дюма, а щелчка, конечно, не получилось.

— Вот! И э́та проклятая штуковина не работает!.. Придется взять несколько уроков у Большого Тюленя. Без бича с этими тварями не управиться… Да, но надо как-то выходить из дурацкого положения!

— Непременно. Представляю, черт подери, сколько теперь насмешек посыплется на мою голову из-за этих паршивых собак!

— Пусть кто-нибудь еще попробует. Посмотрим, как у них получится.

Вдруг собаки забеспокоились, прижали уши, пригнули морды к земле, словно принюхиваясь, и понеслись как безумные к кораблю.

— Держись! — крикнул парижанин и изо всех сил вцепился в сани.

Дюма оглянулся и громко выругался:

— Гляди-ка!.. Медведь!.. С неба, что ли, они здесь валятся… Хромает… Верно, подстрелен, бедняжка!

— Подстрелен не подстрелен, а я все-таки предпочитаю видеть медведя, когда он лежит ковриком у постели!.. Быстрее бегите, собачки, быстрее!

Но псов уже не надо было понукать, испуганные, они дружно неслись к кораблю и через две минуты ворвались в группу матросов, готовых к бою со зверем.

 

ГЛАВА 9

Старая рана. — Пуля. — Капитан обеспокоен найденной в туше белого медведя пулей из ружья «Маузер». — Гастрономическая фантазия. — Фланелевый жилет в желудке медведя. — Метка с готическими буквами. — Поспешный отъезд. — Трудное лавирование. — Тяжкие труды. — Места временных стоянок. — Веселые минуты усталых моряков. — Венеция — страна льдов. — В проливе Кеннеди. — Над Форт-Конгером, развевается флаг.

По приказу д’Амбрие все люди и собаки вместе с санями были подняты на «Галлию».

Медведь едва тащился, падал на каждом шагу, но не переставал грозно рычать. Его гнал голод.

Доктор разрывной пулей размозжил хищнику голову. Все это произошло за каких-то десять минут.

Люди снова спустились на лед и стали рассматривать медведя.

Он был совсем тощим — кожа да кости.

— Доктор! — обратился к врачу капитан. — Необходимо определить, из какого оружия в него стреляли. Попробуйте извлечь пулю.

В правом бедре зверя, сильно опухшем, виднелась гноящаяся рана, размером с окружность мизинца.

— Рана, без сомнения, огнестрельная, — сказал доктор.

— Старая?

— Примерно восьмидневной давности.

— Сквозная?

— Не думаю, второго отверстия не видно.

— Пулю можно извлечь?

— Ничего нет проще!

Желен даже не стал прибегать к помощи хирургических инструментов, извлек пулю простым матросским ножом и передал капитану.

Пуля оказалась продолговатая, малого калибра.

Д’Амбрие внимательно ее рассмотрел.

— Спасибо! — сказал он, побледнев и сдерживая дрожь в голосе. — Теперь мне все понятно.

Доктору очень хотелось знать, что именно понятно капитану, но он не решился об этом спросить и продолжал вскрытие туши, бормоча про себя:

— Этот хищник, видимо, долго терпел голод. Вон какой тощий! Но что его жалеть. Сам-то он никого не жалеет! Такой же кровожадный, как лев, тигр или ягуар. Купается в ледяной воде, спит на льду, а все равно жаждет крови, убивает сотни тюленей, морских коров, полярных оленей, если даже не голоден. Клыки у него более десяти сантиметров длиной! Плавает как акула, хватает под водой тюленей! С ловкостью пантеры взбирается на высокие ледяные горы, чтобы разорять птичьи гнезда и пожирать яйца.

Густая шерсть защищает его от холода, а подкожный слой жира не пропускает воды. Силой медведь не уступает бизону. В общем, он прекрасно приспособлен к жизни в полярных условиях.

Но все же и ему после удачного дня охоты приходится неделями терпеть голод. Особенно весной, после зимней спячки, когда ему надо набираться сил. В это время он обгладывает кости, которыми когда-то пренебрег, ест морскую траву, землю… всякие отбросы, порой совершенно несъедобные. Как-то раз исландские рыболовы нашли у медведя в желудке рыбацкий сапог… А у этого… Вы только посмотрите!.. — И доктор извлек из утробы зверя что-то похожее на тряпки.

— Говорил я вам, капитан, что медведь с голодухи что угодно проглотит! Можете в этом убедиться.

— Что вы там нашли, дорогой Желен?

— Фланелевый жилет!

— Фланелевый жилет?! — воскликнул пораженный д’Амбрие.

— Он, конечно, слегка потрепан, но пуговицы и метка сохранились. Хорошо видны вышитые красными нитками буквы.

Капитан внимательно посмотрел на метку и сказал врачу:

— Пожалуйста, вырежьте ее и дайте мне!.. А теперь давайте возвратимся на корабль. Пора в путь!

Доктор последовал за капитаном, а тот, продолжая внимательно рассматривать метку, с озабоченным видом качал головой.

— Я должен сказать вам всю правду, — обратился он к доктору, когда они поднимались на борт, — чтобы вы поняли, почему я отказался от намерения сделать здесь остановку на сорок восемь часов.

— Да, капитан, мне непонятно, почему эта грязная тряпка так вас…

— Взволновала. Да, вы не ошиблись. Я и в самом деле взволнован.

— Взволнованы?.. Вы, капитан?

— Я посвятил свою жизнь нашей славной экспедиции…

— Какая же связь между находкой и экспедицией?

— Вы знаете немецкий, доктор?

— К великому моему стыду, плохо.

— Но читать умеете?

— Разумеется!

— Взгляните на эти буквы!

— Это заглавные буквы эф и эс, написанные готическим шрифтом.

— Отлично! Вы уверены в этом?

— Безусловно! Но что из того?

— А пуля, которую вы извлекли из ноги медведя? Ведь это пуля из ружья «Маузер», доктор… немецкая пуля!

— Черт подери! Значит, тевтоны совсем близко отсюда?

— Вы сами сказали, что зверь ранен дней восемь назад… Ранен пулей из немецкого ружья, когда голодный бродил вокруг немецкой стоянки. Попался ему этот жилет, он и проглотил его с голоду. На жилете немецкие буквы. Подсчитайте, сколько мог пройти за восемь дней подраненный медведь, и сделайте вывод!

— Черт подери!

— Вот почему я и тороплюсь, словно за мной гонятся.

— Да, надо спешить, — согласился доктор.

— Я боюсь до конца высказать вам мою мысль!.. Вдруг немец уже был там!.. Ведь он наш соперник! Вдруг пошел на какую-то дьявольскую хитрость и опередил меня?

Час спустя «Галлия» вышла из Порт-Туле и смело понеслась через полчища плавающих льдов, разбитых ураганом.

Под ними почти не было видно воды, и казалось, будто корабль скользил по ледяной гальке.

Стальной ледорез работал не переставая.

Встречи с льдинами, сопровождавшиеся оглушительным треском, теперь уже никого не пугали — шхуна неизменно шла вперед.

От Порт-Туле до мыса Сабин, находящегося на западном берегу пролива Смит, пятьдесят пять километров. Это расстояние, составляющее примерно полградуса широты, «Галлия» прошла за двадцать часов, на что трудно было рассчитывать при неблагоприятной погоде. 13 июня экспедиция оставила позади остров Пим, печально известный гибелью экспедиции Грили. Именно на этом острове стоял лагерь Клея, где в ужасных муках скончались «голодающие Северного полюса», о которых рассказал М. В. де Фонвиель.

Четырнадцатого июня судно укрылось от плывших по течению льдов в заливе Бьюкенена, обошло остров Бюша и в этот день преодолело всего несколько миль, поскольку пришлось долго искать полынью.

Во льдах прорубили «доки», чтобы укрыть в них шхуну: навстречу плыли два огромных айсберга, которые могли раздавить ее, как орешек.

Следует хотя бы кратко пояснить, что значит «прорубить доки». Допустим, проход имеет в ширину пятьдесят метров. По обе стороны от него ледяные поля толщиной в три-четыре метра. Навстречу кораблю медленно движется айсберг. Иногда судну удается миновать его, прижавшись к одному или другому ледяному полю. Но бывает, что айсберг преграждает путь судну, заняв всю ширину прохода и грозя раздавить его. Тогда приходится с помощью пилы, топора и взрывчатки проделывать во льду некое подобие дока, ставить туда корабль и ждать, пока айсберг проплывет.

Пятнадцатого июня продвинулись всего на десять километров, но и это было большой удачей для утомленных моряков.

Шестнадцатого июня миновали маленький пролив Хейс, и шхуна пошла в виду южной части Земли Гриннелла. Вдали виднелись холмы из рыжих песчаников, на них лежали огромные языки ледников.

Целый день потратили на поиски полыньи.

Дорога, по которой двенадцать лет назад прошел капитан Джордж Нэрс, была загромождена льдами.

Подобные перемены характерны для арктических морей и возникают ежегодно, даже ежемесячно, вследствие ледоходов, течений, приливов и бурь. Поэтому нельзя в точности следовать по путям, проложенным и нанесенным на карту исследователями прошлых лет.

Как часто приходится возвращаться назад, столкнувшись с непроходимыми льдами! Брать их штурмом, с помощью взрывов, и, увы, не всегда успешно! Метаться из стороны в сторону, словно зверь в клетке, в поисках свободного от льда протока, а потом ждать в ледяных «доках», пока пройдет айсберг.

Семнадцатого июня, когда силы экипажа уже были на пределе, шхуна прошла по маленькому заливу Альмана и обогнула мыс Хеукс на юго-востоке бухты Доббин.

Капитан подтвердил показания Джорджа Нэрса, установив, что высота мыса равна четыремстам двадцати семи метрам над уровнем моря.

Однако он никак не мог согласиться со своим предшественником, считавшим, что этот мрачный мыс похож на скалу Гибралтарского пролива.

Ни постоянный тяжелый труд, ни опасности не вселили в моряков уныния. Напротив! Никогда, кажется, они не были так веселы и так увлечены своей работой!

Словно не замечая усталости, полярники острым словцом и шуткой ободряли товарищей. А с каким аппетитом ели двойные порции, раздаваемые щедрой рукой Дюма! И со свойственной французам веселостью распевали за работой задорные и не всегда пристойные песенки.

Летящее Перо, бывший артист кабаре, балагур и шутник, закончив вахту, выходил из топки и работал вместе со всеми, уверяя, что делает это для собственного удовольствия. Добрый по натуре, но мистификатор, он часто дурачил матросов, но те не обижались, напротив, смеялись вместе с остальными над собственной наивностью. Не подшучивал он теперь только над Дюма, с тех пор как тот выручил его во время собачьих бегов, и над Констаном Гиньяром, которого вытащил из воды.

Зато доставалось от него Курапье, по прозвищу Землеход, и Нику Наковальне, с которым они вместе работали в топке.

Здесь стоит вспомнить одну безобидную, но очень забавную шутку. Как-то «Галлия» плыла по небольшому открытому пространству, похожему на озеро, вдали, ярко освещенные солнцем, сверкали пики торосов. Парижанин, работавший в это время у топки вместе с Курапье и Ником, вдруг воскликнул:

— Кончай работу! Кажется, играют «перерыв», или «Отдых от айсбергов».

— Это тоже из большой оперы? — спросил Курапье, очень любивший музыку.

— Конечно!

— Из той, которую ставят в Париже? В каком театре?

— Во всех! Когда ты видишь на двери афишу со словом «Перерыв», это значит, что ставят знаменитую оперу «Перерыв, или Отдых от скамеек».

— Но ты сказал «айсбергов», а не «скамеек»!

— А здесь «скамейки» означают «айсберги».

— Не понимаю, а ты, Ник?

— А я понимаю, — невозмутимо заявил Ник.

— Здесь столько айсбергов, что можно подумать, будто ты в Венеции! — продолжал шутить Форен.

— В Венеции? — удивился Курапье. — А я думал, Венеция где-то в теплых краях, в Алжире, или в Константинополе, или в Америке… Точно не знаю!

— Сейчас я тебе объясню, что такое Венеция!

И Летящее Перо запел своим приятным звучным голосом:

— Хорошо поешь, парижанин! — воскликнул Ник. — Продолжай! Продолжай!

— Да, здорово у тебя получается, но где все-таки эта Венеция находится? — не унимался упрямый нормандец.

— А мы где сейчас находимся? — лукаво спросил парижанин.

— В стране льдов!

— Правильно!.. Так вот, старик, значит, мы в Венеции, потому что Венеция — страна стекла, а стекло то же, что лед!

На этом разговор прервался. Вблизи мыса Луи-Наполеон появился айсберг, и надо было отвести шхуну за высокие холмы из красного песчаника на берегу пролива.

Огромный айсберг медленно входил в пролив Доббин. Еще немного — и он преградит путь шхуне, вот уже два часа свободно плывшей по проливу.

Восемнадцатого июня миновали мыс Джон-Берроу и мыс Нортон-Шоу, расположенный в южной части залива Скорсби. «Галлия» пересекла восьмидесятую параллель!

Шхуна продвигалась к востоку, чтобы обойти залив Скорсби, запруженный льдами, ожидавшими июльского ледохода.

Девятнадцатого оставили позади мыс Коллинсона и бухту Ричардсон и вошли в пролив Кеннеди.

Этот пролив протяженностью в сто километров имеет не более тридцати — сорока километров в ширину, является продолжением пролива Смит и с северной стороны соединяет его с бассейном Холла.

Как же обрадовались моряки, увидев, что пролив свободен ото льда, по крайней мере в середине.

Д’Амбрие, однако, не был удивлен. Это явление заметил еще Мортон, стюард доктора Кейна, затем капитан Нэрс и, наконец, лейтенант Грили. Дело в том, что через довольно узкий пролив Кеннеди, соединяющий два обширных водных бассейна, проходит быстрое морское течение, и большие массы воды, постоянно перемещаясь, не замерзают при температуре выше минус 30°.

Плавание по этому проливу было для «Галлии» просто прогулкой, если учесть, какие трудности ей пришлось преодолеть раньше.

Не в пример своим предшественникам, д’Амбрие не счел нужным оставлять на берегах запасы провизии.

Обычно это делают в тех случаях, когда собираются возвращаться тем же путем, но уже не на корабле, который по тем или иным причинам придется оставить, а пешком по льду до датских поселений.

Провизию зарывают глубоко в землю, покрывают льдом, чтобы ее не мог откопать медведь, и ставят сверху знак, сложенный из камней, как ориентир для путешественника.

Капитан «Галлии» пренебрег этой мудрой мерой предосторожности. Был ли он уверен в том, что ему не придется возвращаться пешком, или же задумал вернуться другим путем, чего не делал никто до него, об этом мы узнаем позднее.

Двадцатого июня шхуна шла по каналу, и капитан осматривал места, по которым проходил Грили. Оставив место зимовки в Форт-Конгере, д’Амбрие направился в Камп-Клей.

Шхуна проплыла мимо мыса Леопольд-де-Бюш, залива Карл-Риттер, где укрывалась моторная шлюпка леди Грили, затем мимо мыса Крейкрафт.

Двадцать первого июня приблизились к мысу Бэрд, находящемуся в вершине фьорда Арчер, образующего южный берег залива Леди-Франклин.

Напротив виднелся залив Дисковери (открытие), названный так в память зимовки второго корабля сэра Джорджа Нэрса, затем шел полуостров Солнца со снежными вершинами высотой до восьмисот метров, далее высился весь белый остров Белло.

В глубине укрытия на 81°41′северной широты и 64°45′ западной долготы по Гринвичу находилось строение, сложенное американцами из бревен, привезенных со своей родины, которое Грили назвал Форт-Конгер.

Д’Амбрие сделал остановку около мыса Бэрд и вместе с четырьмя матросами сошел на берег. Там он без особого труда отыскал пирамиду из камней, где Грили спрятал карту района, обследованного лейтенантом Локвудом и доктором Пави, и краткое описание их работ.

Все документы хорошо сохранились, — видимо, после августа 1883 года к ним никто не прикасался.

Капитан д’Амбрие добавил к документам карту своего пути с подписью — «французский мореплаватель» и поставил дату: 21 июня 1887 года.

Он нанес на карту очертания залива, заметил, что, по счастливой случайности, западный проток между полуостровом Солнца и островом Белло свободен ото льда, и ему захотелось посетить Форт-Конгер.

За несколько часов шхуна пересекла залив Леди-Франклин, тогда как судну «Протеус», на котором плавал Грили, для этого потребовалось семь дней.

Вскоре в бинокль можно было увидеть массивную постройку, покрытую черным гудроном.

Отважный моряк снова побледнел. Как тогда, когда доктор передал ему пулю, вынутую из бедра медведя.

Над Форт-Конгером развевался флаг!

 

ГЛАВА 10

Экспедиция Грили. — Прискорбная экономия. — В одиночестве. — Немецкий флаг. — «Галлия» и «Германия». — Капитан Фогель. — Почему «Германия» опередила «Галлию» на целый год. — Ученый и промысловик. — Исследования Заполярья и ведение китобойного промысла. — Без оглядки — только вперед! — Запасы угля. — Следы Прегеля. — Почему «Галлия» свернула к востоку. — Могила капитана Холла.

Памятная всем экспедиция капитана Грили, прекрасно подготовленная теоретически, потерпела неудачу из-за недостатка средств.

Трудно понять, почему американское правительство, обычно щедро финансирующее научные исследования, на сей раз проявило скаредность. Лишь благодаря ходатайству сенатора Конгера Грили удалось получить двадцать пять тысяч долларов, в пять раз меньше необходимой суммы.

Поэтому Грили не мог построить для своей экспедиции не только двух кораблей, как капитан Джордж Нэрс, но даже одного, как капитан Холл, ему пришлось нанять китобойное судно для переброски персонала экспедиции и необходимого снаряжения к месту начала исследования.

Плохо оснащенная и скудно снабженная провизией, экспедиция провела два, точнее даже три, года в ожидании зафрахтованного судна, которое должно было доставить ее на родину.

Можно лишь предполагать, каких успехов она достигла бы, не прояви правительство Америки такой необъяснимой скупости.

И если Конгресс проявил скаредность, то судовладелец оказался просто выжигой, потребовав от Грили за перевоз экспедиции от Ньюфаундленда до залива Франклина огромную сумму в девятнадцать тысяч долларов, так что на все остальные расходы осталось всего шесть тысяч.

Пришлось Грили потратить часть своих личных небольших сбережений, однако ни о каком комфорте для членов экспедиции нельзя было и мечтать.

Для зимовок в условиях жестокого полярного климата пришлось построить форт, которому Грили дал название Форт-Конгер в честь сенатора, добившегося финансирования экспедиции.

Отважные мореплаватели сделали для науки больше, чем хорошо оснащенная экспедиция Джорджа Нэрса, и сумели опередить англичан в исследовании путей к полюсу.

Благодаря неутомимой энергии участников экспедиции две зимовки в бараке на берегу залива Леди-Франклин прошли относительно благополучно.

Все беды начались с того времени, когда они покинули форт и пошли через льды к острову Литльтон, где их должен был ждать пароход «Протеус». Но пароход не пришел.

Они могли бы провести в форте еще одну зиму и избежать катастрофы, которая их постигла в Кемп-Клее.

Форт-Конгер был прочной деревянной постройкой площадью 20×10 метров и высотой 3,5 метра. На протяжении долгого времени она могла служить надежной защитой от холодов и полярных ветров.

Даже сейчас, спустя пять лет, когда к форту подошла «Галлия», в нем находились люди, видимо, они зимовали здесь, поскольку в это время года сюда не подходят китобойные суда.

Д’Амбрие еще издали узнал на строении флаг немецкого торгового пароходства.

Нет сомнения: капитан «Галлии» проиграл первую часть пари!

— Пусть так, — сказал отважный француз, когда «Галлия» остановилась. — Мы все равно отыграемся! Посмотрим, сможет ли соперник выиграть вторую, главную часть пари? Поднять флаг и возвестить о прибытии пушечным залпом!

Тотчас же на «Галлии» был поднят флаг, а немецкий флаг трижды приспустился в знак приветствия.

«Они смеются над нами! — подумал д’Амбрие, хорошо знавший, чего стоит немецкая вежливость. — Но это неважно».

— Господин Вассер, проследите, чтобы наш ответный салют был выполнен в соответствии с международными правилами! А теперь, господин Прегель, поговорим!

В сопровождении четырех человек из команды капитан спустился на лед и направился к Форт-Конгеру.

Дверь домика гостеприимно открылась, навстречу вышел высокий белокурый молодой человек в очках и по-военному отдал честь.

— Господа, рад приветствовать вас и на правах хозяина предлагаю разделить с нами это жилище! — сказал он по-французски, но с легким немецким акцентом. — Добро пожаловать!

— Приятно, что мой соперник встречает меня столь приветливо!.. Вы, разумеется, сотрудник экспедиции господина Прегеля? — спросил д’Амбрие.

— Вы не ошиблись, помощник капитана «Германии», господина Прегеля, возглавившего арктическую экспедицию. Мое имя Фридрих Фогель.

— Я — капитан д’Амбрие, капитан корабля «Галлия», прибывшего из Франции. Вам, конечно, известны цели моей экспедиции, о которой, кстати, год назад я еще не помышлял?

— Господин Прегель не скрывал их от нас, он с самого начала предупредил, что мы будем иметь честь соперничать с французами на этом опасном поле боя, и, признаться, капитан, идея мирной борьбы за честь родины нас вдохновила!

— Настолько вдохновила, что вы даром не теряли времени. Поздравляю вас, причем вполне искренне. Теперь наша борьба станет еще острее, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы быть достойным моего соперника!

Так, обмениваясь любезностями, д’Амбрие и Фогель вошли в помещение форта. Там ничего не изменилось со времен экспедиции Грили, только теперь стояли баллоны, судя по запаху, с китовым жиром.

Фогель подробно рассказал д’Амбрие о том, каким образом «Германия» оказалась здесь раньше «Галлии» на целый год.

Расставшись с д’Амбрие, Прегель, хорошо понимавший, с каким противником имеет дело, развил бурную деятельность.

Известный ученый, он использовал свои связи в правительстве страны и сумел получить кредит на большую сумму.

После этого он тотчас же отправился в Бремерхафен, где стояли китобойные судна, и зафрахтовал одно из них. Капитаном оказался его друг. Как раз начинался сезон охоты, и судно, водоизмещением в триста пятьдесят тонн, было готово к отплытию. Это позволило Прегелю сэкономить драгоценное время и сразу после зимовки отправиться в путь.

С собой он взял всего двух сотрудников, людей надежных, хорошо известных ему по прежним экспедициям, серьезных ученых, имевших по нескольку опубликованных трудов.

Поскольку в бассейне Холл и в проливе Смит киты водятся в изобилии, Прегель договорился с владельцем судна, что в целях сокращения общих расходов зафрахтованное им на три года китобойное судно станет охотиться на китов с условием, что стоимость каждой тонны добытого китового жира будет вычитаться из стоимости аренды судна.

Господин Прегель, географ и патриот, был человеком весьма практичным.

Он назвал зафрахтованное судно «Германия», то ли в память об экспедиции Кольдевейя, то ли в честь своей страны, и в этом случае, сам того не зная, поступил как д’Амбрие, который назвал свою шхуну «Галлией».

Усилия Прегеля увенчались успехом. Всю подготовку экспедиции он сумел провести за три недели, и 10 июня 1886 года «Германия» вышла в море от устья Везера в неизвестном направлении.

К этому времени д’Амбрие успел лишь разработать с конструктором план «Галлии».

Несмотря на тяжелые испытания в пути, «Германия» дошла до Форт-Конгера меньше чем за шесть недель.

Судно было отремонтировано и снабжено провиантом с учетом предстоящей зимовки.

Предполагалось, что часть матросов и члены экспедиции, а также три упряжки собак проведут полярную ночь в Форт-Конгере, а корабль поставят в безопасное место неподалеку.

В августе — сентябре Прегель вместе со своими сотрудниками отправился на разведку и вернулся в форт в полном восторге от полученных результатов. Все тяготы проведенной работы и сам Прегель, и его спутники перенесли хорошо.

Однако с наступлением жестокой полярной зимы активную деятельность пришлось прервать до конца апреля 1887 года.

С начала мая Прегель возобновил исследования, поплыв в море на моторной шлюпке вместе со своими сотрудниками и тремя матросами, взяв с собой запас провизии на полгода, а судно, освобожденное от льдов, отправилось на китобойный промысел и провело его весьма успешно, о чем свидетельствовали многочисленные баллоны китового жира в помещении форта.

— Теперь, — сказал капитан Фогель, — я жду возвращения «Германии» — через пятнадцать дней заканчивается рыболовецкий промысел. Она возьмет на борт меня с двумя помощниками и последней собачьей упряжкой, и мы поплывем на север, как можно дальше, и зазимуем в выбранном господином Прегелем месте, чтобы продолжать наши исследования, и все время будем углубляться на север, если потребуется, и в третий год. По воле Божьей и во славу родины!

Д’Амбрие, несмотря на свою душевную твердость, охваченный волнением, когда шел к форту, был полон бодрости. Не тот он человек, чтобы прийти в уныние от услышанного.

Д’Амбрие как ни в чем не бывало поблагодарил немца за гостеприимство и любезно преподнес ему подборку привезенных из Европы газет.

Фогель, уже больше года не читавший ни единой газетной строчки, очень обрадовался и горячо поблагодарил за столь ценный подарок.

Д’Амбрие вернулся на корабль сияющим.

— Ну что, капитан, плохие новости, да? — спросил доктор.

— Наоборот, отличные! Я просто в восторге! А ведь думал, черт возьми, что дело мое проиграно.

— Итак, ваши предположения подтвердились?

— Полностью!

— И вы видели вашего соперника?

— Его помощника. Господин Прегель сейчас идет на север.

— И это вас не тревожит?

— Нисколько. Хотя я и отдаю должное моему противнику!

— Мне тоже хорошо известно немецкое упорство!

— Остается только узнать, как он его употребит. Энергии у Прегеля хоть отбавляй, но он привык ходить торными путями.

— Для него главное — формулы. Тем лучше! Любая неожиданность может погубить его!

— К тому же им движет корысть. Китобоев он использует для сокращения расходов экспедиции, вместо того чтобы вовлечь их в свою работу. Мысли его заняты возвращением, он не исключает возможности отступления. Бережет судно и собственную шкуру. В общем, ведет исследование Арктики так, как это делали еще до него. А мы, доктор…

— Мы идем без оглядки, по наитию, как настоящие французы.

— И пока «Галлия» совсем не исчезнет, пока на ней будет хоть один живой человек, у него не появится иного желания, кроме стремления идти вперед. А это — великая сила. Одно лишь слово «отступление» способно парализовать волю самого смелого человека.

— Да, без решимости и отваги, без готовности рисковать лучше не предпринимать арктических экспедиций! — воскликнул доктор, которому передалось настроение д’Амбрие.

— И я не колеблясь пожертвую моей милой шхуной, но дойду туда, куда еще никому не удавалось дойти.

— Сэр Джордж Нэрс на своем «Быстром» достиг только восемьдесят второго градуса двадцати четырех минут, а мы уже сейчас у восемьдесят одного градуса сорока четырех минут северной широты.

— Рискни капитан Нэрс хотя бы одним кораблем из предоставленных ему правительством, уверен, он продвинулся бы гораздо дальше!

Отчалив от необозримой ледяной пристани, «Галлия» пошла тем путем, которым следовал корабль «Быстрый», д’Амбрие хотел отыскать отмеченные Нэрсом на карте под 82° залежи бурого угля. Вопреки ожиданиям пролив Робсон оказался свободным ото льда, и «Галлия» подошла к залежам лигнита мощностью в восемь метров совсем близко от поверхности земли.

Появилась возможность пополнить запас горючего, на две трети использованного во второй части пути, когда приходилось идти на одном лишь паровом двигателе, без парусов.

Горючим загрузили не только трюмы, но и часть палубы, в предвидении жестоких холодов во время бесконечной полярной ночи.

Топливо также могло понадобиться для борьбы с неприступными льдами.

В то время как матросы, взяв на себя роль горняков, подрывали динамитом угольные пласты и самые большие куски переносили на корабль, доктор рассматривал их как геолог и ботаник, в этих отложениях запечатлелась жизнь, проходившая в условиях, отличных от нынешних.

Судя по отпечаткам растений на угле, здесь было когда-то тепло, и доктор думал о том, сколь резкие изменения в этих краях после третичного геологического периода.

Капитан, мало знакомый с биологией, не проявлял к древним эпохам такого интереса. Он наблюдал за работой матросов и как будто что-то искал на земле.

Не прошло и часа, как он увидел окурки и нашел то, что искал: нашел чуть подальше, на едва заметной тропинке, ведущей к морю, следы сапог, подбитых гвоздями.

Значит, Прегель тоже побывал здесь и пополнил запасы горючего.

Двадцать второго июня груженная углем «Галлия» поплыла дальше на север.

Как известно, сэр Джордж Нэрс отправился в путь слишком поздно и был зажат льдами 1 сентября 1875 года, когда шел вдоль западного берега пролива Робсон.

Поэтому д’Амбрие резко свернул к востоку, к той точке, где «Поларис» зимовал в 1878 году. Французский исследователь не без оснований надеялся, что течения в проливе Робсон освободили его от неподвижных льдов вдоль восточного берега. Надежды полярника оправдались.

Двадцать третьего июня шхуна подошла к месту зимовки «Полариса», которую легко было опознать по валявшемуся там мусору, и капитан вместе со своим штабом отправился к месту вечного упокоения Холла, этого отважного, но несчастного исследователя.

Могила сохранилась хорошо. Дубовая плита, с вырезанной на ней лейтенантом Тайсоном надписью, нисколько не пострадала.

Как ни удивительно, даже карликовая ива, о которой упоминает лейтенант Тайсон в своем рассказе, до сих пор существует. Она растет позади деревянной плиты, прислоненной к плоскому камню. Надпись на плите гласит:

В память

о

Чарльзе Френсисе Холле,

капитане судна «Поларис»

морского флота Соединенных Штатов,

начальнике экспедиции к Северному полюсу,

скончавшемся 8 ноября 1871 года

в возрасте 50 лет.

«Я есмь Воскресение и жизнь;

Верующий в меня да не погибнет!»

Д’Амбрие и его товарищи почтительно обнажили головы перед могилой, с грустью думая о безвременной кончине этого благородного человека, пожертвовавшего жизнью ради науки и, к счастью, не увидевшего малодушия своих спутников — увы!.. — немцев.

На пути к одинокой могиле не видно было чьих-либо следов.

Стало ясно, что доктор Прегель, ознакомившись, так же, как и д’Амбрие, с трудами английских и американских исследователей Севера, пошел по тому же пути, что и его соперник.

 

ГЛАВА 11

В точке, до которой еще не доходил ни один корабль. — Палеокристаллическое море сэра Джорджа Нэрса. — Преждевременное заключение. — Сегодня истина, завтра — заблуждение. — Мо́ря древних льдов не существует. — Второй паковый лед. — Шхуна остановлена паковым льдом. — На санях — чтобы везти провизию, но не людей. — Купанье, которое могло оказаться смертельным. — Отделался испугом. — Арктическая гигиена.

— Капитан! Мы дошли до восемьдесят третьего градуса восьми минут шести секунд! — радостно объявил помощник капитана, определив координаты.

— Браво, старина Бершу! Твой расчет в точности совпадает с моим.

— Значит, мы продвинулись на север дальше Джорджа Нэрса? — произнес доктор, склонившись над картой в кают-компании.

— Да, но меньше чем на градус!

— И все-таки мы с гордостью можем сказать, что еще ни один корабль не заходил так далеко.

— Вы забываете, доктор, что господин Прегель сейчас, по всей вероятности, находится к полюсу намного ближе нас.

— Черт подери! Опять этот Прегель! Признаться, он совсем мне несимпатичен!

— Как бы то ни было, мы не должны отрицать его заслуг. Надо обладать большой смелостью, чтобы на такой маленькой шлюпке, как у него, отправиться в ледяной хаос!

— Однако это только ваши предположения. Ведь неизвестно, опередил ли он нас. Возможно, его зажало льдами.

— Нет оснований так думать. Мы же прошли! Такие, как Прегель, не отступают.

Наступило 26 июня. Определив координаты корабля, офицеры пошли в столовую, где их ждал кок Дюма.

Настроение у всех было приподнятое, разговор шел о дальнейшем продвижении на север.

Доктор Желен, верный своему профессиональному правилу не ставить диагноза, пока нет полной уверенности, неодобрительно отзывался о капитане Нэрсе. Тот утверждал, что существует Море вечных льдов, и даже дал ему название Палеокристаллическое, а через несколько лет это море освободилось ото льдов.

— Вы слишком строго его судите! — осторожно заметил помощник капитана. — Ведь сэр Джордж не сомневался в своей правоте.

— Нельзя судить так безапелляционно, лишать надежды других! Читали вы его отчет?

— Во время зимовки займусь его изучением.

— Разрешите, я процитирую отдельные выдержки, и вы убедитесь, как Нэрс неосторожен в некоторых своих оценках. Буду цитировать по тексту, — продолжал медик, снимая с полки книгу. — «…С высоты наблюдательного поста, — говорит Нэрс, — ледяной покров кажется состоящим из небольших смерзшихся между собой ледяных полей, каждое как бы окружено барьером из ледяных осколков, и такой ледяной покров тянется до самого горизонта… Это, несомненно, Палеокристаллическое море, или Море вечных льдов».

И далее:

«…Несомненно, что от Земли Гриннелла, на 83° широты до 84-й параллели простирается огромное ледяное поле, которое пытался преодолеть Маркем со своей экспедицией…»

— Надо бы сэру Джорджу перед словами «простирается огромное ледяное поле» добавить «в настоящее время», потому что от ледяного поля, о котором с такой уверенностью говорит Нэрс, ничего не осталось, как свидетельствует наш соотечественник доктор Пави, побывавший в тех же местах пять лет спустя после Нэрса.

— Это бы еще ничего, но почтенный капитан и дальше допускает ошибки, как самый заурядный моряк! Цитирую:

«…По выходе из пролива Робсон начинается море, сплошь покрытое льдом, толщиной 27–33 метра. С каждым годом его толщина возрастает за счет снегопадов. Верхние слои снега давят на нижние, постепенно обращая их в лед.

С полным основанием можно считать, что этот ледяной покров существует с древних времен, потому что на всем его протяжении нет ничего живого. Не видно птиц, летящих на север, это значит, что за льдами нет сколько-нибудь значительного пространства суши, а под толщей льда в океане проходят холодные течения, они и убивают все живое. Поэтому исчезли киты и птицы, им нечем питаться…» — и все в таком духе.

В общем, настоящая пустыня, закованная вечным льдом толщиной в сто футов.

Дальше идет текст, на который рекомендую обратить особое внимание.

«…Ледяное пространство тянется до самого полюса. Мы изучили отрезок примерно в 110 километров к северу от мыса Джозеф-Генри и пришли к выводу, что при современных средствах передвижения он непреодолим. Поэтому я с полным основанием утверждаю, что через пролив Смит достигнуть Северного полюса невозможно».

— Значит, — с жаром продолжал доктор, — согласись наш капитан с утверждением сэра Нэрса, «Галлии» ничего не оставалось бы, как вернуться в Гавр, вместо того чтобы попытаться пройти через пролив Робсон.

Помощнику капитана было неприятно слышать столь нелестное мнение о мореплавателе, пусть даже английском, и он возразил:

— Но ведь Нэрс имеет в виду лишь ту часть океана, которая идет к западу от шестьдесят пятого меридиана. И то, что мы достигли этих мест, вовсе не означает, что путь между шестьдесят пятым и семидесятым градусами западной долготы свободен от вечных льдов.

— Я предвидел подобное возражение и отвечу вам выдержкой из отчета не столь авторитетного, как отчет Нэрса.

Пять лет спустя, тридцать первого марта тысяча восемьсот восемьдесят второго года, один из лейтенантов Грили, доктор Пави, француз, отправился на санях от Форт-Конгера при минус тридцати четырех градусах. Одиннадцатого марта Пави прибыл к заливу Флоберга, где в тысяча восемьсот семьдесят шестом году зимовал пароход капитана Нэрса, и с того места, откуда вел свои наблюдения английский капитан, увидел поле пакового льда, состоявшего из очень прочных горообразных льдин, но не обнаружил никаких следов палеокристаллических льдов толщиной в двадцать пять — тридцать метров; тех самых, по которым с таким трудом продвинулся Маркем на один градус к северу.

— Это удивительно! — прошептал Бершу.

— Там, где сэр Джордж Нэрс считал существование животных невозможным, Пави обнаружил следы зайца и лисицы. Более того, двигаясь по пути, которым шел на Северный полюс Маркем, Пави, не доходя до мыса Джозеф-Генри, вдруг услышал крик своего спутника-эскимоса Джинса: «Море!.. Море!» Течение, которое увидел Пави, за мысом Гекла расширялось и шло по направлению к северу. Над протоком клубились облака, по словам эскимосов, признак больших пространств свободной воды. Свободной ото льдов, считавшихся вечными, оказалась восточная часть пролива.

И это восемнадцатого апреля! Еще до окончания зимних холодов.

— Здорово! — воскликнул пораженный помощник капитана. — Так хотелось бы это увидеть собственными глазами! Просто из любопытства!

— Нечего защищать Нэрса, старина Бершу! — заметил д’Амбрие. — Это бессмысленно! Его ошибка доказана, так же, как ошибка Кейна, утверждавшего, что в этих местах вода вообще свободна от льда. Все это — чистая теория. Истина где-то между этими двумя утверждениями. В заключение этого очень полезного разговора, весьма кстати затеянного доктором, скажу, что Пави, достигшему восемьдесят второго градуса пятидесяти одной минуты, посчастливилось сделать важное зоологическое открытие. Его спутник, эскимос Джинс, охотился за тюленем вида frispidus. Такие же тюлени обитают и ниже пролива Робсон. Они не могли бы туда попасть, не будь во льдах пролива участков открытой воды, где тюлени запасаются воздухом, а подо льдом — живности, которой они питаются. Наша задача, однако, не стала от этого легче, и, хотя нам посчастливилось дойти до восемьдесят третьего градуса восьми минут северной широты по более или менее гостеприимным водам, препятствие, возникшее сейчас, оказалось почти непреодолимым.

— Вы правы, капитан! Вместо Палеокристаллического моря, к счастью исчезнувшего, перед нами встал ледяной барьер шириной не менее трех километров… Черт побери! Стальному бушприту, ледовым пилам и динамиту придется хорошенько потрудиться, если мы не найдем свободный проход!

— С поисков прохода и следует начинать, а уж если не найдем, придется его сделать!

Из этого разговора, происходившего в кают-компании, можно себе представить, каким путем шла «Галлия» от того места, где находилась могила Холла. Она двигалась в направлении Северного полюса почти на пятнадцать минут широты дальше всех своих предшественников и натолкнулась на ледяной барьер шириной в три тысячи метров. Отмеченный Пави, этот барьер остался после разрушения палеокристаллического льда, о котором говорил капитан Нэрс.

Потеплело. Но даже при четырех градусах выше нуля ледяной барьер таял медленно, и не было никакой надежды на то, что он исчезнет под лучами полярного солнца, если, конечно, в каком-нибудь месте его не разрушит бурей или морским течением.

Капитан приказал измерить глубину и определил дно на глубине четырехсот пятидесяти морских саженей. Толща воды вблизи мыса Джозеф-Генри оказалась равной всего семидесяти двум морским саженям.

Шхуна стояла в безопасном месте, в одной из расщелин берегового льда. Толщина его здесь равнялась четырем метрам.

Теперь следовало отыскать во льду трещину или слабину на тот случай, если капитан решит пробивать канал.

Плыть вдоль изрезанного щелями ледяного барьера для поиска в нем прохода было не только опасно, но и бесполезно, поэтому разведку льдов решили вести на санях.

И людям, и особенно собакам необходимо было размяться и проверить, можно ли в дальнейшем рассчитывать на четвероногих помощников.

Разумеется, всему экипажу хотелось сойти на лед, и, чтобы никого не обидеть, д’Амбрие предложил тянуть жребий.

В отряд, не считая эскимоса Угиука, самого капитана и доктора, должны были войти шесть человек.

Летящее Перо первым опустил руку в берет и, развернув бумажку, заплясал и запел от радости. Повезло также Курапье, Нику, Ле Герну, Констану Гиньяру и Дюма. Последний захватил с собой карабин, подарок доктора.

Провизии взяли на пятнадцать дней: галеты, мясные консервы, кофе, чай, сушеную рыбу для собак и спирт для горелки, на которой готовили пищу. На сани погрузили также спальные мешки и палатки, по полному комплекту запасной одежды для каждого и по паре знаменитых гренландских сапог, не пропускающих воду.

Все это аккуратно упаковали в водонепроницаемые мешки и крепко привязали к саням.

Собаки, почуяв волю, так рванулись, что едва не лопнула упряжь, но Угиук ударом кнута быстро умерил их пыл.

Ле Герн и Летящее Перо тоже справились со своими упряжками — учеба у эскимоса не прошла даром. Впрочем, собаки и сами скоро устали. Путь был трудный, поклажа тяжелая. Парижанин пошутил, что управление проселочными дорогами здесь плохо заботится о путях сообщения.

— Я предпочел бы очутиться в аду, — вдруг заявил он.

— Почему? — насторожился Курапье, как всегда ожидавший подвоха.

— Взгляни на эту мостовую!

— Какую еще мостовую? — удивился нормандец.

— Сейчас объясню. Слушай внимательно. Говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями, так неужели мои сани скользили бы там по гладкой дороге хуже, чем здесь, где со всех сторон торчат льдины и на каждом шагу лужи, полные талого снега?!

— Иди ты! Опять надо мной насмехаешься!

Доктор от души повеселился шутке и сказал капитану, который тоже не мог удержаться от смеха:

— В остроумии Форену не откажешь, а шутки да прибаутки в настоящих условиях лучше всякого лекарства. Один такой весельчак сто́ит целой аптеки!

«Пути сообщения», по выражению парижанина, становились все неудобнее. На высоких местах, где лед был сухим, лежал налет соли, и сани плохо скользили. В низких местах стояла вода и люди почти по колено проваливались в снежную кашу, а собаки вязли по брюхо.

Если бы не гренландские сапоги, пришлось бы идти словно босиком по ледяной воде.

Только теперь Летящее Перо и матросы поняли, что такое поход через льды на санях. Вместо того чтобы легко мчаться по ледяному полю, помахивая кнутом, им пришлось идти за санями, словно обозным солдатам, к которым моряки относятся с презрением, смешанным с жалостью. Собаки тащили только поклажу.

Достаточно совсем немного пройти по полярным льдам, и начинаешь понимать, что это — не увеселительная прогулка. Ледяные глыбы все равно, что неровный, очень крупный булыжник. Встречаются также скалы и пропасти, не такие большие, как на земле, но скользкие. То и дело рискуешь соскользнуть в яму или провалиться в озеро, образованное талой водой.

Вдобавок приходится помогать собакам, толкать и поддерживать сани, чтобы они не опрокинулись набок. При этом можно и самому завалиться под дружный смех остальных.

Главное в этом случае — не попасть в воду, это опасно.

Талый снег предательски прикрывает полыньи, в которые ничего не стоит провалиться по пояс. Путешественнику жизненно необходимо научиться распознавать их, как омуты на болоте охотнику на дичь.

Опыт доктора в арктических экспедициях оказался полезным для всех.

Караван двигался вдоль южного края ледяного барьера, и капитан то и дело зачерчивал на планшете его конфигурацию.

В общем, все шло благополучно. Правда, кое-кто падал, проваливался в неглубокие лужи, но без угрозы для жизни.

Только Констан Гиньяр, видимо родившийся под несчастливой звездой, и на сей раз оправдал свою фамилию — неудачник.

Время от времени капитан, которому помогал Угиук, предупреждал товарищей об опасности.

Гиньяр задержался, свертывая самокрутку, и, догоняя остальных, угодил в глубокую полынью.

— Месье решил искупаться? — обернувшись на шум, крикнул Артур, глядя, как Гиньяр барахтается в воде. — Выбирайся поскорее из этого лимонада! У тебя просто страсть к купанию в ледяной воде!

Кочегар вылез, стуча зубами от холода.

— Ну-ка, посмотри, цело ли стекло на часах? — сказал парижанин.

— Стоп! — скомандовал капитан, бросив взгляд на нормандца. — Тебе надо переодеться, парень!

— Спасибо, капитан, на ходу обсохну! На Ньюфаундленде такое часто случалось!

Прибежал доктор.

— Сейчас же разденьте этого героя и разотрите как следует! А то, чего доброго, схватит воспаление легких! Быстро! Разожгите спиртовку, распустите льдинку в кастрюле!

С Гиньяра, бывшего почти без сознания, вмиг сняли одежду, уже затвердевшую на морозе.

Д’Амбрие с Артуром Фореном с такой силой растирали его, что едва не содрали кожу.

Бедняга наконец задышал, и его положили в спальный мешок.

Когда вода закипела, доктор всыпал в нее немного чая и влил изрядную порцию рома.

— Пей потихоньку, — сказал он Гиньяру. — И чтобы ни капельки не осталось. Жив будешь, не бойся, только впредь не лезь потный в воду, береги свою шкуру! А вы, — обратился Желен к остальным, — старайтесь не потеть, не делайте лишних движений. Сейчас опаснее, чем зимой. Новички, отправляясь в поход, стараются потеплее одеться, перегреваются и быстро остывают. А от этого бывает ревматизм и плеврит. Если искупаетесь, как этот парень, отбросьте ложный стыд! И делайте все, что мы сделали с Гиньяром. Ведь он мог умереть на ваших глазах, не приходя в сознание.

— Вот уж не думал, что можно так легко отдать концы, — задумчиво произнес парижанин. — Выходит, это похуже солнечного удара на экваторе, а ведь Гиньяр — матрос, не какой-нибудь неженка!

К счастью, все обошлось, только задержались в пути на два часа. Зато успели позавтракать. Случай с кочегаром послужил уроком матросам, неосторожным, как дети, и очень беспечным. Особенно Констану Гиньяру.

Он занял место в арьергарде и теперь был внимательным, старательно избегая предательских ям.

Солнце больше не уходило за горизонт, но когда по времени наступил вечер, на льду поставили палатку, и после сытного ужина усталые, по трое в мешках, улеглись спать. Капитан лег вместе с доктором, а Угиук устроился прямо на льду.

В этот день прошли десять морских миль, что равняется восемнадцати километрам.

 

ГЛАВА 12

Нормандец, который заставил своих баранов носить зеленые очки. — Следы лейтенанта Локвуда. — Немецкий документ. — Снова Прегель. — Чтобы опередить на 200 метров. — Вот она и вернулась. — Прохода нет! — Вдали слышен лай собак. — Стой! Кто идет? — «Германия». — Празднование 14 июля на льдах. — Как Летящее Перо лишился своих иллюзий и получил прозвище.

Начиналось полярное лето, погода благоприятствовала исследователям, и жизнь их шла в общем благополучно.

Угиуку случалось загарпунить тюленя, выскочившего подышать к полынье во льду. Меткий стрелок Дюма, хоть и был постоянно занят стряпней, все-таки умудрился подстрелить медведя, привлеченного запахом еды.

Моряки отдавали должное кулинарному таланту Тартарена, ели с большим аппетитом. Собак тоже не обижали, кормили как на убой.

На здоровье никто не жаловался, только на резь в глазах, и то не все. Доктор объяснил, что так действуют на зрение ослепительно белый снег и льды, сверкающие на солнце, и выдал каждому защитные очки с зелеными стеклами.

Летящее Перо сразу напялил их на нос, поглядел на свое отражение в луже и заявил, что стал похож на профессора.

Смуглый Дюма с крупным носом и пышной черной бородой выглядел в очках весьма внушительно, Артур даже сказал, что он похож на настоящего марабута. А вот у Констана Гиньяра очки не держались на его коротком носу, и парижанин не преминул сострить по этому поводу:

— Знаешь, твои очки надо отправить в манеж!

— Зачем?

— Пусть поучатся сидеть верхом на твоем носу. И на ночь их не снимай, доктор не велел, так они скорее привыкнут и не будут сваливаться… А как интересно в них смотреть! Все кажется таким красивым! Будто перед тобой не голые льды, а луга и пригорки, поросшие зеленой травой. Неудивительно, что один нормандец, твой земляк, надел своим баранам зеленые очки.

— Не болтай ерунды!

— Провалиться мне на этом месте, если я вру! Этот хитрец кормил бедных животных стружкой, а они воображали, будто едят травку!

Дня два очки были предметом насмешек парижанина, всем досталось, кроме, разумеется, капитана и доктора.

Но больше всех Угиуку. Он и в самом деле выглядел очень забавно с большими зелеными стеклами на плоской, круглой, как блин, лоснящейся от жира физиономии кирпичного цвета. Летящее Перо уверял, что эскимос как две капли воды похож на его консьержку в Париже, правда, у той погуще борода и усы.

В то время как матросы шутили и веселились, капитан выглядел озабоченным.

За все десять дней им ни разу не встретилась протока, трещина или слабина во льду. А ведь через четверо суток предстояло возвращаться, иначе не хватит продуктов.

У д’Амбрие еще оставалась слабая надежда: может быть, береговой лед вблизи земли, открытой Локвудом, помощником капитана Грили, не смерзся с паковым льдом, ставшим у них на пути? До этой земли две — две с половиной мили. И, если там окажется хотя бы узенькая протока, ее можно будет расширить и провести «Галлию».

Увы! С приближением к берегу, покрытому мощными тающими ледниками, дорога становилась все труднее, приходилось то и дело выпрягать собак и переносить тяжело груженные сани через ледяные горы и ущелья.

«Напрасный труд, а главное — опасный», — решил капитан, приказал отряду остановиться в ложбине между торосами, а сам, с доктором и эскимосом, пошел дальше.

Достигнув берега, они увидели те же смерзшиеся льды, даже намека на свободную воду, которую здесь нашел Локвуд, не было.

Как и предполагал д’Амбрие, истина лежала где-то между двумя противоположными утверждениями капитанов Нэрса и Кейна.

Против мыса Уайльда доктор заметил маленький островок, названный Грили островом Локвуда. Именно на этом месте Локвуд прекратил продвижение к Северному полюсу.

В бинокль видна была пирамида, сооруженная тремя путешественниками, и д’Амбрие предложил спутникам посетить этот скромный памятник.

Они пришли туда за час и остановились в изумлении.

В двухстах метрах к северу стояла еще одна пирамида из крупных кусков угля, сооруженная, видимо, совсем недавно.

Д’Амбрие нахмурился.

— Прегель!.. Опять он!

Доктор и Угиук осторожно подняли угольную плиту и вынули из-под нее плотно закупоренную банку из толстого стекла.

В банке лежала бумага с текстом на английском, немецком и французском языках.

— Вы правы, капитан, — сказал Желен, откупорив банку, — здесь есть подпись: Прегель. Прочесть?

— Конечно, бумага для того и положена, чтобы ее читали, так что в неделикатности нас никто не обвинит.

Врач стал читать:

— «Нижеподписавшийся начальник немецкой экспедиции по исследованию Северного полюса поставил здесь знак в память о том, что побывал на этом острове. Он продолжает свой путь и, если будет на то воля Божья, установит еще одну пирамиду в десяти милях к северу от этого места.

— Все! — вне себя от бешенства воскликнул доктор. — Бедный Локвуд, жертва науки! Его обошел на полголовы потомок тевтонов, тупой ханжа! От подобной несправедливости можно вспотеть даже на пятидесятиградусном морозе!

— Почему, дорогой Желен?

— Поступок, типичный для пруссака: поставить свой знак на двести метров дальше знака мужественного предшественника, чтобы объявить: «Я здесь первый!» Как будто он не понимает, что это вовсе не победа, что считать сантиметры в таком деле — верх глупости!

— Немцы, мой друг, бережливы по своей природе и не уступят ни сантиметра. А Прегель стопроцентный немец.

— Будь на его месте англичанин, русский, итальянец, француз, он поставил бы свой знак рядом со знаком Локвуда, выразив тем самым уважение мужественному предшественнику. А вот Юлиус Прегель, скромно называющий себя начальником экспедиции на Северный полюс, словно он уже его достиг, хочет отнять славу у мертвого. Противно! Пойдемте отсюда, капитан.

— Но прежде положим записку на место.

— Разумеется. Мы же честные люди, черт возьми! К тому же мне не хотелось бы лишать потомков такого великолепного памятника немецкой пунктуальности.

— Не огорчайтесь, доктор! Кстати, наш соперник был здесь пять недель тому назад и, видимо, уверен в победе.

— О, капитан! Надеюсь, мы наверстаем упущенное время?

— Я в этом никогда не сомневался. Слышите? Никогда! Мы поставим свои знаки гораздо ближе к Северу!

— А как быть с этим проклятым ледяным барьером?

— Мы пробьем через него проход!

— Но сколько времени уйдет на это!

— Вы забыли, что Прегель, отбывший из Германии на год раньше, обогнал нас всего на пять недель.

— В самом деле!

— Не исключено, что его корабль сейчас находится у Форт-Конгера в поисках зимней стоянки, и, следовательно, «Галлия» несколько впереди.

— До наступления зимы Прегель должен вернуться на корабль…

— Совершенно верно…

— Допустим, его судно не достигнет места, где сейчас стоит «Галлия», и ему придется возвращаться в Форт-Конгер на зимовку. Тогда мы уйдем далеко вперед.

— Хватит фантазировать! А то у меня уже окоченели ноги, напомнив о реальности.

— Пора возвращаться, о нас наверняка беспокоятся, а путь предстоит нелегкий.

Обратно решили идти вдоль другого берега, чтобы исследовать ледяной барьер на возможно большем пространстве.

Такой путь был труднее, но д’Амбрие надеялся найти хоть какой-нибудь проток.

Осмотрев в бинокль мыс Вашингтон, отмеченный Локвудом, и мыс Александр-Рамзей, отряд обогнул остров Мюррей, Де-Лонг-фьорд и отправился в обратный путь по южной части ледового барьера.

К несчастью, похолодало и поднялся густой туман.

— Через тридцать шесть часов мы должны попасть на корабль!

Прохода найти не удалось, зато все были полны решимости пробить его во льдах, чего бы это ни стоило.

Два дня подряд шли по двенадцать часов, наконец в последний раз поставили палатку для ночевки.

— Вперед, ребята!.. Бодрее! Цель близка.

Капитан, обычно спокойный, вдруг стал проявлять поспешность.

Доктор знал, в чем дело, но секрета не раскрыл. Он торопил матросов, словно забыв, как вредно потеть.

А секрет заключался в том, что 14 июля, то есть на следующий день, капитан собирался устроить на корабле торжество с вином, угощениями и всякими развлечениями.

Бершу должен был все подготовить, чтобы достойным образом отметить национальный праздник, а матросам, оставшимся на судне, следовало придумать интересные номера для представления.

Такого торжества еще никто не видел. На корабле, в семи градусах широты от Северного полюса!

К великой досаде капитана, сквозь туман невозможно было рассмотреть корабль, где уже наверняка сияли праздничные огни и развевались флаги.

Вдруг залаял Помпон, любимец Артура Форена, за ним еще несколько собак, и вскоре все псы, к немалому удивлению моряков, залились звонким лаем.

— О, — воскликнул парижанин, — наверняка какой-нибудь шутник на корабле залаял, чтобы подразнить собак. Ну-ка замолчите! Неужто не слышите, что это не собака? Залаял бы я, тогда другое дело.

Но, как бы то ни было, собаки почуяли врага.

Неожиданно сквозь туман проглянул нос корабля.

— Стой! Кто идет? — раздался голос.

— А вы кто?! — сурово откликнулся капитан.

— Капитан Вальтер, с трехмачтового судна «Германия» из Бремерхафена.

— Капитан д’Амбрие, с французской шхуны «Галлия», — представился в свою очередь д’Амбрие.

Капитан Вальтер, видимо, решил, что это визит вежливости, и произнес:

— Пройдите, пожалуйста, к левому борту, сейчас спустим трап!

— Благодарю, но в тумане я принял ваш корабль за свой.

— «Галлия», капитан, стоит в трех кабельтовых к юго-западу.

— Спасибо, имею честь приветствовать!

Удивленные французы хранили молчание, а собаки неистово лаяли и рвались вперед.

— Ну, доктор! Что скажете?

— Я ни капельки не огорчен, — ответил Желен. — Ведь мы с ними стремимся к одной цели и в этой встрече нет ничего удивительного.

— Вы правы. Помощник капитана «Германии» знал, где стоит наш корабль.

— И не ошибся.

— Не кажется ли вам, что у Прегеля мания обгонять соперника, хотя бы на самую малость, иными словами, добиваться смехотворного превосходства?!

— О да! Они прошли дальше Локвуда на двести метров, а нас опередили всего на сто двадцать!.. Ничего, мы отыграемся, и победа наша будет настоящей!

— Не сомневаюсь в этом. Но противно зимовать рядом с ними, ведь они только и делают, что кичатся своим, можно сказать, несуществующим превосходством.

— Зато мы в более выгодном положении. Нашли очень удобное место для судна, а им, по-моему, это не удалось.

Последние слова доктора заглушило радостное «ура!». Туман рассеялся, и в ярких лучах солнца появилась «Галлия», расцвеченная праздничными флагами.

Капитана и его спутников встретили громкими криками: «Да здравствует Франция!», «Да здравствует республика!». Сколько было горячих рукопожатий, сердечных слов, а напоследок дружное: «Да здравствует капитан!»

Забыв про усталость, матросы побежали надевать парадную форму.

Началось торжество.

За праздничный стол сели все вместе, без различия званий и рангов.

Среди общего веселья один за другим следовали тосты: «За Францию!», «За республику!», «За капитана!», «За Северный полюс!»

После пира состоялся концерт. Были и сцена и занавес. Матросы не робели, пели песни, аккомпанировал им на пианино лейтенант Вассер, с ходу подбиравший нужные мелодии.

Но никто не имел такого успеха, как Летящее Перо. Он исполнил песенку герцога из «Риголетто», начинающуюся словами «Comme la plume au vent».Окончание этой строки звучит как «плюм-о-ван», что означает «летящее перо», а, как мы уже знаем, это прозвище Форена.

— Браво, парижанин! Браво! Здорово поешь! — Матросы так долго аплодировали своими заскорузлыми от работы руками, что Артуру пришлось исполнить песенку трижды.

— Теперь ясно, откуда у тебя прозвище. Оказывается, ты пел в опере? А молчал!

— Нечем хвастаться… Печальная это история…

— Расскажи! Расскажи! — стали просить отовсюду.

— Однажды мне пришла в голову забавная мысль выступить в опере в славном городе Орлеане, в роли герцога Мантуанского.

Только я начал петь мою любимую арию, как зрители, будто наскипидаренные, повскакивали с мест и освистали меня. Что там было! Контракт, разумеется, со мной сразу расторгли, к великой радости соперников, которые тут же прозвали меня Плюмованом — Летящим Пером.

Из Орлеана я отправился в Буэнос-Айрес, но и там меня постигла неудача: не заплатили за работу.

Надо было как-то жить, и я устроился поваром, хотя совсем не умел стряпать… Меня снова выгнали!

Пошел работать в парикмахерскую, одному отхватил нос, другому ухо, опять неувязка, пришлось сдать оружие.

Во Францию вернулся кочегаром на трансатлантическом пароходе, чтобы оплатить проезд… И мне понравилась эта работа.

Восемь лет проработал у топки и вот теперь удостоился чести скромно трудиться на благо славной экспедиции нашего храброго капитана.

Такова моя история.

Нечего и говорить, рассказ Летящего Пера имел не меньший успех, чем его пение.

Веселье не прекращалось. Патриотические песни сменялись лирическими, а то и непристойными. Напоследок Дюма спел своим зычным басом провансальскую песню. Ему горячо аплодировали, хотя никто не понял ни слова.

Потом стреляли в цель на призы. Призы были ценные, среди них пенковая трубка. Меткий стрелок Тартарен от волненья промахнулся, а Артур Форен, который даже в балаганном тире не мог попасть в кружок, на сей раз не сплоховал. Он выиграл трубку и великодушно преподнес ее своему другу механику Фрицу Герману. Тот время от времени грозил кулаком в сторону немецкого судна, обещая его разгромить, чтобы достойно закончить праздник. Накануне, когда эмоциональный эльзасец увидел «Германию», он в сердцах сломал свою трубку, так что подарок парижанина пришелся весьма кстати.

— Успокойся, мой милый Фриц, — шепнул ему д’Амбрие, — наберись терпения. Наша месть впереди!

— Долго ждать, капитан, а жизнь коротка!

— Не долго. Завтра же мы будем полностью отомщены!

— Тогда… вперед!

Конец первой части