ГЛАВА 1

Светит, да не греет. — Капитан придумал, как пробить ледяной барьер. — Работа с помощью электричества. Обратимость электрических генераторов. — Подготовка аппаратуры. — Первые пятнадцать метров. — Совещание. — Снова динамит. — Тяжелая работа. — Эльзасец в бешенстве. — Два чужака. — Предложение офицеров Германии. — Категорический отказ.

Полярный день продолжался и постепенно начинал тяготить моряков.

Казалось, солнце сошло с ума, круглые сутки посылая на землю потоки ослепительного света. Все вокруг до самого горизонта искрилось и пылало. Лишь изредка это сияние смягчал туман.

И все же картина оставалась безрадостной. Не было ничего, что могло бы ее оживить. Ни зелени молодой листвы, ни нежных цветов, ни щебетания птиц, ни жужжания насекомых, ни веселых зверушек, радующихся теплу. Лишь иногда появится вдалеке белый медведь да плюхнется в воду тюлень. Куда ни взглянешь — глыбы изъеденного солнцем льда на фоне ярко-голубого неба! Таково полярное лето. Солнце то розовое, то белесое, только слепит глаза, но бессильно пробудить жизнь.

Кто привык к умеренному климату, предпочел бы просидеть полярное лето в теплой комнате. Оно напоминало о наступлении долгих полярных ночей.

К 20 августа ледяной барьер, слегка подтаявший на солнце, снова затвердел, как камень, и покрылся толстым слоем снега. С появлением первой звезды в небе исчезнут последние обманчивые признаки жизни.

Отважные моряки, готовые к любым страданиям в этом аду, собирались продолжить свой путь туда, где еще сильнее бушует ледяной ветер, где холод еще более жестокий, а неизвестность более страшная.

Они возьмут штурмом ледяной барьер, как бы он ни сопротивлялся. Если даже придется для этого сломать все инструменты.

Итак, матросы «Галлии» приступили к работе, к великому удивлению немцев, наблюдавших за ними.

Д’Амбрие решил так: лето на исходе, льды преградили путь, значит, надо пробить в них канал шириной в двенадцать метров и длиной в три километра. Этого будет достаточно.

В заливе Мелвилл лед был гладкий и не очень толстый. А здесь нагромождение принесенных ежегодными ледоходами плотно спаянных ледяных глыб, превосходящих в некоторых местах среднюю толщину ледяного покрова моря в четыре раза.

Матросы все это хорошо знали, но, воодушевленные капитаном, не спасовали перед трудностями.

Было пущено в ход все, что могло пилить, резать, раскалывать, протыкать.

Начало прохода пришлось пробивать вручную. Никакой ледоруб, будь даже на месте «Галлии» броненосец, не сделал бы этого.

Здесь мог бы помочь динамит, но его следовало экономить и применять только в крайних случаях.

На что же рассчитывал капитан? Усилия матросов, работавших вручную, давали ничтожный результат, и д’Амбрие не мог этого не видеть. И он придумал воспользоваться пилой, разумеется, не плотницкой или столярной, а специальной, которой можно пропилить лед по всей толще. Такая пила представляла собой стальной лист высотой в шесть метров и шириной в двадцать четыре сантиметра, с зубьями длиной в десять сантиметров каждый.

Но где взять двигатель для пилы? Пожалуй, подойдет корабельный. Но как передать от него энергию? Расстояние немалое.

Конечно же с помощью электричества! В 1875 году французский инженер Марсель Депре изобрел способ передачи электроэнергии на расстояние и ее трансформации в механическую.

Готовясь к экспедиции, д’Амбрие, разумеется, предвидел, что на пути встретятся огромные ледяные барьеры, и в этом случае изобретение выдающегося соотечественника могло оказаться весьма полезным. Поэтому при подготовке экспедиции на борт корабля погрузили две малогабаритные динамо-машины системы Депре.

И вот теперь, установленные на палубе, они сообщали электроэнергию двигателю, стоявшему на льду, а от него механическая энергия передавалась пилам, укрепленным на специальных передвижных рамах.

Чтобы пилы не гнулись во время движения, капитан разработал специальное устройство.

В общем, работа на «Галлии» кипела вовсю, чего нельзя было сказать о «Германии».

Там все словно замерло, как немецкий часовой на посту, и члены экипажа с любопытством наблюдали в бинокли за своими соперниками.

В первый день немцы остались разочарованы, до самого вечера, точнее до времени, которое считается вечером, когда наступает бесконечный полярный день, все моряки на «Галлии» вели только подготовительные операции, причем с такой быстротой, что дух захватывало.

К осуществлению задуманного плана им предстояло приступить после хорошего отдыха 17 июля в начале четвертого дня.

Вначале предполагали задействовать одну пилу для проверки. Режущее полотно двигалось легко, проникая в лед, будто в масло.

Только сейчас моряки до конца оценили изобретенное капитаном устройство, и радости их не было предела. Ведь они смонтировали его собственными руками!

— Ну и машина, черт возьми! Как вгрызается! — вне себя от восторга воскликнул Констан Гиньяр.

— Можно подумать, что она паштет, а не лед режет! — поддержал его Курапье, по прозванию Землеход.

Не прошло и пятнадцати минут, как лед был распилен до глубины пятнадцати метров.

— Стоп! — скомандовал капитан.

Машина остановилась, и ее повернули наискосок от первого распила. Так, постепенно поворачиваясь, пропилили дугообразную линию диаметром метров в двенадцать, и капитан снова скомандовал: «Стоп!» Затем пилу вернули назад, сделав пропил, параллельный первому. В результате был отделен кусок льда шириной достаточной для продвижения корабля.

Матросы быстро освоили устройство и ловко управлялись с ним, стараясь не подвергать себя опасности.

Выпиленный лед был площадью сто восемьдесят квадратных метров, а объемом — более восьмисот шестидесяти кубических метров. Куда его девать?

— У капитана, должно быть, есть на этот счет идея! — весело говорили между собой матросы.

Да, у изобретательного полярника была идея, и не одна, а целых три. На выбор!

И хотя д’Амбрие был вправе решать все сам, он счел своим долгом пригласить на совет Бершу, Вассера и доктора как старших.

— Твое мнение, Бершу? — начал капитан без обиняков.

— Хорошо бы сделать канал вдвое шире.

— Двадцать четыре метра вместо двенадцати?!

— Да. В этом случае «Галлия» не займет всю ширину канала, останется место для матросов, убирающих лебедками лед.

— Я тоже об этом думал. Но канал может сузиться под действием бокового давления и не пропустить расколотый лед.

— Черт возьми! Это мне не пришло в голову.

— А вы что скажете, доктор?

— Я воздержусь.

— А вы, Вассер?

— Я тоже.

— Придется, пожалуй, выпиленный лед дробить динамитом, тогда он постепенно будет уплывать в океан, не препятствуя продвижению судна. Во всяком случае, надо попробовать. Хотя взрыв в непосредственной близости от людей и машин — дело небезопасное.

— Вы правы! — в один голос поддержали д’Амбрие доктор и лейтенант.

— А может быть… — начал было капитан. — Точно… так и будет!

— Вы что-то придумали?

— Да, кажется, это то, что нужно, но позвольте мне еще поразмыслить. А сейчас давайте испытаем действие динамита!

Не теряя времени забурили пять скважин в первом пласте, отпилили еще один, откатили подальше все инструменты и машины, заложили в скважины динамит и произвели взрыв. Он был послабее взрыва в заливе Мелвилл, но все-таки расколол ледовый пласт на довольно мелкие куски, и «Галлия», дробя их ледорезом и разбрызгивая в стороны, продвинулась на длину первого выпиленного пласта. Осколки льда постепенно отплывали в чистую воду.

Способ испытанный и вполне приемлемый. Но, к несчастью, запасы динамита в пороховом складе были весьма ограничены.

По расчетам д’Амбрие, на эту работу требовалось не меньше пятидесяти дней, если учесть, что до северного края ледяного барьера — три километра. Это будет уже 7 сентября. Наступят сильные морозы. Лед станет быстро смерзаться, и тогда уже канал не пробить.

Ни в коем случае нельзя медлить!

Капитан решил не делать перерыва в работе и посоветовался с доктором.

Тот сказал, что предлагаемый график не повредит здоровью людей при условии, что рацион их увеличится наполовину, а продолжительность рабочего дня сохранится прежней и будет, как и на борту корабля, разбита на вахты.

К 19 июля длина канала уже достигла двухсот шестидесяти метров!

Но каких трудов это стоило!

Однако французы на то и французы, чтобы не унывать. Они помогали себе песней и шуткой, весельем разгоняли усталость.

Между тем немцы стали подавать признаки жизни.

Прогуливались по льду, катались на коньках и на санках, не то что в первые дни.

Казалось, они были не прочь поглядеть, как работают французы.

— Черт бы их побрал! — ворчал эльзасец Фриц. — Пусть только попробуют подойти. Я им покажу, этим собакам!

— Спокойнее, дружище! — урезонивал его Бершу. — Не устраивай историй!

— Каких еще историй! Мне нужно только одно: всадить сто кило динамита в их паршивую посудину и поджечь, пусть даже я сам взлечу вместе с ней!

— Ну, ты даешь!

— Да у меня все кипит при виде этих прусских ворон!.. Подумать только… Надо было приплыть к Северному полюсу, чтобы и здесь встретиться с ними!.. Смотрите, смотрите!.. Что я вам говорил?

— Честное слово, двое идут прямо сюда!

— И в самом деле, идут, черти! Будь я капитаном, стрельнул бы по ним из карабина!

— Не горячись, Фриц, прошу тебя! К сожалению, мы сейчас не воюем с ними… А то бы!..

— Прекрасно сказано! Я же знаю, что вы их не любите, что воевали с ними!

— Они уже тут!

К д’Амбрие подошли двое в синей форме офицеров немецкого торгового флота.

Не терпевший фамильярности капитан холодно ответил на их приветствия и молча стоял в выжидательной позе.

— Господин капитан, — обратился один из подошедших к д’Амбрие, — разрешите отдать вам визит, который вы намеревались нанести мне в Форт-Конгере, и представить господина Вальтера, командующего «Германией».

— Почту для себя за честь познакомиться с вами, — проговорил капитан Вальтер, даже не ожидая ответа д’Амбрие. — Рад, что господин Фогель предоставил мне эту возможность. Мы ведь соперники — не враги.

Д’Амбрие, будучи человеком воспитанным, ничем не выдал своей досады, лишь с подчеркнутой любезностью извинился за то, что должен наблюдать за работой и не может их принять на борту.

— Благодарим за радушный прием, капитан, мы не станем мешать, тем более что работу вы ведете поистине героическую, не знающую себе равных по дерзости и терпению.

— Пробую пройти, вот и все, — коротко ответил д’Амбрие.

— Ваша скромность под стать вашим высоким заслугам, глубокоуважаемый капитан! Не всякий отважится взяться за подобное дело с таким ничтожным числом помощников.

— Вы полагаете, усилия мои напрасны?

— Не полагаю, а скорее опасаюсь.

— В самом деле?

— Да. Допустим, я захотел бы воспользоваться плодами ваших усилий и пройти следом за вами к северу.

— Ах, вот оно что, — протянул капитан. — Теперь мне понятен ваш интерес к моей героической, как вы изволили выразиться, работе. Если хотите, идите за нами, никто вам не помешает!

— Но я счел бы несправедливым, глубокоуважаемый господин капитан, не предложить вам вознаграждения!

— Я не силен в коммерции и в данном случае не понимаю, что вы имеете в виду под вознаграждением.

— Прошу прощения, если не совсем точно выразил свою мысль. Ведь я — иностранец и не овладел некоторыми тонкостями французского языка.

— К чему же вы все-таки клоните?

— У меня к вам есть предложение.

— Предложение? Какое, скажите на милость?!

— Скоро должен вернуться из похода господин Прегель, начальник экспедиции, и если мы решили следовать за вами, то прежде отдадим в ваше распоряжение весь экипаж нашего судна. Невозможно использовать канал, сделанный кем-то другим!

— Чтобы ваши люди работали вместе с моими? Исключено, сударь! — воскликнул д’Амбрие.

— Они поступят в полное ваше подчинение! Кроме того, я тоже буду здесь!

— Повторяю вам, исключено! Эту работу должны выполнять только французы!

— И все-таки, глубокоуважаемый капитан, мы пойдем вслед за вами! Учтите!

— Это ваше дело!

— А теперь, капитан, поставьте себя на мое место и скажите: воспользовались бы вы каналом, сделанным экипажем «Германии»?

— Нет!

 

ГЛАВА 2

Немцы намерены загребать жар чужими руками. — Французы в ярости. — Немецкая наглость. — Военная хитрость. — В ловушке. — Похолодание. — Предвестники ранней зимы. — Обморожение. — Средство от обморожения. — Охота. — Побоище. — Мускусные быки. — Огромные бараны. — Свежее мясо. — Изобилие съестного. — Счастливое возвращение.

Д’Амбрие и его помощники восхищались мужеством команды «Галлии». Матросов не повергали в уныние ни тяжкий труд с минимальными результатами, ни плохая погода. Каждый работал соответственно своему темпераменту и характеру: одни весело, другие исступленно, третьи с холодным упорством. Вахту, когда кончалась, покидали неохотно.

Никогда еще труд не казался матросам таким тяжелым и неблагодарным. Скользя и то и дело падая, они тащили по каналу огромные ледяные глыбы, по колено проваливаясь в кашу из талого снега. Целой главы не хватило бы, чтобы описать их мучения.

И все ради идеи, малопонятной матросам: чтобы продвинуться на несколько сот метров к северу, приблизиться к некоей географической точке, затерянной в море, покрытом льдом!

Но они поклялись капитану идти за ним всюду, куда бы он их ни повел.

Они верили ему и свято хранили верность национальному флагу Франции. Д’Амбрие заслужил любовь матросов. Он готов был вместе с ними выполнять самую тяжелую работу, заботился о них. Снискали любовь моряков и честный помощник капитана, и милый доктор, и довольно молодой лейтенант. Они вдохновляли моряков собственной самоотверженностью.

К тому же весь экипаж объединяло стремление опередить немцев, если бы даже капитан вел их не к полюсу, а к самому черту.

Можно представить себе ярость французов, когда немцы, с присущей им наглостью, заявились однажды утром, чтобы воспользоваться каналом, который матросы «Галлии» с таким трудом прорубали!

Только дисциплинированность удержала французов от драки.

— Черт бы их побрал! — ворчал Летящее Перо. — Кто жар загребает чужими руками, а эти наглецы — лед. Сукины дети!

— Проклятье! — вторил ему Дюма. — Пусть только капитан слово скажет, я пристрелю их!

— Взять бы эту падаль на абордаж! — тихо ругались баски.

— На абордаж! Мы готовы! — цедили сквозь зубы нормандцы.

— Мы взорвем их посудину! Пусть взлетят на воздух ко всем чертям! — со злостью говорили бретонцы.

— Хватит бушевать! — урезонивал матросов боцман Геник.

— Ну не обидно ли смотреть на такое?

— Даже через зеленые очки!

— Говорю вам, заткнитесь! Капитан знает, что делает. У него наверняка есть идея.

— Ну, тогда дело другое… — успокоились моряки.

Этот разговор происходил 12 августа, когда длина канала достигла тысячи шестисот метров.

С каждым днем солнце опускалось все ниже над горизонтом и морозы крепчали, но рукотворный проход пока оставался свободным от льда.

«Германия» снялась со стоянки и, двигаясь вслед за «Галлией», находилась теперь от нее на расстоянии пятьсот пятидесяти метров.

Немцы, пожалуй, поторопились воспользоваться своей договоренностью с французами об использовании канала.

Следующей ночью подул холодный юго-западный ветер, южную часть канала заполнили льды. «Германия» оказалась запертой в канале на долгое время, может быть, до конца зимы.

Так что рано смеялся Вальтер над французским капитаном, руками своих матросов открывшим ему проход через льды! Он рассчитывал идти за «Галлией» по северной части канала, если южная его часть замерзнет.

Но в тот день, когда отступление стало для «Германии» невозможным, капитан д’Амбрие приступил к осуществлению плана, созревшего в его голове еще до наступления сильных морозов.

То ли д’Амбрие экономил динамит, то ли из каких-то других соображений, о которых Геник мог только догадываться, капитан приказал не взрывать выпиленные пласты льда, а в правом берегу канала прорубить док, где «Галлия» могла бы переждать, пока мимо проплывет к югу выпиленный пласт льда.

Этот пласт, несколько расширяющийся к северу, наглухо заклинил южную часть канала, следующий пласт налег на него, и в результате «Германия» оказалась полностью заблокированной.

Поинтересоваться, почему д’Амбрие отказался от динамита, немцы не решились. В конце концов он имел право вести работу так, как считал нужным!

Капитан сыграл с наглецами хорошую шутку, но придраться было не к чему! Вальтер попал в собственную ловушку.

Не трудно себе представить, какое ликование было на «Галлии» и какие проклятия неслись с «Германии»!

— Попались, старина Фриц, попались эти тупоголовые! — приплясывая, восклицал Летящее Перо.

— Гады! Пусть теперь там сидят до второго пришествия! — злорадствовал эльзасец.

— Вот это спектакль! — смеялся Ник.

— Да, неплохая постановочка… шесть тысяч кубометров льда! А то и больше!

— Ручаюсь! До конца зимы им не выбраться! — проговорил Ле Герн.

— Нечего соваться куда не следует!

— Теперь, по крайней мере, можно спокойно работать не жалея сил.

— Да, надо торопиться!

— Солнышко стало похоже на недозрелую сливу и нисколечко не греет.

— Садится рано, будто назло нам!

— И ночи длинные… морозные!

— Видно, зима наступает!

— А если не успеем кончить канал?

— Посмотрим!..

— Успеем или не успеем, немцы все равно в ловушке.

С каждым днем погода ухудшалась.

Солнце опустилось почти до самого горизонта и показывалось совсем ненадолго. Оно теперь не сверкало, огромный красный шар словно нехотя освещал печальную землю.

Через месяц светлой будет только половина суток, считая утренние и вечерние сумерки; через пять недель, 23 сентября, наступит осеннее равноденствие, а с ним — жестокая полярная зима.

В Заполярье не бывает теплых осенних дней, как в умеренном климате. Переход от бесконечного дня к бесконечной ночи сопровождается холодом и мрачной погодой. Едва согретая солнцем, земля быстро остывает, и над ней поднимаются густые туманы.

В тот год похолодание началось не через три недели, как можно было ждать, а через десять дней.

Зима обещала быть ранней.

Через неделю матросы уже не в силах были выполнять за день прежний объем работы.

Капитан все еще пытался бороться с природой, добиваясь невозможного. Он пустил в ход две пилы, и результат при круглосуточной работе получился почти удовлетворительный.

С наступлением темноты включали прожектор.

Матросы выбивались из сил. Руки и ноги покрылись болячками от обморожения, и доктор, опасаясь инфекций, прописал некоторым полный покой. В условиях умеренного климата такая болячка не опасна, но здесь легко превращается в незаживающую рану.

Из строя выбыли уже пять человек.

Больше всех, как обычно, не повезло Констану Гиньяру, вечному неудачнику. Одна нога у него распухла и покрылась волдырями, из которых сочилась сукровица.

К счастью, у Желена было простое, но действенное средство от этого заболевания — примочки из толченого льда. Раны от них затягивались через неделю.

Не желая, однако, рисковать здоровьем людей, капитан решил прекратить работу.

И это, когда до свободной воды оставался всего километр, а дальше путь «Галлии» был открыт.

У д’Амбрие еще теплилась надежда, что морозы ослабеют на какое-то время, как это часто бывает в конце заполярного лета, и тогда можно будет продолжить работу. В противном случае придется зимовать во льдах!

А пока капитан решил занять матросов более легким делом — охотой на зверя.

Собаки засиделись в загоне, кроме того, ощущался недостаток в свежих продуктах.

Доктор одобрил эту идею.

Сказано — сделано!

Запрягли собак, нагрузили сани всякими пожитками.

На охоту поехали Желен, Артур Форен, оба баска, второй механик и гренландец Угиук.

Капитан, первый механик и боцман остались на корабле с больными.

Поднялся туман, но погода была терпимая.

— Будьте осторожны, — напутствовал д’Амбрие отъезжающих, пожимая каждому руку.

— Поехали!

Путь выбрали самый короткий, к югу, в сторону земли, описанной Локвудом.

До нее был всего день пути, разумеется, если ничто не помешает.

Собаки не бежали, а летели словно на крыльях. Сани легко скользили по снегу. Идти пешком не пришлось, груз был небольшой, рассчитанный на четыре дня. До берега добрались задолго до захода солнца, нашли между скал удобное место и устроились на ночевку.

Рано утром с большим трудом поднялись на высоту сто двадцать — сто тридцать метров над уровнем моря и оказались на равнине. Может быть, потому, что она была защищена от северного ветра цепью гор, видневшихся на горизонте, здесь росли, можно сказать, на голых камнях, слегка припорошенных пылью, всякие растения. Желтые и черные мхи, лишайники покрывали землю, из расщелин скал выглядывали красные, синие и желтые головки маков, камнеломок, лютиков, особенно ярких на фоне снега. Карликовые березы, не толще спички, вербы высотой с мундштук, в общем, настоящие карликовые деревья тянулись до самых гор.

Пока доктор, очарованный открывшейся ему красотой, восхищенно рассматривал каждое деревце, каждый цветочек, эскимос ползал на четвереньках, разгребая снег, и, словно собака, принюхивался к земле.

К нему подошел Летящее Перо, отличавшийся любопытством, и, поморщившись, воскликнул:

— Что взбрело в голову этому дикарю?

— В чем дело? — Дюма наклонился и плюнул: — Гадость какая!.. Воняет мускусом!

Провансалец, как истый кулинар, терпеть не мог запаха духов.

— Мускусом? — с интересом спросил Желен. — Значит, дичь близко!

— Какая еще дичь, господин доктор?

— Та, чей след пахнет мускусом. Крупная и очень ценная, друзья мои!

— Так вот почему Угиук облизывается и брюхо поглаживает от удовольствия!

Собаки тоже стали принюхиваться. Навострили уши, вытянули морды, залаяли, в ответ издалека донеслось рычание.

— Черт возьми! Там тоже охотятся!.. За кем-то гонится свора псов!

Теперь уже слышалось не только рычание, но и глухое мычание, застучали копыта, как будто несся табун лошадей.

— Внимание! — крикнул доктор, заряжая ружье. — Лейтенант, не зевайте!.. Дюма, дорогой, придется вам стрелять дуплетами!.. Ружья на прицел!

Собаки вдруг притихли, поджали хвосты и задрожали.

Вдали появились какие-то большие животные со светло-бежевой шерстью. Они мчались с головокружительной быстротой, а за ними со злобным рычанием гнались звери поменьше, светло-серого цвета, очень похожие на собак.

Когда стадо было метрах в двадцати от охотников, грянул залп, за ним второй, и животные бросились врассыпную.

По крайней мере, полдюжины свалились в снег.

— Ура! — закричал лейтенант.

— Есть и подраненные, — заметил кто-то.

Услышав выстрелы, звери-преследователи на минуту остановились, посмотрели по сторонам и побежали дальше. Догнав раненых, они напали на них и стали рвать на куски.

— Так ведь это волки! — воскликнул лейтенант. — Они охотятся за…

— За мускусными быками, дорогой мой! — пояснил доктор.

— Это мускусные быки? Какие крупные! Не меньше нашей коровы!

Подраненные животные и в самом деле оказались большими. Рефракция, не раз обманывавшая моряков, здесь была ни при чем. Вот это радость! С какой огромной добычей вернутся они на корабль! Консервы и солонина всем надоели, хотелось свежего мяса.

В каждом из семи убитых зверей было примерно полтонны.

— Это и есть мускусные быки? Наш эскимос сразу распознал по запаху их следы.

— Совершенно верно!

— Кстати, что он там делает, этот кровожадный дикарь?

А Большой Тюлень, пока охотники радовались удаче, воткнул нож в горло издыхавшего быка и высасывал еще теплую кровь.

— Какая гадость! — поморщился лейтенант.

— Подумаешь! — весело возразил Желен. — Дело привычки. К тому же этому способствует здешний суровый климат!

— А вы заметили, доктор, как смело действовали волки? Накинулись на подранков прямо под выстрелами! Не поохотиться ли на них?

— Зачем? Все хотят есть!

— А наши собаки?

— Хватит им внутренностей и прочих отходов после разделки туш! Сейчас наедятся, и еще дня на три останется… А нам не мешает заняться этой горой мяса, сделать так, чтобы погрузить ее на сани.

— Вы совершенно правы, доктор! Клянусь всеми святыми, отличное будет угощение для ребят. А пока пусть наш дорогой Дюма приготовит жаркое из свежатины! Поедим вволю.

— Если угодно, господин доктор, я приготовлю такое блюдо из печени, что пальчики оближете, только вместо прованского масла будет животный жир!

— Делайте как считаете нужным, дорогой Дюма! Я вполне полагаюсь на ваш кулинарный талант!

Матросы, как заправские мясники, принялись разделывать туши.

Содрали шкуры, вытащили и выбросили кишки, к великой радости собак и эскимоса, которые тут же на них набросились.

Угиук так наелся, что едва не лопнул!

Лейтенант и доктор тем временем беседовали о мускусных быках.

— Вот уж не предполагал, что в этих краях водятся такие крупные животные!

— Вы просто забыли, мой друг, что здесь есть растительность! Пусть карликовая, зато в изобилии. Быку достаточно съесть на обед лес карликовых деревьев, а на ужин — рощу.

— А зимой?

— Зимой он разгребает копытами снег и питается мхом и лишайником.

— И выдерживает здешние холода?

— Не хуже медведей, лис, зайцев и волков! Видите, какая у него шерсть! Гуще, чем у американских бизонов! Настоящая шуба! Ее не пробьет и сорокаградусный мороз!

— Пожалуй, иначе эти животные не водились бы в здешних местах.

— Они встречаются и севернее. Более того, холод способствует их размножению! Особенно быстро они плодятся севернее семьдесят восьмой параллели.

— Но у них есть враги. Я уверен.

— Только волки, не считая людей.

— Людей? Разве они живут в этих широтах?

— Летом сюда изредка заходят кочевники…

— Удивительно все же, как осмеливаются волки нападать на таких сильных и больших животных, ведь быки могут их растоптать!

— Бык смирный, безобидный. Только вид у него грозный. Недаром в зоологии его называют овцебык. В нем больше от овцы, чем от быка. Так что название «мускусный» не совсем точное.

— Когда отведаете его, убедитесь в обратном! Распознал же эскимос следы этих животных по запаху!

— И все-таки запах у них не такой резкий, как у некоторых видов крокодилов!

— Но достаточно неприятный, особенно весной. И еще у старых самцов… А есть у него что-нибудь общее с длинношерстным бараном, встречающимся в Северной Мексике?

— Думаю, что есть. Этот баран тоже крупный, пожалуй, с лошадь величиной. Морда у овцебыка похожа на баранью и покрыта шерстью, хвост маленький, на вымени, как у овцы, два сосца, нет подгрудка, передние ноги округлые, короче задних, задние с острыми коленями, как у барана. Скелет совсем не похож на скелет быка… В общем, у овцебыка нет ничего бычьего.

Пока шел этот разговор, туши ободрали, обезглавили, выпотрошили и погрузили на сани, чтобы на следующий день везти на корабль.

Собаки с раздутыми животами улеглись спать в густых зарослях карликового ивняка. Рядом с ними устроился Угиук, тоже наевшийся до отвала.

Печень, приготовленная Дюма, хоть и была нашпигована чесноком, все же попахивала мускусом. Однако все нашли ее очень вкусной. После солонины и консервов она показалась нашим путешественникам настоящим лакомством.

Итак, отпраздновав удачную охоту, маленький отряд вернулся на следующий день на корабль.

 

ГЛАВА 3

Пленники льдов. — Приближение полярной зимы. — Корабль готовят к предстоящей зимовке. — Распорядок жизни. — Обычный день зимовщика. — Как поддержать тепло в человеческом организме. — Необходимо вырабатывать углерод. — Дыхание. — Нельзя утолять жажду снегом. — Первая звезда. — Какой будет зима? — Угрозы. — Буря. — Смертельная опасность. — Ожидание гибели.

Наступила зима.

С лица арктической природы исчезла слабая улыбка. Не было больше ни солнца, ни голубого неба, ни синей воды со сверкающими айсбергами, ни теней, ни горизонта. Только мрак и туман.

Ледяной воздух, насыщенный водяными парами, затруднял дыхание. Снег валил непрерывно, образуя сплошную пелену. Схваченный морозом до самого основания, ледяной барьер зловеще трещал.

Был последний день сентября, мороз достиг семнадцати градусов.

Началась зима, и «Галлия» стала пленницей льдов.

Упорная борьба закончилась поражением.

Напрасно отважный капитан и его героическая команда вели отчаянную войну, атакуя ледяной барьер, ломая инструменты, выводя из строя двигатели, истощая запасы динамита и угля, рискуя жизнью! Увы! Реальность оказалась беспощадной.

Силы человека не беспредельны, даже если в его распоряжении техника.

Французы смирились, хотя и не потеряли бодрости духа, и стали готовиться к зимовке.

Скованная льдами и припорошенная снегом «Галлия» казалась изваянной из камня со своими мачтами, реями, такелажем, бортовыми сетками. Длинные сосульки с тихим звоном покачивались на ветру. Даже шлюпок, прикрепленных к палубе килем вверх, не было видно из-под толстого слоя снега. Под снегом лежали на палубе в упаковке и снятые со своих мест корабельный винт и руль, а сама палуба напоминала торос.

Если бы не дым, валивший из трубы, «Галлию» можно было бы принять за призрак давно погибшего судна.

Из-за тумана на расстоянии ста метров ничего нельзя было разглядеть, даже «Германию», стоявшую в двух кабельтовых от своей соперницы.

С наступлением ранней зимы оба судна оказались в одинаковом положении. Не было ни победителя, ни побежденного, если только Прегель не прошел по земле далеко на север. Матросы «Галлии» видели, как он со своими людьми подъехал на санях к кораблю. Сани были почти пусты, а люди и собаки выглядели изнуренными.

С тех пор он больше не подавал признаков жизни, что не могло не радовать д’Амбрие, не терпевшего принудительного общения.

Исчезла и шлюпка Прегеля по другую сторону ледового барьера. То ли он ее спрятал где-нибудь в укромном месте до лучшей погоды, чтобы перевезти на корабль, то ли потерял. Впрочем, на «Галлии» это никого не интересовало.

С самого утра работа на «Галлии» шла полным ходом. Судно готовили к зимовке. С северной стороны из ледяных блоков строили стену для защиты от ветра и снежных буранов. Блоки скрепляли смесью воды со снегом.

В гренландских непромокаемых сапогах и легких меховых куртках моряки после сытного завтрака с удовольствием трудились на воздухе.

Весело перекликаясь, они отпиливали огромные кубы льда, на вагах подтаскивали куда следовало, поливали водой со снегом и укладывали.

— Клади плотнее, ребята! И побыстрее, а то вода замерзает.

Несмотря на теплые рукавицы, руки все-таки стыли.

— Разминка! — командовал капитан, и матросы, как школьники на перемене, делились на группы, и начиналась игра в сражение.

Снарядами были снежки.

— Огонь! — кричал капитан, и начинался бой.

Снежки летели со всех сторон.

— Прямехонько в тебя, Наковальня!

— В глаз угодил, старина Землеход!

— Береги нос, Гиньяр!

— В меня!.. Я ранен!

— Чур, не обижаться!

— На вот тебе!

За каких-нибудь десять минут моряки успевали согреться.

— Прекратить огонь! — командовал д’Амбрие. — За работу, друзья!

Все хватались за топоры, пилы, ломы. Стена росла на глазах и за два дня достигла семи метров высоты. Этого было больше чем достаточно!

Закончив постройку, занялись судном.

Палубу очистили от снега, покрыли брезентом, пропитанным гудроном, сверху насыпали ровный слой снега, утоптали, полили водой и присыпали угольной пылью из топок, чтобы не было скользко. Такой настил надежно защищал внутренние помещения от проникновения воды сверху и сохранял тепло, а в очень холодные дни служил местом для прогулок. С него легко было убирать снег.

После палубы стали обустраивать внутренние помещения. Капитан распорядился снять перегородку между каютами матросов и командования. Весь экипаж теперь находился в одинаковых условиях: общая спальня, общий стол, общее отопление.

Просторное помещение хорошо освещалось электричеством.

Как известно, резкая смена температуры опасна для здоровья, отражается на кровяном давлении и может даже вызвать мгновенную смерть. Поскольку внутри поддерживалась постоянная температура, плюс двенадцать градусов, а снаружи бывало сорок — сорок два градуса ниже нуля, при входе устроили что-то вроде тамбура, где полагалось пробыть минут пять, прежде чем войти или выйти. Летящее Перо прозвал его «шлюзом».

Однако важно было защититься не только от холода, но и от сырости. Для этого установили вытяжной вентилятор, а по углам разместили баночки с каустической известью и поташем, поглощавшими влагу и углекислый газ.

Каждый день, если позволяла погода, помещение проветривали, а тюфяки выносили сушить на мороз.

Собак перевели в специально устроенное для них закрытое деревянное помещение у ледяной стены. Дверь в него запирали, на случай если бы появился медведь.

Теперь оставалось установить распорядок дня, режим питания и мероприятия по физической гигиене.

Для зимовщиков это очень важно, если учесть специфические болезни Севера, особенно цингу.

Существовала еще одна опасность — депрессия, как следствие постоянного холода. Только человек с сильным характером, волевой мог с ней бороться.

Часы отдыха должны быть строго регламентированы. Гамак — враг зимовщика. По совету доктора капитан ограничил продолжительность сна восемью часами, исключая, разумеется, больных и тех, у кого была большая физическая нагрузка. Отбой в десять часов, подъем — в шесть, гамаки на весь день свертываются и время от времени проветриваются на морозе.

Умывались под холодным душем, в резиновых тазах, расставленных на кухне. Вода подавалась на борт утепленным насосом и не замерзала. Душ способствовал хорошему кровообращению и улучшал аппетит. На завтрак давали какао, хлеб или галеты, ветчину, масло, горячий и очень сладкий чай не ограничивали. Каждый, прямо при докторе, проглатывал две таблетки аскорбиновой кислоты. Это было строго обязательно.

В полдень — рисовый суп, мясные консервы, маринованная капуста, хрен. Вино, черный кофе с ромом или с водкой. Вечером — мясо или пеммикан, отварные сушеные овощи или рыба, масло, вино и опять чай.

Привыкшим к простой и умеренной пище матросам такое обилие и разнообразие казалось излишним, тем более что из-за сильных морозов они вынуждены были все время находиться в помещении. Но когда они сказали об этом доктору, тот ответил:

— Через месяц вы будете просить добавки. Вот увидите!

— Не может быть! — заявил Летящее Перо от имени всех матросов. — Разве только наши кишки станут такими же длинными, как у гренландцев!

— Нет, мой мальчик! Просто в этом суровом климате ваш организм потребует вдвое больше калорий, как машина на форсированном режиме.

— Прошу прощенья, господин доктор, но я что-то не очень вас понимаю. И ребята — тоже!

— Постараюсь объяснить в двух словах, это очень важно… Вот вы, Артур, — кочегар, верно? Чем вы питаете вашу машину, чтобы она давала больше тепла и, следовательно, больше движенья?

— Углем, господин Желен.

— Где требуется больше угля, чтобы довести давление пара до определенной точки: у полюса или на экваторе?

— Конечно, у полюса, ведь здесь потеря тепла значительно больше!

— Правильно рассуждаешь, сразу видно, что ты — механик!.. Так вот, мой мальчик, человеческий организм в каком-то смысле подобен машине. Чтобы вырабатывать тепло, ему необходимо горючее. Не то, которым ты загружаешь топку, а более подходящее для его организма, сходное с углем только по химическому составу.

Стакан рома или растительного масла, кусок сала или сахара содержат в большом количестве углерод, точнее углеводы.

Этот углерод переваривается в твоих кишках и попадает в кровь, которая несет его к легким. В легких он соединяется с кислородом, то есть сгорает.

Огонь при этом не появляется, но возникает тепло, достаточное для поддержания нормальной температуры тела, 36,7 °C. Теперь понял?

— Понял, господин Желен, вы так хорошо объясняете, что только тупица или полный невежда не поймет.

Доктор, польщенный такой похвалой, продолжал:

— Итак, твоей машине надо больше угля у полюса, а твоему организму — больше углеводов, иначе…

— Машина перестанет работать.

— Правильно! В холодном климате потребность в пище возрастает. Особенно пище, богатой углеводами! Видел, сколько ест наш Угиук?

— Но я не могу есть то, что ест Угиук!

— Э, мой мальчик! Все зависит от обстоятельств. С голоду и не то съешь. А черная редька и аскорбиновая кислота, которые вам дают, предупреждают цингу. Но об этом мы еще поговорим. Кстати, когда мы ездили на санях, я заметил, что вы утоляете жажду снегом. Вот этого делать нельзя. На морозе можно пить только очень горячее! Лучше всего чай, вам его дают вволю. От снега во рту появляются язвы, не говоря уже о зубной боли и поносе. Кроме того, снег лишь усиливает жажду, при температуре минус тридцать пять — сорок градусов он обжигает слизистую, как раскаленным металлом, во рту все горит. Эскимосы это хорошо знают по собственному опыту и, как бы их ни мучила жажда, не станут утолять ее снегом. Надеюсь, вы тоже поостережетесь. Слушайтесь меня и будете здоровы!

Морозы пока стояли терпимые, и матросы подолгу работали на воздухе, обустраивая корабль, а то просто выходили на лед прогуляться. Поэтому особой нужды в гимнастике не было. Люди и так сохраняли бодрость. Этому очень способствовала устраиваемая не раз охота на медведя, в которой принимали участие и собаки.

Двадцать третьего сентября экипаж приветствовал появление первой звезды. Она зажглась в небе в 12 часов 30 минут, когда над самым горизонтом, так, где еще не совсем замерзла вода, дрожала узенькая полоса солнца.

Полярники с интересом наблюдали, как образуется молодой лед.

Сначала на воде появлялись ледяные чешуйки, чешуйки смерзались в корочки. Корочки, как бы обволакивая морскую зыбь, принимали ее форму и тоже смерзались, их поверхность выравнивалась, и уже на следующий день море лежало, скованное гладким как зеркало льдом.

Дни становились все короче. В октябре холода усилились и задули буйные ветры, направление которых все время менялось. На небе стали появляться огромные ложные солнца — предвестники бурь. В отдельные дни барометр резко падал. Ждали ураганов, обычных здесь в это время года.

Вдруг ураган взломает лед и «Галлия» сможет плыть к северу? А там во́ды не скованы льдом? Трудно, конечно, на это рассчитывать. Впрочем, чего не случается в Заполярье!

Во время двух зимовок капитана Нэрса океан лежал подо льдом неподвижно, словно окаменелый.

Капитан Грили тоже провел две зимовки на Севере, и оба года океан бушевал, по нему плыли взломанные льды.

Кто мог сказать, что будет зимой 1887 года?

Эти мысли не покидали капитана д’Амбрие, и он приказал поставить на место винт и руль на случай, если появится свободная вода и можно будет плыть. Чтобы выполнить этот приказ, требовалось разбить образовавшийся вокруг судна лед и очистить ото льда и снега палубу.

Работа предстояла тяжелая, но никто ни словом, ни жестом не выразил недовольства. Так же беспрекословно матросы, подчиняясь приказу, разожгли топки и привели в готовность паровой двигатель.

Ветер усилился, разогнал туман, и открылось синее бархатное небо, усеянное звездами.

Ледяной барьер содрогнулся, где-то в самой его глубине послышался глухой треск, лед стал вздуваться. Огромная ледяная пустыня пришла в движение. Льдины сталкивались, громоздясь одна на другую, и падали в трещины, наполненные клокочущей водой. Все вокруг наполнилось грохотом, и чудились в нем то раскаты грома, то залпы тысячи орудий, то вой диких зверей. Настоящее светопреставление! Громадные льдины со страшным ревом неслись по ледяному полю, подпрыгивая на ухабах.

Одна из них остановилась прямо перед «Галлией», грозя обрушиться на нее всей тысячетонной массой. Несмотря на прочность конструкции, «Галлия» трещала, как говорится, по всем швам. Еще немного — и судно могло развалиться на части!

К тому же машина была под парами, топки пылали. В любую минуту мог вспыхнуть пожар и следом взорваться пороховой трюм.

Что делать? Спустить на лед запасы провизии, оружие, лодки, астрономические инструменты, лагерное оборудование?

Но если корабль погибнет, где найти надежное укрытие для всех этих ценных вещей, без которых невозможно прожить? Лед сейчас ненадежен. В любом месте может образоваться трещина, даже там, где только что была возвышенность.

Целые сутки, пока бушевала стихия, предпринимать что-либо было бесполезно. Оставалось лишь мужественно ждать смерти или надеяться на чудесное спасение. Недаром Хейс назвал эти места «Землей отчаянья»!

 

ГЛАВА 4

После бури. — Чудо. — Лед поплыл. — Констан Гиньяр теряет деньги. — Тревога. — Как развлечь зимовщиков. — Немного астрономии. — Северное сияние — ложное солнце — лунное сияние. — О радуге. — Погоня за зверем. — Ежедневные прогулки. — Парижанин подражает собакам. — Патруль. — Ученые собаки.

Буря наконец утихла. Прямая опасность как будто миновала. Но успокаиваться было рано.

В последующие восемь дней ледяной барьер все еще содрогался под влиянием каких-то неведомых сил и словно стонал.

В море творилось что-то непонятное.

Но страх и тревогу вскоре приглушили заботы, связанные с зимовкой. В конце концов, чему быть, того не миновать. И матросы занялись повседневными делами.

Совершенно неожиданно внимание матросов, равнодушных ко всему, что не касалось корабля, привлекло довольно любопытное явление. Некоторые из них заметили, что солнце теперь восходит не там, где обычно, и путь его по небосклону все больше сдвигается к востоку. С наступлением зимы солнце уходит за горизонт все раньше и раньше. Это ясно. Но почему оно садится восточнее берегов пролива? Солнце — не комета и не может менять свой путь. Оптическим обманом это явление тоже не объяснишь. В чем же дело? Кто-то догадался:

— Не солнце — мы переместились!

А ведь объяснить случившееся можно было очень просто: «Лед поплыл!» Ураган ли оторвал ледяной барьер от берега, или от него самого откололась огромная льдина, пленившая «Галлию»? Трудно сказать.

Как бы то ни было, лед дрейфовал, увлекая за собой оба корабля с северо-востока на юго-запад со скоростью примерно пятнадцать миль в сутки (почти двадцать восемь километров).

Теперь, когда не оставалось больше сомнений, д’Амбрие сообщил об этом всему экипажу. Началось оживленное обсуждение. Интересно, как это отразится на экспедиции?

— Хорошо бы нас несло на север! Это хоть и небольшая заслуга для честных матросов, но все были бы счастливы!

Увы! Они удалялись от цели! Впервые за все время отступали, даже не зная, когда и где кончится это отступление!

Каждый по-своему реагировал на случившееся.

Летящее Перо, как обычно, упражнялся в остроумии:

— Господин Полюс, видно, решил над нами покуражиться, так что мы не скоро до него доберемся! А я уж было размечтался. Дай-ка, думаю, построю там трамвайную линию, или турецкую баню, или же на худой конец — оперу. По крайней мере, хорошо заработаю. Да не тут-то было! Что скажешь на это, Гиньяр?

— Что правда, то правда, — мрачно откликнулся тот.

— Досадно, что так получается, — продолжал Летящее Перо. — Ладно бы господин Полюс не пускал англичан, немцев, американцев или еще там кого-нибудь. Наплевать! А то ведь французов! Таких славных парней! Ой-ой-ой! Как только ему не стыдно!

— Хуже всего, — произнес печально Гиньяр, — что убавляются градусы широты!

— Правильно! Ты о надбавке?

— А то о чем же?

— О своем кошельке? До чего же ты расчетливый!

— Знаешь, Артур, деньги есть деньги, и нечего насмехаться!

— Что будет, то будет, старина! Я вон сколько теряю! И трамвай, и баню, и оперу. Даже не смогу предложить тебе место в оркестре. И то не расстраиваюсь!

— Ты только и знаешь, что зубы скалить.

— Не переживай, Констан, все будет в порядке!

Но время шло, а повод для радости у Гиньяра так и не появился. Вмерзшие в лед корабли двигались не останавливаясь, но теперь уже не на юго-запад, а на запад. За десять дней проплыли почти триста километров, прошли в пятидесяти километрах севернее стоянки капитана Нэрса, а затем на таком же расстоянии от мыса Колон, открытого Маркемом и Олдричем. Капитану даже удалось рассмотреть в бинокль залив Дойдж и мыс Колумбия.

Ледяное поле двигалось все дальше, туда, где сэр Нэрс определил местонахождение Палеокристаллического моря, покрытого, по его убеждению, вечными льдами.

Д’Амбрие старательно скрывал свою тревогу, делая вид, будто все идет хорошо.

Капитану не давала покоя мысль о таинственном походе Прегеля в то время, когда матросы «Галлии» ценой неимоверных усилий пробивали канал во льдах.

Капитан понял, что было ошибкой позволить «Германии» плыть по каналу следом за «Галлией».

Наверняка Прегель прошел по земле далеко на север, и, если ничего не изменится за время зимовки, вряд ли удастся его опередить!

Но освободятся ли корабли к концу зимовки ото льдов? Не придется ли им дрейфовать вместе с ледяным полем еще не один год?

Отважный француз был не из тех, кто тратит время на пустые сожаления. Все равно ничего нельзя изменить, и д’Амбрие с присущим ему мужеством ждал, что будет дальше, положившись на судьбу.

Между тем жизнь зимовщиков на борту корабля вошла в свою колею, случившееся воспринимали спокойно, оно только стало предметом оживленных споров.

Еще несколько дней, и начнется арктическая ночь, солнце скроется на долгие месяцы.

Полярная ночь — не меньший враг зимовщиков, чем холод и голод, она действует на человека угнетающе. И капитан заботился не только о тепле и хорошем питании для экипажа, но и о его моральном состоянии.

Без света чахнет все живое. И растения и люди. Пропадает желание мыслить, двигаться, появляется слабость. С этим надо бороться.

Но никто не станет развлекаться по приказу. Тут надо придумать что-то такое, что способно вдохновить, возбудить воображение, заставить шевелить мозгами, развеселить. В общем, своеобразную гимнастику для души и мозга.

Сама жизнь давала для этого много возможностей. Взять, например, перемещение льда, матросы постоянно за ним наблюдали, с ним было связано много неожиданных происшествий, наконец, оно держало всех в напряжении.

Говорят, нет худа без добра, и, если бы не усиливающийся день ото дня мороз, лучшей жизни и желать было бы нечего.

А сколько интересных явлений, известных лишь кое-кому из китобоев, было связано с солнцем, собиравшимся надолго уйти с небосклона!

В дружеских беседах офицеры объясняли матросам суть этих феноменов. Матросы высказывали свое мнение, порой очень забавное, веселили всех и на целый день прогоняли скуку.

Наиболее частым явлением было «гало» — светящиеся круги вокруг солнца. Из тех же бесед матросы с интересом узнали, что в верхних холодных слоях атмосферы из мельчайших кристаллов льда образуются легкие прозрачные облака, так называемые «циррусы».

Но какая связь между «гало» и «циррусами»?

По мнению доктора, все очень просто.

Что происходит, когда при ярком солнце идет дождь?

Солнечные лучи отражаются в каплях воды, и в небе появляется радуга. У радуги много общего с «гало», только причины возникновения разные.

Солнечный свет, рассеиваясь, отражается от кристалликов, образующих «циррусы», и, проходя через них, разлагается на цвета, составляющие солнечный спектр. При этом фиолетовые цвета оказываются снаружи, а красные — внутри. Это и есть «гало».

Чтобы наглядно показать, как все происходит, достаточно поставить перед лампой кусок стекла, покрытого кристаллами квасцов.

— Вот смотрите!

— Простите, господин доктор, но я не все понял. Позвольте спросить. Парижанин нам уже тако́е показывал!

— Спрашивайте, пожалуйста! Меня радует, что вы стремитесь вникнуть в суть дела, и я готов вас с этим поздравить.

Было десять часов утра, время, когда собак выпускали гулять, и они в нетерпении лаяли.

— Ребята! Чья очередь прогуливать собак? — спросил Артур Форен. Все молчали. В помещении тепло, уютно, а на улице такой холод!

— Вы что, онемели? — рассердился парижанин. Ему, как «собачьему капитану», приходилось исполнять эту обязанность ежедневно.

— Не хотите отвечать, посмотрим по списку! Бездушные! Совсем не жалеете собачек, а они, бедные, надрываются, лают. Ты, Ник, только болтаешь! Нет, чтобы хоть разок побеспокоиться о животных! И ты, Курапье! Ну! Живо! Пошли!

Матросы поднялись по лестнице, вошли в покрытый инеем тамбур, надели меховые куртки и, постояв какое-то время, вышли наружу, поеживаясь от резкого ветра, ли́ца их сразу посинели.

— Брр! Ну и погодка! Поневоле вспомнишь торговок жареными каштанами! — говорит всегда прозаичный Курапье.

— А еще лучше, Антильские острова, — подхватывает Летящее Перо. — Даже не верится, что где-то на земле сейчас разгуливают в легких одеждах, прячутся от солнца, едят манго, бананы, апельсины и мало ли какие еще фрукты и овощи, любуются райскими птицами и попугаями, пестрыми, как праздничные флажки!

Почуяв приближение людей, собаки еще громче залаяли.

Парижанин открыл дверь и быстро отскочил в сторону, чтобы очумевшие от радости псы не сбили его с ног. Они наперебой лезли ласкаться к хозяину, готовые задушить его от восторга.

— Тише, вы! — урезонивает своих подопечных кочегар. — Я вас всех очень люблю, и вы получите то, что вам полагается. А вы, ребята, — «собачий капитан» повернулся к матросам, — почистите, пожалуйста, сей домик, пока я свожу моих песиков сделать «иапп, иапп».

Слова эти хорошо знакомы собакам, и они со всех ног бросаются к тамбуру, а затем, когда открывается дверь, с лаем врываются в брезентовую палатку, и повар Дюма ставит перед ними три огромные плошки с едой.

Задрав вверх хвосты, четвероногие с жадностью начинают лакать, только и слышно: «иапп», «иапп», «иапп».

Какой же он замечательный, этот горячий суп, пахнущий салом и объедками!

Придуманное парижанином слово, точнее звукоподражание, «иапп» матросы теперь употребляют и в тех случаях, когда сами собираются поесть. Итак, собачий домик вычищен, проветрен. Матросы, вооружившись карабинами и захватив с собой Угиука, выпускают животных из палатки, и те выскакивают прямо с палубы в глубокий снег.

Порезвившись, они окружают «собачьего» капитана, готовые по первому его слову погнаться за лисицей или зайцем, но Форен их не отпускает, опасается, как бы на них не напал медведь.

Стоит какой-нибудь собаке выйти из повиновения и убежать подальше, как Угиук щелкает бичом, и этот устрашающий звук, похожий на выстрел, разносится далеко вокруг.

Если же и это не помогает, Летящее Перо посылает преданную ему собачью гвардию в погоню за провинившейся.

— О-ля! Белизер! Кабо! Помпон! Рамона! Бегите!

Псы с громким лаем берут след, бросаются в погоню и вскоре приводят слегка потрепанную подружку, которая идет поджав хвост, с понурым видом.

Надо отдать должное Артуру, он, как и обещал, сделал из своих воспитанников «ученых собак».

А это оказалось нелегко, если учесть, что животные были полудикие, забитые и вечно голодные.

Обо всех подопечных парижанин заботился одинаково, но четырех любил больше других, хотя они не были ни красивее, ни умнее. Белизер, серый и кудлатый, с белесыми глазами, отличался злонравием, Помпон, белый, курчавый, и вправду напоминал помпон. Рамона был черный как уголь. Кабо, большой, с пылким нравом, подчинил себе всю свору. Тайком от всех Форен готовил псов к выступлению перед зрителями. Но все тайное становится явным, и команда догадывалась о его намерениях.

Длившаяся около часа прогулка с собаками на сей раз окончилась благополучно.

Прежде чем запереть четвероногих в собачьем домике, их напоили подогретой водой из талого льда, а матросы, с пылающими от мороза лицами, вернулись в помещение.

 

ГЛАВА 5

Лед продолжает плыть. — Летящее Перо по-своему излагает историю Поликрата. — Неосторожность. — Прилив крови. — Констан Гиньяр обмораживает нос и получает надбавку к жалованью. — Берегите носы! — Доставка воды. — «Водовозная бочка». — Холодильник на открытом воздухе. — Одиночество. — Тревога. — Льды снова бушуют.

Наступил ноябрь, а с ним и полярная ночь со световыми эффектами, какие можно увидеть только в Арктике.

Морозы стояли от минус 28° до минус 35°, что было еще терпимо в условиях зимовки, на «Галлии» долго оставаться за пределами корабля становилось все тяжелее.

Течение увлекало за собой ледяной барьер или какую-то его часть, и вместе со льдами плыли оба корабля в места, до сих пор еще не изведанные. Как ни странно, температура понижалась при юго-западном ветре, а при северном — повышалась. Можно ли было на этом основании предполагать, что к северу простирается необозримое пространство свободной воды, где температура воздуха выше, чем надо льдами?

Но вдруг, без всякой видимой причины, льды изменили свое направление.

Спустившись до восемьдесят третьей параллели, недалеко от мыса Колон, они пересекли семидесятый меридиан западной долготы и, продолжая идти к северо-северо-западу, в конце концов очутились у восемьдесят четвертой параллели, до которой еще не доходил ни один корабль, ни одна санная упряжка.

Д’Амбрие, определив координаты по звездам, установил, что «Галлия» находится на 84°65′15″ северной широты и 72°20′ западной долготы.

Таким образом, оттертая вначале льдами назад, к югу, шхуна теперь была вынесена ими же на 1°12′ ближе к полюсу относительно ее стоянки во льдах в проливе Робсон.

Скорость движения льдов менялась в зависимости от направления ветра. При южном или юго-западном ветре — десять миль в сутки, при северном — всего три-четыре.

Матросы «Галлии» больше не проклинали течение, напротив, благословляли его.

Больше всех радовался Констан Гиньяр, расчетливый нормандец.

— Подумать только! Уже перевалили за восемьдесят четвертую параллель! Значит, скоро надбавка!

Он ко всем приставал с расспросами: на какой широте корабль, с какой скоростью идет, какой дует ветер и, вообще, далеко ли еще до полюса.

— Берегись, матрос! — часто говорил ему Форен. — Алчность тебя погубит!

— Не бойся! — весело возражал нормандец, очень довольный тем, что стал зарабатывать каждый день еще десять франков, даже не пошевелив для этого пальцем.

— Что ни говори, деньги — всегда деньги!

— Тебе хорошо? Значит, жди неприятностей, — отвечал парижанин. — В жизни за все надо платить.

— Вот именно платить, даже за табак и свечи… А платят деньгами! Верно?

— Ты меня не понял! Деньги тут ни при чем. Я хотел сказать, что вслед за счастьем непременно приходит несчастье. В качестве примера расскажу тебе про человека, которому чертовски везло.

Итак, давным-давно жил король, а может, сам великий Наполеон или император Америки, точно не знаю. В общем, человек богатый и знатный. И все-то ему удавалось, что бы ни задумал. Испугался он, как бы богиня удачи, Фортуна, на него не разгневалась, и решил ее умилостивить. Сел в лодку, вышел в море и бросил в волны свой перстень. А перстню этому цены нет. Не меньше миллиона стоит.

Приносит ему как-то повар жареную рыбу, большую, вкусную, пальчики оближешь! Стал ее император есть, да быстро так, на бой, что ли, спешил или еще куда-то, ел, ел, вдруг — раз! Два зуба сломал обо что-то твердое. Смотрит: перстень. Тот самый, что он в море бросил. Рыба перстень проглотила, а рыбак поймал ее и повару императорскому продал. Повар ее изжарил и подал властелину на обед.

Провалиться мне на этом месте, если вру.

И вот с того дня Наполеон, теперь я точно вспомнил, что это был он, вроде как умом тронулся. Отвернулась от него Фортуна. Через год взяли Наполеона в плен англичане, увезли на остров Святой Елены и приковали тяжеленной цепью весом в сто фунтов к большому камню. Целых двадцать пять лет просидел там император. Что ты на это скажешь?

— Ничего не скажу. Во-первых, я — не император, а во-вторых, нет у меня перстня за миллион и повара, который жарил бы для меня рыбу.

— Ладно, поживем — увидим, — с кислым видом ответил парижанин, задетый за живое таким пренебрежением.

Но предсказание его неожиданно сбылось.

Два дня стоял легкий туман, мешавший астрономическим наблюдениям капитана. Констан Гиньяр забеспокоился, как бы шхуна снова не пошла назад, и то и дело выбегал поглядеть, что делается снаружи.

— Куда ты все бегаешь? — спрашивали товарищи.

— Смотрю, не рассеялся ли туман, чтобы сказать капитану.

— А обморозиться не боишься?

— Нет, не боюсь!

Но, выбежав в очередной раз на палубу, нормандец простоял там больше четверти часа, задрав голову, под пронзительным ледяным ветром.

Увидев наконец несколько звезд в небе, он опрометью бросился в каюту, ни на секунду не задержавшись, как это положено, в тамбуре, и, влетев прямо с мороза в теплое помещение, закричал:

— Капитан! Небо расчистилось… звезды… — Не договорив, он без памяти повалился на стул.

Подбежал доктор.

— Быстро берите носилки и тащите его в тамбур. У него нос отморожен! — воскликнул врач. — Так! Хорошо! А теперь принесите снега.

Нормандца в минуту раздели. Он лежал неподвижный, лицо опухло и посинело, брови и борода заиндевели, нос был белым как мел.

— Хорошенько разотрите ему снегом тело, а я займусь лицом.

Констан вскоре зашевелился и обрел дар речи.

— Что со мной, черт подери? Мне словно память отшибло морозом. Ничего не помню.

— Ожил? — спросил доктор, запыхавшись от усиленной работы.

— Как будто полегчало, только носа не чувствую. Мать моя! Неужто отмерз?

— Помолчи, сейчас мы тебя уложим в постель, и к завтраку будешь здоров. Но впредь будь осторожен, не то придется тебе получать свою надбавку подо льдом!

— А мой нос, господин Желен?

— О нем позже поговорим!

На другой день, как и предсказал доктор, нормандец уже чувствовал себя совершенно здоровым, только нос стал похож на баклажан: такой же большой и синий. Он причинял Констану массу неприятностей. Вначале болел, потом стал сильно чесаться, слезла кожа, но опухоль в конце концов опала благодаря всевозможным снадобьям. Через две недели нос принял свой обычный вид, только стал еще более курносым, самый кончик его отвалился, и долго оставался оранжевым, как морковка.

Как бы в награду за все страдания Гиньяр узнал, что шхуна плывет к Северному полюсу, а значит, надбавка к жалованью растет.

Нормандец оказался удачливее Поликрата, тирана самосского, чью историю так оригинально изложил Летящее Перо.

«Ничего, — утешал себя нормандец, — и нос остался при мне, и денежки текут и текут».

Теперь матросы с иронией относились к тамбуру, считая, как дети, что взрослые требуют от них излишней осторожности. В конце концов ничего особенно страшного с Гиньяром не случилось из-за того, что тот прямо с мороза вошел в каюту.

Однако капитан и доктор думали иначе, и был издан приказ не выходить поодиночке наружу, чтобы в случае надобности оказать немедленную помощь товарищу.

Особенно боится мороза нос, он сразу белеет, но человек этого не видит, а главное, ничего не чувствует. Поэтому хорошо, когда кто-то скажет ему об этом да еще разотрет обмороженное место снегом.

— Берегите носы! — то и дело напоминали офицеры матросам, работавшим на морозе.

Эта фраза стала крылатой на корабле.

Доктор всем смазал носы мазью, обладавшей и профилактическим и целительным свойством.

Как вы уже знаете, вода для умывания подавалась на корабль насосом, ввинченным глубоко в лед, но для пищи и стирки соленая вода не годилась.

Поблизости пресного льда не было, и за ним ходили с санями к айсбергу целую милю.

Как известно, айсберги — это льды, отколовшиеся от наземных ледников.

Можно было, конечно, использовать для пресной воды напа́давший недалеко от шхуны снег, но капитан считал эти поездки своего рода разминкой для людей и собак и всячески их поощрял.

За пресной водой снаряжали сани, запряженные десятью собаками и прозванные Летящим Пером «водовозной бочкой». Их сопровождали четыре матроса, вооруженных карабинами.

Собакам было мало утренней прогулки, и они с большим удовольствием бежали в упряжке. Словно чувствовали, что впереди трудные походы и надо к ним готовиться.

А люди учились управлять собаками, ухаживать за ними: беречь их лапы от повреждений, смазывать и бинтовать поврежденные места, пускать кровь из уха или хвоста, как это делали эскимосы, когда собака была в полном изнеможении или же у нее сильно повышалось кровяное давление, что грозило разрывом сосудов.

Управлять санями — дело непростое, особенно если они тяжело нагружены, а дорога неровная. И тут нужна практика.

Постепенно дорогу выровняли пилами и ломами, но на первых порах то и дело приходилось преодолевать препятствия. Обратный путь оказался гораздо труднее. Одно дело — везти пустые сани, другое — тащить груз. Собакам приходилось помогать.

Ведущий шел впереди, кнутом направляя собак, когда они перебирались через ухабы во льдах. Трое остальных поддерживали животных по обеим сторонам и сзади. В любую минуту сани могли свалиться и то и дело останавливались, зацепившись за край льдины.

Собаки каждый раз либо ложились, свернувшись калачиком, либо садились и смотрели на матросов с таким видом, словно хотели сказать: «А теперь вы тащи́те!»

И матросы с криком: «Раз, два, взяли!» — переносили сани через препятствие.

Французы с нетерпением ждали встречи с медведем. Привлеченный запахом собак, он мог появиться, и морякам, вооруженным ружьями, победа была обеспечена. В этом случае лед с саней сваливали, грузили на них тушу медведя и, ко всеобщей радости, привозили на корабль шестьсот — семьсот килограммов свежего мяса!

Сохранить мясо не представляло никакого труда: с медведя сдирали шкуру, тушу разделывали и куски развешивали на реях. На морозе они становились твердыми как камень, не портились и были недоступны для хищных зверей.

Угиук, не занятый никаким делом, время от времени загарпунивал тюленя. Тушу его хранили так же, как медвежью, развешивая куски на реях. А месье Дюма, по мере надобности, отпиливал или обрубал части, чтобы приготовить вкусные блюда.

Так проходили дни зимовщиков. Физические упражнения, занятия, отличное питание, режим дня — все шло морякам на пользу, и они были веселы, насколько это возможно в условиях жестокой полярной зимы, на сжатом льдами одиноком судне.

От немцев никаких вестей не приходило. Только в ясные лунные ночи виднелась тень их корабля. Будто по молчаливому соглашению, чтобы избегать встреч, немцы ходили к югу, французы — к северу.

Оба экипажа предпочитали не замечать друг друга, как если бы их разделяло расстояние во много миль.

И все же каждый вел пристальное наблюдение за противником. Французы, когда еще светило солнце, видели, что бинокли немцев направлены в их сторону.

Но с наступлением полярной ночи разобщение стало полным. Куда увлекут их льды, не изменится ли направление в нежелательную сторону?

Почему льды с угрожающим гулом сотрясают корабль?

Что за процессы происходят в глубине ледяного барьера? Все это не могло не тревожить моряков.

Ни дня не проходило без волнений. В иные моменты казалось, что шхуну вот-вот раздавит льдами.

Особенно страшной выдалась ночь с 9 на 10 ноября.

Льды содрогнулись, затрещали, закачались мачты, со снастей градом посыпались сосульки, где-то в глубине корабля послышался шум воды, свист пара, вырвавшегося из перегретой паровой машины.

Матросы повыскакивали на палубу, не слушая предостережений офицеров:

— Берегитесь, сосуды могут лопнуть!

Из трещины, образовавшейся во льдах вблизи корабля, на ледяное поле хлынула вода, под ее напором огромная льдина встала на ребро и вскоре рухнула, едва не задев шхуны. Из трещины волной выплеснулась вода, разлилась и застыла на морозе, образовав гладкую ледяную поверхность, блестевшую, как зеркало, при свете луны.

Так, постепенно, выплескиваясь из трещин, вода заполнила на льду все углубления, сгладив его. Лишь кое-где островами высились верхушки айсбергов и отдельные льдины.

Казалось, гибель корабля неминуема.

К счастью, подобные явления случаются редко. Взбунтовавшийся океан производит больше шума, чем разрушений. И все же моряки не могли оставаться спокойными, чувствуя полное бессилие перед разбушевавшейся стихией, на скованном льдами корабле, в тягостном мраке полярной ночи.

Но мало-помалу тревога улеглась: океан утих, словно извергнувший лаву вулкан.

Экипаж вернулся в каюту. Только двое остались на вахте. Они раскурили трубки у зажженного факела и стали мерить шагами палубу.

Уже перед самым концом дежурства люди вдруг увидели сквозь густой туман движущиеся по льду тени.

— Эй! Появились медведи! — закричали они, стуча в дверь.

— Пошли они к чертям! Так хорошо в тепле! — донесся ответ.

— Выходите! Запасемся мясом! — стояли на своем вахтенные. — Голодные медведи сами идут в руки, в погоне за добычей!

 

ГЛАВА 6

Воздействие холода. — Вред, наносимый холодом человеку. — Вахта. — Празднование Нового года. — Интригующая программа. — Дневное представление в ночное время. — Не надо путать полдень с полночью. — Поединок на эспадронах. — Гиньяр и его двойник. — Ученые собаки. — Реклама. — Дюма постарался. — «Двое слепых». — Необыкновенный успех. — «Старый Эльзас».

Двадцать третьего декабря солнце опустилось за горизонт уже на четырнадцать с половиной градусов, но еще посылало на землю раз в сутки бледный зеленоватый луч. Появившись на миг, он тут же исчезал.

Не более пяти минут задерживалась на горизонте едва заметная светлая линия, так называемая «заря», это и был «полярный день» зимовщиков.

Но 24 декабря угас и этот огонек жизни в природе, и над ледяным адом воцарился ад тьмы.

Холод стал нестерпимым.

Хорошо еще, что не было ветра.

Уже четыре дня спиртовой термометр показывал минус 46°. Ртутный замерз при минус 42°.

А ведь температура еще понизится. Боже милостивый! Что тогда будет?

Огонь, казалось, больше не греет, свойства самых обыкновенных предметов неожиданным образом изменились.

Печи не гасили ни днем, ни ночью, накаляли добела, но поддерживать нормальную температуру в жилом помещении судна было уже невозможно. Люди замерзли бы в нем, если бы не хорошо продуманная теплоизоляция. Стоило приоткрыть дверь, как из нее вырывался пар и тут же превращался в иней, а вода, попавшая на одежду, мгновенно замерзала.

От открытой книги и развернутого белья тоже шел пар.

Мясо рубили или же пилили, как деревянное. Дерево стало твердым, как кость, и не поддавалось ножу. Об него можно было зазубрить нож из высокосортной стали, а сам металл стал хрупким, словно стекло. Хлеб невозможно было откусить: он был твердым, как кирпич.

Табак, к ужасу заядлых курильщиков, превратился в пыль, и трубка все время гасла, так же, как сигара в заиндевелых усах и бороде.

Металлические предметы обжигали словно огнем.

Сливочное масло и топленое сало закаменели. Постное масло замерзло, а ром стал густым, как сироп.

Загустела и азотная кислота, стала как топленое масло. Через три часа замерзала водка.

Принято считать, что жара расслабляет, а холод придает энергию.

Возможно, это и справедливо, когда речь идет об умеренном климате, но не о полярном.

При длительном воздействии холод действует угнетающе, наступает состояние, подобное сильному опьянению. Дрожат челюсти, заплетается язык, нарушается координация движений, мутнеют глаза, ослабевает слух, тело тяжелеет, притупляется восприятие, словно в полусне.

Только уроженец полярных стран, вроде Угиука, и гренландские собаки легко переносили большие холода.

Эскимос ел и пил за четверых и чувствовал себя на морозе как его соотечественник белый медведь.

Собаки прыгали и катались в снегу с прежней резвостью и, лишь когда приходилось постоять, поджимали то одну, то другую лапу, отрывая ее от обжигающей ледяной поверхности.

Капитан ни минуты не давал морякам бездействовать. Занимал их то физическими упражнениями, то умственным трудом, то развлечениями. Увеличил рацион питания, чтобы возместить потерю тепла в организме, и следил за строгим соблюдением правил гигиены.

Примером для всех служил кок Дюма. С усилением холодов у него прибавилось работы, и он чувствовал себя отлично, будто заколдованный, уверяя, что не замечает разницы между Провансом и полюсом. Он вставал раньше всех и последним ложился, целый день возился у печки, резал мясо, растапливал лед, варил, жарил, при этом курил, как турок, свистел, как иволга, и даже находил время поохотиться на медведя.

В пять утра он уже был на ногах, зажигал спиртовку, готовил кофе и завтрак, а в шесть своим зычным голосом будил команду:

— Капитан, шесть часов! Парни, подъем! Подъем!

Матросы зевали, прячась поглубже в меховые мешки.

— Подъем! — Тон у кока был решительный. — Подъем! Не то гамаки спущу!

Матросы знали, что слово у Дюма не расходится с делом. Ворча, выскакивали из теплых гнездышек и нехотя отправлялись мыться.

Возвращаясь с вахты, дежурные получали большую порцию горячего питья с ромом.

Офицеры всячески старались отвлечь людей от тяжелых мыслей.

Как ни медлило время, а наступило наконец 1 января 1888 года.

Новый год — замечательный праздник! И даже во тьме полярной ночи, под небом, усеянным сверкающими звездами, он имел свою прелесть!

Члены экипажа пожелали друг другу счастья, после чего Летящее Перо от имени всей команды обратился к капитану с поздравительной речью. Говорил он очень складно и вместе с добрыми пожеланиями обещал преданно служить, не жалея сил для успешного завершения экспедиции.

Д’Амбрие был тронут и в свою очередь поздравил моряков, пожав каждому руку, и сказал:

— А теперь развлекайтесь и веселитесь!

Веселье, разумеется, началось с двойной порции старого рома, его высосали, словно молоко. Во время сильных морозов особенно велика потребность организма в горячительных напитках. Затем Летящее Перо, что-то затеявший втайне от всех, достал из своего сундучка два листа бумаги с программой представления, написанной каллиграфическим почерком, и повесил в разных местах на стену.

Все с любопытством стали читать.

ЗИМОВКА В СТРАНЕ ХОЛОДА

БОЛЬШОЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПОЛЯРНЫЙ ТЕАТР

Ледяной зал, ул. Белого Медведя, № 48 ниже нуля.

БОЛЬШОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

БУДЕТ ПОКАЗАНО ТОЧНО В ПОЛДЕНЬ

ТРУППОЙ АРТИСТОВ И ЛЮБИТЕЛЕЙ

Первое отделение

1. Поединок на эспадронах. Господа Понтак и Бедаррид, дипломированные помощники учителя фехтования Академии Рошфор-ан-мер.

2. Имитатор господин Форен, по прозванью Летящее Перо.

3. Силовые упражнения. Исполняет господин Понтак, имевший честь выступать перед многими коронованными особами и другими важными персонами.

4. Дрессировщик собак со своими учениками Помпоном, Кабо, Белизаром и Рамоной.

Второе отделение

1. «Вишни», романс. Исполнит без провансальского акцента господин Дюма.

2. «Двое слепых» — оперетта в одном действии.

Жирафье — г-н Форен, по прозванью Летящее Перо; Паташон — г-н Дюма, по прозванью Тартарен. Прохожий — любитель.

3. «Старый Эльзас», патриотическая песня, исполняет г-н Форен.

Примечание. Ввиду того, что дневное представление будет дано ночью по причине временного отсутствия солнца, просим зрителей не спутать день с ночью!

Представление начнется

в полдень! В полдень! В полдень!

Не забудьте!

Те, кому довелось видеть, как в Париже 14 июля выстраиваются длинные очереди к кассам Национальной музыкальной академии, Французской комедии, Театра оперетты, даже Одеона, вряд ли поймут матросов «Галлии», которые с нетерпением ждали обещанного представления с придуманной Летящим Пером программой.

И все же зимовщики на одиноком судне среди мрака и стужи полярной ночи жаждали предстоящего зрелища так же, как жаждет публика столичных театров спектаклей с участием знаменитых актеров.

Итак, сцена устроена, и артисты скрываются за занавеской.

Раздается три удара об пол, занавеска раздвигается, и перед зрителями предстают соперники, опираясь на деревянные эспадроны, — Понтак и Бедаррид.

— Вы начинайте!

— Нет, вы начинайте!

— Не смею противиться вашей воле!

Бедаррид, проворный и ловкий, как обезьяна, налетает на Понтака. Широкоплечий и крепко сбитый Понтак, вращая эспадроном, как мельница крыльями, отражает удары.

Соперники достойны друг друга, они вошли в раж и не знают пощады.

Классические приемы нападения и защиты чередуются с умопомрачительной быстротой, как на состязаниях. Деревянные эспадроны стучат, свистят, трещат, к великому удовольствию зрителей, знающих толк в фехтовании и не скупящихся на подзадоривания и похвалы.

Бедаррид горяч, быстр и напорист, Понтак невозмутим и рассчитывает каждое движение.

Оба — отличные фехтовальщики. Поэтому в состязании не оказалось ни победителя, ни побежденного. Тем лучше! Не пострадало ничье самолюбие.

— Браво, друзья! — кричали моряки. — Браво! Браво!

Антракт затянули нарочно, чтобы продлить удовольствие, и первым на сцене появился Констан Гиньяр.

В программе его выступление не значилось. Да и сам он сидел среди зрителей. А на сцене был Летящее Перо, загримированный под Констана Гиньяра. Такой же курносый. И походка вразвалку. Даже говорил, как Гиньяр, с нормандским акцентом, пытался нацепить защитные очки и то и дело вспоминал о надбавке. В общем, точь-в-точь как Гиньяр.

Доктор так и покатывался со смеху, а потом попросил выйти на сцену настоящего Гиньяра, для сравнения.

Тот не заставил себя долго ждать. И теперь уже невозможно было отличить Гиньяра от Летящего Пера.

Этот номер имел бурный успех. После Гиньяра Артур Форен принял вид Дюма в поварском наряде, с кухонным ножом за поясом и карабином на плече, такого же толстого и так же звучно, по-провансальски, произносившего букву «р». Затем парижанин изображал Ника, Курапье, Угиука, причем так мастерски, что Угиук принял его за настоящего эскимоса и обратился к нему на своем языке.

Итак, Летящее Перо был признан превосходным артистом. Но гвоздем программы стали дрессированные собаки.

Они впервые попали в жилое помещение корабля, и от них клубами валил пар. Ослепленные электрическим светом, псы приняли его за солнечный и, ошалев от тепла, стали жадно принюхиваться к запахам, исходившим от расставленных на столе блюд, и неистово лаять.

— Не кормите их, — попросил «собачий капитан», — не то мне с ними не справиться!

Видя, что им ничего не перепадет, собаки стали жаться к калориферам, от которых исходило приятное тепло.

— Черт возьми! — вскричал Летящее Перо. — Ведь я обычно работал с ними на холоде, а сейчас, смотрю, они совсем разомлели и вряд ли станут меня слушаться. Ладно, что-нибудь придумаю. — И дрессировщик обратился к зрителям.

— Дамы и господа! Прошу вас быть благожелательными к моим ученикам! Еще полгода назад они были дикими и необразованными, словно тюлени. Сегодня у них дебют, и бедняжки очень волнуются. Огни рампы — и те им в диковинку… Но я сделаю все, чтобы вы остались довольны!.. Так будьте же снисходительны, дамы и господа! А вы, милые мои собачки, покажите почтеннейшей публике свое искусство!

С большим трудом удалось привести четвероногих на сцену. Они рвались к калориферам и сейчас стояли с понурым видом.

— Сидеть! — скомандовал Летящее Перо. Собаки, позевывая, сели.

— Вы голодны?

— Уапп!.. Уапп!.. Уапп!..

— Отлично! Вот, получите на зубок! — Артист дал каждой собаке кусочек сахара.

— Скажите, месье Помпон, куда мы направляемся? Во Францию?

Помпон молчал.

— Может быть, в Америку?.. В Китай?.. В Константинополь?..

Снова молчание.

— На Северный полюс?

— Уапп! Уапп! Уапп! — пролаял Помпон.

— Прекрасно! Вы — географ сильный, в двенадцать лошадиных сил!

— А вы, месье Кабо, что вы больше всего любите? Горчицу?.. Толченое стекло?.. Палку?..

Никакого ответа.

— Сахар?

— Уапп! Уапп!

— Отлично, в таком случае, получи́те кусочек прямо из моих рук и грызите на здоровье.

— А вы, месье Белизар, скажите, кто у нас самый главный?.. Гиньяр?.. Нет, конечно!.. Может быть, Дюма, который вас так вкусно кормит?.. Тоже нет! Наверное, капитан?

— Уапп! Уапп!

— Браво, месье, вы хорошо разбираетесь в званиях!

— Вас, Рамона, я знаю как патриота. Я не ошибся? Сейчас проверим. Скажите: «Да здравствует Англия!» Англичан, похоже, вы недолюбливаете… Ну, тогда Австрия!.. Опять не угадал!.. Может быть, Германия?

Пес грозно зарычал и ощерился.

— Вы просто молодец! Хвалю! Ну, а как насчет Франции?

Тут Рамона залился таким лаем, что все остальные собаки не выдержали и тоже залаяли.

— Браво! Браво! — зааплодировали зрители.

Дождавшись тишины, Летящее Перо, исполненный гордости, прижал руку к сердцу и стал раскланиваться.

— Дамы и господа! Позвольте поблагодарить вас от имени моих учеников за аплодисменты. И в знак благодарности показать вам еще один номер… Внимание!

Собаки сели на задние лапы, а Помпон положил каждой на нос кусочек сахара и скомандовал:

— Не шевелиться!.. А!.. Б!.. В!.. Г!.. Д!.. Е!

Услышав «Е», собаки все разом подбросили кусочки сахара вверх и отправили в рот.

— Дамы и господа! Этим номером артисты имели честь выразить вам свою благодарность! — торжественно произнес Летящее Перо, и слова его потонули в громе аплодисментов.

Во время антракта все бурно выражали свой восторг, наполняли бокал за бокалом, произносили тосты. Веселились вовсю. В такой день не грех хорошенько выпить!

Второе отделение началось с выступления Дюма, исполнившего романс. Голос у него был красивый и сильный, но из-за провансальского акцента, от которого Тартарен никак не мог избавиться, многие слова звучали странно, а то и забавно, снижая любовный пафос песни.

Дюма, однако, не замечал этого и очень удивился, почему все так развеселились.

Второй номер программы назывался «Двое слепых». Зрители ожидали его с любопытством.

На сцену снова вышел Дюма, изображающий нищего слепца, и заунывно запел:

Неожиданно раздался взрыв хохота. Лежавшие у калориферов собаки, услышав жалобный мотив, хором завыли.

Когда же появился Летящее Перо с дощечкой на шее, на которой было написано: «Ослеп от несчастного случая!», и, гнусавя, затянул:

собаки еще громче завыли.

Все смеялись до колик.

О, прекрасный миг забвения тяжких трудов! Бегство от ужаса зимовки в Заполярье!.. Неистовое веселье, увы, быть может, последнее в жизни этих людей!

Веселитесь же, храбрые матросы, в плену ледяного ада!.. Оставайтесь детьми хоть на короткое время!.. Не думайте о будущем, о тяжких испытаниях, старайтесь не замечать, что лицо вашего капитана часто омрачает забота!.. Забудьте обо всем, отдайтесь краткому мигу радости!

А насладившись весельем, настройте себя на серьезный лад и послушайте полную гнева и боли песню «Старый Эльзас». В ней — горечь незаслуженной обиды, вызов врагу, отнявшему землю, но бессильному поработить сердца людей!

Парижанин смыл грим, снял шутовской наряд, вышел на сцену и негромко запел. Голос его, слегка дрожащий, проникал в душу.

Но вот голос Артура зазвучал громко, уверенно, страстно, и сердца матросов забились сильнее.

Все замерли в напряженном молчании, воцарившуюся тишину не нарушали аплодисменты. Полная героизма и в то же время простая песня буквально заворожила матросов. Врагу удалось победить народ, но сломить его он не смог.

В голосе певца появились трагические нотки. И столько было достоинства и величия во всем его облике! Просто не верилось, что всего полчаса назад он до слез насмешил зрителей. А Летящее Перо продолжал:

Последние слова были встречены какими-то странными звуками, похожими на приглушенный плач, а механик Фриц Герман, эльзасец, громко зарыдал и, не стыдясь слез, катившихся по его мужественному лицу, подошел к исполнителю.

— Спасибо тебе, матрос! — Он до боли сжал парижанину руку. — Франция — наша родина!.. А Эльзас… Мы вернем!.. Мы победим их здесь, а затем разобьем там!

 

ГЛАВА 7

Вынужденное бездействие. — Обморожение влияет на организм, как ожог. — Самые сильные холода в году. — Страданья собак. — Гренландская болезнь. — Первая жертва. — Круговое течение. — Шхуна возвращается к месту, от которого началось ее движение вместе со льдами. — Полярные сияния. — Наблюдения, связанные с их появлением. — Полярные сумерки. — Возвращение солнца. — Рефракция света. — Первые бури. — Новые опасности. — Критическое положение «Галлии».

Трудно поверить, но за январь и первую половину февраля температура воздуха еще понизилась.

Целую неделю стоял мороз в 59°, на градус ниже, чем отмечали в своих наблюдениях капитан Нэрс и Грили.

Поэтому из помещения моряки выходили лишь в случае крайней необходимости.

От походов за пресным льдом пришлось отказаться и ограничиться снегом, лежавшим на шхуне и возле нее. К счастью, его вполне хватало и на приготовление пищи, и на умывание. Защитить насос от промерзания не удалось, несмотря на все старания.

Стало холоднее и в жилых помещениях, но благодаря теплозащитным свойствам снега, плотным слоем покрывшего шхуну, а также согревающим отопительную систему печам, которые не гасили ни днем, ни ночью, удавалось поддерживать температуру на уровне три градуса выше нуля.

Однако матросы не могли привыкнуть к такому холоду и, обреченные на вынужденное безделье, с каждым днем становились все мрачнее.

— Веселее, ребятки! — старался приободрить их доктор. — Нечего киснуть. Потерпите немножко, скоро выглянет солнышко!

— Я не против, — раздался из целой горы мехов чей-то жалобный голос. — Не знаю только, дождемся ли мы его!

— А ведь есть места на Земле, где можно умереть от солнечного удара!

— Все равно, лучше жара, чем холод и мрак!

— Это вы напрасно, мой мальчик. Например, в Сирии, в степях Центральной Азии и некоторых местах Экваториальной Африки бывает шестьдесят — шестьдесят пять градусов выше нуля. При такой температуре смерть наступает мгновенно, от разрыва кровеносных сосудов мозга.

— Какая разница, от чего умереть — от холода или жары. Я предпочел бы от жары.

— Не терзайте себя!.. Сумерки теперь уже длятся целых два часа, звезды в это время исчезают, и вы можете увидеть человека на расстоянии двухсот метров!.. Чем же вы недовольны?

— Прошу прощения, господин Желен, но матросу тяжко неделями сидеть взаперти без дела.

— Будьте же справедливы!.. Вы здесь всю зиму как сыр в масле катались, ни разу не заболели, если не считать нескольких пустячных обморожений, в то время как ваши предшественники страдали от воспаления легких и цинги!.. Не так уж долго осталось терпеть, скоро морозы кончатся и начнется таяние льдов!

Сам доктор мужественно переносил холод, хотя это было совсем нелегко.

Минус 12° или минус 15° для француза достаточно, чтобы закутаться в меха или вообще сидеть дома. Что же говорить о минус 59°?

При такой температуре земля промерзает до самых недр и, кажется, даже воздух застывает, словно излучаемое планетой тепло ушло в дыру, образовавшуюся в космическом пространстве, и вся она превратилась в лед, который не способно растопить даже солнце.

Мороз напоминал о себе постоянно. Даже на минуту нельзя было выйти из помещения.

Окружающий пейзаж наводил тоску. Шхуны, погребенной под снегом по самые мачты, почти не было видно. Даже при ясном небе в воздухе носилась морозная пыль, сквозь нее, как сквозь густую вуаль, виднелись звезды. Под ногами хрустели льдинки, сыпавшиеся со снастей корабля.

Все предметы на морозе твердели и, если дотронуться до них, обжигали словно огнем.

Возвращаясь однажды с вахты, Гиньяр заметил, что на ртутном термометре минус 42°, а на спиртовом, рядом, минус 47°.

— Да он врет, этот ртутный!.. Может быть, замерз?..

Нормандец подул на термометр, и на нем образовалась ледяная корочка, но температура не поднялась.

— Металлический термометр и тот замерз! — удивился матрос и сунул термометр в варежку. Температура осталась прежней. Констан стал вертеть термометр и в конце концов уронил. Трубочка разбилась, и из нее выскочила блестящая серебряная палочка.

Как нашаливший ребенок, Гиньяр попробовал вставить палочку в разбитую стеклянную трубку, но, когда снял варежку и взялся за нее, невольно вскрикнул.

— В чем дело?

— Тысяча чертей! Она как раскаленное железо!

— Ну и глупый же ты!

— Ай! Ай! Ай! До костей прожгло!

Бедняга бросил замерзшую ртуть, но было поздно. На пальцах вздулись волдыри.

Войдя в помещение, молодой человек все время старался прятать руку, которая нестерпимо болела, но доктор заметил.

— Что у тебя с рукой? — спросил он.

— Ничего, все в порядке, господин Желен!

— У тебя ожог, надо наложить повязку!

— Простите, но это не ожог, совсем наоборот. Я отморозил руку!

— Не говори глупостей, а то придется тебе два пальца отнять!.. Вечно ты влипаешь в истории!.. Оправдываешь свою фамилию!

«А вдруг и в самом деле отнимут пальцы», — испугался матрос и рассказал все начистоту, после чего доктор сделал ему перевязку. С того дня Гиньяр зарекся браться за металлические предметы на морозе.

Целых две недели болела рука, и Гиньяр ничего не мог ею делать.

Собаки тоже страдали от холода, и в ту неделю, когда мороз достиг 59°, десять из них заболели гренландской болезнью.

У них пропал аппетит, начались судороги, на губах время от времени выступала пена, шерсть вставала дыбом, глаза делались словно у бешеных, и они как-то странно, отрывисто лаяли.

Через укус эта болезнь не предается, но по всем признакам похожа на бешенство, и тоже, к несчастью, неизлечима.

За одну неделю все десять собак подохли, несмотря на хороший, умелый уход.

Четырех любимцев Артура Форена и еще шестнадцать собак болезнь не коснулась.

У офицеров, кроме неприятностей, связанных с морозами, были еще весьма серьезные причины, портившие настроение, — тревожило движение льдов. Довольно долго остававшееся благоприятным, оно изменилось.

Дрейфуя с северо-востока к юго-западу, а затем вернувшись к северу, ледяной барьер около трех недель назад замер в неподвижности в самой северной точке.

Капитан надеялся, когда льды растают, устремиться отсюда дальше на север.

Шхуна находилась в это время на 86-й параллели, в 4° широты от земной оси! Или в четырехстах сорока пяти километрах от нее, немного больше, чем в ста десяти лье!

К несчастью, ледяной барьер вдруг сдвинулся с места и под действием течения пошел как бы по кругу в северо-восточном направлении.

Д’Амбрие, постоянно наблюдавший за льдами и скоростью их движения, вычислил, что «Галлия» через месяц, то есть к 10 марта, окажется там, где была до зимовки, — только теперь носом в сторону пролива Робсон и на километр южнее «Германии».

Вот какие сюрпризы часто преподносит Арктика. Все героические усилия путешественников, по сути дела, свелись к нулю!

Как сообщить об этом измученной зимовкой команде? Как сказать, что десять месяцев борьбы со стихией были напрасны?

Все обдумав и взвесив, капитан решил дождаться окончания полярной ночи и лишь тогда открыть экипажу всю правду. При дневном свете и ярком солнце плохая весть воспримется не так мрачно.

Матросы с интересом наблюдали за полярными сияниями — явлением, довольно частым в это время года.

Северные сияния необыкновенно красивы — они единственные напоминают о жизни среди мертвой природы!

Их бледный призрачный свет появляется ненадолго и не в силах рассеять гнетущий мрак полярной ночи. И все-таки северное сияние неизменно вызывает восторг.

Этим удивительным явлением и воспользовался капитан, чтобы поднять настроение матросов, заняв их интересным делом. Одним он поручал отмечать их появление; другим — продолжительность; третьим — следить за изменением направления магнитной стрелки во время сияния; четвертым, наиболее способным, — давать описания этого явления. Таким образом, все принимали участие в весьма важном научном процессе.

Чаще всего сияния наблюдаются в северной части небесного свода.

Один из серьезных наблюдателей этого явления, лейтенант Пайер, так его описывает:

«Сначала на горизонте показывается бледная дуга, абсолютно правильной формы. Одним концом она упирается в горизонт с западной стороны, другим — с восточной. По мере того как дуга поднимается к зениту, концы ее удлиняются. Свет у дуги красивый, бледно-зеленый, цвета выросших в темноте растений. Его не описать словами. В сравнении с этим нежным светом свет луны кажется грубым, темным.

Дуга бывает в три раза шире радуги, и свет звезд беспрепятственно проходит сквозь нее.

Дуга поднимается спокойно и величаво, лишь иногда по дуге пробегает что-то вроде световой волны, которая освещает все льды вокруг.

Прежде чем дуга достигнет зенита, на юге появляется еще одна. Затем световые круги вспыхивают один за другим по всему небу, после чего сияние постепенно бледнеет и гаснет.

Иногда сияние принимает вид светящихся полос такого же нежного цвета, волнообразно движущихся по небу слева направо и справа налево, подобно театральному занавесу, и случается, эти полосы сходятся вместе в какой-нибудь одной части неба.

Странную фантасмагорию временами дополняет появление световых лучей, они концентрируются в направлении склонения магнитной стрелки, и тогда кажется, будто на небе вспыхнуло пламя.

Такой фейерверк не в силах нарисовать даже самое смелое воображение. Невольно начинаешь прислушиваться в ожидании взрыва… Но ни единый звук не сопровождает небесную иллюминацию, чью красоту не способна передать даже кисть художника.

Обычно северные сияния длятся недолго, и очертания их не поддаются описанию из-за необычайного разнообразия.

Чаще всего это световые полукружия или полосы, подобные Млечному Пути, иногда они напоминают разноцветные фестоны, гирляндами переброшенные через все небо.

Бывает, что одно сияние как бы исходит из другого, и оба сливаются в волшебную картину».

Впервые доктор не смог дать исчерпывающие ответы на вопросы моряков, живо заинтересовавшихся этим небесным явлением, поскольку оно не было полностью исследовано.

В основе северных сияний несомненно лежит электричество, но в то же время нельзя не учитывать насыщенность атмосферы водяными парами.

Многие наблюдатели могут предсказать появление северного сияния по состоянию туманов.

На магнитную стрелку северные сияния действуют по-разному. При интенсивном свечении с частыми перемещениями лучистых структур стрелка отклоняется сильнее, а при неподвижном свечении — слабее, однако смещение магнитной стрелки всегда наблюдается только в восточном направлении.

Еще одно очень важное замечание: интенсивные северные сияния с сильным свечением часто предвещают бурю, и, наоборот, малоподвижные и слабые — тихую погоду.

Продолжительность сумерек с каждым днем все увеличивалась, и они стали настолько светлыми, что возвращавшимся с вахты матросам в помещении казалось темнее, чем снаружи.

Второго марта впервые появился отсвет солнца, и на шхуне праздновали возвращение дневного светила, но температура при этом была минус 41°! Тем не менее все радовались наступлению счастливого дня.

На этот раз солнце появилось не 5 марта, как обычно, а на два дня раньше, благодаря рефракции света, возникающей при низких температурах. Как говорится, «нет худа без добра»!

Матросы и офицеры, уцепившись за снасти, покрытые инеем, молча, с нетерпением ждали, когда наконец появится первый солнечный луч.

Даже потерпевшие кораблекрушение, плывя на обломках судна, не вглядываются в горизонт с такой жадностью в надежде увидеть землю, как всматривались матросы «Галлии» в ожидании солнца.

И вот на краю порозовевшего неба появилась алая полоса, и в ее свете стали видны покрытые снегом льды и верхушки заиндевевших мачт. Тотчас же на горизонте показалось огромное солнце, красное, как раскаленный металлический диск. Оно поднялось, словно нехотя взглянуло на мертвую землю и скрылось.

Увидеть его полностью удалось только тем, кто смотрел с высоты.

Едва появилось солнце, густые тени от больших льдин легли на розовое ледяное поле. За зубцами скал на горизонте небо окрасилось в золотистые, пурпурные и фиолетовые тона, которые стали бледнеть, как только светило скрылось, и вскоре все снова погрузилось во тьму. Вопреки всем ожиданиям моряки хранили молчание, у них не вырвалось ни единого радостного возгласа, ни одного слова.

Может быть, им жаль было расставаться с прекрасным видением?.. Может быть, после столь долгого ожидания оно их разочаровало?.. Или французы вдруг заметили, как все вокруг и они сами изменились к худшему за время тяжелой зимовки?.. Может быть!

Зимовщики побледнели, осунулись и выглядели как выпущенные на волю узники, но при электрическом свете это не бросалось в глаза.

Прошло несколько дней. Теперь солнце появлялось уже на более продолжительное время, люди успокоились, к ним вернулась радость, а вместе с ней — и надежда.

Зима кончилась. Ночью температура не опускалась ниже отметки минус 35°, а днем повышалась до минус 28°.

Появилась возможность выходить наружу, и оптимисты считали, что стало совсем тепло.

Время от времени показывались медведи — наверное, их разбудило солнце. Теперь охотникам будет чем поживиться, и кок Дюма сможет приготовить вкусные блюда.

Только бы ледяной барьер не вернулся на прежнее место! Солнце появлялось теперь каждый день, сумерки становились все продолжительнее, во всем чувствовалось приближение полярного дня.

С 18 марта розовый сумеречный свет все дольше задерживался на горизонте. Полная ночная тьма длилась фактически всего три часа. Сумерки в одиннадцать утра и в два часа дня были такими же, как в декабре.

Но после неожиданного повышения температуры мороз, к несчастью, снова усилился, и поднялся резкий ветер. Он дул порывами, постоянно меняя направление, отчего образовывались завихрения. К тому же начались обильные снегопады.

И моряки с жалостью вспоминали о морозных, но тихих звездных ночах.

Скованный морозом ледяной барьер с появлением солнца пришел в движение и, подтачиваемый морскими течениями и ветрами, грозно гудел.

Под действием бокового давления во льду появлялись трещины, а то и целые пропасти.

Шхуну все время трясло. Она то поднималась на два-три метра, то вдруг проваливалась между льдинами, и казалось, больше не появится.

Капитана не покидала тревога.

Однажды, когда половина команды вместе с собаками охотилась на медведя, ледяная стена с северной стороны шхуны, построенная для защиты от ветра, вдруг исчезла — провалилась в образовавшуюся под ней бездну. Случись это двумя часами раньше или позже, собаки утонули бы вместе с «собачьим домиком», построенным, если вы помните, возле этой стены!

Корма «Галлии» приподнялась на 25°!

Д’Амбрие, никогда не терявший присутствия духа, содрогнулся при мысли, что корабль мог в ту же минуту уйти носом под воду.

Матросы в панике покинули шхуну и окружили своего капитана.

 

ГЛАВА 8

Разделение запаса продуктов. — Три склада во льдах. — В предвидении катастрофы. — Самоотверженность. — Ужасная пора. — Стычка из-за медведя. — Немцы и французы. — Отступление. — Без добычи. — Еще один ураган. — Смертельный страх. — Агония корабля. — Спасен! — Непроизвольный сигнал. — Катастрофа. — Начало ледохода. — Гибель «Германии».

Носовая часть «Галлии» накренялась все ниже, и положение становилось угрожающим.

— Мужайтесь, дети мои! — приободрял экипаж капитан. В этот критический момент выдержка не изменила ему. — Положитесь на меня!

Прежде всего следовало позаботиться о запасах провизии хотя бы на двадцать дней.

Удастся ли их спасти при создавшемся положении?

Д’Амбрие первым бросился к складу, за ним остальные.

Как назло, бочки и ящики смерзлись, и пришлось их разъединять топором и пилой, чтобы вытащить наружу.

На это ушло много времени и сил.

Но как перенести продукты на лед, в безопасное место?

Спускать грузы с помощью лебедки невозможно: все канаты обледенели.

Наконец вернулись охотники, и рабочих рук стало больше.

Корабль напоминал улей с пчелами, где все отлично организовано. Каждый знал, что ему делать.

Этот поистине каторжный труд требовал огромного напряжения, но опасность удесятеряет силы.

Защитный слой льда на палубе возле погрузочных люков разбили ломами, очистили ото льда веревки на блоках. Но труднее всего оказалось вытащить шлюпку. Она лежала килем вверх под двухметровой толщей льда.

Для этого пришлось разогреть котел на шлюпке, предварительно растопив нужное количество снега, чтобы заполнить его пресной водой. Разогрели снег возле топок шхуны, куда его спустили с помощью брезентового шланга.

У молодого эльзасца Фрица ушло три часа, чтобы разогреть котел на шлюпке и запустить двигатель, правда, и сам он, и его помощник выбились из сил, поскольку им приходилось вручную раскалывать смерзшийся уголь и таскать из угольных трюмов к топке огромные глыбы.

Зато теперь появилась возможность вытащить из трюмов все необходимое.

Съестные припасы разделили на три части и спрятали во льду в трех разных местах, рассчитывая, что в случае новой катастрофы хотя бы один склад уцелеет.

Груз отвозили на санях, запряженных собаками.

Так прошли сутки. Льды еще сильнее разбушевались, и об отдыхе никто не помышлял.

Когда грузы наконец были размещены, половина команды пошла к палаткам сторожить от медведей запасы на ближайшее время, а остальные — в каюту, немного поспать и быть готовыми по сигналу тревоги спуститься на лед.

Матросы свалились на койки и заснули как убитые, несмотря на оглушительный треск льдов. Но сон их был полон кошмаров.

На всякий случай капитан приказал загасить печь, и в каюте сразу резко понизилась температура, но матросы залезли в спальные мешки по трое и не страдали от холода, чего нельзя было сказать о тех, кто сторожил палатки.

Принятая капитаном мера предосторожности оказалась весьма своевременной. В час ночи лед снова стал раскалываться, шхуну закачало, электрическая лампа разлетелась на куски, треснул и грохнулся на пол калорифер.

Не прикажи д’Амбрие погасить его, на шхуне начался бы пожар.

Перепуганные матросы выскочили из своих мешков, схватили карабины и узлы с пожитками и вмиг спустились на лед.

Шхуну качнуло еще раз, после чего воцарилось спокойствие. Надолго ли?

В четыре часа утра все принялись за работу с прежним рвением.

После плотного завтрака и хорошей порции спиртного полярники повеселели и уже не так мрачно воспринимали происходящее.

Во время зимовки они прочли много книг об исследованиях Арктики и узнали, что гибель корабля еще не означает гибели команды, что и без судна можно благополучно завершить экспедицию.

Но главное — все надеялись на капитана, тот составил подробный план действий на случай возникновения опасности.

Не исключено, что после всех передряг «Галлия» окажется непригодна для плавания, особенно если в ее корпусе образовались пробоины. Ведь скоро начнется таяние льдов. Ну что ж, запасов, и съестных и прочих, хватит на три с лишним года. Есть медикаменты, одежда, инструменты, оружие и боеприпасы, а также сани и шлюпка. В общем, все, что необходимо для жизни. На каждом складе, устроенном во льду, — этих запасов примерно на год. Склады размещены довольно близко от шхуны.

В случае гибели корабля и даже двух складов выручит третий.

На «Галлии» капитан тоже оставил запас всего необходимого на тот исключительный случай, если вдруг погибнут все склады, а корабль уцелеет.

Двух месяцев вполне достаточно, чтобы приплыть к датским владениям.

Экипаж разделили на отряды по четыре матроса и одному офицеру в каждом и отдали в их распоряжение по шесть собак.

В обязанности отрядов входила охрана складов, в основном по ночам.

Сам капитан с боцманом Геником Тергастелем, механиком Фрицем Германом и двумя собаками ночевал на корабле, охраняя его от нежелательных посетителей.

Отряды располагались один от другого на расстоянии, позволявшем услышать голос, и по сигналу тревоги матросы спешили к тому из складов, которому грозила опасность. Организованность и дисциплина были на должном уровне.

Погода стояла ненастная: порывистый ветер выл и ревел, а снег валил такой, что в двадцати шагах ничего не было видно.

Иногда сквозь тучи вдруг проглядывало солнце. Оно слепило глаза, до боли обжигало кожу, но не обогревало. Ночью было минус 30°, а днем минус 20°, вполне терпимо. Тем более что занятые работой моряки не чувствовали холода и, устав за день, спали как убитые. Просыпались они с ощущением, хорошо знакомым тем, кому приходилось стоять лагерем среди снегов. Казалось, будто глаза под заиндевевшими веками замерзли, и десны тоже — хотелось растереть их пальцами, чтобы согреть.

Под наблюдением Угиука матросы построили из снега юрты наподобие эскимосских иглу или чумов и совсем неплохо чувствовали себя в этих примитивных жилищах.

В ясную погоду все украдкой посматривали в сторону немецкого корабля. Но, по молчаливому согласию, никогда о нем не упоминали, разве что в беседе с товарищем, когда поблизости никого не было.

— Что плохо для нас, нехорошо и для них, — говорил один, кивнув на немецкий корабль.

— Им тоже невесело, — откликался другой.

Но однажды, хоть и по пустяковому случаю, матросы «Галлии» и «Германии» столкнулись.

Разгрузка шхуны подходила к концу, оставалось лишь уложить запасы так, чтобы до них не могли добраться осмелевшие от голода медведи. Этим и занимались Артур Форен со своим неразлучным другом Дюма, когда последний, вдруг обернувшись, увидел медведя.

— Гость пришел, — сказал он. — Где мое ружье?

Но Летящее Перо опередил Тартарена, схватил ружье и выстрелил в зад убегавшему зверю. Тот взвыл от боли. Дюма послал вдогонку вторую пулю, но медведь продолжал бежать.

— Семь чертей ему в бок! — крикнул провансалец.

— Провалиться мне на этом месте! — откликнулся Летящее Перо. — Не упускать же полтонны свежего мяса!

Оба побежали за медведем, стреляя на ходу.

Медведь волочил лапу, истекая кровью, и казалось, вот-вот упадет.

Неожиданно зверь свернул в сторону «Германии» и свалился неподалеку от нее.

Французы, гордые удачной охотой, поспешили к зверю. Но его уже тащили на веревках пятеро немецких матросов, успевших перерезать хищнику горло. До «Германии» оставалось не более ста метров.

Летящее Перо, сохраняя спокойствие, с поклоном обратился к немцам:

— Простите, господа, вы, вероятно, не знаете, что это — наша добыча!

Немцы ничего не ответили, будто не слышали, даже не остановились.

Парижанин с решительным видом ухватился за медвежью лапу и потянул зверя к себе, но тут на него бросился с ножом здоровенный рыжий детина.

Дюма прицелился в немца.

— Брось нож, мерзавец, или я размозжу тебе башку!

Немец, выругавшись, отступил и позвал на помощь товарищей.

— Ага! Пятеро против двоих мало? — крикнул Летящее Перо. — Зови всех! Сейчас мы вам покажем!

— Будь я проклят, если эти выродки уйдут от нас!

— Жаль, что Фрица нет с нами!

В это время прибежали еще трое немецких матросов, вооруженных ружьями.

Дюма прицелился в одного.

Вот-вот мог разыграться настоящий бой, не раздайся в это время на «Галлии» выстрел из сигнальной пушки.

— Слышишь? — вскричал Летящее Перо.

— Беда! Сигнал тревоги!

— Бежим скорее!

— Придется оставить добычу, но мы еще встретимся с вами… сволочи!

И французы умчались под хохот и улюлюканье немцев.

Дело в том, что капитан, услышав выстрелы, стал следить за охотой в бинокль. Его сразу обеспокоило то, что зверь убегал в сторону «Германии». Остановить матросов не было возможности, они не услышали бы его, и д’Амбрие ничего не оставалось, как ждать, чем кончится дело. Капитан знал цену немцам, но такой наглости от них не ожидал.

Если не предпринять никаких мер, все это может печально кончиться.

И капитан не теряя ни минуты подбежал к сигнальной пушке и выстрелил.

Через десять минут Дюма и Летящее Перо предстали перед начальником.

Тот не стал делать им выговор, но категорически запретил соприкасаться «с кем бы то ни было оттуда».

— Договорились, матросы?.. Ни под каким видом!

— Даже если они на нас нападут?

— Нет, в этом случае я сам прикажу действовать, потому что отвечаю за вашу честь и безопасность и никому не позволю на них посягать! Только первыми не начинайте!

— Никогда! Слово моряка! Не такие мы люди, чтобы лезть в драку! Пусть подавятся нашим медведем!

— Верно, мой друг!

— Видно, еды у них мало, раз позарились на чужую добычу. Не то что у нас! То-то, я смотрю, еле на ногах держатся, того и гляди, ветром унесет. Но работают они, кажется, здорово!

— Кстати, что у них сейчас делается? Раз они действуют как враги, я могу воспользоваться сведениями, которые вы получили во время вашей вынужденной разведки.

— Ледяной барьер, капитан, обошелся с ними не лучше, чем с нами… Корабль их, правда, не уткнулся носом в лед, как наша «Галлия», зато его подняло не меньше чем на пять метров. Стоит, как гриб! Смех, да и только!.. Они, видно, тоже сошли на лед. Я видел там несколько снежных юрт, должно быть, склады.

— Больше вы ничего не заметили?

— Ничего, капитан.

— Отлично! Возвращайтесь теперь к работе и помните, что я сказал!

Шло время. Ясная погода сменялась пасмурной, но положение по-прежнему оставалось опасным.

Даже в периоды затишья все ожидали бури, и жизнь проходила в постоянной тревоге: льды уже не были такими твердыми, как зимой.

Но эта тревога не мешала морякам самоотверженно трудиться.

К счастью, никто не заболел, если не считать нескольких случаев обморожения и легкой офтальмии, вызванной сверкающим на солнце снегом.

Наступило 21 марта, и, несмотря на плохую погоду, все радовались началу весны. В этот день разразилась буря невиданной силы, под огромным ледяным щитом, казалось, началось извержение вулкана. Такой грохот и гул можно услышать во время сильнейшей грозы на экваторе.

Ледяное поле, насколько хватало глаз, пошло трещинами, ураганный ветер подхватил и понес ледяные осколки, разрушавшие на своем пути ледяной барьер.

Каким-то чудом шхуна пока оставалась невредима и не сдвинулась с места.

Капитан, находившийся со своими помощниками на борту, напряженно следил за палатками, где на вахте стояли матросы.

В любой момент и палатки и матросов могла поглотить разверзнувшаяся бездна.

На какое-то время катастрофу отодвинул усилившийся мороз, трещины стали быстро смерзаться.

Но что будет, если трещина образуется у самых палаток? Не лучше ли всем перейти на корабль?

Неизвестно только, где опаснее: там или здесь?

Неожиданно шхуна вздрогнула и наклонилась носовой частью на 28°.

Глыбы льда у кормы разлетелись, и судно со всей силой ударилось корпусом о воду, при этом носовая часть поднялась и взломала покрывавший ее лед.

Капитан и бывшие с ним моряки покатились по палубе.

В тот же момент корпус судна угрожающе затрещал.

Вскочив на ноги, д’Амбрие увидел, что бизань-мачта падает, увлекая за собой и другие снасти.

По счастливой случайности, шхуна приняла горизонтальное положение и стояла, покачиваясь, между двумя льдинами, словно в доке.

«Если корпус не поврежден, шхуна спасена, по крайней мере, на какое-то время. Сломанная мачта — небольшая потеря».

Эта мысль молнией пронеслась в голове капитана в то время, как оба его помощника, охваченные ужасом, стояли воздев руки к небу.

Трещин во льду между тем становилось все больше, они все ближе подступали к шхуне, вода, вырываясь из них, кипела и бурлила.

Еще немного, и матросы у палаток утонут. Капитан стал делать отчаянные знаки, изо всех сил крича:

— Возвращайтесь на шхуну!.. Скорее!

Из-за воя ветра и страшного грохота голоса его не было слышно.

Д’Амбрие в полном отчаянии уже хотел бежать к матросам, но тут рядом с ним блеснул огонь и раздался пушечный выстрел.

У командиров французов едва барабанные перепонки не лопнули.

— Гром и молния! Я запутался в фитиле! — донесся голос Бершу.

Оказалось, при падении Бершу нечаянно задел пушечный фитиль, и раздался сигнал тревоги.

Через пять минут все матросы вместе с собаками и санями, нагруженными наспех необходимыми вещами и оружием, были у корабля.

Опоздай они на несколько минут, неминуемо погибли бы — начался ледоход.

Все склады, устроенные во льду, ушли под воду на глазах у полярников.

Стихия не утихала, и с «Галлии» было видно, как далеко, в северной стороне, ледяной барьер вздулся, и немецкий корабль, высоко поднятый льдиной, накренился и рухнул в пролом.

Так окончило свое существование немецкое судно.

 

ГЛАВА 9

Мрачные виды на будущее. — Первые птицы. — Констан Гиньяр хорошо знает службу. — Послание, переданное на кончике штыка. — Несъедобная курица. — Встреча. — Неожиданное предложение. — Капитан Прегель не размораживается. — Немец говорит о деле, а француз — о чести. — Люди, не понимающие друг друга. — Подслушанный разговор. — Психологический момент. — У моряков есть традиция. — Гордый ответ.

Судьба посмеялась над д’Амбрие. Все усилия спасти провиант и оборудование, все принятые им меры, казавшиеся разумными и необходимыми, привели к обратным результатам.

Но действовать по-другому в том отчаянном положении, в каком очутилась шхуна, он не мог. В создавшихся условиях девяносто из ста кораблей непременно погибли бы.

Доказательством тому служила гибель «Германии», в то время как грузы немцев, вынесенные на льды, уцелели.

В критическом положении оказались и немцы и французы, но последним было тяжелее.

Неизвестно, освободится ли «Галлия» ото льдов, прежде чем истощатся запасы всего необходимого. Да и кто поручится, что в нынешнем году будет ледоход? Некоторые исследователи Заполярья ждут его два, а то и три года!

Что же делать?

Вернуться на санях к датским владениям, преодолевая все мыслимые и немыслимые препятствия?

Решиться на самую тяжелую для моряка жертву — покинуть судно?

Эти мысли уже второй день подтачивали души матросов, веселость и бодрость сменились мрачной покорностью судьбе.

Тяжелее всех было капитану, но он виду не подавал, вел себя как обычно, только подолгу сидел над большой картой Арктики.

Помощник д’Амбрие составил детальнейшую опись запасов, и капитан поставил под ней свою подпись.

Все шло на корабле своим чередом, если не считать сокращения рациона в целях экономии. Матросы не роптали, но стремились его пополнить. То рыбы наловят, то на охоту пойдут.

Угиук с присущим ему терпеньем дикаря не уставал караулить у трещин тюленей.

Дюма, доктор и лейтенант ходили на медведя.

После урагана неожиданно наступило затишье, будто природа устала после неистового разгула.

Небо было ярко-голубым, ослепительно сверкал снег, освещенный солнцем.

Двадцать третьего марта термометр показывал минус 26°, но уже чувствовалось приближение переходного периода, самого благоприятного для передвижения на санях.

Морозы еще могли усилиться, и все-таки природа пробуждалась от зимней спячки.

В апреле бывает до минус 30°, а то и до минус 35°, как отмечали спутники Грили лейтенант Локвуд и доктор Пави.

Появилась над кораблем чайка, и матросы обрадовались ей, как первой ласточке у себя на родине.

Однако радость оказалась преждевременной. Чайки появлялись и сразу улетали к югу.

Охотники и рыболовы возвращались с пустыми руками. Тюлени не показывались, так же, как и медведи. Верный признак того, что морозы вернутся. Именно поэтому и возвращались чайки-разведчицы на юг.

Двадцать четвертого марта не случилось ничего примечательного. Капитан по-прежнему оставался спокоен, но долго совещался со своими помощниками. О чем, этого пока никто не знал.

В двенадцать дня Констан Гиньяр и один из матросов-басков заметили, что к «Галлии» приближается человек, закутанный в меха так, что лица не было видно.

Экипаж был весь на месте. Значит, шел кто-то чужой.

Гиньяр, как положено по уставу, вскинул винтовку.

— Стой! Кто идет?

— Друг.

Незнакомец не был вооружен.

— Пропуск!

Никаких пропусков и паролей не было. Но Гиньяр стоял на своем.

Неизвестный не понял, чего от него требуют, и, помолчав, сказал:

— У меня письмо к его превосходительству капитану корабля.

— Ладно, насади тогда свое письмо на кончик моего штыка, отойди в сторону и жди ответа.

Незнакомец удивился, но спорить не стал и насадил письмо на штык. Гиньяр с гордым видом от сознания выполненного долга понес письмо д’Амбрие.

— Капитан! Пришел человек «оттуда», принес записку.

— Давай сюда!

Д’Амбрие быстро вскрыл конверт и пробежал глазами несколько строчек, написанных ровным, аккуратным почерком.

«Я, нижеподписавшийся, начальник экспедиции на Северный полюс, имею честь просить капитана корабля «Галлия» принять меня.

Это в интересах обеих команд.

С выражением глубокого уважения и заверением в глубоком почтении

— Бершу, прочти-ка эту высокопарную ерунду!.. И вы, доктор, и вы, Вассер, ознакомьтесь! Гиньяр, ты здесь?

— Здесь, капитан!

— Подожди минутку!

Капитан взял лист бумаги и написал:

«Капитан «Галлии» готов принять господина Прегеля в 2 часа.

— Возьми эту записку, Гиньяр и отнеси незваному гостю.

Гиньяр вернулся на палубу, с очень серьезным видом наколол записку на штык и, протянув его немцу, крикнул:

— Эй, вахмистр, держи своего цыпленка и дуй отсюда!

Капитан предпочел поговорить с Прегелем наедине.

Распорядившись отделить уголок в общей каюте, д’Амбрие пригласил к себе всех членов экипажа и сказал:

— Друзья, начальник немецкой экспедиции изъявил желание переговорить со мной. Вероятно, у него есть на то серьезные причины, и я готов его принять. Не стоит отказываться, учитывая тяжелые обстоятельства, в которых оказались сейчас наши команды. Через полчаса он будет здесь. Полагаю, нет надобности напоминать, что капитан Прегель — официальное лицо, парламентер, а к тому же наш гость. И вы ни словом, ни жестом не должны его оскорбить. Итак, надеюсь на ваше благоразумие.

Без четверти два дозорный объявил, что приближаются сани с тремя седоками.

Прегель с важным видом вылез из саней и обратился к своим спутникам тем надменным тоном, каким немцы обычно разговаривают с подчиненными:

— Никуда не отлучайтесь и ждите моего возвращения.

Д’Амбрие встретил немца, как положено, при входе на палубу и, ответив на его приветствие с вежливостью человека из высшего общества, не лишенной некоторой надменности, жестом пригласил войти.

— Разрешите поблагодарить за то, что не отказали в моей просьбе. Признаться, я ждал отказа.

— Почему, господин Прегель? Разве мы — враги? Мы — просто соперники. Кроме того, в своем письме вы упомянули об «общих интересах»… Если речь идет об интересах дела, а не об эмоциях, я выслушаю вас с величайшим вниманием.

— Ваши слова позволяют мне начать разговор без обиняков.

Итак, прощупав друг друга, как в поединке, когда соперники скрещивают шпаги, Д’Амбрие и Прегель спустились в каюту и сели за стол.

— Как вам известно, капитан, — начал немец, отчетливо произнося каждое слово, — вначале обстоятельства благоприятствовали мне в нашем состязании. Я сразу нашел хорошо оснащенный для плавания в северных водах корабль, с отличной командой, а также прекрасных сотрудников и смог выйти в море на целый год раньше вашей экспедиции.

— Мне остается только поздравить вас, — ответил д’Амбрие.

Прегель поклонился и продолжал:

— Это еще не все. Весна тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года позволила мне продолжить маршрут на санях и на моторной лодке. Я прошел дальше лейтенанта Локвуда, до восемьдесят шестого градуса двадцати одной минуты северной широты, и поставил там пирамиду.

— Вы достигли замечательных результатов! Превзошли американских и английских исследователей! Счастлив иметь такого сильного соперника. Нам до вас далеко.

— Однако движение льдов…

— Не считаете ли вы, что именно оно приблизило вас к полюсу, поскольку ваш корабль, так же, как и мой, двигался вместе со льдами?

— Да, несомненно. И теперь мы идем, как говорят англичане, «голова в голову». Движение льдов позволило обоим кораблям достигнуть восемьдесят шестого градуса северной широты!

— Однако я не считаю это своим вкладом в полярные исследования, потому что за меня действовал ледяной барьер! Так что пальма первенства принадлежит вам, ибо, по вашему утверждению, вы достигли восемьдесят шестого градуса северной широты, что еще не удавалось ни одному исследователю. На том и договоримся. А теперь продолжайте!

— Еще несколько слов. Они имеют прямое отношение к моему визиту.

Случилось так, что фортуна от меня отвернулась.

Тяжело заболел в походе мой спутник, нашу моторную шлюпку затерло во льдах, и я в полном изнеможении, можно сказать, умирающий, дошел до своего корабля. К счастью, он оказался на месте.

Началась зимовка.

Мои люди перенесли ее плохо, хотя они достаточно крепкие и привычные к полярному климату.

Мой корабль, приспособленный для китобойных экспедиций, долгих и трудных, оказался непригодным для зимовки в условиях Заполярья.

Короче, нам пришлось очень тяжело, среди членов экипажа много обмороженных, некоторые страдают цингой.

— Почему же вы не обратились к нам за помощью? — спросил д’Амбрие. — Мы помогли бы вам и медикаментами, и провиантом, и одеждой. В общем, всем, чем только возможно!

— Мне как-то не пришло в голову, — простодушно ответил Прегель, тем самым показав, что чужд доброты и великодушия, и продолжал: — Мы оба в ужасном положении. Я — без корабля, вы — без провизии.

— Откуда вам это известно?

— Разве я не видел, как потонули ваши склады?

— Но вы не знаете, что осталось у меня на корабле!

— Я уверен, ваших запасов вам хватит лишь на то, чтобы дождаться начала ледохода и добраться до датских владений!

— Но это моя забота, сударь! Что вам за дело до нее?

— В этом деле у меня свой интерес, причем гораздо больший, чем вы можете себе представить.

— Объясните, почему?

— В создавшихся условиях вы не можете двигаться дальше и должны как можно скорее вернуться в Европу. Не так ли?

— Продолжайте, прошу вас! — холодно произнес д’Амбрие, пропустив вопрос мимо ушей.

— И в этом случае мне хотелось бы рассчитывать на вашу помощь!

— Считаю своим долгом вам помочь.

— Счастлив это слышать. Поверьте, как только температура воздуха позволит отправиться в обратный путь, я погружу на ваш корабль столько продовольствия, что хватит обоим нашим экипажам.

— Что ж, идея неплохая. Остается лишь договориться о сроках отплытия.

— Пожалуй, как только начнется ледоход.

— А теперь позвольте сказать, как я понимаю нашу взаимную помощь.

Сезон, благоприятный для арктических исследований, только начинается, и я, как вы понимаете, дошел до этих мест не для того, чтобы вернуться ни с чем.

— Не понимаю.

— Все очень просто. У вас нет корабля, у меня не хватает провизии. Я отвезу вас в Европу, а вы продадите мне продукты по любой цене, чтобы я смог продолжить путешествие на Крайний Север.

— Но ведь тогда нам придется провести здесь еще одну зимовку!

— Да, на моей шхуне, где у вас будет все необходимое. Я с половиной команды пойду на полюс, а вторая половина останется на судне под командованием моего помощника.

— Но, капитан, мои люди потеряли много сил, некоторые больны… Они не могут находиться в снеговых юртах… без лекарств… без врача!..

— Перевезите их сюда, доктор Желен окажет им помощь, а к лету все поправятся!

— Им нельзя так долго находиться в этом климате… Пожалейте их, измените свое решение, согласитесь плыть в Европу, как только позволит погода!

— Ваша настойчивость, сударь, меня удивляет! Может быть, вы просто не хотите, чтобы я продолжал исследовать Заполярье? Боитесь, что я окажусь победителем? В общем, преследуете свои личные цели?

— Нет, мною движет забота о людях!.. Что же касается личных целей…

Прегель стал что-то сбивчиво объяснять, поняв, что д’Амбрие разгадал его хитрость.

— Тогда давайте сделаем так, — вдруг оживился д’Амбрие. — Положение у меня трудное, но у вас и того хуже. Вы хоть и выиграли начало сражения, плодами победы воспользоваться не сможете.

Не лучше ли вместо того, чтобы оспаривать ничтожное превосходство, отказаться от своих преимуществ, точнее, соединить наши силы для общего дела!

Наше предприятие грандиозно, и славы от его успеха хватит не то что на двух человек — на две страны!

Давайте же вместе пробивать путь туда, куда еще не ступала нога человека! В общем, я предлагаю учредить франко-германскую экспедицию к полюсу на благо наших стран! Тогда, по крайней мере, наши старания не будут напрасными!

Столь пламенная речь могла тронуть кого угодно, только не Прегеля.

Немец посмотрел на капитана «Галлии» своими колючими глазами и после некоторого молчания сказал:

— Капитан, я не откажусь от своего предложения, каким бы заманчивым ни казалось ваше! Итак, вы согласны на мои условия?

— Будьте осторожны, сударь!.. После того что предложил я, ваши слова звучат оскорбительно!

— Я не собирался вас оскорблять, но дело есть дело, и я не упущу своей выгоды.

— Хватит! Кончим на этом! Я не позволю ставить мне условия!

— Это ваше окончательное решение?

— Да!

— Хорошо, я подожду, пока нужда заставит вас быть более сговорчивым.

— Вам долго придется ждать!

— Меньше, чем вы думаете… Голод — великая сила! Он заставляет трезво смотреть на вещи.

— Напрасно вы на это надеетесь! Ничто, даже голод, не заставит меня принять ваши позорные условия! И вы в этом убедитесь, уважаемый господин Прегель!

— Капитан, вы ответите перед человечеством за те страдания, на которые обрекли своим упрямством обе команды.

— Хотелось бы знать, как вам пришла в голову такая гуманная мысль?

— Мне надоело с вами спорить!

— Тактика ваша известна, она типично немецкая. Пользуясь преимуществом, давить на психику соперника. Рано или поздно он все равно уступит. Есть у вас еще один козырь: вина перед человечеством за страдания ближнего.

Только здесь у вас ничего не получится! Так и знайте! Корабль — не город, на нем нет лишних ртов, и он не испугается голода! Это матери страшно смотреть, когда ребенку есть нечего. Моряки — народ крепкий, выносливый и предпочтут смерть унизительному существованию!

Тем более французские моряки! Они никогда не сдаются. Прощайте, капитан, и помните о моих словах!

 

ГЛАВА 10

Немецкая логика. — Маленькая дипломатическая ложь. — Благородное негодование боцмана. — Твердое решение. — Последние приготовления. — Помощь свыше. — Флотилия на Меду. — Грабители. — Тяжелое действие. — Закрытие люков. — Прощальный салют. — Флаг на большой мачте. — Последний взгляд. — Взрыв.

После визита на «Галлию» настроение у Прегеля испортилось, однако надежды он не потерял.

Немец, собственно, и не рассчитывал, что капитан д’Амбрие сразу примет его предложение. Это была, как говорится, проба сил. Теперь, по крайней мере, у Прегеля будет время обдумать дальнейшие действия. Ничего, голод вынудит француза стать сговорчивее, теперь Прегель знал точно, что запасы провизии у д’Амбрие на исходе. Но не так-то легко отказаться от честолюбивых планов и везти в Европу соперника на своем корабле. Надо набраться терпения, не так долго осталось ждать. Красивые слова, громкие фразы, благородный гнев — все это не имеет значения.

Все равно, как только начнется ледоход, гордый француз прибежит и будет униженно просить о помощи. Прегель не откажет ему, но своего не упустит.

С такими мыслями возвращался немец в свой лагерь. Он заметно повеселел.

Среди его людей не было тяжело больных. Кто-то отморозил нос, кто-то руки, но цингой никто не страдал. Так что немец явно преувеличивал, живописуя всякие ужасы.

Д’Амбрие тем временем собрал экипаж, чтобы рассказать о своем разговоре с немецким капитаном, но не успел рта раскрыть, как со своего места поднялся боцман Геник Тергастель.

— Прошу прощения, капитан, — прокашлявшись, сказал он, — собираюсь говорить, когда меня не спрашивают, но хочу заявить от имени всего экипажа, что этот треклятый немец — мерзавец и камбузная крыса, пират, висельник, недостоин называться моряком!

— Он не моряк, мой милый Геник, а географ, — заметил капитан.

— Вот и хорошо! Значит, сухопутная сволочь!.. Мы слышали ваш разговор, капитан. Не подслушивали, так получилось… Слышали, что эта немецкая крыса хочет на нашем корабле отправиться в Европу вместе со своей компанией, требует, чтобы мы отказались от нашего намерения водрузить французский флаг на оси Земли, где еще никто не бывал! Когда он это говорил, у нас у всех было одно-единственное желание — выцарапать ему его нахальные буркалы!

Все слушали боцмана очень внимательно и с явным одобрением.

— Да что о нем говорить, — продолжал бретонец. — Вы, капитан, ответили ему, как и подобает французскому моряку, сказали, что мы, моряки, никогда не сдаемся!

— Никогда! — вскричали все хором.

— Так вот, я, самый старый морской волк на борту, от имени всех заявляю: рассчитывайте на нас! Мы будем терпеть и голод, и холод, и болезни! Если понадобится, взорвем наш дорогой корабль, заменивший нам родину, сложим здесь головы, но пойдем за вами повсюду, ни на шаг не отступим!

— В нашем походе недостаточно дисциплины, нужна преданность делу! — произнес капитан.

— В нашей преданности можете не сомневаться!.. Верно я говорю, матросы?.. Она на жизнь и на смерть!

— На жизнь и на смерть! — повторили все, подняв правую руку.

— Спасибо, Геник! — глубоко тронутый, сказал капитан. — Спасибо, матросы, мои товарищи, друзья!.. А теперь давайте решим, как действовать дальше. Будущее не сулит нам ничего доброго. Но раз вы готовы мне помогать и с гневом отвергли саму возможность соглашения с нашими врагами, я принимаю вашу преданность во имя родины! Вперед, матросы! Вперед, за Францию!..

Было три часа пополудни. Капитан не теряя ни минуты распорядился перенести моторную лодку на ледовое поле и снять с нее винт и руль. Восемь человек впряглись в лямки, прикрепленные к носу, и поволокли шлюпку, которая легко заскользила по снегу.

— Браво! — закричал помощник капитана. — Говорил же я, что лодку смогут тянуть собаки, даже когда на нее будет поставлен мотор.

Аппаратуру тщательно упаковали и уложили под палубой. Затем на шлюпку погрузили оружие, аптеку, навигационные приборы, географические карты, часть книг по исследованию Арктики, табак, меховые шкуры, палатки, рабочий инструмент, спиртовые горелки и некоторый запас провизии.

Все разместили с таким расчетом, чтобы людям можно было лечь.

Капитан между тем взобрался на мачту и обозревал окружающую местность.

После этого он с двумя моряками прошел километра полтора по прямой и, вернувшись, радостно шепнул доктору:

— Господин Желен, я обнаружил свободную воду!

— Не может быть!

— Уверяю вас! Течение там довольно сильное, поэтому вода не замерзает.

— Отлично!

— Кроме того, канал, который мы прорубили, покрылся ровным льдом, и по нему легко тащить шлюпку.

— А я, признаться, в этом сомневался и потому беспокоился.

— А чем сейчас заняты матросы?

— Укладывают запасы провизии в лодки.

— Через двадцать четыре часа все должно быть готово.

— Раньше успеем!

На «Галлии», кроме моторной шлюпки, были еще три китобойные лодки и одна плоскодонка, большая и легкая, длиной в семь метров, очень устойчивая на воде. Ее могли нести на себе семь человек.

На двух китобойных лодках разместили продукты, оставшиеся на корабле после гибели складов, приблизительно на четыре тысячи порций. Их должно было хватить на семьдесят дней.

На третью лодку погрузили корм для собак, сушеную рыбу, взятую в Иоханнесхобе.

Собаки и Угиук разместились в плоскодонке, которую благодаря ее форме никогда не накрывало волной.

Будь лодка менее устойчивой, нагруженной провизией, эти беспокойные пассажиры могли ее перевернуть, и тогда нечего было бы есть.

Через шесть часов слаженной напряженной работы все было готово, чтобы двинуться в путь. Таким образом, удалось сэкономить двадцать порций.

Капитан теперь вел тщательный учет провизии.

Спокойствие не изменило ему, напротив, он был со всеми приветливее обычного, но лицо сохраняло серьезное, даже печальное выражение. О своих дальнейших планах командир ничего не говорил, однако мысль его лихорадочно работала. Он должен что-то предпринять, найти выход из создавшегося положения!

Грустный и немного растерянный, ходил д’Амбрие по опустевшему кораблю, казалось, на нем побывала шайка разбойников, — оставшиеся на палубе за ненадобностью вещи были в беспорядке разбросаны. И среди них множество полезных предметов, создающих удобства.

Экипаж уже собрался на льду, и матросы молча, печально смотрели на корабль, с болью ожидая страшной минуты прощания. Капитан спустился внутрь корабля, может быть, хотел скрыть свое волнение.

Минут через десять он появился, шепча про себя:

— Нет, еще не все!

Д’Амбрие прихватил лестницу, лежавшую на палубе, и обратился к своему помощнику:

— Все готово, Бершу?

— Да, капитан!

— Занять места в шлюпке! — раздалась команда.

Четырнадцать матросов и собаки, впряженные в лямки, напряглись, и под дружные крики: «Раз-два, взяли!» — шлюпка сдвинулась с места.

В руках у эскимоса был бич, которым он понукал собак. Доктор, Бершу и Вассер шли впереди и ломами, кирками и лопатами сглаживали шероховатости дороги, которых, впрочем, было немного. На канале, по которому пролегал их путь, лед был сравнительно гладким.

За пять минут прошли сто метров.

— Стоп! Отдохните, друзья мои!

— Тащить не так трудно, как нам казалось!

Закурив, пошли дальше, окруженные клубами табачного дыма, от которого стали чихать собаки.

Вскоре матросы потихоньку запели.

Через пять минут капитан опять скомандовал остановку. Так они шли чуть больше часа и прошли полтора километра.

Шлюпку поставили в тысяче пятистах метрах от корабля и в десяти кабельтовых от края ледового барьера, за которым начиналась свободная вода, с тысячами айсбергов, похожих на призраки.

Все было бы хорошо, не останься там, далеко, их бедная одинокая шхуна, вмерзшая в лед! Кто знает, сколько ей еще так стоять? Может быть, вечно?

Но нечего предаваться грустным мыслям, надо действовать!

Оставив четырех человек на шлюпке на случай, если лед под ней даст трещину, все вернулись за остальными грузами.

На этот раз потащили две китобойные лодки с провизией. В одну впрягли собак, в другую впряглись люди. Второй рейс показался совсем легким, к великой радости капитана, который торопился с отплытием.

На третьем заходе матросы, находясь примерно в пятистах метрах от «Галлии», заметили, что по палубе бродят люди.

— Негодяи! Грабители! Грязное прусское воронье! — закричали французы и, схватившись за оружие, бросились к кораблю.

— Стоять! — скомандовал капитан.

Матросы остановились как вкопанные, ни словом, ни жестом не выразив своего недовольства, хотя им очень хотелось расправиться с мародерами.

Немцы же, застигнутые врасплох, поспешили убраться, пока не поздно.

Теперь оставалось перетащить плоскодонку.

— Всем подняться на борт корабля! — Голос капитана звучал глухо, лицо побледнело.

— Пойдем со мной, Геник! — сказал он, когда все выстроились у грот-мачты, и вместе с боцманом спустился вниз. Через несколько минут они вернулись. У Геника в руках были молоток и гвозди.

— Забей люк!

Геник вбил в балки длинные гвозди, будто заколотил огромный гроб.

— Спусти флаг!

Боцман дернул за шнур, и трехцветное полотнище, встрепенувшись, поползло вниз.

Моряки, обнажив головы, провожали его глазами. Грустно было смотреть, как медленно, словно смертельно раненная птица, спускается флаг.

Геник, украдкой утирая слезы, подал капитану нож.

Д’Амбрие двумя ударами рассек шнур, обвил флаг вокруг мачты и приколотил гвоздем.

От волненья он не мог произнести ни слова, и жестом велел всем сойти с корабля.

С тяжелым сердцем матросы покидали «Галлию». Завершали процессию Геник, доктор, лейтенант и Бершу. Последним, согласно обычаю, сошел с корабля капитан.

Собак запрягли в плоскодонку, моряки потащили китобойную лодку.

— Вот теперь милости просим! — мрачно произнес боцман, с плохо скрываемой ненавистью, кивнув в сторону немцев.

Все чуть ли не бегом бежали, как будто хотели поскорее уйти от «Галлии», и через пятнадцать минут были уже возле шлюпки.

Запыхавшись, моряки стали рядом с товарищами и обернулись в сторону «Галлии». На фоне неба, увешанная снастями, темнела единственная мачта.

Вдруг лед содрогнулся, как во время бури в конце зимовки, клубы дыма скрыли корабль, вырвался столб огня и раздался оглушительный взрыв.

Вскоре дым рассеялся, и на том месте, где стояла «Галлия», зачернела вода.

Конец второй части