Необыкновенные приключения Синего человека

Буссенар Луи

Часть первая

ПОХОЖДЕНИЯ ВИСЕЛЬНИКА

 

 

ГЛАВА 1

Диаманта. — Пестрая толпа. — Балаган. — Зазывала. — Синий человек из пучины морской… — Спектакль, который дал больше, чем было обещано. — Гвоздь программы. — Он ест сырую курицу. — Бунт. — Патруль и верховный судья. — В тюрьму! — Инкогнито [78]Инкогнито — лицо, не открывающее своего имени.
Синего человека раскрыто.

Первого января 1887 года в городке Диаманта царило необычайное оживление. Местные жители вообще славятся своим темпераментом, а в этот день ими овладело какое-то особенное волнение. Новогодние ли торжества вызвали его? Или шахтеры отыскали алмазную жилу? А может быть, сгорел банк? Или убили нового управляющего шахт и стащили сейф с бриллиантами?

Шумная, говорливая, подвыпившая толпа устремилась по единственной — шириной в пятьдесят метров — улице города к просторной площади, посреди которой высились унылые, облезлые пальмы, сожженные немилосердным южным солнцем.

Негры в высоких шляпах, рединготах и белоснежных панталонах, обутые в лаковые лодочки, на бегу курили огромные, как банан, сигары; китайцы с косичками-хвостиками с любопытством вытягивали шеи; евреи с бараньим профилем, в непомерно больших очках отважно пробивались сквозь толпу; лимоннолицые португальцы с щегольскими зонтиками ускоряли шаг; и опять негры, едва одетые, прикрытые лишь куском ткани; мулаты, мамелюки и индейцы — все спешили, толкались, кричали, стонали, визжали, ревели. Все во что бы то ни стало хотели попасть на площадь.

Дома опустели. Но что это были за дома! Жалкие, закопченные лачуги, крытые брезентом, а то и просто тряпьем или остатками консервных банок. Всей мебели — гамак да пустой ящик. Тут же шахтерский инструмент.

Сразу бросалось в глаза почти полное отсутствие женщин и детей.

А все потому, что Диаманта (не следует путать ее с Диамантиной) возникла совсем недавно, сегодня, возможно, это название еще ни о чем не скажет географу. Но зато оно слишком хорошо известно бразильской налоговой инспекции. Появлением своим городок обязан богатейшему месторождению алмазов. Искатели счастья моментально слетелись сюда, словно пчелы на мед. Отовсюду стекались в Диаманту бродяги со своим нехитрым скарбом, киркой, лопатой, лотком да парой сильных рук.

Мало кто, не считая негров, привез с собой семьи: китайцы оттого, что бразильские законы, как и законы Соединенных Штатов, запрещают «ввоз» китайских женщин, индейцы оттого, что убеждены место женщины дома, у очага. Плохо ли, хорошо ли, но, прибыв на место, все они кое-как отстроились, нимало не заботясь даже об элементарных удобствах. В самом деле, что значит для человека, гонимого к наживе алмазной лихорадкой, — а она, пожалуй, посильнее золотой, — что значит для такого человека домашний уют? Одержимый единственной мечтой, он уходит из дома на рассвете, возвращается поздней ночью, разочарованный или вдохновленный, и засыпает как убитый. Что значит для него дом?

В толпе на площади было много торговцев. У этих жилища посолиднее и побогаче, чем у шахтеров. В большинстве своем евреи, предпочитавшие торговлю тяжелому труду, хорошо знавшие, что рано или поздно накопят несметные богатства и выкарабкаются из сегодняшней нужды. Они забили лавки мануфактурой и всевозможной выпивкой, дьявольским зельем, способным выманить у клиента последнее и заставить его пойти на самую невероятную сделку.

Старая нормандская поговорка гласит: «Один хитрец из Вира стоит двух из Донфрона, за каждого из которых не жаль отдать четыре тыквы из Конде-сюр-Нуаро». Так вот один португальский еврей стоит всех хитрецов из Вира вместе взятых. Не в обиду будет сказано жителям Кальвадоса. Хотите убедиться в этом, отправляйтесь на берега реки Граиаху, что в двухстах пятидесяти километрах от острова Марахао. Как ни посмотри, а путешествие стоящее. Повезет — останетесь с наваром, если, конечно, в состоянии обойтись без водки.

Но вернемся на площадь в Диаманте, куда сбежалась оголтелая толпа.

Кроме непробудного пьянства да карт, других развлечений местных жителей не было. Но с пустым кошельком за игру не сядешь, с дырявым карманом не выпьешь. Проигравшиеся частенько теряли работу, а безработные погибали от жажды.

И вот неизвестно откуда ворвался в беспросветную жизнь городка некий барнум. За умеренную сумму в двести пятьдесят рейсов он обещал зрелище несказанное, невероятное, сногсшибательное.

Барнум появился ночью, десяток мулов тянули его поклажу. Под открытым небом вмиг раскинулся звездный шатер, пред ним — на двух бочках — небольшое возвышение — эстрада. Картину довершало громадное полотно, на котором неумелой рукой были изображены всяческие чудеса.

Словом, к утру на площади высилось довольно безвкусное сооружение, ужаснувшее бы самого непритязательного зрителя. Неискушенная местная публика тем не менее зачарованно разглядывала аляповатое узорочье балагана. Барнуму без труда удалось опустошить карманы наивных зевак. Последние же сгорали от нетерпения и едва ли не приступом брали сцену.

Надо правду сказать, подобного шахтерам видеть еще не приходилось.

Импресарио, однако, не торопился. То ли он был сторонником тезиса: «хорошенького понемножку», отпуская удовольствия дозами, то ли просто набивал цену.

Между тем оркестр наполнил площадь душераздирающими звуками. Тромбон заголосил выпью, кларнет заквакал, охотничий рожок заулюлюкал, давя на ушные перепонки, а цимбалы загрохотали так, будто сама грозовая молния вела свою партию в этой невообразимой какофонии.

Барнум, наряженный мушкетером, метался по эстраде, жестами воодушевляя музыкантов в костюмах английской армии, размахивал дирижерской палочкой, то и дело задевая рукой размалеванную ткань, которая хлопала и раздувалась.

Чего только не было на этом фантастическом полотне: двуглавые бараны, шестиногие быки, курящие трубку тюлени; рогатая обезьяна в костюме маркиза брила овцу, горбатый жираф облизывал луну, крокодил сидел за столом с салфеткой вокруг шеи; а еще бабочки, огромные, словно двустворчатые ворота, неимоверных размеров лягушки и так далее, и тому подобное. Посреди сего вертепа был изображен человек-чудовище — повелитель этой нечисти.

При взгляде на него добродушные лица негров расплывались в улыбке. Вскоре они уже безудержно хохотали, обнажив сверкающие белизной зубы. Китайцы гоготали, издавая звук, напоминавший звон надтреснутого колокола. Белые аплодировали, как в театре. Даже у индейцев, обычно спокойных и медлительных, загорались глаза.

И действительно, в нарисованном человеке ощущалось что-то особенное, непередаваемое. Невозможно было определить, к какой расе он принадлежал. Ни белый, ни черный, ни желтый, ни красный, но — синий!.. Ярко-синий, под цвет оперения длиннохвостых попугаев. Он был такой же синий, как негр бывает черным. Резко-синий цвет резал глаза.

Мушкетер подал сигнал. Музыка моментально смолкла. Все услыхали охрипший голос. Говоривший будто бы продолжал только что прерванную речь.

— Да-да, дамы и господа, человек, изображенный на этом блистательном полотне, — казалось бы, лишь плод воображения. Вы скажете (и я не стану разубеждать вас), что синего человека не существует, художник преувеличил. И вы правы… почти правы. Потому что этот синий человек уникален. Он единственный в мире, единственный, как солнце, что светит всем нам, как Великий Могол или Великий Лама! И вы убедитесь в этом. Даю слово! Слово Рафаэло Гимараенса! Но это еще не все. Синий человек родился в морских глубинах и прожил там тридцать лет без воздуха. Однако он разговаривает, поет, пишет, танцует, играет на музыкальных инструментах, не хуже земного человека. Он ест сырых цыплят, умеет считать до десяти и даже до двадцати на пальцах. Он не знает по-нашему ни слова, но свободно изъясняется на никому не понятном языке. Впрочем, во всем этом почтенная публика убедится сама.

Возвращаясь к цвету его кожи, предупреждаю тех, кто посчитает его ненатуральным: отбросьте подозрения! В том, что цвет несмываем, вы сможете убедиться, помыв его мылом, водкой или маслом. Итак, вы убедитесь, что никакого подлога нет и что Рафаэло Гимараенс, законный владелец этого чуда, — честный человек. И вы оцените по достоинству Рафаэло Гимараенса, ибо он за столь мизерную плату, преодолев усталость и опасности, пришел к вам, чтобы развлечь, дать вам отдых, показать сие невиданное создание матери-природы!

Помните, что Синий человек не дикий зверь, в его жилах течет человеческая кровь. Забудьте о жестокости. На всякий случай, однако, я посадил его на цепь во избежание малейшей угрозы вашей безопасности.

Внимание, мы начинаем! Музыка!

Грянул оркестр, и сеньор Гимараенс, величественным жестом приоткрыв занавеску, пригласил желающих войти.

Шествие началось. Первыми впустили белых — по месту и почет. Над большой чашей для монет замелькали белые перчатки. Евреи, пошарив в своих кошельках, с сожалением расставались с их содержимым. Негры, в простоте своей, не ведавшие разницы между своим и чужим, платили за неимущих соплеменников, делясь с ними по-братски. Китайцы, обскакавшие всех в своей жадности, собирались человек по пять-шесть и посылали кого-то одного посмотреть, стоит ли зрелище таких расходов. Индейцы расплачивались золотым песком или краденой алмазной крошкой.

Так как сеньор Гимараенс и не думал давать сдачу, никто не осмеливался возражать. Таким образом, чаша наполнилась очень скоро. Толпа на улице заволновалась, но тут же успокоилась в ответ на обещание повторить представление еще раз.

Занавес опустился. Музыка смолкла. Барнум исчез. Театрик опустел.

Но внезапно раздался резкий свисток, и полотно вновь взвилось.

На площади воцарилась мертвая тишина. На сцене стоял Синий человек, прикованный цепью, словно дикий зверь. На нем не было ничего, кроме панталон. Оголенный мощный торс выдавал недюжинную силу.

Дон Рафаэло Гимараенс не ошибся в расчете. Невероятно: человек на эстраде совершенно синий, синий с головы до пят, как будто бы он выкупался в индиго! И если, как утверждает барнум, это его природная масть, то за собственные деньги зритель имеет право в этом убедиться!

Оторопевшая было толпа пришла в неистовство. Пронзительные крики, топот, смех, аплодисменты раздались со всех сторон. Теперь наконец зрители были удовлетворены.

— Итак, дамы и господа, — снова начал Гимараенс свою высокопарную речь, — обманул ли я вас? Стоило ли лицезрение Синего человека небольшой платы? Однако это лишь начало! Теперь моя очередь выполнять обещания. Сейчас вы станете свидетелями небывалых экспериментов. Желает ли кто-нибудь из многоуважаемой публики принести воды или любой иной жидкости и помыть Синего человека? Вы имеете полную возможность проверить истинность моих слов! Вы, сударь, — обратился он к грузчику-негру колоссального роста, — вы желаете попробовать?

Мужчина, слегка смутившись, все же утвердительно кивнул и взял у одного из музыкантов таз и тряпку не первой свежести. Намочив ее, он взобрался на сцену и подошел к Синему человеку, намереваясь как следует его потереть.

Несчастный, до сих пор, по крайней мере с виду, казавшийся равнодушным, опустив глаза, застыл в страдальческой позе, но вдруг яростно завопил и встал в боксерскую стойку перед озадаченным негром.

— Не волнуйся, мой мальчик, — внушительно проговорил барнум, и, обратившись к грузчику, обронил: — он иногда нервничает. Сейчас я его успокою.

Ударив кнутом, циркач грозно добавил:

— Синий человек! Опустить руки! Не сметь перечить уважаемой публике!

Покорившись, синий дьявол успокоился и позволил делать с собой все что угодно.

Но в это время испуганный негр отбросил таз — брызги полетели во все стороны, швырнул на землю тряпку и опрометью кинулся прочь.

И тут произошло нечто необъяснимое, медицинской наукой не описанное. Синий человек неожиданно стал коричневым!

Кожа вокруг глаз и рта, нос, уши, а затем ноги и руки постепенно начали менять цвет и в конце концов оказались абсолютно такими же, как у чистокровных негров.

Все вокруг топали и свистели. Право же, сеньор Гимараенс выполнил больше, чем обещал, тем не менее надо же, черт возьми, выяснить, был ли синий цвет природным цветом!

Но в это время несчастный успокоился, прерывистое дыхание выровнялось, и мало-помалу коричневый цвет вновь уступил место синему, к неописуемой радости всех присутствующих.

— А теперь, дамы и господа, — провозгласил барнум, — Синий человек будет есть! Он ест совершенно так же, как мы с вами, с той лишь разницей, что дикарь нипочем не желает есть вареного. Все, что нужно этому каннибалу, так это сырое мясо. Смотрите же. — И он показал толпе только что зарезанную курицу, чисто ощипанную, но очень тощую.

Прежде чем схватить тщедушную птицу, Синий человек, до сих пор не произнесший ни слова, казалось, сделал над собой усилие и, обратив грустный взор к любопытной, но равнодушной толпе, крикнул:

— Есть среди вас кто-нибудь, сносно говорящий по-французски?

Увы! В этих местах говорят на португальском. Никто не откликнулся на его мольбу.

— Синий человек голоден! Я думаю, что он говорит мне: «Ты мой кормилец, мой благодетель».

Бедняга, который, по-видимому, находился на грани истощения, вцепился в курицу, жадно глотая большими кусками.

— Спокойнее, Синий человек! Спокойнее, мой мальчик, отдышись!

Но тот, изголодавшийся, со слезами на глазах ответил по-французски:

— Палач! Если ты моришь меня голодом для того, чтобы я развлекал твою публику, заглатывая эту мерзость, так, по крайней мере, позволь хоть один раз насытиться! Не-ст! Лучше сто раз умереть! Иметь бы оружие, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим! Даже во сне этот мошенник стережет меня.

— Смотрите, смотрите, господа! Синий человек сегодня на редкость красноречив! Обычно он немногословен. Нет сомнений, что ваше добропорядочное общество расшевелило его! Ах! Если бы научить его португальскому! Но что вы хотите: дикарь глупее попугая. Те хоть слышат и понимают.

В толпе вновь раздались восклицания, смех, восторженные аплодисменты. Горячие головы потребовали от барнума новых чудес. Сеньор Гимараенс, который ни в чем не мог отказать публике, подошел к Синему человеку, заставил его встать и приказал танцевать.

Однако тот либо не понял приказания, либо перенесенные им страдания переполнили чашу терпения. Он остался недвижим, бросая вызов хозяину. Кнут взвился и готов был уже обрушить страшные удары на плечи невольника, но застыл в воздухе. Руку, державшую кнут, остановил какой-то белый.

Сеньор Гимараенс закричал от гнева и боли, попытался освободиться и, наконец, стал звать на помощь.

Синий человек испустил победный клич, выхватил кнут из рук палача и принялся что есть мочи лупить его.

Мушкетерская шляпа в одно мгновение превратилась в грязную тряпку, всюду валялись обрывки кружев, от рубашки остались одни лохмотья, а Синий человек, ослепленный ненавистью и ужасом, все бил и бил своего мучителя, не в силах остановиться.

Никто из оторопевших зрителей не шевельнулся, так все были удивлены, даже ошеломлены увиденным.

На крики хозяина сбежались музыканты. Они хотели уже наброситься на взбунтовавшегося дикаря. Но тот, словно разъяренный зверь, терзая жертву, крикнул:

— Если кто-нибудь из вас сделает шаг, я сверну ему шею.

Угроза казалась вполне реальной. Гимараенс хрипел, высунув язык, глаза вылезли из орбит.

Незнание французского не помешало музыкантам понять смысл угрозы, и они так и остались стоять, кто где был.

Опомнившись, один из них побежал за гвардейцами. В Диаманте эти блюстители порядка охраняют банк, особняк управляющего, дома торговцев. Всякое может случиться, когда в городе много выпивки.

Вопреки установившемуся правилу (а исключение составляют разве что опереточные карабинеры) военные подоспели вовремя. Патруль появился как раз в тот самый момент, когда сеньор Гимараенс готов уже был отдать Богу душу.

Группа туземных солдат из племени индейцев тапуйес, в панталонах и белопенных блузах, босиком, со скверными поршневыми ружьями наперевес, протиснулась к сцене. Толпа почтительно расступилась при виде их предводителя.

С ног до головы облаченный в крахмальный тик, он держался с исключительным достоинством. Основной предмет его гордости составляла невообразимая остроконечная, почти клоунская, шляпа. Она рассмешила бы, пожалуй, и несмеяну. Представьте себе гигантский кожаный конус, с негнущимися плоскими полями. С его верхушки свисают две ленты длиной по два метра, на которых крупными пурпурными буквами начертано по-португальски: уважай закон.

Как говорится, ни прибавить, ни убавить! Не так ли?

Однако этот самый карикатурный персонаж не кто иной, как верховный судья Диаманты, второе официальное лицо в городе. Он подчиняется только управляющему шахтами.

Высокое лицо отважно приблизилось к Синему человеку и велело немедленно отпустить несчастную жертву. Но тщетно. Мятежник не понимал или не желал понимать приказ судьи, поколебав тем самым непререкаемый авторитет последнего.

— Повторяю, оставьте в покое этого человека! — Судье впервые не повиновались. Не зная, что имеет дело с феноменом, и искренне полагая, что синева его кожи — всего лишь маскарад, страж порядка взобрался на сцену и замахнулся на непокорного тростью.

Синий человек, ожидая, очевидно, новых палочных ударов, отпустил наконец барнума и в бешенстве набросился на вновь прибывшего. Мощный удар повалил судью наземь, и тот остался лежать рядом с Гимараенсом.

Немного погодя, изрядно помятый, судья приподнялся. Авторитет его в глазах толпы неудержимо падал. Не в силах встать на ноги, он подозвал солдат.

— Взять его! Защищайте своего командира! Именем закона!

Как всегда нерасторопные тапуйес очнулись, наконец, и осмелились приблизиться к синему дьяволу, внушавшему им суеверный ужас.

Исколотый штыками, бедняга готов был уже расстаться с жизнью. Уступая силе, удрученный и разом ослабевший, он рухнул на помост. При виде этого судья вновь подал голос. Испуг сменился высокомерием. Он приказал солдатам отправить нарушителя в тюрьму.

В тюрьму? Одного слова достаточно было, чтобы сеньор Гимараенс упал в обморок.

— В тюрьму! — пролепетал он. — Как вы не понимаете, сеньор, для меня это крах! Посадить в тюрьму Синего человека — все равно что пустить меня по миру. Ваше превосходительство, я готов заплатить любой штраф! У меня нет к нему претензий! Простите дикаря!

— Пусть он дикарь, если вам угодно так думать! Но он поднял руку на меня, верховного судью города. Он должен понести наказание, и будет наказан! Я вымою его, а после отправлю на шахты. Ему будет где применить свою силу.

— Но, ваше превосходительство! Его цвет не отмывается, не оттирается…

— Рассказывай!.. — воскликнул удивленный судья. — Так я и поверил!..

— О! Это истинная правда!

— Ну так тем вернее надо его посадить!

— Ваше превосходительство…

— Еще слово, и вы отправитесь следом! Снимите-ка с него цепь.

С законом не шутят. И сеньор Гимараенс поспешил исполнить приказ. Через мгновение патруль уводил Синего человека, пробираясь сквозь толпу, которая могла теперь разглядывать его, не затратив ни гроша.

Он брел молча, понурив голову, как вдруг чей-то возглас, совсем рядом, заставил его встрепенуться.

— Черт возьми! Милосердный Боже!.. Да это же он! — кричали по-французски.

Присмотревшись, конвоируемый заметил двух мужчин, вернее мужчину и подростка в матросской форме, и в свою очередь закричал от удивления и радости:

— Беник!.. Ивон!..

— Месье Феликс!.. Боже правый! Ну и видок у вас!

 

ГЛАВА 2

О том, как Беник и Ивон попали в тюрьму. — Поверженный судья. — Снова вместе. — История Беника. — Торпеда. — Что думал боцман по поводу потопления крейсера. — Конфискация «Дорады». — Экипаж арестован. — Дядя и племянник бегут. — Приключения Синего человека. — После виселицы. — Бокаирес. — Превращение Феликса Обертена. — Продан. — Чудо. — Говорите ли вы по-французски?

Пораженный Беник не верил своим глазам, узнав в синем чудовище Феликса Обертена. Ошибиться он не мог, ведь арестованный произнес не только его имя, но и имя племянника, юнги Ивона. Матрос хотел было поговорить с ним, расспросить обо всем и освободить, но не успел Ивон броситься в объятия своего спасителя, как грозный окрик судьи заставил солдат оттащить Синего человека в сторону, невзирая на протесты французов.

Однако Беник — моряк и к тому же бретонец — привык к быстрым и энергичным действиям.

— Бежим! — крикнул он юнге.

Вскоре они настигли солдат и больше не упускали их из виду. Беник продолжал:

— Если жандармы в этой собачьей стране не дают нам поговорить с месье Феликсом, как поступить?.. Остается отбить его.

— Так точно, дядя! — отозвался мальчишка.

— Стало быть, пришвартовывайся к первому и бей его что есть мочи по макушке. А я возьму на абордаж того, в ленточках. Ясно?

— Есть, дядя!

— Одна нога здесь, другая там! Живо!

Ивон действовал с обезьяньей ловкостью. И вот уже один индеец тяжело рухнул на песок. Тем временем боцман ударом кулака повалил и ошалевшего судью.

— Что вы делаете, друзья мои! — вскричал Синий человек. — Ведь вас только двое!.. Это безумие! Вы попадете за решетку!

— Спокойно! Этого и добиваемся.

Изрыгая проклятья, взбешенный судья поднял трость. Беник метнулся быстрее собственной тени, подставил ему подножку да еще и щелкнул по носу.

Судья отшатнулся, потерял равновесие и едва не сбил с ног солдата, пришедшего ему на помощь.

— Получил! Молокосос! Хватит с тебя!

Представитель власти и его подчиненный приготовились к атаке. Первый вытащил из кармана пистолет, второй поднял ружье.

Друзьям ничего не оставалось, как отказаться от дальнейшей борьбы и сдаться.

И вот они — пленники.

— Молчок! Ни слова! — прошептал Беник. — Сделаем вид, что незнакомы. Иначе болван в колпаке разлучит нас.

Судья вовсе не хотел их смерти. Не зная, чему приписать агрессивность матросов, он решил, что они просто-напросто пьяны. Следовательно, можно было взыскать с них большой штраф, а в случае, если бы моряки оказались неплатежеспособны, отослать хулиганов на шахты.

Пять минут спустя перед преступниками распахнулись двери городской тюрьмы. Хмурый, ворчливый, по уши заросший щетиной, охранник проводил их в низенькую, сводчатую комнатку, которая неплохо проветривалась благодаря двум оконцам. Как только новоявленные заключенные вошли, дверь за ними захлопнулась и ключ в замке дважды повернулся.

— Настоящий бульдог! — бросил Беник вслед тюремщику. — Ну, наконец-то мы дома. Как я рад вас видеть, месье Феликс!

— Беник!.. Мой бравый Беник!.. Дорогой Ивон! Как вы-то здесь оказались?

— Матерь Божья! — вздохнул боцман. — Это случай, просто Судьба! Мы же ничего не знали о вас с тех самых пор, как англичане увезли вас на крейсер.

— А что происходило на «Дораде», ведь крейсер взял ее на буксир?

— Что и говорить, наше положение было аховое. Но мы все-таки были вместе, а вы-то, Господи, один, под угрозой смерти…

— А ведь меня и вправду повесили.

— Надо думать, что веревка оборвалась, повезло. Да и нам посчастливилось унести оттуда ноги.

— Что с капитаном Анрийоном? С матросами? А несчастные чернокожие?.. О, теперь я слишком хорошо знаю, какая будущность их ожидала.

— Это целая история. Вам тоже, думаю, есть что рассказать.

— Все ли живы и здоровы?

— Честно говоря, мне почти ничего не известно… Но объясните, отчего это вы посинели? Если не ошибаюсь, когда мы виделись в последний раз, вы были белым…

— Если бы я сам знал!

— Быть может, это татуировка?

— Нет.

— Ладно! Нам следует разработать план, как тихонечко драпануть отсюда.

— Это нелегко, друг мой. К тому же нас только трое. Ах! Если бы вы привели с собой экипаж «Дорады»!

— Вот уже три недели никто не дает о себе знать.

— Видите, Беник! Разговор бессмыслен. Лучше расскажите-ка мне, как вас занесло сюда.

— Нет ничего проще. Ну так вот: капитан Анрийон, задетый тем, что «Дорада» идет на буксире, видя, что дело может плохо кончиться и для него и для нас, решил дать пинка англичанам. Согласитесь: что-то надо было делать, не отдавать же концы за здорово живешь! Он и спрашивает у меня: «Как поступить?» А я что, я сразу сказал: «Действовать надо!» У капитана в комнате оказалась спрятана торпеда. Он достал ее и дал мне электрический коммутатор. А потом и говорит: «Беник, я обязан спасти моего друга», — это вас значит. «Если, — говорит, — не вернусь через час, нажмите кнопку». Потом прыгнул в воду, поплыл и торпеду за собой потащил. Я ждал ровно час. Капитан не возвращался. Восемь часов, а его нет как нет. Ну что ж, приказ есть приказ, я и нажал кнопку. И вдруг ба-бах! И от англичан ничего не осталось. Они стали прыгать в воду, как лягушки, спастись хотели на «Дораде». Но тут появился капитан. Вид у него был, я вам доложу, не дай Бог! Ругался последними словами, рычал даже. Ну, словом, спятил. «Повесили, — говорит, — они его повесили! Горе мне!» Это вас, значит, повесили. И я-то, узнав об этом, сам не свой сделался. «Гром и молния! — кричит капитан, — негодяи! Так пусть они все там останутся! Бедный мой Феликс! Какая ужасная смерть!» Потом хватает топор и рубит буксирный трос. Подняли паруса и айда! А те, с крейсера… Эх, да что там! Матерь Божья! Жизнь порой жестока…

— Как, капитан бросил их без помощи?

— Пришлось выбирать: либо мы, либо они.

— Но это чудовищно!..

— Повесить вас?.. Да, конечно. Такие, как вы, — это ж сливки общества…

— Да нет, я говорю о тех несчастных.

— Они первые объявили нам войну! Мы французы, они англичане. Держава против державы, корабль против корабля, так-то. Думаете, меня не забрало? Еще как! Только я забыл о жалости, увидев моего капитана рыдающего, как ребенок. Он рвал волосы и вопил: «Феликс! Мой бедный Феликс!..» И так всю ночь. Я даже боялся, как бы он чего над собой не сотворил, следил за ним, как за тяжелобольным. На борту никто понятия не имел о том, каким чудом мы спаслись. Ну и рады же все были! Кабы вы оказались тогда с нами, большего счастья и желать нечего! Видели бы на следующее утро физиономии наших стражей. Проснулись, голова трещит… Глядь! А они уж сами в плену у своих пленников. На войне как на войне! Короче, сорок восемь часов спустя «Дорада» бросила якорь у Марахао. И что вы думаете: куда первым делом отправились эти негодяи, которых мы, можно сказать, от смерти спасли? Доносить на нас местным властям. Мол, мы работорговцы, пираты и Бог его знает кто! Слыхали вы что-нибудь подобное? Работорговцы! Хотя, между прочим, правительству прекрасно известно, что негры свободны, а их ввоз узаконен. Но покоя мы все одно не знали. Бумаги, что ли, у нас не в порядке. Словом, власти сделали вид, что очень сердиты, и все для того, чтобы судно конфисковать в свою пользу. Так и сделали, а нас — в тюрьму. Мы с Ивоном выбрали момент да и дали деру. Пошли куда глаза глядят. В этой стране, говорят, вместо камней алмазы на каждом шагу! Да-а… Думали на шахты податься, за легкой наживой. На флот-то мы вернуться не могли.

— Почему?

— Простите меня, месье, но вы рассуждаете как обычный штатский. Вернись мы в Марахао или в любой другой порт, нас бы тут же схватили, судили как дезертиров, работорговцев и прочее. Потому мы и решили заделаться шахтерами, подзаработать и купить со временем собственный шлюп.

— Это просто случай, наша встреча!

— И не говорите, месье! А уж как я рад! Расскажите же, что с вами стряслось?

— О, это целая история! Абсурд, полный абсурд! Представляете: эти идиоты англичане…

— Форменные прохвосты, месье!

— Ну, прохвосты, если вам угодно! Впрочем, они уже мертвы, а я никак не мог предположить подобный исход дела.

— Ей-богу! О ком вы сожалеете? Они погибли в море как настоящие моряки. Лучшего и пожелать нельзя!

— Итак, продолжаю. Англичане не могли отделаться от мысли, что я их соотечественник по имени Джеймс Бейкер. Меня судили и под этим именем приговорили к смерти. Все произошло очень скоро, уверяю вас, — и вот уже я связан и вокруг шеи петля… Чудом удалось высвободить руки. Задыхаясь, я изо всех сил схватился за веревку и приподнялся так, что держался уже не на шее, а на руках. Конечно, надолго меня бы не хватило. Считал мгновения. В глазах красно́, в ушах шумит! Знаете, скорее бы согласился быть десять раз расстрелянным. Это легче. Внезапно до моего слуха донесся страшный грохот. Корабль накренился, хрустнул, началась паника…

— Моих рук дело! А идея капитана.

— Крейсер стал погружаться в воду и я вместе с ним. Вот так и спасся. В воде почувствовал себя лучше. Лег на спину и постарался освободиться от веревки на шее. Она намокла, разбухла, и я едва мог дышать. Судно опускалось все глубже. Если бы мачта не треснула пополам от взрыва, мне пришлось бы худо. Роль утопленника немногим выигрышнее роли висельника. Не так ли? К счастью, все обошлось. Я поплыл по волнам, привязанный к обломку реи.

— Чудесное спасение! — прервал Беник. — Мне довелось немало поплавать в жизни, но, клянусь, ничего подобного не видел. Будет о чем рассказать.

— О! Послушайте, что было дальше! Самое удивительное впереди. В конце концов мне удалось оседлать рею. А это уже много. Теперь можно было освободиться от удавки и вдохнуть полной грудью. Я умирал от жажды и от голода.

— Бедняжка! А ведь аппетитом вас Бог не обидел!

— Не берусь определить, сколько времени пришлось провести без еды и питья, под палящим солнцем в открытом море. Двое суток… Возможно, больше. Вскоре я потерял сознание. Правда, успел принять меры к тому, чтобы не свалиться с «коня». И хорошо сделал, а то бы за милую душу пошел ко дну. В общем, очутился на палубе большого баркаса. Экипаж показался мне не слишком приветливым, скорее даже свирепым. У моряков были желтые лица и черные глаза. Позже я узнал, что их называют бокаирес.

— Знаю, знаю. Не раз приходилось сталкиваться с ними. Это самые отъявленные пираты. Они промышляют по устьям рек, нападают на торговые суда, разоряют их, а экипажи убивают.

— Вот-вот, они и есть. Вопреки суровому нраву, бокаирес отнеслись ко мне на редкость внимательно, заботливо, рассматривая меня с каким-то робким любопытством. Я не замедлил воспользоваться их расположением: напился и наелся всласть. Их камбуз, доложу вам, ломился от всякой всячины. А готовили мои спасители не хуже, чем на фешенебельных пассажирских судах. Все, понятно, ворованное. Из того, что они говорили, я не понимал ни слова. Однако все больше удивляло восхищение и уважение, проявляемое ко мне по какой-то непонятной причине этими суровыми людьми. Я быстро шел на поправку. Среди награбленной пиратами одежды для меня нашлось все необходимое — там было много всякой всячины. Подумайте только: зги чудаки опустошили все флакончики с духами. Они их попросту выпили!

Разбирая безделушки, я наткнулся на карманное зеркальце и таким образом получил наконец возможность проверить, что в моей физиономии особенного. Невольный ужас овладел мною при первом же взгляде в зеркало. Я ли это? На меня смотрел сизо-синий монстр. Я не верил глазам, грешил на испорченное стекло, искажающее лицо, думал даже, что у меня галлюцинации. Потом долго тер щеки водой, вследствие чего синева их еще более усилилась. Я стал совершенно синим, индиго!

— А как же руки? Вы видели их? А тело?

— Руки были вымазаны в гудроне, а тело… Пираты ведь полностью экипировали меня, я не видел своего тела. Вдоволь насмеявшись над моими злоключениями, бокаирес проникались ко мне все большим уважением, так как решили, что этот дьявольский цвет естественный.

— Порой и несчастье на пользу!

— Что касается меня, то я совершенно растерялся, не находя причины чудовищного превращения.

— А не от удавки ли это?

— Я так и подумал.

— Это не редкость!

— Как это не редкость?

— Ну-у, — смущенно протянул Беник, — когда с кем-нибудь случается крупная неприятность… Ну-у, тогда и говорят, что он аж посинел…

— Право, Беник, это неуместная шутка.

— А я вовсе не шучу. Впрочем, для меня, к примеру, вообще не имеет значения, кто вы и какой вы. Я так же крепко любил бы вас, будь вы хоть нищий старик, хоть корабельная мачта.

— Верю вам, друг мой, однако приходится признать, что в моем случае точнее не скажешь: меня повесили, я выжил и от этого «аж посинел». Но это еще не все. Временами я ощущаю слабость в ногах, вялость, упадок сил, удушье, головокружение. Чаще всего это происходит, когда очень волнуюсь или переживаю за кого-то. Тогда из синего превращаюсь в чернокожего.

— Невероятно!

— А заметил я это, когда однажды бокаирес вдруг стали показывать на меня пальцами в страшном смятении. Взглянув на себя в зеркало, с которым теперь не расстаюсь, увидел негра! Вообразите! Правда, через полчаса кожа вновь посинела, и с тех пор это мой естественный цвет.

— Такое даже трудно себе представить! Не колдовство ли это? Знайте, месье Феликс, как бы там ни было, а на меня вы всегда можете рассчитывать. Однако тут все-таки не обошлось без нечистой силы!

— С врачом бы проконсультироваться…

— Ни бельмеса не смыслят эти врачи в таком деле, поверьте. А я вот что скажу: помните сатанита, что вы подстрелили? Вот где собака зарыта! Вот откуда ниточка тянется!

— Опять?

— Помяните мое слово! Ах, кабы знать, чья душа жила в теле той птицы, вас мигом удалось бы превратить опять в белого человека… Но это одному Богу известно… Однако я перебил вас. Продолжайте, месье Феликс.

— В Марахао, куда мы вскоре прибыли, бокаирес собирались продать награбленное скупщикам краденого. Меня они продали среди прочего барахла. Вот жаль только, не знаю, почем сторговались. Я попал в дом к одному еврею.

— Какая низость! Поступать так с себе подобным!

— Подумайте о неграх! Их ведь тоже продают. Ну, разве это не гнусный промысел! Разве то, что они не похожи на нас, дает основание пренебрегать законами гуманности?

— Я никогда не задумывался об этом, месье. Как-то в голову не приходило…

— Вскоре еврей уступил меня бродячему фокуснику. Тот показывал по деревням разные разности и быстро смекнул, что сможет неплохо подзаработать на мне. Он поселил меня в своей лачуге, приковал цепью и принялся дрессировать.

— Дрессировать?!

— Именно дрессировать. Ему нужно было чудо, настоящее чудо, феномен. Для начала он морил меня голодом до тех пор, пока я, доведенный до исступления, не готов был заглотнуть сырую курицу на глазах у изумленной публики. Он учил меня прыгать по команде, считать и так далее…

— Проклятие!..

— Сопротивление было совершенно бесполезным. К тому же негодяй жестоко бил меня. Пожаловаться и то было некому. Ведь здесь никто, кроме вас и Ивона, не понимает по-французски! Я очутился в полнейшей изоляции среди людей.

— И не говорите! Лучше пустить себе пулю в лоб!

— О, сколько раз я горько сожалел о том, что попался на глаза бокаирес! Между тем хозяин привез меня сюда в надежде заработать кругленькую сумму. Шахтеры, знаете ли, не избалованы развлечениями и платят не торгуясь, если игра стоит свеч. Сегодня состоялось первое представление. Одного моего вида оказалось достаточно, чтобы публика потеряла голову. Я никак не мог предположить, что произведу такое впечатление. Не знаю, какая муха меня укусила, но я вдруг наотрез отказался повиноваться. Хозяин решил взяться за хлыст рассчитывая, что этак заставит меня покориться. Видит Бог! У меня кровь закипела в жилах. Я схватил кнут и задал ему трепку, какой он в жизни не видал.

— Вас-то я, слава Богу, знаю! Представляю, каково ему пришлось!

— Но тут вмешались солдаты. Меня скрутили и привели сюда. Мы с вами встретились как раз после моей проделки, по дороге в тюрьму. Должен сказать, что здесь я чувствую себя лучше чем в бараке комедианта.

— А что, если он пожалуется на вас?

— Буду протестовать! Существуют же, в конце концов, законы. Неужто мне не удастся доказать, что я французский подданный?

— Прибывший к бразильским берегам на невольничьем судне…

— Черт побери! Об этом я совсем позабыл.

— Ваше положение не лучше нашего. По крайней мере, в глазах местных властей мы одного поля ягода. Что же, подведем итоги! Мы все втроем угодили в каталажку, выбраться из которой надежды мало, ибо мы в этой стране вне закона.

— Что же делать, по-вашему?

— Дождаться удобного момента, а там действовать по обстоятельствам.

— Скажите, Беник, знакомы ли вам здешние места? Недалеко от Диаманты раскинулся девственный лес, там легко спрятаться. Главное — выбраться отсюда и бежать без оглядки, не то нас непременно схватят.

— Посмотрим! С другой стороны, забраться в лесную чащу без оружия и провизии — все равно, что по собственной воле отправиться на тот свет. Прежде необходимо выяснить, что с нами собираются делать. Потом постараюсь взять в оборот нашего увальня-охранника.

— Ну, а дальше! Если бы мы хоть язык этот проклятый знали!

— Скажите, — раздался из-за двери осторожный голос, — пусть вы не знаете португальского, но французский-то вам знаком? Планы планами, но чтобы дожить до их осуществления, надо бы говорить потише.

 

ГЛАВА 3

Тюремный завтрак. — Табак. — Охранник молчалив, но услужлив. — Знакомство. — Два бретонца. — План побега. — Перед судьей. — Снова военный совет. — Переводчик не понимает сам себя. — На шесть месяцев в шахту. — Немного о Диаманте. — Рабочие-нищие. — Алмазы. — Жестокость охранников. — Всемогущая фирма. — Землекопы.

Между тем трое друзей провели взаперти уже десять часов Феликс Обертен, по обыкновению, умирал с голоду Беник рассуждал о том, что без хлеба обойтись легче, чем без табака. Ивон, торжественно объявив, что в случае надобности свободно проскользнет в одно из крошечных окошек, с чувством исполненного долга насвистывал старую бретонскую мелодию.

Неожиданно заскрипел ключ в замочной скважине, дверь отворилась, и вошел человек с деревянной тарелкой в руке. Комнату наполнил тончайший рыбный аромат. Синий человек потянул носом и довольно крякнул.

Охранник в широкополой соломенной шляпе поставил тарелку на пол, жестом объяснив, что еда предназначается им. Отойдя в сторонку, он молча остановился, позвякивая связкой ключей. Беник, бросив взгляд на его коренастую фигуру, покачал головой и с видом человека, принявшего решение, сказал:

— Послушай, любезный! Я матрос, более того — бретонец. А знаешь ли ты, без чего бретонский матрос не может обойтись? Без табака. Сделай милость, дай мне хоть щепоточку. Тебе никакого убытка, а для меня — большое удовольствие.

Не сказав ни слова, охранник вытащил из кармана охапку сигар и протянул их боцману.

— Ты добрый малый, — обрадовался Беник. — Это очень любезно с твоей стороны. Кстати, ты понимаешь по-французски?

— Да! — наконец произнес молчун глухим голосом.

— Чудесно! По крайней мере, можно поболтать. А это случаем не ты ли подслушивал наш разговор?

На сей раз охранник лишь согласно кивнул.

— А кто предупредил, чтоб мы не тараторили?

— Я!

— Ты так хорошо говоришь! Можно подумать, что жил во Франции или с французами.

— А какое вам до этого дело?

— Как это какое дело! А если ты родом из Франции?

— Почему бы и нет?

— В таком случае, хоть я и не одобряю твоего занятия, все же счастлив встретить соотечественника. Мое имя Беник, Беник из Роскофа. Я бы сказал, что у тебя бретонский акцент…

— Бретонский, — подтвердил незнакомец, почему-то очень смущенный. Потом вдруг поднял голову, взглянул на боцмана и вовсе растерялся, заметив слезы в его серых, суровых глазах.

— Мы напугали тебя своими разговорами? Но у нас и в мыслях не было вредить тебе.

— Ну что вы, напротив. — Смущение так не вязалось с грубоватой внешностью тюремщика. — Вы нисколько меня не задели.

— В таком случае объяснись!

— Что вы имеете в виду?

— Да как что?! Надеюсь, ты не убивал отца с матерью? Остальное — мелкие грешки. Ты поделился со мной табаком, а это немало. Кроме того, сразу видно, что ты патриот: разговор о родине тебя явно растрогал.

Последнюю фразу Беник намеренно произнес с бретонским акцентом.

— Довольно! Прошу тебя! — вскричал охранник.

— Вот-вот, я не ошибся, — произнес боцман. — Бретонец и вдруг охранник… Две вещи несовместные.

— О, Беник! Если бы ты только знал…

— Меня ты знаешь. Теперь назови свое имя.

— Кервен!

— Ты лжешь!.. Быть не может! Кервен — мой матрос с «Дорады». Ты, пожалуй, чем-то похож на него, только старше. Боже! Боже правый!

С этими словами боцман бросился к охраннику, стащил с него шляпу, заглянул в глаза и воскликнул:

— Я узнаю шрам у тебя на лбу Жан-Мари! Ты же исчез десять лет назад. Все думали, что ты сгинул… Господи! Кервен-старший!

— Мой брат тоже здесь?

— Если бы! Он в бегах, как и мы. Должен быть где-то в окрестностях Марахао.

— Беник, а что ты здесь делаешь?

— Мы попали в беду, я, мой племянник-юнга и вот этот господин, что лопает рыбу. Он парижанин, однако вполне достоин родиться в Роскофе. Это наш друг. А тебя-то как занесло в это кофейное царство? Разве здесь место бретонскому матросу?

— Если бы ты знал, Беник, сколько страданий мне пришлось вынести!

— Ты дезертировал?

— Это была моя первая ошибка… Вернее, вторая. Первой было то, что, разорившись, я запил. Перепробовал тысячу занятий и в конце концов поступил надсмотрщиком на алмазные шахты. Чтобы не сдохнуть с голоду, приходилось работать триста шестьдесят пять дней в году.

— Ну, а что ты собираешься делать теперь?

— Что скажешь.

— Вот, наконец-то я слышу речь бретонца.

— Но почему ты не ешь? Смотри-ка, твой приятель опустошил целую тарелку маниоки и дожевывает рыбу.

— Не принесешь ли ты нам добавки?

— Что за вопрос? Конечно!

— Тогда, встретимся здесь же, — пошутил Беник. — Послушай, а ты сразу узнал меня?

— Почти. Потому и решил подслушать под дверью. Через две минуты сомнений уже не было.

— Наши дальнейшие действия? Долго мы еще, по-твоему, будем здесь штаны просиживать?

— Чтобы выйти отсюда, надо заплатить.

— Сколько?

— Около двух тысяч франков с каждого.

— Гром и молния! Шесть тысяч франков на троих. А если мы не заплатим?

— Будете работать в шахте в счет долга.

— А твои начальники молодцы! Однако — такая неприятность! — у нас в карманах ни гроша.

— Тем лучше.

— Почему лучше?

— Потому что нет никакой уверенности, что, получив деньги, они не отправят вас работать в шахту. Так не лучше ли выбраться из тюрьмы бесплатно? Во всяком случае, на свободе нам будет легче.

— Ты сказал: «Нам будет легче»… Что, надеешься уломать начальство?

— Не говори глупости! Вам нельзя показываться ни в порту, ни в любом людном месте, вы никого не знаете здесь, ни слова не понимаете. К тому же вы нищие. Скажите на милость, что произойдет, если рядом с вами не окажется человека, знакомого с жизнью в этой собачьей стране? Я говорю по-португальски не хуже, чем на родном языке, прожил пять лет бок о бок с индейцами, знаю тропки в лесах.

— А твоя работа?

— О! До должности префекта вряд ли дослужусь. Стало быть, и ничего не теряю.

— Опять дезертировать?

— Разом меньше, разом больше.

— Искать приключений и каждую секунду рисковать жизнью.

— За десять лет я привык к этому. И вообще, что ты ко мне прицепился? Поступаю так, как приказывает сердце.

— Ну и хорошо. Я твой матрос, а ты мой. А это вот твой юнга и твой месье Феликс. Впрочем, нас уже, кажется, заносит. Итак, делаем вид, что незнакомы.

Синий человек, который во время всего разговора только и делал, что жевал, наконец удовлетворенно вздохнул и проговорил:

— С тех пор, как меня повесили, я впервые наелся. Благодарю, друг мой. Я слышал все, о чем вы говорили с Беником. Думаю, вы правы. Совершить побег с шахты намного удобнее. Я глубоко признателен за то, что вы решились бежать с нами. А там, будь что будет. Не так ли?

— В добрый час! А теперь хватит болтать. У меня, кроме вас, есть и другие заключенные. До завтра!

__________

На следующий день состоялось открытое заседание Верховного суда. Нет нужды говорить о том, что зал был забит до отказа. Спектакль, начавшийся накануне в балагане сеньора Гимараенса, получил продолжение. Жители Диаманты не могли отказать себе в удовольствии досмотреть его до конца. Благо, на этот раз представление было бесплатным.

Процедура затруднялась тем, что подсудимые ни слова не знали по-португальски. В конце концов судья вынужден был пригласить переводчика, чье присутствие, как ему казалось, все поставит на свои места.

Переводчик, пожилой итальянец, почти полностью забыл родной язык, однако полагал, что знает французский. Знания его, между тем, ограничивались несколькими выражениями. Беник сразу же заявил, что не понимает так называемого переводчика. Судья, плохо понимавший и того и другого, решил, что они нашли общий язык, и невозмутимо продолжал церемонию.

Итальянец спрашивал одно, Беник отвечал другое, переводчик переводил, глуховатый судья слушал. В общем, повторилась та же история, что произошла некогда на английском крейсере при допросе Феликса Обертена.

Но что за важность! Судья был спокоен, так как в любом случае ничего не терял. Его дело — приговорить троих французов к возможно более длительному сроку и, таким образом, разделить с управляющим шахтами плоды трудов своих. Приговор был предрешен изначально. Заплатить штраф подсудимые не могли. А следовательно: Феликс с «Дорады» по кличке Синий человек, Беник из Роскофа и Ивон из Роскофа, приговоренные к шести месяцам общественных работ, отправятся на шахту с восьмичасовым рабочим днем.

Феликс с «Дорады», Беник и Ивон из Роскофа — все, что уловил переводчик из сказанного боцманом.

Солдаты вывели троих друзей из зала суда. Но церемония на этом не завершилась. Перед судом предстал сеньор Гимараенс. Он заявил, что купил своего подопечного на последние сбережения и теперь в полном отчаянии. Он связывал с живым чудом свои скромные надежды и требовал, чтобы ему, по крайней мере, заплатили компенсацию. Судья, у которого, как известно, были совсем иные виды на Синего человека, в иске отказал. Более того. Он приказал барнуму немедленно освободить от своего назойливого присутствия не только зал, но и город.

Тем временем, прошагав под палящим солнцем с час, Синий человек и двое его приятелей достигли наконец того самого места, где им предстояло теперь жить и работать.

Увидев Феликса, рабочие, по преимуществу негры, разинув рты, прекратили работу и стали с любопытством его рассматривать. Но тотчас засвистели плетки надсмотрщиков, оставляя на черных торсах кровавые рубцы.

— Черт! — вполголоса обратился Синий человек к Бенику. — Мне что-то не очень здесь нравится. Это и есть те самые эмигранты, свободные труженики, которых везли в трюме «Дорады»? Что вы думаете, Беник, о таком стимуле для рабочих, как хлыст?

— На первый взгляд, месье, это местечко, пожалуй, не назовешь райским уголком. Думаю, что дома, в Гвинее, они чувствовали себя получше. Не то чтобы работа была чересчур тяжелой, но обращение! Это жестоко!

Боцман не знал еще, что работа в алмазных шахтах делала негров калеками. В районе Диаманты грунтовые воды подходили очень близко к поверхности. Заслужено ли, нет ли, именно эти участки считались самыми богатыми. Но чтобы добраться до алмазного пласта, необходимо было провести предварительное осушение. Орудуя лопатами и кирками, шахтеры сначала расчищали участок, а после на тачках перевозили тонны грунта, сняв таким способом почти полутораметровый слой.

Кто-то скажет, что копаться в земле, перевозить ее на тачках, рыть канавы, устраивать запруды — не такая уж тяжелая работа. С ней знакомы старатели в любой части света. Однако не стоит забывать, что в этих широтах тропическое безжалостное солнце; люди работают по колено в воде; их ступни постоянно изрезаны в кровь и не успевают заживать. Анемия, эпидемии, лихорадка — вечные спутницы здешних работяг, поддерживающих свои силы лишь горсткой риса да сушеной рыбой.

Но самое ужасное даже не изнуряющий труд, не боль, не голод. Самое страшное и унизительное — неотступная слежка. Человека не оставляют в покое ни на секунду. Отдых, сон, интимная жизнь — все на виду. И еще — неслыханная жестокость надсмотрщиков. Единственная их забота — уличить несчастного, все равно в чем. Если чернокожий провинился, его ждет страшное наказание.

Вот один из шахтеров поднес руку ко рту… Тут же к нему подскочил надсмотрщик, вцепился в глотку, едва не задушил, пытаясь разжать челюсти и проверить, не положил ли он чего в рот. Ничего не найдя, охранник связывает жертву по рукам и ногам и отправляет в специальную яму — карцер, где провинившийся проведет целые сутки.

А когда шахтер не может больше работать — силы его подорваны, ноги в язвах, — его просто выбрасывают на улицу, не заплатив даже той мизерной суммы, что предусмотрена договором.

Разве не по доброй воле подписал он этот договор? Не по доброй воле поставил под ним крест, признавая тем самым, что должен работать восемь часов в день, получая пищу и десять франков в месяц?

Тем хуже для того, кого оставили силы. Плетка все уладит, а если нет… Ты нарушил договор! Отныне до тебя никому нет дела.

Горе тому, кто упал. Его, как ненужную вещь, просто выбрасывают на свалку, калеке не на что больше надеяться. Лучшее, чего он может желать, так это поскорее сдохнуть. Большинство так и делают, добровольно покончив с земным существованием.

Когда подготовительная работа сделана, начинается самое главное. Шахтеры вручную перебирают и перемывают грунт в специально устроенных деревянных корытах длиной два метра и шириной метр. К каждой группе рабочих приставлен охранник. Он наблюдает за всем происходящим с небольшого возвышения. Отсюда ему видно любое движение.

Вот кто-то нашел алмаз. Осторожно взяв его двумя пальцами, шахтер показывает охраннику, который, в свою очередь, вдоволь насмотревшись, опускает камень в баночку с водой, что привязана у пояса.

Затем камни сортируют, просеивают и отправляют в штаб-квартиру фирмы.

Такого рода фирмы обычно представляли собой ассоциации предпринимателей. Они ревностно охраняли свои права и секреты и неохотно принимали к себе новичков. Нового человека с особым тщанием выбирали из бывших надсмотрщиков. Об их подозрительности и жестокости ходили легенды. Дня не бывало на участках без экзекуции.

Но всемогущая фирма покрывала своих агентов и безраздельно властвовала не только над беззащитными землекопами, а и над всем городским управлением.

Вокруг Диаманты проходила демаркационная линия. Никто не имел права пересекать ее без специального разрешения, подписанного управляющим, да и то лишь в сопровождении охранника. Случайно очутившийся на территории неизбежно попадал в тюрьму, а оттуда в лапы судьи, который предписывал бедняге заплатить непосильный штраф. Протестовать никто не решался. Радовались, что не вышло хуже. Городской магистрат полностью зависел от управления шахтами, и ассоциация предпринимателей была здесь истинным хозяином.

Поскольку любой штраф фирма предпочитала получать натурой, то на шахтах можно было встретить самых разнообразных людей. Белые подчас работали наравне с чернокожими эмигрантами. Их использовали и на более тяжелых участках. Цвет кожи не охранял осужденных от побоев и надругательств.

К этой категории и были причислены Синий человек, Беник и маленький Ивон.

 

ГЛАВА 4

Непосильная работа. — Письмо. — Буря. — Пожар. — Бунт. — Город в огне. — На щите. — Погром. — Перепились. — Предводитель становится простым смертным. — Скорее! — Побег. — Изможденные мулы. — Веди нас, Жан-Мари. — Встреча. — Река. — На запад. — Беник рассказывает матросу историю Синего человека.

— Беник, я не могу больше!

— Мужайтесь, месье!

— Вы же знаете, мой бедный друг не мужества, а сил недостает мне. Силы оставили меня!

— Ваша болезнь, не так ли?

— Увы! С тех пор, как все это случилось, я уже не тот. Я стал посмешищем для окружающих и кошмаром для самого себя. К тому же восемь дней изнурительной работы вовсе меня доконали.

— Отдохните немного, месье!

— А надсмотрщики? Отдохнуть — значит лишиться и без того скудного ужина?

— Но ведь мы рядом, малыш и я!

— И, как всегда, поделитесь со мной…

— Что же в этом странного, я вас спрашиваю. Не вы ли рисковали жизнью, спасая мальчишку? Такое, знаете ли, не забывается!

— Ради Бога, не надо больше об этом, Беник!

— Согласен, но с одним условием: перестанете упрямиться, когда с вами делят еду! Вот еще этот лентяй Жан-Мари застрял где-то.

— А вы вообще верите, что он придет? Можем ли мы на него рассчитывать?

— Все равно, что на меня! Видите ли, Жан-Мари был матросом. Этим все сказано. На своего брата-матроса всегда можно положиться, всегда и везде, в жизни и в смерти!

— И вы никогда не ошибаетесь? Он обещал устроить побег, и я целую неделю живу только одной этой надеждой. Неудачи я не переживу.

— Все на правый борт! — внезапно закричал Ивон.

Один из охранников, скрючившись так, чтобы его не заметили остальные, медленно пробирался вдоль залитой водой канавы.

— Гром и молния! — завопил Беник. — Ну и попадет же нам сейчас! Господи! Помоги мне сдержаться и не раскроить черепушку этому поганому псу!

— Беник, теперь ваша очередь, терпение и мужество!

Надсмотрщик рычал, словно бесноватый, и размахивал дубинкой. Беник наклонился было, приготовившись к страшным ударам. Но, к его величайшему удивлению, человек остановился рядом, как бы случайно обронил бамбуковую палочку и удалился, изрыгая проклятья.

— Что бы это значило? — Беник поднял непонятный предмет. — А вдруг это весточка от Жана-Мари! Посмотрим!

Моряк вскрыл импровизированный конверт и извлек оттуда кусочек бумаги.

— Прочтите, месье, — обратился он к Обертену.

— Ни черта не понять! — выругался Феликс, быстро пробежав письмо глазами. — Быть может, вам удастся разобрать эти каракули.

— Уверен, что это от Жана-Мари!

— Тогда это точно по вашей части! Абракадабра какая-то!

— Простите, месье, это не абракадабра. Это такой же язык, как и любой другой! Осторожный Жан-Мари написал на галльском, на нашем родном языке.

— И очень благоразумно с его стороны. Если бы послание, не дай Бог, попало бы в чужие руки, наверняка никто бы ничего не понял. Так что же он пишет?

— Здесь сказано следующее:

«Человек, который передаст вам письмо, подкуплен. Ему, конечно, можно доверять не больше, чем любому из этих негодяев. И все же… Ваш побег подготовлен. Сегодня вечером вы должны, закончив работу, покинуть шахту и ничему не удивляться. Мы встретимся, когда придет время.
Жан-Мари».

— Браво! Что я говорил…

— Вот это матрос! А, Ивон!

— Наконец-то, дядя!

— Ты увидишь родных, мой мальчик!

— Неужели?

— Слышал ведь, мы уходим сегодня вечером!

— Только бы удалось!

— Надо смотреть в оба, быть начеку.

— Слово матроса, дядя, они нас не поймают.

— Верю, сынок. Отныне ты уже не мальчишка-новичок, а полноправный член экипажа. Веди себя как настоящий мужчина, тогда сможешь и сам рассчитывать на других.

— О, вы можете быть за меня совершенно спокойны, — краснея от счастья, ответил Ивон.

— Добро!

Им повезло: вторая половина дня оказалась не слишком изнурительной. Друзья смогли немного передохнуть и набраться сил перед ночным побегом.

Наступили сумерки. Внезапно над городом поднялась сильная буря, налетели грозные порывы ветра, какие бывают лишь в тропиках. Вскоре непогода так разбушевалась, что рабочие в испуге покинули шахту, собрались наверху, возбужденно переговариваясь. Никакие угрозы не в силах были загнать их обратно в штольни. В ход пошли крики, брань, плетки. Но все бесполезно.

Стражники и сами обезумели от ужаса и, не зная, куда приклонить голову, разбежались, беспокоясь (и, возможно, не без основания), что чернокожие, вооружившись кирками и лопатами, откажутся повиноваться.

Поскольку предсказать исход дела никто не мог, главным для надсмотрщиков было прибрать к рукам дневную выработку: алмазы — вот о чем нужно позаботиться!

Не раз бывало так, что стихийно вспыхнувший бунт объединял несчастных каторжников, и палачам приходилось несладко.

Буря все усиливалась. То и дело слышались раскаты грома, но однажды к этому звуку прибавился и другой, похожий на взрыв. Тут и там валились выдранные с корнями пальмы, взлетали на воздух ангары, осушительные каналы в мгновение ока заполнились грунтом и галькой.

Катастрофа была на руку троим друзьям. Они, прижавшись к земле, наблюдали эту фантастическую картину.

— Подходящая погодка для побега! — крикнул Беник на ухо Феликсу. — Взгляните-ка туда!

— Странно! Это красноватое свечение невозможно спутать с молнией. Что происходит в Диаманте?

— Бьюсь об заклад, это огонь!

— Город горит! — уверенно подтвердил Ивон.

— Ну и пожар!..

— А почему нет Жана-Мари?..

Тем временем чернокожие тоже заметили зарево, которое становилось все ярче и ярче. Но любопытство очень скоро сменилось ужасом. На время они даже позабыли о буре и, словно большие дети, кричали, спорили, жестикулировали, толкались и все указывали пальцами в сторону города. Негры тоже поняли, что Диаманта — ненавистная, проклятая Диаманта, где живут жестокие хозяева, — охвачена пожаром. Но ведь там же расположены и винные лавочки… Ненависть и жажда сплелись воедино. Хватило одного слова, одного жеста, и мысль о мщении сплотила людей, превратив их в огромную, неуправляемую орду.

При свете молний они собрали мотыги и лопаты и отправились громить Диаманту. Однако необходим был вожак. Шахтеры привыкли подчиняться. А это самая страшная, самая губительная привычка. Она лишает инициативы, лишает человека своего лица. Они подсознательно ощущали нужду в предводителе, который ободрил бы колеблющихся, обуздал слишком ретивых, поддержал слабых и собрал бы всех вместе.

Но где найти такого? Кто возьмет на себя тяжелый крест? Или выбрать первого встречного?

И тут рабочие вспомнили о Синем человеке. Один его вид поселил в их душах суеверный ужас и безотчетное преклонение. Не находя объяснения странному феномену, наивные африканцы приписали Синему человеку невероятные свойства. Нет, он не мог быть сделан из того же мяса, что белые, черные или желтые. Пусть он работает, как они, страдает, как они. Это ничего не значит. Ни для кого не секрет, что даже охранники, беспощадные и скорые на руку, не раз отступали под его взглядом, сверкающим, словно золотая монета в ночи.

Вот и вожак!

Недолго думая, шахтеры подошли к бакалейщику и его друзьям и сначала робко, а потом все настойчивее стали приглашать их присоединиться к шествию. Не получив ответа, они подхватили Феликса и усадили на плечи самому сильному среди землекопов.

Никак не ожидавший такого, Обертен всячески отбивался. Беник и Ивон, как могли, поддерживали товарища.

Однако время поджимало. Пламя разгоралось все сильнее. Восставшие, опасаясь, как бы импровизированный конь не упал без сил, соорудили из остатков ангара что-то вроде носилок, усадили на них новоявленного Спартака и бегом кинулись в город.

Боцман и юнга вынуждены были сопровождать процессию.

Чем ярче становился огонь, тем быстрее бежали чернокожие, не выказывая ни малейшего признака усталости. Как будто у них были стальные ноги и бронзовые легкие. Синий человек едва мог удержаться на носилках. Нечего было и думать о том, чтобы протестовать. Да и правду сказать, неужели мало претерпели эти несчастные от своих палачей? Кто решился бы запретить им воспользоваться катастрофой, потрясшей проклятый город, для того чтобы сбросить с себя цепи?

Наконец разъяренная толпа достигла окраины. Здесь все было охвачено огнем: палатки, магазины, особняки, административные здания. Пожар распространялся с неимоверной быстротой. Тропическое солнце иссушило стены построек, и огонь пожирал их, словно соломенные. Консервные банки взрывались, как петарды, забрызгивая голые торсы кипящей жидкостью. Горела нефть, сотни тонн нефти. Небо заволакивал черный дым. Отовсюду выкатывались бочонки с водкой. Торговцы, солдаты, служащие, охранники — все разбегались, в ужасе и растерянности, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Но тщетно.

И вдруг послышался крик, заглушивший все остальные:

— Чернокожие!.. Чернокожие!.. Спасайся, кто может!

В город негры прибежали в крайнем возбуждении. При их появлении стало абсолютно пусто и тихо. Они подожгли чудом уцелевшие хижины и разорили несколько лавок.

До сих пор все шло удачно. Бунт мог даже перерасти в настоящее восстание. Но не ради этого шахтеры покинули рудник. К их услугам были все магазины города. Что из того, что торговцы и палачи издевались над ними? Они ведь разбежались, попрятались! Бог с ними! Не отложить ли на время вендетту и не устроить ли праздник?

Водка потекла рекой. Очень скоро все перепились.

Горе тому торговцу, кто решил вернуться в город и остановить грабежи и бесчинства!

Горе и пьянице-негру, ибо, потеряв способность двигаться, он потерял и возможность обороняться или, по крайней мере, убежать от мести горожан.

Но об этом не думали. Мало ли что будет завтра! Мало ли что будет через час! Минута радости! Секунда блаженства! Дальше — хоть потоп!

В этом хаосе Синий человек по-прежнему восседал на носилках. Несколько преданных людей остались с ним. Чернокожим неведом эгоизм. Добродушные соплеменники не забыли об оставшихся на посту, принеся им вдоволь тростниковой водки. Однако это лишь распалило охрану, между тем как новых подношений, похоже, не ожидалось: то ли о «доблестных гвардейцах» забыли, то ли спиртное уже сделало свое дело и не осталось никого, кто бы мог позаботиться о них. Мало-помалу ряды добровольцев-постовых редели. Ноги сами несли их туда, откуда распространялся по всему городу опьяняющий запах. Тверже прочих оказались великаны, несшие носилки предводителя. Но и в них борьбу двух чувств: долга и жажды — увенчала убедительная победа последней. Они бережно опустили носилки на землю, Синий человек потерял войско. Рядом с ним по-прежнему были только Беник и Ивон. Они уже начинали волноваться — Жан-Мари до сих пор не появился. Но вот наконец Кервен прибежал: без шляпы, борода и шевелюра опалены.

Бретонец заметил друзей и крикнул:

— Скорее, ребята! Скорее! У нас всего минут десять. Управляющему удалось собрать солдат. Торговцы тоже уже успели опомниться, вооружаются!.. Сейчас тут такое начнется! Несчастные пьяницы! Они горько заплатят… Кстати, вы получили мое письмо?

— То, что принес надсмотрщик?..

— Именно…

— Представьте, да. Наверное, этот негодяй единственный раз в жизни поступил честно.

Так переговариваясь, они добежали до банановой плантации, метрах в трехстах от руин. В зарослях их ожидали четыре запряженных мула. Жан-Мари обернулся к Ивону:

— Малыш, ты умеешь держаться в седле?

— Не беспокойтесь, — гордо ответил юнга, — разве вам неизвестно, что все моряки — отличные наездники?

— Скажи-ка, — вмешался Беник, обращаясь к тюремщику, — что это за капюшоны у них на головах?

Глаза мулов действительно закрывали кусочки ткани, похожие на капюшоны.

— Животных напугал огонь, ни за что не хотели идти вперед. Слава Богу, буря кончилась. Теперь их можно повернуть спиной к пожару и снять эти колпаки.

Жан-Мари, возглавив процессию, пришпорил мула. Тот упирался. Тогда пришлось ткнуть его в бок кончиком ножа. Мул пустился в галоп, трое остальных — за ним. Но метров через пятьсот животные, не привыкшие к подобным гонкам, замедлили шаг, а затем и вовсе остановились. Отдышавшись, они потрусили дальше.

Так ехали почти всю ночь.

— Вперед! Вперед! — только и повторял Жан-Мари. — Вперед! Во что бы то ни стало! Как только там наведут порядок, нас тут же хватятся. И уж будьте покойны, погоню снарядят что надо. Я не желаю, чтобы меня вздернули.

— А я уж и подавно! — оживился Феликс. — Этого я уже отведал и со всей ответственностью заявляю: нет ничего отвратительнее.

— Мул еле шевелится, — прервал Беник. — У него ноги заплетаются.

— Ничего, наляг на весла! Если он упадет, сядешь на другого, а мальчишку посадишь сзади, на круп.

Еще через полчаса не выдержал мул Феликса, а вскоре и Жан-Мари остался без скакуна.

С восходом солнца беглецы очутились на берегу широкой реки. Ее воды были спокойны, но глубоки.

— Привал, — объявил Беник.

— Нет ли у нас чего-нибудь пожевать? — мучительно протянул Синий человек. Треволнения неизменно вызывали в нем звериный голод.

— Простите, месье, — отозвался Жан-Мари. — К седлам привязаны мешки, а в них полным-полно съестного — маниока и сушеная рыба, с голоду не умрете.

— Чудесно! Вы ничего не имеете против обеда? А кстати, где это мы находимся?

— В двадцати лье к западу.

— Значит ли это, что мы удаляемся от берега и уходим в глубь страны?

— Иначе нельзя, берег для нас закрыт.

— Вы правы, — продолжал Синий человек, набивая рот. — В конце концов, там ли, здесь ли, какая разница, во всяком случае для меня? Я так ослаб, что абсолютно не хочу возвращаться к делам, к цивилизации. Позвольте же мне, друг мой Жан-Мари, от всего сердца поблагодарить вас за преданность…

— Какие глупости! — смутился недавний тюремщик. — Разве мы с Беником не матросы? А разве матросы не должны всегда и везде помогать друг другу?

— Но вы все же сильно рисковали из-за нас!

— Ерунда.

Наступил день.

До сих пор Жан-Мари знал дорогу как свои пять пальцев. Но теперь он достал план, чтобы наметить дальнейший путь. Подняв глаза на реку, бретонец вдруг радостно вскрикнул. По воде неслышно скользила лодка. Два чернокожих гребца так увлеклись, что не заметили беглецов. Жан-Мари окликнул их по-португальски и попросил переправить на другой берег. Однако негры погрозили ему кулаками, налегли на весла и собрались уже было дать деру.

— Черт возьми! Это же беглые, они узнали меня! Бедняги подумали, что мы гонимся за ними. Подождите! Стойте! — заорал он не своим голосом. — Мы ваши друзья!

Потом, поняв, что слова не действуют, Жан-Мари вытащил из кармана крупнокалиберный револьвер, направил на чернокожих и приказал остановиться.

При виде оружия обладатели лодки немедленно подчинились.

— До чего же глуп человек! — проворчал Жан-Мари. Дальние странствия и тюремная служба сделали его философом. — Ну почему, скажите на милость, приходится прибегать к силе, когда хочешь сделать все по-хорошему? Почему всегда выходит, как говорит пословица: ловишь мух на уксус? Ведь лучше-то мед!

Пока он предавался рассуждениям, лодка быстро подплыла к берегу. Жан-Мари поспешил погрузить на борт своих спутников, а затем и провизию.

— Эй вы, тихоходы! Мы не желаем вам зла, наоборот! Не верите? Ну-ка возьмите, глотните понемногу! А? Здорово? Ну, а теперь вперед!

— А как же мулы? — поинтересовался Ивон. Мальчишка любил животных. К тому же ему было жаль прерывать едва начавшуюся прогулку верхом.

— Мулы, сынок, пойдут обратно, в свою конюшню, если, конечно, не загнутся по дороге. Но это уж их дело, я не ветеринар.

Но тут он заметил, что чернокожие гребцы, позабыв обо всем, с удивлением разглядывают Синего человека.

— Чего не видали? Неужели не слышали про Синего человека? Вам-то всегда все известно. Да и что здесь такого? Вы вот черные, а он синий.

Доводы, вероятно, подействовали. Во всяком случае негры успокоились, снова склонились к веслам, и лодка поплыла быстрее. Несколько мгновений спустя она причалила к противоположному берегу. Здесь погоня была уже не так страшна.

— Месье Феликс, прошедшая ночь, наверное, утомила вас. Отдохните. Можете даже поспать.

— Это как раз то, что мне нужно, — ответил Синий человек. Таинственная болезнь давала себя знать. Силы почти покинули его. Растянувшись на соломе, Феликс тут же провалился в сон. Рядом с ним пристроился Ивон. Тоже утомился, бедняжка.

— Пополам, — предложил Беник, разламывая на две части сигару и предлагая одну Кервену.

— Ну и что ж, поговорим. У нас есть о чем поболтать, правда?

— Скажи, почему ты повел нас на запад?

— Потому, что двое в лодке плыли туда, только и всего. У нас появилась возможность немного передохнуть. А то все на ногах да на ногах.

— Верно!

— А кроме того, погоня собьется со следа. Все идет хорошо! Да поможет нам Бог!

— Может, и правда Бог помог нам бежать? А не ты ли приложил к этому руку?

— Ты имеешь в виду пожар?

— Да!

— Это все буря наделала. Я, конечно, замышлял что-то подобное, но повторяю, это все буря.

— А мулы?.. Провизия?..

— На базаре прихватил. Вот жаль, оружия не достал.

— Чем мы располагаем?

— У меня только револьвер да сотня патронов.

— Маловато!

— Знаю! Если все будет хорошо, через неделю доберемся до моих друзей-индейцев. Там нас примут как дорогих гостей.

— Неделя — это долго!

— Ничего не поделаешь. Скажи-ка лучше, как зовут твоего товарища?

— Месье Феликс.

— Парижанин, не так ли?

— Да, он из Парижа.

— А чем занимается?

— Говорят, бакалейщик.

— А здесь что делает?

— За кофе ехал. Он друг моего капитана. Сбежал из своего Парижа, жена жизни не давала.

— Хотел бы я посмотреть на ту парижанку, которая бы мне не давала жизни!

— О чем ты говоришь? Ты ведь матрос, бретонец.

— Ну хорошо. А почему твой месье синий?

— Потому что он подстрелил сатанита. В тот же день Ивон упал за борт и все пошло кувырком. Нас подцепил английский крейсер. Но капитан угостил их торпедой. Месье Феликса на крейсере повесили… А я его нашел в балагане, он уже был синий.

— Чушь какая-то! Сатанит… Ты все еще веришь в эти сказки?

— Послушай, Жан-Мари! Не говори так, а то с нами опять случится несчастье!

— Не выдумывай! Пока все идет неплохо. И потом, ведь твой юнга не утонул!

— Ага, не утонул, потому что месье Феликс бросился за ним и спас. Поверь мне…

— Так это он его спас? Молодец парижанин и бакалейщик!

— Да уж можешь мне поверить!

— Тогда все ясно. Вот почему вы так дружны! Я поначалу очень удивился. Ты с этим сухопутным, да еще синим…

— Я за него жизнь отдам, понял?

— Так бы и сказал! Я теперь знаю ему цену. И уверяю тебя, тоже не пожалею за него своей шкуры.

— Ах, если бы за наши две ему можно было бы справить одну, не синюю!

 

ГЛАВА 5

Гребцы бастуют. — Бегство. — Кайман. — Признательность. — Подарок. — Речная лошадь. — Ловушка. — Буксир. — Ивон становится «приманкой». — Тантал. — Беника выбирают капитаном. — Тантал умирает. — Неустрашимый Ивон.

— Нет, масса! Дальше мы не ходи…

— Идемте же! Ну, вперед!

— Нельзя, масса.

— Почему?

— Слишком далеко.

— Можно подумать, вы сотню лье прошли. Лентяи! Пошевеливайтесь!

— Нет, масса! Мы не знаем…

— Вы не можете… Вы не знаете… Черт меня дернул с вами связаться! Что особенного, если вы вернетесь еще через неделю? Я вон покинул Роскоф десять лет назад, и ничего! А ну давайте, еще два дня! Зато потом покутите на славу — обещаю!

— Нет, масса, мы не ходи…

— Гром и молния! Хороши же мы будем, если эти болваны нас бросят! Из нас четверых один больной, другой ребенок, а третий не может навести порядок… Так куда же мы направляемся?.. Пойдете вы или нет?! Вперед, а то я вас поколочу!

Испугавшись, чернокожие тем не менее не подчинились, а стремглав бросились в воду и поплыли к противоположному берегу.

Внезапно вода вспенилась и на ее поверхности появилась громадная зубастая пасть каймана. Чудовище готово уже было проглотить оказавшегося совсем рядом незадачливого пловца. Беззащитный негр испустил дикий вопль, нырнул и исчез из виду. Кайман ринулся вслед за ним.

Полминуты спустя голова обезумевшего от страха негра появилась над водой недалеко от лодки. Жан-Мари, взяв револьвер и приготовившись дать бой крокодилу, крикнул Бенику:

— Подай ему руку! Я попробую всадить пулю в эту пасть!

— Сюда, дружище, — позвал боцман.

Чернокожий был уже еле жив, лицо его стало пепельно-серым. Но, увидев нагнувшегося к нему человека, ни слова не понимая из того, что кричал Беник, утопающий собрал последние силы и рванулся к лодке.

Беник успел втащить его как раз в тот самый момент, когда зубастая пасть второй раз лязгнула за спиной несчастного. Разъяренный неудачей, кайман с силой у дарил хвостом по воде и исчез прежде, чем Жан-Мари выстрелил.

— Бедняга! — сочувственно протянул Феликс. Не произнося ни слова, спасенный лишь стучал зубами и тяжело вздрагивал всем телом.

— Ну, теперь ты убедился, — поучал его Жан-Мари, — чем кончаются попытки увильнуть, дезертировать. Считай, что твоему приятелю повезло: он сумел доплыть до берега цел и невредим.

— Жан-Мари, — прервал нотацию Феликс, — мы обязаны проводить этого человека. Я не желаю причинять чернокожим зла. Они и так далеко от дома, на подневольных работах. Хватит с них.

— Как хотите, месье! — Кервен сел за весла и погреб к другому берегу.

— Они вольны помогать нам или отказаться, не так ли?

— Конечно, но разве я заставлял их работать даром?

— Если они хотят уйти, заплати им. И узнай, не против ли они продать нам свою лодку. Что касается меня, то я не в состоянии уважать человека, способного причинить зло себе подобному.

— Хорошо сказано, — подхватил Беник. — Там, в проклятой Гвинее, мы занимались грязным делом, что и говорить. Теперь Господь дает возможность исправиться. Конечно, было бы неплохо, если бы эти двое отправились с нами. Но надо научиться уважать чужую свободу. Что ты об этом думаешь, Жан-Мари?

— Вы оба правы!

Потом, обращаясь к пришедшему в себя чернокожему, отставной сержант добавил по-португальски:

— Ты свободен! Догоняй своего приятеля!

Бывший тюремщик полез в карман:

— Сочтемся, что ли? На, держи обещанное. Не забудь поделиться с твоим другом!

Подобного рода действия со стороны белого потрясли негра больше, чем чудесное спасение. Он разинул рот и забыл даже протянуть руку.

— Это нам? — произнес он смущенно.

— А кому же еще? Вы работали, так получите!

— Белые никогда нам не платят.

— Это лишний раз доказывает, что они канальи! Ну ладно, бери и проваливай! Подожди-ка! Выпей!

Растроганный благородным поведением белых, к которому африканцы — увы! — не привыкли, второй чернокожий тоже подошел к французам.

— И ты, наверное, не прочь выпить? Возьми-ка!

Однако негр отказался.

— Что, боишься отравиться?

— Нет, масса, у меня и в мыслях не было.

— Тогда почему же?

— Вы, белые, считать нас бездельники…

— Ну и дальше?

— Мы не ходи с вами дальше, потому что оставить дома дети и женщины.

— Что он говорит? — полюбопытствовал Феликс.

— Говорит, что оставили жен и детей и не могут уйти далеко.

— Бедные, теперь понятно их упорство.

— Продолжай!

— Вы спасти товарища, а крокодил его съесть.

— Да, это было бы уж слишком!

— Я доволен, товарищ доволен.

— Мы тоже… Нельзя ли побыстрее!

— Мы возвращайся, но дать вам лодка.

— Вот это дело! Я куплю ее у вас.

— Нет-нет, не купить. Мы дарим!

— Но позволь!

— Нет, масса!

— Вот болваны! Надо все по правилам сделать!

— Нет правила. Мы с товарищем дадим вам речную лошадь.

— Что это еще за речная лошадь?

— Да, масса! Речная лошадь быстрее мула, она плыть и тянуть лодку.

— Ничего не понимаю, а вы? — Жан-Мари перевел своим спутникам все сказанное.

— Речная лошадь — это гиппопотам. — Феликс вспомнил, что некогда читал об этом.

— Но здесь нет гиппопотамов. Они не водятся в Южной Америке!..

— Пусть эти люди делают, что хотят. Посмотрим! А вдруг их зверь-буксир не выдумка!

— Добро, — подхватил бретонец. — Найдите речную лошадь, мы будем бесконечно признательны.

Негры посовещались:

— Нужно немного времени, чтобы поймать речная лошадь. Нужен крепкий кусок дерева.

— Все что угодно, дети мои, мы не торопимся. Думаю, что наш след уже потеряли и прекратили погоню.

— Но здесь не оставаться! Все прятаться в лес! Речная лошадь не плыви, если кто на берегу.

— Хорошо! Мы уходим. Но не далеко. Хочется посмотреть, что вы делаете. Можно?

— Можно.

С этими словами чернокожий достал из лодки толстую веревку и попросил всех четверых как следует потянуть ее, с тем чтобы проверить прочность. Результат явно его удовлетворил.

— Подходит.

Затем негр выбрал самое крепкое и ветвистое дерево на берегу. Укрепил веревку на одной из ветвей, а второй конец завязал петлей.

— Не знаю, что они замышляют, но это похоже на виселицу, — со знанием дела заявил Феликс.

— Она и есть!

В это время второй африканец отыскал в лесу палку длиной около сорока сантиметров и толщиной с кулак. Повертев ею, словно шпагой, он, казалось, остался доволен.

— Крепкое дерево!

Это действительно было знаменитое железное дерево, о которое сломала зубы не одна стальная пила.

Через четверть часа белым сказали:

— Вы ходить в лес, лошадь плыть сюда.

Один из охотников проворно взобрался на дерево и скрылся в его густой кроне, держа в руке конец веревки.

Его приятель лег на землю и застыл, не выпуская из рук палку.

— Что, интересно, он собирается делать? — Любопытство белых росло.

Вдруг они услышали лай. Однако собаки не было видно. Звук доносился с того места, где только что затаился чернокожий.

— Гав! Гав!

Никто не отозвался. Все было тихо.

— Гав! Гав!

По-прежнему ни звука в ответ.

— Гав!

Забурлила вода, на поверхности появилась движущаяся полоса. А затем громадный крокодил, — очевидно, тот самый незадачливый охотник — показался во всей своей красе. Хищника привлек лай собаки. Он поискал ее глазами и увидел… человека!

Крокодилы, как говорят, обожают собачье мясо. Но вряд ли гурман огорчился, заметив ошибку. Аллигатор замер на мгновение и бросился вперед с раскрытой пастью.

Человек между тем не двинулся с места.

Зрители, наблюдавшие странную сцену, едва успевали уследить за действующими лицами. В одну секунду рука чернокожего очутилась в пасти чудовища, и в тот самый момент, когда крокодил должен уже был сомкнуть челюсти, она повернулась, и палка встала вертикально. Зверь оказался в ловушке. Он не мог ни закрыть, ни открыть пасть.

Однако этим дело не ограничилось. Кинувшись на негра, кайман попал в петлю.

— Давай! — что есть мочи завопил африканец.

Тот, что скрывался в листве, дернул за веревку, и петля затянулась, взнуздав крокодила.

— Браво!.. Браво!.. — в один голос закричали четверо выбежавших из леса.

— Речная лошадь готова! Теперь она тянуть лодку. Я не обманул.

— Ты не только не обманул, дружище! Я в жизни не видел зрелища великолепнее!

— Все это просто, масса… Мы ловим так весь крокодил…

— Способ хорош, да не для каждого. Я вот не из слабых. Но, видит Бог, сосунок в сравнении с вами.

— Это чудище и правда ужасно, — произнес Феликс.

— Метров шести будет!

Кайман не оставлял попыток освободиться: бил хвостом, извивался, но все напрасно. К несчастью для него, самое страшное оружие он потерял благодаря искусству африканца.

— Вот уж истинно речная лошадь! Однако она, по-моему, чересчур ретива! Для буксира не слишком ли? Что скажешь, приятель?

— Крокодил не кормить, он уставать. Тогда его впрягать в лодка.

— А как им управлять?

— Это просто, совсем просто!

— Так как же? Вдруг он не захочет плыть туда, куда нам нужно!

— Не бояться. Смотрите.

Негры, торопясь, с одной стороны, угодить новым друзьям, а с другой — поскорее вернуться домой, оставили каймана и быстрыми шагами удалились в чащу. Через мгновение вернулись, волоча за собой тонкое, но крепкое бревно длиной метров шесть. Они долго прилаживали его к носу лодки.

— Это трон для лошади, — улыбнулся негр.

Четверо беглецов начинали что-то понимать.

Затем африканцы ловкими движениями связали уставшего «коня». Животное подтащили к лодке и привязали к бревну. Крокодил как бы составлял с суденышком одно целое.

Беник захохотал, как ребенок:

— Вот это мысль! Гляди-ка, Жан-Мари! Кайман может шевелить одними лапами!

— Что и требуется! Остается только надеяться, что он захочет ими двигать.

— Но ведь они обещали!

— Посмотрим.

Тем временем чернокожие объявили, что все готово и можно отчаливать.

— Но не плохо бы объяснить, как управлять этим экипажем!

— Белые до сих пор не поняли?

— К сожалению, нет!

— Масса садится здесь. — Африканец указал на тот конец бревна, что выступал перед носом крокодила. — Крокодил хочет есть, он плыть на запах, плыть вперед. Он не достать человек, а все время плыть на запах.

Догадавшись, бывший тюремщик разразился диким хохотом.

— Проще, чем выкурить трубку, — проговорил он сквозь смех.

— Просто и гениально — из прожорливого гиганта сделать мотор! Но кто же станет приманкой?

— Да ведь он же никого не съест!

— В принципе, нет. Но если веревки ослабнут или он порвет их…

— У него в пасти палка.

— А если она сломается…

— Не бойтесь!

— Если вы, месье Феликс, не возражаете, если вы, дядя, и вы, матрос, не против, туда сяду я.

— Но почему именно ты, Ивон? Почему, к примеру, не я?

— Да потому, что я легче всех.

— Ну и что из этого следует?

— Многое. Вот вы, дядя, сколько весите?

— Килограммов восемьдесят — восемьдесят пять.

— Жан-Мари — столько же, месье Феликс и того больше.

— Точно.

— Так вот, дядя. Если вы плюхнете свои восемьдесят пять килограммов на тот конец бревна, что будет?

— Лодка накренится.

— И поползет, как черепаха. В то время как мои тридцать пять — сорок кило ничего не изменят.

— А ведь парень прав! Что ты думаешь, Жан-Мари?

— Из этого юнги будет толк.

— И все же, малыш, если зверь вырвется…

— Кто не рискует, тот не выигрывает. К тому же ничего пока не случилось.

— Ну что ж, будь по-твоему, сынок.

Ивон выскочил из лодки и мигом вскарабкался на бревно. Крокодил заметил мальчика, усевшегося в двух метрах от его пасти. Взбешенный, он ринулся вперед.

— Торопитесь! — вскричал мальчуган. — А не то я отчалю один.

Трое мужчин еле успели забраться в лодку. Жан-Мари бросил неграм деньги, поблагодарил еще раз, и диковинное судно пустилось в плавание. Бывший сержант занял место на корме, дабы управлять им.

Предсказания двух африканцев сбылись, ибо ни один, даже самый сильный, матрос на королевских галерах не отдавался работе с таким жаром, как плененный кайман.

Берега проносились мимо с неимоверной быстротой. Трое пассажиров, включая Ивона, наслаждались путешествием, а четвертый задавал направление судну, то и дело налегая на хвостовое весло.

Подгоняемый голодом, а возможно и страхом, крокодил трудился вовсю. Тантал — так с легкой руки Беника стали его называть.

— Кажется, наша лошадь понесла! — улыбался Жан-Мари. — Эй! Ивон! Ну, как ты там?

— Все в порядке, матрос!

— Не заснул?

— Одним глазом посматриваю!

— Добро, мой мальчик.

С наступлением ночи никто не изъявил желания спать, и плавание продолжалось.

С первыми лучами солнца их взору открылась живописная равнина.

Кайман зафыркал. Он явно запыхался.

Тантал был голоден. Тантала мучила жажда. Тантал утомился. Его коротенькие лапки работали медленнее, чем накануне.

— Матерь Божья! Бьюсь об заклад, что он давал семь узлов. Вот это работа! Не сделать ли нам остановку?

— Причаливаем! — скомандовал Беник. Он был старше всех по званию, и его единогласно избрали капитаном.

Самое время. Силы Тантала на исходе. Он кашлял, напрягался, сбивался с ритма и без толку барахтался в воде.

Лодка причалила к берегу. Это было последнее усилие загнанного животного. Из горла его хлынула кровь, он испустил предсмертный хрип и застыл неподвижно.

Ивон, долго сидевший в неудобной позе, очень устал и даже не смог сразу подняться на ноги. На берег мальчуган выбрался на четвереньках, затем встряхнулся, разминая онемевшие ноги.

— Пожалуй, нужно отвязать зверя, — сказал Беник. — Пока он выполнял роль буксира, все было в порядке. Но теперь это только обуза.

— Берегитесь! — вскричал Феликс. — Кайманы живучи! Берегитесь агонии!

— Черт побери, палка выпала из его пасти!

— Я знал это, — гордо проговорил Ивон.

— И ничего не сказал!

— Я заметил еще вчера, когда отчаливали.

— Почему же ты молчал?

— Не такой я дурак! Вы бы сменили меня на посту и дело не пошло бы так быстро.

— Несчастный, а если бы крокодил сожрал тебя?!

— Дядя! — отвечал отважный юнга. — Не вы ли говорили, что я включен в состав экипажа на правах матроса, на равных правах со всеми? Так вот: я выполнял приказ, как подобает истинному моряку!

— Ивон, друг мой, — Феликс по-мужски пожал мальчишке руку, — ты настоящий герой.

 

ГЛАВА 6

Отдохнувший светлеет, взволнованный чернеет. — Предположение Беника. — Синий попугай мамаши Бигорно. — В путь. — Обитатели леса. — Одни в чаще. — На последнем дыхании. — Река. — Жан-Мари — умелец и музыкант. — Индейцы. — Холодный прием. — Страшная кухня. — Отрубленная голова.

События разворачивались с такой головокружительной быстротой, что за все это время Феликс Обертен едва ли имел возможность поразмыслить о своем недуге. Речь до сих пор шла о спасении своей шкуры, а белая она или синяя, не имело серьезного значения. Главное было защитить жизнь и свободу. В этом, как мы убедились, Феликс преуспел. Теперь, когда главная опасность осталась позади, можно было перевести дух. Отдых, однако, никак не мешал парижанину думать.

— Почему и каким образом я, белый человек, чьи предки всегда гордились чистотой своей крови, оказался синим?! Помню, как сейчас, ужас при виде собственного отражения. С той поры ничего не изменилось, мне не стало лучше. Хорошо, что нет зеркала, иначе не отрывал бы глаз от удручающей картины. Недавно, увидев свое отражение в воде, я решил, что посветлел. Но боюсь, это лишь самообольщение. Мои милые товарищи тоже пытаются успокоить себя и меня. Спрашиваю в стотысячный раз: почему я стал индиго? Цветные бывают желтыми, красными или черными, но не синими! Если бы я еще стал негром, краснокожим или китайцем, у меня были бы сородичи. А так я единственный в своем роде, уникальное чудовище. Эй, Ивон! Ну, как ты находишь меня сегодня?

— Вы посветлели, заметно посветлели!

— Но ты говоришь это каждый день!

— Нет, месье, каждое утро.

— Почему каждое утро?

— Потому что утром вы кажетесь мне менее синим. И не только мне. Дядя и Жан-Мари тоже замечают это.

— Так оно и есть, месье, мальчишка говорит правду. Когда вы отдохнете, синий цвет становится менее заметен.

— То есть вы хотите сказать, что я синею временами, когда сильно переутомляюсь.

— Именно!

— Странно!

— Не ломайте голову, месье. Белый ли, цветной ли, для нас троих это не имеет значения. Мы любим вас и просим всегда рассчитывать на нашу привязанность, что бы ни случилось!

— Милые, замечательные, мои друзья, если бы вы только знали, как ободряют меня, как помогают побороть уныние ваши теплые, сердечные слова!

— Не печальтесь, месье.

— Не знаю, кто я такой, но мне все видится в черных тонах.

В это время Жан-Мари неосторожно упомянул о том, что Феликс превращается порой в негра.

— Я чернею, не так ли?

— Так, немножечко…

— Это еще хуже.

— Терпение, месье, — Ивон с детской деликатностью умел иногда приободрить Феликса. — Ясно, что это не может продолжаться бесконечно. Вы выздоровеете, я уверен. Вот доберемся до индейцев, друзей Жана-Мари… говорят, они алмазы лопатой гребут… набьем себе карманы, вернемся во Францию, и вы пойдете к самому лучшему врачу.

— Глупости! — вдруг прервал его Беник. — Врачи ни черта не смыслят в этих делах. Думаю, нужно отслужить дюжину молебнов…

— Но почему? Ведь я, кажется, не провинился перед Богом!

— Простите, месье, но вот уже несколько дней меня мучает одна мысль…

— Объясните, друг мой.

— Как-то мы с Жаном-Мари вспомнили мамашу Бигорно из нашего городка. Ее муж ушел в море и не вернулся.

— Так что же?

— Он был лихой моряк, но хвастун, задира и шутник, каких мало. Однажды он привез из Бразилии попугая… но абсолютно синего, прямо как вы, совершенно такого же цвета… Не знаю, продолжать ли мне…

— Говорите, дружище.

— Ну так вот! Я и подумал: а что, если душа Бигорно переселилась в того несчастного сатанита, что вы подстрелили? Бигорно, чтобы отомстить вам, сыграл эту шутку, покрасил вас под цвет своего попугая… будь он трижды проклят. Бигорно страсть как любил посмеяться. Но может быть, несколько месс смягчат его, и он решит, что с вас хватит. Как только доберемся до почты, сразу отправлю письмо в Роскоф нашему приходскому священнику. Он поймет.

— Отчего, в таком случае, я чернею? — поинтересовался Феликс.

— Черт побери! Вот этого-то я и не знаю. А ты что думаешь, Жан-Мари?

— Думаю, месье Феликса околдовали англичане. Они известные безбожники и колдуны.

— Но на корабле был священник.

— Это ничего не меняет.

— А по-моему, — вмешался Ивон, — это болезнь, и болезнь, которую можно вылечить.

— Кто тебе сказал?

— Я сам так считаю! У вас есть мнение, у меня — тоже.

— И я разделяю его, мой мальчик! Но если наука не знает подобных случаев и не умеет бороться с ними, тогда не на что надеяться. Страшно себе представить: вот возвращаюсь в Париж, вокруг меня то и дело собираются толпы зевак, я становлюсь посмешищем для собственных служащих, вызываю отвращение у жены и ужас у дочери! Ах! Лучше уж забыть, не думать обо всем этом! Но все вокруг напоминает о моем кошмаре: синяя птица, синий цветок, синяя бабочка. Даже небо я мечтал бы теперь всегда видеть в тучах, серым. Все, что есть синего на свете, терзает душу, лишает рассудка. Разве вы не замечаете: ведь я постоянно прячу свои руки, поглубже засовываю в карманы, благо они у меня большие!

— Не будем больше об этом, месье. Оставим невеселую тему.

— Итак, буксира у нас нет. Что будем делать?

— Полагаю, мы должны продолжать путь пешком, идя вдоль реки.

— Послушайте-ка, а я ведь так и не спросил у вас, как она называется.

— Там, в городе, ее называют Рио-Мараим, или река Марахао.

— Понятно.

— Недалеко от ее истока начинается дорога в небольшое селение Бом-Ферас.

— Вот туда-то мы ни за что не пойдем.

— Но нам нужно пополнить свои запасы.

— Каким образом?

— У меня осталось еще немного денег.

— А если нас арестуют?

— Но за что? Скорее всего нас уже никто не преследует. Во всяком случае, в этих местах. За селением начинается густой лес, затем горы. А там мои друзья.

— Им можно доверять?

— Думаю, что можно. По крайней мере, очень надеюсь. А кроме того, у нас нет другого выхода. Мы вне закона.

— Вы правы. В нашем положении приходится рисковать. Я предпочитаю нынче дикарей — детей природы цивилизованным варварам.

— Вот и хорошо! В путь! И чем скорее, тем лучше.

Путешественники приближались к истоку реки, местность становилась все более заболоченной. Но друзья, доверившиеся Жану-Мари, смело шли вперед. Бретонец оказался отличным проводником, у него был собачий нюх. Вокруг царила такая красота, что Феликс Обертен, забыв о своем горе, окрестил эту местность земным раем. Каких только птиц им не попадалось: белоснежная цапля, роскошный тукан, разноцветные колибри. В душе парижанина вновь проснулся заядлый охотник. Он страстно мечтал о ружье, пусть даже о том, что выстрелило в треклятого сатанита. А каким прекрасным трофеем оказалась бы вон та жирная утка! Если ее как следует приготовить на костре…

Но, увы! В их арсенале был один револьвер, и только.

Благополучно преодолев болота, они оказались в первозданном лесу. Их окружали гигантские деревья. Большие и маленькие, всевозможных форм и необыкновенной красоты цветы — лазоревые и кроваво-красные, желтые и фиолетовые — наполняли воздух волшебным ароматом. Бесчисленные лианы обвивали вековые стволы.

Феликс, как истинный горожанин, восхищался этим буйством природы. Ивон резвился и шалил, словно школьник на каникулах.

Однако сказка продолжалась недолго.

Лес все сгущался, ветви деревьев сплелись в единый купол, не пропускавший солнечные лучи. Исчезли цветы и лианы; пропали птицы и звери. Стало тяжело дышать.

Не стоит и говорить о том, как трудно было пробираться сквозь чащу. Людям не хватало воздуха.

Феликс выбился из сил первым. Ивон поначалу крепился, но вскоре и он замедлил шаг, едва переставляя ноги. Лишь двое матросов держались молодцом.

Жан-Мари все время склонялся к земле, ища чьи-нибудь следы. Но ничто не выдавало присутствия индейцев. Беник не отставал. Он тоже добросовестно изучал землю под ногами.

— Мы на верном пути, — без конца повторял бывший тюремщик. — Я в этом абсолютно убежден. Часа через два выйдем к реке.

— А индейцы?

— Они как раз и живут по берегам этой реки. Там много, очень много селений.

— Ты уверен?

— Как в том, что меня зовут Жан-Мари.

— Ну так, вперед! Мне не слишком улыбается ночевать в этом проклятом лесу, где ни попить, ни поесть. Да и не видно ни черта, кроме деревяшек. Сюда и солнце-то не желает заглядывать.

— Скажи, матрос, — обратился к проводнику Ивон, — не можем ли мы передохнуть?

— Ты в состоянии пройти еще хоть немного, мой мальчик?

— Если это необходимо.

— Это необходимо. Беник прав: в этом лесу нельзя ночевать.

— Из-за зверья, не так ли?

— Здесь и зверья-то не видно! Просто воздух нездоровый, недолго и лихорадку подхватить.

— А дикие звери… Я читал в книжках о путешественниках…

— Глупости пишут в этих книжках!

— А чем тут, скажите на милость, питаться несчастным диким животным? Они не такие дураки и предпочитают прерии, поляны, берега рек. Одним словом, места, где есть чем поживиться. Кайманы, ягуары, змеи, тапиры; пумы и прочая живность, маленькая и большая, хищники и их жертвы, все, как и человек, бегут из такого жуткого леса, где можно подохнуть с голоду, и не поможет ни полный карман денег, ни ружье. Заметьте, ни одно живое существо не встретилось нам в бесконечной чаще.

Несмотря на усталость, беглецы шли и шли вперед. Силы уже почти оставили их, как вдруг — о, счастье! — они заметили поляну. Сквозь зелень пробивался свет. Вспорхнула птица, какой-то зверек кинулся из-под ног. По словам Жана-Мари, все это неопровержимо доказывало, что лес заканчивается.

И действительно, вскоре друзья вышли на берег широкой реки с прозрачной, чистой водой.

Радостное «ура» огласило тишину. Изнемогая от жажды, несчастные бросились к воде.

— Стойте! — закричал Беник. — Я не уверен, что вода пойдет нам на пользу!

— Но мы только самую малость, — оживился Жан-Мари.

— Хватит! Слышишь, Ивон?

— Ай, матрос!.. Какая благодать!

— Хватит! Я сказал: хватит! А не то загнешься! И вы, месье Феликс, поостерегитесь. Не пейте залпом!

— Скажи, матрос, коль скоро ты все знаешь: где мы находимся, хотя бы приблизительно?

— Нам повезло. Мы вышли именно к той деревне, где живут мои старые друзья, индейцы урити.

— С чего ты взял?

— А посмотри-ка вон туда: видишь маленькую бухточку на том берегу?

— Прекрасно вижу. Да там полдюжины пирог на приколе!

— Вот-вот.

— Как же нам перебраться? В реке наверняка полно охотников до свеженьких бифштексов.

— К тому же она, должно быть, глубокая, а я плаваю как топор. И Ивон не лучше.

— Это не беда. Я готов переплыть реку.

— Ну и что?.. Что вы скажете индейцам? Не забывайте, они не знают французского.

— Так что же делать?

— Я знаю, как привлечь их внимание.

— Да на берегу же ни души.

— Их хижины совсем близко, я позову.

В ту же минуту Жан-Мари как-то по-особенному сложил руки у рта к издал резкий, ни на что не похожий звук.

Никакого ответа!

Он снова закричал, еще пронзительнее и громче.

Опять ничего!

— Возможно, они поменяли пароль. Надо искать другое средство.

Недолго думая, Кервен отыскал глазами самую толстую ветку и срезал ее ножом.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовался Беник.

— Увидишь!

Жан-Мари долго мудрил над палкой, что-то вырезал и в конце концов смастерил маленькую дудочку.

Едва бретонец надул щеки, как этот простой инструмент исторг протяжный вой, разнесшийся далеко над рекой.

— Подойдет! — радостно проговорил виртуоз.

— Вот это музыка, — воскликнул удивленный Беник, — я не знал за тобой таких талантов!

— Погоди-ка, дай вспомнить их позывные.

Жан-Мари вновь поднес ко рту инструмент, задул как аквилон и издал звук, напоминающий мычание. Он, несомненно, был слышен на расстоянии одного лье.

Воя и мыча на все лады, Кервен минут через пять сказал:

— Если в окрестностях есть хоть один индеец урити, то скоро мы услышим ответ и увидим пирогу.

— Это что-то вроде полковой музыки?

— Точно! Смотрите-ка!

На противоположном берегу реки показалась группа полуодетых людей. Их было человек двадцать с копьями, луками и стрелами. Вооружение хоть и столь примитивное, но, без сомнения, действенное в умелых руках.

Так как индейцы, похоже, колебались, Жан-Мари, вновь поднеся дудочку к губам, издал протяжный, призывный звук.

— Странно, но они не отвечают.

— Направляются сюда, — добавил Беник.

Индейцы не торопясь расселись в ожидавшей их пироге. Двое взялись за весла, остальные угрожающе подняли оружие.

— Можно подумать, — прошептал Жан-Мари, что урити воюют с кем-то.

Вскоре пирога причалила. Держа оружие наготове, воинственные дикари тем не менее не покинули своих мест. На берег вышел лишь один из них — вождь. Его легко можно было узнать по красочной диадеме из перьев.

— Странно! — вскричал Жан-Мари. — Но это не мои индейцы. Этих я не знаю.

— Бледнолицый, кто ты? — спросил вождь на своем непонятном языке. Он внимательно изучал пришельцев.

— Я друг краснокожих, приятель Генипы, предводителя славных урити. — Жан-Мари говорил на диалекте.

— А эти с тобой? — Вождь указал на Беника, Феликса и Ивона.

— Бледнолицые друзья индейцев.

— Но вон тот — синий! Синий, как ара.

— Вы правы. Однако, белый он или синий, он мой друг.

— Где же остальные?

— Мы одни.

— Кроме троих белых и одного синего, никого больше нет?

— Никого!

— А кого вы тут ищете?

— Наших братьев урити.

— Чего вы хотите?

— Просить у них убежища. Мы очень устали и хотим есть. Быть может, они приютят нас.

— Давал ли ты кровную клятву?

— Да!

— Кто может доказать это?

— Шрам в форме звезды на моей руке. Кроме того, ты же сам видишь, что я знаю ваш язык.

— Верно.

— Ну а ты, вождь, кто такой? По твоей диадеме видно, что ты важная птица.

— Кто просит помощи, не задает вопросы! Отправляйся в деревню. Там все узнаешь.

— Прекрасно! Мы идем.

— Послушай, Жан-Мари, — тихо произнес Беник, — у него не очень-то гостеприимный вид. Это и есть твой приятель?

— Нет! Но я ничего не понимаю.

— И потом у тех, в пироге, слишком воинственные позы.

— Что говорит бледнолицый? — поинтересовался индеец.

— Что он готов идти в деревню.

— Вас ждет подобающий прием, — продолжал вождь с загадочной улыбкой.

— Похоже, дети мои, — насторожился Жан-Мари, — дело наше худо. Не угодили ли мы в осиное гнездо?

— У нас все равно нет иного выхода, — в свою очередь ответил Феликс. — Малейшее сопротивление все погубит. Остается уповать на судьбу.

— В таком случае, идем!

Трое мужчин и мальчик заняли места в пироге, которая тут же отчалила. В полном молчании они пересекли реку.

Деревня располагалась в четырехстах метрах от берега. Все здесь было знакомо Жану-Мари. Хижины стояли так же, как раньше, только жители в них оказались новые.

Посреди селения, на большой площади, в тени манговых деревьев собрались любопытные женщины и ребятишки.

В центре площади на огромном костре поджаривались куски мяса.

— Гром и молния! — вскричал Беник. — Провалиться мне на этом месте: это же человеческое мясо!

Вслед за тем в ужасе вскрикнул и Феликс. Не в состоянии произнести ни слова, он только указывал на часть головы, что была подвешена за волосы на манговой ветке. Глаза выколоты, кровь капля за каплей падает на землю.

— О, горе нам! — простонал Жан-Мари. — Я узнаю этих несчастных. Это урити, мои бедные друзья. Их мучали, прежде чем съесть. Мы попали в лапы к людоедам!

 

ГЛАВА 7

Индейцы. — Северяне и южане. — Как небо и земля. — Равнодушие южан. — Секрет кураре. — Хитрость или глупость. — «Где же голова Генипы?.. На его шее!» — Вождь и колдун в полном облачении. — Разлука. — Синий человек снова в клетке. — Укротитель синих попугаев. — Ласковый попугай. — Зерно тектоап. — Тюрьма. — Бойня. — Умирающий. — Генипа!..

Открыв Новый Свет, Христофор Колумб был убежден, что достиг Вест-Индии. Потому и дал аборигенам имя индейцев. И что самое любопытное, название это сохранилось до наших дней. Мало того, оно распространилось на всю территорию обеих Америк, от Полярного круга до мыса Горн.

Никому не приходило в голову менять его, и никто не путал американцев с жителями Индостана.

Немного погодя обитателей Северной и Южной Америки стали называть краснокожими. Хотя на самом деле название это подходило лишь коренным жителям нынешней Мексики. Цвет их кожи действительно напоминает цвет кирпича, а то и красной меди. С этим не поспоришь. А что касается южноамериканских племен, но тут явная ошибка. Их более ста, и цвет их кожи меняется от желто-медного до кофе с молоком.

Тем не менее все они — краснокожие…

У большинства индейцев Южной Америки слегка натянутые веки, крупный, короткий нос, выступающие скулы, круглый подбородок и не слишком густые волосы.

В моральном отношении столь же большая разница. Северные индейцы, гордые и открытые, — в основном воины. Неустрашимые охотники, прекрасные наездники, они неразговорчивы с чужими, но смешливы и добродушны среди своих. Верны слову. Готовы бороться до последнего за свою свободу. Беспощадны к врагу. Можно сказать, они — прямая противоположность индейцам Юга.

Последние довольно равнодушны. Охота не доставляет им никакого удовольствия. Это лишь средство пропитания. Им неведома страсть, которой беззаветно отдаются истинные краснокожие. Хладнокровие не покидает их. Они малоподвижны, и даже водка не разогревает индейскую кровь. Слово для них не существует. Сегодня они говорят «бело», а завтра «черно». На упреки реагируют так простодушно и наивно, что совершенно обезоруживают этим.

Неволю они переносят все с тем же равнодушием, словно зверь, посаженный в клетку. Однако удирают, если видят лазейку. Если их ближний упал в воду, сломал ногу, увяз в трясине, заболел, они вряд ли придут на помощь. Подобно животным они не знают чувства сострадания.

Жестоки ли они? Несомненно. Но это неосознанная жестокость. Они никогда не предаются тем изощренным зверствам, кои присущи некоторым другим племенам.

Если они причинили боль пленному, то не специально. Они просто относятся к нему как к неодушевленному предмету: могут бросить где угодно — под палящим солнцем или под дождем, оставить в тонущей пироге или много дней держать привязанным, словно скотину.

А если они людоеды, то убивают, только чтобы утолить голод. Они не устраивают, как другие краснокожие, дьявольские танцы над отрезанным скальпом, над растерзанными, окровавленными жертвами.

Для дикарей Южной Америки все это чересчур сложно. Они убивают пленного, как наш крестьянин закалывает свинью, когда час ее настал. А до этого жертву откармливают. Потом коптят и съедают по мере надобности.

Иногда, правда, и в них просыпаются суеверия. Колдун мастерит флейту из берцовой кости съеденного. А из головы делает идола.

Вот в такое-то племя и попали друзья.

Их появление вызвало любопытство.

Онса, верховный вождь, скрылся в хижине колдуна. Нет сомнений, они обсуждали дальнейшую судьбу вновь прибывших. Таков обычай индейцев. Даже вождь не принимает никакого решения, не посоветовавшись с колдуном. Эти местные священнослужители пользуются непререкаемым авторитетом.

Тем временем Жан-Мари, который, как и его друзья, был потрясен увиденным, обратился к одному из гребцов, присевшему у костра:

— Скажи, приятель, а где урити?

— Не знаю!..

— Но как же так? А эти головы на деревьях?

— А! Ну да. Это были урити. Они умерли!

— Черт возьми! Это я и так понял. Вы́ их убили?

— Да, мы.

— Почему? Ведь они ваши родичи.

— Да, это правда.

— Но убивать родичей — страшное преступление.

— Да, преступление, — ответил индеец все так же равнодушно.

— Что вы с ними сделали?

— Не знаю.

— Из этого животного клещами ничего не вытянешь, — обернулся Жан-Мари к своим спутникам. Он слово в слово перевел им разговор.

Но тут другой индеец, показавшийся друзьям более смышленым, щелкнул языком и ударил в ладоши, что означало: «Я буду говорить».

— Ты знаешь, за что убили урити?

— Они знали секрет кураре.

— Но это не причина.

— Возможно, но Генипа, вождь урити, не захотел поделиться им с Онсой.

— Почему же Онса, верховный вождь, не знает этого секрета?

— Понятия не имею.

— Но если секрет знал только Генипа, а вы его убили, Онса никогда не узнает тайны.

— Да.

— Что, что да?

— Не знаю!

— Ну и идиот! Генипа умер?

— Не знаю.

— Но я не вижу его головы здесь, среди прочих!

— Да, ее здесь нет.

— А где же она?

— У него на шее.

— Так, значит, Генипа жив?

— Нет.

— Как так?

— Онса хочет, чтобы тот открыл ему секрет.

— А я тебя о чем спрашиваю? Где Генипа?

— Я не знаю.

— Поразительная тупость, — вскричал Феликс, как только Жан-Мари перевел все вопросы и ответы.

— Гром и молния! — негодовал Беник. — Да этот болтун просто смеется над нами. Будь здесь хоть половина команды «Дорады», мы бы им как следует вправили мозги!

— Конечно, старик. Но всей команды тут ты, да я, да мы с тобой. Так что перспектива не блестящая.

В этот момент, закончив совещание, на поляне появились вождь и колдун. У первого на плечах красовалась шкура огромного ягуара, лапы были завязаны узлом на шее. Наряд колдуна представлял собой умопомрачительные лохмотья, в ворохе которых самого его почти не было видно. Костюм дополняли обезьяний хвост, змеиная кожа, крылья диковинной птицы, а также гирлянда из зубов ягуара и тапира. В руках служитель культа держал флейту из человеческой кости, клювы колпицы и ябиру, погремушку гремучей змеи, коробку с копченым мясом, пустые патронные гильзы, ожерелье из серебряных монет, шкуру синего попугая… Синего! Это насторожило Феликса Обертена.

Все это раскачивалось, позвякивая и шурша в руках рябого старца с хитрющим лицом, который важно расхаживал по площади. И хотя внешне он оказывал вождю всяческие почести, демонстрируя уважение и преклонение, было видно, что на самом деле колдун властвует здесь безраздельно, пользуясь неограниченным влиянием. Сам того не осознавая, вождь, вероятно, играл роль марионетки в руках этой хитрой бестии.

Перекинувшись взглядом с колдуном, Онса подошел к пленникам и обратился к Жану-Мари:

— Бледнолицый утверждает, что он — друг урити, приятель их вождя Генипы.

— Так точно.

— Зачем он пришел сюда?

— Я уже говорил тебе: просить приюта у моего друга.

— Бледнолицый долго гостил у урити?

— Да, долго.

— Сколько?

— Пять раз двенадцать лун.

Вождь на минутку задумался, как бы подсчитывая, а потом сказал:

— Если бледнолицый прожил у урити так долго, он должен знать…

— О чем?

— Он должен знать секрет кураре.

— Возможно…

— Ты откроешь мне его.

— А знаешь ли ты, что состав яда чрезвычайно сложен, в нем множество составляющих?

— Знаю.

— К тому же ты ведь и сам вождь. Ты должен знать секрет.

— Да.

— Однако ты его не знаешь?

— Не знаю.

— И колдун тоже?

— И колдун тоже.

— Почему?

— Не знаю.

— И ты думаешь, что я, белый человек, должен знать то, чего не знаете вы, индейцы…

— Да.

— Почему?

— Потому что белые знают все.

— Это очень лестно для нас. Ну и занес же нас дьявол! — пробормотал Жан-Мари, которому едва известно было название кураре. Он не имел ни малейшего понятия о секрете его приготовления. — Ну что же! Будем понахальнее и протянем время!..

— А если я не открою тебе секрет кураре?

— Мы с колдуном съедим тебя.

— Почему?

— Потому что, съев тебя, мы съедим и секрет, который останется в нас.

— А если я тебе его выложу?

— Ты будешь свободен, тебе даруют жизнь.

— А мои друзья?

— Они тоже будут свободны, все, кроме Синего человека.

— Как это?

— Я хочу продать его торговцам синими попугаями.

— Ты с ума сошел! Я в жизни на это не соглашусь.

— В таком случае ты будешь съеден.

— Послушай, вождь, я согласен. Но мне нужно время, много времени.

— Сколько?

— Одна луна.

— Онса и колдун подождут. Но товарищи бледнолицего и Синий человек останутся здесь. Их запрут. Кормить пленных будет сам колдун.

— Но как же я без них соберу все составляющие яда?

— Ты скажешь их названия.

— Но я не знаю названий.

— Мы пойдем с тобой, Онса и колдун.

— Соглашайтесь, дорогой мой, соглашайтесь на все, — вмешался Синий человек, которого Жан-Мари держал в курсе дела. — Это способ выиграть время.

— Негодяй! Я буду не я, если не застрелю тебя и этого старого мерзавца! Дай только войти в лес.

— Бледнолицый согласен?

— Согласен.

— Уведите его друга и мальчишку в хижину.

— А Синий человек?

— Синего посадят в клетку с попугаями.

— Что?! — воскликнул Феликс. — Они равняют меня с глупыми птицами?! Как мой бывший хозяин сеньор Рафаэло Гимараенс?!

— Увы! Месье, эти скоты ничего не хотят слушать. Самое лучшее подчиниться. Если индейцам что-то взбрело в голову, ничем не выбьешь.

— Но, дорогой мой! Подумайте только: клетка!.. Птичка в клетке!..

— Нам, возможно, будет не лучше. Как бы еще не хуже.

Разговор прервали подошедшие индейцы. Двое схватили Синего человека и повели к громадной клетке из бамбуковых ветвей. Дверца отворилась, и несчастного Феликса втолкнули внутрь.

И сразу в клетке начался переполох. Со всех сторон послышались испуганные крики, шелест крыльев потревоженных птиц. Большие, средние, маленькие — все они разом повернули головки, навострили клювы и вдруг, сорвавшись с насеста, стремительно бросились на незваного гостя.

Возмущенный, униженный необходимостью защищаться от подобного нападения, Синий человек, вооружившись бамбуковым шестом, задал взбучку негостеприимным хозяевам. Но внезапно он замер с поднятой рукой. Его поразило, что все птицы до единой были синими. Отличались они лишь оттенком: от густого индиго до бледно-голубого, переходящего в бирюзовый. Голубая смальта, синий кобальт, голубой малахит, ультрамарин, голубизна моря и гор — неописуемая симфония синевы, в которую гармонично вписался и сам пленник.

Многие птицы линяли, весь пол был усыпан перьями. Феликс заметил, что цветовая гамма этого импровизированного ковра сильно отличалась от той, что он мог видеть, подняв глаза. Страшная догадка промелькнула у него в голове. Эти птицы, от рождения разноцветные, были превращены в синих.

— Невероятно, уму непостижимо! Индейцы явно знакомы с секретом такого превращения. Что же приходится вытерпеть несчастным птицам? Кормят ли их специальным зерном, вызывая «синюю» болезнь?.. Я теряюсь в догадках. Однако это не совсем мой случай. Ведь их кожа осталась той же, что и была. А моя приобрела жуткий цвет. Если бы, подобно их перьям, синими стали только моя борода и волосы! Это было бы еще полбеды. Я мог бы просто-напросто красить их.

Между тем паника в клетке понемногу утихла. Птицы, быстро свыкшиеся с присутствием человека, успокоились. Они так осмелели, что подлетали ближе к странному гостю и внимательно рассматривали его своими круглыми глазками. Потом потихоньку затрещали, обмениваясь впечатлениями. Новый экземпляр явно понравился всей компании. Огромный попугай, вовсю заорав: «Ара!..» — с шумом слетел вниз и уселся на плече изумленного Синего человека.

Потом попугай, ласкаясь, потерся о щеку Феликса, а тот, тронутый нежным обращением, погладил его по голове. Разомлев, пернатый закрыл глаза и заурчал: ара!.. ара!..

— Чудесно! Вот я и укротитель попугаев! Нечего сказать — положение, достойное почтенного парижского коммерсанта, отправившегося в Бразилию, чтобы удвоить состояние и добыть приданое дочери. А вы, Аглая Обертен, урожденная Ламберт! Небось ждете не дождетесь своего мужа, мечтаете стать патронессой! Как вам мои успехи? Здорово подсуетился, а?! Не снится ли мне весь этот кошмар? Не проснусь ли я сейчас в своей каюте на «Дораде», а может, в собственной кровати в стиле Людовика XV, над лавкой колониальных товаров? Мое путешествие, спасение Ивона, виселица, бокаирес, Диаманта, побег, людоеды — не сон ли все это? Недаром говорят, что в жизни случается всякое!.. Всякое!.. Оно конечно, занимательно, но подчас происходит такое, что и в бреду не пригрезится: станешь, к примеру, синим да попадешь в громадную клетку, полную громадных попугаев, таких же синих, как и ты. Но ведь я не курю опиум или гашиш, и голова у меня как будто в порядке… Конечно, я не сумасшедший, однако, если эта трагикомедия не прекратится, рискую помешаться. Надо заметить, что голод ощущается более чем реально. Эти негодяи-индейцы готовят, кажется, обед, но им и в голову не придет принести мне кусочек. Не могу же я, в самом деле, питаться товарищами по несчастью!

Пока Феликс рассуждал таким образом, сидя в клетке, Беника, Ивона и Жана-Мари привели к одной из хижин, возле которой томился в одиночестве индеец, вооруженный луком и копьем. Не слишком уютное убежище не имело дверей, вход — привален двумя бревнами. Сопровождавшие пленников индейцы-жандармы перекинулись парой слов с охранником, отодвинули бревна, в образовавшуюся щель протолкнули двоих моряков и юнгу и заторопились на площадь, где шли приготовления к празднику.

Как только трое друзей оказались внутри, запах гниения, разложившегося мяса ударил им в нос, не позволяя дышать.

— Да это настоящая бойня! — в ужасе вскричал Беник.

— О дядя, — жалобно заскулил Ивон, — меня тошнит!

— Здесь полно трупов! — подал наконец голос и Жан-Мари.

Немного привыкнув к темноте и оглядевшись, они заметили на грязном, липком полу неподвижные, окоченелые тела. Внезапно из угла послышались стоны. Жан-Мари подошел ближе, нагнулся и в лучике света, едва проникавшем в хижину, разглядел человека. Тот сидел, положив голову на колени.

— Кто вы? — спросил по-французски Жан-Мари.

Человек не отвечал.

Ивон, которому спазмы мешали говорить, собрав все же последние силы, прошептал:

— Матрос, но ведь это же индеец.

— И правда, мой мальчик. Эй, приятель! — Теперь Кервен говорил на языке урити. — Слышишь меня? Ты меня понимаешь?

— Да! — Человек поднял голову.

— Кто ты и что здесь делаешь?

Еле дыша, несчастный приоткрыл глаза, и крик, скорее даже хрип, вырвался из его груди — три слога, заставившие бретонца подскочить так, будто ему выстрелили в спину:

— Жамали!..

— Генипа!.. Ты?! Мой бедный друг!

 

ГЛАВА 8

Яд индейцев. — Смертоносный кураре. — Таинство. — Два вождя. — Ссора. — Генипа попадает в заточение. — Кровавое убийство. — Жамали!.. — Невыносимые мучения. — План побега. — Смерть охранника. — У синих попугаев. — Опасность! — Все в клетку. — Свобода. — Погоня.

Не существует, пожалуй, ни одного человека, кто не слышал когда-либо хотя бы название кураре — смертоносного яда, которым южноамериканские индейцы смазывают наконечники своих стрел. Из рассказов путешественников известно: одного-единственного отравленного укола этих стрел достаточно, чтобы вызвать немедленную смерть всякого живого существа. Этим и ограничиваются познания о кураре людей, далеких от науки. Впрочем, даже химикам и физиологам достоверно неизвестны компоненты яда. Обитатели экваториальных земель свято хранят тайну чудовищного зелья, передавая ее из поколения в поколение.

Ученые проводили сотни экспериментов в самых лучших лабораториях, добыв алкалоид курарин, в двадцать раз превышающий по своей активности сам яд. Удалось выяснить, как и почему яд убивает. И тем не менее состав яда амазонских дикарей не поддается никакому анализу. Некоторые исследователи, в частности доктор Крево, невероятно рискуя, решились присутствовать при изготовлении кураре, дабы хоть немного приблизиться к разгадке.

Кураре в различных местностях неодинаков. Выбирая товар на своем «рынке», индейцы никогда не ошибутся. Стоимость кураре варьируется в зависимости от места производства. Иногда яд везут пятнадцать, тридцать, а то и пятьдесят дней, чтобы продать подороже.

Любой покупке предшествуют испытания. Индейцы относятся к ним так же ответственно, как комитеты обороны к приемке пороха.

Тонюсенькая стрела, на вид совершенно безобидная, обыкновенная щепочка толщиной со спичку смачивается ядом. Затем охотник поджидает добычу: попугая или обезьяну. Если случится, то роль подопытного кролика выпадает пленнику. Индеец вкладывает щепочку в сарбакан, подносит к губам — и слышен лишь еле уловимый свист. Иногда жертва даже не замечает укола. Но не пройдет и минуты, как ее охватывает беспокойство, а еще через минуту — страшные конвульсии сотрясают все тело. На исходе третьей минуты наступает смерть. Если же укол более глубокий и яд проник сразу в кровь, смерть молниеносна.

Можно представить, какую ценность имеет подобное средство для индейцев, вся жизнь которых состоит из опасностей, засад и постоянного риска, охотятся ли они, защищаются ли от диких зверей или воюют с враждебными племенами.

Напомним, кстати, что шкура животного, убитого уколом кураре, абсолютно безобидна для человека.

Если речь идет о кураре, индейцы ни перед чем не остановятся в стремлении добыть его. За баночку яда они отдадут весь запас маниоки, лучшую собаку, лодку, над которой трудились полгода; отдадут своих идолов, а если понадобится, жену и детей. Бывает, что продавец хочет получить сразу целую семью. Обладатель кураре, зная, что может требовать хоть луну с неба, заламывает неслыханные цены. А получает порой и еще больше.

Не все племена индейцев владеют секретом изготовления яда. А некоторым из них, по неписаному закону, тайну кураре нельзя открывать даже под страхом смерти — например, индейцам племени мура или пуру, которые, как разбойники и воры, считаются вне закона, вне общества.

В каждом племени секретом владеют лишь избранные. Он переходит от старшего к младшему. Иногда это вождь или колдун, иногда простой член общины, а то и женщина.

Кураре готовят в полной тайне, скрытно. Никто, кроме посвященных, не имеет права присутствовать при этом. Потому-то белым так трудно проникнуть в тайну загадочного зелья.

Вот почему Онса так страстно, любой ценой, всеми возможными средствами желал выведать секрет Генипы.

У индейцев Южной Америки существует своя иерархия. Онса считался верховным вождем нескольких племен, среди которых были и урити. Нравилось это им или нет, но они признавали верховенство Онсы в таких, например, случаях, как междоусобные войны.

В своеобразной индейской конфедерации племени урити также отводилась не последняя роль. Одной из основных его привилегий и было право хранить, передавая от отца к сыну, тайну кураре.

Однажды, когда Онсе пришло в голову нарушить традицию, между ним и Генипой произошла ссора.

Онса был пьян, это случалось с ним едва ли не каждый день. Он решил присутствовать при таинстве изготовления яда и вникнуть наконец во все детали. Генипа всеми силами воспротивился этому. Ему хорошо было известно, что Онса целиком под властью колдуна и что тот, в свою очередь, метит на место Генипы.

Как истинный индеец, к тому же пьяный индеец, Онса уперся и стоял на своем. Тогда Генипа, самый мудрый из своих сограждан, властью, данной ему, приостановил процесс изготовления кураре.

Перебранка двух вождей грозила перерасти в вооруженный конфликт между племенами. Урити поддерживали Генипу. Онса же решил во что бы то ни стало подавить сопротивление силой.

Собрав верных людей, Онса неожиданно нагрянул к строптивым сородичам. Но не с оружием, а… в гости. Такой визит считался большой честью. Устроили грандиозный праздник. Все, как водится, напились. Генипа не отставал от прочих. Очнулся он в том самом святилище, где накануне мудрил над кураре. Руки и ноги его были связаны.

Приближенных Генипы зарезали, тела расчленили и тут же принялись готовить обед. Однако большинству соплеменников вождя удалось бежать.

Онса прекрасно знал: индеец всегда голоден; нет лучшего способа обуздать гордыню, чем посадить его на вынужденную диету. Так он и поступил, объявив Генипе, что тот не получит ни крошки, пока не откроет тайну.

Генипа не сдавался. Онса спокойно продолжал пировать, терпеливо ожидая, когда голод урезонит арестанта. Но напрасно! Упрямец стоял на своем, ибо понимал: как только он откроет секрет кураре, Онса немедленно убьет его.

В конце концов терпение верховного вождя лопнуло, и он перерезал горло жене Генипы, бросив еще трепещущее тело ему под ноги. Отчаявшийся, измученный голодом, Генипа поклялся швырнуть Онсу живьем на съедение презренным броненосцам.

По-прежнему пьяный Онса лишь рассмеялся в ответ. И вскоре труп одного из сыновей гордеца оказался рядом с растерзанным телом матери.

Горе и отчаяние придали силы Генипе. Ему удалось разорвать опутывавшую руки веревку, но сломать высокую изгородь лачуги было немыслимо, и Генипа решил сделать подкоп. Невероятно, но, не имея никакого оружия, даже палки, он собственными руками прорыл узкий проход под мощным деревянным частоколом.

Однако многодневный голод, страшная тропическая жажда, долгое заточение, смерть близких — слишком много для одного человека. Генипа внезапно почувствовал, что больше не в силах сопротивляться. Тогда он спокойно улегся на землю и стал ждать смерти.

Мы уже упоминали об основной черте характера индейцев. Они хладнокровны, если не сказать равнодушны. Кроме того, — пассивны. Ожесточившись, Генипа — случай редкий — рванулся было к свободе, но как только увидел бесполезность своих усилий, моментально сдался.

Но вдруг луч солнца осветил умирающего. До того, как хижина вновь погрузилась во тьму, он успел заметить новых пленников. Это были белые. Генипа не мог ошибиться, ведь он ясно расслышал стук обуви. Они помогут, конечно, помогут. Возможно, даже сумеют отомстить.

Наконец Генипа услышал голос. Он узнал его. Сколько бы времени ни прошло с их последней встречи, ему не забыть голоса друга. Бледнолицый приехал с другого берега Большой Соленой реки (так индейцы называли океан). Они прожили бок о бок долгие годы. И если правда, что друзья познаются в беде, то сейчас это самое время проверить.

— Жамали!.. Это же Жамали!.. — Генипа никогда не мог произнести правильно имя Жан-Мари, индейцам вообще с трудом даются европейские языки.

Жан-Мари, пораженный и несказанно обрадованный неожиданной встречей, заметил наконец, что его приятель еле дышит.

— Да ведь он умирает! Генипа! Друг! Не умирай! У нас есть к тебе дело.

— Есть!.. Пить!.. — прошептал индеец по-французски.

— Смотри-ка! Он разговаривает по-нашему, — удивился Беник.

— Я обучал его французскому, а он меня — своему, — отвечал Жан-Мари. — Проклятье! Мне нечего ему дать! Хоть бы крошечку хлеба!

— Матрос, — тихо произнес Ивон, — у меня в кармане завалялся кусочек бисквита. Он совсем засох, но все же сгодится. Быть может, это спасет индейца от голодной смерти.

— Давай, давай, родненький мой! Ты лучший из юнг, настоящий парень! Эй, приятель! Погрызи-ка вот это. А мы подумаем, как бы раздобыть тебе воды. Черт побери! Если бы ты мог напиться кровью, я, не задумываясь, вскрыл бы себе вены. Ты делился со мной последним куском, последней миской фасоли, я не забыл, как ты не жалел своей жизни, чтобы спасти мою.

Несчастный индеец жадно вцепился в сухарь, глодая его, словно кость. И силы вернулись к нему. Однако Жан-Мари, ничего не делавший наполовину, собрался уже было вскрыть себе вену. Лишь случай, счастливый случай помешал ему переступить черту, за которой самоотверженного бретонца почти наверняка ждала смерть.

Уже некоторое время снаружи слышался шум и вой ветра. Наконец разразилась буря. Пошел сильный ливень. Крыша их убогой лачуги протекала. Ручейки струились по стенам и исчезали в вырытом Генипой подкопе. На полу образовалось зловонное месиво. Но никто не обращал на это внимания. Индеец ловил капли дождя и глотал с той же жадностью, с какой минуту назад ел.

— Ну, а теперь поговорим! — Жану-Мари не терпелось узнать, каким образом его друг очутился здесь, в столь плачевном положении, почему урити оказались во власти людоедов.

Немного погодя он добавил:

— Рассказывай побыстрее, мы торопимся. Нужно поскорее выбраться отсюда, трупный запах просто невыносим…

— Это моя жена и мой малютка, — с горечью произнес индеец. — Онса убил их и бросил сюда…

— Как! Этот мерзавец убил их? Какое горе! Надо было давно пустить ему пулю в лоб… Но тогда меня и моих друзей тут же закололи бы. Терпение! Еще не все потеряно. Револьвер при мне, и клянусь честью матроса, первая пуля — ему! Этому негодяю!

— Не трогай его… Он принадлежит Генипе… Знаток кураре сам отомстит за жену и сына.

— Ну что ж, друг, я понимаю. Будь по-твоему. Это дело чести. Во всяком случае, будем рядом, если что. Можешь на нас положиться!

Затем индеец долго, со всеми подробностями рассказывал обо всем, что произошло до его заточения, о том, как бандит растерзал его жену и сына.

Друзья были так потрясены, что не перебивали его, лишь иногда кто-нибудь вскрикивал в ужасе. Выслушав страшный рассказ, они готовы были хоть сейчас бежать из ненавистной тюрьмы, чтобы мстить. Самый простой способ — это продолжить работу, начатую Генипой. К счастью, дождевая вода размягчила землю. Что и говорить, везет так везет. Ведь в засуху почва здесь словно камень.

Жан-Мари бросился к подземному ходу и всей пятерней зачерпнул размокшую землю. Работа пошла. Но так как ход становился все уже, Ивон вызвался сменить матроса, уверяя, что продолжать подкоп ему будет куда легче, чем другим.

Беник остановил его.

— Тебе нет никакой необходимости забираться в эту ловушку, парень.

— Но почему, дядя? Неужели вы считаете, что мне не достанет смелости и силы?

— Поговори еще! У меня есть идея. Мы можем выбраться отсюда по-человечески, не превращаясь в кротов.

— Ну-ка, ну-ка! Ты что-то придумал, матрос? — вскричал Жан-Мари.

— Поднажми-ка вот на это бревно!

— Пожалуйста!

— Толкай!

— Это можно, у меня силы, что у вола!

— А теперь обратно!

— И раз! И два! Хорошо?

— Здорово!

— Ей-богу, бревно поддается. Оно раскачивается, словно зуб.

— А все потому, что как раз под этим бревном подкоп, который вырыл индеец.

— Так давай раскачаем его как следует!

— Попробуем вдвоем! И раз! И два!..

— Еще немного!

— Там, наверху, что-то держит!

— Ах, да ведь там веревки, бревна переплетены…

— Ивон!

— Я здесь, дядя!

— Возьми-ка нож да забирайся мне на плечи… Погоди, я тебе помогу.

Тут уж Ивон оказался на своем коньке. С необычайной ловкостью он моментально взобрался на плечи матросу.

— Черт побери! Ты и правда лазаешь как обезьяна!

— Веревка разрезана, дядя!

— Ну-ка, — Беник обратился к Жану-Мари, — поднажмем теперь! Эй! Юнга, слезай немедленно!

Совершив головокружительный прыжок, мальчишка очутился на земле.

— Там все крепилось одной-единственной петлей. Еще небольшое усилие, и стена рухнет.

— Это, пожалуй, не годится. Мы совсем забыли об охраннике.

— Подождем ночи.

— Но уже темнеет, солнце зашло…

— Дай-ка нож, — спокойно произнес Генипа.

— Что ты собираешься делать?

— Дай!

Потом, указав на бревенчатую стену, добавил:

— Подтолкни! Я хочу выйти.

— Куда ты собрался?

— Я хочу выйти.

— Ну ладно, вот тебе нож. Бьюсь об заклад, ты решил попортить шкуру нашему охраннику.

Не проронив ни слова, краснокожий змеей проскользнул между двумя бревнами и исчез.

Не прошло и полминуты, как друзья услыхали глухой хрип, а затем удар.

Индеец появился так же бесшумно, как и исчез. Он несколько раз всадил нож в землю, как бы желая очистить его, потом протянул моряку и спокойно добавил:

— Он умер.

— Ты разоружил его?

— Я взял лук, взял стрелы, чтобы убить других!

— Итак, когда уходим?

— Нужно дождаться глубокой ночи.

— Кстати, тебе известно, что у нас есть еще один товарищ?

— Он тоже белый?

— Белый… Да, в общем, да! Если хочешь, белый… Он для нас все равно, что вождь.

— И где же он, ваш вождь?

— В клетке с синими попугаями! Это мерзавец Онса придумал. А! Каково?

— Я знаю эту клетку, это мои птицы.

— Как ты делаешь их синими?

— Даю зерно тектоап.

— Что за чертово зерно?

— Ты ничего о нем не знаешь?

— Нет.

— Когда мы освободимся, покажу его тебе.

— Не откажусь. А то ведь съедим, не дай Бог, и станем синими.

— Это зерно не страшно́ людям, только попугаям.

Внезапно голос индейца стал тихим и грустным.

— Мы скоро уходим; но сначала я хочу похоронить Тару-те-ту и маленького Киля.

— Что он говорит? — тихо спросил Беник.

— Он хочет похоронить жену и ребенка.

— Тару-те-ту?..

— Это значит: Ночное Солнце. Луна по-нашему. Бедняга! Какое несчастье! Верная жена и любимый сын…

— Скажи, матрос, а мы не поможем вождю копать?

— Я спрошу. Предложу ему.

Оба бретонца и юнга принялись за невеселую работу. Прошел целый час, пока яма, начатая Генипой, стала широкой и глубокой.

— Готово! — с дрожью в голосе прошептал индеец.

Он нащупал в темноте останки жены и сына, перенес их в могилу, засыпал землей и добавил на местном наречии:

— Здесь погребено сердце вождя урити!

Затем, обернувшись:

— Идемте, друзья! Я мужчина, а мужчины не плачут. Они мстят!

С этими словами матросы что есть силы раскачали бревна, и в конце концов стена повалилась. Путь был свободен.

Генипа вышел первым, за ним Ивон, Беник и последним Жан-Мари, с пистолетом в руке, готовый в любую минуту прикрыть отход товарищей.

Онсе и его людям надо было проспаться после пьянки, учиненной по случаю победы над урити. Бандит рассчитывал на бдительность своей охраны, ему в голову не могло прийти, что пленники сбегут.

Генипа, или Знаток кураре, как с благоговением называли его соплеменники, по лесной чаще шел спокойно и, как всегда, совершенно бесшумно. Привычная легкость вернулась к индейцу, он нетерпеливо бранил своих бледнолицых спутников, чьи ноги то и дело путались в густой траве. Топот и гомон стоял такой, что можно было принять эту группу людей за стадо тапиров.

Тем не менее компания беспрепятственно добралась до клетки, где вместе с синими попугаями обитал и Феликс Обертен.

— Окликни своего приятеля, — едва слышно обратился индеец к Бенику.

— Эй! Месье Феликс… месье Феликс!..

— Кто зовет меня? — встрепенулся Синий человек. Он расположился в углу на лежанке из листьев маиса.

— Черт возьми! Не так громко. Мы от них улепетнули!

— Не может быть?!

— Спасем и вас, не бойтесь! А ну, идите-ка сюда! Выбраться из клетки не так уж трудно. Наша тюрьма была посолиднее.

— Да это вы, Беник… Откуда, дружище, вы взялись?

— Человек говорит… говорит… а надо действовать, — проворчал индеец.

Но Феликс, который наконец все понял, уже вскочил, с силой выворотил бамбуковые прутья и оказался снаружи.

Разбуженные попугаи подняли страшный гам.

— Проклятые птицы! — выругался Беник. — Хорошо бы, бандиты подумали, что это лисица. А то глупые твари испортят нам все дело.

И действительно, пьяная шайка зашевелилась, в ночи послышались крики, а затем и тяжелый шум приближающихся шагов.

Беник схватился за нож, Жан-Мари — за револьвер.

— В клетку!.. — прошипел Генипа и почти втолкнул Беника в пролом, сделанный только что Феликсом.

— А ведь он прав! В клетку! — повторил Жан-Мари, в свою очередь подтолкнув Ивона.

Тогда Генипа, который, казалось, знал и умел все, издал короткий и резкий звук, похожий на крик хорька — грозы местных птичьих дворов. В результате в клетке поднялась неимоверная паника.

В лунном свете показались несколько пьяных индейцев. Держа луки наготове, они, покачиваясь, приблизились к птичнику.

Внезапно один из них громко расхохотался.

— Хорек потрошит птичек их вождя, — сказал он на своем языке.

— Да еще как! — подхватил второй пьяный голос.

— Как мы потрошили его людей!..

— Оставь в покое зверя, пусть наслаждается.

— Да, не будем его трогать. Пусть каждый живет, как хочет, и ест то, что ему нравится.

— А я хочу пить…

— И я…

— Пойдем-ка выпьем! — И оба направились к полному чану.

— Уфф! Вот это да! — Жан-Мари перевел дыхание.

— Если бы не твоя идея, дружище Генипа, — сказал Беник, — нам была бы крышка. Висели бы сейчас, как те бедняги с отрезанными руками.

— Пора! — прервал индеец. Он и бровью не повел, хотя похвалы бледнолицых наполнили его сердце гордостью.

— Куда же мы пойдем? — спросил Феликс. Он только что понял, что к их компании добавился еще один человек. Тот, что взял штурмом его клетку, мастерски изобразил крик хорька и, казалось, стоял теперь во главе импровизированного экспедиционного отряда.

— Как это ни странно, — произнес Беник, — но мы собираемся в свободную страну, где нет людоедов, крикливых попугаев и прочей нечисти.

Ведомые Генипой, они без труда добрались до берега реки, сели в пирогу, обрезав прежде веревки у всех остальных лодок, и пустились в путь. Генипа взялся за весла и вновь удивил своих спутников: он греб совершенно бесшумно.

Пирога скользила по воде так медленно, что всем казалось: проклятая деревня не удаляется, а как будто стоит на месте.

— Я понимаю тебя, — Беник обратился к индейцу. — Ты оставляешь здесь все, что тебе дорого.

— И мою месть! — глухо прохрипел Генипа.

— Придется подождать с этим, сейчас нас слишком мало.

— Сейчас они все пьяны, и мы могли бы без труда прикончить их!

— Дьявол! Да что ты говоришь! Я никогда в жизни не пойду на черное дело! По-моему, самое подлое — нападать на человека, который не может защищаться!

Генипа в недоумении пожал плечами. Ему было невдомек, что благородный человек всегда предупреждает врага о нападении или, по крайней мере, не пользуется моментом, когда тот беззащитен.

— Белые сумасшедшие, и я становлюсь с ними таким же.

В это время со стороны деревни раздались крики. На несколько мгновений они даже заглушили неумолчную болтовню обезьян, облепивших прибрежные деревья.

— Ну! Теперь ты понимаешь, что я был прав? Если бы мы сразу перерезали им глотки, некому было бы заметить побег. И преследовать нас тоже было бы некому.

— Так что же? Значит, мы должны принять бой! — воскликнул Жан-Мари.

 

ГЛАВА 9

Преданный друг. — След. — Уаруку. — Голод. — Съедим собаку? — Четвероногий герой. — Ночь. — Проводник. — Цветочный рай. — Охотник за черепахами. — Ужин-экспромт. — Без хлеба и воды. — Генипа испуган. — Когда нет сил идти, надо бежать. — Ужас. — Муравьи. — Феликс просит пристрелить его.

В каждой индейской деревне водятся собаки особой породы. Они чем-то напоминают шакалов. Небольшого роста, с острой мордочкой, стоячими ушами и рыжеватой шерстью, собаки эти — непревзойденные охотники. Они чрезвычайно умны и обладают превосходным нюхом.

Бродячая жизнь индейцев приучила их дорожить четвероногими помощниками. Поэтому в любом племени собаки принадлежат вождю, и он решает, когда и как их использовать.

Собаки Генипы конечно же сразу учуяли, что их хозяин сбежал из-под стражи. Однако, даже несмотря на присутствие европейцев, они не подняли тревогу. Но как только Знаток кураре вообще покинул деревню, несчастные животные, уже много дней сидевшие взаперти без еды, подняли ужасный вой и начали кидаться на сторожей.

Разбуженные криками попугаев, индейцы еще не успели толком прийти в себя. Если птичий переполох можно было объяснить тем, что в клетку наведался хорек, то наводящее ужас завывание псов, несомненно, имело куда более серьезную причину. Во всяком случае, соплеменники Онсы решили все тщательно проверить.

Те, кто хоть немного держался на ногах, похватали оружие, зажгли факелы и выстроились в кольцо.

Первым делом отправились проведать заключенных. Можно представить ярость каннибалов, когда, подойдя к хижине, они увидели убитого охранника и проломленную стену.

Индейцы не слишком горевали о своем собрате, но сбежавшие белые… Знаток кураре… Для Онсы это будет страшный удар! Что он скажет, когда проснется?.. На кого падет гнев вождя, когда станет ясно: все его усилия раскрыть секрет кураре оказались тщетными?

Даже самые отважные и стойкие не могли подумать об этом без содрогания.

Потом, просто для очистки совести, дикари заглянули в клетку с попугаями. Синего человека конечно же не было.

Пока все это происходило, собаки выли и выли. Один из подвыпивших индейцев, сам не свой от предстоящего объяснения с Онсой, подбежал к собакам и отвязал одну из них, любимицу Генипы.

Почувствовав свободу, собака встряхнулась, завиляла хвостом и… уткнулась носом в землю. Подбежав сначала к проломанной стене, обнюхав все вокруг, она повернула в сторону клетки, пронеслась через всю деревню и решительно направилась к берегу.

У реки — задержалась, несколько раз жалобно пролаяла, обошла то место, от которого отчалила пирога, и, отыскав на земле след хозяина, остановилась как вкопанная.

Действия умного пса, как и отсутствие лодок у берега, многое подсказали преследователям. Но не все. Куда взяли курс беглецы? Вниз или вверх по реке? Вот что необходимо было выяснить как можно скорее. А иначе погоня пойдет по ложному пути, и время будет безвозвратно потеряно.

Вопреки собственному желанию собака подсказала бандитам, где искать ее хозяина: немного помедлив в нерешительности, она бросилась в воду, описала несколько кругов, нырнула, фыркнула, потянула носом, жалобно залаяла, а затем вылезла на берег и опрометью помчалась вверх по течению.

Сомнений больше не было. Беглецы устремились туда. Их надо искать в верховьях. Стараясь не шуметь, людоеды вернулись в деревню, наспех собрали оружие, кое-какую провизию и, умудрившись не разбудить Онсу, удалились.

Большая охота началась.

Отряд, лишившийся своих пирог, — пришлось поплатиться за вчерашнюю пьянку — состоял из дюжины воинов, вооруженных луками, стрелами, томагавками и саблями. Провизии захватили на неделю.

Кто знает, как долго могла продлиться погоня!

Беглецы не могли, скорее всего, уйти слишком далеко, так как груженая пирога тяжела, а гребет конечно же только Генипа, ведь только он способен избрать верный путь.

Преследователи вскоре нагнали собаку. Она бежала вдоль берега и принималась лаять, лишь только ветер доносил до нее знакомый запах.

Вот тогда-то каннибалы и издали тот самый крик победителей, эхо которого донеслось до пятерых беглецов.

К счастью, еще не начало светать. Если бы враги настигли их, то, по крайней мере, не смогли бы сразу применить оружие. У друзей оставалось время до рассвета, чтобы попытаться уйти от «охотников». Все были встревожены. Беник горевал, что у него нет с собой скорострельного ружья. Будь при нем карабин, бандитам пришлось бы худо. Жан-Мари мечтал о полдюжине своих дружков-авантюристов. Феликс оказался солидарен с Беником: головорезам он предпочитал огнестрельное оружие.

Ах! Если бы у Генипы был сарбакан да штук двадцать стрел, отравленных кураре! Ни один из негодяев не вернулся бы в деревню.

Так каждый горевал о своем, а общая тревога все нарастала.

Вдруг с берега послышался радостный лай, а затем плеск воды. К пироге приближалось что-то черное.

Генипа узнал свою собаку. Ему пришлось подхватить ее у самого борта и за лапы втянуть в лодку. Вода стекала с шерсти ручьями. Пес радостно облизывал хозяина, всячески демонстрируя свою преданность.

— Несчастное животное, это, без сомнения, ты навело их на след. Ну что ж! Тем не менее добро пожаловать!

— Фу! Уаруку!

Собака, услыхав свое имя, завиляла хвостом, потом выпрямилась и замерла, устремив неподвижный взор на хозяина.

Ивон, обожавший животных, стал было ласкать ее, но собака не двинулась с места и никак не выказала мальчишке благодарности, чем сильно его обидела. Юнга про себя даже пообещал отомстить за такую холодность.

Лодка упорно продвигалась вперед, все так же бесшумно. Можно было только удивляться, как это Генипа, после стольких испытаний и потерь, до сих пор не выбился из сил.

Феликс, как всегда, умирал с голоду. Беник и Жан-Мари тоже страдали. Мало того, что в желудке было пусто, так еще и табак кончился.

Один лишь невозмутимый Генипа молча работал веслами, бесстрашно вел вперед маленькое суденышко, то и дело вглядываясь в береговую тьму. Ему везде чудились враги.

Наконец и он выдохся, из последних сил сделал несколько рывков и остановил лодку у противоположного берега под живописно свисавшими над водой ветвями. Знаток кураре велел своим спутникам крепко ухватиться за ветки прибрежного кустарника, чтобы лодку не отнесло течением, а сам ушел куда-то вместе с собакой.

Минуты тянулись бесконечно. Полчаса спустя индеец бесшумно вынырнул из зарослей и тихим голосом скомандовал покинуть пирогу.

— Послушай, — удивился Жан-Мари, — если мы оставим здесь лодку, то бандиты без труда определят, где именно мы вошли в лес.

Генипа улыбнулся, слегка пожал плечами и прошептал:

— Раньше, когда Жемали жил вместе с нами, он соображал лучше. А как только вернулся к белым, поглупел, словно старая баба.

— Ладно, ладно! Так что ты собираешься делать?

— Утопить лодку, конечно.

— Точно! Как это я не догадался? Лодку на дно, и концы в воду! Кстати, а что мы будем есть? У меня в животе ветер гуляет.

— Придется убить и съесть Уаруку, — со вздохом промолвил Генипа.

— Никогда в жизни! — вскричал Ивон. — Съесть бедняжку, который так предан вам и с которым я уже почти подружился? Лучше умереть с голоду!

— Парень, пожалуй, прав, — сказал Беник. — Твой пес, приятель, стал членом нашей компании, и мы уже успели полюбить его. К тому же, кто знает, быть может, его чутье нам пригодится. Неизвестно, что для нас важнее, собачий нюх или кусок мяса.

— Как хочешь.

Если среди бела дня пробираться сквозь чащу тропического леса почти невозможно, то читателю легко представить, каково было нашим героям теперь. Ведь стояла непроглядная ночь.

Силы беглецов подходили к концу, и несмотря на все старания Жана-Мари, который всячески пытался ободрить друзей, им удалось пройти всего двести метров.

Надо сказать, что в девственном лесу индеец и его собака оказались как нельзя кстати. Белых людей здесь на каждом шагу поджидали самые невероятные опасности, и, не будь рядом этих двоих, один Бог знает, чем окончился бы их путь.

Отважный Уаруку возглавлял процессию. Он бежал абсолютно беззвучно и за все время ни разу не зарычал, не залаял. Генипа сумел объяснить ему, что надо вести себя тихо. Пес оказался отличным поводырем. Он не позволял колонне отставать ни на шаг, все время принюхивался, прислушивался, замирал у каждого подозрительного дерева: то ствол изогнулся подобно человеческой фигуре, то огромные крючковатые корни напоминали притаившегося индейца. След в след за собакой шел Генипа, держа за руку Беника. За спиной матроса то и дело спотыкался и бурчал что-то Синий человек, которого, по обыкновению, мучил жестокий голод. Ивон не терял самообладания и жизнерадостности. Замыкал шествие Жан-Мари.

Никто не отставал, все держались за руки и двигались вперед медленно, но верно.

Внезапно собака остановилась. Генипа пошарил по земле палкой и почувствовал, что почва под ногами расползается, как жидкая каша. Уаруку не ошибся: дальше была зыбь, одно из тех зловонных болотистых озер, какие во множестве затеряны в этой экваториальной глуши. Достаточно одной минуты, и человек исчезал в таком озере без следа.

Пришлось поворачивать, делать большой крюк, чтобы обогнуть страшное место.

Вдруг собака глухо зарычала. Смышленая и хорошо обученная, она не залаяла, но тяжело задышала.

Послышался легкий шорох, едва уловимый шелест, как будто кто-то повторял без конца «з-з-з-з».

— Буасиненга, — невозмутимо проговорил Генипа.

При этих словах Жана-Мари бросило в дрожь. Он даже не смог скрыть своего страха.

— Что происходит? — спросил Беник.

— Гремучая змея откладывает яйца… Худая встреча!

— Она может напасть, укусить кого-то из нас?

— Нет! Скажите спасибо этому чудесному псу. Он предупредил нас. Слава Богу, никто не наступил на нее.

И так продолжалось все время. То то, то другое. Дальше — больше.

— А это что? — спросил Синий человек, когда они вновь остановились.

— Черепаха, — весело отозвался индеец.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Беник.

— Уаруку остановил ее и перевернул на спину.

— Невероятно! — удивился Синий человек, ведь Генипа ничего не мог видеть в темноте.

— Да-да, — подтвердил Жан-Мари. — Здешние собаки, преследуя какого-нибудь зверька, не брезгуют и черепахами. Они очень ловко лапой переворачивают их на спину и зовут хозяина полюбоваться на эту картину. Черепахи, запеченные в собственном панцире, — это очень вкусно.

— Скажите хотя бы, какой она величины? Я как-то в Париже видел этих тварей у одного торговца, но они не вызвали у меня аппетита.

— Они довольно крупные, и, если не ошибаюсь, нам будет чем поживиться. Их здесь, очевидно, много.

— Неужели? А почему вам так кажется?

— А вы принюхайтесь! Чувствуете приятный запах от земли? Тут целый ковер цветов.

— Разве вы видите цветы?

— Нет, но я чувствую запах. Черепахи очень любят лакомиться этими растениями, собираются под деревьями, чтобы поесть вволю… Эй! Генипа! Ну, что, много их там?

— Слишком много!

— Прекрасно! Что ты собираешься делать?

— Рубить ветки, разводить костер, жарить черепах, есть их.

— Прямо сейчас?

— А когда же? Мы умрем с голоду. Надо есть.

— Но как развести огонь?

— Прежде чем потопить пирогу, я забрал из нее огненную сумку.

— Ты гений, дружище!

Индеец наломал хвойных веток, находя их на ощупь и по запаху. Затем аккуратно собрал и сложил в кучу. Так же аккуратно и обстоятельно развел огонь.

Вскоре пламя разгорелось и весело заплясало во тьме. Дрова потрескивали, распространяя по всей округе приятный хвойный аромат.

— Однако, — не без основания заметил Жан-Мари, — костер может привлечь внимание.

— Голодные мы никуда не годимся. Надо быстрее поесть, — настаивал Знаток кураре. — Вряд ли они ищут нас до сих пор.

Подумав, Генипа с необыкновенной ловкостью перенес костер на другое место. Теперь стволы громадных деревьев заслоняли огонь, и со стороны реки его не было видно.

Вот уже дюжина черепах жарится на костре. Агония длилась недолго. Панцири раздулись, и их содержимое закипело, словно в кастрюле. Вкусно запахло жареным. Рядом сидел Уаруку. Он важно наблюдал за происходящим и жадно облизывался.

Феликса голод уже доконал. Он нетерпеливо подкрался к огню и потянул носом. В свете костра его стало хорошо видно.

И тут Генипа, который до этого момента не видел белого вождя, подскочил, словно ошпаренный.

— Ой! — закричал он в ужасе. — Этот человек синий!

— Увы! Это так, мой бедный друг, — смущенно отозвался Обертен.

— Вы не белый!.. Почему синий?

— Он такой же белый, как и мы, — вмешался в разговор Жан-Мари, — но приблизительно три луны тому назад с ним случилось несчастье…

— Несчастье? Да это же колдовство!

— Ну, пусть колдовство, если тебе так больше нравится.

— А белый человек не знает, кто его околдовал?

— Нет. А какое это имеет значение?

— Большое значение! Его надо найти, убить, съесть.

— Черт возьми! — возопил парижанин. — Как же меня измучил голод и эта болезнь!

— Ах, месье Феликс, — не выдержал Ивон, — если бы я мог оказаться на вашем месте!

— Что ты, малыш! Не надо так говорить! И вообще — давайте больше не будем об этом, друзья мои. Мне кажется, что черепахи уже готовы. Приступим!

— Приступим! — дружно согласились остальные. А все еще не пришедший в себя Генипа принялся раздавать жаркое, открывая ножом панцири. Время от времени он бросал на Синего человека удивленные взгляды.

Поджаренные на костре черепахи — это ни с чем не сравнимое лакомство. Особенно если вокруг благоухают цветы и на деревьях полным-полно диковинных плодов.

Беглецам пришлось обходиться без хлеба, без соли и даже без вилок. Зато у каждого была своя тарелка, слишком горячая, правда. Это не давало расслабиться и отдаться блаженству.

Черепашье мясо оказалось очень сытным. Изголодавшиеся быстро управились с ним, легко орудуя ножами. Они непрерывно жевали в течение четверти часа. Не забыли и Уаруку. Ему тоже досталась черепаха. Хозяин заботливо вскрыл ее панцирь ножом и только тогда бросил собаке. Пес не отставал от своих сотрапезников.

К несчастью, нечем было утолить жажду. Оставалось потерпеть до следующей стоянки. Быть может, там будет ручей.

И вот ужин закончен. Силы вернулись, как по волшебству. Ночь на исходе. В путь!

Четвероногий проводник окинул взглядом команду; выстроившись друг за другом, друзья пустились в путь, навстречу приключениям.

Наконец страшная ночь оказалась позади. А вместе с ней и все переживания. Все целы и невредимы — это главное.

Теперь можно было бы и поспать. Беглецы так устали, что двое: Феликс и Ивон — еле передвигали ноги, на каждом шагу спотыкались, вздрагивали, и головы их падали на грудь. Если бы не поддержка Беника и Жана-Мари, юнга и бакалейщик наверняка повалились бы на землю.

— Эх!.. — протянул индеец. — Придется делать остановку.

— Конечно! — подхватил боцман. — Смотри, месье Феликс и Ивон не могут идти дальше. Да и мы не многим лучше. Надо лечь в дрейф.

— Ты с ума сошел! — прервал его Жан-Мари. — Генипа едва понимает по-французски, а ты к нему со своими матросскими штучками…

— Ну, так объясни…

Однако Знаток кураре, казалось, в этот момент никого не слышал. Лицо его напряглось, он явно был чем-то обеспокоен.

— Что еще случилось?

— Бежать!.. Бежать!..

— Как бежать? Мы просим тебя об отдыхе, а ты нам предлагаешь заняться бегом?

— Бежать! — Голос индейца заставил всех вздрогнуть.

Сказав это, он бросился вперед, поманив собаку.

Было ясно: их подстерегает смертельная опасность. Только она могла так напугать Генипу. Трое мужчин и мальчик, которые минуту назад не в состоянии были двигаться, сделав невероятное усилие, кинулись вслед за ним.

Они пробежали метров четыреста и остановились, обливаясь потом, едва переводя дыхание.

— Слушайте! — Вождь урити не шевелился.

Из леса доносился непрерывный, сильный гул.

— Смотрите-ка, — воскликнул Беник, неисправимый болтун, — можно подумать, что там идет град.

Более точного выражения нельзя было и найти. Это мерное постукивание тревожило слух Генипы и пугало его все больше.

— Вперед! Бежать! — в ужасе крикнул он.

— Гром и молния! Да что, в конце концов, происходит?

— Это муравьи. — Индеец едва шевелил губами.

— Муравьи! — испуганно повторил Жан-Мари.

— Ну и что? Вы испугались муравьев?

— Именно…

— Мы несемся как угорелые только для того, чтобы спастись от жалких насекомых? Они что, величиной с крокодила, твои муравьи?

— Беник, ради Бога, ни слова больше… Месье Феликс, Ивон! Быстрее, друзья! Наша жизнь в опасности!

Еще один бросок — и они очутились на опушке леса. Лес кончился как-то внезапно. Дальше, почти на пятьсот метров вперед, простиралось болото.

— Бежать!.. Бежать!.. — без конца повторял индеец. Вокруг него шелестела желтая трава, высушенная безжалостным солнцем.

Бежать было некуда.

— Смотрите. — Генипа махнул рукой куда-то вдаль.

Сейчас же в ответ ему раздались четыре испуганных возгласа.

Цветущий, благоуханный, дышащий свежестью лес остался позади. Впереди же, насколько видел глаз, торчали лишь скрюченные скелеты деревьев. Но и это не все. Листва, которая минуту назад в лесу была такой живой и зеленой, здесь — мертвая, грязно-желтая — устилала непроходимые болота.

Представившаяся взору беглецов картина вызывала одновременно и удивление, и суеверный ужас.

— Муравьи… Да это же муравьи! — завопил Беник. — Их столько, сколько песчинок на пляже. И у каждого на спине листок… Что же будет?!

— Когда они догонят нас, то сожрут заживо, кусочек за кусочком. Искусав, они обчистят наши косточки так же, как обчистили деревья от листвы.

— Матерь Божья! Спасайся, кто может!

— Проклятье! Вот об этом-то Генипа и кричал нам.

— Что же делать! Господи! Что же делать?

Пока шел этот диалог, Генипа не сидел сложа руки. Он поджег траву вокруг. Затем, сделав некое подобие факелов, зажег и их, раздал каждому и велел бросать направо и налево как можно дальше.

В мгновение ока болото загорелось, словно пакля. Со всех сторон бушевало пламя, в небо поднимались клубы дыма, и шум пожара заглушил шорох мириадов муравьиных лапок.

— Быть может, огонь остановит это полчище.

— Вперед!

Близость мучительной смерти придала изможденным людям силы. Ничего не видя, ни о чем не думая, они бросились бежать.

Проклятье! Дорогу им неожиданно преградила река. Она стремительно несла свои желтые воды меж высоких, обрывистых берегов. Нырять здесь не решился бы, пожалуй, и самый искусный пловец.

Но за спиной полыхал огонь! За спиной наступали муравьи!

Языки пламени понемногу опадали. Дым становился черным. Запахло гарью. Огонь оказался бессилен перед насекомыми. Это было настоящее муравьиное наводнение. Миллиарды их погибли в огне, а новые миллиарды шли и шли по углям, по трупам себе подобных. И шествию не было конца. Черное, курящееся еще пять минут назад болото вновь зашелестело желтыми сухими листьями, неумолимо надвигавшимися на людей. Нельзя было без содрогания слышать этот звук.

Надо что-то делать. От ужасной смерти их отделяло несколько мгновений.

Первым тишину прервал Феликс.

— Я думаю, друзья, что мы пропали. Жан-Мари, ваш револьвер с вами?

— Да, месье.

— Прекрасно! Я хотел бы попросить вас об одной услуге. Ведь вы не откажете мне?

— Слово бретонца! Что нужно делать?

— Когда муравьи начнут терзать нас, я на прощание обниму всех, а потом, пожалуйста, пристрелите меня.

 

ГЛАВА 10

Кое-что об алжирской саранче. — Опасные малютки. — Кровожадность санбасов. — Туннель под водой. — Передышка. — Чудо-строители. — Муравьиный ход. — На пути миграции. — «Дорога Дьявола». — На верхушку дерева. — Пещера. — Над пропастью. — Головокружение. — Крик ужаса. — Исчезновение Синего человека.

Одно из самых страшных бедствий Алжира — саранча. Ежегодные набеги этих прожорливых насекомых приносят неисчислимые убытки. Казалось бы, какую опасность может представлять для человека малюсенькая летающая кобылка? Чтобы ее прокормить, достаточно одного колоска. Но стаи саранчи — это поистине катастрофа.

Нашествия миллионных, миллиардных полчищ случаются в этих местах довольно часто. Там, где они прошли, не остается ни травинки, ни листочка.

Огромные стаи насекомых, словно грозовыми тучами, застилают солнце и небо. И на землю спускается тьма. В период миграции прожорливые твари пролетают двадцать пять — тридцать километров в день, издавая глухой, шелестящий звук, похожий на шум водопада. Саранча поднимается в воздух при свете дня, а с заходом солнца садится на землю, чтобы на рассвете вновь улететь.

Горе тому полю, где приземлилась стая. За несколько минут миллиарды челюстей уничтожат посев, как будто тут ничего никогда и не росло. Только что на этом месте зеленел луг или колосился хлеб, и вот уже насколько видит глаз, вокруг лишь серая сухая земля — настоящая пустыня. Где росли роскошные тропические деревья, останутся торчать, словно метлы, только черные обглоданные ветки.

За минуту саранча разоряет миллионы алжирцев.

Однако саранча, по крайней мере, не приносит физических страданий людям и животным. Человек рядом с ней ничем не рискует. Саранча — из убежденных вегетарианцев. Животные ее абсолютно не интересуют. Поэтому можно сказать, что при всех несчастьях, приносимых ею, алжирцам все же повезло. А вот в Новом Свете существуют другие, еще более многочисленные и опасные насекомые.

Вообще, в этой загадочной Южной Америке все необыкновенно: размеры больше, краски ярче, глушь таинственней. И даже у самых ничтожных тварей зверский темперамент. Они опасны для человека, будь он туземец или пришлый. Кто не слышал о мучениях, которые приносят путешественникам москиты? Укусы невидимых жал настолько болезненны, что местные жители прозвали москитов «огненными мухами». А клещ? Это микроскопическое существо впивается в ноги, свободно проникает сквозь одежду, откладывает под кожей свои яйца, принося человеку невыразимые страдания. Если этого паразита вовремя не заметить, недолго и ноги лишиться.

Есть еще голубая мушка, что откладывает яйца в носоглотках спящих людей. Личинки выводятся почти сразу. Они проникают в дыхательные пути, разрушают бронхи, и бедняга погибает в ужасных муках.

А те муравьи, от чьих укусов на теле появляются волдыри, словно тебя ошпарили кипятком?..

Но от москитов еще можно спастись, прибегая к разного рода предосторожностям. Если будешь достаточно внимателен, то избежишь и встречи с клещом. И голубая мушка попадается не слишком часто, а муравей-кипяток — насекомое и вовсе редкое.

Одним словом, со всеми этими тварями человек может бороться, от всех от них можно так или иначе защититься.

Другое дело большие муравьи, те самые, которых гвинейцы называют маниоковыми, а бразильцы нарекли санбасами. Это, пожалуй, самые грозные и опасные из существующих на земле насекомых. Не менее прожорливые, чем алжирская саранча, санбасы рады любой растительности, губя все на своем пути, будь то живой лес, валежник, саванна или плантация.

Но самое страшное, что они — всеядны. Их челюсти пережевывают буквально все: кожу, одежду, бумагу, навоз, табак, а главное — мясо.

Встреча с этими ордами, опустошающими все вокруг, смертельна для любого живого существа — кровожадные агрессоры в мгновение ока оставят от него один голый скелет. Для того чтобы кусочек за кусочком съесть крупного тапира, им понадобится времени меньше, чем нам для описания этой картины. Пятнадцатиметровая змея для них все равно, что земляной червяк. А ведь она способна целиком проглотить обезьяну.

Каждый муравей — частица организованной массы. Крошечные челюсти-кусачки беспрерывно что-то пережевывают, производя при этом еле заметный звук. Но когда челюстей миллиард, то впечатление такое, будто на землю разом обрушился град.

Бегство, только немедленное бегство — единственное спасение от санбасов. Даже огонь, как мы видели, не способен остановить движение многокилометровой орды.

Между тем у этих насекомых нет крыльев. Каким же образом удается им преодолевать реки, во множестве встречающиеся на пути?

Способ этот поистине замечателен и демонстрирует, чего можно достигнуть сообща.

Пятерка наших друзей и их верный пес оказались меж двух огней. Впереди — непреодолимая река. Позади — шуршащий, смертоносный рой, сплошь покрывающий землю. Еще несколько мгновений, и муравьи растерзают путешественников.

— Ну что ж! Готов ли ты, Жан-Мари, выполнить свое обещание? Думаю, время пришло.

— Но, месье, — промямлил бывший сержант, — это выше моих сил.

— Ивон!.. Мой бедный малыш. — Беник, рыдая, прижимал к груди белого как полотно мальчика, который, однако, держал себя в руках. — Гром и молния! Надо же, чтоб в такой переплет попали пловцы вроде нас!

Тем временем индеец совершенно пришел в себя. Он хладнокровно смотрел на бурлящий поток. В голове его зрел отчаянный план. Изобретательный ум вождя напряженно искал средства избежать роковой встречи. Генипа не смирился, не признал себя побежденным и даже смерть готов был встретить достойно.

Внезапно раздался дикий вопль Уаруку. Собака визжала от боли и ужаса. Муравьи впивались в ее лапы. Несчастное животное топталось на месте, вставало на задние лапы, рычало. В конце концов пес, словно бешеный, кинулся бежать вдоль берега.

Босые ноги Генипы были уже в крови. Феликс, Беник, Жан-Мари и Ивон стояли по колено в муравьином месиве. Их брюки превратились в лохмотья. Они прыгали, переступали с ноги на ногу, пот покрывал их лица. Человеческий разум не мог сделать выбор между желанием спастись от прожорливых насекомых и страхом перед стремительным водным потоком.

Вдруг все увидели собаку. Она было исчезла, да вскоре появилась снова и теперь не только верещала от боли, но и лаяла. И лай этот казался радостным.

Генипа вздрогнул, очнувшись, и крикнул:

— Бежим за Уаруку!

В этот момент совсем отчаявшийся Феликс уговаривал Жана-Мари покончить с ним.

— Попробуйте нырнуть, если хотите… Но даже я, а я неплохо плаваю, думаю, этим лишь продлю агонию.

— Месье Феликс, спасите Ивона, — вопил Беник сдавленным голосом. — Быть может, все же вплавь…

— Дядя, — прервал его мальчик, по-прежнему державшийся молодцом, — я останусь с вами… Я так хочу!

— Бежим за собакой! — еще громче повторил Генипа.

Не успев толком понять, в чем дело, ухватившись за зыбкую, призрачную надежду, все бросились бежать. Ноги несчастных были облеплены муравьями, которые впивались в кожу и пили кровь, но надо было бежать, и они бежали.

Через десять секунд, преодолев двадцать пять метров, вся компания неожиданно оказалась перед зияющей темной дырой шириной приблизительно в полтора метра. Рядом заливчато лаял Уаруку.

— Мы не умрем! — возвестил индеец, и непостижимая невозмутимость оставила его. — Мы не умрем!.. Уаруку нашел выход!

— Вовремя, что и говорить! Благодарю тебя, Господи! — вскричал Беник. — Наш приятель, кажется, оттаял, это хороший знак.

Собака скрылась в темном проходе, который шел не вертикально, подобно колодцу, а как туннель, горизонтально и походил на пасть громадного терьера.

Генипа исчез в темноте. Секунду спустя раздался его крик:

— Бегите, бегите сюда!

Все колебания моментально рассеялись. Четверо французов смело вступили в темную галерею. Шагов двадцать они прошли, круто спускаясь вниз. Здесь было, пожалуй, еще темнее, чем в алмазных шахтах. Земля под ногами, к счастью, оказалась довольно ровной. Это немаловажное обстоятельство было на руку беглецам, ибо любая, самая ничтожная, преграда замедляла дело и могла привести к гибели.

Размеры туннеля, похоже, оставались неизменными. Во всяком случае, Жан-Мари, самый рослый из всех, все время ощущал макушкой земляной потолок. Ход имел полуцилиндрическую форму и был абсолютно прямой. Избавившись от ужаса неминуемой гибели и вновь обретя способность думать, европейцы удивлялись, как это здесь, в этих местах, где, быть может, и белого человека до сих пор не бывало, появилась столь точная конструкция с абсолютно правильными формами.

Самый лучший инженер, самые квалифицированные рабочие не сделали бы лучше, таким неподражаемым во всех деталях являлось это сооружение.

Генипу подобные размышления не мучили. Ему подземный ход казался обыкновенным. Индеец бежал вслед за своим псом, едва не наступая ему на лапы, чтобы не потерять из виду.

За ними что есть мочи неслись Беник, Ивон, Феликс и Жан-Мари. Вскоре они почувствовали, что дышать стало легче. Струя свежего воздуха недвусмысленно доказывала, что у этого туннеля есть и другой выход.

Но далеко ли он и куда ведет?

Не окажутся ли беглецы снова во власти ненасытных насекомых, от которых только что чудом унесли ноги?

Вдруг над головами раздался зловещий шум. Можно было подумать, что наверху сразу несколько поездов несутся по рельсам с сумасшедшей скоростью.

С потолка стали падать водяные капли.

— Что за адовы приключения! — вскричал Беник, и его голос прозвучал гулко, словно собственное эхо.

— Это что, дождь? — поинтересовался Жан-Мари.

— Думаю, что там, наверху, гроза.

— Ерунда! На небе не было ни облачка.

— В таком случае, да пожрут меня муравьи…

— Эй! Не говори глупостей! Не гневи Бога! И не дразни дьявола!

— Я почему-то очень испугался, до сих пор гусиная кожа. А вы, месье Феликс, почему все время молчите?

— О! Знаете ли, мне как-то все равно. Чувствую ко всему равнодушие. Ко всему, кроме нестерпимых мучений. Любую другую смерть встретил бы спокойно.

— Ба-а! Ну-ка оставьте эти разговоры! Жизнь — хорошая штука. Тем более что мы затратили столько усилий, чтобы сохранить ее.

— Однако мне она не обещает ничего хорошего. Могу ли я забыть о своем ужасающем виде.

— Послушайте, дядя. — Ивон вмешался как нельзя вовремя. — Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что мы находимся под рекой.

— Почему ты так думаешь?

— Ведь мы очень круто шли вниз, так что должны были уже спуститься ниже уровня дна.

— Возможно!

— Затем мы прошли больше двухсот метров совершенно горизонтально, а теперь поднимаемся… Мы прошли под рекой.

— Свет, смотрите, наконец-то свет!

И действительно, в конце туннеля виднелся уголок голубого неба.

Шум постепенно стих, а подъем стал круче. Наконец они вышли из подземелья и увидели местность, как две капли воды похожую на ту, что недавно подожгли. Рядом со своим верным псом на корточках сидел Генипа и методично счищал с ноги прилипших муравьев.

Напряжение последних минут сменилось нервной разрядкой, которую бедняги не в состоянии были унять. Они без умолку хохотали, шумели, махали руками и обменивались горячими рукопожатиями.

Синий человек уже позабыл, как совсем недавно умолял Жана-Мари пристрелить его.

— Да! Выбрались из когтей дьявола. Гляди-ка! А мы и правда на другом берегу!

— Мальчишка оказался прав!

— Мы прошли под водой.

— А вот кому все нипочем! Эй, Генипа!

— Чего вам?

— Скажи, кто вырыл этот чудесный ход?

— Это дорога санбасов, — ответил индеец.

— Ты хочешь сказать, что муравьи тоже ею пользуются?

— Да! Они его вырыли, чтобы переходить реку. Они не любят купаться.

— Ты, похоже, решил нам сказки рассказывать! Так мы и поверили, что эти бестии способны вырыть подземный ход!

— Его вырыли муравьи, — невозмутимо подтвердил вождь урити.

— А знаете, я думаю, что он говорит правду, — заявил Феликс, подумав с минуту. — Представьте только, какая гигантская сила скрыта в этой движущейся массе. Благодаря их несметному количеству эта мелюзга способна горы свернуть. Разве не на наших глазах они в одну минуту уничтожили целый лес да еще прихватили с собой оставшиеся листья, чтобы питаться в пути?

— Кто знает, может, инстинкт действительно подсказал им, что надо рыть туннель в земле… Ведь переплыть реку они не могут. Летать тоже не умеют…

— Конечно! — поддержал разговор Знаток кураре.

— Представляете, если бы каждый муравей взял один земной атом и перенес на другое место?..

— Да! Вот это был бы туннель!..

— Думаю, им понадобилось бы для этого совсем немного времени.

— Говорите, говорите, месье! Вы так интересно все объясняете, лучше, чем в любой книжке. Слушая вас, отдыхаешь.

— Но это, собственно, все. Я не слишком силен в естествознании. Так, читал в свое время кое-что. А в основном делаю выводы из рассказов Генипы.

Индеец тем временем покончил с насекомыми, которые причиняли ему сильную боль — на ногах не осталось живого места. Он с трудом поднялся. За последние минуты вождь утомился больше, чем за прошедшие дни, и теперь безделие доставляло ему неизъяснимое наслаждение.

Но испытания, к несчастью, не закончились.

Санбасы миновали туннель и медленно, но верно двигались вперед. Их авангард был уже виден. Зрелище впечатляло. Галерея была заполнена насекомыми сверху донизу. Они лавиной вытекали из подземного хода, торопились, громоздились друг на друга. В сумятице одни погибали, а другие тут же пожирали трупы соплеменников. Это был живой, бурлящий, шуршащий поток высотой в полметра.

Обычно переход длится дня три-четыре. Затем несметные орды останавливаются, облюбовав какую-нибудь местность, и, распространяясь, словно проказа, уничтожают все на своем пути.

Если уж друзьям удалось убежать, не стоило дожидаться, пока насекомые догонят их. Надо было уносить ноги. Впрочем, им и не пришлось долго уговаривать друг друга. Они решили, что не остановятся, пока не пересекут саванну.

— Потом мы наконец перекусим. — Феликс не без основания надеялся, что стрелы Генипы сослужат им добрую службу.

Итак, отступление продолжалось.

Никто не знал, сколько прошло времени, когда друзья, изнуренные, окончательно выбившиеся из сил, увидели живописные холмы, окаймлявшие саванну. Чуть дальше возвышались горы. По всей вероятности, это был хребет Сьерра-Ковоадос.

Генипа, вопреки ожиданиям, не нашел здесь никакой дичи. К счастью, Уаруку оказался удачливее хозяина и поймал зайца. Однако, даже несмотря на то, что заяц был довольно увесистым — примерно килограмма четыре, — изголодавшимся путникам он показался перепелкой.

— На войне как на войне.

Мясо было еще почти сырым, а его уже рвали из рук, глотали, не прожевав. Уаруку тоже получил свою долю — внутренности и кости.

Заморив червячка, все пятеро растянулись на траве и заснули мертвым сном.

На рассвете их разбудил зловещий шорох.

— Тысяча чертей! — вскричал Беник, всматриваясь куда-то в даль.

— Что случилось? — спросил его Феликс.

— Опять проклятые муравьи!

— Не может быть!

— Я вижу их, как вас, месье! Вон там, смотрите-ка, огромное коричневое пятно в форме подковы!

— Ей-богу, правда! Они ползут очень быстро, концы подковы почти достают нас!

— Что будем делать?

— Уйдем в горы.

— По-моему, это лучший выход. Кстати, как вы думаете, эти канальи, индейцы Онсы, должно быть, потеряли наш след?

Генипа тихо усмехнулся и добавил, указывая на муравьиные орды:

— Санбасы стерли все следы!

— Вот это точно: не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Ну, идем!

— В путь! Через полчаса нам здесь не поздоровится.

Опять бегство, опять преследование. Вскоре, однако, друзья заметили, что расстояние между ними и муравьиной стаей увеличивается. Беник недоумевал:

— Они отстали? Почему?

— Потеряли к нам интерес, — отвечал Жан-Мари. — А может, и вовсе нас не преследовали. Вероятно, их путь идет с Востока на Запад. А мы просто оказались у них на дороге.

— А по-моему, они нас догонят во что бы то ни стало. Успокаиваться рано.

— Боюсь, что так…

— Нет, — отозвался Генипа.

— Почему?

— Мы спустимся по «дороге Дьявола»!.. Санбасы не смогут по ней пройти.

— А что это за «дорога Дьявола»?

— Это здесь, я знаю ее.

— Так веди же нас скорее!

Два часа спустя крутые тропки привели измученных путников к гранитной скале высотой больше двадцати метров. Она загораживала вход в долину и казалась совершенно непреодолимой.

— Вот и пришли, — удовлетворенно произнес индеец.

— Это и есть «дорога Дьявола»? Пожалуй, до дьявола добраться легче, чем вскарабкаться на эту гору.

— Дорога с другой стороны.

— Нам придется взбираться наверх?

— Да!

— Не подставишь ли ты нам спину?

— Беник говорит глупости!

— Прости, дружище, со мной это иногда случается.

Не говоря больше ни слова, вождь направился к громадному дереву с блестящей листвой и плодами величиной с тыкву. Ствол его, казалось, прирос к скале. Генипа придирчиво осмотрел многочисленные лианы, обвивавшие исполина, и выбрал одну, самую крепкую. На всякий случай он попросил всех разом ухватиться за конец растения и успокоился лишь тогда, когда испытание прошло успешно.

Сняв одежду и нисколько не стесняясь своей наготы, индеец завернул в лохмотья собаку, с силой затянул узел и закрепил у себя на шее. Пес весил довольно много, однако. Знаток кураре с легкостью подтянулся на руках, так что ему мог бы позавидовать самый выдающийся гимнаст.

Уаруку, которому подобное обращение было явно не по вкусу, тем не менее, не сопротивлялся и старался не двигаться, чтобы не помешать хозяину.

Через три минуты человек и пес скрылись в густой кроне дерева.

Подошла очередь Беника.

— Эй, поднимайтесь сюда! — Он легко взобрался наверх — пригодилась привычка лазить по мачтам.

Жан-Мари, а затем Ивон с успехом повторили его маневр.

Феликсу подъем тоже удался на славу. Недаром когда-то, в коллеже, он был чемпионом по гимнастике.

Как только Синий человек присоединился к остальным, вождь урити принялся что есть мочи лупить своим луком по лиане, которая в конце концов оторвалась и отлетела метра на два от дерева.

— Теперь никто не заметит, где мы поднимались!

Чем выше они оказывались, тем больше попадалось на пути сорняков, мертвой листвы, сломанных веток. А когда верхолазы увидели круглое, примерно метрового диаметра, отверстие в скале, Беник воскликнул:

— Как! Опять туннель? Ну и денек!

— Этот не такой длинный, как ход санбасов, — ответил Генипа.

— Нужно идти туда?

— Да!

— На четвереньках, что ли?

— Как Уаруку.

— Ну ладно! Вперед… Надеюсь, сюда муравьи не доберутся…

Собака, которой найденный ход, несомненно, был хорошо знаком, по обыкновению вошла первой. За ней последовал хозяин.

На сей раз это была естественная трещина геологического происхождения, такая крутая, что путешественники едва удерживались от падения. Им приходилось упираться в потолок спиной, а в пол ногами. Когда щель становилась уже, то вставали на колени.

Подъем, спуск. Спуск, подъем. Это длилось минуты четыре, не больше. Свет возник внезапно.

— Мы идем правильно, — обрадовался индеец.

— Где же дорога? — сощурившись от яркого света спросил Жан-Мари.

— Да вот же она! — Генипа показал на узенький карниз. Ширина его не достигала и сорока сантиметров.

Справа и слева, вниз и вверх шли отвесные скалы. Наверху — синее небо. Внизу — пропасть глубиной метров в шестьдесят. Впрочем, быть может, она была и много глубже. На уступах росли огромные деревья, и трудно было понять, где кончался обрыв.

Феликс не мог смотреть вниз без содрогания.

— Пошли! — скомандовал индеец.

— Одну минутку! — отозвался Синий человек. — У меня нет уверенности, что я смогу пройти этой козьей тропой.

— Да бросьте, месье, — ободрил его Беник, — это пара пустяков.

— Для вас, возможно, это и так. Вы ведь привыкли лазить по реям. Но я привык лишь к парижским тротуарам.

— У вас кружится голова?

— Невыносимо!..

— О, дьявол! Единственное средство — это не смотреть вниз. Только вверх, только в небо. В крайнем случае закройте глаза.

— Если бы можно было пройти на четвереньках!..

— Исключено! Здесь не так широко.

— Ну что же… Вперед! Нельзя же задерживать вас. А кроме того, что я, собственно, теряю? — с горечью заключил бакалейщик.

— Может быть, вы встанете между Жаном-Мари и мной?

— Ни в коем случае! Я завершаю процессию и останусь на своем месте. Вы знаете, насколько длинна эта чертова дорога?

— Нет, индеец ничего не сказал. Кстати, он уже довольно далеко ушел. Надо бы поспешить. Там, впереди, уступ сворачивает. Ивон и Жан-Мари скрылись за поворотом, я их не вижу.

— Ну, чему быть, того не миновать… Идем!

С этими словами Беник вступил на тропу так, что спина его крепко прижалась к отвесной скале, а взгляд обратился в сторону пропасти. Осторожно переставляя левую ногу и подтягивая правую, он начал продвигаться вперед. Главное — не задеть выступавшие камни и не потерять равновесие.

Так прошло пять минут. Добравшись до места, где карниз сворачивал, огибая скалу, матрос с облегчением увидел, что дальше дорога расширялась вдвое.

Но только он обернулся, чтобы поделиться радостной новостью с парижанином, как горло его перехватило от душераздирающего крика.

Беник похолодел, руки и ноги онемели от испуга.

— Месье!.. Месье Феликс!..

Ответа не было.

В отчаянии Беник вернулся туда, откуда начался его опасный путь, потерянным взглядом окинул карниз.

Вокруг было пусто и тихо.

Синий человек исчез.

Конец первой части