ГЛАВА 1

Благословенная Бразилия. — Пара и Манаус. — Долина Амазонки. — Превосходные пути сообщения. — Риу-Бранку. — Кампо. — Тяготы путешествия по Риу-Бранку. — Зима и лето по соседству. — Каналы. — Пустынные места. — Цивилизация и варварство. — Бателао. — Что думал сеньор Хозе об индейцах. — Беглецы. — Хлеб, тряпье и палка. — Жестокое наказание. — Канаемес наводят ужас.

Бразилия — огромная, густо населенная, богатая и цивилизованная — самая благоденствующая страна Южной Америки.

Господь щедро одарил эти земли. Почва здесь так плодородна, что не требует от местных жителей больших усилий. Тут и бездельник, кажется, может прожить безбедно.

Что и говорить, Бразилия отмечена Божьей благодатью.

В этих краях уникальная гидрографическая система. Через всю страну тянутся огромные, полноводные реки с бесчисленными притоками. Быстроходным судам хватает водных просторов — они бороздят их, неся в глубь материка цивилизацию.

На обильных землях произрастают всевозможные культуры, в недрах сокрыты драгоценные минералы, которыми бразильцы научились пользоваться с умом и бережливостью. Их кофе, каучук, золото и алмазы высоко ценятся в Старом Свете.

Во время засилья португальских колонизаторов здесь царили удручающая нищета и невежество. Теперь же широко открыты двери всему новому, прогрессивному. Сегодня в научном мире Бразилии немало славных имен.

Словом, благодаря неустанным заботам скромных, несказанно трудолюбивых бразильцев богатства государства преумножаются, и империя, насчитывающая всего шесть десятков лет от роду, процветает под мудрым правлением достославного императора.

Не будем пространно рассуждать о причинах быстрого развития совсем еще юной нации, чье самосознание и сила растут день ото дня. Приведем лучше конкретный пример — он многое объяснит. Принято считать, что первостепенное свидетельство процветания государства — рост городского населения.

Возьмем наугад хоть город Пара.

В 1865 году в Санта-Мария-де-Белем-до-Грам-Пара, именуемом сокращенно Пара, насчитывалось двадцать семь тысяч жителей.

В 1885 году их было уже семьдесят тысяч, а внешнеторговый оборот составлял сто пятьдесят миллионов франков.

Безусловно, прогресс можно объяснить преимуществами географического положения города — в устье реки Амазонки, на берегу океана. Пара — как бы форпост внешней и внутренней торговли.

Ну а Манаус? Он-то находится в тысяче трехстах километрах от Атлантического океана!

Тридцать лет назад скромный городишко у слияния Амазонки и Риу-Негру был известен разве что трем с половиной тысячам его жителей. Темные и забитые, бедняги сами-то, наверное, не знали, свободные они или рабы.

Сегодня Манаус — центр провинции Амазония, красивейший город с пятнадцатитысячным населением. Улицы освещены газовыми фонарями. Есть здесь школа, колледжи, библиотека, банк, ботанический музей, больница, сберегательная касса, театр.

Приходится, правда, признать, что такой заметный для Южной Америки прогресс не может все-таки сравниться с ростом некоторых североамериканских городов — они поистине подобны реке в половодье! Их лихорадочно-сумасшедший ритм неведом Бразилии. Как неведомы и внезапные ужасные катастрофы, столь часто сотрясающие «города-вулканы» северной части континента. Жизнь на Юге размереннее. Удача приходит сюда уверенной походкой победительницы.

Единственное, чего в Бразилии действительно не хватает, так это железных дорог. Им тут предпочитают прекраснейшие в мире реки — естественные, самой природой сотворенные пути сообщения, вдоль и поперек пересекающие огромную территорию страны.

Транспорт — серьезная забота правительства. В Бразилии любят ездить быстро и с комфортом. Так что знаменитый девиз «Время — деньги» не является исключительной привилегией янки. Грузы тут не залеживаются, пассажиры не томятся в ожидании — дело поставлено почти безукоризненно.

Остановимся же в просторной и обильной долине Амазонки, где, как говорят, каждый год пропадает столько добра, что его с лихвой хватило бы накормить и обеспечить всю Европу.

Вернемся в Манаус и посмотрим, к примеру, как связана чудесная столица молодой и великолепной провинции с центрами цивилизации. Ведь она заметно удалена от них.

Два водных пути соединяют Манаус непосредственно с Европой: девять раз в году английские суда курсируют от Ливерпуля до Манауса через Лиссабон, Пару, Паринтинс, Икоатиару.

Другой путь принадлежит французской компании и начинается в Гавре, а заканчивается в Гамбурге и Антверпене. Французские суда также заходят в Лиссабон и Пару.

Есть рейсы и на Северную Америку, с конечным пунктом — Нью-Йорк.

Можно себе представить, насколько интенсивно движение по Амазонке и ее притокам. Это напоминает гигантскую систему вен и артерий, в центре которой пульсирует Манаус. Он, словно сердце, управляет транспортом — кровью экономики.

С Колумбией сообщение осуществляют суда, принадлежащие одному крупному торговому дому.

Ежемесячную связь с Перу обеспечивают государственные службы. Следуя в пункт назначения Икитос, корабли заходят в Кодажас, Куари, Тефе, Фонти-Боа, Сан-Паулу, Табатингу, Лорето и Урари. Эта линия носит название Солинос.

В бразильские порты, в частности в Рио-де-Жанейро и Пару, пароходы ходят три раза в месяц.

И наконец, внутри самой провинции Амазонии совершаются пять регулярных рейсов. Из Манауса в Санту-Антониу по Риу-Мадейре и в Уитанахан по Риу-Пурус — ежемесячно. К озеру Марари по Риу-Джунии и в штат Акри по притоку Пурус и в Явари — раз в два месяца.

В современном государстве, где имеются отдаленные провинции, едва ли возможно сделать большее.

Но есть в бассейне Амазонки одна река (быть может, она и не из самых главных), о которой как будто позабыли. Ей словно бы нет места в сложной системе судоходства — Риу-Бранку, что означает Белая река, впадает в Риу-Негру в трехстах двадцати километрах от места слияния последней с Амазонкой и связана притоками с Венесуэлой и тремя Гайанами: Английской, Голландской и Французской. Воды ее меняют свои оттенки от молочно-белого до темно-зеленого. По своей протяженности, около восьмисот километров, она сравнима с Луарой или Роной.

Широкая река, ставшая известной лишь со времени открытия ее нашим знаменитым соотечественником Кудро, протекает по раскинувшейся от двух до пяти градусов северной широты и от шестидесяти одного до шестидесяти четырех градусов западной долготы бескрайней прерии, кампо, как ее называют бразильцы.

Кампо Риу-Бранку кормит бесчисленные стада, которые могли бы стать ценными ресурсами для Манауса, если бы не трудности доставки. Но установлению регулярных рейсов, по мнению местных властей, препятствуют природные условия. Однако заинтересованные лица и теперь не без основания утверждают: создание постоянной действенной связи между Манаусом и Боа-Виста — цель, достойная больших усилий.

Где же выход?

«Если сомневаешься — воздержись» — гласит пословица. Так и происходит: все сомневаются и все воздерживаются, к несчастью тех, кто живет по берегам Риу-Бранку и ведет свое дело.

Если у путешественника нет парового судна, что бывает чаще всего, ему приходится выбирать между монтариа и бателао. В первой части нашего повествования мы описали монтариа. Бателао же предназначен специально для перевозки крупного рогатого скота. Это большое плоскодонное судно, на борту которого помещается от десяти до тридцати коров и быков, а также экипаж, состоящий обычно из восьми — десяти человек, как правило, индейцев, с верховьев Риу-Бранку, и их командира.

Груженый транспорт в летнее время идет вниз по Риу-Бранку двадцать дней, а зимой — всего десять. Отрезок от устья Риу-Бранку до Манауса требует еще пяти или шести суток независимо от времени года.

Чтобы продвигаться вверх по течению Риу-Негру, необходимо две недели, а по Риу-Бранку летом — сорок дней, зимой — шесть — десять.

Монтарио гораздо быстроходнее. Расстояние от устья Риу-Бранку до Боа-Виста на таком судне преодолевается за двенадцать — пятнадцать суток плавания. Ну, а о пароходах и говорить нечего. Им требуется всего трое суток, если подниматься вверх по течению, и двое — если спускаться вниз.

Когда речь идет о смене времен года, от которой зависит скорость передвижения, нужно помнить, что долина Риу-Бранку разделена экватором, и если в одной части лето, в другой — на Риу-Негру — зима. И наоборот. На Риу-Бранку лето длится с сентября по март, а на Риу-Негру — с марта по сентябрь.

Одним словом, это долгое путешествие полно опасностей и тягот.

Амазонка, как и ее притоки, — равнинная река, раскинувшаяся на плоской низменности, без порогов и препятствий. По берегам тянутся нескончаемые топи. Зимой они просто необозримы, так что порой путешественник сбивается с пути, даже не заметив этого. Совсем другое дело — Риу-Негру. Здесь случаются ужасные бури. Волны выбрасывают суденышки на берег, в непроходимые трясины, — там нет спасения.

Чтобы избежать неприятностей, владельцы судов стараются держаться так называемых паранас — естественных каналов. Каналы эти ответвляются от главного русла, бегут вдоль и поперек и создают многочисленные островки. В иных местах подобных речушек насчитывается до восьми — десяти. Паранас где-то не шире ручейка, а где-то полноводнее Луары или Сены. Затейливое переплетение водных потоков создает своеобразный лабиринт. Их фантастические извивы несколько оживляют однообразие простирающихся вдоль берегов девственных лесов.

Места здесь пустынные и безопасные. Вихри сюда не долетают. Редко встретишь на берегу одинокую ферму. Самого жилища обычно не видно, оно прячется под пологом леса. И только привязанные у берега пироги говорят о присутствии человека. Время от времени навстречу попадаются жалкие лодчонки бедняков индейцев, промышляющих рыболовством.

Некогда в этом краю обитали индейцы мансос — цивилизованный, оседлый народ. Но они покинули левый берег Риу-Негру, спасаясь от набегов племени жапура и других воинственных племен.

Ныне, если кто и живет в лесах левобережья, так одни кровожадные индейцы. С конца прошлого столетия они наводят ужас на обитателей низовий.

Самые знаменитые из них те, что заселяют берег Риу-Жауапери, как раз напротив деревни мура на правом берегу. Разбойники ни перед чем не останавливаются. Они переплывают реку и разоряют поселение. Настоящее бедствие! И хотя теперь здесь курсирует военный катер, призванный охранять жителей от посягательств краснокожих, обстановка в этих местах далеко не спокойная.

Одним словом, путешественник рискует попасть в переделку не только в глуши, но и буквально в нескольких километрах от Манауса, этого островка цивилизации и комфорта. А в двадцати километрах выше впадающая в Риу-Негру маленькая речка Таруман-Ассу, пожалуй, столь же опасна, как и Жауапери. Если подняться вверх по ее течению, недалеко от первого водопада, можно встретить поселения беглых рабов или солдат-дезертиров.

Они крайне враждебно относятся к чужакам, и без надобности никто посторонний здесь не появляется. Выше вверх по реке за поселениями этого сброда тянется вдоль берега саванна. Там обитают свирепые дикари. Дальше начинаются земли индейского племени кришана.

И все же, невзирая на бесконечно долгое путешествие, невообразимую жару, ядовитые испарения — причину лихорадки, мириады жалящих насекомых, превращающих вашу жизнь в ежесекундную пытку, несмотря даже на кровожадных индейцев, каждый месяц находятся смельчаки, которых не пугает перспектива проделать путь из Манауса в Боа-Виста и обратно.

Потому-то и не было ничего необычного в том, что в одно прекрасное теплое утро в июле 1888 года в водах Риу-Негру показалась до верху груженная лодка с экипажем из бравых краснокожих ребят.

Индейцы молча налегали на весла. В лодке были бережно уложены продукты и мануфактура, полученные в городе за партию крупного рогатого скота.

Капитан, крепкотелый мулат, стоял у штурвала и с ленцой управлял судном, время от времени бросая быстрый, проницательный взгляд на членов экипажа, безучастных ко всему и неподвижных, словно медные истуканы.

Внезапно течение стало бурным. Лодка, плывшая от самого Манауса по каналу Анавилана, параллельно левому берегу Риу-Негру, покинула спокойные воды, напоминавшие скорее стоячий пруд, и очутилась в стремительном потоке. Напоенная дождями река сопротивлялась усилиям людей и замедляла ход судна.

Убедившись в том, что справиться с течением невозможно, гребцы причалили к берегу. Мулат укрепил лодку, закинув канат за мощный корень.

— Что случилось, сеньор Хозе? — спросил кто-то из-под лиственного навеса на корме. Вопрос был задан по-португальски, звонким голосом приятного тембра.

— Мы остановились, сеньор, — отвечал капитан, — но, думаю, скоро вновь двинемся. Эти скоты выдохлись, а может, притворяются. Вы их разбаловали. Откармливаете, точно на убой. Утром кофе!.. Вечером чай!.. Хорошая мука, хорошее мясо… Сколько хочешь выпивки… Да им просто выгодно тянуть волынку.

— Вы так думаете?

— Черт возьми! Да что тут думать? Это же совершенно очевидно.

— Здесь вы — хозяин, сеньор Хозе. Поступайте, как считаете нужным. Пока мы плывем по реке, я всего лишь обыкновенный пассажир.

— Ну что ж! Прекрасно, — ответил мулат, очевидно довольный услышанным. — В таком случае посмотрите, как нужно оживлять этих лентяев.

Из-под навеса появился молодой человек лет двадцати восьми — тридцати. Он подошел к сеньору Хозе и произнес, обращаясь к людям, расположившимся в гамаках по обеим сторонам:

— Послушайте, Маркиз! Эй, Винкельман! Не желаете ли посмотреть, каким образом сеньор Хозе, наш капитан, станет подгонять гребцов?

— Ради Бога, месье Шарль, нет! — отвечал сонный голос. — Жара такая, словно в печке. Слава Создателю, хотя бы эти кусачие бестии, мучившие нас с самого Манауса, решили передохнуть. Хочу воспользоваться случаем и хоть немного поспать, пока они перестали меня сверлить.

— А вы, Маркиз?

Ответом был лишь громкий храп из второго гамака.

Мулат расхохотался, а затем пронзительно свистнул.

В ту же секунду индейцы заняли свои места возле весел. Двое из них отвязали канат, который удерживал лодку.

— А теперь ко мне, негодяи! — крикнул капитан, обращаясь к двум другим, растянувшимся прямо на палубе под палящим солнцем.

— Что вы собираетесь делать? — спросил молодой человек.

— Выполнить обещанное. Видите ли, месье, тут уж, как говорится, цель оправдывает средства. У этих бездельников ни стыда, ни совести. Только и думают, как бы урвать что плохо лежит. Если не быть начеку и не принять меры, они стащат весь провиант и бросят нас на произвол судьбы. А для нас это верная гибель. Сами могли убедиться, как платят эти мерзавцы за вашу доброту и щедрость.

— Увы! Но я полагал, что их странную склонность к дезертирству можно укротить хорошим обращением. Во всяком случае, это всегда удавалось, когда мне приходилось иметь дело с индейцами тапуйес.

— То, что годится одним, противопоказано другим, — многозначительно проговорил сеньор Хозе. — Видите ли, на этих действуют, как считается, только три вещи: хлеб, тряпье и палка! Но главное, безусловно, палка.

— Как вы суровы…

— Но я справедлив.

Прошло три дня. Лодка плыла по Риу-Куруау. После тяжелого дня капитан крепко уснул. Утомленные долгой охотой, спали пассажиры. Дождавшись полночи, двое индейцев отвязали шлюпку и бежали, прихватив все, что можно было унести: тюки с тканями, муку, сыр, бисквиты, табак, консервы, мясо, кое-какие инструменты. На прощанье они угостили бисквитами товарищей, помогавших изо всех сил.

Вероломное преступление было совершено в полной тишине. Дезертиры не потревожили сладкий сон капитана и его пассажиров.

Можно себе представить, в какое бешенство пришел на следующее утро сеньор Хозе, увидев себя одураченным.

Вдоволь побушевав, он скоро, однако, вновь повеселел, удвоив наблюдение, дабы избежать в дальнейшем подобных инцидентов. Обращаясь к господам, мулат произнес:

— Да! Местечко для побега они выбрали не из лучших. Одно слово: гиблое местечко. Несчастные сдохнут с голоду, заблудившись в лесах. Или попадутся в лапы кровожадным индейцам. Те перережут им глотки, а из косточек смастерят дудочки. Во всяком случае, нам это только на пользу — лодка стала легче!

Однако, несмотря на большой жизненный опыт, мулат не предусмотрел третьей опасности, помимо голодной смерти или встречи с воинственным индейским племенем. Эта третья опасность заставила смущенных беглецов на следующий же день вернуться.

Сеньор Хозе поднял шлюпку на борт, приказал сложить на палубе украденные накануне вещи и, упаковав все как следует, воскликнул:

— Чудесно! Вы будете наказаны.

После этого необъяснимого случая между капитаном-мулатом и его белым пассажиром произошел следующий разговор:

— Не могу ли я, по крайней мере, узнать, что послужило причиной этого странного бегства? Разве им было плохо здесь? Разве с ними худо обращались? Ведь бедолаги прекрасно знали, что будет, если их поймают.

— Если б они что-то понимали! Они ведь действуют, как животные, инстинктивно, бездумно. Логики в их поступках не найдешь. Впрочем, если хотите, можно поинтересоваться.

— Послушай-ка, — обратился капитан к одному из связанных пленников, показавшемуся самым сообразительным и менее диким, — скажи, почему вы оставили белых?.. Почему убежали? Разве с вами плохо обращались?

— Что вы, хозяин, очень хорошо.

— Разве ты не давал обещание помогать белым?

— Давал.

— Так куда ты собрался бежать?

— Домой.

— Мы туда и плывем!

— Да, вы тоже туда плывете.

— В таком случае проще было бы остаться на лодке и не мыкаться в лесах. Скорее попал бы домой.

— Да.

— Так почему же ты сбежал?

— Потому что на лодке скучно.

— Теперь тебя схватили и строго накажут.

— Да, знаю.

— Когда прибудем на место, ничего не дадут из обещанного за работу.

— Мне и это известно.

— Отчего ты все же вернулся?

— Там канаемес.

— И что же, снова убежишь?

— Не знаю.

— Вы убедились, сеньор? — вскричал торжествующий мулат. — Понятно теперь, что это за людишки?

— Право же, неслыханное тупоумие… или он что-то скрывает, — проговорил вполголоса молодой человек.

— Что ж! Пришло время платить по векселям. Получишь, что заслужил!

— Да, — угрюмо проворчал индеец.

Капитан подозвал к себе одного из членов экипажа, который, сидя на корточках, безразлично оглядывался, как будто происходившее вовсе его не занимало.

Точно зная, что положено делать в подобных случаях, тот подошел, развязал своих приятелей и, схватив железную лопату, принялся что есть мочи лупить одного из них по рукам. Сначала по правой, и, пока несчастный выл и кричал во все горло, капитан считал:

— …Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять!.. Хватит. Теперь другую руку!

Палач все так же невозмутимо бил по второй руке, нисколько не смущаясь дикими криками и гримасами индейца. Можно было бы подумать, что повар отбивает кусок мяса, чтобы оно стало мягче и нежнее!

Бедняга получил свои пятьдесят ударов, а затем его вновь связали и бросили на палубу под палящее солнце.

То же самое произошло и с его приятелем. Но на сей раз в роли палача выступал другой член экипажа. Когда все было кончено, второго беглеца, также связанным, бросили на палубу.

Разбуженные шумом и криками пассажиры не могли поверить своим глазам, такой ужас навеяло на них увиденное.

— Ничего не поделаешь, господа, — обратился к ним сеньор Хозе, — приходится быть суровым. Вы полагаете, что эти мерзавцы считают меня жестоким? В таком случае вы сильно заблуждаетесь! С ними нельзя действовать иначе. Только это способно внушить им уважение. Вот увидите. — И мулат повернулся к индейцам: — Довольны ли вы своим хозяином?

— Очень довольны, — отвечали те срывающимися голосами.

— Почему?

— Потому что хозяин побил наших.

— Но ведь им больно.

— Да, но мамелюки бьют гораздо сильнее и дольше.

— О да! Я знаю. Они обычно дают сто ударов по ступням! А белые еще хуже, чем мамелюки. Они отрубают руки и ноги, человек не может больше работать, и его бросают в воду.

— Стало быть, я самый добрый?

— Да.

— Будете ли вы еще убегать?

— Нет.

— Почему?

— Потому что там канаемес.

— Вы сами видите, сеньор: они неисправимы.

— Скажите, сеньор Хозе, что это за канаемес, которые наводят такой дикий страх на этих несчастных?

— О! — глухо отозвался мулат, и голос его, казалось, дрогнул. — Это очень свирепые люди. Они живут, чтобы убивать. Из поколения в поколение промышляют грабежами и убийствами. С детских лет обуреваемы этой жаждой: убивать ради удовольствия убить. Но они не людоеды. Только делают колье из зубов своих жертв и дудочки из костей. Им все равно, белый ты, черный, индеец, мулат, мамелюк, — убивают всякого, кто не принадлежит к их племени. Молю Бога, чтобы он уберег нас от встречи с ними.

 

ГЛАВА 2

Трудное плавание. — Ганчо и форкила. — Насекомые. — Комары, москиты, огненные мушки, муравей-кипяток. — Черная и белая вода. — Индейцы уходят на охоту. — Послеобеденный отдых. — Необъяснимое отсутствие. — Беспокойство. — Все на борт. — Костер. — Ночные звуки. — Атака. — Сумасшедшие. — Ночь прошла. — Чудовищный спектакль. — Человеческие останки. — «Это наши индейцы!» — Бишо де такера. — Как становятся канаемес.

Жестокое наказание сеньора Хозе подействовало. Нерадивость и лень, которые до того проявлял экипаж лодки, сменились энергичными действиями. Индейцы превзошли сами себя.

Лодка была тяжела и, несмотря на поистине героические усилия гребцов, двигалась все же не слишком быстро. Однако теперь, по крайней мере, они успешно преодолевали встречное течение.

Суровый урок явно пошел строптивцам на пользу. Вчерашние беглецы взялись за весла. Они, не уступая товарищам, работали израненными, почерневшими от ударов руками и всем своим видом старались показать, что ни на что не жалуются.

Довольный счастливой переменой, капитан потирал руки и уверял, что индейцы не будут и помышлять о побеге, пока вокруг тянутся леса с канаемес.

Не было бы счастья, да несчастье помогло!

И все-таки приходилось смотреть в оба. Нельзя было отойти от мотора, чтобы вновь не попасть в плен бешеного течения.

Напор воды все нарастал. Как ни старались гребцы, лодка хоть и не пятилась, но и вперед продвинуться не могла. Риу-Негру так стремительна, что весла ломались, как спички. Капитан причалил к берегу и приказал приготовить странного вида инструменты, предназначенные для замены весел.

Чрезвычайно примитивные приспособления эти известны возчикам и называются «ганчо» и «форкила».

Ганчо — крюк длиной четыре-пять метров с привязанной на конце палочкой. Форкила немного короче, но гораздо толще, заканчивается неким подобием вил.

Лодка подошла к берегу. Два индейца с помощью ганчо цеплялись за ветви, стволы, корни и тянули изо всех сил, а двое других проделывали то же самое, ловко управляясь с форкилой.

Так волокли они лодку вдоль берега. Издалека она походила на гигантского паука, который медленно полз, хватаясь за деревья тонкими и длинными лапами.

Проплыли-проползли под низко свисавшими над водой ветвями, под навесом из пальмовых листьев. Что и говорить, такое передвижение было крайне неудобно. Лиственный полог плохо защищал от жары, к тому же от постоянной тряски с деревьев на головы падали муравьи и прочая нечисть.

По берегам экваториальных рек, надо заметить, вообще водится множество насекомых. Обеспокоенные вторжением человека, они целыми полчищами набрасываются на пришельцев и жестоко их жалят своими хоботками-рапирами.

Мыслимо ли их всех даже перечислить?! Крошечные москиты, оставляющие на коже черные следы на целую неделю; карапанас, чье мощное жало сквозь любую ткань наносит кровоточащую рану; крупные москиты — их укус столь же болезнен, как и укус осы; клещи — они впиваются в тело так, что скорее расстанутся с собственной головой, чем с вами; все эти бесчисленные проклятые бестии, кровожадные вампиры атакуют путника, пускают в вены яд, пьют кровь, мучают днем и ночью, в любое время суток, пока не доведут до бешенства.

Индейцы, в большинстве своем малокровные, страдают меньше. Анемия делает их не столь привлекательными для насекомых. А может быть, жизнь в этих местах заставляет организм приспособиться.

Но это еще не все. Берега рек сплошь поросли деревьями с полыми стволами и листьями, плотными и широкими, как у фиговой пальмы. Туземцы называют их амбауба. Ствол такого дерева — обиталище грозных муравьев, которых бразильцы именуют огненными. В Сенегале или Габоне их называют «муравей-кипяток». Кровопийцы осаждают лодку, проникают повсюду, в том числе и в продукты, пропитывая их невыносимым запахом муравьиной кислоты, карабкаются по ногам, ползают по всему телу, впиваются в кожу, терзают вас и мучают.

Вы озабочены лишь одним — спасением от ненавистных тварей. Ни на что другое сил уже не хватает. Ни думать, ни работать человек не в состоянии.

Наши путешественники не составляли исключения.

Мучительное однообразие плавания лишь изредка прерывалось незначительными происшествиями.

Порой течение между островами вдруг становилось еще сильнее.

Осмотрев окрестности, капитан отдавал приказ, двое индейцев усаживались в шлюпку и, таща за собой лодку, причаливали к берегу, зацепившись за какое-нибудь мощное дерево. Иногда для этого брали длинный шест с острыми концами, один конец впивался в ствол, а за другой хватался едва ли не весь экипаж, подтягиваясь к берегу.

Когда участок с быстрым течением оставался позади, гребцы вновь брали в руки ганчо и форкилы, и все начиналось сначала.

Иногда, случалось, забывали о мерах предосторожности, плохо закрепляли ганчо. Тогда человек оказывался в реке, выныривал, отдуваясь, и спешил нагнать лодку. Как-то за бортом очутился один из наказанных. Вскоре индеец показался из воды и под общий хохот был поднят обратно, испуганный, но счастливый.

Наступил вечер. Причалили к берегу и, закрепив лодку, устроились на отдых. Ночь предстояло провести в гамаках. На землю ступить было рискованно. В районе Риу-Негру — по крайней мере зимой — никогда не знаешь, что у тебя под ногами: твердая почва или трясина.

Мало того что путешествие само по себе оказалось тяжелым из-за длительности, невыносимой жары и насекомых-вампиров. Подстерегала еще серьезная опасность. В некоторых местах берег сильно подмыло быстрым течением, так что вековые деревья держались еле-еле. Если за ствол такого дерева цепляли ганчо, оно грозило рухнуть и разбить все на борту в щепу. Не раз громадные деревья падали в двух шагах. Если крепеж срывался, то тяжелую, груженую лодку тотчас относило назад, словно невесомую веточку.

Наконец путники добрались до основного русла Риу-Жауапери.

Здесь им показалось, что темные воды Риу-Негру начали светлеть.

Так ли это? Означал ли едва заметный беловатый оттенок приближение Риу-Бранку, опалово-белые воды которой путник узнает издалека? Ведь известно, что подобный феномен наблюдается и в низовьях реки, там, где она впадает в Амазонку.

Воды обеих рек смешиваются задолго до места их непосредственного слияния. Риу-Негру на протяжении многих километров сохраняет цвет черного кофе, и по левую сторону от Амазонки она гораздо темнее, чем по правую. Два потока встречаются где-то в глубине, на поверхности это почти не отражается. И только иногда вдруг просветлеют черные воды.

Суда плывут по реке, которая здесь чернильного цвета и целиком оправдывает свое название «Черная». Темные борозды волн, увенчанных желтыми гребешками, — что-то вроде жидкого янтаря… Непроходимые леса вдоль всего побережья наводят на мысли о первозданности природы, о ее несравненном могуществе. Величавые картины отражаются в угольной воде, словно в магическом зеркале…

Сейчас сомнений не было: Риу-Бранку готовилась представить путешественникам не менее впечатляющую картину, но в иных красках.

За прошедший день индейцы здорово поработали и очень устали. Сеньор Хозе нашел необходимым дать им двенадцать часов отдыха.

Стоял жаркий полдень — лучшее время для привала. Европейцы и капитан решили отдохнуть в гамаках, оставив возле себя двоих беглецов. Остальные индейцы попросили разрешения поохотиться в ближайшем лесу, пообещав принести свежего мяса. Оно сейчас, и вправду, очень бы пригодилось. Слишком надоели путешественникам консервы.

Что и говорить, странный отдых — забрести в лесную чащу, где стоит нестерпимая духота, бегом преследовать дичь: лань или кабана, агути или гокко.

Впрочем, у индейцев все не как у людей. Они привыкли жить в пекле, словно какие-нибудь саламандры, и в непроходимых лесах, где всюду подстерегают тайны и опасности, чувствуют себя в своей стихии.

— Не забудьте, однако, вернуться к вечеру, — крикнул капитан, — помните: где-то здесь канаемес.

Индейцы, вооруженные деревянными луками и длинными стрелами, скрылись в зарослях.

Вторая половина дня прошла без происшествий. Европейцы пытались отыскать хоть немного тени и свежести, чтобы наконец расслабиться и поспать.

Приближалась ночь, но, вопреки ожиданиям Хозе, ни один охотник не вернулся. Сумерки сгущались. Вскоре ничего уже не было видно, а индейцы не показывались.

Беспокойство, поначалу не слишком сильное, постепенно переросло в тревогу и страх. Неизвестность становилась все более зловещей. Путешественникам было не по себе от одной мысли о возможном соседстве кровожадных племен жапури.

Рискуя привлечь их внимание и выдать место стоянки, Хозе все же разжег большой костер. А вдруг охотники заблудились! Впрочем, разве можно в это поверить?

В голову лезли мысли, одна другой страшнее. И вроде бы оснований для них особых не было, но всем мерещилось убийство, последствия коего будут ужасны.

Может, охотники сбежали? Вряд ли! У них не было никакого транспорта, да и все необходимые вещи остались на лодке. Заблудились? Совсем невероятно! Индеец, как зверь, ориентируется в лесу даже кромешной ночью, и всегда безошибочно отыщет дорогу. Хищники? Они в этих местах как будто не водились. Кроме того, индейцев много, они очень ловки и умелы и в случае чего отразили бы нападение диких зверей.

И вновь страшная мысль сковывала сердца. Одно слово опять и опять пронзало сознание: канаемес!

Ах! Как сокрушался капитан о том, что пожалел индейцев и разрешил остановиться на отдых. Какое ужасное несчастье, если они попали в засаду! А ведь так просто предугадать подобный исход. Каковы могли быть последствия для оставшихся здесь без помощников? Для них всех, затерянных среди лесов, на берегу реки, вдали от селений?

Кто знает, может быть, дикие орды убийц, разохотившись, поспешат к лодке и найдут в этих местах новые жертвы для своих чудовищных обрядов? Их боги велят убивать, убивать всегда и везде…

На всякий случай нужно было подготовить оружие. Трое европейцев и мулат устроились за тюками с тканями, ящиками с бисквитами и мешками со всякой всячиной. Ждали с замиранием сердца, какой сюрприз приготовила им непроглядная ночь.

Часы текли в нервном, отчаянном ожидании.

Шарль закурил и взглянул на часы. Полночь.

Странно! Обезьяны-ревуны, чей вой заглушал шум деревьев, внезапно умолкли. Издав несколько громких звуков, похожих на сирену — предупреждение об опасности, — они разом затихли и замерли.

— Скажите, месье Шарль, — начал Маркиз, ворочаясь на тюке, служившем ему матрацем, — не кажется ли вам, что эти басы потерпели фиаско, или дирижер потерял свою палочку? Что бы это значило?

— Только то, дорогой друг, что по лесу кто-то идет. Ревуны обнаружили это раньше нас.

— Вы думаете?

— Уверен. Может, наши возвращаются… Если же нет…

— Что вы хотите сказать?

— Значит, к нам подкрадывается враг!

— Вы полагаете? Сказать правду, я бы предпочел именно это. Разве дело — сидеть тут, как рыбаки на бережку, и дожидаться смерти. Считать бесконечные секунды… Лучше покончить с опасностью разом!

— Согласен. У нас с вами одинаковый темперамент. Ожидание и бездействие невыносимы! Однако, думаю, развязка близка. Слышите?

В сумраке ночи действительно раздались пронзительные, громкие вскрики, сменившиеся диким воем.

— Если не ошибаюсь, это человеческие голоса, — сказал молодой человек. — Как вам кажется, сеньор Хозе?

— Я тоже, сеньор, полагаю, что кричали люди, — отозвался мулат. — Думаю, индейцы.

Крики быстро приближались и становились все явственнее.

Двое краснокожих, остававшихся при белых, задрожали от ужаса. Зубы их стучали, словно кастаньеты.

— Канаемес! Хозяин, это канаемес! — еле прошелестел один из них.

Слух индейца, более чуткий, чем у белых и мулата, не обманул.

— Канаемес!

Лесное эхо многократно повторило жуткий крик, а в ответ принесло гортанный человеческий вопль.

— Ну что ж! Идем туда! — воскликнул Маркиз, направив дуло своего револьвера в ту сторону, где пылал костер. — Теперь уж все равно. Нам повезло, что это мифическое чудовище возвестило о своем появлении нелепым воем, а не напало внезапно.

Но вот рядом шевельнулся кустарник, пламя костра заколыхалось, и перед глазами путников появились индейцы. Почти совсем голые, — можно сказать, их «наряд» составляли только луки да стрелы, — они кричали и размахивали руками словно одержимые.

В отблесках пламени буйство их выглядело еще более зловещим.

Потрясая оружием, они завели дьявольский хоровод. Немыслимые телодвижения, нестерпимые вопли — точь-в-точь демоны во власти дурмана!

— Ну и канкан! Глядите-ка, друзья мои, — прошептал Маркиз. — Беснуются как одержимые! У них в глотках целый оркестр, честное слово!

Но тут его речь прервалась.

Индейцы, до сих пор, казалось, не обращавшие ни малейшего внимания на лодку, освещенную пламенем костра, словно полуденным солнцем, замерли на полуслове и схватили луки. В сторону лодки с диким свистом полетели стрелы.

Да, это были отменные стрелки! Пустые гамаки оказались для них отличной мишенью. Люди неподвижно лежали на палубе.

Не напрасно решили они скрыться за тюками и ящиками. Предосторожность оказалась нелишней и спасла их от верной гибели.

Но каковы индейцы! Сообразили, что дьявольские танцы привлекут внимание и ослабят бдительность. Белые, мол, будут, как завороженные, наблюдать за ними и не уберегутся от стрел…

Решив, что люди на лодке погибли, краснокожие ринулись на борт.

Удивительно, какой шум они подняли. Можно было подумать, что здесь целый легион, а их едва набралась бы дюжина.

Четыре залпа раздались почти одновременно и смешали вражеские ряды, хотя никто, похоже, не был задет.

Молниеносная скорость, и только она одна, могла теперь спасти дикарей и сбить с толку стрелков. Трудно попасть в мечущиеся фигуры!

Вместо этого индейцы замерли, отступили, словно бы хотели бежать, но тут же вновь ринулись в атаку.

Минута замешательства сыграла на руку осажденным. Они успели перезарядить оружие и вновь дали залп.

Двое из наступавших остановились на бегу как вкопанные, качнулись, зашатались и, захрипев, повалились наземь.

И вдруг, к изумлению стрелявших, — как поверить своим глазам?! — индейцы, не обращая на них больше никакого внимания, накинулись на еще теплые трупы своих собратьев, порубили их саблями, бросили в огонь и снова принялись дико вопить:

— Канаемес!.. Канаемес!..

Теперь, когда они были погружены в свое занятие, их легко было уничтожить всех до единого.

— Эй! Тысяча чертей! Погодите, да ведь это же наши индейцы.

— Быть не может!

— Я узнаю их.

— Они сошли с ума!

— Точно, свихнулись!

— Что же делать?

— Все очень просто, — произнес мулат, перерубая канат, которым была привязана лодка. — Вот и все!

Потом, схватив форкилу, он с силой оттолкнулся, и лодка отчалила.

— Теперь мы пройдем немного вниз по течению, причалим подальше отсюда и переждем до рассвета. Утром вернемся. Черт меня побери совсем, если к тому времени необъяснимое сумасшествие не пройдет и дикари не успокоятся.

Сказано — сделано. Лодка отплыла метров на триста от проклятого места. Здесь ее пассажиры могли, ничего не опасаясь, дождаться рассвета. Они терялись в догадках, рассуждая о том, что же все-таки случилось.

Вопли обезумевших слышались еще часа три. Затем мало-помалу воцарилась тишина. Оргия, вероятно, была окончена.

На смену темной экваториальной ночи почти сразу, без перехода, пришел день.

Лодка бесшумно вернулась к вчерашней стоянке, где разыгрался столь чудовищный спектакль.

Возле догорающих углей, словно насытившиеся звери, спали забрызганные кровью индейцы. Невдалеке валялись останки, которые трудно было сейчас назвать человеческими. Их облепили насекомые, образуя некое фантастическое живое существо, которое все время шевелилось. Удивительнее всего то, что рядом со спящими лежали берцовые кости жертв, тщательно вычищенные. Оставалось только отполировать!

Индейцы спали так крепко, что не услышали, как Хозе вместе с тремя спутниками, вооруженными до зубов, высадился на берег, подошел к ним и собрал нехитрое оружие дикарей.

Мулат не ошибся. Индейцы были из их экипажа. Взяв в руки тяжелый лук, капитан выстрелил наугад пять или шесть раз. Взлетев вверх, стрелы попадали на своих хозяев и наконец разбудили их.

— Ах, негодяи, вот и вы! — вскричал капитан.

— Да, это мы, хозяин, — отвечал один из индейцев, нисколько не удивившись и не выказав ни малейшего смятения.

— Что вы здесь делаете?

— Спим.

— А где твои друзья?

— Друзья?..

— Что вы с ними сделали?

— А что мы с ними сделали?

— Они умерли.

— Умерли?

— Вы съели их?

— Я не знаю.

— Как это не знаешь?

— Не знаю.

— А вот это что такое?

— Кость.

— Для чего она вам?

— Для дудочки.

— Какой еще дудочки?

— Не знаю.

— Отвечай, или я раскрою тебе череп!

— Я и отвечаю, хозяин.

— Почему вы не вернулись вчера вечером?

— Не знаю.

— Почему вы хотели нас убить?

— Потому что мы съели бишо де такера.

— Ну и что ж из этого?

— Это превратило нас в канаемес… Мы целую ночь были канаемес.

— Прекрасно! А теперь что же?

— Теперь мы готовы плыть дальше.

 

ГЛАВА 3

После взрыва «Симона Боливара». — Опять вместе. — Новые планы. — Шарль не хочет бросать дело. — Реорганизация. — Гайанская хина. — Немного географии. — Лунные горы. — Гидрографическая система. — План разработок. — Отъезд. — Фантазии Маркиза. — Что такое бишо де такера. — Гастрономические предосторожности. — Кое-что об улитках и лягушках. — Отравление белладонной [185]Белладонна — многолетнее травянистое растение семейства пасленовых. Сильно ядовита. Используется в медицине.
. — Аналогичное объяснение. — Риу-Бранку.

Вернемся немного назад и расскажем по возможности коротко о событиях, последовавших за бегством пленников, томившихся на борту «Симона Боливара», и о том, что случилось после дерзкого и счастливого освобождения, организованного Маркизом, дабы читатель понял, каким образом появились в окрестностях Риу-Бранку охотники за каучуком.

Когда на корабле произошел взрыв, Шарль Робен, Винкельман, его брат эльзасец Фриц, Раймон и Маркиз, полагавшие, что все бандиты наверняка погибли, немедленно отправились в местечко под названием Мапа. Здешние поселенцы оказали им самый сердечный прием.

В распоряжение гостей предоставили шхуну, и все пятеро пустились в путь к фазенде Апурема, где надеялись застать небольшой экспедиционный корпус, прибывший из Марони, а также офицеров и госпожу Робен с детьми.

Шарль, знаток местной медицины, никого не подпускал к раненым, Раймону и Винкельману. Он постарался обеспечить им наилучший уход и добился того, что те очень скоро начали поправляться.

Когда прибыли на фазенду, лечение успело уже дать заметные результаты. Теперь полное выздоровление было делом нескольких дней.

Робен-отец, его сын Анри, милая жена Шарля действительно гостили у хозяина фазенды. Здесь уже знали о событиях, происшедших с начала экспедиции. Индеец-гонец сообщил об этом несколько дней назад.

Хоть подробности известны не были, но все же то, о чем поведал индеец, вселяло некоторую надежду. Близкие знали об изобретательности Шарля, о его энергии и большом опыте жизни в лесах. И, хотя путешествия по этому пустынному району были тяжелы и мучительно долги, не оставалось ничего иного, как ждать, уповая на удачу. Бог даст, молодой человек и его друзья возвратятся.

Ничего иного в данной ситуации нельзя было предпринять. Надежды их счастливо оправдались, даже скорее, нежели можно было предполагать.

Легко представить, сколько радости принесло возвращение, как горячо все благодарили спасителя — Маркиза, как упивались своим счастьем.

Гасконец был даже несколько сконфужен столь бурным проявлением всеобщей благодарности и признательности, смущен тем, что каждый выражал ему свое восхищение и уважение. Он буквально потерял голову и только бормотал что-то несвязное в ответ.

Когда раненые совсем выздоровели, Шарль Робен стал подумывать о том, чтобы с помощью всех членов экспедиции завладеть плантациями Марони. Это была хорошая идея, хотя старый инженер полагал, что его сын распрощался с ней. Ведь Спорные Территории встретили его так негостеприимно.

Однако, против ожидания, молодой человек заявил, что, разумеется, при условии формального согласия, намерен вновь попытать счастья в этих местах.

— Ну что ж, сын мой, — ответил старик, слегка удивленный его решением, — у тебя, полагаю, было время обстоятельно обдумать свой план. Тут надо все хорошенько обмозговать. О Марони, конечно, можно только мечтать. Там есть все, что только душе угодно. Я думаю значительно расширить территорию «Полуденной Франции», предоставив нашим друзьям-актерам независимость с первых же дней, а в скором времени, надеюсь, и состояние. Драматическое искусство, как мне кажется, не принесло вам богатства, дорогие компаньоны. Поэтому будет разумно отказаться от него и посвятить себя промышленному и коммерческому освоению нашей Гайаны. Вы ведь не откажетесь присоединиться ко мне на самых выгодных условиях? Право же, ничего не потеряете! Вы вполне способны стать благородными и мудрыми поселенцами. Что до меня, сын мой, то я знаю: ресурсы нашей земли поистине неисчерпаемы, и если ты будешь там, это принесет нам удачу. Полагаю, твое решение — не минутный порыв.

— Так и есть, отец, — отвечал Шарль. — Уверен, удача ждет нашу семью и всех моих товарищей. А знаете, что означает для меня слово «удача»? Это возможность добиться всего с избытком, обеспечив потом новые земли. Не жаль никакого труда, чтобы сделать процветающим и цивилизованным этот уголок, ставший для нас второй родиной. Моя мечта — организовать здесь, на границе Спорных Территорий, центр французского влияния. Надеюсь, мы сумеем оградиться от вторжения соседей моральным барьером. А отстаивать свои интересы на полях индустриальных сражений будем лишь оружием любезности. И тем самым заставим дипломатию считаться с французами, если вновь разгорятся споры о лимитах. Без ложной скромности могу сказать, что уже кое-чего достиг. Но катастрофа разрушила то, что было предметом нашей гордости и зависти соседей. Сегодня я разорен. Но не беда! Материальные потери не лишат нас высоких замыслов. Что нам до банальных представлений поселенца о роскоши? Начиная осваивать первозданную целину, разве не знал я, что каждый шаг придется брать с боем? Наш мирный труд не такой-то уж мирный — всякую минуту тебя ждут подвохи, лишения и горести. Да, я понес утраты. Однако предвидел такую возможность. И поэтому поражение не сломило мой дух, не отняло энергию и надежды. Мы воссоздадим коммерческий центр в верховьях Арагуаи, снова начнем добычу каучука, соберем людей, которых раскидала судьба. День пойдет за днем в тяжелой работе, зато мы все восстановим, как было раньше. Но не на прежних принципах. У нас больше не будет таких соседей, как в деревне Лак. Их шеф был человеком единственным в своем роде. Наученные опытом, мы впредь будем осторожнее. И это еще не все. Здешние богатства необходимо немедленно разрабатывать. Сделать это должны мы первыми. Кто знает, каковы могут быть результаты? Ведь до сих пор о них никто не задумывался. На эту мысль натолкнули меня слова нашего хозяина, оброненные им недавно.

— Что ты хочешь сказать, сынок? — спросил старик.

— Знаете ли вы, отец, и ты, Анри, знатоки Гайаны, что эта земля богата хиной?

— Хиной? Быть не может! Тебе прекрасно известно, что хинное дерево не растет в низменных и сырых местах. Оно требует высоты, по крайней мере, в тысячу двести метров.

— И тем не менее хозяин фазенды утверждает, что на Спорных Территориях хинное дерево произрастает. И в больших количествах.

— Да ведь тогда это будет настоящая революция в экономике! Трудно даже предположить, какие она может иметь последствия.

— Вот-вот, отец, именно экономическая революция. Осталось лишь проверить сказанное, выяснить количество и качество гайанской хины, прикинуть расходы на ее разработку, и так далее. Короче, обмозговать дело со всех сторон. Для этого необходимо снарядить экспедицию.

— Да ты хоть представляешь, какой путь тебя ждет?

— Судите сами. Вы знаете, хотя бы приблизительно, Риу-Бранку. Раньше по ней проходила западная граница французских владений. Вам известно также, что эта крупная река впадает в Риу-Негру на одном с половиной градусе южной широты и шестидесяти четырех градусах западной долготы. Она течет с юга на север, до Английской Гайаны.

— Совершенно верно, сынок. Но на этом мои географические познания заканчиваются.

— А разве вам не известно, что на этом самом пространстве лежат бескрайние прерии, которые только и ждут поселенцев? Но пойдем дальше. Между шестьдесят вторым и шестьдесят третьим градусами западной долготы и немного выше второй северной параллели начинается горная гряда, вытянувшаяся с севера на юго-восток. На шестьдесят первом градусе она распадается на две ветви, подобно вилке. Главная из них тянется с запада на восток от шестьдесят первого до пятьдесят девятого градуса. Вторая немного короче, слегка вытянута ниже первой параллели. Эта горная цепь протяженностью около ста лье. Наш хозяин работал там в прошлом году и говорит, что в высоту она достигает тысячи пятисот — тысячи восьмисот метров. Он видел многочисленные и довольно крупные реки, бегущие с ее вершин. Одни текут на север, другие — на юг. Среди первых — Ессекибо, текущая по территории Английской Гайаны, а вторая — Корентин, пересекающая Гайану Голландскую. Те, что несут свои воды к югу, впадают в Амазонку. Их названия: Риу-Урубу, Риу-Уатуман, Риу-Жамунда и Риу-Тромбетта. Полагаю, это ясно, не так ли?

— Как день. Продолжай. Однако, если не ошибаюсь, ты не назвал главное ответвление горной цепи…

— Прошу прощения, отец. Его называют Сьерра да Луа, что значит Лунные горы.

— Чудесно! Быть может, эти Лунные горы срастаются с нашим Тумук-Умак, что тянется с запада на восток вдоль второй параллели.

— Думаю, что нет. Между горными хребтами существует разрыв: свободное пространство километров в сто.

— Не важно. Продолжай.

— Для нас интересно то, что один приток Коринтена спускается с гор Тумук-Умак, а другой — с Лунных гор. То же самое происходит с Риу-Тромбеттой. Таким образом, притоки южной и северной рек зарождаются неподалеку от Тапанаони, крупного притока Марони.

— Да, сынок. Ты абсолютно прав. Такое расположение рек, одна из которых течет к Атлантике, а другая к Амазонке, для нас идеально. Это облегчает связь Лунных гор с Суринамом, с нашим поселением в Марони и с главным путем по Амазонке.

— Я рад, что сумел все так хорошо объяснить. Одно из предположений удалось проверить опытным путем. Наш хозяин отправился к Лунным горам по Риу-Бранку, а вернулся по Риу-Тромбетте.

— Браво!

— Осталось разведать путь, что ведет в Марони. От центра Лунных гор к истоку Тапанаони. Это приблизительно двести шестьдесят километров.

— Ерунда, в сущности.

— Для нас это двенадцать дней пешего пути.

— А на пирогах вполовину меньше.

— Совершенно точно.

— Так что же ты намерен делать?

— С вашего разрешения, я рассчитываю, дорогой отец, пройти вверх по течению Риу-Бранку, маршрутом нашего хозяина пересечь Лунные горы, осмотреть хинные леса, составить карту тех мест и вернуться в Марони по Тапанаони. Что скажете?

— Никаких возражений. Твой план великолепен. Подписываюсь обеими руками.

— Спасибо, отец! Спасибо, дорогой мой! Другого я и не ожидал. Отправляться нужно как можно скорее. Если вдруг я и не найду хины, то удовлетворюсь, по крайней мере, тем, что сотру еще одно белое пятно с географической карты, открою путь, по которому после нас пойдут другие.

— Вы найдете хину, сеньор, — внезапно прервал его управляющий фазендой, крепкотелый мулат по имени Хозе, с первых дней проникшийся симпатией к поселенцам. — Я вместе с хозяином был на Лунных горах и знаю, о чем говорю. Можете взять меня с собой. Я шесть лет добывал хину в Боливии. Если хозяин согласится, проведу вас. Угодно ли вам принять мои услуги?

— С радостью, дорогой Хозе! Если, как я надеюсь, наш милый хозяин согласится обойтись некоторое время без вас, вы меня очень обяжете. Обещаю полную компенсацию.

— Вы честный человек, сеньор! Но о деньгах поговорим, когда вернемся с удачей.

Шарль продолжал:

— Я возьму с собой Винкельмана. Он хорошо акклиматизируется, а кроме того, никто лучше его не знает леса. Думаю взять и Маркиза…

— О, благодарю, месье Шарль. Очень мило с вашей стороны.

— Ну, а теперь, если позволите, отец, обговорим все детали нашего будущего. Вы не считаете, что необходимо реорганизовать добычу каучука?

— Ей-богу, сынок, ты вьешь из меня веревки. Но я буду неблагородным стариком, если скажу, что это к худшему. Ты всегда находишь такие верные доказательства и основания, что мне кажется: по-другому и быть не может. Конечно, мы все займемся этой реорганизацией. И чем скорее с ней справимся, тем будет лучше. Однако должен предупредить тебя, что многое разрушено.

— Вы все восстановите, не так ли?

— Не думаешь ли ты, что надо бы перенести селение выше от места катастрофы?

— Хорошая мысль. Я целиком и полностью полагаюсь на ваш опыт и предоставляю вам полную свободу действий, пока мы будем охотиться за хиной. Что касается Фрица и Раймона, они вольны сами решить, когда окончательно поправятся, добывать ли каучук здесь или же отправиться с вами работать на Марони. А могут стать скотоводами, золотоискателями или кем им будет угодно. Тут ли, в Марони ли им обеспечен братский прием. Выбор за ними.

__________

Неделю спустя трое компаньонов, в помощь которым хозяин фазенды любезно предоставил управляющего Хозе, морем отправились в Макапа, где их ждал корабль в Манаус.

Прибыв в столицу провинции Амазония, они узнали, что владелец одной из лодок, приплывших недавно по Риу-Бранку с грузом крупного рогатого скота, умер от оспы.

Индейцы — члены экипажа — очень горевали, так как им ничего не заплатили и никто не хотел отправить их обратно домой. Узнав о том, что у покойного осталась большая семья в Боа-Виста, селении на берегу Риу-Бранку, Шарль купил лодку и обещал обеспечить семью несчастного.

С другой стороны, продажа скота принесла кругленькую сумму, которая пошла на закупку продуктов и товаров, а также на оплату труда индейцев.

Хозе назначили капитаном. Обрадованные таким неожиданным поворотом событий, индейцы вызвались верно служить ему и привести лодку в Боа-Виста.

Они проделали путь вдоль берегов Риу-Негру и прибыли в верховья Риу-Жауапери, где мы и застали их и где произошли необыкновенные события, описанные в предыдущей главе.

Один из индейцев, которого капитан расспрашивал о случившемся ночью, ответил довольно странно:

— Мы съели бишо де такера и превратились в канаемес.

Маркиз не смог удержаться и звонко расхохотался, хотя ситуация вовсе не располагала к веселью.

— Вот уж поистине дикарь, — произнес парижанин, не в силах побороть смех. — Хочет сказать, что можно сделаться канаемес столь простым способом! Съел не то что надо — и стал профессиональным убийцей! Начал мастерить дудочки из человеческих костей! Мне доводилось слышать всякие бредни о влиянии внешних сил на человеческую судьбу. Вот, например: говорят, что кларнетисты обязательно в конце концов слепнут… Те, кто носит одежду из черного бархата, становятся людоедами… Пьемонтцы обязательно шарлатаны, а поляки всегда несчастны. Теперь можно добавить к этим небылицам еще одну: съешьте бишо де такера — и вы станете канаемес!.. Вот и вся мораль. Странно! Странно!..

— Вы напрасно смеетесь, сеньор Маркиз, — возразил капитан Хозе. — Это абсолютная правда. Вам известно, что такое бишо де такера?

— Да нет. Я ничего об этом не знаю.

— Если желаете, я расскажу.

— Прошу, прошу вас.

— Здесь в некоторых местах растет особый вид тростника. Его очень и очень много. А на нем обитает гусеница, которой некоторые местные племена с удовольствием лакомятся.

— Своеобразный вкус!

— Но, сеньор, ведь вы отнюдь не находите смешным, что в вашей благословенной Франции белые люди охотно едят лягушек и улиток.

— Вы правы, конечно же, правы… Это старая история: у другого в глазу соринку заметишь, а у себя бревно не разглядишь!

— Из выделений этой самой гусеницы индейцы умеют готовить экстракт, называемый бишо де такера. Это специфический соус, которым они приправляют свои кушанья. Конечно, происхождение его малоаппетитно, однако соус этот не оказывает никакого ядовитого действия. Но иногда индейцам случается проглотить и самого червяка целиком, с внутренностями. Вот тогда-то они моментально как бы пьянеют. С ними происходит нечто подобное тому, что чувствуют курильщики опиума. Реальный мир совершенно преображается. Они оказываются в сказочных лесах, где каждая охота приносит невероятный успех. Деревья в этих лесах покрыты вкусными плодами, цветы там великолепны. Жалкие хижины превращаются в роскошные дворцы, обитатели которых наслаждаются радостями жизни. Сами понимаете, что индейцы не упускают случая попробовать эту гусеницу. Они, надо вам сказать, необыкновенные обжоры. Если уж за что взялись… Насекомых этих здесь много, а жажда вновь и вновь испытать приятные ощущения у краснокожих велика. Так как народ они дикий, желания и мечты у них тоже дикие, вот вам и результат. Действие этого вещества — совершенно ошеломляюще. У человека начинается нервная дрожь, сознание его мутнеет, чувства притупляются — это бишо! В довершение скажу, что, если отделить от гусеницы голову и вычистить внутренности, она абсолютно безвредна, а приготавливаемый индейцами соус — прекрасная добавка в мыло или косметический крем. Вот, господа, и все, что мне известно о бишо.

— А самому вам приходилось его пробовать? — спросил Маркиз, и в тоне его послышалось некоторое недоверие.

— Да, сеньор, всего один раз. После этого я твердо зарекся никогда больше не делать этого.

— Отчего же?

— А оттого, что, одержимый безумной яростью, я едва не перерезал горло моему хозяину и благодетелю.

— Черт возьми! Да это, пожалуй, серьезно. Ну, хорошо. Я не слишком любопытен, и тем не менее много отдал бы, чтобы узнать истинную причину подобного действия. Как объяснить этот феномен?

— К сожалению, я не в состоянии удовлетворить ваше любопытство.

— Очень жаль. А вы, месье Шарль, можете ли найти объяснение?

— Думаю, да, дорогой Маркиз.

— Я весь внимание.

— Говоря несколько минут назад о некоторых гастрономических пристрастиях наших с вами соотечественников, сеньор Хозе упомянул об улитках. Любите ли вы улиток, Маркиз?

— Под бургундское вино — обожаю.

— Умеете ли вы приготовить их как следует?

— Затрудняюсь.

— Известно ли вам, по крайней мере, что перед тем, как употреблять улиток в пищу, их недели две не кормят?

— Конечно.

— Почему?

— Признаюсь, не могу ответить на ваш вопрос.

— Все очень просто. Это делается для того, чтобы очистить их организм от разных веществ, которые они усвоили с пищей. Эти вещества, безвредные для животных, могут оказаться опасными для человека. Сколько раз плохая подготовка становилась причиной серьезных отравлений. Знаете ли вы, что эти подчас назойливые гости наших садов пожирают листья цикуты, волчьего лыка, белены, белладонны и при этом чувствуют себя прекрасно? Теперь представьте, что некий гурман съел улитку сразу же после ее трапезы. Что с ним произойдет?

— Он отравится, потому что съест цикуту, волчье лыко, белену и белладонну практически в натуральном виде.

— Вы абсолютно правы! Известны ли вам симптомы отравления белладонной?

— Должен вновь признать, что эта область — пробел в моем образовании, месье Шарль.

— Эти симптомы ужасны! Расширение зрачков, исступленное, бешеное веселье, безудержная болтливость, пение, смех, танцы. Такое впечатление, что человек пьян. Он судорожно жестикулирует, гримасничает. Его одолевают галлюцинации. И в конце концов наступает горячка!

— Да, мягко говоря, картина ужасная. Мне кажется, что вчера мы наблюдали нечто похожее.

— Таковы симптомы отравления белладонной или улитками, которых поленились выдержать на голодном пайке.

— Вы хотите сказать, что бишо де такера, которым питаются краснокожие, содержит вещества аналогичных растений?

— Безусловно. Не случайно же, если они не хотят подвергнуться опьяняющему воздействию, то перед употреблением хорошенько очищают гусениц от внутренностей.

— Благодарю вас, месье Шарль. Вы дали нам исчерпывающие разъяснения. Так вот что послужило причиной вчерашней сумасшедшей оргии! Но я тем не менее не понимаю, каким образом бишо превратило их в канаемес.

— Право же, не будьте наивным. Очевидно, в мозгу несчастных дикарей из поколения в поколение выработался страх перед кровожадным племенем, убивающим только ради убийства, подобно некоторым сектам в Индии. Под действием яда эта идея стала в их мозгу преобладающей, почти манией, и они решили, что превратились в канаемес. Виной всему страх. Он порождает самые невероятные галлюцинации. В этом, как мне кажется, логичное и простое объяснение.

— Как вы думаете, настоящие канаемес употребляют бишо, когда отправляют свои дикие ритуалы?

— Вы слишком многого от меня требуете, друг мой. Однако тут нет ничего невозможного. Не исключено также, что мы еще проверим это на деле. Во всяком случае, можно сказать, что прецеденты существуют. Разве не такое же действие оказывает индийская конопля, известная на Востоке как гашиш? Человек, опьяненный зельем, слепо выполняет любой приказ хозяина…

В эту минуту капитан прервал занимательную беседу.

Вода, по которой с трудом двигалась лодка, все заметнее светлела.

— Риу-Бранку, сеньор, — объявил мулат.

 

ГЛАВА 4

Тревога. — Нечаянная встреча. — Крушение. — Двое несчастных. — Шибе. — Маркиз готовит тоник. — Спасены! — Драма на Риу-Негру. — Бегство и покушение на убийство. — На мели. — Спасение шлюпа. — Полный назад! — Удар. — Все в порядке. — Бенто и Рафаэло. — Их история. — Буксир. — Уба. — Старая индианка и больной ребенок. — Помогите! — Загадочный разговор. — Амулет. — Сомнения сеньора Хозе.

Вчерашнее чудовищное опьянение, казалось, полностью выветрилось. Канаемес-любители, как их отныне называл Маркиз, чувствовали лишь легкое головокружение и некоторую дрожь в конечностях.

Тем не менее это не мешало им работать во всю силу, и даже за тех своих приятелей, кого они ночью, в порыве бешенства, под парами бишо, так бессовестно съели.

Слава Богу, что им не пришло в голову перерезать глотку самим себе и они ограничились лишь тем, что обглодали трупы убитых.

От одной этой мысли кидало в дрожь. Такой исход мог иметь для белых кошмарные последствия, первое и наиболее безобидное из которых — что они со своей лодкой застряли бы на очень негостеприимных берегах Риу-Негру.

Сегодня невозможно было поверить, что индейцы, покорные, флегматичные, работавшие добросовестно, но без энтузиазма, словно привыкшие к тяжелой ноше клячи, накануне представляли собой грозную опасность.

О канаемес речи больше не заводили. Краснокожие, похоже, просто позабыли об этом случае, как, кстати, и о дудочках из человеческих костей.

Однако успокоение, купленное ценой смерти троих индейцев, длилось недолго.

Лодка, которую подталкивали сзади и волокли спереди, вскоре вошла в широкое устье Риу-Бранку. И тут капитан заметил нечто, напоминавшее смертельно раненного кита. Бесформенная темная масса покоилась поверх густой тины довольно далеко, что не давало рассмотреть ее как следует.

Все насторожились. Пассажиры вышли из своих укрытий, не забыв прихватить оружие, и вместе с капитаном старались разглядеть таинственный предмет, по-прежнему остававшийся неподвижным.

Они медленно приблизились, и Маркиз, острому зрению которого поражались даже индейцы, заключил, что это паровой шлюп, севший на мель. Он уверил, что видит в хвосте топку. Однако лодка была сильно накренена, очевидно, из-за пробоины.

Подошли еще ближе. Сомнений быть не могло. Маркиз оказался прав.

Капитан взял курс прямо к месту крушения, зацепился с помощью ганчо за остов лодки и подтянулся, да так сильно, что послышался удар борта о борт.

Не теряя ни секунды, капитан прочно привязал свое судно и, в сопровождении Шарля, отправился на потерпевший крушение шлюп, где царила мертвая тишина.

На первый взгляд машина показалась им невредимой. Все было на местах, ни малейших следов разграбления.

Цинковый навес в полном порядке, только одна железная подпорка слегка погнута.

Не найдя с первого взгляда никаких указаний на причину катастрофы, капитан и Шарль продолжили осмотр, как вдруг до слуха их донеслись сдавленные стоны. Звук раздавался из крошечной рубки на корме.

Они осторожно подошли ближе и обнаружили на промокшем куске ткани двух связанных по рукам и ногам мужчин.

Разрезать путы, не дававшие пленникам вздохнуть полной грудью, вынести пострадавших на свежий воздух было для здоровяков секундным делом.

К ужасу своему, они увидели белых.

Несчастные совершенно обессилели. Ноги и руки их, грубо стянутые до того веревками, затекли; мутные, остекленевшие глаза ничего не выражали; губы посинели. Они едва-едва смогли прошептать слова благодарности.

По тому выражению искреннего сочувствия, которое бедняги заметили на лицах неизвестных людей, они поняли, что спасены.

Вскоре послышался стон:

— Пить!..

Шарль побежал к себе, размешал в котелке воду пополам с водкой, вернулся на борт шлюпа и заставил еле живых страдальцев выпить несколько глотков.

Мало-помалу тонизирующая смесь сделала свое дело.

По мере того как пострадавшие пили, щеки их становились розовее, взгляд приобрел осмысленное выражение, вернулся дар речи.

Когда голос окреп, они смогли громко произнести слова благодарности. Глаза их выражали смущение и невыразимое страдание.

— Да они умирают с голода! — осененный догадкой, вскричал Шарль.

— Вы, пожалуй, правы, сеньор, — отвечал капитан.

— В таком состоянии им нельзя есть что-нибудь тяжелое…

— Предоставьте это мне и не беспокойтесь. Я приготовлю шибе. Они без труда смогут проглотить это. Шибе подействует как самый наваристый черепаховый суп.

Приготовление шибе — дело простое и не требует особых кулинарных познаний. Все, что нужно — это котелок, пригоршня маниоковой муки грубого помола и немного воды. Размешивают муку в воде так, чтобы не получилось чересчур жидко. А потом пьют. Нашим гурманам такое и не снилось.

Кушанье без вкуса и запаха, неясного желтоватого оттенка, напоминающего цвет древесных опилок. Зато легко усваивается и очень питательно.

Трудно придумать что-нибудь более подходящее для человека, умирающего от голода.

Шарль по опыту знал, что истощенным нельзя сразу перегружать желудок. Поэтому всеми силами уговаривал голодных потерпеть и дождаться того момента, когда можно будет подкрепиться чем-нибудь более существенным.

Индейцам вынужденное безделье пришлось по нраву. Случай позволил отдохнуть. Равнодушно взглянув на изможденных людей, они растянулись под жарким солнышком и заснули.

С помощью друзей Шарль перенес неизвестных в лодку, снял промокшую одежду, растер руки и ноги, которые начали понемногу теплеть. Людей облачили в теплые панталоны и шерстяные рубашки. Маркиз принялся готовить для них добрый матросский суп: бутылка бордо, несколько кусочков сахара и покрошенный бисквит.

— Глядите-ка, это будет получше вашего шибе.

— Не смею возразить, сеньор Маркиз. Я бы не прочь оказаться больным, чтобы меня попотчевали этим нектаром, — отвечал мулат, которому хорошо был знаком тонкий вкус бордо.

Благодаря заботливому уходу двое неизвестных быстро стали набирать силу.

Они могли уже сидеть без посторонней помощи. Говорить им было, правда, трудно. Но все-таки они вновь произносили слова благодарности и признательности. Подкрепившись варевом, приготовленным Маркизом, незнакомцы совсем пошли на поправку, улеглись в гамаки и заснули наконец крепким спокойным сном.

Три часа спустя их разбудил голод.

— Ну, как поживают наши больные? — весело обратился к ним Маркиз, который все время, пока они спали, занимался приготовлением настоящего праздничного обеда. — Месье Шарль, Винкельман, сеньор Хозе, к столу! Скорее! А то остынут все эти волшебные яства.

Трое мужчин, до сих пор детально осматривавшие шлюп и решавшие, что необходимо предпринять для его ремонта, тотчас пришли на зов и не могли скрыть радости при виде гостей, еще слабых, но уже державшихся на ногах и готовых разделить трапезу с остальными.

Молодые люди с правильными чертами лица, смуглые, были похожи на португальцев. Черные прямые волосы, лучистые, выразительные глаза… Старшему, пожалуй, не больше тридцати, а младшему от силы двадцать пять.

История потерпевших оказалась короткой и драматичной.

Один из них, тот, что помоложе, сын именитого коммерсанта из Манауса, — хозяин шлюпа. Гонимый желанием изучить прибрежные прерии в верховьях Риу-Бранку и выяснить, насколько эти места пригодны для разведения скота, он два месяца назад вместе со своим компаньоном-механиком, четырьмя неграми и шестью индейцами отправился в плавание.

Путешествие удалось, и, довольный его результатами, молодой человек возвращался в Манаус, мечтая о быстром и легком обогащении. На подходе к Риу-Негру, то ли из-за сильного течения, то ли еще по какой причине, шлюп на полном ходу сел на мель. Избежать этого было практически невозможно.

Люди делали все, чтобы сняться с мели. Но тщетно. Поскольку ждать, пока прибудет вода, было немыслимо, решили, что на следующий день механик отправится на берег вместе с четырьмя гребцами и постарается привести помощь из деревни мура. К счастью, селение находилось неподалеку.

Но все получилось совсем иначе. Когда наступила темная ночь, негры и индейцы сговорились, напали на спящих, связали их, сложили всю провизию в бортовые шлюпки, которые всегда имеются в запасе на всякий случай, и разбежались в разные стороны, оставив несчастных бразильцев умирать от жары, голода и жажды.

Так пролежали они два дня и две ночи, пока Провидение не послало им чудесное избавление в лице пассажиров бателао.

Шарль и его компаньоны, равно как и двое бразильцев, полагали, что и само крушение явилось следствием злого умысла чернокожих и индейцев.

Последним не на что было пожаловаться на протяжении всего плавания. Однако они никак не могли дождаться того момента, когда им заплатят. До этого оставалось каких-нибудь два дня, но для них это была целая вечность.

Ничего не имело значения для этих людей: ни доброе обращение, ни то, что хозяин и механик делили с ними поровну тяготы и заботы все два месяца пути. Бесчестность и скаредность, хищнический инстинкт и живущая в крови тяга к дезертирству — вот что руководило ими и заставило напасть на беззащитных спящих.

Старая история. Негодяям неведома верность своему слову, для них законы чести не писаны.

Когда бразильцы наконец совсем оправились, они стали обсуждать с новыми друзьями возможность ремонта шлюпа.

Несмотря на очевидные трудности, их план все же не казался абсолютно невыполнимым. Конечно, вдвоем молодые люди ничего не сумели бы сделать. Но теперь на помощь пришел весь экипаж лодки: семеро индейцев, капитан, трое европейцев — это уже что-то. Общими усилиями они, пожалуй, смогли бы добиться успеха.

Было решено начать ремонт как можно скорее.

Шарль хорошо разбирался в подобного рода делах, ему частенько приходилось снимать суда с мели. Ведь реки в этих краях так капризны. Он неоднократно руководил работами по спасению терпящих бедствие лодок и шлюпов.

Прежде всего он считал необходимым завести машину, чтобы развить возможно большую тягу. Задача казалась несложной — топлива сколько угодно. Кругом деревья, так что за дровами далеко ходить не надо.

Но вот что было делать с потопленной частью корпуса? Берег слишком далеко, канатом шлюп не привяжешь… Шарль послал капитана, с тем чтобы тот забросил якорь ниже по течению.

Когда все было готово, в топке развели огонь, запустили машину. Оставалось лишь выяснить, не запутался ли винт в ряске и может ли свободно вращаться. Механик убедился, что все в порядке, и с облегчением доложил об этом Шарлю.

Пар давил на клапаны. Наступил решающий момент.

— Полный назад! — скомандовал молодой человек, и в голосе его послышалось волнение.

Механик взялся за рычаг управления и с силой рванул его.

Пар со свистом вырвался наружу, поршень заработал, лихорадочно, словно пульс тяжелобольного, винт начал вращение, вздымая водяные буруны и разбрасывая ряску.

Якорная цепь натянулась, но держала крепко.

— Полный! — вскричал Шарль.

Винт работал как сумасшедший, судно дернулось, задрожало всем корпусом. Казалось, что оно уже скользит, покидая насиженное место.

Но нет. Это только показалось.

— Машина работает вовсю, не так ли? — спросил Шарль.

— Так точно, месье! Но мы не движемся с места, — отозвался механик.

— Ничего! Попытаемся еще раз. Сменим клапаны.

— Дьявол!

— Что случилось?

— Цепь вот-вот разорвется.

— Ба! И верно. Остановите машину. Подождем. У нас есть еще кое-что в запасе.

Шарль отыскал вторую цепь такой же длины, закрепил ее на корме шлюпа, другой конец бросил своим людям на лодке, которая качалась на воде по правую сторону, и сказал капитану:

— Пусть все схватятся за этот конец и по моей команде тянут что есть мочи. Понятно?

— Так точно, сеньор.

— Дайте каждому по кружке водки и будьте готовы.

— Есть!

И вот во второй раз прозвучала команда:

— Полный назад!

Потом:

— Тяни, ребята!

И наконец:

— Полный!

Под действием двух сил шлюп слегка подался назад и сдвинулся с места. Вскоре он уже медленно плыл, выбираясь из плена.

— Молодцы, ребята! Вы заработали славную выпивку!

Воодушевленные похвалой и обещанием хозяина, индейцы тянули изо всех сил. Винт работал на полную мощность.

Шлюп проплыл еще немного, а потом внезапный сильный толчок сбил с ног Шарля, механика и всех, кто находился на лодке.

— Должно быть, цепь все же порвалась или якорь сорвало, — сказал Шарль, поднимаясь.

— Ни то, ни другое, сеньор, — весело ответил механик, останавливая машину. — Просто шлюп сошел наконец с мели.

— Браво! Теперь, господа, все в порядке. Все к лучшему в этом лучшем из миров. Отпразднуем же радостное событие!

Пожелание было исполнено незамедлительно, все предались беззаботному веселью.

Да и было отчего ликовать: удалось справиться с непростой задачей, преодолеть, казалось бы, непреодолимые трудности. Но оставалась еще одна проблема, и тоже немаловажная.

Что станет с бразильцами? Ведь теперь экипаж шлюпа — только они двое. Попытаются ли храбрецы, рассчитывая лишь на собственные силы, спуститься по Риу-Негру к Манаусу или отправятся в деревеньку мура в надежде найти там нескольких добровольцев, которые согласились бы сопровождать их?

У молодых людей хватило бы смелости вступить в борьбу с быстрой рекой, усеянной островами и крошечными островками, засоренной упавшими деревьями, вязкой тиной и на каждом шагу таящей неожиданные опасности. Но это было бы безумием.

С другой стороны, Шарль не мог сократить собственный экипаж, и без того уже поредевший. Немыслимо было отдать бразильцам троих или четверых индейцев, необходимых для безопасности путешествия на шлюпе.

Неожиданно один из молодых людей спросил:

— Вы собираетесь нас покинуть? Что до меня, то мне ваша компания по душе, и было бы жаль расстаться с вами.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался Шарль.

— Только то, что в мои планы не входит отправиться ни в Манаус, ни в деревню. Что скажете, Бенто? — обратился он к механику.

— Воля ваша, сеньор Рафаэло.

— Мы возвращаемся в Боа-Виста, — продолжал бразилец.

— Вы шутите? — удивился Шарль.

— Совсем наоборот. Это очень просто: мы берем на буксир вашу лодку с помощью этого великолепного каната, прочность коего проверена на деле. Ваши люди заготовят необходимое количество дров для топки, мой друг Бенто с присущим ему старанием и умением будет следить за машиной, ваш капитан займет свое место, индейцы устроятся в лодке. Таким образом, мы пройдем Риу-Бранку дней за пять вместо двадцати. К тому же с меньшим напряжением сил. Прибудем в Боа-Виста, я наберу новый экипаж, и уж тогда нам — увы! — придется расстаться, к моему огромному сожалению. Каждый займется своим делом. Мы с Бенто вернемся в Манаус, а вы отправитесь навстречу неизвестности. Вот, дорогой мой спаситель, реальный план. Ваш покорный слуга и всем обязанный вам Рафаэло Магаленс надеется, что вы найдете его приемлемым. Не так ли?

— Вы настоящий друг, — ответил Шарль, — мне даже неудобно…

— Вновь оказать нам услугу?.. Это вы хотели сказать?

— Вовсе нет… Ведь мы всего в нескольких часах пути от деревни мура, где вы могли бы, вне всякого сомнения, найти нужных людей и пополнить экипаж.

— А я вам говорю, что предпочитаю вернуться в Боа-Виста. Полагаю, что вы не станете мне препятствовать? Не правда ли?

— Конечно! Пусть будет так. Ваше предложение, друг мой, так благородно, что я не смею далее спорить.

— Ну и замечательно! Отбываем сей же момент. Или, может быть, подождем до завтра?

— Сейчас три часа дня. Думаю, что лучше все-таки провести ночь здесь.

— Как вам угодно. Смотрите-ка! Похоже, к нам спешат с визитом.

— Почему вы так решили?

— Разве вы не видите лодочку, вон там, за тем островком? Она направляется прямо к нам.

— Действительно! Вы абсолютно правы. Такая малюсенькая, что над водой почти не заметишь. Я бы принял ее за крокодила, что собрался поохотиться.

Рафаэло не ошибся. Одна из микроскопических речных лодчонок, настоящая амазонская байдарка, управляемая единственным гребцом, быстро скользила по волнам, приближаясь к шлюпу.

Сделанная из цельного ствола дерева, — почему она и называется уба, то есть дерево, — длинная, словно щука, эта лодка на редкость маневренна и способна появляться совершенно неожиданно.

Индейцы используют такие лодки для плавания по мелким речкам и каналам, но не боятся бороздить на них и грозные воды Амазонки или ее мощные притоки. В руках опытного гребца уба творит истинные чудеса.

Со скоростью речной рыбы лодка приблизилась и причалила к борту шлюпа.

— Да в ней женщина! — воскликнул Шарль, пораженный увиденным.

Хозяин лодки в действительности оказался хозяйкой.

Эта была старая индианка с увядшим лицом, одетая или, вернее, завернутая в клочок хлопчатобумажной ткани, какие часто используют здешние обитательницы.

На носу лодки, под навесом из банановых листьев, лежал ребенок лет семи-восьми, бледный, худенький, изможденный, дрожавший всем телом, несмотря на нестерпимую жару.

— Чего тебе, старуха? — обратился к женщине капитан.

— Поговорить с белым.

— Здесь белый не один.

— С тем, кто главный.

— А что ты хочешь ему сказать?

— Не твое дело, неотбеленный!

— Старуха не слишком-то приветлива, — проворчал сеньор Хозе, очень гордившийся тем, что в нем текла и белая кровь, но, с другой стороны, не терпевший никаких издевательств над своими темнокожими предками.

— Ладно, старуха, поднимайся, — скомандовал Рафаэло, подавая ей через борт веревочную лесенку.

Женщина взяла ребенка и, посадив его на закорки, ловко взобралась на палубу.

— Откуда ты? — спросил молодой человек.

— Оттуда. — Женщина махнула рукой в сторону леса.

— Когда приехала?

— Утром.

— Зачем?

— Увидеть белых.

— Что тебе нужно от них?

— У ребенка сильная лихорадка. Колдуны не могут спасти его. У белых есть лекарства. Спасите малыша. Вот, я привезла вам бананы.

— Несчастная, — прошептал растроганный Шарль.

— Но у нас нет лекарств, — сказал Рафаэло, — все украли негры и индейцы.

— К счастью, у меня осталось немного хинина, — прервал его Шарль и сделал знак Хозе, чтобы тот сходил за аптечкой.

— Быть может, я и ошибаюсь, — шепнул Хозе Шарлю, — но, сдается мне, старуха темнит. Неспроста эта чертовка вертит головой и пялит глаза на шлюп и нашу лодку. И вид-то у нее какой-то вороватый. Бог мне судья, но, сдается, она пришла посекретничать с нашими индейцами. Поверьте, сеньор, надо быть настороже.

— Вы преувеличиваете, дорогой мой, ваше предубеждение к индейцам, право же, несправедливо.

Капитан, ворча что-то себе под нос, удалился и спустя несколько минут вернулся, держа в руке ящичек с лекарствами.

Шарль взял два десятка пилюль, четыре из них дал проглотить малышу, а остальные оставил старухе, объяснив ей предварительно, как и что нужно делать.

— Этот огненный корабль — твой? — спросила женщина, внимательно выслушав наставления.

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Чтобы знать. Возьми бананы. Ты добрый. Ребенок выздоровеет. Канаемес не сделают тебе ничего плохого.

— Здесь есть канаемес?

— Не знаю.

— Почему же ты говоришь о них?

— Так. Прощай!

— Ты уходишь?

— Да.

Вновь усадив ребенка на закорки, она уже перелезла за борт, но вдруг передумала. Сняв с шеи ожерелье из зубов обезьяны с крупным костяным амулетом, она надела его на Шарля и добавила:

— Не расставайся с этим ожерельем. Никогда. Слышишь? Никогда!

Прежде чем пораженный случившимся Шарль успел что-нибудь понять, старуха проворно спустилась по веревочной лестнице, спрыгнула в свою лодку, взялась за весло и начала грести с такой силой, что лодка понеслась, точно стрела.

— Убирайся, старая колдунья, шпионка, отправляйся к тем, кто тебя послал, расскажи им, что ты видела. Пусть придут сюда, когда все спят, и сделают музыкальные инструменты из наших костей! Пусть небо покарает меня, если я сегодня сомкну глаза хоть на миг. Проклятый край!

— Бедный мой Хозе, — попытался успокоить мулата Шарль, — это все ваши фантазии. Вы несправедливы к несчастной старухе.

— Если не опасаться их дьявольских хитростей, можно дорого поплатиться. Вы ведь знаете только индейцев тапуйес, что живут на побережье. С ними еще можно иметь дело. Но вот что вы скажете, когда познакомитесь с краснокожими из Чащоб! Надеюсь, утром все будет в порядке и мы сможем незамедлительно убраться отсюда. Хорошо бы оказаться где-нибудь подальше. Мне здесь, право, не по себе. Поверьте, сеньор, все это неспроста. Надо быть начеку, не то попадем в переделку.

 

ГЛАВА 5

Экваториальная ночь. — Ни рассвета, ни сумерек. — Двенадцать часов сна — это чересчур. — Опасения. — Вахта. — Часовые спят. — Кайманы. — Странное поведение. — Канат порван. — Выстрел. — К оружию! — Индейцы в замешательстве. — Абордаж. — Неравный бой. — Прижаты. — Над пропастью. — Огненный шквал. — Свет! — Мертв или ранен. — Хозе обязан спасением свечке.

Среди прочих удивительных вещей, не знакомых жителям умеренных широт, коих судьба никогда не забрасывала в экваториальные страны, — та внезапность, с которой день в этих краях сменяется ночью, а ночь — днем. Здесь почти не бывает рассвета и сумерек.

За несколько минут до шести часов вечера огромное, раскаленное, похожее на исполинский факел солнце освещает верхушки гигантских деревьев. Но тому, кто хотел бы продлить эти мгновения, кому привычны наши долгие летние вечера, странно заметить вдруг, что горизонт потемнел, стал сначала фиолетовым, потом серым, и за каких-нибудь двадцать минут ночная тьма пришла на смену ясному дню.

Трудно говорить о заходе солнца. Так бывает, скорее, когда разом гасят огни рампы в театре перед началом спектакля.

Летом, так же, как и зимой, начиная с 1 января и вплоть до 31 декабря, продолжительность ночи не меняется: все те же двенадцать часов.

Затем, незадолго до шести часов утра, примерно минут за двадцать, недавняя чернота на глазах сереет. Восход столь же стремителен, как и заход. Над верхушками леса появляется пурпурная полоса, а у подножия деревьев еще царит мрак. Несколько мгновений ночные сумерки и дневной свет как бы борются между собой, но в конце концов обнаруживаешь, что круглое, словно бильярдный шар, солнце уже раскалено добела́.

Если европеец, смущенный поначалу такими мгновенными, на глазах совершающимися переменами, не сумеет сразу же освоиться с их внезапностью, которая тоже имеет свою прелесть, то ему нелегко будет привыкнуть и к долгой, кажется бесконечной, ночи. Для некоторых это истинное наказание.

Когда утомившийся за время долгого пути по непроходимым лесам, уставший за целый день путешествия на пироге человек хочет использовать вечерние сумерки для того, чтобы разбить лагерь, развести огонь, повесить гамак и приготовить ужин, неожиданно наступающая непроглядная экваториальная ночь ломает все его планы.

Ночь — это драгоценный, честно заработанный отдых, подкрепляющая силы остановка. Это всемогущий аргумент, заставляющий самого трудолюбивого прекратить работу.

Первые ночные часы удивительно приятны для человека, чьи руки и поясница ноют, а в глазах уже появились красные круги.

Вот он с аппетитом поужинал, выкурил несколько сигарет подряд, перекинулся словечком с неграми или индейцами, кое-что записал, подбросил дров в костер, пригласил всех отдохнуть и, наконец, растянулся в гамаке, слегка раскачав его.

А ведь еще нет и восьми часов.

Мало-помалу — и гамак остановился, наполовину выкуренная сигарета погасла… Человек уносится в страну снов.

Напрасно обитатели диких лесов на все голоса, кто во что горазд, затевают свою симфонию. Ревуны, выпи, гигантские лягушки, ягуары, олени, кабаны могут реветь, мычать, мяукать, завывать сколько угодно. Ничто не в силах прервать сон — за него, право же, дорого было заплачено!

Сначала все идет хорошо. Но наступает полночь.

Дневная жара сменяется относительной прохладой. Это значит, что столбик термометра опускается на два-три градуса. Такая легкая перемена оказывает на организм спящего своеобразное действие. Он просыпается, выскакивает из гамака и вдыхает ночную свежесть всей грудью. Ведь целый день дыхание его стеснено из-за невыносимой жары и духоты. Затем человек вновь укладывается в гамак, чтобы забыться в сладкой дремоте.

Но не тут-то было. Сон нарушен, и теперь с этим уже ничего не поделаешь. Путешественник проспал уже добрых шесть часов, немного отдохнул, и тело его уже не в состоянии находиться в неподвижности.

Пронзительная какофония лесных голосов, до сих пор неслышная, мешает сомкнуть глаза и вспомнить, что снилось перед тем, как он так неосмотрительно вскочил.

Человек начинает страшно ругаться и судорожно вертеться в гамаке. Зажигает огонь, подносит свечу к часам, и ему начинает казаться, что они не в порядке. Тогда он курит сигарету за сигаретой и все больше нервничает. А часы между тем идут нестерпимо медленно.

Его люди, проснувшиеся по той же самой причине, ходят туда-сюда без всякого толку, ложатся, опять встают, крутятся, стонут, охают, ворчат, ругаются и, наконец, принимаются переговариваться между собой, чтобы скоротать время.

Сам хозяин неотрывно смотрит на огонь, как будто хочет его загипнотизировать, наблюдает за прилетевшими на свет бабочками и летучими мышами. А то производит ревизию звезд на небе или просто считает до тысячи в слабой надежде заснуть.

Так проходит время часов до четырех, а иногда и до наступления дня. Под утро сон наконец сморит людей, но нужно вставать, готовить завтрак, складывать багаж и сворачивать лагерь.

Только закаленный, привыкший к лесной жизни человек без особых трудностей переносит подобные испытания. Лишь его каждую ночь не мучает бессонница, доводящая до исступления.

Но, с другой стороны, ночь здесь длится двенадцать часов! Надо быть законченным сурком, чтобы проспать столько времени.

Вопреки твердому решению дежурить по очереди на лодке и на борту шлюпа, трое европейцев, двое бразильцев и мулат, утомленные тяжелой дневной работой, в конце концов крепко уснули.

Маркиз, Винкельман, Бенто и Рафаэло устроились на шлюпе, стоявшем на якоре. Было решено сменять друг друга каждый час.

Шарль, Хозе и индейцы остались на лодке, которую с помощью каната привязали к шлюпу.

Шарль обещал, что будет дежурить два часа, а затем разбудит Хозе. Но мулат, у которого в глазах все стояла «ведьма»-индианка, был во власти дурных предчувствий и боролся с дремотой.

Капитан старался особенно не надоедать своим компаньонам и решил всю ответственность взять на себя. Несмотря на договоренность, он не хотел спать, чтобы не пропустить опасности.

— Вот увидите, сеньор, — повторял он без конца, — эта старая чертовка — шпионка. Поверьте мне. Все говорит об этом. Помните ее беспокойный взгляд? Она все время что-то вынюхивала. Когда вы с ней разговаривали, у нее глаза воровато бегали. Убежден, что она подавала какие-то знаки нашим людям. К сожалению, не знаю, какие именно. А разве она не спросила вас, чей это шлюп?

— Ну, и о чем же это говорит?

— О том, что, если те, кто ее послал, не причинят зла вам лично, ничто не помешает им разделаться с вашими друзьями и компаньонами.

— В таком случае, наверное, лучше было бы сказать, что шлюп мой?

— Конечно. Если у этой старой карги осталась хоть капля признательности за то, что вы помогли ее ребенку, она, возможно, сумела бы вам помочь. Потому что в душе и в мозгу у нее — если только можно говорить о них применительно к этим дикарям — засело уважение к вам одному. Но это вовсе не помешает ей привести сюда головорезов, которые послали ее шпионить.

— Возможно, вы и правы, — заключил молодой человек, которого неколебимая уверенность мулата тоже начала беспокоить. — Хорошо! Будем внимательны, как будто нам действительно грозит серьезная опасность. Это ведь не малодушие, а осторожность, не так ли? Нас достаточно много, есть оружие, и никто из нас не трус.

С этими словами Шарль и Маркиз заняли свои посты, один на лодке, а другой на шлюпе. Остальные улеглись спать.

Шарль положил в карман своей шерстяной куртки револьвер, прихватил карабин и устроился на носу так, чтобы хорошо видеть все, что происходит по обоим бортам.

Вскоре поднялся легкий ветерок и разогнал тучи комаров, оставивших наконец в покое людей.

Это на первый взгляд приятное обстоятельство могло сыграть дурную шутку. Когда тебя беспрестанно кусают комары и мошки, это, без сомнения, мучительно, однако способствует чуткому сну, не дает забыться и потерять бдительность.

Шарль был не из тех, кто уступает убаюкивающей прохладе ночи, даже если его оставили в покое ненасытные кровопийцы.

Он бодрствовал полтора часа, крепко задумавшись, и, когда уже настала пора покинуть утомительный пост, его внимание привлек легкий всплеск.

Что-то черное, рассекая спокойные воды, медленно двигалось по течению, неслышно приближаясь к лодке.

Предмет находился еще слишком далеко, к тому же было темно. Благодаря свету звезд удалось разглядеть все же, что длина его достигала примерно метров двух, а ширина — тридцати или сорока сантиметров.

Молодой человек всматривался, напрягая глаза, и в конце концов пришел к выводу: «Это, вероятно, кайман вышел на промысел».

Громкий рык подтвердил его догадку.

Кайман, никак не ожидавший встретить здесь шлюп, на мгновение замер, загреб воду лапами, втянул воздух, проплыл вдоль корпуса судна и отправился дальше.

Шарль, испытывавший глубокое отвращение к этим чудовищам, еле удержался от того, чтобы, воспользовавшись случаем, не выстрелить в одного из них. Но зачем же беспокоить друзей? Его антипатия к крокодилам — не совсем серьезная причина для того, чтобы прерывать сон усталых людей.

Едва хищник исчез, как появился второй, а за ним и третий. Они величаво плыли один за другим, как бывает, когда животные спокойны, сознавая, что их много и они сильны.

— Черт возьми! — проговорил Шарль. — Вот и кайманы вышли освежиться. Гляди-ка, какая фамильярность! Или они никогда не встречали лодки, или люди здесь более терпимы, чем на Арагари или Апурема.

Два вновь прибывших крокодила как бы изучали судно, интересуясь его размерами. Потом они медленно подплыли один к другому, словно хотели обменяться впечатлениями, фыркали, вздыхали, барахтались и, наконец, исчезли, не удовлетворив до конца своего любопытства.

Шарль, которого их маневры скорее позабавили, нежели заинтриговали, — тот, кому случалось долгое время быть на посту, знает, что любая мелочь может послужить развлечением, — не без удовольствия отметил, что его время истекло.

Он бесшумно подошел к сеньору Хозе, разбудил его. Тот вздрогнул и пробормотал:

— Как, уже?

— Увы, дорогой друг, уже. Возьмите свой револьвер и карабин. Вы готовы?

— Да, сеньор… да… конечно… Я… я готов.

— Да вы спите на ходу!

— Нет, нет… Я уже открыл глаза. Ничего не произошло, не так ли?

— Ничего! Я только видел трех кайманов. Они покружили вокруг лодки и спокойно убрались восвояси.

— А, кайманы, — протянул капитан. — Они здесь почти ручные… да… Доброй ночи, сеньор.

— Благодарю вас, Хозе. А вам — счастливо подежурить.

Через пять минут Шарль в своем гамаке, а мулат на посту заснули, как по команде.

Никто не знал, сколько прошло времени, когда Шарля внезапно разбудил жалобный крик. Как у всякого человека, привыкшего к путешествиям по лесам, у него был чуткий сон.

Шарль сразу узнал: кричал кайман.

— Снова эти несносные животные, — рассерженно проговорил он. — Могу я хотя бы спокойно поспать? Тысяча чертей! Не поднять ли тревогу, не заставить ли всех взяться за оружие да бабахнуть первого же хищника, который попадется под руку?

Но в этот самый момент ужас, охвативший молодого человека, заставил его забыть о мести.

Лодка не была больше привязана к шлюпу. Она плыла по воле волн, а очертания шлюпа уже терялись в ночной тьме.

В довершение всего ее сопровождал кортеж кайманов, которые следовали один за другим, не удаляясь больше, чем на семь-восемь метров.

Шарль выпрыгнул из гамака, бросился вперед, схватил якорь и швырнул его в реку. Затем он что есть мочи толкнул мулата, спавшего сном праведника.

Якорь зацепился за дно, и лодка остановилась.

Удивленные кайманы — их была уже целая дюжина — тоже замерли, обошли лодку кругом несколько раз, по-прежнему следуя один за другим. Самый дерзкий подплыл ближе, прямо к якорному канату.

Молодой человек в ужасе увидел зловеще блестевшие глаза чудовища.

Вскинуть карабин и дать залп было секундным делом.

Как только раздался выстрел, послышался страшный крик, и эхо разнесло его далеко. Черная масса забилась в воде, задергалась в конвульсиях и исчезла в волнах.

— Что случилось, сеньор? — растерянно спрашивал мулат, оглушенный выстрелом и задыхающийся от порохового дыма.

— А то случилось, что наших кайманов стало вчетверо больше, да к тому же каждый из них превратился в человека на уба.

И, повернувшись в сторону шлюпа, Робен закричал во весь голос:

— Тревога!.. Друзья… к оружию!

Тем временем разбуженные выстрелом индейцы повскакивали с мест и сгрудились вокруг хозяина.

— Разберитесь с ними, — обратился Шарль к капитану, — организуйте оборону. А я сделаю еще дюжину выстрелов и отобью первую атаку. Торопитесь! Еще немного, и эти негодяи возьмут нас на абордаж.

Мулат тщетно пытался собрать индейцев и направить против общего врага.

Оторопевшие, растерянные, они были безумно испуганы. Даже не схватились за оружие, да и вряд ли в таком состоянии могли вообще им воспользоваться.

Сеньор Хозе разрывался на части, не зная, за что взяться, пока Шарль отстреливался. С борта шлюпа ответили выстрелами.

Шарль мгновенно разрядил револьвер и карабин без особого, однако, результата. Лодчонки неумолимо приближались.

Мулат, отчаявшись расшевелить индейцев, решил помочь Шарлю.

— Вы напрасно тратите заряды, сеньор, — сказал он, подойдя поближе и услышав, как пули со стуком отскакивают от выдолбленных из каменного дерева лодок. — Мерзавцы прикрываются своими уба, а сами плывут позади них. Видите следы на воде?

— Черт побери! А ведь вы правы. Я в темноте и не разглядел. Тысяча чертей! У меня кончились патроны.

— Возьмите пока мой револьвер, а я сейчас перезаряжу ваше оружие.

В эту самую минуту раздался крик:

— Канаемес!.. Канаемес!..

— Нас настигают. А эти олухи, похоже, готовы идти под нож, словно стадо баранов!

Звонкий голос Хозе перекрыл на мгновение крики индейцев-убийц, но их вопли все нарастали.

— Мужайтесь!.. Помощь близка!

— Смелее, Хозе! Смелее, мой друг! Ступайте на правый борт, а я останусь здесь.

Индейские уба подплыли совсем близко и врезались в борт лодки. Краснокожие были повсюду: на носу, на корме, по правому и левому борту. Цепкими руками ухватившись за снасти, лезли наверх. Лица выкрашены черной и красной краской, придававшей им еще более зловещий вид.

Напрасно Шарль и Хозе размахивали саблями, круша, не разбирая, все подряд. Двое не в силах были находиться одновременно везде и отбивать бесконечные атаки. Враги прибывали и прибывали, будто бы сама водная пучина порождала их.

Лодку сильно отнесло назад, и друзья остались лицом к лицу с неистовствующей ордой.

Индейцы — члены экипажа, увидев, что вражеские уба во множестве окружили их судно и, пустые, покачиваются на волнах, вышли из оцепенения. Собравшись все вместе, в тот самый момент, когда нападавшие уже почти одержали победу, они бросились в воду, стремясь захватить трофеи.

Шарль и капитан оказались в окружении дюжины крепких индейцев, так же, как и они, вооруженных саблями.

Завязалась смертельная борьба, и, если бы у друзей не осталось патронов, их разорвали бы на куски.

Шарль отступил на несколько шагов и выстрелил. Индеец повалился на палубу.

— Теперь ваша очередь, Хозе. Цельтесь в грудь.

Мулат дважды выстрелил и с радостью увидел, что оба раза достиг цели.

Он тоже отступил, размахивая мачете. Однако вскоре оба были зажаты в тиски. Индейцы набросились на них. Шарль выстрелил в последний раз, отбросил не нужный ему теперь револьвер, отошел еще на два шага и вздрогнул, ощутив пустоту за спиной.

Хозе, получив удар в плечо, вскрикнул и упал на колено. С быстротой молнии кинулся Шарль к товарищу и отбил очередное нападение. Однако в тот же момент оступился, потерял равновесие и почувствовал, что падает.

Чья-то железная рука ухватила его на лету, и Шарль услышал показавшийся ему очень грубым голос, который говорил по-французски:

— Держитесь, капитан…

В это мгновение сильный удар потряс лодку, раздался скрежет.

Кто-то могучий поднял Шарля, точно ребенка, и он узнал Винкельмана. Его голос, а тем более железная хватка были единственны и неподражаемы!

Винкельман успел только крикнуть:

— Бросайтесь в воду, капитан!

Шарль чувствовал, что его перенесли в шлюп, оказавшийся каким-то образом совсем рядом.

Канаемес, взбешенные и вне себя от гнева, мгновение колебались, потеряв из виду белых, совсем уже было очутившихся в их руках. А тут, к их изумлению, и мулат тоже исчез!

— Огонь! — скомандовал Маркиз, вскидывая карабин.

Почти одновременно прогремели четыре выстрела, потом, сразу, еще четыре.

Бандиты несли серьезные потери. Понемногу они начали отступать, оглашая округу душераздирающими отчаянными криками.

— Огонь! Огонь! — рычал Маркиз. Его карабин работал без передышки.

Ураган пуль обрушился на индейцев. Страшно свистя, пули вонзались в тела, кому-то пробивали грудь, кому-то сносили головы с плеч…

Побоище длилось не более минуты.

Вскоре голос Маркиза вновь заглушил стоны раненых и вопли умирающих.

— Прекратить огонь! Конец цепи перекиньте, пожалуйста, сюда. Надо же привязать к шлюпу эту посудину. И, если можно, немного света. Я хочу взглянуть на милые мордочки этих мерзавцев.

Опытный путешественник никогда не забудет запастись на всякий случай свечами. Особенно в этих местах, где человеческое жилье встретишь редко, свеча всегда пригодится в темную экваториальную ночь.

Желание Маркиза тотчас же исполнили. Бразильцы поспешно разорвали брикет и зажгли две свечи. Ах, если бы индейцы-беглецы, испугавшись встречи с канаемес, не вернулись обратно на лодку, этих запасов теперь и в помине не было бы. Проходимцы захватили их тогда с собой вместе с фонарем и прочими необходимыми вещами.

Маркиз взял одну свечу, другую передал Винкельману, перезарядил свой револьвер, велел компаньону сделать то же самое, осторожно перегнулся через борт шлюпа и через секунду был уже на лодке.

Семь или восемь скорченных трупов грудой валялись на носу. На корме шевелились несколько раненых. Кое-как они справились с покореженными руками и ногами и с невероятными усилиями бросились в воду.

— Не слишком-то хорошие условия для стрельбы, — пошутил Маркиз.

В это время из темноты послышались громкие крики.

— Дьявол! Что еще там такое? — проворчал молодой человек, вытянув руку и пытаясь рассмотреть что-нибудь в ореоле свечи.

Он увидел несколько уба, выстроившихся полукругом. Это были индейцы, сбежавшие во время атаки с поля боя.

Они безжалостно добили раненых и утопили их, лишний раз продемонстрировав свойственное этой расе хладнокровие.

Один из молодцов, заметив свет и испугавшись, как бы чего не вышло, на секунду оторвался от чудовищного своего занятия и на плохом португальском крикнул:

— Не стреляйте, месье белый… Это мы!

— Ладно!.. Ладно!.. — растерянно произнес Маркиз. — Однако где же наш друг Хозе? Я был бы в полном отчаянии, если бы с ним что-то случилось.

Не успел он договорить, как увидел пару ног, одетых в некогда белые, а теперь залитые кровью брюки. Ни туловища, ни рук не было видно под грудой мертвых.

— Эй, да вот он, — сказал Маркиз, разбрасывая недвижные тела. — Бедняга! Ему, кажется, досталось… Глядите-ка, да он недвижим!

Индеец, получивший, должно быть, сильный удар мачете, всем телом навалился на Хозе. Вероятно, мулат пытался задушить его, обеими руками обхватив мощную шею. Индеец так и остался лежать, придавив собою капитана.

— Несчастный отчаянно защищался! — с грустью проговорил Шарль. — Трудно поверить, что он мертв.

В это время со свечи, что держал Маркиз, прямо на бронзовую щеку Хозе упала горячая капля воска.

Глаза его неожиданно открылись, и мулат громко вскрикнул.

— Он жив! Жив! Порубил этих подлюг! Правда, и ему досталось…

Хозе, задыхаясь, судорожно глотал воздух и, придя в сознание, узнал друзей, тянувших к нему руки.

— Вы все спасены… Какое счастье! Как я рад видеть вас! А я вот… Однако тоже вроде пока еще не помер. Сеньор Маркиз, полагаю, что это я вам обязан спасением.

— Да-да, дорогой мой, а еще вот этой свече.

 

ГЛАВА 6

После боя. — Сон среди мертвецов. — Военный совет. — Подозрения подтверждаются. — Что же случилось ночью. — Фокус с кайманами. — Почему лодку отнесло течением. — Безделье. — Невероятная индейская апатия. — Есть, пить, спать. — Рыба, черепахи, дичь. — Люди покидают побережье. — Пустыня. — Пороги. — Индейцы паоксьянос. — Фазенды. — Прибрежная столица.

Разбойничье нападение, которое на этот раз было делом отнюдь не канаемес-любителей, тем не менее не возымело, к счастью, серьезных последствий. Провидению угодно было, чтобы все напасти ограничились всего лишь шрамом на плече Хозе.

Рана казалась с виду гораздо страшнее, чем была на самом деле. Ее промыли водой пополам с водкой. А затем всеми обласканный капитан поудобнее устроился в гамаке и тут же заснул. Единственный, кому удалось сомкнуть глаза после схватки…

Остальные же, все еще во власти воинственного возбуждения, решили дежурить до утра. Ведь никто не мог гарантировать, что атака не повторится.

Однако ничего не случилось. Индейцы, получив страшный урок, не делали больше попыток завладеть судном и убить чужаков. А может быть, под огнем погибли все и просто-напросто никого не осталось для новой атаки. А также и для того, чтобы предупредить остальных членов племени о случившемся.

Когда наступил день, механик разжег топку. В ожидании, пока заведется машина, все занялись уборкой. Надо было уничтожить следы ночного боя. Индейцы — члены экипажа — после своего бегства в самый разгар сражения теперь безбоязненно вернулись на борт. Опасность миновала.

Они предусмотрительно привязали накрепко уба, которые им достались без особого труда, а потом расположились ко сну среди окровавленных трупов, как будто это было для них делом самым обыкновенным.

День застал их крепко спящими и посапывающими вперемежку с повергнутыми канаемес. Боевая раскраска делала мертвые лица еще более устрашающими.

Бандиты Амазонки все, как на подбор, были могучи, высокорослы. Их атлетическое телосложение особенно впечатляло по контрасту с тщедушными вырожденцами океанического побережья. Мускулы точно у античных героев, грудь колесом, бычья шея, сильные руки с тонкими запястьями… Истинные дети природы! Такой картинной внешности позавидовал бы любой актер.

Стоит отметить один немаловажный факт. Все без исключения были убиты выстрелами и ударами спереди, о чем говорили кровавые шрамы и следы от пуль.

— Мощные ребята, — проговорил Винкельман, обращаясь к Шарлю. Винкельман, с его фигурой Геркулеса, пожалуй, единственный мог составить им достойную конкуренцию. — Не будь мы вооружены, нам бы несдобровать.

— Но как же, черт побери, им удалось подобраться так близко? Они напали, когда никто и думать не мог.

— Очень просто, — отозвался Шарль, — просто все, как я полагаю, спали — и на лодке, и на шлюпе. Как вы думаете, Маркиз?

— Увы! Месье Шарль, я вынужден со стыдом признать, что заснул, как сурок. Я готов предстать перед военным трибуналом.

— Трибунал единогласно выносит вам оправдательный приговор, Маркиз, так как вы с лихвой искупили свою вину. А что касается внезапности, то все предельно просто, хотя и непонятно на первый взгляд. Я хочу в точности воспроизвести эту сцену, потому что, сам того не подозревая, оказался свидетелем приготовлений к нападению и видел достаточно, чтобы не ошибиться.

— Не томите, месье Шарль. Пока расходится машина, объясните нам все.

— Охотно. А вы, — он повернулся к индейцам, которые лениво потягивались, лежа на палубе, — немедленно выкиньте эти трупы за борт и вымойте все, чтоб никаких следов не осталось. Да пошевелитесь! Давайте-ка! Получите двойную порцию водки, хотя за вашу трусость вы заслуживаете скорее хорошей взбучки. Итак, — молодой человек снова обернулся к друзьям, — приступим. Канаемес — не сомневайтесь, что это именно они, — были предупреждены. Уж не знаю, как и кем…

— Черт возьми! Да той старой колдуньей, что приплыла с больным ребенком. Помните? Не напрасно волновался ваш Хозе.

— Вполне вероятно. Скорее всего, так оно и было. Канаемес подплыли к нам под видом кайманов.

— Кайманов? — удивленно воскликнул Винкельман, а вместе с ним Маркиз и оба бразильца.

— Да, да. Я собственными глазами видел, как они все это проделывали, когда стоял на вахте. И должен сознаться, что по наивности принял их за настоящих кайманов. Тот же тяжелый, неторопливый ход, те же бесшумные движения, тот же сап, то же рычание и даже тот же специфический запах.

— И что случилось потом?

— Потом? Потом была атака, рукопашный бой. Делишки мои были бы плохи, если б только вы, Винкельман, дорогой друг, не ухватили меня железной хваткой, за что я вам бесконечно благодарен.

— А вы, месье, надо вам сказать, тяжелехоньки! Да.

— Охотно верю. Но взгляните на этот шедевр архитектуры из каменного дерева! Разве по всем своим размерам, в длину и в ширину, уба не напоминает вам каймана? А вот и голова крокодила, она так мастерски вырезана впереди… нос, глаза — каждый словно агат! А на длинный хвост взгляните! Он по форме точно напоминает крокодилий. В темноте я вполне мог ошибиться.

— Ну а как же вы заметили людей, сидящих в лодках? — поинтересовался Маркиз.

— Посмотрите на эту глубокую впадину, что выдолблена в корпусе! Человек почти лежит здесь на манер ящерицы. Еще одно доказательство тому — спины убитых выкрашены той же краской, что и весь корпус лодки.

— Пусть так. Но каким образом они управляют уба?

— Взгляните! Каково, по-вашему, назначение этих двух лопастей, прикрепленных веревкой сзади и по обеим сторонам головы?

— Понятия не имею. Эти штуки очень похожи на вальки, какими прачки у нас отбивают белье, и вполне могут служить чем-то вроде весел.

— Черт возьми! А ведь вы правы. Человек ложится на живот, прячет голову за вырезанной из дерева мордой. Вот я даже нашел выемку для подбородка и щек. Только глаза смотрят вперед, едва поднимаясь поверх крокодильей головы. Он продевает руки в эти специально продолбленные отверстия, берется за весла, которые вы совершенно справедливо сравнили с вальками, хотя они и гораздо меньше, и передвигает ими, подобно лапам каймана. Вот и вся премудрость. Так они и подплыли поближе, чтобы рассмотреть судно, которое хотели разорить. Заметив, что никто не шевелится на борту, они, хитрые бестии, прежде всего решили отвязать лодку от шлюпа, чтобы распылить наши силы и тем самым парализовать сопротивление. Один из этих милых «кайманов» просто подплыл и разрубил канат своим мачете. Лодку начало относить. Слава Богу, что это длилось недолго, пока меня не разбудил их воинственный клич. Не мешкая ни секунды, я бросил якорь, и мы встали как вкопанные. Теперь нужно было действовать. Остановка не входила в их планы, и они, похоже, несколько растерялись. Негодяи принялись плавать вокруг шлюпа и в конце концов нашли якорный канат. К этому моменту я мало того что был обеспокоен, но еще и находился на приличном расстоянии от вас и не мог понять, что происходит. Как вдруг заметил на воде одну из «амфибий» и что-то сверкающее, как стальной клинок. Я моментально понял — это сабля! Сомнений не было, «кайманы» обернулись людьми. Я выстрелил, потому что их становилось все больше. Ну а остальное вам известно. Теперь ваша очередь. Расскажите мне, что происходило у вас.

— Да мало что на самом деле, — отвечал Маркиз. — Мы так крепко спали, что приготовления к атаке абсолютно прошли мимо нас. Надо благодарить Бога: борта у шлюпа высокие и крепкие, что исключает возможность взять его на абордаж. Если бы не это, нас бы, пожалуй, убили. Разбуженные вашим выстрелом, мы догадались, что происходит. Тогда Винкельман, который, как вам известно, всегда действует, а не разглагольствует попусту, разорвал якорную цепь. Очевидно, это происходило именно тогда, когда вы свою как раз использовали по прямому назначению. Поэтому шлюп довольно скоро догнал вашу лодку, и, должен заметить, очень вовремя.

— Господа, — прервал их механик, — машина на ходу. Жду ваших приказаний.

— Все готово к отплытию? — спросил Шарль.

— Все готово, месье! — раздался знакомый голос.

— Как, это вы, сеньор Хозе? Какого черта вы поднялись?

— Как же мне было не подняться, должен же я все проверить.

— Но, дорогой мой, вам надо бы вести себя поосторожнее… Не схватить бы лихорадку. Вам необходим отдых.

— От всего сердца благодарю за теплую заботу, но, клянусь Богом, я чувствую себя прекрасно. А кроме того, хорошего же вы обо мне мнения, если думаете, что подобный пустяк способен выбить старого морского волка из колеи. Разрешите занять свое место. Я должен провести судно между мелями, которых в устье Риу-Бранку полным-полно.

__________

Невыразимое удовольствие плыть на большой скорости, не прилагая к этому значительных усилий. Друзья наслаждались путешествием. Мимо пролетали берега Риу-Бранку. То тут, то там из зарослей выпархивали стайки болотных птиц, потревоженных прерывистым фырканьем машины.

Освобожденные наконец от необходимости налегать на ганчо и форкилы, не опасаясь, что вот-вот обрушится подмытое волной вековое дерево или подхватит течение, избавленные от назойливых насекомых, относимых воздушной струей далеко назад, путешественники чувствовали бесконечную благодарность к бразильцам, согласившимся отбуксировать их.

Но самыми счастливыми себя, конечно, чувствовали индейцы. Неожиданная перемена устраивала их больше всего.

Однако они не выражали радости ни жестами, ни криками или песнями, как то обычно делали негры со свойственным им темпераментом.

И слава Богу! Подобное выражение чувств бывает утомительно. Индейцы же, которым теперь абсолютно нечего было делать, воспользовавшись случаем, спали без задних ног.

Они упивались сном, — точно так же, если выпадал случай, эти дикари, привычные ко всяким жизненным испытаниям, утоляли голод или жажду, словно пытались наесться или напиться про запас.

И ни слова благодарности, ни слова признательности тем, кто избавил их от тяжелой работы.

Через пять дней и ночей они приедут домой, палец о палец ради этого не ударив. Всего пять — вместо двадцати пяти суток изнурительного труда! И никакой благодарности.

Сойдя с судна, получат обещанные деньги, продукты. Как будто так и надо.

— Довольны ли вы тем, что можете отдыхать, пить, есть, спать? — не выдержал Шарль.

— Не знаем, — был ответ.

— По крайней мере, если вы не заняты на борту, вы могли бы поохотиться, добыть чего-нибудь свеженького: дичь, рыбу или черепах.

— Да.

— Вот и прекрасно! Сегодня вечером сделаем остановку, и вы отправитесь на промысел. Канаемес больше нечего бояться. Но все же не отплывайте слишком далеко.

— Да.

Не было, пожалуй, ничего проще, чем добыть пропитание на Риу-Бранку. Берега реки пустынны, и поэтому здесь во множестве водилась дичь, а в воде косяками ходила рыба. На расстоянии около пятисот километров, от устья до Боа-Виста, не встречалось человеческого жилья. Селились, как правило, там, где жили индейцы, а их найдешь лишь в верховьях реки, в районе кампо.

Для охотников и рыболовов здесь царил сущий рай. Промышляй — не хочу. Дичи и рыбы на любой вкус сколько угодно.

Чего-чего тут только не было: агути — горбатые зайцы, гокко, большие куропатки, длиннохвостые попугаи, лани, в реке — электрический угорь, пиранья, бото, тукунаре. А кроме того, огромные черепахи.

Индейцы не торопясь отправились на охоту. Противники всякого и всяческого труда, любящие по-настоящему лишь есть и спать, они, однако, время от времени находили удовольствие в охоте. Только это занятие могло вывести их из привычной апатии.

И тем не менее охота все же оставалась для краснокожих работой, а работать они не любили. Вообще за индейцами не водилось никаких пристрастий, кроме, быть может, одного — выпить. Крепкие напитки они обожали. А охотились для того, чтобы питаться, — как добывает свой хлеб дровосек, к примеру, или углекоп. Те трудились без радости, без воодушевления, уставая и желая лишь одного — поскорее закончить работу.

Надежда на добрую добычу — само собой, а главное — то, что не придется ничего делать, пока они будут ходить по лесу или сидеть на берегу, ловя рыбу.

Если удастся наловить много рыбы, да к тому же и охота окажется удачной, можно будет поваляться в гамаке.

Маркиз, неутомимый каламбурист и шутник, окрестил невероятную лень, непобедимую любовь индейцев к гамаку гамакизмом.

Между тем плавание, начавшееся в трудах и принесшее столько опасностей, продолжалось без происшествий.

Основные заботы легли на плечи Шарля. Сверяясь с компасом, он старался найти нужный курс — его карта оказалась очень старой, неточной, если вообще хоть сколько-нибудь верной.

Они проходили места, еще недавно обитаемые. Но мало-помалу люди покидали их, уходя поближе к прериям.

В устье Жеруэны сохранилось всего каких-нибудь полдюжины индейских деревушек, затерянных меж озер.

От селения Санта-Мария, располагавшегося некогда на левом берегу, не осталось и следа.

То же самое произошло и с Пескуэро, бывшим рыбным промыслом, кормившим небольшой гарнизон Сао-Иоаким. Ничего не говорило о том, что еще недавно здесь жили люди. Все заросло густым лесом.

Первая встретившаяся на пути ферма принадлежала Бернардо Корейо, старому португальцу. Его основным занятием была заготовка топлива для паровых судов. Ферма стояла на правом берегу, между двадцатью восемью и тридцатью градусами к северу от экватора, недалеко от озера Куарена, возле которого виднелась дюжина негритянских и индейских хижин.

Эти в беспорядке разбросанные по берегу лачуги представляли собой главный населенный пункт в низовьях Риу-Бранку.

Подобно Санта-Марии и Пескуэро, Кармо тоже исчезло, несмотря на благоприятное местоположение на возвышенности, недосягаемое для наводнений.

Выше по реке, вслед за Кармо, чьи следы можно обнаружить ныне лишь на очень старых картах, в нищете и болотной лихорадке влачила жалкое существование горстка метисов. Они жили в трех селениях: Жеренальдо, Клаудо, Эспириту-Санто.

А дальше — пустынные берега реки и ее притоков: Катримани, текущей неведомо откуда, Игарапе-д’Агуа-Боа-д’Эруиени с озерами Музу, Арикура, Ассаитуба и Капитари, а также Рио-Анана, что спускается с Лунных гор и омывает прерии.

Еще выше все та же пустота — леса, сменяющиеся болотами, где текут мало кому известные реки и речушки. Впрочем, в местечке Карнейро португалец сеньор Васконселлас добывал каучук высокого качества и в больших количествах. Но кроме этого, вплоть до Виста-Аллегре на правом берегу никаких селений здесь не сыщешь.

Виста-Аллегре, в трехстах километрах от устья Риу-Бранку, строился на месте деревушки, исчезнувшей как Кармо или Санта-Мария. В одинокой хижине Виста-Аллегре вместе с несколькими индейцами жил милейший человек, философ или просто отчаявшийся, португалец дон Бенто Маноэл да Кунга-Фиуза.

Немного выше, на том же берегу, — озеро Анженерио, возле которого в прошлом веке находился сахарный заводик.

Заводик, как и деревушка Санта-Мария Вела, и ферма Каракараи, исчез с лица земли.

Вот и все, что можно было бы назвать обитаемым на территории в четыреста километров вдоль реки, до каксоэра.

Каксоэра! Как много говорили о нем фазендейро с берегов Риу-Бранку! Проклятый каксоэра, парализующий движение между Манаусом и плодородными, обильными землями в верховьях. Каксоэра — это серия водных порогов. Их здесь насчитывалось семь. Если бы не они, транспорт со скотом в любое время года мог бы добираться до Боа-Виста; частные компании беспрепятственно посылали бы паровые шлюпы и организовывали постоянное сообщение даже в летние месяцы. Стало бы возможно подплывать прямо к фазендам и забирать скот.

К несчастью, ничего не делалось для того, чтобы устранить серьезное препятствие. А ведь, казалось бы, чего проще: провести в обход порогов дорогу или канал.

Сколько напрасно потраченного труда и времени, сколько опасностей можно было бы избежать беднягам, что плавали по этим местам! Они тратили не меньше пяти-шести дней, чтобы преодолеть проклятые пороги, даже в самое благоприятное время.

Паровым судам с буксирами легче, нежели бателао. Оно и понятно. Разве весла могут тягаться с паровой машиной! К тому же в этих местах был отменный лоцман Пексот да Сильва. Вместе с негром Антонио Баретто Мурату он взял на себя труд проводить суда по капризным порогам.

За порогами, выше по течению, зарастали лесом пустоши, где когда-то стояли селения. Не подозревая, что проплывает мимо бывших островков цивилизации, путешественник оставлял позади Консесао или Сао-Фелип. И только гораздо выше, у самого устья Йоа-Парана, встречал четыре хижины, принадлежащие цивилизованным индейцам паоксьянос.

Дальше, в устье Мокаяхи, широкой и своенравной реки, простирались обильные, но дышащие лихорадкой земли. Здесь и обитали индейцы паоксьянос, аборигены — костлявые, бородатые, с раскосыми глазами и выдающимися скулами. Они выживали в условиях, которые, без сомнения, были бы смертельны для европейца. Это были отважные люди, не такие вороватые и не столь склонные дезертировать, как другие их сородичи. Они усердно работали на белых. Однако условия жизни привели к тому, что племя, в общем, захирело.

Сколько богатств зря пропадало в этом уголке земли, таком плодородном и таком смертоносном по своему климату!

И речи быть не могло о том, чтобы хоть сколько-нибудь эффективно осваивать эти земли. Человеку, незнакомому со здешними краями, трудно представить, до какой степени они пустынны и безлюдны.

Во всем юго-западном бассейне, то есть на территории по правому берегу, между Мокажахи, Риу-Бранку, Риу-Негру и Паданири, протяженность которой почти равняется нашей Гайане, проживало лишь одно-единственное племя — паоксьянос. Да и этих-то осталось очень мало: в районе Мокажахи — чуть больше ста пятидесяти, а в других местах — человек триста.

После Риу-Мокажахи, на левом берегу открывалась гора Сьерра де Карома, самая высокая в среднем течении Риу-Бранку. Ее высота — 1150 метров. Река омывала массивное подножие на протяжении двадцати километров, а затем начинался великолепный район кампо, бесконечные, неоглядные прерии, простиравшиеся вплоть до самой Венесуэлы и по территории равные Английской Гайане.

Мгновенно, как по волшебству, людей становилось все больше и больше. Нельзя сказать, что местность эта оказалась перенаселена, однако не было той угрюмой, приводящей в уныние пустоты, которая угнетала там, где обитали лишь дикие звери да редкие племена.

Теперь фазенды следовали одна за другой. Далеко, насколько видит глаз, раскинулись зеленые луга. То тут, то там виднелись несметные полудикие стада под присмотром не менее диких пастухов. Кругом — живописные холмы, к которым жались жилища. Холмы защищали их от непогоды. Рядом — хозяйственные постройки и лавки. Возле берега на приколе — лодки всех размеров и разновидностей, целый флот. Был тут и собственный крошечный порт, пристань, где грузили на суда скот.

Короче говоря, шла своя жизнь.

Оставалось лишь мечтать о том, чтобы проклятые пороги, отрезавшие этот район от соседних, поисчезали бы и не препятствовали мужественным поселенцам.

Здесь жили, по крайней мере, человек двенадцать белых, занимая территорию километров в тридцать. Они вели патриархальный образ жизни. У них не было другого развлечения, кроме поездки в Боа-Виста.

 

ГЛАВА 7

Столица провинции. — Там, где рождается человек, должен родиться и хлеб. — Или: там, где есть хлеб, родится и человек. — Богатства кампо. — Отъезд. — Индейская хижина. — Оптимизм Маркиза. — Акангатар и турури. — Любовь к жемчугу. — Носовой платок не стоит превращать в подушечку для игл. — Лагерь под открытым небом. — Я хочу уйти! — Бестолковый Клементино. — Если твой родственник убийца, это еще не значит, что с ним нельзя жить. — Наутро.

Боа-Виста — прибрежная столица Риу-Бранку.

Однако по этому громкому титулу не стоит представлять себе некое Эльдорадо, затерянное в глуши лесов и прерий Амазонки. Не думайте найти здесь пышный город, изысканный, как все города Бразилии. Боа-Виста не сравнишь и с благословенным Манаусом — шумным, деловым коммерческим центром. Не похож он даже и на наши городки где-нибудь в Нормандии.

Но это, безусловно, была столица для нищих испанцев, подлинных идальго, которые завтракали луковицей, обедали сигаретой, а ужинали серенадой и на все времена года имели одну-единственную пару латаных-перелатаных штанов.

И тем не менее они и являлись местной аристократией.

Двадцать пять — тридцать малюсеньких хижин, крытых соломой, иногда беленых, но неизменно чисто прибранных и уютных, притулившихся на прибрежном холме, — это и есть Боа-Виста.

Все в мире относительно.

Кто знает, быть может, в скором будущем в столице, которую ныне можно было назвать скорее лишь эмбрионом города, вырастут заводы, отели, банки, театры, доки, появятся железная дорога, телеграф, телефон и прочее…

Быстрый расцвет городов Австралии или Северной Америки вселяет надежду.

Надежду тем более реальную, что для этого не существует никаких помех, а люди в чудесной стране на удивление трудолюбивы.

Один Бог знает, что уготовило будущее нашим потомкам. Во всяком случае, в Боа-Виста час расцвета еще не настал.

Здесь покамест лишь два здания позволяли уповать на то, что когда-нибудь все изменится к лучшему, — церковь и школа.

Церковь еще строилась. Школу же белые посещали с неимоверным усердием. Вместе с ними и дети прислуги — мамелюков и индейцев.

Несмотря на бедность, торговые связи городка были достаточно активны благодаря главным образом тому, что большинство белых владели крупными фазендами. Всего их набиралось около тридцати.

Тридцать фазендейро, быть может, скажете вы, слишком мало для такой обширной территории. На первый взгляд это действительно так. Но на самом деле опытные и энергичные люди всеми силами пытались сохранить зачатки цивилизации — залог будущего расцвета и ни при каких условиях не намеревались покидать эти места. Обживая их, фазендейро верили, что люди начнут приезжать сюда и их будет чем встретить.

Переселенцев здесь всегда ждали и могли принять и разместить уйму народу. Все знали: где-где, а тут всегда найдется работа и возможность прокормиться.

Чего, к сожалению, не скажешь о нашей Гайане!

Мальтус, мало признанный у нас экономист, с суровой прямотой, свойственной людям, привыкшим оперировать сухими цифрами, сказал как-то: «Там, где рождается человек, должен родиться и хлеб». В этом афоризме зачастую видят лишь причуду. Но ученый, думается, прав, если рассматривать его высказывание так: если человек родился, обеспечьте его хлебом.

Другими словами, если есть хлеб насущный, не прекратится род человеческий.

Скотоводы с берегов Риу-Бранку, сами того не ведая, действовали в соответствии с установкой английского экономиста. Но только они разводили не хлеб, а скот.

Сегодня стада трех десятков фазендейро насчитывали не меньше тридцати двух тысяч голов крупного рогатого скота и четырех тысяч лошадей. На каждой фазенде было занято множество негров, мамелюков и индейцев, отказавшихся от кочевой жизни и узнавших здесь относительный достаток. Труд их применялся везде. Они оказывались и носильщиками, и гребцами, и земледельцами. Постоянная, гарантированная работа позволяла с уверенностью смотреть в завтрашний день.

Пожалуй, стоит обратить внимание читателя и еще на одну деталь. Кампо Риу-Бранку, на первый взгляд пустынное и дикое, осваивалось не менее активно, чем Боа-Виста. Здесь сосредоточилось все самое прогрессивное в интеллектуальном и коммерческом отношении.

Не было чиновников, увешанных нелепыми орденами, надменных бумагомарак, сосущих кровь из колонистов, невежд, то и дело тормозящих развитие промышленности, в которой эти тупицы ничего ровным счетом не смыслили. Не было и солдат — поселенцы в случае нападения способны защитить себя не хуже, чем любой вояка. Подобное, однако, приходилось делать редко. Колонисты вообще-то были миролюбивы и старались чем могли помочь аборигенам, так что отношения у них складывались вполне дружеские.

Впрочем, в местечке Сан-Иоаким, немного выше Боа-Виста, находился гарнизон. Но что это был за гарнизон и что за хибарки! Четверо солдат и сержант, покинув свои мазанки, крытые соломой, предпочли перебраться на располагавшуюся неподалеку фазенду Сан-Бенто, где власти благополучно позабыли о них. Гарнизон сам добывал себе пропитание.

Наблюдая за погрузкой скота, Шарль Робен и его спутники познакомились с одним из местных фазендейро. Они нашли у него теплый и сердечный прием — о подобном наше эгоистичное цивилизованное общество и думать забыло.

Любезный хозяин готов был сколь угодно долго принимать у себя желанных гостей, устраивать им прогулки верхом, добрую охоту, рыбную ловлю — незабываемые развлечения.

Однако Шарль торопился поскорее добраться до горного района и не хотел задерживаться в Боа-Виста дольше, чем того требовали приготовления к экспедиции.

Сорока восьми часов ему хватило, чтобы отыскать подходящих помощников-индейцев, нанятых по совету хозяина. В последний раз они собрались за обедом на гостеприимной фазенде, а затем распрощались и с обоими бразильцами, Рафаэло и Бенто. Те, в свою очередь, тоже набирали новый экипаж и готовились отплыть в Манаус.

Как человек предусмотрительный, не пускающий дело на самотек, Шарль досконально изучил маршрут, не раскрывая фазендейро цели путешествия к Лунным горам.

Хотя сеньор Хозе знал дорогу как свои пять пальцев — не раз доводилось ходить этим путем, — Шарль тем не менее разузнал подробно у местных фазендейро все что только мог на случай, если какое-либо несчастье лишит экспедицию надежного проводника.

Молодой человек узнал следующее.

Высшая точка Тумук-Умак, откуда берет начало главная ветвь Марони, Тапанаони, расположена на расстоянии пятисот двадцати пяти километров от Боа-Виста, немного выше двух градусов северной широты.

Следует идти почти все время в одном направлении, стараясь не отклоняться от курса, чтобы не забрать сильно в сторону.

Караван отправится пешком, кроме тех случаев, разумеется, когда придется плыть по реке. Это, впрочем, маловероятно, так как реки почти исключительно текут здесь с юга на север. Однако примерно в трехстах километрах от Боа-Виста путешественникам встретится Курукури-Уа, крупнейший приток Риу-Тромбетты. Он несет свои воды с запада на восток, чуть выше первой северной параллели. Возможно, путники воспользуются им, возвращаясь обратно.

Трое европейцев и мулат, пробыв в Боа-Виста несколько дней, пустились в путь. Их сопровождали шестеро индейцев. Фазендейро выделил в их распоряжение четырех лошадей. На спины животным погрузили багаж и провизию. Условились, что до Куит-Анау лошадей поведут двое слуг фазендейро, а оттуда и слуги и лошади вместе с ними вернутся на пироге.

Наконец путешественники оказались на просторах кампо.

Шарль и Винкельман, свыкшиеся с трудностями путешествия по экваториальным землям, шли довольно быстро и легко. Вид у них был даже немного скучающий. Но Маркиз, парижанин, жадный до прелестей природы, видевший до сих пор лишь леса да непроходимые болота, каждую минуту приходил в восхищение и резвился, как школьник на каникулах.

Встреча с индейцами, настоящими краснокожими, дикарями, едва-едва отличавшимися от диких зверей, оставила в его душе неизгладимое впечатление.

Теснота в индейских хижинах, где под одной крышей зачастую можно было насчитать до двадцати пяти — тридцати гамаков, не казалась ему ужасающей, несмотря на жуткую, порой невыносимую духоту. Всякий раз, когда на пути встречались маниока, бананы, ананасы, папайя, ямс, бататы, сахарный тростник или еще что-нибудь экзотическое, Маркиз уверял, что в жизни индейцев есть своя прелесть.

— Терпение, Маркиз! Терпение! — говорил ему Шарль, улыбаясь. — Вам надоест быстрее, чем кажется. Опротивят все эти прелести и деликатесы, а захочется обыкновенного ростбифа, а то и куска хлеба.

— Никогда, месье Шарль! Никогда! Как же индейцы? Вы не можете не согласиться, что они великолепны!

— Безусловно, но плохо одеты.

— И что же? Ведь жара! К тому же костюмы исключительно им к лицу. Диадемы из перьев оттеняют медно-красные лица. Как, вы говорили, это называется?

— Акангатар.

— Вот-вот, именно акангатар. Настоящая корона.

— И все это вы называете костюмом?

— А виноградные листья, нанизанные на веревку и надетые на бедра? По-моему, исключительно элегантно.

— Это у них называется турури. Правильнее было бы сказать, что они одеты в собственную стыдливость или в солнечный луч и что исключительно умело носят свою наготу. А что скажете о женщинах? Неужели ваша галантность дойдет до того, что вы будете утверждать: «Ах, эти умопомрачительно разодетые кумушки, обернутые в километровые жемчужные нити, очень грациозны!»

— Здесь, как и везде, мода требует жертв. И женщины вынуждены покоряться ее капризам.

Действительно, ничто, пожалуй, не могло бы сравниться с пристрастием индейских женщин к жемчужным ожерельям.

Собственно говоря, это и составляло их единственное одеяние. Жемчуг — предмет вожделения! За право обладать им они охотно брались за любую работу, переносили суровые испытания, предпринимали долгое путешествие, а могли и убить.

Но зато какое же упоение для индианки щеголять увешанной жемчугом! Если на тебе жемчуг, ты — королева. Какое удовольствие, набрав тысячи и тысячи крошечных переливающихся бусинок, делать из них колье, браслеты, пояса непомерной длины! Нанизывать на ниточки и вешать на шею, на грудь, на руки, на щиколотки, на запястья, подчас еле дыша в прекрасных путах.

Мужья разделяли вкусы своих жен. У индейцев вошло в привычку носить на шее или на плечах громоздкие колье из нескольких жемчужных ниток.

Но что удивило даже и Маркиза, оправдывавшего все причуды индейцев, так это то, что у некоторых мужчин и женщин нижняя губа была проколота четырьмя или пятью булавками. Головки находились во рту, а острые иглы омерзительно шевелились при каждом движении губ.

— Странная мысль! — проговорил наш оптимист. — Я понимаю, что булавки могут им понадобиться… Но почему не приколоть их на турури вместо того, чтобы так уродовать губы?

— Потому что… Эй, глядите! — воскликнул Шарль, давясь от смеха.

— Черт возьми! Вот кто прозаичнее всех, — отозвался молодой человек, увидев индейца, который, оторвав листок от своей набедренной повязки, преспокойно высморкался в него. — Все просто объясняется. Было бы непредусмотрительно превращать носовой платок в подушечку для игл. Да, не слишком-то эстетично. Хотя, впрочем, турури достаточно большой, надолго хватит. Кстати, почему эти самые турури все разных размеров?

— Ей-богу, не знаю. Спросите у Хозе.

— Сеньор Хозе, ответьте, пожалуйста, дорогой друг.

— Потому, что размеры зависят от той роли, какую играет в племени человек. Вон видите: у одних турури совсем коротенькие, а у других доходят едва ли не до самых щиколоток.

— Понимаю. Ну что ж, и тут иерархия.

Путешественников приняли холодно. После долгих и нудных переговоров об обмене провизии на жемчуг и монеты они покинули индейцев. А те, в свою очередь, не выказав никакой радости при встрече, остались равнодушны и к их отъезду.

Дети природы, прокопченные под лучами безжалостного экваториального солнца, казалось, заледенели в своем невозмутимом равнодушии.

На следующий день лагерь разбили прямо под открытым небом.

Шли уже четверо суток. Теперь путь пролегал вдоль Куит-Анау, и на юге уже виднелись смутные контуры Лунных гор.

Завтра они поплывут на лодке через капризные речные пороги, если, конечно, прибрежные жители согласятся дать им пирогу. Вновь предстоит долгое объяснение.

Любитель экзотики, перенесенный внезапно в глухомань, оценил бы по достоинству преимущества ночевки на берегу реки.

Стоянку разбили посреди цветущих густых деревьев. Развели костер. Высокое пламя, освещавшее сгустившиеся сумерки, служило для приготовления ужина и для отпугивания хищников, которые могли ночью подойти совсем близко.

Вкруговую повесили девять гамаков, привязав их к стволам деревьев. Похоже на белую оборку на праздничной юбке какой-нибудь деревенской модницы. Квадратные ящики, полдюжины громадных тюков свалили на землю.

В маленьком медном котелке и в кофейнике над огнем что-то кипело, испуская клубы пара. На разостланной по земле скатерти разложили тарелки, большое металлическое блюдо, ножи, вилки. Все это поблескивало в темноте, отражая пламя костра. Стол сервировали для белых и мулата.

Возле гамаков прислонили к стволам четыре ружья и сабли. Дальше шли луки и стрелы, пороховницы, труты, обоймы, кусочки смолы, краски — принадлежности ежедневного туалета индейцев.

Маркиз объявил наконец, что ужин готов.

Стоило открыть крышку, как из котелка разнесся сильный, аппетитный запах. Нельзя сказать, чтобы он был особенно тонок и изыскан. Но разве дело в этом? Рагу из мяса броненосца с ямсом не менее вкусно, чем деликатесы в лучшем парижском ресторане.

Несколько щепоток перца довершили приготовления и окрасили недостаток соли, а кусок бисквита из ящика с успехом заменил хлеб.

Ели медленно. Ночь будет долгой. Поэтому каждый старался насколько возможно продлить незамысловатый пир.

Наступила торжественная минута — подали кофе, сигареты и принялись за разговоры, непременно предшествующие сну.

Индейцы были по-прежнему флегматичны и даже еще более хмуры, чем обычно, если это вообще возможно. Они, словно оголодавшие хищники, поглотали, не прожевав, ужин. А затем, по привычке, как и каждый вечер, взялись мастерить сандалии, украдкой поглядывая друг на друга.

Эта работа очень проста и любому по плечу. Достаточно подержать над огнем древесное волокно, чтобы оно размягчилось, проделать с помощью шила несколько дырочек, продернуть в них веревку или шнурок, который будет завязываться на ноге. Вот и все.

Эта примитивная обувь незаменима в подобных путешествиях. Она быстро изнашивается, но зато сделать ее снова можно без особого труда.

Закончив работу и получив за нее порцию водки, индейцы улеглись в гамаки, не сказав ни слова, даже не поблагодарив.

Однако это еще не все. Один из них, вспомнивший, казалось, нечто важное, подошел к Шарлю.

— Это ты, Клементино, — обратился к нему молодой человек, — чего ты хочешь?

Индеец носил португальское имя. Он сам сменил на него данное при рождении, так понравились ему белые, когда он впервые с ними столкнулся.

В этих местах, даже в самой глуши, можно подчас встретить туземцев, которых зовут Антонио, Бернардо или Агостино.

Клементино коротко ответил:

— Я хочу уйти. Со своими.

— Как? Уже? Но почему?

— Мы идем слишком далеко.

— Но ведь ты обещал сопровождать нас еще три дня.

— Да, но три дня — это слишком долго.

— Если вы уйдете, не получите ни гроша.

— Ну и пусть. Мы уходим.

— Сейчас же?

— Да.

— Но это безумие! Подождите хотя бы до завтра. Доведи нас до индейца, который должен дать нам пироги.

Клементино не отвечал.

— Ты знаешь его?

— Да.

— Кто он такой?

— Мой дядя.

— Так почему же ты не хочешь повидаться с ним?

— Он канаемес.

— Ты с ума сошел! Здесь нет канаемес.

— Нет, месье. Все, кто убивают, канаемес.

— Тот, кого он убил, был твоим другом, родственником?

— Да, он был моим братом.

— Черт побери! Ну и негодяй же твой дядюшка!

Клементино пожал плечами и пробормотал с выражением полного равнодушия:

— Да.

— Зачем же ты сказал, что он твой друг?

— Это правда, месье. Он мой друг.

— И вы долго жили вместе?

— Да.

— После того, как он убил брата?

— Да, месье.

— И ты не думал о мести?

— Не знаю, — ответил Клементино и, кажется, оживился.

— Ты не хочешь идти к нему, потому что твой дядя — канаемес?

— Не знаю.

— Но ты только что сказал об этом?

— Да, месье.

Клементино не ведал, что такое логика, и твердил бессмыслицу. Доводы белого человека не достигали его дикого сознания.

Шарль, которому доводилось общаться с индейцами тапуйес, испытывал симпатию к этим отважным и разумным людям и совершенно растерялся, встретив тупость, возведенную в степень, с которой решительно невозможно справиться. Ни он, ни его спутники не могли примириться, что представители одной расы столь различны.

— Боюсь, — сказал он по-французски своим друзьям, — что мы вскоре можем недосчитаться кое-чего из наших запасов.

Затем вновь обратился к Клементино:

— Итак, ты твердо решил уйти?

— Да.

— И твои товарищи тоже?

— Тоже.

— Останься всего лишь до завтрашнего вечера. Согласен?

— Не знаю.

— Я заплачу всем вам вдвойне.

— Да, месье.

— Так я могу рассчитывать на тебя?

— Да.

— Хорошо. Отправляйся спать.

На следующее утро Маркиз, проснувшись первым, закричал от ярости и разочарования.

Ночью индейцы сложили багаж и бесшумно покинули лагерь.

 

ГЛАВА 8

Пирога. — Весла готовы. — Куит-Анау. — Что такое опьянить реку. — Нужен гарпун! — Немного фантазии. — Шарль добывает лиану с помощью карабина. — Охота. — Рыба весом в пятьдесят кило и длиной в три метра. — Без сачка не обойтись. — Маркиз предвкушает удовольствие научиться искусству копчения рыбы. — Нежданный гость. — Кайман. — Смертельная опасность. — Подвиг Винкельмана. — Единоборство с кайманом. — Эльзасец утверждает: кайман — это всего лишь ящерица.

Исчезновение краснокожих, впрочем, не вызвало замешательства. Бегство предвидели, его ждали. Правда, немного позже. Задерживать индейцев против воли не только неразумно, но и опасно. Об этом всегда нужно было помнить.

Ну что ж. Чем скорее все разрешилось, тем лучше. Доброго пути беглецам! Счастливой дороги всем идущим!

Между тем позади осталось больше ста километров. Пройдена треть расстояния от Боа-Виста до гор, на которых, по утверждению Хозе, растут хинные леса.

Если расходовать силы разумно, то есть проходить в день по двадцать пять километров, можно достичь цели за неделю.

Того, кто вынослив, привык к здешнему климату, грубой пище, подобной нагрузкой не смутишь. Дело привычное. Иди себе да иди, при условии, конечно, что в пути не произойдет чего-нибудь из ряда вон выходящего.

Пока все в порядке.

В тот самый день, когда сбежали индейцы, Хозе, не хуже них знакомый с местностью, обнаружил, что тропинка привела к берегу реки, возле которой покачивалась на волнах скрытая в прибрежных зарослях пирога.

Лодка наполовину потонула, затянутая ряской. Но это, как выяснилось, не причинило ей ни малейшего вреда. Великолепная, прочная древесина, из которой индейцы мастерят свои пироги, не подвержена воздействию влаги и солнца. Она не гниет и не трескается.

Винкельману, Шарлю и мулату хватило какого-нибудь часа на то, чтобы выстругать из дерева четыре крепких, больших весла. Они получились легкими и удобными.

Маркизу, не владевшему в такой степени, как его спутники, плотницким ремеслом, поручили очистить дно пироги от налипшей тины и ряски. Затем он перетащил тюки и ящики на новое судно и уложил их вдоль бортов.

Вскоре все было готово. Друзья тронулись в путь. Шарль и эльзасец сели на весла и гребли ничуть не хуже, чем самые сильные негры, которых используют на такой работе торговцы с Марони. Сеньор Хозе был не в состоянии помочь им, так как рана его едва затянулась. Он управлял движением, ловко обходя все изгибы русла, пороги и прочие препятствия. Порой, к примеру, на пути попадались исполинские деревья, с корнем вырванные, очевидно, во время бури и перегородившие добрую половину реки.

Маркиз тоже пожелал сесть на весла. Однако нельзя сказать, что греб он успешно. Несмотря на неудачу, оптимист не жаловался и старался сохранить хорошую мину при плохой игре.

Что и говорить: движение давалось нелегко. И, словно бы в утешение за их труд, Куит-Анау щедро одаривала путешественников рыбой. Сквозь прозрачную гладь воды виднелись сотенные, тысячные косяки.

С голоду не умрешь. Природа сама дает человеку пропитание, остается лишь воспользоваться ее дарами. Здешняя рыба очень вкусна и почти столь же питательна, как мясо. Это хорошее подспорье на случай нехватки продовольствия.

Хозе, непревзойденный рыболов, сокрушался, что нет под рукой удочки или сачка, чтобы немедленно поймать пару-тройку великолепных представителей речной фауны. Он сгорал от желания иметь хотя бы обыкновенный гарпун.

— Что же делать, дорогой мой! — пытался успокоить его Шарль. — Ну, нет у нас гарпуна. Но не горюйте, мы еще возьмем свое. Напоим этих милашек до́пьяна!

— Напоим? — удивился Маркиз. — Вы хотите сказать, что можете превратить могучую реку в кабак? Напоить этих несчастных рыбешек? Ну и зрелище: они будут кружиться в воде наподобие дикарей, опоенных зельем, в своем жутком ритуальном танце! О! Хотел бы я видеть этот спектакль!

— Нет ничего проще, дорогой Маркиз.

— Неужели?.. Хотите сказать, что вам стоит только пальцем пошевельнуть…

— И даже проще! Достаточно сорвать одно из растений, способных опьянять. То, о котором я говорю, — это овощ. Аборигены называют его нику. А по-научному: робиния нику. Нужно расщепить его на куски, сантиметров по шестьдесят, и каждый кусок потом разломить пополам. Растение выделит беловатый сок. Сольем его в воду. Не пройдет и четверти часа, как вы увидите: рыба начнет метаться словно угорелая, потом — биться, а в конце концов замрет, перевернувшись на спину. И вся задача — брать ее, что называется, голыми руками.

— Колоссально!

— Если бы у меня был гарпун, — вмешался Хозе, — я бы вам за десять минут наловил рыбы сколько душе угодно. И при этом не надо было бы мудрить с каким-то там нику.

— Не вижу препятствий к тому, чтобы вы сейчас же доказали нам это, — пробасил Винкельман, который, как обычно, за словом в карман не лез.

— Ах! Что могло бы быть лучше!

— Воспользуйтесь стальным прутом для чистки карабинов!

— Прекрасная мысль! — вскричал Шарль. — Все наши карабины одной марки, и нам совершенно ни к чему четыре прута.

— Хорошо! Сделайте одолжение, гребите к берегу.

Спустя пару минут пирога причалила.

— Разжигайте огонь.

Пока Маркиз собирал хворост, вскрывал брикет и раздувал пламя, эльзасец нашел невдалеке упавшее дерево. Хорошо, что топор на всякий случай тоже прихватили с собой!

— Наковальня, — сказал Винкельман, указывая пальцем на топорище. Ударив по стволу, он вогнал топор в дерево по самую верхушку.

— А молот? — поинтересовался Маркиз.

— Второй топор.

Тем временем конец стального прута раскалился докрасна.

Новоявленный кузнец положил его на импровизированную наковальню и, ударяя аккуратно и не слишком сильно, сплющил металл. Сумел даже сделать две зазубринки.

— Гарпун готов, сеньор Хозе, — произнес он через десять минут. — Или этот вас не устроит?

— Великолепно! Благодарю вас, — отвечал мулат, пораженный завидной ловкостью. — Итак, я приступаю к делу. Да! А как же рукоятка?

— Бамбук сгодится.

— Замечательно! Вот что значит смекалка!

— Да и про вас это можно сказать, дорогой друг! — воскликнул Маркиз. — Где вы всему этому научились?

— В кошмарной школе, где я вынужден был оставаться, к несчастью, — отозвался Винкельман, слегка побледнев.

— Я, кажется, допустил бестактность, — проворчал Маркиз в замешательстве. Шарль ткнул его в бок, напомнив (чересчур поздно, правда) о печальном прошлом их товарища, об адовой жизни на каторге и об ошибке, так дорого ему стоившей.

Наступило неловкое молчание. Маркиз уже хотел было просить прощения, как человек воспитанный, чем, безусловно, усугубил бы положение.

Пирога между тем уже вновь плыла по реке. Внезапно впереди показался небольшой порог, а по другую сторону от него серебрилось озеро, с юга окаймленное горами.

— Внимание! — скомандовал Шарль.

Течение в этом месте было довольно бурным, и гребцам понадобилось четверть часа энергичных усилий, чтобы преодолеть его. А затем лодка очутилась в неподвижных водах озера.

— Дьявол! — вскричал Хозе. — Я позабыл о главном.

— В чем дело?

— Мне нужна веревка, чтобы привязать гарпун к лодке. А у нас ее и в помине нет.

— Означает ли это, что нам не придется попробовать обещанной рыбки? — улыбнулся Маркиз, несносный болтун.

— Боюсь, что так. По крайней мере сейчас.

— Ба! — произнес Шарль. — Да любая тонкая и прочная лиана заменит вам веревку. Взгляните, здесь их хоть отбавляй. Можем выбрать, какая больше понравится. Тут всякие имеются: от толстенной, как моя нога, до тонюсенькой, точно тростинка.

— Прибавьте еще, что нам нужна длинная лиана, метров пятнадцать — двадцать. А это не так-то просто, — вмешался Маркиз. — Деревья здесь словно башни, и ветки начинаются очень высоко над землей. Не представляю, каким образом можно туда забраться.

— Всего-то дел на четыре-пять секунд.

— Вам бы все шутить, месье Шарль.

— Я и не думал шутить. Смотрите.

С этими словами молодой человек взял свой карабин, вскинул на плечо и, увидев на одной из ветвей одинокую лиану, прицелился. Раздался выстрел, и облачко порохового дыма овеяло ствол карабина.

Верхушка дерева закачалась, из густой листвы выпорхнули испуганные туканы и разноцветные попугайчики. Лиана же, срезанная пулей, как острым мачете, со свистом упала на землю.

— Прошу! Вот то, что вам требуется, — сказал Шарль спокойным голосом. Лязгая затвором, он перезарядил карабин.

— Невероятно! — вскричал Маркиз. — Вот бы изумился мой капитан. Он, знаете ли, что угодно готов был отдать за меткий выстрел. Все мы тут не годимся вам в подметки. Честное слово! Я, например, чувствую себя просто неуклюжим медведем.

— Вы мне льстите, дорогой мой. Право, этот выстрел только кажется таким уж невероятным. Ничего особенного, поверьте! Любой из индейцев с Арагуари сделает то же самое с помощью лука и стрел. Такой трюк для них — пара пустяков. Однако хватит разговоров! Это устроит вас, сеньор Хозе?

— Великолепно, сеньор. Хоть лиана на вид и тонкая, а выдержит, пожалуй, и человека. Не порвется.

Лиану привязали к гарпуну, прикрепили к носу пироги. Хозе занял свое место.

Все приумолкли, а охотник внимательно и напряженно смотрел в воду. Рыба здесь не привыкла к тому, чтобы на нее охотились, и вела себя спокойно. Но все же надо было соблюдать осторожность.

Внезапно верный глаз гарпунера уловил едва заметное движение на поверхности озера.

Гарпун тотчас со свистом взлетел и исчез в воде.

— Какая жалость! — вскричал разочарованный Маркиз. Ему показалось, что Хозе промахнулся.

Однако тот, не говоря ни слова, стал быстро раскручивать лиану, свернутую на дне пироги. В это время другой конец ее, прикрепленный к гарпуну, извивался, вздрагивал, погружался в воду и вновь появлялся на поверхности.

Маркиз, удивленный не меньше, чем минуту назад выстрелом Шарля, понял, что охота удалась.

Мулат неотрывно наблюдал за происходящим. Он начал аккуратно тянуть лиану обратно и всеми силами старался не упустить рыбину, которая билась и извивалась что есть мочи.

Но как ни сопротивлялась она, как ни билась, охотнику все же вскоре удалось подтянуть ее совсем близко. Маркиз, следивший за поединком с лихорадочным напряжением, не смог удержать восхищенного крика при виде колоссального существа.

— Черт возьми! Какой же должен быть сачок, чтобы выловить это чудовище?

Голова громадной рыбы появилась над поверхностью воды, и Винкельман, не теряя ни секунды, со всей силы ударил ее веслом. Теперь оставалось лишь втащить оглушенную рыбину на борт. Дело сложное, если бы не сила эльзасца. Ведь добыча весила около пятидесяти килограммов и достигала в длину примерно трех метров.

Пятьдесят килограммов… Три метра длины… Маркиз не верил своим глазам. Он без конца кричал «ура!» и так скакал вприпрыжку, что в конце концов лодка начала терять равновесие.

Его спутники, для которых подобное было делом обычным, снисходительно улыбались.

— Вы меня просто поражаете, друзья. Ей-богу, не знаю, чему удивляться: ловкости Хозе или вашему спокойствию. Я видел парижских рыболовов, которые устраивали куда больше шума из-за какого-нибудь жалкого пескарика. А это же невиданное чудище! Каков цвет!.. А чешуя… Честное слово, каждая чешуйка не меньше, чем лист артишока! Прекрасный бросок, Хозе!.. Вы попали точно в цель, а ведь рыба не была видна, когда вы метнули гарпун.

— Что вы хотите, — скромно отвечал мулат, — немного сноровки…

— Вы собираетесь повторить?

— Конечно. Нам нужна еще одна. Видите ли, будет много отбросов, и мы получим всего килограммов тридцать чистого мяса. Надо поохотиться, пока есть такая возможность. Кто знает, будет ли у нас вскоре случай пополнить запасы?

— А вы полагаете, что мясо можно сохранить надолго?

— Безусловно!

— Объясните же мне, каким образом.

— С помощью копчения.

— И правда! Как просто! В жизни приходилось заниматься многим. Однако искусство копчения мне не знакомо. Было бы крайне желательно научиться.

— Немного терпения! И, пожалуйста, тише. Хозе начинает.

Мулат вновь занял свое место на носу и принялся внимательно вглядываться в неподвижные воды, стараясь приметить их малейшее волнение.

И вот во второй раз — стремительный бросок, и гарпун исчез в пучине вод.

Странное дело: послышался сухой стук, как если бы гарпун ударился о что-то твердое. От неожиданности мулат потерял равновесие, поскользнулся и свалился в озеро.

В то же мгновение все увидели громадную зубастую пасть в том самом месте, где только что исчез под водой Хозе. Она то открывалась, то закрывалась, и наконец на поверхности показался кайман.

— Несчастный! — закричал Маркиз, судорожно ища оружие.

Шарль вздрогнул и схватил было карабин, но не смог сдвинуть его с места: приклад придавила громадная рыбина.

В это время из воды вынырнул Хозе и срывающимся от ужаса голосом закричал:

— На помощь!

— Держитесь! Мы идем!

Винкельман бросился на хищника в то самое мгновение, когда чудовище уже готово было проглотить бедного капитана.

С поразительным хладнокровием и невероятной ловкостью эльзасец всунул в разинутую пасть какой-то довольно большой тюк и почти тут же оседлал каймана, словно лошадь.

Животное жадно вцепилось в добычу, ею оказался плотно свернутый гамак. Зубы запутались в ткани. Задыхаясь, крокодил начал бить хвостом по воде, чтобы сбросить со спины назойливого всадника.

Тщетно! Нелегко справиться с Винкельманом. Бывший спортсмен когда-то победил разъяренного быка, несшегося по улице и сметавшего все на своем пути. У Винкельмана тогда при себе ничего не было, но удар кулака по бычьей голове оказался смертельным. Так что противник кайману достался не из слабых.

Крокодил, зажатый, словно железными тисками, хрипел и извивался в бессильной злобе.

Борьба продолжалась не больше двадцати секунд. Эльзасец занес саблю и ударил чудовище промеж глаз.

Брызнула кровь. На поверхности светлых вод растеклось багровое пятно, постепенно становясь красным.

Насмерть раненный кайман вздрогнул всем телом, замер и повалился на спину. Мгновение спустя он плавал уже кверху брюхом.

Отважный спаситель вынырнул из-под мертвой громадины, подплыл к пироге, ухватился одной рукой за борт и крикнул:

— А где Хозе?

Маркиз, смертельно бледный, стуча зубами, как раз протягивал руку мулату и пытался втянуть его на борт. Шарль помог Винкельману. Тот не торопясь вскарабкался, уселся на дно пироги. Вода ручьями стекала с него.

— Все в порядке, ничего страшного, — произнес он глухо, обращаясь к Хозе. В голосе его не чувствовалось ни малейшего смятения.

— Да уж! Ничего страшного… Я, знаете ли, совершенно оцепенел. Но вы! Без вас я бы погиб. Эта жуткая тварь просто-напросто разорвала бы меня на кусочки.

— Бросьте!

— Не знаю, как и благодарить вас, сеньор… Вы мне, можно сказать, подарили жизнь.

— Оставьте! Помогать в беде — это единственное, что нужно делать не задумываясь. А вы как, месье Маркиз?

— Я восхищаюсь вами. У вас еще хватает сил интересоваться другими после подобного циркового трюка!

— Послушайте, наденьте что-нибудь на голову. Заработаете солнечный удар.

— А вы?

— О! Я привык к этим местам. Мой череп для лучей непробиваем.

— Вы отважный человек! С каким удовольствием я пожму вашу руку!

— Могу лишь ответить вам тем же. Это для меня не меньшее удовольствие. Поверьте!

— Ай! Не так сильно, пожалуйста! Нет, это не человек, это великан. В следующий раз придется подать вам кулак, а то вы сломаете мне пальцы.

— Позвольте, Винкельман, и мне поблагодарить вас, — сказал Шарль проникновенно и серьезно. — Вы предотвратили страшное несчастье, героически рискуя жизнью. Мы еще будем иметь случай вспомнить об этом, когда вернемся домой. Вы знаете, о чем я говорю.

— Вы довольны, месье Шарль? И думаете, что мой бедный Фриц тоже будет доволен?

— Можете мне поверить, дорогой друг.

— Хорошо! Не будем больше об этом. Смотрите-ка, надо дать сеньору Хозе водки, а то он слишком наглотался воды.

— Как это не будем больше об этом? — всполошился Маркиз, пораженный подобной скромностью. — Обязательно будем!

— Прошу вас! Не стоит. Кайман — это ведь всего лишь ящерица!

 

ГЛАВА 9

Копчение. — Желать еще не значит уметь. — Мародеры. — Ягуары-рыболовы. — Всякая кошка любит рыбку. — Привлеченные ароматом. — Винкельман начеку. — Первый штурм. — Ягуар-стратег. — Схвачен за хвост. — Кто одержит победу: зверь или человек? — Повержен. — Это всего лишь кот. — Пирога больше не нужна. — Путешествие пешком. — Индеец. — Чего стоит зеркало в пять су. — Переговоры.

Обитатели тропической Америки, рыболовы или охотники, сохраняют свою добычу просто. Дичь или рыбу обычно коптят.

Процесс всем известен: мясо подвешивают над костром, и дым обрабатывает его.

В цивилизованных странах так готовят разнообразные колбасы, коптят всевозможную рыбу, включая семгу и сельдь.

Мясу ровным счетом все равно, коптит его цивилизованный человек или дикарь. И в том и в другом случае оно пропитывается веществами, содержащимися в дыме, и приобретает устойчивость к гниению на долгое время.

Однако если принцип везде одинаковый, способ приготовления у дикарей все же свой.

У цивилизованных людей есть специальные помещения для копчения. Им остается лишь подвесить мясо под потолок, разжечь огонь, закрыть двери и терпеливо ожидать, когда оно станет деликатесом.

В лесу если и есть редкие постройки, то они отнюдь не герметичны. Чаще всего стен вообще нет, а есть только крыша из листьев. Поэтому к делу надо подойти иначе.

Прежде всего возводят коптильню. Обитатели побережья Амазонки называют ее муким. Муким представляет собой больших размеров жаровню. Она устроена просто — четыре жерди укрепляют на четырех палках, вкопанных в землю. Внизу наваливают дров.

Высота сооружения не должна превышать одного метра двадцати сантиметров над землей.

Поверх жердей делается своеобразный шатер из палок и веток. Дрова для коптильни нужно подбирать умеючи. Несведущий человек принесет ветви разных растений, которые только встретятся ему на пути. А в результате блюдо может оказаться опасным для жизни. Некоторые растения содержат ядовитые вещества, пропитывающие мясо при копчении. Другие, наоборот, придают ему неповторимый аромат, изысканный вкус и надолго сохраняют.

Мясо раскладывают на ветках. Вот дрова затрещали… Теперь требуется недюжинная сноровка, чтобы постоянно поддерживать огонь, не давая ему угаснуть, но и не позволяя разгореться слишком сильно. Мясо ведь коптят, а не жарят. Поэтому опытный коптильщик то и дело регулирует высоту и интенсивность пламени.

Что и говорить: дело это непростое.

Каждому понятно, и тут не требуется особых разъяснений, что приготовленное таким образом мясо — высушенное, пропитанное специальными веществами — не подвержено воздействию тропической жары и влажного климата здешних мест. Его можно долго хранить, при этом оно не теряет вкусовых качеств.

Копчение — привычное занятие для индейцев. Они часто прибегают к нему после удачной охоты, когда посчастливится поймать дикого кабана или тапира.

И всякий раз это для индейцев становится поводом для пышного празднества. Они пьют вовсю и устраивают свои дикие ритуальные пляски.

Нет ничего более захватывающего, чем ночные оргии посреди леса, когда шипит мясо, а языки пламени сверкают во тьме. Тела пьяных индейцев отливают огненными бликами, извиваются в причудливом танце под барабанный бой, разносящийся далеко по побережью.

У четырех наших путешественников церемония проходила куда более скромно и, с точки зрения туземцев, прозаично.

Так как рыбина оказалась очень уж длинной, ее разрезали пополам, выпотрошили и уложили над костром.

— И это все? — спросил Маркиз разочарованно, когда огонь запылал и Шарль принялся его регулировать.

— Все.

— Нам остается бить баклуши, пока ужин приготовится, а потом — на боковую.

— Да что вы говорите? Наоборот, теперь-то и необходимо внимание. Надо поддерживать огонь, не давая ему разгореться. Не то наша рыбешка быстро превратится в уголья.

— Понимаю. Следует по очереди дежурить около жаровни и стараться не заснуть.

— Именно. Вы можете прямо сейчас заступать на вахту. Хозе последит за вами, а мы с Винкельманом займемся ужином.

— Согласен! Теперь уж я буду осторожнее и не засну, как на шлюпе. Однако думаю, что здесь безопаснее, чем там? Правда, в озере водятся крокодилы… Бррр!.. Мерзкие твари! Я и сейчас еще весь дрожу при воспоминании о них.

— Крокодилы — это что! Здесь водятся ягуары.

— Ягуары?

— Да. Впрочем, как и всюду.

— Черт возьми! Я видел их в зоологическом саду. Должен признаться, они не внушили мне доверия.

— Не стоит преувеличивать их свирепость. Здешние ягуары довольно трусливы и, в общем, безобидны. Если, конечно, их не ранить. Почти не известны случаи нападения ягуара на человека.

— Что же случается, если зверь ранен?

— Тогда он свирепеет.

— А как насчет мародерства?

— Мародерства, вы говорите? Запах копченого мяса, безусловно, привлекает их. Они подходят довольно близко и бродят вокруг, выжидая. При случае хватают кусок поувесистее и стремглав несутся прочь.

— Быть не может!

— Точно вам говорю.

— А рыбный запах так же привлекателен для них?

— Да.

— Губа не дура.

— Вы абсолютно правы. Ягуары даже предпочитают рыбу мясу. Представьте себе, я не раз видел, как они часами просиживают у воды, пытаясь поймать рыбешку. И им это удается, они на редкость ловкие рыболовы. Иногда этим хищникам попадаются крупные экземпляры.

— Собственно, что ж тут странного? Кошки ведь обожают рыбу. Я видел, как они ловят ее в ручейках или небольших речках.

— Во всяком случае, нам надо быть начеку. Огонь не так велик, чтобы отпугнуть хвостатых гурманов. Хотя усы опалить он им, конечно, сможет.

Друзья были настороже. И не зря! К одиннадцати часам вечера хищник, привлеченный запахом копченой рыбы, но по натуре своей трусоватый, мяукал, подходя все ближе и ближе к стоянке. Его не было видно, но по звуку становилось ясно, что он приближается.

В полночь подошла очередь Винкельмана заступать на дежурство. Эльзасец чувствовал себя даже спокойнее, чем привыкшие ко всевозможным сюрпризам Шарль и Хозе. Он не обращал никакого внимания на кошачий концерт.

Когда долгие годы живешь в лесу, обретаешь полнейшую невозмутимость, что иногда приводит в неистовство европейца — новичка в здешних краях. Дитя цивилизации, он не в силах понять, как можно спокойно относиться к дикарям, хищникам и отвратительным рептилиям, каждый из которых в равной степени агрессивен и непредсказуем.

Только много позже, пообвыкнув и присмотревшись, он поймет своего бывалого товарища и сам станет таким же. Сидя в гамаке, Винкельман бросал рассеянные взгляды на жаровню. Но за огнем он все же следил внимательнее, нежели за маневрами ягуара.

Пока остерегаться было нечего, хотя жадный рык и не ослабевал. Но что делать? Ягуар замолчит лишь тогда, когда стащит лакомый кусочек.

Вскоре, однако, воцарилась напряженная тишина. Эльзасец понял, что зверь приготовился к атаке.

— Проклятые твари, — проворчал Винкельман, — никак не могут угомониться. Вон притаился возле мышиной норы. Глаза горят, точно свечки. Если бы я стрелял, как Шарль, прибил бы его из карабина. Но не стоит напрасно поднимать шум и будить товарищей. Они так сладко спят. Минуточку! О! Вот и ты, негодяй!

Крупный ягуар потихоньку начал приближаться к жаровне, припадая к земле.

Винкельман осторожно встал, стараясь не шуметь, пробежал семь-восемь метров, которые отделяли его от костра, пригнулся, схватил головешку и смело пошел навстречу ягуару.

Зверь остановился, зашипел, словно разозленная кошка, и отпрянул от факела, осветившего его морду.

Еще сильнее, чем огонь, на хищника, должно быть, подействовал голос человека. Ягуар в испуге удрал, как обыкновенный козленок.

Винкельман рассмеялся и отправился к гамаку, как вдруг ситуация резко изменилась.

В то время, как эльзасец с честью отразил первую атаку, сзади появился другой ягуар. Он подкрался к жаровне и ухватил здоровенный кусок рыбы.

Можно подумать, что животные прилежно изучали стратегию.

Шоколад, взбешенный тем, что его обвели вокруг пальца, бросился вперед с такой скоростью и проворностью, на которые, казалось, его грузное тело было не способно.

Искусный гимнаст — Маркиз — пришел бы в восторг.

Эльзасец подоспел как раз в тот момент, когда ягуар приготовился улепетнуть с рыбой.

Винкельман глубоко вдохнул и что есть мочи ударил огромную кошку кулаком по чем попало, а затем схватил за хвост, остановив таким образом вора.

Хищник ни за что не хотел бросить добычу, а человек не собирался оставить в покое его хвост.

Ягуар рычал, шипел, выгибал спину, пытаясь освободиться. Но силы противников, похоже, были равны.

Взбешенный зверь понял, очевидно, что борьба бесполезна, и бросил на землю вожделенную добычу.

Желая отомстить, он принял угрожающую стойку: шерсть дыбом, уши прижаты… Вот-вот кинется и одним махом проглотит противника.

Бывший столяр из Мюлуза схватил головешку, что лежала рядом, и, не долго думая, бросил ее прямо в оскалившуюся морду. Ягуар страшно взвыл, отбиваясь с удвоенной силой.

И тут произошло совсем уж невероятное. Человек громко расхохотался, словно мальчишка, забавляющийся с котенком.

— Ну, что, рычи сколько хочешь! Попомнишь меня. Вот оторву хвост — будешь знать! Не воруй впредь!

Зверь снова дико взвыл, громче прежнего.

Шарль, Маркиз и Хозе, разбуженные шумом, повскакивали с мест и схватились за карабины.

— Ягуары! — вскричал Маркиз.

— Они напали на Винкельмана! — ужаснулся Шарль.

Но вдруг все трое замерли, обуреваемые смешанным чувством: желанием расхохотаться и ужасом при виде небывалой сцены.

— Держитесь, Винкельман. — Шарль вскинул карабин. — Сейчас я размозжу ему голову.

— Прошу вас, оставьте это мне. Посмеемся, — ответил эльзасец все с тем же невозмутимым спокойствием. — Вы все трое здесь, опасности больше нет. Теперь я могу взяться за него по-настоящему.

С этими словами Шоколад бросил головешку, ухватил ягуара за хвост, с силой перевернул на спину и протащил метров семь-восемь к подножию громадного ореха. Животное не успело опомниться.

Человек на мгновение замер, собираясь с силами, приподнял громадную кошку, раскрутил ее и со всего маху ударил о ствол дерева.

— Если только у него кости не из стали, — проговорил Винкельман, — уверяю вас, что от них ничего не осталось.

Три возгласа ужаса и восхищения потрясли лесную чащу.

Поверженный ягуар забился в агонии. У него горлом шла кровь. Через минуту зверь испустил дух.

— Готово! — сказал силач с истинно мальчишеской гордостью.

Маркиз прошептал, пораженный увиденным:

— Подумать только! Ягуара, как какого-нибудь кролика… Нет, это решительно невозможно. Я брежу.

— Да что вы! — продолжал Винкельман. — Он ведь весит не больше ста кило! И потом: ягуар — это всего лишь кот! Спросите месье Шарля.

— Да-да, я знаю. А крокодил — это всего лишь ящерица, не так ли?

— Именно, черт побери!

— Ну, хорошо! И все же я повторяю, друг мой, вы человек необыкновенный.

— Оставьте, пожалуйста! Каждый делает то, что в его силах. Не мог же я позволить этому бездельнику утащить нашу добычу. Взгляните-ка, кусочек что надо. Теперь его нужно положить обратно. Пусть подкоптится еще немного.

На этом происшествие и закончилось. Ягуар остался лежать возле орехового дерева в полном распоряжении муравьев. Рыбу коптили по всем правилам еще часов двенадцать. А затем вся компания погрузилась на пирогу.

Как утверждал Хозе, который до сих пор следовал известным ему маршрутом, лодка вскоре им не понадобится.

И действительно, сутки плыли по Куит-Анау — переход оказался не из легких, — а затем оставили пирогу, взвалили багаж на плечи и отправились пешком.

Путешествие сулило немало трудностей даже таким отважным и сильным людям, какими были наши герои. Им приходилось тащить на себе гамаки, провизию, карабины — словом, весь свой скарб. Багаж весил много, что значительно затрудняло и замедляло поход.

Шарль, подумав, предложил бросить все, кроме гамаков, оружия и продуктов, оставив по десять кило на человека.

Друзья уже были готовы решиться на это и расстаться с вещами, столь необходимыми в путешествии, как вдруг заметили индейца. Он стоял неподвижно, словно статуя, и молча наблюдал за ними.

— Вот удача! — закричал Маркиз. — Если он не один, нам, быть может, удастся уговорить их помочь дотащить вещи.

— Хорошо бы, — отозвался Шарль, направляясь к дикарю, по-прежнему стоявшему, опершись на лук.

— Кто ты? — спросил Шарль на местном диалекте.

— Я из племени аторрадис, — отвечал краснокожий, не шелохнувшись.

— Хозе, вам известно такое племя?

— Да, сеньор. Они живут у истоков Куит-Анау.

— Прекрасно! А можно ли им доверять? Способны ли они оказать нам кое-какие услуги?

— Вы знаете здешних обитателей. Эти не лучше и не хуже. Немного воры, немного бездельники и всякую минуту готовы сбежать. Если я не ошибаюсь, они не канаемес.

— Ну и замечательно! Если судить по этому, они должны быть неплохими носильщиками. Знаете ли вы их язык?

— Да, сеньор.

— Хорошо! Ведите переговоры и предложите сопровождать нас.

— Охотно. Эй, дружище, — обратился мулат к индейцу, — ты здесь один?

— Нет, остальные в лесу.

— Сколько вас всего?

Краснокожий поднял правую руку, растопырив пальцы.

— Пятеро. Достаточно. Я знаю аторрадис. А белые, которых ты здесь видишь, — их друзья.

Индеец слегка кивнул.

— Позови своих.

— Зачем?

— Чтобы помочь нам нести багаж.

— Куда?

— Туда. — И Хозе указал на восток.

— Это слишком далеко.

— Всего лишь пять дней.

— А что белые дадут нам за это?

— Жемчуг для украшений, ножи, рыболовные снасти…

— Покажи, — прервал его индеец, впервые выказавший некоторую заинтересованность.

Шарль, которому Хозе переводил все ответы слово в слово, быстро открыл небольшой ящичек и наугад вынул оттуда пригоршню всякой всячины, при виде чего у краснокожего загорелись глаза.

— Люди сейчас придут, — сказал он, — но белые должны дать мне что-нибудь.

— Конечно, — ответил Шарль, умиленный простодушием нового знакомого. — Вот, дружище, — протянул он ему зеркальце за пять су.

Не успел индеец взять в руки предмет, назначение коего было ему неведомо, как вскрикнул, поднес зеркало к лицу, увидел свое отражение, отбросил лук, стрелы и принялся дико вопить точно одержимый.

— Дело сделано! — заключил Маркиз с видом знатока местных нравов.

Индеец кричал все громче и прыгал на одной ноге от восхищения и радости.

— Наивное дитя природы, кажется, совсем помешалось, — серьезно заявил парижанин. — Я никак не предполагал в них такой бешеной эмоциональности. Обычно они холодны как лед.

— Не торопитесь с выводами, сеньор Маркиз. У вас еще будет не один случай убедиться в их скрытности и неискренности.

Внезапное появление пятерых индейцев, одетых так же, как и первый, вооруженных луками и стрелами, прервало беседу.

Заметив приятелей, туземец прекратил скакать, подозвал к себе остальных и каждому сунул под нос зеркало. Насладившись всеобщим восторгом, он наконец спрятал драгоценный кусочек стекла, прикрепив его к своему ожерелью, сделанному из зубов дикого козла.

Индейцы затеяли бесконечные переговоры. Против обыкновения, они спорили очень оживленно, то и дело указывая пальцами на белых, на зеркало, на тюки и на восток. В конце концов, кажется, договорились.

Предварительная часть переговоров была завершена.

Аторрадис согласились сопровождать белых, но только лишь до деревни.

Вновь началась долгая и оживленная дискуссия. В дело пошла водка.

Шарль, утомленный бесконечными уловками индейцев, вынужден был прекратить попойку, ибо не мог предугадать, чем она кончится.

 

ГЛАВА 10

Прерии кончились. — Леса. — Индейцы любят палку. — Тропинка. — Страдания Маркиза. — Из последних сил. — Из огня да в полымя. — Осы. — Маркиз готов ждать железной дороги или трамвая. — Богатства экваториальной флоры. — Сюрприз. — Хина!.. — К несчастью — ложная! — Новые надежды, новые испытания. — Вверх! — Дуракам везет. — Желтая хина.

Долгие переговоры увенчались-таки успехом. Индейцы не смогли устоять перед щедрыми дарами белых и согласились сопровождать их в течение пяти дней.

Шарль не торговался. Сошлись на пригоршне жемчужин, рыболовных снастях, ножах и ножницах.

Несмотря на настойчивые просьбы, индейцам не отдали лишь вожделенные зеркала. Их Шарль твердо решил оставить пока у себя и отдать краснокожим, когда дело будет сделано, надеясь тем самым уберечься от предательства.

Аторрадис, согласившись с доводами белых о том, что окончательный расчет будет произведен по завершении перехода, взвалили на спины багаж и отправились в путь. Им и в голову не пришло попрощаться с женами и детьми, оставшимися в деревне.

Четверо суток шли через кампо. Природа вокруг постепенно менялась. Заросли кустарника становились все гуще. На каждом шагу попадались крутые откосы, поросшие высокими деревьями.

Путники преодолели две большие реки, которые плавно устремлялись с юга на север, — Репунини и Кужунини.

Шарль предполагал, что это притоки Эссекибо, протекающей по территории Английской Гайаны. И был прав.

Постепенно приближались к Лунным горам.

Прерии кончились. За ними шли лесистые плато. Путешественники взбирались на холмы, спускались по каменистым склонам на дно сырых оврагов. Идти пришлось и по почти непроходимым джунглям. В конце концов отряд оказался в большом лесу, густом и сумрачном, который простирался до побережья Атлантического океана, на расстояние около девятисот километров.

Индейцы обрадовались. До сих пор их рацион был однообразен: порция маниоковой каши и копченая рыба. Теперь они предвкушали удовольствие поохотиться и добыть свежего мяса. И действительно, тут был рай для охотников. Чего-чего только не водилось в этих местах!

За все время пути краснокожие ни разу не бунтовали. У них и в мыслях не было бежать. Все тяготы путешествия переносили стоически.

Шарль, которому столь непривычное постоянство казалось добрым предзнаменованием, надеялся как можно дольше удержать своих помощников, посулив им новые дары.

Однако Хозе, лучше знавший повадки дикарей, призывал не слишком на них рассчитывать, ожидая каждую минуту подвоха.

Удивительное дело, но индейцы становятся гораздо более прилежными и разумными, когда поголодают денька три-четыре. Если же их хорошо кормят и прилично с ними обращаются, они не столь сговорчивы.

Парадоксально, но факт. Те, кому доводилось иметь дело с этими детьми природы, не раз могли убедиться в сказанном.

Экваториальный лес таит в себе немало опасностей и сюрпризов. Но краснокожие здесь дома. Ни колючий кустарник, ни змеи им нипочем. Они неслышно продвигаются вперед, сквозь непроходимые заросли, даже не поранившись, в то время как белые всюду оставляют лохмотья одежды и в клочья рвут кожу.

Нет ничего тяжелее и утомительнее для европейца, чем путешествие по здешним лесам, если он не привык к ним. Маркиз представлял собой яркое тому доказательство. Вид у него был прямо-таки плачевный.

Между тем непогрешимое чутье скоро вывело людей из племени аторрадис на один из тех незаметных постороннему глазу торговых путей, что связывают между собой соседние племена. Лесными потаенными тропами краснокожие доставляют друг другу продукты и незамысловатую утварь, речной ил, служащий удобрением, стрелы, луки и прочее.

Там, где белый увидит лишь заросли кустарника, индеец безошибочно отыщет тропинку и ни за что не собьется с нее, как будто бы она отмечена вешками или огорожена проволокой.

Шарль, Винкельман и мулат легко справлялись с тяготами пути, которые оказались почти непреодолимыми для Маркиза.

Бедняга, запутавшись в лианах, растянулся во весь рост и еле поднялся, ворча и спотыкаясь. В это мгновение острая ветка зацепилась за его шляпу. Он быстро обернулся, ветка отлетела, словно пружина, и вот шляпа уже в десяти шагах от хозяина.

Пока Маркиз сражался со своим головным убором, остальные шли вперед. Он потерял их из виду. Мало того, сбился с дороги и отправился в прямо противоположную сторону.

Его окликнули, он отозвался. Его долго искали, наконец нашли, когда он уже успел добраться до Риу-Бранку.

Маркиз страшно сердился на себя и никак не мог взять в толк, почему это товарищи его не попадают в дурацкие истории и дорога дается им много легче.

Тропинка привела к оврагу. На каждом шагу приходилось подпрыгивать: то вверх, то вниз. Парижанин, не потерявший еще охоты шутить, назвал это цыплячьим танцем. На земле валялось столько колючек, что они то и дело протыкали обувь и доставляли адскую боль. Споткнувшись, хочешь ухватиться за ветку, чтобы удержать равновесие. Но не тут-то было — ветка вся покрыта колючками.

Скоро друзья превратились в компанию дикобразов — оказались сплошь утыканы иголками.

Тропинка вилась средь густых зарослей. Приходилось рыскать по округе, словно псам, преследующим добычу. Люди блуждали по лесу, перекликались, теряли друг друга из виду, снова находили. В конце концов даже хладнокровные индейцы пришли в бешенство. Невероятно, но и они сбивались с пути по пятьдесят раз на дню! То посреди тропы завал — исполинские деревья нагромождены одно на другое. Приходилось идти в обход, а потом вновь искать следы. То путь преграждали заросли колючего кустарника. И все повторялось опять и опять.

После шести часов такой дороги Маркиз совершенно изнемог. Бесконечные препятствия, падения, уколы, удары тяжелых веток и лиан доконали его.

Неукротимый темперамент до сих пор помогал преодолевать голод, жажду и опасности. И на помощь это прекрасное качество характера всегда приходило, когда в нем была острая необходимость. Но эту тягомотину даже неунывающий Маркиз оказался не в состоянии побороть.

Он изрыгал проклятия, кляня ненавистный лес. Однако тот, похоже, не желал обращать на парижанина ни малейшего внимания. Присутствие разгневанного человека не беспокоило вековые деревья.

— О, тропическая природа! Сколько раз художники и писатели воспевали твои красоты! Но кто из читающих романы и смотрящих картины знает, что на самом деле скрывается за этими красотами? Горе тому, кто осмелился проникнуть под эти кроны! Он будет исколот, избит, семь потов сойдет с него. Мерзкие, грязные, растрепанные — вот какими выйдете вы из тропического леса! Смеетесь, месье Шарль? А я в бешенстве. Больше ни о чем и думать не могу. Раньше, когда я был солдатом, мне случалось хаживать в дальние походы с тяжелым вещевым мешком за плечами. Но там, по крайней мере, мы знали, куда и зачем идем. Мы пели, балагурили, а если и уставали, то все же чувствовали себя людьми. А здесь я, по-моему, превратился в обезьяну. Я уже больше не человек! Все мои усилия направлены на то, чтобы окончательно не потерять своего лица. Но разве здесь это возможно? Идешь все время с опущенной головой. Не дай Бог не заметить какое-нибудь препятствие. Свалишься и разобьешь физиономию за милую душу или получишь толстенной веткой по глазам. Листья на деревьях острые, словно лезвия. А если недоглядишь, скатишься в овраг, и поминай, как звали. Все это бедный разум не в силах выдерживать ежесекундно и ежедневно — по двенадцать часов без передыху!..

Однако вскоре бедному Маркизу запретили и причитать. Лес становился почти непроходимым не только для белых, но и для индейцев. Нужно было быть предельно внимательным и не потерять из виду идущих впереди.

Заросли густели. Надвигался сумрак.

Теперь шли, согнувшись в три погибели, опустив головы. То и дело приходилось нагибаться почти до земли, чтобы пролезть под упавшим деревом. В таких условиях и индейцы замедлили шаг.

Запутавшись в лианах, один из них упал. Другой силился вырваться из лап колючего кустарника, исцарапанный до крови. Тот, что вел всех за собой, заблудился. Он искал тропинку, прорубая себе дорогу с помощью сабли. Четвертый зацепился за ветку, которая, отлетев, больно ударила шедшего следом.

Наконец досталось и Шарлю, тому самому Шарлю, который прожил в этих местах не один год и ко всему привык. Он наткнулся на колючее дерево, изорвал одежду и получил чувствительный удар по голове. Шляпа его повисла на ветвях. Индеец попытался достать ее — вскарабкался наверх, но сорвался, упал, а вслед за ним на головы несчастных посыпалась целая лавина веток и листьев. Дождь оказался не таким безобидным: вместе с листьями на головы обрушились десятки клещей, сороконожек и скорпионов.

Чего же еще!

Вдруг все услышали голос Винкельмана. Сначала даже нельзя было понять, откуда он раздавался.

— Не шевелитесь! Осы!

Эльзасец замер у дерева, к стволу которого прилепилось осиное гнездо. Осы были огромные, с палец величиной. Местным жителям хорошо знакомы эти грозные насекомые.

Гнездо, сделанное из вещества, напоминающего картон, достигало одного метра в диаметре. Свирепые хозяева потихоньку вылетали из своего убежища и кружили над головой Винкельмана. Несчастный боялся не только пошевелиться, но даже и вздохнуть. Он старался не моргать и, если бы это было в его власти, заставил бы сердце перестать биться.

Все замерли: Шарль — в гуще кустарника, Маркиз — растянувшись плашмя на земле, Хозе — на спине, индейцы — в самых невероятных позах. Все стояли, лежали, сидели как вкопанные, объятые ужасом.

Одно неосторожное движение, и стая ос накинется на жертву.

Благодаря Винкельману, в который уже раз проявившему хладнокровие, опасности удалось избежать. Минут пятнадцать, правда, пришлось не шевелиться. Но потом насекомые вернулись в гнездо, не найдя, очевидно, ничего интересного для себя в этих неподвижных фигурах.

Опомнившись, люди продолжили путь.

— Долго еще? — взмолился парижанин. — Еще немного, и я останусь здесь до тех пор, пока власти не проведут железную дорогу или трамвай.

— Часов шесть, сеньор Маркиз, — ответил Хозе.

— А что дальше?

— Дальше — другой лес. Но там совсем нет подлеска, поэтому идти гораздо легче.

— Скажите, а что это за деревья? Неужели они разные? Мне кажется, что все на одно лицо. Когда я буду вытаскивать из кожи их мерзкие колючки, мне бы хотелось знать, как назывались те растения, которые доставили мне столько невыразимого удовольствия.

— Я знаю только те наименования, что известны местным жителям.

— Все равно.

— Ну что ж! Вот это ибирапитанга, знаменитое бразильское дерево. Из него добывают красную краску. Вот там ипе. Годится для луков. Рядом с вами массарандуба, достигает в высоту тридцати метров. Его сладковатый сок очень вкусен…

— Значит, его можно пить?

— Конечно!

— Так попробуем! Право же, это не из любопытства.

Маркиз подошел к дереву и рубанул по стволу мачете.

Тут же показалась белая, напоминающая сливки, жидкость, и парижанин припал к тоненькой струйке, причмокивая, как котенок над блюдечком молока.

— Продолжайте, дорогой мой. У вас очаровательный вид. Вы познаете ботанику, так сказать, не понаслышке… Теперь взгляните вон туда. Это итауба.

— Знаменитое каменное дерево, из которого наши лже-кайманы делают свои лодки?

— Оно самое.

— Великолепно! Не меньше трех метров в диаметре! Вот это громадина! А как называется вон то, увешанное коричневыми плодами?

— Сапукайя. Там — абиурана. Рядом кажасейро, чьи красивые ягоды называют местными яблоками.

— Как жаль, что нельзя вскарабкаться наверх и нарвать их! Придется обойтись без этой вкусноты.

— Если хотите продолжать, то взгляните сюда. Это железное дерево. Его еще называют черепаховым. Нет лучшей древесины для столяра. Вот так называемое ценное дерево: его кору и ароматные масла используют в медицине и парфюмерии. Далее, фиолетовое — видите, какой великолепный цвет. Атласное: у этого древесина ярко-желтая, почти янтарная…

Вдруг мулат умолк на полуслове, потом удивленно ахнул и бросился в чащу, не обращая внимания ни на лианы, опутывавшие тело, ни на колючки, ни на режущие кожу листья, ни на корни, попадавшиеся под ногами.

Через несколько минут он вернулся довольный, с видом триумфатора.

— Какое счастье! Вы не представляете, что я нашел! Не хотите ли взглянуть?

Все последовали за капитаном.

— Неужели хина? — нерешительно спросил Шарль. — Нет! Это невозможно. Мы ведь поднялись всего метров на восемьсот, а хина растет, по крайней мере, на высоте тысяча двести метров.

— Это не сама хина, но очень близкий вид. Боливийцы называют его каруа-каруа, или хина-свеча, из-за формы высушенной коры. Мошенники добавляют ее в настоящий хинный порошок. Она не лечит лихорадку и, с медицинской точки зрения, совершенно бесполезна, но ее присутствие — залог того, что скоро мы увидим и настоящую хину.

— Вы в этом уверены? — спросил Робен, внимательно разглядывая дерево.

— Убежден, что не ошибаюсь. Поверьте, сеньор. Вы справедливо заметили, что мы еще не поднялись на нужную высоту. Осталось какие-нибудь четыре-пять сотен метров. Вперед! И если через два дня не найдем то, что ищем, я не возьму с вас ни копейки из обещанной платы.

Услыхав столь категоричное утверждение, друзья приободрились.

Винкельман и Маркиз, ровным счетом ничего не смысля в ботанике, тем не менее детально изучили каруа-каруа, будто стараясь запомнить его как следует, чтобы не ошибиться в дальнейших поисках хины.

Это было роскошное дерево, высотой как минимум метров сорок пять, с пышной, развесистой кроной, беловатой, почти гладкой корой, лишь кое-где тронутой плесенью и мхом.

У подножия валялась большая ветка, вероятно, сбитая бурей. Любопытные могли разглядеть и листья растения. Самые крупные достигали тридцати — сорока сантиметров. Овальные, продолговатые, без зубчиков, бледно-зеленые, глянцевые сверху, с бесчисленными прожилками снизу. По краям — крошечные белые волоски. Черенок красный, длиной три-четыре сантиметра.

Внимательно рассмотрели и цветок. Пурпурная чашечка с пятью зубчиками и белым венчиком длиной два с половиной сантиметра, внутри бархатистая.

Потратив на внимательное изучение минут пятнадцать, Винкельман и Маркиз заявили, что знают достаточно и не пропустят теперь настоящее хинное дерево.

Шарль, которому отец в свое время преподал основы ботаники, великолепно разбирался в строении растений и знал большинство местных видов. Сходство каруа-каруа с хиной было разительным. Молодой человек оживился, ободренный надеждой.

Что касается индейцев, то они, сбросив тяжелую ношу, уселись на корточки и сохраняли мертвое молчание, с иронией поглядывая на белых, которые так заинтересовались деревом, с точки зрения краснокожих, абсолютно бесполезным. Ведь у него не было съедобных плодов.

Наконец снова отправились в путь. Карабкались по склонам, а те становились все круче и круче.

Ко всем тяготам пути прибавилась еще и усталость от того, что все время приходилось взбираться вверх.

Никто не заботился больше о том, чтобы не сойти с тропинки. Надеялись на индейцев. Все без конца озирались: лес оказался здесь чересчур густым, в двух шагах можно было потеряться.

Трое белых и мулат то и дело задирали головы вверх, мечтая увидеть наконец знакомую листву. Но чаще плелись, пригнувшись, пытаясь отыскать на земле продолговатые, глянцевые листья и внимательно разглядывая опавшие цветы.

Ребячество — скажет читатель. Но это не совсем так. Узнать нужное растение в этих местах возможно именно таким способом: либо вглядываясь в кроны, либо шаря по земле. Причина кроется в том, что стволы деревьев обычно покрыты растениями-паразитами, плесенью, мхом, и поэтому нельзя различить дерево по коре, все стволы практически одинаковы на вид. Нужно либо рассматривать зеленые вершины, либо угадывать дерево по опавшим листьям и цветам.

Если до сих пор путешественники находились на сравнительно малых высотах, то теперь поднимались все выше, желая как можно скорее достичь цели.

Пока что им не везло. В лучшем случае встречались родственники хины. Увидев вдалеке знакомые черты, все радостно кричали, бежали из последних сил. Но каково же было разочарование, когда выяснялось, что это вновь и вновь ошибка!

Однако надежда не покидала охотников за хиной. Мало того, она росла вместе с высотой, как, впрочем, и усталость. Псевдохина, то тут, то там попадавшаяся на пути, подсказывала, что дорога верна.

Люди упрямо карабкались вверх, задыхаясь, обливаясь потом. Их одежда давно уже превратилась в лохмотья, лица и руки были исцарапаны в кровь. Упорству и выносливости белых удивлялись даже индейцы, по-прежнему возглавлявшие шествие.

Вскоре растительность заметно изменилась. Обитатели низменностей уступили место любителям высокогорья и разреженного воздуха.

Паразитов на стволах стало меньше. Лес не был уже таким густым, как внизу, и жара как будто спала.

Солнце быстро садилось, его лучи тонули за горами, давая о себе знать лишь отсветами на небе.

Внезапно в тишине раздался гортанный крик, потом целая трель, и Маркиз, взбесившийся от радости, стал прыгать, словно школьник, и во всю глотку звать своих друзей.

— Что случилось?

— Господа, — отвечал молодой человек, — знаете ли вы поговорку: «Дуракам везет»? Так вот это обо мне. Я, кажется, попал в яблочко. Хозе, друг мой, взгляните-ка на эту ветку!

Мулат побледнел и вскрикнул:

— Где вы нашли это, черт побери?!

— В ста метрах отсюда. О! Честно говоря, я не слишком старался. Моя заслуга невелика.

— В самом деле? — прервал его Шарль.

— Я просто-напросто нашел заросли одинаковых деревьев…

— Да знаете ли вы, что это такое?

— Хина, не так ли?

— Провалиться мне на этом месте, если это не так! Самая лучшая хина из всех существующих. Это желтая хина!

 

ГЛАВА 11

История хины. — Чудодейственное исцеление. — Вице-королева Перу. — Порошок герцогини становится порошком иезуитов. — Ла Кондамин и Жозеф де Жюсье. — Хина в Индии и на Яве. — Несколько слов о ботанике. — Разновидности хины. — Классификация. — Сбор, обработка и транспортировка хины. — Незаменимое лекарство при лихорадке и анемии.

Прежде чем продолжить рассказ о приключениях наших охотников-ботаников, стоит подробнее остановиться на удивительных лечебных свойствах хины. Сегодня она используется едва ли не во всех отраслях медицинской науки и практики.

История хины, ее описание, условия разведения, разновидности, свойства, применение — такая обширная тема, что мы сможем рассказать обо всем этом лишь вкратце.

Неизвестно, знали ли инки о чудо-дереве, отменном средстве против лихорадки. Во всяком случае, историки испанских завоеваний об этом умалчивают.

Первые упоминания о хине относятся к семнадцатому веку.

История открытия целебных свойств растения довольно загадочна. Полагают, что один индеец, подхвативший в лесу малярию, томимый жаждой, выпил скопившуюся в углублении большого листа дождевую воду. А в ней плавали крупицы хинной коры. Индеец совершенно неожиданно излечился.

Этот случай, если он действительно имел место, произошел в королевстве Кито, сегодняшней республике, между Куэнса и Лойя.

Управляющий Лойя узнал о чудодейственных свойствах растения от краснокожих, расхваливавших хину на все лады.

Быть может, секрет надолго остался бы достоянием жителей этих краев, если бы в 1638 году лихорадка не поразила одну очень важную особу, вице-королеву Перу, герцогиню Д’Эль Синшон.

Узнав о болезни вице-королевы, управляющий Лойи отправил в Лиму кору хины, головой ручаясь за то, что средство поможет. Нужно было принимать его в виде порошка, что вице-король и приказал делать неукоснительно.

Страшная, грозящая смертью болезнь отступила перед неведомым доселе лекарством, и герцогиня выздоровела, как по волшебству. Чудесное исцеление наделало много шуму. Вице-королева, отправляясь в Испанию, захватила с собой хинную кору и одарила ею высшую аристократию страны.

Вскоре благодаря исцелению вице-королевы, о котором узнали все, лекарство стало знаменитым и получило название «порошок герцогини».

Несколько лет спустя перуанские иезуиты, не единожды проверившие действие удивительного средства, привезли его сначала в Рим, а затем распространили и по всей Италии. Тогда его называли кинкина или кина-кина.

Но эти названия не прижились. Теперь лекарство окрестили, по аналогии с прежним, «порошоком иезуитов».

Долгое время истинная природа порошка оставалась неизвестной медикам. Только в 1679 году один англичанин по имени Тальбот, сбывавший, если верить мадам Севинье, в Париже «порошок иезуитов» по четыреста пистолей за дозу, открыл за баснословную цену тайну Людовику XIV.

Благодаря королю, купившему секрет для того, чтобы сделать его всеобщим достоянием, хину узнали и во Франции.

Первые сведения и точные данные о хинном дереве и местах его распространения добыл во время своих экспедиций французский геодезист Шарль Мари де Ла Кондамин.

Отправившись в Центральную и Южную Америку вместе с Годеном и Бугером, он, воспользовавшись случаем, досконально изучил долину Лойя, где росли целебные деревья.

По свидетельству Жозефа де Жюсье, ботаника экспедиции, Ла Кондамин первым на месте составил описание такого дерева, зарисовал с натуры все его части, вернул ему первоначальное название «кинкина» и в 1738 году, спустя ровно сто лет со времени излечения герцогини, опубликовал работу о хине.

Исследования Кондамина продолжил Жозеф де Жюсье, который остался в Перу на два года.

Благодаря трудам двух французских ученых, точным описаниям и привезенным образцам хина заняла законное место в ботанике и была занесена великим шведом Линнеем в семейство мареновых.

Жозеф де Жюсье не торопился возвращаться во Францию. Увлеченный открытиями в неизведанной стране, он проехал всю Перу, добравшись до Боливии, и вернулся на родину лишь в 1771 году. Здоровье ученого было подорвано и не позволило ему достойным образом обработать полученные данные и опубликовать их.

В 1776 году французское правительство поручило ботанику Домби продолжить исследования Жозефа де Жюсье. Однако правительство Испании, которому подчинялось Перу, всячески препятствовало проведению экспедиции. Стремясь присвоить честь новых открытий, оно задерживало выезд Домби и снарядило собственные экспедиции под руководством ботаников Рюица и Павона.

Домби, вынужденный присоединиться к испанцам, вместе с ними побывал в местах распространения хины и сделал ценные открытия. К несчастью, государственные чиновники, препятствовавшие организации французской экспедиции, не позволили ему воспользоваться результатами этих открытий. Его коллекции не добрались до Музея истории естествознания, затерявшись в дороге. Увы! Ученый не смог предать гласности итоги своих изысканий.

Слава Богу, что Рюиц и Павон сумели обнародовать свою работу — «Флора Перу и Чили».

Регионом распространения чудо-дерева долгое время считали лишь перуанские долины, пока Жозе-Селестино Мутис, придворный медик вице-короля дон Педро Массиа де ла Седра, не открыл хину в Новой Гренаде, близ Санта-Фе. Целебные свойства ее оказались такими же, если не эффективнее, нежели у той, что произрастает в долине Лойи.

Результаты его исследований тут же оспорили Рюиц и Павон, демонстративно выказав свое презрение знаменитому ботанику.

Будущее, однако, показало, что Мутис был абсолютно прав. Производители хинина до наших дней предпочитают всем остальным те виды растения, которые открыл и описал Мутис.

Ученый находился еще в Санта-Фе, когда два знаменитых путешественника, Гумбольдт и Бонплан, выехав из Европы в 1799 году, высадились в Картахене (Колумбия) в 1801-м, посвятив весь предыдущий год исследованиям бассейна реки Ориноко. Погостив у Мутиса, они пересекли Новую Гренаду, королевство Кито, северные провинции Перу, чтобы отправиться в Мексику, в одно из самых плодотворных путешествий века.

Результатом этой экспедиции стало открытие и описание новых разновидностей хины. Впервые была расширена зона географического ее распространения и выявлены новые свойства коры.

Сегодня мы помним имена Пирди, Хартвига, Гудо, Варсевица, Линдена, Функа, Шлима, Триана, Поппинга, Лешлера. Все они побывали в Новой Гренаде, в Перу, в Чили и обогатили науку новыми данными.

До 1848 года неизученной оставалась территория Боливии. Ни Жозеф де Жюсье, проникавший в самые глухие районы, ни Хенк, знаменитый его последователь, Боливией не занимались. А потом именно в этих районах стали добывать ценные виды хины, и именно эти места особенно богаты ею.

Исследования здесь проводил Веддель, отделившись от экспедиции Кастельно. Ученый проник в провинцию Карабайя. Из этого путешествия он привез обильный материал. Среди прочего — восемь новых видов хины, старательно описанные во всех деталях в его «Истории изучения хины». Главное внимание Веддель уделил микроскопическому исследованию органов растения, результатом чего стали ценнейшие открытия.

Между тем разного рода обстоятельства способствовали дальнейшему продвижению науки в этой области.

Все путешественники, присутствовавшие при изготовлении лекарственного средства дикарями, выражали опасение, сохранятся ли чудодейственные свойства хины, если ее попытаться разводить в других местах. Ведь естественные запасы не бесконечны.

Голландское правительство первым поняло, что в этом направлении необходимо что-то предпринять. В Перу и в Боливию отправился доктор Хасскарл, с тем чтобы привезти живые растения на территорию нидерландских колоний и натурализовать там.

Эксперимент завершился полной победой ученого. Молодые деревца прекрасно прижились на Яве, где их и по сей день успешно выращивают.

Вскоре примеру Голландии последовала и Англия, поручив аналогичную миссию Маркхаму, Притчеру и Спрюсу. На этот раз хинным деревьям предстояло переехать на Цейлон и в Индию, к подножиям Гималаев и в Бенгалию.

Со временем давнишние посадки превратились в настоящие леса, и прибыли англичан стали исчисляться миллионами.

Завершая небольшой исторический экскурс, скажем, что ученые создали множество трудов по акклиматизации хины. А с появлением работы Говарда почти не осталось неисследованных проблем.

Теперь создадим, если угодно, «словесный портрет» хины.

Даже старые деревья невысоки. Листья, как у всех мареновых, целые, ровные, без всяких зазубрин, но очень различны по размерам и форме.

Цветы бывают белые, розовые или пурпурные, с приятным запахом. По форме напоминают юлу. Венчик обычно цилиндрический или конусоидальный с копьевидными лопастями и беловатыми волосками на концах. Пять тычинок с удлиненными пыльниками.

Плоды хины — это яйцеобразные капсулы. Когда плод созревает, капсулы лопаются и многочисленные семена, снабженные специальным крылышком, разлетаются по округе.

Основные характеристики одинаковы для всех разновидностей растения. И подчас даже опытному ботанику не сразу удается распознать, к какому именно виду относится тот или другой экземпляр.

С коммерческой точки зрения необходимо точно знать, что за вид перед вами, так как не все обладают равноценными свойствами и способны лечить.

Понятно поэтому, насколько важно быть настоящим знатоком, чтобы не запутаться и не потратить средства, силы и время на разведение нерентабельной разновидности хины.

Эти растения распространены в определенной зоне Южной Америки — вдоль Кордильер. Вогнутая часть огромной кривой смотрит на Восток и включает в себя основные притоки Амазонки.

В этой части Южно-Американского континента хина встречается повсюду, где высота над уровнем моря создает достаточную температуру для ее нормального развития. Здесь можно иногда увидеть деревья, достигающие в высоту от полутора до двух с половиной метров. Однако в основном высота хинных деревьев не превышает одного метра двадцати сантиметров. Но бывают и исключения. Так, Гумбольдт описал один экземпляр высотой два метра восемьдесят девять сантиметров, а Калдас — три метра двадцать семь сантиметров.

Удивительные свойства характерны не только для коры хины — цветы и листья тоже можно использовать.

Но мы будем говорить лишь о коре, ибо именно ее экспортируют в Европу и именно из нее производят лекарственные препараты.

Французские ботаники внимательно изучали лечебные свойства коры. Особенно их интересовало влияние климатических условий на эти свойства.

Было проведено множество научных экспериментов, но и сейчас еще не все тайны раскрыты.

Ботаники условно подразделяют кору хины на четыре категории.

1. Серая хина. Кора волокнистая, вяжущая, горькая. Из нее получается порошок серого цвета, содержащий много цинхонина и очень мало хинина. Действие его скорее тонизирующее, нежели противолихорадочное.

2. Желтая хина. У этого вида коры больше, она не такая вяжущая, но гораздо более горькая, чем серая. Из нее получают желтый или оранжевый порошок, содержащий значительное количество хинина и меньше цинхонина. В данном случае противолихорадочное действие довольно сильно.

3. Красная хина. Коры очень много, она волокнистая, однако не в такой мере, как серая. Тоже вяжущая и горькая. Ярко-красный порошок содержит одновременно и хинин и цинхонин, а следовательно, оказывает и тонизирующее и противолихорадочное действие.

4. Белая хина. Кора белая, гладкая, плотная. Из нее получают сероватый порошок, содержащий немного цинхонина и других аналогичных алколоидов. Противолихорадочным действием практически не обладает.

Ученые пришли к подобной классификации во многом эмпирическим путем. Она не имеет серьезной научной основы, но для целей коммерции и медицинской практики вполне пригодна.

Видов хины, используемых в медицине, около трех десятков. Перечислять их не имеет смысла. Остановимся лишь на нескольких.

Один из самых ценных видов серой хины распространен в Новой Гренаде и в долине Лойи. Кора его содержит до десяти — двенадцати граммов на килограмм сульфата цинхонина.

Что касается желтой хины, то это наилучшее средство от лихорадки. Его кора содержит главным образом хинин. В одном килограмме его от тридцати до тридцати двух граммов, и только шесть — восемь граммов цинхонина.

В провинции Кито растет красная хина. В ее ценной коре двадцать — двадцать пять граммов хинина и двенадцать — пятнадцать граммов цинхонина на килограмм.

Естественно, что люди по преимуществу интересовались такими разновидностями хины, в которых было больше ценных веществ, ибо они — самые дорогие. Но хинные деревья, угодные нам, редко росли отдельно от других. Это, естественно, осложняло разработку хины.

Когда в том или ином месте обнаруживали хинные деревья, причем выяснялось, что их здесь достаточное количество, чтобы начать промышленную разработку, рабочие какой-нибудь компании или богатого частника отправлялись в лес под командой управляющего и обустраивали стоянку.

Прежде всего спешили построить крытые ангары, предназначенные для сушки и хранения коры. Ее необходимо беречь от непогоды. Затем, в зависимости от объема работ, особенно если запасы хины большие и предполагалось пробыть здесь долго, начинали обработку окрестного участка земли. На всякий случай! А вдруг продовольствия не хватит.

Вырубали лес, выжигали корни и пни, а на золе сажали тыквы, ямс, маис, бобы, арахис, стручковый перец. В здешнем влажном климате все это вырастало, как на дрожжах. Не проходило и трех месяцев, как собирали урожай.

Покончив с приготовлениями и предварительными работами, взяв топоры, мачете, сумки с провизией, люди по одному или парами отправлялись в лес.

Выбрав подходящее дерево, его сначала поглубже окапывали, а потом подрубали топором под самый корень, как можно ниже. Свалив ствол, обрубали еще и ветки, а уж потом снимали кору.

С помощью небольшой дубинки, называемой маканачуэлла, деревянной колотушки или же просто обратной стороны топора, аккуратно постукивая, внутреннюю часть коры отделяли от внешней — мертвой.

Потом мачете делали продольные или поперечные насечки и отдирали кору от ствола одинаковыми кусочками, достигающими сорока — пятидесяти сантиметров в длину и десяти — двенадцати в ширину. Их называли плашками. Плашки напоминали дощечки или дранку, которой в некоторых странах кроют крыши домов.

С ветвей кору снимали таким же способом, только не постукивали предварительно, потому что здесь кора моложе, она легче отходила.

С хорошего дерева, ствол которого в диаметре составлял от девяноста сантиметров до метра, обычно снимали сто — сто десять килограммов сухой коры.

Рабочие приносили кору в лагерь на спинах, складывали в груды и сушили на солнце. Для того чтобы плашки не покоробило, что затруднило бы их транспортировку, сверху укладывали тяжелый груз. Каждый день, в крайнем случае каждые два дня, плашки переворачивали и перетасовывали, чтобы они равномерно просохли и не заплесневели.

Что до коры, снятой с ветвей, то ее просто раскладывали на солнце. Вскоре под лучами она сворачивалась в трубочки.

Наконец кора высушена. Теперь предстояло самое трудное. Взвалив тяжелую ношу на плечи, рабочие должны пройти теми тропами, которыми и налегке-то шагать не просто. Обычно этот путь занимал пятнадцать — двадцать дней.

После всех тягот пути кору сваливали к ногам управляющего. Его дело — беречь добытое.

Управляющий сортировал кору, складывал в пакеты, а затем те же рабочие или мулы тащили груз в ближайший пункт. Там вес удваивался. Пакеты заворачивали в свежую бычью кожу. Когда она высыхала, то становилась такой же тяжелой, как мешок, полный коры.

В такой упаковке хина и отправлялась в Европу, где попадала в руки аптекарей, врачей, фабрикантов-химиков.

Химический состав различных видов хинной коры стал известен благодаря двум французам, Пеллетье и Каванту. В 1820 году их уникальные открытия обогатили науку, показав всему миру, чему обязана хина своими удивительными свойствами.

Пеллетье и Каванту удалось выяснить, что в коре хины в разных пропорциях присутствуют алкалоиды: цинхонин, киноидин, цинхонидин, а кроме того, множество других ценных веществ.

Окончательно химический состав хины выяснили Бушарда и Пастер, который был знаменитым химиком до того, как стать гениальным физиологом.

Однако не все вещества, содержащиеся в хине, одинаково важны с терапевтической точки зрения.

Среди них самый ценный — хинин.

Ради него, ради чудодейственного хинина, исцеляющего и воскрешающего, неутомимые трудяги уходили и вновь уходят в леса Амазонки.

 

ГЛАВА 12

Сеньор Хозе радуется. — Хинная «жила». — Успех. — Индейцы отказываются идти дальше. — «Уже пятый день». — Снова о канаемес. — Стоянка. — Разочарование индейцев. — Маркиз заболел. — Экзема, или болезнь больших лесов. — Шестьдесят килограммов для эльзасца не в тягость. — Чему быть, того не миновать. — Один за всех, все за одного. — Больной выдержал. — Испорченный ужин. — Шарль — повар. — Индейцы берут реванш. — Летаргия. — Ассаку, индейский яд. — Сон или смерть?

Вернемся на плато Лунных гор, где наши охотники за хиной отыскали первое деревце.

При виде его сеньор Хозе, похоже, впал в настоящую горячку. Оставив компанию, он убежал в лес, потом вернулся, снова кинулся в чащу, опять и опять исчезал и появлялся, кричал от радости, пел, оживленно разговаривал сам с собой.

Любой, кому неведомо подобное состояние, решит: лихорадка, бред, горячка. Однако человеку, знакомому с тяготами поисков и походов, тому, кто спит и видит цель, ради которой пустился в нелегкий путь, понятно состояние удачливого охотника. Возбуждение это сродни тому, что испытывает после изнурительного труда старатель, напавший наконец на золотую жилу. Так ликует одержимый исследователь, забывавший себя, все прелести жизни ради брезжущей где-то в неясной дали, манящей, все затмевающей цели, когда цель эта достигнута и мечта осуществлена.

Остальные не проявляли столь бурного восторга. Отчасти оттого, что не в полной мере осознавали значение происшедшего, отчасти благодаря европейскому темпераменту, не столь бешеному, как у мулата Хозе. Вид хинных деревьев не произвел на них того впечатления, какое оказали бы внезапно открывшиеся взору залежи золота. Россыпи золотого песка, блеск самородков превращают в безумца любого, каким бы хладнокровным и рассудительным он ни был. А богатства флоры и фауны, пусть даже невероятные, необозримые, не будоражат воображение.

Безумие, охватившее мулата, пробудившее в нем дикарскую кровь, заставившее его галопом носиться по лесу, кричать и улюлюкать, продолжалось с час.

Напрыгавшись, набегавшись, накричавшись, Хозе, который, казалось, совершенно забыл о своих друзьях, вернулся запыхавшийся, обливаясь потом. Лицо и руки его горели, но глаза радостно поблескивали.

— Браво! Браво, сеньоры! — воскликнул он. — Я прошелся по лесу и нашел здесь множество хинных деревьев.

— Вы довольны? — поинтересовался Шарль, не в силах скрыть улыбку.

— Я счастлив, безумно счастлив! Знаете ли, сеньор, я ведь не напрасно промчался по чаще, словно тапир, за которым гонится ягуар. Уверяю вас, там столько хины, что работы хватило бы для пятидесяти человек года на два!

— Быть не может!

— Да уж можете мне поверить. Но и это еще не все. Мало того, что таких запасов хины не встретилось в самых знаменитых зарослях Боливии. Поскольку местность тут возвышенная, деревья — настоящие великаны. Что касается вида, то, насколько я могу судить, в основном здесь произрастает красная и желтая хина…

— То есть самая ценная, не так ли?

— А следовательно, и самая дорогая. Признаюсь, сам я не ожидал подобного. То, что мне некогда приходилось видеть, а видел я богатейшие заросли, и близко не напоминает эти. Отныне, сеньор, я уверен в успехе нашего предприятия. Чем дальше мы пройдем на восток, тем больше будет хины.

— Почему вы так думаете?

— Насколько я помню, а память мне вроде бы не изменяла до сих пор, вплоть до истоков Риу-Курукури почва везде одна и та же.

— Но ведь до тех мест еще целых пятнадцать лье!

— Около пятнадцати, сеньор.

— И вы полагаете, что хина растет на всем протяжении?

— Да, сеньор.

— Черт возьми! Ну что ж, посмотрим, дорогой Хозе. Чем раньше, тем лучше. Вы заразили меня своим энтузиазмом. Друзья мои, что вы обо всем этом думаете?

— Мы готовы, — в один голос ответили Маркиз и Винкельман.

— Тогда в путь!

Однако непредвиденный случай едва не нарушил их планы.

Пока Хозе рисовал компаньонам горы золотые, индейцы, скинув поклажу на землю, улеглись в тени деревьев на травку и заснули крепким сном.

Услыхав слишком хорошо знакомое им слово «В путь!», произнесенное Шарлем, они открыли глаза, лениво потянулись, посмотрели на солнце, украдкой переглянулись и остались сидеть на корточках, не двигаясь с места.

— Вы что, не слышали? — спросил Шарль.

— Слышали, — ответил один из индейцев, — белый сказал: «В путь!»

— Почему же вы не идете?

— Сегодня пятый день.

— Какой еще пятый день?

— Белый сам знает. Разве нет?

— О чем ты говоришь?

— На пятый день белый должен дать нам жемчуг, ножи, рыболовные снасти и зеркала.

— Да, верно.

— Так давай…

— А что вы сделаете потом?

— Вернемся в деревню.

— И вы не хотите остаться с нами?

— Нет.

— Почему?

— Слишком далеко.

— Что значит далеко?

— Ты отправляешься слишком далеко.

— Не оставляйте нас хотя бы еще пять дней, и я заплачу вам вдвое больше обещанного.

— Слишком далеко!

— Три дня. Через три дня мы будем уже возле истоков Курукури, не так ли?

— Да.

— Ну вот и хорошо! Идем.

— Там канаемес.

— Хватит!.. Хватит! — внезапно прервал их Маркиз, которому чертовски надоела эта бесконечная канитель. — Нечего болтать!

— Что говорит этот маленький белый? — поинтересовался индеец.

— Он говорит, что ты не прав, — ответил мулат.

— А-а… — протянул краснокожий, не возразив более ни слова.

— Он говорит, что там нет канаемес.

— А-а-а!

Шарль вновь начал уговаривать индейцев. Он старался не слишком нажимать на них, но все же был достаточно настойчив.

Краснокожие не привыкли наотрез отказывать белым. Они не решались слишком долго и упорно спорить с ними, даже если были сильно пьяны. Собравшись в кружок, перебрасываясь быстрыми фразами и многозначительными взорами, совещались, решали, как поступить.

— Ну так что? — вмешался Шарль. — Решено? Решено, не правда ли? Идем!

— Если белый так хочет, мы идем! — был ответ.

— Вперед! — подхватили остальные.

— Видели, — обратился Шарль к Винкельману, — каковы ловкачи? Они бросят нас при первом подходящем случае.

— Сегодня же ночью. Но не беспокойтесь, мы будем начеку.

— Думаю, что так оно и получится, — сказал Маркиз, — они спят и видят, как бы улизнуть. Думают только о себе, как бы свою шкуру сберечь. Боюсь, нам с ними еще придется хлебнуть лиха.

Между тем путешествие продолжалось. Опять долгие переходы, трудности, усталость. Поднимались все выше и выше, туда, где хинные деревья чувствуют себя хорошо, чего не скажешь о людях.

Предполагая вернуться сюда рано или поздно, чтобы добывать кору хины, Шарль на всем пути делал зарубки на стволах. По этим зарубкам легче будет возвращаться назад, а без них недолго и заблудиться.

Мулат был прав. Чем ближе к востоку, тем выше и мощнее становились хинные деревья.

Люди шли все дальше и дальше, а растительность вокруг не менялась. То и дело на глаза попадались целебные деревья. Все так привыкли к их виду, что ни с чем уже не могли спутать.

Сомнений не оставалось. Здесь, и только здесь, лучшее место для создания целой новой индустрии! И вскоре края, до сих пор считавшиеся неплодородными, совершенно преобразятся…

Пришло время передохнуть. Индейцы, казалось, вовсе позабыли о недавнем своем намерении бежать. Они с видимым удовольствием скинули тюки и ящики в предвкушении отдыха.

Шарль не доверял им и принял все возможные меры к тому, чтобы воспрепятствовать побегу и краже. Багаж сложили в стороне и прикрыли листвой. На отдых было решено устроиться не в гамаках, как обычно, а на получившемся из тюков и ящиков возвышении. Не сказать, чтобы спать на нем было очень удобно, но зато все вещи под присмотром. Захочешь — не унесешь.

Краснокожие, наблюдая за действиями белых, посмеивались, но никак не выражали недовольства. Наоборот, они даже как бы одобряли белых. Правы, мол, они, правы.

После сытного ужина, съеденного с большим аппетитом, индейцы удобно расположились в гамаках, привязанных к деревьям, и заснули.

Ничто не предвещало опасности.

Сеньор Хозе первым встал на вахту. Шарль, Маркиз и Винкельман тем временем устроились на ночлег возле багажа.

Маркиз засыпал обычно сразу же, как только голова его коснется подушки или того, что в данном случае заменяло ее. Но на сей раз против ожидания его как будто била лихорадка. Он вертелся с боку на бок, не в силах сомкнуть глаза, и в конце концов принялся сердито ворчать:

— Всегда сплю словно мертвый, из пушки не разбудишь… Какого же черта сегодня не могу сомкнуть глаз?! Я устал, раздражен… Какое-то безотчетное беспокойство… А тут еще этот чертов эльзасец храпит на всю округу! Спит хоть бы хны. А я что же?.. Не понимаю, что все это значит… Все тело зудит, руки и ноги ломит. Кидает в дрожь. У меня жар, даже говорить тяжело. Пить хочу… Неужели я болен? Боже мой! Подхватить лихорадку посреди хинных зарослей! Неплохо придумано! А может, это еще что-нибудь, похуже?

Маркиз, к несчастью, не ошибался. Первые симптомы какой-то ужасной болезни были налицо. Он провел без сна всю ночь.

Наутро Шарль очень удивился, заметив, что друг его не спит, и поинтересовался, здоров ли тот.

Маркиз, совершенно разбитый, с головной болью, дрожью в ногах, рассказал о своих злоключениях и попросил воды. Шарль принес немного, и больной жадно выпил ее.

Когда солнце поднялось высоко и осветило лагерь, Маркиз спросил:

— Месье Шарль, что бы это значило? Все мое тело покрылось крошечными волдырями с булавочную головку. Внутри них какая-то светлая, желтоватая жидкость. Они ужасно чешутся!..

Шарль подошел поближе, осмотрел Маркиза и, покачав головой, произнес:

— Это означает, что вы платите за ту пищу, которую мы едим с самого Боа-Виста. Вы злоупотребляли перцем, соленым и копченым мясом, рыбой. Плюс здешнее солнце, колючки, пот. От всего этого у вас горит кровь.

— Болезнь больших лесов, — со знанием дела добавил мулат.

— Медики называют это экземой. Она вызвана всеми теми причинами, что я вам только что перечислил.

— Но это абсурд! — вскричал Маркиз. — У меня нет времени болеть. Не говорите глупостей! Здесь нет ни больниц, ни амбулаторий! А я вовсе не хочу обременять вас своими недугами. Это ведь не серьезно, правда? Вы знаете: я не боюсь ни боли, ни смерти. Моя философия проста: чему быть, того не миновать. Ничто не вечно под луной. Единственное, что меня беспокоит, так это перспектива оказаться обузой для вас, замедлить путешествие, стать еще одним тяжелым мешком в вашем багаже…

— И так далее, и тому подобное… Благодарю вас, Маркиз. Вы должны понять, что все ваши измышления совершенно бесполезны, чтобы не сказать оскорбительны.

— Короче говоря — глупости! — подхватил Винкельман. — Друг не может стать для меня обузой.

— Вы изволили только что поведать нам о своей философии. Но и у нас тоже есть некоторая философия. И заключается она в следующем: один за всех и все за одного. А кроме того, вы — пока еще не инвалид. До этого далеко. Надеюсь, что недомогание все же позволит вам благополучно добраться до Курукури. Там мы погрузимся на пирогу, и вам станет легче. Сразу пойдете на поправку.

— От всего сердца благодарю, дорогие мои, — пробормотал растроганный Маркиз. — Я могу идти. Надеюсь, что могу… Я этого очень хочу.

— Как только что-нибудь случится, я тут же потащу вас на закорках. Мне это ничего не стоит, — прервал Винкельман. — Вы не так много весите. Шестьдесят кило! Ерунда!

— Около шестидесяти кило, друг мой. Вы очень любезны. Я от всего сердца благодарен вам. Однако надеюсь все же, что не придется злоупотребить вашей добротой.

— В любом случае можете всегда рассчитывать на меня.

Индейцы, бывшие свидетелями происшедшего, молча взвалили на плечи свою ношу, переглянулись и не спеша направились к востоку.

Маркиз попытался идти сам, хотя суставы его не сгибались и ноги отказывались подчиняться. Спустя некоторое время он все же заявил: несмотря на невыносимый зуд, состояние его не безнадежно.

Шарль и Хозе, по-прежнему на каждом шагу узнавая хинные деревья, теперь уже не так радовались этому. На сей раз они мечтали увидеть совсем другое дерево, именуемое лакр, чей сок индейцы успешно применяют при экземе. Но лакр, как ни всматривались друзья, не попадался на глаза.

За неимением лакра надеялись отыскать хотя бы ямс или батат. Из них можно было сделать муку, подобную картофельной. Известно, что врачи иногда применяют крахмал при экземе.

Однако все поиски, все старания были тщетны. Пока не могли придумать ничего лучшего, как посоветовать Маркизу не пропускать ни единого ручейка. Благо их в округе встречалось множество. Каждый раз несчастный по самую шею погружался в воду, чтобы хоть как-то облегчить страдания.

Время текло медленно, мучительно медленно. Усталость валила с ног. С утра индейцы-носильщики ковыляли еле-еле, а потом понемногу стали убыстрять ход, выбирая самые труднопроходимые тропинки.

Делать нечего. Нужно поспевать за ними и ни в коем случае не терять их из виду.

Поначалу Шарль был удивлен. Потом начал беспокоиться. И чем быстрее шли индейцы, тем серьезнее становилось его беспокойство. Он не мог отделаться от подозрений.

— Честное слово, я бы сказал, что эти негодяи взялись измотать нас. Им нужно, чтобы мы из сил выбились к вечеру и не смогли бы дежурить, замертво свалившись спать.

О том, чтобы уговорить их замедлить шаг, и речи быть не могло. При первой же претензии индейцы-хитрецы остановятся и вовсе откажутся идти дальше.

Быть может, они рассчитывали на то, что болезнь Маркиза сыграет им на руку. Обессиленный молодой человек не сможет поспеть за остальными, и друзьям придется что-то предпринимать.

Однако расчеты не оправдались. Бывший солдат морской пехоты, обладавший невероятной выдержкой и выносливостью, принадлежал к той редкой породе людей, чья жизненная энергия возрастала вместе с трудностями, встречавшимися на пути.

Заговор, если он вообще существовал, провалился. Когда наступил вечер, индейцы и сами ног под собой не чуяли.

Как и в прошлую ночь, белые предприняли все необходимое, чтобы помешать краснокожим сбежать из лагеря. Шарлю пришлось подменить Маркиза в роли повара. Больного уложили на мягкой и душистой охапке листвы.

По своим кулинарным способностям Шарль явно уступал Маркизу. К тому же из-за влажности и жары продукты начали портиться. И все-таки ужин прошел на ура. Аппетит за день невыносимой гонки нагуляли зверский.

Тем не менее Шарль без конца просил прощения за неудавшуюся стряпню.

Винкельман, всегда и всем довольный, старался утешить незадачливого кулинара, уверяя его, что у каждого свои секреты приготовления пищи и свой вкус.

— Свой вкус, — воскликнул Шарль. — Вы слишком добры ко мне. А между тем рыба горькая, перец я, кажется, перемешал с сахаром, специи пахнут муравьями, а мука заплесневела… Это какая-то отрава!

— Тут вы, без сомнения, правы. Продукты подкачали, — согласился Хозе. — Но взгляните, сеньоры, на индейцев. С каким отвращением они выливают на землю содержимое котелков. Нет, вы только посмотрите!

— Да! И правда. Обычно они голодны, как собаки. Всегда готовы что угодно сожрать. А тут, по-моему, собираются ложиться спать, не поужинав.

— Чудеса! Может, по дороге нашли чего-нибудь перекусить?

— От них всего можно ждать. Однако хватит разговоров. Пора устраиваться. Вы ложитесь, а я буду дежурить.

Шарль, хорошо зная по опыту, как тяжело бороться со сном после изнуряющего перехода, решил не садиться. Он принялся не торопясь ходить вокруг костра, время от времени останавливаясь. Постоит с минуту, опершись о дерево, и снова ходит.

Бывший серингейро думал о тех событиях, которые за последние месяцы совершенно переменили его жизнь. До сих пор это была размеренная жизнь поселенца, полная тяжелого труда. Он мысленно обращался к своей жене, красивой, молодой женщине, к любимым и дорогим его сердцу малюткам, что ждали там, далеко.

Внезапно он почувствовал, что тело немеет. Напрасно Робен пытался бороться с этим ощущением. Руки повисли плетьми, ноги стали ватными и отказывались служить. Молодой человек начал медленно оседать, не в силах заставить себя подняться. Он упал возле дерева, у которого только что мечтал о домашних, и так и остался сидеть с широко открытыми глазами и крупными каплями пота на лбу. Дыхание стало тяжелым, прерывистым.

Между тем он не потерял сознания и не все чувства покинули его. Глаза еще видели, словно сквозь туман. Мозг воспринимал происходившее, но как-то смутно. Шарль хотел крикнуть, шевельнуться, но язык присох к нёбу и тело не повиновалось его воле.

Сколько времени пролежал он в полузабытьи? Француз ни за что не сказал бы.

Возможно, час… А может быть, и больше.

Во всяком случае, он все еще не в состоянии был двинуть пальцем, когда увидел, как индейцы поднялись из своих гамаков, подошли к его товарищам, тронули их и расхохотались, убедившись, что те неподвижны.

Они тихонько переговаривались, а потом засмеялись вновь. Убедившись в полной беззащитности белых, индейцы подняли их одного за другим: Маркиза, Винкельмана и Хозе — и положили прямо на землю.

Разбросав ветки и листву, укрывавшие сложенные вещи, мерзавцы хозяйничали, разворовывая, что под руку попадалось, как вдруг один из них указал пальцем на Шарля.

Прервавшись на минуту, краснокожие подошли к молодому человеку, и тот, что указал на него, произнес:

— Он спит.

— А глаза открыты.

— Это не важно. Он спит. Он съел ассаку, который я подмешал им в рыбу и в муку. Гляди-ка.

С этими словами индеец схватил Шарля за бороду, сильно дернул, потом еще и еще. Бедняга не мог сопротивляться.

Все весело рассмеялись.

— Видишь? Он спит.

— Да.

— А много они съели ассаку?

— Не знаю.

— А если чересчур?

— Тогда они никогда больше не проснутся.

— Умрут?

— Да.

— Много ли ты положил в еду?

— Не знаю.

— Возьмем все и удерем!

— Вот именно… удерем.

Шарль отчетливо слышал все, что говорили индейцы, и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Куда уж там! Он даже моргнуть был не в состоянии.

На его глазах негодяи собрали весь багаж, всю провизию, даже гамаки и исчезли в лесной чаще.

Зная теперь, что вместе с остальными съел отравленную пищу, Шарль с ужасом думал: «Какова же была доза? Чем станет для нас она: ядом или только снотворным?»

 

ГЛАВА 13

Глубокий сон. — Винкельман в ужасе. — Сумасшедшие! — Горячка. — Тайна раскрыта. — Отравление. — Лекарство против ассаку. — Соль. — Что делать? — Пальма парипу. — Могучий организм. — Соль парипу. — Зола. — Фильтр. — Спасены. — Снова сон. — Неприятное пробуждение. — Туземная музыка. — Индейцы. — Колдун и вождь. — Боевая раскраска. — Неудовлетворенная алчность. — Слишком доверчивы. — Кости белых сгодятся для флейт.

Раскаленное солнце прошло уже добрую половину дневного пути, когда Винкельман проснулся. Он чувствовал себя разбитым. Веки были тяжелыми, голова трещала, глаза еле открывались.

Удивившись, что так долго проспал, Шоколад обвел тусклым взглядом место стоянки, заметил привалившегося к стволу орешника Шарля, Маркиза, растянувшегося прямо на земле рядом с Хозе, разворошенные листья и ветки, что некогда прикрывали их исчезнувший багаж, и со злобой выругался.

— Тысяча чертей! Что все это значит? Я едва слышу собственный голос. Губами шевелить трудно. Весь какой-то ватный, двигаться не хочется.

Эльзасец с трудом встал, попытался сделать шаг, но, обессилев, упал на землю.

— Надо же! Ноги не держат, и мысли путаются, словно меня лупили по голове. Беспомощность такая, точно я — дитя малое. Ко всему прочему остальные спят как суслики. Что же здесь, черт возьми, произошло? Индейцев не видно, и вещи испарились. Мы, кажется, влипли!

Винкельману так и не удалось подняться, и он на четвереньках подполз к Шарлю, неподвижному и мертвенно-бледному.

При виде безжизненного тела Винкельмана объял ужас. Взяв молодого человека за руку, он обратил внимание на то, что рука едва теплая.

— Боже правый! Он умирает! Это невозможно! Эй! Месье Шарль!.. Месье Шарль… Просыпайтесь… Скажите хоть словечко… Ради Бога, что-нибудь.

Ответа не было.

Страшное горе, раздирающая душу тоска мигом, как по волшебству, развеяла головокружение и придала Винкельману силы. Могучая натура, железная воля одержали верх над недомоганием. Он наконец встал, заставил себя сделать несколько шагов и, покачиваясь, направился к тому месту, где неподвижно лежали Маркиз и Хозе.

— Месье Маркиз!.. Хозе!..

Та же бледность, та же неподвижность. Вернее, бледным можно было назвать лишь Маркиза. Кожа мулата приобрела жуткий пепельно-серый оттенок.

Ужасная мысль поразила Винкельмана. Он, почти рыдая, прошептал:

— Они отравлены? Конечно! И я тоже.

И вновь крик потряс округу:

— Месье Маркиз!.. Хозе!..

Мулат шевельнулся, сел, открыл глаза, вскинул бешеный взгляд на эльзасца. И нервно, конвульсивно хохотнул.

— Здорово! Этот жив! А что с другими? — Винкельман вернулся к Шарлю, обхватил его обеими руками, поднял, как ребенка, и понес к остальным. Уложил на подстилку из листьев.

Но что же дальше, Боже правый?! Подумав, эльзасец раздел Шарля и принялся энергично растирать.

Вскоре Шоколад с радостью отметил, что мертвенная бледность исчезает и кожа приобретает нормальный цвет. Дыхание Робена восстановилось, и внезапно сильная судорога прошла по всему его телу, от головы до ног.

Как за минуту до того Хозе, Шарль приподнялся, сел и улыбнулся.

— Да они с ума сошли! — в отчаянии проговорил Винкельман. — Они меня не узнают и смеются, словно безумные. Месье Шарль, посмотрите на меня! Ну, придите же в себя, месье Шарль! Скажите что-нибудь!

Единственным ответом был новый смешок.

Винкельман обернулся и увидел, что мулат сидит на корточках возле Маркиза.

Маркиз открыл глаза и, так же идиотски посмеиваясь, тупо рассматривал огромных черных муравьев, ползавших по его ноге. Хозе осторожно сбрасывал насекомых одного за другим и старательно давил их двумя пальцами.

— Нет, они точно сошли с ума! — сокрушался эльзасец. — Но что же случилось? Что они съели? А! Я, кажется, знаю. Вчерашний ужин… Негодяи индейцы отравили его. Точно! Потому-то и вкус был такой странный. Но почему же только я один в своем уме? Очевидно, из-за того, что я здоров, как лошадь. Яд на меня почти не подействовал. Мы отныне одни, без оружия, без лекарств, без продуктов среди лесной чащи. Что делать? Боже мой! Что делать?

Винкельман автоматически начал снова массировать Шарля и так поднажал, что молодой человек вскрикнул от боли и выругался, полусмеясь-полусерьезно:

— Это какой-то бык! Ей-богу! Настоящий бык меня растирает: вроде бы и ласково, но как бешеный… Точно — бык! Гляди-ка, да это человек… человек… помогите мне… это… а! Да… Винкельман.

Здравый смысл возвращался к Шарлю. Взгляд его стал осмысленным. Он тихо прошептал:

— Винкельман, я узнаю́ вас. Мы отравлены… Это ассаку. Необходимо найти противоядие. Может быть, Хозе знает…

Потом Шарль снова стал заговариваться.

Эльзасец вернулся к мулату, встряхнул его, окликнул и попытался привести в чувство.

— Хозе! Вы слышите меня?

— Да… Хина…

— Речь не о хине. Вам известно, что такое ассаку? Яд?

— Да, конечно… Ассаку… индейский яд…

— Вы знаете противоядие?

— Конечно… А почему вы спрашиваете?..

— Скажите мне немедленно! Это необходимо.

— Если вы канаемес, не убивайте меня.

— Противоядие?!

— Нужно съесть соль… соль… соль…

— Понятно! Но где, черт побери, я ее возьму? Пожалуй, только в Боа-Виста. Все наши запасы улетучились. Что же делать?

Соль. Чего, казалось бы, проще. Но если ее нет под рукой, а ты сидишь под деревом посреди дикого леса, то проблема становится абсолютно неразрешимой. Винкельман, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону и говорил сам себе:

— Найдем. А нет — так придумаем что-нибудь другое.

Медленно, машинально оглядывая окрестности, он остановил взор на растущей недалеко раскидистой пальме: длинный ствол, красивая темно-зеленая крона.

Увидев ее, Винкельман радостно воскликнул:

— Нашел! Парипу. Это, конечно, не морская соль, но за неимением другой сгодится. Это же известно. Правда, придется попотеть. Дело долгое. Но игра стоит свеч.

Не теряя больше ни секунды, он схватил свой мачете, который индейцы не решились снять с него, и, размахнувшись, полоснул по стволу. Потом еще и еще. Шоколад рубил что есть мочи. В конце концов пальма с грохотом повалилась на землю.

Эльзасец расколол ствол на несколько бревен метровой длины, свалил их в кучу, надергал охапку сухой травы и развел огонь.

Пламя занялось, охватив постепенно бревна целиком, и вскоре громадный костер пылал жарко и красиво. Величественное зарево было видно издалека.

Операция заняла полтора часа. К счастью, больные вели себя спокойно. Они сидели в тенечке, порой произнося несвязные речи. Но общее состояние их не вызывало серьезных опасений. Им не становилось лучше, но и не было хуже.

Это обстоятельство слегка успокоило Винкельмана. Он поспешил вытащить из костра щепотку пепла и положил его остывать. Тем временем пошел за водой.

Индейцы второпях не заметили двух котелков, что валялись в стороне. А может, просто рук не хватило. Котелки были объемные, каждый литров на пять. Взяв один из них, эльзасец зачерпнул воды в соседнем ручейке и почти бегом примчался назад.

Пока он отсутствовал, зола успела остыть. Прежде чем добывать из нее соль, золу следовало промыть. Новоявленный химик-экспериментатор волей обстоятельств, Винкельман не знал точно, какие именно соли содержатся в пепле и каковы их свойства.

Это, правда, не слишком его волновало. Дело не в названии. Главное — добыть некое вещество, имеющее солоноватый или даже немного горьковатый вкус. Индейцы, негры и некоторые белые применяют его при приготовлении пищи, когда нет обыкновенной морской соли.

В золе парипу вещество это содержится в больших количествах.

Эльзасец вспоминал, как, будучи еще новичком, наблюдал за процессом добычи соли. Потом не раз самому приходилось делать это. Он натянул на пустой котелок кусок материи, сложенный вдвое, и на него положил щепотку золы. Потом потихоньку, аккуратно стал лить воду из второго котелка. Таким образом, воспользовавшись примитивным тряпичным фильтром, эльзасец вымывал соль.

Дикари, которым приходится добывать соль парипу, обычно выпаривают воду на солнце. Полученные кристаллики используют при приготовлении пищи.

Но Винкельман, хотя и не был профессиональным химиком, оказался человеком практическим и понимал, насколько важно для него теперь не терять ни секунды.

Он совершенно справедливо заключил, что, несмотря на высокую температуру, выпаривание воды на солнце займет, по крайней мере, часа два, а для того, чтобы больные смогли выпить лекарство, полученные кристаллики снова придется разводить в воде.

К чему такие сложности, двойная работа?

Сказано — сделано.

Винкельман набрал в рот немного раствора, прополоскал горло, скривил физиономию и сказал:

— Солоновато, горьковато, мокровато и бесцветно. То, что нужно. По крайней мере, совершенно безвредно. Сколько раз мне приходилось использовать соль парипу, чтобы приготовить бифштекс из тапира, обезьяны или дикой свиньи. Во мне тоже сидит этот ужасный яд ассаку. Стало быть, я должен принять лекарство первым. Заодно и испытаю его. Ноги по-прежнему ватные, да и с головой не все в порядке. Итак…

Глотнув из котелка, Винкельман подождал с четверть часа, внимательно прислушиваясь к себе. То ли лекарство действительно помогло и нейтрализовало яд, то ли, как это часто бывает, свою роль сыграло самовнушение, а только эльзасец почувствовал себя гораздо лучше.

— Теперь ваша очередь, месье Шарль, — произнес он, необычайно обрадовавшись. — Не скажу, чтоб это снадобье было уж слишком вкусным и аппетитным. Но, уверяю, оно вам поможет. Лекарство посоветовал Хозе. Правда, не совсем это, но нечто очень близкое. Пейте, не бойтесь. Я уже, как видите, ожил.

Шарль послушно глотнул и снова будто бы забылся. Маркиз и Хозе, тоже получив свою порцию, заснули вслед за Шарлем.

— Ну что ж! Это хорошо, — серьезно проговорил Винкельман. — Сон пойдет на пользу. Проснетесь как огурчики. Это лучшее лекарство против ассаку. Все спят. Пора и мне, а то просто с ног валюсь от усталости.

Однако этот день, начавшийся с неприятностей, очевидно, не мог завершиться благополучно.

Охотники за хиной проспали около двух часов. Минуло, должно быть, пять, когда из лесу раздались нестройные звуки, такие громкие, что листья задрожали на деревьях.

Мало-помалу шум приближался. Хриплые завывания — нечто похожее на волынки альпийских пастухов.

Четверо друзей наконец проснулись. Ум их был совершенно ясен, но тело ныло от непонятной усталости, а желудок — от голода.

Они едва-едва успели оглядеться и понять, что носильщики сбежали, прихватив с собой весь багаж и провизию, как увидели появившуюся из лесной чащи группу краснокожих.

Возглавляли процессию двое музыкантов. Каждый держал в руке бамбуковую флейту и дул в нее с необычайным старанием.

Вслед за музыкантами показался человек, с ног до головы обвешанный стеклянными бусами. Украшения были везде: на плечах, на поясе, на шее. Голову индейца венчала корона из золотисто-желтых перьев, посреди которой красовались два длиннющих пунцовых пера.

Это, без сомнений, был вождь племени.

За ним шел еще один звеневший ожерельями человек с меньшим количеством украшений и более короткими перьями в голубой короне.

Очевидно, второй был помощником вождя.

Следом шествовал пожилой человечек в умопомрачительном одеянии, таком просторном, что он тонул в нем с головы до ног. С каждым шагом одеяние шелестело и звенело, и было отчего.

На спине у человечка красовалось нечто, отдаленно напоминавшее пальто из крокодиловой кожи. То есть даже не из кожи, а из целого крокодила. Голова его, мастерски высушенная, служила старику головным убором, а хвост волочился сзади по земле. Остальные детали костюма состояли из многочисленных ожерелий. Каких зубов тут только не было — всех видов, размеров и форм. Погремушки — хвосты гремучих змей. Когти ягуара. Хвосты обезьян-ревунов. Шкурки пальмовой крысы. Медные браслеты и многое, многое другое.

Человек с лицом жестоким и коварным держал в руке длинную кость с просверленными дырочками. Время от времени он дул в нее, извлекая протяжные звуки.

С первого же взгляда можно было безошибочно утверждать, что кость эта некогда принадлежала человеку. Тибиас — легендарная флейта канаемес.

Лукавый старик в причудливом наряде — колдун племени.

Индейцы, сопровождавшие живописную компанию, выглядели просто и одеты были скромно: набедренные повязки и ожерелья из стекляшек и зубов какого-то животного. Каждый держал в руке лук и стрелы с бамбуковыми наконечниками. У некоторых можно было заметить сарбаканы.

У всех, кроме колдуна, лица и тела были ярко разукрашены. Прямые и изогнутые линии, круги, ромбы — черные, желтые, белые и красные. Раскраска придавала индейцам вид одновременно забавный и устрашающий, отталкивающий.

Ноги до самых колен дикари выкрасили в ярко-красный цвет, будто они только и знали, что шлепали по лужам крови.

Индейцев насчитывалось человек тридцать. Они двигались в строгом порядке, не переговариваясь и вообще не издавая никаких звуков, кроме режущего слух пения флейт. Шли, образуя правильный круг, посреди которого и оказались четверо путешественников. По команде вождя строй замер.

Наши герои едва успели прийти в себя, вырвавшись из лап смерти, и теперь с ужасом наблюдали странный спектакль, видя, что кошмар продолжается и неизвестно, чем еще кончится для них день.

Обе стороны напряженно молчали, внимательно разглядывая друг друга. Никто, казалось, не намеревался заговорить первым.

Маркиз вспоминал о своих театральных похождениях и не мог отыскать в памяти ничего, что сравнилось бы с увиденным по красочности и точности мизансцены.

— Да, — протянул он низким голосом, — великолепный маневр! Какая отточенность, какой тренинг! Надо отдать должное их главарю. А что вы скажете о гриме, месье Шарль?

Обстоятельства вовсе не располагали к шуткам. Однако молодой человек не смог сдержать улыбки в ответ на замечание Маркиза.

Несколько слов, брошенные в тишину, нарушили ее чары.

Вождь поборол наконец удивление при виде белых (очевидно, дикарям не часто случалось встречаться с ними), откашлялся, переглянулся с колдуном и сказал что-то на непонятном наречии.

— Дьявол! — пробормотал Шарль. — Это усложняет дело. Приятного мало. Вы что-нибудь разобрали, Хозе?

— Ни слова, сеньор.

— Досадно.

Потом, как бы спохватившись, молодой человек обратился к индейцам, по-прежнему неподвижно стоявшим вокруг:

— Кто-нибудь из вас говорит на местном языке?

— Я, — неприятным, носовым голосом отозвался колдун, будто он страдал хроническим насморком. — Если белый знает этот язык, я могу с ним говорить.

— Хорошо! В таком случае скажи, старик, о чем вождь меня спросил?

— Он хочет знать, кто вы такие.

— Мы — путешественники, друзья краснокожих. Белые, как видишь.

— Но только не этот. — Колдун указал на Хозе.

— Он наполовину белый… Но какое это имеет значение? Он — наш друг, наш брат.

Колдун перевел сказанное вождю. Тот сердито выругался.

— Что вы здесь делаете? — поинтересовался старик после долгой паузы.

— Возвращаемся домой.

— Куда?

— В Боа-Виста.

Вновь долгая пауза.

Индейцы Южной Америки не блещут красноречием. Им неведомы красивые закругленные фразы, витиеватые метафоры, мудреные и выспренние обороты, столь привычные для жителей Севера.

Южане едва способны ответить на заданный вопрос. Ум их примитивен и не развит. Самая простая фраза представляет для них невероятные трудности.

«Да», «нет», «может быть» или «я не знаю». Таков обычный лексикон индейца.

Можно себе представить, насколько сложно спрашивать, если ты почти не в состоянии отвечать на поставленный вопрос. Это целое искусство. Не каждому дано превзойти его.

Однако колдун отличался от остальных. Он оказался более разговорчив.

— У белых есть жемчуг? — произнес старик после минутного раздумья. — Мне нужен жемчуг.

— У нас больше нет жемчуга… Индейцы, сопровождавшие нас в походе, сбежали и украли все, что предназначалось тебе и твоим людям, — отвечал Шарль.

— Какие еще индейцы?

— Аторрадис.

— Белые и полубелый глупее попугая, если доверились аторрадис, — покачал головой колдун. — На них нельзя положиться. Значит, у белых нет жемчуга, нет ожерелий… Ничего нет?

— Ничего! Если хочешь вернуть то, что аторрадис украли, нужно послать погоню.

— Что скажешь? — обратился к колдуну вождь на языке племени.

— Аторрадис далеко, а может быть, белые лгут. Лучше отвести их в деревню.

— Зачем?

— Люди никогда не видели белых. Ни у одного колдуна не было еще флейты из кости белого человека.

— Верно.

— Приведем их в деревню, убьем и сделаем флейты из больших костей. Все будут завидовать. Ни у одного окрестного племени нет такого. Мы, ширикумас, будем единственными. Колдун ширикумас станет самым могущественным в округе.

— Ты прав, Жакаре.

Никто из белых не мог понять ни слова из зловещего диалога и потому не предполагал, какая опасность нависла над ними.

Друзья надеялись, что нечаянная встреча не принесет особенных неприятностей, что эти индейцы столь же безобидны, как и другие, которых приходилось видеть до сих пор, и что можно рассчитывать на более или менее сердечный прием. Думали даже, что удастся договориться о кое-каком продовольствии.

В карманах завалялись безделушки. На них надеялись выменять продукты. Индейцам ведь так мало нужно.

Увы! Вскоре наши герои жестоко разочаруются.

 

ГЛАВА 14

Дорога в деревню. — Гости или пленники. — Опасения. — Как живут индейцы. — Грязь и беспорядок. — Деревянные бурдюки. — Хроническое пьянство. — Стакан за стаканом. — Дикое веселье. — Зловещие рисунки. — Обыск. — Револьвер — не игрушка. — Выстрел. — Гибель вождя Луди. — Паника. — Смена династии. — Шаткая власть. — Главное — отвлечь внимание. — Презрение к смерти. — Схватка. — Побеждены! — Чудо.

— Не кажется ли вам, месье Шарль, — обратился к другу Маркиз, ковылявший рядом, — что мы скорее похожи на пленников, нежели на гостей, приглашенных к ужину?

— Я только что хотел задать вам тот же вопрос. Индейцы смотрят на нас довольно-таки недружелюбно, окружили плотным кольцом, будто опасаются, не убежим ли.

— Какая жалость, что у нас нет больше карабинов. По пятьдесят патронов на брата! Мы бы их разом уложили, приди им в голову фантазия поиграть на наших костях.

— Увы! Оружия нет. Мы можем лишь сокрушаться да проклинать негодяев, если они решат разделаться с нами.

— А револьвер-то у вас остался?

— Утащили.

— А у вас, Винкельман?

— У меня только мачете. А что у вас, Хозе?

— Ни мачете, ни револьвера.

— Спешу вас обрадовать, друзья, — сказал Шарль, — у меня есть еще один, а в нем десяток патронов.

— Это уже кое-что. Хотя одного револьвера, конечно, недостаточно.

— Ба! — прервал их Винкельман. В голосе его звучала уверенность сильного человека. — Пока месье Шарль уложит полдюжины мерзавцев из своего револьвера, я займусь остальными. Благо деревянная дубина здесь всегда найдется. Вы, месье Маркиз, и вы, Хозе, насколько я успел заметить, тоже не разини. Когда начнется заваруха, свое дело сделаете…

— И тем не менее это не лучший вариант, — произнес Шарль, подумав, — он годится на самый крайний случай. А пока будем осторожны. Надо всячески демонстрировать полное доверие.

Через полчаса утомительной дороги пришли наконец в деревню. Здесь стояло большое здание, возведенное на индейский манер: четыре кола и крыша из листьев. Всей обстановки в апартаментах — подвешенные бок о бок хлопковые гамаки, выкрашенные в красный цвет. На земле в беспорядке валялась кухонная утварь. Голодные, свирепые собаки бродили среди разбросанных мисок и вылизывали остатки пищи. Кастрюли, котелки, горшки из желтой глины. Тут же, среди грязной посуды, дети сосали палочки сахарного тростника. Плоды манго, кукурузные початки, рыбьи внутренности. А рядом стояли грубо вырезанные сиденья, сделанные в виде черепах и кайманов.

В такой обстановке и жили семьи краснокожих, а вместе с ними некогда дикие животные, которых людям удалось приручить, проявив недюжинное терпение. Кабаны, броненосцы, агути. Прыгали, возились, копошились, рычали. Черная обезьяна старательно выбирала паразитов из шерсти молодого ягуара, чем явно доставляла тому неописуемое удовольствие. Попугаи с ярким оперением и горбатыми клювами тараторили без умолку. Гокко клевали маис. Птица-трубач внимательно наблюдала за шалостями своего выводка.

Женщины сновали туда-сюда по хозяйству, а дети в чем мать родила играли тут же в свои безумные игры.

Несмотря на то, что жилище громадного семейства состояло из одной крыши и продувалось всеми ветрами, здесь стоял тяжелый, почти невыносимый запах.

Хотя все пространство вокруг селения было распахано, но всюду торчали метровой высоты пни, — деревья срубили, а пни остались. Среди посадок выделялись маис, тыква, ячмень, сахарный тростник, батат, маниока, банан.

Возвращение мужчин явно обрадовало домашних. Все оживились, даже животные встретили хозяев дружным урчанием, лаем, визгом, стрекотом. Однако вид белых напугал и заставил содрогнуться не только людей, но даже птиц и зверей.

Местная живность привыкла к коже цвета кофе с молоком, к тому же богато украшенной разноцветными узорами. Белых здесь сроду никто не видывал. И если люди еще как-то могли объяснить происходящее, то бедные звери в ужасе разбежались.

Происшедшее поразило четырех друзей. Сразу бросилось в глаза и то, что все мужчины, без исключения, буквально не выпускали оружия из рук.

Все красноречиво говорило о том, что с этими краснокожими шутки плохи. Сомневаться не приходилось.

Поражала и суровость нравов: мужчины, отсутствовавшие, похоже, довольно долго, ни словом не обмолвились с женами, не приласкали детей, когда те в ужасе закричали при виде белых. Смятение и паника были жестоко оборваны грубым окриком.

Главное, что волновало теперь дикарей и что обычно занимало весь их досуг, — выпивка.

Среди множества сильных, но неприятных запахов, которые ощутили белые, они различили и резкий запах алкоголя.

В самом центре деревни, на почетном месте, возвышались два огромных деревянных столба высотой примерно по три метра, а в диаметре — метра полтора. В каждом было сделано отверстие, откуда капля за каплей вытекала жидкость так, что земля на этом месте оказалась значительно размытой. Образовался даже небольшой овражек.

В своеобразных чанах индейцы готовили свой излюбленный напиток. Среди компонентов — сахарный тростник, бананы, ананасы, а также маниока или маис.

Краснокожие не слишком разборчивы в спиртном. Они используют для изготовления напитка все, что оказывается под рукой.

Полученный в результате ликер не является для них чем-то особенным, праздничным, как можно было бы подумать. Дикари прикладываются к выпивке в любое время дня и ночи, не разбирая, праздник сегодня или суровые будни.

Индеец, будь то мужчина или женщина, взрослый или ребенок, пьян почти всегда. Во всяком случае, когда находится дома. Если краснокожий захотел выпить, а это желание преследует его постоянно, стоит лишь подойти к деревянному бурдюку, открыть отверстие, подставить под него котелок, наполнив, тут же осушить и начать все снова. Можно поступить и того проще. Зачем усложнять дело, используя котелок? Куда удобнее подставить под струю собственную глотку.

Никакой ревности, никакой зависти, никто не обойден и не обижен. Содержимое выдолбленных изнутри деревянных столбов принадлежит всем и каждому. Успевай только наполнять их, когда жидкость иссякла. А для этого существуют женщины, которые собирают фрукты и прочие компоненты для ликера и готовят напиток для всей деревни.

Пей, сколько душа принимает. Ну и желудок, конечно. Это, пожалуй, единственное ограничение. Хотя и на этот случай у индейцев есть средство. То самое, что применяли еще древние римляне-обжоры, придумавшие невероятное в угоду своему стремлению бесконечно ублажать чрево. Наевшись всласть, они простым и всем известным способом, а именно с помощью двух пальцев, прочищали желудок и, облегченные, снова приступали к трапезе.

Едва их повелители явились в деревню, женщины бросились собирать пустые котелки, валявшиеся тут и там как попало. Не удосужившись помыть, хозяйки поспешили наполнить и расставить вокруг деревянных столбов столько емкостей, сколько мужчин возвратилось из похода.

Размеры «бокалов» повергли бы в изумление любого немецкого солдафона. Каждый котелок вмещал, по крайней мере, три-четыре литра.

И тем не менее, когда вождь, выпив первым, подал знак остальным, индейцы в мгновение ока опустошили их все, а затем, как ни в чем не бывало, велели женщинам наполнить посудины снова.

Утолив давно мучившую их жажду, краснокожие угомонились. Вождь по имени Луди, не спускавший глаз с пленников, предложил и им присоединиться к пиршеству.

Белые, чувствовавшие себя в гостях не слишком свободно и хорошо, зная эгоизм индейцев, нисколько не удивлялись тому, что на них поначалу не обращали внимания, попросту бросили.

Но в тот момент, когда вождь предложил выпить, они вдруг явственно ощутили, что страшно хотят есть. Четверо здоровых молодых мужчин почти сутки не имели маковой росинки во рту.

Вождь, изрядно накачавшийся, нетвердо стоявший на ногах, подал знак, означавший, должно быть: «Люди утолили жажду. Они хотят есть».

Больше ничего не пришлось объяснять. Женщины, на лету ловившие приказы, засуетились.

Ели много. Индейцы, очевидно, тоже изголодались. Сушеную рыбу запивали настойкой. Не жалея, подливали и пленникам.

Обстановка и до обеда была довольно напряженной и ничего хорошего не сулила, а теперь, после обильных возлияний, деревня превратилась в подобие сумасшедшего дома, наполнившись невероятным шумом.

Внезапно послышались резкие звуки рожка, их сменили заунывные мелодии, которые выводил на своей флейте вождь. Вяло застучали барабаны. Здесь их делали из полого куска бревна, натянув на него кожу.

Пустились в пляс — в основном кто помоложе.

Понемногу ритм ускорялся, жесты, движения и прыжки становились резче и выразительнее. Наконец танец, самозабвенно исполняемый дикарями, превратился в бешеную пляску, дикую и необузданную.

Танцоры оказались поистине виртуозами, знатоками своего дела. Им уже не хватало звуков импровизированного оркестра из флейт и барабанов. Дьявольская кадриль сопровождалась гиканьем, прерывистыми криками и душераздирающими завываниями.

Между тем индейцы все пили и пили. Дикое веселье их, казалось, достигло последнего предела.

Пленники не на шутку беспокоились за свою судьбу. Свирепые взгляды, которые им то и дело приходилось ловить на себе, не сулили ничего хорошего. Один вопрос мучил их неотступно: неужели пришел последний час? Неужели, закруженные вихрем пьяного веселья, индейцы убьют их?

Держаться старались вместе и, внимательно поглядывая кругом, пытались заприметить для себя хоть какое-нибудь оружие. Каждая минута могла стать последней.

Но вскоре выяснилось, что пьяная оргия — всего лишь прелюдия.

Колдун, чей авторитет в племени едва ли не равнялся авторитету самого вождя, поднес к губам флейту и издал такой пронзительный и громкий звук, что он заглушил все остальные.

В то же мгновение, как по волшебству, танцы прекратились.

Пьяный старик, пошатываясь и чуть не падая, произнес краткую речь, вызвавшую среди дикарей неимоверное воодушевление и приветственные возгласы.

Воины обступили пленников.

— Какого черта они собираются с нами делать? — пробормотал Маркиз.

— Я думаю, что настало время убить кого-нибудь, — ответил Винкельман, подходя поближе к топору, что был воткнут в чурбак неподалеку.

— Терпение, — произнес Шарль. — Не будем прибегать к силе, пока нас не вынудят. Прошу вас, только в крайнем случае.

После этого (по требованию колдуна) Шарль молча присел на корточки. Засучив до колен брючины, он обнажил перед всеми белые, как и полагается европейцу, ноги.

Краснокожие вскрикнули от удивления. Только старик колдун с равнодушным лицом опустил палец в плошку с белой краской и, действуя на редкость умело и ловко, нарисовал на коже Шарля две берцовые кости.

Ученик, словно тень повсюду следовавший за учителем и в точности повторявший все его жесты, протянул ему другую плошку, полную красной краски.

Колдун Жакаре аккуратно вытер измазанный белым палец о шкурку пальмовой крысы, висевшую у пояса, опустил его в красное и продолжил анатомические зарисовки.

— Что делает этот старик? — возмутился Шарль. Однако решил, что будет благоразумнее не сопротивляться.

— Видишь ли, — икая и заговариваясь, отвечал колдун, — я рисую на твоих ногах те кости, которые лучше всего подходят для флейты канаемес.

— Что?! Не хочешь ли ты сказать, что собираешься воспользоваться ими, чтобы аккомпанировать вашим жутким пляскам?

— Не знаю…

— Зато я знаю. Рисовать мои кости — занятие достаточно безопасное. Это я вполне могу тебе позволить. Однако не думай, что твои шуточки пройдут и дальше.

— Белый сердится… Напрасно. Таков наш обычай. Высокой чести мы удостаиваем лишь самых почетных гостей.

— Ладно. Если речь и вправду идет об особой чести, я согласен. Но шуточек не потерплю. Так и знай!

Хозе, Маркиз и Винкельман, по очереди, подверглись той же операции. Мускулатура последнего удивила даже видавшего виды и ничему не удивлявшегося колдуна. Шепот восхищения пробежал по строю воинов, которым и в голову прийти не могло, что человеческое тело может быть так развито.

— Прекрасно!.. Прекрасно!.. — басил эльзасец, выходя из себя. — Ну, поиграли? Теперь поняли, что я с вами сделаю, если рассержусь? Видали? Флейты им подавай из наших костей! Черт возьми! Обещаю, что тут ни единой живой души не останется, если что!

Между тем индейцы, увлеченные, словно дети на необыкновенном спектакле, опять принялись петь и танцевать, но не так исступленно, как раньше.

Напрыгавшись, они так же внезапно смолкли и только зловеще посмеивались. Смех их при этом походил на куриное кудахтанье. Краснокожие бросали презрительные взгляды на пленников, а те чувствовали, что попали в нелепое, если не сказать плачевное, положение.

— Не кажется ли вам, месье Шарль, — не без оснований заявил Маркиз, — что вид у нас глупее не придумаешь? Брюки закатаны, будто на рыбалке, ноги разрисовал этот ненормальный! Ему алкоголь ударил в голову — это ясно.

Шарль не ответил. Он напряженно ждал. Медленно опустив руку в карман, нащупал кобуру револьвера. Оружие должно быть наготове. Мало ли что!

Индейцы все скопом приблизились к белым, не выказывая, однако, никакой агрессивности. Ими двигало любопытство, но не кровожадность. Ведь у белых столько интересных вещиц. Например, цепочка от часов: блестящая, никелевая. Вождь тут же вытащил ее из кармана Шарля с ловкостью, которой мог бы позавидовать самый искусный фокусник.

Вслед за цепочкой в руках изумленного вождя очутились часы. Та же участь постигла и крошечный компас.

Несчастных тотчас обступили со всех сторон, и они почувствовали, как ловкие пальцы заскользили по их телам, не причиняя при этом ни малейшей боли, ни малейшего неудобства, кроме, может быть, щекотки. Невольно подумалось, что этим молодцам самое место в полиции. Никто не обыщет лучше и проворнее.

Индейцы стояли вокруг плотным кольцом, невозможно было двинуться. Друзья с сожалением наблюдали, как одна за другой исчезают из карманов их вещи. А потом дело дошло даже и до пуговиц.

В конце концов и револьвер из кармана Шарля перешел в руки подручного вождя. Тот с любопытством принялся рассматривать непонятную вещицу.

Когда взять больше было нечего, пленники с облегчением почувствовали, что круг разжимается. Индейцы начали расходиться, а четверо друзей смогли наконец свободно вздохнуть.

Ошеломленные неожиданным бесцеремонным обыском, они не успели и словом перекинуться или хотя бы собраться с мыслями, как вдруг раздался оглушительный выстрел.

Почти одновременно все услышали испуганный крик, а потом стоны.

В ту же минуту вождь схватился за грудь. Между пальцами текла кровь. Индеец сделал два-три нетвердых шага, ловя воздух широко открытым ртом. Черты лица исказила боль, в глазах застыло страдание. Мгновение спустя вождь тяжело повалился на спину.

Напуганные индейцы разбежались кто куда, словно потревоженные обезьяны. Впереди всех бежал колдун. А стрелявший, остолбенев от ужаса, бросил револьвер и по-прежнему стоял как вкопанный в пороховом дыму. У его ног корчился в предсмертных судорогах тот, кто еще недавно был вождем племени.

Случившееся поразило и охотников за хиной. Ведь жертвой несчастного случая мог стать и любой из них. Однако головы они не потеряли.

Подбежав к неподвижно стоявшему над трупом индейцу, Шарль поднял револьвер и положил в карман. Маркиз схватил мачете, который протянул ему Винкельман, в свою очередь вооружившись топором. Хозе досталась дубинка из железного дерева. В его руках она могла превратиться в страшное оружие. Тем временем индейцы оправились от первого испуга и стали собираться за деревней. Они с непривычной горячностью обсуждали происшедшее.

Выждав некоторое время и поняв, что раскатов грома (а они именно так восприняли звук выстрела) больше не будет, дикари приободрились, вернулись к месту трагедии, окружили труп и начали расспрашивать подручного вождя. Тот, выйдя наконец из оцепенения, возбужденно что-то объяснял.

Ответы его звучали отрывочно, резко. Ничего не знает, ничего не понимает, ума не приложит, почему это вождь вдруг умер. Ведь за секунду до смерти он был полон сил и в страну мертвых не собирался.

Индеец всего лишь взял в руки странную вещицу, лежавшую в кармане у белого. Играл с нею, поворачивая так и эдак. Внезапно раздался гром, и вождь упал замертво.

Вот и все.

Чудо нельзя было объяснить. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы уважение к виновному непомерно возросло. Место вождя племени вакантно. Ни у кого не оставалось сомнений в том, кто должен занять его.

Невольный убийца, несмотря на потрясение, чутко уловил, куда ветер дует. Однако он понимал, что право на роль вождя будут оспаривать и в других деревеньках.

Когда там узнают о смерти Луди, начнутся стычки, кровавые драки, одним словом — борьба за власть.

«Ну что ж, — подумал краснокожий, — судьба дает мне случай, им надо воспользоваться». Не церемонясь и не раздумывая больше ни секунды, он склонился над трупом, снял с него окровавленные ожерелья, надел на шею, на плечи, на пояс. Затем взял акангатар, диадему с символами власти, нацепив ее на свою иссиня-черную шевелюру.

Индеец провернул дельце с такой скоростью и решительностью, что никому и в голову не пришло противиться, возражать, а тем более претендовать на атрибуты власти. Все в деревне восприняли происходящее как должное.

Дело сделано. Вождь Луди умер. Да здравствует вождь Яраунаме!

Так рушатся династии.

Стоит ли говорить о том, что пьянка возобновилась. Индейцы, привыкшие пользоваться любым случаем — удачей ли, несчастьем ли, — не упустили возможности, которую предоставила им сама судьба. Случай и правда был серьезный, даже редкий. Грех не выпить по такому поводу!

На труп вождя уже никто не обращал никакого внимания. Его бросили тут же, рядом. Мертвец не смущал пьющих. Единственно, что заботило их, так это чтобы выпивки хватило на всех.

Наши герои, к несчастью, скоро поняли, что смерть вождя скорее принесет им новые неприятности, чем послужит к освобождению.

Луди, оттого, быть может, что много лет предводительствовал в племени и успел пресытиться привилегированным положением, не заботился о поддержании авторитета любой ценой и не устраивал показуху при каждом удобном случае.

Преемник же его, напротив, чувствуя, что едва установившаяся власть может пошатнуться, полагал необходимым утверждать ее всеми возможными способами, и прежде всего с помощью силы, необыкновенных поступков. Ему во что бы то ни стало надо было отвлечь внимание соплеменников от мысли о правомочности нынешнего его положения.

В этом смысле присутствие белых оказалось как нельзя кстати.

Кто, как не они, способны возбудить жгучее любопытство, заглушив тем самым голос разума?

Еле живой от выпитого, икая и морщась, новоиспеченный вождь обратился к народу с речью, в которой призвал взяться за оружие, раззадоривая и без того разгоряченных алкоголем индейцев. Яраунаме закончил речь пламенным призывом к действию и бросился туда, где в испуге жались друг к другу трое белых и мулат.

Видя, что нельзя терять ни секунды, понимая, что пришло время решительных поступков, пленники приготовились отбить атаку и — чем черт не шутит — вырваться из западни или, по крайней мере, дорого отдать свою жизнь.

Отойдя подальше друг от друга, чтобы иметь возможность маневрировать, не задевая товарищей, взялись за оружие — и тут-то ватага пьяных, неуправляемых, озверевших индейцев с воем и криками обрушилась на них.

То ли потому, что разум и чувства их слишком еще примитивны, то ли из-за невозмутимого темперамента, только индейцы почти не знают страха смерти. Решившись драться, они дерутся самоотверженно, с диким ожесточением, презирая боль, хладнокровно идя на гибель.

Поэтому отчаянный вид охотников за хиной не оказал на краснокожих никакого действия. Ничто не могло остановить разъяренную орду, составлявшую как бы одно целое, сплошную массу тел, ног и рук, вперемежку со смертоносным оружием. Зрелище явилось устрашающее.

Первые ряды нападающих были буквально разнесены в клочья, но затем белые оказались прижаты к тем самым деревянным столбам, из которых текла вожделенная влага. Теперь не осталось пространства для того, чтобы наносить новые удары.

Со всех сторон тянулись крючковатые когти, готовые схватить, растерзать. Напрасно пытались наши герои сопротивляться. Силы были неравны. Каждый сражался за пятерых, круша все на своем пути, но тщетно. Трудно что-нибудь сделать, когда на тебя навалилась дюжина здоровяков.

Шарль, связанный по рукам и ногам, увидел приближавшегося к нему колдуна с мачете наготове.

Размышляя, куда бы ударить, мерзавец быстро разорвал рубашку на груди Шарля и собирался уже перерезать ему горло.

Но чудо! Рука вдруг ослабла, дернулась, словно пронзенная электрическим током. Уронив мачете, индеец дико завопил. Крик его был так ужасен и силен, что заглушил гул толпы. Пораженные, все умолкли…

 

ГЛАВА 15

Талисман. — Мамаша — покровительница канаемес. — Колдун сожалеет о том, что у него так и не будет флейты из костей белого человека. — Прощание ни к чему. — Экспедиция продолжается, но какой ценой! — Мертвецы с берегов Тромбетты. — Маркизу становится хуже. — Голод. — Самоотверженность. — Голод нипочем! — Курукури-Уа. — Плот. — Поужинаем сырой игуаной. — В плавание! — Черепашье мясо. — Шарль беспокоится. — Предчувствия оправдались. — Катастрофа.

— Ожерелье Маскунан! — вскричал старик и простер руки к европейцам, которые едва не погибли только что. Власть колдунов в здешних племенах столь непоколебима, что в ту же секунду оружие было брошено на землю. Все отступили, угомонившись, как по мановению волшебной палочки.

— Ожерелье Маскунан!.. Маскунан!.. — исступленно повторял и повторял колдун.

Слово, произнесенное благоговейно, с некоторым даже страхом, подействовало, как талисман.

Индейцы, плотным кольцом обступившие пленников, разошлись с испуганным видом. В глазах их появилось совсем иное выражение. Это было преклонение, какое испытывают к богам, но не к простым смертным.

Бедняги, успевшие уже попрощаться с жизнью и не верившие глазам своим, неспешно поднялись, не понимая, чему обязаны чудесным спасением.

Тем временем пришедший в себя колдун подошел к Шарлю, дотронулся до ожерелья, будто бы желая удостовериться в его подлинности, и обратился к молодому человеку:

— Белый знает Маскунан, мать всех канаемес?

— Ты сам видишь, колдун.

— Почему Маскунан дала тебе, белому человеку, свое ожерелье?

— У той, кого ты называешь матерью всех канаемес, умирал ребенок… Я дал ей лекарство от лихорадки. За это Маскунан подарила мне ожерелье.

— Да… Понятно… Но почему же ты не сказал, что у тебя на шее ее ожерелье? Обладатель этого талисмана — друг всем индейцам.

— Но отчего же, в таком случае, твои люди хотели убить нас, хотя мы не причинили им никакого вреда? Разве в твоем племени не знают, что такое гостеприимство? Разве у вас принято предательски убивать тех, кто приходит к вам, полные доверия, и сидит с вами за одним столом?

— Прости, хозяин! Ширикумас никогда не видели белых. Во всем виноват вождь Луди, — отвечал старый хитрец. — Но вождь Луди умер. Это месть Маскунан убила его. Маскунан всемогуща. Она умеет разговаривать с громом. Теперь ты и твои спутники свободны. Можете идти куда угодно. Везде вы найдете приют и помощь индейцев. Никто не причинит вам зла.

Обернувшись к застывшей, молчаливой толпе, в минуту, кажется, позабывшей о выпивке и развлечениях, колдун произнес пространную речь, в которой часто упоминалось имя Маскунан. Старик указывал пальцем на белых, объясняя, что относиться к ним надо с уважением и даже дружески.

В это время Шарль перевел Винкельману и Маркизу свой разговор с колдуном. Опьяненный счастьем, радуясь тому, что вопреки ожиданиям жив, здоров и невредим, Маркиз повеселел. Обыкновенное расположение духа вернулось к нему. Он забыл даже об экземе, хотя страдания от нее отнюдь не стали меньше.

— Итак, — произнес парижанин, — все хорошо, что хорошо кончается. Однако не знаю, как вы, а я убежден, что нужно поскорее убираться подальше от этих милых людей. Я им все-таки не слишком-то доверяю. Пора опустить штанины — с глаз долой рисунки, которыми этот старый олух разукрасил наши ноги! А то вдруг, несмотря на все его увещевания, изображение костей вновь натолкнет дикарей на недобрые мысли… Что, если и ожерелье их всеобщей мамаши не поможет и краснокожие вздумают-таки ампутировать нам конечности? Может, в их оркестре не хватает флейт!

— Вы абсолютно правы, Маркиз. Уходим без промедления. Невозможно предугадать, что придет им в голову в следующую минуту. Они же совершенно пьяны. Эй, смотрите!

Пока друзья вполголоса переговаривались, индейцы, не желая разом прервать веселье, столь удачно начавшееся и столь неожиданно завершившееся, нашли способ удовлетворить дикие инстинкты, не нарушая заповеди колдуна и уважая пришлых, охраняемых всемогущей Маскунан.

Колдун огляделся, и на глаза ему попался труп вождя, валявшийся в луже водки. Схватив мачете и размахнувшись что есть силы, старик расчленил тело. Можно было подумать, что Жакаре обучался анатомии в одном из университетов Европы, так ловко и точно, по всем правилам, делал краснокожий свое дело. Отрезав ногу, колдун торжественно вручил ее новому вождю племени.

С тем же хладнокровием дикарь отрезал и вторую, отдав ее своему ученику. Юноша принял бесценный дар со всей возможной осторожностью. Лицо его при этом выражало признательность и благоговение.

Покончив с трупом, старик снова подошел к белым.

— Мы уходим, — сквозь зубы процедил Шарль, чувствуя невыразимое отвращение.

— Как хочешь, хозяин.

— Можешь ли ты дать нам немного муки и рыбы?

— Да.

— Пусть вождь отправит вместе с нами своих людей. Нам нужны провожатые до Курукури-Уа.

— Нет.

— Почему?

— Сегодня в деревне праздник… Сам видишь, люди много выпили. Они хотят еще пить. Сегодня с тобой никто не пойдет. Если хочешь, оставайся. Веселись вместе с нами. Пей сколько душе угодно. Сейчас сделают флейты из костей бывшего вождя.

— Какого черта он там лепечет? — спросил Маркиз у сеньора Хозе.

Мулат перевел ему все сказанное.

— Нет, нет! Ради Бога. Для одного раза это уже слишком. Давайте уйдем отсюда. Они сейчас смастерят целый оркестр. Я не желаю присутствовать при этом. Быть может, музыка получится замечательная, но я не хочу под нее плясать! Так и кажется, что с каждым шагом у меня отнимаются ноги — безо всяких метафор.

— Какая жалость, — проговорил колдун, понявший по жестикуляции, о чем идет речь, — какая жалость, что вы встретили Маскунан! Если бы не это, — продолжал он вздыхать, — из ваших костей получились бы отменные флейты. У бедных ширикумас никогда еще не было флейт из костей белого человека.

Стало ясно, что дольше оставаться в деревне небезопасно. Наспех собрав кое-какую провизию и набив ею карманы, взяв мачете, путешественники поспешили удалиться, не прощаясь.

Впрочем, индейцы не обиделись. Для них это было нормально.

К тому же, занятые своими делами, ширикумас, кажется, даже не обратили внимание на то, что гости уходят.

__________

Спустя некоторое время охотники за хиной очутились в лесу.

Что делать здесь без оружия? Да и продуктов всего дня на два. Ширикумас не очень-то щедры. Компаса тоже не было. Как ориентироваться в незнакомой местности? Опытный путешественник знает, как легко сбиться с пути.

В довершение всего состояние Маркиза резко ухудшилось, хоть он и старался всячески скрыть это и держаться молодцом.

Прошагав два часа, парижанин был не в силах идти дальше.

Он тяжело опирался на массивную палку, подобранную на лужайке, и подтрунивал над собой. Но ясно было, что болезнь побеждает.

— Надо же, — смеялся Маркиз, — у меня три ноги, а хожу я от этого не лучше, а хуже! Скажите, месье Шарль, не забыли ли вы узнать у вашей знакомой, мамаши Маскунан, об одной безделице?

— О чем вы говорите, друг мой?

— О том, как превратить палку в лошадь. Ведь для колдуньи такое превращение, должно быть, ерунда. А мне бы очень пригодилось.

Горькая шутка всех растрогала, а больше других Винкельмана.

— О чем речь, дорогой мой? Зачем вам лошадь из палки? Я понесу вас на закорках, как и обещал. Обещаю дотащить в целости и сохранности до самого Атлантического океана, если понадобится.

— Благодарю! Однако рискну сказать: «Нет». Подождите, пока я еще немного похудею. Уверяю, долго ждать не придется. У меня так мало осталось сил, что мне и есть-то не хочется. Подождем! Рано или поздно я просто-напросто не смогу идти сам. Этого не избежать.

Ясно осознавая, что дальнейшее путешествие по горам невозможно, Шарль принял единственно верное решение — поскорее добраться до равнины. Все понимали, что о поисках хины сейчас и речи быть не может. К тому же цель экспедиции практически достигнута. В этих местах обнаружили достаточное количество целебных деревьев. И значит, можно попозже наладить добычу ценного вещества.

Разработки сулили несметное богатство.

Пятьсот и более рабочих могли бы добывать кору в течение года. А если подойти к делу по-научному, разработать методику, вести работы планомерно? Да еще найти управу на боливийских и перуанских конкурентов, зачастую способных убить ради наживы? Тогда работы здесь хватит еще очень и очень надолго.

Разведка, можно считать, закончилась успешно.

Теперь оставалось самое сложное. Прежде чем строить планы относительно будущих разработок и богатств, которые они принесут, нужно было суметь без потерь вернуться из небезопасного похода.

Предстояло пересечь более трехсот километров. Путников ожидали дикие места, где не ступала нога европейца, дремучие леса, коварные реки, озера и болота. Приходилось опасаться встреч с хищниками или с бравыми индейцами, которые, того и гляди, смастерят флейту из твоих костей. А как идти без проводника, без запасов съестного? Помимо всего прочего, в отряде один больной. Долгие дни в неизвестности… Выжить в такой ситуации представлялось почти невозможным. Будущее богатство обойдется слишком дорого! И все же наши отважные охотники за хиной решились на опасное путешествие.

Здешние края пользовались дурной славой. Того, кто хотел узнать их получше, ожидали суровые испытания, а чаще всего — гибель.

Попробуем описать эти места несколько подробней.

Километрах в пятидесяти течет река Курукури-Уа, западный приток Риу-Тромбетты. Недалеко от ее истоков стоит обгоревший лес и виднеются остатки деревушки, носившей некогда имя Манури.

Под высоким деревом погребены люди, отважившиеся проникнуть сюда. Двадцать пять или тридцать французов спят вечным сном в этой земле. Никаких следов их пребывания, кроме разбросанных головешек, одичавших фруктовых деревьев да легенд, и ныне бытующих среди индейцев.

За пятнадцать лет пять или шесть французских экспедиций отправлялись к верховьям Тромбетты. Но не проходило и нескольких недель со дня выхода из Обидоса, как следы их терялись. Больше об экспедициях никто ничего не слыхал.

Их ждали. Проходило пять, восемь, десять лет. Ничего!

Все, без сомнения, погибли. Жизни их унесла злая лихорадка или канаемес.

Две из этих экспедиций были хорошо известны и популярны в Обидосе и в низовьях Амазонки. Одну из них возглавлял Мюлле. С отрядом из семнадцати человек он отправился в верховья Тромбетты на поиски рудников. Во главе второй стоял Гайя, морской врач. В 1875 году он снарядил экспедицию по поручению официальных властей.

Что стало с Мюлле и Гайя?

Когда в открытом море утлая лодчонка захвачена штормом и огромная волна накрывает ее, поглотив рыбаков, ничто и никто не донесет до земли весть о том, как они погибли.

То же самое и в здешних лесах. Кто пропал тут, тот, можно сказать, как в воду канул.

__________

Между тем четверо путешественников спешили покинуть хинные заросли, спускаясь по склонам Лунных гор.

В первый день дорога оказалась легкой. Даже Маркизу она не доставила особых хлопот. Ему нравилось идти вниз, почти бежать, как будто кто-то подгоняет, подталкивает тебя сзади.

К несчастью, чем дальше, тем чаще на пути попадались обширные лесистые участки, сквозь которые свободно могли продвигаться лишь индейцы. Белому, не знающему их тропинок, пробраться через густой лес очень непросто.

Теперь вперед двигались медленно. Прошли совсем немного, а устали так, будто долгие мили остались позади. Надо было подумать об отдыхе. Стоянку решили сделать на берегу неглубокого ручейка, стекавшего с гор.

Гамаков нет — спать придется на сырой земле.

Нет брикетов — ни приготовить еду, ни обсушиться.

Всей провизии — крошечный кусочек сушеной рыбы да сухарик.

К счастью, с ними Винкельман. Богатырь устал меньше остальных. Он собрал ветки и листья и соорудил нечто вроде высокого топчана. Беднягу Маркиза, совсем разбитого и измученного, уложили на мягкое ложе. Его била лихорадка, так что холодная земля была для него не лучшей постелью.

На следующий день состояние больного стало ухудшаться прямо на глазах. Проявились все характерные признаки экземы. Под воспаленной кожей переливалась желтоватая жидкость. В других обстоятельствах это пустяк. Любой врач справился бы без труда. Но здесь положение становилось угрожающим.

Ноги маркиза, исколотые, искромсанные колючками, израненные лианами и острой, словно лезвие бритвы, травой, представляли сплошное кровавое месиво. Распухшие, ноющие суставы становились все менее подвижны.

Как ни старался молодой человек превозмочь недуг, как ни хорохорился, а идти дальше все же не мог. Могучий эльзасец взвалил его на плечи, и парижанин продолжал путь верхом.

Продукты кончились, а в лесу ничего нельзя было раздобыть. На деревьях, как назло, ни плодов, ни ягод. Дикие животные, вообще встречающиеся в этих местах крайне редко, спокойно шныряли совсем рядом, не боясь людей. Бедняги смотрели на них жадными глазами. Но что они могли сделать без оружия? Тщетно пытались изголодавшиеся путники отыскать хотя бы гнездо с яйцами или еще беспомощными птенцами.

Охотники за хиной ужинали в этот вечер огромными улитками. Заставить себя проглотить жесткое мясо трудно, а переварить еще труднее.

Маркиз был так изможден, что не съел ни крошки, хотя друзья заботливо сохранили для больного последний сухарик. И все же он не страдал от голода.

Несмотря на то, что всех одолевала слабость, перед лицом опасности друзья как-то взбодрились, почувствовали новый прилив энергии, если это вообще было возможно в их положении.

Шли быстро. Самое невероятное то, что быстрее всех по-прежнему шагал Винкельман, словно бы и не ощущая тяжести. На следующей стоянке он предложил товарищам отдохнуть, а сам принялся обустраивать лагерь, как будто вовсе не ведал усталости.

Эльзасец и дальше шагал впереди, таща на закорках обессилевшего Маркиза. Даже больной, измученный, тот старался весело напевать и шутить.

В отличие от него, обычно неразговорчивый, Винкельман за весь день и двух слов не сказал. Похоже, что жизненные невзгоды и страшная тоска и вовсе лишили его красноречия.

Третий день пути оказался тяжелее двух предыдущих. За шесть часов путешественники лишь раз набрели на воду и смогли утолить нестерпимую жажду. Ничего съестного по-прежнему не было. У Хозе началась лихорадка. Шарль понял, что скоро придет и его очередь, подобно силачу Винкельману, взвалить мулата на плечи.

Курукури-Уа должна была вот-вот показаться. Шарль по опыту скитаний по лесам чувствовал приближение реки.

Почва стала более влажной. Начали все чаще попадаться на пути влаголюбивые травы. Состав леса изменился.

Приметы Робен знал назубок. Поэтому мог без труда определить, близко ли вода. На каждом шагу, ко всеобщей радости, он вскрикивал, указывая на особые почки или о чем-то говорящие ему одному цветы.

Завидев какое-то громадное дерево, молодой человек остановился и объявил привал. Полчаса ушло на то, чтобы срубить исполина. Внутри оказалось бело-желтое вещество, отдаленно напоминавшее по вкусу капусту.

Скудный ужин все же кое-как утолил невыносимый голод. Пора идти дальше.

Вокруг было пустынно. Нигде ни следа жилья или пребывания человека. С каждым шагом места становились все неприветливее.

Встречавшиеся раньше на пути тропки индейцев, свидетельствовавшие о том, что хотя бы изредка здесь проходил человек, давно исчезли из виду.

Взору путешественников открылась нетронутая природа во всей своей первозданной дикости.

Земля ощетинилась громадными деревьями, уходившими, казалось, к самому солнцу. Кроны их, густые и раскидистые, совершенно заслоняли горизонт. Под ними царила тяжелая, удушливая атмосфера. Изнуряющая жара, сырость, продукты гниения — все подавляло и угнетало.

Хозе почти совсем не мог больше идти. Маркиз совсем расхворался. Остальные обливались потом, изнемогали от бесконечной ходьбы и чувствовали, что вот-вот упадут от усталости и голода.

Останавливаться приходилось теперь уже каждые десять минут.

Наконец Хозе упал. Шарль поднял его и потащил на себе. Винкельман уговаривал не делать этого, уверяя, что прекрасно справится с обоими.

— Ба! — проговорил он с невозмутимым спокойствием. — Мне ничего не стоит пройти еще часов двенадцать без еды.

— Вы с ума сошли, — возразил Шарль, в чьих глазах впервые проскользнула тень отчаяния, — вы не выдержите такого напряжения.

— Ладно! Пусть будет так. Двенадцать часов я прошел бы с одним больным на плечах. Если их станет двое, значит, я выдержу только шесть. А через шесть часов все изменится. Вы же сами говорите, что река близко. Сделаем так: вы пойдете искать реку один, а я в это время смогу немного передохнуть.

— Вы, пожалуй, правы, друг мой. Оставайтесь здесь.

— Подождите минутку!

— В чем дело?

— Возьмите-ка, съешьте вот это… Не богато, конечно, но все же кое-какие силенки вам прибавит.

Винкельман вынул из кармана крошечный сухарик. Этот удивительный человек, не говоря никому ни слова, хранил его на протяжении тридцати часов. Хранил на всякий случай. Вдруг кому-нибудь понадобится.

Шарль был растроган до слез, но решительно отказался принять бесценный дар.

Эльзасец настаивал, сердился.

— Немедленно съешьте… Я требую. Нашим больным сейчас ничего не надо, а мне это на один зуб. К тому же я умею терпеть. Знаете, мне приходилось там голодать годами, а работать при этом, как лошадь. Я прошел суровую школу. Ну, ешьте же!

Единственное, на что в конце концов, после долгих уговоров и споров, согласился Шарль, так это разделить сухарь по-братски.

Он отправился на разведку. Долго в отдалении еще слышался хруст — это Робен разделывался с куском сухаря. Молодой человек старался жевать энергичнее, надеясь хоть этим утолить голод.

Не пройдя и пятисот метров от того места, где остались ждать друзья, охотник наткнулся на водный проток шириной метра полтора, идущий с юга на север.

— Наконец-то! — сказал он себе. — Это индейцы прорыли для своих пирог. Канал наверняка ведет к Курукури. Река должна быть совсем близко. Она протекает между двумя параллельными горными хребтами. А я как раз и вижу вон там, впереди, примерно в двух лье, высокие горы, тянущиеся с востока на запад.

Надежда придала молодому человеку силы, и он бегом пустился вдоль канала. Пробежав два километра, Шарль внезапно остановился. Крик радости вырвался из его груди при виде сверкавшего водного потока. Широкая река, метров тридцать пять, несла свои воды, как и предполагал наш герой, к западу.

Сомнений быть не могло. Это то, что им нужно.

— Мы сможем вернуться! Дорога сама движется… Она приведет нас в Марони. Жаль, что не видно ни одной пироги. Пара добрых гребцов тоже не помешала бы. За двое суток мы доберемся до другого притока, Уанаму. По нему проплывем дня три, а там и Тумук-Умак, и совсем рядом Тапанаони. В конце концов не беда, что нет пироги. Если нет пироги, а плыть необходимо, делают плот. Материала, к счастью, сколько угодно. Плот мне под силу и одному смастерить. Пусть дружище Винкельман пока отдыхает. Тут дел-то всего на три часа. Итак, хватит разглагольствовать. Пора за работу!

Вскоре Шарль подобрал необходимый материал, воспользовавшись великолепным местным бамбуком, который с успехом может соперничать с лучшими азиатскими видами.

Орудуя мачете, француз нарубил одинаковой длины прутьев — приблизительно метров по восемь.

Известно, что бамбук обладает исключительной прочностью и вместе с тем очень легок. Поэтому хорошо плавает.

Благодаря своему строению это растение способно выдержать большие тяжести. Обыкновенная бамбуковая решетка при этом даже не погружается в воду, как бы солиден ни был груз.

Шарль работал два часа. Он устал, но был доволен. Получится замечательный плот. На этом самодельном судне вполне можно будет продолжить экспедицию.

Не передохнув ни минуты, охотник разложил прутья крест-накрест и связал с помощью молодых побегов, гибких и прочных, словно лучшая пеньковая веревка.

Закончив дело, молодой человек заторопился в лагерь. Вернувшись, он обнаружил неутомимого Винкельмана за работой. Тот разделывал крупную игуану. Ловкачу удалось захватить ее спящей в тенечке.

— Победа! — закричал эльзасец, едва завидев Шарля. — У нас есть еда. Взгляните на эту ящерицу! В ней ливров шесть чистого веса. Правда, поскольку у нас нет огня, придется съесть эту тварь сырой. По-моему, пора за стол. Не так ли? У вас довольный вид. Бьюсь об заклад, что вы отыскали воду.

— Не только воду, как вы изволили выразиться, но и средство передвижения. Завтра утром, на рассвете, мы отплываем. Наши больные, по крайней мере, смогут лежать спокойно, пока мы будем грести. Предлагаю после ужина сразу же перебраться к реке. Там удобнее ночевать.

— Как скажете. Вот только отпробую этого лакомства и весь в вашем распоряжении.

Благодаря предусмотрительному Шарлю четверо изможденных людей смогли провести ночь, лежа на плоту, вместо того чтобы тратить силы и время на устройство новой лежанки из ветвей и листьев.

Наутро легкую конструкцию спустили на воду. Пришлось смастерить навес, чтобы защитить больных от жгучих солнечных лучей. Шарль и Винкельман, вооружившись длинными бамбуковыми жердями, оттолкнулись от берега, и плавание началось.

Первый день прошел благополучно.

Робену удалось поймать большую черепаху, которая спала на плаву. Таким образом, питанием их немногочисленный отряд был обеспечен. Маркиза с ног до головы вымазали черепаховым жиром. Бедняге, кажется, стало немного лучше.

Что касается Хозе, то ночь и полдня сна вернули его к жизни. Добрый кусок черепахового мяса, увы, сырого, довершил лечение.

Мулат мог помогать товарищам управлять плотом. Правда, для этого особых усилий не требовалось. Нужно было только следить за тем, чтобы плот находился все время посреди реки.

Благополучно прошли несколько порогов. Вода оказалась довольно высокой, и плот без труда преодолел препятствия.

Единственное, что доставляло серьезное неудобство (если, конечно, не считать неудобством жару в сорок градусов), так это необходимость стоять по щиколотку в воде.

Так прошли три дня. На ночь плот вытаскивали на берег, а утром снова трогались в путь. Сырое черепашье мясо стало привычным, и мало-помалу путешественники обретали бодрость и хорошее настроение.

Маркиз больше не бредил, горячка отступила, но непрекращающаяся экзема по-прежнему доставляла страдания. Больной категорически заявил, что никогда в жизни не возьмет в рот черепаху: ни сырую, ни печеную, ни жареную, ни пареную, ни в супе, ни в каком-либо ином виде.

Бедняга! Правдивы мудрые слова: никогда не зарекайся.

На третьи сутки, утром, Шарль, заметив, что река быстро расширяется — от одного берега до другого было уже метров сто, — подумал, что они приближаются к тому месту, где Курукури сливается с Уанаму, образуя Тромбетту.

Шарль поделился наблюдениями со спутниками. Те поддержали его, обрадовавшись, что совсем скоро окажутся всего в каких-нибудь тридцати лье от Тумук-Умак.

Между тем Шарля что-то беспокоило. Вид у него был озабоченный. Слишком уж хорошо знакомы ему местные реки, и странным казалось, что до сих пор Курукури не проявила своего характера. Шарль опасался, что в последний момент плот наткнется на большие пороги. Все говорило об их близости.

Невольно вспомнилась река Арагуари. Ее бешеное течение очень опасно. К тому же она полна водопадов высотой двадцать метров. Впадая в Курукури, она создает сильный перепад уровня воды.

Шарль стоял в глубокой задумчивости, когда внезапно до слуха донеслись глухие раскаты.

— Я так и думал! — вскричал он. — Эта проклятая река ничем не отличается от всех прочих.

— Что вы хотите сказать, месье Шарль? — спросил эльзасец.

— У нас почти не осталось времени, чтобы причалить. Иначе нам грозит катастрофа. Скорее, друзья! К берегу!

Все трое налегли на бамбуковые шесты, стараясь во что бы то ни стало победить течение и направить плот к спасительному берегу.

— Черт побери! — крикнул Винкельман. — Я не чувствую дна!

— Я тоже! — отозвался Хозе.

— Если бы у нас был канат, кто-то один мог бы вплавь добраться до берега и привязать плот к дереву.

— Боже! Что же делать?

— Слишком поздно. Нас относит течением.

Гул воды все приближался и приближался. Течение ускорилось. Вода стала зеленого цвета. Впереди, меж двух скалистых берегов, виднелась воронка.

Дальше, всего метрах в двухстах, русла реки уже не было видно. Только водяные брызги да отражавшаяся в них радуга.

Плот вздрогнул, накренился, на мгновение застыл и ринулся вперед. Окутанный водяной пылью, через секунду он исчез в бездне, унося с собой четверых пассажиров.

 

ГЛАВА 16

Письмо. — После гибели плота. — Спасение. — Новые подвиги эльзасца. — Маркиз доволен. — Обед из крокодильих яиц. — Реквизиция. — На войне иногда приходится жить за счет противника. — Сложное дело. — Богатырь. — Тумук-Умак. — Новые испытания. — На разведку. — Вновь голод. — Четыре дня страха. — Отчаяние. — Негры. — Все хорошо, что хорошо кончается.

15 августа 188…

Дорогой Фриц!

Завтра утром шхуна отплывает из порта Марони, чтобы принести всем вам последние новости. Месье Шарль составил для отца подробный отчет о путешествии по Гайане. Однако отчет погиб во время нашего потрясающего прыжка в воду на порогах одной из здешних норовистых рек. Поэтому любезный патрон поручил мне рассказать вам о завершении экспедиции.

Прежде всего должен сказать, дорогой Фриц, что ты вполне можешь гордиться твоим мужественным и самоотверженным братом. Это настоящий герой. Смелый, добрый, великодушный.

Где бы мы были сейчас, не окажись он с нами! Особенно я. При воспоминании о его неутомимой и нежной заботе глаза мои застилает слеза и сердце бьется в волнении.

Я никогда не мог предполагать, что человек такой физической силы и энергии способен еще и на бесконечную доброту.

Трудно выразить все на этом клочке бумаги. Едва я хочу сказать ему о своей признательности, как он тут же велит замолчать, будто бы выражения благодарности смущают его и он чувствует себя не в своей тарелке.

Но пора перейти к фактам.

Состояние наше было довольно скверным, когда, выбравшись из хинных лесов, благополучно избежав расправы — индейцы собирались отрезать нам ноги и сделать из костей тромбоны, — мы плыли по реке Курукури-Уа на бамбуковом плоту.

Хуже всего дело обстояло со мной. Меня совершенно измучила обычная для тех мест болезнь — экзема. Все тело оказалось покрыто миллионами язвочек, которые постоянно чесались, зудели и не давали покоя.

Так вот, твой брат невесть сколько тащил меня на плечах, сам голодный и изможденный, пока меня, в бреду и горячке, не уложили наконец на самодельный плот.

На протяжении трех суток у нас не было иной пищи, кроме сырого черепашьего мяса. Слава Богу, что плавание оказалось легким и не требовало особых усилий. Как вдруг совершенно неожиданно нас захватило бурное течение.

Плот потерял управление, просто-напросто не было сил сопротивляться бешеному потоку. Нас несло, словно крошечную щепочку. Успели лишь пожать друг другу руки, уверенные в том, что все кончено. Мгновение спустя мы попали в облако водяной пыли. Это был водопад высотой футов тридцать.

Клянусь тебе, теперь-то я это могу сказать по праву, ибо знаю точно: жизнь — великолепная штука. Но в этом начинаешь сомневаться, когда желудок пуст, к рукам и ногам будто пудовые гири привязаны, а кожа горит. Однако даже и тогда с жизнью, оказывается, расставаться не хочется.

«Буль!.. Буль!.. Буль!..» — отдавалось у меня в ушах. Я барахтался, бился изо всех сил. Столько воды наглотался, словно хотел выпить реку. Наконец уцепился за первый попавшийся под руку предмет.

«Предмет», похоже, сопротивлялся. Мне показалось, что я услышал прерывающийся голос, произнесший примерно следующее:

— Этот малый хочет утопиться и меня утопить!.. Погоди немного.

После чего я получил удар по носу… сильный удар, доложу тебе. И все.

Я старался как мог. Наверное, только жажда выжить вызвала во мне новые силы. Откуда-то появилась энергия. Но вскоре тем не менее я, очевидно, потерял сознание. Сколько прошло времени, не знаю.

И опять твой брат нырял за мной. Рисковал своей шкурой ради того, чтобы спасти мою.

Месье Шарлю пришлось спасать сеньора Хозе. Дело в том, что, наткнувшись на подводный камень, он раскроил себе череп.

Мне объяснили, что предмет, за который я судорожно ухватился, был не кем иным, как Винкельманом, моим вечным спасителем.

Он и ударил меня по носу, даже след остался. Иначе охватившую меня панику невозможно было пресечь.

Есть, кажется, такие правила. Их специально разъясняют, когда учат плавать и вести себя при кораблекрушении. Главное было успокоить меня, иначе — конец и мне, и моему спасителю. Так что Винкельман сделал все, как надо. И уж конечно, вместо того чтобы обижаться или жаловаться, я бросился ему на шею.

Опять этот замечательный человек спас меня. Я, знаешь ли, неплохо считаю. Однако сбился со счета: сколько раз обязан ему жизнью. Трудно все описать, но в моем сердце ничего не потеряно.

Каким образом твой брат и месье Шарль не погибли и оказались невредимы после головокружительного кульбита, совершенно непонятно.

Увидев, что я в безопасности, патрон бросил взгляд на воду, что кипела и пенилась вокруг нас.

Заметив, что рядом плавает недвижное тело — это был сеньор Хозе, наш товарищ, мулат, — месье Шарль бросился за ним и вытащил на берег.

Мы все четверо выбрались из воды, а плот исчез бесследно. В довершение всех несчастий мы лишились мачете. На четверых у нас остался теперь один нож.

Ни нового плота не сделаешь, ни даже обыкновенной палки не выстругаешь. Хозе был очень слаб, так как потерял много крови. Да и я чувствовал себя не лучшим образом из-за проклятой экземы.

Только патрон да твой брат были в порядке. Ситуация осложнялась еще и тем, что мы не имели ни крошки съестного, ни убежища, ничего. Вокруг — пустыня на сотни лье!

Необходимо было составить план дальнейших действий.

Наш распорядок дня можно было скорее назвать беспорядком. Каждому на обед досталось по четыре крокодильих яйца. Винкельман отыскал их в песке. Думали, что на следующий день для разнообразия, очевидно, придется есть пиявок. От трав, корешков и бамбуковых почек тоже не отказывались.

Однако неутомимый эльзасец отправился на разведку. Полдня мы томились в лагере. Месье Шарль не хотел далеко отходить от нас. Сеньор Хозе был в плохом состоянии. Ему требовался постоянный уход, которого я не мог обеспечить.

Винкельман наконец вернулся. У него был вид триумфатора. Едва завидев нас, он крикнул:

— Мужайтесь, господа! Мы поплывем со всеми удобствами. Я нашел пирогу, гребцов и провизию…

— Не может быть! — воскликнул патрон. — Как же вам это удалось?

— Я произвел реквизицию.

— Как так?

— Пойдемте, прошу вас! Я все объясню по дороге.

Он хотел было понести меня, но я наотрез отказался, указав на сеньора Хозе, которому было куда хуже. Винкельман без слов взвалил его на спину, я оперся на руку месье Робена, и мы тронулись в путь, по возможности спеша, насколько хватало сил. Дорога оказалась столь утомительной, что твой брат так и не смог рассказать нам, что произошло.

Два часа спустя добравшись до места, напоминавшего пляж — наполовину песок, наполовину тина, — что же мы видим?

Двух индейцев, привязанных друг к другу веревкой от гамака и лежащих на земле в не слишком-то удобной позе.

— Вот их-то я и реквизировал, — провозгласил твой брат, указывая на краснокожих.

Надо тебе сказать, что выражение их лиц было довольно кислым.

Потом Винкельман показал нам пирогу. Она мирно покачивалась на волнах метрах в тридцати.

— А вот и пирога, о которой я говорил. Привязана на совесть, чтобы эти негодяи не смогли ее угнать, если бы им вдруг удалось освободиться.

— А что же все-таки случилось?

— Все очень просто. Краснокожие рыбачили. Я говорю им по-португальски: «Нас четверо путешественников. Хотите сопровождать нас до Уанаму?» Они поняли меня, и один из них говорит: «Нет!» Я говорю: «Мы хорошо заплатим». А он: «Нет!» Я — свое, а он — свое: нет и нет. Ну, тут я им сказал все, что думаю. Благодаря вашим родичам, говорю, мы остались без еды, без багажа, чуть не погибли. Вы должны помочь! А они: нет! Мне надоело с ними пререкаться. Я связал их по рукам и ногам, привязал одного к другому, ноги в руки — и бежать к вам. Ну, правильно я поступил?

— Великолепно! — отвечал патрон. — Подлое поведение их соотечественников полностью оправдывает ваши действия.

Так как за душой у нас не было ни су, месье Шарль спросил индейцев, не хотят ли они проводить нас до Марони, и сказал, что там получат столько, что смогут припеваючи прожить всю оставшуюся жизнь.

Мерзавцы по-прежнему отвечали: «Нет!»

— Хорошо! Убирайтесь отсюда. Забирайте часть провизии, несколько мачете, гамаки, один лук со стрелами. Мы оставим себе остальные продукты, второй лук, часть стрел.

На войне как на войне! Иногда случается, что приходится жить за счет противника.

Ждать далее было нечего, и мы отправились в путь. Уходя, лишь слегка ослабили веревку. Поэтому пока индейцы освобождались от пут, мы были уже далеко. Бояться нечего.

Мы, конечно, позаимствовали и пирогу. Патрон и Винкельман взялись за весла, и лодка тронулась. Сколько радости было!

К несчастью, на пути частенько встречались пороги и водопады.

Приходилось вытягивать пирогу на берег, тащить через лес, обходя препятствие. Если бы с нами не было богатыря по имени Винкельман, так бы мы и пропали в проклятых лесах. Этот чертов эльзасец может все!

Еще напасть: патрон получил солнечный удар и целых два дня провалялся без сознания.

Нечего сказать, компания что надо: Хозе бредит, месье Шарль в горячке, а я и то и другое.

Винкельман с ног сбился. Он греб, а в перерывах накладывал компресс на голову патрону, делал перевязку сеньору Хозе или смазывал мои болячки. Просто чудо! Как только впереди появлялся порог, твой брат причаливал к берегу, переносил нас одного за другим на сушу, вытаскивал пирогу, волок ее волоком сколько потребуется, переносил нас обратно и снова греб.

Обыкновенный человек десять раз сломался бы.

Река стала у́же. Сначала она превратилась в небольшой канал, где могли разойтись лишь две пироги, а потом и вовсе в крокодилью дорогу. Метр в ширину, пятьдесят сантиметров в глубину.

Наконец плавание прекратилось, ибо иссякла вода. Но мы оказались возле плато Тумук-Умак.

Боже! Будь мы на ногах, через каких-нибудь два часа увидели бы Тапанаони, северный приток Марони.

Увы! Мы были беспомощны, словно черепахи, перевернутые на спину.

Пытаться тащить нас по очереди через холмы было безумием. Несмотря на самоотверженность и готовность на любые жертвы, Винкельман все же не решился на эту авантюру.

Он удобно, насколько мог, устроил нас на дне пироги, положил рядом оставшиеся продукты и сказал мне со слезами на глазах:

— Я отправляюсь на разведку. Возможно, меня долго не будет: день, а может быть, и два. Кто знает! Еда у вас есть. Теперь вы здесь самый здоровый. К тому же в сознании, в отличие от них. Следите за остальными. Я постараюсь спасти вас. Если не вернусь, значит, погиб. Другого быть не может.

И он ушел, поцеловав меня на прощание.

Доброе и благородное сердце! Я не могу вспоминать об этом без волнения.

Прошло два дня, три… Его не было.

Мы чувствовали себя относительно хорошо. Но он! Что могло стрястись?

Месье Шарль начал понемногу приходить в себя. Сознание вернулось к нему. Хозе стал выздоравливать. Да и я шел на поправку.

Так что никак нельзя сказать, что мы очень страдали.

Едва патрон встал на ноги, как собрался идти на поиски нашего бедного друга. Тогда решили пуститься в путь все втроем.

Нам удавалось пройти сто метров за полчаса.

Стало ясно, что ничего из нашего путешествия не выйдет. Едва хватило сил добраться снова до пироги.

Начался четвертый день. Ночь мы провели без сна. Горе не давало сомкнуть глаза. Провизия на исходе. Если не придет помощь, умрем с голоду. Вопрос времени.

Потом муравьи обглодают наши косточки…

Бррр!.. Я и сейчас еще дрожу, вспоминая о тех днях.

Вновь наступила ночь. Мы были в отчаянии.

— Винкельман, мой бедный Винкельман умер! — стонал патрон.

Я тоже ревел словно белуга. Да и Хозе плакал как ребенок.

Винкельман погиб! Разве можно себе это представить!

Внезапно раздался радостный возглас. Замелькали огни. Полдюжины рослых негров, нагруженных провизией, точно мулы, бежали прямо к нам.

Человек, который вел их за собой, запыхавшись, крикнул:

— Это я… Вы спасены!

Вот это, можно сказать, финал!

В двух словах Винкельман объяснил: негры оказались из Голландской Гайаны. Наш друг набрал их в двадцати лье отсюда. Они великолепно знали старого Робена и его сыновей и поспешили выручить месье Шарля.

У нас был не ужин, а настоящий банкет, как после удачной премьеры. Все смеялись, даже немного пели, рассказывали друг другу невероятные истории и в конце концов, счастливые, заснули.

О дальнейшем и рассказывать особенно нечего. Негры, а каждый из них телосложением напоминал Винкельмана, положили нас в гамаки, повесили их на толстые палки, взвалили на плечи и понесли, словно хрустальные люстры.

Через два дня мы плыли на борту пироги. Такого экипажа ни один морской волк, наверное, в жизни не видывал.

Нас холили и лелеяли, как малых детей, вовсю откармливали.

По реке проплыли еще километров триста. И вот наконец мы дома!

Представь себе блестящую премьеру. Успех такой, что клаке нет надобности разогревать публику и выкрикивать «браво!». Каждый, кто находится в зале, самозабвенно хлопает, да так, что все ладоши отбиты. У всех на глазах слезы. Даже представив все это воочию, ты не сможешь до конца вообразить, как нас встречали.

Никто не ждал нашего возвращения. Полагали, что мы находимся на Арагуари. Месье Робен не предупредил дам об истинной цели путешествия, дабы не беспокоить понапрасну.

И вот — неожиданная развязка!

…Ну, что же тебе еще рассказать?

Все хорошо, что хорошо кончается, не правда ли?

Я закрываю последнюю главу наших приключений.

Добавлю еще, пожалуй, что все здесь очень скучают. Мадам Фриц — твоя супруга, и мадам Раймон только и мечтают о том времени, когда мужья будут рядом.

Полагаю, что время это не за горами. Сейчас обсуждается проект большой экспедиции в хинную долину.

Сезон начинается. Приезжайте. И мы отправимся в плавание вместе с бони.

Месье Шарль разрабатывает подробный план.

Дело обещает быть исключительно интересным. У каждого — своя доля. Мы, несомненно, разбогатеем. Однако, как мне кажется, никто из нас толком не знает, что делать с большими деньгами.

Ну вот, дружище. Таково на данный момент состояние дел.

Я рассказал тебе, между прочим, не все, чтобы сделать сюрприз, когда ты наконец приедешь.

Передай наше глубочайшее уважение почтенному месье Робену, поцелуй Раймона.

Всегда твой

P. S. Я уговорил наконец твоего брата подписать пару слов к этому письмецу.

Этот милый парень мало говорит, ничего не пишет, но зато действует. Лучший тип людей!

Дорогой Фриц!

Все здесь заботятся обо мне и балуют. Это меня смущает чрезвычайно. Я ничего особенного не совершил, кроме того, что сделал бы на моем месте каждый. Только что прочел письмо, написанное моим другом Маркизом, который краснеет от злости, когда я называю его «месье».

Он слишком добр ко мне. Ей-богу, я не сделал ничего исключительного.

Если то, что ты прочтешь здесь, доставит тебе радость, я буду счастлив.

Твой горячо любящий брат