ГЛАВА I

Детские слезы. — Переводчик. — Жертва Людоеда. — Подвиги старого тигра. — Пятьдесят человек в полгода. — Неожиданный мститель. — Фрике, парижский гамен. — Послание. — Делить шкуру неубитого тигра. — Тигр-филантропофаг. — Не судите по наружности. — Охота. — След. — По джунглям. — Под высокими деревьями. — Поляна. — Человеческие останки. — Кладовая Людоеда.

— Не плачь, ну не плачь! Лучше скажи, что случилось. Может, найду, чем тебя утешить. Как жаль, что здесь негде купить игрушки, я бы подарил тебе барабан, рожок или бильбоке — и ты бы успокоился.

Ребенок не понимал, что ему говорят, но голос был ласковым. Он с серьезным видом поднял на иностранца свои черные глаза и продолжал плакать — без слов, без рыданий, даже без вздохов.

По этим безмолвным слезам тот догадался, что горе у мальчика не детское.

— Послушай, — продолжал он, — так нельзя. Рыдай, кричи, катайся по земле, но только не плачь этими тихими слезами. Я первый раз такое вижу. Ты плачешь, как мужчина. У меня внутри все переворачивается. Впрочем, я и сам не так давно ношу усы и не забыл, что у ребенка может иногда быть большое… о, очень большое горе. Послушайте, может кто-нибудь поговорить со мной по-французски или хотя бы по-английски? — обратился он к стоявшим поблизости. — По-английски я еще с грехом пополам могу объясниться, а вот по-здешнему — не взыщите. Не успел научиться. Только что приехал в Бирму из Парижа. Не ближний свет.

— Я могу, — раздался голос из толпы, в которой были и мужчины, и женщины, и дети, всего человек двадцать. — Мальчик плачет действительно от большого горя. С ним случилась ужасная беда.

К путешественнику подошел высокий индус в огромной белой чалме, бронзовый, как дверь пагоды, и тощий, как факир.

— Здравствуйте, сударь, — сказал он и по-военному отдал честь.

— Здравствуйте. Вы хорошо говорите по-французски. Где вы научились? Удивительно слышать французский здесь, на берегах Иравади, в глубине независимой Бирмы.

— Я индус, из французской части страны, из Пондишери. Служил у губернатора, умею обращаться с оружием и готовить. Охотно поступлю к вам на службу. Французов люблю, англичан ненавижу.

— Что же ты здесь делаешь, прости за нескромность?

— Так… гуляю.

— Да, не бог весть какое занятие. Если у тебя нет в виду ничего другого, пойдем со мной. Я собираюсь в Мандалай и, может быть, дальше. Будешь моим переводчиком. Вознаграждением останешься доволен, ручаюсь. Согласен?

— С удовольствием, сударь. Очень рад.

— Превосходно. Вступай в должность и объясни мне, почему плачет этот мальчик.

— Ах, сударь, это очень грустная история. Яса был единственным сыном у матери, которая души в нем не чаяла. Ему жилось очень хорошо. Но два дня тому назад несчастную женщину подстерег у фонтана Людоед, утащил и съел. Яса остался сиротой и плачет. Вот и все.

Несчастную женщину подстерег у фонтана Людоед, утащил и съел.

— Бедный ребенок! — сказал иностранец со слезами на глазах. — А что это за «людоед»? Кто это?

— Это старый тигр, отведавший человеческого мяса и не желающий больше никакого другого.

— Я знавал крокодилов, разделявших его пристрастие. Но это довело их до беды. Продолжай.

— За полгода он съел пятьдесят человек.

— Двое в неделю. У него хороший аппетит. Но неужели не нашлось ни одного смельчака, готового пристрелить его? Что за трусы! Позволять так с собой обращаться!

— Здесь редко кто решится помериться силами с тигром.

— Да? Покажите мне вашего Людоеда, сведите меня с ним — и я берусь с ним расправиться.

Индус встрепенулся. В его глазах загорелся огонь. Он обратился к толпе по-бирмански:

— Это француз. Он убьет Людоеда.

В ответ послышались недоверчивые возгласы и иронический смех.

Молодой человек искоса поглядел на толпу.

— Скоты! — пробормотал он с презрением. — Дают себя есть, как телята, и смеются над тем, кто хочет избавить их от напасти. По мне — пусть вас сожрет тигр, раз вам это так нравится. Не ради вас, ради себя и этого ребенка я покончу с ним, вот увидите. Я отомщу за мать этого мальчика.

Туземцы не понимали ни слова и продолжали смеяться.

— Смейтесь, бедолаги, смейтесь, — продолжал молодой человек. — Посмотрим, что вы скажете завтра, когда тигр будет убит. А что он будет убит, ручаюсь я, Фрике, парижский гамен и путешественник.

Он взял ребенка за руку и сказал:

— Пойдем со мной, маленький мужчина, мы сделаем дело вдвоем.

Ребенок понял только фразу, сказанную индусом: «Он убьет Людоеда». Слезы мгновенно высохли, в черных глазах загорелся огонек. Он не отрываясь смотрел на незнакомца, в лице которого нашел мстителя за мать.

Парижанин растолкал толпу и сопровождаемый недоверчивыми взглядами вошел со своим спутником в хижину, где хранил вещи, за которыми присматривали два негра.

Что-то торопливо набросал карандашом на листике белой бумаги, завернул в непромокаемый конверт и отдал одному из негров, приказав:

— Отнеси это месье Андре и завтра возвращайся.

В записке было несколько слов:

«Месье Андре!

Фрике».

Я нашел живность. Нанял переводчика, выследил человеколюбивого тигра, который „любит человека… есть“, как выражался покойный г. Гань. Через два дня явлюсь к вам с продовольствием, толмачом и шкурой Людоеда.

Думаю, вы останетесь мною довольны.

Жители бирманской деревни, где остановился молодой человек, вовсе не разделяли этой уверенности. Однажды сюда уже приезжали из английской части Бирмы офицеры британской армии, здоровенные, бородатые богатыри в ослепительных мундирах, специально охотиться на тигров. Им рассказали про Людоеда. На великолепных конях — не кони, загляденье, все в пене удила, пар из ноздрей — они пронеслись по джунглям вдоль и поперек и никого не обнаружили. Попытались выманить зверя — наняли загонщиков, которые подняли адский шум, бросали петарды в «тигровую траву». Удалось вспугнуть носорога, черную пантеру, лося, леопарда. Красномундирники погубили уйму живности, но Людоед как в воду канул. Он оказался не только свиреп, но и хитер.

Неужели этому чужестранцу, приехавшему сюда с двумя неграми и двумя какими-то ружьями, удастся то, что оказалось не по плечу заправским охотникам?

Да он и невзрачный какой-то. Не на что посмотреть: низенький, бледненький, одет неважно.

Так сказал бы всякий поверхностный наблюдатель. Но обратите внимание на светло-голубые глаза, сверкающие из-под козырька пробкового шлема, как стальное лезвие; взгляните на широкие плечи, шею атлета, мощную грудь, которой тесна фланелевая рубашка… Нет, у Людоеда появился весьма опасный противник.

Парижанин не любил терять время, знал ему цену. Надел через плечо сумку с патронами, не забыл ремень с револьвером в кобуре и с неизменным тесаком в ножнах, сунул два металлических патрона в тяжелую винтовку и подозвал второго черного слугу:

— Лаптот!

— Хозяин?..

— Возьми винтовку, с которой я охочусь на слонов, свой тесак, револьвер и мешок с сухарями и сушеным мясом.

— Готово, хозяин, — отвечал негр по прошествии двух минут.

— Мы идем искать большого старого тигра. Быть может, придется заночевать где-нибудь в лесу или в джунглях.

— Нам это не впервые. А кто будет стеречь наши вещи?

— Да никто. Они сами себя постерегут. Впрочем, в хижине может посидеть мальчик и дождаться нашего возвращения. А ты, господин толмач, — имени твоего я еще не знаю, — изволь проводить нас к источнику, у которого подкарауливает добычу Людоед.

— Меня зовут Минграсами, сударь.

— Очень хорошо. Когда покажешь фонтан, можешь вернуться, но если захочешь остаться, пожалуйста. Ты волен выбирать.

— Мне случалось охотиться на тигров в Индии. Я останусь с вами. Я такой же француз, как и вы. А здесь останется мальчик.

Но когда сирота узнал от переводчика, что ему придется сидеть в хижине, пока охотников не будет, он решительно запротестовал и опрометью выбежал вон.

— Не с нами же он собирается идти! — заволновался Фрике. — С моей стороны будет безумием, если я это позволю. Послушай, вернись в хижину! — попросил он.

Мальчик не обратил ни малейшего внимания на этот ультиматум, проворно ступил в пересохшее русло ручья, что тек из джунглей. И знаком пригласил идти за собой.

— Позови назад этого маленького безумца! — закричал юноша. — Скажи, что я, так уж и быть, беру его с собой, но только пусть он держится рядом. Как знать, тигр, чего доброго, прячется где-нибудь в тростнике и готов броситься на нас.

Поверив обещанию, ребенок остановился, подождал и пошел позади парижанина. Глаза его горели, личико пылало решимостью.

Почти четверть часа шли молча, быстро и дошли до рокового источника, где чудовище завело обычай поджидать жертву.

Фрике никак не мог понять, почему жители деревни упорно ходили сюда за водой вместо того, чтобы поискать другой источник.

Впрочем, ключи на этом плоскогорье встречаются не слишком часто.

На сырой глинистой почве видны были многочисленные следы. Охотник принялся разглядывать их, стараясь отыскать тигриные. Это было не слишком трудно, тем более что Яса встал там, где в момент катастрофы находилась его мать.

— Да, это здесь, — говорил про себя Фрике, разглядывая следы тигра. — С этого самого места проклятый зверь кинулся на несчастную женщину и вцепился в нее когтями передних лап, видны отпечатки только задних.

Некоторое время назад местные жители пытались поджечь джунгли, чтобы около ключа не было зарослей, в которых бы мог прятаться тигр, подстерегая добычу. Попытка удалась лишь отчасти — ветер направил огонь в одну сторону, и пламя выбрило в «тигровой траве» полосу, напоминавшую хвост кометы.

Молодой человек подумал, что этой тропой тигр, вероятно, уносил добычу, и затея туземцев только облегчила ему жизнь — бежать выжженной полосой гораздо легче, чем пробираться сквозь высокую густую траву. Догадка оказалась верной. Метрах в двадцати от источника на золе виднелись отчетливые следы, причем передние лапы отпечатались лучше — ведь в зубах у Людоеда была его жертва.

Следов борьбы не было. Несчастная женщина, очевидно, погибла мгновенно, едва хищник вцепился ей в горло. У всех представителей кошачьей породы мертвая хватка.

Метров через сто он остановился и положил добычу на землю, чтобы перехватить ее поудобнее.

На белесом пепле бурело большое пятно засохшей крови. Над ним с жужжанием носились омерзительные зеленые мухи.

Фрике и его спутники шли по следу километра два и остановились перед высохшим ручьем. Выжженная полоса здесь заканчивалась — русло остановило огонь.

Тигр, судя по следам, пустился дальше по руслу и бежал еще почти километр, не испытывая ни малейшей усталости, о чем говорили все те же следы.

Затем ручей соединился с высохшим болотом, поросшим обильной густой травой и могучими деревьями. Чего здесь только не было! Туи, тамаринды, бамбук, дерево резиновое, камедное, тековое, арековая пальма, nux vomica, латании и фикусы… Все это возвышалось над невообразимой путаницей из всевозможных кустарников, карликовых лимонных деревьев и могучей травы.

Сквозь эти заросли пришлось пробираться друг за другом. Держа в правой руке винтовку, Фрике левой раздвигал ветви, которые шипами кололи ему руки, но рубить их было нельзя, чтобы не вспугнуть тигра. Жил он, скорее всего, именно здесь: на колючках часто попадались лоскутки одежды — хищник проносил добычу.

Вдруг парижанин услышал странный шум. Он тихо обернулся, знаком приказав шедшему сзади мальчику остановиться, то же приказал негру и индусу. Эти двое держались молодцами, хотя негр пошел серыми пятнами, а у индуса зуб на зуб не попадал.

Юноша двинулся вперед один.

Вскоре почувствовал чудовищный запах гнилого мяса, который усугублял знойно-сырой воздух. Тем не менее шел именно на эту вонь и вдруг очутился на полянке, окруженной, словно стеной, кустарником, под непроницаемым сводом высоченных деревьев.

При всем своем изумительном хладнокровии, многократно испытанном и доказанном мужестве молодой человек насилу мог подавить в себе крик удивления и ужаса.

На поляне по влажной, почти лишенной растительности земле раскиданы были обглоданные человеческие скелеты, на которых оставались клочки разлагающегося мяса.

Фрике насчитал их не менее тридцати.

Между костями виднелись золотые и серебряные браслеты, серьги, ожерелья, лоскутки одежды, волосы.

Парижанин набрел на кладовую Людоеда.

Но почему в логове никого не было? Куда делся хозяин, совершавший здесь свои гнусные пиршества?

Парижанин набрел на кладовую Людоеда.

Фрике не мог ошибиться. Слух у него был чуткий, тренированный. Он ясно слышал хруст костей, разгрызаемых крепкими челюстями.

А теперь — никого и ничего!

Только нестерпимая вонь. Охотник почувствовал, что не может больше оставаться возле поляны, и хотел уйти, как вдруг в чаще вновь послышался хруст костей.

Раздалось глухое, сдержанное рычание.

Прочь сомнения.

Неустрашимый парижанин поднял голову, стиснул рукой винтовку, всмотрелся в густую листву и тихо проговорил:

— Людоед.

 

ГЛАВА II

Ошибочные представления о характере диких зверей. — Они не нападают на человека первыми. — Охотничье бахвальство. — Почему Людоед? — Труслив и кровожаден. — В логове. — Тигр отступает. — Бесполезный вызов. — Фрике не хочет возвращаться с пустыми руками. — Вновь у источника. — Мальчик соглашается стать приманкой. — В засаде. — Прыжок тигра. — Выстрел. — Смерть Людоеда. — Пуля «Экспресс».

Многие охотники, рассказывая о своих подвигах и диких животных, не заботятся о правде, ими руководит исключительно тщеславие. Хочется порисоваться, поразить воображение слушателей, чтобы те внимали, разинув рот.

Ради этого они что-то преувеличивают, что-то приукрашивают, и дикие животные, если верить им, оказываются гораздо свирепее, чем в действительности.

Но опровергать их россказни, уличать во лжи некому — подвигов их никто не видел, а звери протестовать не могут. Так что не любо — не слушай…

Самая большая опасность на охоте — схватить простуду, подцепить лихорадку, да еще ревматизм скрутит или свалит воспаление легких. Зверь становится опасен лишь тогда, когда охотник берет его на прицел и спускает курок.

Поверьте, так оно и есть.

Возможно, лев, тигр или пантера увидели или услышали врага (у представителей кошачьей породы слух тонкий, глаза видят ночью, как днем, чутье — превосходное). Но если, встревоженные, они не успели скрыться, цельтесь смело — эти животные и не подумают нападать сами.

Стоит охотнику тихонько свистнуть — зверь немедленно пустится наутек. Опустите ружье, не стреляйте, и «свирепый» противник убежит, не тронув.

Никогда хищник не нападает на человека первым, разве что самка да и то если она с детенышами.

Но раненый зверь страшен и грозен и защищается отчаянно. Ранить хищника опасно, надо либо сразить его наповал, либо вовсе не стрелять. Впрочем, даже и раненый он не всегда бросается на человека, зачастую пытается скрыться.

Известный охотник и писатель Жюль Жерар по прозвищу «истребитель львов» не стеснялся рассказывать небылицы и как никто другой способствовал тому, что бытует мнение, будто дикие звери нападают на человека первыми.

Не станем оспаривать ни заслуги Жерара, ни его титул, который, впрочем, не стоило указывать на визитных карточках.

Он был первым французом, охотившимся на львов. И мог не преувеличивать, писать только правду, тем более что многие из его утверждений знающие люди опровергли еще при жизни писателя, и это нанесло страшный удар по его самолюбию.

Нет, нет и еще раз нет. Ни лев, ни тигр, ни пантера не нападают на человека, если он их не ранил. Не было случая, чтобы охотник был убит, не будучи зачинщиком.

Пулю в зверя послать — дело нехитрое, а вот найти такого, что убегает, скрывается, которого приходится отыскивать ночей пятнадцать подряд, а порой двадцать или тридцать, надо постараться. Публика обожает страшилки и всяческие преувеличения. Поэтому здравый взгляд на вещи только-только берет верх над предрассудками, привитыми Жераром.

Из правдивых охотников-писателей назовем генерала Маргарита, Жака Шассена, Гордона Кумминга, Уильяма Болдуина, Констана Шере, Ипполита Бетуля и Пертюизе. Последний не раз сходился со львом один на один и в своей полной юмора книге забавно описывает волнения и неудачи африканского охотника.

В замечательной статье, опубликованной в журнале «Chasse Illustrée» в 1875 году, Бетуль говорит: «Жаль, что об охоте на львов писал Жюль Жерар, теперь публика уверена, будто этот хищник нападает на человека. Если бы это было так, Жерар недолго путешествовал бы — не первый, так второй лев растерзал бы его. У животных слух и зрение лучше, чем у человека, и, следовательно, они всегда застигали бы его врасплох, а сами никогда не попадались».

«Тогда, — справедливо возразит читатель, — как объяснить подвиги Людоеда? Нет ли здесь противоречия?»

Есть, но только кажущееся. Встречаются исключительные случаи, но они крайне редки и только подтверждают правило.

Состарившись, тигр не в силах был добывать себе пропитание в джунглях, где раньше нападал на животных. Голод вынудил его приблизиться к человеческому жилью. Однажды у источника он увидел женщину и решился на нее напасть.

Поверьте, он сделал это после долгих колебаний, отчаяние вынудило. Голод утолить удалось. И, устав гоняться за сернами и антилопами или караулить буйвола, он стал частенько наведываться за добычей, которую так просто отыскать и которая так доступна.

Одним словом, тигр нападает на человека только в крайнем случае, и только на слабого, безоружного. Утверждать, что он предпочитает человеческое мясо, тоже нет оснований. Он питается человечиной, когда не может добыть ничего другого. А безоружный человек самое слабое животное.

Тигр подкрадывался к жертве столь же коварно, как делал это прежде в джунглях, охотясь на животных, и, схватив добычу, спешил убежать и съесть ее на свободе, в безопасности. Нападал преимущественно на детей и женщин, реже — на безоружных мужчин, бросаясь из засады.

Но когда появились шумной охотничьей ватагой английские офицеры, кровожадный Людоед поспешил укрыться и голодал, пока его искали.

После устроенного британцами переполоха, после всех этих петард наш тигр спрятался так далеко, что не показывался недели две. Жил впроголодь, как затравленный волк, питаясь крысами, ящерицами и лягушками.

Жители деревни надеялись, что навсегда избавились от него, как вдруг он напал на мать Ясы.

Услыхав хруст костей, Фрике приготовился к немедленному нападению.

Но осторожный хищник, почуяв врага, думал об одном — как бы скрыться. С этого начинает при встрече с человеком каждый зверь, кто бы он ни был — от слона и до последней маленькой зверюшки в джунглях или в лесу.

Потревоженный в своем логове, тигр двинулся в чащу, взяв с собой кусок, который грыз. Это отступление пришлось не по нраву парижанину, он приготовился к схватке с тигром один на один и хотел непременно победы. Между тем дальше идти было нельзя — путь преграждала непролазная чаща из лиан, ветвей, колючек. Тигр при необходимости проползал под ними, но вооруженный человек оказался бессилен.

Отважный Фрике решил раздразнить врага и заставить ринуться в бой. Он взял камень и бросил его в ту сторону, откуда доносились хруст костей и сердитое рычание. Рассчитывал, что зверь в тот же миг выскочит из чащи, разыскивая дерзкого оскорбителя, но против ожидания хруст и рычание смолкли, послышался шорох быстро раздвигаемых ветвей, наступила полная тишина.

Людоед отступил.

Разочарованный и сбитый с толку молодой человек вернулся к своим спутникам. Смертельно напуганные негр и индус в оцепенении стояли на том самом месте, где он их оставил.

— Хозяин! — воскликнул дрожащим голосом черный слуга. — Мой боится. Мой никогда тигра не видал. Мой рад, что гадкий зверь убежал от вас.

— Это правда, — сказал велеречивый индус, — вы обратили тигра в бегство, сударь. Этот страшный зверь испугался вас.

— Ну и что с того? Я-то остался с носом. Это не особенно приятно. Я не хочу, чтобы здешние желтолицые куклы смеялись надо мной, когда я вернусь… Что нужно мальчику? Что он хочет мне сказать?

Яса, видя, что его новый друг разочарован, невероятно быстро затараторил что-то.

— Что он говорит? Переведи, — обратился Фрике к переводчику.

— Он говорит, сударь, что нужно вернуться к источнику, тигр непременно придет туда.

— Кто же выманит его на открытое место?

— Мальчик берется это сделать. Вы останетесь с ним вдвоем, он будет приманкой.

— Смелый мальчуган! Готов на роль приманки! Что ж, будем ловить тигра вдвоем. Ручаюсь, что не дам ему тебя съесть.

Они пошли обратно по руслу, той же дорогой, что шли раньше, не заботясь о тигре, который, вероятно, после их ухода вернулся в свое вонючее логовище. Сделав привал под тамариндом, перекусили сухарями и консервами. Дождались заката.

Мальчик встал первым и дал понять, что пора в путь.

Фрике велел индусу и лаптоту возвращаться в деревню и не подходить к источнику, пока не услышат выстрел.

Оба были счастливы избавиться от опасности и уже собирались уйти, но Яса задержал индуса, у которого, согласно обычаю, было много браслетов на руках и ногах, украшения все время тихонько позвякивали. Он попросил себе несколько браслетов — для успеха охоты, сказал он.

Индус не понимал. Тот пояснил:

— Кого съел тигр, все носили браслеты. Они бренчали: динь-динь-динь. Я тоже буду бренчать ими. Людоед придет меня есть, а белый сделает: «Бум!» — и убьет его.

— Великолепный план! — весело воскликнул Фрике, когда Минграсами перевел ему слова мальчика. — Он очень прост и потому должен удаться. Отдай ему побрякушки и уходи. Дорога каждая минута, надо спешить.

Индус и негр поспешно скрылись. Парижанин и ребенок остались вдвоем дожидаться тигра.

У каждого бывает предчувствие удачи или неудачи. Молодой человек непоколебимо верил, что не успеет кончиться день, как тигр будет сражен.

Чутко прислушиваясь и вглядываясь в темноту, охотники пытались уловить малейший шум. Вдруг Фрике заметил, что высокая трава заволновалась шагах в двадцати от него.

«Тигр!» — подумал он.

Повинуясь какому-то инстинкту, юноша быстро отошел метров на пять или шесть, увлекая за собой мальчика, который перестал позвякивать браслетами.

Это отступление спасло обоих — едва они скрылись, из джунглей выпрыгнул огромный тигр, и как раз туда, где они только что стояли.

Изумленный тем, что добыча ускользнула, зверь присел на задние лапы, готовясь к новому прыжку.

Момент был самый благоприятный. Парижанин его не упустил. В один миг приклад винтовки лег на его плечо, грянул выстрел, прокатился словно гром.

Момент был самый благоприятный.

Тигр делал прыжок.

Сраженный в то самое мгновение, когда все его четыре лапы только что вытянулись, он перевернулся, точно кролик, и упал навзничь.

— В точку! — вскричал охотник, к которому разом вернулась способность шутить в любой ситуации.

Выстрел и впрямь был превосходный. Редко удается сразить тигра с первого выстрела. Ребенок, до сих пор державшийся смирно, разом утратил невозмутимость, столь несвойственную его возрасту.

Он пронзительно вскрикнул, точно зверек, и бросился к тигру, еще конвульсивно дрыгавшему лапами. Фрике едва успел удержать его за руку.

— Постой, малыш. Погоди, пока он перестанет дергаться. Они невероятно живучи, так и до беды недолго. Однако в тебе сидит бесенок.

Яса высвободил руку, проворно схватил камень, изо всех силенок бросил им в тигра.

Камень упал ему на грудь.

Хищник не пошевелился.

— Вот тебе, свинья! — крикнул звонким голосом ребенок.

Парижанин подошел к Людоеду, чтобы рассмотреть рану.

Разрывная пуля из винтовки «Экспресс» вошла в череп немного ниже уха и произвела страшные разрушения — эта часть головы была снесена, истерзана в клочья. В широкое отверстие виднелась окровавленная масса.

— Вот она, разрывная пуля, — проговорил Фрике. — Я и сам не ожидал такого.

…Выстрел переполошил жителей деревни. Выполняя приказ, индус и негр прибежали со всех ног, с ними несколько любопытных.

Счастливый охотник стоял, опираясь на винтовку, и хладнокровно разглядывал добычу.

Восторженные поздравления бирманцев он принял с прохладцей, почти презрительно.

— Хорошо, хорошо. Так всегда бывает, когда человеку везет. На что мне ваши поздравления? Вы лучше возьмите-ка тигра да перенесите в деревню. Только уговор: когтей, усов, ушей не трогать. Мне нужна цельная шкура. Ну-ка, «сударь», объясни им это на их жаргоне.

— Слушаю, сударь.

— А ты, храбрый мальчик, — продолжал парижанин, обращаясь к ребенку, — можешь идти ко мне, если тебе скучно с этими горланами. Знаешь, я тебя уже полюбил, ты здесь единственный мужчина.

 

ГЛАВА III

Взгляд назад. — Почему «Голубая антилопа» ушла в плавание. — От Сьерра-Леоне до мыса Доброй Надежды. — Прощание с Барбантонами. — «Куда теперь?» — Рай для охотника. — Дичь, пернатая и четвероногая. — В Бирму! — По реке Иравади. — Удачный почин.

Прежде чем продолжить рассказ, напомним события, описанные в предыдущей книге — «Приключения в стране львов».

Богатый землевладелец, а теперь и судовладелец Андре Бреванн, в прошлом — неутомимый и неустрашимый путешественник, пригласил несколько приятелей на открытие сезона охоты в Босе.

Семеро охотников — все парижане — приехали радостные, веселые, предвкушая наслаждение от удачной охоты на пернатых, которые в той местности в изобилии.

К несчастью, накануне ночью прошлись с сетью браконьеры, истребив всю дичь. Гости Бреванна остались с носом.

После роскошного завтрака, какой мог устроить, конечно, только сведущий в гастрономии миллионер, угостившись редкими винами, насмотревшись на охотничьи трофеи хозяина и наслушавшись рассказов его о странствиях, парижане загорелись желанием отправиться с ним на корабле в длительное путешествие по странам, где водятся крупные звери.

Планировали посетить Экваториальную и Южную Африку, Азию. Бреванн согласился возглавить экспедицию и предложил полностью взять на себя ее подготовку.

Расставаясь, дали друг другу слово встретиться ровно через два месяца в Гавре.

Андре поехал в Париж, где прямо с вокзала направился к своему другу Виктору Гюйону по прозвищу Фрике, с которым когда-то совершил кругосветное путешествие. Узнав, что Андре хочет взять его в новое странствование, молодой человек вне себя от радости бросил все свои дела и поехал в Брест нанимать экипаж для будущей яхты.

На прощанье навестил их общего друга Барбантона, служившего когда-то в колониальной жандармерии, а позже ставшего спутником наших двух путешественников.

Бравый жандарм оказался несчастлив в семейной жизни. Супруга превратила домашний очаг в адское пекло, и бедняга с грустью вспоминал то время, когда жил среди людоедов.

Узнав, что друзья вновь отправляются в путь, Барбантон немедленно принял решение — упаковал чемодан, оставил все имущество жене и поспешил с Фрике в Брест.

Тем временем Андре купил в Англии роскошную яхту, привел ее в Гавр, куда уже прибыли Фрике, жандарм и члены экипажа. Все приготовления закончены в срок. Приближался час отплытия. Накануне Бреванн получает семь писем с отказом семерых приятелей от поездки. Хлопоты, траты — все насмарку?

О нет! Комнатные путешественники струсили, изменили. Тем хуже для них. Андре пустится в плавание с парижанином и жандармом. Яхта называется «Голубая антилопа». Они держат курс на Экваториальную Африку, высаживаются в Сьерра-Леоне, в девственном лесу охотятся на львов, спасают от гориллы белую женщину, которую обезьяна схватила на глазах у сопровождающих и утащила в лес.

Велико было изумление жандарма, когда похищенная оказалась его женой! Оправившись от потрясения, она объяснила, зачем приехала в Африку.

Через несколько дней после отъезда супруга госпожа Барбантон обнаружила, что ее лотерейный билет выиграл триста тысяч франков. Придя за выигрышем, получить его не смогла — требовалась доверенность от мужа. Будучи дамой решительной, принялась разыскивать беглеца, навела справки в агентстве и с первым пароходом направилась в Сьерра-Леоне. Завершив рассказ, показала спрятанный в медальоне билет и попросила мужа оформить в консульстве доверенность на ее имя.

— Посмотрим, — насмешливо ответил Барбантон.

Вернувшись во Фритаун, путешественники узнали, что в городе свирепствует желтая лихорадка. Андре предложил даме поселиться на яхте.

С этим бывший жандарм смириться не мог. Не для того проплыл тысячу двести миль, чтобы очутиться бок о бок со своей напастью.

В ту же ночь он сбежал с двумя неграми и скрылся в неизвестном направлении. Этот побег стал началом череды неприятностей. Андре упал и сломал ногу, у мадам Барбантон пропал медальон с лотерейным билетом.

Фрике отправился на поиски Барбантона. Он снарядил паровую шлюпку, взял с собой двух матросов и трех негров, один из которых — сенегалец, и поплыл вверх по реке Сьерра-Леоне, полагая, что беглецы могли двинуться только в этом направлении ввиду свирепствовавшей в городе эпидемии.

Ловко выспросив сенегальца, молодой человек узнал, что один из спутников жандарма, негр-мандинг Сунгойя, был на родине вождем племени, но лишился трона и был продан в рабство. Поступив на службу к Андре в Сен-Луи, задумал бежать с яхты, едва она окажется у берегов его родины.

Сунгойя, как и все африканские негры, был невероятно суеверен и слепо верил в могущество гри-гри, амулетов. Когда белую женщину спасли от гориллы, он решил, что причиной тому — амулет необыкновенной силы. Увидев билет, который был спрятан в медальоне, мандинг окончательно убедился в существовании этого гри-гри.

«Если завладею им, стану непобедимым и верну себе престол», — сообразил он.

Мандинг воспользовался крепким сном утомленной госпожи Барбантон и украл медальон.

Расспросив лодочников на рейде, Фрике узнал, что жандарм поплыл вверх по реке с двумя неграми, и пустился по их следам. Путешественников ожидали сражения с крокодилами и гиппопотамами, блокада реки врагами Сунгойи. В конце концов Фрике отослал свой корабль во Фритаун и продолжил путь по суше.

После многих приключений парижанин добрался до поселка Сунгойи и застал жандарма в полной форме, обучающего европейскому военному делу черных солдат своего нового друга.

В результате жестокой битвы Сунгойя одержал победу над соперником, но запятнал ее зверским убийством пленных. Возмущенные европейцы решили ни минуты не задерживаться в его селении.

Черный монарх согласился отпустить их лишь после того, как они убьют для него слона — подданным нечего есть, за время войны вся провизия вышла, а одной славой сыт не будешь. Туземцы с Сунгойей во главе пошли на поиски слона, процессию замыкали Фрике и Барбантон. Вдруг новоиспеченного короля схватила гигантская змея и унесла в болото. Ее нашли — практически в полном оцепенении она переваривала несчастного новоиспеченного правителя.

Парижанин убил змею, выпотрошил, вытащил из нее останки Сунгойи, снял с его шеи медальон, украденный у госпожи Барбантон.

Через три дня они благополучно достигли Фритауна и с ужасом увидели на «Голубой антилопе» желтый флаг. Национальный флаг приспущен. Значит, на борту покойник.

Умер матрос. Друзья попали на яхту в момент прощания. Узнали от Андре, что госпожа Барбантон во время эпидемии на яхте проявила редкое мужество и самоотверженно ухаживала за больными. Правда, заразилась сама и едва не умерла, но теперь выздоравливает. Эти события произвели необычайную перемену в ее характере. Она стала совсем другой. Делая добро, поневоле становишься добрым.

Вместо прежней полуведьмы жандарм обрел милую, кроткую жену. «Голубая антилопа» идет в Капштадт. Там стоит в карантине, после чего Барбантоны покидают яхту и отплывают в Европу. Какой им смысл путешествовать — они счастливы и богаты.

Барбантоны счастливы и богаты.

Оставшись вдвоем, Фрике и Андре решают продолжить путешествие.

— Куда теперь? — задаются они вопросом.

Бреванн предложил отправиться в Бирму. Это рай для охотника: там есть тигры, носороги, слоны, леопарды, буйволы, черные пантеры, рыси, речные бобры, бабируссы, антилопы. И пернатые: фазаны, видов без малого двадцать, павлины…

— Павлины?.. Дикие?.. Неужели? — воскликнул Фрике.

— В огромных количествах… А еще индюки, тетерева, рябчики, куропатки, голуби всех сортов, аисты, калао, попугаи, колибри.

И вся эта благодать — в Бирме?.. В таком случае — да здравствует Бирма! Вперед.

«Голубая антилопа» взяла курс на Рангун, столицу английской Бирмы, 16°45′ северной широты и 94°4′ восточной долготы. Короткая остановка у острова Реюньон, еще одна на Цейлоне, и вот после тридцати пяти дней безмятежного плавания яхта бросила якорь перед Рангуном, построенным у реки Иравади, в том месте, где она впадает в Мартабанский залив.

Англичане полностью отрезали независимую Бирму от моря, захватив всю область между юго-восточной границей Бенгалии и перешейком, соединяющим Малайский полуостров с Сиамским королевством. В Бирманскую империю остался единственный путь — по реке Иравади.

Она в полтора раза превосходит Рейн, но, как все реки Индокитая, очень переменчива, и судоходство здесь дело непростое. Тысячу двести километров от Рангуна до Бама можно проплыть только на судах с небольшим водоизмещением. Грузовыми перевозками занимается лишь одна британская компания.

Андре приехал в Индокитай вовсе не затем, чтобы сидеть в английских владениях. Поэтому в Рангуне пробыли ровно столько, сколько потребовалось для приготовлений к длительной экспедиции во внутренние области.

Яхту решили оставить на рейде, а по реке плыть на паровой шлюпке, снабдив ее всем необходимым, то есть оружием, боеприпасами провизией, одеждой, инструментами.

Поручив корабль капитану, Бреванн взял на шлюпку двух кочегаров, Сенегальца-лаптота и двух негров, принявших участие в экспедиции по реке Рокель в Сьерра-Леоне. Лодку прицепили к буксиру вместе с несколькими гружеными шаландами. Потеря во времени компенсировалась безопасностью. Когда все было готово, Андре и Фрике заняли места в шлюпке.

У Иравади огромная дельта, река Рангун, по сути, один из ее рукавов. Ниже города в нее впадает речка Пегу со множеством других речек и ручейков, отчего рукав расширяется, и к городу могут подходить суда водоизмещением в полторы тысячи тонн, но выше он сужается и без лоцмана там не обойтись.

Через день пути добрались до местечка Ниунгун, где Рангун соединяется с главной артерией. Отсюда буксир пять дней тащился до Мидая, английского таможенного поста в четырех километрах от англо-бирманской границы.

Эта обычная деревня ничего собой не представляла бы, не будь так удачно расположена — здесь взимают пошлины с европейских и туземных товаров, идущих вверх и вниз по реке.

Французская администрация измучила бы Андре всевозможными таможенными придирками по поводу груза шлюпки. Начался бы осмотр, перечисление, оценка всего на ней находящегося до самого ничтожного пустяка, потом содрали бы солидную сумму, заставив в результате потерять массу времени, что всегда очень скучно и иногда — хуже убытка. Одним словом, взяли бы путешественника измором.

Иное дело англичане. Досмотр производил начальник таможни в сопровождении младших чиновников.

Бреванн отрекомендовался, объяснив, что он охотник, а не торговец, прибыл на яхте из Франции, побывал в Сьерра-Леоне, где охотился на львов.

Англичанин, сам превосходный спортсмен, вежливо поклонился французскому собрату и произнес:

— All right!

Шлюпка прошла под орудиями форта, где сосредоточено командование судоходством на всем нижнем течении реки.

Французский флаг, редкий гость в этих местах, обменялся приветствием с британским, и спустя час шлюпка миновала английскую границу.

Андре по рекомендации капитана буксира нанял лоцмана и решил продолжить путешествие на свой страх и риск.

До него стали доходить рассказы о разной дичи в реке и на берегу. Охотники после долгого вынужденного бездействия не прочь были размяться и сделать несколько метких выстрелов.

Они подстрелили двух гигантских аистов-марабу с великолепными белыми перьями, к которым так неравнодушны модницы-щеголихи.

На следующий день Бреванн решил идти в глубь страны, поднявшись вверх по течению реки Джен, левого притока Иравади, впадающего в нее около Менгуна.

Вот тут-то, устав от переговоров с лоцманом, знавшим по-английски лишь несколько слов, он отправил Фрике на берег с поручением нанять переводчика и добыть свежих припасов.

Мы уже знаем, что парижанин успешно исполнил оба поручения и, кроме того, сразил наповал Людоеда.

 

ГЛАВА IV

Триумфальное возвращение. — Знакомство с новыми участниками экспедиции. — «Я буду есть тетерева». — Старый бирманец-охотник и его таинственный помощник. — Дах — национальное оружие. — Через джунгли. — Сигнал тетерева. — Первый выстрел. — Первая жертва. — Тетерки. — Что у старика в корзинке. — Уж вместо легавой собаки. — Фрике стреляет и промахивается. — Тетерка и змея. — Пир рептилии. — Истребитель тигров обращен в бегство тетеркой.

Андре, оставшийся на шлюпке с двумя матросами-европейцами и негром, очень встревожился, когда получил от Фрике известную читателям записку, в которой парижанин извещал о своем походе на Людоеда.

— Вечно он что-нибудь придумает! — ворчал Бреванн. — Пуститься в такую экспедицию, не посоветовавшись со мной! Хоть бы знать, в какую сторону он направился! Ему кажется шуткой пойти на огромного старого тигра… А я изволь тут волноваться.

До вечера не было никаких известий.

Наступила ночь. Андре не находил себе места. Вдруг увидел справа на берегу движущиеся огни и услышал радостные крики. Он улыбнулся и сказал весело:

— Тигр убит. Бирманцы чествуют моего шального мальчишку.

Он не ошибся. Вскоре показались люди с факелами, оравшие во все горло, за ними четыре бирманца с чем-то вроде носилок, на которых лежали останки тигра, и, наконец, Фрике с винтовкой на плече, высоко поднятым носом, с видом самым торжествующим, рядом — индус, негр и мальчик Яса.

Шествие замыкали крестьяне, тащившие всякую живность и свежие овощи и на все лады прославлявшие подвиг истребителя тигров.

Бреванн радостно встретил парижанина и его свиту.

Взволнованно пожав руку друга, Фрике подозвал Минграсами и Ясу:

— Вот переводчик, месье Андре, он родом из Пондишери, следовательно, наш индийский соотечественник. А вы, сударь Минграсами, знайте, что этот джентльмен — господин Андре Бреванн, наш общий командир.

Фрике подозвал Минграсами.

Индус поднял над чалмой куполом обе руки, степенно поклонился и проговорил:

— Я буду служить вам, сударь, верой и правдой. Я настоящий француз и ненавижу англичан. Поверьте.

— Ты говоришь по-бирмански?

— Как по-французски, так же бегло.

— Хорошо. Завтра мы обсудим с тобой жалованье.

— Я вполне полагаюсь на вас и, кроме того, считаю большой честью быть на службе у французов из Европы.

— А этот мальчуган, — продолжал Фрике, — будет нашим новобранцем, я его усыновил.

— Как? Опять приемыш? — сказал, улыбаясь, Андре.

— С этим их всего трое. К тому же негритенок Мажесте уже совсем взрослый, а китайчонок Виктор скоро станет мандарином. Знаете, месье Андре, до встречи с вами я был так глубоко несчастлив, что не могу равнодушно видеть брошенных детей или сирот.

— У него нет ни отца ни матери?

— Его мать — последняя жертва тигра-людоеда.

— Ты правильно поступил, Фрике, и я очень рад этому прибавлению семейства.

— Если б вы знали, как он понятлив… Я скоро выучу его болтать по-французски. И какой храбрец! Согласился служить приманкой для тигра и даже бровью не повел.

— Кстати, я тебя и не поздравил. Это великолепный почин на азиатском берегу. Я в восторге.

— Я старался следовать вашим урокам, чтобы стать охотником. И теперь люблю охоту. А поскольку мы приехали сюда именно охотиться, я не хочу почивать на лаврах, у меня на примете новая добыча.

— Вы меня избалуете, господин обер-егермейстер.

— В двух словах: от переводчика Сами я узнал, что здесь в окрестностях изобилие чудных тетеревов. В деревне только поросята, и я с наслаждением съел бы тетерку. А вы?

— Я очень люблю эту великолепную дичь, но известно ли тебе, что тетерева и тетерки крайне пугливы?

— Известно, и все-таки думаю, что охота будет удачной.

— Почему ты так уверен?

— Сами, от которого я это узнал, взялся подготовить все необходимое. «Будьте спокойны, — сказал он мне, уснащая свою речь бесконечными „сударями“, — я приглашу старика, который отведет вас на место, где вы убьете столько дичи, сколько душе вашей будет угодно. У него есть животное, которое умеет находить след тетеревов и в особенности тетерок».

— Тетерев или тетерка — мне все равно. Я сторонник полного равноправия полов по отношению к вертелу. А как проберемся сквозь чащу?

— Не беспокойтесь, проложим дорогу дахами. Я прислушался к совету Сами и привел человека, которого он рекомендовал. Вот тот старик, что жует бетель с важным видом бронзового идола, у него на плече корзинка из прутьев. Вы согласны прибегнуть к его помощи?

— Конечно! Теперь я тоже почему-то уверен в успехе, хотя и не знаю, что за средство использует старик.

— Эй! Сами!

— Что вам угодно, сударь?

— Пригласи старика поужинать. Я поручаю его тебе.

— Не беспокойтесь о нем, сударь! Он ляжет на подстилку из листьев на берегу реки. А я разведу огонь, который будет гореть всю ночь, и приготовлю на нем ужин.

— Хорошо. Что нужно этим людям?

— Они хотят вернуться в деревню.

— Справедливо. Раздай им деньги, — сказал Андре.

Пять минут спустя бирманцы удалились с громкими радостными криками, прославляя щедрость и храбрость европейцев.

На другой день с зарей друзья приготовились идти на охоту. Выпили по чашке горячего кофе с сухарями и рюмку можжевеловой водки — настоящий матросский походный завтрак и, кроме того, отличное средство защиты от лесной лихорадки.

Старик-бирманец получил хорошую закуску и выпивку и пришел в полный восторг. Он бодро изложил свои наставления толмачу, тот перевел их Андре и Фрике.

Предстояло, разбившись на две группы, идти параллельно шагах в семи-восьми друг от друга. Впереди первой пойдет старик, другой — Сами, они будут прорубать путь. Следом — Андре и Фрике, с ружьями шестнадцатого калибра и гринеровской двустволкой. Позади — двое негров с крупнокалиберными винтовками на случай опасности.

Индусу и старику-бирманцу не полагалось иного оружия, кроме туземной сабли — даха.

По форме это скорее тесак — широкая, тяжелая и без заостренного конца, срезанная под прямым углом, очень некрасивая.

Она служит в домашнем обиходе подобно тесаку южноамериканцев и мачете мексиканцев, но только не так удобна, хотя все-таки ею рубят дрова, крошат табак, разделывают мясо, срезают прутья, бамбук, сдирают кору с пальм, сбивают лианы и ветки, мешающие идти. Рукоятка у нее длинная, деревянная, так что можно действовать обеими руками. Ножны сделаны из двух деревянных планок, в которых выдолблены углубления и которые скрепляют проволокой или металлическими обручами.

Таков дах у простонародья, одновременно орудие труда и оружие.

У представителей среднего и высшего классов дах имеет такую же форму, но рукоятка и ножны украшены, вместо дерева используют слоновую или носорожью кость, проволока, гвоздики и обручи серебряные или золотые, на обручах — драгоценные камни. Ножны обтягивают выделанной кожей.

Это национальное оружие служит и знаком отличия. Когда бирманский император хочет наградить сановника за его заслуги, жалует отличившемуся дах с ножнами, обвитыми серебряным или золотым листом. Такой дах носит впереди сановника кто-нибудь из его подчиненных. Кавалеристы пристегивают дах к седлу или надевают на ремне через плечо за спину. Пехотинцы засовывают его за пояс или носят просто в руках или на плече, не вынимая из ножен. Короче говоря, без этого предмета ни один бирманец, будь он богат или беден, не сделает ни шагу.

Фрике и Андре ожидали, что проводники будут шуметь, прорубая дорогу, но, к удивлению обоих, индус и бирманец ловко и бесшумно срезали мешавшие ветви в поросших колючим кустарником джунглях.

Вдруг среди тишины раздался громкий призывный крик тетерева.

Охотники прошли еще шагов пятьдесят. Крик повторился, и так близко, что Бреванн ожидал вот-вот увидеть птицу прямо перед собой. Но нечаянно наступил на ветку, она громко хрустнула. Из чащи послышался сначала хрип, потом тревожный крик, потом шуршанье крыльев.

Андре увидел, как над деревьями поднялась почти вертикально, точно фазан, огромная птица. Выждал, пока та двинется параллельно земле, и выстрелил.

Подстреленная на лету, она перевернулась в воздухе и рухнула вниз.

Флегматичный старик-бирманец вытаращил узенькие глаза и с почтением уставился на человека, сделавшего такой удивительный выстрел.

Негр проворно сунул винтовку в руки хозяину и, как змея, уполз в чащу. Вскоре вернулся ликующий — тащил великолепного черно-серого тетерева с голубыми, зелеными и лиловыми переливами, весом килограммов пять.

— Месье Андре, поздравляю! — послышался из-за кустов веселый голос. — Ловко!

— Сам-то ты что же не стрелял, когда от моего выстрела всполошились и взлетели все местные тетерева?

— Я растерялся и не знал, в которого целиться. Фррр!.. Потом хлопанье крыльев — и ничего. Нет, мне еще долго надо практиковаться, чтобы научиться стрелять птиц на лету.

— Знаешь что? Присоединяйся ко мне. Будем ходить вместе. Мы оба пойдем за стариком, который в эту минуту делает мне какие-то знаки, но только я их не понимаю. Сами, спроси, что случилось.

— Он говорит, сударь, что тетеревов больше нет. Ваш выстрел всех вспугнул.

— Вижу, знаю.

— Остались одни тетерки.

— Где?

— Не знаю, сударь, но зверь нам сейчас укажет. Вот, извольте взглянуть.

Старик поставил корзину на землю и снял крышку. Французы невольно вздрогнули, увидав на дне корзины огромную змею.

— Чего вы испугались? — тотчас воскликнул Андре. — Точно дети!.. Ведь это уж, безобиднейшая из змей.

— Пусть безобиднейшая, но мне все равно не нравится, — пробормотал Фрике. — Во всяком случае, очень странная легавая.

Старик вынул из корзинки змею длиной метра два, с колпачком на голове, ни дать ни взять — сокол. Снял колпачок, привязал на шею колокольчик, открыл пасть, плюнул в нее слюной, окрашенной бетелем, и отпустил на свободу, сказав какие-то странные слова.

Змея мгновенно исчезла в кустах, ее бы и след простыл, если б не громкое позвякивание колокольчика.

Вскоре за деревьями послышался испуганный птичий крик и хлопанье крыльев.

— Тетерка! — прошептал Минграсами. — Она на гнезде и защищает яйца.

— Ползи-ка туда, Фрике, — сказал Андре.

Парижанин нагнулся, но бирманец удержал его. Он издал резкий свист и знаком показал юноше, чтобы тот хорошенько посмотрел между деревьями.

— О, вижу, вижу!.. Бедненькая! Она на гнезде.

— Убей ее.

— Не могу!.. Ведь наседка.

— Без нежностей. Охота так охота. Ведь нам надо людей кормить.

Тетерка, вероятно припертая невидимым врагом, тяжело взлетела. Фрике сделал два выстрела и оба раза промахнулся.

— Черт возьми! — воскликнул он.

Раздался третий выстрел. Несчастная птица, описав большой круг над гнездом, распласталась на земле.

Старик свистнул еще резче и повелительнее. Уж как бы нехотя приполз обратно к хозяину.

Старик водворил его в корзину и поглядел на Андре восторженно, а на Фрике лишь покосился.

Охотники шли дальше лесом, который, к счастью, стал заметно редеть.

Пройдя шагов сто, старик остановился и опять выпустил змею.

— Еще гнездо! — сказал переводчик.

Фрике, начинавший приобретать опыт, хотя и был посрамлен, бросился за ужом, прислушиваясь к звуку колокольчика.

Вновь испуганный крик и хлопанье крыльев. Подкравшись, он забыл о своих кровожадных намерениях перед удивительным зрелищем.

Тетерка, ощетинившись, откинулась назад и, выставив вперед когти, отчаянно вертелась, защищая гнездо. Старалась помешать ужу схватить яйца.

Ужа нисколько не смущали ни крики, ни удары когтями и клювом. Он быстро двигался вокруг несчастной, не спуская с нее глаз. Утомленная тетерка ослабевала, взгляд змеиных глаз, холодных и тусклых, гипнотизировал ее. Змея кружилась все ближе, все быстрее. Измученная, истомленная птица вдруг упала навзничь, словно в каталептическом припадке.

Уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле — схватил одно яйцо, разбил зубами, съел с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, третье, не обращая внимания на тихо подошедшего Фрике.

— Приятного аппетита, красавец мой, — сказал парижанин, — а я тем временем овладею нашей курочкой, не истратив ни одной дробинки.

Но он ошибся в расчетах.

Тетерка, избавившись от гипнотизировавшего ее змеиного взгляда, пришла в себя. Увидав, что кто-то осмелился подойти и протягивает к ней руку, чтобы схватить за шею, пришла в ярость и с бешенством наседки, защищающей птенцов, набросилась на врага, жестоко исцарапав ему руки и едва не выклевав глаз.

Тетерка набросилась на врага.

Не имея ни малейшей возможности пустить в дело ружье, так как наседка была слишком близко, не зная, чем и как защититься от ее когтей и клюва, Фрике развернулся и побежал к своим спутникам, прыская со смеху.

Насытившийся уж полз за ним следом на свист хозяина.

— Что случилось? — спросил Андре, не понимавший причины этого странного бегства.

— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вы видели, как большие собаки убегают от наседки с цыплятами?

— Видел.

— Вообразите себе десятифунтовую курицу, прыгающую на лицо, царапающуюся, клюющуюся — словом, разъяренный зверь, да и только. Я чуть глаза не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Да ничего. Я бы мог вернуться и пристрелить ее, но за необычайное мужество она заслуживает пощады. Пусть живет. Во всяком случае, я очень рад, что познакомился с этим стариком-фокусником, и надолго запомню «легавого ужа». А когда мы будем рассказывать об этом в Европе, нам никто не поверит.

 

ГЛАВА V

Дурное настроение лоцмана. — Жертвоприношение Гаутаме. — Лодка туземцев. — Рея тридцать девять метров. — Красных рыб золотят, а белых серебрят. — Будда останется доволен. — Иравади. — Непостоянство этой реки. — Периодические разливы. — Семьдесят тысяч лодок, составляющих торговый флот. — Бирманские столицы. — Причуды монархов. — Ава, Амарапура и Мандалай. — Туда, где растут тековые деревья.

Довольствовавшись этой небольшой экскурсией по берегам реки Джен, друзья решили спуститься вниз по течению до места ее слияния с Иравади, по которой и продолжить путь.

Шлюпка была прекрасная, машина великолепная, кочегар превосходный, лоцман опытный, казалось бы, чего еще желать, знай себе путешествуй и радуйся. Между тем лоцман с каждым часом становился мрачнее. Не заметить этого было нельзя. Пришлось прибегнуть к помощи переводчика.

Минграсами, или просто Сами, как его стали звать для краткости, осведомился у лоцмана, почему тот в таком дурном настроении.

Последовал короткий, но эмоциональный разговор.

— Ну, что он сказал? — спросил Андре.

— Лоцман отказывается от службы, сударь.

— Вот как? Чем же ему у нас плохо?

— Не плохо, напротив, очень хорошо, но только с вами должна непременно случиться беда, и он боится, что местные власти сочтут его виновником вашей гибели.

— Что за вздор! — воскликнул Бреванн, теряя терпение. — Более уважительной причины у него нет?

— Он полагает, — Сами понизил голос до шепота, — он полагает… Сударь, я боюсь, вы будете смеяться.

— Да говори скорее, что за пытка, не тяни!

— Лоцман, сударь, сетует, что вы не совершили молитвенного обращения к Гаутаме.

— Что?

— Да, сударь. Обычай требует, чтобы каждый, кто собирается плыть вверх по реке, приносил жертву Будде, которому поклоняются бирманцы.

— Не может быть! Где я только не бывал, чего только не повидал, но, признаюсь, впервые от меня ждут соблюдения обрядов чужой религии.

— Сударь, он вовсе не говорит, чтобы вы сами приносили жертву. Он только просит разрешения самому это сделать. Иначе он уйдет от вас.

— Да сколько душе угодно! Пусть приносит. Я человек веротерпимый, каждому предоставляю полную свободу в этом вопросе. Готов даже оказать ему посильное содействие.

— У него нет рыб.

— Каких рыб?

— Для жертвоприношения Гаутаме.

— Вот что, парень, ты говоришь какими-то загадками, а теперь чересчур жарко, я не желаю ломать над ними голову. Добудьте рыб, я заплачу за них, пусть лоцман приносит свою жертву, а меня оставьте, пожалуйста, в покое.

Нахмуренное лицо лоцмана просияло, когда индус передал ему слова Андре. Не теряя ни минуты, он направил шлюпку к шедшей навстречу большой лодке и быстро поравнялся с ней.

— Что он хочет делать? — спросил Бреванн, с любопытством разглядывая истинный шедевр местного кораблестроения.

Лодка была построена с полным пониманием условий речного плавания. Киль из выдолбленного ствола дерева, подобно пирогам первобытных народов, и уже по нему выведен кузов. Высокая, как у гондол, корма. Руль в виде широкого весла, которым кормчий правит, стоя на украшенном резьбой возвышении. Замечательные в своем роде мачты и паруса. Внизу мачты — два столба, у реи они соединялись, образуя треугольник, выше реи шел один столб. Рея из одного или нескольких бамбуковых стволов была чрезвычайно длинной и изгибалась дугой. Вдоль реи была протянута веревка, по которой на кольцах натягивался парус, похожий на занавес. Паруса делают из того же очень тонкого и легкого бумажного полотна, что одежду туземцев. Легкость необходима, поскольку парус по сравнению с лодкой очень большой.

Английский инженер Генри Юль измерил рею одной такой лодки водоизмещением сто тонн, оказалось — тридцать девять метров в длину. Поверхность натянутого на ней паруса была не менее трехсот семидесяти квадратных метров. Очевидно, что лодки туземцев против ветра идти не могут.

Шлюпка сошлась борт к борту с одной из таких гнау, в носовой части на небольшом возвышении сидели самые почитаемые пассажиры. На корме развевался белый флаг, на котором довольно грубо был нарисован красной краской герб Бирманской империи — павлин с распушенным хвостом. Курьезная подробность: флагшток венчал… европейский графин! У бирманцев в ходу подобные украшения, порой они ими злоупотребляют. Например, на верхушке пагоды сверкает скромная бутылка из-под сельтерской воды.

Лоцман перепрыгнул в лодку. Кочегар замедлил ход шлюпки.

После кратких переговоров с собратом оба подошли к люку, скрылись в нем, но вскоре вновь показались. Простились, горячо пожав друг другу руки.

Фрике и Андре с интересом наблюдали за этой сценой, иллюстрировавшей местные нравы.

Лоцман вернулся на шлюпку и сел к рулю, держа в руке бамбуковое ведерко, до половины наполненное водой.

Парижанин подошел и заглянул в него. Там плескались штук десять красных и белых хорошеньких рыбок.

— Должно быть, это и есть будущее жаркое для Будды. Наш лоцман купил или взял взаймы этих рыбок. Вернувшись домой, буду сторониться аквариумов.

— Должно быть, это и есть будущее жаркое для Будды.

Не обращая внимания на присутствующих, которые, впрочем, ничем не выдавали своего отношения к происходящему, лоцман вытащил рыб из ведерка, обтер их кисеей и разложил на сухой салфетке. Потом вынул из-за пояса небольшой деревянный лакированный ящик, достал оттуда несколько тонких листиков золота и серебра.

Взяв красную рыбку, завернул ее в золотой листок, который тотчас присох к чешуе, выделяющей клейкое вещество, и бросил в реку, произнося таинственные слова. Затем взял белую рыбку, завернул ее в серебряный листок и, сопровождая тем же заклинанием, тоже бросил в воду.

Десять рыб — пять белых и пять красных — по очереди оказались в реке.

Завершив жертвоприношение, лоцман вернулся к рулю с видом человека, которому нечего больше бояться.

— Это все? — спросил Фрике у переводчика.

— Все, — серьезно и важно ответил индус. — Злые духи укрощены. Гаутама подарит нам добрый путь.

— Спасибо на добром слове. Каждый труд должен быть вознагражден, вот ему пять франков на чаек.

Шлюпка пошла в привычном темпе. Мимо проносились берега Иравади. Улетали прочь, хлопая крыльями, водяные птицы, напуганные отрывистым кашлем паровика.

— Странный обычай, — сказал парижанин, лежа на корме рядом с другом, курившим сигару. — Вы знали о нем раньше, месье Андре?

— Приходилось кое-что читать и слышать. Во всяком случае, в нем нет ничего удивительного, если принять во внимание непостоянный характер той реки, по которой мы плывем. Вполне естественно, что люди хотят умилостивить злых духов, которым приписывают беспорядочные разливы Иравади.

— Сейчас она вполне мирная.

— Да, но доверять ей нельзя. Иравади — самая ненадежная река в мире. К тому же теперь март, самое сухое время года в этой стране. А вот в августе после проливных дождей она разливается так, что становится многоводнее Конго, чуть ли не с Ганг.

— Эти разливы, должно быть, наносят немалый урон, — заметил Фрике, — неудивительно, что местные жители всячески стараются огородить себя от этой напасти. И мне ничуть не жаль пятифранковой монеты, которую я дал лоцману за десяток рыбок, кажется, я дешево отделался.

— Урон не столь велик, как может показаться. Разлив бывает регулярно, вода достигает определенной высоты, все затопляемые места известны. Когда вода спадет, жизнь немедленно налаживается, навигация становится даже оживленнее.

— Мне кажется, что навигация и сейчас очень оживленная. Лодки снуют беспрестанно. А я-то ожидал увидеть страну дикую и почти безо всякой торговли.

— О, как ты ошибался. Представь, тридцать пять пароходов ходят ежегодно вверх и вниз по реке, семьдесят тысяч лодок, из которых иные в полтораста тонн, ходят и по реке, и по ее притокам. Внешняя торговля одной английской Бирмы дала за тысяча восемьсот семьдесят восьмой — тысяча восемьсот семьдесят девятый годы пятьсот пятьдесят миллионов франков, по официальным данным.

— И в то же время здесь есть слоны, тигры, носороги… Удивительная страна!

— Это-то в ней и прельщает. Порой утонченность соседствует с дикостью. Между тем туристы посещают ее гораздо реже, чем Индию, это и заставило меня выбрать Бирму для нашей охотничьей экспедиции. Мы поднимаемся вверх по одному из притоков, чтобы побывать в тековом лесу, потом вернемся назад и отправимся в путешествие по главной водной артерии, увидим развалины столиц, покинутых местными монархами.

— Вот тебе раз!.. Значит, здесь столицы меняют, как… сюртуки.

— Положим, реже, — улыбнулся Андре. — Три столицы сменились за семьдесят пять лет.

— Двадцать пять лет не слишком большой срок для столицы.

— Конечно, к тому же я ошибся, не три раза, а пять.

— Не может быть.

— Суди сам. Более четырех веков столицей Бирмы была Ава. По капризу короля, одного из сыновей знаменитого Аломпры, ее оставили и перебрались в Сагаин, нечто вроде бирманского Версаля. Через три года, по велению нового короля, столицу перенесли в Амарапуру, или «город бессмертия», на берегу Иравади, в семнадцати километрах от Авы. В тысяча восемьсот девятнадцатом году двор покинул и эту резиденцию и до тысяча восемьсот тридцать седьмого года пребывал опять в Аве.

— Три столицы!

— В тысяча восемьсот тридцать седьмом году двор без всякой причины расстался с Авой и до тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года обретался вновь в Амарапуре.

— Четвертая перемена!.. Воображаю, как доставалось мебели и какие были убытки. Ведь недаром говорят: два переезда — один пожар.

— В тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, по очередному капризу монарха, Амарапура была оставлена окончательно, и сейчас это груда развалин. В семи километрах к северу возникла новая столица — Мандалай. Ее строительство завершилось лет пятнадцать назад.

— Меня удивляют и страсть монархов к переменам, и слепое повиновение подданных их прихотям.

— Ты забываешь, что здесь монарх владеет абсолютно всем: лесами, полями, реками, даже слонами, не говоря уж о людях. Человек здесь — вещь в руках короля. Стены Мандалая, новой столицы, воздвигнуты на человеческих трупах.

— Боже!

— В этом нет ничего нового. В древней Палестине, например, во главу угла при постройке здания закладывали «живой камень» — отгонять злых духов.

— Ну, хорошо… А как же иностранцы, жившие в Амарапуре? Они, надеюсь, имели право остаться там и не переезжать?

— Так и случилось в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году. Когда король приказал всем жителям переселяться, покидать свои дома, китайцы, которых было очень много и которые только что построили пагоду в своем квартале, отказались исполнить приказ. Их не тронули. В конце концов они все-таки перебрались в новую столицу, простая выгода заставила их это сделать — они остались без покупателей, с товаром на руках. Им еще пришлось унижаться и просить, чтобы их приняли в Мандалай.

— Город-то, по крайней мере, заслуживает внимания?

— Сам увидишь. Надеюсь, мы в нем побываем. Но сначала побродим по западу страны, боюсь, на северо-востоке не будет тековых деревьев.

— Разве в северной Бирме их нет?

— Некоторые авторы утверждают, что тек не растет дальше шестнадцатого градуса северной широты, но это неверно, он встречается много севернее. Мы увидим его непременно и сделаем в тековых лесах много удачных выстрелов, потому что они изобилуют всевозможной дичью. В них водятся и самые свирепые и грозные звери на планете.

— Буду рад продолжить серию метких выстрелов, которую начал Людоедом. Если в тековых лесах есть звери, есть опасность, есть из-за чего поволноваться охотнику — в таком случае едем туда, где растут теки!

 

ГЛАВА VI

Вверх по притоку Иравади. — Обработанные земли. — Фрике становится отличным стрелком. — Утро на реке. — Восход. — Неожиданная встреча. — Слон? — Нет, всего лишь носорог. — Черные пантеры — супружеская пара. — Двое на одного. — Страдания носорога. — Уникальный двойной выстрел. — Спасенная жертва. — Неблагодарность. — Не делать добра, не нажить врага. — Ярость дикой скотины. — Череп носорога и пуля «Экспресс». — Не слишком крепкая броня. — Для коллекции.

Поднявшись еще немного вверх по течению Иравади, шлюпка вновь вошла в один из бесчисленных притоков, впадающих в реку-богатыршу.

Лоцман превосходно знал не только местную гидрографию, но, как оказалось, и изобилующие дичью подходящие для охоты места.

Друзья, главной целью которых и была охота, решили вполне на него положиться.

Жалеть об этом им не пришлось.

Лодка, замедлив ход, вступала в места все более дикие. Реже показывались поселки, по большей части издалека, обработанные поля исчезли вовсе. Дикая природа вступала в свои права.

Фрике и Андре, хотя и мимоходом, имели возможность полюбоваться, с каким трудолюбием и терпением бирманцы, близкие родственники китайцев, мастеров оросительного дела, смогли обустроить свои плантации.

Всюду, где во время разлива можно организовать орошение, рос рис, который в высшей степени толково и разумно чередовался с другими культурами — табаком, кукурузой, бобами, чечевицей, сладким картофелем, сахарным тростником.

Небольшие поля были разбиты на квадраты, как шахматная доска, и каждый получал ежедневно свою долю воды из запасов в природных бассейнах. Вода растекалась по полям с помощью системы каналов и шлюзов, устроенной просто, но с умом.

Среди ровных ухоженных полей высились фруктовые деревья, приспособленные к местному климату, — финиковые и фиговые пальмы, масличные деревья, гранаты, персики, и даже сливы, груши и вишни, которые особенно странно смотрелись рядом с гуайявами, манго и бананами.

А еще кусты индиго и хлопчатника, лимонные, апельсиновые, ореховые, тамариндовые, камедные, резиновые деревья и многое другое.

То тут, то там из-за деревьев показывалась и снова пряталась блестевшая на солнце маковка пагоды, и вновь тянулись джунгли с колючим тростником, островками бамбуков, травой в человеческий рост — и среди этого великолепия сияла многоводная Иравади.

Нечего и говорить, что водная и болотная птица попадалась в изобилии: то и дело взлетали, испугавшись вздохов паровика, ибисы и фламинго, марабу и чайки, цапли и пеликаны. Парижанин практиковался в стрельбе на лету. Неудача с тетеревами не забылась, он дал себе слово стать превосходным стрелком. Стоя на носу шлюпки, азартно стрелял и ставил все более трудные задачи.

Он явно делал успехи, Андре нахваливал его, ощипывая подстреленных птиц, которые подбирали члены экипажа.

Вечером бросили якорь посредине реки и беззаботно уснули.

Три дня прошло с тех пор, как лоцман принес в жертву Гаутаме посеребренных и позолоченных рыбок. Шлюпка рассекала глубокие и прозрачные воды Яна, или Киук-Яна, притока Иравади, впадающего в нее под двадцать первой северной параллелью. На протяжении тридцати километров Ян поднимается от устья к северо-западу и делится на четыре рукава, расходящихся гусиной лапой. Первые три очень короткие, не более пятидесяти километров, четвертый, идущий с севера на юг, протянулся почти на двести. Река Ян и ее притоки орошают почти незаселенную часть страны, простирающуюся на запад до английской границы. Можно представить, как она богата дичью.

Посмотрев по карте, куда ведут эти четыре рукава, охотники направились по самому длинному, полагая, что по его берегам растут тековые леса.

На четвертый день рано утром Фрике проснулся от озноба — опустился туман, как это обычно бывает по ночам в сырых низинах.

Полагая, что согреться лучше всего движением, парижанин вылез из-под одеяла и решил отправиться на берег с неграми, которые собирались плыть за дровами для паровика.

Андре тоже проснулся от озноба и принял такое же решение. Оба страшно удивились, встретившись у лодки — каждый думал, что другой спит.

Фрике взял ружье шестнадцатого калибра, Андре — винтовку «Экспресс» калибра четырнадцать с четвертью.

Друзья молча кивнули друг другу и тихо уселись в лодку, приказав неграм как можно меньше шуметь веслами.

Вскоре красные лучи пронизали туман, и он моментально рассеялся. Верхушки деревьев, до этой минуты невидимые, вдруг словно загорелись, засверкали, тогда как внизу их еще застилала сероватая пелена, постепенно исчезавшая.

Воздух делался все свежее и прозрачнее. Предметы выступали особенно резко и ярко, звуки слышались особенно отчетливо. Одним словом, то было настоящее утро в тропиках, где солнце восходит без зари и заходит без сумерек. Восход солнца здесь похож на взрыв света. Друзья наслаждались хорошо знакомой картиной. Они столько раз ее видели, а все никак не могли налюбоваться.

Однако художественное чувство не заглушило в них охотничьего инстинкта. Фрике первым заметил, что между широкими листьями водных растений с остатками росы движется нечто черное.

Он сделал знак гребцам остановиться.

— Что там? — тихо спросил Андре.

— У берега барахтается в воде какое-то крупное животное, вроде слона.

— Черт возьми!

— Слышите? Фр!.. Фр!.. Фр!.. Точно наш покойный приятель Осанор, когда, бывало, умывался утром…

— Может, и слон, их много в бирманских лесах.

— Но я-то, я! Нечего сказать, хорош буду.

— Что такое?

— Да ведь у меня только ружье, заряженное дробью.

— Зато у меня винтовка. Впрочем, оставим его в покое. Сегодня мы не готовы. Как-нибудь в другой раз. Клыки от нас не уйдут, еще успеем пополнить коллекцию.

— А если он на нас нападет?

— Послушай, Фрике, не говори глупостей… Виданное ли дело, чтобы слон напал на человека первым, если его не трогают!

— Ох, да, что-то не то я говорю… Начитался когда-то страшных историй комнатных охотников и все не могу освободиться от детских фантазий.

Андре ничего не ответил, только улыбнулся и, осторожно приподнявшись, пригляделся.

— Это не слон, — сказал он шепотом, — носорог.

— Гадкий зверь. Терпеть не могу. Один меня едва не растерзал в Африке, когда я отыскивал нашего жандарма.

— Черт возьми! — проговорил Бреванн, одним ухом слушая, что говорил Фрике. — Я думал, он ближе, а он метрах в ста двадцати, не менее.

— Неужели вы хотите стрелять отсюда?

— Почему бы нет? Его можно смертельно ранить, а то и убить, так или иначе, но я заставлю его уйти отсюда. Соседство с ним мне не нравится. Только он да буйвол кидаются иногда в слепой ярости на предмет, который видят впервые. Он может наброситься на лодку, перевернуть ее. Надо попробовать. Эй, вы! Пригнитесь пониже и прижмитесь друг к другу. И ты, Фрике. У моей винтовки такая сильная отдача, что вас собьет с ног.

Андре медленно поднял винтовку и стал целиться в заветное черное пятно около плеча. Условия были самые благоприятные — стрелку ничто не мешало, торопиться незачем, носорог стоял спокойно и ничего не замечал.

Охотник уже хотел спустить курок, как вдруг раздался сдавленный, но громкий крик, словно кто-то провел громадной пилой по самому твердому дереву.

Изумленный, даже испуганный носорог бросился было вон из воды, где был стеснен в движениях, но выскочить не успел.

Вслед за криком, очевидно послужившим сигналом, из густых кустов позади этой махины выскочили два гибких, проворных зверя и разом обрушились на толстокожего.

— Черные пантеры! — воскликнул Андре, спокойно опуская винтовку.

— Черные пантеры? — повторил Фрике. — Это интересно. Я видел их только в зоологическом саду. Говорят, очень злые… Ай-ай! Плохо тебе приходится, толстяк.

— Черные пантеры! — воскликнул Андре.

Носорог испустил отчаянный крик — мощный, сипло-металлический. В нем слышались и боль, и бешенство, и испуг.

Положение его было ужасно.

Застигнутый врасплох молниеносным нападением свирепой супружеской четы, он лишатся какой бы то ни было способности защищаться.

Самец сидел на его спине впереди, запустив когти всех четырех лап в кожу, и грыз зубами затылок, стараясь добраться до мозжечка. Самка оказалась слабее — сделав прыжок, передними лапами достала до крупа, но задние остались на земле. Она яростно теребила ляжки врага, царапала когтями и рвала зубами.

— Месье Андре, — тихо проговорил молодой человек, — мне было бы жаль этого увальня, если бы я не знал, какой у него самого злобный нрав. Пантеры съедят его заживо!

— Если только я им это позволю. Хотя я не особенно сочувствую носорогу, этих кошек положительно не терплю. Кроме того, мех черных пантер так красив и так редок, что их шкуры нам с тобой не помешают.

— Вы хотите стрелять отсюда?

— Конечно. С расстояния в сто двадцать метров обычный стрелок должен всадить пулю в дно шляпы, а голова этого самца шире.

Выстрел из винтовки «Экспресс» потряс воздух и вызвал многократное эхо с разных сторон, оно походило на раскаты грома.

Самец привскочил на спине носорога, изогнув туловище и вытянув вперед лапы, точно геральдический зверь, и тяжело упал на самку. Та, не обращая внимания на выстрел, который приняла, вероятно, за гром, испустила отчаянный рев, когда увидала своего товарища мертвым. Приписав его гибель носорогу, атаковала жертву с головы, пытаясь перегрызть горло, выцарапать глаза, и когда это не удалось, вцепилась в оттопыренную нижнюю губу.

Андре вновь прицелился.

— Вот это да! — пробормотал Фрике.

Охотник выстрелил как раз тогда, когда пантера вцепилась носорогу в морду. Пуля попала ей между плеч и перебила хребет, но она не отцепилась от добычи, лишь глухо завыла.

Терзаемый гигант, вне себя от ужасной боли, изо всех сил тряхнул головой.

Но умирающая пантера не разжимала челюстей. В результате часть губы оторвалась, и красавица с размаху упала рядом с самцом.

Избавившись от врагов, носорог стал вертеться кругом как безумный. Вода окрасилась кровью.

Вдруг он перестал выть от боли и зарычал от ярости — заметил лодку с людьми и белый дымок.

— Не хватает только, чтобы он на нас напал, — заметил парижанин.

— Непременно нападет, — сказал Андре, аккуратно вставляя в винтовку два металлических патрона. — Да вот он уже и плывет на нас. Тем хуже для него. Я ему голову размозжу. Сидите, не шевелитесь. Пусть подплывет ближе.

Бреванн встал на носу лодки и хладнокровно смотрел на зверя, который подплывал необыкновенно быстро. Выглядел он отвратительно — исцарапанная морда с откушенной губой, обнаженная челюсть. Глаза сверкали злобой. Он бешено ревел.

Минута нерешительности, легкое головокружение, осечка или что-нибудь в этом роде — и лодка опрокинута, люди раздавлены.

Носорог в десяти шагах.

— Боже, какой он гадкий! — пробормотал неисправимый болтун Фрике. — Стой, красавец! Ни шагу дальше!

Это послужило командой: «Пли!» Андре прицелился и выстрелил в третий раз.

Он метил в череп, в ту кость, которой прикрыт мозг.

Настоящий блиндаж.

Но против пули «Экспресс» не устоять и этому блиндажу. Гибельный снаряд ударил по черепу. Носорог резко остановился, точно окаменев, выпучив глаза и разинув пасть. Не стонал, не хрипел. И вдруг, как пробитая лодка, пошел ко дну и замер там среди растущей на иле травы. По воде разошлись круги, всплыли и лопнули огромные воздушные пузыри — и все.

— Ну, парижанин, что ты мне на это скажешь? — спросил Андре.

— Скажу, месье Андре… Скажу, что это ужасно. Голова треснула и разлетелась, как тыква. Я сам видел мозг. Как жаль, что носорог исчез под водой! У него великолепный рог, голову можно было бы препарировать.

— Зачем же его оставлять там гнить? Часть можно будет сохранить. Прикажем неграм привязать к его лапе канат и вытащить на берег. Впрочем, пусть лучше шлюпка сюда подплывет, надо взять на нее и пантер. К тому же я отказываюсь оставаться в лесу — устал и голоден, как собака. Вернемся завтракать.

 

ГЛАВА VII

Яванская пантера, которая водится не только на Яве. — Об отсутствующих. — Два превосходных трофея. — Вперед! — Тековый лес. — На что идет тековое дерево. — Тек и императорская казна. — Птица-носорог. — Охотник усердный, но неопытный. — Неудача. — Убежище калао. — Новая попытка. — Важные предосторожности. — Ружье шестнадцатого калибра недостаточно хорошо. — Клюв и рог птицы-носорога. — Парижанин и его приемыш.

Красавица черная пантера меньше обыкновенной, но гораздо злее, и у нее великолепный мех. С виду она скорее стройна и грациозна, чем сильна, но на самом деле это невероятно могучий и проворный зверь.

Голова — как у громадной черной кошки, с короткими ушами и золотисто-желтыми глазами. Пасть всегда полуоткрыта, белые зубы кажутся ослепительнее от черного фона.

Желтая шкура барсов, усеянная красивыми розовыми пятнами, у черной пантеры действительно черная с дымчатым отливом. На первый взгляд кажется, что она окрашена равномерно, но если приглядеться, окажется, что и на ней есть пятна, только не розовые, а черные. Эти пятна и узоры проступают не так ярко, потому что мало отличаются от общего фона.

Фрике сдирал шкуру с самки, Андре — с самца, оба любовались красивым мехом. Парижанин спросил, почему черную пантеру называют яванской.

Бреванн улыбнулся:

— Вероятно, потому что кроме острова Ява она водится в Индокитае и в Бенгалии.

— Странный ответ.

— На тебя не угодишь. Другого я не знаю. Ученые мудро решили, что черная пантера живет только на Яве, и назвали ее яванской. Между тем она встречается и в других местах. Майор индийской армии Левисон нередко убивал черную пантеру на материке, наш соотечественник Томас Анкетиль встречал ее в Бирме… Есть много других примеров, взять хоть нас с тобой.

— Так-то вот пишется история… естественная, — заметил Фрике. — Во всяком случае, пантера очень интересный зверь, где бы она ни жила, я бы дорого дал, чтобы посмотреть, какие лица будут у ваших парижских охотников, когда из ящика камфорного дерева мы достанем эти две шкуры, натертые мышьяковым мылом.

— Я об этих изменниках и думать забыл. Пусть сидят себе дома. Займемся теперь носорогом. Кстати, каковы эти пантеры в длину? Кажется, больше, чем описывают в книгах.

— У меня нет метра, но длина дула моего ружья — семьдесят пять сантиметров. Вот и можно измерить. Так. Самец от морды до хвоста — метр сорок пять, его супруга — метр тридцать. Недурно.

Шлюпка, приведенная к месту боя, стояла под парами. Один из негров отважно нырнул в реку и привязал к лапе носорога веревку. Берег был невысокий, вытащить его оказалось нетрудно. Зверя положили на траву. Андре хотел снять и с него шкуру, но пантеры так обработали ее когтями и зубами, что местами она являла собой лишь бесформенные лоскутки. Заслуживала внимания только голова, хотя исцарапана оказалась изрядно. Замечательный рог семидесяти сантиметров в высоту при диаметре двадцать пять и, конечно, пробоина в черепе, оставленная пулей «Экспресс»!

Бреванн не без труда отделил тесаком голову от туловища, велел перенести ее на шлюпку и сам принялся ее препарировать по всем правилам. Шлюпка двинулась вверх по течению.

Бреванн принялся ее препарировать по всем правилам.

Два дня спустя по берегам реки появился чудный тековый лес.

Тековые леса невероятно красивы. Величественно поднимаются кверху, точно громадные столбы, прямые, стройные, сероватые стволы, поддерживающие свод из темно-зеленых бархатистых листьев с белыми точками на нижней стороне. Под деревьями в лесу — тьма, почва совершенно голая. Рядом с этими великанами растительного царства, не пропускающими ни воздуха, ни света, расти не может ни что. Если и попадется какое-нибудь другое дерево или растение, это всегда ровесник, случайно выдержавший борьбу за существование. Как правило, в тековых лесах одни теки.

Тековое дерево не боится червей — оно им не по зубам, не гниет в воде — ни в соленой, ни в пресной, нечувствительно к переменам климата, словом, неизменно. Индусы и жители Индокитая строят из него дома и пагоды, и всюду оно идет на постройку кораблей.

В Бирме все тековые леса считаются собственностью императора и приносят ему огромный доход. За их эксплуатацией следят специальные чиновники, но, разумеется, без злоупотреблений не обходится. И все же, несмотря на неправильную вырубку, хищническое истребление, тековые леса все еще огромны и густы, сохраняя первобытный, девственный характер, в них до сих пор в изобилии плодятся и множатся всевозможные дикие звери.

Шлюпка стала на якорь на выбранном Андре месте. Фрике сейчас же разглядел на берегу следы буйволов и слонов.

— Завтра, кажется, у нас будет случай отличиться, — сказал он, — а пока я сделаю маленькую рекогносцировку.

— Как?.. В два часа пополудни, в самую жару? Ты с ума сошел. Ложись-ка лучше в гамак и отдыхай.

— Не могу, месье Андре, у меня зуд в ногах. Я и сам не засну, и вам спать не дам. Чу! Это что за шум? Какая-то возня там, наверху, в листьях!

Дежурный кочегар, когда выпускал пары, решил порадовать мальчика Ясу и дал сильный свисток. Вероятно, такого здесь еще не слышали. Спрятавшиеся от жары в листве птицы испугались, подняли крик и принялись летать.

Молодой человек не обратил бы на это особенного внимания, если бы среди обычных птичьих криков не различил что-то похожее на мычание, сопровождаемое громким хлопаньем крыльев, щелканьем клюва и карканьем. С вершин деревьев, стоявших у реки, тяжело слетела примерно дюжина пернатых величиной с индюшку. Неуклюжие, с огромными, безобразными, ни на что не похожими клювами. Они отлетели на несколько сот метров и вновь уселись на деревьях.

— Я знаю этих птиц. Видел на острове Борнео. Зовут их… Эх, память у меня дырявая…

— Калао, ты хочешь сказать?

— Да, именно так… калао.

— Я тоже разглядел их. Они из породы так называемых «носорогов». Вот бы подстрелить хоть одну, это очень украсило бы нашу коллекцию.

Эти слова были порохом, брошенным на уголья. Пятки у парижанина загорелись. Он моментально схватил ружье шестнадцатого калибра и бросился в ту сторону, куда полетели птицы.

Прошло не более двух минут, прогремели выстрелы — один за другим. Опытный охотник сказал бы: «Плохо дело».

Так и подумал Андре, сидя спокойно на складном стуле. Вскоре показался Фрике — расстроенный, весь в поту и безо всякой дичи.

— Я бы мог сказать — не повезло, но я сам виноват. Я просто неловкий дурак.

— Шальной, я бы сказал.

— Почему, месье Андре?

— Да, бросился со всех ног, как сумасшедший, не отдавая себе отчета в том, насколько высоки эти деревья, хватит ли дальнобойности ружья. Ну, какова, по-твоему, высота этих теков?

— Ну… метров сорок.

— Не угадал. Прибавь еще двадцать, и будет, пожалуй, так.

— Неужели вправду шестьдесят?

— Если не больше, но уж никак не меньше. Шестьдесят метров — это приличное расстояние для охотничьего ружья при горизонтальном прицеле, а когда приходится стрелять почти вертикально, то ружья шестнадцатого калибра тут не хватит, тем более что эти огромные птицы очень живучи.

— Хорошо. Возьму винтовку «Экспресс» и пойду опять.

— И что в результате? Птицу разнесет в клочья. Возьми лучше ружье восьмого калибра, как раз подойдет.

— Так и сделаю — и побегу.

— Да что с тобой? Я тебя таким еще не видел. Будто бес вселился.

— Бес охоты, месье Андре!

— Я очень рад за тебя, но нужно хорошенько все обдумать. Мы здесь не в Босе. Во-первых, потрудись доложить патронов в сумку, чтобы в ней был полный запас: двадцать патронов с дробью и десять с пулями. Во-вторых, изволь взять с собой кожаный мех с кофе и несколько сухарей.

— Чтобы отойти на два километра?

— Никогда нельзя знать заранее, насколько застрянешь в девственном лесу.

— Я через час надеюсь быть дома.

— Я тоже надеюсь, иначе я бы тебя не отпустил. Но ведь ты не ребенок, и к тому же ради пары калао стоит сделать прогулку. Ты увидишь странную птицу длиной метр двадцать от клюва до хвоста, с черно-сизыми перьями прелестного отлива на спине и крыльях и с белым брюхом. Хвост белый, прорезанный черной полосой. На голове хохолок из тонких перышек. Все это было бы, впрочем, вполне обыкновенно, если бы не величина птицы и, главное, не ее чудовищная голова. Вообрази себе, что к этой голове прицеплен клюв тридцати пяти сантиметров длиной и толщиной у основания десять, а у того вида калао, что называют «носорогом», на верхней части клюва нарост, загнутый спереди, как у четвероногого толстокожего собрата, порой он достигает восьми сантиметров.

— Тяжеловесное, должно быть, сооружение!

— Ничуть. Он не плотный, а ноздреватый, губчатый и только прикрыт роговой оболочкой, очень тонкой, хотя весьма прочной. Поэтому никак не отягощает птицу. Длинный клюв и короткие лапы не позволяют ей клевать пищу подобно мелким птахам или терзать, удерживая лапами. Калао заглатывает ее целиком: схватив концом клюва ягоду, зерно или плод, подбрасывает добычу, ловит с ловкостью жонглера и глотает.

— Я видел, как туканы проделывали то же самое своими напоминающими банан клювами.

— Совершенно верно. Туканы очень похожи на калао, только гораздо меньше. Однако ну ее к богу, теорию: первый же выстрел в один миг научит тебя больше и лучше, чем все мои рассказы.

— Вы меня только еще больше раззадорили. Побегу. До скорого, месье Андре!

— До свиданья, мой друг. Смотри, возвращайся не с пустыми руками.

Фрике приготовил все, что советовал Бреванн, и устремился в тековый лес.

Не успел сделать и десяти шагов, как услыхал позади топот маленьких ног. За ним бежал Яса.

Первым движением парижанина было отослать ребенка обратно, но мальчуган с такой любовью на него смотрел, с такой мольбой протягивал к нему свои руки, повторяя «Фрике!», что молодой человек передумал.

— Месье Андре, мальчик пойдет со мной! — крикнул он.

— Очень хорошо, тогда скорее вернешься и не заберешься чересчур далеко.

Через четверть часа Фрике дошел до места, куда, по его расчету, перелетели калао, испугавшись свистка. Они, по всей вероятности, сидели теперь на верхушках самых высоких деревьев.

Юноша шел тихо, осторожно, надеясь застигнуть птиц врасплох и нанести удар своим чудовищным ружьем. Вдруг вновь послышалось щелканье клювов, хлопанье крыльев, карканье. Очевидно, птицы его обнаружили.

Неприятель вторично отступил.

— Что ж, я буду их преследовать, хотя бы они полетели к черту на рога! Я вспотел и весь мокрый, а мальчуган — как ни в чем не бывало. Скоро я высуну язык, а он будет еще совершенно свеж. Эти люди отлиты из бронзы. Впрочем, если он устанет, мы отдохнем, пока же надо идти вперед и вперед, чтобы не возвращаться с пустыми руками.

 

ГЛАВА VIII

В погоню за калао. — Разочарование и ожесточение. — Наконец! — Первая жертва. — Как мало весит калао. — Поляна в лесу. — С глазу на глаз с царственным тигром. — Отступление. — Кровавый след. — Убит! — Изуродован. — Пристрелили. — В обратный путь. — После трех часов ходьбы. — Изумление.

Андре сказал: «Никогда нельзя знать заранее, насколько застрянешь в девственном лесу».

Скоро парижанину пришлось убедиться в справедливости этих слов и от души поблагодарить друга за прозорливый совет основательнее запастись в дорогу, пусть только самым необходимым.

Калао летают тяжело и неуклюже, восполняя недостаток летательных способностей чрезвычайной бдительностью и осторожностью. Чем бы они ни были заняты — чисткой ли перьев, срыванием ли плодов с деревьев или просто громким карканьем, они все время настороже, все время приглядываются, прислушиваются и при малейшем шорохе поднимают тревогу.

Приметив подозрительный предмет или живое существо, шумно вспархивают и перелетают, испуганно крича, на другое место, метров за двести. При этом тяжело опускаются на ветку и начинают уморительно качаться, опуская книзу то голову, то хвост, точно чаши весов, рискуя, что та или другая перетянет.

Видя столь неуклюжий полет, столь неустойчивое равновесие, глядя на эти короткие перелеты, указывающие как будто на физическую слабость, неопытный охотник полагает, что он непременно настигнет калао, если будет неутомимо их преследовать и осторожно подкрадываться. Сами птицы поддерживают это заблуждение, коварно подпуская к себе, порой довольно близко.

Полный надежды, охотник потихоньку следует за ними, прячется, пригибается, трепещет от страха и волнения, и вот уже готов вскинуть на плечо ружье, как вдруг стая вспархивает и улетает с нестройным криком.

От этого можно сойти с ума.

Фрике увлекся именно такой бесплодной погоней и незаметно для себя проходил часа полтора, тешась надеждой подстрелить хотя бы одну птицу. Не раз он приближался к стае на расстояние выстрела, но не стрелял, сбитый с толку прежним невезением, которое приписывал неудачному выбору оружия, забыв, что ружье, которое взял на этот раз, бьет вдвое дальше. Наконец усталый, измученный, расстроенный, он вдруг, когда птицы опять от него улетали, схватил ружье, прицелился и выстрелил в самую середину стаи.

Бухнул оглушительный выстрел, прогремел и затих. С верхушки тека послышались отчаянные крики:

— Краа!.. Краа!.. Краа!..

Одна из птиц, настигнутая полным зарядом дроби из патрона номер три, висела вниз головой, зацепившись лапой за ветку.

Одна из птиц висела вниз головой, зацепившись лапой за ветку.

— Наконец-то! — вскричал обрадованный парижанин. — Однако ружье восьмого калибра бьет далеко. Ну, птица, спускайся скорее, дай на себя посмотреть… Так. Коллекцию ты собой украсишь, что и говорить.

Калао перестала кричать, сорвалась с ветки, за которую судорожно цеплялась лапой и упала на землю. Яса резко вскрикнул и бросился поднимать добычу, чтобы подать ее Фрике, а тот, как ребенок, поставив ружье у ствола дерева, начал выделывать фантастические па, которым позавидовала бы сама тропическая Терпсихора.

— Спасибо, мальчик, ты очень любезен. Но положи ее, ведь она ростом с тебя и, наверное, очень тяжелая. Ты настоящий силач, раз принес ее сюда, как воробья… Ба! Да она прелегонькая! Вот так штука! Настоящий фокус!.. Птица величиной с откормленного гуся весит не более трех фунтов, хотя должна бы весить не меньше двенадцати! Странно!.. Странно!.. Не стоит быть такой легковесной и летать так плохо. Впрочем, я от этого не в убытке: удобнее нести, раз она так легка.

Если бы молодой человек лучше знал анатомию птиц, не назвал бы фокусом столь малый вес калао. У них есть так называемые воздушные мешки, или резервуары, в которые через легкие поступает воздух, и которые сообщаются с костями. У калао они особенно велики, потому птица такая легкая, несмотря на значительные размеры. Она буквально наполнена воздухом и, будучи величиной с индюшку, весит не более полутора килограммов.

Фрике полюбовался глянцевым черно-синим опереньем спины, белыми перьями подбрюшья, подивился на громадный клюв с красным наростом и сказал:

— Ничто так не ободряет охотника, как удача. Куда девалась моя усталость — я вполне бодр. А ты как, мальчуган? — спросил он, будто Яса мог его понять.

Маленький человек взял калао за голову, перекинул птицу за спину, вцепился обеими руками в клюв и двинулся вперед, словно приглашая последовать за собой.

Немой ответ был красноречивее иной длинной речи.

— Превосходно! — воскликнул Фрике. — Ты у меня молодец. Надо подстрелить еще одного летучего носорога, чтобы и мне было что нести.

Будучи человеком осторожным, он вновь зарядил ружье, спрятав в карман пустую латунную гильзу, которую можно наполнять вновь и вновь, используя сколь угодно много, и пошел за своим храбрым маленьким товарищем.

Удивительно, но птицы исчезли.

Мощный выстрел, свист крупной свинцовой дроби в ветвях дерева, гибель собрата — все это заставило калао улететь гораздо дальше, чем обычно.

— Делать нечего, придется довольствоваться одной птицей, — разочарованно произнес парижанин. — В таком случае идем домой, а то мы незаметно для себя сделали изрядный крюк. Хорошо, что месье Андре посоветовал мне взять с собой козий мех с кофе и запас сухарей! Съедим, мальчуган, по сухарику, выпьем кофейку, отдохнем и, приободрившись, пустимся в обратный путь. Так, Яса?

— Да, — доверчиво откликнулся ребенок.

— Вот хорошенькая поляна с цветами и невысокими деревьями, не такими угрюмыми и мрачными, как теки. Может, на них есть плоды? Или они растут близ источника? Недурно было бы украсить сухарь каким-нибудь плодом и испить свежей водицы, чтобы поберечь кофе. В таком случае — вперед. Эти лесные поляны очень красивы, и сколько на них бывает зверья!

С этими словами наш болтун, не перекидывая ружья за спину, а держа его в руке, в позе крадущегося охотника, пошел на поляну, до которой было не более двухсот метров.

От тековых деревьев ее отделял почти пересохший ручей, последние теки стояли шагах в десяти от берега. По ту сторону ручья росли великолепные тенистые деревья с пышными кронами, благодаря которым почва сохраняла влагу. Среди них Фрике с удивлением различил стройные и прямые стволы кокосовых пальм. Он не ожидал их увидеть в таком месте.

— Да мы здесь будем как сыр в масле! — сказал он, собираясь перейти ручей шириной метров шесть. — Что такое? Кто это теребит кусты?.. Э, да тут дело нешуточное.

По ту сторону ручья раздвинулись нижние ветви кустов, покрытых цветами, и на откосе появился огромный тигр, очевидно отдыхавший в этом благоуханном убежище.

То был настоящий королевский тигр, желтый с черными полосами, на коротких лапах, с широкой грудью, длинными усами, короткой мордой, с большими янтарными глазами, разделенными зрачком в виде буквы I.

Он потягивался и зевал, когда появился парижанин, несколько смутившийся от неожиданности, несмотря на всю свою самоуверенность.

Тигр смутился не меньше и стоял, не зная, как поступить.

Молодой человек проворно прицелился, чувствуя, что по спине у него забегали мурашки.

Увидев направленную на себя железную полосу, тигр припал к земле, так что почти коснулся ее грудью.

«Собирается прыгнуть», — подумал Фрике.

Не медля ни секунды, сделал два выстрела, один за другим.

Бац-бац! Оба почти слились в один, но грохот не заглушил яростного крика, вылетевшего из пасти изуродованного зверя. Все его четыре лапы вытянулись, как пружины, и сквозь дым было видно, как он подпрыгнул выше головы и тяжело обрушился назад. Для парижанина было делом минуты схватить в охапку маленького Ясу, не выпускавшего из рук птицы, и отбежать прочь.

«Спрятать мальчугана, а там видно будет», — думал Фрике.

В несколько секунд он пробежал шагов тридцать и остановился, убедившись, что погони нет. Тогда вынул из ружья пустые гильзы, вновь зарядил его и с облегчением вздохнул.

— Если кот еще жив, этим я уложу его наверняка. Вот так неожиданная встреча! И ружье-то было заряжено дробью. Правда, оно восьмого калибра и в каждом заряде двенадцать с половиной граммов пороха и семьдесят граммов свинцовой дроби номер три. Это очень серьезно. По-видимому, весь заряд угодил между глаз: порох, свинец и пыжи. Все въехало… Пойти взглянуть, что ли?

«Спрятать мальчугана, а там видно будет», — думал Фрике.

Он вернулся на прежнее место. Маленький бирманец шел за ним. Глаза его сверкали, как черные алмазы, птица болталась за спиной, ударяя по икрам.

Молодой человек без труда нашел след тигра по пятнам крови, которые свидетельствовали о серьезной ране. Пройдя почти двести метров, увидел перед собой лежащего хищника. Тот пока не был мертв, его бок конвульсивно вздымался, но подняться он уже не мог и только бессильно перебирал лапами.

Зверь издыхал. Агония, по-видимому, была мучительной, тигр терзал когтями то почву, то твердую тековую кору.

Фрике не мог поверить глазам.

— Королевский тигр, убитый дробью! Невероятно. Буду рассказывать охотникам — не поверят, назовут хвастуном. А между тем это правда. Ужасный зверь! Он задрал бы меня насмерть одним ударом лапы. Не меньше Людоеда. Однако мы с месье Андре действуем недурно. Здесь действительно страна тигров. Впрочем, довольно болтать, я становлюсь похож на деревенскую трактирщицу.

Судороги прекратились, бока успокоились, тигр едва слышно хрипел.

Охотник понимал, зверь убит, но все же решил выстрелить еще раз для пущей безопасности.

Он прицелился ему в плечо и выпустил пулю «Экспресс». Протяжно вздохнув, тот содрогнулся всем телом и замер.

Стрелять не стоило.

Яса, молча глядевший во все глаза, пронзительно вскрикнул, когда тигр издох, и крепко схватил Фрике за руку, залившись слезами.

Парижанин успокоил его словами и ласками и принялся рассматривать рану.

Верхняя часть черепа оказалась раздроблена на мелкие крошки, глаза выбиты, носа не было, на морде не осталось шкуры, она представляла собой месиво из костей, кожи, шерсти и крови. Свинцовые дробины через пролом в черепе проникли в мозг, но кошачьи живучи, и изуродованный тигр нашел в себе силы проползти почти двести метров.

Пора было подумать о возвращении. Великолепную шкуру пришлось бросить, вдвоем они не могли донести ее до шлюпки. К тому же надо было спешить, чтобы добраться до наступления темноты.

Парижанин достал из кармана два сухаря — для себя и для мальчика, они принялись грызть их, не жалея зубов. Сухари оказались тверды и жестки, как кирпичи. Потом два друга отхлебнули кофе из козьего меха и собрались в обратный путь.

Фрике торопливо сориентировался, вскинул на плечо заряженное ружье, убитую птицу привязал себе на спину ремнем от патронташа и пошел рядом с маленьким спутником, который от него не отставал.

Теки тянулись без конца и почти без перерыва. Фрике начал уставать.

— Не думал, что зайду так далеко, — рассуждал он сам с собой по своей всегдашней привычке. — Месье Андре, как всегда, был прав. Уж не сбился ли я с дороги? Эти деревья так похожи одно на другое. По солнцу идти нельзя, за лесом его не видно. Инстинкта, как у дикарей, у меня нет, потому что я парижанин и мой нос лишен первобытной чуткости. Ну, Фрике! Леса на Борнео прошел насквозь, а здесь запутался, как дурак, гоняясь за калао! У меня даже компаса с собой нет. Забыл захватить. Хорош! Хоть бы догадался делать тесаком зарубки на этих однообразных громадных кольях, именуемых тековыми деревьями — и того нет. Глупее, чем мальчик-с-пальчик.

Молодой человек посмотрел на часы и удивился, когда оказалось, что они идут уже три часа. Тигра он убил в половине второго. Значит, скоро покажется шлюпка, если, конечно, он идет в правильном направлении.

Он взглянул на мальчика, который бодро шагал своими маленькими ногами, не обнаруживая усталости, и ласково улыбнулся ему.

А лес все тянулся и тянулся. Фрике насторожился.

Вдруг он радостно вскрикнул:

— Наконец-то!.. Мы скоро дома!.. Эти деревья я видел раньше, я узнаю их. Да. Я не ошибся. Мы тут уже были.

Молодой человек был уверен в успехе. Но, пройдя еще шагов пятьдесят, замер как вкопанный… перед убитым тигром.

 

ГЛАВА IX

Без компаса трудно идти по прямой. — Как плутают в лесу, в океане, среди снежных равнин. — Лагерь на поляне. — Вырезка из тигра на обед. — Шкура тигра вместо перины. — Гастрономические предрассудки. — «Бооль». — После ночлега в лесу. — Бесполезные планы. — Сигналы без ответа. — Фрике высказывает предположение, что приключение затягивается, и совершенно прав. — Взаимное обучение. — Эхо. — Гора.

Поставьте здорового умом и телом человека на плоскую поверхность, площадь, например, завяжите ему глаза и попросите, чтобы он пробежал пятьсот шагов по прямой. Пусть перед ним все будет гладко и ровно, пусть он знает, что на его пути нет ни одной преграды, ни малейшего препятствия, что он может смело двигаться вперед.

Вот он пошел.

Идет.

Через тридцать шагов он уже сошел с прямой, через сто шагов отклонился от нее еще больше. И начинает описывать, слева направо, весьма заметную кривую.

Он считает шаги. Пройдя пятьсот, останавливается, снимает повязку, ищет глазами поставленную цель. С изумлением убеждается, что стоит к ней спиной.

Следуя от исходной точки, он описал почти правильный полукруг.

Увеличьте, если можно, это расстояние. Пусть будет два, три, четыре километра. Возобновите опыт с кем угодно, и вы убедитесь, что человек с завязанными глазами идти по прямой не может, он будет блуждать по довольно ограниченному периметру и описывать, почти всегда слева направо, круги.

Человек, заплутавший в тумане, бессознательно проделывает то же самое, кружит около одного и того же места. Какому охотнику не случалось блуждать по болоту, преследуя в туманный, сырой, ноябрьский день бекасов? Матросы без компаса, когда терпят крушение, тоже сбиваются с пути в туманную погоду, если не видно ни солнца, ни звезд. Что бы они ни делали, им приходится бороздить моря и океаны, описывая все те же фатальные круги, пока не подхватит течение или не появятся на небе звезды.

Беглые сибирские каторжники, захваченные в степи метелью, тоже кружат, кружат и роковым образом возвращаются по собственным следам на прежнее место.

Как хотите объясняйте этот странный феномен, но факт остается фактом: человек без компаса, не видя солнца и звезд, не может идти в заданном направлении будь то в лесу, в море, в заснеженной степи или песчаной пустыне, он начинает кружить слева направо и в конце концов запутается в собственных следах.

Особенно коварен девственный лес.

Горе охотнику или путешественнику, который углубится в дебри, не ознакомившись подробно с местностью, тщательно не сориентировавшись, не сделав по пути зарубок.

Горе ему, если он забудет, что девственный лес для европейца, что день без солнца, ночь без звезд, море без компаса.

Горе ему, если он забудет так или иначе обеспечить себе возвращение.

За подобное упущение и расплачивался теперь наш парижанин. Он сам был виноват. Между тем стоило ему по пути сделать на деревьях несколько зарубок или срезать ветки, каждый раз с одной стороны (принято с правой), и они бы не заблудились.

Фрике охотился в девственном лесу на Борнео, в Экваториальной Африке и все это прекрасно знал. Но на этот раз не думал заходить далеко, предполагал почти немедленно вернуться.

Осознав положение, не стал делать бесполезной попытки отыскать собственные следы. Хладнокровно уселся недалеко от убитого тигра, подозвал мальчика и стал обдумывать, что делать дальше.

— Так, — сказал он, — на одном месте топтаться не будем. Я поступил как новичок, что верно, то верно, но не стоит над этим ахать и охать. Пусть этой музыкой занимаются слюнтяи и глупцы. Да, калао заманили меня в лес, я милях в двух от месье Андре, поскольку погоня за птицами продолжалась полтора часа. Покружив, мы вернулись на прежнее место, стало быть, расстояние в две мили отделяет нас от шлюпки и сейчас. Задача — как можно скорее его преодолеть. Сегодня это невозможно. И думать нечего. Через час наступит ночь, до темноты мы едва успеем подготовить ночлег. Завтра утром — в дорогу чуть свет… А вдруг мы опять пойдем не туда? На всякий случай надо подумать о продовольствии. В нашей кладовой два сухаря. Есть чем поужинать. А завтракать чем? Съесть калао — досадно. Кусочком тигра разве? А что? Гм! Вырезка из тигра — как жаркое… Я едал и хуже. Огонь высечем — огниво и фитиль всегда со мной. Может, зажарить сейчас? Что долго раздумывать? Сытнее поужинаешь, крепче заснешь. За дело.

Парижанин достал складной нож — с пилкой, штопором и лезвиями трех или четырех видов — и принялся потрошить тигра.

Поскольку беречь шкуру не собирался, операцию завершил быстро — за каких-нибудь четверть часа.

— Вот и перина готова, — сказал он, сворачивая шкуру.

Отрезав порядочный кусок мяса, добавил:

— А вот и жаркое. Скорее на поляну. До темноты только три четверти часа.

— А вот и жаркое.

Вместе с Ясой они набрали дров, устроили подставку для вертела, сложили костер, опытной рукой молодой человек быстро разжег его, сбегал к ручью, разбавил кофе водой, чтобы стало побольше, срезал для вертела душистую палку коричного дерева, подождал, пока костер перестанет дымить, и начал жарить мясо.

Многие гастрономы утверждают, будто мясо хищников не может идти ни в какое сравнение с мясом травоядных. Это не так. Французские солдаты в Алжире нередко с успехом прибавляли к казенному пайку мясо убитых пантер. Кто пробовал, говорят, что очень вкусно, пальчики оближешь. Львиное мясо тоже оказалось вполне пригодным для желудков французов. Правда, у них была хорошая приправа — молодость, скудость казенного пайка, большие переходы с ранцем за спиной. Чего не съешь в такой ситуации?

Что касается пишущего эти строки, он дважды пытался отведать мяса леопарда и не мог проглотить: жесткое, тягучее, как резина, мочалистое, с самым неприятным запахом. А ведь у него нет и никогда не было никаких предрассудков по части питания.

Итак, мясо кошачьих есть можно. Фрике насладился тигрятиной с аппетитом двадцатидвухлетнего юноши, позавтракавшего сухарем, после трехчасовой прогулки по тековому лесу. Он ел, не обращая внимания, что одни куски были с кровью, а другие — обугленные, не вспоминая о соли. В маленьком бирманце он нашел хорошего товарища, который от него не отставал и уплетал за обе щеки.

Пока жарилось мясо, молодой человек заготовил дрова. Поужинав, разложил костер, который мог долго гореть без присмотра, чтобы не подпитывать его.

Затем расстелил на земле окровавленную шкуру тигра, собрав у изголовья кучку земли — подушку, зарядил ружье, пристроил его под рукой, воткнул в землю тесак, завел часы, уложил мальчика на пушистый атласный мех, лег рядом с ним.

Как все нервные люди, парижанин долго не мог заснуть. Он не сомкнул глаз до полуночи, прислушиваясь к нестройному концерту лесных обитателей: выл шакал, лаял олень, ревел тигр, рычала черная пантера, мычал лось и ухали ночные птицы. Заснул он только в первом часу, различив напоследок в этом хоре, кажется, крик слона, бирманцами передаваемый как «бооль». Животных, по-видимому, было несколько, поскольку бооль слышался неоднократно и с разных сторон. Отчасти этот крик похож на звук выстрела из крупнокалиберного ружья в лесу.

Ночь прошла без приключений, и, хотя костер потух, звери держались на почтительном отдалении, отгоняемые запахом тигровой шкуры, служившей ложем двум приятелям.

Фрике проснулся до рассвета, с поляны ему был виден восток. Когда на горизонте появилось солнце, он быстро сориентировался.

Река Ян, где стояла шлюпка, течет с севера на юг, значит, надо было двигаться с востока на запад.

Но это не означало, что они беспрепятственно доберутся до Бреванна.

Вновь предстояло идти тековым лесом, через листву которого лучи солнца не проникали.

— Попробую придерживаться прямой, — сказал Фрике. — Это почти бессмысленно, потому что все равно вскоре начну сворачивать вправо. Километра не успею пройти, как собьюсь с пути. Поэтому буду забирать влево. Попытаюсь. Вдруг по дороге встретится ручей, впадающий в нашу реку.

План был хорош. В самом деле, попались такой ручей, и путники спасены. Им останется только идти по течению, разводя по ночам костры и делая выстрелы, которые по воде разносятся слышнее и громче, чем по лесу.

Разумеется, шлюпка поспешит на помощь. Но ходить берегами тропических рек — дело непростое, влажная почва густо покрыта разнообразной растительностью. Однако Фрике был не из тех, кто боится трудностей. Убедившись, что мальчик ничуть не устал, он покинул поляну и стал углубляться в лес.

Шел неторопливо, понимая, что надо беречь свои силы и не переутомлять ребенка. Минуло полтора часа. Полагая, что пройдено расстояние, которое они пробежали накануне, когда гнались за калао, молодой человек остановился.

К несчастью, он не знал, верного ли направления придерживается. Могло статься, что они шли не к шлюпке, а от нее.

— Впрочем, скоро мы это узнаем. Месье Андре наверняка нас ищет. Ходит, наверное, по лесу, дав наставления оставшимся на шлюпке. Звук наших выстрелов знаком им всем. Выстрелю два раза из ружья. Может быть, мне ответят.

Он выстрелил несколько раз так, чтобы можно было догадаться — это сигнал.

Подождал.

В ответ — ничего. Даже эхо не прокатилось, плотный лиственный свод приглушил звук.

— Дело дрянь, — сказал парижанин. — Мы сбились с дороги. Куда теперь идти? Если бы хоть на минуту увидеть солнце, можно было бы определить направление. Хоть бы маленькая полянка встретилась! Назад, что ли? Или налево повернуть? Или направо? Остается одно — идти вперед наудачу, вдруг встретится ручей. В дождливое время года это не редкость, но теперь почти все пересохли и не текут, так что и по ним трудно ориентироваться. Все, как на грех, прескверно. Что ж, пойду вперед наугад! Была не была! Куда-нибудь выберусь.

Во время этих размышлений Фрике пытался беседовать с Ясой. Разговор получался довольно скудный ввиду взаимного непонимания. Но мальчик упорно интересовался французскими названиями всевозможных предметов и запоминал их. Молодой человек, в свою очередь, спрашивал у Ясы бирманские, но, надо признаться, запоминал их не в пример хуже. Много было смеха из-за взаимного коверкания слов. Так, за учением, прошло еще полтора часа.

— Итак, мы идем уже три часа, — сказал парижанин, посмотрев на часы. — Этому проклятому лесу конца не будет. Ни полянки, ни ручейка, ни горушки, только мох под ногами и бесконечная колоннада, поддерживающая зеленый свод, непроницаемый для солнечных лучей. Если нам и сегодня повезло, как вчера, мы удалились от исходного пункта верст на двадцать. Такое бывало. Повторим наш сигнал, хотя боюсь, только даром патроны истратим.

Опять раздался парный выстрел — и опять ничего не ответил безмолвный лес. Только на этот раз их сопровождало многократное и очень шумное эхо.

— Эхо! — проговорил Фрике. — Значит, характер местности меняется. Поблизости есть гора, ручей или река. Вперед!.. Так! Начался подъем, и довольно крутой. Поднимемся и мы. Горы — это хорошо. С высокого места будет виднее, в этом наше спасение.

На земле виднелись крупные следы. Валялись сломанные молодые деревья. На многих старых стволах кора оказалась содрана.

Молодой человек продолжал:

— Здесь только что прошло большое стадо слонов. Следы совсем свежие. Жать, что нельзя на них поохотиться, парочка клыков была бы очередным недурным украшением нашей коллекции.

 

ГЛАВА X

Болезнь Белого слона бирманского императора. — Лечение не дало результата. — Предвестие великих бед. — Слон — белый? — Альбинос или больной? — Белый или серый? — Почему обожествляют слона? — Буддизм. — Переселение душ. — Как трудно найти преемника. — Торг с уполномоченным. — Новая информация, новая экспедиция. — Взаймы у Схен-Мхенга. — Поиски Белого слона.

Здоровье Белого слона бирманского императора уже год внушало тревогу окружающим.

Мрачный, печальный, раздражительный, он почти ничего не ел, и, видимо, его ждала неминуемая смерть от изнурения. Между тем был трижды священным животным и в продолжение восьмидесяти лет олицетворял три вида власти: религиозную, военную и гражданскую.

Окружающие всячески старались развеселить его степенство, но усилия оказывались напрасны.

К территории, которой он владел на правах принца крови, добавили другую, огромную, с неисчерпаемыми богатствами. Слон сделался самым богатым вельможей в государстве. Его воон, или министр, будучи изобличен в злоупотреблениях по административной и денежной части, предстал на высший суд его степенства. Схен-Мхенг, или Государь-Слон, презрительно обнюхал его концом хобота, бросил на землю и наступил ему на голову. Она разлетелась, как яйцо всмятку.

Проделал он это с рассеянно-скотским видом. Слон ничего не понимал в смене министров, подобные тонкости ему недоступны.

Прежде у него был только один драйвинг-хоук — золотой, с драгоценными камнями, украшенной рубинами и сапфирами хрустальной ручкой. Теперь щедрый император поднес ему еще один, побогаче. Драйвинг-хоук — это кинжал, которым пользуются вместо кнута слоновожатые, когда правят слонами.

Обновили пурпурную тиару, сверкающую рубинами и алмазами дивной красоты. Сам император своими августейшими руками прикрепил к ней алмазную эгретку. Каждый день слону надевали парадный костюм. На голову, как у императора и знатных вельмож, прикрепляли дощечку с указанными титулами, между глазами сверкал полумесяц из драгоценных камней, в ушах болтались крупные золотые серьги. Исхудавшее тело покрывал роскошный пурпурный чепрак, вышитый золотом и шелками, сверкавший жемчугом и каменьями. Любимые вожатые держали над ним четыре золотых зонтика, и, чтобы он мог всегда любоваться собственным великолепием, за яслями установили большое зеркало, выписанное из Парижа. Обошлось оно недешево.

Каждый день слону надевали парадный костюм.

Золотые ясли всегда были наполнены свежей сладкой травой, вкусными почками, сочными плодами, которые император, по безумной восточной расточительности, приказывал пересыпать драгоценными камнями.

Ничто не помогало. Немощное тело Схен-Мхенга колыхалось на толстых ногах. Хобот бессильно висел между клыками, неприятный, подчас жестокий взгляд оставался тусклым и неподвижным в красноватой, как у альбиноса, орбите.

Слон был ко всему равнодушен. Лишь изредка притрагивался к лакомствам, которыми его наперебой угощали слуги, сторожа, чиновники и даже сам император.

Все предвещало скорую развязку. Каждый понимал, что Схен-Мхенг умирает.

Смерть Белого слона, если у него нет преемника, считается в Бирме предвестием великих бед. На императора и его семью обрушатся несчастья. Империя подвергнется разным напастям: моровому поветрию, землетрясению, наводнению, голоду. Поэтому всюду разослали указы, чтобы подданные следили, не появится ли где белый слон, могущий сменить Схен-Мхенга. Обещана была и щедрая награда.

Но что такое «белый слон»? Действительно существует и можно ли его назвать безусловно белым?

Одни говорят — да. Другие соглашаются с оговорками.

Grammatici certant.

Достопочтенный отец Сан-Джермано в своем «Описании Бирманской империи» рассказывает о белом слоне, обнаруженном в 1806 году к величайшей радости императора, слон которого незадолго до того пал.

Сан-Джермано утверждает, что он был именно белым. Говорят, именно из-за него и волновалась теперь Бирма.

Английский инженер Юль видел белого слона в 1850 году. Он показался ему нездоровым. Белизна животного «напоминала белые пятна, которые нередко встречаются на ушах и на хоботе обыкновенных слонов». Но, в общем, по мнению Юля, его можно было назвать белым.

Определенно и ясно.

С другой стороны, француз Анкетиль, историк Бирмы, в этой белизне, не такой уж и чистой, видит результат кожной болезни. Если следовать его рассуждениям, белый слон — не альбинос, а чесоточный или даже прокаженный.

И цвет-то вовсе не белый, а грязно-серый. На коже много трещин, пятен, бугров. На хоботе, на сочленениях — пустулы, из прыщей вытекает серозная жидкость. Характером такой слон ничуть не похож на обыкновенных собратьев — добродушных, терпеливых, покорных. Он вял и в то же время болезненно-раздражителен. Ростом велик, голова огромная. Походка нетвердая. Взгляд пугливый. Глаза тусклые и всегда красные. Приближаться к нему надо с опаской. Своих вожатых, сторожей он убивает и калечит десятками. Не может быть, чтобы он понимал исключительность своего положения и потому зазнавался. «По-моему, он просто больной», — говорит Анкетиль.

Возможно, французский писатель прав, тем более что и капитан Юль нашел белого слона в болезненном состоянии.

Но кем бы ни был Белый слон, альбиносом, белым, серым, худосочным, золотушным, тем не менее в Сиаме и Бирме он священное животное, божество.

Как возникло почитание нездорового толстокожего буддистами Сиама и Бирмы?

Кажется, так.

Буддистов на земном шаре около трехсот пятидесяти миллионов, не меньше. Буддизм — господствующая религия на больших малайских островах — Яве, Суматре, Борнео, в Тибете, Монголии, Пегу, Лаосе, Непале, Бутане, Ассаме, на Цейлоне, в Индии, в Манипури, Бирме, Сиаме, на полуострове Малакка, в Камбодже, Кохинхине, Китае.

Буддизм берет начало в религии браминов, это, так сказать, реформированный, видоизмененный браманизм, состоящий из множества сект, весьма терпимо относящихся друг к другу.

Все они признают Верховного Будду, вечносущего, олицетворяющего безусловный Разум и непрестанно ведущего человечество к совершенству. С этой целью он время от времени воплощается в мудрецов, являющихся к людям учить их добру.

Эти пророки, апостолы, провозвестники — часть божества. Будды. Божественный элемент должен через них проявить себя в течение определенного времени, продолжительность которого по-разному определяется сектами — от нескольких тысяч до миллиона лет. По истечении этого времени Будда дарует эру счастья, нравственного совершенства, вечного покоя, одним словом — начнется для людей нибам, или созерцательное Ничто, безусловно освобожденное от всяких материальных потребностей.

Но воплощения Будды совершаются не сразу, а лишь после цепи переходов из одного существования в другое. Другими словами. Будда воплощается в человека лишь после того, как перебывает в целом ряде низших животных. А потому буддийские духовные лица — ламы и бонзы, или талапойны, обязаны питаться исключительно растительной пищей, из уважения ко всякому живому существу.

Принцип жизни распространяется последовательно с человека на всех животных, на млекопитающих, на гадов, рыб, насекомых, даже моллюсков и обратно.

Самое сильное и умное животное — слон. И вот буддисты решили, что в слонах воплощаются самые видные пророки. Что касается редчайшего Белого слона, в нем, конечно, достойнейший из избранных, заканчивая этим цикл своих превращений.

Таким образом. Белый слон, заключая в себе душу одного из Будд, одной из частиц Верховного Будды, становится сам чем-то вроде Будды.

Понятна теперь та тревога, которая овладела императором, двором и всей Бирманской империей.

Король сиамский гораздо счастливее своего соседа — у него всегда есть штук шесть белых слонов про запас, и сиамцам не грозит катастрофа, готовившаяся вот-вот разразиться в Бирме. В этой стране исключено междуцарствие, если только не какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.

Император бирманский, когда его слон захворал, отправил к своему сиамскому брату посольство с просьбой уступить одного из белых слонов, причем ассигновал на это предприятие огромную сумму денег. Тот наотрез отказался. Посол не смутился и написал своему государю, что дело устроено, он везет Схен-Мхенга. И с абсолютной бессовестностью, присущей всем азиатским чиновникам, отправился в увеселительную поездку по английской Индии, почти полгода жил там роскошно, как набоб. Истратив последнюю рупию, вернулся в Мандалай в трауре, являя собой воплощенное отчаяние.

— Где мой слон? — вскричал пораженный монарх, не обнаружив обещанного Будды.

— Прикажи отрубить мне голову! — жалостно сказал министр, ударив лбом о ступеньку трона.

— На что мне твоя голова! Мне нужен слон.

— Увы! Коварные англичане, из страха и мести, отравили Государя-Слона. Их власть над Индией должна была прекратиться, едва Схен-Мхенг ступил бы на твою землю.

— Проклятые англичане! — воскликнул император.

— Проклятые англичане! — завопил двор, в том числе и вернувшийся посол, никак не рассчитывавший отделаться так дешево.

— Прикажи отрубить мне голову!

Слон же продолжал хворать, приводя в отчаяние монарха, который не мог отыскать себе нового Будду.

Проходимцы всех мастей принялись спекулировать на монаршей доверчивости, эксплуатировать предрассудок и порядком растрясли императорскую казну.

Из нескольких отдаленных мест пришли сведения о белых слонах, встреченных будто бы в тековых лесах, недоступных для человека.

Император снарядил несколько экспедиций, которые дорого ему обошлись, их возглавили все те же подозрительные личности, но они не дали никакого результата, только рупии перебрались из казначейства в карманы мошенников.

Император впал в отчаяние. Опасались теперь и за его здоровье.

Тут обнаружился бедный пунги, или монах, явившийся к монарху и доложивший, что ему известно местопребывание подлинного белого слона, и он берется проводить туда тех, кому поручат его поймать.

Раз монах, значит, ему можно верить. У императора появилась надежда. Решено было снарядить новую экспедицию.

Но покупка слона у сиамского короля и выдача авансов обманщикам существенно истощили казну. Выручил тот монах. Он придумал гениальную вещь — возложить бремя расходов на поиски будущего Схен-Мхенга на нынешнего.

Решили так и сделать. К слону явилась торжественная депутация с грамотой от императора, написанной на пальмовом листе. Монарх настоятельно просил Белого слона не гневаться, что часть его доходов употребят на поиск для него преемника, и удостоверял, что расходы возместят в ближайшее время.

Разумеется, Государь-Слон не возражал; немедленно начали готовить экспедицию.

Пунги говорил, что Белый слон живет близ реки Киендвена и его в тех местах видят довольно часто. Монах был абсолютно уверен, что его удастся поймать, и брался навести охотников на верный след.

Выстроили огромный плот с дощатым полом и навесом из желтого шелка на столбах, украшенных богатой резьбой. Он предназначался для будущего Будды, лодки должны были тянуть его сначала по Иравади, потом по ее притоку Киендвену до места, где, по словам бонзы, обитал искомый экземпляр.

Шесть других, гораздо менее комфортабельных плотов, предназначались для дюжины обыкновенных животных, с которыми предполагалось ловить их белого собрата. Эти плоты также планировали тащить парусными или гребными лодками. К слонам приставили вожатых, которые только и умеют управлять ими. На буксирные суда погрузились многочисленные загонщики, дрессированные лошади, опытные наездники, не следовало забывать и о провизии для людей и животных, чтобы не тратить время не его заготовку.

Водный путь был короче и не так утомителен, участники экспедиции могли прибыть на место бодрыми и свежими. Лишь гребцам пришлось бы не сладко в случае штиля или встречного ветра. Не исключено, что некоторым из них предстояло умереть, но об этом никто и горевать бы не стал. Благополучие и безопасность империи и императора требовали жертв. Это в порядке вещей.

Когда флотилия отплывала, ветер был довольно слабый, но гребцы усердно, не жалея себя, налегли на весла, и лодки, скользя по воде, быстро скрылись вдали под неистовые крики собравшегося народа. Гребцы работали изо всех сил. Благодаря ветру и течению в один день флотилия прошла все сто километров, отделяющих Мандалай от места слияния Иравади с Киендвеном.

По Киендвену плавание предстояло трудное, навстречу течению, зато расстояние короче — всего километров пятьдесят. Но течение было таким сильным, что от гребцов требовались нечеловеческие усилия.

Ни один из них не дал слабины. Все оказались молодцами, и пунги с полным основанием пообещали им в награду все блага загробной жизни, когда экспедиция остановилась у селения Амджен под двадцать второй северной параллелью.

Немедленно высадились на берег, чтобы продолжить путь по лесу.

 

ГЛАВА XI

Ловля слонов. — Поиск следов. — Злобное отношение ручных слонов к диким. — Загоны, обнесенные забором. — Самки-приманщицы. — Предательство. — Экспедиция в действии. — Министр. — Разведчики. — Гоуда. — Опасность солнечного удара. — Иссушающая жара. — Первые следы. — Слоновье пастбище. — Будда велик! — Белый слон. — Неуместное любопытство начальника экспедиции. — Неосторожность. — Тревога. — Выстрел. — Смерть Белого слона.

Бирманцы ловят слонов, пользуясь теми же приемами, что индусы.

Приемы эти столь рациональны, что практичные англичане усвоили их для поимки вьючных слонов на нужды своей армии.

В Бирме каждый дикий слон — собственность императора, который один имеет право распорядиться им, после того как животное поймают, конечно.

В связи с этим в стране есть особые округа или участки, куда назначают специальных чиновников со штатом служащих, которых содержат на средства казны. Эти люди пользуются почетом и завидными привилегиями, поскольку их обязанности действительно весьма не простые — не только ловля слонов, но их укрощение, дрессировка, разведение. Так что крупное вознаграждение лучшим разведчикам и дрессировщикам, равно как и лицам, выказавшим особую ловкость и неустрашимость, вполне оправданно.

Собственно говоря, есть два способа ловли слонов. Первый заключается в преследовании диких особей прирученными. Это очень опасно, и нередки весьма драматичные происшествия.

Есть два способа ловли слонов. Первый заключается в преследовании диких особей прирученными.

Разведчики выследили стадо слонов. Охотники, верхом на ручных животных, окружают его и начинают атаку на самого сильного и красивого. Преследуют его без пощады, стараясь набросить на шею мертвой петлей аркан, привязанный другим концом к сбруе верхового слона. Если это удалось, вожатый трубит, призывая на помощь товарищей. Дикого слона окружают, пытаются остановить, даже повалить в случае необходимости. Когда дело сделано, надзор за пленником поручают ручным животным, которые обнаруживают какую-то странную злобу по отношению к диким родичам.

В отчаянной схватке дикий слон не жалеет своих окультуренных родственников и наносит им тяжкие удары. Достается и слоновожатым. Случается, что, обезумев от полученных ран, дикий слон бросается бежать напрямик, не обращая внимания на преграды, наталкиваясь на деревья, и в результате сваливается в овраг, увлекая за собой преследователей.

Все погибают.

Во время такой охоты строго запрещается стрелять в слона, за исключением случаев, когда он может уйти или безусловно угрожает жизни кого-нибудь из охотников.

Гауду, или беседку в виде большого ящика, прикрепленного ремнями на спину слона, некоторые охотники заменяют открытым седлом, если местность неровная, холмистая или в джунглях. Но это опасно, поскольку слоны входят в азарт и забывают о людях. Тряска такая, что можно вылететь из седла и разбиться насмерть.

Второй способ — возведение загонов — годен только весной, во время течки.

Для этого существует многочисленная армия служащих и прекрасно выдрессированные самки для приманки.

В Бирме и в Индии такой способ называется кеддой. Собственно это слово и означает «загон» или «загородка».

На месте, где растет особенно любимая слонами трава, устраивают круглый загон из толстых бревен и неотесанных древесных стволов. Бревна должны быть очень крепкие, потому что слоны сильны. Два забора ставятся на расстоянии четыре метра один от другого. Между бревнами должно быть такое расстояние, чтобы слон не мог просунуть голову. Когда загонщики и разведчики выследят стадо, выпускаются самки для приманки, отлично понимающие, что от них требуется. Они заходят иногда очень далеко, отыскивая самцов.

Совершая эту коварную операцию, самки обнаруживают изумительную ловкость.

Подзывают дикого слона нежным криком, приближаются к нему с отлично разыгранной робостью, ласкают хоботом и незаметно приманивают к загону. Дверь опускается. Слон попался.

Удивительно только, что за удовольствие находят коварные слонихи-предательницы в такой службе? Ведь сами они какой-нибудь год назад разгуливали на свободе. Откуда вдруг такое полное, рабское подчинение человеку?

Но это еще не все. Заманив слона за забор, самка порой ухитряется так его запутать, что он не в силах защищаться. Тогда охотникам и делать нечего.

Впрочем, бывает, что приманенный слон, увидав необыкновенные приспособления, вдруг проявляет недоверчивость настоящего дикаря и упирается, не входит в загон, несмотря на заигрывание обольстительницы. Тогда она пронзительным криком выражает неудовольствие. Этот крик заменяет сигнал. Сбегаются ручные самцы, набрасываются на изумленного дикаря и волей-неволей заставляют его зайти в коридор. Если он упрямится, они его забивают почти насмерть, но все-таки проталкивают в загон.

Тогда через промежутки между столбами в загон вбегают люди, натягивают веревки, о которые пленник спотыкается, опутывают его ими, словом, вполне им овладевают.

Через полгода дикое, озлобленное животное становится образцом кротости и смышлености. Он все понимает, и управлять им может ребенок.

Отряд охотников, высланный императором по совету монаха, намеревался действовать первым способом.

Командир отряда на правах министра был наделен неограниченными полномочиями. Поскольку начальник округа своевременно не уведомил монарха о пребывании на подчиненной ему территории белого слона, приказано было немедленно его сместить и выслать в Мандалай для привлечения к ответственности за столь важное упущение. Чиновнику грозило обвинение в государственной измене, пытка и мучительная казнь — никто и мысли не допускал, что тот просто не знал о присутствии священного животного на подведомственном ему участке. Впрочем, незнание было тем более преступно при существующих обстоятельствах.

Лодки и плоты привязали к берегу, усталые от непрестанной в течение двух дней работы гребцы получили заслуженный отдых, охотники направились в лес.

Впереди — конные разведчики, отборный отряд, состоящий при императоре для укрощения слонов или на случай, если ему самому вздумается поохотиться.

Они получили подробные топографические указания и должны были рассыпаться в разные стороны веером, найти следы и немедленно скакать к главному отряду, едва обнаружат что-нибудь заслуживающее внимания.

В отряде было двенадцать слонов, на двух возвышались гауды, на остальных десяти — обычные седла. На каждом слоне ехали двое — вожатый на шее и охотник в седле. В гаудах восседали министр и подчиненный ему чиновник.

Гауда, как мы уже говорили, представляет собой ящик, крепко привязанный ремнями к спине слона. В ящике две скамейки, одна напротив другой, так что можно сидеть, не мешая друг другу. Сзади — сиденье вроде кучерского седла для слуги, держащего зонтик даже тогда, когда нет ни дождя, ни солнца, — только для этикета — и веер, чтобы отгонять мух, это никогда не помешает.

К углам ящика привинчены железные кольца, в которые вставляют столбики кисейной палатки, если жарко, если дождь — натягивается более плотная материя. Палатка напоминает балдахин гондолы.

Императорская гауда имеет форму трона. Верхнюю часть закругляют куполом и насаживают на нее хти — священную императорскую эмблему из позолоченного железа, какую можно видеть на маковках всех пагод.

До леса пришлось долго двигаться по выжженной солнцем равнине. Слоны страдали от зноя, и вожатые боялись, как бы не случился у них солнечный удар, хотя их головы и были выкрашены белой масляной краской. Но вот стали появляться отдельные деревья, потом рощи, вскоре начался большой лес.

Наступил вечер. Сделали привал на опушке. Разведчики свежих следов пока не нашли, только старые, оставленные недели три-четыре назад.

Монаха это ничуть не удивило. Он объяснил, что трава на равнине выгорела на солнце, стала жесткой, невкусной, и слоны перебрались на другое пастбище. На следующий день к вечеру охотники, наверное, на них набредут.

Наутро боох, заведующий технической частью охоты, разослал загонщиков, как и накануне, веером. Монах улыбнулся, не стал ему мешать, только заметил, что это бесполезно, потому что он ведет охотников правильным путем и приведет, куда нужно.

До полудня ничего интересного не произошло. Министр стал косо поглядывать на пунги, тот был невозмутим.

— Ты уверен, что не ошибся?

— Я сказал, ты увидишь слонов еще до вечера — и мы увидим их. Почему ты нетерпелив, точно белый или женщина? Умей ждать.

Прошло еще три часа. Монах за это время не произнес ни слова.

Возглавлявший процессию слон вступил на тропинку, хорошо утрамбованную разными животными. Она вела на обширный, круглый луг, лежавший точно озеро среди леса, деревья которого становились все выше.

Почва была теперь болотистой. Среди густых кустов и водных растений журчали струйки свежей, прозрачной воды.

— Сюда слоны приходят на водопой, — спокойным голосом проговорил монах и прибавил, указывая на луг: — А здесь их пастбище.

— Хорошо, коли так! — отвечал министр.

— Послушай и убедись.

Раздался топот лошадиных копыт. Появился загонщик на взмыленном коне.

— Господин!.. Слоны!.. — кричал он, запыхавшись.

— А белого среди них нет?

— Схен-Мхенг среди них. Будда велик!

Со всех сторон появились другие разведчики, подтвердившие слова первого. Все ожили, приободрились, у всех откуда-то появились силы.

Забыта усталость, забыта тревога. Люди наперебой поздравляли друг друга. Каждый представлял себе обрадованного императора, щедро раздающего награды направо и налево.

Слонов было немного. Не более десятка. Вожаком — Схен-Мхенг.

Они мирно паслись на другой стороне луга, так что ручных слонов можно было расставить по опушке за деревьями. Так и сделали. Окружили слонами луговину, по кругу поставили и всадников. Дикие животные хорошо просматривались сквозь деревья. Успех казался неизбежным. Министр, замирая в трепетной надежде, вздумал поближе взглянуть на предмет их поисков. Он сошел с гауды и тихо прокрался сквозь чащу, подобравшись к стаду метров на двести.

Это было крайне неосторожно. В стороне от стада, шагах в пятидесяти, то есть не далее чем в ста пятидесяти от опушки, стоял настороже сам вожак — гигантский белый слон. Сомнений не оставалось. Его видел монах. Собственно говоря, он был не белый, скорее бледный, беловатый.

Увидав это живое воплощение Будды, министр не удержался и вскрикнул от радости.

Сейчас же вслед за этим возгласом послышался гнусавый трубный звук, напоминавший тромбон.

Вожак давал стаду сигнал спасаться бегством. Мастодонты вздрогнули, насторожились, подняли хоботы, завертели короткими хвостами — и бросились в лес.

Проклиная себя за неуместное любопытство, министр хотел приказать пуститься в погоню, как вдруг по лесу прогремел чудовищно громкий выстрел.

Белый слон остановился как окаменелый, испустил ужасный крик, зловеще слившийся с отголоском выстрела, и тяжело рухнул на землю.

 

ГЛАВА XII

Ходьба по лесу утомляет. — Если нельзя идти, лучше бежать. — На холмах. — Под гору. — Поляна. — Солнце. — Фрике убеждается, что шел не к шлюпке, а от нее. — Кобра-капелла, или очковая змея. — Пора! — Воды!.. — Муки Тантала. — Еще минута ожидания. — На смену жажде пришел голод. — Четыре тысячи килограммов мяса на двоих.

Фрике сказал: «Горы — это хорошо. С высокого места будет виднее, в этом наше спасение».

То, что парижанин громко назвал «горами», оказалось всего лишь лесистыми холмами, высотой не более четырехсот метров. Он решил подняться на них. Как человек опытный, пошел не прямо вверх, взбирался, словно по серпантину.

Мальчику это показалось чересчур медленным, против такой скучной, тихой ходьбы он протестовал прыжками и скачками, постоянно убегая вперед и возвращаясь обратно.

Фрике удерживал его, пытаясь убедить, что по горам в такую жару нельзя ходить быстро, и если Яса не уймется, то скоро вспотеет и выбьется из сил.

Действительно, уже через четверть часа мальчик прибежал весь мокрый, точно из бани, и жалобно попросил пить. Он чувствовал себя совершенно разбитым.

— Что, уморился? Я ведь говорил… На, выпей кофе. И давай посидим минут пять, отдохнем.

Они сели на корень могучего тека, протянувшийся по земле точно спина крокодила, перевели дыхание и продолжили подъем.

Адская жара начинала действовать и на Фрике, на холмах она была невыносимой. Но он все равно поднимался, превозмогая усталость и делая частые остановки ради ребенка.

Вскоре, однако, мальчик совершенно выбился из сил и едва тащился.

— Давай руку, я тебя поведу. Умираешь от жажды? Отпей немного. Довольно. Через некоторое время получишь еще, а я обойдусь.

Сделали более продолжительный привал. Когда встали, мальчик не мог двигаться.

Молодой человек вытер ему лоб, помахал, словно веером, лоскутком коры, содранным с дерева, дал выпить еще несколько глотков воды с кофе. Дав ему в руки самодельный веер, парижанин сильной рукой поднял его и посадил себе на спину.

— Эй! Поехали! — крикнул он со смехом. — Нужда-то что значит! Сам еле двигался, а вот взял теперь груз — и ничего, иду. Здесь оставаться нельзя, здесь место нехорошее.

И он шел, шел, опасаясь, что, если остановится, будет не в состоянии продолжить путь.

— Ух, больше не могу! — сказал он наконец и вовремя успел спустить мальчика на землю, а то упал бы вместе с ним.

Но не упал, прислонился сначала к дереву, потом сел под ним, будучи не в силах не только двигаться, но даже о чем бы то ни было думать.

Парижанин опасался, что, если остановится, будет не в состоянии продолжить путь.

И на беду все питье вышло, не осталось ни капли, нечем было промочить горло, смочить пересохший язык.

— Кажется, комедия окончена, — пробормотал бедный юноша.

Глаза его блуждали, горло сдавил спазм. Лиловые губы запеклись.

Вдруг он радостно вскрикнул. Нескольких минут отдыха оказалось достаточно, застилавший глаза туман рассеялся. Он видел яснее и понял, что находится на площадке, а не на склоне. На вершине холма!

Возможно, по другую сторону есть вода. Фрике встал и храбро двинулся вперед. Отдохнувший мальчик мог теперь идти сам. По спуску они шли легко и довольно быстро.

Вскоре очутились на неширокой поляне, ярко озаренной солнцем.

Парижанин невольно рассмеялся, забыв свои мучения.

— В добрый час! Ловко! Шли целый день, думая, что на запад, а пришли как раз на восток. Стало быть, шлюпка позади нас. Если месье Андре меня ищет, ему придется непросто. Вставай, мальчуган! Если не можешь больше идти, побежим.

Друзья нашли несколько кислых ягод, обманули ими жажду и стали спускаться — поневоле бегом — по крутому спуску сквозь густую траву, хворост и всякую мелкую растительность.

Теки неожиданно закончились к великой радости Фрике, которому они порядком надоели. Появились другие представители лесного Царства.

Пришлось пустить в ход тесак, прочищая дорогу. Молодой человек был полон энергии, не думая больше о голоде и жажде — у него появилась надежда.

Вдруг раздался свист. Особенный. Фрике остановился.

— Змея! — воскликнул он. — Я-то удивлялся, что их не видно Бррр!.. Мурашки по спине побежали. Надо идти осторожнее.

Через пару шагов вновь услышал свист и остановился, смертельно побледнев. В двух шагах от него поднималась змея, готовая броситься на врага.

По широкой шее с темно-желтой чешуей он узнал ужасную «найю», или очковую змею, называемую так за два кружка на голове, напоминающие очки.

Эта змея, толщиной в руку и длиной не более двух метров, чрезвычайно опасна своим ядом и славится злобным нравом. По-португальски она называется коброй-капеллой. Ее укус смертелен. Молодой человек понял, что погиб, если допустит малейшую оплошность. Стрелять некогда. Надо защищаться иначе.

— Кобра!.. Очковка!.. — пробормотал он.

И в то же мгновение змеиная голова, точно подброшенная пружиной, кинулась к нему на грудь, грозя впустить в нее ядовитые зубы-крючки. Фрике взмахнул тесаком — и голова рассталась с туловищем, но все-таки, по инерции, долетела до его груди.

Фрике взмахнул тесаком — и голова рассталась с туловищем.

— Это не в счет, — сказал парижанин. — Она уже мертвая.

Снова вперед. Вдруг до его слуха долетел шум…

— Вода!.. — закричал он. — Ручей!..

И бросился вперед как сумасшедший.

Вскоре он был у ключа. Вода чистая, свежая, холодная. Но пить ее, не остыв, безумие. Надо подождать.

— Яса! — позвал Фрике. — Скорее сюда!

Мальчик прибежал со всех ног и кинулся к водоему.

Старший товарищ без церемоний ухватил его за штанишки и сказал:

— Стойте, господин мальчик! Вы все утро сосали, как из рожка, воду с кофе, я вам ничего не говорил, а теперь погодите. Я не хочу вашей смерти. Погодите, вместе попьем.

Нет ничего хуже ожидания. Но прошли минуты, и они утолили жажду, сжигавшую их изнутри.

Жажда прошла, дал знать о себе голод.

Что бы съесть? Надо поискать какой-нибудь дичи.

Фрике пошел по лесу, ходил долго, но ничего не попадалось. Вдруг взгляд его упал на лужайку, на которой паслось стадо слонов.

— Слоны! — вскричал он, вытирая платком потное лицо. — Чего лучше! Я бы удовольствовался и меньшим — например, косулей, зайцем, фазаном или даже павлином. Слон весит четыре тысячи килограммов. На завтрак двоим этого многовато. Жаль убивать. Но, с другой стороны, что же нам делать? Не умирать же с голоду. Вот там ходит большой серый самец. Подстрелим его.

Парижанин пополз по траве к стаду. Слоны не могли его почуять, ветер дул в его сторону.

Вдруг стадо, охваченное непонятной паникой, покинуло пастбище и галопом устремилось в лес, на опушке которого были Фрике и Яса.

Они спрятались за дерево — стадо неслось на них подобно смерчу.

Слоны пробегали шагах в двадцати, не больше. Охотник мог свободно прицелиться в того, кого наметил.

Он спустил курок как раз в ту минуту, когда серый слон повернулся к нему плечевой впадиной. Стрелок видел, как толстокожий великан тяжко обрушился наземь почти одновременно с выстрелом.

— Обед у нас есть, а слона все-таки жаль. Бедный! Даже не вскрикнул.

 

ГЛАВА XIII

Меткий выстрел. — Удивление чересчур удачливого охотника. — Окружен. — Французский бокс. — Арест из-за слона. — Отчаяние из-за гибели Белого слона. — Фрике третирует бирманского министра. — Англичан боятся и уважают. — «Голубая антилопа» — военный корабль. — Фрике объявляет войну бирманскому императору. — Лестно получить выкуп. — В путь по реке. — Посадка на суда. — Внезапное появление Андре. — Не робей!

Сам Фрике еще ни разу не видал столь разрушительных последствий выстрела, с тех пор как стал пользоваться крупнокалиберными ружьями.

И ведь он стрелял не из винтовки восьмого калибра пулей «Экспресс» с семнадцатью с половиной граммами пороха, а из гладкого ружья. Правда, оно того же калибра, и хотя пуля круглая, но из твердого металла, весит шестьдесят пять граммов, и заряд пороха семнадцать с половиной граммов. На небольшом расстоянии результат выстрела чудовищный. Полагая начальную скорость четыреста сорок метров в секунду, сила удара получается равной двум тысячам сорока восьми килограммам. Слон, конечно, должен был погибнуть.

В несколько прыжков молодой человек преодолел двадцать метров, отделявшие его от поверженного гиганта.

Слон, получив удар, свалился головой вперед, вероятно потому, что передние лапы отказали раньше задних. Длинные клыки, на которые всей тяжестью навалилось тело, глубоко воткнулись в землю, один из них сломался на уровне челюсти. Хобот пригнулся ко рту, наполнившемуся кровью и землей. Глаза были открыты, веки не двигались. Бока не вздымались дыханием, только по складкам кожи еще пробегали мелкие судороги. Позади левого плеча виднелась круглая дырочка, из которой вытекала струйка алой крови.

— Пуля пробила сердце, — сказал Фрике. — Не хвастаясь скажу — выстрел замечательный… Бедный слон! Не будь мы так голодны, не стал бы я тебя убивать. Но какой странный цвет! Я такого никогда не видел. Точно пеклеванное тесто с серым войлоком.

Он вынул тесак и приготовился вырезать из этой горы мяса кусок на обед, как вдруг послышался стук лошадиных копыт, яростные крики скачущих людей и характерный топот бегущих слонов. Парижанин увидал себя окруженным всадниками на конях и двенадцатью слонами, на двух из которых были гауды, на остальных — седла.

Слоны остановились по знаку вожатых. Охотники проворно шмыгнули вниз, важные персоны, восседавшие в гаудах, степенно опустились по шелковым лесенкам.

Все они с криками горя и отчаяния бросились к мертвому слону. Некоторые рвали на себе одежду, царапали себе грудь, лицо.

«Кажется, я совершил важный проступок, — подумал про себя Фрике. — Надо было установить таблички с надписью: „Охота запрещена“… Эй, вы! Прочь лапы! Я не люблю, чтобы меня трогали. Вас тут два десятка».

Охотники справедливо предположили, что это и есть убийца, пусть совершивший преступление по неведению. Они подходили к нему, чтобы схватить.

Сунувшийся ближе других получил удар ногой в живот и упал навзничь без движения.

Крики усилились. Один слоновожатый, проворный как обезьяна, бросился на Фрике, который прислонился к дереву, повернувшись лицом к толпе. Он вытянул левый кулак и хватил им нападавшего по лицу. Тот свалился с разбитой физиономией.

— Вот и два, — насмешливо произнес парижанин. — Из ружья стрелять в них я не могу — это только усугубит мою вину! — Сунулись третий, четвертый и получили свое. — Желтомордые дураки! Совсем тактики не знают! — насмехался юноша. — Чтоб им всем сразу напасть, а не поодиночке?.. Ай, попался!

Сунулись третий, четвертый и получат свое.

Бирманцы тихонько подвели к дереву одного из слонов, поставили его позади молодого человека, по команде вожатого животное вытянуло хобот, обхватило им парижанина и подняло на воздух, как мальчишка поднимает мышь.

Несколько мгновений раскачивал метрах в четырех над землей, как бы спрашивая: «Хватить, что ли, о дерево?»

Вожатый сделал знак и что-то сказал. Слон тихо опустил Фрике на землю или, точнее, на дюжину протянувшихся рук. С удовольствием дал бы парижанин встряску этим людям, ухватившим его довольно грубо, но удержался. К чему?

Тесак свой он выронил в объятиях слона, ружьем овладели бирманцы. К тому же мальчик Яса, быстро-быстро обсудив что-то с начальником отряда, подошел к своему другу и как бы уговаривал его не сопротивляться.

— Ну, хорошо. Я уступаю силе. Вас двадцать четыре, а я — один.

Как только пленник перестал брыкаться, хватка ослабла и его даже не связали. Подошла другая толпа и стала орать при виде мертвого слона. На убийцу кидали испепеляющие взгляды. Фрике никак не мог сообразить, за что на него так сердятся, но потом понял.

Задав тому, кого он принимал за начальника, несколько вопросов на французском и не получив ответа, повторил вопросы по-английски. Министру, как всем бирманцам из высшего класса, этот язык был знаком. Но сам он не стал отвечать, приказав своему помощнику бооху сказать незнакомцу, чтобы тот держался почтительнее.

Фрике прыснул от смеха и спросил:

— А кто он такой, этот господин? Старший повар при папе?

— Это министр его величества императора бирманского, — невозмутимо отвечал боох.

— Ах, очень приятно-с! Только скажите ему, что мне на его министерство наплевать и что я вовсе не желаю принимать от него наставления, как мне держать себя.

Боох передал эти слова министру, который, видимо, оскорбился.

— Передайте ему, — продолжал молодой человек, — что в моих глазах он такой же дикарь, как и все вы, и что если кто-нибудь здесь имеет право на уважение и почет, то только один я — в качестве европейца и француза.

— Так вы не англичанин? — с живостью переспросил боох.

— Вам это не нравится?

— Нет, ничего… Но…

— Понимаю. Если я не англичанин, со мной можно не стесняться. Королева британская не позволяет беспокоить своих подданных, а французского представительства в Бирме нет. Но вы, сударь-министр, хвост-то все-таки не очень распускайте. За меня будет кому заступиться. Ведь я приехал сюда на военном корабле.

— Правду ли вы говорите, иностранец? — удивился министр, испугавшись слов «на военном корабле».

— Вы скоро узнаете о нем. Попробуйте тронуть хоть один волос на моей голове.

— Зачем вы убили белого слона? — горестно воскликнул министр.

— Что такое белый слон? Не все ли равно, какой цвет? Я его убил потому, что мы оба умирали с голоду — я и мальчик. Но все равно вам заплатят за вашу животину, не бойтесь.

— За священного слона нельзя взять никакой платы.

— Не хотите деньгами — получите пулями и картечью.

Министр окончательно испугался и не знал, что ему делать. С одной стороны — рискуешь навлечь на страну репрессии, за которые сам же потом ответишь; с другой — француз совершил тяжкое преступление, кощунство. Оставлять это безнаказанным нельзя. Нужно представить его императору, пусть тот решает сам. Может быть, согласится взять хороший выкуп.

Министр, боох и пунги посовещались, боох объявил Фрике, что его доставят в Мандалай.

Пришлось покориться.

Парижанина сытно накормили и поместили в гауде самого министра. Ясу поручили бооху. Караван тронулся.

У пристани погрузились на плоты. Гребцы осыпали убийцу Схен-Мхенга бранью и оскорблениями. Флотилия отчалила.

Вдруг молодой человек вскрикнул и хотел броситься с плота в воду, но десяток рук удержали его.

На его крик отозвался с берега гневный голос:

— Гром и молния! Я так и думал! Это Фрике, его взяли и везут!

На берегу виднелись два всадника на взмыленных конях — европеец и негр. Парижанин узнал Андре и сенегальца.

— Месье Андре, — кричал он, — меня везут в Мандалай за то, что я убил белого слона. Меня обвиняют в страшном преступлении.

— Ах! Вот как!.. — насмешливо отвечал Бреванн. — Не робей, мой мальчик. Старайся протянуть время, угрожай, хвастай… даже обратись за поддержкой к англичанам. Я поскачу к шлюпке, потом на всех парах помчусь на «Антилопу» и освобожу тебя, хотя бы пришлось для этого сжечь город. Не робей!

— Берегитесь, месье Андре. В вас хотят стрелять.

— Где им! — презрительно отозвался тот и пустил коня вскачь.

Сенегалец поспешил за ним.

Оба скрылись в густой чаще панданусов.

— Кто этот человек? — спросил у парижанина министр, стараясь скрыть свое беспокойство.

— Человек, который серого слона не убивал, но в которого вы собирались выстрелить за то, что он со мной говорил.

— Никто не стрелял.

— Не успели — вот почему. Но вы за это покушение поплатитесь.

— Вы решительно не хотите сказать, кто этот путешественник?

— Отчего же не сказать, раз это доставит вам удовольствие?.. Начальник французских морских сил в Рангуне, и вы о нем скоро услышите…

 

ГЛАВА XIV

Сигналы без ответа. Следы Фрике. — Едкий сок моха. — Тигр и его шкура. — Встреча с четырьмя охотниками. — Бирманские лошади. — Андре и сенегалец из пехотинцев превращаются в кавалеристов. — Аргумент, на который не возразишь. — Цель оправдывает средства. — Слишком поздно. — Возвращение. — Уплата долга. — Великодушие. — Шлюпка. — К английской границе. — Топка дровами и спиртом. — На всех парах.

Пока Фрике гонялся за калао, Андре оставался на шлюпке. Через два часа он начал беспокоиться.

Сигналы, которые парижанин подавал ружьем, не долетали до его слуха, выстрелы замирали в лесу.

Прошло три часа, четыре. Беспокойство Бреванна перешло в тревогу.

Наступила ночь. Андре решил, что с другом случилось нечто непредвиденное. Скорее всего, он заблудился. Завтра надо непременно начать поиски.

Он тоже сделал два выстрела. Ответа не было. Тогда велел открыть пальбу всему экипажу. И это ни к чему не привело.

Развели пары, дали резкий протяжный свисток. Выстрелили из картечницы. Ее характерные крикливо-трескучие выстрелы, как она начинает метать ураганом свои пули, слышны издалека. Всю ночь до рассвета подавали сигналы, без результата.

На другой день утром Андре с Сами и сенегальцем пошел на поиски, вооружившись как следует и взяв съестных припасов на два дня.

Определив по компасу положение шлюпки, сориентировался, отыскал следы Фрике и углубился в лес.

Следы обутого в тяжелые кованые сапоги парижанина ясно отпечатались на мху. Из них сочился едкий сок, окрашивая в темный цвет, вот почему они были видны так отчетливо.

Дорогой Андре старательно отмечал путь, так что теперь по нему мог пройти и вернуться назад даже ребенок.

Так дошли до места, где был убит калао. Андре обнаружил войлочный пыж восьмого калибра.

Калао завлекали Фрике на восток. Бреванн догадался:

— Сумасшедший мальчишка погнался за другой птицей. Хотел принести пару.

Охотник взглянул на компас, направление почти не изменилось. Они шли еще довольно долго.

— Куда это его понесло? — пробормотал Андре.

— Сударь, — сказал Сами, — господин Фрике заплутал. Взгляните на компас. Он кружил.

— Да, это так, — подтвердил негр.

Бреванн сверился с компасом.

— А ведь верно. Но как же он не нашел собственных следов? Ведь мы же видим их ясно.

— Сок, вытекающий из мха, делает их темными не сразу, а через несколько часов, — объяснил Сами.

— Ты прав… Однако он кружит все сильнее. Понял, что заблудился, и ищет солнце. Для того и устремился к этой поляне… Это что такое?

— Тигр! — вскричал Сами. — Сударь, это тигр без шкуры.

— И убитый дробью. Молодчина Фрике!

— А вот здесь он жарил мясо тигра, вырезанное около почки. Здесь спал на тигровой шкуре.

— Покуда все слава богу, — сказал Андре. — Идем дальше.

— Сударь, дорога все загибается.

Охотник держал компас в руке и то и дело на него взглядывал.

— Да, он так упорно делает круг, что, кажется, скоро придет к тому месту, где ночевал.

И действительно — Андре и его спутники снова оказались на том же месте.

Здесь они сытно позавтракали и двинулись дальше.

Вскоре добрались до цепи холмов, взошли на них и внизу противоположного склона увидели четырех человек, сидевших у источника, где Фрике пил воду, умирая от жажды.

Возле кучи маиса стояли четыре лошади бирманской породы и жадно уписывали вкусный корм. Всадники лежали на траве под панданусами и весело болтали.

Андре направился к ним. При виде белого они почтительно встали.

Сами стал расспрашивать их о Фрике. Бреванн любовался лошадьми. Они живут на свободе в верхней Бирме, их ловят и укрощают. Они невелики, но красивы, быстры и замечательно выносливы.

— Ну, что говорят? — спросил Андре у вернувшегося Сами.

— Удивительные вещи. Это честные бирманцы, охотники, сударь.

— Они видели Фрике?

— Да, сударь.

— Он жив?

— Да, сударь.

— Здоров?

— Да, сударь, но он арестован.

— Как? Кем же?

— Бирманцами, охотившимися за священным белым слоном, за Буддой… а господин Фрике его убил.

— Будду убил?

— Да, сударь.

— И за это его увезли?

— По-видимому.

— Куда? И кто?

— Люди, посланные императором за белым слоном.

— А эти кто такие?

— Они мне все объяснили. Сейчас расскажу.

— Поскорее, пожалуйста. Я сгораю от нетерпения.

— В каждом слоновьем округе есть свой чиновник, при котором состоит отряд охотников.

— Знаю. Дальше.

— Начальник округа выслал этих людей, чтобы они шпионили за людьми, посланными императором, и всячески мешали им поймать слона. Господин Фрике одним выстрелом все спутал.

— Эти люди видели, как его увозили?

— Да, сударь. На слоне, всего их было двенадцать, и, кроме того, сколько-то всадников. Весь отряд, вероятно, садится уже на плоты и лодки, чтобы плыть по реке обратно в Мандалай.

— Спроси у них, далеко ли это?

— Пешком два часа пути.

— Стало быть, верхом полчаса.

Он резко обернулся к охотникам и спросил, словно те могли его понять:

— Хотите разбогатеть?

Сами перевел слово в слово.

— А что для этого сделать, господин?

— Продать мне этих лошадей.

— Нельзя, господин. Они казенные.

— Можно сказать, что они пали.

— Невозможно.

— Хорошо. Я их все-таки беру. Сами и ты, лаптот, хватайте каждый по одному охотнику, а я двоих. Свяжите им руки и ноги. Цель оправдывает средства.

Негр и индус прыгнули, как на пружинах, схватили каждый по бирманцу, повалили их и скрутили.

Двое других сдались под направленным на них револьвером Андре. Их тоже связали.

— На коня, лаптот! Ты поедешь со мной. А ты, Сами, стереги этих людей. Ты за них отвечаешь.

— Сударь, вы можете на меня положиться.

— Скажи им, что им не причинят ни малейшего вреда, лошадей возвратим, я надеюсь, и в любом случае они получат щедрое вознаграждение за невольную услугу. Дождись меня. Вперед, лаптот!

Андре вскочил на крепкого темно-гнедого коня, негр — на другого, и они помчались берегом ручья туда, где собирались садиться на плоты и лодки императорские охотники.

Они помчались берегом ручья.

Как мы уже знаем, они опоздали: суда отплыли, Фрике увезли.

Это было счастьем, поскольку они, по всей вероятности, пошли бы на риск и оба могли погибнуть.

Андре вернулся в холодном бешенстве. Бирманцы лежали связанные. Сами их стерег. Они были совершенно спокойны, подчинившись силе, как умеют подчиняться ей только азиаты.

— Освободи их, Сами. Сядь на одну из лошадей, кто-то из бирманцев на оставшуюся. Мы вернемся на шлюпку. Трое остальных пусть идут за нами пешком, как могут. След найти легко — по заметкам на деревьях — объясни им как. Скажи также, что лошади будут им возвращены, мы передадим их товарищу, который с нами поедет, и деньги для них для всех. Да поторопись, дорога каждая минута.

Бирманцы с готовностью согласились на все. Обещание денежной награды сделало их кроткими и послушными.

Бирманские кони быстро домчали всадников до того места, где под парами стояла шлюпка.

Андре проявил присущую ему щедрость. Бирманец получил для себя и товарищей столько рупий, сколько не видел за всю свою жизнь, и, кроме того, Бреванн подарил им всем на память по ружью из запаса, предназначенного для подарков и обмена. Бирманец глазам не верил и благодарил, благодарил без конца.

Ему, как азиату, казалось невероятным, что человек исполняет обещание, когда мог бы этого не делать.

Андре, лаптот и индус взошли на шлюпку. Громко и резко загудел свисток. Шлюпка понеслась по воде, как чайка.

Винт буравил воду, из трубы летели искры.

— Больше жару, друзья! — говорил Бреванн.

Через десять минут он спросил кочегара:

— Какова наша скорость?

— Семь — семь с половиной миль в час.

— Нельзя ли прибавить милю?

— Будь уголь, можно бы. Но у меня только дрова.

— Хорошо.

Он подозвал лоцмана:

— Можешь вести шлюпку ночью?

— Могу.

— Сколько нам нужно времени, чтобы добраться с этой скоростью до английской границы?

— Часов двадцать.

— Мы через пятнадцать часов должны быть в Мидае.

— Невозможно. До Мидая сто семьдесят миль.

— Знаю. Это одиннадцать с половиной узлов. Кочегар и машинист переглянулись.

— Машина выдержит? — спросил Андре.

— Машина может выдержать какое угодно давление.

— Хорошо. Дров у вас на шесть часов?

— Да, сударь.

Андре подозвал Сами и лаптота и велел им принести из задней рубки бочку. Взяв кожаное ведро, которым черпали воду из реки, он подставил его к крану бочонка и наполнил до трети.

— Вот вам, машинист. Полейте этим дрова и поливайте до тех пор, пока не получится скорость в одиннадцать с половиной узлов.

— Сударь, ведь это спирт.

— Превосходный, почти стоградусный. Если клапаны будут подниматься, наложите на них груз.

— Сударь, если вы дадите мне нужное количество спирта, я доведу скорость до двенадцати узлов, — сказал машинист, обливая дрова спиртом.

— В добрый час.

Машина сердито захрапела, винт завертелся с необычайной быстротой, кузов шлюпки задрожал.

Из-под клапанов со свистом вырывался пар. Вскоре, однако, давление стало уменьшаться. Тогда на дрова вылили новую порцию алкоголя.

Андре вернулся в рубку следить за расходом спирта, который был для него теперь дороже всех сокровищ в мире.

 

ГЛАВА XV

Кочегар завидует своему паровику. — Спирт закончился. — Давление уменьшается. — Ветчина — отличное топливо. — Английская граница. — Телеграммы. — Шлюпка вновь в пути. — Фантастическая скорость. — Четырнадцать узлов. — В Рангуне. — Яхта. — У губернатора. — Британская политика. — Фрике приговорен к казни за воспрепятствование свободному отправлению дозволенного вероисповедания. — Через неделю. — Рекрутский набор.

В продолжение десяти часов шлюпка шла так же быстро благодаря известному американскому способу, к которому прибегают соперничающие компании в этой стране, заставляя речные пароходы мчаться с сумасшедшей скоростью. Впрочем, теперь подобные гонки устраивают все реже, мода на них проходит.

Дрова поливали спиртом, поддерживая высокое давление, винт работал с необычайной быстротой. Но Андре был чем-то недоволен, упорно молчал, не спускал глаз с манометра. Если стрелка шла кверху, напряжение отпускало его, если падала, хмурил брови, будто она была виновата.

— Сударь, в бочонке пусто! — горестно объявил Сами.

— Malar D’oué! — закричал кочегар. — Экая счастливица эта машина: все выпила, мне, бедняку, хоть бы капля досталась.

— Давление уменьшается, — объявил машинист.

— Так и должно было случиться, — сказал Бреванн. — Лоцман, далеко ли до Милая?

— Пятьдесят миль.

— Нам надо пройти их за четыре часа.

— Приказывайте, хозяин.

— Течение стало быстрее?

— Быстрее, хозяин. Мы можем выиграть на нем полмили в час.

— Хорошо. Сами и ты, лаптот, достаньте мне из камбуза вон тот ящик.

Индус и негр не без труда вытащили большой ящик, внутри обитый цинком.

— Возьми топор и сними крышку.

В ящике оказались копченые окорока, запас на случай, если экспедиция затянется.

— Понимаю, сударь! — весело вскричал машинист. — От этих окороков дрова у нас загорятся, как смола.

— Тут сто килограммов. Довольно этого?

— С двадцатью пятью килограммами в час, даже если дрова не слишком хороши, мы успеем, ручаюсь.

С треском вспыхнули несколько кусков ветчины, искусно разбросанные среди дров по печи. Из трубы повалил едкий дым.

— Давление увеличилось! — воскликнул обрадованный Андре.

— Это не хуже угля и гораздо безопаснее спирта.

— Счастливец наш паровик! — ворчал себе под нос кочегар. — Сначала получил такую выпивку, теперь его угощают такой закуской. В первый раз вижу подобное. Машину поят водкой и кормят мясом, точно человека.

— Многого ты, значит, не видал, — возразил машинист. — Если бы ты побывал в Америке, видел бы, как там сжигают иногда все содержимое камбуза, потом принимаются за сам кузов парохода… Дело кончается взрывом, пароход взлетает на воздух.

Бреванн успокоился, когда увидел, что новое топливо действует успешно. Он не спал с той самой минуты, как пустился по следам Фрике, и был разбит усталостью и душевным потрясением. Теперь можно было прилечь. Ом крепко заснул.

Его разбудил свисток машины.

— Где мы? — спросил он.

— Подходим к Мидаю, — радостно ответил Сами. — Пришли на три четверти часа раньше.

— Браво, браво, друзья мои! Вы все получите на чай.

— Я бы предпочел на водку, — пробурчал кочегар Мериадек. — Я тоже, как паровик, люблю алкоголь и могу выпить много.

— Стоп! — скомандовал Андре. — Причаливай, лоцман, осторожнее.

Шлюпка подошла к пристани. Бреванн немедленно отправился на телеграф и дал такую депешу:

«Капитану Плогоннеку, яхта „Голубая антилопа“, рангунский рейд. Готовы ли сейчас идти Мандалай несмотря низкий уровень реки? Необходимо. Понадобится весь наличный экипаж, и даже больше. Предстоит опасная, щекотливая экспедиция. Жду ответа Мидай, телеграфная станция.

Андре Бреванн».

Через два часа пришел ответ:

«Господину Андре Бреванну, Мидай.

Нужно полсуток облегчить яхту, уменьшить осадку. Уровень очень низкий. Яхта будет задевать дно, но пройдет. Кажется, понял смысл телеграммы. Будете довольны. Рангун — Мидай сто шестьдесят миль. Потребуется шестьдесят часов, десять миль час, помимо течения. Жду новых указаний.

Плогоннек, капитан яхты „Голубая антилопа“».

«Спасибо. Рассчитываю на вас. Выхожу навстречу яхте. Дожидайтесь меня».

Андре бегом вернулся на шлюпку, стоявшую возле угольной пристани.

— Машина в порядке? — спросил он машиниста.

— Никаких повреждений, меня это даже удивляет. Я ее хорошо осмотрел.

— Сможет она выдержать еще раз подобную нагрузку?

— С углем — да.

— Хорошо.

Бреванн поспешил к агенту угольной компании, купил у него две тонны лучшего угля и распорядился немедленно загрузить его.

Пары развели, на клапаны положили гири.

Андре поднял на корме национальный флаг и скомандовал:

— Вперед!

Потом сел у руля рядом с лоцманом и переводчиком.

— Нам надо пройти около ста семидесяти пяти миль? — спросил он через Сами у бирманца.

— Да, хозяин.

— Мы должны пройти их за двенадцать часов. За двенадцать часов, во что бы то ни стало.

— Это дело машиниста. Я берусь провести шлюпку, не посадив на мель, избежав столкновений с плотами и лодками.

— Хорошо. Награду получишь по заслугам. Машинист, сколько миль мы делаем?

— Двенадцать.

— Слишком мало. Нельзя ли разогреть сильнее?

— Опасно.

— Необходимо четырнадцать миль в час.

— Невозможно, сударь, но эту прибавку даст нам течение.

— Лоцман, какова скорость течения?

— Две мили в час, хозяин.

— Превосходно. Вперед! Вперед!

Шлюпка неслась на всех парах. Поршень лихорадочно работал, винт бешено вертелся, из трубы клубами вылетал густой черный дым, стлавшийся далеко по реке. Кузов трещал, котел, казалось, вот-вот взорвется.

Через двенадцать часов после выхода из Мидая шлюпка подплывала к Рангуну. Андре отыскал глазами «Голубую антилопу», она стояла под парами, на фок-мачте развевался флаг отплытия.

Долгожданную шлюпку встретили громким продолжительным «ура!» — телеграмма Бреванна взволновала весь экипаж.

Андре проворно взобрался на борт, сердечно поздоровался с капитаном, ждавшим его на кубрике, и увел к себе в каюту.

Через двадцать минут появился в костюме для визитов, успев за это время обсудить все необходимое с капитаном.

— Значит, вы непременно хотите встречи с английским губернатором? — говорил тот.

— Хочу, по меньшей мере, гарантировать себе его нейтралитет, — отвечал Андре. — Англичане считают себя передовыми борцами за цивилизацию и при случае не прочь поддержать белых против цветных туземцев. Если бы они согласились заступиться за Фрике, он, конечно, был бы немедленно спасен, но пусть они хотя бы не вмешиваются, когда я начну бомбардировать Мандалай.

— А если они не пожелают сделать ни того ни другого?

— Тогда я все-таки буду бомбардировать бирманскую столицу… Вернусь через два часа. Ждите.

Шлюпка высадила Андре у верфи, и он поспешил в стоявший неподалеку губернаторский дом.

Француз-миллионер, известный спортсмен и владелец увеселительной яхты был немедленно принят.

Бреванн без лишних слов объяснил, как и зачем прибыл в Бирму, и перешел к приключению с Фрике. Тут губернатор его остановил:

— Это дело я знаю. Полагаю, что осведомлен о нем лучше вас. Жизнь вашего друга в большой опасности.

— Я так и думал, ваше превосходительство. И прежде чем сделать отчаянную попытку его спасти, решил обратиться к вам с просьбой о заступничестве, о поддержке.

— Увы, сэр! Это совершенно невозможно.

— Ваше превосходительство! Почему невозможно?

— Случай исключительный. Замешано религиозное верование местных жителей. Будь что другое, я бы непременно заступился. Но правительство британской королевы отличает терпимость в вопросах вероисповедания. Скажу больше — оно активно поддерживает свободу отправления всевозможных культов.

— Но ваше превосходительство! Европейца, француза, цивилизованного человека хотят казнить за то, что он убил животное.

— Священное животное, имейте это в виду. Я знаю, что это нелепость, но это — вопрос религии. Нам не нужны проблемы с фанатиками. Ваш друг совершил преступление — он воспрепятствовал свободному отправлению вероисповедания, признаваемого нашим правительством.

— Я знаю, что это нелепость, но это — вопрос религии.

— Но ведь это произошло не в ваших владениях, а в независимой Бирме.

— О! Эта независимость такая призрачная. И наши подданные исповедуют ту же веру.

Андре понял, что ничего не добьется. Национальный эгоизм дело серьезное.

— Хорошо. В таком случае я буду действовать по своему усмотрению.

— Пожалуйста, сэр. Как представитель нашей королевы, я вам содействовать не могу, но как европеец — всей душой желаю успеха.

— Весьма благодарен вам, ваше превосходительство. При вашем благосклонном нейтралитете надеюсь справиться.

— Мой нейтралитет, сэр, еще благосклоннее, чем вы думаете, — улыбнулся губернатор. — Ваше вмешательство, я уверен, вызовет большое потрясение в этой разложившейся империи, и наша политика останется только в выигрыше. Можете запасаться у нас всем, что вам понадобится, — провизией, боеприпасами, углем… Кроме того, сэр, могу дать вам отличный план Мандалая, составленный нашими инженерами. Пригодится для бомбардировки. Ваш друг заперт в пагоде, где живет Белый слон. По сведениям моих агентов, его казнят через неделю, в день праздника коронации императора. До свиданья, сэр. Торопитесь.

— Еще раз благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал Андре, прощаясь с губернатором. — Недели мне хватит. Фрике будет освобожден, или я сам погибну.

Через полчаса шлюпка заняла свое место на палубе яхты. Лоцман встал у руля. «Голубая антилопа» пошла вверх по Иравади.

На яхте Бреванна ждал сюрприз.

Капитан прекрасно понял из его телеграммы, что надо делать. Слова «понадобится весь наличный экипаж, и даже больше» объяснили ему все. Опытный морской волк сейчас же распорядился нанять в гавани двадцать человек решительных молодцов, свободных от предрассудков. Такими молодцами кишат обыкновенно все портовые города. За деньги они готовы служить кому угодно и делают это, по большей части, довольно усердно.

Капитан предупредил — вам будут хорошо платить, вас будут хорошо кормить и немедленно расстреляют при неповиновении.

На яхте они держали себя пристойно, хотя выглядели весьма непрезентабельно.

Андре одобрил распоряжение капитана, обещал каждому двести франков в неделю и двести франков в качестве награды, если пленник будет освобожден.

Такое же вознаграждение обещано было и всем членам экипажа.

Это известие встретили громовым «ура!».

Капитан не скрывал восторга.

— С такими людьми, сударь, можно рисковать, — сказал он Андре, когда они остались одни.

— Я надеюсь на успех, — отозвался тот.

— Теперь у нас сорок человек строевых. Мы способны на многое.

— Черт побери! Франсуа Гарнье взял Тонкин, имея под командованием сто двадцать человек. Отчего нам не овладеть бирманской столицей, имея втрое меньше?

 

ГЛАВА XVI

Немного о ящерицах. — Легенда об Аломпре. — Мертвый город. — Перед Мандалаем. — Столица и ее стены. — Лошади китайского купца. — Рекогносцировка. — Императорский город. — Ворота заперты. — Двор в трауре. — Ввиду предстоящей казни богохульника. — Поход. — Взвод кавалерии. — Чтобы обеспечить отступление. — Удушливая температура. — Подземный гул. — Землетрясение. — Первый пушечный выстрел. — Динамитная петарда и тековая дверь.

«Антилопа» сидела в воде неглубоко, но двигалась все-таки с трудом и с опаской — в отсутствие дождей Иравади покрылась многочисленными отмелями и перекатами. Андре места себе не находил — боялся не успеть вовремя и не спасти друга. Но требовалась осторожность, если яхта сядет на мель, опоздание неминуемо.

Предвидя бомбардировку города, Бреванн тщательно осмотрел четырнадцатимиллиметровую пушку. Она оказалась в порядке. Приказав вновь накрыть орудие просмоленным чехлом, увидел на внутренней стороне омерзительную ящерицу, глядевшую на него ледяными глазами.

Бреванн терпеть не мог пресмыкающихся и невольным движением стряхнул ящерицу на пол. Уже собирался столкнуть ее ногой за борт в воду, как подбежал лоцман и, схватив ящерицу, умоляюще проговорил:

— Хозяин, не губите ее. Сделайте это ради вашего слуги.

— Опять священное животное? Ну ладно. Пусть будет по-твоему.

— Спасибо, хозяин. Дух Аломпры да хранит вас за это.

Андре подозвал Сами и поручил подробно расспросить лоцмана. Побеседовав с бирманцем, переводчик сказал:

— В ящерице живет дух Аломпры, основателя нынешней бирманской династии. В тысяча семьсот пятьдесят втором году близ Авы жил зажиточный фермер Алоон. Рядом с его усадьбой стоял богатый монастырь, настоятель которого пользовался большим уважением окрестных жителей. Жители округа Пегу напали на жителей округа Ава и разграбили монастырь. Алоон снабдил монахов провизией, чем спас их от голодной смерти. Караван с провиантом он сопровождал лично. Уезжая обратно, вдруг услышал подземный гул.

— Фра! — сказал Алоон настоятелю. — Уходите немедленно, иначе все погибнете.

— Начинается сильное землетрясение. Бегите, скорее бегите!

Настоятель послушался. Как только он с братией вышел за ограду, монастырь обрушился. Алоона стали считать посланцем Бога. Через некоторое время пегуанцы опять напали на аванцев, стали опустошать их земли. Алоон собрал соседей и прогнал их. Ободренный успехом, составил ополчение из представителей бирманских племен и наголову разбил пегуанцев. Отнял у них Аву, изгнал из страны, короновался императором под именем Алоон-Фра, что значит «владыка Алоон», постепенно его имя стало звучать как «Аломпра». Он сделался могущественным государем, завоевал Пегу, Майцур и другие области, планировал захватить Сиам, но умер на восьмом году царствования.

— И при чем здесь ящерица? Что общего между ней и Аломпрой?

— Этого я не могу вам сказать, — отвечал лоцман. — Это тайна многочисленных потомков Аломпры. Я тоже один из его потомков, хотя и занимаюсь скромным ремеслом. Но тайну не раскрою даже вам.

На шестой день утром яхта прошла мимо грандиозных развалин Авы, мертвого теперь города, бывшего в течение четырех веков столицей Бирмы. Сохранилась только городская стена, окружавшая вместо города парк с аллеями на месте прежних улиц.

Еще через шесть километров яхта миновала Амарапуру, бывшую столицей до 1857 года, пока ею не стал Мандалай.

Наконец еще через шесть километров показался и сам Мандалай.

«Голубая антилопа» держалась левого берега, где река глубже — местная пароходная компания проводила здесь работы по углублению реки. Яхта встала на якорь в двух километрах от юго-восточного угла городской стены.

Мандалай был построен по традиционному плану китайских городов, находился в двух с небольшим километрах от реки, к ней вела своего рода улица, по обеим сторонам которой стояли дома, сараи, склады. Город имел форму квадрата со стороной два километра, его защищала зубчатая кирпичная стена, с каждой стороны в город вели трое ворот.

Мощенные камнем улицы пересекались под прямыми углами. Помимо больших улиц был лабиринт переулков и тупиков. Дома простые, по большей части из бамбука, крытые рогожей, пальмовыми листьями, даже дерном. Все они возвышались на столбах в полутора метрах от земли. Каменных построек было мало, в основном на главных улицах.

Еще одна стена окружала внутри города императорский дворец с домами для жен, министров и Белого слона.

От места стоянки яхты до дворца было три с половиной километра — расстояние пушечного выстрела.

Андре, взяв с собой Сами и лаптота, основательно изучил город, руководствуясь планом, полученным от губернатора.

Нанял у торговца в китайском предместье несколько десятков верховых лошадей.

Тремя они с индусом и лаптотом воспользовались немедленно — поехали во дворец.

Тековые ворота дворцовой ограды оказались закрыты. Перед ними вышагивал часовой с пистонным ружьем, в красном мундире, на манер английского.

Через переводчика Бреванн попросил пропустить. Солдат сказал, чтобы они обратились к офицеру в караульном помещении.

Дверь его отворилась, вышел офицер. Увидев чужестранца, вежливо поинтересовался по-английски:

— Что вам угодно, фра?

— Поговорить с императором.

— Сейчас, фра, никак нельзя.

— Ну, тогда с первым министром.

— И этого нельзя. Двор в глубоком трауре. Все дела прекращены до тех пор, пока убийца Белого слона не искупит своей вины, то есть до послезавтра.

Дверь отворилась, вышел офицер.

Услышав это, Андре вздрогнул.

— Тем более я должен немедленно поговорить с императором или министром.

— Говорю вам, нельзя. Если я доложу о вас, меня казнят. Да я и не могу доложить, дверь заперта изнутри. Послезавтра, пожалуйста.

— Хорошо.

Андре повернул коня и поскакал в предместье к китайцу.

— Когда будут готовы остальные лошади? — спросил он.

— Сейчас. Только оседлаем.

— Смотрите же. Они нам понадобятся очень скоро.

Пять минут спустя Бреванн был на яхте, еще через две капитан объявил поход и бой, по сигналу боцмана люди собрались на палубе.

Отобрав тридцать и полностью вооружив, Андре повел их на берег. Четырнадцать во главе с капитаном остались на судне.

Приготовления заняли четверть часа.

Динамитные петарды несли четверо, которым объяснили, как с ними обращаться.

Отряд двинулся в путь. Предварительно Андре и капитан Плогоннек сверили часы, чтобы они шли секунда в секунду.

Миновали предместье. Китаец ожидал их.

Все было готово — лошади стояли оседланные, взнузданные.

Бреванн достал из кармана упаковку золотых монет, распечатал ее и высыпал условленное количество новеньких фунтов стерлингов в руки просиявшего торговца.

Каждый выбрал себе коня и вскочил в седло. Теперь они были настоящим кавалерийским отрядом, к тому же превосходно вооруженным.

Доехав до первой стены, Андре оставил у ворот шестерых всадников, чтобы они обеспечивали им тыл, с остальными поскакал к дворцовой стене.

Стояла невыносимая жара, духота была чудовищная. Всадники обливались потом, лошади покрывались пеной. Кажется, саламандры и те бы не вынесли такого пекла. На улицах было тихо и совершенно безлюдно, все жители попрятались в дома от зноя.

Вдруг раздался какой-то гул. Не гроза, не гром — на небе не было ни облачка.

Что это? Земля будто колеблется, дрожит. Лошади отказывались идти вперед.

Землетрясение!

Справа и слева заскрипели, зашатались дома. Даже каменные дали трещины, готовые вот-вот обрушиться.

На минуту все успокоилось. Всадники вновь пустились вскачь, достигли дворцовой стены.

У ворот стояли те же часовой и офицер. Тековые ворота, окованные железом и некрасиво утыканные гвоздями, по-прежнему были наглухо заперты.

Караульные узнали Андре. Он крикнул, чтобы они сдались, и те тотчас побросали оружие.

— Фра, свяжите нам руки и ноги.

— Хорошо, — согласился Бреванн. — Эй, скрутите их хорошенько.

Матросы принялись вязать караульных, Андре заложил под воротами динамитную петарду. Взглянул на часы, приказал спешиться и отойти назад.

Люди отступили шагов на двадцать, держа коней на поводу.

Француз спокойно зажег фитиль петарды и присоединился к ним.

Вдруг со стороны реки послышался свистящий гул, он быстро приближался. Воздух с хрипом разрывался, сквозь него что-то стремительно неслось.

Летел артиллерийский снаряд.

По ту сторону стены раздался взрыв.

— Капитан Плогоннек молодчина. Сама пунктуальность, — прошептал Андре.

Затем раздался ужасающий треск. Облако дыма поднялось вверх, во все стороны полетели обломки ворот. Образовалась брешь, достаточная, чтобы проехали одновременно два всадника. В городе послышались крики.

— Вперед! — скомандовал Бреванн.

Матросы и наемные авантюристы, вскочив на коней, готовы были ринуться вперед, но в это время опять раздался подземный толчок.

Лошади остановились. Стена рухнула, дав огромную трещину. Поднялись облака красной пыли от кирпичей. Вопли и стоны наполнили город со всех сторон.

Вторя им, из императорской резиденции доносились яростные крики ее озлобленных обитателей.

Забыв про землетрясение, Андре приблизился к пролому в воротах, хотя мог быть погребен под обломками.

Он заглянул за ограду и вскрикнул почти испуганно, но тотчас овладел собой, схватил коня за повод, прыгнул в седло и поскакал в пролом, не интересуясь, скачут ли за ним его люди.

[илл. стр. 1040]

Андре поскакал в пролом.

 

ГЛАВА XVII

Дальнейшие злоключения парижанина. — Прибытие в Мандалай. — Зал для аудиенций. — Фрике отказывается снять сапоги. — В присутствии короля. — Смертный приговор. — Казнь слоном. — Кассационная жалоба Фрике. — Почет. — Появление ящериц. — Музыка. — Как ведет себя ящерица перед землетрясением. — Побег. — Пушечный выстрел. — Кавалерийская атака. — Спасен. — Возвращение в Ранг. — Отплытие.

Когда, как помнит читатель, парижанина повезли в Мандалай, он не впал в уныние. Фрике видел Андре, перемолвился с ним словом и был уверен, что тот непременно его выручит.

Присутствие министра не смущало молодого человека, на ломаном английском языке он принялся расписывать ему технические характеристики, мощь артиллерии и храбрость матросов корабля, которым командует его друг. Это возымело свое действие — бирманский сановник, сидя в гауде глаза в глаза с арестованным иностранцем, чувствовал себя неважно под его холодным, пронзительным взглядом и охотно отпустил бы его, если бы не роковой выстрел. Слушая «страшные» рассказы самоуверенного парижанина, сановный азиат сопел и потел, опасаясь, «как бы чего не вышло».

Фрике же своим поступком снискал почет окружающих. С ним обращались, как со знатным лицом, обвиняемым в государственном преступлении и подлежащим суду самого монарха. Правда, оружие у него отобрали, но с поклонами и любезными словами, на что азиаты большие мастера. Его не связали, не заковали, только караулили. Кормили хорошо, спать было мягко, сидеть в гауде удобно.

— Я, — говорил он себе, — похож на человека, который летит вниз с шестого этажа и думает: «А на воздухе, право, не так уж дурно». Ну, будь что будет потом, тогда и успеем задуматься, а сегодня пока посмеемся.

Все время пути до Мандалая он сохранял полнейшую невозмутимость. Когда сошли на берег, ему подвели коня, он легко вскочил в седло и поехал рядом с министром, в сопровождении верхового конвоя. Слух о том, что экспедиция, снаряженная с такой помпой, возвратилась, быстро облетел столицу. На все лады обсуждалось отсутствие белого слона, над неудачными охотниками зло подшучивали.

Отряд подъехал к воротам дворцовой ограды. Фрике вступил в обширный двор, где слева стояла небольшая пагода с колоколом, справа — довольно невзрачные постройки. Окруженный солдатами с саблями наголо, он прошел через двор и остановился перед узкой дверкой.

Министр распорядился ввести пленника не в обыкновенный зал для судебных заседаний, а в зал для аудиенций. Сказав несколько слов офицеру, командовавшему конвоем, министр пошел с докладом к императору.

Офицер открыл дверку и ввел пленника в манхгау, или хрустальный дворец. Дойдя до парадной лестницы, разулся и предложил Фрике снять сапоги, ссылаясь на придворный этикет. В присутствии бирманского императора все должны быть босиком.

Парижанин решительно отказался:

— Если вашему императору мой костюм кажется неприличным, он может меня не принимать, я в претензии не буду. Не я добивался свидания с ним, меня ведут к нему насильно, следовательно, я не обязан соблюдать ваш этикет.

Офицер настаивал. Молодой человек оставался непреклонен.

— Сказал, не сниму — и не сниму. Разувайте меня сами, если посмеете.

И вот Фрике, быть может, единственный европеец, вошел в зал в болотных сапогах, в костюме охотника за утками. Зал был весьма просторный, с высоким троном под роскошным балдахином. Не найдя нигде стула, пленник завладел одной из подушек и уселся по-турецки.

Зарокотал барабан. Поднялись занавеси, закрывавшие предназначенный для императора вход. Настежь распахнулись широчайшие двери, вошли солдаты в медных касках, красных рубахах, босиком, с саблями наголо. Они выстроились справа и слева от трона.

За ними вступил сам император, следом хлынул поток придворных. Монарх уселся на трон. Одна из жен поставила перед ним золотой ящичек с бетелем, золотую плевательницу и чашу с водой.

Придворные были одеты роскошно, а император очень просто — в длинную белую полотняную блузу до колен с шелковым поясом, легкие широкие штаны, стянутые у щиколоток, и черные туфли с загнутыми носками.

Роскошное платье, усеянное драгоценными камнями, монарх надевает лишь в особо торжественных случаях. Это уже не одежда, облачение, которое, говорят, весит пятьдесят килограммов.

Фрике встал и вежливо приподнял свой пробковый шлем, приставленные к нему караульные распластались на полу. Он стоял в трех шагах от монарха, но тот все-таки поднес к глазам лорнет, чтобы рассмотреть его. Молодой человек и без лорнета заметил, что император волнуется, хотя старается скрыть это под маской бесстрастия.

«Красивый мужчина, — подумал Фрике. — Жаль только, что в мочках ушей у него дыры, в которые можно всунуть палец. Это его очень портит. К чему это?»

Какой-то залитый золотом субъект выступил перед троном и на довольно сносном английском принялся подробно описывать совершенное иностранцем злодеяние. Принесли винтовку Гринера в качестве вещественного доказательства. Никто не умел с ней обращаться, и сам Фрике любезно показал, как она действует без собачки. Монарх так увлекся этим объяснением, что на время перестал выпускать в золотую плевательницу длинные струи красной от бетеля слюны.

Нарушая этикет, сам задал первый вопрос:

— Вы француз?

— Да, француз.

Фрике гордо выпрямился. Грудь вперед, колесом.

— Зачем вы прибыли в мое государство?

— Познакомиться с ним — оно у нас мало известно — и поохотиться.

— Очень жаль, что вы француз. Я французов люблю, они мне оказывали услуги. Зачем вы убили слона?

Император говорил медленно, тянул слова, подыскивал выражения. Видимо, не привык говорить.

— Я заблудился в лесу с ребенком, мы оба умирали от голода, никакой дичи не было.

— Все слоны принадлежат мне. За убийство слона полагается смертная казнь. Вы — иностранец, поэтому я мог бы оштрафовать вас и выслать из империи. К несчастью для меня, моей семьи и моего народа, вы убили священного слона. За такое кощунство будете казнены. Даже англичане вас не спасут. Через неделю готовьтесь к смерти. Вашу голову раздавит нога Белого слона. До тех пор вас будут содержать под стражей в одном помещении со Схенг-Мхенгом, и все ваши желания будут выполняться. Вы должны стать жертвой, приятной Гаутаме.

Все это он произнес вялым, монотонным, печальным голосом, нараспев, хотя брови его хмурились, рот судорожно кривился.

— Ступайте пока! — закончил монарх, вставая. — Меня вы увидите только перед казнью. Я дам вам послание Гаутаме.

Поскольку казнь намечалась в торжественной обстановке, в присутствии императора, двора и толп народа и слон должен был раздавить голову на тековой плахе, преступника приказали тщательно стеречь.

Четверо солдат, сменяя друг друга, не спускали с него глаз. Пагоду Белого слона окружала рота желтолицых воинов. Впрочем, пленника кормили, как министра, придворным поварам велели стараться для него изо всех сил, так, чтобы вышла жертва, угодная Гаутаме.

— Меня балуют, как настоящего преступника перед казнью, — говорил Фрике. — Но мы еще посмотрим!

Ничто не могло поколебать его уверенности в том, что Андре придет на помощь и выручит.

На другой день после аудиенции он увидел, что по стенам его нового жилища бегают проворные ящерицы, большеголовые, серого цвета с желтыми, зелеными и красными пятнами.

— Ба! У меня гости! — сказал он. — Пришли навестить узника. Дам им поесть — гостей всегда угощают.

Ящерицы с удовольствием пробовали сласти, которые давал им молодой человек, и даже позволяли дотрагиваться до себя к величайшему удовольствию Ясы, который все время твердил: «Тау-тай, тау-тай», Фрике заключил, что это и есть бирманское название ящериц.

Ящерицы даже позволяли дотрагиваться до себя.

На следующий день ящерицы исчезли, лишив их развлечения. Потянулись часы и дни угрюмой, тоскливой, томительной скуки.

В одно прекрасное утро парижанин сказал вслух:

— Э-э! Мне остается жить всего два дня, считая нынешний. Послезавтра Белый слон должен раздавить ногой драгоценную оболочку, содержащую мой мозг. Любопытно, однако, как Андре и его спутники ухитрятся меня выручить. Просто из любви к искусству желал бы я знать их план… Ба! Ящерицы-то возвратились. Это не иначе к добру. Здравствуйте, ящерицы! Добро пожаловать!

Первые часы утра прошли обыкновенно. Фрике лишь обратил внимание, что воздух стал особенно душным. Он чувствовал себя скверно, как перед сильной грозой.

— Брр! — говорил он. — Не знаю, что такое творится там в воздухе, но только я нервничаю, как кошка. Из моих волос можно искры высекать.

Вдруг с потолка послышалось тихое кваканье, похожее на лягушачье. Молодой человек взглянул на потолок. Кроме ящериц, там никого не было. Квакали, очевидно, они.

Как только раздалось кваканье, стражники и Яса о чем-то быстро-быстро между собой заговорили. Фрике не понимал ни слова, но расслышал, что они то и дело повторяли: «Тау-тай, тау-тай».

— Их волнует пение ящериц, — решил он.

Даже Белый слон, от которого его отделяла лишь кирпичная стена, метался как ненормальный.

— Ну, и ты туда же, бешеный толстяк!.. Впрочем, и то сказать, духота нестерпимая. Точно в печке.

Дворец наполнился шумом, криками. Сновала испуганная челядь, металась по коридорам, залам. Три раза проорал слон, так что стены задрожали. Словом, началась сумятица.

— Вот когда бежать-то! — проговорил Фрике, исподлобья поглядывая на солдат и в особенности на саблю одного из них.

Послышался подземный удар. Почва заколебалась, здание зашаталось, затрещало. Стена, отделявшая помещение слона от комнаты парижанина, треснула, посыпались кирпичи.

Отворилась дверь, вбежали испуганные солдаты и слоновожатые. Они бросились к пленнику, чтобы укрыть его в безопасное место, другие старались вывести из полуразрушенной пагоды упиравшегося, бесившегося слона.

Этой части императорского дворца действительно грозила большая опасность.

— Ну, час настал, — сказал себе Фрике. — Бедного моего мальчугана оставлю здесь, среди его соотечественников. Будем надеяться, кто-нибудь заменит ему отца. А сам покину дворец, выйду из города и побегу к реке.

Все эти соображения промелькнули в его голове быстрее молнии. Он бросился на одного из солдат, вырвал у него саблю и, ловко прикрываясь ею, прыгнул к дверям, крикнув резким звенящим голосом:

— Прочь с дороги! Выпущу кишки!

Пулей вылетел он во двор. Солдаты сначала опешили, но скоро опомнились и погнались за ним — слишком хорошо знали, насколько важен этот арестант. За его побег им пришлось бы жестоко поплатиться.

Но едва они выбежали из здания, разрушаемого подземными ударами, на несчастную столицу обрушились новые ужасы, довершившие общее смятение.

С шипением и свистом принеслась откуда-то бомба и разорвалась над преследователями, многих убила, еще больше ранила и перекалечила.

— Победа! Победа! — вскричал парижанин.

Он сразу догадался, что это значит.

— Браво, браво, месье Андре! — продолжал он. — Но погодите! Бомба перебила не всех. Эти негодяи хотят бежать за мной. Кричат встречным, чтобы меня не пускали. Боже, как еще далеко до ворот!.. Ах!.. Всадник в белом пробковом шлеме!.. Это месье Андре. Он штурмует город. Я спасен.

Впрочем, рано торжествовать. Жители покидают дома и теснятся на улицах. Пробраться сквозь толпу не так просто. Люди видели, что за европейцем с криком гонятся солдаты, и понимали, что его надо задержать.

Именно в эту минуту Андре верхом на коне помчался через пролом, пробитый в воротах динамитным патроном.

Бреванн бросился на толпу, давя людей конем, стараясь протиснуться к Фрике, который прочищал себе дорогу саблей. Не видя рядом своих всадников, решил, что они струсили и покинули его. Обнажив саблю, решил дорого продать свою жизнь.

Бреванн бросился на толпу, давя людей конем.

Но его не покинули. Отряд лишь немного отстал — понадобилось время, чтобы все перебрались через пролом. Догнав командира, они тоже врубились в толпу, которая с воем расступилась и разбежалась.

Андре приблизился к Фрике. Тот бросил изломанную, затупившуюся саблю и протянул ему руку.

— Месье Андре! Вы опять меня спасаете!

— После поговорим! Надо скорее отступать.

— Как? Мы разве не останемся здесь императорами… хоть ненадолго?

Бреванн невольно рассмеялся и с ним весь отряд.

— Будет шутить. Садись ко мне за седло — у меня нет для тебя запасной лошади. Поспешим. Через пять минут за нами будут гнаться десять тысяч человек. Да вот, смотри!

Бирманцы, видя, что неприятель немногочислен, вооружились кто чем попало и перешли в наступление. Толпа росла с каждой минутой.

Андре и его спутники пустили лошадей быстрой рысью, удирая от преследователей. Когда проехали ворота, Бреванн велел заложить под ними еще два динамитных патрона. Взрыв произошел в тот момент, когда в ворота вступила толпа. Беглецы могли спокойно продолжать путь.

У городских ворот к отряду присоединились еще шестеро всадников, остававшихся там в резерве. Капитан Плогоннек продолжал бомбардировать город с яхты. Снаряды рвались над императорской резиденцией.

Через четверть часа все были на яхте. Бреванн приказал прекратить бомбардировку.

Яхта приготовилась к отплытию, спустила военный флаг и отсалютовала подошедшему английскому пароходу, матросы и пассажиры которого криками «ура!» приветствовали отважного француза.

Четыре дня спустя «Голубая антилопа», идя по течению, вступила на рангунский рейд.

Пополнив запас угля и высадив наемных авантюристов, получивших щедрую награду, яхта вышла в море в неизвестном направлении.