Претендент на престол. — Три недели в ожидании. — Барбантон и орлиный взгляд. — Не на что прицепить знаки отличия. — Тревога. — Бой. — Армия в плену.

Через единственную дверь Фрике и жандарм вошли в просторную комнату, где стояли два огромных дивана, сплетенных из пальмовых листьев, несколько грубых скамей, разнородные, совершенно случайные европейские вещи и множество сундуков.

На одном из диванов сидел по-турецки негр во фланелевой жилетке и в матросских брюках с трехцветными подтяжками.

Вокруг разместилось его окружение — без всякой одежды, но в полном вооружении. Перед каждым воином стояло по посудине с сорговым пивом — было так жарко!

Человек на диване милостиво подал вошедшим правую руку, поглаживая левой свою поджатую ногу. Величественным жестом пригласив гостей сесть рядом, он ласково обратился к Фрике:

— Здравствуй, муше!

— Здравствуй, Сунгойя. Ты великолепен. Рад тебя видеть.

— И Сунгойя рад видеть белого вождя. Белый вождь поможет Сунгойе одержать победу.

— Сделаем, что можем, хотя ваше величество и убежало довольно бесцеремонно с «Голубой Антилопы».

— Мой пошел с Бабато… Бабато — большой генерал.

Чернокожим свойственно коверкать иностранные слова и в особенности имена собственные.

— О да, мой жандарм — выдающийся военный и притом глубокий теоретик, — продолжал все в том же шутливом тоне молодой человек.

— Великий вождь муше Адли не приехал?

— Нет. Он выезжает только в случаях особой важности.

(Про сломанную ногу парижанин не счел нужным сообщать.)

— Но для победы нам будет довольно и одного Барбантона. Не правда ли, генерал?

— Разумеется, — отвечал польщенный жандармский унтер. — К тому же главное уже сделано.

— Действительно, я ожидал застать вас сражающимся, а вы тут преспокойно благодушествуете, спихнув прежнего правителя трона. Очень рад за Сунгойю; ведь это, выражаясь деликатно, наш бывший служащий, а теперь — глядите-ка! — какая важная персона.

Про себя же юноша подумал: «Вот бы ему напомнить, как он стащил у генеральской супруги медальон-фетиш. Но не буду. Да и Барбантон не желает слушать… Странная, однако, бывает судьба: мой товарищ попадает в генералы, а лотерейный билет его жены превращается в талисман для негра-претендента и дает ему нравственную силу для государственного переворота. Тут есть над чем подумать».

— Произошло все очень просто, — пояснил главнокомандующий. — Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тому и я отчасти содействовал — Сунгойя проведал о моем мундире, лежавшем в чемодане, и заставил надеть его. Мундир — великое дело не только во Франции, но даже здесь. Обаяние его громадно. К нам отовсюду стали стекаться люди — число приверженцев росло как снежный ком.

— Снежный ком и негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.

— Одним словом, собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.

— Значит, нам незачем больше здесь оставаться?

— Напротив, впереди еще много дел. Мы, в сущности, в осаде, хотя это и незаметно. Каждый час надо ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома заборами, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно победу удержать и упрочить.

— Это так, — подтвердил Сунгойя, кое-что понимая по-французски.

— Ну а потом что?

— Потом? — переспросил Барбантон. — Будем почивать на лаврах, охотиться, кататься на лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемся на яхту. Полагаю, на сегодня аудиенция кончилась. Мы посидели на диване у Его Величества и поэтому считаемся сановниками первого класса. Формальность очень важная: нам теперь все должны повиноваться.

— Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?

— Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в государственных чинах.

— В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду добросовестно исполнять все ваши приказания. — Насмешник Фрике оставался верен себе. — Однако хотелось бы отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.

— Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.

— Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свидания, Сунгойя; до скорого, милейший монарх…

__________

Третью неделю молодой человек жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось повсюду.

Ежедневно разведчики доносили о встречах с подозрительными личностями. Сунгойе давно уже пришлось бы сражаться со своим соперником, не будь при нем двух белых.

Этот вооруженный мир, оборона от невидимого врага действовали юноше на нервы хуже открытой войны.

А Барбантон оставался невозмутимым и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что и так слишком долго терпит.

Старый унтер все больше и больше входил в роль великого полководца и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами кителя, то упирался ею в бок, как изваяние на старинной бронзовой колонне.

Во время учения он окидывал солдат орлиным взором, а те смотрели на него со страхом и обожанием. Давно уж он не был так счастлив. Но жалобы друга изрядно портили ему радужное настроение. Ведь «генерал» так много сделал для усиления обороны! Научил туземцев не класть в ружье порох целыми горстями — от этого оно портится и даже может разорваться, употреблять свинцовые, а не железные или чугунные пули, благодаря чему стрельба сделалась куда результативнее; он обучил солдат шагу и другим приемам (хотя для предстоящей битвы это и не имело большого практического значения, но очень укрепляло дисциплину и приучало четко исполнять команды). Чернокожие, привыкшие сражаться по вдохновению, без всякой тактики, теперь уяснили, что из двух враждебных отрядов победит тот, который будет лучше повиноваться своему вождю.

Для молодого человека дни тянулись бесконечно долго. А жандарм не замечал их вовсе.

Не желая останавливаться на полдороге, он решил пройти со своими солдатами курс стрельбы, научить их рассыпаться в цепи…

— Дайте мне десять тысяч таких воинов, и я завоюю Африку, — изрек он однажды, приняв сразу обе наполеоновские позы — и аустерлицкую и ту, что на колонне.

— Очень хорошо, — одобрил не без досады Фрике. — Двиньтесь долиной Нигера до Тимбукту, покорите Сунгойю, Мессину, Гурму, Боргу, Сокото, Борно, Багирми и Вадаи. Захватите, пожалуй, мимоходом Дарфур и Кордофан. Сделайте подножку абиссинскому негусу, пройдите долиной Нила и задайте перцу египетскому хедиву. Выполните все это, но только не томите меня!

— С удовольствием, дорогой мой, но надобно подождать, когда соберутся эти десять тысяч.

Возразить было нечего. Юноша умолк.

У него на минуту мелькнула жестокая мысль — оставить этого Александра Македонского из Судана на произвол судьбы и вернуться на яхту. Но разведчики все время доносили, что река заблокирована.

От скуки молодой человек принялся учиться мандингскому языку.

Бывали, впрочем, и веселые минуты. Об одном эпизоде Фрике не мог вспомнить без хохота.

Барбантону хотелось, чтобы его ополчение как можно больше походило на европейское войско, и он ввел чины.

Лаптота сразу произвели в капитаны. Других куранкосов, смотря по толковости и исполнительности, — кого в сержанты, кого в капралы. От рядовых они теперь должны были отличаться нашивками. Нашивки нашиваются на одежду. А раз одежды нет?

О, знаки различия можно вытатуировать на руке, под плечом… Но тогда унтер-офицерское звание останется за человеком на всю жизнь.

— Как же вы будете разжаловать провинившихся? — смеясь, спрашивал парижанин, ставя жандарма в тупик.

Татуировку на теле господ офицеров производил все тот же мастер на все руки — сенегалец, мечтая о густых штаб-офицерских эполетах в недалеком будущем.

…Между делом юноша наводил справки о судьбе исчезнувшего медальона.

Потребовались чудеса дипломатического искусства и невероятное количество рома, чтобы хорошенько выведать все у Сунгойи: медальон действительно находится у него. Негр обокрал путешественницу без всяких угрызений совести, полагая, что могущественный талисман ему нужнее.

Дикарь так дорожил своим гри-гри, что, даже будучи безобразно пьяным, не позволил Фрике не только дотронуться, но даже и взглянуть на него.

Медальон висел у него на шее, на цепочке, в кожаном футляре. От одного постороннего взгляда он мог утерять свою силу.

Юноша стал следить за туземцем, решив при первом удобном случае вытащить из медальона лотерейный билет, оставив сам медальон чернокожему монарху.

Случай не замедлил представиться.

Однажды молодой человек сидел с Сунгойей и по обыкновению потчевал его пивом и ромом. Чтобы не возбудить подозрений, парижанин делал вид, что тоже пьет: всякий раз подносил стакан ко рту и выливал себе за рубашку. Когда после алкогольной ванны он отправился переодеться, его вдруг поразили истошные вопли, раздававшиеся со всех сторон.

Часовые с передовых постов отходили назад с криком:

— К оружию! Неприятель!

Селение заволновалось, наполнилось движением и шумом.

Черные ополченцы в относительном порядке собрались в указанных местах. Появился сам Барбантон в полной форме, важный и торжественный, возвышавшийся над толпой на целую голову.

Все распоряжения на случай атаки были отданы заранее, каждый знал, что ему делать, где его место в линии обороны.

Фрике наскоро вооружился скорострельным винчестером, который для боя гораздо удобнее тяжелых охотничьих ружей, и принял командование над отборным отрядом, защищавшим королевскую хижину и священную особу монарха, пребывавшую в состоянии полной невменяемости. Крики усилились (сражающиеся перекликались подобно гомеровским героям), свистели пули, бой разгорался по всей линии. Штурм, к которому давно готовились, начался. Тут-то и проявился во всем блеске военный дар Барбантона, бывшего в продолжение месяца душой обороны.

Не будь им сделано множество дельных распоряжений, превосходящий вчетверо неприятель легко одержал бы верх над сторонниками Сунгойи, овладев столицей без единого выстрела.

Гигантским щитом селения стал крепкий бамбуковый забор, из-за которого осажденные довольно успешно палили из ружей, сами не неся никаких потерь.

Тем временем Фрике, будучи, так сказать, в резерве, достал из походной аптечки нашатырный спирт, накапал его в воду и влил в рот пьяному королю.

Тот вскочил, точно выпил расплавленного свинца, отряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и пришел в себя.

В двух словах ему объяснили, что наступила решительная минута. Он тут же принялся готовиться к сражению, и первое, что сделал, — дотронулся до гри-гри.

Но перестрелка неожиданно стала стихать. И раскатистых команд «генерала» что-то не стало слышно. Между тем осаждающие кричали все громче, с их стороны выстрелы участились. Казалось, переменчивое счастье отвернулось от Сунгойи. Его взору открылось печальное зрелище: забор был проломан во многих местах; разъяренные черные демоны со всех сторон врывались в селение, верные войска отступали в полном порядке, без потерь и занимали оборону в королевском дворце (парижанин непочтительно называл его «правительственной хижиной»), число нападающих росло на глазах, стремительно надвигалась катастрофа.

Правда, дворец оказался хорошо защищен. Как мы уже знаем, его обороной командовал Фрике. Стоявший рядом с ним Сунгойя сильно перепугался, приобретя пепельно-серый цвет лица. Но юный француз его успокоил:

— Ну, ну, ваше величество, ободрись! Защищай свою шкуру. Ведь, если ты будешь побежден, твоя песня спета.

Бой закипел уже возле самых стен монаршей резиденции. Стрелки не успевали заряжать ружья. Началась рукопашная. Вдруг раздался знакомый резкий свист — по сигналу все бросились ниц. Хрупкие стены хижины будто воспламенились. Прогремел залп сотни ружей! На нападавших обрушился целый ураган свинца.

Когда оружейный дым развеялся, взору предстало печальное зрелище. Десятки черных тел окрасили кровью землю. Раненые кричали и стонали, но скоро противник пришел в себя и снова предпринял штурм. Неприятельские войска повел сам низложенный король — высокий негр в мундире английского генерала, загримированный для пущей важности под белого человека. Лицо его было уморительно выкрашено в белую, а щеки в розовую краску. Дрался он отчаянно храбро, подавая пример своим воинам. Те, сильные и рослые — не чета выродившимся неграм морского побережья, с безумной отвагой полезли вперед. Защитники дворца поддерживали непрерывный ружейный огонь, но толпы нападающих все прибывали и прибывали.

«Эти черные чучела дерутся неплохо, — мысленно отметил Фрике. — Даже неприятно бить их из ружья, как кроликов. Я вообще не люблю крови, и, если бы дело шло не о спасении собственной жизни, я бы чинно и благородно сидел сложа руки. Черт бы побрал этого жандарма с его побегом и его черномазого приятеля с его монархией и полицией… К черту всю эту поганую лавочку!.. Однако дела наши из рук вон плохи… Между тем у меня нет ни малейшей охоты подставлять свою шею под нож. Надобно прибегнуть к сильному средству».

Юноша схватил свои тяжелые ружья и начал расстреливать туземцев, ломившихся в дверь.

Окутанные облаком порохового дыма, осыпанные громадными пулями, они в беспорядке отступили. Свергнутый вождь попытался вернуть их, но тут в его тылу прогремел зычный голос «генерала». Барбантон, взяв лучших стрелков, совершил обходной маневр.

— Пли! — скомандовал он.

Нападавшие, очутившись меж двух огней и видя, что сопротивление бесполезно, побросали оружие и попытались бежать, но «генерал» принял меры: на побежденных со всех сторон направили ружья. Бегство оказалось невозможным.

Старый воин вложил саблю в ножны и, взяв в левую руку револьвер, подошел к потрясенному, растерявшемуся «белому» вождю.

Схватив его правой рукой по-жандармски за шиворот, он отчеканил:

— Вы — мой пленник! Солдаты, бросай оружие!