КАПИТАН БЕНЖЕ [451]

От Нигера до Гвинейского залива.

Франция долго не проявляла интереса к дальним экспедициям. Но в последние два десятка лет — после постигших бедствий — она вернула себе славное место, издавна занятое ею в анналах великих открытий. В итоге мы, некогда со всех сторон теснимые нашими соперниками, ныне можем с чувством законной гордости объявить, что наша держава занимает первое место не только в Азии благодаря экспедициям Гарнье, Дюпюи, Нейса, Пави, Лебона, отца Гука, Бонвало, Бро де Сен-Поль-Лиа, Марша и многих других; не только в Америке благодаря Винеру, Туару, Крево, Шаффанжону, Кудро, Монье, Ординеру — но и прежде всего в Африке, где отличились де Бразза, Галлиени, Пьетри, Вальер, Тотен, Дульс, Жиро, Солейе, Мизон, Карон, Тривье, Бенже… Я перечислил только первых пришедших в голову современников!

Иностранцы прежде могли (впрочем, в течение очень недолгого срока) толковать о закоренелом домоседстве французов — как будто французы в иные времена сделали недостаточно, чтобы позволить себе ненадолго почить на лаврах! — но теперь вынуждены признать, что мы совершенно воспряли ото сна и имя нашим исследователям — легион.

Воины сухопутных и морских сил, чиновники, простые граждане, увлекаемые страстью к открытиям — все они состязаются друг с другом в терпении, силе воли, отваге, щедро расточают силы, здоровье, самую жизнь; все они скромно, достойно и неутомимо идут вперед ради славы древней галльской отчизны, ради того, чтобы повсюду почитался ее трехцветный стяг.

Мирные завоеватели, недруги всяческого насилия, спокойные, скромные, сдержанные, инстинктивно владеют чисто французским умением расположить к себе первобытные народы. Именно через них открывается благодетельное влияние Франции и прокладываются новые пути, по которым любой путешественник и коммерсант сможет следовать без боязни, в уверенности обрести повсюду лишь друзей.

Ибо пускай другие прокладывают себе дорогу на Черный континент ружейными залпами! Девизом всех настоящих и будущих Дювейрье, Солейе, Бразза, Бенже остается: «Мир и свобода».

И вот когда пришла пора завершить длинную череду рассказов об Африке, я ощутил некоторое сожаление, что общий план труда побуждает меня оборвать ее, почти не рассказав о моих соотечественниках — последних по времени, но не по заслугам.

Тогда я сказал себе: «Пусть пострадает соразмерность заранее намеченного плана! Прежде чем отправить читателей на Северный полюс, я еще продолжу африканскую серию рассказами о некоторых отважных и добрых французах!»

Начнем с капитана Луи Гюстава Бенже.

Ему было не более тридцати двух лет, и всего он достиг сам — благодаря труду и способностям. Восемнадцати лет он записался добровольцем в егерский полк, унтер-офицером учился в училище Сен-Мексан, в 1880 году стал младшим лейтенантом морской пехоты. В 1881 году отправился в Сенегал и там провел без перерыва шесть лет — почти исключительно в походах в глубь материка. Вернувшись во Францию, стал адъютантом генерала Фэдерба, великого канцлера Почетного легиона, и несколько месяцев провел в Париже. Затем Бенже вновь затосковал по Сенегалу и, вернувшись к его рекам, болотам, лихорадкам, тайным опасностям, начал готовить большую экспедицию, выдвинувшую его в первые ряды современных путешественников.

Предоставим слово самому путешественнику, вмешиваясь лишь тогда, когда чрезмерная скромность повествователя не дает верного представления о заслугах исследователя.

«Я сам просил, — говорит Бенже, — чтобы министр иностранных дел и заместитель министра колоний поручили мне эту миссию. В то время я был адъютантом генерала Фэдерба, который взял меня к себе за некоторые лингвистические работы, опубликованные по возвращении моем из Сенегала. Да будет мне позволено прежде всего выразить, сколь драгоценна была мне поддержка незабвенного генерала Фэдерба — славного прежде губернатора Сенегала, — благодаря которой мне удалось получить и исполнить миссию, к которой я стремился.

Миссия состояла в посещении области между Верхним и Нижним Нигером, заключенной между маршрутами Рене Кайе и Барта. Лишь эти два путешественника смогли прежде дать кое-какие сведения о занимающей нас местности.

Я уже побывал в трех экспедициях в Сенегал и Французский Судан и долго жил среди коренных жителей тех мест. 20 февраля 1887 года я отправился в Дакар, взяв с собой все, что полагал необходимым для путешествия (я предполагал, что оно продлится года полтора — два).

Перечень предметов, которые я взял сверх геодезических приборов, одежды, лекарств, карт и бумаг, всякого заставит улыбнуться — он доказывает ребяческий вкус туземцев. Вот что, к примеру, было в моем багаже: зеркала, ножи, бритвы, ножницы, висячие замки, медные цепочки, стеклянные шарики, бисер, кораллы всех сортов, шапки, шейные платки, серьги и прочие украшения из накладного серебра, сабли, ружейные кремни, кошельки, проволока, мыло, духи, синька в горошинах, бумага, детские игрушки, всевозможные ткани — и дешевые, и шелковые, — шнурки, пистолеты, амбра, рыболовные крючки, иголки и прочее, и прочее, и прочее…

Вместе с моим снаряжением и палаткой все это весило девятьсот килограммов.

Из оружия у меня было два ружья Гра, охотничье ружье, револьвер и общим счетом две тысячи шестьсот патронов с картечью и пулями.

При помощи сенегальского губернатора и всех моих друзей в этой колонии я поднялся вверх по реке на четыреста миль — до Мофу на шаланде, шедшей за пароходом на буксире, а далее до Бакеля. Дальше мне пройти не удалось, ибо в это время года (март — апрель) вода стоит слишком низко.

В Бакеле я набрал себе отряд и, пользуясь бескорыстной помощью нескольких добрых волофских купцов и почтовых чиновников, нашел восемнадцать ослов для перевозки поклажи. Людей я набрал частично там же, частично в Каесе и Медиру при помощи полковника Галлиени и его подчиненных, служащих во Французском Судане.

Итак, со мной отправился мой слуга Диаве и девять негров.

Диаве — славный парень, профессиональный охотник — служил мне уже и в прежних моих походах в Судане, так что я его прекрасно знал. Он почти не говорил по-французски — только я один мог понять его. На нем покоились все мои надежды. Остальных туземцев я прежде не знал, но, должен признать, они служили с неизменной преданностью. Одни из них вернулись домой прежде меня, чтобы передать письма, другие вместе со мной морем доехали из Гран-Бассама во Французский Судан через Сен-Луи.

От Бакеля до Бамако путешествие прошло без приключений. Дорога там защищена укрепленными фортами, и путешественник может ехать так же безопасно, как во Франции.

Полковник Галлиени снабдил меня превосходными рекомендательными письмами на арабском языке, но в Бамако мне пришлось задержаться на несколько дней, чтобы изучить политическую обстановку в тех странах, куда я направлялся…»

Это было поистине мудрое решение, оно доказывает, как превосходно капитан Бенже был готов вести исследования в весьма труднодоступной части Африки, проникнуть туда пытались уже давно и тщетно.

В этой части Африки политика играет огромную роль. Там плетут такие же интриги, как в нашей просвещенной Европе, только в иных масштабах, и черные деспоты ничуть не уступают белым монархам в подозрительности, коварстве, бесстыдстве, желании оторвать кусок у соседа и прочих любезных свойствах пастырей народов.

Поэтому нашему офицеру надо было прощупать почву, чтобы не совершить с самого начала какую-нибудь ошибку, погубившую предшественников.

Перед Бенже было два пути. Один вел через владения Самори, другой — через земли Ахмаду, знаменитого султана Сегу. Бенже имел основания не доверять Ахмаду: в 1860–1861 году он надолго задержал Мажа и Кентена, а в 1881 дурно принял миссию полковника (тогда еще майора) Галлиени. Капитан решил идти к Самори: с тех пор, как мы заключили с ним договор, тот вел себя достаточно дружелюбно. Кроме того, главной целью Бенже был Конг. Дорога к нему через земли Самори была короче, и капитан рассчитывал добраться по ней до реки без особенных затруднений.

К несчастью, мудрый план осуществился не так успешно, как можно было думать, исходя из априорных соображений.

Самори отправился на войну с соседом Тьебой и осадил его столицу Сикасо. Невозможно даже представить себе, как овладевает негритянскими царями демон войны, какая жажда крови побуждает их истреблять друг друга!

Капитан Бенже едва отошел на двадцать миль от Бамако, когда люди Самори остановили француза под тем предлогом, что они не могут своей властью дать разрешение на дальнейший путь.

К Самори, под стены осажденного города, был послан гонец, и капитан долгий месяц томился со спутниками, ожидая его возвращения. Более того, пока гонца не было, местные вожди, вначале отнесшиеся к Бенже равнодушно, начали выказывать столь явную неприязнь, что путешественник счел за благо вернуться в Бамако. В самом деле, достаточно было пустяка, чтобы погубить все дело.

Луи Гюстав вновь переправился через Нигер, но уже несколько дней спустя вернулся гонец с письмом от Самори — очень кратким, но дававшим позволение следовать через земли альмани.

С этим фирманом капитан Бенже в третий раз переправился через реку и дошел вдоль берега Бауле без сколько-нибудь значительных происшествий — не считая тех, что случаются со всяким путешествующим в тех местах.

Бауле — первый в той стороне приток Нигера.

Едва остановившись на берегу, Бенже, к великому изумлению, получил послание от Самори. Тот без обиняков, с откровенностью человека, понуждаемого необходимостью, открыл капитану, что осада продвигается отнюдь не блестяще. Вследствие этого, не отдавая себе никакого отчета в силах Бенже и не веря в исключительно мирный характер миссии, Самори просил капитана прислать на подмогу тридцать человек и пушку.

В столь щекотливом положении наш офицер показал себя настоящим дипломатом. Он подумал, что будет неправ, если не поддержит союзника Франции хотя бы морально, и решил использовать свое положение официального французского посланника, чтобы заключить с Тьебой почетный мир. Поэтому Бенже решил сам отправиться в Сикасо. К тому же при этом он получал возможность оценить силы негритянского царя, которого почитали всемогущим и который некогда причинил нам много неприятностей.

Капитан Бенже со всем отрядом — десять человек и восемнадцать ослов — пошел берегом Багое к месту под названием Бенокобугула на дороге в Теутпелу. Оттуда он немедленно отправился в Сикасо вместе с верным Диаве и еще одним слугой.

«Война и голод, — пишет он в отчете, — превратили обширную область в настоящую мясорубку. В деревнях никто не живет, повсюду лежат трупы. В первый же день я увидел десять — пятнадцать мертвых тел, не считая тех, что выдавали себя запахом из придорожных кустов. Затем трупы исчислялись уже сотнями. Под каждым кустом, в каждой хижине разрушенной деревни лежали тела — где побелевшие скелеты, где умирающие. На берегу каждой речки из-за нехватки мостов и лодок происходили схватки, в которых гибли слабые и больные, неспособные добыть себе место на единственном зачастую суденышке. Несчастные не в силах были переплыть в это время года очень глубокие и бурные потоки и оставались умирать на берегу…»

Сам капитан, хотя в то время был очень силен, а сопровождали его люди умелые и преданные, с большим трудом пересекал реки, на берегах которых кучами валялись раненые, больные, умирающие от голода… Приходилось снимать всю поклажу, раскладывать порциями по пять — десять килограммов в огромные калебасы; люди переплывали реку, толкая их перед собой. Посудите, как это было тяжко, утомительно, сколько отнимало времени! Но терпение — главная добродетель путешественника, а капитану Бенже терпения было не занимать.

Обоз с провизией для осаждающей армии, прошедший дней пятнадцать — двадцать, был в удручающем состоянии. Бедняги, шедшие с ним, для пропитания в день имели лишь по нескольку зерен кукурузы или дикие клубни, которые ели сырыми, и едва заглушали голод, однако вызывали страшную дизентерию, быстро приводившую к смерти.

Наш офицер дошел до Сикасо за семь дней форсированного марша — вы получите представление о его выносливости, узнав, что каждый переход продолжался пятнадцать часов!

Сикасо — город, насчитывающий пять или шесть тысяч жителей, окруженный солидным поясом укреплений, состоящих из глинобитной стены с грубо выстроенными башнями вместо бастионов. Укрепления, конечно, весьма примитивны, однако для негритянских войск почти неприступны: ведь у них нет ни артиллерии, ни стенобитных античных орудий. Поэтому осаждающий, чтобы овладеть городом, рассчитывает главным образом на голод или измену.

Осада грозила сильно затянуться, тем более что Тьебе удалось весьма искусно расширить кольцо укреплений и таким образом избежать полной блокады. Вследствие этого он мог пополнять провиант даже с меньшим трудом, чем Самори. Последний, заметно удалившись от операционной базы, был вынужден иметь при себе всю армию, в то время как противник держал в городе ровно столько людей, сколько необходимо для обороны. Время от времени — довольно часто, примерно раз в неделю, — Тьеба, свободно сносившийся со своей страной, приводил свежий отряд из дальней деревни и производил мощные атаки на один из аванпостов Самори. Пост, как правило, уничтожался, всех людей перебивали, и отряд возвращался домой: воины вновь становились мирными земледельцами и работали ради собственного пропитания и снабжения осажденного города.

Увидев подобные военные предприятия, невольно вспомнишь Троянскую войну…

Армия Самори насчитывала около двенадцати тысяч человек, из которых от силы половина имела кремневые ружья. Кроме них, там были гриоты, рабы, работники, притащившие с собой жен и детей… От кавалерии осталось всего тридцать пять лошадей, отощавших, как скелеты.

Войско набрали кое-как, оно состояло из совершенно разрозненных отрядов, каждый под командой своего вождя. Построения производятся под несколькими сигналами трубы или тамтама; кое-где видны белые флаги — не столько знамена, сколько обозначения места сбора. «Впрочем, — замечает капитан Бенже, — неграм в этих местах почти незнакомо присущее цивилизованным народам чувство чести знамени: негр никогда не умрет за него…

Нет ничего любопытней и мрачней ночи в этом негритянском лагере. Часов в десять — одиннадцать вечера по сигналу тамтама все люди Самори начинают дружно выть, как хищные звери, — если не знать, что это такое, то, пожалуй, испугаешься. Едва они замолкают, как люди Тьебы громко и очень дружно кричат: “Хо!” Сразу слышно, что их много и этот звук исходит из груди настоящих мужчин.

Время от времени весь лагерь беспорядочно вскакивал по тревоге: стоит только поймать шпиона или воришку, попытавшегося обокрасть товарища, как поднимается страшный шум, все начинают палить из ружей — и хотя вы среди союзников, за вашу безопасность никто не поручится.

Как я ни старался исполнить роль посредника между Самори и Тьебой, все было тщетно. Самори был тщеславен и горд; он твердил каждый день, что вернется домой только с головой Тьебы…»

Капитан Бенже сделал все, чтобы добиться мира, и наконец решился уехать. Он всячески просил Самори дозволить отъезд и помочь добраться до Конга. Но Самори не желал ничего слышать: он хотел до бесконечности удерживать Бенже при себе, чтобы устрашить Тьебу одним присутствием французского офицера. Притом Самори ловко распространял слухи, будто отряд Бенже — лишь авангард огромной армии белых, идущей на подмогу.

Капитан ничего не добился от Самори и через посредничество сына его Карамоко — молодого человека, побывавшего, как известно, во Франции. Самори не сдавался и на доводы сына.

Тогда капитан Бенже возвысил тон. Он сильно рисковал, идя на ссору с монархом-дикарем, и благодаря решительному поведению сумел наконец избавиться от замаскированного заключения, в которое угодил благодаря эгоизму Самори. Что бы с ним было, останься капитан до конца злосчастного похода! Он ведь завершился лишь год спустя, причем к великому позору Самори, который вынужден был снять осаду, потеряв большую часть людей умершими от голода, болезней и ран или проданными в рабство (чтобы на вырученные деньги купить лошадей).

Капитан с двумя слугами отправился вперед без всяких средств. В Беногобугу он встретил свой отряд, который в его отсутствие разложился и страдал от голода. С величайшим трудом Бенже добыл провиант, причем сам, как последний из погонщиков ослов, довольствовался скудной порцией — двести пятьдесят граммов риса в день.

В конце концов Луи Гюстав убедился, что на Самори рассчитывать нечего — тот лишь беспрестанно хитрил и обманывал. Бенже покинул его владения и направился на Тенгрелу. Не желая воздать отважному капитану за усилия, предпринятые, чтобы избавить его от позора у стен столицы Тьебы, Самори без проводников и почти без провианта отпустил француза в пустынную страну, где не было никаких дорог, кроме тропок, заросших беспорядочной растительностью. Чтобы не пропасть в гигантских травах пятиметровой высоты, где человек теряется, как букашка в поле пшеницы, приходилось идти гуськом, не ступая ни шагу в сторону и ориентируясь по компасу. Каждый шаг давался с бесконечным трудом.

Но это было еще ничего — отважного путешественника ожидали еще более многочисленные и тяжкие препятствия. Прежде всего — как пройти из владений Самори во владения Тьебы? Одна мысль об этом приводила в содрогание: ведь чернокожие не признают нейтралитета — для них существуют лишь друзья и враги. Что же решит Тьеба? Ведь у него есть все основания считать врагом французского офицера, который еще вчера был гостем Самори. Если вспомнить, как мало ценят чернокожие тираны человеческую жизнь, намерение капитана Бенже следует признать по меньшей мере дерзким. Как ни опасно было столкнуться с кровожадным дикарем, опьяненным своим небольшим успехом, наш офицер, не раздумывая, отправился вперед. В первую очередь он рассчитывал на знание языка манде — таким образом он мог сам, не прибегая к помощи глупых или плутоватых переводчиков, изложить свое дело.

Луи Гюстав вышел из Тион-хи с двумя проводниками — здоровыми парнями, которые бросили его у деревни Тинчиниме, не доходя мили до Тенгрелы. Сразу после этого деревенский старшина, не желая ничего слушать, приказал путешественнику повернуть назад немедля — иначе на него нападут с оружием. Бедный Бенже под проливным дождем повернул назад вместе со спутниками и животными, промокшими и утомленными двадцатипятикилометровым переходом. Они шли целую ночь, а утром оказались на полянке среди гигантских трав, где можно было немного передохнуть.

На другой день караван вернулся в Тион-хи.

«Мои беглые проводники, — рассказывает капитан, — вернулись в Тион-хи еще ночью и рассказали, будто едва успели убежать, услышав, что нам собираются перерезать горло. Увы! Несчастный белый человек, говорили они, и девять его спутников наверняка теперь лежат зарезанные…

Этот слух быстро разнесся, оброс подробностями и достиг наконец наших постов на Нигере, а там и Франции. Именно из-за подобного происшествия слух о нашей смерти прошел в Париже и огорчил бедную матушку: шесть месяцев она носила траур по мне».

Капитан благоразумно остался в Тион-хи. Ему удалось добиться дружбы местных жителей и лишь затем, две недели спустя, переправиться через Багое и устроиться в Фуру, в землях сенуфу. Этот народ отличается умом; он населяет государства Тьебы, Фоллоны, Тенгрелы и даже часть Уородугу. Как ни удивительно, туземцы, несмотря на частое общение с подданными Самори — манде, не знают их языка, а говорят на совершенно особом, понятном только им, почти односложном. Они искусные земледельцы, добрые скотоводы и к тому же — хорошие ремесленники, умеющие обрабатывать металлы и лепить сосуды из глины. Гончарные изделия изящны и замечательно расписаны; кастрюли, сковородки и котелки, выкованные из одного куска железа, говорят о хорошем вкусе и ловкости.

Религиозные обряды, развлечения и церемонии необычны и носят отпечаток подлинной оригинальности. Причудлив похоронный обряд: скорбь выражается по меньшей мере странным образом. Как только приходит весть о смерти, в деревне, где жил покойный, и в окрестностях начинают палить из ружей, рекой льется просяное пиво, деревенские музыканты — своего рода дикий деревенский орфеон, страшно нестройный, играют как можно громче, чтобы шумом звуков заглушить горе тех, кто плачет об усопшем. Музыкально-алкогольная вакханалия происходит прямо рядом с трупом, которому также приносят еду и питье, и продолжается несколько дней — сколько выдержат пьяницы и музыканты. Затем траурный праздник заканчивается, покойника обряжают в белый саван, завертывают в циновку, и двое сильных мужчин кладут его на голову и отправляются предать земле. Перед ними с воплями идут женщины и машут в такт коровьими хвостами.

Капитан Бенже провел в Фуру четыре недели, чтобы дать отдых спутникам и чтобы соседние племена привыкли к его присутствию и таким образом был подготовлен дальнейший путь. Мы уже сказали, что передвижение по этим местам непременно требует терпения. По счастью, Бенже имел много всяческих предметов для обмена. Раздавая со щедростью подарки, он сумел завоевать симпатии туземцев и обеспечить себе их содействие. Тогда он отправился дальше.

Прежде всего Луи Гюстав желал не останавливаться у Тьебы. Поэтому он шел форсированными переходами и сумел быстро дойти из Фуру до Фоллоны, где правил царь Пеге. Шесть дней спустя после выхода Бенже был уже у стен его столицы Ниелле. К несчастью, суеверный, как и все негры, Пеге приписал смерть Тидьяни плаванию наших канонерок, а смерть вождя Фуру — тому, что капитан ушел от него. Из этого он заключил, что у белых дурной глаз, и отказался принять путешественника: как бы самому не отправиться на тот свет.

Но в глубине души Пеге был добрый человек. Как ни настраивали царя колдуны, он не желал зла капитану и много раз являл ему свое благорасположение. Каждый день он присылал французу провизию и справлялся о здоровье. А здоровье Бенже сильно пострадало от страшного бича этих мест — желтухи. Пеге даже был столь любезен, что рекомендовал нашего путешественника Ямори-Ваттаре, одному из вождей в стране Конг, в пяти переходах от Ниелле.

Несмотря на болезнь, капитан отправился в дорогу. Между Фоллоной и государством Конг он встретил реку, которая текла на юг. Вначале он принял ее за приток Вольты, но вскоре убедился, что это был рукав Комое, впадающей в Гвинейский залив у Гран-Бассама. Исток реки находится километрах в пятистах к востоку от Бамако, почти на той же широте. Там, где ее пересек капитан, это красивая река шириной метров сорок, а глубиной в сухой сезон около метра. Она служит границей между землями сенуфу и скоплениями племен различного происхождения, говорящих на совершенно несходных языках. Это несчастные люди, сбежавшиеся сюда со всех сторон под натиском более цивилизованных соседей и нашедшие в общей беде убежище в каменистой бесплодной местности. Там и живут они — бедно, но спокойно. У мбойнов — одного из этих отверженных племен — вся одежда мужчин состоит из соломенной остроконечной шляпы с маленькими полями, напоминающей традиционный колпак Пьеро. Фантазия женщин изобрела себе жандармское кепи (тоже из соломы); уступая требованиям приличия, они носят еще пучок листьев и украшения: вставляют в нижнюю губу палочку синего стекла или же просто листок. Это невероятно некрасиво и неудобно.

По рекомендации Пеге Ямори-Ваттара очень хорошо принял капитана и дал в проводники до Конга сына Сабану. Чтобы попасть туда, надо было перейти главное русло Комое — реки, текущей до Гран-Бассама, — и преодолеть еще семь переходов в юго-восточном направлении. Эта часть пути прошла без затруднений. Путешественники приближались к Конгу — предмету живейшего вожделения капитана Бенже. Вот уже по неоспоримым признакам он стал угадывать близость большого города: лес повсюду вырублен, выкорчеваны даже кусты! Кругом — плоская равнина, истощенная десятилетиями постоянной обработки без удобрений. Нигде ни холмика — а главное, ни следа знаменитого Конгского хребта, доверчиво нанесенного на карты завороженными или дурно осведомленными географами. Вскоре Сабана указал капитану на юг: за километр от них виднелась полоса хлопковых деревьев и финиковых пальм, а в просветах — минареты и громоздящиеся террасами крыши домов. Это был Конг.

«Ровно через год после моего отплытия из Бордо, а именно 20 февраля 1888 года, я въехал в город на простом воле. Народ вокруг не проявлял ни вражды, ни приязни — ему было просто любопытно видеть белого человека. На крышах, на улицах, на деревьях, на площадях — всюду было полно людей; они дрались между собой за лучшее место. Лишь благодаря дюжине здоровых молодцов — рабов градоначальника, разгонявших хлыстами народ с узких улочек, по которым я следовал, мне удалось дойти до небольшой площади. Там наш отряд остановили.

Под двумя большими деревьями на базарной площади среди тысячи человек сидели: по правую руку — царь Карамохо-Уле с друзьями, по левую — градоначальник Диаравари со своими людьми. Все они хранили полное молчание, были чисто и пристойно одеты и сидели на циновках и покрывалах.

Зрелище имело в себе нечто грандиозное, этому так способствовали и восточные костюмы, и черные лица с седыми бородами — подлинно собрание патриархов! Я был представлен царю и градоначальнику, после чего Карамохо-Уле отвел меня в дом рядом со своим дворцом и предоставил в распоряжение несколько человек, тщетно пытавшихся оградить меня от любопытства публики.

Огромная надоедливая толпа покинула мой дом лишь за полночь. Но и несколько дней спустя мне приходилось терпеть весьма стеснительное подчас любопытство этих людей. Я шагу не мог ступить, чтобы меня не окружила тысячная толпа, не отступавшая даже в таких местах, куда обыкновенно ходят в одиночку. Они никогда не видали белого и желали видеть его как можно ближе… По счастью, все это продолжалось не более недели — столь чрезмерное внимание начало, право же, становиться утомительным.

Утро второго дня я провел в визитах к местным властям — имаму и шестерым начальникам городских округов. Днем царь Карамохо-Уле и прочие начальники — все мусульманские книжники — просили меня изложить прилюдно, что привело меня в Конг.

Сначала я рассказал им о Франции, о наших поселениях на Нигере, об укрепленных постах, созданных, чтобы защитить купцов, путешествующих от Сенегала к Нигеру.

— Французам, — сказал я, — давно известно о городе Конге. Мы знаем также, что жители его миролюбивы, деятельны, умеют торговать и именно они развозят по всему Нижнему Нигеру европейские товары. Поэтому наше правительство решило отправить к вам посла, чтобы завязать более тесные отношения.

Мне поручено также узнать, какие из наших товаров, тканей, оружия и прочего более всего вам нужны, чтобы я рассказал об этом нашим промышленникам и они бы знали, что следует отправлять сюда по Нигеру или из Гран-Бассама. Но прежде чем грузить корабли, нам следует знать также, что мы можем получить в обмен на наши товары. Для этого я должен пожить несколько дней здесь, посетить другие торговые города на Нигере, особенно Масси. Затем я вернусь сюда и испрошу разрешения на обратный путь домой через Бондуку и Кринжабо, если возможно.

Далее меня «интервьюировали» о войне Самори, подозревая, не его ли я шпион. Разумеется, мою невиновность легко было доказать. И вот Карамохо-Уле так отвечал мне:

— Твои слова правдивы, христианин. Мы все поняли, что ты говорил нам, — благодарю тебя от имени всей страны. Я рад, что ты доказал свою невиновность, и убежден, что белый человек занимается только честными делами. Раз ты прошел через всю нашу страну, значит, такова воля Аллаха. Не нам с ней спорить. Аминь!

Градоначальник Диаравари добавил:

— Считай Конг городом своего отца, можешь остаться здесь сколько захочешь. Когда ты решишь покинуть нас, я дам тебе охранную грамоту — с ней ты можешь ездить повсюду под нашим покровительством».

Так как эти объяснения давались публично, при большом стечении народа, следует предположить, что не все доброжелательно относились к проживанию капитана Бенже в Конге. Как и во всех больших мусульманских городах, часть жителей здесь образованна, веротерпима и гостеприимна, но есть и невежественные, грубые, жестокие фанатики, с которыми нельзя не считаться: они составляют большинство. Возбужденные врагами властей — такие всегда найдутся, — они попытались натравить чернь на капитана, как только стало известно о его приезде. Как он узнал впоследствии, фанатики решили впустить Луи Гюстава в город, а ночью напасть и зарезать.

Дошло до того, что трем старцам из царского рода Ваттара пришлось, устраняя опасность для французского путешественника, собраться ночью на совет. Почтенные старцы решили приложить все усилия, чтобы успокоить толпу. Если допрос белого человека, сказали они, не даст полного удовлетворения, убить его будет еще не поздно. Лишь ясность ответов отвела от Бенже смертельную опасность, уничтожила все подозрения и сделала француза неприкосновенным гостем Конга.

Хотя капитан Бенже страстно желал посетить Конг и претерпел тяжкие испытания, чтобы добраться до него, но вид большого африканского города, который он лицезрел первым из европейцев, не произвел на путешественника того впечатления, как на иных Нигер или Томбукту. Он, конечно, сознавал, что разрешил интересную географическую проблему, что разделался с мнимыми Конгскими горами, что установил точное географическое положение города. Но дело в том, что никто из туземцев не говорил здесь с пафосом, присущим жителям Томбукту…

Конг, или Пон, оказался точно таким, каким капитан его себе и представлял. Это — большой неогражденный город, беспорядочно застроенный глинобитными домами под плоскими крышами, с извилистыми улочками, расходящимися от квадратной площади со стороной двести метров, на которой проходит базар. Жителей в городе около пятнадцати тысяч — все ревностные мусульмане, умеют читать и писать, могут толковать Коран, но не становятся от этого фанатиками, как фульбе и арабы. В городе пять больших мечетей с минаретами и еще несколько меньших, но столь же усердно посещаемых верными.

Карамохо-Уле — глава государства, а Диаравари, которому подчинены семь начальников наиля — городских округов, исполняет, так сказать, должность мэра Конга. В городе есть еще имам — религиозный начальник, управляющий делами культа и ведающий вопросами образования. Оно здесь развито весьма сильно, хотя несколько необычно по форме.

Здешние мусульмане весьма веротерпимы, равно почитают Моисея, Христа и Магомета и утверждают, что все три учения ведут к одному Богу, что все три религии представлены людьми великого достоинства и нет причины объявлять одну из них лучшей, чем другие.

С другой стороны, в Конге процветает торговля. На базаре можно купить не только продукты, но и промышленные изделия из Европы, доставленные с побережья, многочисленные продукты местного сельскохозяйственного и кустарного производства: табак, красители, хлопок, орехи кола, корзины, посуду, индиго, кожаные изделия, ножи, оружие, золото. Покупки оплачиваются каури — всем известными ракушками, занимающими сравнительно много места, и золотым песком, более удобным в обращении и имеющим по всей стране одну цену. В Конге делают бумажные ткани, ценимые по всей стране до устья Нигера и даже до Золотого Берега и страны ашанти. Они превосходного качества, окрашены индиговыми красками местного производства.

В окрестностях Конга выращивают также коней. Капитан Бенже купил одну лошадь за круглую сумму — восемьсот франков, представленную, впрочем, кучей самых разнообразных предметов. При случае капитан с патриотической гордостью замечает, что наш каликот туземцы берут с большей радостью, отдавая справедливое предпочтение перед английскими и немецкими аналогичными тканями.

Двенадцатого марта пребывание нашего отважного путешественника в Конге подошло к концу. Он послал двух человек с вестями в Бамако (они прибыли через четыре месяца), а сам с рекомендательными письмами, которые для мусульман почти священны, покинул владения Карамохо.

Во время путешествия он исследовал значительную часть течения Комое, открыл несколько притоков Вольты, прошел через страну тьефо и пришел к бобо.

Страна этого племени довольно невелика. Столица его — Бобо-Диуласо, городок с тремя-четырьмя тысячами жителей. Но значение Бобо-Диуласо больше, чем можно было подумать, основываясь на этой цифре, главным образом потому, что он находится между Конгом и Дженне. В нем всегда будет около тысячи проезжающих, привозящих соль, чтобы купить в обмен орехов кола, тканей, золота. Главный товар здесь — соль.

Базар Бобо-Дьюласо подобен базару в Конге: на нем продаются те же товары и по той же цене. Привозятся они из Кинтампо, Конг-Буны, Дженне, Софурулы и Уагадугу. Отличительная особенность этих мест — обилие бродячих брадобреев и маникюрщиков. Брадобреи устраиваются на площадях, на перекрестках, ходят к клиентам на дом. Твердой таксы у них нет. За скромную плату — от десяти до двадцати каури — они скоблят щеки и черепа, а затем, чтобы исцелить порезы, мажут их пальмовым маслом. Операции, исполняемые маникюрщиками, стоят меньше страданий и денег. За четыре каури парнишки, вооруженные скверными ножницами местного производства, стригут ногти на руках и на ногах, а все обрезки возвращают клиентам, которые тщательно зарывают их в землю.

Чтобы попасть в Уахабу — резиденцию самого значительного мусульманского вождя Дафины, капитану Бенже по дороге из Бобо-Диуласо пришлось проехать через государства Ньенеге, Бодо-Диула и Соммо.

Путешественник в здешних местах на каждом шагу сталкивается с совершенно особыми трудностями: местные жители суеверны до безрассудства. Для этих несчастных всякая незнакомая вещь — фетиш, всю жизнь они трепещут от страха, боятся дурных примет. Стоило капитану бросить по дороге клочок бумаги на землю, стоило туземцам увидеть его стол, складной стул — их тотчас охватывал ужас. Луи Гюстава обвиняли чуть не в колдовстве, подозревали в дурном глазе — и французу великих трудов стоило объясниться: хорошо, если неверно понятый вопрос, неосторожный жест, вырвавшееся слово не приводили к тому, что он был вынужден идти обратно!

Так он терял драгоценное время, крайне медленно продвигаясь вперед. Скольких трудов стоило преодолеть невероятную обидчивость, которая в любую минуту могла привести к убийству!

Зато Бенже посчастливилось найти исток Вольты. Река образована слиянием двух рек, каждая шириной двадцать метров. Затем Вольта течет по дуге, а далее направляется на юг, орошая золотоносные земли гурунси и ньенеге.

Прежде капитану встречались плодородные страны. Великолепно принятый вождем Уахубу, капитан, получив у хозяина рекомендации к моси, живущим в Боромо, на берегах Вольты, сумел убедить последних сопровождать отряд до первых деревень, которые встретятся за страной гурунси. Теперь же он попал в область, разоренную ордами грабителей хауса и замберма. Не было больше полей проса, сорго и земляного ореха; не было злаков и финиковых пальм — лишь дикие заросли, заглушившие прежние посевы, дающие неприступное убежище бандитам. Повсюду разбойники, анархия, нищета и смерть. Капитану Бенже с превеликим трудом удалось успокоить спутников, возбужденных страшными историями, которые они слышали каждый день.

Сам он часто был болен, почти всегда терпел лишения. Ему требовалось величайшее спокойствие, чтобы уберечься от измен или слабости и внушить людям уверенность, которой не было и в нем самом. Да и как было не бояться? Ведь в этих местах при каждой встрече надо готовить оружие к бою — у одной стороны заряжены ружья, у другой отравленные стрелы на тетиве — и стараться держаться подальше от встречных, не то неосторожное слово или движение приведет к неминуемой катастрофе.

Конец пути по опасным землям был весьма тяжким и ознаменовался печальным для маленького отряда происшествием, лишившим его средств на дорогу. Во время проливного дождя люди кириписи, воспользовавшись недолгим замешательством часовых, ночью увели четырех ослов. После этого каждый человек не только вел в поводу двух ослов, но еще тащил на голове двадцать пять килограммов груза, а сам капитан перекинул тюк такого же веса через седло своей лошади.

И вот из глубин души нашего отважного офицера вырывается крик:

«Когда мы увидели первые хижины моси — для нас это был настоящий праздник!»

После множества тягот, неприятностей и страданий он пришел в Банему, где жил Букари-Ноба, брат царя моси, наследник престола. Луи Гюстава ждало замечательное гостеприимство, по-настоящему царский прием, какой только может негритянский вождь устроить белому человеку. Все явилось в изобилии: не только еда, которой объедался отряд после стольких лишений, но и много такого, чего люди Бенже и не видали. Букари-Ноба вел себя воистину по-джентльменски и пригласил гостя принять участие во множестве самых утонченных развлечений.

Брат правителя, Ноба-Саном, царь моси, тоже принял француза великолепно. Все предвещало нашему офицеру, что сердечные отношения с моси будут продолжаться и дальше, но тут пришла весть, что немецкий военный отряд, вышедший из Того, поднимается по Вольте. Негры Уагадугу, не зная, что и подумать о столь необычном обилии белых, внезапно почувствовали угрозу в подобном нашествии и прервали только что начатые переговоры о подписании торгового договора, предложив капитану вернуться назад, во владения Букари-Нобы.

Капитана весьма раздосадовала подобная помеха — совершенно непредвиденная и непреодолимая. Ему пришлось отказаться от любовно выпестованного плана смелого марша к Либтако, где он хотел продолжить труды Барта. Вместо этого Бенже вновь спустился по Солаге через Гурму и Буссангси. Но жизнь путешественника полна таких неприятностей, и встречать их должно с душевной стойкостью. Отважный капитан так и поступил.

Бенже прожил у моси от силы месяц, и благодаря необыкновенному дару наблюдательности ему удалось составить совершенно верное представление о богатствах этих мест. Страна моси лежит на роскошной равнине, где равно поразительные плоды приносят и скотоводство и земледелие. Впрочем, сельское хозяйство развивается здесь в ущерб ремеслу, произведения которого ограничиваются небольшим количеством плетеных корзин да еще белым полотном, продаваемым по чрезвычайно скромной цене.

Главное занятие моси — скотоводство, особенно разведение лошадей и ослов. Кони здесь великолепны, упитанны, выносливы, статью напоминают наших драгунских; как правило, они и ухожены столь же тщательно, как у нас. Доходит до того, что к каждой лошади приставляют особого конюха, который должен кормить коня до отвала зерном, давать лизать соль и чистить по всем правилам, принятым в Европе. Что касается ослов, которых так хвалит доктор Барт, они оказались гораздо ниже своей славы — несравненно менее выносливы, чем фута-джалонские ишаки, которых мавританские купцы продают нам в Бакеле и Медине.

«К Букари-Нобе я отправился почти что опальным, — пишет капитан Бенже, — и боялся, как бы он не встретил меня недружелюбно. По счастью, этого не случилось — наша вторая встреча оказалась не менее теплой, чем первая. Он был даже настолько любезен, что подарил мне прекрасную пегую лошадь и трех женщин двадцати — двадцати пяти лет от роду, изъявив желание, чтобы я их взял в жены.

Мне, холостяку, сразу стать троеженцем — это было, пожалуй, чересчур. Я поделился с Букари-Нобой сомнениями, и он согласился, чтобы девушек я выдал бы замуж за трех своих верных слуг.

Без всяких административных или религиозных формальностей, вроде оглашения брака, я тем же вечером поженил спутников, дав им в подарок немного тканей и стекляшек, да еще еды на свадебный пир.

Девушки стали прекрасными женами и не породили в нашем лагере никакого раздора. Когда мы расставались, они в знак благодарности за столь удачное сватовство обещали назвать своих первенцев в мою честь».

Вторично покинув гостеприимное жилище Букари-Нобы, капитан Бенже столкнулся с новыми затруднениями: даже за цену нескольких рабов он не нашел проводника, который твердо обещал бы провести его через страну гурунси. В конце концов наш капитан отправился на свой страх и риск, с рекомендациями, годными лишь на первых два перехода, потому что от города Валвали в стране мампруси мусульман уже не встретишь…

Итак, Бенже пришлось без посторонней помощи медленно идти по недружелюбной, а то и открыто враждебной стране. На девять обычных переходов ему пришлось потратить восемнадцать дней — столь негостеприимны были жители, на каждом шагу являвшие намерение ограбить или задержать капитана. Всякий день случались тревоги, не дававшие маленькому отряду ни отдохнуть как следует, ни запастись провизией. Питались только просом и рисом с небольшим количеством копченого мяса прежде убитого буйвола.

Едва экспедиция подходила к какой-нибудь деревне — крыши тут же ощетинивались вооруженными людьми, угрожавшими путешественникам и ожидавшими лишь случая, чтобы на них напасть: глухая оборона несколько раз чуть было не превращалась в яростную атаку. Воины-дикари покидали жилища и следовали за путниками, словно волки, готовые в любую минуту растерзать отставших.

В завершение бед окрестности изобилуют потоками, переправляться через которые необычайно трудно, так как лодок совсем не было. Приходилось шлепать по грязи, развьючивать ослов, сушиться, навьючивать вновь — короче говоря, к уже привычным хлопотам прибавились новые.

Лишь на восемнадцатый день, казалось, трудности закончились — капитан с отрядом достиг восточного рукава Вольты, на котором стоит мусульманский город Валвал. Больному, совершенно обессиленному Бенже пришлось остановиться там на целых сорок пять дней, чтобы прийти в себя и восстановить силы для продолжения предприятия. По счастью, у мусульман Валвала капитан встретил братскую поддержку и самую бескорыстную помощь: его хозяин с имамом даже посылали людей за два часа пути от города купить для путника молока и масла.

Между тем пришел сезон дождей. Он плох для любых путешествий — даже негры в это время безвыездно сидят дома. Но капитан так спешил попасть в Салагу, что пустился в путь, едва оправившись, невзирая на тропические ливни. Каждый лишний день, посвященный собственному здоровью, казался ему напрасной тратой времени; он торопился как можно скорей изучить торговлю Салаги, а также (на что, впрочем, было мало надежды) отправить о себе вести во Францию.

Салага и впрямь поддерживает оживленнейшие сношения с нашими колониями на побережье Гвинейского залива. Это не мешает ей быть одним из самых грязных городов на целом свете — омерзительная цепь зловонных луж, где валяются всевозможные нечистоты и гниют трупы животных.

Не диво, что здесь нет питьевой воды: в дождливый сезон колодцы отравляются нечистотами, в сухой — пересы хают. Воду приходится возить за четырнадцать километров из ручья, вполне соответствующего необычному названию: Воровской ручей.

Вследствие этого на рынке в Салаге всегда торгуют дровами и водой, а более всего — солью, которую туземцы ценят выше всех товаров. Соль привозят в Салагу по Вольте, а оттуда караванщики развозят ее в Линтампо, Буле, Бонну, Манго… С другой стороны, из Аккры в Салагу поступают товары европейского производства. Наряду с солью главный предмет местной коммерции, особенно в сухой сезон, — орехи кола. К несчастью, войны с ашанти прервали выгоднейшую торговлю — сбыт колы, — и хауса, которые занимаются ею, вынуждены теперь ездить лишь в Кинтампо и Бондуку.

Нечего и говорить, насколько вредна жизнь среди вонючих помоек Салаги. Не только белые, но и негры, менее восприимчивые к действию миазмов, заболевают от этой нечистоты. Капитан со спутниками также вдоволь надышались болезнетворными испарениями и благословили окончание дождей.

Как капитан Бенже и собирался, из Салаги через Порто-Ново он отправил письмецо во Францию. Благодаря попечению управляющего колонией господина Либрека д’Абека, оно пришло по адресу и, несмотря на краткость, успокоило родных и друзей капитана.

Наконец Бенже оставил мерзкий город Салага и по правому берегу Вольты отправился в Кинтампо — город в провинции Коранза. После сезона дождей вся местность на несколько миль вперед оказалась затоплена. Ценою множества трудов и тягот капитан достиг наконец Ку-Кросу, откуда идут дороги в Окуаву. Но и эта дорога представляла тогда бесконечный ряд болот, заросших густой травой, и лесов, растущих на вязкой пористой тине; она хлюпает под ногами, вы тонете в ней, спотыкаетесь, животные скользят и падают… По пять-шесть километров людям приходится тащить груз на спине — невыносимый труд! Между тем ослы даже без поклажи едва-едва могут пройти через неимоверные трясины.

Но в переходе через ужасную местность было и некоторое утешение для путешественника. Из почвы, насыщенной влагою, с поразительной мощью произрастали изумительные растения. Взор капитана, которому наскучила рахитичная, чахлая флора земель гуджа, мампруси и дагомба, наслаждался ими. Кроме того, Бенже повстречал здесь хауса — предприимчивый народ, любящий торговлю не меньше, чем манде из Конга. Он путешествовал вместе с ними и собрал о них много прелюбопытных сведений. Далее в отчете Луи Гюстав вновь говорит о местах, поразивших его красотой:

«Многие места здесь восхищали не только меня, но и моих негров. То и дело по пути попадаются быстрые ручейки, берега которых поросли дивным тенистым лесом. Солнце не в силах проникнуть через эту зелень. Перед вами то заросли папоротников, то висят гигантские лианы с листьями всевозможных размеров, а кое-где вы чувствуете себя совсем как в тихом уголке какого-нибудь симпатичного французского леса, и лишь роскошная стеркулия (дерево кола) возвращает вас к реальности. Здесь господствуют бомбакс, пальма ронье и еще одно дерево с белесоватым стволом; высота стволов до нижних веток — метров двадцать или тридцать, крона же теряется высоко над сводом других деревьев.

На каждом шагу хочется остановиться, но провианта и фуража, к сожалению, не хватает, повсюду пронизывает сырость, а муравьи не дают покоя, не говоря уже о кишащих в лесу змеях.

Кинтампо расположен в ополье, посреди одного из этих лесов и окружен великолепными банановыми и другими плантациями — в руках европейцев это место обратилось бы в рай. Город насчитывает около трех тысяч жителей — хауса, ашанти, манде, лигуи, дагомба, моси и котоколи. Главные статьи торговли составляют кола и краски — их продают в Бобо-Диуласо в обмен на пленных, золото и ткани, поступающие затем в земли ашанти. Ткани привозят сюда и из Салаги вместе с конгской солью и маслом из Се.

В качестве европейца, а главное, благодаря знанию языка манде, я всюду проходил свободно: даже в тех местах, где за проход берут пошлину, с меня обычно не требовали ничего».

Маршрут капитана становился все длиннее и длиннее. Из Кинтампо в Бондуку он хотел было пройти кратчайшей дорогой — той, что идет по правому берегу Вольты через Фугулу, пересекая реку Тэм. Но, подобно всем злосчастным африканским землям, где так дешево стоит человеческая жизнь, места эти были опустошены бичом войны. Поэтому Бенже оказался вынужден повернуть в земли диамара, дважды пересек Вольту и тогда только попал в Гаман, он же Бондуку. Впрочем, он отклонился с пути отнюдь не без пользы — путешественник открыл важный горный массив, преграждающий дорогу главному руслу Вольты и заставляющий реку изменить меридиональное направление на широтное.

В этих горах нет ни золотых, ни железных копей. Они сложены своеобразным гранитом, переслоенным черными и серыми песчаниками. Их высота на глаз не превышает семисот метров.

На берегах Вольты капитан Бенже узнал новость, преисполнившую радости: две недели назад в Бондуку прибыл француз, посланный разыскать его! В понятном восхищенье, мгновенно забыв все — усталость, лишения, болезни, — он поспешил, удвоив продолжительность переходов, в Бондуку… и с большим огорченьем узнал: соотечественник уехал пять дней тому назад. Капитана давно не было, и о нем поступали тревожные слухи, а вести от него приходили редко; никто не знал, где он странствует. Все это возбудило и серьезно обеспокоило общественное мнение во Франции. По инициативе достопочтенного любителя наук из Ла-Рошели, господина Вердье, благородно оплатившего половину расходов, было решено послать спасательную экспедицию, чтобы снабдить капитана новыми товарами, а если у него нет уже никаких средств — помочь вернуться на побережье. В экспедицию входило сорок пять человек, из них двадцать вооруженных. Правительство, оплатившее половину расходов, доверило возглавить ее господину Трейш-Лаплену, который в 1887 году, будучи французским резидентом, уже совершил путешествие в Инденье и Бетье, а потому превосходно знал места, прилегающие к побережью неподалеку от Асини и Гран-Бассама.

Господин Трейш-Лаплен отправился с побережья в августе месяце, в Бондуку пришел в октябре. Лишь изредка ему удавалось получить сведения — крайне недостаточные — о том, куда направился из Конга капитан Бенже. Не зная, что делать, он решил, во всяком случае, не терять времени и сам отправился в Конг — то ли чтобы встретить капитана там (туземцы уверяли, будто Бенже намерен туда вернуться), то ли чтобы отправиться к нему навстречу, когда сам что-нибудь разузнает.

Со своей стороны, капитан, утомленный перенесенными лишениями и форсированным переходом, счел необходимым задержаться в Бондуку — прийти в себя, изучить местную торговлю и попытаться установить связь с господином Трейш-Лапленом.

Все население Бондуку не превышает трех-четырех тысяч жителей, однако тамошняя торговля европейскими товарами весьма значительна. Эти товары поступают из Санви, из Инденье и Аброна, из Асини и Гран-Бассама, от ашанти и из страны сахуэ на Кейп-Кост. Кроме того, многих привлекает сюда орех кола — главный, как мы знаем, предмет туземной торговли наряду с солью; с Верхней Камоэ и Вольты стекаются сюда за драгоценным товаром купцы. Покупки до сих пор еще оплачиваются каури, но эту неудобную и не имеющую ценности в других местах валюту все более вытесняет золотой песок, для расчетов которым все носят с собой небольшие весы с коромыслом, магнит — вытягивать из драгоценного металла крупицы железа — и перышко, чтобы удалять оттуда другие инородные тела. Гирями служат причудливые штуковины из дерева, меди, кости, железа и рога. Все они, однако, имеют общую меру с туземной единицей веса — миткалем.

Миткаль равен четырем граммам. В Алжире до колонизации эта мера служила для взвешивания духов и драгоценных металлов. Миткаль золота стоит двенадцать франков. Для оплаты меньших цен — вплоть до долей франка — в ход идут твердые семена с довольно равномерным весом: например, двадцать четыре семечка хлопкого дерева или сорок восемь зерен «растительного коралла» довольно точно соответствуют упомянутой мере в четыре грамма.

Когда нужно оплатить более значительные покупки, в ход идет и более крупная мера, равная четырем миткалям. Она называется «барифири» — искаженное французское «barre de fer» (железный слиток). Кусок железа определенного размера как раз и равняется четырем миткалям золота.

Далее в увлекательном сообщении, сделанном в Географическом обществе, капитан Бенже передает:

«В этих местах повсюду много золота, но сколько его находится в обращении — точно оценить не могу: боюсь завысить или занизить его количество. Могу, однако, утверждать: не проходило дня, чтобы на моих глазах не расплачивались золотом — и в доме моего хозяина, где всегда были иностранцы, и в других домах, и даже на улице.

Золото носят обычно в тряпице, перевязанной ниткой, или в футлярах, сделанных из перьев грифов и снабженных деревянными затычками.

Кроме песка, довольно часто встречаются и самородки весом от одного до восемнадцати граммов. У меня самого был самородок весом сорок четыре грамма, а у моего хозяина стотридцатиграммовый. Продать его мне он не соглашался ни за какую цену: самородок достался хозяину от предков.

Меня больше ничто не задерживало в Бондуку, и я решил как можно скорее добраться до Конга, который от Бондуку отстоит на девятнадцать дней пути. Поскольку последняя моя лошадь сдохла, тяжелейший путь мне предстояло одолеть пешком. За два года жизни в этих краях я дошел до полного измождения и боялся, что на дорогу у меня не хватит сил. Но желание и воля нагнать француза, посланного за мной, так взбодрили меня, что я проделал весь путь за одиннадцать дней».

До Комоэ капитан шел той же дорогой, что и господин Трейш-Лаплен, но затем переменил маршрут и уклонился к северу. Так он сделал полезное дело — посетил золотоносные земли Саматы. Шахты добытчиков расположены там так близко друг от друга, что идти приходится с величайшей осторожностью. Но путешественнику не удалось увидеть промывку и обработку золотоносного кварца. В это время года в округе нет ни капли воды, вследствие чего наступает вынужденная безработица, конец которой кладет лишь сезон дождей.

Говоря одним словом, золото есть здесь повсюду, даже на Конгском плато, на высоте семьсот метров, в кварцевых жилах. Там даже пробовали начать разработки, но вскоре забросили, так как большую часть года не хватает воды.

Совсем измучившись, капитан Бенже 8 января 1889 года после одиннадцатимесячного отсутствия возвратился в Конг, где и встретил господина Трейш-Лаплена. Последний, узнав о скором прибытии капитана, выслал ему навстречу лошадь и хотел уже сам идти навстречу, когда Бенже вдруг появился сам.

«Под влиянием неописуемого чувства, — рассказывает господин Бенже, — я пал в объятия достойного соотечественника, который, едва оправившись от последствий долгой жизни на африканском берегу, вдруг вызвался пойти мне на выручку. Кроме запаса товаров, он привез мне известия о матери и друзьях, быстро заставившие меня позабыть о тяготах и лишениях.

Через несколько минут после нашей встречи сторонний наблюдатель принял бы нас за давних знакомцев — непосредственность, свойственная африканским жителям, вмиг сдружила нас.

Умолчу о всех визитах и поздравлениях от конгских вождей и народа, бурно радовавшегося моему возвращению. Этому помогло написанное по-арабски письмо, которое я им прислал из Салаги: оно привлекло ко мне общие симпатии и последних недругов сделало сторонниками моего дела.

Прием, оказанный мне, и свободный доступ в город господина Трейш-Лаплена стали лучшими залогами того, что все население здесь полностью поддерживает наше дело.

Люди здесь не забыли имени Франции, которому я с таким терпением учил их в первый свой приезд, и все указывало мне, что предложение заключить договор непременно будет благосклонно принято. За одиннадцать месяцев этот вопрос, благодаря кампании, которую вели оставленные мною в Конге друзья, значительно продвинулся.

Несколько дней спустя я подписал с Карамохо-Уле договор, по которому его государство поступало под наш протекторат, наша торговля получала преимущественные права перед всеми другими странами, а французские купцы и миссионеры получили дозволение селиться здесь.

Этот договор вместе с тем, что за несколько месяцев до того подписали в Бамако капитан Сетан и Тьеба, а также с тем, что подписал господин Трейш-Лаплен в Бондуку, соединял наши поселения на Верхнем Нигере с владениями на Золотом Берегу!

Государство Конг очень велико — простирается на три градуса как долготы, так и широты (от 8°30′ до 12° северной широты). Таким образом, наши владения на Золотом Берегу отступили от Дженне на двести пятьдесят километров и включают теперь страну манде в Конге, Тьефо, Дохо-сье, Бобофинг, Тагуару, Ньенеге с частью округов Паллага, Пахалла, Бигури и Лоби».

Капитан Бенже был чрезвычайно доволен, что счастливо завершил щекотливое и трудное дело с подписанием договора, и немедленно отправил в Бамако четырех людей с женами. Этот маленький отряд взял с собой донесение во Францию и коллекцию местных костюмов, чрезвычайно любопытную с этнографической точки зрения. Достойно замечания, что и письма, и костюмы, и люди прибыли в целости, сохранности и добром здравии, что доказывает, какую симпатию умел внушить к себе капитан. Его людей повсюду встречали превосходно — даже вожди иногда дарили им подарки.

Вскоре капитану вместе с господином Трейш-Лапленом также пришел черед оставить Конг и распроститься с добрыми неграми, оказавшими путешественникам столь радушный прием. Господин Бенже особо отмечает, сколь необычайно трогательно было расставанье.

«Как последний знак симпатии, — пишет он, — эти славные люди дали нам письма и рекомендации; они даже встали до зари, чтобы проводить нас до первого ручья к югу от города. Нам пришлось обещать, что мы либо сами вернемся, либо пришлем соотечественников, а они говорили, что примут гостей как нельзя гостеприимнее. Наконец, я увез с собой их здравицы президенту Республики и всем, как они выражались, “старейшинам Франции”».

В последний раз покинув Конг, капитан отправился к югу и решительно вступил в земли джимини. Там он имел счастье собрать много новых материалов об этой столь интересной и связанной с Конгом неразрывной дружбой стране. Он кое-что узнал об ее истории — записал список важнейших вождей — и познакомился с народами, власть которых некогда простиралась от Конга до нижнего Комоэ.

Ныне эти племена пришли в упадок; от них осталось теперь пять частей: пахалла, набе и зазере принадлежат к той этнографической ветви, откуда происходят жители Бондуку, Буны и бауле; тагуасы, наряду с миорон, близки к семье сьере, а фаллафалла отосятся к группе комано.

С большой радостью путешественник убедился, что люди джимини весьма миролюбивы, общительны и живут в добрых отношениях с соседними племенами.

Их ремесла находятся в цветущем состоянии; они умеют прекрасно ткать покрывала из хлопка, а также особую полосатую бело-голубую ткань — тоже из хлопка, — которая может смело конкурировать с белыми полотнами моси. В связи с производством крашеных тканей, которые выменивают на привозимые с севера соль и железо, здесь процветает еще культура хлопка и индиго. Как еще один весьма ценимый товар следует назвать орех кола, привозимый из стран анно и бауле. Эта страна анно, непосредственно граничащая с джимини, у туземцев известна под самыми разными названиями, что подчас сбивает путешественников с толку. Например, манде называют ее Мангуту — Чащоба Манго, — причем имя Манго для главного ремесленного центра страны тоже дали манде: местные жители называют его Гоненедаха или Грумания.

Из-за такого обилия названий для обозначения одного и того же места, никоим образом не связанных между собой, капитану пришлось вести долгие и тщательные разыскания, иногда же случались невероятные недоразумения. Он уже сталкивался с этим и раньше, по дороге из Дагомбы в Бондуку. Там каждая деревня кроме туземного — настоящего — имени имела название на языке хауса и на языке манде, данное купцами из этих стран.

Господин Бенже с обычной добросовестностью изучил страну Анно. Она длинной узкой полосой тянется от Джимини до Инденье вдоль левого берега реки Комоэ, отделяющей Анно от Баробо, государства арджума.

Здесь живут как кочевые (или, вернее, странствующие, ибо они всегда возвращаются домой) купцы, так и оседлые земледельцы. Купцы происходят из манде племени диула, земледельцы — га, исконные местные жители. Есть еще здесь поселения аньи, племени одного корня с жителями земель кринжабо, сахуэ, инденье, бауле и абру.

Поскольку рельеф страны Анно весьма разнообразен, а следовательно, разнообразна и растительность, эту область следует признать обладающей большими сельскохозяйственными, ремесленными и минеральными ресурсами. Любопытно, что каждое племя здесь выбирает свой род занятий. Диула занимаются торговлей, разъезжают повсюду, ткут ткани, красят индиго и выменивают как их, так и товары, произведенные га. Последние — по инстинкту и вкусу земледельцы — разводят дерево кола (Sterculia acuminata) и масличную пальму; этой работой они занимаются с методичностью и упорством, поразившими капитана. Деревья га высаживают с идеальной регулярностью — не будь они столь разнообразны и пышны, вы бы приняли их за прекрасно ухоженный сад в Европе. Покуда мужчины изо всех сил занимаются полевыми работами, женщины прядут ананасную пряжу — ее покрасят в красный, желтый и синий цвета и вывезут в дальние края для вышивки узоров на одежде. Эти края — главное место разведения «дерева дураков», приносящего большой доход. Кору тщательно разминают колотушкой (разумеется, ободрав с дерева), и она становится очень прочным и качественным материалом, из которого делают мужское и женское платье, колпаки, мешки, скатерти.

Что касается аньи, они главным образом занимаются старательством золота. Добыча ведется двумя способами: промывкой песка и поиском самородков.

Промывка золотоносного песка производится исключительно в сезон дождей, ибо эта работа требует много воды. В сухой сезон потоки иссякают и золотоискатели ищут в кварцевых жилах обогащенные гнезда золота. Кажется, промысел этот довольно прибыльный. Во всяком случае, благодаря ему ужасные деньги каури выходят из употребления и заменяются золотым песком, более удобным при расчетах и куда менее громоздким.

Вожди джимини и анно прекрасно встретили господ Бенже и Трейш-Лаплена — правители заверили путешественников в добрых намерениях, объявили, что желают жить в наилучших отношениях с Францией, готовы помочь купцам приезжать в их страну. В конце концов они подписали договоры, аналогичные конгскому, также с признательностью принимая французский протекторат.

Все многомесячные и многолетние странствия по Западной Африке понемногу подорвали могучее здоровье капитана Бенже. Нельзя безнаказанно сносить столь суровые тяготы и долгие лишения, да еще в придачу неизбежный для путешественника неправильный режим. Отважный офицер совершенно утратил способность ходить — его пришлось нести до Комоэ в гамаке. Господин Трейш-Лаплен чувствовал себя немногим лучше. Итак, двум товарищам пришлось отказаться от горячего желания отправиться на запад к реке Аттакру, чтобы совершить по ней путешествие в пироге и составить лоцию.

Плаванье на пироге по Комоэ оказалось не легче остального путешествия — по дороге случилось множество происшествий, о которых сейчас слишком долго рассказывать. Из-за порогов и стремнин путешественникам приходилось проводить в пироге на солнцепеке целые дни (!). Более того — им ни разу не удалось совершить дневной переход на одной и той же пироге. Деревни здесь почти все враждуют друг с другом, и лодочники не смели заходить на участок реки, принадлежащий соседям. Поскольку же деревни стоят очень тесно, товарищам по три, по четыре раза на дню приходилось менять суденышки с гребцами.

В здешних краях существует один нелепый обычай: земляки несут солидарную ответственность — все отвечают за действия одного. Например: некто, живущий в верховьях реки, задолжал кому-то, обитающему ниже по течению. И вот если любой житель верховой деревни, будь он хоть совершенно посторонний должнику, попадет случайно в низовую деревню, его непременно возьмут в заложники с конфискацией всех товаров до полной уплаты долга. Воображают, будто такая солидарность способствует торговле и взаимным отношениям!

В таких условиях понадобилось целых три недели, чтобы достичь деревни Беттие, расположенной милях в шестидесяти к северу от Гран-Бассама. Вождь деревни, умница Бенье-Комье, прислал изможденным путешественникам ящик галет и несколько бутылок вина. Несколько стаканов благородного напитка — возлюбленного чада старой Франции — вдруг взбодрили товарищей и, как весело замечает капитан, немало поддержали дух.

«Этот вождь, — продолжает отважный исследователь, — который еще в 1887 году вошел благодаря господину Трейш-Лаплену в число наших верных союзников, принял нас весьма радушно и предоставил в наше распоряжение собственный дом — нечто вроде двухэтажного шале, выстроенного на европейский манер, с верандой и балконом. Две довольно удобные кровати позволили нам немного отдохнуть, пока мы готовились плыть дальше вниз до Алепе. Там нас должна была ждать французская канонерка “Алмаз”, несущая службу на Комоэ ниже Алепе и приводящая к повиновению беспокойные племена вокруг лагуны Эбрие.

Путь от Беттие до Моламолассо мы частично прошли по суше, поскольку русло Комоэ так загромождено обломками скал, что пироги не могут пройти по нему даже в паводок.

От Моламолассо мы плыли к Алепе с четырех часов утра до полуночи. И вот показался светлый силуэт “Алмаза”. С весьма радостным чувством ступил я на палубу небольшого французского судна… По приказу капитана старший боцман переворошил весь камбуз, чтобы как можно лучше принять нас.

На другой день после этого радостного события судно направилось вниз к Гран-Бассаму. За час до прибытия я спустился в каюту. Около полудня, к великой радости, я увидел наконец в иллюминатор, как морские волны плещутся о берег и над факторией Вердье развевается наш родной национальный флаг. В фактории я встретил самый радушный прием и самое щедрое гостеприимство, какие только можно пожелать. Я был изможден до последней степени, но добрый прием способствовал поднятию моего духа, и я смог безопасно перенести морское плавание — иначе из-за слишком резкого контраста оно могло бы плохо для меня кончиться…

Еще несколько недель — и вот я в Сенегале, во Франции, в Париже!»

Это великолепное путешествие, которое, как мы уже говорили, выдвинуло капитана Бенже в первые ряды путешественников нашего времени, было исключительно плодотворно не только с точки зрения чистой географической науки, но и с промышленно-торговой, столь важной для процветания нашей страны.

Неустрашимый путешественник все видел, все записал, все запомнил. С несравненной ясностью и отчетливостью — нельзя не удивляться им у солдата, которому могли быть чужды подобные качества, — он предоставил дотошнейший отчет о местных ресурсах, нуждах, произведениях не хуже, чем торговый агент, съевший собаку на подобных делах.

Одна часть его отчета так полна и говорит о столь здравой и верной способности суждения, что я не могу противиться удовольствию в самом сжатом виде пересказать ее.

Разделив мысленно все огромное пространство, которое обошел господин Бенже, на четыре зоны с севера на юг, мы получим:

1. Область, прилегающую к Томбукту — там, где проходит воображаемая граница, отделяющая от черной расы белую, представленную арабами. Это область равнин с превосходными пастбищами; арабов там мало. Жители питаются кускусом из проса и сорго. Фрукты — финики и папайя. Технические культуры — хлопок и индиго. Здесь выращивают скот на продажу: быков, баранов, ишаков, лошадей.

2. Вторая зона, с более пересеченным рельефом, может быть разделена на возвышенности и низменности. На возвышенностях возделывают просо и сорго, добывают железную руду. На низменностях диким образом растут прекрасные деревья, в частности, баобаб и масличное дерево. Культуры — рис, кукуруза, табак.

3. Чем дальше продвигаешься к югу, тем роскошней становится растительность. Туземцы здесь возделывают ямс, хлопок, индиго, табак, сажают дерево кола, орехи которого, как мы знаем, суть лучший предмет меновой торговли наряду с солью. Почти везде очень много золота.

4. Четвертая зона, расположенная между третьей и морем, — сплошная стена почти непроходимого леса. Проход приходилось прорубать саблями. Туземное население питается маниокой, бананами, кукурузой. Эта область дает много золота, пальмового масла и кофе.

Из беглого перечня следует, что вся страна в высшей степени благоприятна для сельского хозяйства, то есть для выращивания не только африканских продуктов, но и европейских, которые здесь можно акклиматизировать — особенно тех, которые при малом объеме имеют высокую ценность. Отдача будет огромна, а прибыль неисчислима, ибо сила растительности здесь поистине неимоверна.

В путях сообщения недостатка не будет. В самом деле, что нужно местным жителям? Иметь по безопасным дорогам доступ к побережью, чтобы обменять золото на наши товары или пустить нашу мануфактуру к себе.

Так как Конг и Дженне — два важнейших торговых центра, нашим коммерсантам необходимо снабжать товаром именно эти два города: либо посылать негритянских торговцев, либо переманивать людей из Дженне в Бамако, а из Конго в Гран-Бассам. Это элементарно и не требует лишних доказательств.

А возможно ли это? Вполне! Проложив надежные дороги в глубь материка, мы, так сказать, притягательной силой неведомого вынудим туземцев внутренних районов материка прийти в наши фактории — ведь люди там лучше одеты, носят украшения и живут богаче. Кроме того, африканцы увидят склады и захотят купить товары, которые бродячий купец не взял бы с собой, опасаясь не найти сбыта.

Племена, столь недавно ставшие известными, симпатизируют нам и хорошо чувствуют, что рано или поздно (скорее рано, чем поздно) войдут в общение с цивилизованными нациями. Как только мы увидим, что они нам не враждебны, следует воспользоваться их расположением и мирным путем покорить.

«Это нетрудно», — говорит капитан Бенже и бросает в заключение призыв к нашей молодежи, взоры которой все более и более обращаются к дальним краям, где жизнь легка и вольна, труд благодарен, свобода неограничена.

«Направимся к Сенегалу, — говорит он, — к берегам Гвинеи! Создадим там конторы и будем поддерживать наилучшие отношения с нашими новыми союзниками.

Больше всего я хотел бы видеть, что молодых людей поощряют отправиться в дальние края, — это лишь послужило бы славе и благоденствию Франции. Конечно, такие походы не проходят без тягот, но дают и много удовлетворения. Сколько юношей, прозябающих во Франции, могли бы там сколотить состояние и одновременно принести пользу родной стране!

У каждого, конечно, свое представление о счастье, но неужели те, кто прежде меня и подобно мне на долгие годы оставили все, чтобы увеличить нашу славу и запас географических познаний, не счастливы?

Конечно да! И я думаю, это не худший род счастья, ибо лучший способ почувствовать жизнь — переносить лишения!»