Маркиз де Бовуар. — Бро де Сен-Поль-Лиас.

Маркиз де Бовуар, без сомнения, является одним из самых замечательных рассказчиков, который сумел в увлекательной форме изложить свои впечатления от увиденного во время путешествий и сообщить читателю немало полезных фактов.

Молодой, богатый, сильный, выносливый, отличный спортсмен и стрелок, маркиз де Бовуар, которому в 1866 году было двадцать лет, с какой-то молодецкой удалью разгуливал по всему белому свету в компании молодого герцога Орлеанского и его гувернера, блестящего морского офицера в отставке.

Путешествуя, маркиз делал многочисленные записи, нет, вернее будет сказать, он писал, он творил. Его путевые заметки, облаченные в форму писем к родным, позже были собраны воедино и изданы. И по сей день они являются образцом литературы такого жанра. В этом блестящем, совершенном по форме, остроумном, чуть шутливом, даже озорном произведении, очень живом и очень умном, и, что самое главное, очень французском по своему духу, перед очарованным взором читателя проходят чередой люди и животные, сменяют друг друга пейзажи и картины нравов. Перед нами открываются неведомые горизонты, кипят невиданные страсти, разворачиваются странные события, появляются необычайные, загадочные типы, и все это чередуется с такой быстротой, что читатель испытывает одновременно и удовольствие от чтения, и непреодолимое желание совершить вместе с маркизом де Бовуар кругосветное путешествие всякий раз, когда открывает его книгу…

Сейчас нас занимает Океания. Остановимся на страницах книги, посвященных Яве, и последуем за маркизом на этот дивный остров. Лучшего гида нам не найти.

«Мы галопом проносимся по улицам старой части Батавии, построенной в очень нездоровом месте, на заболоченном морском побережье. Здесь есть только жилища туземцев и довольно большое количество ветхих строений контор торговых фирм, чьи крыши напоминают голландские дома, построенные в прошлые века. Эти древние мрачные постройки составляют разительный контраст с роскошной зеленью тропической растительности.

Но вот мы проезжаем по мосту и въезжаем в новый город. О, это какой-то сказочный сад! Зеленый рай! Настоящая феерия! Сказать по правде, в Батавии совсем нет улиц, а есть только величественные тенистые аллеи, обсаженные самыми прекрасными и самыми густыми деревьями, которые образуют нечто вроде арок и беседок, что в Европе мы можем видеть только на сцене Гранд-Опера. Жгучие лучи безжалостного солнца проникают под сей плотный покров только в некоторых местах и придают зелени чудесный золотистый отлив. Золотые отблески играют на пышных султанах кокосовых пальм, на длинных, вытянутых вверх ветвях каких-то деревьев, которые не назовешь иначе как «пылающими», ибо они сплошь усеяны ярко-алыми цветами.

Солнечные блики играют на банановых гроздьях, на огромных листьях, длиной превышающих человеческий рост, на хлопковых деревьях, усыпанных плодами, напоминающими хлопья белейшего снега. А вот перед нами пальмы, которые здесь называют «счастьем путника», это неописуемо элегантные гигантские веера, из коих можно извлечь целый фонтан напитка, вкусом и цветом напоминающего молоко, стоит только воткнуть в толстый ствол свою трость. И наконец, мы видим позолоченные лучами солнца необъятные баньяны, с вершин которых спускаются тысячи лиан, чтобы пустить корни в землю и вновь вознестись к небесам, сплестись там в гирлянды и вновь спуститься вниз! Одно-единственное дерево представляет собой целый лес, оно опутано плотной завесой, настоящей сетью из листвы, переплетенных ветвей и цветов, сквозь которую проглядывают личики детишек. Эти малыши, разгуливающие по городу так, как бродили когда-то в Эдеме люди, то есть нагишом, раздвигают ручонками трепещущие под легким морским ветерком лианы и смотрят, как по глади каналов скользят пироги и пловцы.

Дело в том, что все эти беседки и арки тропического Вавилона высятся на тротуарах каналов, так называемых «арройо», этих путей сообщения, которые непременно прорыли бы голландцы в память о своей родине, если бы малайцы не прорыли их раньше.

Вот нашим взорам открывается новый канал под сенью многоцветного полога. Мы двигаемся как бы против течения, и я не могу оторвать глаз от бесчисленного множества лодок, скользящих по его глади, от живописных групп смеющихся детишек, барахтающихся в грязи, от зарослей кувшинок и водяных лилий. Справа виднеются кофейные, мускатные и тамариндовые деревья, а в просветах между ними сверкает изумрудная зелень газонов. В глубине, словно сказочные видения, проплывают дворцы богачей европейцев с увитыми цветами верандами. Я видел лишь эти аллеи и эти роскошные виллы и думал, что нахожусь за городом, в цветущей долине, но вдруг совершенно неожиданно оказался в отеле «Нидерланды», который, как мне сказали, находится в самом центре Батавии. Итак, этот райский сад и есть город…»

После пейзажа, написанного кистью настоящего мастера, обратим наши взоры на картину нравов.

«Я писал письмо, и вдруг мое занятие было прервано какой-то дьявольской музыкой. Как оказалось, большую площадь пересекала свадебная процессия, шествие открывали две гигантские куклы, изображавшие мужчину и женщину. За ними следовали музыканты, извлекавшие настоящие громовые раскаты из шестидесяти барабанов, именуемых тамтамами. За музыкантами верхом на пони двигались разряженные молодые люди числом около сотни, все в саронгах, то есть в голубых или розовых юбках из шелка, со сверкающими украшениями в виде колье на шеях, со столь же блестящими перевязями поперек груди и с заткнутыми за пояс кинжалами в золотых ножнах (эти кинжалы называют здесь крисами). Молодой муж скромно забился в паланкин, который несли четверо мужчин. Молодожен был опоясан серебряным поясом, а лицо его было покрытом толстым слоем ярко-желтой краски, изготовленной из сока шафрана; точно так же были изукрашены его руки до локтей и ноги от стопы до икр. Следом за паланкином шли все члены его семьи, образуя довольно большую колонну. Счастливая супруга держится на почтительном расстоянии, но, кажется, бедняжку искупали в той же бочке с краской, что и ее будущего повелителя, причем прямо в роскошном платье. Право, никогда я не видел ничего более забавного и странного!

Решительно, яванцам нравится окрашивать все в ярко-желтый цвет во время бракосочетаний! Мы спросили у нашего гида, сколько лет главным действующим лицам этого празднества, и получили ответ, что ей одиннадцать, а ему четырнадцать! Этой юной паре двадцать пять лет на двоих! Но… так как мужчины здесь носят точно такие же юбки, как и женщины, и совершенно безбороды, то мы перепутали супругу и супруга и обнаружили нашу ошибку только после многократных объяснений Ак-Ну. Итак, я приношу мои извинения, ибо под паланкином находилась юная жена, а молодой супруг следовал за ней на почтительном расстоянии.

Я, как настоящий зевака, последовал за свадебным кортежем, точь-в-точь как уличные мальчишки в Париже следуют за тамбурмажором. Более часа я наблюдал за этим невероятным, неописуемым сборищем и стал свидетелем церемонии, на описание которой ушел бы целый том, да еще далеко не все я бы смог объяснить. Но понемногу я стал замечать, что упорство, с коим я разглядывал присутствующих, заинтриговало яванцев и что я сам привлек к себе всеобщее внимание, так как участники церемонии вставали на цыпочки, чтобы рассмотреть меня, ибо ростом яванцы едва доходят европейцу до плеча. Потом я, правда, узнал, что ни один белый не опускается до того, чтобы смешаться с толпой яванцев. Среди белых в Батавии ходить пешком уже считается дурным тоном, передвигаться без зонтика почитается очень вредным для здоровья, без фонарщика — неприличным, а без высокомерного выражения на лице — полнейшим падением.

Когда однажды мы с французским резидентом вместе вышли из дому, я был очень удивлен тем, что впереди него в столь поздний час следует слуга с золотистым зонтиком. «Но это же наши эполеты, знак нашей власти и могущества. Разве вы не видели, что все мои коллеги поступают точно так же?» — сказал французский представитель.

Как выяснилось, чем больше этот символ власти, тем более высокий ранг имеет его обладатель. Зонтик моего спутника имел метр и восемьдесят сантиметров в диаметре и ручку высотой в два метра. Под ним можно было бы укрыться всей семьей, и он свидетельствует о том, что его обладатель стоит на самой высшей ступени общества. У его помощника на зонтике гораздо меньше позолоты, да и размером он поменьше. У простого контролера зонтик и вовсе без позолоты, а тени он дает столько, что ее едва хватает, чтобы скрыться от палящих лучей солнца. Что же касается младшего чиновника, или веданы, то я нисколько не удивлюсь, если ему полагается лишь ручка от зонтика.

Короче говоря, наш резидент в своем расшитом золотом мундире, с его шпагой и шляпой с перьями, в глазах яванцев является лишь простым смертным, но при наличии зонтика он становится могущественнейшим человеком, полубогом.

Яву нельзя назвать настоящей колонией, так как здесь нет белых колонистов, владеющих землей. Земля здесь объявлена собственностью правительства, которое распоряжается ею по своему собственному усмотрению при помощи специальных опытных и волевых чиновников. Как говорится, здесь правят железной рукой, но в замшевых перчатках.

Главной задачей властей является сокрытие того факта, что истинными хозяевами острова стали европейцы. Чужеземцы не правят здесь открыто, а всегда распоряжаются при непременном посредничестве представителей местного населения.

Малайцы по природе мягки, но очень горды, и у них сохраняется иллюзия того, что подчиняются они только своей знати. Европейцы как бы скрываются за спинами яванских принцев, хотя сами назначают их на высокие должности, выбирая наиболее угодного из множества равных по происхождению, что гарантирует их полнейшую покорность и даже утрату чувства собственного достоинства. Принцам воздают почести, как в древности. Колониальные власти также поддерживают престиж местной религии, что только упрочивает положение принцев, так как подданные почитают их божествами. Услуги местной власти очень хорошо оплачиваются, так что некоторые принцы получают до двухсот тысяч франков в год, что заставляет их усердно служить своим покровителям, чтобы у тех не возникло желания заменить их другими. В особенности принцы заинтересованы в том, чтобы урожай был как можно большим, ибо они получают определенную часть от всего собранного, что заставляет их всячески понукать и подгонять своих безропотных подданных.

Итак, колониальные власти создают себе определенную ширму в лице представителей местной аристократии, из которых мусульманские священнослужители, тоже крайне заинтересованные в получении своей десятины, творят настоящих идолов для простого народа. И все это делается для сохранения власти иностранцев. Такова политика колониальных властей.

Следует сказать, что во времена правления султанов только священнослужитель являлся собственником земли и только он обладал правом торговать с чужеземцами.

До 1872 года на Яве существовала следующая система земледелия: каждая семья должна была тщательно обрабатывать небольшую плантацию кофейных деревьев, числом до шестисот, и питомник, где выращивались саженцы для замены тех, на которые укажет контролер-европеец. Власти говорили людям, населяющим горные районы: «Точно так же, как когда-то только ваши повелители имели право вести торговлю, так и теперь вы будете продавать кофе только нам, колониальному правительству. И мы будем платить вам ту цену, которую установим сами». Так все и происходит: скупают кофе за гроши, а затем государство-торговец продает его в десятки, даже в сотни раз дороже в самой Голландии.

Что касается людей, населяющих равнины, то им чиновник, представитель завоевателей, говорит: «Там, где я построю сахароперерабатывающие заводы, вы должны будете выращивать сахарный тростник, а продавать его вы станете откупщику-европейцу по установленной мною цене».

Эти заморские владения являются неистощимым источником богатства для метрополии, то есть для Голландии. Все прекрасно организовано, и здесь в основном царят мир и спокойствие, за исключением, пожалуй, внутренних районов Суматры, хотя общая площадь этих колониальных владений не менее чем в пятьдесят раз превосходит площадь Нидерландского королевства.

Не стоит, однако, смотреть на туземцев, которых полностью подчинила себе горстка европейцев, как на дикарей. У них есть своя культура, религия, литература и история. Большинство местных жителей умеют читать и писать. Среди многих замечательных памятников, свидетельствующих о славном прошлом этого народа, особо выделяется храм Боробудур, сооруженный еще в VIII веке и являющийся самым величественным воплощением культа Будды на Яве».

Наш глубокоуважаемый соотечественник, господин Дезире Шарней, посетил Боробудур в 1878 году и дал одно из самых полных и интересных описаний этого произведения искусства.

Вот что он пишет:

«Боробудур возвышается на природном холме, который служит ему основанием, сам же храм является, собственно говоря, вершиной этого холма, обложенной со всех сторон огромными блоками камня. Это сооружение нельзя назвать строением в том смысле, как мы понимаем это слово, так как у него нет внутренних помещений. Сам храм представляет собой колоссальную массу искусно изукрашенных камней, расположенных в виде пяти уступов на склонах холма. Линии этого творения рук человеческих чрезвычайно причудливо изломаны, так как повсюду устроены ниши, где скрываются бесчисленные изваяния Будды. Вдоль уступов идут узкие дорожки с каменным же ограждением, нечто вроде галерей, а на стенах изумленный взор странника видит бесконечные барельефы, прекраснее которых нет ничего на свете.

На барельефах разворачивается история семьи будущего Будды. Мы видим его отца и мать, прекрасную королеву Майю, иначе именуемую Цветком Красоты и Цветком Добродетели. Есть здесь и барельеф, изображающий сцену, когда божество извещает Майю о том, что Великий Бодхисатва войдет в нее и получит новое воплощение в ребенке, который появится из ее чрева. Затем следует сцена предсказания судьбы будущего принца, который покинет дворец своего отца, а также отречется от величия, почестей, успехов и удовольствий, отречется от трона, чтобы в возрасте двадцати девяти лет облачиться в рубище отшельника и стать Шакьямуни, великим реформатором. Короче говоря, в тысяча шестьсот тридцати двух рельефах отображена вся жизнь и все деяния Будды, где присутствуют двадцать пять тысяч персонажей. Они танцуют, разговаривают, поют и рассказывают нам историю чудесного воплощения божества, но не в гротескной форме, как мы это видим в некоторых храмах Индии. Нет, все эти фигуры живут своей особой жизнью, они великолепны и сделаны чрезвычайно искусно.

Уступы высятся один над другим, образуя усеченную пирамиду, на вершине которой находится площадка, где в ажурных ротондах располагаются статуи Будды размером в человеческий рост (во всем сооружении таких статуй ровно 555), а в центре возвышается огромная ротонда, где скрывается гигантская статуя Будды.

Все это сооружение имеет в основании 120 метров в длину, а в высоту — около 40 метров. С площадки, где находится большая ротонда, открывается изумительный, воистину волшебный вид, и ему можно было бы посвятить великое множество слов, выражающих безграничное восхищение. Чтобы вы получили представление о том, насколько велико это сооружение, скажу только, что все барельефы, если их вытянуть в одну линию, покрыли бы расстояние длиной более пяти километров.

День, что мы провели в Боробудуре, относится к числу самых незабываемых дней в моей жизни. Мы сделали там целую серию превосходных фотографий, а когда мы завершили изучение сего таинственного, чудесного места, то нашли прямо перед храмом, под сенью больших деревьев, прекрасно сервированный стол, замечательный обед и вдобавок ко всему восхитительные вина, которым мы с наслаждением воздали должное.

Спустилась ночь, и надо было уезжать. Но как добраться до города? Какая разница! Мы были в таком расположении духа, что готовы были выдержать любые испытания! Да что я говорю! Какие там испытания… Нам предстояло невероятное удовольствие, ибо погода стояла прекрасная, а дорога проходила по очень живописной местности и была нам хорошо известна. Весь небосклон был усеян сверкающими звездами. И мы отправились в путь.

Перед нашими взорами разворачивалась целая феерия: в воздухе носились тучи светлячков, так что повсюду то вспыхивали, то гасли мириады огоньков, и все вокруг, включая залитые водой рисовые поля, саму дорогу и растущие вдоль дороги пальмы, озарялось призрачным светом.

Мы оказались на большой дороге, где нам встречались молчаливые прохожие с непременными факелами в руках. Даже работая в поле, крестьяне не забывают принять меры предосторожности против коварных хищников — тигров. Но вот появилась луна, и в свете ее молочно-белых лучей нашим глазам открылись новые красоты природы. В город мы вернулись в полночь, захмелев от восхищения и умирая от усталости.

В Брамбанаме, куда мы прибыли на следующий день по железной дороге, мы увидели весьма впечатляющие руины храмов, имевших когда-то пирамидальную форму и весьма внушительные размеры, если судить по обломкам. Только один из этих храмов частично сохранился, и мы посетили четыре небольших сооружения, которые можно назвать часовнями. Они располагались по углам бывшего храма и были сориентированы на четыре стороны света. В них находились превосходно сохранившиеся изображения индийских божеств, среди них замечательные статуи Ганеши, бога мудрости, всегда якобы присутствующего на свадьбах и при главных событиях жизни, а также богини Лакшми.

Перед каждым идолом находится крохотная подземная комнатка, куда скрывался жрец, чтобы там совершить свои таинства.

Повсюду в окрестностях храмов валялись огромные плиты, обломки статуй, части искусно изукрашенных барельефов, а слева возвышалась эспланада, где должны были красоваться другие храмы или дворец священнослужителей. Развалины были в ужасном состоянии, что не позволяло судить об истинных размерах сооружения. Мы сделали вывод, что причиной подобных разрушений могло быть только землетрясение, ибо люди не взяли бы на себя труд сокрушить здесь все почти до основания.

После осмотра руин наш гид сделал вид, что собирается препроводить нас обратно на вокзал. Как? Неужели это все, что осталось от тысяч храмов, которые нам были обещаны? То ли по незнанию, то ли из лености, то ли по глупости, но яванец знаками дал нам понять, что это так и есть. Мы не захотели ему поверить и двинулись наугад в сторону от дороги. Нам повезло: чуть в глубине, прямо посреди полей, мы наткнулись на целую группу довольно хорошо сохранившихся храмов, образующих четырехугольник, по пять храмов с каждой стороны и с внушительным храмом в центре.

Мы отправились дальше и в пятистах метрах обнаружили огромную земляную насыпь, явно сотворенную руками людей, а на ней самый большой из виденных нами храмовый ансамбль с четырьмя воротами, охраняемыми какими-то фантастическими существами. Мы были поражены количеством храмов в этом комплексе, называемом Шанди-Шива: их здесь около трехсот. Они тоже образуют четырехугольник, а внутри него еще три аллеи. В центре же высится главный храм довольно внушительных размеров. Сами же маленькие храмы представляют собой очаровательные изящные павильоны длиной и шириной в три метра и высотой в семь-восемь метров, с многочисленными выступами и нишами, украшенными резьбой…

Из всех описаний, сделанных путешественниками, в которых они говорят об отсутствии всяческих затруднений во время экскурсий и о теплых, даже сердечных отношениях, существующих между яванцами и иностранцами, можно заключить, что находящаяся под властью голландцев Ява является одним из самых доступных и удобных для туристов островов Океании. Здесь нет иных опасностей для жизни путешественника, кроме нездорового климата в некоторых частях страны да крайне редко случающихся нападений диких зверей.

Не так обстоят дела на лежащем неподалеку от Явы большом острове Борнео, где туземцы-даяки настроены гораздо более воинственно и относятся к белым во сто крат хуже, чем представители малайской расы, к коей относятся яванцы. Даяки вовсе не являются выродившимся или отставшим в своем развитии племенем, как австралийские аборигены. По своему умственному развитию они намного превосходят представителей других цветных народов. Они очень умны, сообразительны, у них прекрасная память, и они очень восприимчивы к знаниям.

Но все эти прекрасные качества тотчас же теряют свое значение в наших глазах, как только мы узнаем о страшном обычае, распространенном среди даяков, ибо этот обычай может существовать лишь у самых мерзких, гнусных дикарей.

По причине распространенных среди даяков верований, а точнее — диких суеверий, происхождение которых нам совершенно неясно, все представители этого племени являются завзятыми и ужасно ловкими охотниками за головами. И занимаются они этим страшным делом по природной жестокости, по чудовищной любви к виду пролитой крови не для того, чтобы утолить отвратительное пристрастие к человеческой плоти, так как они вовсе не столь свирепы, как полинезийцы и папуасы, и вовсе не являются каннибалами и не предаются кровавым оргиям, столь дорогим сердцам других дикарей. Нет, даяки охотятся за головами своих жертв из чистой любви к искусству. Головы являются для даяков военными трофеями точно так же, как скальпы врагов — для индейцев.

Итак, когда какого-нибудь даяка обуревает желание обзавестись таким трофеем, он вооружается сарбаканом, страшным национальным оружием, при помощи которого он с поразительной точностью поражает цель отравленным дротиком, а также саблей, лезвие которой столь остро, что ею можно перерубать гвозди. Он устраивает засаду и подстерегает одиноких прохожих: мужчин, женщин, детей, иностранцев, соотечественников и даже жителей соседней деревни. Из своего убежища он пристально следит за дорогой, а затем убивает жертву дротиком и практически одним ударом отрубает ей голову. Тело несчастного остается на месте преступления, где его очень быстро либо пожирают хищники, либо до костей обгладывают гигантские муравьи. Что же касается головы, то даяк заботливо и с величайшими предосторожностями помещает ее в сосуд, сплетенный из жилок и волокон ротанговой пальмы, раскрашенный в яркие цвета и украшенный птичьими перьями, затем приносит в свой дом, построенный на сваях, и помещает у самого входа на острие воткнутого в пол копья.

Эти головы считаются у даяков военными трофеями и ценятся превыше всего. Их обрабатывают специальными составами для того, чтобы они сохранялись как можно дольше, а затем украшают, каждый на свой вкус и следуя своему воображению. С головы убитого сдирают кожу, удаляют язык, глаза и мозг, все мягкие части, и вновь обтягивают череп кожей, набитой хорошо просушенным хлопком. Затем на кожу наносят татуировку, инкрустируют ее тонкими пластинками свинца, вставляют в глазницы длинные спиралевидные раковины с заостренными концами. Когда работа бывает завершена, голову подвешивают под самой крышей дома. В некоторых жилищах под кровлей висят целые гирлянды этих жутких трофеев. Они раскачиваются при малейшем дуновении ветра, словно венецианские фонарики…

Представляется маловероятным, что сей странный и ужасный обычай исчезнет в скором времени, если только по каким-либо причинам, совершенно невероятным, не исчезнет весь этот народ или в умах даяков не произойдет полная смена идей, что нам кажется абсолютно невозможным.

Остров Борнео огромен, а леса его непроходимы. Голландцы захватили здесь лишь очень небольшой плацдарм, а англичане, как ни стараются, укрепились лишь в Сараваке. Европейская цивилизация еще очень долго будет пробивать себе дорогу в этих огромных безлюдных пространствах. Борнео относится к числу районов, куда очень трудно проникнуть, хотя остров этот начинают понемногу изучать и осваивать, как отмечает путешественник Чарлз Бок, который первым после госпожи Иды Пфейфер довольно серьезно исследовал этот край.

Путешествие на Суматру Бро де Сен-Поль-Лиаса

Покончив с эпохой сомнений и робких действий на ощупь в сфере колониальной политики, Франция сумела вовремя опомниться и, действуя методично, не только увеличила свои владения, но и обеспечила благосостояние многих людей, вырвав их из варварства, в коем они пребывали. Франция вновь обрела былую славу и встала во главе стран, несших свет культуры диким народам.

Но каких трудов это стоило! Какие опасности пришлось преодолеть для того, чтобы возродить великие традиции знаменитых в прошлом французских исследователей, которые, казалось, давно умерли из-за проявленного правителями неразумного небрежения и из-за полнейшего равнодушия граждан!

А какую стену недоброжелательства пришлось пробить, какую враждебность преодолеть, сколько снести насмешек! Пришлось действовать, несмотря на яростную ревность и низкие дрязги тех, кто хотел воспротивиться процветанию нашей страны.

Одним из самых достойных и бескорыстных представителей славной когорты тех, кто принял участие в этом колониальном крестовом походе и кто оплатил экспедиции из своих личных средств, несомненно, является Бро де Сен-Поль-Лиас, чьи подвиги в Океании получили достойное признание. Красноречивый оратор, прирожденный писатель, ярый сторонник идеи необходимости расширения территориальных владений Франции, он был убежден в своей правоте, словно апостол, и посвятил свою жизнь служению этой идее. Он отправился исследовать большие океанийские острова, которые властно притягивали его. Три раза он появлялся в местах, где климат бывает иногда губительным для европейцев, и не жалел ни своего времени, ни денег, ни здоровья.

В 1876–1877 годах он совершил свое первое путешествие на Суматру. В 1880–1881 годах он отправился туда же со специальной миссией, а именно в так называемую страну Ачех, в то время с большим трудом усмиренную голландцами.

В 1883 году правительство Франции назначило Бро де Сен-Поль-Лиаса членом международного жюри на выставке колониальных товаров в Амстердаме, и в этом качестве он предпринял третье путешествие в Малезию и Индокитай. Он привез из этих тяжелых и опасных странствий около полудюжины томов записок, где чувствовался странноватый хмельной привкус, так называемый местный колорит. Очевидно, сам автор проникся духом этих мест и воспылал любовью к природе тропиков, которую он столь талантливо описывал. К тому же Бро де Сен-Поль-Лиас написал еще и чрезвычайно изысканный, тонкий, очаровательный роман, повествующий о жизни на островах Океании, под названием «Айора», под которым с удовольствием подписался бы такой признанный мастер, как Бернарден де Сен-Пьер.

Целью первого путешествия Бро де Сен-Поль-Лиаса было осуществление проекта, который в то время был опубликован и широко обсуждался во всех ведущих газетах Франции и большинства стран Европы. За этим диспутом с большим вниманием следили немцы и в результате почерпнули немало полезных идей. Ах, сколько прекрасных идей относительно развития колониальной системы было высказано французами со времен Дюплеикса! Но мы не сумели применить их на практике и извлечь выгоду, в то время как другие державы воспользовались ими и собрали богатый урожай вместо нас!

Господин де Сен-Поль-Лиас основал в 1876 году Общество колонистов-исследователей, ставившее перед собой задачу вести одновременно исследование и освоение новых земель, образовав плодотворный союз науки и коммерции.

В своей книге «От Франции до Суматры» знаменитый исследователь рассказывает о начале этого предприятия:

«В 1876 году мы основали на берегу реки Бедаге, в одном из самых удаленных районов провинции Дели на острове Суматра, первое поселение, которое должно было стать по нашему плану весьма процветающим хозяйством и опорной базой для дальнейших исследований.

Сначала мы отправились на Яву и получили разрешение колониальных властей на ведение хозяйственной деятельности. По прибытии на Суматру мы тотчас же решительно взялись за работу: наш агроном принялся закладывать табачную плантацию, а я занялся исследованиями. Должен сказать, что в то время я в основном занимался нашим обустройством на месте, а также устанавливал добрые отношения с местным населением. Голландские власти явно нам благоволили, потому что мы у них почти ничего не просили и заверили их в том, что сами позаботимся о нашей безопасности.

В самом начале наше поселение напоминало лагерь первопроходцев. Мы прибыли в Дели на пароходе; из Дели до устья реки морем мы добирались на малайском про, а от устья реки до кампуна Бедаге — на сампане, большой китайской лодке. В кампуне мы наняли пирогу и поднялись на ней вверх по реке так далеко, как только это батакское суденышко, выдолбленное из ствола дерева, смогло пройти. Мы сами управляли им на стремнинах, толкали его на отмелях, волочили по песку и несли на плечах, когда пороги преграждали нам путь. Затем, когда на лодке пройти дальше уже не представлялось возможным, мы пошли пешком до соломенной хижины, которую туземцы построили для нас заранее.

Затем, после нескольких дней отдыха, посвященных в основном ознакомлению с местностью, мы вновь двинулись в путь по самому чудесному девственному лесу, какой только можно себе представить. Мы шли по едва заметным тропинкам, протоптанным туземцами, переходили через ручьи по мосткам, зачастую состоявшим из одного-единственного бревна (иногда по необходимости мы сами валили дерево, чтобы преодолеть очередную водную преграду), иногда брели по колено в воде, а иногда продирались через густые заросли каких-то колючих растений, где даже приходилось прорубать проходы.

Все мы были хорошо вооружены. Впереди и позади отряда шли туземцы и китайцы с топорами и парангами в руках. Время от времени нам встречались следы огромных диких животных, чаще всего носорогов и слонов. Мы видели бесчисленное множество гиббонов, крупных черных обезьян. Они в ужасе разбегались при нашем появлении и оглашали лес своими громкими криками, напоминавшими собачий лай.

Наконец мы прибыли в место, которое оранг-туа, то есть почтенные старцы, указали нам как наиболее пригодное для выращивания табака. Гигантские деревья, произраставшие здесь, являлись наилучшим свидетельством плодородия почвы. После краткого предварительного осмотра наших будущих владений мы избрали небольшой холм неподалеку от берега реки в качестве места, где мы возведем наши жилища. Но сначала требовалось разбить лагерь, потому что мы уже были слишком далеко от построенной для нас хижины и возвращаться не имело смысла.

Облюбованный нами холм был покрыт непроходимыми бамбуковыми зарослями, и на его очистку потребовалось бы несколько недель. Четверо китайских кули, которых мы привели с собой, для начала срубили несколько деревьев и расчистили небольшую площадку у самого подножия холма, где мы натянули две палатки, чтобы скоротать в них первую ночь. На следующий день китайцы вновь взялись рубить деревья и делали это столь успешно, что освободили довольно большой кусок земли, где построили хижину, которая стала служить нам кухней, а им самим — жилищем.

Ну что же! Смею вас уверить, что такая суровая и тяжелая жизнь в неведомом мире (ибо мы не знали точно ни какие животные водятся в этом лесу, ни какие люди проживают по соседству, а потому спали, держа револьвер под подушкой), и все же, повторяю, такая жизнь больше всего подходит молодым людям, так как не оставляет ни времени, ни места для скуки и тоски!

В одну из первых ночей какой-то одинокий слон (а может быть, и разведчик) протопал в десяти метрах от наших палаток, громко выразив свое удивление и опаску при виде столь непонятных и подозрительных предметов… Позднее, когда подобные ночные визиты стали повторяться все чаще и чаще, мы узнали, что местные крестьяне никогда не осмеливались разбивать плантации на этих землях, потому что они были заповедными угодьями слонов.

Понемногу мы ознакомились с окрестностями, а также с нашими соседями, батаками, у которых неподалеку были плантации перца. Мы ходили туда на охоту и отлавливали там самых забавных и удивительных зверей и птиц, каких нам только доводилось видеть: калао (птиц-носорогов), летучих обезьян и прочая, прочая…

Наши соседи-батаки, склонные к каннибализму, вскоре перестали быть неприступными, а затем и вовсе стали выказывать нам доверие. Вождь близлежащего кампуна явился к нам с торжественным визитом и преподнес мне в знак дружбы белого козла. Пироги, спускавшиеся вниз по реке, останавливались возле возведенных мной купален, и туземцы продавали нам бананы, ямс, пальмовое вино, а иногда — кабана или медведя…»

А теперь мы отправимся вместе с Бро де Сен-Поль-Лиасом в страну Ачех, которую он знает лучше, чем кто-либо другой. Он высадился там как раз в тот момент, когда двое французов, Валлон и Гийом, только что погибли от рук представителей этого воинственного племени.

Как пишет Бро де Сен-Поль-Лиас в своей замечательной работе под названием «У ачинов», край этот особенно знаменит тем, что Голландия вела там войну в течение девяти лет. Каковы же были корни этого многолетнего кровавого конфликта?

В 1871 году, а именно 2 ноября, между Англией и Голландией был заключен договор, по которому Англия признавала Голландию единственной и полновластной владычицей всего острова Суматра, вследствие чего только голландские власти были обязаны поддерживать порядок на суше и на море в данном регионе.

Однако правитель ачинов султан Махмуд-шах, будучи истинным малайцем, принявшим ислам, действовал в те времена как настоящий пират и вовсю разбойничал на побережье и в проливе. Голландские власти направили ему ультиматум с требованием немедленно прекратить разбой, но Махмуд с еще большим рвением стал предаваться своему «милому занятию», своей «излюбленной рыбной ловле», так что губернатор был вынужден послать туда экспедиционный корпус из трех тысяч человек, имевших при себе восемнадцать пушек.

Но начало военных действий оказалось неудачным для голландцев. Генерал Колер, командовавший небольшим войском, был убит через десять дней после высадки; среди офицеров, претендовавших на его пост, разгорелось острое соперничество, и дела пошли еще хуже. В конце концов состояние войска карателей оказалось таковым, что они были вынуждены отправиться обратно в Батавию всего через восемнадцать дней после прибытия в страну Ачех. Это был тяжелый удар по самолюбию властей и военных, а также большой урон был нанесен и престижу самой метрополии.

Вскоре все побережье было блокировано военной эскадрой, состоявшей из двадцати восьми кораблей. В декабре 1873 года к непокорному султану была направлена новая карательная экспедиция во главе с генералом Ван Свитеном, прославленным ветераном, участником многих сражений, семидесяти четырех лет от роду. Ему потребовалось не менее десяти тысяч человек, снабженных полевой и осадной артиллерией, чтобы заставить просить пощады жалкую горстку негодяев, захватить крепость, называемую на местном наречии «кратон», и поднять над ней флаг Нидерландов.

Логово султана-разбойника было разгромлено, но теперь надо было усмирить его подданных и сделать так, чтобы в данном районе воцарился мир. Сию тяжкую и неблагодарную работу генерал-победитель поручил полковнику Пелу, оставив под его командованием экспедиционный корпус в шесть тысяч солдат. Но умиротворение шло с большим трудом, так как договоры постоянно нарушались. Туземцы часто устраивали настоящие тайные заговоры против завоевателей, а те отвечали насилием на насилие. В таких условиях полковник Пел был вынужден в 1876 году перейти к активным военным действиям, но умер во время наступления. В дальнейшем кампанией руководил генерал Виггерс. Для маленького голландского войска она оказалась очень тяжелой, ибо нездоровый климат и болезни стали союзниками пиратов, кося и без того немногочисленных защитников интересов метрополии.

В 1877 году на сцене театра военных действий появился совершенно новый человек, как всегда бывает в кризисные моменты, когда вдруг неведомо откуда появляется очень яркая личность. То был полковник Ван дер Хейден, человек, словно отлитый из стали, превративший в буквальном смысле в прах коварного и жестокого врага, которого никто в течение шести лет не мог заставить просить пощады. Он досконально изучил весь этот край. Ему было известно, какими ресурсами располагает противник. Его обожали солдаты, о которых он пекся, словно то были его дети. Ван дер Хейден шел в огонь всегда первым, увлекая за собой других. Он всегда был спокоен и бесстрашен. К тому времени в его активе было уже немало славных деяний на полях сражений, что обеспечивало ему доброе имя в войсках. Еще будучи подполковником, он всего лишь с дюжиной солдат сумел захватить вражеское орудие. Во время битвы при Самолангане, одной из самых горячих баталий в стране Ачех, он был дважды ранен, причем если первая пуля не причинила ему особого вреда, а лишь слегка оцарапала кожу лица, то вторая вошла в голову около левого глаза и вышла горлом только двадцать шесть дней спустя! Но несгибаемый офицер не покинул поля битвы до конца сражения!

Итак, война разгорелась с новой силой; в ходе этой кампании полковник Ван дер Хейден дважды получал повышение в чине, став сначала генерал-майором, а затем и генерал-лейтенантом, и вдобавок еще был назначен королевским адъютантом.

Когда мощь султана была окончательно уничтожена ценой жестоких потерь, все же на покоренной территории время от времени вспыхивали отдельные очаги сопротивления, словно искры плохо потушенного пожара, о чем свидетельствуют события, приведшие к гибели Гийома и Валлона. Однако голландцы, несмотря ни на что, являются бесспорными властителями этого уголка Суматры.

«Владения султана, — пишет Бро де Сен-Поль-Лиас, — делились на три так называемых сагни, а те подразделялись на мукимы, бинаки и кампуны. В одной сагни было 22 мукима, во второй — 25, а в третьей — 26. Верховный правитель каждой сагни имел титул туку-панглима и был высшим офицером при султане. Из трех правителей один погиб, второй сразу же в начале войны перешел на сторону голландцев (и мой друг туку-лохонг является его преемником), и только третий еще скрывается с повстанцами в болотах или горах, где население отказывается подчиниться голландским властям. Что же касается более мелких правителей, именуемых кеджуруанами, находившихся в вассальной зависимости от султана, то они понемногу сдаются. Не проходит и месяца, чтобы в кратон, бывшую резиденцию султана, не явились несколько кеджуруанов объявить о своей полной покорности генералу.

Так называемый кратон представляет собой старинную крепость, в которой долгое время проживали султаны, правившие страной ачинов. Сие сооружение находится в самом центре городка Кутараджа, в восьми километрах от Уделе, порта на побережье. Два городка связаны железной дорогой, берущей начало прямо у причала. В крепости находятся склады продовольствия и боеприпасов, большие казармы, помещение, где собирается генеральный штаб, различные службы экспедиционного корпуса, контора ассистент-резидента (гражданского чиновника), жилища офицеров и дворец губернатора.

К югу от Кутараджи расположен второй военный лагерь голландцев. Он находится в небольшой долине Незон, омываемой водами реки Крунг-Дару. Неподалеку от лагеря высится старинное здание сераля и какое-то непонятное сооружение, представляющее собой три водруженных друг на друга тумбы из белого камня. У его подножия лежит большой камень, напоминающий формой жернов. Когда-то он служил местом казни. Осужденный покорно клал голову в специально выдолбленную для этой цели впадину, и его убивали одним ударом молота по затылку, в присутствии судей.

Неподалеку располагается исправительное заведение, где содержат всех преступников, осужденных на каторжные работы, причем не только с Суматры, но и с Явы, и с других подвластных Голландии островов. Это отъявленные негодяи, совершившие все мыслимые и немыслимые преступления, поэтому дисциплина там установлена очень жесткая. Осужденные заняты тяжелой работой и служат в основном носильщиками, корзинщиками, садовниками у губернатора и поварами на солдатской кухне. Они сопровождают армию в походах, носят боеприпасы и продовольствие, осуществляют земляные работы, наводят мосты, выносят раненых с поля боя, причем часто делают это добровольно, демонстрируя завидную отвагу.

В благодарность за проявленное мужество и за спасение многих солдат генерал Ван дер Хейден добился для некоторых из них смягчения наказания и даже полного помилования».

Бро де Сен-Поль-Лиас собирался отправиться к реке Лохонг, куда обещал его доставить в своем про уже упоминавшийся выше туку-лохонг. Но однажды утром, проснувшись и взглянув в окно, Бро увидел, что весь городок Кутараджа затоплен. Как он позднее узнал, в верховьях Крунг-Дару прошли сильные ливни, и вода прорвала плотину. Никогда он еще не видел, чтобы население полузатопленного города так веселилось. Казалось, эта огромная «ванна», наполненная теплой водой, привела всех в бурный восторг и так и притягивала к себе. Спасение предметов домашней утвари и мебели служило лишь предлогом для того, чтобы искупаться и вдоволь побарахтаться в ласковом потоке, совершенно безопасном из-за того, что тропическое солнце быстро прогрело воду.

Наш неутомимый путешественник отправился с двумя бо́ями, Майманом и Арипу, в про туку-лохонга по неведомой реке. Экипаж суденышка состоял из матросов-ачинов. Туку-лохонга в этом краю все очень уважали и повиновались ему беспрекословно. В кругу своих подданных он был истинным повелителем, таким, какие были здесь в стародавние времена. Он вел себя очень просто и обращался со всеми как со своими родными и близкими.

Обратимся вновь к заметкам Бро де Сен-Поль-Лиаса.

«…Мы приближаемся к берегу. Там черным-черно от вооруженных до зубов ачинов. Они яростно жестикулируют и размахивают своими страшными мечами, называемыми клевангами, очень тяжелыми и отлично заточенными. Так и кажется, что это жуткое оружие само принуждает держащую его руку искать голову, которую можно было бы отрубить. Туземцы смотрят на меня с нескрываемым любопытством и даже не пытаются делать вид, что я их не интересую, но в их поведении, пожалуй, нет ничего такого, что должно было бы меня обеспокоить. Те, кто еще не видел кеджуруана, торопливо подходят и выказывают знаки почтения ему: они хватают туку-лохонга за руку, кладут ее себе на лоб или подносят к губам, а затем низко кланяются, касаясь обеими руками его колена и целуя сие высокопочитаемое место. Некоторые, воздав радже почести, подходят и ко мне, приветствуя меня почти таким же образом, а другие пристально смотрят на меня, желая увидеть, как европеец здоровается…

В двадцати шагах от берега, в густых зеленых зарослях, мы останавливаемся около небольшого сооружения под соломенной крышей, с полом из толстых брусьев и с крохотной верандой.

— У нас это называется румах самбайам, то есть молитвенный дом, — говорит мне раджа, — а рядом находится колодец, чтобы совершать омовения.

В зарослях прорублен проход, и видно, что залитая солнцем дорога идет среди арековых и кокосовых пальм к кампуну.

Туку-лохонг просит у меня разрешения сперва немного отдохнуть и растягивается прямо на полу в этой миниатюрной мечети, которая служит также местом для бесед и для отдыха всякому прохожему. В то время как я становлюсь хозяином колодца, от которого Майман удаляет всех зевак, чтобы я мог спокойно умыться, Арипу устанавливает на свежем воздухе нашу походную кухню и начинает готовить завтрак. Но когда мой кофе оказывается готов, а яйца сварены всмятку, кеджуруан просыпается и приглашает меня присоединиться к нему в румах самбайам. На полу тотчас же оказывается разостлан ковер, уставленный такими яствами, что я немею от восхищения. Меня приводит в неописуемый восторг и сервиз, в котором поданы кушанья: он состоит из больших медных ваз на высоких ножках, накрытых сверху огромными крышками в виде колоколов. Эти вазы на местном наречии именуются далум. Они красные, желтые и золотистые, и около каждой лежит квадратик расшитой золотом материи. Сервиз этот уже явно не новый, но тем не менее он очень красив, и чувствуется, что он из хорошего дома. Откуда же он тут взялся? Но в данный момент я интересуюсь только содержимым этих чудо-ваз. Угощение превосходно на вкус и весьма обильно. Я пробую есть рис руками, на манер туземцев, и очень удивляюсь тому, как легко можно обходиться без ложки и вилки. Однако Арипу приносит мой прибор и тарелки, что позволяет нам продолжать завтрак уже на европейский лад. Вскоре, правда, мне приходится сделать еще одну уступку и на время забыть о моих европейских привычках, так как на ковре стоит огромная ваза с чистейшей, прозрачнейшей холодной водой, и мы с раджой по очереди пьем из деревянной плошки, что плавает на поверхности.

…Я с интересом наблюдаю за раджой, которого мне прежде не доводилось видеть в кругу своих придворных. Сейчас он предстает передо мной в облике настоящего светского человека, благовоспитанного и изысканного.

В движениях его подданных, незнакомых с обувью, всегда сидящих, а порой и спящих на голой земле, больше изящества и грации, чем в движениях европейцев. Я, при моих грубых башмаках и негнущихся ногах, которые я не мог ни спрятать под ковром, ни вытянуть, чувствовал себя точно так же (да и выглядел, наверное), как чувствовал бы себя и выглядел бы кирасир, введенный в своей полевой форме, то есть в шлеме, со шпорами, в кирасе и толстых перчатках, в бальный зал, оказавшийся после дыма и огня битвы среди элегантных туалетов. Мы не умеем вести разговор в устланных коврами и циновками помещениях, нам нужны стулья, кресла, столы на ножках… Мы живем стоя, в нас нет гибкости, ибо у нас нет времени кланяться. Быть может, это и к лучшему, но какими же негибкими и неграциозными мы должны казаться обитателям Востока! И как это ни ущемляет нашу европейскую гордость, но мы, наверное, кажемся грубыми и неотесанными представителям многих народов, которых мы с превеликой легкостью обвиняем в дикости и которые склоняются перед нами только из-за нашей силы, питая к нам в глубине души чувство, весьма напоминающее презрение».

Прибыв в Паро, Бро де Сен-Поль-Лиас увидел там множество людей, богатых и бедных, пришедших воздать почести туку-лохонгу. Все они были вооружены: у одних в руках были уже знакомые ему клеванги с ручками, инкрустированными золотом, цветными эмалями и драгоценными камнями, стоимостью не менее двухсот рангджутов (1000 франков) каждый, другие же крепко сжимали простые паранги, служившие им для распашки земли и стоившие не более полурупии (60 сантимов). Большинство присутствующих носили за поясами еще и ранчонги, острые кинжалы с ручками из слоновой кости, из рогов животных или даже просто из дерева, помещенные в искусно изукрашенные ножны. У некоторых были грозные яванские крисы в золотых ножнах, а у других — педанги, нечто вроде шпаг или сабель с эфесами, украшенными узорами из пересекающихся линий и изнутри подбитыми ватой, чтобы не поранить ладонь, к тому же гарды эфесов у них такие узкие и маленькие, что ни один европеец не может просунуть в них руку.

«Одеяния богачей очень живописны, — пишет Бро де Сен-Поль-Лиас. — Они в основном носят индийские шапочки, расшитые золотом и серебром, но надевают их не прямо на голову, а поверх шелкового тюрбана. Простая шелковая рубашка с огромными золотыми пуговицами конической формы, украшенными эмалями или тончайшими узорами, покрывает плечи и грудь. Так называемый саронг, напоминающий юбку, скрывает широкие штаны, доходящие до лодыжек. Сам саронг украшен большим ромбом с золотой и серебряной вышивкой. Все одеяние сшито из превосходных шелковых тканей местного производства и дополняется многочисленными золотыми украшениями, а также непременным предметом роскоши, именуемым кайн-сири, служащим как бы символом богатства.

Сия странная деталь костюма богачей представляет собой довольно большой шелковый мешок, украшенный вышивкой и драгоценными камнями, который носят на левом плече. Один конец этого мешка, отягощенный запором из золота, свешивается на спину, а другой — на грудь, и здесь к нему прикрепляется золотой цепочкой целая связка весьма полезных инструментов: ключи, щипчики для удаления волос и ногтей, зубочистка, ножички, пилочки, палочка для чистки ушей и так далее. В самом же мешке содержатся свежие листья растения сири, плоды арековой пальмы, табакерка (золотая, серебряная или бронзовая) с рубленым табаком, коробочки с пряностями и благовониями».

Благодаря покровительству туку-лохонга, все эти люди оказали французу очень теплый прием. Они почтительно приветствовали гостя, подали обильное угощение и устроили в честь него пышное празднество с плясками и дикими прыжками.

Будучи добросовестным исследователем и желая узнать, каковы природные ресурсы страны, Бро де Сен-Поль-Лиас вступил в разговор с одним китайцем, который показал ему образцы добытого этим утром золота. Он с большим интересом слушал то, что говорил ему представитель Поднебесной империи, но туку-лохонг прервал беседу и увел своего подопечного на еще одно празднество, настоящий пир, отличавшийся особой пышностью.

— Возможно, туан (господин) не захочет есть чампур вместе со мной, — сказал туку-лохонг своему гостю.

Далее предоставим слово самому Бро де Сен-Поль-Лиасу.

«Я успокоил его на сей счет, хотя и не очень представлял себе, что такое чампур.

Мы расселись на ковре, и слуги принесли дулумы, наполненные рисом. Все присутствующие разделились на небольшие группы, сгрудившись вокруг блюд. У нас с туку-лохонгом было одно блюдо, а третьим в нашей компании оказался его сосед слева.

Затем слуги внесли большие подносы, числом около полудюжины, на которых лежали горки мелко нарезанного жареного буйволиного мяса, куски курицы под соусом карри, огурчики и прочие овощи.

Каждый из присутствующих аккуратно берет с подноса приглянувшиеся ему кусочки двумя пальцами, большим и указательным, и кладет их на общее блюдо с рисом, затем все перемешивается и соседи приступают к трапезе. Время от времени пирующие подкладывают друг другу самые лакомые кусочки, пододвигая их кончиками пальцев. Вот что означает есть чампур».

Иногда исследователь совершал дальние прогулки верхом на быках, смотрел, как крестьяне работают на плантации сахарного тростника.

Однажды, когда стояла страшная жара, слуга подал путешественнику пенистый сок тростника, чтобы утолить жажду. В мутноватой жидкости плавали какие-то частички. Туземец, доставивший сей прохладительный напиток, тотчас же сорвал плод с ползучего растения (плод этот напоминал по виду то ли высохший стручок, то ли завявший огурец). Желая услужить чужеземцу, местный житель быстро снял с плода шкурку, вытряс семена и, вытащив сухую волокнистую мякоть, сделал из нее превосходный фильтр.

Во время одной из прогулок Бро де Сен-Поль-Лиас повстречал так называемого капола кебон, то есть управляющего плантацией, который сообщил ему весьма подробные и полные сведения, касающиеся кофейных плантаций в Лохонге. Он обстоятельно и долго рассказывал о том, как готовят почву под посадки, на каком расстоянии одно от другого следует сажать кофейные деревья, о количестве саженцев, за которыми должен ухаживать один человек, о средствах, требующихся на устройство плантации, и о доходах, которые она приносит, а также о том, сколько он платит работникам после сбора урожая, причем наш путешественник был весьма удивлен тем, что плата столь скромна.

Управляющий плантацией рассказал еще и о том, что, выкорчевав деревья и подняв новь, он не сразу приступает к посадке кофейных деревьев, а сначала высевает на этом участке рис, чтобы почва стала более плодородной и как бы получила подкормку на два-три года вперед. Затем высаживаются подрощенные саженцы, и к концу третьего года уже можно собирать урожай.

Бро де Сен-Поль-Лиас, вдохновленный всем увиденным, а в особенности соблазненный плодородием этого края, выразил горячее желание организовать компанию по освоению этих богатейших сельскохозяйственных угодий. Он спросил у туку-лохонга, могут ли представители местной знати гарантировать ему безопасность, на что кеджуруан ответил буквально следующее:

— Сейчас дела идут хорошо, и все у нас прекрасно. Весь вопрос состоит в том, чтобы голландские власти не торопили событий и дали время, хотя бы несколько лет, чтобы все окончательно успокоилось и все горячие головы остыли. Я думаю, все будет хорошо. Я очень рад, что туан, будучи другом голландцев, возымел намерение обосноваться в наших краях. Вам никто не станет чинить ни малейших препятствий, более того, все страстно желают, чтобы вы поселились здесь. А когда господин резидент спросил меня, могу ли я целиком и полностью поручиться за вашу жизнь, я без колебаний ответил «да». Уверяю вас, я ничем не рискую, ручаясь головой за вашу личную безопасность и за безопасность французов, которые прибудут вместе с вами. Нашей стране в данный момент очень нужно, чтобы вы обосновались здесь.

Записки нашего путешественника заканчиваются следующими словами:

«Я твердо убежден в том, что появление нашего поселения в Лохонге отвечает как интересам голландцев, так и интересам местного населения. Что же касается интересов нашей родины, то, без сомнения, для Франции будет весьма выгодно иметь подобные поселения на западном побережье Суматры, которое является одним из самых богатейших и плодороднейших уголков земли. К тому же установление торговых отношений с местным населением тоже отвечает интересам деловых кругов Франции. Я всю жизнь мечтал создать нечто такое, что не вредило бы никому, а напротив, шло бы всем на пользу, а в особенности моей родине и вообще — делу процветания всего человечества. Этот идеал, наверное, не так уж сложно воплотить в жизнь на практике, если найти применение своим силам на территории стран, которые пользуются дурной репутацией как места нездоровые и дикие, но зачастую на деле оказываются не более опасными для жизни и деятельности, чем страны Европы».