ГЛАВА 1

Пленники. — Пещера. — Душераздирающие вопли. — Негр и его нож. — Начало драки. — Эпическая борьба [99]Эпический — относящийся к эпосу, сказаниям. Видимо, здесь выражение «эпическая борьба» надо понимать в ироническом смысле, поскольку речь идет о простейшей драке.
. — Победа. — Бегство. — Земной рай. — Свет и тень на картине. — Под градом пуль. — Дьявольское оружие. — Побеждены!

И вот друзья в заточении.

— Ну, Тотор, получай твое безлюдье, где ни души, одна пустыня! — сказал американец.

— А ты, Меринос, радуйся автомобилю и образцовому джентльмену — то-то он из вежливости подавал сигналы и даже притормаживал ради нас!

— Да, пустыня оказалась населенной, а мой джентльмен — хамоватым! Мы оба влипли, и гордиться нам нечем, правда?

— Эх, если б только это! — сказал Тотор. — Ведь теперь и ты и я в самом деле пленники.

— Пока что нас просто крепко-накрепко заперли.

— Настаиваю: мы пленники.

— Да чьи?.. Зачем? — удивился Меринос.

— Чьи? Ты еще спрашиваешь? — ответил Тотор. — Конечно, разбойников… нечего и сомневаться. Эти молодчики смертельно ненавидят полицейских… Вероятно, они хотели изрешетить мистеров Пять и Шесть… Зря, что ли, они устроили стрельбу из винчестеров? Их ввели в заблуждение наши костюмы…

— Но ведь и мы неласково обошлись с господами из черной полиции, — возразил Меринос, — а мы не разбойники.

— О чем ты говоришь! — возмутился Тотор. — У нас хотели отнять жизнь и свободу. Разве мы виноваты, что эти дикие мужланы упорствовали, видя в нас убийц!

— И что же?

— Думаю, что типы, которые вот уже сутки держат нас…

— Без еды и питья…

— …Бандиты с большой дороги, которым есть что скрывать. К чему им свидетели? Будь уверен, они постараются от нас избавиться.

— Бррр! От твоих слов мороз по коже подирает, — сказал Меринос.

— Что делать! Я смотрю на вещи прямо. Наше положение серьезно, очень серьезно, поверь.

Два друга разговаривали вполголоса, сидя по-турецки на циновке, затейливо сплетенной туземцами из исполинских листьев.

Их заключили в пещеру, достаточно мрачную, чтобы подтвердить опасения Тотора. Сквозь зияющую в потолке узкую, длинную трещину едва проникал тусклый свет. Под ногами хрустел мелкий песок. Отвесные шероховатые, синеватые стены, кажется, были из слоистого песчаника. Все напоминало гробницу.

Пещера имела в длину метров десять, в высоту не меньше трех с половиной, в ширину же около шести. Больше всего она походила на подземный ход — его перегораживали громадные, из толстенных досок, двери. Одна дверь, другая… И на каждой — могучие замки.

Кроме брошенных на пол циновок, в пещере не было ничего похожего на мебель… Тюрьма, настоящая тюрьма, только без классической кружки с водой, чашки для супа и табурета.

Разговаривая, парижанин стягивал с сапог шпоры.

— Что ты делаешь? — спросил Меринос.

— Как видишь, снимаю шпоры. Очень нужная вещь для петушиных боев, да я-то не петух. Бить ногами — наш национальный спорт, однако драться я привык честно. Обойдусь без вспомогательных средств.

— А я буду боксировать, и ты увидишь, что я не косорукий, — заметил Меринос. — Жаль, они забрали наши револьверы!

— И даже нож. Наверняка готовят какой-то подвох. Жди нападения, — сказал француз. — Впрочем, нас не так-то легко запугать, правда, дружище?

В эту минуту раздался нечеловеческий вопль за одной из дверей. Еще… потом глухой удар… Друзья побледнели, вскочили на ноги, вслушиваясь в предсмертные хрипы неведомой жертвы. Последний вскрик, шум падения…

— Кого-то убивают! — воскликнул Меринос.

Парижанин всем телом навалился на дверь, но тяжелая панель даже не подалась. Обезумев от ярости, Тотор молотил по двери ногами, кулаками и отчаянно кричал:

— Негодяи… убийцы… трусы!

— Молчи, они убьют и нас, — шепнул испуганный Меринос.

— Не могу, я возмущен до глубины души… В двух шагах от нас совершают преступление! Помешать им — мой долг!

И француз снова стал неистово колотить в дверь. Оттуда послышались хриплые голоса, раздались проклятия, брань, угрозы.

— Держись, Меринос, сейчас нам будет жарко!

— Ну что ж, будь что будет! — смело откликнулся американец, к которому мгновенно вернулось все его хладнокровие.

Послышался щелчок замка, скрип отодвигаемого засова. В открытую дверь хлынул поток света, а затем вошел чернокожий исполин. Все в нем впечатляло: длинная борода веером, спутанные волосы, грудь колесом, громадные руки… Великан был обнажен до пояса. Короткие штаны держались на одной подтяжке, диагональю пересекавшей могучий торс.

Глаза его были налиты кровью, как у быка. Бросая свирепые взгляды, он двинулся к молодым людям, размахивая мясницким ножом, до рукояти красным от крови. За ним в нескольких шагах от входа стояло человек шесть белокожих рослых малых, одетых по-европейски и в сапогах со шпорами.

Три-четыре секунды… Казалось, атлет выбирал первую жертву. Тотор был перед ним. Подняв нож, исполин ринулся вперед с рычанием дикого зверя.

И тогда, демонстрируя удивительное мужество, парижанин насмешливо крикнул:

— Да это обезьяна!

Понял ли противник великолепное, неслыханное, ранящее как кнут презрение? «Пигмей» осмелился оскорбить его, гиганта?!

Да, несомненно. По крайней мере, интонацию он уловил вполне!

Меринос содрогнулся и инстинктивно бросился вперед — заслонить собой друга.

— Нет, нет, — прозвучал резкий голос Тотора, — не двигайся!

Парижанин молниеносно присел и швырнул пригоршню песка в глаза чудовищу. Негр снова зарычал.

Тотор тотчас же развернулся и совершил маневр «ногой назад», секрет которого знают только виртуозы французского бокса.

Лошадиное копыто не нанесло бы удара сильней! Чернокожий раскинул руки, его глаза закатились, и со слабым стоном он рухнул как подкошенный.

Все заняло не больше шести секунд.

— Отлично! — восхитился Меринос.

— Это отец научил меня так отбивать бифштекс. Он был бы доволен…

Крики бешенства заглушили ответ француза. Стоявшие у входа белые, увидев, как упал черный гигант, набросились на юношей.

— Вперед, Меринос, вперед, — ободрял Тотор, — лупи их!

Друзья бросились к двери и бесстрашно вступили в схватку с нападающими. Бац! Бац! Это Меринос нанес два великолепных удара прямо в глаз длинному худощавому малому, который замахал руками и завопил.

— Так ему и надо, долговязому! Хороший удар, Меринос! — ликовал Тотор.

И с обезьяньей ловкостью он прыгнул на следующего. Это был тоже исполин, как большинство белых в Австралии. Заросший бородой до самых глаз, жилистый и крепкий, как дуб. Силач был уверен, что легко осилит хлипкого недоноска. Но едва он протянул свои огромные лапы — юркий Тотор выскользнул из его клешней, резко дернул гиганта за бороду и в ту же секунду ударил его в нижнюю челюсть.

Противник француза издал страшный крик, прерванный сухим треском выбитой из суставов челюсти. Миг — и она повисла на дряблых щеках. Рот стал бесформенной щелью, откуда неслись невнятные стоны. Потрясенный чудовищной болью, раненый вдруг пошатнулся и упал, потеряв сознание.

А Тотор веселился как одержимый. С раскатами хохота, напоминавшими пересмешника, он крикнул:

— Ага, зайчик мой! Теперь тебе уже не спеть «Пойдем со мной, моя курочка», — и, подскочив к самому крепкому на вид из врагов, подбодрил друга: — Смелей, Меринос, смелей, старина!

Да, вот когда американец порадовался, что еще во время своего учения в Англии увлекся боксом! Смелый, ловкий и редкостно сильный, он вскоре стал боксировать на уровне профессионалов… А сейчас наш герой так и рассыпал страшные удары, от которых гудели торсы и кровоточили носы!

В отличие от Тотора, он молчал, но все более входил в ритм матча, от которого зависело само их существование, и за несколько минут обрел поистине чемпионскую форму.

А парижанин, который заметил великолепное мастерство Мериноса, нашел время, чтобы выразить свой восторг.

— Ты классный боксер! Браво, браво! Уж я-то в этом разбираюсь!

— А ты, Тотор, похож на волчок среди кеглей!

Очень точное сравнение. Парижанин прыгал, вертелся, бил руками, ногами, головой, опрокидывал всех, к кому прикасался. Меринос не отставал. И вот — с нападающими гигантами покончено. И это — в мгновение ока!

Поле боя было очищено. Выдохшиеся, но целые и невредимые, друзья победоносно посматривали на живописную груду тел. Брань поверженных казалась им музыкой.

Но… какой ужас! Справа от них, под нависшим камнем, как туша на бойне, висел труп совершенно голого негра с зияющей раной на горле. На земле, в луже крови, лежала туземная дубинка.

Робинзоны вспомнили вопли, предсмертный хрип, глухой удар, которым все закончилось, и поняли, что произошло.

Сомнений нет! Они — в пещере разбойников и, может быть, каннибалов!

Тем не менее за распахнутой дверью расстилался чудесный австралийский пейзаж. Вдали виднелись великолепные пастбища. Сновали стаи попугаев всех расцветок и видов. Над венчиками ослепительных цветов порхали тысячи бабочек, в траве топтались сорные куры и странные наземные попугаи, длинноногие, с эбеново-черным и изумрудным оперением, которые никогда не садятся на деревья. Наконец молодые люди, все более приходившие в изумление, увидели мирно резвящихся гигантских кенгуру, которые вообще-то пугливы и недоверчивы, но тут выглядели почти ручными.

Настоящий тропический рай среди гор, которые кажутся его естественным ограждением! Да, рай, о котором мечтали бы любители красот на всех континентах.

О, как хорошо было бы пожить здесь под щедрым солнцем, посреди всех этих чудес! Вдали от оглушающего шума городов, страшной скученности! Никаких тесных жилищ, шумных развлечений, зловредных испарений! А главное, светских условностей и жизни на пределе возможностей! Словом, всего того, что раздражает и доводит людей до изнеможения!

Вот о чем подумалось парижанину, едва он охватил взглядом цветущий райский уголок. Но что же тогда означает этот труп… убийцы… беспощадный бой, опасность, которая снова им угрожает… Увы, это тоже входит в сияющую картину дня, но только как ее тени, как ее душераздирающая реальность!

— Бежим, бежим отсюда! — крикнул Тотор. — Путь свободен!

— Да, мы хорошо поработали, — подхватил Меринос. — Бежим, во второй раз может и не повезти!

Чувствуя себя сильными, ловкими, друзья надеялись спрятаться где-нибудь в чаще, добраться до гор, словом, скрыться от преследователей.

Они побежали изо всех сил куда глаза глядят, побежали, стиснув зубы, прижав локти к телу. Позади слышалась брань; избитые разбойники поднимались, приходили в чувство, брались за оружие.

Прозвучал выстрел, над головами злой пчелой пропела пуля. Молодые люди побежали еще быстрей. Меринос не обращал внимания на жгучую боль в еле заживших ступнях, поспешая в сапогах мистера Шесть, которые при каждом его прыжке деревянно стучали, как кастаньеты, над чем Тотор охотно посмеялся бы в других обстоятельствах.

Бах, бах! Снова выстрелы. Пули летели с неприятным свистом, от которого вздрагивают даже храбрецы. Тотор понял, что бежать по прямой линии опасно, крикнул:

— Зигзагами, Меринос, зигзагами! Это помешает им целиться!

Мудрая предосторожность! И действительно, пальба продолжалась, но все мимо: двигающиеся цели явно сбивали врагов с толку.

— Наша берет! — крикнул парижанин.

— Палят-то из револьверов, пустяки! — ответил Меринос. — Кишка у них тонка! Вот из винчестеров нас давно бы уложили.

— Давай, давай, быстрее! — крикнул Тотор, видя, что сам он уже вне досягаемости.

Превосходные бегуны! Вот перед ними уже показались первые деревья. Скоро молодые люди скроются за их огромными стволами… Еще двадцать метров, и наконец передышка, если не спасение.

Но крики и выстрелы привлекли внимание человека, которого беглецы не успели хорошо рассмотреть. Он появился метрах в пятидесяти от них на пороге деревянной постройки, служившей как бы продолжением пещеры, и спокойно следил за беглецами.

Прилично одетый в теннисный костюм незнакомец держал в руке предмет из темного дерева, тонкий и плоский, как лезвие сабли, но значительно больше изогнутый. Внезапно он отбросил куртку, соломенную шляпу и взялся обеими руками за деревянную пластинку.

В мгновение ока он резко наклонился вперед, затем назад, вертя своей дощечкой, и внезапно выпустил ее из рук. Вращаясь, она со свистом и жужжанием полетела по направлению к беглецам.

Странный снаряд несся над самой землей, выделывая бешеные прыжки. Он издавал громкий, странный шум, который то прекращался, то возобновлялся вновь. Не дубинка и не метательный дротик, но стоит обоих! Можно было подумать, что эта деревяшка одушевлена, что ею движет ярость, и она сознательно ищет, куда лучше всего ударить.

Тотор услышал странное завывание и отскочил, но снаряд точно преследовал его и, продолжая вертеться, с неимоверной силой ударил по ногам.

— Бац! Прямо по ходулям! — закричал парижанин, рухнув на землю. — Меня подшибли! Вот это тумак! Берегись, Меринос! Я уж попробовал, что это такое…

В ту же минуту ужасная пластинка, прочная и плотная, как железо, отпрыгнула в сторону и с дьявольской точностью ударила по ногам и Мериноса.

— Hell dammit! У меня кости разбиты, — рухнул янки.

— Недобрый карамболь, — прибавил Тотор, все еще не теряя присутствия духа.

Исполнив свое дело, но все еще жужжа, сатанинский снаряд упал. Но что это! Едва коснувшись земли, он вновь ожил, поднялся под углом в сорок пять градусов, описал правильную параболу и мягко опустился к ногам своего господина, который неторопливо надевал шляпу и куртку.

Разбойники, увидевшие падение беглецов, ринулись к ним, чередуя хохот и проклятия. Потрясая оружием, они с дикарской радостью выкрикивали:

— Позабавимся!

 

ГЛАВА 2

Вовремя! — Простой рассказ. — Метатель бумеранга [103]Бумеранг — метательное орудие в виде изогнутой заостренной плоской деревянной палицы или серповидной дощечки.
. — Нужно идти. — Австралийское оружие. — Неожиданности. — Удивительная роскошь. — Тотор рассказывает свою историю. — Никто не уходит отсюда живым. — Испорченный автомобиль. — Умирающий механик. — Начало службы.

Мрачное видение смерти возникло в воображении юношей. Их уже окружала яростная толпа бандитов. Теперь-то наверняка растерзают…

— Черт возьми! Это уже серьезно! — пробормотал Тотор. — Не о том я мечтал…

— Умереть под ножами разбойников, — прибавил Меринос, — ужасно!

Они взглянули на яркое солнце, на зелень, на цветы, на птиц, на улыбающуюся природу и молча пожали друг другу руки, не ожидая ничего хорошего.

— Тотор, — тихо шепнул американец, — мне жалко, что я так глупо прожигал свою жизнь, был пуст, жесток, всех презирал… С таким другом, как ты, я стал бы настоящим человеком.

Тотор не успел ответить на трогательные и полные достоинства слова. Негр, которого он так ловко сбил с ног, уже пришел в себя и, потрясая ножом, устремился к нему с людоедскими криками. Он явно собирался первым броситься на парижанина, который подобрался, вытянул руку, чтобы отразить удар. Еще несколько секунд, и все кончится!

По подоспевший метатель деревянной сабли сильно ударил ею плашмя по руке австралийца, и тот выронил нож.

Повелительным тоном джентльмен сказал негру несколько слов на странном наречии, и гигант мгновенно отошел, ворча, с видом побитой собаки.

Затем странный человек обратился к белым на правильном английском:

— Джентльмены, впредь до новых распоряжений этим людям даруется жизнь. Такова моя воля. Слышите?

— Хорошо, Ден, — хмуро ответил один из «джентльменов». — Воля твоя, хотя это против правил…

— Довольно, Нед! Я сказал, и точка. Ни слова больше, не то до утра вам не дожить.

Как и австралиец, белые опустили оружие и ушли, ворча.

Только теперь Тотор и Меринос могли рассмотреть черты незнакомца.

К своему великому изумлению, они увидели под широкополой шляпой негра, вернее, одного из австралийских негроидов, так не похожих на жителей Африки. Кожа его имела цвет не то сажи, не то шоколада. Прямой нос; взгляд живой и колючий; губастый рот плотно сжат. Очень густые волосы, как и длинная, непроглядная борода, слегка вились.

Лицо этого человека прежде всего поражало выражением жесткости, а может быть, и жестокости. Под платьем, которое на нем сидело изящно и ловко, угадывалось атлетическое сложение, не хуже, чем у полуголого дикаря в драных штанах, державшихся на одной лямке. Можно подумать, что тот был его братом: совпадали не только признаки расы, но повадки, позы. И такое же мощное телосложение, внушавшее трепет.

Однако костюм, тонкое белье, осанка, правильность речи и неожиданная изысканность манер отличали его от соплеменника-каннибала.

Вот что заметили с первого взгляда друзья, едва придя в себя после падения и неожиданной нервной встряски.

Незнакомец бросил взгляд на молодых людей и, нимало не заботясь, хватит ли у них сил выполнить его приказ, грубо крикнул:

— А ну, вставайте! За мной! Да не мешкать!

Слова благодарности за спасение от каннибалов застыли на устах юношей. Друзья почувствовали что-то таинственное и пугающее в этом человеке, совершившем благородный поступок столь несообразно грубо.

Приходилось повиноваться. Тотор с трудом поднялся, снова упал, напряг все силы и наконец удержался на ногах. Правда, он испытал боль, но обрадовался, поняв, что кости не сломаны.

Парижанин протянул руку Мериносу, чтобы помочь ему подняться, но американец, вероятно, ушибленный сильнее его, не мог встать даже на колени.

Бледный, с исказившимся от муки лицом и с лбом, покрытым потом, бедняга жалобно простонал:

— Не могу, не могу!

— Как? — насмешливо сказал незнакомец. — Столько стонов из-за какого-то слабенького удара бумерангом? А я еще вас пожалел… при желании мог бы переломить вам лапки, как сургучные палочки.

Теряя силы, держась только благодаря своей железной воле, Тотор приподнял друга и сказал ему по-французски:

— Мужайся, дружище. Встань! Умри, но покажи этому черномазому, что у белых есть и воля и сила.

Человек улыбнулся, будто понял сказанное, что, конечно, было, по мнению Тотора, совершенно невероятно, затем пожал плечами и ушел, помахивая бумерангом. Именно так называлось странное, невероятное оружие австралийских туземцев, которые пользуются им с удивительной ловкостью.

Бумеранг не походит ни на одно из орудий охоты или войны нынешних или древних времен; противоречит всем законам баллистики, бросает вызов нашим понятиям и привычкам, кажется чем-то невероятным — и тем не менее существует.

В руках европейца, как бы он ни старался правильно обращаться с ним, бумеранг — бесполезная щепка, которую ни к какому делу не приспособить.

А вот в руках привыкшего к нему с детства австралийца он может стать несравненным оружием. Брошенный ловко, он разбивает задние ноги исполинского кенгуру и опрокидывает громадного казуара — большую птицу, похожую на страуса. Его полет может по воле метателя быть горизонтальным, наклонным или вертикальным. Брошенный параллельно земле, бумеранг внезапно поднимается ввысь, вихрем врывается в стаю попугаев или зеленых голубей, сокрушая все, к чему прикасается, а затем — дело сделано, и он послушно падает рядом с умелым охотником.

По-разному объясняют действие и применение этого странного, смертоносного орудия. Говорят, что изогнутый в середине бумеранг имеет слегка развернутые в разные стороны концы, что делает его похожим на пропеллер. С силой запущенный, он ввинчивается в слои воздуха, опирается на них, что и объясняет его вихреобразное, скачками, движение. А внезапные изменения траектории полета и возвращение к охотнику задается неуловимым движением кисти — и это похоже на приемы бильярдистов, выполняющих эффектные удары из-за спины.

Правильно ли такое объяснение? Может быть. Но что за упрямство нужно проявить в изготовлении снаряда! А эти особые приемы? Их ни за что не может вполне освоить человек белой расы!

Шатаясь, спотыкаясь и прихрамывая, Тотор и Меринос с большим трудом все же прошли небольшое расстояние, отделявшее их от прилепившихся к скале построек. Вслед за незнакомцем они вошли в просторный холл, полный приятной прохлады.

— За мной, — приказал он им.

Друзья едва успели заметить охотничьи трофеи, оружие, украшавшее большие кедровые щиты на стенках, и скользкий кафельный пол. За бархатной красной портьерой, подхваченной толстой золотой цепью, оказалась другая комната, вроде просторного кабинета.

Молодые люди остановились в полном изумлении от обстановки: шезлонги, кресла-качалки, низкие кресла с подвижными спинками, роскошные и удобные бамбуковые скамьи и табуреты тонкой работы… На стенах, изящно задрапированных великолепными коврами, висели картины и фотографические пейзажи. Повсюду — этажерки с безделушками; книжные полки с множеством томов; гавайские ящички прихотливых очертаний; витрины с минералогическими образцами, наконец, фортепьяно! И к тому же у широкого окна — письменный стол из эбенового дерева! Мало того, еще один стол — широкий, малахитовый, на котором в беспорядке с раскрытыми книгами, нотами, газетами соседствовали коробки сигар, украшенный драгоценными камнями кальян и янтарные мундштуки…

Тотор и Меринос не могли поверить своим глазам, видя неожиданную роскошь этого убранства. И это в забытом Богом уголке земли! Поразительный контраст…

— Сядьте, — предложил им незнакомец, который остался стоять, разглядывая гостей.

Когда они тяжело упали в кресла, он спросил:

— Теперь скажите, кто вы на самом деле, зачем и как попали сюда?

— Я — Тотор, — ответил парижанин, — а моего друга зовут Мериносом. Мы — туристы и свернули с пути, намеченного круговыми билетами, из-за несчастного случая на море. Нам обоим на двоих — тридцать пять лет.

— Значит, вы не полицейские?

— Что за небылица! Я — из Парижа; Меринос — из Нью-Йорка. Мы оба сходили с ума по путешествиям, и наши родители, далеко не миллионеры, с трудом купили нам круговые билеты.

Американец понял, почему друг ни словом не обмолвился о его отце — шерстяном короле. Опасно упоминать о богатстве в логове разбойников — хотя бы и самого высокого полета!

— Пусть так, — сказал незнакомец, — тогда вот ты, у которого язык хорошо подвешен, расскажи-ка мне о ваших приключениях, которые кажутся мне не очень-то правдоподобными!

— К вашим услугам, патрон, — ответил, не смущаясь, парижанин, — только не будете ли вы так любезны, не угостите ли нас рюмочкой или даже бокалом чего-нибудь жидкого, хотя бы чистой воды, aqua fontis… Это не шутки, мы умираем от жажды.

Человек улыбнулся, нажал кнопку электрического звонка, сказал французу:

— Хорошо, теперь говори, да покороче.

Тотор потер болячки на ногах, поудобней уселся в кресле и с обычным спокойствием стал рассказывать обо всем, что случилось с ними, вплоть до того, как они увидели повешенного.

— Дальше, дальше, — проговорил их странный собеседник.

Тотор с наслаждением выпил несколько глотков превосходного эля, который им подал китаец, и продолжал свое пространное повествование:

— А наевшись коры дерева-бутылки, мы заснули. Тут-то нас и сцапали двое черных полицейских по имени Пять и Шесть. Им пришла в голову нелепая мысль отвести нас связанными в полицейский участок. Эти звери, под предлогом, что Меринос не мог поспевать за ними, хотели отрезать ему голову: видите ли, тяжело было везти то, что ниже шеи. Довольно странный способ сажать людей в кутузку! Я, конечно, стал возражать. А так как они не хотели меня слушать, пришлось их вздуть, и так основательно, что нам достались их клячи, пожитки, шмотки, словом, все их манатки.

— Ты, мальчишка, смог их одолеть? В одиночку, связанный?

— Что поделаешь, патрон, в жизни приходится выкручиваться.

— А почему они вас взяли в плен?

— Они вбили себе в головы, что мы — бушрейнджеры, и не могли отступиться от этой мысли. Конечно, мы бродяжили в австралийских кустарниках, но не в том смысле, как они понимали! Мне кажется, они приняли нас за других, настоящих рейнджеров… в дела которых лучше не путаться.

— Благоразумно! Продолжай, мой мальчик.

Начав говорить, Тотор уже не мог остановиться. Меринос, растянувшись в кресле, не в силах был шевельнуть ни ногой, ни рукой, а его друг, жестикулируя, без умолку болтал, не упуская красочных подробностей. Кажется, он уже позабыл об ударе бумерангом и вполне освоился в этой странной, если не сказать подозрительной, обстановке.

Незнакомец ничем не выражал нетерпения, то ли надеясь извлечь из болтовни нечто существенное для себя, то ли дожидаясь, когда молодой человек вконец запутается, станет противоречить себе и сам обличит себя во лжи.

Но Тотору незачем было петлять, он говорил только правду, рассказывая о мертвом лесе, о буквах «Б. Р.» со звездой, о расправе с собаками, о встрече с автомобилем.

Его подробный рассказ, впрочем, ничуть не смягчил сурового хозяина, который в глубине души, конечно, признал, что ошибся. Эти молодые люди, подумалось ему, вероятно, именно те, за кого себя выдают, сомневаться в этом не приходится. Но загадочному набобу это явно не понравилось, он нахмурился, и его лицо, и без того суровое, приняло выражение неумолимой жестокости.

Меринос, наблюдавший за ним, содрогнулся. Никогда не падавший духом, Тотор мысленно сказал себе:

«Право, он похож на людоеда, почуявшего свежатинку».

А вслух самым любезным тоном прибавил:

— Теперь вы видите, патрон, что мы и в самом деле настоящие туристы, совсем безобидные малые, и хотим лишь продолжить наше сентиментальное путешествие вокруг земного шара. И вы были бы очень любезны, если бы просто отпустили нас отсюда, на наш собственный страх и риск.

Его слушатель усмехнулся, показав белые, острые зубы. Он погладил бороду черноватыми, сухими пальцами, на которых блеснуло множество колец, и сказал медленно, недобрым голосом:

— Ни один посторонний не выходит отсюда живым.

— Значит, мы осуждены на пожизненное?.. — спросил Тотор.

— На смерть, милейший мальчик, мы не любим нескромных глаз и лишних ртов.

— На смерть! — бледнея вскрикнул Меринос.

— Полно, патрон, — бесстрашно возразил Тотор, — вы этого не сделаете. Посмотрите на нас и подумайте, не найдете ли вы для нас другого занятия, кроме роли Маккавеев?

В эту минуту в передней послышался говор; казалось, кто-то вопреки запрету хотел войти в гостиную, но его удерживали. Хозяин встал, резко откинул портьеру и раздраженно крикнул:

— Что еще за шум? Кто смел войти сюда? А, это ты, Джим…

Показался белокожий с непокрытой головой, растрепанный, заросший бородой до самых глаз, с безумным выражением лица. Он оттолкнул китайца, который преграждал ему дорогу.

— Убирайся, ты! — крикнул он. — Я должен поговорить с хозяином. Ах, господин, если бы вы знали!

— Что? Что случилось? Отвечай скорее, да берегись, если ты напрасно побеспокоил меня…

— Автомобиль совершенно выведен из строя, — ответил Джим.

— Гром и молния! Час тому назад он был в прекрасном состоянии! Ты сторож. Что же ты делал? Ты головой отвечаешь за него, и ты умрешь!

— Хозяин, жизнь вашего слуги в ваших руках, — пробормотал Джим. — Свою должность я исполняю, но разве я виноват, что шальная пуля только что прошила мотор?

— О, идиоты! Целили в беглецов, а расстреляли мой автомобиль, — сказал тот, кого звали господином. — Но его можно починить? Что говорит механик?

Джим присвистнул и развел руками.

— С механиком дело плохо. Хоть на кладбище неси.

Лицо «господина» приняло пепельно-серый оттенок, он процедил сквозь зубы:

— Он, этот гигант? Единственный механик… Кроме него, не найдешь ни одного на протяжении пятисот миль!

— Да, господин. Харкает кровью, челюсть разбита, щеки порваны… Самый крепкий из нас, а превратился в мокрую тряпку.

— Кто же так его изувечил? — спросил «господин».

Джим заметил Тотора, который спокойно смотрел на него, и с изумлением произнес:

— Нечего ходить далеко за виновным: вот этот мальчуган… этот дьявольски сильный коротышка уложил полдюжины наших! Искалечил беднягу. Да и не его одного…

Хозяин взбесился. Схватившись за кобуру, он крикнул:

— Разрази тебя гром! Это уж слишком! Я, может быть, простил бы порванные шкуры моих молодцов, но увечье, а может быть, и смерть единственного механика! Ты за это ответишь!

Тотор поднялся с кресла, выпрямился и, подходя к наведенному на него револьверу, с поразительным спокойствием ответил:

— Незачем стрелять, это бесполезно. У вас нет механика? Извольте, патрон, я его заменю.

— Ты, недомерок?

— Попробуйте дать мне токарный станок, тиски, каких-нибудь железяк, обломков бронзы, стали, и вы увидите, сумею ли я воскресить вашу пыхтелку.

— Пожалуй, я испытаю тебя, и немедленно, — ответил «господин». — Но горе тебе, если не сможешь ничего сделать!

— Положитесь на меня! Итак, я могу считать место механика своим?

— Да, временно. Посмотрим, на что ты годен!

— О, тогда я спокоен. Но теперь, раз я имею у вас прочное социальное положение, позвольте рекомендовать вам моего замечательного друга, присутствующего здесь Мериноса… Сейчас он — всего лишь болящий, не может пошевелить ни ногой, ни рукой, страдает и молчит… потому что истинные страдания немы! Но он мечтает поправиться, чтобы стать вам полезным, дайте же должность и ему!

— Мой китаец Ли ошалел от опиума… Я охотно заменил бы его твоим другом, который, я уверен, будет прекрасным лакеем.

Меринос подумал, что плохо расслышал. Он сжал кулаки, побледнел и воскликнул дрожащим от гнева голосом:

— Лакеем! Я, сын…

— Герцога? Принца? Короля?

— Сын белого гражданина!

— Ну и ладно! Будешь мальчиком на побегушках у негра. Дядя Том порадовался бы такому обороту! Кроме того, оставьте эти манеры! Я требую, чтобы мои приказания исполнялись немедленно, днем и ночью! Своих слуг я бью, а иногда и убиваю! Значит, от тебя самого, мой мальчик, зависит знакомство с палкой или револьвером.

 

ГЛАВА 3

Тотор за работой. — Сторож или нянька? — Дружба. — Починенная машина. — Пробная поездка. — Последствия завтрака на траве. — Знаменитые ослицы. — Французский и латинский языки. — Нелепая история человека, купавшегося в фонтане Сен-Мишель.

Несмотря на всю самоуверенность, Тотор не мог опомниться от изумления и выразил свои чувства смелой метафорой:

— Никаких сомнений! Я плыву по океану сюрпризов.

Подумать только: среди пустыни, в сотнях миль от цивилизованных мест, посреди пещер, обращенных в дворцы, стоит лишь заикнуться, и тебе предоставляют прекрасную мастерскую, в которой есть все, даже с избытком! Машины, инструменты, всяческие приспособления… Знакомые, привычные вещи приводили новоявленного механика в восторг, и, устраиваясь в мастерской, он вскрикивал от удовольствия:

— Черт возьми, просто металлический рай!

Тотор чувствовал себя как дома, демонстрируя своему новому господину удивительную профессиональную сноровку. Несмотря на молодость, он и в самом деле был первоклассным механиком.

Юноша разобрал мотор. Сколько поломок! Тотор даже присвистнул и поставил диагноз:

— Видите, патрон, как говорят в парижских предместьях, — зверушка нездорова. Вашим молодцам наплевать, что мишень у них — ценой в сто тысяч франков!

— Ужасно, — мрачно сказал «патрон».

— Ничего! Поверьте, я все поправлю, — успокоил его Тотор.

Парижанин тотчас же принялся за работу, которая требовала исключительных навыков и глубокого знания всех тонкостей ремесла. «Патрон» приходил к нему каждый день и мог убедиться, что Тотор совершает настоящие чудеса. Мало-помалу этот загадочный, жестокий человек, который управлял своими владениями с помощью палки и револьвера, стал проявлять что-то вроде благосклонности к маленькому парижанину.

Тотор не мог ни на минуту выйти из мастерской. Он и ночевал в ней. Ел то, что ему приносили… Заключение стало для него просто нестерпимым, и наконец однажды утром он сказал хозяину:

— Патрон, нельзя ли мне немного поразмять ноги и глотнуть свежего воздуха? Я тут скоро превращусь в сушеную грушу. Так дело не пойдет.

— Хорошо, — подумав немного, ответил негр. — Но Татамбо ни на шаг не отойдет от тебя.

— Благодарю вас, патрон, — обрадовался парижанин, — за то, что даете мне свободу и няньку. Вы — само милосердие!

Тотор сиял. Он был особенно доволен тем, что его нянькой оказался… Нет, вы не догадаетесь! Тот самый негр-гигант, которого молодой человек в схватке опрокинул ударом ноги под ложечку!

А дело в том, что Тотор просто приручил это чудовище. Так быстро? Но каким образом?

Он сумел завоевать его сердце, угождая желудку.

Исполину с первого же дня поручили приносить Тотору провизию. Сперва они смотрели друг на друга довольно недружелюбно. Но с каждой порцией еды выдавалась и порядочная доза виски. Тотор, пивший только воду, предложил свою долю алкоголя сторожу.

Известно, что черные очень неравнодушны к этой жидкости. И австралиец, вероятно, давно уже не пробовавший ее, с восторгом принял предложение.

Черного звали Татамбо. Тотор нашел, что это слишком длинное имя и ампутировал его, превратив сначала в Тамбо, а потом просто в Бо. Австралиец охотно отзывался на односложное прозвище.

Впрочем, что значит «отзывался»? Он никогда не вступал в разговор с французом. Хотя, очевидно, очень хорошо понимал по-английски, так как исполнял буквально все, что Тотор требовал от него. Не был Бо и немым, потому что иногда произносил «yes» или «по». Но и только! Остальное заменяли жесты.

Австралиец восхищался железной хваткой Тотора, хотя знакомство с нею ему так дорого обошлось, и это восхищение, к тому же политое виски, постепенно зародило в нем собачью привязанность к юноше.

А предосторожность — приставить к нему сторожа — казалась Тотору бесполезной и смешной.

— Он что, думает, что я по воздуху улечу? Да ни за что, во всяком случае, без Мериноса. Бедняга! Уже две недели его не видно… задал ему забот этот господин Крепко-бей! Стать рабом, вещью! Но мы еще посмотрим!

Итак, тюрьма стала для француза попросторней. И он воспользовался относительной свободой, чтобы оглядеться как следует.

Прежде всего парижанин обнаружил, что эту большую долину, подступы к которой неизвестны, отделенную от пустыни, окружали непроходимые горы. Бегство поэтому казалось невозможным. Затем его очень заинтересовала необычная фауна. Рядом с дикими животными бродили стада коров и баранов. Великолепные лошади паслись на свободе. Туземцы, жившие в бесхитростных хижинах из коры, держались в отдалении. Тотор отметил, что всего их человек пятьдесят. Селятся небольшими кланами. Вид у них неважный… Юноша решил, что это тоже пленники.

Великолепный овал автодрома длиной километров пятнадцать, а шириной — восемь или девять окружал это странное владение.

Больше всего привлекали внимание молодого человека таинственные люди, которые и появлялись и исчезали неизвестно как. Вооруженные до зубов, головорезы сидели на великолепных лошадях, говорили повелительно, держались вызывающе.

В один прекрасный день они возникали неизвестно откуда группами: человек по десять, двадцать, пятьдесят, разъезжали туда-сюда, шумели, как у себя дома. Дня два-три эти незнакомцы оставались в долине; устраивали адский шум, попойки, потом, под сенью ночи, уезжали.

Тотор был заинтригован. Он нюхом чуял что-то неладное, быть может, преступное; за всем этим угадывалась мощная рука.

Дни шли за днями. Упорно трудясь, наш робинзон почти закончил ремонт автомобиля. Как раз в это время произошел странный случай, который имел впоследствии решительное влияние на судьбу юношей.

Француз не видел хозяина уже двое суток, и это отклонение от заведенного порядка раздосадовало его. Дело в том, что он хотел вывести машину из мастерской.

— Бо, — сказал он негру, — пойди, скажи патрону, что нужно попробовать автомобиль на ходу.

— Нет, — проворчал австралиец, показывая острые зубы.

— Почему?

Бо присел, точно всадник, и очертил рукой широкий круг.

— Уехал? — спросил парижанин.

— Да.

— Досадно. А что, если я прогуляюсь сам? Почему бы и нет? Отлично, поедем, — предложил Тотор. — Ты со мной?

— Да, — снова ответил исполин и умчался, оставив парижанина в недоумении.

Через четверть часа он вернулся с запасом еды и воды. Считая, что в обязанности Бо входит при каждом выезде тяжело загружать ящик для провизии, Тотор не удивился.

Уложив груз, парижанин сел на место шофера, Бо поместился рядом с ним. Странное зрелище представлял этот полуобнаженный, заросший волосами каннибал, развалившийся в ультрасовременном автомобиле. Последний крик моды нашей утонченной цивилизации!

Тотор осторожно запустил мотор.

Пых-пых!

— Все в порядке! Удача! А теперь побыстрей…

Пых-пых-пых. Машина бодро тронулась, выехала на круг. Пых-пых-пых. Обжитые места, пещеры, странные постройки, назначения которых парижанину были еще не известны, остались позади. Несколько человек белых с изумлением посмотрели на двух спутников в автомобиле, исчезавших за деревьями.

Время от времени в моторе что-то трещало, шипело. Тотор останавливался, поворачивал гайку, подтягивал винт, осматривал все, ощупывал и ехал дальше.

— Быстрей, быстрей!.. Зверушка воскресла! Вперед, и как можно быстрей!

Они мчались, пожирая пространство, почти касаясь эвкалиптов, с которых испуганно взлетали сотни попугаев, огибали роскошные луга, приводя в волнение коров, овец, вспугивая кенгуру, скакавших точно исполинские лягушки.

Захваченные скоростью, быстро опьяняющей даже самых благоразумных, пленник и его страж мчались вперед. О, эта дикая радость избавления от тяжести, обладание легкостью птицы, возможность мчаться, как болид! Хотя бы на время не ощущать себя неуклюжим пентюхом, прикованным к земле, по которой едва тащишься, как улитка…

Скоро был пройден первый круг.

— Еще раз! — воскликнул увлекшийся Тотор. — Ах, если б сюда еще Мериноса!

Они снова помчались под лучами знойного солнца. Пыль набивалась в глаза, глотки пересохли, несмотря на обдувающий ветер, пот лился ручьями. Но вот показалась тенистая лужайка с красивым источником, высокой травой и цветами.

Мучась от жажды, парижанин вспомнил, что еще не завтракал. Приятно устроить завтрак на траве! Он снизил скорость, остановил автомобиль у источника и сказал:

— Знаешь, старина Бо, давай-ка погуляем здесь. Накрой на стол, раскупорь для себя бутылочку виски. Нужно чего-нибудь слопать.

— Да, — сказал негр, и его глаза блеснули.

Вскрыв банку тушенки, Тотор с аппетитом стал грызть damper, австралийскую галету, которая в пустыне хорошо заменяет хлеб, а Бо приник губами к бутылке и одним духом опорожнил ее.

— Ого, — сказал Тотор, — недурно! Но знаешь, поосторожней. Это же сивуха! Глаза на лоб вылезут!

— Нет, — отозвался чернокожий, жадно облизывая влажные губы.

— Как хочешь, если душа требует… Ты крепко сшит, а у нас не каждый день праздник… Можешь еще приложиться.

Содержимое и второй бутылки проскочило одним махом. Бо с горящими глазами открыл рот в широкой улыбке, размахивал руками и подпрыгивал; казалось, он был на седьмом небе.

— Вот так, — сказал Тотор, — пляши, пока твое чертово полоскание не свалит тебя с катушек.

Но Бо еще крепко держался на ногах. Не ожидая приглашения, он взял третью бутылку и начал пить, но на этот раз не жадно, а потихоньку, с наслаждением, смакуя напиток, будто находя в этой адской смеси вкус божественной амброзии. Скоро опьянение стало явным, затуманило мозг дикаря. Точно обезумев, он вдруг принялся бешено отплясывать канкан, воя, как макака. Негр не владел собой, и Тотор забеспокоился.

— Послушай, Бо, — сказал он, — ты уже перебрал. Довольно, а то станет худо.

Парижанин машинально сказал это по-французски. Дикарь взглянул на него безумными глазами и запросто ответил на том же языке:

— Не бойся, у меня желудок закаленный!

Тотор так и подскочил от удивления, будто заряд динамита взорвался под его ногами, выронил изо рта кусок мяса, но решительно ни слова не мог выговорить.

Австралиец расхохотался, затем произнес:

— Ты смотришь на меня так, будто я совсем… обалдел!.. Да, правильно, «обалдел». Si forte virum quern… conspexere, silent… как сказал божественный Гораций.

— Он говорит по-французски и по-латыни! — воскликнул Тотор, думая, что видит кошмарный сон.

— Это треклятое виски действует… выхватывает у меня из головы и гортани… полузабытые слова, которые застряли в мозгу. Я грежу и вижу многое… Ах… очень многое. Ох, дай мне выпить… Еще, еще…

Преодолев волнение, Тотор вернулся к обычному для себя хладнокровию. Он подошел к австралийцу, который, казалось, преобразился, посмотрел на него, комически развел руками и сказал:

— Точно, ты феномен! Никаких сомнений! Я сражен! Даже отец такого не видал. Кто ты? Не вселился ли в тебя дух ослицы библейского пророка Валаама, которая когда-то болтала по-еврейски? Или, может быть, ты проглотил фонограф, который застрял в желудке и разговаривает помимо твоего желания?

— Пить… Гром и молния! Я же говорю, что хочу пить еще, хочу все припомнить; ах, если б ты знал, — проговорил чернокожий.

— Да, я знаю! Знаю даже, что если ты не валаамова ослица, то робеспьерова, которая пила, пила… пока в поговорку не вошла.

— Не говори глупостей, подай бутылку, — простонал негр, скрипя зубами, — мне нужно виски! Еще и еще!

— Пожалуй, только одну стопку, — сказал Тотор, — придется пожертвовать огненной водой, чтобы спасти огонь разума.

Но стопка лишь увеличила жгучую жажду Бо.

— Еще, еще, — молил он.

— Нет, погоди, прежде поговорим, — твердо ответил Тотор. — Скажи, кто же ты?

Ноги дикаря подогнулись, он тяжело упал на траву, вцепившись руками в спутанные волосы, взгляд его застыл, как у загипнотизированного. Бо отдувался, как бизон, и пробормотал прерывающимся голосом:

— Мои родители… детство… первые годы радости, свободы… Я помню это, когда не пью.

— Понимаю; ты, так сказать, двойной; одно помнишь натощак, другое, когда напьешься… Но, скажи, почему ты говоришь по-французски, как парижанин, а по-латыни, как человек образованный?

Австралиец глубоко вздохнул и продолжал, точно во сне:

— Я вижу дома… бульвары, дворцы… ночью фонари на улицах, необыкновенное оживление, кареты, толпы людей. Я — подросток среди товарищей, но это все белые… только белые… Меня учат вещам, которые меня смущают и приводят в восторг… Зачем я здесь? Ах… помню! Я неплохо соображал, и консул решил дать мне воспитание цивилизованных людей. Он послал меня в свою Францию… в Париж. Я… в лицее…

— В каком? — спросил пораженный парижанин.

— Сен-Луи.

— На левом берегу Сены… Бульмиш… Знаю!

Вдруг австралиец захохотал, судорожно, болезненно, пронзительно.

— Бульмиш! Это словечко напоминает мне окончание моего блестящего ученья. Ведь я был круглым отличником, все восхищались, приходили взглянуть на меня. Знали, что я из племени каннибалов, и поражались, слыша, как я без запинки декламировал вторую книгу Энеиды… Но бац! Случилась катастрофа. Однажды в день отпуска школяры напоили меня… Я не вернулся в лицей… и в полночь полицейские застали меня… в школьной форме… купающимся в фонтане Сен-Мишель.

— Неплохая идея! — заметил Тотор. — Но продолжай!

— Я хотел бы еще глотнуть… немножко… чуть-чуть, — едва ворочая языком, взмолился Бо.

— Погоди. Рассказывай, и, если все выложишь, дам тебе хорошенько промочить глотку, вот увидишь.

— Тогда… больше не помню… на чем же я застрял?

— Ты застрял в фонтане! Это довольно смешно.

— Ах да!.. Сильный, рослый… я оглушил ажанов, которые хотели меня отвести в полицейский участок, отдубасил комиссара, кому-то выбил зубы… Меня выгнали из лицея, арестовали, хотели судить… Английское посольство заступилось, во избежание скандала заплатило за убытки, очень дорого заплатило… Меня посадили на первый же пароход.

— А потом что? — спросил нетерпеливый Тотор.

— Я снова оказался в Австралии… где я ничего хорошего не совершил… я отупел… снова ушел в леса, в буш… одичал… Туземцы, мои собратья, с которыми я жил, занимались рыбной ловлей и охотой… они приучили меня к своим обычаям, я все забыл. Наконец он взял меня к себе.

— Кто он?

— Он! Хозяин! Довольно… — проговорил пьяница с испугом.

— Что это за человек? — спросил Тотор.

— Молчи! Он все знает… все видит… я его боюсь… Он убьет меня.

— Что вы здесь делаете?

— Не знаю… не спрашивай.

— Кто убил человека в тот день, когда нас схватили? Того негра… ты же помнишь… когда я тебя опрокинул ударом ноги?

— Я выпустил ему кровь.

— Зачем?

— Затем… чтобы съесть.

Бо уже давно боролся с неодолимой сонливостью, после этого признания чернокожий наконец свалился, сраженный невероятной дозой алкоголя.

«Ну, — подумал раздосадованный парижанин, — кончено! Ничего больше я сегодня не узнаю, но позже — постараюсь!»

 

ГЛАВА 4

Возмущение американца. — Мериноса бьют. — Бой, огня! — Величие и упадок. — Обед господина. — Толченые муравьи. — Обязанности миллиардера, ставшего лакеем. — Заключение в темницу. — Свет. — Меринос видит странные вещи.

В общем, Тотор не чувствовал себя несчастным в мастерской, где занимался любимым делом. Положение американца было гораздо хуже.

Конечно, оно и раньше было не блестящим, когда Меринос с парижанином одолевали непредсказуемые, опасные повороты судьбы. Но тогда, по крайней мере, он, юноша из хорошей семьи, мог приспособиться к обстоятельствам, не лишаясь достоинства. Более того, неожиданности и острота ситуаций были не лишены привлекательности для американца — любителя приключений, привыкшего всегда быть хозяином положения.

Даже работа на пределе человеческих сил, отчаянные прыжки в неизвестность забавляли его, настолько контрастировали они с прежней жизнью юного сноба.

Но представьте себе: рухнула крепость, прочней трона! Какое унижение! Какая неслыханная катастрофа превратила миллиардера в лакея! Дофина шерсти, как выражался насмешник Тотор, сына финансового короля!

Его, которого с колыбели баловали с безрассудной щедростью!

Обладателя прогулочной яхты, экипажей, конюшни, автомобилей, целой армии слуг, так унизили презренной должностью мальчишки на побегушках, да еще у негра!

В первый момент ему показалось, что он задохнется от стыда и унижения. И это ощущение, это отчаяние лишь росли, пока проклятый негр занимался устройством рабочего места Тотора.

Через час довольный, уверенный в себе хозяин вернулся. Неспособный сдерживаться Меринос посмотрел ему прямо в лицо и, забыв всякую осторожность, закричал:

— Нет, вы не решитесь унизить меня! Мне быть слугой? По какому праву? Что я вам сделал? Разве вы можете меня упрекать в том, что я защищался, как свободный человек! Я ваш пленник. Заставьте меня заплатить выкуп… но слугой… никогда в жизни!

Хозяин засмеялся, показав свои волчьи зубы. Пожал плечами и надавил на кнопку из слоновой кости. Раздались звонки, вошло пятеро человек: прежде всего китаец Ли с лицом фарфорового болванчика, с косыми глазами и с длинной косой на голове, а за ним четверо белых верзил, вооруженных с головы до пят.

— Ли, — холодно сказал ужасный человек, — вот новый «бой». Он будет под твоим начальством; приучи его служить мне.

— Скорей умру! — вскрикнул возмущенный американец и бросился к бюро, на котором заметил револьвер.

Бедный Меринос!

Белые перехватили его и повалили на пол.

— Он немного своеволен, — продолжал хозяин, — нужно его утихомирить! Дать ему двадцать пять ударов тростью по пяткам!

Меринос содрогнулся: раны на его ногах едва закрылись и еще болели. И по этому-то живому мясу его будут бить! Ужасная пытка! Даже если он оправится от нее, то останется калекой, неспособным передвигаться!

Он опустил голову, сжал зубы, и слезы ярости выступили у него на глазах. С него мигом сорвали обувь… Увидев раны на ступнях, хозяин снова улыбнулся, с полнейшим хладнокровием, от которого мурашки пробегают, сказал:

— Нет, не по ногам, по крайней мере не сейчас. Тогда он не сможет мне служить… Давайте дрессировать скотину, а не калечить ее! Бейте по спине!

Бандиты разложили вопящего, извивающегося, разъяренного Мериноса на бамбуковой скамье и крепко привязали ремнями.

Ли успел тем временем мелкими шажками сбегать за двумя тонкими тростями, гибкими, как хлысты. Он вперил в хозяина свои змеиные глаза, как бы вопрошая.

— Начинай!

Палач-любитель поднял руку. Послышался свист и стук трости по обнаженному телу. Меринос испустил душераздирающий крик.

Китаец ударил снова. Уже две белесые борозды появились на спине. Третий и четвертый удары рассекли кожу. Несчастный только хрипел. На десятом ударе брызнула кровь. После двадцатого он потерял сознание.

— На сегодня хватит, — сказал хозяин.

В глазах китайца сверкнуло сожаление, но он не возражал, снял с Мериноса ремни и проворно одел его. Затем без церемоний плеснул в лицо водой из кувшинчика.

Меринос открыл глаза и застонал.

— Вот так-то, — усмехнулся хозяин. — Я ведь сказал тебе, что бью слуг… вот видишь, не соврал! И учти, это только предупреждение. Теперь изволь усердно служить мне, не то…

— Что? — погасшим голосом спросил несчастный американец.

— Не то Ли снова возьмется за трость и будет бить тебя до тех пор, пока я не устану от твоего упрямства и не велю повесить тебя за ноги над муравейником…

Последние слова объяснили американцу, что за человек перед ним: чудовище, от которого нельзя ждать ни жалости, ни пощады. Меринос еще согласился бы на скорую смерть, но все его существо восставало при мысли о бесконечных, изощренных пытках!

В глубоком вздохе юноши отозвались все страдания души, но протестовать бедняга больше не осмелился. Он склонил голову, готовый на все, чтобы избежать ударов тростью и подготовить страшную месть.

Уж не читает ли мысли чертов негр! Со спокойной, ироничной улыбкой он сказал:

— Молчание — знак согласия. Ты смиряешься, и правильно делаешь! Ну, раз мы договорились, приступишь к своим обязанностям. Но знай, если сделаешь хотя бы одно подозрительное движение — подвергнешься таким мукам, какие не снились и мастерам пыточных дел — американским краснокожим. Ну, все сказано. Нечего мне ронять себя, толкуя с челядью. Ли, аргументы которого… неотразимы, объяснит, в чем состоит твой долг. Будь внимателен! Бой, огня для сигары!

Эти последние слова прозвучали в ушах Мериноса, точно гром… Он покраснел, затем побледнел и едва не упал в обморок.

Неуловимое воспоминание ранило его душу: перед ним возникли палуба «Каледонца», ночной праздник, феерия электрических огней и маленький дрожащий юнга, тот самый мальчишка, которому он надменно кричал в лицо: «Бой, огня!»

Меринос мгновенно припомнил свои недостойные преследования, глупую жестокость к малышу, удары, которыми осыпал тихо плакавшего юнгу. Вся гнусность собственного поведения предстала перед ним.

«Это искупление, но как оно ужасно!»

Молодой американец выпрямился, преодолевая боль от недавних ударов. Поверьте, это было совсем нелегко!

Он посмотрел на хозяина, потом на все еще ухмылявшегося Ли. Китаец зажег свечу в бронзовом, странной формы, подсвечнике, и Меринос, схватив его, поднес к сигаре, кончик которой хозяин откусил.

Как и тогда у юнги, рука его дрожала, и Мериноса охватил отвратительный страх: как бы не поджечь огромную, густую и жесткую, как грива бизона, бороду!

Нет, помимо обычных для новичка волнений, операция прошла нормально. Хозяин развалился в кресле-качалке и после нескольких затяжек сказал:

— Ли даст тебе подходящее платье, будешь постоянно сидеть в передней и тотчас приходить на звонок, слышишь: тотчас! А теперь — вон!

Вот так бедный Меринос, американский миллиардер, когда-то заносчивый сноб, приступил к скромным обязанностям мальчика на побегушках у загадочного негра.

Вечером он, несмотря на сильную лихорадку, пришел в столовую, чтобы вместе с Ли прислуживать хозяину. Тот обедал один. Меринос, надев белую ливрею и тапочки на мягкой подошве, двигался бесшумно и недурно справился со своим делом. Он отлично знал, что требуется от хорошего слуги — ведь лакеи окружали его с детства! Эти знания пригодились ему теперь, и его сноровка неимоверно изумляла Ли, быть может возбуждая в нем зависть.

Хотя все тело болело, Меринос не утратил наблюдательности и отметил, что обед роскошный, блюда одновременно изысканны и грубы.

Ли подал ароматное жаркое с картофелем, а Меринос — соусник, полный красноватой подливки, издававшей едкий, кисловатый, странный запах.

«Но это же пюре из раздавленных муравьев», — подумал американец, украдкой заглянув в соусник.

Ну конечно же! В этих местах подобная приправа — дело обычное. Толченые муравьи — любимое угощение австралийских вождей. Это nec plus ultra соусов для каннибальских пиров. Если угодно знать, для этих гурманов особо ценимый кусок — человеческая рука или нога с муравьиными яйцами. К ней обязательно подают подливку из толченых пахучих насекомых, это и есть национальное блюдо.

Но тогда этот «хозяин»… несмотря на окружающую его роскошь и явную образованность… неужто он?..

Меринос, не имея представления о привычках и обычаях варварских народов, все-таки интуитивно содрогнулся, прикоснувшись к соуснику с красной подливой.

Первый день рабства, который начался так ужасно, закончился, впрочем, мирно.

Китаец отвел разбитого, горящего лихорадкой янки в свое помещение, угол пещеры, вся обстановка которого состояла из двух циновок, сундука и нескольких кувшинов с водой. С нездоровой жадностью приник к одному из них Меринос, а напившись, упал без сил на свою циновку.

Ли вынул из ящика принадлежности для курения опиума, разжег одну за другой несколько трубок и отбыл в страну грез. Почти тотчас же и Меринос, несмотря на запах горелых тряпок, издаваемый мерзким наркотиком, провалился в сон.

На следующий день на заре раздался звонок. Мериносу пришлось приготовить ванну для хозяина. Выпрямившись, как палка, с кровоточащей спиной, с головой, точно обручами сжатой, Меринос должен поторапливаться, не то — снова тростью! Новый звонок — одевание, долгое, тщательное… Этот негр из-под австралийских кустов не чужд изысканности щеголя!

Потом прибрать в комнатах, уборной. Звонок все звенит, резко, назойливо. Завтрак, сигара…

— Бой, огня!

И зубчатое колесо скучных, мелких обязанностей захватило бедного Мериноса, не давая ему ни минуты отдыха, ни минуты покоя. А могло ли и быть иначе?

Память о жгучей боли призывала его к послушанию, мешала сопротивляться. Вот и приходилось без передышки, неустанно ловить каждое слово, каждый жест хозяина.

За четыре дня американец совсем смирился. По крайней мере его хозяину, наблюдавшему за ним исподтишка, хотелось так думать.

Но он не знал, что Меринос с хитростью индейцев апачи смог выкрасть замечательный кинжал, заостренный, как игла, режущий, как бритва. Это оружие, смертельное в решительных руках, он носил под платьем и выжидал случая, чтобы воспользоваться им. Иметь оружие означало возможность мести, а может быть, даже свободу!.. При этой мысли, внушающей надежду, сердце билось чаще, а ужасная жизнь казалась не такой уж отвратительной.

Несмотря на ежеминутные хлопоты и заботы, одиночество очень угнетало янки. Вот если бы Тотор был здесь! Хотя бы узнать, что с ним, получить какую-нибудь весточку о дорогом друге, энергия, храбрость и веселость которого так поддержали бы его!

Но никаких новостей. Да и от кого их дождешься? От китайца Ли? Меринос так и не смог вытянуть ни словечка из этого флегматичного и коварного болванчика. Между прочим, не вселилась ли в него проклятая душа хозяина?

Окруженный стеной молчания, Меринос вынужден был запастись терпением и ждать.

Время шло, и неизвестность стала волновать его. Но вот однажды ночью, когда в опиумном дыме янки спал глубоким сном на своей циновке, он проснулся в испуге, почувствовав, что его грубо схватили чьи-то сильные руки. Меринос кричал, отбивался, думая, что пришел последний час. Его подняли, несли в темноте, потом, как вещь, сунули в какое-то тесное помещение, настоящий каменный мешок. Никаких других неприятностей, ни одного произнесенного слова.

Он ничего не видел, ничего не ощущал и понял только, что его бросили в карцер. Зачем? Американец абсолютно ничего не понимал. К тому же его даже не обыскали, и под одеждой у него по-прежнему хранился выкраденный кинжал.

Меринос терялся в догадках и сперва не смел даже пошевелиться, чтобы не провалиться в какую-нибудь трещину. Мало-помалу его глаза привыкли к темноте, и он разглядел, что лежит в подземной галерее шириной метра в три, довольно высокой и очень длинной.

Юноша приподнялся, медленно, с бесконечными предосторожностями пополз на четвереньках, ощупывая тонкий песок под собой и скальные стены. Нигде не было ни трещин, ни проломов. Меринос продвинулся таким образом метров на тридцать и остановился. Осыпавшиеся камни преградили ему дорогу. Он вернулся обратно, сел и мысленно сказал себе:

«Какого черта им надо? Зачем меня так запрятали? Хотят уморить здесь голодом? Маловероятно: они и так могут в любой момент избавиться от меня. Значит, я стесняю их. От меня желают что-нибудь скрыть?»

Такой ход мыслей показался ему разумным, и он стал ждать. Прошли долгие часы.

А вот и нечто новое! Луч света показался у входа в темницу. Дверь приоткрылась и снова быстро закрылась. В мгновение ока невидимая рука поставила на пол воду, кусок холодного мяса и полную корзину печенных в золе плодов ямса.

Первый и очень приятный вывод: его не собираются морить голодом. Успокоившись и поев, Меринос уснул.

Время шло; узник не знал, ночь или день. Он потерял представление о времени и не мог догадаться, что происходит наверху.

Единственное проявление жизни — появление пищи. Остальное — мрак, тишина, могильное одиночество.

Американцу начало казаться, что он провел так целые годы, когда однажды в конце пещеры, над обломками обвалившихся скал, замерцал слабый свет.

В чем дело? Удивленный Меринос прошел к месту обвала и стал взбираться на камни. Он полз, карабкался и через полчаса, после нечеловеческих усилий, достиг узкой трещины.

По мере того как молодой человек подвигался вперед, мерцание усиливалось. Действительно, свет исходил отсюда, из дыры, образовавшейся недавно в результате новых обвалов.

Обливаясь пóтом, задыхаясь, он наконец взобрался на один из камней, прижался лицом к отдушине и чуть не вскрикнул от изумления.

Перед ним был громадный зал, нечто вроде естественной крипты, ярко освещенный факелами, вставленными в приделанные к стенам железные лапы.

От одного края зала до другого тянулись ряды столов, заставленных бутылками и кушаньями. Около сотни более или менее неряшливых людей сидело за ними.

До него доносился смутный шум голосов… Жадное чавканье, бульканье крепких напитков, лившихся из полных стаканов, сопутствовали речам. Восклицания, призывы, проклятия…

Порой раздавались приветственные крики — когда появлялись новые посетители, входившие непонятно откуда, будто через стену.

«Что же это означает? — подумал юноша. — Кто эти люди и откуда они?»

Недалеко от себя, в хорошо освещенном углублении слева, Меринос заметил трех часовых. Один был вооружен револьвером, другой — топором, третий смотрел и прислушивался.

Вот раздались четыре глухих удара: два и два. Средний из трех сторожей слегка нажал на стену; тотчас же часть скалы бесшумно повернулась, открыв отверстие. Там возник человеческий силуэт. Новый посетитель. Один из часовых приставил револьвер к его груди. Другой поднял топор. Средний протянул руку и шепнул несколько слов, вероятно, это условное касание и пароль.

Действительно, новый гость пожал руку, сделал какой-то знак и ответил на слова. Это длилось несколько секунд. Отзыв правильный — человека пропустили; его узнали и приняли с радостным криком:

— Да это Джим! Ура Джиму! За твое здоровье, товарищ! Давай выпьем!

Проход был закрыт и почти сразу же открыт снова после нового стука снаружи. Та же церемония повторялась много раз. Люди появлялись, обменивались знаками, немногими словами, входили в зал, и гостей встречали криками.

— Да это Наб!.. Это Джек!.. Это Алек! Ура!.. Ура! Скорей стакан, тарелку! Пейте и ешьте, товарищи! Главное — пейте!

Начавшись задолго до сделанного Мериносом открытия, съезд гостей длился уже свыше трех часов. В крипте скопилось более трехсот человек, все в широких фетровых шляпах, в шерстяных расстегнутых на груди рубашках, в желтых сапогах со шпорами. Бородатые, растрепанные, с хриплыми голосами — настоящие бандиты, вооруженные с головы до пят. Они ели и пили, сквернословили и курили, пока в подземный зал не принесли высокий — метра в два — деревянный помост; сооружение это застелили красным ковром и водрузили на него три стула, средний — повыше остальных.

Все стихло. Со стороны, противоположной входу, показались три человека. Они важно направились к помосту, поднялись по маленькой лесенке и уселись с поклоном.

Раздались бешеные рукоплескания.

— Председатель, председатель Ден! Ура Дену! Да здравствует Ден! — закричала толпа.

Меринос вскрикнул, но, к счастью, в царившем шуме его не услышали. В председателе этого странного сборища Меринос узнал метателя бумеранга, своего тирана!

Хозяин слегка наклонил голову и заговорил с большим достоинством, высокомерно и повелительно, но крики восторга заглушали его голос. Председатель обратился к своим помощникам, но те лишь бестолково размахивали руками.

Теряя терпение и не имея звонка — непременного атрибута председателя собраний, он нетерпеливо выхватил из-за пояса револьвер и несколько раз разрядил его прямо перед собой.

Пули свистели, рикошетом отскакивали от стен и, расплющенные, падали на пол. В ответ на такое изобретательное, громом прогремевшее «Quos ego!» воцарилась тишина.

Ясным, звучным голосом, заполнившим всю пещеру, Ден сказал людям, растерявшимся от такого вступления:

— Добро пожаловать, товарищи. Великое собрание бушрейнджеров открыто… Время дорого. Слушайте меня.

 

ГЛАВА 5

Разбойники в стиле модерн [129]Модерн — течение в архитектуре и прикладных видах искусства конца XIX–XX века, характеризуется причудливостью, вычурностью форм. В общем смысле: новый стиль.
. — Страшный союз. — Угроза. — Противник. — Война. — Меринос слышит, что говорят об отце. — Король шерсти приговорен. — Состязание на ножах. — Первая дуэль Мериноса. — Победитель.

Громадная территория Австралии изобилует плодородными долинами и безжизненными пустынями; золотыми рудниками, чудесными лесами, райскими пастбищами и песчаными степями; великолепными городами. Скороспелая рафинированная цивилизация, и тут же — людоеды, погрязшие в скверне. Диковинные животные, а рядом с этим царством первозданности — процветающая промышленность. И… абсолютное дикарство! Постоянные, острые противоречия между всем и вся. Явный анахронизм: люди двадцатого века действуют на фоне доисторических декораций. Такую краткую характеристику можно дать Австралии. Это страна мечтаний, чудес и парадоксов, в которой еще ничто не отлилось в неразрывное целое. Повсеместно тут можно наблюдать столкновение идей, интересов, слияния которых можно ожидать лишь через века.

Это также страна невиданных махинаций, упорного труда, свалившихся с неба состояний, громких разорений, безумных надежд, смертельных просчетов. Ибо золото, шерсть, медь, лес, скот порождают миллионеров, а среди стольких званых слишком мало избранных!

Есть еще неотразимый соблазн быстрого обогащения, который превращает плодородную землю в приманку для всяких авантюристов, в арену, где борются за выживание хищные одиночки, негодяи с загребущими руками, бандиты с акульими аппетитами.

Весь этот пестрый сброд и образует страшный союз бушрейнджеров. В переводе с английского bush — куст, и ranger — бродяга, скиталец. А вместе — неологизм, вполне подходящий для обозначения стоящих вне общества мародеров. Они воруют, грабят, а при случае пускают в ход ножи и револьверы. Настоящая чума здешних мест!

Их аппетиты постоянно росли, а времена наступили суровые, и эти бродяги, некогда одиночки, обложенные со всех сторон, ради самозащиты и процветания создали свой синдикат.

Они образовали союз вольных бушрейнджеров, который вскоре стал всемогущ.

Теперь его сеть раскинулась по всей стране, и горе угодившим в эту сеть! Австралию планомерно грабят и обирают. У союза есть свой бюджет, кассы — взаимопомощи и пенсионная, свои чиновники, начальство и даже почетные члены!

К бушрейнджерам охотно примыкают представители всех кругов и сословий: подпольные фабриканты, вылетевшие в трубу торговцы, разорившиеся негоцианты, потерпевшие неудачу скотоводы, бездельники, авантюристы, прожигатели жизни. Они исповедуют абсолютное равенство между собой, подчиняются законам, которые сами установили, отдавая должное лишь превосходству ума, диктату кулака и… профессиональной ловкости.

Есть в союзе и просто отбросы общества — хулиганы, проходимцы (larrikin — называют их в Австралии). Законченный, красочный тип воришки, наглого бездельника с хорошо подвешенным языком! Подобных, впрочем, немало нашлось бы в Париже, Лондоне и Нью-Йорке.

Все в этом мирке тесно связаны, легко узнают «своих» — благодаря паролям, пропускам и условным знакам. Один из таких знаков — буквы Б. Р., сокращенное «бушрейнджер», в сопровождении пятиконечной звезды. Такую эмблему можно встретить повсюду, где орудуют эти проходимцы, они нередко используют ее и в собственном быту — в виде украшений, татуировки, метки на белье, инкрустации на оружии или клейма на копытах лошадей.

Само собой разумеется, что у них прекрасная полиция, даже туземная, из тех, кого колонисты притесняют и безжалостно уничтожают. Эти парии, которых бушрейнджеры защищают и в то же время спаивают, верно служат им разведчиками.

Мудрено ли, что союз превратился в большую силу! Рудокопы, скотоводы, земледельцы, торговцы и промышленники — все платили бушрейнджерам дань.

Не подчиниться их требованиям было бы безумием. Некоторые решались на это, но тогда… копи взлетали на воздух или затоплялись, оборудование уничтожалось, рабочие разбегались, скот погибал. Еще немного — и непокорные обнаруживали, что леса их опустошены, верфи сожжены, а сами они — окончательно стали нищими.

Приходилось смиряться и платить десятину!

А что же правительство? Оно оказывалось бессильно: злоумышленники, прекрасно организованные, умело скрывались от преследований…

Но была еще одна причина, совершенно невероятная для нас, жителей Старого Света, по которой беспомощное правительство иногда умышленно закрывало глаза на бесчинства бушрейнджеров. Оно предпочитало, чтобы пустыни и неисследованные земли доставались бандитам, чем оставались ничьими! Волей-неволей бушрейнджеры ведь открывают новые месторождения и даже защищают колонистов, которых они же и эксплуатируют. Конечно, они орудуют не в белых перчатках… Но вспомните, первыми поселенцами Австралии вообще были каторжники, по сути дела, предшественники бушрейнджеров.

А теперь вернемся к сборищу в пещере.

Ден открыл пленарное заседание главарей.

— Братья, — сказал президент, — вы явились на мой призыв, благодарю вас. Но, поверьте, нужны были очень важные обстоятельства, чтобы я решился созвать вас со всех концов Австралии.

Пьяный голос глухо проворчал:

— Правильно, я скакал десять дней и ночей… до изнеможения.

— Тише! Кляп ему в глотку!

— Да, — повторил хозяин, — из-за пустяков я не стал бы собирать вас здесь, в нашей крепости и главном убежище. Речь идет о нашей жизни и смерти.

Послышался ропот, восклицания:

— Не может быть! Неужели? Проклятье! Кто осмелится на нас напасть? Горе тому, кто тронет нас!

— Да, братья, — продолжал Ден, — само существование союза под вопросом. Нам грозит разорение и гибель!

Поднялся невообразимый шум, крики. Негодяи боялись потерять краденое благополучие, бесплатные пиршества, безнаказанность, делающую разбой приятным делом.

Самые несдержанные вопили:

— Мы еще посмотрим!.. Нас много, мы не страшимся ни Бога, ни черта… Можем свергнуть правительство, предать огню и утопить в крови всю Австралию! Бушрейнджеры не пропадут!

Повелительным жестом Ден заставил всех умолкнуть:

— Тихо! Не смейте прерывать меня! Времени мало, промедление грозит бедой… Тихо же! В мире есть человек богаче Пирпонта Моргана, Джея Гульда, Эндрью Карнеги, всех Ротшильдов вместе и даже самого Рокфеллера! Он еще молод, храбр, как самые отважные среди нас, лучший бизнесмен среди магнатов промышленности и финансов… Я говорю о Сидни Стоуне.

— Стоун! Король шерсти! — зазвучало в зале.

До сих пор, приникнув к трещине, Меринос внимательно слушал. Услышав же имя, которое он никак не ожидал здесь услышать, он отпрянул, сердце готово было выскочить из груди.

— Они говорят об отце! — прошептали его губы.

— Так вот, — снова заговорил председатель, — этот король шерсти поклялся уничтожить нас…

— Почему? Как так? Послушай, Ден, с чего бы это? Никто не будет воевать ни с того ни с сего с такими молодцами, как мы!

— Ну и простаки же вы! Король шерсти прежде всего деловой человек, и уничтожение бушрейнджеров разом принесет ему больше тридцати пяти миллионов франков. Вот почему: в прошлом году из Австралии было вывезено за границу шерсти приблизительно на семьсот миллионов. С этой цифры мы, понятно, взяли обычный налог — пять процентов, то есть кругленькую сумму в тридцать пять миллионов. Ведь имеем мы право красиво жить, не так ли? Теперь Сидни Стоун, желая ради своей выгоды учредить шерстяной трест, не только заранее закупил весь запас шерсти, но и все, что должно быть настрижено потом.

— Ну и что? Нужно и с него взять дань, как мы это делаем с мелкими закупщиками, — сказал кто-то.

— Как бы не так! Я сразу послал к нему одного из агентов, и тот предъявил ему наши требования, которые должны почитаться выше закона. А что сделал Стоун? Ударил ногой моего посланца так, что у того застряло слово в глотке, и засадил в тюрьму за шантаж!

— Проклятье! И этот наглец еще жив?!

— Да. Ни денег нам, ни почтения! Он попросту смеется над нами. Стоун объявил нам войну, беспощадную войну! О, этот человек не теряет времени даром! Закупленные им газеты начали против нас ожесточенную кампанию, которая ведется умело, по-американски; общественное мнение на его стороне. Правительство, принужденное действовать, мобилизует милицию. Промышленники тоже организуют сопротивление. Сегодня нас уже ищут. Завтра — выследят, выдадут, удар будет нанесен! Недели три тому назад два сыщика из туземной полиции были всего в каких-нибудь двадцати милях отсюда. Тогда же один предатель намеревался выдать им тайну нашего убежища… но я велел повесить его за ноги у Соленого озера на бутылочном дереве. Но дело не только в нем! В течение двух недель я притворялся праздным путешественником, встречался с пастухами, стригалями, владельцами складов, промывщиками шерсти, извозчиками. И что же я выяснил? Они далеко не такие послушные, как раньше! Еще дрожат, но нет былого ужаса перед бушрейнджерами… уже готовы к бунту. Это тоже влияние шерстяного короля, через месяц они у него все в кармане будут!

— Нужно захватить его, — прервал один из бандитов, — пытать, заставить вернуть добычу… с кровью выплюнуть те миллионы, что он у нас украл. Ведь он только человек, а разве мы не брали городов, не опустошали их?

— Да, но у него одного сил не меньше, чем у Австралийского Союза, он богаче короля Эдуарда! — ответил Ден. — Попробуйте до него добраться — он на вооруженной яхте, в заливе Порт-Филлип!

— Значит, мы пропали… придется исчезнуть… стать бедняками, «честными людьми», — раздалось несколько голосов.

— Нет еще, — ответил Ден. — Есть еще одно средство, чтобы отвратить бедствие.

— Какое?.. Скажи!.. Ты же хозяин, мы тебе верим!.. Приказывай!

— Я знаю, что могу на вас рассчитывать. Слушайте же: в нашем почти отчаянном положении поможет только крайнее средство — террор! Прежде всего мы должны совершенно сознательно, до конца методично уничтожить то, чем мы кормимся, — шерстяную промышленность.

При этих словах, которых никто не ждал, бандиты онемели от ужаса. Они еще не понимали, куда клонит хозяин и каким образом полное разорение может породить благополучие.

— Нужно, — хладнокровно продолжал их властелин, — окончательно истребить стада. Увозите пастухов, убивайте их собак, валите изгороди, отравляйте водопойные ямы, поджигайте прерии, фермы. Главное, уничтожайте склады и магазины шерсти… Пусть не останется ни одного тюка!

— Но, — сказал кто-то, — это разорение и для них, и для нас!

— Глупец! Голландцы спасли свободу, прорвав свои плотины, Америка заставила капитулировать Англию, выбросив в море чая на много миллионов. Наконец, разве трава в сожженных прериях не отрастает гуще и сочней? — ответил Ден. — Так будет и с шерстяной промышленностью!

— Согласны! Только чем мы будем жить?

— Наш запасный фонд достигает пятидесяти миллионов! Деньги эти спрятаны, мы пустим их в дело. Кроме того, другие отрасли будут платить нам из страха, чтобы избежать подобного несчастья… А мы им поможем убедиться, что страхи не напрасны. Не бойтесь, с голоду не помрете. А король шерсти ничего не получит. Он, конечно, рассчитывал на понижение цен, мы вызовем их повышение. Цена взметнется высоко! И не только в Австралии, но на всем зарубежном рынке. Результат не трудно представить. Наш враг разорится, а мы завоюем себе покой на много лет. Всем ясно, братья?

Собрание разразилось бешеными криками одобрения.

Конечно, они поняли адский план повелителя, который, казалось, воплощал в себе мировое зло. А сама суть плана прекрасно согласовалась с их отвратительными привычками, так что бандиты были в восторге.

Разразилась буря ликования. Звучали радостные крики вперемежку с крепкими словечками:

— Уррр-а-а-а господину! Браво! Прекрасно сказано! Да, будем разорять, опустошать, обирать всех, беспощадно! Смерть тому, кто встанет на пути!

Какая дикая радость — губить фермеров, в несколько дней порушить все, что они создали за годы терпеливого, грандиозного труда!

Когда шум немного затих, Ден произнес нечто вроде заключительного слова:

— Значит, война объявлена, война без перемирий и без пощады! Война людям и вещам! Отправляйтесь, братья, немедленно! Несите с собой огонь, уничтожение, смерть! Превращайте Австралию в пустыню. Убивайте любого, кто попытается перечить! А тот, кто бросил нам вызов, гордец Сидни Стоун, пусть побережется! Да, он один из денежных королей, зато я — Король Ночи! С этой минуты выношу ему окончательный приговор! Будет сделано все, чтобы его захватить… Хочу увидеть этого короля со связанными ногами и руками, в моей власти… но пока пусть ни один волос не упадет с его головы. Пусть живет, чтобы страдать и расплатиться с нами. Двадцать пять тысяч фунтов тому, кто поймает его и приведет ко мне живым! Прощайте, братья. Настала ночь!

При этих словах чернокожий главарь медленно встал, поднял в приветствии руку, сделал знак своим помощникам, которые все время сидели неподвижно, как каменные, и все трое покинули помост так же таинственно, как появились.

Оставшись одни, бушрейнджеры переглядывались в оцепенении. Не слышалось больше ни криков, ни проклятий. Они только повторяли вполголоса слова, имевшие для них глубочайшее значение: «Настала ночь!»

Это был тайный и страшный знак начала истребления, который отменял любые запреты, освобождал сборище душегубов от всякой дисциплины. Словом, это был военный клич бушрейнджеров.

Теперь мокрый от пота, задыхающийся Меринос знал правду во всем ее безмерном ужасе. Ему уже нечего было делать в темной пещере. Пока разбойники уходили через открывшийся проход с подвижной скалой, он отполз от трещины, в которой погас последний свет.

Истомленный, беспредельно уставший, он прополз через завалы, думая лишь об одном: поскорей добраться до той части пещеры, которая служила тюрьмой. Его внезапно обожгла одна мысль:

«О, Боже! Лишь бы они не заметили моего отсутствия! Тайна, в которую я проник, смертельно опасна… Я пропал, если у них будет хотя бы смутное подозрение! Я должен жить, чтобы спасти отца… спасти всех и предотвратить несчастье. Во что бы то ни стало мне нужно разыскать Тотора, все рассказать ему и найти средство выбраться отсюда!.. О, свобода!»

Ощупью он добрался до двери и стал искать, не принесли ли ему еды во время его отсутствия. Нет, ничего! Его таинственный кормилец еще не приходил. Он удивился, считая, что сборище бушрейнджеров длилось долго. Потом, сломленный усталостью, лег на песок и заснул.

Сколько времени длился тяжелый сон? Бедный молодой человек не мог дать себе отчет в этом, когда проснулся от жестокой боли.

Безжалостный удар по тому же месту, которое еще болело от недавнего избиения!

Он пронзительно вскрикнул и открыл глаза. Его ослепил свет большого фонаря. Перед ним стоял китаец Ли и злобно смеялся, размахивая тростью и собираясь ударить вторично. Кровь бросилась американцу в лицо, его охватил безумный припадок ярости. Он вскочил и со всего размаха влепил палачу-любителю страшную пощечину.

Прозвучала она сухо, точно тарелка разбилась, а ошеломленный китаец завертелся от удара, как волчок.

— Ах ты, пугало! Мерзкий урод! — закричал американец. — Ты осмелился поднять на меня руку? Погоди, ты заплатишь мне за все разом… и дорого!

Молодой человек встал в боксерскую стойку и нанес Ли два сильнейших удара в грудь. Следовало бы ожидать, что тот полетит вверх тормашками, как кролик от заряда дроби, но китаец, пропитанный желчью и опиумом, устоял.

Казалось, он был невозмутим. Но вдруг его челюсти сжались, черные зубы, похожие на битое стекло, скрипнули, змеиные глазки заблестели. Ли быстро отступил и выдернул из ножен широкий нож, который прятал под белой курткой.

— Ага, — спокойно сказал Меринос. — Состязание на ножах? Отлично! Сразимся по-честному!

Он тоже вытащил свой кинжал, выкраденный у хозяина, и насмешливо добавил:

— Подонок, ты думал, у меня такого нет, что я безоружен!

Китаец как будто не удивился, но украдкой взглянул на дверь и стал потихоньку, мелкими шажками, подвигаться к ней, чтобы сбежать.

Меринос понял, что если упустит Ли, то погибнет. Одним прыжком янки очутился подле двери, загородил ее и глухо проворчал:

— Злодей, я не выпущу тебя отсюда живым!

Поняв, что его хитрость не удалась, Ли храбро решился драться, но по-своему. Вероятно, подумал Меринос, он опасный противник. Сверкая глазами, китаец весь сжался, присел на корточки и вдруг выпрямился, точно на стальных пружинах. Опустив голову, закрывая одной рукой лицо, а другой, полусогнутой, готовясь нанести удар, он пулей бросился вперед.

При свете фонаря Меринос увидел, как лезвие ножа Ли молнией блеснуло по направлению к его животу. Но как опытный боксер, американец привык ко всем финтам и неожиданностям. К тому же он сохранял хладнокровие и, кажется, забыл, что его собственная жизнь висит на волоске.

Меринос оказался проворней китайца и отпрянул в сторону. А кинувшийся вперед с опущенной головой Ли не мог остановиться. Он чуть не задел противника, но пролетел мимо. Его нож поразил пустоту.

В ту же секунду американец, не размышляя, нанес сильнейший удар. Он почувствовал, что его нож на что-то наткнулся и услышал глухой хрип. Ли упал ничком и замер.

Несколько секунд стояла трагическая тишина. Китаец убит? Только ранен? Притворился? Юноша, сжимая рукоятку кинжала, поднял фонарь и осторожно подошел к распростертому на земле телу. Тонкая струйка крови стекала с затылка по черной косе.

Меринос нагнулся. На задней части черепа, под затылком, он увидел маленькое отверстие. Кинжал попал в мозжечок, и Ли умер мгновенно.

Молодой человек почувствовал, что дрожь сотрясает его с головы до пят, но, собрав все силы и мужество, сказал себе:

— Верно, я его убил… Но я всего лишь защищал самое дорогое, что у меня есть, — свою жизнь!

 

ГЛАВА 6

Что придумал Меринос. — Как можно воспользоваться фальшивой косой. — Нежелательная встреча. — Прерванная беседа. — Схватка. — Немного соляной кислоты. — Сломанный кинжал. — Не болтай лишнего! — Тревога! — Бегство. — Помощник. — Тотор взволнован.

Меринос полностью овладел своими нервами и бестрепетно смотрел на бездыханную оболочку врага. Еще так недавно этот человек суетился, ненавидел, угрожал…

Невредимый, но сильно обеспокоенный, янки задавал себе вопрос:

— Что теперь делать?

Он был вынужден обороняться, но кто здесь посчитается с его законной самозащитой! Как же быть?

Конечно, надо бежать! Мыслимо ли? Ведь его тотчас узнают, схватят и отведут к хозяину. А тогда — без разговоров — неотвратимая казнь.

Остаться в подземелье? Но как объяснить смерть китайца, душой и телом преданного своему властелину?.. Попробуйте втолковать его хозяину священную необходимость и неизбежность происшедшего? Порассуждайте с этим бездушным бандитом, вспыльчивым как порох! Да для него жизнь пленника — и вообще чья-то жизнь — не ценнее ничтожной козявки!

Меринос задумался на минуту и решился на смелый поступок. Не стоит удивляться: необходимость — суровая школа выдержки и инициативы!

— Все! Не колебаться! Да, именно так! Сам Тотор не смог бы придумать лучше!

Американца озарила идея, довольно неожиданная. Он поспешно снял с покойника мягкие сапоги из черного войлока с толстыми белыми подошвами и загнутыми носками. Раз-два! Готово! Потом настала очередь шапочки и длинной, до пояса, косы китайца, которую Меринос принялся перепиливать кинжалом.

Завершив это странное дело, он взвалил на плечи труп, не без труда поднял фонарь и, согнувшись под тяжестью, пошел к концу подземелья. Среди обвалившихся камней Меринос отыскал большое углубление в почве, скинул в него тело, завалил камнями и песком. Но этого было недостаточно. Тогда он сдвинул все глыбы, которые мог перекатить на это место, получился настоящий холм. Теперь убитого найдут еще не скоро.

Правда, на песке остались следы, но американец решил, что в этой путанице никто не разберется. Не стоит тратить времени на их уничтожение.

Задыхаясь, обливаясь потом, он вернулся к месту схватки. В два счета натянул войлочные сапоги на свои белые штаны, одной рукой приложил к голове косу китайца, а другой надвинул до самых глаз китайскую шапочку. Прижатая ее краями коса выглядела естественно и держалась крепко.

Так янки превратился в подданного Поднебесной империи. Правда, выдавало лицо. Но кто разглядит ночью, особенно издалека? И он сказал себе:

— В общем, у нас одинаковая одежда, а с шапочкой, косой и сапогами я, возможно, сойду за болванчика.

Попробовав ходить вразвалку, как китайцы, Меринос взял фонарь, потом выбрался из своей тюрьмы, закрыл за собой дверь и мелкими шажками побежал вперед. Стояла спасительная темнота, но перед пещерой, оказывается, была широкая площадка, где наслаждались прохладой человек десять. Покачиваясь в креслах-качалках перед столом, уставленным бутылками, бандиты курили и шумно разговаривали.

О, проклятье! Защищенные стеклом свечи ярко освещали все вокруг.

Меринос содрогнулся до мозга костей. Придется пройти мимо них. Боже, что будет, если кто-нибудь повторит обычную глупую шутку — дернет китайца за косу, как за шнурок звонка?!

А если они что-нибудь заподозрят? Ведь он, Меринос, выше Ли, шире его в плечах. В довершение всего кто-то грубо пригласил его подойти, выпить стаканчик. Меринос отрицательно помотал головой.

— Как? Не хочешь пить? Ты что, заболел?

— Оставь, он бежит курить свой опиум, — возразил другой собутыльник. — Каждый волен наслаждаться по-своему.

О, ужасное мгновение… Мериносу хотелось помчаться во всю прыть или исчезнуть, но нужно было играть роль, семенить ногами, согнув спину. Наконец-то американец вышел из освещенного круга. Он так хорошо подражал китайцу, что никто не заподозрил обмана. Но повезло и беглецу: все были пьяны.

Юноша глубоко вздохнул, погасил фонарь и сказал себе:

— Удачно выкрутился! Неплохое начало… но теперь нужно найти Тотора, а это непросто.

Он пошел дальше, пытаясь припомнить расположение строений. К сожалению, Меринос никогда не видел их вблизи и не знал ни их назначения, ни расположения. Куда же стучаться? Кого спросить? Ведь он ни разу не выходил из апартаментов хозяина, который зорко наблюдал за пленником. Американец по-прежнему продвигался мелкими шажками, боясь наткнуться на каких-нибудь ночных бродяг, крался вдоль стен, с надеждой всматривался в темные фасады:

— Может быть, здесь?

Поиски затягивались, а Меринос ничего не находил. Им овладело отчаяние, потом пришел и страх, неясный, животный страх, который подмывал его убежать как можно дальше, спрятаться, — инстинкт затравленного зверя… Он хотел уже подчиниться велению натянутых как струна нервов, но вдруг услышал вдалеке человеческий голос. Это была веселая песенка парижского гавроша, в которой каждый куплет заканчивался фантастическим тирольским припевом: «Ти-ла-ли о ла! Ла-у-ли ла у!»

«Это Тотор!» — подумал янки, и сердце его заколотилось.

Он побежал вперед и оказался перед домом, точнее мастерской. За верстаком, освещенным лампой с рефлектором, у тисков работал Тотор. Наслаждаясь ночной прохладой, такой приятной в этом климате, друг Мериноса подгонял какую-то деталь. Вот он прервал вокализ и стал насвистывать под скрежет напильника, который выгрызал из металлического бруска мелкую стружку.

Янки пододвинулся к окну, полузакрытому шторой, и прошептал:

— Тотор, скорее впусти… это я.

От неожиданности парижанин уронил напильник и вскрикнул:

— Ты?!

— Тише! Без шума! Скорей открой!

Тотор радостно бросился к двери:

— Так это ты! Как здорово! Иди за мной, да не зацепись за железки!

Меринос вошел в мастерскую. При свете лампы Тотор сразу увидел его нелепый наряд и захохотал как сумасшедший.

— Меринос, друг мой, как я счастлив… и какой ты смешной! — говорил Тотор, прижимая его к груди.

— Тотор… Тотор… Ах, если бы ты знал… — ответил Меринос, — до чего я рад! Столько искал тебя, совсем отчаялся…

— Ой, что это? — прервал его француз.

Дружеские объятия что-то нарушили в наряде беглеца.

Нечто холодное и дряблое упало на руку Тотора, он нагнулся и захохотал еще сильнее.

— Фальшивая коса! Где ты ее раздобыл? Может быть, Ли подарил на память прядь своих волос?

— Я только что убил и похоронил его!

— Ага, значит, мелодрама всерьез!

— Да, все ужасно…

— Ну, особенно не волнуйся! Мы же повидали виды с тех пор, как нырнули с «Каледонца»!

— Это еще цветочки были, Тотор! Если б ты знал, как все усложняется, запутывается!

— Тогда это уже не мелодрама, а полная мело-каша!

— Ты не умеешь быть серьезным, а между тем…

— Серьезности — ни на грош, но, знаешь, это не мешает соображать, когда надо. Теперь из предосторожности потушим огонь и поговорим шепотом в темноте.

Парижанин задул лампу и добавил:

— Пойдем, сядем в глубине моей фабрики, в двух словах расскажешь свою историю. Покороче, потому что мы должны illico составить план действий, а не киснуть здесь.

Друзья сделали несколько шагов, и вдруг американец остановился, пораженный: кто-то громко храпел в темноте.

— Мы не одни? — прошептал Меринос.

— Ничего, — ответил парижанин, — это Бо дрыхнет. Знаешь, тот черненький, которого я угостил ударом под ложечку. Я приручил его… Невероятная история… Потом все расскажу… Нужен был помощник, хозяин разрешил… Мне удалось подружиться с ним, он предан мне, как собака. Но довольно. Скажи, почему же ты убил китайца?

— Меня заперли в пещере, уж не знаю с каких пор, не видел ни живой души, даже тех, кто бросал мне еду. А недавно я крепко спал, пришел Ли и стал полосовать меня тростью… Я рассвирепел… Он был вооружен, я — тоже… Он убит, вот и все про него.

— Хозяин вернулся вчера. Наверняка Ли приходил за тобой по его приказу.

— Возможно. Но дай рассказать о моем открытии. Я узнал тайну этого бандита… О, это ужасно!

— Никогда ему не доверял! Продолжай…

В эту минуту их прервал надрывный собачий лай, который раздавался совсем близко, у дверей, но отзывался эхом даже от гор.

Бо моментально проснулся и вскочил со своего ложа из сухой травы. Меринос инстинктивно обнажил кинжал, а Тотор бросился искать заточенный трехгранный напильник, припрятанный на случай отчаянной борьбы, но тот куда-то задевался… И вот яркий свет осветил снаружи мастерскую.

— Беда! По твоим следам пустили собаку. Мы попались.

Дверь отворилась. Показался человек. Одной рукой он держал на поводке чудовищно крупного дога, другой — смоляной пылающий факел, который трещал и дымил. Собака яростно рвалась с поводка.

— Тихо, Цезарь, тихо, — проговорил вошедший, изо всех сил сдерживая собаку, и, оглянувшись назад, прибавил: — Видите, хозяин, они в наших руках.

Тотор и Меринос увидели предводителя бандитов, тоже с факелом. Его темное лицо дышало сатанинской злобой.

— Будет тарарам, — сказал негромко Тотор, — внимание! Собакой займусь я.

Ден тоже разглядывал их. Он зловеще рассмеялся и крикнул:

— Что это? Вы смеете противиться мне, недоноски? Букашки, которых я одним пальцем раздавлю! Идти за мной! Не пытайтесь сопротивляться. И никаких хитростей, не то собака сожрет вас живьем.

При этих словах Меринос, охваченный диким бешенством, воскликнул:

— Так нет же, я не сойду с места, разбойник!

— Как хочешь, мой мальчик, — холодно ответил глава бушрейнджеров. — Боб, спусти-ка Цезаря. Цезарь, пиль! Смелей!

Дог, настоящий лютый зверь, уже унюхал белую кожу. Едва его спустили, как он с рычанием кинулся вперед, открыв страшную пасть. Тотор нырнул в темноту, а когда тут же показался вновь, в его руках была большая фаянсовая кювета, до половины заполненная желтоватой жидкостью. В тот момент, когда пес бросился на него, парижанин выплеснул ему навстречу содержимое сосуда и закричал:

— Глотай живьем! И умойся!

В кювете было около двух литров очень крепкой соляной кислоты, которой Тотор протравливал металлические детали. Едкая кислота попала прямо в собачью морду. Шерсть, кожа, глаза тотчас словно закипели пузырями и затрещали, как на горячей сковородке. Обожженное чудовище перевернулось в прыжке и упало, визжа, будто ободранное заживо.

Хватило всего нескольких секунд. Что за молодец, этот Тотор! Какое хладнокровие и какое мужество!

Боб схватился за револьвер, но выстрелить не успел. Парижанин согнулся и прыгнул головой вперед. Его противнику досталось под ложечку — как ядром из пушки! Он раскинул руки и упал без чувств. Вот что значит ударить головой по-бретонски! Тотор подхватил выпавший из рук бандита факел и воскликнул:

— Марионетка сломалась, нитки порвались! Двоих уж нет! А ты говорил, что мы букашки!

Во время этой короткой схватки Меринос тоже не бездействовал. В тот момент, когда Тотор сносил с ног бушрейнджера, американец храбро бросился на его командира, который, несмотря на свое бесстрашие, остолбенел. Геройская защита молодых людей положительно ошеломила его. Наверное, впервые главарь был в растерянности, ибо рассчитывал на легкую победу. Уповая на силу, подкрепленную оружием, ощущая за своей спиной целую армию, он думал, что достаточно показаться, сделать знак — и эти двое нашкодивших щенков в страхе побегут за ним, скуля. Но перед ним были львята с когтями и зубами, уже такие же опасные, как и их родители!

Американец в приступе ярости бросился на Дена, занеся кинжал. У того не оказалось времени даже шевельнуться, хотя бы прикрыть грудь.

Меринос с налета ударил его под сердце, воскликнув:

— Негодяй, ты хотел разорить и замучить моего отца! Умри же!

Сила удара была такой, что черный гигант пошатнулся. Янки счел, что насквозь пробил ему грудь… Увы, лезвие сломалось и разлетелось осколками, точно попав в гранитную глыбу.

У бедного юноши в руке осталась всего лишь безобидная рукоять из эбенового дерева, инкрустированная серебром. Противник захохотал и с насмешкой произнес:

— Глупец, разве ты не знаешь, что Король Ночи неуязвим?

— Но он не несгораем! — вмешался Тотор.

У него не было другого оружия в руках, кроме поднятого с земли горящего смоляного факела. Его-то он и прижал к лицу темного колосса.

— Как бы у тебя нос не обгорел!

Борода вспыхнула, опаленная кожа побурела. С хрипом агонизирующего пса смешались вопли негодяя. Закрыв обожженное лицо руками, главарь отступил. На мгновение ему показалось, что он ослеп, но, открыв глаза, Ден убедился, что видит. А раз зрение уцелело, вернулось и самообладание. Он отбежал в темноту, и оттуда послышался его дьявольский смех.

— Ха-ха! Мой лакей — сын шерстяного короля! Ха-ха! Не следует так много болтать, мальчик! Такой заложник стоит миллиарда!.. Ты станешь приманкой, на нее и клюнет твой негодный папаша!

— Проклятие, — крикнул Меринос. — А ведь я ударил его изо всей силы!

— Партия откладывается! — хладнокровно заметил Тотор. — В следующий раз бей в лицо или в горло…

— Что же теперь делать? — спросил Меринос, сжимая кулаки и топая ногами от ярости.

— Бежать, не отвлекаться пустяками!

— Без оружия?

— Вот этот покалеченный одарит нас, — ответил Тотор.

Он наклонился к поверженному его ударом Бобу и вынул у него из-за пояса кольт и bowie-knife.

— Бери ножик, я возьму револьвер, и — ходу! — спокойно сказал француз. — Через пять минут здесь будет слишком шумно.

В самом деле, Ден убежал, громко сзывая клан бандитов:

— К оружию! Все сюда! Окружайте строения… В мастерскую! Из-под земли достаньте моего белого слугу и механика-француза! Взять живыми! Тысяча фунтов тому, кто их найдет!

— Несомненно, здесь будет жарко, — сказал Тотор, — но мы еще не пойманы! Быстро смываемся!

Молодые люди побежали спортивным шагом и скоро оказались на хорошо знакомой Тотору дороге, готовые броситься в кусты, если погоня будет близко. Приблизительно через пять минут за ними послышались приглушенные шаги.

— Что это? — спросил Тотор, — Стоп!

Он остановился, зарядил револьвер и отошел в сторону. В эту минуту перед ним выросла издававшая сильный козлиный запах черная фигура и раздался сладостный посвист, напоминавший пение ночной птицы:

— Фью-у! Фью-у!

Изумленный и восхищенный Тотор узнал знакомый сигнал — чудесное подражание трелям «мальми», австралийского соловья с лазоревым и пурпурным оперением.

— Бо, мой славный Бо! — воскликнул он, дрожа от волнения. — Ты не бросил меня!

Тотор не ошибся. Это появился необыкновенный австралиец, дикарь-лицеист, латинист-людоед, который давал о себе знать птичьей песенкой.

Он ничего не ответил парижанину, но в темноте отыскал руку француза и прижал ее к своей атлетической груди. Это простое движение было красноречивее всяких слов.

Какое странное и трогательное превращение свершилось с ним? Какие воспоминания давно стершегося из памяти прошлого толкнули к двум белым несчастным беглецам этот жалкий обломок слишком высокой цивилизации?

Не только волшебная сила алкоголя заставила прирученного кровавого скота жертвовать собой. И не просто обыкновенная благодарность желудка! Тотор почувствовал это.

Несомненно, в Татамбо частично пробудился оцепеневший ум, произошла вспышка mens divinior, запрятанного в мозгу первобытного человека. Так случайный удар освобождает драгоценный камень из пустой породы или крупицу золота — из гранита.

А роль удара сыграли веселая откровенность, дружелюбие Тотора, его мягкость и особенно бесконечная доброта.

И вот чудо свершилось. Бо телом и душой теперь с Тотором, окончательно решил бросить своего хозяина — разбойника и больше никогда не покинет юного белого друга, которого он попытается спасти. Парижанин соединил его жесткую черную руку с рукой Мериноса и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Бо, я люблю этого белого, как брата. И ты полюбишь его? Да?

Австралиец проворчал что-то с довольным видом, а Меринос высокопарно сказал:

— У меня было большое предубеждение относительно людей твоей расы, Бо, но я совсем их не знал! Благодаря тебе я смогу вернуть им долг признательности.

 

ГЛАВА 7

Бегство. — Чтобы обмануть собак. — Три часа сна. — Выше колонны на площади Бастилии [149]Бастилия — крепость в Париже, построена в 1370–1382 годах, с XV века — государственная тюрьма. Штурм ее народом 14 июля 1789 года считается началом Великой Французской революции. В 1790 году крепость срыта.
. — Кхамин. — Как взбираются на пятидесятиметровое дерево. — Двойная ноша. — Невероятный трюк. — Головокружение. — Ужасная опасность. — Спасены!

Тотор, Меринос и австралиец побежали дальше в темноту, стремясь уйти от опасности, выиграть хотя бы несколько минут, а может быть, и целый час.

Но скоро должна была начаться погоня, ужасная охота на людей, с огромными догами вместо ищеек и бандитами вместо егерей. Впереди — безумная травля, улюлюканье, агония сопротивления собачьим клыкам, неизбежная поимка алчущими крови чудовищами и несомненно какая-нибудь утонченная пытка, изобретенная искусным мучителем.

Однако Меринос сохранял смутную надежду, потому что ни разу не выходил на вольный воздух и не ведал, что это за таинственный оазис, затерянный в песках.

А вот у Тотора иллюзий не было. Он-то знал, что долину разбойников окружали непреодолимые стены отвесных гор. Даже обезьяна не смогла бы вскарабкаться на них, а белка напрасно обломала бы свои коготки.

Словом, это огромная тюрьма — правда, с большими деревьями, лугами, цветами, птицами, но не менее отгороженная от воли, чем самый угрюмый карцер.

Если бы молодые люди были предоставлены самим себе, они неизбежно погибли бы, но к ним присоединился австралиец, о пособничестве которого хозяин не догадывался.

Бо, которому вся окружающая местность, с ее деревьями, скалами, рощицами, источниками, болотами, была знакома как свои пять пальцев, умело руководил беглецами.

Вскоре он заставил их бросить круговую дорогу, служившую автодромом, и повел друзей через многочисленные препятствия, запутывая следы, забегая вперед, не раз возвращаясь на то же место, чтобы сбить с толку собак, лай которых уже слышался вдали.

Истерзанные шипами, ежеминутно натыкаясь на камни и деревья, друзья молчали.

Так прошло часа два. Наконец Бо негромко свистнул. Измученные молодые люди задыхались, пот покрывал их лица, и они охотно остановились. Беглецы были в роще деревьев с широкими, гладкими, мясистыми листьями.

Бо сорвал их целую охапку, растер в руках и сочной мякотью с силой натер ноги Тотора.

— Понятно, — тихо, как вздох, сказал француз. — Чтобы помешать псам учуять нас? Так, старина?

— Да, — ответил австралиец.

— Как, — спросил потрясенный Меринос, — он говорит по-французски?

— Лучше учебника, — ответил Тотор, — а по-латыни — как покойник Цицерон.

— Невероятно!

— Тсс, — шепнул Бо, не обращая внимания на похвалы.

Все трое стали натирать себя с ног до головы листьями, из которых бежал липкий сок со странным, неожиданным запахом, и это заставило неисправимо болтливого Тотора сказать:

— Пахнет хлебом, вынутым из печки. Вот бы поесть!.. И от этого исчезнет наш аромат?

— Тсс, — опять прошипел австралиец, явно волнуясь.

— Все, проглатываю язык и работаю.

Наконец кожа и одежда обильно пропитались соком. Бо снова повел своих юных друзей через поросли, тихо посмеиваясь при мысли, что собаки скоро потеряют след, и тогда можно будет отдохнуть.

А это было необходимо! Измученный усталостью и голодом Меринос, несмотря на возбуждение, едва стоял на ногах. Он спотыкался на каждом шагу и давно бы упал, если бы добрый Тотор не поддерживал его, хотя и сам держался из последних сил.

Весь превратившись в слух, раздвигая руками ветки, Бо молча расчищал дорогу. Молодые люди шли за чернокожим, задавая себе вопрос, долго ли еще продлится бешеная гонка.

Было около двух часов. Стояла чудная, теплая, благоухающая ночь. Внимание, лесная поляна! Почва стала сухой, каменистой, но идти по ней было все же удобно. Прошли еще немного. И вдруг перед ними встала стена исполинских деревьев. При свете звезд можно было различить их чудовищные стволы, настоящие башни, над которыми раскидывались широкие кроны.

Бо засвистел, Тотор понял и тихо сказал:

— Да, остановимся, мы на краю света. Можно вздремнуть, старина?

— Да, спите, — ответил австралиец.

Молодые люди повалились у подножия громадного эвкалипта, от которого исходил приятный запах, и заснули свинцовым сном.

Неутомимый Бо уселся подле них, прислушиваясь и наблюдая.

Лай прекратился. Вероятно, собаки потеряли след беглецов; раздавались только обычные ночные звуки. Хотя бы небольшая передышка, пока погоня прекратилась. Но для того, кто хорошо знает хозяина, ясно, что она возобновится с первыми лучами солнца и будет еще более ожесточенной.

Бо дал молодым людям крепко поспать целых три часа.

Вот проснулись попугаи, притаившиеся на вершинах самых высоких деревьев. Горизонт слегка побледнел. Ночь подходила к концу. Австралиец разбудил своих спутников, которые зевали и потягивались, не желая просыпаться. Он резко потряс их и при свете еще далекой зари показал Тотору на самое высокое, толстое дерево.

Тотор очнулся, но Меринос, блуждая взглядом по сторонам, еще ничего не видел и не слышал. Парижанин понял выразительное движение руки Бо и удивленно спросил:

— Ты хочешь сказать, что нужно забраться на дерево?

— Да, да, забраться!

— Если б я тебя не знал, подумал бы, что ты меня дурачишь! — заметил француз.

— Я сказал: забраться…

— А ты случайно не сошел с ума? Посмотри, твое дерево — высотой около семидесяти пяти метров, на треть выше колонны на площади Бастилии… страшно толстое, а ветви начинаются только в пятидесяти метрах от земли… И гладкое, как корка тыквы!

Австралиец пожал плечами, будто говоря: «Это безразлично». Он, пожалуй, был скуп на слова и не склонен к свойственному ему в опьянении нервному словоизвержению, которое позволило французу узнать тайну этой странной личности. Преображение произошло слишком недавно, и, несмотря на постоянные усилия Тотора, языковые навыки новообращенного еще не развились.

Бо говорил мало, но постоянно действовал. Он огляделся вокруг, потом, уже не обращая внимания на парижанина, встал и в несколько прыжков, которым мог позавидовать кенгуру, очутился подле тонких, похожих на бамбук, растений с синеватыми листьями. Их стебли достигали порой свыше пятнадцати метров и грациозно клонили свои метелки.

Немного знакомый с ботаникой, Тотор узнал в этом растении так называемый ротанг, calamus australis, австралийский тростник. Не толще пальца, как бы сплетенный из прочных нитей, он надежней, чем стальной трос, и не порвется, даже если на нем подвесить тысячекилограммовый груз.

Бо выбрал на ощупь одно из здоровых растений высотой метров в двенадцать, наклонился и своими волчьими зубами надкусил его сначала с одной стороны, потом с другой, несколько раз перегнул, наконец сильно дернул. Странное дело: прочный стебель лопнул, как нитка.

Бо торопливо завязал узел на одном из его концов и бегом вернулся к наблюдавшему за ним Тотору. Остановившись, негр натер руки и ноги пылью, чтобы не скользили, и встал у подножия гигантского дерева. Левой рукой он схватил узел и бросил тонкий и гибкий стебель кругом чудовищного ствола. Растение, послушное этому вращательному движению, обвило ствол, и Бо ловко схватил его на лету правой рукой. После этого австралиец накрутил гибкий стебель спиралью на предплечье и зажал его в руке.

Таким образом дерево было опоясано стеблем ротанга как дужкой, за концы которого держались человеческие руки. Бо уперся ступней в кору дерева и откинул корпус назад, потом поддернул тростник вверх примерно на сорок сантиметров и поставил вторую ногу на ствол. Теперь он уже оторвался от земли и держался только благодаря усилиям конечностей и натяжению стебля ротанга, который обвивал ствол эвкалипта.

Так, откинувшись назад, напрягая все мышцы, австралиец с силой и ловкостью четверорукого животного совершал удивительное и опасное восхождение. Его ступни поочередно поднимались, а сжатые руки заставляли передвигаться вверх тростниковый канат.

Удивительный гигант двигался вверх необыкновенно быстро. Вот Бо уже на высоте десяти… двенадцати метров от земли! Даже непохоже, что он когда-то касался ее, и, видя его, прилипшего к скользкому стволу, едва можно поверить, что видишь человека.

Но это еще не все. Странное восхождение, которое наверняка требует много сил, происходит плавно, без сбоев и так же быстро, как это мог бы делать матрос, поднимаясь по выбленкам.

Тотор, сам ловкий и сильный спортсмен, был потрясен. Вдруг Бо остановился и начал спускаться с ловкостью обезьяны. Подъем занял минуту, а спустился он за десять секунд и не запыхался, ни капли пота не выступило на лбу. Сойдя на землю, Бо взглянул на Тотора, точно спрашивая его: «Ты понял?»

— Да, — сказал парижанин, — я понял, но знаю, что не все смогут управлять этой штукой. Кстати, как она называется?

— Кхамин.

— Отец рассказывал мне об этом орудии, — сказал Тотор, — но, друг мой, несмотря на преподанный тобой урок, мне его никак не повторить! Тридцать сантиметров выше уровня моря — мой предел! Не обижайся, но для таких фокусов нужно быть помесью обезьяны и дикаря, да к тому же иметь мускулы бизона!

Австралиец улыбнулся, пожал плечами и заметил:

— Болтун, попугай!

— Хотел бы я попасть к попугаям, туда, наверх!

— Пойдем, я доставлю тебя к ним, — предложил Бо.

— А Меринос?

— После тебя… Но скорей… Скорей!

— Так ты берешься поднять меня туда… поэтому ты и устроил эту репетицию? Но знаешь, затея рискованная! И куда мне сесть? Тебе на спину? На плечи? На грудь?

Бо торопился. Не говоря ни слова, он схватил парижанина под мышки и как ребенка прижал к своей груди. Тотор инстинктивно соединил пальцы на затылке дикаря, который глухо проворчал:

— Держись крепче.

Кхамин лежал в виде полукруга у подножия исполинского дерева. Бо поступил с ним, как и в первый раз, набрал в легкие воздуха и, не обращая внимания на двойную нагрузку, двинулся вверх.

Меринос спал. Тотор украдкой взглянул на него и подумал: «Вот удивится, когда увидит меня наверху!»

Страшный подъем начался. Сберегая силы, стараясь дышать ровней, австралиец поднимался с поразительной быстротой и ловкостью.

Через его плечо Тотор видел, как расширялся понемногу горизонт, как становились плоскими кусты, отдалялась земля. Все это, едва различимое в предшествовавшей рассвету полутьме, имело странный, пугающий вид. Повиснув над пустотой на груди Бо и рискуя стать жертвой неверного шага, обморока, парижанин сохранял великолепное спокойствие.

Он предоставил нести себя, как мешок, с кротостью спящего младенца, хотя подобная пассивность противоречила его боевой натуре. У такого нарочито болтливого Тотора не возникало охоты произнести хоть словечко. Честно говоря, ему было не по себе.

Но они поднимались и поднимались! Черный атлет все более явно демонстрировал ловкость и сверхчеловеческую выносливость. Казалось, он разогревался в захватывающей борьбе с собственной усталостью и его силы росли по мере того, как увеличивалась опасность.

Тотор чувствовал, что сердце Бо бьется страшными толчками, слышал, как свистел воздух в его острых зубах, ему даже казалось, что видно, как волны крови переполняют сосуды его черного друга. Он думал: «Вот полетим, если Бо вдруг отдаст концы! Вот загремим вниз! В лепешку расшибемся!»

Минуты ползли — изматывающие, долгие, как часы пытки, как месяцы плена.

Тотор перестал видеть землю, а вершина дерева-гиганта стала вырисовываться яснее. Сотни попугаев подняли неистовый крик, протестуя против вторжения человека в их небесные владения.

Вдруг что-то слегка ударило парижанина по голове. Он поднял глаза, увидел громадную, тянувшуюся горизонтально ветвь, с облегчением вздохнул и сказал:

— Прибыли!.. Я восхищаюсь тобой, старина Бо, ты, оказывается, вовсе не слабак! От всей души благодарю тебя.

Чернокожий с налитыми кровью глазами, весь покрытый потом, постарался улыбнуться и остановился, чтобы передохнуть. Осматриваясь, Тотор заметил, что выше, где от ствола отходили крупные ветви, кора была морщинистой и с выступами, за которые можно ухватиться. Он разжал руки, оторвался от груди Бо и стал карабкаться вверх.

Еще немного, и француз оказался в кроне дерева, которая была шириной более десяти метров и почти горизонтальной.

— Вот это уже похоже на дерево Робинзона, тут мы будем как дома! Не так ли, старина Бо?

Но австралиец не ответил. Увидев, что друг в безопасности, он быстро спустился к продолжавшему спать сном праведника Мериносу и стал будить его.

— А? Что? Где Тотор? — спросил проснувшийся наконец американец.

— Тсс, — сказал австралиец, — тише, пойдем, не подымай шума.

— Куда пойдем?

— В небо.

— Что за дурные шутки! Где мой друг? Хочу видеть Тотора.

— Так поднимись сюда, — послышалось издалека, как из-под облаков.

Меринос узнал этот голос, едва слышный, но совершенно четкий — Тотор свесился с одной из главных ветвей и смотрел вниз.

— У тебя бывают головокружения? — спросил парижанин.

— Еще какие, — ответил Меринос.

— Жаль! Ну ничего, схватись за шею Бо и закрой глаза. Скорее, Мериносик… Я вижу всадников, слышу вой собак. Там все пособники и прихвостни, двуногие и четвероногие, собрались, чтобы поохотиться на нас… Вперед, Бо, вперед, старина!

Не очнувшийся еще от сна, пришедший в ужас при одной мысли о смертельном акробатическом номере, янки повиновался. Австралиец снова начал свое невероятное восхождение. Тотор с тревогой молча наблюдал за каждым шагом Бо, который, опасаясь неприятностей, не останавливался даже для того, чтобы перевести дыхание.

Француз, замирая от страха, следил за движениями бесстрашного гимнаста и удивлялся его малой скорости, а между тем Бо, подстегиваемый тревогой, поднимался уже не щадя сил, не давая себе ни малейшей передышки!

Вскоре парижанином овладел ужасный, безрассудный страх за друзей. Ничего подобного он не испытывал, когда подвергался опасности сам. До него донеслось тяжелое, как из кузнечных мехов, дыхание Бо, наконец показалось смертельно бледное лицо Мериноса, который, кажется, уже терял сознание.

— Помоги… Тотор, — простонал американец, — я умираю…

— Не время умирать! Держись, черт возьми! Держись и закрой глаза.

С замиранием сердца Тотор заметил, что Бо зажал зубами куртку Мериноса, сшитую из толстой бумажной материи. Несчастный молодой человек, обессиленный головокружением, опустил руки… Только железные челюсти бывшего людоеда удерживали его. О, эти головокружения! Смертельно опасная болезнь, которая поражает и доводит до жалкого состояния даже самых смелых!

— Боже, он упадет, — прошептал Тотор и сам, рискуя упасть, склонился над бездной.

Бо, обе руки которого заняты кхамином, был бессилен помочь ему. Только парижанин мог спасти Мериноса.

Изловчившись, одной рукой Тотор уцепился за ветку, а другой схватил американца за ворот куртки.

Освободившись от тяжести, когда Тотор с силой, удвоенной опасностью, приподнял друга, Бо глубоко вздохнул и напряг плечи.

Ноги Мериноса встали на могучую спину чернокожего, Тотор сделал последнее нечеловеческое усилие… Удерживая Мериноса рукой, он поднес его поближе и положил на жесткую площадку, образовавшуюся в развилке первых ветвей.

— Гоп-ля! Готово, — сказал Тотор посиневшими губами.

— О, спасен, — пробормотал Меринос.

— Молчи, не двигайся! И прижмись к стволу. Тут хватит места на десятерых!

В ту же минуту Бо ловко навернул спиралью свешивавшуюся часть кхамина на свою ляжку. Убедившись, что кхамин держится прочно, он смог освободить одну руку.

Цепляясь пальцами за неровности коры, Бо вскарабкался по стволу, подтянулся и очутился рядом со спасенными им молодыми людьми.

 

ГЛАВА 8

Тотор счастлив. — Боже, сколько тут попугаев! — Охота на людей. — Перед подвижной сетью. — Среди беглецов. — Туземец. — Скот на подножном корму. — Людоед. — Неудачное падение кхамина. — Обнаружили, но кого? — Дело осложняется.

— Так что мы поселились на дереве! Да еще на каком! Дерево-гигант! Прямо-таки монумент, целый мир! — восклицал Тотор.

— По-моему, нечего радоваться! — ответил Меринос.

— Ну, знаешь, ты никогда не доволен.

— Поскорей бы убраться отсюда!

— Нет уж! Не уступлю своего места и за большие деньги.

— Если б я не страдал морской болезнью!

— Что, опять головокружение?

— Нет, сейчас получше. Только не решаюсь даже пошевелиться и вздрагиваю, когда вижу, что ты по-обезьяньи скачешь по ветвям, которые сами по себе — целые деревья!

— Если б ты знал, как это интересно и забавно! Таких приключений у отца не было! А он коллекционировал самые необыкновенные и опасные!

— Значит, ты доволен?

— Как перепел… или как кит… Эти два существа мне почему-то представляются полюсами счастья.

— Ты живой парадокс, — заметил янки.

— Ты мне льстишь. А если поминать парадоксы, то я знаю здесь только одно животное под этим именем: ornithoryngue paradoxal… Это утконос, пушистое четвероногое, которое кладет яйца и вспаивает молоком своих малышей.

— Прошу извинения, — заметил американец, — но я тебя утконосом не называл, призываю в свидетели Бо.

Австралиец, сидевший на корточках, засмеялся и мотнул отрицательно головой.

— Я только хотел напомнить, — продолжал янки, — что голод уже подводит нам животы, жажда сушит гортань, жара изнуряет, усталость одолела… а главное, нас преследуют смертельные враги. Словом, положение наше отчаянное.

— Когда-то ты питался травой и заставил меня вспомнить о Навуходоносоре… а сейчас твои жалобы напоминают о другом покойнике — пророке Иеремии, плаксивом изобретателе иеремиад.

— Да ты действительно феномен!

— Что ты хочешь! Просто мы по-разному смотрим на вещи.

— А слышишь ли ты, несчастный, собачий лай, крики, выстрелы, пугающие людей и зверей? Вспомни, что мы здесь в осаде, что нам грозит голодная смерть!

— Ничего, — ответил Тотор. — Мы съедим Бо в сыром виде! Но прежде задушим парочку-другую попугаев, из тех, что тысячами порхают вокруг нас… А раз мы народ привередливый, они пойдут на закуску к нашему благодетелю. Вот как я оцениваю ситуацию, мой дорогой Иеремия!

Безутешный пессимизм Мериноса не смог выдержать испытания неожиданной шуткой. Осмеянный американец громко расхохотался, чем вызвал под голубоватой кроной дерева панику среди ее пернатых обитателей.

— Кажется, все попугаи этих мест слетелись сюда? — спросил Меринос.

— Похоже, что да! — отозвался парижанин, в восторге при виде тысяч попугаев, больших и маленьких, всех расцветок — они весело сновали вокруг, как комары в луче солнца. — Это необозримый вольер, рай для пернатых. Очень уж напоминает толкучку на Кэ-де-ла-Феррай! Вот если бы нам их крылья или хотя бы когти!

Действительно, тут было чем удивить даже самого невозмутимого орнитолога. Бесконечно разнообразные попугаи собрались группами и семьями на этих гигантских деревьях, вершины которых достали бы до первой платформы Эйфелевой башни. Счастливые, то спокойные, то крикливые, непоседливые, искрометные птицы-болтуны жили там, вдали от врагов, большими колониями, объединенные сходством вкусов, нужд и способностей.

Серые, краснощекие жако, коренастые и неуклюжие, с толстым клювом в виде кусачек и злыми змеиными глазами; привычные какаду — белые, черные, даже розовые — непоседливые, подпрыгивающие, со странными светло-желтыми, черными или пурпурными хохолками; попугаи-гиганты и чуть поменьше, с голубоватой головой, зеленое оперение которых как бы присыпано серым; элегантные и подвижные попугаи красивого темно-фиолетового или не менее великолепного ярко-фиолетового цвета — перелетали с места на место, переворачивались, как акробаты, цеплялись лапами и клювами за мелкие ветки и испускали душераздирающие крики — это и есть песни попугаев.

Другим нравилось упиваться синевой неба и солнцем, они беспрерывно летали, укачиваемые сладостными ритмизованными движениями своих разноцветных крыльев.

Очаровательно выглядели попугайчики, грациозный взлет которых так красив благодаря длинному распущенному хвосту, переливающемуся разными цветами. Кажется, чтобы украсить их, природа не пожалела сногсшибательного великолепия из своего чудесного ларца. Похожие на живые цветы, ожившие драгоценные камни, с изумрудами на крыльях, в розовых и пурпурных шлемах, с синими или аметистовыми мантиями, попугаи как бы выставляли напоказ свою несравненную красоту. Многие отсвечивали радугой, краски их оперения переливались. И все это сверкало, блистало, рдело в волнах света перед восхищенными молодыми людьми, заставляя последних забыть об их ужасном положении.

У всех птиц — сходная форма, одинаковая грация и красота, но были здесь особи солидные, большие, а иные — размером с голубя, даже с ласточку, как бы для того, чтобы служить переходной ступенью к совсем маленьким попугайчикам, которых можно было бы считать воробьями отряда попугаев.

Эти драчливые, крикливые опустошители живут стаями, завидев корм, опускаются на минуту, подчистую подбирая все, доступное их толстым клювам, и с гулом улетают, кружатся, снова взлетают фейерверком.

А микроскопические tonis, это совсем уж миниатюрные создания — настоящие мухи среди птиц. Сами они едва больше бабочки, их яйца — с горошину, а гнезда — не больше ореховой скорлупки. Они жужжали крыльями, как колибри, почти касаясь Тотора и Мериноса, распевая хриплую, совсем коротенькую песенку: «Крра! Кррао-о-о!»

Пока Меринос прислушивался к приближавшемуся неясному шуму, парижанин, неисправимый оптимист и более внимательный к красотам природы, любовался птицами и не мог не восторгаться вслух:

— Черт побери! Просто замечательно! О подобной красоте в Бютт-Шомон и парке Монсо не слыхивали! Ради одной такой птичьей выставки стоило отправиться в путешествие!

Бо не обращал внимания на привычные для него красоты. Как и американец, он прислушивался к звукам, которые становились все более отчетливыми.

Охота возобновилась. Уже совсем рассвело, и с вершины эвкалипта была видна вся шайка, снова созванная ради облавы. Около шестидесяти человек, а может быть, и больше. С ними собаки, уцелевшие при истреблении своры.

Пешие и конные выстроились цепочкой во всю ширину долины, их отделяло друг от друга не больше ста пятидесяти шагов. Продвигались медленно, обыскивая взглядом каждый метр пространства, не оставляя без внимания ни клочка земли.

Это было движущееся заграждение, или, еще точней, огромная сеть, которая захватывала по пути все живое. Спасаясь от нее, уже давно скакали целые стада вспугнутых исполинских кенгуру, достигающих шести футов в высоту. Были и поменьше, размером с козленка, и совсем маленькие, не больше кролика, но всех сотворила по единому образцу добрая австралийская Исида, которой явно нравились самые неожиданные и даже комичные формы.

Насторожив уши, с испуганными глазами, эти несравненные прыгуны, из брюшных сумок которых выглядывало по паре детенышей, скакали, дрыгали ногами, как заводные игрушки.

Висевшие на хвостах опоссумы, похожие на люстры, удивленно всматривались в охотников большими прищуренными глазами ночных зверьков.

Со всех ног улепетывало несколько больших и сильных, как страусы, черноголовых эму.

Громадные стаи больших зеленых голубей взлетали, громко хлопая крыльями, и снова садились невдалеке, как бы не в силах оставить привычные луга. Там они копошились в невероятной скученности, пока люди или лошади не наступали им буквально на хвосты.

В этом мирке, жившем до сих пор в ничем не нарушаемом спокойствии, теперь была заметна изрядная суматоха.

Вместе с представителями фауны можно было углядеть и людей, жалких аборигенов, оставшихся дикарями, которых Тотор уже видел мельком во время поездок по автодрому. Почему-то охваченные страхом, они бежали вперемежку с животными, будто им грозила смертельная опасность.

— Зачем же они удирают, ведь не на них охотятся?

— Кто знает! — странно ответил Бо.

Цепь преследователей подошла к роще эвкалиптов, и два друга с вершины своего дерева-гиганта могли отчетливо разглядеть непонятный для них отчаянный бег несчастных дикарей. К подножию дерева приблизились две женщины и молодой мужчина, сложенный как гладиатор.

В ту же минуту из поросли красивой, покрытой множеством цветов древовидной жимолости выехал глава бушрейнджеров. Тотор и Меринос узнали его по белой каске, теннисному костюму и, главное, по раскатам голоса, казалось, призывавшего к расправе.

Чернокожий с вздымавшейся от бега грудью, с пеной у рта, пытался скрыться, но бандит выстрелил из револьвера, ранив несчастного в ногу.

— Чем объяснить эту бесполезную жестокость? — задавали себе вопрос юные друзья, спрятавшись в развилке ветвей. — Ведь чернокожий не нападал, он убегал! В чем же дело?

Хозяин со звериной ловкостью спрыгнул на землю, вытащил кинжал, схватил перепуганного насмерть чернокожего и одним взмахом перерезал ему горло от уха до уха. Хлынувший поток крови окрасил песок и образовал большую лужу. Но убийце показалось, что дело идет слишком медленно. Встав ногами на труп, он потопал, чтобы выдавить все, что еще было в груди, и недовольно крикнул:

— Тысяча чертей! Куда же запропастился негодник Татамбо!

Голос четко доносился до беглецов, похолодевших от ужаса. Двое белых прибежали на звук выстрела. Один из них ответил:

— Хозяин, вы знаете, что Татамбо бесследно исчез вчера вечером, как и Ли…

— Вот бездельники! Они получат по пятьдесят палочных ударов, но пока вам придется исполнять обязанности мясника и повара…

— All right! — сказал бандит, подбирая нож, отброшенный хозяином.

Пока его товарищ обрывал листья карликовой папайи, изобиловавшей в этих местах, несколькими быстрыми ударами он взрезал грудную клетку и живот мертвеца. Вытащив внутренности, потрошитель бросил их к корням эвкалипта, потом оба принялись набивать листьями вскрытые внутренние полости.

Хозяин с интересом следил за этой операцией, исполнявшейся с неслыханной скоростью, и распорядился:

— Оберните его листьями, накройте ветками и отнесите на склад, как только кончится облава…

А устрашенный Тотор не мог не прошептать на ухо Бо:

— Что он собирается делать с этим несчастным?

— Съесть! — ответил австралиец, опустив глаза.

— О, какой негодяй! Злодей! Значит, этот монстр, подлакированный цивилизацией, говорящий на многих языках, окруженный роскошью, он еще и каннибал!

— Да… ужасная страсть, от нее не избавиться, тут убивают по человеку еженедельно.

— Значит, все эти черные бедняги, расселенные здесь, — это пленники, убойный скот на подножном корму!

— Я подавал чудовищу нечистую еду! — прервал его Меринос, которого едва не стошнило.

Все еще боясь головокружения, американец невольно отступил назад и задел висевший за ним на ветке кхамин, спасительное орудие, позволившее подняться сюда. Стебель тростника скользнул по отполированной, как слоновая кость, коре, сорвался с сучка и упал вниз.

Тотор, который заметил это падение, едва не вскрикнул в отчаянии.

— Гром и молния! Мы пропали! Отсюда нам не спуститься!

Стебель падал, крутясь, и ударился как раз о колониальную каску главы бушрейнджеров, который поднял голову и, еще не догадываясь, в чем дело, воскликнул:

— Это что еще такое? Кхамин с неба свалился? Мои пленники занимаются гимнастикой, решили влезть на дерево… спрятаться, чтобы не попасть на вертел…

Он искренне верил, что это черные влезли на дерево, и не желал поверить простой, но невероятной правде: в ста пятидесяти футах над землей — Тотор, Меринос и Бо.

Переходя с места на место, Ден осмотрел крону, но ничего не увидел и разочарованно проворчал:

— Что-то или, верней, кто-то притаился в листве, но нужно выяснить, кто именно.

Пристально всматриваясь в листву, он углядел нечто белое, вероятно, короткую блузу или штаны покойного Ли, надетые Мериносом.

Не веря собственным глазам, злодей крикнул:

— Это безумие, вещь невероятная, а между тем это верно… Тот, кто прячется в листве, одет, как Ли… или как мой белый лакей, сын короля шерсти. Точно, белое пятно переместилось… Я его не вижу… Тревога! Тревога! Все сюда!

Бандит сложил руки рупором и во всю силу легких протрубил сигнал сбора австралийских аборигенов:

— Ку-у-у-и-и-и!

Конные и пешие тотчас рассыпали строй и устремились со всех сторон к главарю галопом или бегом. Охота была остановлена. Люди и собаки собрались вокруг Дена. Возбужденные псы отчаянно лаяли, лошади ржали, ничего не было слышно.

— Молчать! — решительно приказал главарь. — Ищите следы на земле, на коре эвкалипта, ищите в кроне, будьте внимательны! Сто долларов тому, кто что-нибудь заметит!

Негодяи таращили глаза, но ничего не могли увидеть, разочарованно роптали, изрыгали проклятия, однако все напрасно. Они топтались на кишках мертвеца, укрытого листьями папайи, грубо толкали двух перепуганных женщин, сидевших на корточках, сжав головы сложенными крест-накрест руками. А так как обе своими стонами выводили дикарей из себя, женщин безжалостно прогнали ударами бичей.

Поиски были безрезультатны, хотя каждый хотел быть первым, и сразу кричал, если ему казалось, что он что-то углядел:

— Белый… черный… человек… нет, животное!

Предводитель сердился, терял терпение, бушевал.

— Есть, я видел! Это черный!.. Это шевельнулось!

Кто-то поднял карабин, прицелился и сказал:

— Сейчас узнаю, человек это или зверь!

Ден едва успел оттолкнуть ружейный ствол в самый момент выстрела. Уклонившаяся от цели пуля просвистела в листве. Темная тень наверху исчезла.

— Первый, кто выстрелит, будет повешен за ноги, — в бешенстве крикнул предводитель.

— Что же прикажете делать, господин? — почтительно спросил его Джим, доверенное лицо.

— Сбегай домой, принеси мой бинокль… хочу сам увидеть, во всех подробностях! И нужно придумать, как забраться наверх. Тысяча долларов тому, кто найдет такой способ.

— Господин, — ответил Джим. — Через два часа у вас будет сразу и бинокль, и готовый план, и даже все необходимое, чтобы его применить! Вот увидите!

 

ГЛАВА 9

Необычная лестница. — Медленный, но верный подъем. — В десяти минутах от цели. — Ночь. — На вершине дерева. — Две куртки! — Больше никого. — На ветви. — Отчаянное бегство. — В поселке. — Автомобиль. — Убитые часовые. — Тайный проход. — Полный вперед!

Прошли два, а потом и три часа. Ден, плохо переносивший ожидание, начал топать ногами от нетерпения.

Уже одиннадцать часов, жара становилась невыносимой.

Чтобы успокоиться, бандиты решили перекусить на скорую руку. Расправляясь со съестным, все продолжали вглядываться в крону колоссального эвкалипта, но безуспешно. Ничего разглядеть не удавалось.

Наконец послышались бубенчики, появилась английская коляска, в которую была запряжена мчавшаяся во весь опор сильная верховая лошадь. На сиденье — верный Джим с измученным лицом.

— Хозяин, простите мне опоздание, — сказал он без предисловий, — я его уже наверстал отчасти… подготовка закончилась… уверен, что получу приз.

— Хорошо, давай бинокль.

— Вот он!

Пока Король Ночи наводил на вершину дерева оптический инструмент, Джим в спешке распаковывал целый набор причудливых предметов.

Сначала — около сотни железных стержней с заостренными концами. Потом веревки разных размеров, еще молотки и, наконец, состоящее из подвесной люльки, ремней и крюков маленькое устройство, напоминающее то, каким пользуются маляры.

— Что ты собираешься делать с этой чертовщиной? — спросил заинтригованный глава бушрейнджеров.

— Сейчас увидите! Только прошу убедиться, что пришлось нарезать и заострить стержни, отыскать кучу веревок, собрать эту штуковину, и вы поймете, что я времени не терял.

— Довольно болтать! За дело!

Джим наклонился, взял в левую руку один стержень, а в правую — молоток. Потом, приставив к стволу эвкалипта острие, размашистыми ударами вбил в толщу древесины шестидесятисантиметровую, толщиной в палец, железку.

— Я понял, ты хочешь устроить лестницу.

— Да, хозяин!.. С единственной стойкой, которой будет сам ствол.

— Довольно просто. Это мне в голову не приходило.

— Не сразу сообразишь. А обойдется это вам всего в тысячу обещанных долларов.

— Договорились, я не отказываюсь от слова.

Первый штырь был вбит на высоте человеческого роста и высовывался сантиметров на сорок пять. Джим подвесил на него крюками маленькую ступеньку и поудобней устроился на дощечке. К стержню он привязал тонкую веревку, другой конец которой остался свернут кольцами на земле.

Кроме того, у Джима на шее висел парусиновый мешок, в котором лежали молоток и пять-шесть будущих ступеней.

Освоившись, он вбил следующий штырь, затем молоток вернулся в мешок, а покоритель высоты, стоя на первой ступеньке, привязал следующую, повыше.

Продвигался он медленно, но верно. Со ступени на ступень, и так — до высоты четырех метров. Уже начала вырисовываться спираль будущей лестницы, которая обовьет гиганта флоры, как фабричную трубу.

Удары молотка звонко стучали по древесине, резонировали и отдавались во всем дереве. Попугаи, взволнованные стуком, беспорядочно вспархивали отовсюду, протестуя резкими криками.

Джим на минуту перестал стучать: его мешок опустел, штырей больше не было. Отвязав веревку от ступеньки, на которой сидел, он перекинул ее через ту, что была выше, спустил конец на землю и сказал:

— Хозяин, прошу вас, распорядитесь, чтобы мне послали несколько железных стержней.

— Да, это все разумно, хорошо налажено, только медленно.

— И утомительно, но иначе не получится.

Во время этого короткого разговора полдюжины штырей были уложены в пучок и привязаны к нижнему концу веревки.

— Готово, подымай! — скомандовал хозяин.

Джим потянул за другой конец, подвел груз к себе, переложил стержни в мешок, подобрал веревку и снова стал стучать.

Постукивая, карабкаясь, подвешивая ступеньку за ступенькой, он поднялся еще на три метра. Спираль, как бы на огромных гвоздях, все ясней вырисовывалась вокруг ствола.

Теперь снова нужно было протянуть веревку, привязать новые железные штыри, поднять их, развязать, переложить в мешок, один за другим забить…

Да, все это отнимало время, много времени. Но другого способа уверенно, безопасно добраться до вершины просто нет. А главным требованием была именно безопасность.

Чем выше, тем более усложнялась и затягивалась работа. Вскоре подвеска одной ступени требовала уже пяти или шести минут. На середине потребуется десять. А какая адская усталость наваливается на человека, который, несмотря на силу и выносливость, все же должен хоть немного отдохнуть!

Наверху ничто не шевелилось, не появлялось. Беглецы упорно не показывались и молчали. Хорошо укрытые за огромными ветвями, они никак не попадались на ухищрения главаря, который напрасно суетился с биноклем под деревом.

В тени, которую скупо отмеряли висевшие вертикально листья, мужчины лежали, дремали, порой тихо переговаривались. Обсуждали, сколько времени требует установка одной ступени, сколько — всей лестницы, и то, почему это главарю пришла такая фантазия.

Дело двигалось. Однако заключившие пари, что оно будет кончено к вечеру, проиграли. На закате Джиму оставалось еще метров двенадцать до окончания изнурительной работы.

Он спустился полумертвым от усталости, поел, вытянулся на песке и заснул со словами:

— Завтра начну еще в сумерках… через два часа буду в этом чертовом попугайнике!

На рассвете все были на ногах. Джим промочил горло и полез вверх. Внизу начали уже волноваться в ожидании, когда же раскроется томившая их тайна.

Несмотря на внешнее спокойствие, волновался и хозяин. Он считал, что наверху засели беглецы. Только когда же Джим доберется до них? Может быть, они решили показаться внезапно и сбросить вниз смелого восходителя?

На всякий случай он крикнул беглецам:

— Вы попались! Не сопротивляйтесь… Я все забуду… Король шерсти заплатит за вас выкуп! Слышите? Сдавайтесь, и я вас пощажу.

Ни слова в ответ! Ни единого движения, которое могло бы выдать присутствие людей. Джим все стучит. Это уже последняя ступенька. Вот он испустил радостный крик, который был едва слышен из-за стрекота попугаев.

— Ура! Я добрался! Хозяин, я добрался, ура!

— Браво! — сказал хозяин, отчетливо выговаривая слова. — Получишь лишних сто долларов!

Джим сунул кинжал в зубы, чтобы двигаться свободно, и ловко поднялся в середину кроны. Послышался его победный крик:

— Хозяин, я их вижу… вот, надо мной… в белой куртке! Сдавайтесь, шельмецы! Сдавайтесь! Сейчас я вас!

Бандит кричал во все горло, и слова, отраженные массой листвы, доходили особенно четко. Они вызвали внизу напряженную тишину, которая длилась минут пять.

Потом снова послышался голос Джима, но на этот раз голос ярости, отчаяния:

— Негодяи, мошенники, прохиндеи! Сукины дети!.. Они нас обвели вокруг пальца… как маленьких! Будьте вы прокляты!

И тут же нечто белое, два больших предмета, пронизали толстый свод листвы. Они отскакивали от ветви к ветви и обрушились на землю. Толпа испуганно ахнула, еще не поняв, в чем дело.

Вдруг яростный, возмущенный вой послышался изо всех глоток. Перевернувшись в воздухе еще раз, оба предмета грохнулись оземь. Трудный и опасный подъем, нечеловеческая усталость, изматывающее волнение, назначенная и заработанная награда, надежда, ожидание и тревоги… короче, весь этот спектакль и финальный ультиматум, все это привело к жалкому результату — обретению двух набитых эвкалиптовыми листьями курток!

Если бы Тотор мог услышать этот град проклятий… если бы мог увидеть оторопь на ошпаренном лице главаря бушрейнджеров!

Беглецы исчезли, как шарик фокусника. Напрасно Джим, с риском сломать себе шею, упорно искал их по всей густолиственной кроне. Там не было никого, абсолютно никого! И ему пришлось подчиниться жестокой, издевательской очевидности: никаких следов человеческих существ, кроме двух курток!

Но это еще не все: когда все неистовствовали и ругались, и главарь больше всех, со стороны поселка послышались три взрыва.

Что это? Нападение? Или сигнал? Пожалуй, это пушечные выстрелы. Главарь страшно выругался и закричал дрожащим голосом:

— Тревога! Тысяча чертей! Тревога! Быстро, галопом! Должно быть, случилось что-то ужасное!

__________

А вот что произошло с того момента, когда Меринос уронил кхамин на каску человека, напыщенно именовавшего себя Королем Ночи.

Сначала Меринос и Тотор сочли, что безнадежно пропали. Бо успокоил их жестом и сказал:

— Они нас еще не заполучили!

— Но что с нами будет, раз мы не можем спуститься? — спросил Тотор.

Бо ответил загадочно:

— Кто знает?!

— Так что же делать?

— Не двигаться до ночи.

— Без еды, питья? — простонал Меринос, который слишком любил хорошо покушать.

— И без сна, — всерьез ответил Бо.

— Но разрешаем тебе пососать палец, — не менее серьезно добавил уже воспрянувший духом Тотор.

Внезапно австралийцу пришла в голову мысль. Всего можно было ожидать от столь жестокого и испорченного человека, как Король Ночи. Прежде всего могут заметить и подстрелить из карабина.

— Сними куртку, — сказал дикарь Тотору.

— Зачем?

— Увидишь… только не размахивай руками.

А дело было так.

Пока Тотор осторожно раздевался, Бо оборвал рядом с собой листья и набил ими куртку, превратив ее в чучело. Закончив работу, он сказал Мериносу:

— Твоя очередь.

Через несколько минут блуза покойного Ли также была набита листьями. Американец догадался:

— Понимаю, это приманка…

— Да, у нас это называют еще наживкой для простаков, — уточнил Тотор. — Так и есть!

Бо усадил две куклы — лже-Мериноса и лже-Тотора, чтобы позволить настоящим передвигаться с меньшим риском.

— Так, старина?

— В самую точку, — ответил дикарь, смеясь.

Именно эти хождения, перемещения были замечены вначале. А пятна, то черные, то белые, которые были едва видны снизу разбойникам, — и были военной хитростью Бо.

Убийственно долго текли мучительные часы страданий на жаре от голода, жажды, усталости.

Беглецы все время слышали надоедливый стук молотка, от которого раскалывалась голова. Лестница все поднималась… поднималась… и каждый метр, отвоеванный у непреодолимой, казалось, высоты, отнимал у них чуточку надежды.

Еще немного, и доверие Тотора к другу-австралийцу было бы поколеблено.

— Бо, старина! Эта обезьяна, что карабкается на колонну, уже метрах в десяти, — сказал он тихим, как дыхание, голосом.

— Да, но наступает ночь, ему придется остановиться, — прошептал Бо.

Так и произошло.

— Наконец-то передышка! — сказал воспрянувший духом парижанин.

В последних лучах солнца австралиец показал друзьям огромную поперечную ветвь метра в три диаметром. Она отходила от ствола горизонтально и доходила почти до горы.

— Хозяин хитер, — сказал каннибал улыбаясь, — но об этом он не подумал.

— Что это? — спросил Тотор.

— Мост!

— А зачем нам так называемый мост?

— Чтобы перелезть с дерева на скалы.

— Вот здорово! Это и есть твой план? Потрясающе! Он по меньшей мере достоин академических лавров, старина!

— Тсс! Довольно болтать… тихо! Давайте готовиться.

Когда настала ночь, Бо первым, расставив пошире руки и ноги, пополз по ветви. Меринос, дрожа, последовал за ним. К счастью, темнота не давала возможности вспомнить о мучительном головокружении. Тотор был третьим. Постепенно, бесшумно и решительно вся троица проползла над пропастью. Время от времени они останавливались, чтобы передохнуть и вслушаться в подозрительные звуки от подножия дерева.

Но все было спокойно. Никто ничего не заподозрил. Они снова поползли вперед, согнув спины, обдирая руки и колени, сдерживая свистящее дыхание.

Это длилось около часа. Наконец Бо остановился. Ветвь понемногу сужалась, теперь она была не толще человеческого тела. Меринос, отчаянно вцепившийся в нее, терял последние силы. До Тотора донеслись его едва слышные стоны:

— Скоро конец… больше не могу… кружится голова… задыхаюсь… Я не удержусь… Тотор!

Парижанин содрогнулся до глубины души. Его железному организму усталость не страшна, но он чувствовал, что друг совершенно растерян.

Зажав ветвь ногами, он схватил Мериноса за плечи и тихо сказал:

— Не шевелись, я тебя держу! Отдохни, расслабься! Не бойся… Эй, Бо, еще долго пробираться?

Австралиец не ответил. У Тотора выступил холодный пот на лбу, когда он вдруг услышал прямо под собой шум падения.

С бьющимся сердцем он продолжал:

— Бо, ответь… ты упал? Если с тобой несчастье, мы пропали!

— Все в порядке!

Парижанину показалось, что едва слышный шепот донесся снизу. Сомнений больше нет, Бо уже не на дереве. Но тогда…

— Куда ты провалился?

— Тихо! Я тебя вижу… на фоне звезд… спускай Мериноса, это не опасно…

— Ты слышишь? Эй, Меринос! — снова заговорил Тотор. — Хорошие новости, не теряй головы!.. Главное, не вскрикни… Ты готов?

— Да!

— Оп-ля!

Он приподнял друга и спустил его вниз, как мешок. Тотчас он услышал легкий шорох и сразу голос Бо:

— Твоя очередь! Раз… два… три!

Не колеблясь, он смело прыгнул вниз. Уже через секунду его на лету поймали сильные руки атлета и мягко поставили на толстый слой пахучих папоротников.

— Старина Бо! — с чувством сказал он, узнав черного друга, утонувшего по пояс в опавшей листве.

— Конечно, я!

— Ах, так! Это не сон… Где же мы оказались?

— На горе.

— А где Меринос?

Громкий храп, раздавшийся рядом, сделал ответ ненужным. Измученный переживаниями, усталостью и бессонницей американец был повержен на землю сном, близким к каталепсии.

— Неплохая идея! Хорошо бы и мне вздремнуть! Я так устал… пусть Бог меня простит, я тоже лягу.

— Поспи, малыш, — посоветовал из темноты ласковый голос австралийца, — поспите оба, и через несколько часов вы будете бодры и отважны, как молодые кенгуру.

— А ты?

— Я буду бодрствовать!

— Спасибо! Спасибо, мой добрый, дорогой друг… потому что без тебя… видишь ли… я… мы…

Фраза осталась незаконченной. Исполненный бесконечной благодарности голос замолк, Тотор уснул в папоротниках рядом с Мериносом.

Было около девяти часов вечера. Сидя на земле на согнутых под прямым углом ногах, положив руки на колени, а голову на руки, австралиец не шевелился. До сих пор ему все удавалось в этом, казалось, невероятном предприятии.

После подъема на дерево он заметил, что главная ветвь отходила очень далеко в горизонтальном направлении и нависала над небольшим выступом горы. Этот скальный выступ образовывал что-то вроде высокого мыса, где в течение многих лет накапливался слой перегноя из опавших листьев.

Мыс от ветви отделяли всего три метра, на нем обильно росли папоротники. И Бо сразу подумал, что было бы неплохо под прикрытием темноты соскользнуть туда. Папоротники могли к тому же смягчить падение. Все так и произошло, события подтвердили правоту австралийца. Теперь партия наполовину выиграна. По сколько еще предстоит трудностей!

В три часа утра пришла пора снова действовать. Бо разбудил друзей, которые спали как убитые. Они уже двадцать четыре часа ничего не брали в рог, а в их возрасте полное воздержание от еды переносится плохо. Кроме того, сказывались волнения и усталость.

Еле слышно Бо посоветовал им не шуметь, пообещал, что скоро они смогут утолить жажду. И медленно, шаг за шагом, идя впереди, вывел их из опасного места. Тотор замыкал шествие. Друзья пробирались в полной темноте по скалам, через колючие заросли, опасаясь неверного шага, падения, просто шороха веток, любого пустяка, который мог выдать их присутствие.

Мало-помалу, рискуя переломать себе ноги, они продвигались вниз. Каким образом, какой дорогой? Этого они и потом не могли себе объяснить.

Через два часа ожесточенной борьбы с невидимыми препятствиями они оказались на автодроме.

— Передохнем немного, — попросил Тотор.

— Какие приключения, — сказал Меринос, — и как я рад, что оказался на твердой почве! Ох уж это головокружение!

Затем, не сговариваясь, молодые люди в порыве благодарности схватили руки негра, сердечно жали их, а Тотор сказал.

— Старина Бо! Ты нас спас, и теперь мы друзья до гробовой доски!

— Да, друзья навек! — подтвердил Меринос. — Никакая благодарность не сможет сравниться с твоей преданностью.

В нарождающемся свете дня стала видна добрая, широкая улыбка Бо, которая изменила его угрюмое лицо. Глаза сверкали от радости, все его существо ликовало.

Но время подгоняло, не способствуя долгим излияниям чувств. Австралиец был, конечно, счастлив, что вырвал из лап смерти юных друзей, но опасность еще не миновала.

Таинственная долина, закрытая со всех сторон, совершенно недоступная, оставалась их тюрьмой.

Бо сильно втянул ноздрями утренний воздух, огляделся по сторонам, прислушался и сказал, покачав головой;

— Они еще суетятся там, под эвкалиптом… У нас есть в запасе часа три.

— А что дальше? — спросил Тотор.

— Скажи, — снова заговорил австралиец, — автомобиль готов? И может выехать?

— В любой момент! Даже заправлен бензином по приказу хозяина, — ответил парижанин.

— Тогда мы посмеемся над ними! Но последнее усилие! Быстро, в путь!

Друзья стремительно пошли по дороге, забыв о еде, воде, усталости, зато подкрепившись надеждой, прозвучавшей в словах австралийца.

Через два часа бешеной гонки они дошли до жилых зданий. Везде было пусто, ведь люди собрались в другом конце, у рощи гигантских эвкалиптов.

Вскоре три беглеца остановились перед гаражом, где под полотняным чехлом дремала машина.

— Подождите здесь, — сказал Бо, — и приготовьтесь к отъезду.

Чернокожий убежал, но тотчас вернулся, нагруженный, как мул, вещами, которые накидал в одеяло. Меринос и Тотор уже сидели в автомобиле. Бо бросил к их ногам свою ношу и скомандовал:

— Запускай машину — и за мной!

Мотор потихоньку заработал, автомобиль двинулся за Бо, бежавшим в хорошем темпе. Въехали в длинный сводчатый туннель, конец которого терялся в темноте.

Тотору показалось, что он видит смутные отблески на стали. Что это, оружие? Наверное, кто-то стоит на часах? Послышались два глухих удара, потом стоны… Вдруг стена, которая закрывала конец туннеля, с глухим скрипом сместилась.

— Я здесь был! — сказал Меринос. — Это подвижная скала, тайный проход. О, молодчина Бо!

Хлынул поток света. Перед машиной, как видение свободы, открылось безграничное пространство: мелкие пески, пустыня. На земле дергались в конвульсиях два тела. Появился смешной и ужасный Бо с лицом, засыпанным мукой, с окровавленными руками.

Одним прыжком он вскочил на заднее сиденье и скомандовал:

— Вперед, полным ходом!

Машина вздрогнула, подскочила, переехав тех двоих, и помчалась стрелой. Тотор, сжимая рукой руль, крикнул:

— Полный вперед, и да здравствует наш Бо!

Конец второй части