На самом видном месте в кабинете висела доска. В верхней ее части жирными буквами было написано рабочее, предварительное, название передачи: «РЫНОК ЖИВОПИСИ». Доска была поделена на пять вертикальных колонок: «Вводное – Рейчел», «Соломон – Уордлоу», «Эткин – Паткин», «Прием в галерее», «Чарльз Форд». Последняя колонка оставалась пустой. Сейчас она заполнялась.

Рейчел сидела на письменном столе, болтая ногами, и мелкими глотками отпивала кофе из чашки. Дженни, только что вернувшаяся из Санта-Фе, стояла у доски с мелом в руке. Заключительное интервью с Чарльзом Фордом должно было продолжаться не более десяти минут. Никому и в голову не пришло бы, как много подготовительной работы оно потребовало.

– О'кей, – скомандовала Рейчел, – пиши: «Происхождение и биография».

Дженни выполнила полученное распоряжение.

– Итак, Джен, я прочла твои заметки. Ты многое узнала о его семье. Его предки по материнской линии прибыли сюда вместе с испанцами в 1610 году, то есть еще до того, как отцы-пилигримы высадились у Плимутской скалы. Седая старина, разве нет?

– Пожалуй, да, если не считать индейцев навахо, живших там уже за четыреста лет до того.

– О'кей, а потом лет двести эти предки, как их там – дель Кастильо, обрабатывали землю, пытаясь не попасться в руки индейцев команчей. Потом старший брат, Соединенные Штаты, нанес поражение Мексике в 1848 году, и Санта-Фе стал частью территории штата Нью-Мексико. Дель Кастильо уже стали к тому времени крупными шишками?

– Начали становиться. Железную дорогу через Санта-Фе проложили в 1880 году, и тогда там начался экономический бум. Эти дель Кастильо, старинный аристократический род из Кордовы, что в Андалузии, стали жениться и выходить замуж за поселенцев. Начали скупать земли в округе, но у них в роду была тяга к живописи. В 1890 году один из предков Чарльза Форда устроил выставку своих картин в губернаторском дворце.

Рейчел задумчиво смотрела в чашку, на черную поверхность кофе. Вчерашний вечер так свеж в памяти. За голыми историческими фактами совершенно не видно ни живого человека, ни его сущности. Его корни уходят в такую старину, в такую древнюю культуру. Неудивительно, что он несет и хранит ее в себе, вот почему ему так неспокойно и тревожно в современной динамичной, стремительно меняющейся Америке.

– А откуда же фамилия Форд, Чарльз?

Они сидели близко друг к другу за столиком, оказавшимся, к счастью, очень маленьким, в задней комнате бара «Танзис». После того как они выпили у стойки, Чарльз предложил ей пройти туда перекусить, и она с благодарностью приняла его предложение. Рейчел говорила вполголоса, потому что совсем рядом, с обеих сторон, сидели другие посетители.

– Отец мой был, что называется, неприспособленным к жизни неудачником с Восточного побережья страны. Романтик. Поэт. Не хотел ни участвовать в регатах в Ньюпорте, ни праздно просиживать в нью-йоркских клубах. Поэтому в конце двадцатых годов, вместо того чтобы учиться в колледже, примкнул к художникам группы Уилла Шастера, основавшим свой поселок под Санта-Фе. Их называли «пятеро психов в глинобитных хижинах». Родители, естественно, пришли в ужас от такого поступка. Это, по-видимому, и явилось главной причиной того, почему он совершил его. Как бы там ни было, отцу это было по душе, а затем он познакомился с моей будущей матерью, Марией дель Кастильо, наполовину англичанкой, и они полюбили друг друга. Вот так я появился на свет.

Она смотрела на этого человека, сидящего напротив, и ей было невыразимо радостно оттого, что он когда-то «появился на свет». Все было так романтично: смешение разных национальностей и сословий. Деньги Фордов и старинные земельные владения дель Кастильо слились воедино. Неудивительно, что Чарльз богат. Но гораздо важнее другое: живопись, жизнь на природе, древний род, поселившийся в пустыне, всегда живший лишь по установленным им самим законам и правилам.

– Стало быть, твой отец был в первых рядах тех, кто основал эту колонию художников?

– Да. О'Киф, Д.Х. Лоуренс и другие знаменитости. Но дело не только в этом. В Нью-Мексико многие люди становятся художниками либо открывают в себе какое-нибудь другое творческое начало. Природа общается с тобой на более глубинном уровне. Ты не замечала этого? – Чарльз пристально смотрел на Рейчел.

Она чувствовала, что в некотором смысле он испытывает ее.

– Не думаю, чтобы это относилось ко мне.

Откинув голову, он искренне рассмеялся.

– Слава Богу – у меня честная собеседница. Художники поглощены исключительно самими собой. Часто не слишком добры. Часто самонадеянны и высокомерны. Иногда и неблагоразумны.

– Это автопортрет? – спросила Рейчел. – Совершенно не похоже на того человека, которого я только что начала узнавать.

– Но ведь пока ты меня знаешь не очень-то хорошо.

Его рука лежала на столе совсем рядом с ее. Рейчел охватило желание опять коснуться ее.

– Иногда я задаюсь вопросом, а по силам ли нам узнать кого-либо, даже самих себя, возможно, прежде всего именно самих себя, – сказала Рейчел.

Его глаза загорелись странным светом. Он слушал ее очень внимательно. Это была не пустая болтовня. С Чарльзом Фордом она, пожалуй, вообще невозможна.

– Ты знаешь, у индейцев пуэбло есть один ритуал, называется «Танец буйвола», в котором мать-буйволица олицетворяет собой прародительницу всех крупных животных. По преданиям пуэбло, мать-буйволица является в видениях молодым индейцам, которым предстоит пройти испытание на зрелость. Она дает им задание и три дня на его выполнение. По одному из преданий, она задает им вопрос в духе Фрейда… задолго до того возраста, в котором Фрейд стал хотя бы задумываться над этим: «Чего на самом деле хочет женщина?»

– А ответ существует?

– Оставаться верной самой себе.

– О-о! – воскликнула Рейчел.

Она попыталась понять смысл этой формулировки. Как может человек познать самого себя? Разве ты не меняешься из года в год, ежедневно, ежеминутно? И что такое верность, черт возьми?

– Я прямо слышу, как напряженно гудит твой мозг, – улыбнулся Чарльз. – Оставь его в покое. Почему бы не попытаться прочувствовать это сердцем, как дети природы – индейцы?

Она рассмеялась, вспомнив лекции по философии в колледже. Их читали атеисты, слепо верившие в силу своего отточенного, блестящего интеллекта. Их читали люди, полагавшие, что чувства – это то, что ты испытываешь, занимаясь сексом.

– Ведь и ты хочешь того же, не так ли? Свободы поступать по велению своего сердца.

– Относится ли это и к мужчинам?

– Знаешь, по-моему, мужчина хочет иметь рядом с собой верного ему человека и считать себя вправе быть верным этому человеку.

– Как в случае с Розой?

– Хватит заниматься подготовительной работой к своей передаче, Рейчел. Но если угодно, то да, как с Розой. Как с сыном. С дочерью.

На столике стоял графин с красным вином, прямо на скатерти лежали кусочки хлеба. Здесь было тепло и уютно, и Рейчел начинала осознавать, каково это – быть верной самой себе.

– Что вам удалось узнать за ленчем с Уордлоу? – спросила Дженни у Рейчел, прервав ее воспоминания и возвращая в настоящее.

– Что ты сказала? Ах, ленч с Уордлоу. Ну, главным образом, о Розе.

– Мне занести это в рубрику «Происхождение и биография»?

– Нет! То есть да… Роза.

Рейчел почувствовала себя неловко. Итак, ее карьера против Чарльза Форда. Именно благодаря своей карьере она смогла встретиться с Чарльзом. И вот сейчас они расходятся в противоположных направлениях, все больше отдаляясь друг от друга. Она явственно ощущала это, но поделать ничего не могла. Это неотъемлемая часть подготовки к передаче. Существенный элемент интервью. Именно благодаря такому подходу и отношению к своей работе она и стала знаменитой. Роза – ключ к пониманию Чарльза Форда. Роза – ее соперница. Тема Розы привнесет в передачу столь необходимый для зрительской аудитории эмоциональный аспект.

– Роза была художницей, старше его по возрасту, сильной личностью, не верила в брачные узы. Хотела сохранить свою независимость, – сухо излагала Рейчел, заставляя себя держаться строго в профессиональных рамках.

– Ярко выраженный тип феминистки, – уточнила Дженни.

Рейчел пропустила ее замечание мимо ушей. Она думала о ленче с Гарри Уордлоу. Рейчел давно знала, что он питает слабость к коллекционному бордо с изысканным букетом. Благодаря бутылке «Петрус» урожая 1961 года она получила возможность собрать о Розе всю необходимую ей информацию. Пришлось, правда, изрядно попотеть, чтобы уговорить-таки администрацию «Четырех времен года» расстаться со столь ценным раритетом винодельческого искусства.

Рейчел продолжала:

– У Розы не могло быть детей. Жили они как затворники. Только друг для друга. Пятнадцать лет. Затем – рак груди и быстрая смерть.

– А в результате – опустошенность и психологический слом, – сказала Джен и приписала под словом «Роза» слово «слом».

Мысли Рейчел начинали разбредаться. То, что горе вызывает психологический слом, препятствующий творческой деятельности, вполне объяснимо. Но разве со временем горе не притупляется? Оно ведь тоже имеет свою градацию. Скорбь. Траур. Преодоление. Почему же у Чарльза Форда это состояние длится столь долго? Тут наверняка есть что-то еще. Это подсказывает ее чутье. Роза Эбернети. Странная фамилия. Своеобразная. Из небольшого городка в штате Делавэр. Как он называется? Рэпидс? Ривер? Уотерфолл! Точно – Уотерфолл, штат Дэлавер.

– Мне только что пришла в голову одна мысль, Джен, – сказала Рейчел.

И, вернувшись к себе в кабинет, она проделала то же самое, что когда-то давно в Чикаго. Через междугородную справочную она узнала все, что ей было нужно. В телефонном справочнике города Уотерфолл, штат Делавэр, значился лишь один абонент с фамилией Эбернети – Джон.

Джон Эбернети слышал о Рейчел Ричардсон. Обходительно и любезно отвечая ей по телефону, он сказал, что подолгу смотрит телевизор, поскольку теперь выходит из дому нечасто. Да, он отец Розы, той самой Розы, подруги Чарльза. Рейчел рассказала ему о Чарльзе Форде и о своей передаче, и он охотно согласился помочь.

Бедный Чарльз. Славный, добрый человек. Не проходит и дня, чтобы он не вспоминал о Чарльзе и о том, какое счастье тот подарил его дочери. Чарльз и Роза были так близки, так любили друг друга и свое искусство. У них была одна небольшая традиция. Когда кто-то приступал к очередной картине, другой должен был первым коснуться кистью полотна… Это символизировало собой их неразрывную близость во всем – в творчестве, в жизни. Прикосновение кистью могло быть просто линией или точкой – не более, но тогда каждая картина становилась как бы их совместным творением…

Рейчел положила трубку. Рука ее дрожала. Это произошло вновь. Простой телефонный звонок, и ее молитва исполнилась. Она уже слышала свой голос, задающий этот вопрос под ровное гудение телекамеры, крупным планом берущей в кадр лицо Чарльза Форда:

– Я знаю, что у вас с Розой была традиция начинать картины друг друга. Именно поэтому вы не в состоянии теперь приступить к новой картине?

Рейчел глубоко вздохнула. На экране его реакция будет выглядеть великолепно, но не пожалеет ли она сама о том, что делает?