Они медленно брели по берегу. Жаркое полуденное солнце освещало Малибу, постепно клонясь к вечеру. Ветер стих, даже чайки ленились лишний раз прокричать, дабы не разрушить пасторальную идиллию берега, лишь изредка нарушаемую редкими влюбленными парами.

Пэт взяла Тони за руку, он в ответ крепко ее сжал, шел сзади нее, пока они поднимались наверх на деревянную террасу пляжного домика. Тони смотрел на стройные длинные ноги Пэт, покрытые коричневым загаром. Затем его взор переместился чуть выше, на две половинки, под переливающейся тонкой тканью бикини. Он с удовольствием смотрел на стройную спину, на тонкую талию.

Пэт обернулась, словно почувствовав его взгляд, кокетливо ему улыбнулась, дав понять, что она отлично поняла, о чем он сейчас думает. А ее задорный взгляд уверил его в том, что и ей нравится ход его мыслей. Она остановилась и прижалась грудью к Тони. На несколько долгих секунд они замерли в неподвижности.

— Я не мог простить тебя, но не мог и забыть, — произнес Тони. Они еще не обсуждали эту тему…

— А сейчас?

— Все прошло.

— Послушай, милый, что ты имеешь в виду под «прошло»?

Пэт улыбнулась своему избраннику. Сейчас они признавали только язык своих тел, понятный и доступный им без перевода, прекрасно обходясь без этих грубых слов и пустых предложений.

Тони в свою очередь улыбнулся, как бы желая показать, что он и сам не совсем понимает, что значат его слова, да и неважно все это сейчас…

— Пэт, ты была неподражаемо храбра с этим Латхамом. Я еще не встречал женщин, которые могли позволить себе такое в отношении его.

Пэт снова улыбнулась в знак признательности и облегчения. Ей удалось прорвать его блокаду. Все-таки она все сделала правильно!

— Я думала, что он разорвет меня, тебя, любого на части. А вместо этого услышала совершенно невероятную вещь — «продолжайте работать, ничего не изменилось». Я до сих пор не могу в это поверить. Может, он мазохист или что-нибудь в этом роде?

— Нет, просто никто еще не говорил этому мерзавцу, что он ведет себя, как скотина. Что он никогда и не о ком не заботился. Он зауважал тебя за то, что ты смогла выступить против него прямо. И я тоже.

— В самом деле? — улыбнулась Пэт.

— Я же сказал, что да.

Тони с трудом изобразил улыбку. Комплименты давались ему с трудом, а уже о том, чтобы их еще и повторять… Кроме того, Тони тщетно пытался понять, почему он вовсе не сердится на эту девушку, почему он ее простил, несмотря на предательство. Впрочем, это его уже почему-то тоже совсем не заботило. Более того, он, похоже, уже успел многое подзабыть. А все-таки что его в ней больше всего привлекает? Ее неподражаемая смелость в протесте против затеи Латхама? Или ее решение предпочесть Алабаму и его горы своей карьере у Латхама? Или, может, все это заслуга Элисон Вандербильт, которая открыла ему глаза и помогла вновь полюбить эту красавицу.

— Тони, а Элисон тебе что-нибудь о нас говорила? — внезапно спросила Пэт, словно прочитала его мысли.

— Ты имеешь в виду, говорила ли она мне то, что ты хотела передать мне через нее? Да, говорила. Она мне очень помогла. И она полностью доверяет тебе.

— А ты, Тони, мне доверяешь?

— Доверяю в чем?

— Я первая спросила! Отвечай! — звонко расхохоталась Пэт и щелкнула пальцем по большому загорелому лбу Тони. — Веришь ли ты, что я люблю тебя? — добавила Пэт низким, чуть хрипловатым голосом.

— А ты меня любишь? — как бы не веря, поинтересовался Тони.

— Да, да, да! Очень и очень тебя люблю. Люблю, люблю! И никогда не перестану! — И Пэт заглянула ему в глаза.

— Как же, любишь, но по-своему!

— Нет, по-нашему, — поправила его девушка.

Их глаза встретились и без слов сказали друг другу, что пора заняться и чем-то более приятным, чем просто сидеть и наслаждаться природой… Да, было как раз то самое время, чтобы… Но Пэт неожиданно вспомнила кое о чем.

— Эй, Тони, я приготовила тебе подарок!

Она подошла к кушетке в углу террасы и, порывшись под одеждой, извлекла пакет. Из него она вытащила фотографию и передала ее Тони.

— Алабама снял вчера на вечере в музее Джона Поля зГетти.. Он сделал ее в тот же вечер и сегодня утром юреслал мне. Я хочу, чтобы она была у тебя. Этой мой Подарок, — сказала Пэт. Тони взял снимок в руки, всмотрелся, потом снова посмотрел на Пэт, потом на фотографию.

— Это просто замечательно. Есть только одна вещь, которая лучше, чем этот снимок.

— И что же это? — лукаво спросила Пэт.

— Ты!

Тони медленно улыбнулся. Да, теперь пора, решил он н дотянулся до ее пальцев и начал их нежно поглаживать, разминать. Пэт опустилась на него сверху. Ее плечи покоились на его мощной груди. Тони всматривался в бездонные голубые глаза своей любимой. Он чувствовал ее сладкий аромат вперемешку с соленым запахом моря, доносимым слабым бризом. Тони чувствовал ее пульс, каждое ее двихение. Он нежно и ласково гладил ее по плечам, по волосам… Он чувствовал, что Пэт хочет что-то ему сказать, но предостерегающе поднес палец к ее губам. Он не хотел, чтобы слова разогнали очарование момента. Их нега захватила обоих, увлекла куда-то и оставила любоваться друг другом. Пэт потянулась к нему, и они застыли в долгом, чувственном поцелуе. Они целовались, и одновременно пламя страсти разгоралось все сильнее в них. Нежность мало-помалу уступала место более смелым, более чувственным ласкам. Пэт, лежа на Тони, отлично ощущала его молодое и сильное тело. Ей нравилось, как оно постепенно наливается жизненными соками и разгорается жарким огнем там, где природа положила быть этому огню. Пэт и сама испытывала такие же чувства. Ее нежная пещера была вся влажной и страстно желала вторжения…

Неожиданно Тони отодвинул ее от себя. Пэт не противилась его желанию, поскольку знала, что за этим последует. Она была готова скользнуть под него. Но вместо этого Тони мягко взял ее за руку и повел с террасы в тенистый уголок двора. Там под зеленью пальм он остановился и вновь взглянул на Пэт. Не спеша начал расстегивать ее рубашку. Медленно снял ее, расстегнул лифчик. Груди свободно, слегка покачиваясь, предстали его взору. Он взял их жестом абсолютного хозяина. Он не старался играть в хозяина, он им был. Тони обеими руками взял ее груди, мягко и нежно сжал, поднес ко рту и начал сосать ее соски, попеременно то левый, то правый… Тони мастерски делал это, и Пэт с удовольствием подчинялась ему. Он поцеловал соски, и рука скользнула ниже. Узкие трусики ее бикини едва скрывали женскую красоту. Трудно было даже назвать их трусиками. Они скорее символично обозначали необходимость отдать дань условности. Пэт не сопротивлялась ему. Она стояла абсолютно пассивная, давая понять Тони, что он волен делать с ней, с ее телом все, что захочет. Тони опустился на колени и прижался губами к ее пушистому бугорку. Слегка надавил на него носом. Пэт вся дрожала. Черный треугольник ее волос манил Тони. Он жадно вдохнул его запах и слегка дотронулся своим языком до него. Пэт еще сильнее задрожала и застонала. Она опустилась на колени, затем легла на спину. Одной рукой она привлекла Тони к себе и буквально уткнула его в теплую пещеру наслаждения. Она трепетала от его ласки. Пэт летела в небе, словно чайка. Она ныряла на дно океана, как рыба, и снова возносилась в поднебесье. Тони языком творил с ней чудеса. Он пробудил все ее сокровенные желания. Она наконец получила возможность наверстать все то, о чем мечтала долгими южными летними ночами, когда думала о Тони, об их глупой ссоре и размолвке. То, что сейчас ее ласкал любимый человек вдвойне усиливало сладостный эффект. Тони в свою очередь неожиданно для себя понял, что ему приятно доставить удовольствие другому. Пожалуй, впервые он серьезно озаботился не только своим собственным удовольствием, но и желанием своей партнерши.

Тони превзошел себя. Пэт дрожала, стонала, она покрылась мурашками, ее живот сводила судорога наслаждения, пальцы ее вцепились в затылок Тони, понуждая его идти все дальше и глубже.

— О-о-о — раздался ее вопль, и Пэт забилась в волнах оргазма.

Ее рука дотянулась до него. Она должна была получить и его самого. Она так этого хотела. Но он остановил ее движение. Был только один хозяин, только один лидер. Она должна была беспрекословно ему подчиняться… Тони смотрел сверху на нее, потом взял ее руку и положи ей на грудь. Она поняла, чего он хочет. Начала ласкать свою грудь, пощипывая соски, гладить себя по бокам. Другой рукой она скользнула вниз и продолжила ласки там. Она делала все, что ему нравилось. Она была создана для него. Она не имела никакой другой цели в этом мире, кроме как удовлетворить его желание. Она хотела, чтобы он это понял. Их глаза встретились и он понял, что она ждет его, и больше не медлил. Властной рукой он погладил внутреннюю часть ее бедер, прошелся вдоль ее стройных ног, подбираясь к узкой расщелине, к которой сейчас был устремлен его взгляд. Потом вынул свой жаркий и большой инструмент и плавно ввел в нее. Пэт снова почувствовала приближающийся оргазм. Пока его волны не смыли ее, она успела прошептать пересохшими от возбуждения губами:

— Тони!

— Я люблю тебя! — как эхо откликнулся он.

— Всегда люби меня, Тони!..

Эмма Гиннес примерила, перед зеркалом микрофон, который она пристраивала в ложбинке между своими большими грудями. Он неожиданно скользнул вниз и Эмма даже вздрогнула, боясь потерять его или выронить. Но, слава Богу, он не потерялся. Эмма нащупала тонкий проводок и вытащила микрдфон. Немного повертелась так и сяк. Наконец убедилась, что его не видно под одеждой. Через каких-то полчаса ей предстояло пообедать с Диком Латхамом — целью ее устремлений. Он казался совсем недавно таким близким и доступным для реализации ее планов устройства семейной жизни и своего дальнейшего будущего. Теперь, спустя несколько дней после вечеринки в ресторане, ее мечта стала казаться абсолютно нереальной. Более того, Латхам публично унизил своего лучшего работника, свою потенциальную жену и мать детей. Он предпочел ей эту дешевку Пэт Паркер. Начиная с этого момента, Эмма круто повернула свою жизнь. Она утратила последние иллюзии и принялась за осуществление своего плана. Ее унижение всколыхнуло самые мрачные глубины ее души и на поверхность всплыло что-то страшное и опасное для любого, кто дерзнул встать на ее пути…

Эмма взболтнула флакончик духов и побрызгала подмышки. Черт! Пока она возилась с этим микрофоном, успела вспотеть. Накануне она посетила магазинчик, где продавались всякие электронные игры, головоломки и прочее. Так вот, среди прочего она обнаружила подходящий комплект малогабаритного записывающего устройства, легко крепящийся на одежде. Это устройство обеспечивало запись на трехчасовую кассету. Причем уровень записи достигался такой, что можно было при вопроизведении услышать квадрофонический топот ног мышки, крадущейся за холодильником. Эмма приобрела эту вещичку для исполнения своих тайных замыслов. Все утро она вставляла в пояс магнитофон, примеряла, как он сидит, не мешает ли. Записывающее устройство Эмма применяла не впервые. В свое время оно помогло ей в Англии, когда она еще работала в журнале «Класс». Она, сумела записать высказывания Виктории Брогэм по поводу акцента нового владельца журнала, по поводу его манеры одеваться и так далее. В нужный момент пленка была представлена, и выводы не заставили себя ждать. Даже сейчас она до мельчайших подробностей помнила сцену изгнания Виктории, ее потрясенный вид и опущенные плечи. Тогда Эмма едва могла скрыть свою радость, Что же, судьбе угодно было предоставить ей второй шанс воспользоваться испытанным приемом для достижения своих целей. И она-то уж им воспользуется как надо.

Магнитофон приводился в действие от команды голосом. Эмма долго размышляла, какой же ей пароль подобрать. Потом она остановилась на выборе фразы, которая, по ее мнению, точно отражала ее нынешнее состояние души. «Я вас всех ненавижу» — таков был пароль, который выбрала Эмма Гиннес, готовясь к обеду в компании Дика Латхама. Эмма в последний раз решила проверить, как работает ее тайное оружие.

— Я вас всех ненавижу. Проверка записи. Раз, два, три, четыре.

Она прокрутила ленту назад, послушала и осталась всем довольна. Взглянула на часы. Было уже почти восемь вечера. Начнут они, пожалуй, с коктейлей на берегу океана, потом… потом будет то, что будет. А сейчас ей надо поторапливаться. Что же надеть?

Эмма пошла в свою гардеробную. Критически оглядела коренастую фигуру, толстые ноги и бычью шею. Все это сокровище ей предстояло изящно упаковать в красивую одежду. Вот тут и была вся загвоздка. С самой ранней юности Эмма не могла уловить свой стиль одежды. Она честно пыталась это сделать, но, видно, уж ей это не было дано. Что бы она ни примеряла — все сидело словно с чужого плеча. Все смотрелось совершенно отдельно от ее фигуры. А если она прилагала особые усилия для того, чтобы выглядеть хорошо, то достигнутый эффект оказывался обратно пропорционален затраченным усилиям. В лучшем случае ее знакомые тактично переводили разговор на другие темы. В худшем случае — ей грубо тыкали в глаза, как сделал когда-то никому неизвестный актеришка Тони Валентино…

В гардеробе не было ни одной дешевой вещи, все были от известных модельеров. Коллекция сверкала всевозможными фасонами и красками… Эмма, зная свою слабость, решила не глядя выбрать первый попавшийся наряд. На этот раз она вытянула вельветовые брюки. Что ж, темно-коричневый вельвет хорошо подойдет к прогулке по берегу моря и… а как насчет ужина в ресторане? Нет. Все же надо подобрать платье, решила Эмма. Ее внимание привлекло розовое с белыми бантами пышное летнее платье. Они прикинула его на себе в зеркало и решила пойти в нем. Через некоторое время она стояла в нем перед зеркалом, поправляя банты. Немного подумав, она добавила зеленый замшевый пояс. На ноги одела темно-синие туфли-лодочки. Композицию довершила шляпка из темно-коричневой кожи… Эмма осталась очень довольна, к тому же ее подслушивающее устройство совершенно скрылось под платьем с пышными бантами. Эмма Гиннес была абсолютно готова ко всему — к любви и к бою насмерть… Мысленно она перебирала в уме всевозможные способы шантажа, тщательно продумывала свое поведение за ужином. Может, ей удастся все-таки на чем-нибудь подловить Латхама. Например, на налогах. Наверняка он уклоняется от уплаты всех налогов… Не может быть, чтобы тут было все чисто. А может, еще что подвернется… Ведь недаром сам Латхам признавался в минуты откровенности, что богатые не любят платить налоги. А может, ей удастся провести Латхама и узнать что-нибудь о его счетах в швейцарских банках, не известных никому. Или о его тайных предприятиях в Лихтенштейне, или в Греции. Черт, Латхам был такой широкой натурой, что наверняка у него что-нибудь найдется для нее, Эммы Гиннес. Хотя она отлично понимала и всю трудность стоящей перед ней задачи. Дик Латхам был истинным американцем и всегда старался держать язык за зубами, в отличие от лживых и продажных европейцев, готовых по дешевке уступить самый важный государственный секрет.

Эмма вертелась перед зеркалом, готовясь к своей трудной миссии. Она даже несколько раз подпрыгнула, чтобы убедиться, что магнитофон не сломался, микрофон не отцепился, что вообще платье не слетит с нее при первой же возможности… Нет, она вовсе не смотрелась как шпион в логове врага. Она смотрелась скорее как кусок торта, оставленный, шаловливым ребенком на тротуаре. А черт со всеми! Ей наплевать! Она готова к обеду, и пусть поостерегутся все эти Пэт Паркеры, Тони Валентино и прочая мелочь, мешающаяся у нее под ногами. Она еще спляшет на их могилах…

* * *

— Никого со мной не соединять, никаких звонков, от кого бы то ни было. Ну разве кроме президента. Вы меня поняли? — гремел голос Дика Латхама. — Меня нет. Я вышел. У меня совещание. Я улетел в Южную Америку, а потом в Австралию… Вы поняли, кто бы ни спрашивал — меня не беспокоить, — излишне громким голосом произнес Латхам, явно начиная пьянеть.

Он оттолкнул от себя телефонный аппарат, посмотрел на верного Томми Хаверса и приказал ему приготовить еще бокал виски. Хаверс опрометью бросился выполнять приказ хозяина. Он был страшно испуган поведением Латхама, еще ни разу он не видел его в таком взбешенном состоянии. Порой ему чудилось, что в глазах Латхама сверкало пламя, а из ноздрей валил дым. Но больше всего испугало и взволновало Хаверса то, что Латхам пил. Он приканчивал уже третий стакан виски за последние полчаса. Впрочем, понимал Хаверс, для этого были веские причины. Шторм разразился, когда Латхам вернулся из музея Джона Поля Гетти, где его одолел этот противный Алабама. И сразу же зазвонили все телефоны в доме. Звонили рекламные агенты — его друзья, звонили, требуя интервью репортеры и фотокорреспонденты. Телевидение держало наготове особую группу, чтобы сразу же сделать сюжет о нем, как только он объявится. Но были звонки и пострашнее. Стали прозваниваться именитые и влиятельные люди, банкиры. Они несли какую-то чепуху, спрашивали о несущественных вещах. В общем-то, если честно, то конкретных причин для их беспокойства не было. Но-они проявляли беспокойство, присущее их профессии. Они должны были первыми улавливать все предвестия возможного несчастья, чтобы вовремя уберечься от него или просто пересесть на другой корабль… Им отвечала команда Латхама, которая работала сейчас не покладая рук для того, чтобы свести до минимума ущерб, нанесенный империи Латхама вчерашним поражением ее владельца в борьбе с простым фотографом. Наконец сам Латхам смог собраться с силами и записать на телевидении двухминутное обращение, которое было передано по общенациональному каналу. В нем объяснялось, что в горах Малибу ничего не будет уничтожено или повреждено. Не будет там никакой киностудии, что просчет допустило низшее и среднее звено компании. А ему, Дику Латхаму, удалось предотвратить непоправимое. Более того, он учреждает особый фонд сохранения природы Малибу на своих горных землях, которые недавно купил в этом районе… Со временем на них будет основан некий парк, в котором любой гражданин Америки сможет отдохнуть. Дик Латхам особо извинился, причем публично, перед Алабамой за то, что недооценил размеров надвигающейся угрозы окружающей среде. Он высоко оценил роль этого скромного горца в том что общественное мнение города встало на защиту природы. Все это было сделало за несколько часов. Теперь же Дик Латхам сидел в своем офисе и откровенно напивался. Он снова потянулся за бокалом с виски. С первого раза он его не схватил, потому что промахнулся. Удалось ему это только с третьей попытки.

— Послушай, Томми. Все эти годы лелеять мечту, о таком проекте. Нащупать все контакты, преодолеть все препятствия. Подкупить наиболее честных политиков. И уже на пороге успеха неожиданно потерпеть страшное поражение и стать врагом общества номер один. Все это стоило колоссальных трудов, чудовищных расходов. И этот старый, выживший из ума пьяница-дикарь Алабама одним ударом все уничтожил, развеял в дым…

— Все пройдет. Ничего страшного я пока не вижу. Пройдет день-два, может, неделя, ну, пусть месяц. Все об этом позабудут. И мы снова будем на коне. Ведь мы практически готовы, — старался успокоить своего патрона Томми Хаверс. — То, что мы сейчас вовремя остановились и публично извинились, признав свои ошибки, отличает нас от других, попавших в такие же передряги. Вспомни хотя бы молчание нефтяных компаний и нежелание отвечать за разлитую в море нефть, за погубленную природу. Мы публично признали свою неправоту и готовы поддержать даже общественность в ее потугах сохранить природу Малибу. Все это со временем даст нам только пользу. Вспомни математический закон, когда минус на минус дает плюс. Ничего еще не потеряно. Да, мы проиграли битву, но не войну, — продолжал убаюкивающе говорить Томми Хаверс. Но по глазам Латхама он видел, что его слова пока не доходят до сознания босса.

— Томми, не вешай мне лапшу на уши, — грубо оборвал Дик своего подчиненного. — Алабама обошелся мне в миллион. Он выставил меня круглым идиотом перед всем миром. Он поставил меня в один ряд с теми, кто отравляет воду, загрязняет нефтью плодородные поля, вырубает леса ради прибыли, травит атмосферу! Они и я, Дик Латхам, в одном ряду. Еще вчера я был уважаемым человеком. А кем стал сегодня? Неприкасаемым! Черт! Мой отец со смеху уже перевернулся в гробу… Я хочу избавиться от Алабамы. Навсегда. Любым способом, — внезапно, совершенно серьезно произнес Латхам.

— Я не уверен, что именно сейчас это пойдет нам на пользу. Возможно, позже это будет лучше сделать. Сейчас же нас просто элементарно вычислят. Ведь мы сейчас и так на виду, а любое пятнышко не добавит нам чистоты. Тем более если это Алабама, — мягко продолжал увещевать Хаверс.

Латхам рассудком потихоньку начал признавать его правоту. Да у каждого человека бывает удачный период жизни, бывает и не очень. Сейчас был именно такой дрянной период у Латхама. Что же, придется немного отложить планы реванша на потом. Когда дела опять повернут в гору. А в этом Дик нисколько не сомневался…

— Может быть, мне остаться с вами на пару дней? — предложил свои услуги Хаверс.

— Нет, возвращайся назад в Нью-Йорк. Что бы ни случилось, жизнь продолжается, — отрезал Дик, И в то же время ему в голову закралась мысль о том, так ли уж необходимо, чтобы жизнь продолжалась и для Алабамы. Может, старый черт уже достаточно пожил на свете и до конца выполнил свое предназначение — всегда стоять у него на пути? И потом, Малибу слишком мал, чтобы оба они тут чувствовали себя вольготно.

Хаверс с облегчением услышал отказ Латхама. Он не привык видеть своего всегда собранного и подтянутого босса в таком плачевном и страшном состоянии. Хаверс прямо-таки чувствовал высокую энергию, которую сейчас нырабатывал и концентрировал в себе Латхам. В любой момент мог грянуть взрыв. И тогда не позавидуешь никому, кто попадется ему на пути. И все же он еще раз, для очистки совести, попытался предложить свою помощь.

— Может, мне все-таки остаться, и я смогу накормить нас ужином? — произнес Хаверс.

— Думаешь, я сам уже не могу ничего сделать? — спросил его Латхам и одарил его взглядом голодного волка, высматривающего себе ужин.

— Нет-нет, что вы. Я совсем другое имел в виду… Я имел в виду, что кто-то…

— Честное слово, Хаверс, мне наплевать, что ты имел в виду. Давай убирайся отсюда. Ты работаешь у меня и честно отрабатывай свое Жалование, добросовестно выполняя мои распоряжения. Так что марш отсюда!

Сильные мира сего не любят, когда другие видят их в минуты слабости и бессилия, философски подумал Хаверс, покидая взрывоопасное место. В первый раз в жизни ему стало жалко Эмму Гиннес. Через несколько минут она должна была появиться, чтобы ужинать с Латхамом…

* * *

Латхам вихрем ворвался, нет, ввалился на террасу. Эмма Гиннес уже ожидала его, сидя на кресле и посматривая в сторону океана. Солнце медленно клонилось к закату и потихоньку окрашивало небосвод багровыми красками.

— А, Дик! Как я рада, что наконец смогла найти тебя среди этих ракушек, пещер, пальм и еще черт знает чего! А ты выбрал себе подходящую берлогу. Мне нравится… — выстрелила ему прямо в глаза фразу Эмма Гиннес. Для вящей неотразимости она сопроводила ее улыбкой наивной маленькой девочки, по уши влюбленной в этого благородного джентльмена.

— К черту! — просто и кратко отреагировал Дик на ее слова.

Он обвел взором террасу, заметил свободный стул и направился к нему. По дороге он несколько раз спотыкался, но умудрился удержать в руке бокал с виски, причем не расплескав ни капли…

Эмма Гиннес с интересом наблюдала за его действиями. Она заметила, что Латхам был сильно пьян.

— Что, неудачный день?

Латхам поднес ко рту бокал с виски и громко икнул. Затем быстро отхлебнул напиток и проглотил его.

— Ты что, не знаешь, что сегодня произошло? — наконец спросил он ее.

Эмма знала все. Она сидела сейчас с человеком, к которому пришла на ужин, который сейчас был пьян, который сейчас был взбешен до крайности и стал очень опасен. И тем не менее Эмма хотела точно знать от самого миллиардера, что же произошло на том самом вечере в музее Гетти. Она сейчас чувствовала себя настоящим репортером из «Дейли кроникл», который наконец-то настиг свою цель и сейчас узнает все тайны мира. Тем более что микрофон Эммы уже был включен, и лента магнитофона готова была принять любое откровение.

— Я слышала, что у тебя не сложилось и ты уступил Алабаме. Что он успешно похоронил планы создания «Космоса».

— Ты что, не понимаешь в самом деле или прикидываешься? Эта старая сволочь уничтожил меня, размазал по стенке. Этот старый пройдоха, покрывшийся мхом в своих лесах, который не знает, что такое Венесуэла или Индия, смог элементарно справиться со мной, владельцем информационной империи! — рявкнул Латхам.

Сам он в это время неожиданно испугался мысли о том, что, может, это не временные трудности, а ознаменование того, что удача отвернулась от него?

— Но ведь ты говорил, что собираешься построить киностудию где-то еще. И потом, разве на этом мир кончился? — недоуменно спросила она, в то же время провоцируя Латхама на дальнейший рассказ.

— Дело не в этом. Не в этом дело… Он выставил меня дураком. Сам президент Соединенных Штатов Америки пригрозил мне. Он сделал мне выволочку, словно я был десятилетним мальчуганом и сильно нашалил… А все эти кинозвезды… Они внезапно выступили против меня в едином порыве. Кто бы мог представить, что это Малибу! — бормотал Латхам.

— А как и что сказал президент? — Лента магнитофона была включена…

— Какая теперь разница! Важно то, что он заставил меня поступить именно так, а не иначе. И Алабама тоже смог этого добиться. Они разрушили мои планы. Они их полностью уничтожили.

В голосе Латхама крепло ожесточение, обида уходила, уступая место решительности и жестокости. Нет, Латхам не намерен отступать и сдаваться. Не для этого он зарабатывал свои, миллиарды. Теперь он должен воспользоваться всей их мощью. Но как, черт возьми, ему все же справиться с проклятым Алабамой, Он никак не мог его нигде и ничем прижать. У Алабамы не было ни долгов, которые можно было бы предъявить к уплате или просто разорить. У него не было ничего такого, что бы могло стать мишенью для атаки своры репортеров его газет. Он впервые позавидовал мафии. Эти люди не кончали престижных колледжей, не учились в знаменитых университетах. Они порой не могли правильно написать то или иное слово, не могли разобраться в «голубом периоде» жизни Пикассо. Но, в отличие от добропорядочных людей, к коим причислял и себя Дик Латхам, они могли легко и просто смыть оскорбление. У них были люди, которые могли убить любого и при этом еще и получить удовольствие. Они делали свое дело легко и просто. Попробуйте потом докажите, что это была месть мафии! Да ничего подобного, это был маньяк-одиночка, неожиданно вынырнувший из темного переулка и всадивший нож в спину ничего не подозревавшей жертве… Ищи-свищи потом!..

А что было в распоряжении Латхама? Свора ушлых адвокатов, твердо убежденных, что ложь на бумаге гораздо острее стали шпаги. Куча продажных писателей, которые готовы изобразить все, что им закажешь, но с легкостью сделают и наоборот, против вас, если кто-нибудь перебьет в цене… Телеведущие, которые больше любовались собой на экране, чем способны были сымпровизировать нужное и острое…

Латхам постепенно впадал в отчаяние. Ему стало казаться, что все крайне плохо, что наступил уже его судный день. Эмма с откровенным любопытством наблюдала за ним.

— Забавно, что какому-то старикашке с гор удалось выбить из седла такого сильного человека, — произнесла она, якобы в знак солидарности с Латхамом, на самом же деле она подталкивала его продолжать.

Латхам посмотрел вокруг налитыми глазами, поставил пустой бокал на стол, стряхнул несколько капель виски с пальцев.

— Его следовало бы убить. И может я это сделаю, — глухо сказал он. Нет, не он. Это говорил алкоголь вместо него. Но у магнитофонной ленты нет глаз, нет сердца… Есть только уши. И все было услышано.

Эмма слегка улыбнулась. Ее сердце подпрыгнуло в восторге. Эмма никак не могла ожидать такой удачи, и так просто, почти без всяких усилий с ее стороны. Мистер Латхам проговорился, и его оговорка дословно записана у нее на микрофон, спрятанный между грудями, которые ласкал еще совсем недавно Дик Латхам.

— Пойду налью и себе чего-нибудь выпить, — произнесла Эмма и направилась вглубь террасы к столику, на котором стояли всевозможные напитки.

Сейчас Эмма всячески старалась усыпить бдительность Латхама, она хотела стать его сообщником. Именно поэтому она тоже решила выпить вместе с ним. Однако вся тонкость заключалась в том, что она хотела сделать, и в том, что сделала. Повернувшись спиной к Латхаму, она нашла минеральную воду и фруктовый ликер. Смешала все это у себя в бокале, вставила соломинку и вернулась к своему визави. Атмосфера доверительного общения за бутылочкой виски не была нарушена.

— А куда ты повезешь меня на ужин? — игриво сказала Эмма, подсаживаясь поближе к Латхаму.

— Что? Ужин? Ах да. Едем в «Ла Скала», — прорычал он и посмотрел на пустой стакан.

Ему все-таки немного полегчало, когда он чуть-чуть отвел душу, рассказал Эмме, какой мерзавец этот Алабама. Противоречивые мысли и чувства обуревали его. Мафия легко бы справилась с такими мелкими неприятностями. Подумаешь, был человек и нет его. А он что, слабее их? Нет! Он встречался пару раз с этими типами, были такие моменты в его жизни. Нельзя сказать, что он вынес из своего опыта общения с ними чувство уважения к ним… Совсем напротив, они оставили у него тягостное чувство каких-то бесцветных, ущербных людей, ничем не примечательных, кроме их готовности убить любого в любой момент, когда им это прикажут. Нет, они никак не могли сравниться с ним, Диком Латхамом.

— Не хочешь еще выпить? — услышал он голос Эммы.

Молча подвинул свой стакан, чтобы она ему его наполнила. Сейчас он хотел от всех своих людей, кто работал в его империи, проявления абсолютной преданности ему. Если потребуется, они должны быть готовы пожертвовать всем во имя него. Так он понимал. Он ждал, что в ответ на приказ «прыгни», вместо традиционного «как высоко?» услышит другое — «С какого именно утеса, сэр?».

Ему сейчас просто были необходимы готовые на все рыцари, совсем такие, какие были у Генриха, готовые, если прикажут, совершить убийство и в соборе в день богослужения… Этот чертов Алабама застрял у Латхама в горле, словно кость. Он был недоступен обычному шантажу, неподкупен и ничего не боялся. Вел себя словно особа королевской крови. Эмма внимательно следила за состоянием его духа, по возможности пыталась определить ход его мыслей. Немного подумав, она решила, что лишняя рюмка виски ему не повредит, а возможно, сумеет и совсем развязать язык миллиардера. За свою короткую бытность у Латхама Эмма уже успела завоевать прочную репутацию великолепного мастера коктейлей. Сейчас она сделала ему классический ерш из виски, шампанского и капли ликера. Сама же вновь взялась за свой высокий бокал с фруктовым соком, поддакивая Латхаму и успешно разыгрывая захмелевшую даму.

— Мы возьмем водителя? Если тебе не хочется сейчас кого-либо искать, то я сама поведу… — проговорила Эмма.

Латхам поначалу ничего ей не ответил. Он пил убийственный коктейль, приготовленный Эммой, и напряженна размышлял. Его в данный момент занимало больше всего, убьет ли Хаверс Алабаму для него, Латхама, или нет? И вообще, сможет ли он попросить Хаверса оказать ему такую дружескую услугу. Наконец Дик рассмеялся резко, даже скрипуче. Нет, Хаверс совершенно не годился для такого важного и ответственного дела. Он был мастер подделать годовой отчет, подправить пару цифр там, пару здесь, увильнуть от налогов. Но это дело было ему не по зубам. Латхам даже обвел вокруг себя слегка затуманенным взором, словно пытался найти волонтера на выполнение его замыслов. Он горько усмехнулся. Это был тот самый редкий случай, когда деньги были препятствием. У него их было столько, что это возвышало его над людьми, воздвигало между ним и-окружающими своеобразную китайскую стену. Само наличие такого количества денег уже автоматически изолировало его, и, кроме нескольких верных помощников, у него не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью в столь деликатном деле. Его же хваленые помощники были специалистами в своем деле, но здесь ничем ему помочь не могли. Круг замыкался. Денег было много, но толку от них сейчас было мало. Латхам одним глотком допил остатки коктейля.

— Мы сейчас найдем водилу… Мы всегда найдем водилу, — пробормотал Латхам, вставая и пытаясь устоять на ногах. — Я так смертельно устал на этом чертовом берегу. Он мне так надоел со всем своим великолепием!. — Эй, там, машина готова? — грозно проревел Латхам, икая и покачиваясь. Ему самому в этот момент казалось, что он лихо держится на ногах и ведет себя как заправский гангстер.

— Эй, мы сейчас идем в машину! Чтобы все было готово!

Латхам, покачиваясь, прошел мимо шофера, одетого в серую униформу и услужливо открывшего перед ним дверь машины. Дик тяжело плюхнулся на заднее сиденье и приказал шоферу:

— Гони в «Ла Скала».

Он сидел в своем «роллс-ройсе» цвета морской волны, погруженный в тревожные думы. Похоже, что он напрочь позабыл о том, что надо бы пропустить даму вперед и тому подобные мелочи этикета. Но ему сейчас было все равно, что подумает его дама.

— Так куда мы сейчас едем? — Напомнила о своем присутствии Эмма.

— Куда? Туда, где любят бывать люди сильные и смелые, действующие всегда наперекор судьбе. Там они собираются на утесе и смотрят, как разбиваются волны о крепкий гранит.

Да, это место постоянно влекло его к себе. Там он черпал силы для борьбы, для любви. Здесь он часто вспоминал бурные дни своей молодости, в том числе и парижские дни, когда он тогда еще юный и полный сил вдребезги разбивал хрупкие девичьи сердечки, и женщины сотнями влюблялись и провожали его взглядами…

Дик опустил стекло машины, жадно вдыхая свежий ночной воздух. Это была экзотическая смесь ароматов пустыни Мохаве и океанского бриза. Ему всегда нравился соленый бриз и терпкий запах пустынных растений… Едва слышно плескался где-то рядом океан, в вечернем небе загорались первые звезды.

«Роллс-ройс» сорвался с места и быстро понесся по направлению к Пеппердину, миновал университетские корпуса, вырвался на просторное шоссе и помчался к греческому перекрестку, свернул налево, проехал еще немного по пустынной улице и остановился перед освещенным входом в заведение под названием «Ла Скала».

В ресторанчике их уже ждали. Жан, сын владельца и метрдотель, отдавал последние распоряжения по кухне. Завидев гостей, он устремился им навстречу.

— Добро пожаловать, мистер Латхам! Как хорошо, что вы решили перекусить у нас! В вашем распоряжении лучший столик. Проходите вон туда, поближе к окну… — щебетал метрдотель, помогая Латхаму пробираться между столиками.

Эмма продолжала свой путь вслед за ними в одиночестве, словно была посторонней. В этом ресторанчике наслаждались вкусной пищей и музыкой люди, для которых в Малибу не было никаких секретов. Они все друг друга знали лично либо понаслышке. И сейчас все следили за Латхамом, смотря ему вслед и перешептываясь. Он как раз проходил мимо одного из таких столиков, за которым сидела группа людей, удивительно похожих на крыс. И по повадкам, и по внешнему облику.

— И тут Алабама… — донеслось до ушей Дика Латхама.

Он резко остановился и даже смог крутануться на каблуках. Бедный Жан, он же метрдотель, замер в испуге, ожидая, что сейчас вся эта мощная фигура обрушится с кулаками на его гостей, а дальше последует всеобщий разгром и беспорядок… Он даже зажмурился, настолько реально он себе это представил. Но пока Дик Латхам лишь грозно возвышался над столиком, переводя свой горящий взор с одного бледного лица на другое. Перепугавшаяся до смерти компания сидела тихо за столом, уткнувшись в свои тарелки. Никто из них не собирался взять на себя смелость взглянуть в багровое от гнева лицо миллиардера.

— Кто упомянул здесь имя Алабамы? — раздался в наступившей тишине громкий голос Латхама.

Коричневая крыса, что сидела прямо под Латхамом, подавилась куском мяса. Напротив, другая крыса, чуть посветлее, нервно засмеялась. Остальные, быстро переглянувшись, просто затаились над своими тарелками.

На Латхама сейчас страшно было смотреть. Он полностью утратил контроль над собой. Ему сейчас было невозможно ничего объяснить, ничего доказать. Вполне возможно, что эти люди, которые имели несчастье попасть в его поле зрения, ничего общего и не имели с Алабамой. Они вполне могли быть такими же противниками его, как, впрочем, и Латхама. Сам же Латхам накручивал себя и раздувал пламя ярости.

— Эй вы! Передайте вашему другу Алабаме, чтобы он не преувеличивал значение своей победы. Ему просто повезло. Но у него больше такое не получится, и Дик Латхам это гарантирует! Все поняли? Так и передайте, что я лично позабочусь об этом… — гремел в тишине ресторана грозный голос миллиардера, с трудом державшегося на ногах и нависшего над перепуганными до смерти гостями ресторана «Ла Скала».

Латхам почувствовал при этих словах неописуемую легкость мысли и духа. Он был почти Богом! Он мог метать громы и молнии с небес и поражать всякого, осмелившегося перечить ему, пересечь ему дорогу… Он уже знал, что надо сделать. Тут уже не осталось места колебаниям.

Да, Латхам это отлично понял, осознал. Теперь вопрос заключался не в том «как», а «когда».

В это время метрдотель уже пришел в себя настолько, что смог оценить реальную картину урона, нанесенного его заведению миллиардером. Гости из Лас-Вегаса, только что вошедшие в зал, попятились и быстро исчезли в дверях, даже не заглянув внутрь ресторана. Другие быстро заканчивали свой ужин и торопливо собирались уходить. Метрдотель вцепился в плечо Латхама и почти силой поволок того к его столику. Латхам шел как лунатик, он был пьян до потери сознания. Метрдотель этого ничего не видел, он просто хотел убрать Латхама с глаз посетителей. Ему было вовсе невдомек, что его уважаемый гость напился до чертиков. Просто он никогда его не видел в таком состоянии и даже предположить не мог ничего такого.

Наконец ему удалось усадить Латхама за стол. Сейчас ему хотелось только одного — чтобы весь этот вечер уже закончился. Но Латхаму хотелось, чтобы вечер продолжался. Он хотел еще выпить. Да, он хотел еще стакан виски со льдом, чтобы всему свету подавиться от злости…

Эмма Гиннес осторожно присела рядом с ним за столом. Она уже поняла, что из праздничного ужина ничего не получится, и что очень скоро Дик Латхам просто отключится в состоянии полного алкогольного опьянения. Пока же у нее было кое-что — публичные угрозы Латхама в адрес Алабамы. Правда, ничего особо конкретного в них не содержалось, но все же это уже было основание для ее дальнейших планов. Подошла миловидная официантка и приготовилась принять заказ. Эмма улыбнулась ей заговорщицкой улыбкой и, показав глазами на откинувшегося в полубеспамятстве Латхама, сказала, что со вторыми блюдами придется немного подождать, пока аппетит нагуляется.

Эмма оглянулась по сторонам, вглядываясь в напряженные лица оставшихся в ресторане людей. Почти рядом с ней сидели Нейл Даймонд и его агент по продаже недвижимости Кэро Рапф, душа Малибу. Они, без сомнения, отмечали удачную продажу дома в Малибу за пять с половиной миллионов долларов какому-то выскочке из южных штатов. Чуть поодаль сидели Клин и Бэтман Джон Петере, бывший парикмахер и большой друг Барбары Стрейзанд, ныне один из наиболее влиятельных лиц в кинобизнесе Голливуда. Все они напряженно поглядывали в сторону стола, за которым устроились Латхам и Эмма Гиннес.

Дик пошевельнулся и принялся удобно устраиваться в кресле. При этом со стороны казалось, что он стоит на абсолютно гладкой поверхности, к тому же обильно политой маслом… Его руки скользили по столу, сгребая столовые приборы, тарелки, рюмки и бокалы. Со звоном все сыпалось на пол. Латхам смог немного приподняться над столом. Он обвел невидящими глазами зал ресторана. Он был абсолютно пьян. Ему же самому казалось, что все идет как надо, что он делает все правильно. Но хмельные пары плотной завесой спеленали его взор. Все, что он сейчас чувствовал и говорил, проходило через их призму, а кое-что и просто было порождением алкогольного бреда. Дик сейчас ощущал странную раздвоенность. Он был велик и могуч как сам Господь Бог. В то же время он чувствовал себя слабым и беспомощным, не в состоянии разрешить назревшую проблему. Виски попало ему на глаза. Удивительно точным жестом он смог поймать рюмку и налить туда напиток, который выпил одним глотком. Похоже, что это ему неожиданно помогло. По крайней мере, его речь перестала быть бессвязной и сбивчивой. В ней появились уже знакомые властные нотки.

— Почему так бывает, — вопросил он всех и конкретно никого, — что я всегда отдаю больше, чем получаю обратно?

Латхам снова обвел присутствующих взором, остановился на Эмме и повторил свой почти риторический вопрос уже ей лично.

Эмма аккуратно улыбнулась ему в ответ и, закатив глаза, словно актриса на сцене, заломила руки в притворном отчаянии и жалости к этому несчастному.

— А может, все получается так потому, что ты никогда не просишь как надо что-либо взамен? — сказала Эмма.

— Что? Я? Мне просить? Чтобы мне что-то дали взамен того, что я даю? Да никогда я не унижусь до такого состояния! И потом, это ведь так ясно, что я, право, не понимаю, как этого не видят люди. Я ведь плачу такие большие деньги моим служащим, а отдачи от них не вижу. Не вижу их помощи ни в чем, особенно в самом важном для меня сегодня деле. Мне не на кого опереться…

Голос Латхама потихоньку затихал, по мере того, как он опускался в кресло, протягивая руку к еще одной рюмке с виски.

— А что это за дело? Я что-то ничего не понимаю… — начала было Эмма, но резкий удар кулаком по столу оборвал ее на полуслове. Рюмка с виски от удара упала на стол, и по белой скатерти расползлось мокрое пятно.

— Алабама должен быть уничтожен, стерт в порошок, развеян по ветру! Вот что я хочу. Он должен быть мертв. Он должен быть абсолютно мертв. Он должен быть мертв до такой степени, что придется придумать новое понятие для этого случая — вот что я хочу. Разве это не ясно любому кретину, который у меня работает? — Он почти хрипел. Желваки на скулах ходили ходуном, костяшки кулаков побелели от напряжения, глаза превратились в узкие щелочки. У него был вид человека, переполненного ненавистью и смертельной злобой. — Но поскольку никто из моих служащих не желает меня понять и оказать мне такую маленькую дружескую услугу, то я берусь за дело сам. Я лично уничтожу эту тварь по имени Алабама, — бормотал он свистящим шепотом. Затем голова его уткнулась в тарелку с мясом. Алкоголь все-таки одолел его.

Но микрофону, спрятанному между объемистыми грудями Эммы Гиннес, которые так любил ласкать Дик Латхам, было абсолютно все равно, говорил ли он это в здравом уме или же в состоянии тяжелого алкогольного опьянения. Микрофон добросовестно фиксировал каждое сказанное слово, добавляя все новые кирпичики к плану Эммы…

Эмма Гиннес вздрогнула при воспоминании о том, как ей пришлось вытаскивать бесчувственное тело Дика Латхама из ресторана. Слава Богу, нашлось трое человек из числа прислуги ресторана, которые ей в этом помогли. Они пронесли Латхама через весь зал мимо глазевших на все это посетителей ресторана. На крыльце Дика просто впихнули в машину, словно куль с опилками. Эмма расплатилась с помощниками и взяла все заботы по доставке ценного, но бесчувственного груза на свои плечи…

Теперь, выполнив свой долг и освободившись, Эмма поспешила на пляж, через высокие песчаные дюны, которые создавали естественное укрытие от посторонних глаз. Вечер был очень хорош. Сейчас было межсезонье и наступал жаркий период. Горячий и сухой воздух пустыни, насыщенный пряным ароматом горных растений, смешивался с соленым и свежим береговым бризом. Этот коктейль благотворно действовал на человека. В другое время Эмма обязательно бы оценила все эти тонкости и постаралась как можно лучше насладиться их прелестями. Но сейчас ее волновало другое. Воровато оглянувшись, она задрала юбку, отцепила магнитофон от пояса и, отмотав немного назад пленку, включила воспроизведение. Как раз на том самом нужном ей месте. Судя по эмоциям и накалу страстей в голосе Латхама, нетрудно будет убедить любого желающего в том, что Латхам действительно грозил убрать или убить Алабаму. То, что в этот момент от ненависти к своему противнику Латхам почти протрезвел и произнес всю эту ключевую фразу тоном абсолютно трезвого человека, лишь усиливало эффект и укрепляло планы Эммы Гиннес. Пока все шло как по-писаному. Был предмет конфликта. Было оскорбленное самолюбие. Был мотив для совершения каких-то ответных действий. Были названы конкретные действия. Был назван и конкретный исполнитель этих самых решительных и конкретных действий. И все это бесценное богатство сейчас находилось в руках Эммы Гиннес. Она резко и неприятно засмеялась. Что ж, она заключила сделку с дьяволом, и он ей ворожил. У нее сейчас не осталось ни малейшей симпатии к человеку, который нанял ее на работу, вывез из Англии. Эмма Гиннес сумела отмести все сентиментальные мелочи в сторону и сосредоточиться на плане реванша.

Эмма стояла на берегу океана одна, слегка покачиваясь и ежась под резкими порывами вечернего бриза. Она тщательно обдумывала и так же тщательно осуществляла все этапы своего замысла. Сейчас наступил черед очень важной детали. Несколько дней назад Дик Латхам и она куда-то ехали по своим делам. Перед выездом Латхам не удосужился проверить, сколько бензина осталось в баке, или подкачал датчик его уровня в баке. Как бы то ни было, у них кончился бензан буквально за несколько километров от дома. Чертыхаясь, Латхам нашел в багажнике пустую канистру и пешком пошагал на ближайшую бензоколонку. Конечно, он мог бы добраться туда и попуткой, но так уж получилось, что время было неудобное, вечернее и машин почти не было… Так вот, Латхам прошагал этот километр туда и обратно, залил бак, и они помчались к дому, где Дик устроил хорошую взбучку своему шоферу, не заправившему вовремя машину бензином. Тогда Дик забросил пустую канистру куда-то в гараж, и дело было забыто. Теперь все зависело от того, где сейчас эта канистра находится, Эмма молила Всевышнего, чтобы она все еще оставалась в гараже. Наконец, решившись, она медленно, стараясь удерживать нервную дрожь, побрела к дому. Был уже поздний вечер, и слуги занимались теми делами, которыми они всегда занимаются, когда полностью уверены, что хозяевам сейчас не до них. Сам же хозяин лежал в состоянии глубокого опьянения у себя наверху в роскошной спальне и слегка посапывал во сне… Эмма поднялась к нему, деловито осмотрела его карманы. Найдя ключи от машины и гаража, она удовлетворенно хмыкнула и поспешила вниз, в гараж. Открыв дверь, она бросилась в тот угол, где, по ее мнению, должна была быть канистра. И действительно, она стояла на том же самом месте, слегка прикрытая какой-то рогожкой. Эмма обернула свою руку этой рогожкой и осторожно положила пустую канистру на заднее кожаное сиденье «Порше», стараясь не повредить отпечатки пальцев Латхама на ручке канистры.

Завершив свое дело, Эмма оглянулась в полутемном гараже, заставленном полками со всякими автомобильными принадлежностями, желая убедиться, что все сделала чисто, что никто ее не застал в этот час. Все было тихо и спокойно. Эмма на цыпочках выскользнула из гаража, осторожно прикрыла дверь и с бешено коло-тящимся сердцем устремилась в свою комнату. В мгновение ока переоделась в плотно облегающие ее джинсы и пуловер. Тут только она смогла взять себя в руки. Часы показывали половину десятого вечера. До осуществления финальной части ее плана оставалось еще достаточно много времени. И она постаралась успокоиться. Закурив, она поняла, что осталась еще одна невыполненная задача. Теперь все заключалось уже в Дике Латхаме. Он все еще был не в состоянии самостоятельно передвигаться, не говоря уже о том, чтобы еще и управлять машиной. Эмма должна ждать, пока он не придет в себя. Только тогда самое недоверчивое жюри присяжных вынуждено будет признать, что Дик Латхам мог самостоятельно добраться до жилища своего недруга Алабамы и совершить акт мести по отношению к нему… А сейчас… а сейчас ей оставалось только ждать своего часа. Скрепя сердце Эмма забралась в постель и закрыла глаза. Но о сне и речи не могло быть. Мысли ее лихорадочно неслись, перескакивая с пятого на десятое. Постепенно она сумела придать им нужное направление и сейчас внимательно уже третий раз подряд мысленно осуществляла всю операцию, отметая неверные, с ее точки зрения, средства и методы. Наконец она облегченно вздохнула, когда в шестой раз мысленно представила себе весь порядок действий и ни разу не ошиблась в их последовательности.

Начнет она в полночь. Это самое лучшее время, когда почти все уже спят. Чем меньше людей станут свидетелями этого действа, тем лучше. А уж тогда пусть оправдывается Дик Латхам, который выбросил ее, словно старую игрушку. Берегись и противная Пэт Паркер, которая отобрала у нее Тони Валентино и мечту о свадьбе с Диком Латхамом. Берегись и сам Тони этот мальчишка, выскочка, жалкий актеришка, посмевший оскорбить ее своим высокомерным отказом… Берегитесь все, кто когда-либо встал у нее на пути. Эмма вышла на тропу войны.

* * *

Алабама знал, что уже давно прошла полночь, но не знал точно, сколько времени сейчас. Так бывало с ним часто: когда он работал, внешний мир переставал существовать для него. Он целиком погружался в свой собственный волшебный мир созидания красоты при помощи пленки, фотобумаги, химикатов и его таланта. Он смотрел, как проступают на бумаге очертания гор и деревьев каньона Малибу. Того места, которое он сегодня спас от разорения и нашествия вандалов. При помощи своих безмолвных фотографий Алабаме удалось добиться самой громкой й впечатляющей победы в его жизни. Ему удалось даже больше, чем он мог рассчитывать в самых смелых мечтах. Дик Латхам был повержен. Он стал парией. Его роль и влияние в Малибу сведены на нет. Нанесен серьезный урон и его бизнесу. Он, конечно, оправится. Да в этом Алабама нисколько не сомневался. Но уже никогда миллиардеру не удастся сверкать, как новенькому пятаку. Он был героем вчерашнего дня, теперь он стал достоянием прошлого, истории. Алабаме удалось добиться всего этого благодаря собственным усилиям, ну и действиям его друзей…

Алабама прошелся по студии. В красном полумраке часы показывали три часа ночи. Еще часок-другой, и он завершит свою работу. Тогда можно будет и немного отдохнуть и поспать подольше. А пока он с удовольствием печатал свои новые фотографии. Он по-настоящему на — слаждался тем, что сейчас делал. Все последние десять лет он ни разу этим не занимался и только сейчас понял, как соскучился по любимому делу. Нельзя сказать, что он не умел этого делать так же хорошо, как делать негативы. Просто у него с Кингом сложилось своеобразное разделение труда, позволяющее каждому достичь наибольшей специализации в конкретном направлении. Ну, это к тому же еще и экономило время друг друга… Но сейчас Алабама все делал сам. От начала и до конца…

Громкий звук перебил стройный ход его мыслей. Алабама подошел к окну и попытался вглядеться в темную ночь. Похоже, что что-то упало сверху. Сломанная ветка? Возможно. Мысли о ворах ему не приходили в голову. Для ленивых городских воришек добираться до горного домика Алабамы, чтобы чем-то поживиться в этом Богом забытом краю, было слишком накладно. Может, это Кинг возится где-нибудь неподалеку?

Второй звук раздался прямо над головой и был гораздо сильнее первого. Было ощущение, что где-то выстрелили. Алабама чертыхнулся и посмотрел на отпечатки, проявляющиеся в ванночках. Они были уже готовы, и надо было не упустить момент, когда опустить их в фиксаж… И вот эти странные звуки возле дома. Алабама с сожалением понял, что его волшебная ночь безнадежно испорчена. И в этот момент — он почувствовал запах огня… Он не мог ошибиться. Этот запах мгновенно мог распознать любой обитатель ущелья Малибу. Летом он настолько прожаривался солнцем, что вся растительность была абсолютно сухой. Достаточно было малейшей искорки, чтобы полыхнуло всепожирающее пламя. Вот почему каждое утро любой житель этих мест начинал с молитвы Всевышнему ниспослать дождь в каньон Малибу…

Алабама метнулся к двери, но у самого порога замер. Он прислушивался и одновременно лихорадочна соображал. Если дом уже горит, то, открыв дверь, он попросту облегчит пламени путь к нему. Если же не откроет, то у него будет какое-то время, чтобы подрумяниться в духовке, в которую вот-вот превратится его фотостудия. Да, выбор у него, в общем-то, был невелик. Правда, Алабаме уже случалось оказываться в горном пожаре, но до сих пор судьба его хранила. Он почему-то вспомнил сейчас, что на пепелище мгновенно прорастали новые побеги кустарников, чтобы с удвоенной силой зализать нанесенные огнем раны…

Алабама осторожно приложил ладонь к внутренней поверхности деревянной двери, отделяющей его от огня. Она пока оставалась холодной. Это вселяло некоторую надежду на спасение. Алабама несколько раз глубоко вздохнул, прочищая легкие, потом, набрав побольше воздуха, рывком отворил дверь и оказался в коридоре. Длинные тонкие языки пламени танцевали на креслах, на столе, на книжных полках. Открывшаяся дверь усилила тягу, и языки пламени потянулись к Алабаме. Ему показалось на секунду, что это огненные змеи хотят его опутать, ужалить. Его обдало нестерпимым жаром. Теперь картина была абсолютно ему ясна. Горел весь дом, снизу доверху, и фотостудия осталась последним его убежищем, куда пока не добрался огонь. Все вокруг дома было освещено ярким багровым светом — горела растительность на сухом ложе каньона. Огонь был повсюду. Скрыться практически было некуда. В ушах усиливалось гудение пламени. Алабама судорожно оглянулся, пытаясь найти выход. Внезапно он вспомнил, что тут рядом на крюке висит большой, бак со льдом, который он приготовил для того, чтобы охладить воду. Он быстро добрался до него. Лед уже практически растаял, превратившись в воду. Это было как раз то, что сейчас нужно. Он смочил полотенце, валявшееся рядом на полу и обвязал им голову. Остатки воды он вылил на себя, на свою одежду. Медленно отступая под напором жара, он пятился обратно в еще не охваченную огнем фотостудию. Но если жар грозил его просто заживо сварить, то стелившийся дым грозил ему удушьем. Алабама снова стал перебирать в уме наиболее действенный путь спасения. Вверху на середине лестничного марша было небольшое стеклянное круглое окошко. Если бы ему удалось выбраться через окошко на крышу, если бы ему удалось спрыгнуть и найти безопасное место, то он был бы спасен. Черт! Ведь все вокруг дома тоже в огне. Куда же он сможет спрятаться? Алабама закашлялся в клубах дыма и вдруг понял, что ему надо делать. Его спасет бассейн. В последние годы появилась мода на бассейны у дома. В них редко кто-либо купался, но они служили неплохим резервуаром воды на все случаи жизни. Так вот, если бы ему удалось добраться до бассейна, удалось найти кусок шланга, то он смог бы пересидеть под водой этот страшный пожар, дыша через шланг. До бассейна было совсем близко, да и где лежит шланг, Алабама прекрасно помнил. Оставалось всего ничего — добраться туда живым и невредимым. Алабама мысленно представил себе весь путь, поплотнее закутал голову в мокрое полотенце, открыл дверь и снова ринулся в огонь. Вокруг все бушевало и ревело. Жара была нестерпимой. Брюки вспыхнули в одно мгновение, задымилась рубашка. Алабама бежал вверх по лестнице, не открывая глаз. Ему не надо было смотреть за дорогой. Он был у себя дома и все помнил с закрытыми глазами. Ступеньки лестницы угрожающе прогибались под ним, уже изрядно прогоревшие в этом аду, но пока выдерживали его вес. Алабама стремился вверх по лестнице, молясь про себя всем святым, чтобы он успел добежать до окна прежде, чем лестница рухнет…

Окошко должно было быть справа. Черт! Как жжет руки. Алабама прятал их попеременно под мышкой, стараясь хоть как-то спасти от ожогов. Ну вот, наконец он добрался до окошка. Мгновенно он выбил его и вывалился вниз вместе с градом стеклянных осколков. Высота была довольна приличная, и он мог покалечиться при приземлении. Так оно и вышло. Он неудачно упал на левое плечо, и что-то хрустнуло у него в левой ноге. До бассейна оставалось несколько десятков метров. Он был уже почти спасен. Алабама, прихрамывая, бормоча проклятия, продирался сквозь горевшие во дворе кусты. Вот уже показалось спасительное зеркало водной глади бассейна. Он уже видел шланг…

Внезапно Алабама замер, потом медленно обернулся и посмотрел на дом. Все было объято пламенем, с грохотом рушились перекрытия и лопались стекла… Алабама смотрел на все это с расширенными от ужаса глазами. Он напрочь забыл о Кинге, который должен был быть в доме в спальне… На Алабаму навалилась страшная тяжесть. Сердце отказывало, в глазах мелькали черные точки. Он страдал оттого, что страх за свою жизнь заслонил ответственность за другую… Алабама попытался собраться с мыслями и прикинуть шансы Кинга. Если он остался в доме, если огонь застал его спящим, то можно было уже с уверенностью считать его погибшим. Да, погибшим, да, считать. Никто не мог выжить в таком огненном аду. Если он сейчас бросится ему на выручку, то результат будет один для них обоих. Он будет одинаково печальным для Алабамы и для Кинга. Алабаме следует добраться до бассейна, если он еще успеет это сделать. Это было единственным, что можно было сделать, рассуждая логически и здраво.

Нет, черт возьми! Алабама не может так рассуждать, когда речь идет о человеческой жизни. Тут нельзя полагаться на разум и логику. Не время было рассуждать, это только сбивало с толку и уменьшало шансы на спасение Кинга. Алабама заковылял, прихрамывая на левую ногу, обратно к горящему дому. Задняя дверь с глухим стуком свалилась с петель и упала, рассыпавшись на несколько горящих головешек. Алабама проскочил внутрь. Первые шаги по ступеням вверх по лестнице в спальню дались ему сравнительно легко. Дальше началось пекло. Его одежда полностью сгорела на нем. Это Алабама понял по нестерпимой боли, пронизавшей все его тело. Алабама медленно брел все дальше, постепенно теряясь в дыму и пламени. Кое-где стены дома уже полностью прогорели и рушились вместе с перекрытиями за его спиной. Теперь у Алабамы не было другого пути, как только вперед. И похоже, что в конце пути его ожидала сама вечность. В ней уже с миром пребывал Кинг и ждал своего друга и хозяина Алабаму, который не мог свернуть с этого пути, поскольку нес ответственность за судьбу этого юноши, вверившего своюсудьбу и жизнь Алабаме. А он не смог его спасти…

Алабама перестал ощущать боль. Ему стало легко. Пламя больше не обжигало его, оно стало его частью или нет, он стал частью пламени. Ему стало светло на душе оттого, что в конце его жизненного пути, на самом пороге смерти его душа художника смогла испытать такой волнующий экстаз своеобразного очарования этой катастрофы. Алабама до самой своей последней минуты остался истинным художником, нашедшим в этом кромешном ужасе проявления истинной красоты. Больше в мире не осталось никого, кто мог бы оценить этот фейерверк красок и насладиться им. Остались другие, Пэт Паркер была одной из них. Но она пойдет своим путем, и неизвестно, сможет ли она когда-нибудь достичь своего понимания волшебной красоты, красоты последнего мгновения жизни — это была последняя мысль Алабамы.

Сгорел дом Алабамы, сгорел лес вокруг. Сгорел и сам Бен Алабама, и его друг Кинг… Но остались нетронутыми его горы, ради которых он и затеял все это дело. И останется память людей об этом светлом человеке, огненным метеором прочертившим вечернее небо, устремляясь вверх, навстречу вечности…