Это был дом писателя. Снаружи здание выглядело типично для здешних мест — прянично-красиво, но внутри сразу же открывался совершенно пустой коридор — без картин, без мебели, вообще без каких-либо признаков того, что здесь кто-то живет.

Питер отступил в сторонку, пропуская ее. При этом он вдохнул аромат, исходивший от Кристы. Он словно вновь вернулся в молодость и почувствовал себя провинившимся юнцом, совершившим нечто не совсем приличное. Он изучал ее. Она не знала, что за ней следят. Он подсматривал из-за кустов, впитывая флюиды, источаемые ее телом. Потом, когда эти мысли пронеслись у него в мозгу, Питер поймал себя на том, что делает то, что делал обычно, оказываясь в новой и волнующей ситуации. Он стал думать о том, как бы описал все это в книге. Будь оно все проклято! Он не мог избавиться от сидящего внутри его писаки. Как бы он ни старался, он не мог привыкнуть к мысли, что жизнь существует для жизни, а не для того, чтобы читать и писать о ней. Что это не исследовательский проект. Что это и есть искусство.

— М-м-м. Пахнет здесь хорошо, пахнет домом, — сказала Криста.

Ее подсознание вибрировало, откликаясь на запахи, крадущиеся по коридору. Пахло старым деревом и новой полировкой, а сейчас еще и духами фирмы «Келвин Кляйн», которыми она пользовалась. Криста обернулась, чтобы рассмотреть в сумеречном свете его лицо. Куда идти? Это его дом. Он должен сделать первый шаг.

Криста старалась унять волнение. Это какое-то сумасшествие. Они посидели за столиком — это было замечательно, великолепно, — он пригласил ее к себе домой, и она согласилась. Такое было не в ее правилах. На него это тоже было не похоже. Но они держали друг друга за руки, сплетали пальцы, а прикосновения не могут лгать. Не такие прикосновения. Не такие ощущения. Будущее мерцало перед ее глазами. Как это произойдет? Произойдет ли вообще? Она пыталась привести свои мысли в порядок и определить, чего же она на самом деле хочет, но мысли ее путались. Оставалось только волнующее предчувствие, одурманивающее ощущение, острая грань опасного возбуждения.

— Не хотите ли посмотреть, где я работаю?

Он выпустил стрелу в самую сердцевину проблемы и сам удивился своему предложению. Камилла была единственным существом женского пола, которому разрешалось входить в его рабочий кабинет. Это было его тайное убежище, где он мучился в молчаливом одиночестве, поднимаясь порой до горных высот воображения. Здесь ему являлись мечты, от которых, если бы они стали достоянием публики, мир содрогнулся бы в беспомощном ужасе. Здесь он разрабатывал идеи, которым позавидовал бы сам Господь Бог. А в промежутках были мирские заботы, непрерывные поиски, листы бумаги, карандашные наброски, ненужный кофе и все прочие уловки — услужливые союзники пустой страницы.

Криста с трудом подавила в себе желание сказать: «Я хотела бы посмотреть, где вы спите». Эти слова застыли у нее на губах, как проклятие в церкви. Она прикусила губы, не давая словам вырваться.

— М-м-м, — пробормотала она второй раз за последнюю минуту. Удастся ли ей справиться? Она не вполне подходила для данной ситуации. Это все равно что игра в кошки-мышки в джунглях. Один неверный шаг — и все может кончиться вспышкой раздражения и унижения. Здесь нужно вести хитрую партизанскую войну. Обычным для Кристы методом наступления был штурм, и план обороны тоже сводился к атаке. Беда заключалась в том, что у Питера Стайна была та же тактика. Один из них должен перебороть себя, иначе провал неминуем.

Питер повел ее вверх по узкой лестнице, их шаги звонко цокали по натертому дереву ступеней. По одну сторону длинной лестничной площадки были большие стеклянные двери, выходившие на балкон. Переход соединял балкон с отдельным зданием, полускрытым густой листвой. Ветки бананового дерева окутывали его, райские птицы мелькали как язычки пламени, кокосовая пальма нависала над крышей, касаясь ее своими листьями, словно щекоча спину возлюбленного. Питер вел Кристу именно туда. Он растворил одну из дверей, и вместе с Кристой вышел в полуденный зной.

Криста думала о детях. Этот дом казался деревом, на котором живут дети, миром Тарзана, далеким от цивилизации, миром, где дети пытаются переделать сложный мир взрослых в простой мир детства. Деревянные доски поскрипывали под ногами Кристы. Листва шуршала вокруг, как накрахмаленные одежды няни. Конь-качалка, чья краска поблекла под дождем и солнцем, усиливал впечатление детской игры. Не в этом ли секрет писателей и их мастерства? Не заключается ли он в отрицании мира взрослых? Не является ли писательство бегством бунтаря, твердо решившим зарабатывать себе на жизнь в стороне от мелких придирок и дел смертных и их странных установлений? И тем не менее он пригласил ее в свое святая святых, гораздо более интимное, чем спальня. Эта комната населена призраками. Криста чувствовала их угрожающее присутствие даже здесь, на террасе, где стояла.

Кабинет был заперт. Ключ, который Питер выудил из глубокого кармана, оказался большим, как от средневекового замка. Он отпер дверь и шагнул внутрь, украдкой оглядываясь вокруг, словно не был уверен, можно ли показывать помещение посторонним людям. Не оставил ли он здесь свои носки? Закрыты ли шкафы? Не рассердится ли посетитель, когда наступит на детские игрушки, разбросанные по полу?

— Вот, это здесь.

Он отступил в сторону, словно обнажая свою душу. Осмотрел комнату. Посмотрел на Кристу. Видит ли она то невидимое, что видит он? Разглядит ли все сумятицы и все тупики, все триумфы и трагедии, которые залежались по углам? Способна ли она принять все это? Способна ли понять его самого?

Криста обратила внимание на тонкую стопку бумаги рядом с пишущей машинкой. Она шагнула к письменному столу. Листы лежали напечатанным текстом вниз.

— Что это? Ваша новая книга?

— Да.

— У нее есть название? — поинтересовалась Криста, подумав, не это ли знаменитая незаконченная «Мечта».

— Да, есть. — Вопрос ее звучал лучше, чем «как она называется?». Не так хорош, как «о чем эта книга?». Питер сглотнул. Он должен разговаривать не только односложными словами. — Она называется «Мечта, которая мне снилась». Гюго. — Он помолчал, потом добавил: — Виктор Гюго.

— А, это тот, который сочиняет мюзиклы для Бродвея, — с улыбкой сказала Криста.

Пожалуй, теперь они могут и посмеяться над этим. Питер улыбнулся. Да, могут.

— Это довольно тяжелая книга. О том, как действительность разгадывает иллюзию снов.

— Но в конце приходит полное понимание, — рассмеялась Криста.

— Надеюсь. — Он тоже засмеялся. — Во всяком случае, понимание того, что понятно мне.

Криста пошла к нему, как манекенщица по подиуму — медленно, но раскованно, спокойно и уверенно. Она улыбнулась улыбкой, на которую вообще-то следовало получить лицензию, и остановилась в футе от него.

— А что вы, собственно, понимаете, Питер Стайн?

Он снова сглотнул. Она видела, как дернулся его кадык. Она не ждала ответа на свой вопрос. Да это и не был вопрос. Это было приглашение. Она заняла позицию, призывая его наступать. Он стоял неподвижно. Она оказалась в его пространстве. Ее вторжение он не мог игнорировать. Она действовала как агрессор. Он мог отступать или… Ее красота издевалась над его нерешительностью. Она стояла перед ним, и ее красота казалась более реальной, чем имела право быть, — близкая, доступная, но он понимал, что эта доступность не может длиться долго. Он хотел привести свои мысли в порядок, но все его чувства смешались. Готов ли он к этому… обязательству… по отношению к этой девушке, явившейся к нему с противоположной стороны мироздания? У него за спиной лежала рукопись, его любовница, с ужасом взиравшая на него, на его возможное предательство. Кому будут сниться мечты для этой книги, если действительность наносит такой сокрушительный удар по иллюзиям? Бумага взывала, протестуя. Чистые страницы корчились в агонии у него в сознании. Совершенное девичье лицо выступало живым соперником созданий его воображения и плотных белых листов, на которых он должен писать. Сейчас или никогда. Время уходило.

— Посмотрите, какой вид открывается отсюда, — сказал Питер неуверенным голосом.

Он вырвался из ее силового поля и прошел мимо нее к письменному столу. Поправил стопку бумаги — рукопись «Мечты», словно прося прощения за свое едва не состоявшееся предательство, и показал на окно.

Криста последовала за ним. Сердце у нее колотилось. Все было так близко. Глубоко в его глазах она увидела, что он хочет ее. Шла война. Он сопротивлялся, но силы его иссякали. Теперь его истерзают сожаления. Она посмотрела из окна на пейзаж, который он хотел, чтобы она увидела. Маленький, сверкающе-чистый бассейн поблескивал среди пышной зелени. Между двумя королевскими пальмами висел гамак. Позади верхушек деревьев виднелись разбросанные, как камни на плохо ухоженной лужайке, белые крыши примерно полудюжины домов. Пейзаж этот представлялся метафорой Ки-Уэста. Цивилизация на грани примитива, беспокойное равновесие между порядком и хаосом, между неопределенностью и напряжением, между свободой воображения и дисциплиной, необходимой для того, чтобы описать ее.

— Можно мне посидеть за вашим столом? — спросила Криста.

Она села, не дожидаясь его разрешения. Вот здесь все и происходит. Она сидела тихо, стараясь представить, как он чувствует себя здесь, одиноким утром над манящим к себе бассейном. Он стоял рядом с ней, но вне ее поля зрения, стоял как психиатр у постели больного или как священник на исповеди. Она потрогала клавиши пишущей машинки, пытаясь вообразить себе, как из ничего рождаются слова и ложатся на бумагу. Единственное, что объединяло ее книгу с его, — это слово, выделяющее ее из мира других понятий — «книга». Ее книгу раскупали, наверное, лучше, чем будут раскупать его «Мечту», но ей было бы стыдно увидеть их на одной полке. Ее книга об уходе за собой служила восхвалением культа Кристы Кенвуд и способствовала продаже тех вещей, которые она хотела продать. Его же книги были голосом его души. Разница между их личностями была огромна. Криста являла собой действие. Питер — мысль. Он должен был вылавливать рыбу в глубинах огромного каньона. Ее путь был простым. Она ставила перед собой цель и пробивалась к ней всеми средствами. Много пота, но никаких проблем. Он же боролся с мотивировками, определял, каковы цели и почему к ним надо стремиться, и он знал, когда находил вопрос и ответ на него, что существует триллион других важных вопросов и еще большее количество других, даже лучших ответов, как и бесконечное множество способов закрепить их в словах.

— Это нелегкий труд? — спросила она.

— В наших молитвах мы должны просить не о легкости.

— Но о мужестве.

— Если это не звучит слишком претенциозно.

— Сколько вы зарабатываете на своих книгах? Сколько вы получаете в качестве аванса, я имела в виду. За большую книгу. Как оплачивается эта чепуха?

Она круто сменила тему, сама не зная почему. Была ли ее резкость формой самозащиты, атакой, к которой она прибегала, когда ей что-то угрожало? В глубине души она задавалась вопросом, не является ли Питер Стайн высшим по сравнению с ней существом, а подобное направление мыслей было неприемлено для Кристы Кенвуд. Поэтому она так резко перевела разговор с темы творчества на тему гонораров, и ее не беспокоило, что такой перепад болезнен. Все в порядке. Возможно, художники и страдают, но тем из них, кто добивается успеха, платят, и платят хорошо. Добывать уголь на глубине в милю под землей труднее, чем бренчать на лире, обретаясь на седьмом небе. Стучать на машинке, просиживая задницу в этом доме с бассейном, и выставлять свой ум на продажу за деньги — что в этом особенного? Такая работа устроила бы большинство человечества, которое борется за выживание. Да, возможно, молитва Стайна о мужестве действительно претенциозна. Может быть, и он сам претенциозен. Криста повернулась вместе с креслом, чтобы глянуть на него, и увидела, что он улыбается ей. Он опередил ее.

И похоже, он испытывал облегчение. Богиня все же совершила ошибку. Неуверенность подняла голову над гладкой поверхностью ее моря.

— Я не беру авансы. Получаю гонорар потом. Мне так больше нравится: снимает часть напряжения.

— Вы шутите.

— Отнюдь нет. Это необычная система, но некоторые ею пользуются, например Апдайк.

Атака, предпринятая Кристой в целях самообороны, захлебнулась. Ею завладели другие чувства. Недоверие. Замешательство. Стайн, конечно, крупный писатель, но она — искушенная в бизнесе дама. Не брать аванс — это лишает бизнес всякого смысла. Это звучало оскорблением естественного хода вещей, как она себе его представляла, как оскорбило бы его невежественное суждение о его творчестве.

— Но послушайте, Питер, ваши книги — бестселлеры. Вы наверняка приносите издателям доходы, во много раз превышающие то, что вы получаете в виде процентов от продажи ваших книг. И вообще вы серьезный писатель. Я хочу сказать, что ваши книги — не какая-нибудь ерунда. Для любого издателя престижно иметь вас своим автором. Другие писатели захотят иметь дело с издательством, которое издает вас. Литературные агенты, обнаружив что-нибудь горяченькое, будут прежде всего думать о вашем издателе. Вы должны знать это.

Питер отмахнулся жестом, который словно сводил на нет ее жизнь и все ее ценности.

— Меня это как-то не интересует, — со смехом сказал он.

— А что говорит ваш агент?

«Если такой некомпетентный делец может что-либо вообще говорить», — подумала Криста.

— У меня нет агента.

Она тряхнула головой. О'кей, вот где его ахиллесова пята. Человек, способный создавать произведения искусства, не может вести дела. В этом нет ничего нового. Когда у тебя мозги витают в облаках, это не слишком удобная позиция, чтобы видеть, что творится в сточных канавах. Какого дьявола… почему сточная канава? Бизнес — не канализация. Это улица, на которой живут реальные люди. Такие, как она. Люди, которые покупают книги фальшивых людей, претенциозных людей, надутых людей. Криста сделала глубокий вдох. Она снова обрела самообладание. Но зачем? Чтобы избежать мысленных ловушек, в которые она позволила себе попасться? Питер почти ничего не говорил. Весь этот разговор вела она сама.

— Вы считаете, что это разумно?

Каким-то образом ей удалось не вложить ехидство в свой вопрос. К концу дня она станет агентом. Больно, когда в тебе не нуждаются, но нельзя же оставаться равнодушной.

— Вероятно, нет, но я так работаю. — Он помолчал, не собираясь облегчать ее задачу. Но он не хотел отстранять ее. — У меня замечательный редактор, который понимает меня и мою работу, насколько это возможно. А «Уорлд» исключительно доброжелательный издатель. Мне не нужен посредник. И мне не нужно больше денег. Это означало бы начать заниматься скучнейшими делами, о которых все знают банкиры и бухгалтеры.

— Слуга, который зарабатывает на таланте, не обязательно блистает вместе со своим хозяином, — заметила Криста.

— У меня нет хозяина… или хозяйки.

Снова она попалась. В его голосе не было больше льда. Он опять получал удовольствие. Он играл с ней и был победителем. Криста почувствовала, как у нее на щеках вспыхнули красные пятна.

— Я лично вижу это следующим образом. В любой финансовой сделке есть тот, кто выигрывает, и тот, кто теряет. Кто-то делает это лучше других. Если вы не получаете высшую ставку гонорара за ваши книги, то ваши издатели становятся богаче, а вы беднее. Вы обязаны перед самим собой заключать самую выгодную сделку. Кого беспокоят деньги? Вы можете отдать их, если вам так хочется. Черт возьми, в конце концов, вы можете вернуть эти деньги издателям. Я просто не могу вынести мысли, что кто-то смеется надо мной и считает себя умнее меня.

— Ах вот чего вы не можете вынести, Криста Кенвуд! Я как раз ждал, когда наконец вы ясно это выскажете.

— А вы разве так не думаете?

— Может быть, это ошибка — представлять, что другие люди в точности такие же, как вы.

— Но они такие же.

Криста сказала это так серьезно, что Питер рассмеялся. Она повернула к нему лицо, выставила подбородок. Питер всегда воображал, что монополизировал рынок по части эгоизма. По всей видимости, это не так. Мир Кристы Кенвуд начинался и кончался ею самой. Все остальные существовали постольку, поскольку отражали ее мысли и мнения. Являлось ли это самоуважением или грехом гордыни? Ответ был ясен: это было самоуважение, а причиной его являлось обаяние. Она просто излучала обаяние. Оно брызгало из ее глаз. Оно струилось с ее губ. Обаяние насыщало воздух вокруг нее — волшебный туман привлекательности, делавший слова ее несущественными, а тело ошеломительно прекрасным. Он дотянулся до ее плеча и прикоснулся к нему.

— Разве не так? — продолжала настаивать Криста, но улыбка уже тронула уголки ее губ.

— Если вы так утверждаете, — отозвался Питер осевшим голосом. Он больше не будет воевать с ней. Он будет любить ее.

Криста взяла его руку в свои и позволила себе улыбнуться еще шире. Они снова были вместе. Эти маленькие войны сближали их и одновременно отталкивали друг от друга. Она знала, что с ними все так и будет происходить. Они были похожими людьми, жившими в разных мирах и занимающимися непохожими делами. Но оба они были сильными и яростными. Оба были задирами, оба легко выходили из себя, но оба они были глубоко порядочны и ничего не стыдились, оба гордились своей честностью и независимостью. Они будут не соглашаться друг с другом. Они не будут страшиться боли. Будут колотить друг друга, пока могут. Но в конце концов они станут равными, и прочной основой их фатального влечения друг к другу будет неизменное взаимное восхищение.

Криста запрокинула голову, чтобы видеть его лицо — как будет смотреть на него всегда, — и в сердце у нее возникла сладкая медленная мелодия, ибо она знала, что они будут сейчас делать, кем они станут.

Криста придвинулась к нему, и Питер обнял ее за талию. Дыхание его стало прерывистым. Она прижалась грудью к его груди, и это прикосновение было прекрасно. Ее губы, как во сне, оказались перед ним. Он жадно прильнул к этим губам, не в силах быть нежным, потому что временно забыл, как надо любить. Она стояла перед ним, пылающая в этом его сокровенном убежище. Он почувствовал, как жажда обладания зародилась во всем его теле. Сейчас он овладеет этой девушкой, которая очаровала его и привела в ярость, заинтриговала его и спасла ему жизнь. Они преодолели настоящие «американские горки» на пути к близости. Теперь пришло время награды, наказания, страстного экстаза сражения двух тел. Он протянул руку к затылку Кристы, чтобы удержать ее за голову, если она попытается отодвинуться от него. Другая его рука лежала у нее на шее, зарывшись в гущу ее волос. Он впился губами в ее губы, приоткрыл рот и просунул язык между ее зубов, откинув ей голову назад, чтобы вдоволь насытиться. Криста не сопротивлялась. Она сражалась за то, чтобы отдаться ему. Ее рот широко раскрылся, их языки переплелись и погрузились в любовную влагу.

Руки Кристы коснулись его талии, ощутили твердый живот. Потом они поползли ниже, она привстала на цыпочки, чтобы утонуть в его поцелуе. Его тело было жестким… везде… живот, бедра, мускулистые руки, которые сжимали ее в страстном томлении. Криста ощущала его своими ногами. Разгоряченный, бесстыдный, он терся о нее сквозь разделявшую их ткань одежд. Он пил из ее рта и излучал жар своего желания на ее трепещущее тело. Их поцелуй был ареной сражения, они оба хотели проникнуть в тело другого в поисках блаженного единения, когда каждый растворяется в партнере. Они испытывали сладостные муки, издавали страстные стоны, они перешагнули через смущение, растворились в похоти, ощущая друг друга в этом первом объятии. Ими владело нетерпение. Их контракт должен быть подписан теплой кровью любви. Они должны слиться, связать друг друга, узнать все самые сокровенные тайны, чтобы уже никогда не чувствовать себя чужими. После того как они будут любить друг друга, может возникнуть ненависть, все, что угодно, но вычеркнуть этот момент из своей жизни они никогда не смогут. Он будет жить в их сознании, незабываемый, возможно даже непростительный, но отрицать его будет невозможно, как нельзя отрицать день и ночь и красоту святости.

Сквозь туман страсти Криста пыталась понять, что происходит. Кто сделал это? Питер? Или она? Ответ заключался в том, что это сделали они оба. Они шли навстречу друг другу, влекомые звездным притяжением, и остановить их было невозможно. Их тяга друг к другу была непреодолимой. Криста пылала страстью, она хотела одного — утонуть в сладости желания этого мужчины. Он должен обладать каждым ее дюймом и использовать ее для своего наслаждения, которое удвоится вместе с ее желанием. Сладостное отречение от самой себя струилось в ее крови. Он мог бы разломить ее пополам своими сильными руками. Его рот может разорвать ее на части. Она превратилась просто в тело, сознания больше не существовало, она стала мягкой, стремясь к его твердости, в предвкушении соития, которое вот-вот произойдет. Откровенная в своем сладострастии, Криста постанывала от наслаждения. Ее руки прикоснулись к нему, отчаянно желая близости. Ее юбка поползла вверх оттого, что их тела терлись друг о друга. Ее трусики прилипли к источнику жара, который хотел его. Питер, испытывая блаженство, прижимал ее к себе, дотянувшись до ее напрягшихся ягодиц, ощущая низ ее живота той частью себя, которая так нуждалась в ней. Он задрал ее юбку до талии, сокрушая ее губы своим ртом. Его руки блуждали по ее шелковым трусикам, восхищаясь упругостью ее мускулов, гладкой горячей кожей бедер. Его пальцы пробрались внутрь трусиков, исследуя контуры ее ягодиц. Они касались краев ложбинки, уже мокрой от влаги ее вожделения. Он притискивал ее все крепче. Отвердевший, он толкался в ее трусики, угрожая и обещая то, что должно вот-вот произойти.

Криста не могла больше терпеть. Она нащупала ширинку на его брюках и рванула «молнию». Там она нашла то, что искала, — горячее, твердое, огромное. Она сжала этот источник мощи, напряженную, пульсирующую плоть, которую так желала. Питер застонал, не противясь ей, закрыв глаза, чтобы ощущать только ее прикосновение. Она освободила его от брюк, и теперь он прижимался к ее бедрам, плоть к плоти, кровь стучала рядом с другой кровью. Криста потянулась рукой вниз, другая ее рука сжимала его ягодицы, словно она хотела пленить его навсегда. Потом она направила его в свою влажность. Криста нежно поглаживала его шелковой тканью своих трусиков, успокаивала его горячность, смачивая его огонь влагой своего вожделения. Она задохнулась, ощущая запах своего желания, оторвала от Питера свою грудь, свои губы. Она хотела видеть его в этот момент. Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде горело желание, голод. Его рот был приоткрыт, весь мокрый от ее губ, дыхание с шумом вырывалось сквозь зубы. Грудь вздымалась.

Руки Питера обнимали ее за талию, а Криста откинулась назад, припав в то же время к нему нижней частью тела, так что разделенность их вверху компенсировалась близостью внизу. Теперь Криста руководила им как хотела. Она выступала дирижером оркестра его вожделения. Она терлась о него ароматной кожей своих бедер, скользких от похоти, взяла его в плен ногами, обвившись вокруг его ног. Потом ослабила эту хватку, дав ему возможность чуть высвободиться, но только для того, чтобы тут же снова завладеть им.

Его ноги согнулись от напряжения, когда он еще теснее прижался к ней. Довольная улыбка на ее лице успокоила его. Скоро этот экстаз кончится, и начнется нечто более замечательное. Он никогда не хотел женщину с такой страстью, как сейчас. Он хотел видеть тело Кристы. Хотел познать каждый его дюйм, каждую деталь, обнаружить восхитительные изъяны, которые придадут ее красоте новое совершенство. Он хотел видеть ее груди, обнаженные, откровенные, беззащитные под его испытующим взглядом. Он хотел дотронуться до ее сосков, сжать их, взять их, горячие и тугие, в свой рот, ласкать их языком и чувствовать, как они увеличиваются. Он хотел прижаться щекой к животу Кристы и погрузить свой язык в сладкую тайну ее пупка. Он хотел быть во всех потаенных местах, чувствовать себя там как в собственном доме, пока ее тело до последней частицы не будет принадлежать ему. Для этого найдется время потом. Потом, в сонной неторопливости, они сумеют познать друг друга, и каждое желание исполнится, когда на место вожделения придет любовь. Но то, что сейчас, было необходимостью. Он должен овладеть ею. Овладеть немедленно, чтобы она вскрикнула, сдаваясь на его милость, когда он войдет в нее и освятит ее своей страстью, знаменующей новый сверкающий день. Питер шагнул вперед, вынуждая Кристу отступать в глубь кабинета. Он все еще обнимал ее, когда она почувствовала спиной край письменного стола. Ее глаза расширились: она хотела, чтобы он сделал то, что должен сделать.

— Да-да, — пробормотала она.

Это было стонущее, почти безмолвное согласие. Сейчас этот мужчина овладеет ей. Теперь же не было ни желания нежной любви, ни времени на нее. Криста хотела его немедленно. Пока не окажется поздно. Она не хотела, чтобы он уложил ее в постель. Она не хотела тихой музыки, нежных слов и планов на будущее. Она хотела, чтобы он овладел ею такой, как она есть, одетой, опирающейся спиной о стол, на котором он пишет свои романы. Криста хотела этого сейчас, немедленно, чтобы утолить свою жажду и чтобы память о моменте, когда он войдет в нее, осталась жить в этой комнате. Потом Питер уже не сможет быть здесь и не думать о ней, не сможет уйти отсюда, не сожалея о том, что ее здесь не было. Криста оставит отпечаток своего наслаждения на молекулах комнаты Питера. Отныне его одинокий рабский труд будет сопровождаться мучительными воспоминаниями о ней. Криста схватилась за свои трусики, спустила их с дрожащих ног до колен. Потом отвела руки за спину и в ожидании оперлась о край стола. Капельки пота выступили у нее на лбу и верхней губе. Пот струился у нее под мышками и по животу. Он сливался с соком ее вожделения, проступившим меж ног.

Он в удивлении смотрел на ее обнаженные губы любви, поблескивающие розовые лепестки под холмиком светлых волос. Потом приблизился и замер в предвкушении наслаждения, более полного, чем он когда-либо испытывал. Это было слишком хорошо. Он не имел на это права! Войти в нее означало потерять этот момент. И он ждал долгие секунды, упиваясь волшебным ощущением. Он был сосредоточен как никогда, но испытывал смущение в преддверии наслаждения, которое вот-вот вырвется на свободу.

— Пожалуйста! — прошептала Криста.

— Да! — резко отозвался Питер и вторгся в нее, притиснув ее спину к краю стола, проник глубоко в пропасть, которая отныне принадлежала ему. Он буквально вонзился в нее до самой глубины ее естества, оторвав Кристу от пола яростной силой своего вторжения. Руки ее вцепились в крышку стола, суставы пальцев побелели, она расширила глаза, изумленная испытываемым ею ощущением. Он вошел в ее тело, и оно уже больше не принадлежало ей. Оно существовало только для того, чтобы сдаться захватчику. Криста чувствовала несказанное напряжение, она наконец-то обрела себя. Она касалась пола только кончиками ног, путешественница к звездам, которые уже взрывались у нее в мозгу.

Оргазм у нее наступил моментально. Он пробился сквозь туман наслаждения вспышкой молнии и ударом грома, которые потрясли ее душу. Ноги ее задрожали от мощи этого ощущения, рот открылся, и она выкрикнула его имя, сообщая ему, что произошло, выражая сожаление, что это произошло так быстро.

— О-о-о!

Ошеломляющие эмоции бурлили в Кристе, проникая до кончиков пальцев рук и ног. Кровь кипела в жилах, слезы страсти катились по щекам. Невероятное наслаждение било фонтаном вокруг сосредоточения ее удовольствия.

И едва это кончилось, как началось вновь. Раньше Питер почти не двигался. Одно могучее вторжение — и Криста провалилась в звенящий восторг. Но теперь она почувствовала, как он шевельнулся в ней, плавая в пенящемся море любовной влаги. Он двигался назад, вперед, все еще без ритма, но исследуя ее шелковистые глубины, скользя по волнам ее вожделения в поисках новых ощущений. Криста тоже попробовала двигаться, отступая, когда он вторгался глубоко, приподнимаясь навстречу, когда он отступал. Но, сладостным образом зажатая между его твердостью и жестким краем стола, она чувствовала себя рабыней. Она попыталась подать ему сигнал отчаянным взглядом: ей хотелось соскользнуть на пол, чтобы он взял ее там. Она жаждала стать участницей этой любовной битвы. Хотела отдавать столько же, сколько получала.

И Питер стал опускать ее на пол. Его сильные руки придерживали взмокшее тело Кристы, а сам он оставался в ней. Правой рукой Криста начала шарить по столу, стараясь сохранить равновесие, и задела стопку исписанной бумаги. Рукопись «Мечты, которая мне снилась» упала и с шорохом разлетелась по всему полу.

На мгновение Кристу охватила паника. Ничто не могло помешать их любви, кроме этого.

Но Питер не колебался. Он знал, что делает, и не собирался останавливаться. Медленно и нежно он опустил возлюбленную на пол, усеянный листами его драгоценного романа. Она чувствовала под собой эти листы, ощутила, как один из них, увлажнившийся от ее пота, прилип к ее ягодицам. О нет! О да! В его глазах сверкала решимость, сумасшедшее осознание того, что должно произойти. Он уложил Кристу на подстилку из своего произведения и уперся руками в покрытый слоем бумаги пол по обе стороны ее тела. Криста подняла ноги и обхватила его ими, еще шире открывая себя. Она попыталась понять смысл поведения Питера, и мгновенно ее осенило. Здесь, в данную минуту, она для него значила больше, чем его работа. Вчера, завтра этого не было и могло не быть. Но сейчас это было. Значение символического акта Питера было кристально ясным. Их любовь возлежала на страницах, которые раньше он любил больше всего на свете.

— О Питер! — простонала она.

В ответ он снова нежно проник в нее.

— Все в порядке, Криста, — прошептал он. — Все в порядке…