Танцуя с Девственницами

Бут Стивен

Впервые на русском языке – триллер английского писателя Стивена Бута «Танцуя с девственницами», повествующий о расследовании, которое ведут двое дербиширских полицейских – Диана Фрай и Бен Купер.

Убийство тридцатилетней Дженни Уэстон, чье тело найдено возле древнего каменного круга, именуемого Девять Девственниц, открывает серию зловещих событий на ферме «Рингхэмский хребет». Загадки множатся одна за другой. Чей нож изуродовал лицо местной жительницы Мегги Крю, после нападения потерявшей память? Какое отношение к случившемуся имеют двое юных бродяг, живущих в сломанном фургоне, который застрял в заброшенном карьере? Как связаны друг с другом смотрительская служба местного национального парка и жестокие собачьи бои, нелегально проводящиеся ночной порой на территории фермы? Почему внезапно сводит счеты с жизнью владелец «Рингхэмского хребта» Уоррен Лич? Каковы обстоятельства смерти дочери Мегги Крю Роз Дэниелс – страстной защитницы прав животных?..

Клубок таинственных происшествий в округе запутывается все туже, погружая читателя в атмосферу пугающе-двусмысленных криминально-психологических загадок.

 

Выражаю благодарность дербиширской полиции и смотрительской службе Пик-парка за помощь, оказанную при написании этой книги. Однако персонажи и события, выведенные на ее страницах, полностью вымышлены. Мне известно, что многие дербиширские полицейские и смотрители парка – в своем роде герои.

В создание этой повести внесли вклад столь многие люди, что она поистине является плодом усилий целой команды. В особенности я должен поблагодарить моего агента Терезу Крис, без которой ничего бы не состоялось.

Древние памятники в Дербишире, такие как каменный круг Девять Девственниц, постоянно страдают от вандализма, горных выработок и эрозии. Но они по-прежнему являются священным местом и до сих пор активно используются как культовое сооружение. Пожалуйста, относитесь к ним с уважением.

 

Глава 1

В тот день, когда погибла первая женщина, у Марка Рупера возникли проблемы с радиосвязью. Он начал обход с долины, где плато из песчаника создавало мертвую зону, не пропуская сигналы из телефонного узла в Брэдвелле. Тишина настораживала и подавляла, заставляя Марка чувствовать себя в пустынной местности отрезанным от мира. Природа, медленно увядавшая под натиском осени, пробуждала в нем былую нерешительность. Но страха не было. Лишь позже Марк испугался.

Обычно ему нравилось это время года – несколько недель межсезонья, предшествующие наступлению зимы. Нравилось наблюдать, как день ото дня меняется цвет холмов, а в Пик-парке становится все меньше посетителей. Но сегодняшнее воскресенье Марк никак не мог назвать обычным: он чувствовал себя на Рингхэмской пустоши довольно неуютно. Странно и тревожно качались на ветру деревья и хрустел под ногами сухой папоротник. Птицы в разгар дня не издавали ни звука.

По мере того как Марк выбирался из мертвой зоны, обзор постепенно становился все лучше, и наконец ему открылись границы Хартингтона и Стаффордшира. Но даже когда он направился через вересковые поля к дороге на Партридж-кросс, ему не удалось связаться с диспетчером смотрительской службы. Вполне возможно, что у рации, которую он взял с собой этим утром из инструкторского центра, просто отошел контакт. Мелочь, которая, однако, может сильно изменить всю твою жизнь.

– Пикленд Партридж Три вызывает Пикленд Зулу. Оуэн?

Вызов остался без ответа.

В начале года в этой части Рингхэмской пустоши жгли вереск. Едкий запах гари все еще примешивался к сладкому сочному аромату живых растений, ковром расстилавшихся под ногами. Отдельные обгоревшие стебельки так и остались белыми и сухими. На черном выжженном грунте они казались крошечными косточками и торчали из земли, словно тысячи обглоданных пальцев.

Отец Марка из года в год помогал смотрителям сжигать вереск, чтобы на корм шотландским куропаткам вырастали свежие побеги. Вереск нужно жечь крайне осмотрительно: он сам должен быть сухим, а земля достаточно влажной, чтобы огонь не перекинулся на торф. В запале можно подойти к огню так близко, что еще чуть-чуть – и начнет дымиться кожа. А если, присматривая за пламенем, неудачно встать с подветренной стороны, то через некоторое время с ног до головы покроешься черной сажей. Марку вспомнилось, что иногда от отца еще несколько дней пахло, словно после празднования Ночи Гая Фокса.

Запах выжженного вереска воскресил в его памяти отца. Чувство было настолько живым, что на мгновение Марку показалось, будто он видит шагающую рядом высокую фигуру. Отец размахивал огромными покрасневшими руками, рассказывал, как натаскивают собак и на какую наживку ловится форель, и обещал однажды взять Марка и его брата на охоту. Но обещания своего он так и не выполнил. Да и рядом с Марком он больше не шагал ни разу с тех пор.

Видение исчезло так же быстро, как появилось, и Марку оставалось лишь тщетно перебирать воспоминания, вылавливая оттуда отдельные образы, тут же растворявшиеся, словно струйка дыма на ветру.

Сжав в руке рацию, он попытался еще раз связаться с диспетчером:

– Пикленд Зулу. Оуэн, слышите меня? Оуэн?

Ответа по-прежнему не было.

Взбираясь на плато, Марк ощущал, как его рюкзак все сильнее давит на плечи, на затекшую спину. Лямки терли кожу даже сквозь шерстяную куртку. Несмотря на мороз, его шея была мокрой от пота, а когда он добрался до верха, на него обрушился пронизывающий ветер. Тени облаков скользили по раскинувшейся внизу долине. Редкие лучи солнца освещали низину, где местами росли небольшие дубовые рощицы и паслись овцы, вилась узкая полоска покрытого гудроном шоссе и вдалеке виднелись крыши фермерских домиков. Но даже вид людского жилья не прогонял чувства одиночества.

Именно любовь к природе, а не забота о людях или угодьях парка привела Марка в местную смотрительскую службу. Когда-то ему хотелось спасти весь мир, но позже он решил ограничиться защитой малой его части. Он и представить себе не мог, что его работа будет предполагать терпеливое отношение к людям, разрушающим и оскверняющим мир, в котором они живут, к людям, не уважающим ни природу, ни своих братьев меньших. К этому привыкнуть было труднее всего. Вряд ли даже Оуэн Фокс сумеет научить его этому.

Оуэн часто говорил Марку, что хорошая связь – великое дело, и учил его всегда оставаться в пределах досягаемости. Но этот ноябрьский день, когда Марк отправился в свой первый самостоятельный обход, оказался для него не совсем удачным. Точнее, совсем неудачным.

– Это Пикленд Партридж Три. Оуэн? Оуэн? Где вы?

И конечно, этот день оказался неудачным для Дженни Уэстон.

Дженни ехала на желтом «доусе-кокомо»: шесть скоростей, покрышки толщиной в дюйм и проволочная корзина, закрепленная над задним колесом. Велосипед она взяла напрокат, на три часа, на базе Пик-парка на Партридж-кросс, и проехала уже почти пять миль в сторону плато на Рингхэмской пустоши.

Среди вересковых полей местами еще сохранились доисторические захоронения, надгробные сооружения и расставленные в круг камни. Некоторые были такими маленькими или настолько разрушенными и заросшими, что их лишь с трудом удавалось разглядеть в зарослях вереска и папоротника. Люди здесь бывали реже, чем на пустошах к югу и западу – в Стентоне и Хартхилле. Горный велосипед легко справлялся с дорогами, пролегавшими под открытым небом по безлюдным просторам.

Дженни любила Рингхэм и могла назвать множество причин, по которым раз за разом возвращается сюда. И всегда какая-то неодолимая сила влекла ее велосипед прямо к подножию Хаммондской Башни, возвышавшейся над Рингхэмским хребтом. Дженни бережно хранила в памяти вид на долину с этого места: крутой обрыв, деревья и груда камней внизу.

Погода в этот день оставляла желать лучшего. Порывы ветра приносили с холмов хлопья снега, срывали с берез последние листья и швыряли их на вересковый ковер. Пустошь выглядела совершенно безжизненной. Уже под конец пути Дженни попался молодой человек в низко надвинутой на лоб шерстяной красной шапке, из под которой торчали большие уши, похожие на теннисные ракетки. Парень быстро шел по дороге и даже не взглянул на Дженни, когда та проезжала мимо. Она налегла на педали, стараясь увеличить расстояние между ними, но на склоне слишком устала, и ей пришлось остановиться. Девушка, судорожно глотая воздух, оглянулась. Молодого человека не было видно. Вокруг по-прежнему не было ни души – лишь стайка галок расположилась на склоне заброшенного карьера да стадо коров лениво отдыхало в поле неподалеку от Девственниц.

Дженни всегда считала, что на велосипеде она в безопасности. Хорошая скорость придавала ей уверенности, что в случае необходимости она успеет выбраться из любой неприятной ситуации. В таком месте, как Рингхэмская пустошь, одинокой женщине не следует забывать об осторожности.

Добравшись до возвышенности, Дженни слезла с велосипеда. Дорога круто поднималась в гору, и эту часть пути ей пришлось вести свой «кокомо» за руль. Миновав кривой Сердечный Камень в двенадцать футов высотой, она почти добралась до цели своего путешествия, от усталости совсем не чувствуя ног, не говоря уж о руках, которые налились свинцовой тяжестью.

На вершине песчаная тропинка петляла вокруг больших вертикальных валунов, стоявших в центре. Дженни пересекала плато, заросшее темным вереском с редкими кустиками рододендрона на южном склоне. С двух сторон к плато подбирались открытые карьеры, а с востока и юга, где оно спускалось в долину, – острые скалы и утесы.

На пересечении дорог стоял деревянный указатель с надписью «Девять Девственниц» и желтой стрелкой. Земля вокруг указателя была утоптана множеством ног. У кого-то из жителей долины жил павлин: ветер разносил его протяжные скрипучие крики по пустоши.

Когда Дженни добралась до Девственниц, пот струйками стекал у нее со лба. Велосипедные брючки из лайкры, как и полагалось, туго обтягивали ее бедра и ягодицы, а кожа на икрах покраснела и обветрилась.

Дженни не замечала ни ветра, ни холода, ни даже усталости. Здесь, на вересковых полях, они, напротив, помогали прогнать черные, завистливые мысли, притаившиеся в уголках ее сознания. Нигде больше ей не удавалось справиться с ними; во всяком случае, не в Шеффилде, где множество автомобилей и толпы на улицах лишь усиливали ее тревогу.

Ноябрьская погода не располагает к прогулкам по вересковым полям. Но под деревьями у каменного круга Дженни заметила сидящего человека. Он извлекал из флейты несколько нот на смутно знакомый мотив. Девушка не могла разглядеть музыканта, и в памяти остались только его длинные светлые волосы и пестрый свитер.

Свернув в сторону от Девяти Девственниц, Дженни направилась к тропинке, сбегавшей вниз сквозь заросли папоротника. В конце зимы эта тропинка превращалась в русло ручья, поэтому земля была смыта с нее до самого песчаника. Древесные корни местами выходили на поверхность, образуя в наиболее крутых местах подобие неровных ступеней. Под ногами пощелкивали буковые орешки, и повсюду вокруг буйно рос папоротник. Подступавшие к самой тропинке коричневые засохшие побеги похрустывали в спицах колес.

Вдали, на склоне за оврагом, показалась Хаммондская Башня, сложенная из серого камня с неизвестно какой целью. Замурованный дверной проем находился над грубо вырубленными ступенями, которые вели к крутому обрыву Рингхэмского хребта. Опавшие листья заполняли широкую расщелину между башней и огромными валунами – Кошачьими Камнями, которые уступами уходили вверх.

Отдыхая, Дженни присела на уступ у подножия башни и залюбовалась видом на долину. Осенний морозец ощутимо напоминал о себе. И если она здесь задержится, то замерзнет окончательно и ехать назад ей будет нелегко.

Внизу, в долине, Дженни видела ферму, поле, где паслось большое стадо коров, несколько домов, сложенных из песчаника, и довольно просторный новый сарай с темно-зеленой металлической крышей. Мимо фермы проходила проселочная дорога. Дженни пристально всматривалась, не выйдет ли кто из ворот и не направится ли в сторону башни. Но сегодня дорога была пустынна.

Девушка вернулась к велосипеду. Одна из расселин у основания башни была полностью забита смятыми пивными жестянками и сигаретными пачками. Дженни возмущенно покачала головой, но не притронулась к мусору: уборка территории входила в обязанности смотрителей парка.

Через несколько минут она подъехала к каменному кругу. Девять Девственниц стояли на ровной полянке между дубами и березами и достигали всего лишь четырех футов в высоту. Чуть поодаль, в пятнадцати ярдах от круга, замер еще один камень – Скрипач. В старой легенде говорилось, что девять деревенских девушек были застигнуты танцующими во время шабаша и за свой грех обращены в каменные столбы. Та же участь постигла и игравшего для них скрипача. Этот камень, навсегда приговоренный стоять вне круга, выглядел одиноким, оторванным от остальных.

Дженни остановилась, растирая замерзшие ладони носовым платком. Вересковые склоны холмов уже начала обволакивать дымка тумана, но внезапно облака разошлись и слабый солнечный лучик коснулся поля. Все замерло, лишь ветер тихо шептался с вереском. Вокруг не было ни души. На велосипеде Дженни чувствовала себя в полной безопасности… пока целы все шины.

– Вот черт!

Она слезла и с трудом перевернула вверх колесами тяжелый велосипед. Осмотрев заднюю шину, Дженни заметила блеснувший серебром осколок стекла: узкий разрез на резиновом протекторе доходил до внутренней камеры. Осторожно вытащив за острый край осколок, Дженни слушала, как с шипением выходят остатки воздуха. Шина безжизненно обвисла на колесе, из-под ободка выглядывала мягкая серая кожа сдувшейся камеры.

Снять с заднего колеса шину, починить и поставить ее обратно – трудно. Кроме того, Дженни уже настолько устала, когда любое дело кажется непомерно сложной задачей. Но другого выхода не было. Вздохнув, она быстрым движением откинула рычаг и опустила колесо на землю. Рога велосипедного руля беспомощно задрались в небо, и весь «кокомо» сделался похожим на лежащее навзничь мертвое животное.

В ее памяти всплыл снимок, сделанный в разгар шумихи по поводу коровьего бешенства: забитая корова голштинской породы – огромное животное с раздувшимся животом. Из громадного блестящего вымени сочились капли молока, а все четыре окоченевшие ноги нелепо торчали кверху. Корова словно дожидалась, что ее перевернут и оттащат к мусоросжигательной печи. Эту фотографию напечатали на обложке брошюрки, которую Дженни помогала распространять. И она столько раз видела эту корову, что мельчайшие подробности снимка до сих пор отчетливо вырисовывались перед ее мысленным взором.

Дженни машинально дотронулась до сумки на поясе, проверяя, на месте ли та. Вскоре ей придется принять решение, что из содержимого сумки пустить в ход.

Девушка поежилась. Погода изменилась, и к вечеру стало еще холоднее. Перистые стебельки пушицы местами образовывали над землей золотистую пелену. Чуть колыхаясь на ветру, они нависали над вереском, словно это выглядывали, вытянув шеи, загадочные живые существа.

Вокруг шумел ветер, и Дженни не расслышала тихого звука шагов, пока человек не подошел к ней на расстояние всего лишь нескольких футов.

Через полчаса дежурство Марка заканчивалось. На его первый одиночный обход Оуэн выдал ему четкую инструкцию: пройти по Рингхэму и спуститься в долину с той стороны, где к пустоши вплотную подходят возделанные поля, а также проверить, не повреждены ли ограждающие стены, перелазы и дорожные указатели, и подобрать мусор, оставленный посетителями парка.

На обратном пути ему надлежало завернуть к Девяти Девственницам и убедиться, что на этом древнем природном памятнике трещин не больше, чем всегда, и, возможно, придется сказать пару слов туристам, если те осмелели настолько, что поставили палатку прямо в роще. Марк даже представить себе не мог, что кто-то вздумает встать лагерем на вересковом болоте, и уж тем более – в ноябре. Однако находились и такие. И тем самым они нарушали закон.

Подходя к вершине, Марк заметил смятую жестянку из-под кока-колы, брошенную безалаберным туристом. Сердито пробормотав несколько слов, молодой смотритель поднял ее и засунул в рюкзак, где уже лежали фантики от шоколадных конфет, колечки от алюминиевых банок, пустая сигаретная пачка «Мальборо» и несколько окурков, подобранных рядом с Хаммондской Башней. Позже он выбросит их в специально отведенном для мусора месте. Марк никак не мог свыкнуться с тем, что есть люди, которые раскидывают мусор по окрестностям только потому, что им так удобнее.

Будь его воля, он бы просто не пускал таких посетителей в национальный парк – поставил бы шлагбаумы на всех подъездных путях и выдавал бы всем желающим пройти пропуск. Возможно, в будущем так и произойдет: парк с трудом справлялся с постоянным ростом числа посетителей.

На песчаном грунте виднелся четкий след шин, похоже, горного велосипеда. Марк тщательно изучил правила и хорошо знал свои обязанности, а также что позволено туристам, а что нет. С недавних пор администрация разрешила ездить по территории парка на горном велосипеде.

Молодой человек удовлетворенно улыбнулся, но тут же почувствовал себя виноватым. Оуэн говорил, что от смотрителя прежде всего требуются такт и дипломатичность. Зачем устраивать скандал, если можно добиться большего дружеским советом? Да, ему еще многому предстоит научиться. Иногда просто не удавалось найти подходящие слова для людей, потрясавших его своей тупостью или равнодушием к собственной безопасности и чужому имуществу – особенно к дикой природе. Посетители, осквернявшие вересковые поля, совершали тягчайшее преступление и менее всего заслуживали дипломатичного отношения.

Сейчас было только два часа дня, но через пару часов начнет темнеть. Вот уже несколько дней Марк обращал внимание на эти особенные, похожие на лунный свет сумерки: часам к пяти вечера они сгущались и все краски приобретали красноватый оттенок, а затем полностью угасали в темноте. Смотрители Пик-парка не особенно жаловали переход на зимнее время: часто, просчитавшись, посетители задерживались на холмах до наступления темноты.

Становилось все прохладнее, но Марк не чувствовал холода. Красная куртка из овечьей шерсти с серебристой эмблемой Пик-парка, которую он носил с гордостью, хорошо держала тепло. Также по этой куртке посетители узнавали, что перед ними смотритель, и успокаивались – особенно те, кто заблудился, выбился из сил, или поранился, или просто оделся не по погоде, или был неподходяще экипирован для прогулки по вересковой пустоши. Красная куртка служила чем-то вроде спасительного маяка, означавшего, что смотритель поблизости.

Когда смерть настигла Дженни Уэстон, девушка улыбалась. Эта улыбка застыла у нее на губах, став слегка испуганной, когда нож плавно вошел ей под ребра.

Острое лезвие с вольфрамовым покрытием не оставляло надежд. Прорезав ткань футболки, оно легко рассекло кожу, миновало слой подкожного жира, подбираясь прямо к сердцу. На футболке расплылось маленькое красное пятнышко, и всего лишь один кровяной фонтанчик брызнул на руль «кокомо».

Как только нож вышел наружу, рана, закрывшись, перестала кровоточить. Дженни с удивлением поглядела вниз и зажала рукой красное пятно. Там, внутри, ее сердце уже заполнялось вытекавшей кровью, которая давила на него, препятствуя сокращению мышц. Затем из левого легкого вышел воздух, и поток жидкости сразу заполнил освободившуюся пустоту. Слегка закружилась голова, начали неметь кисти рук и ступни, ноги подкосились, не в силах больше держать тело.

Дженни не сопротивлялась, когда ее, подхватив под мышки, поволокли по поляне. На песчаной земле оставались следы ее каблуков. Когда свежая кровь перестала поступать в мозг и конечности, ее кожа сделалась серовато-бледной; оголенные ноги и живот в дневном свете напоминали цветом вареную рыбу.

Там, где лезвие ножа вытерли о траву, осталось красное пятнышко. Маленькая струйка крови сбежала с руля на переднее колесо велосипеда. Понемногу темнея и сворачиваясь, она капля за каплей стекала вниз, пока вся не впиталась в землю.

К тому времени, когда убийца оставил Дженни Уэстон, или незадолго до этого она была уже мертва.

Марк знал, что когда-нибудь и он столкнется с этим совершенно бессмысленным поступком. Бестолковым и безответственным. В отчетах смотрительской службы время от времени упоминалось о взятых напрокат и не возвращенных велосипедах. Чтобы получить велосипед, человек показывал удостоверявший личность документ, оставлял свое имя и адрес и двадцать фунтов залога, поэтому воровать горный велосипед было невыгодно. Но иногда все же находились посетители, не возвращавшие велосипед. Порой они просто оставляли его где-нибудь на дороге, на стоянке или просто на болоте, как в этот раз. У Марка не укладывалось в голове, как можно так поступать.

«Кокомо», брошенный в вересковых зарослях, сильно рассердил его. Словно велосипед был здесь как оскорбление, как еще одно доказательство человеческого эгоизма, в который раз вторгшегося в его мир; как будто ребенок схватил грязными ручонками самое дорогое, что было у Марка. Поначалу он отнесся к велосипеду как к мусору, хотя и очень большому.

Приглядевшись повнимательнее, Марк заметил спереди на канареечно-желтой раме красную полоску, а на спицах – похожие на ржавчину пятна. От дурного предчувствия у него по спине побежали мурашки, пальцы судорожно нащупали в кармане рацию. Марк вдруг сильно пожалел, что оказался здесь совсем один. Рядом не было никого, кто мог бы его поддержать. Уж Оуэн точно знал бы, что надо делать.

Сминая страницы блокнота, Марк поспешно вытащил его из кармана и дрожащей рукой отметил цвет, марку и номер велосипеда. Пока он делал записи, к нему вернулось самообладание и стало легче, словно буквы, выводимые на бумаге, чудесным образом порождали в воздухе знакомый голос: «Наблюдай, записывай, докладывай».

– Слушаюсь, Оуэн, – прошептал Марк.

Со лба, по шее бежали струйки пота, но Марк заставил себя, миновав велосипед, пройти дальше – к группе камней среди чахлых берез. Кто-то совсем недавно грелся здесь у костра: на выгоревшей земле осталась горстка белесого пепла. Посетители парка любят разжигать костры рядом с Девственницами, – наверное, думают, что пламя может растопить их окаменевшие сердца. Летом, когда наступают самые длинные дни, сюда по ночам приходят сотни людей, и занимаются они отнюдь не только разжиганием костров.

Заглянув внутрь каменного круга, Марк резко остановился. Возникшее ощущение было сродни ужасу, который он переживал подростком, – отвращение к своему телу и чувство вины. Он старался внимательно осмотреть землю под ногами и вокруг – могли остаться следы велосипедных шин или ботинок или же какой-то предмет, который обронил тот, кто был здесь. «Я наблюдаю, – напоминал себе Марк. – Наблюдать – моя обязанность. Я должен не потерять голову и сделать так, как меня учили, не бросаясь ни в какие крайности».

Но Марк не мог обманывать себя бесконечно. Взгляд невольно отрывался от земли, и наконец с завороженно-стыдливым чувством молодой человек обнаружил, что все его внимание приковано к белевшей в центре каменного круга фигуре, которая застыла в странной, раздражающе неуместной позе.

– О господи!

Среди камней бесстыдно раскинулось тело женщины. Ее полуобнаженный торс разметался по бурьяну, руки и ноги изогнулись в призывных жестах: правое колено поднялось до самой талии, а левая нога вытянулась в струнку, словно женщина вот-вот прыгнет в воздух.

Марк отчетливо видел каждый мускул ее ног, каждое натянутое сухожилие, ее бедра с первыми признаками целлюлита. Поза женщины была карикатурой на жизнь, жестокой пародией на движение в состоянии экстаза. Ее руки лежали на талии, пальцы ног были оттянуты вниз, а голова словно кивала в такт неслышной музыке. Она распростерлась по земле в финальном арабеске, в роковом пируэте или же в последнем броске безудержного танго.

Марк спрашивал себя, стоит ли отметить все это. Описание выглядело бы таким странным, что у него больше не поднялась рука что-либо записать в блокноте. Вместо этого он снова и снова повторял про себя слова, стараясь запомнить увиденное. Мертвая женщина танцевала. Да, она выглядела именно как танцующая мертвая женщина.

 

Глава 2

В пятнадцати милях к северу, в городке Эдендейл, уже час с четвертью шло сражение. Полицейские, сдерживавшие натиск, выглядели помятыми и тяжело дышали. Их лица раскраснелись от напряжения, волосы прилипли к вспотевшим лбам. У одного-двух порвались рубашки, у кого-то был подбит глаз и из рассеченной кожи сочилась совсем тоненькая струйка крови.

Детектив Бен Купер отыскал взглядом в самой гуще боя своего коллегу, Тодда Уининка. Тодд сражался бок о бок с двумя констеблями из отряда тактической поддержки, к ним на помощь уже спешили другие полицейские. Они выглядели совсем уставшими, но на мрачных лицах читалась решимость. Противник значительно превосходил их в силе, и выказываемое ими хладнокровие в любой момент могло им изменить.

Сбившись в кучу, студенты теснили полицейских. В этой свалке могло случиться все, что угодно, – удар в глаз, подножка, прокушенное ухо. Сегодня у охранников правопорядка не было ни щитов для уличных боев, ни касок, ни оружия, ни рычащих овчарок, ни лошадей – словом, ничего, что удержало бы студентов на расстоянии. И им также не разрешалось использовать специальное оружие или слезоточивый газ.

Вдобавок ко всему на полицию обрушивался непрекращавшийся шумовой поток: студенты скандировали лозунги, выкрикивали оскорбления вперемешку с бранью.

Вынув руки из карманов джинсов, Купер поднял воротник пальто, стараясь хоть немного приглушить какофонию. Будь его воля, он закрыл бы глаза, чтобы не видеть эту свалку. Купер изо всех сил заставлял себя не думать о том, что произойдет, если ряды полицейских сомнут. В любую секунду этот день мог закончиться жестоким посрамлением эдендейлского отделения дербиширской полиции. И без единого ареста.

– Что будем делать, сержант? – спросил он.

Сержант Ренни побывал во многих стычках. Все это он видел уже не раз. Потерев подбородок, он плотнее запахнул куртку и болезненно поморщился, когда один из полицейских, упав, оказался у него под ногами.

– Исследуем положение дел, – сказал он. – Проведем опрос.

Купер кивнул:

– Да, наверное. Но все это слова, а не выход…

– Зато убедимся, что нам еще есть над чем поработать.

– И что это даст?

Ренни пожал плечами и вздохнул:

– Бен, это все, что мы можем сделать. Или давай просто отойдем в сторону и пустим все на самотек.

Полицейские, развернувшись лицом к противнику, снова выстроились в линию. Вдали, за толпой, Куперу были хорошо видны корпуса студенческого городка колледжа Хай-Пик. Расположенные на низких склонах холма, они смотрели вниз, на Эдендейл, словно благодушные великаны, гиганты просвещения долины Эден.

Купер порылся в карманах в поисках упаковки мятных леденцов – хотелось заглушить неприятный привкус во рту. Карманов у него было множество – в джинсах, на рубашке, на внутренней и наружной сторонах куртки. Но попались лишь обрывки кассовых чеков, две стреляные гильзы и полпакета собачьего корма.

Купер знал, что от этих зданий на холме исходит не только просвещение. Он сам пробыл там достаточно долго – ровно столько, чтобы получить уровень А, необходимый для работы в полиции. Сокурсники называли его карьеристом, как будто его целеустремленность заставляла их чувствовать себя виноватыми в чрезмерном увлечении вечеринками и случайным сексом. Но какой-то бес направлял жизнь Бена Купера в совершенно непонятную для его сверстников сторону – некий ревнивый божок, который терпеть не мог вечеринок.

Снова удобно устроившись на своем месте, Дейв Ренни открыл крышку термоса и протянул Куперу пластиковый стаканчик, но Бен отказался, как только представил себе кофе с привкусом металла. Лицо сержанта оставалось серьезным, на лбу от напряжения появились морщинки, как у человека, на чьих плечах лежит большая ответственность.

– Понимаешь, если они избавятся от кухни и уволят персонал столовой, придется устанавливать торговые автоматы, – пояснил он. – И что тогда? Они кому-нибудь нужны? Какой смысл тратить деньги на торговые автоматы, если ими не будут пользоваться?! Да и для бюджета накладно, такое швыряние денег на ветер.

Купер наблюдал, как Тодд Уининк, пригнув голову и выставив вперед плечи, готовится к встрече с лохматым юнцом, весь день достававшим его. Их лбы с глухим треском столкнулись, а ноги зашаркали по земле.

Толпа за спиной Купера заорала. Линия полицейских подалась назад. Некоторые упали, и остальные топтались прямо по ним. Уининк, ошалело оглядываясь по сторонам, выбрался из свалки. У него был такой вид, словно он только что получил легкое сотрясение мозга. Заметив бегущего мимо студента, он инстинктивно сделал захват. Ноги студента подогнулись под тяжестью Уининка, и оба, обессилев и тяжело дыша, свалились в грязь.

Купер улыбнулся. По счастливой случайности Уининк сбил с ног нужного студента. Игрок колледжа Хай-Пик завладел мячом и уже мчался к разделительной линии. Еще несколько секунд, и он принес бы своей команде нужные для победы в матче очки. Пока противники боролись, пытаясь подняться на ноги, судья дал финальный свисток. Матч окончился со счетом 12:10 в пользу полиции Эдендейла.

– Ну вот и отлично, – заметил Купер.

– Полагаю, честь мундира спасена, – убирая термос, произнес Ренни.

– Ничего не могу сказать по этому поводу, сержант. Но когда наши ребятки проигрывают, они всегда громят судейскую трибуну.

Оставив боковую линию, Купер направился к зданию клуба. Когда он только пришел в полицию Эдендейла, его – высокого, крепкого молодого человека – пригласили в сборную регбистов, но позже, заметив, что он жалеет проигравших, обвинили в недостаточной жесткости. Теперь в обязанности Купера входило заказывать пиво в раздевалку, где праздновали победу. Чего только не сделаешь для своих коллег в воскресный день, даже если бы предпочел остаться дома и смотреть видик со своими племянницами.

Прошло уже десять лет, и теперь Купер оглядывался на дни, проведенные в колледже Хай-Пик, с некоторой ностальгией. Тогда вся его жизнь была подчинена определенной цели. Успешно сданные экзамены рассматривались как пропуск в жизнь, а служба в полиции – как судьба. Это чувство не оставляло его и пока он был простым патрульным, и даже когда перешел в отдел уголовной полиции и начал учиться совсем другой работе. За каждым его шагом на новом поприще пристально следили и в основном одобряли. В основном. Те случаи, когда он ошибался или сомневался, были памятны ему до сих пор.

А два года назад все изменилось. С гибелью отца, сержанта полиции Джо Купера, он потерял опору, и в то же время с его плеч свалилась огромная тяжесть. Не было больше руки, направлявшей его жизнь, – она принадлежала теперь только ему одному. Но это случилось слишком поздно для Бена Купера: он уже стал таким, каким сделал его отец.

– Вот почему нам всем придется заполнить анкеты по поводу использования торговых автоматов, – продолжал шагавший рядом с Купером Ренни, тщательно выговаривая начальные буквы слов. – Чтобы получить представление, насколько нам вообще надо это новое оборудование, которое они предлагают. Ну и чтобы тот, кому положено, в штабе мог принять полноценное решение. Кстати, основанное на конструктивной обратной связи с потребительским контингентом.

Купер буквально видел инструкцию для служебного пользования, которую цитировал Ренни. С мокрыми от кофе усами, в старомодных вязаных перчатках, Ренни выглядел как чей-то дедушка, направляющийся в мертвый сезон в Блэкпул.

До Купера вдруг дошло, что в следующем году он отметит свой тридцатый день рождения. Сейчас этот день еще маячил в отдалении, словно летнее грозовое облако, заставляя Бена чувствовать, что его молодость почти прошла, а он так и не распробовал, что это такое. Со временем он, наверно, превратится во второго Дейва Ренни.

– Похоже, Тодд все-таки получил легкое сотрясение, сержант.

– Да он всегда так выглядит, – заметил Ренни.

– Но его же ударили по голове.

– Да не волнуйся… Не такой Уининк парень, чтобы дать себя в обиду. Он-то свое всегда возьмет.

Разумеется, Тодд Уининк был не таким парнем. Вот уже пару месяцев как Купера вместе с Уининком бросили в самый эпицентр реорганизации отделения. В подобных обстоятельствах между людьми возникают отношения, похожие на брачные узы. Вопрос «они и мы» сосредоточивается на одной личности. Но бывают времена, когда необходимо, чтобы рядом был другой полицейский. Если его нет, может оказаться, что ты смотришь не в ту сторону и не в то время. Нужно, чтобы рядом был кто-то, кому можно доверять. Они поддерживают вас, вы поддерживаете их. Купер знал, что этот закон написан невидимыми чернилами на обратной стороне удостоверения, выдаваемого констеблю в день присяги. Этот закон – страховочный шов, прошитый на твоей самой первой униформе; страница, которую всегда забывают напечатать в учебнике для полицейских.

Для Купера таким человеком всего пару недель назад стал Уининк. Они вместе участвовали в облаве на территории подпольного цеха по производству наркотиков, устроенного в заброшенном складе на окраине Эдендейла. Один из обитателей цеха начал было размахивать киркой, но делал это недостаточно быстро: полицейские сбили его с ног, и никто не пострадал.

Стараясь отвлечься, Купер подумал о предстоящем свидании с Хелен Милнер. Еще часок он побудет в регби-клубе, а затем они с Хелен решат, как проведут этот вечер. Может, будут просто гулять, а когда у него в голове немного прояснится, пропустят стаканчик-другой в «Маяке» и отправятся куда-нибудь поужинать. Именно в «Маяк» они отправились при первом свидании. Месяца два назад они снова встретились в поселке Мурхэй, где Хелен гостила у бабушки, и возобновили отношения, начавшиеся еще в школьные годы. Но в этих вновь начавшихся отношениях не все было безоблачно. Впрочем, как всегда.

В коридоре клуба пахло потом, грязью и разными чистящими средствами. К этим запахам примешивались приятные ароматы бальзамов, кремов и масел для массажа. Дейв Ренни помог Куперу донести до раздевалки упаковки с пивом для игроков, и тут у него запищал пейджер.

– Кого там принесло? Ну что еще?

Купер проводил Ренни взглядом, когда тот пошел к телефону в конце коридора, затем оглянулся на непрестанно хлопавшую дверь раздевалки, через которую в обоих направлениях постоянно сновали игроки и девицы из группы поддержки. Тодд Уининк только что вышел из душа и теперь растирался полотенцем. Его обнаженный торс выглядел совершенно естественно в толпе молодых здоровых мужских тел, из которой то и дело раздавались взрывы смеха.

Перед Уининком уже стояло пиво. Удивительно, что он умудрился не опоздать, прибыв на матч в самую последнюю минуту. Все остальные игроки уже переоделись и готовились выйти на поле, думая, что им придется играть в сокращенном составе, и проклиная Уининка за такое предательство. Наверняка всю предыдущую ночь он где-нибудь пропьянствовал и проснулся в чужой постели за много миль отсюда, меньше всего беспокоясь о регби.

Купер помотал головой, отгоняя навязчивую мысль: мускулистая, волосатая нагота Уининка только оттеняла тот образ, что остался в его памяти, – образ коллеги, в паре с которой он работал до Уининка. Открытая, честная, естественная мужественность Тодда олицетворяла нечто бесконечно далекое от детектива Дианы Фрай. Бывшего детектива, надо сказать. А сейчас – исполняющей обязанности сержанта уголовной полиции.

Вот уж о чем другом, а об этом Куперу совсем не хотелось думать: сразу всплывали болезненные воспоминания. Многого он не понимал до сих пор, но подозревал, что кое в чем он и сам ошибся.

Минут через пять до Купера дошло, что Дейв Ренни так и не вернулся отмечать победу. Исчез из прокуренной раздевалки и Тодд.

– Ты видел Тодда Уининка? – почти прокричал он, чтобы его услышали, хотя стоял так близко к одному из игроков, что мог бы похлопать его по плечу.

– Ушел, – ответил регбист. – Дежурный вызвал Дейва Ренни, а Тодд отправился с ним. Кстати, они очень спешили: Тодд даже не потрудился штаны натянуть.

– Все шутки шутишь…

– Да не шучу я, дружище. Сам видел его голую задницу. А ты что, должен был пойти с ними?

Купер взглянул на регбиста с деланным равнодушием.

– Меня же не вызывали. Дежурный меня не искал.

– Верно. Ну, считай, повезло. Пивка можешь выпить.

– Пивка – это хорошо. Да и чего еще может хотеть человек?

У Купера вдруг резко испортилось настроение. Он чувствовал себя так, словно его только что бросила любовница. Если у них появилась работа, больше всего он хотел быть там, на месте. Быть в команде. Хотел понять, почему лояльность порой так болезненна. И когда он только научится этой лояльности? Ему уже давно следовало усвоить урок, преподанный Дианой Фрай, хотя, конечно, они слишком мало общались, чтобы он действительно мог чему-нибудь научиться. Купер ощутил холодок недоброго предчувствия. В голове у него вертелась мысль, что, если представится случай, она причинит ему еще больше боли.

Увидев скопление полицейских машин, почти загородивших поворот на дорогу, которая вела к Рингхэмской пустоши, Диана Фрай раздраженно нахмурилась. Было нечто тревожно-хаотичное в том, как машины с включенными мигалками одна за другой выныривали из сгущавшихся сумерек и, развернувшись, выстраивались вдоль обочины. Микроавтобус отдела тактической поддержки никак не мог пробраться между припаркованными машинами, пока сержант в униформе не приказал кому-то отъехать. Свет фар выхватывал из темноты бесцельно слонявшиеся фигуры в ярких желтых куртках.

Фрай не терпелось взять ситуацию под свой контроль, внести порядок и хотя бы толику здравого смысла в действия полицейских, испытывавших такое возбуждение и прилив адреналина, что от них было больше вреда, чем пользы. Вообще-то она не должна была находиться здесь. Диана надеялась, что навсегда распрощалась с эдендейлским отделением и что несколько недель, проведенных в этом городишке, были дурным сном, который со временем позабудется. Но, ответив на звонок, она опять оказалась здесь. И прежде чем поняла, что происходит, обнаружила, что уже снова едет куда-то в Пик-парк, где от цивилизации осталось лишь слабое воспоминание, а двадцать первый век превратился в вымысел романиста Викторианской эпохи.

Поднявшись чуть выше по каменистому склону, она встала рядом с инспектором уголовной полиции Полом Хитченсом и принялась разглядывать дорогу сверху. Моросил мелкий дождь. Капельки оседали на волосах, одежде, светлом песчанике под ногами, делая его чуть темнее. Рядом с Хитченсом Фрай чувствовала себя так, словно поднялась ступенькой выше по лестнице своего честолюбия. Она уже «исполняла обязанности» сержанта уголовной полиции и вскоре, когда произойдет неизбежная ротация кадров, получит эту должность как постоянный сотрудник.

Фрай отнюдь не считала, что продвигается по служебной лестнице слишком быстро. Любой ценой нельзя было допустить, чтобы на нее вновь обрушился вал интриг и предвзятости, который она пережила за недолгое время своей работы в эдендейлском отделении, куда перевелась из графства Уэст-Мидлендс. И самое предвзятое отношение к ней проявил человек по имени Бен Купер.

При мысли о нем новая волна злости, густая и едкая, словно текущая по кишкам кислота, захлестнула Диану. Так случалось всякий раз, стоило только вспомнить имя Купера или просто поставить не ту музыку. Раньше она частенько слушала в машине музыку, но теперь ей пришлось избавиться от нескольких кассет, и не просто закинуть их на заднее сиденье, а выбросить в ближайший мусорный бак. Перекрученная магнитная лента торчала из кассеты, словно внутренности той крысы, которую у нее на глазах однажды убила и разодрала на одном из заброшенных складов в Бирмингеме полицейская овчарка. И будь у Дианы в квартире открытый огонь, она сожгла бы эти кассеты, с наслаждением наблюдая, как они скукоживаются, трескаются и пузырятся, стремительно превращаясь в склизкую лужицу.

Фрай промокнула лицо, вытирая капельки дождя. Нет, она еще не до конца вытравила из своей памяти Бена Купера. Но работа над этим продолжается.

– Мы договорились о вашей встрече с Мегги Крю в шесть часов, – сообщил инспектор Хитченс. – Лучше поезжайте сразу, как только расчистят дорогу.

– Она хочет поговорить со мной?

– Я бы не сказал, что хочет. С ней чертовски сложно иметь дело.

– Не идет на контакт? Почему?

– Сами увидите. Диана, будет лучше, если вы составите о ней непредвзятое впечатление. Хотелось бы, чтобы вы поближе познакомились с ней. Узнайте подробности ее жизни. Расшевелите ее как-нибудь и все такое.

Фрай поняла, что сейчас ей выпадает шанс выполнить особое задание и оставить наконец скучную рутинную работу всяким там бенам куперам.

– С нетерпением жду, когда можно приступить, – сказала Диана.

Инспектор Хитченс одобрительно кивнул.

– Интересно, они когда-нибудь закончат валять дурака? – проговорил он.

Хитченс одевался как попало – обычно спортивные штаны с джинсовой курткой, и его можно было принять за кого угодно, только не за инспектора уголовной полиции. Небритые щеки, волосы с проседью…

– Регулируем движение, – с важным видом пояснил сержант, проходя мимо них по дороге.

– Да. Отличная работа. Мы видим.

– Диспетчерская служба сообщила, что кавалерия уже на подходе. Парочку из вашей команды выловили прямо на соревнованиях по регби.

Фрай прекрасно поняла, что это значит. Соревнования по регби – Бен Купер постоянно околачивался там со своим дружком Тоддом Уининком и, конечно, с сержантом Дейвом Ренни. Сам Купер в регби не играл. Исходя из своего опыта Фрай полагала, что, скорее всего, он покупает игрокам апельсины и чистит им бутсы, путается под ногами и дает массу полезных советов. Но на матч он приходит – поддерживать коллег. О да, кто-кто, а Бен Купер никогда не откажется поддержать своих друзей.

– Да, наверное, вы будете рады услышать, что наши парни выиграли! – добавил сержант.

Стиснув зубы и сжав кулаки в карманах плаща, Фрай расправила плечи, словно ее только что вызвали на поединок. Ренни, Купер и Уининк. Команда-мечта. Уж без нее-то эдендейлской полиции никак не прекратить волну нападений на женщин.

Похоже, наконец-то для парковки полицейских машин выбрали другое место. Трещало радио, кричал сержант, машины начали отъезжать, сверкая фарами и буксуя на мокрой траве. Но едва на въезде стало чуть посвободнее, появился еще один автомобиль – ничем не примечательный «мондео», даже не полицейская машина. Двери распахнулись, и в вечернюю прохладу как будто выплеснули немного теплого душного воздуха. С заднего сиденья послышался недовольный голос.

– Поверить не могу, что мы оставили нашим чертякам все пиво, – проворчал он.

Фрай сразу же узнала детектива Уининка. Влажные волосы, раскрасневшееся лицо и голос как у капризного ребенка-переростка. Она с отвращением наблюдала за тем, как Уининк, высунув из машины голые мускулистые ноги, пытается натянуть поверх спортивных трусов брюки. Отдельные части его тела опасно выпирали под нижним бельем, а из-под расстегнутой рубашки проглядывала волосатая грудь. Даже на расстоянии нескольких ярдов Фрай чувствовала, как сильно от него разит алкоголем.

Затем с водительского места из машины показался сержант Ренни. Но Бена Купера с ними не было. Фрай внезапно ощутила сильное облегчение. Она позволила себе расслабиться, на губах появилась презрительная усмешка.

– Ну, если это кавалерия, – сказала она, – то ставлю на индейцев.

Инспектор Хитченс рассмеялся. Услышав смех, Уининк покрутил головой, стараясь увидеть шутника. Заметив Фрай, он усмехнулся. Его ширинка все еще оставалась незастегнутой, а руки – он как раз поправлял брюки между ног – скорее подчеркивали, чем скрывали имевшиеся там выпуклости.

– Простите, сержант, – сказал он, – может, я вам на что пригожусь?

Фрай злобно уставилась на него, но усмешка Уининка становилась только шире и наконец превратилась в наглую ухмылку. Диана повернулась и размашистым шагом направилась прочь от дороги. Ей было жалко тратить время на мелкие склоки. Особенно когда здесь, на болотах, лишилась жизни женщина. Фрай повидала немало пропавших жизней, да и ее собственная едва не стала одной из них. Но теперь уже не станет.

Бен Купер как следует отхлебнул из своей бутылки. Опасаясь напиться, он пил пиво не спеша – напиваться в одиночку не хотелось, хотя искушение было довольно сильным.

Несколько минут назад он связался с дежурным диспетчером, стараясь выяснить, что происходит. Ему сказали, что на Рингхэмской пустоши, в пятнадцати милях к югу от Эдендейла, нашли тело женщины. Подозрение на убийство. Дежурному диспетчеру не нужно было напоминать о другом нападении, которое произошло шесть недель назад примерно в миле от того самого места. Но та жертва осталась жива – чудом.

Сейчас мысли Купера унеслись далеко от пропахшего потом бара регби-клуба. Они витали над болотами, там, где светили переносные фонари и раздавались озабоченные голоса. Ночные запахи и потрескивание раций всегда вызывали у него восторг. Людям, никогда не работавшим в команде, невозможно объяснить то чувство удовлетворения, которое испытываешь, когда занимаешь свое место. Однако завтра утром он будет сидеть на ежемесячном оперативном совещании эдендейлского отделения полиции, обсуждать цели местного значения на целый год вперед, а также обеспечение скоординированности действий разных отделов полиции и отчитываться за проделанную работу. Иногда на этих совещаниях говорилось о преступлениях. Но почти никогда – о жертвах.

Купер смотрел на регбистов, для которых вечер достиг традиционной кульминации, – они поливали друг друга пивом. Деревянный пол бара уже стал мокрым и скользким. Некоторых из студентов, похоже, раздражало то, что в здании их клуба веселятся полицейские, делая это куда более неистово и агрессивно, чем они привыкли. Вскоре ситуация достигнет той точки, когда кто-нибудь из коллег нарушит общественный порядок. Возможно, лучше этого не видеть.

Бену Куперу пора было уходить. Завтра утром надо постараться не проспать совещание. К тому же на нем висит куча ограблений со взломом и еще серьезное нападение на вышибалу в одном из ночных клубов Эдендейла. Конечно, должен же кто-то заниматься текучкой, пока товарищи расследуют убийство. В любом случае если он тут задержится, то непременно напьется. Ему определенно было пора отправляться домой.

Купер жил на ферме «За мостом», спрятавшейся в тени Кемпхилла. Он был в хороших отношениях с братом Мэттом, но молодое поколение семьи Мэтта постепенно делало дом своей собственностью, и наконец пока их видеоигры и клетки с морскими свинками заполонили собой все пространство, не оставив места для Бена. Поэтому, размышляя о трупе на Рингхэмской пустоши, он еще немного посидел в баре, словно старик, наблюдающий из своего угла за шумной компанией молодежи.

Если немного повезет, полиция нападет на след и сделает предварительный арест. Появятся свидетельские показания, которые с тяжеловесной очевидностью укажут на бойфренда или отвергнутого любовника. Иногда возникает ощущение, будто на преступника указывает гигантская светящаяся стрелка, и ярко-красные буквы «виновен» видны за пять миль даже при плохом освещении. И тогда все, что требуется от полиции, – это убедиться, что с места преступления собраны все улики для суда – и, по возможности, неиспорченные, непотерянные и правильно пронумерованные. Удивительно, чего только не случается с вещественными доказательствами с момента первого сообщения о преступлении до дня слушания дела в суде.

С трудом добравшись до стойки бара, Купер попробовал сквозь шум докричаться до бармена. Казалось, что никто здесь не желал сидеть – все были на ногах, перекрикивая друг друга. Полицейские, веселясь на полную катушку, распевали победные песни. Студенты начинали бросать враждебные взгляды.

Американское пиво, которое пил Купер, было в коричневой бутылке с черной этикеткой, а над горлышком вился слабый дымок. Бен обхватил обеими руками бутылку, получая от ее холодка странное удовольствие, а потом встал и отошел от стойки. Но вместо того, чтобы вернуться в свой угол, он направился к двери и вышел на свежий воздух.

Какое-то время Купер стоял, прислонившись к ограде рядом с раздевалками. Он уставился на пустое игровое поле, наблюдая за скворцами, которые слетелись туда в сумерках и собирали в дерне червячков, поднятых на поверхность бутсами игроков. Из бара доносились все более агрессивные крики, но Бен не обращал на них внимания.

Купер продолжал считать, что все происходящее в баре не имеет к нему никакого отношения, пока перед ним не вырос двухметровый детина и не опустил ему на плечо пудовую руку.

 

Глава 3

Диана Фрай никогда не видела шефа уголовной полиции Стюарта Тэлби таким взволнованным. Старший инспектор с грозным видом стоял перед группой полицейских, словно директор перед классом, в котором полно второгодников, и что-то сердито выговаривал старшему криминалисту. Затем Тэлби повернулся и принялся мерить шагами место преступления; ветер трепал его неопределенного цвета волосы.

– Эту зону надо отработать быстро, – говорил он. – У нас нет возможности выставить здесь охрану – в эдендейлской полиции каждый человек на счету. Делайте все возможное, пока сюда не набежала толпа и не затоптала место преступления.

– Можно, конечно, и побыстрее, но качество… – оправдывался криминалист.

– К чертовой бабушке качество! – перебил его Тэлби. – Сейчас делайте, что можно. Потом разберемся.

В нескольких ярдах от него инспектор Хитченс совершал странные маневры, стараясь держаться на одном расстоянии с начальником. Прочие полицейские бестолково слонялись вокруг или стояли, переминаясь с ноги на ногу, словно статисты в плохой постановке оперетты Гилберта и Салливана, внезапно осознавшие, что им никто не сказал, куда девать руки.

– Скоро совсем стемнеет, – произнес, поглядывая на небо, Хитченс.

– Что бы мы без вас делали, – огрызнулся Тэлби. – А я-то уж было подумал, что слепну.

Старший инспектор размашистым шагом направился к границе каменного круга и, выйдя за нее, посмотрел вниз, туда, где находился заброшенный карьер. Ограждение из колючей проволоки было совсем невысоким и вряд ли могло послужить серьезным препятствием для того, кто хотел пройти. На противоположной стороне виднелись последние несколько ярдов подъездной дороги, которая заканчивалась у края карьера. Вытянув шею, Диана Фрай пробовала разглядеть, на что смотрит Тэлби. Похоже, кто-то слетел с дороги. Она едва различила следы шин, несколько вздувшихся черных покрышек, какие-то желтые пластиковые обломки и свернутый коврик, вспучившийся по краям. Весь этот хлам был разбросан по склону, словно останки разбившегося самолета.

– Выясните, где спуск в карьер, – приказал Тэлби. – И отправьте туда человека. Пусть поищет обрывки одежды. Это очень важно.

Хитченсу пришлось отскочить в сторону, когда Тэлби внезапно развернулся и зашагал обратно к камням, обходя синюю ленту, протянутую между берез и металлических колышков. В центре каменного круга, в свете сильных ламп, патологоанатом, миссис Ван Дун, склонившись над трупом, все еще занималась своей работой. Лицо Тэлби исказилось, словно его возмутила неприличная поза, в которой застыло тело.

– Где тент? – рявкнул он. – Поставьте над ней тент, пока здесь не собралась толпа зевак.

Он повернулся и отошел на несколько ярдов от круга, туда, где стоял одиночный камень. Инспектор Хитченс следовал за ним на безопасном расстоянии.

– На этом камне нацарапана надпись, – провозгласил Тэлби с видом Моисея, возвращающегося с Синайской горы.

– Да, сэр. Похоже на имя.

– Сфотографируйте, и пусть расшифруют!

– Камень расположен довольно далеко от тропинки, – заметил Хитченс. – Мы предполагаем, что, скорее всего, нападавший тащил жертву с другой стороны.

– И что?

– Эта надпись, возможно, находится здесь уже многие годы.

– Вы в этом уверены? Вы что, часто бываете у этих камней?

– Никак нет, сэр.

– А вы вообще когда-нибудь видели их раньше?

– Никак нет, сэр.

Тэлби повернулся.

– У меня больше нет к вам вопросов. А вы, Фрай, здесь бывали?

Фрай пожала плечами, но старший инспектор не ждал ответа. Он огляделся вокруг в поисках других «собеседников».

– Кто-нибудь видел прежде эти камни? Я слышал, это очень известная местная достопримечательность. Важный памятник из нашего древнего наследия. Посетители толпами приходят сюда, чтобы посмотреть на него. И никто из вас здесь не бывал?!

Полицейские только качали головами. Свободное время они обычно проводили в пабах или перед телевизором, или делали дома мелкий ремонт своими силами, или прогуливались в городском парке. Те, у кого были дети, отправлялись к Алтонским Башням и в Королевство Гулливера. Но эта штуковина не входила в их представления о парке. Здесь не было ни пони с чулочками на ногах, ни фургончиков с мороженым. Тэлби снова повернулся к Хитченсу.

– Вот видите? Мы ничего не знаем об этих камнях. Сплошное невежество! Как стая обезьян. Следуя нашим знаниям, этот каменный круг с равным успехом можно счесть и загоном для тибетских яков.

– Да, но…

– Просто проследите, чтобы все было сделано как надо! – снова рявкнул Тэлби.

Старший инспектор бросил взгляд в ту сторону, где работала миссис Ван Дун. Фрай тоже заметила, что на грязи, в центре круга, совсем рядом с телом, была накорябана еще одна надпись. Крупные четкие буквы складывались в слово «Страйд». Кто бы и с какой бы целью не сделал эту надпись, он явно мало интересовался тем, сохранится ли след его присутствия здесь на долгий срок. Моросящий дождик почти не тронул букв, но парочка хороших ливней смыла бы их начисто.

– Ну а что скажете об этой надписи? – поинтересовался Тэлби. – Не будете же вы утверждать, что она тоже находится здесь годами?

– Не буду, – признался Хитченс. – Эта совсем свежая.

– Когда в этой местности последний раз шел приличный дождь? Мне нужна точная дата.

Тэлби свирепым взглядом обвел присутствующих. Полицейские, сбившись в кучку, поглядывали то друг на друга, то в небо. Фрай могла лишь посочувствовать им. Детективы много времени проводили в офисах без окон, зарывшись в бумаги или разговаривая по телефону; иногда они ездили на машине, перемещаясь из паба в королевский суд и обратно. Откуда же им знать, когда в последний раз шел дождь?

Все знали, что инспектор Хитченс недавно купил новый дом в Честерфилде. Тэлби сам владел одноэтажным домиком с верандой в стиле ранчо в престижном районе Дронфилда. Большинство других полицейских жили далеко отсюда – в соседних долинах и пригородных поселках. Некоторые обосновались в пригородах Дерби. Над болотами могла завывать метель, наметая огромные сугробы нетронутого снега, но все, что увидели бы эти люди, – слабые следы изморози на кухонном окне.

– Это важно? – спросил Хитченс.

Тэлби улыбнулся ему, как лиса кролику:

– Это важно, инспектор, потому что иначе мы не выясним, была ли эта надпись сделана в течение последних суток или последних двух недель.

– Пожалуй, что так, сэр.

Обнажив зубы в дежурной улыбке, Тэлби огляделся вокруг в поисках новой жертвы. Полицейские старательно отводили взгляды. Многие задумчиво смотрели в серое небо, затянутое пеленой облаков.

– От вас толку не больше, чем от кучи идиотов! Должен же кто-то знать! Вот и найдите мне того, кто знает!

К тому времени, когда «лендровер» Оуэна Фокса остановился у инструкторского центра на Партридж-кросс, Марк Рупер окончательно пришел в себя. Прокат велосипедов уже был закрыт на ночь, но снаружи, у здания, еще стояло несколько машин, принадлежавших посетителям парка. Пару велосипедов для безопасности поставили в запиравшуюся стойку. Марку вдруг пришло в голову, что одна из машин, оставшихся без присмотра в темноте, вполне возможно, принадлежала женщине, чей труп он нашел на пустоши.

– Давай, Марк, – окликнул его Оуэн, – идем в дом.

С мгновение Марк помедлил, а затем осторожно высвободил одеревеневшие, словно у страдающего артритом старика, ноги и выбрался из машины. Куртка его помялась, на коленях виднелись травяные пятна, руки все еще были испачканы противной жирной грязью. Он не мог припомнить, откуда взялась эта грязь, но чувствовал, что отмыть ее будет непросто.

Покачнувшись, он ухватился за борт «лендровера». Оуэн с озабоченным видом повернулся к нему, но поддерживать не стал.

– Марк, придется подождать, пока с тобой поговорят полицейские, – сказал он.

– Знаю.

– Ты готов?

– Я в порядке.

Оуэн Фокс был крупным человеком и казался слегка неуклюжим из-за того, что верхняя часть его туловища весила слишком много. Его курчавую шевелюру и жесткую бородку уже отметила первая проседь, огрубевшая кожа лица покрылась морщинками, выдавая в нем человека, который в любую погоду проводит большую часть времени на открытом воздухе. Марку очень хотелось, чтобы присутствие Оуэна прогнало неопределенность, хотелось броситься к нему и спрятаться на широкой груди, но он удержался.

Наконец Оуэн коснулся руки Марка. Но легче от этого не стало. Прикосновение было осторожным и безличным, пальцы Оуэна всего лишь дотронулись до рукава красной шерстяной куртки молодого смотрителя. Марка начала бить дрожь, словно от него вдруг отняли единственный источник тепла.

– Все, идем в дом, – повторил Оуэн. – Здесь холодно. А тебе сейчас хорошо бы выпить горяченького. Чашка моего чаю живо вернет цвет твоим щекам, верно? Может, конечно, они и позеленеют, но цвет все равно вернется.

Марк слабо улыбнулся:

– Я в норме.

– Похоже, ты пережил сильное потрясение. Давай-ка вызовем врача – пусть посмотрит.

– Нет. Оуэн, со мной все в порядке.

В инструкторском центре было пусто, но тепло. На черной доске, висевшей на дальней стене, белым мелом были неразборчиво написаны какие-то слова, блеснувшие, когда включили свет. Слова, которые сейчас ровным счетом ничего для Марка не значили. В углу стоял заваленный бумагами стол заместителя: отчеты, бланки – бумажной волокиты у современного смотрителя Пик-парка становилось все больше. Вскоре компьютеризация доберется и сюда.

Без дальнейших уговоров Марк рухнул на стул рядом с электрическим обогревателем. С беспокойством поглядывая на него, Оуэн пошел ставить чайник.

– Тебе сделаю чай послаще – сахар хорошо помогает при нервных перегрузках.

«Сахар и голос человека, который знает, что делать», – подумал Марк. По большому счету людям ведь надо совсем немного – твердо стоять на ногах и занимать свое место под солнцем. Твердо стоять на ногах Марка научил именно Оуэн. И вот теперь он испытывал необъяснимый страх, что потеряет это умение.

– Чего только люди не оставляют на болотах, – приговаривал Оуэн. – Всякий мусор и хлам. Так с чего ты взял, что они потащат домой свои мертвые тела?

На этот раз у Марка не хватило сил улыбнуться.

Оуэн снова посмотрел на него.

– Сколько раз я тебе говорил – следи, чтобы связь всегда была хорошая! – сказал он.

– Я пытался связаться. Но ответа не было.

Оуэн поморщился.

– Ох уж эти мне рации!

«Нельзя, чтобы он чувствовал себя виноватым, – думал Марк. – Нельзя допустить, чтобы он взвалил на себя еще и это бремя». Марк прекрасно сознавал, что многого не знает об Оуэне, что он может уловить в их отношениях только то, что лежит на поверхности. Но одно он знал твердо: Оуэну хватало своих проблем.

Когда ему на плечо опустилась рука, Бен Купер вздрогнул и, предчувствуя неприятности, напрягся всем телом. Он ругал себя последними словами за то, что так глупо позволил застать себя в одиночестве и в таком уязвимом положении.

Рука оказалась довольно тяжелой. Высокий студент был крепкого телосложения, с красным потным лицом и разбитым носом. Он наклонился к самому уху Купера и что-то сказал глухим, рокочущим, как горная лавина, голосом. Вначале Купер не понимал, что ему говорят, и даже подумал, что, наверное, от шума в баре его слух испортился. Он покачал головой. Студент наклонился ближе, обдавая его пивными парами.

– Это вы констебль Купер?

– Да.

– Так вот – вас к телефону. Какой-то рехнувшийся сукин сын желает знать, когда в последний раз шел дождь.

Через десять минут Купер скользнул на пассажирское сиденье «форда-мондео», едва машина притормозила на гравийной автостоянке спортивного клуба.

– Ну что там, Тодд?

– Велосипедистка из Шеффилда, – ответил Уининк. – Ее нашли в камнях на Рингхэмской пустоши.

– Ты говоришь про Девять Девственниц?

– Да, там. Ты быстро соображаешь. Теперь ясно, за что тебя любит старший инспектор.

– Кто не знает Девять Девственниц? – недоуменно усмехнулся Купер.

– Жаль, ты меня с ними не познакомил. Там, где я живу, я ни одной такой не знаю.

В машине стоял сладковатый запах пива, и Купер спрашивал себя, в состоянии ли Уининк вести машину. А вдруг по иронии судьбы их остановит дорожный патруль? Если Тодд дыхнет в трубочку, он вполне может потерять работу.

– Мистер Тэлби на месте и руководит?

– Да уж, пока не найдется другой руководитель, – ответил Уининк. – А вообще-то ему не позавидуешь. Прикинь, площадка величиной с четыре футбольных поля, масса народу, а криминалистов – раз-два и обчелся. Да и характер у него гнусный, как мое дыхание в субботу вечером. Но мы докладываем непосредственно инспектору Хитченсу. И надо сказать, что в этом нам чертовски повезло.

– Почему?

– До него на место преступления приезжала инспектор Армстронг. Злая ведьма с Уэст-стрит.

– Не говори так.

– Ну, тогда сука из Бакстона.

– Заткнись, Тодд.

Уининк остановился у перекрестка А6 и, казалось, ждал целую вечность, пока пройдет поток машин и можно будет выехать на главную дорогу. Наконец он рванул вслед за молоковозом, направлявшимся на сыроварню в Хартингтон.

– Бен, ты не понимаешь, – продолжал Тодд. – Эта Ким Армстронг такая страшная. Боюсь, когда-нибудь она заколдует меня и превратит в евнуха.

– Слушай, может, хватит?

– Нет, я серьезно, Бен. Говорят, однажды она прокляла Оззи Кларка из дорожной полиции, и его яйца ссохлись и стали как орешки кешью. Доктора вообще ничего не могли понять. Он несколько недель сидел на больничном.

– Тодд…

– Ну что – Тодд? Разве не сидел?

– У Оззи Кларка болела спина. У него выпадение диска.

– Это официальная версия. Не дай себя убаюкать ложному чувству безопасности. Как бы то ни было, нам все равно повезло. Армстронг сейчас не оторвешь от ее педофильского дела. Уж наверняка подготовила парочку арестов. Эта малютка, которую убили…

– Тодд, я в курсе.

– А Хитченса срочно вызвали из отпуска. Ты же знаешь, что он недавно переехал в новый дом со своей рыжеволосой медсестричкой? Так что ему тоже не позавидуешь. Да, у всех свои погремушки. Я и сам жду не дождусь, куда бы уехать на чуток.

В Бэйкуэлле была пробка, и Уининк осторожно свернул на объездную дорогу, проходившую мимо мукомольного завода. Ну ни дать ни взять – еще один пенсионер, выехавший воскресным вечером на загородную прогулку.

– Тодд, может, поедем чуть быстрее?

– Мм, дорога скользкая – листьев много нападало, – ответил Уининк. – Осторожность никогда не помешает.

Атмосфера на пустоши была удручающей. Купер почти чувствовал себя виноватым за то предвкушение, которое не оставляло его даже в машине рядом с Тоддом Уининком. По периметру поляны с камнями натянули ограничительную ленту, и прожектора освещали небольшой тент в центре. Другие ленты обозначали проход в несколько ярдов к зарослям вереска. Ленты перекручивались и глухо хлопали на ветру, словно толпа футбольных болельщиков, вяло поддерживающая свою команду.

– Небольшой дождь выпал вечером в четверг, но к утру все высохло, – доложил Купер.

Сразу несколько человек повернулись к нему. Хитченс вскинул бровь, но Тэлби кивнул.

– Сегодня утром земля была достаточно сухой, чтобы копать сахарную свеклу, – пояснил Купер. Он провел пальцем по впадинке на вершине одного из камней. – С другой стороны, с тех пор солнца было не столько, чтобы влага высохла там, где до нее не доставал ветер.

Купер вдруг заметил странные взгляды окружающих.

– Вы же меня об этом спрашивали, – словно оправдываясь, произнес он.

Хитченс пожал плечами. На нем были старая спортивная куртка и джинсы, и он вполне мог в свое время играть в регби, пока не достиг того возраста, когда больше риска получить травму не от противника, а из-за собственной неповоротливости.

– Страйд может быть именем?

– Вряд ли убийца будет писать свое имя на грязи… – усомнился Тэлби. – И эти камни…

– Девять Девственниц, – подсказал Купер.

– Что все это значит?

– Это место погребения времен бронзового века. Но местные жители называют эти камни Девственницами. Есть легенда…

– Сколько им лет?

– Около трех с половиной тысяч.

– Значит, это последние девственницы в Дербишире, – пошутил Хитченс.

Купер молча смотрел, как криминалисты осторожно соскабливают крошечное пятнышко окровавленной земли с того места, где лежало тело, а ветер уже унес вместе с опавшими листьями едва слышный смех.

Вскоре наверняка прибудет руководитель из другого отделения, он-то и будет вести это дело. Ну да, поворчит, что до сих пор эта вакансия в эдендейлском отделении свободна, а значит, ему пришлось сорваться с собственного участка, где его ждут не менее важные расследования.

Но это уже второе нападение на женщину, практически в одном и том же месте, и на сей раз жертва мертва. Паника будет расти, и то, что знает начальство, вскоре сможет узнать и свинья.

Бен Купер хорошо знал Рингхэмскую пустошь, но вдруг обнаружил, что местность вокруг Девяти Девственниц вызывает у него тревогу, чего раньше никогда не случалось. Атмосфера была какой-то необычной. В отличие от других случаев убийства, в расследовании которых он принимал участие, место этого преступления не было ни темным, ни давящим. Очень часто убийцами становятся близкие родственники, обычно члены той же семьи, когда накал эмоций достигает предела и кто-то не выдерживает и доходит до крайности. Но здесь, в месте, где природа, как и тысячи лет назад, живет по своим собственным законам, он ощущал лишь бескрайнее пространство и остановившееся время. На этой почти пустой сцене времена года бесконечно сменяли друг друга, словно в медленном танце, – природа перекатывалась от жизни к смерти и снова к жизни.

Со временем Купер научился держать свои мысли при себе. Большинство высших полицейских чинов, таких как старший инспектор Тэлби, считали себя рациональными и практичными людьми. Тэлби был родом из Ноттингема, его воспитали городские улицы и средняя школа. Воображение он считал принадлежностью бенов куперов, чем-то вроде местной особенности – странной черты характера, унаследованной населением Дербишира от далеких кельтских предков.

Купер перевел взгляд на своих коллег-полицейских. Некоторые, похоже, совсем потерялись вдали от реалий двадцать первого века. И словно подчеркивая эту мысль, снизу, из долины, донесся звук отходившего паровоза.

– Это поезд, – сказал Купер.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Тэлби.

– Там – железная дорога Пик-парка. По ней ходят отреставрированные паровозы. Ну, для туристов.

Прожектора выхватили повисшую над долиной белую струйку дыма. Ветер сдул ее по направлению к Матлоку, и там она растворилась в темноте, вслед за удалявшимся пыхтением паровоза.

Тэлби круто развернулся.

– Пора поговорить со смотрителями, – сказал он.

– Нам понадобится нормальное освещение, – обратился к нему старший криминалист, – если вы действительно хотите, чтобы мы сделали качественные фотографии этой надписи.

– Поверьте мне, – сказал Тэлби, – я хочу все.

 

Глава 4

Бену Куперу молодой смотритель показался смутно знакомым. Но, с другой стороны, он знал многих Руперов: один был его учителем математики в школе, другой – владельцем гаража на Бакстон-роуд, а однажды он даже арестовал некоего Рупера. Все они наверняка были родственниками.

Марк оказался высоким молодым человеком. Его широкие плечи не совсем соответствовали прочей его комплекции. Пожалуй, ему не мешало бы немного подкачать мышцы, в остальном он был стройным и довольно крепким. Вероятно, какое-то время назад его вытошнило – на его красной куртке смотрителя Пик-парка остался едва заметный характерный след. В инструкторском центре на Партридж-кросс Марка отпаивали горячим чаем. Но даже бодрящий напиток ничего не мог поделать с бледностью Рупера, хотя, похоже, все-таки заставил его почки заработать в полную силу. Когда прибыла полиция, молодой человек как раз выходил из туалета.

Марк неуверенно присел на стул. Представившись, старший инспектор Тэлби начал допрос.

– Я обходил пустошь, – рассказывал Марк. – Рингхэмскую пустошь. Шел по маршруту с востока в сторону Девственниц.

– Это каменный круг.

– Один из каменных кругов. Но самый знаменитый.

– Продолжайте.

– Я уже подходил к Девственницам, когда заметил велосипед.

– Подождите. До этого вы кого-нибудь видели на пустоши?

– Никого. Все было спокойно.

– Точно никого? Постарайтесь припомнить все с того момента, как вы отправились в обход.

Марк отрешенно смотрел в окно. Купер проследил за его взглядом. Снаружи стоял серебристый «лендровер» с тонкой красной полосой. Над отличительным знаком смотрительской службы парка на его крыше в бледном небе возвышался темный горб холма.

– Ну, у другого края пустоши, в поле, работал один человек – чинил ворота. Я видел его и раньше. Больше никого не было.

– Ладно. Опишите велосипед, – сказал Тэлби.

Теперь Марк, похоже, почувствовал себя увереннее. Он вынул из кармана куртки небольшой блокнот и раскрыл его. Но говорил он, не заглядывая в записи. Его память все еще цепко держала увиденное.

– Желтый «доус», такие выдаются у нас напрокат. Его бросили в зарослях вереска, в березовой рощице. Одно колесо было снято. Я еще подумал: кто-то взял его напрокат, но затем попал в аварию и просто бросил. Иногда так делают.

– Кто делает?

– Ну, понимаете… посетители. Туристы. Сами оставят где-нибудь велосипед, а скажут, что его украли или он потерялся, и все такое. Вы не поверите, чего только люди не врут.

– Вы прикасались к велосипеду?

– Нет.

– Марк, вы в этом уверены?

– Да. Я просто записал номер. На случай, если это один из прокатных велосипедов. И… ведь он прокатный?

– Да.

Купер расслышал нотку удовлетворения в голосе старшего инспектора. Велосипед, взятый напрокат, крайне упрощал выяснение личности жертвы. В пункте проката должны были остаться ее полное имя, адрес и данные документа, подтверждающего личность. Уже выяснилось, что убитую звали Дженни Уэстон, тридцать лет, в разводе. Работала менеджером по продажам в большой страховой компании в Шеффилде. Поскольку у нее оставалось несколько неиспользованных отпускных дней, а год подходил к концу, она взяла неделю отпуска. С ее родителями уже связались, и отец выехал на формальное опознание тела. Если бы всегда все было так просто.

– Потом я заметил, что в каменном круге – Девственницах – что-то лежит, – продолжал Марк. – И я подошел посмотреть. Хотя…

– Что?

– Ну… Я уже понял, что это было, еще издали, с расстояния в несколько ярдов, – когда находился в роще, где нашел велосипед. Это была женщина. Мертвая.

Руки Марка нервно теребили куртку. Сначала Купер подумал, что он хочет стереть следы рвоты, но потом понял, что ошибся. Молодой смотритель поглаживал пришитую к ткани эмблему, лаская ее, словно грудь любимой, касаясь серебряных букв и стилизованного каменного символа Пик-парка.

– Что вы можете сказать о самом теле? – спросил Тэлби.

Марк смутился.

– Только то, что она, ну, вы понимаете… – Он почти прижимал руки к сердцу. – Ее одежда…

– Вы хотите сказать, что с ее одеждой было что-то не так?

Марк кивнул.

– Что еще вы заметили? Может быть, что-то необычное?

– Нет, больше ничего.

– Итак, насколько близко вы подошли к телу, Марк?

– Я дошел до ближайшего камня. Такого плоского. Да мне и незачем было подходить ближе.

– Вы уверены, что женщина была мертва?

– Да, – подтвердил Марк. – Конечно да.

Внезапно лицо Марка побледнело еще больше. Рука метнулась ко рту, и он ринулся в туалет. Через секунду полицейские услышали, как его вырвало.

Старший инспектор Тэлби некоторое время сидел молча, словно пытаясь выудить еще какие-то крупицы информации из рвотных звуков, издаваемых молодым смотрителем.

– Купер, найдите старшего смотрителя по этому району, – наконец распорядился Тэлби. – Он знает эту местность как никто другой. Объясните ему, что нам необходимо обеспечить постоянный доступ на пустошь. Также надо связаться с владельцем этой земли или кто там есть. И еще – мы должны спуститься в этот карьер. Все, выполняйте.

Старший смотритель района ждал у серебристого «лендровера» под окнами инструкторского центра. Оуэну Фоксу было за пятьдесят, но его волосы и густая борода только начали седеть. Рядом с ним было уютно и спокойно, и запах шерсти и земли лишь усиливал это чувство.

– Мистер Фокс?

Смотритель с рассеянным видом обернулся. Поверх гражданской одежды Купер носил темно-зеленую непромокаемую куртку, но Оуэн сразу узнал в нем полицейского. Похоже, людям всегда едва ли не с первого взгляда становится ясно, чем он занимается. Говорят, выдает выражение глаз.

– Чем могу помочь?

– Детектив Купер. Если у вас есть время, нам хотелось бы воспользоваться вашим знанием местности.

Купер объяснил, что ему поручено организовать доступ в заброшенный карьер и обеспечить проезд машин к месту преступления.

– Тогда нам придется повидаться с Уорреном Личем, – сказал Оуэн.

– А он?..

– Ферма «Рингхэмский хребет». Ему принадлежит большая часть пустоши. Да и старая дорога в карьер проходит по его земле. Хотите, можем проехать к нему прямо сейчас.

До фермы добирались по объездной дороге, проходившей мимо деревни Рингхэм-Лиз. Человек двенадцать подростков сидели без дела под навесом автобусной остановки рядом с пабом. Завидев огни приближавшегося «лендровера», двое мальчишек перебежали улицу перед самой машиной и, остановившись на тротуаре, стали с хохотом махать тем, кто остался на той стороне.

– Ох уж эти мальчишки! – сказал Оуэн. – Их здравый смысл ушел из дома раньше их. И не оставил обратного адреса.

– В Эдендейле таких тоже много, – поддержал его Купер.

– Кто бы сомневался!

В салоне «лендровера» располагалось четыре радиоточки. Широкополосный приемник под приборной доской постоянно принимал сигналы смотрительской службы и других местных организаций. Другой приемник служил для связи с горными спасателями. За задними сиденьями, отгороженными проволочной сеткой, лежали две рации. Еще Купер заметил зачехленный прибор спутниковой связи для определения местонахождения объекта. Но, похоже, из всей экипировки наибольшей популярностью пользовался термос – хотя и старенький, но, несомненно, радовавший глаз в морозный день на пустоши.

– Иногда попадаются вполне приличные современные технологии, – говорил Оуэн. – Нас тоже все обещают перевести на компьютеры. Надеюсь только, что меня здесь уже не будет. Меня воспитали в убеждении, что «мамка» – это женщина, которая меня родила, и ничто другое.

Купер усмехнулся.

– Вы сказали, что пустошь принадлежит Личу?

– Частично. Так или иначе, она вся в частном владении. Знаете, управлению парка вообще не принадлежит ни клочка земли. У большинства людей несколько иное представление о национальном парке.

– Да, я знаю.

– Но Рингхэмская пустошь – одно из тех мест, в отношении которого национальный парк заключает соглашение с землевладельцем, и смотрители получают право выполнять свою работу на этой территории. Особое внимание уделяется Девяти Девственницам. В дни летнего солнцестояния они вроде бы даже приобретают особенно важное значение, ну, почти как Стоунхендж. Иногда здесь собирается до двухсот человек, – кстати, незаконно, они нарушают соглашение между владельцами территории и парком. Я уж молчу о том, что их сборища противоречат законам, связанным с охраной древних природных памятников.

– И чем эти люди занимаются?

– Не поверите. Музыка, фокусы, костры. Вокруг бегают дети и собаки. В чем-то похоже на средневековую ярмарку. В один год нам даже пришлось вызвать горных спасателей для одной девицы: она танцевала, перепрыгивая с камня на камень, ну и свалилась – сломала ногу. Каждый год я просто молюсь, чтобы пошел проливной дождь, – тогда все же поспокойнее, но это так, к слову.

– Вот почему в Пик-парке царят мир и покой.

– Мир и покой?! Да нам больше всего хлопот доставляет безопасность посетителей. У них же нет ни крупицы здравого смысла! Если мы снимем ограду со старых шахт, половина наверняка бросится туда, думая, что это новый аттракцион для туристов.

Когда Оуэн Фокс шутил, его взгляд не отрывался от собеседника, а в уголках глаз пряталась хитрая улыбка, в остальном же его лицо оставалось бесстрастным. Лишь внимательно прислушиваясь к нему, можно было понять, что он шутит.

– Но я не хотел бы работать в другом месте, – сказал Оуэн. – Я даже выбрал камень, рядом с которым будет развеян мой пепел.

Миновав большое поле с черно-белыми коровами, они подъехали по крутой узкой дорожке, зажатой между каменистыми склонами, к ферме «Рингхэмский хребет». Хозяйственные постройки в основном были сложены из местного темного песчаника. Жилой дом смотрел на мир небольшими, низко посаженными окошками, которые, судя по всему, едва пропускали солнечный свет. К тому же на дом падала тень от большого, недавно построенного сарая, расположенного чуть в стороне от дороги. Рядом с сараем стояло нечто похожее на выгоревший остов пикапа «мицубиси». Краска с его кабины слезла полностью, а внутри все почернело. Привычка собирать у себя во дворе всякую рухлядь была присуща многим фермерам.

Оуэн взглянул на Купера.

– Давайте-ка я сам поговорю с Личем? Ладно?

– А что, с ним могут возникнуть проблемы?

– Всякое бывает. Просто к нему нужен правильный подход. Иногда приходится подводить людей к мысли, что они поступают так, а не иначе, по собственному желанию.

– Даже если это не так?

– Ну да. Иногда. Вы же знаете…

– А в чем трудность-то?

– Это жена Уоррена Лича, Ивонна, нашла ту, другую женщину несколько недель назад.

– Да, помню – Мегги Крю.

– Это случилось как раз на одном из полей у Рингхэмского хребта. Ивонна Лич наткнулась на нее, лежавшую без сознания у ограды. По-моему, сам Лич посчитал эту находку досадной неприятностью, из-за которой ему пришлось ненадолго оторваться от работы. По этой старой дороге в карьер сейчас в основном передвигаются только пешеходы. Народу довольно много, и все идут напрямик через ферму. Когда незнакомцы с утра до вечера разгуливают мимо ваших дверей, вполне естественно, что вскоре начинаешь немного раздражаться. Некоторые посетители парка считают фермеров чем-то вроде общественной службы – фермеры обязаны пускать их в туалет и к телефону, а то и вытаскивать их застрявшую машину из грязи своим трактором. Так что я очень даже понимаю Уоррена.

Когда «лендровер» с Оуэном Фоксом и Беном Купером остановился возле дома, они заметили в ярко освещенном хлеву двух мальчиков. Мальчишки возились вокруг телки джерсейской породы. Большеглазое, длинноногое животное, раздувая от удовольствия влажные ноздри, стояло спокойно, пока его рыжую шкуру начищали до блеска с обоих боков. Один мальчик дотронулся до коровьей морды. Шершавый язык тут же в ответ лизнул его руку, и парень расплылся в улыбке. На дальней стене хлева висела увитая длинными лентами и разрисованная красными и синими розочками деревянная доска.

– Это та телка, что победила на ярмарке в Бэйкуэлле? – спросил у ребят Оуэн.

Мальчики, похоже, растерялись. «Возможно, им велели не разговаривать с незнакомцами», – подумал Купер. Но смотритель ведь не относился к разряду незнакомцев. Он и раньше бывал на ферме, и он знал Уоррена Лича. В обязанности старшего смотрителя района входило установление хороших отношений с фермерами и землевладельцами своего участка.

– Она самая. Ее зовут Куколка, – ответил наконец мальчик постарше.

– А тебя – Уилл, да? – спросил Оуэн. – А братишку как? Запамятовал имя…

– Дагги.

Оуэн медленно подошел к телочке, тихонько что-то приговаривая, а та попятилась назад, испуганно вращая глазами. Мальчики нервно держались за привязь. Но когда Оуэн заговорил с ней, дотронулся до ее носа, нежно погладил морду, животное успокоилось. Он пощупал плечо Куколки, определяя упругость мышц, провел по спине. При его прикосновениях телка стояла не шелохнувшись.

– Ну, ребятки, она у вас просто красавица. И содержите ее хорошо. Молодцы.

– Спасибо, – ответил Уилл. Дагги вроде тоже что-то хотел добавить, но передумал.

Оба мальчика выглядели застенчивыми, но младший казался особенно необщительным. Никогда раньше Куперу не приходилось иметь дело с молчаливыми детьми. В его семье было несколько ребятишек возраста Уилла и Дагги – племянники, племянницы и двоюродные братья и сестры. И никто из них не был тихоней. Наоборот, они были даже слишком шумными. В наши дни невозможно не увидеть или не услышать ребенка. Вот когда родители не видят или не слышат свое чадо, они начинают волноваться – не случилась ли беда.

Но эти двое были совсем другими детьми – скрытными, осторожными чуть ли не до враждебности, словно их специально приучали бояться чужих.

– А на следующий год будете выставлять ее? – спросил Оуэн.

Наверное, он сказал что-то не то. Лица мальчиков вытянулись, а Дагги выглядел так, словно вот-вот заплачет.

– Разве отец не возьмет вас на ярмарку?

Уилл покачал головой. Теперь и Куперу стало немного неловко.

– А где ваш отец? – спросил он.

– В мастерской, – показал Уилл за дом.

Оба мальчика, наверное, облегченно вздохнули, когда Купер и Оуэн отошли от сарая и направились через двор к мастерской, откуда доносился лязг металла. Оуэн заглянул в открытую дверь.

– Уоррен? Вечер добрый.

Уоррен Лич посмотрел на него со скамейки, тускло освещенной рабочей лампой. Шеи у него почти не было, а торс, массивный и плотный, без единого изгиба, заканчивался громадными плечами с буграми мускулов, почти достигавшими линии подбородка. Лич носил синий рабочий комбинезон, подпоясанный широким кожаным ремнем.

– А, вы, – грубо проворчал он. – Не было печали, так черти накачали. Чего надо?

– Гм, назовем наш визит дружественным, – усмехнулся Оуэн.

– Ну-ну, – фыркнул Лич. – Мимо сарая проходили?

– Да.

– Так, пожалуй, и парней моих видели. Что они там, все еще возятся с этим чертовым животным?

– Судя по телке, они прекрасно ухаживают за ней, Уоррен. Состояние просто отличное.

– Ага. Отличное. А с чего бы ему быть другим? Избалованная скотина. Жрет больше, чем любой из нас.

Фермер поигрывал стальным штифтом из трейлерного крепежа. За штифтом тянулась короткая цепочка, которую он с раздражением вертел между пальцами.

– Ну так чего хотел-то, смотритель?

– Уоррен, полиции на время нужен беспрепятственный проезд через твою ферму.

– М-да?

– Убили женщину. Ну, ты знаешь.

– Это не мое дело, – пожал плечами Лич.

– Но земля-то твоя, Уоррен, – терпеливо объяснял Фокс.

– И что, в соглашении такое тоже написано? Если здесь помирает туристка, то я, значит, обязан терпеть копов, которые, как маньяки, будут толпой носиться по моей земле? – Лич показал пальцем на Купера, легко признав в нем того, кем тот и являлся. – Ну, смотритель, наверное, это было напечатано о-очень мелким шрифтом, потому как я такого не помню.

– Слушай, просто оставь ворота открытыми – пусть полицейские машины проедут к пустоши, а?

– Ворота открытыми? Это еще зачем? Их можно открывать и закрывать, как и любые другие ворота, не так ли? Или копы в наше время разучились пользоваться руками и ногами?

– Знаешь, нехорошо получится, если полицейские подумают, что ты чинишь им препятствия, – сказал Оуэн.

– Пусть думают все, что угодно.

В продолжение этого странного разговора Купер не проронил ни слова, не обращая никакого внимания на злобные взгляды Уоррена. Он немало повидал их у эдендейлских юнцов. Но только сейчас перед ним был не юнец, а фермер средних лет. Ладно, пусть лучше Оуэн Фокс ведет переговоры, на то он и смотритель.

– Пожалуй, прежде чем уйти, мы поговорим с Ивонной, – сказал Оуэн.

– Это еще зачем? Нечего ей вам сказать.

– Просто из вежливости.

Лич фыркнул и так яростно сжал цепочку в толстых пальцах, что ее стальные звенья жалобно лязгнули друг о друга.

– Так, значит, я должен перевести коров на соседнее поле, – проворчал он.

– Ну, это же не слишком сложно, надеюсь?

– Сложно? Да там почти нет травы! Удои упадут к чертям собачьим. Да и так уже упали из-за всей этой нервотрепки.

– Уоррен, день-два – и все.

– Может, мне хоть компенсацию заплатят? У полиции наверняка деньги есть. И это мои деньги, я честно плачу налоги.

– О чем ты говоришь? А как же выполнение общественного долга?!

Оуэн посмотрел на Купера, но Купер только улыбнулся.

– Вот мура, – сказал Лич.

– Ну давай, Уоррен, соглашайся.

Лич перебросил крепежный штифт в другую руку, хлопнув по ладони. На пластмассовом цилиндре перед ним лежал кожаный чехол со стальными застежками. Купер задавался вопросом, что это за штуковина. Как-то не очень походила она на часть фермерской техники – скорее уж врач принесет с собой нечто подобное, чтобы измерить давление пациенту.

– Ладно, день-два, но не больше, – согласился Лич. – И передайте вашим дружкам-полицейским, чтобы пошевеливались. И работают пусть в то же время, когда я занимаюсь фермой, а не распивают чаи каждые пять минут. Лично прослежу. Не на того напали.

– Спасибо, сэр, – вежливо поблагодарил Купер. В ответ фермер сердито сверкнул глазами. – Когда вам будет удобно, чтобы с вами побеседовал детектив?

– Это еще зачем?

– Необходимо записать ваши показания. Вы живете в таком месте, что являетесь свидетелем.

– Свидетелем чего? Все, что знал, я уже сказал, когда еще та, другая, чертова баба померла на моей земле. А эту я вообще никогда не видел.

– Вы знаете, о ком идет речь?

– Разумеется нет.

– Тогда откуда вы можете знать, что никогда ее не видели? – улыбнулся Купер. – Ладно, завтра утром вам позвонят из полиции.

Оуэн с Купером направились к «лендроверу».

– На днях загляну к тебе, Уоррен, поболтаем, – обернулся Оуэн.

– Можешь не беспокоиться, смотритель. Как только я завижу твою красную куртку, так сразу рвану в Бэйкуэлл.

Выезжая со двора, они едва не задели в воротах Ивонну Лич, невысокую широкобедрую женщину со светло-каштановыми волосами, небрежно стянутыми в узел на затылке. Оуэн остановил «лендровер», и женщина, словно овца, нервно метнулась в сторону, не сводя округлившихся глаз с машины. Но ей не удалось достаточно быстро проскользнуть к дому.

Оуэн опустил стекло.

– Ивонна, все нормально?

– Да.

– Мы тут заехали потолковать с Уорреном. И вот хотел тебе сказать: ты не беспокойся о том, что здесь произошло. Полиция уже занимается этим делом. С вами все будет в порядке.

– А я и не беспокоюсь, – ответила Ивонна, хотя Куперу показалось, что более напуганной женщины он в жизни не видел.

– Эй, ты что там делаешь? Ну-ка иди в дом немедленно! – донесся со двора злобный рык Уоррена Лича.

Они оглянулись и увидели, что Уоррен прямо-таки сверлит Ивонну взглядом. Воспользовавшись моментом, женщина проскользнула мимо «лендровера» и скрылась за углом.

Оуэн поехал дальше. Дважды им пришлось открывать ворота, и смотритель делал это медленно и молча, стараясь не потревожить коров.

– Брак, – наконец произнес он.

– В каком смысле? – переспросил Купер.

– По-моему, брак – самое странное изобретение человечества. Ну, вы и по своей работе знаете, о чем я. Люди соединяются в семейную пару по совершенно непонятным соображениям. Разве большинство преступлений не связано с браком? Вы еще их называете бытовыми. Ведь вроде бы девяносто процентов убийств совершается супругами?

– Ну да, есть такое.

– Вот, я не о себе говорю, но свадьбы следует запретить, как и прочие кровавые виды спорта.

– Я знал, что полицейские циничны, но, похоже, до вас мне пока далеко, – заметил Купер.

Покосившись на своего собеседника, Оуэн нахмурился.

– Видно, что вы еще не женаты, – загнанного взгляда нет. А вы, случаем, не подумываете жениться, а?

– Ну… – Купер немного помолчал, придумывая, что ответить. – Наверное, все мы когда-нибудь к этому приходим.

– Хм. А по мне, лучше уж идти в другую сторону.

Смотритель направил «лендровер» к плоскому пятачку голой земли рядом с буковыми деревьями. Лесок тянулся еще чуть более полсотни метров в сторону пустоши, возвышаясь над строениями фермы и окрестными полями. Внизу, в долине, далеко за фермой виднелась деревня Рингхэм-Лиз: ее огоньки мерцали среди деревьев. Еще дальше, в темноте, почти скрытые отрогом холма, смутно вырисовывались два церковных шпиля большого селения Каргрив.

– Скажите вашим, что машины можно оставлять здесь, – объяснил Оуэн. – Девственницы как раз в конце подъема. А вон та дорога справа ведет прямо к карьеру. Если что еще понадобится, спрашивайте. Люди говорят, я неплохо знаю здешние края.

Купер заметил, что в удобном теплом салоне «лендровера» полно нужных и полезных вещей и при этом ничто не выдает личность водителя.

– Оуэн, вы живете где-то поблизости? – поинтересовался он.

– У меня дом вон там, в Каргриве.

– И насколько я понимаю, вы не женаты?

– Я? Шутите. Может, я не Эйнштейн, но я и не дурак.

– Что, не повезло?

– С меня достаточно, что другим не везет, дружище. Я как ни посмотрю, у всех всегда одно и то же. Вот встречаете вы парня, энергичного, жизнерадостного, – вся жизнь впереди, живи не хочу. И что потом? Жена и долги. Не успеешь опомниться, он приходит на работу полусонный – ребенок, видите ли, всю ночь не давал спать, потом покупает дом, чтобы у всех было по комнате. И в конце концов ему приходится идти на новую работу – пусть и ненавистную. А что делать? Надо выплачивать кредит. Бедные дурачки, они будто приговорены к пожизненному заключению, но лишены даже удовольствия совершить преступление. Так что брак – это не для меня. С тех пор как умерла мама, дома только я и кошки.

– Недавно умерла? – спросил Купер. Он все еще остро переживал потерю отца, поэтому испытывал некий интерес к тому, что чувствуют в подобных случаях другие.

– Год назад. Совсем старая, конечно, была. Но она никогда не боялась смерти, это великое утешение. Пока она могла выходить, я водил ее в церковь. Да и после из окна ее спальни была видна колокольня, и, похоже, под конец ей этого было достаточно.

– А ваш отец?

– Он умер уже давно.

– Вы согласны, что, когда умирает отец или мама, человек чувствует, что потерял нечто очень дорогое? – спросил Купер.

Оуэн задумчиво взглянул на него.

– Да, наверное. А знаете, кажется, я даже пару раз пересекался по работе с вашим отцом.

– Вполне возможно, – сказал Купер. – Наверняка так и было.

Чуть помолчав, Оуэн усмехнулся в бороду.

– Нет уж, я сам по себе. Я – холостяк, и я счастлив. Нестарый, свободный и независимый – вот я какой. Ну, ладно… два из трех, и это не так уж плохо. По-настоящему свободных людей не бывает.

Купер кивнул. Но он думал не об Оуэне Фоксе. Он думал об Ивонне Лич и двоих мальчиках, которых видел на ферме «Рингхэмский хребет». Одно дело, когда живешь, ограничивая себя рамками долга, о чем говорил Оуэн. И совсем другое – когда живешь под гнетом страха, который правит твоей жизнью.

А чутье подсказывало Куперу, что на ферме он столкнулся именно со вторым. Может, и прикрытым от посторонних глаз, но все равно лежавшим почти на поверхности. В этой семье человеческой жизнью правил страх.

 

Глава 5

С тех пор как Диана Фрай вошла в комнату, женщина ни разу не отвернулась от окна. Настольная лампа освещала ее лицо только слева, очерчивая профиль, выделяя высокие скулы и прямой нос. Свет придавал золотистый блеск пышным волосам, заправленным за уши, и безжалостно оттенял мелкие морщинки, навсегда поселившиеся на коже ее шеи.

В скромной, тщательно убранной квартире, где она жила, почти не было современной мебели. Холодное, резкое освещение создавало четкие границы между светом и темнотой: комнаты будто специально были спланированы так, чтобы тот, кто передвигался в их строгом пространстве, точно знал, где и каким образом упадет тень. Фрай представляла, как эта женщина репетирует свое пребывание в этих комнатах, словно актриса, которая ходит по сцене и ищет наиболее выгодное место, чтобы предстать перед зрителем в самом лучшем свете. С другой стороны, вполне возможно, что она передвигалась среди теней чисто инстинктивно – как затравленное животное. Зеркало, дающее возможность проверить желаемый эффект, в комнате отсутствовало. Там, где оно когда-то висело, осталось лишь выцветшее пятно на стене.

Мегги Крю сидела за столом, словно вела официальный прием клиентов. На столе находились всего несколько предметов – телефон, пепельница и нож для бумаги. Вдоль стены стояли пара полок с юридическими книгами и журнала-Ми и стереосистема, рядом с которой в матово-черной стойке были аккуратно расставлены CD-диски. Их названия были написаны слишком мелко, чтобы Фрай могла их прочитать.

Позади Мегги находилось большое окно, выходившее на крыши Матлока. Из него открывался вид вниз, на долину реки Дервент, как раз на то место, где она сужалась в высокое ущелье со склонами, изрытыми карьерами. Тяжелые зеленые шторы на латунном карнизе над окном могли в течение всего дня не пропускать в комнату солнечный свет. Больше в комнате не было ничего декоративного. Обстановка подсказывала Диане, что хозяйка квартиры не особенно заботится об интерьере и даже старается слегка подчеркнуть свое пренебрежение к комфорту. В отчетах сообщалось, что теперь Крю, отгородившись от мира, почти не выходит из квартиры. Нетрудно было понять причину такого поведения. Когда-то она была красивой женщиной.

– Мегги, меня зовут Диана Фрай.

Мегги кивнула. У нее на руке были мужские часы «Келвин Кляйн», выполненные в кубическом стиле, отличающемся четкими прямыми линиями. Рядом с рукой лежали пачка линованной бумаги формата А4 и серебристая шариковая ручка. Но она не потрудилась записать, как зовут Фрай.

– Мегги, меня попросили некоторое время поработать с вами. Если вы, конечно, не против.

– Вы же знаете, что я всегда согласна. Хотя и не знаю, выйдет ли из этого сотрудничества что-то хорошее.

– Я хотела бы еще раз пройти вместе с вами через ваши воспоминания. Любая незначительная деталь может оказаться полезной для следствия.

Мегги Крю не отращивала волосы, чтобы прикрыть ими шрамы, что было бы естественно. Напротив, коротко подстриженная челка оставляла лоб открытым. Левая сторона лица была гладкой, и бледная кожа на щеке говорила о том, что Мегги слишком много времени проводит в темноте. Руки тоже были бледными, ногти – плоскими и бесформенными. Фрай спрашивала себя, относится ли Мегги к тем женщинам, которые ведут упорную борьбу с лишним весом. Хотя сейчас она не выглядела полной. На лице выступали острые скулы, под тканью черного жакета вырисовывались худенькие плечики. Фрай тоже нравилась черная одежда. Но, похоже, для Мегги этот цвет значил нечто большее, чем практичный или помогавший ей выглядеть стройнее, и даже больше, чем модный. В черном цвете заключалась некая эмоция, созвучная ее чувствам и атмосфере в комнате. Своего рода траур.

– А где ваш предшественник? – спросила Мегги.

– Мы решили, что перемена может пойти на пользу. Новый взгляд…

– Свежее лицо, – улыбнулась Мегги. У нее были мелкие белые зубы, но верхняя губа поднималась слишком высоко, обнажая полоску розовых десен и лишая улыбку юмора.

– Итак. – Она уставилась на Фрай, изучая ее, как потенциальный работодатель разглядывает кандидата в домработницы. – Диана Фрай. И чем же вы отличаетесь от остальных?

– Ничем. Я здесь только для того, чтобы поговорить с вами.

– Если бы вы знали, сколько людей произносили до вас эти слова!

– Все это записано в вашем деле, – сказала Фрай. – И я знаю вашу историю.

– Ах да. Вы же читали мое дело. Так что вы в лучшем положении – вы пришли сюда, зная обо мне абсолютно все. Наверное, это весьма удобно. Возможно, вы считаете, что знаете обо мне больше, чем я сама. И знаете, как работает мое сознание и как именно вы могли бы манипулировать моим подсознанием?

– Мегги, никто не собирается вами манипулировать.

– Тогда чего же вы хотите? Чего вы все хотите от меня? Разве вы не понимаете, что я не в силах вам помочь? И разве то, что случилось, – не мое личное дело?

– Если мы постараемся…

– Вы надеетесь, что сумеете заставить меня вспомнить? И что тогда? Может, мои воспоминания и помогут вам. А мне? Что если я не хочу вспоминать? Что если мое подсознание стерло воспоминания?

– Почему вы так думаете?

– Доктора говорили, что физиологической причины для потери памяти нет. Мой мозг не поврежден. Причиной может быть шок как следствие травмы. Мне объяснили, что таков защитный механизм: если сознание не хочет каких-то воспоминаний, оно закрывает к ним доступ. Или попросту стирает их.

Фрай смотрела на женщину, стараясь ничем не выдать своего скепсиса. Она вслушивалась в слова и узнавала некоторые фразы из медицинских отчетов. Но она не верила, что воспоминания, сколь бы неприятными они ни были, можно стереть полностью. Воспоминания повсюду оставляют следы, кроются в тайных уголках сознания и в сенсорных ощущениях – в том, как одежда касается кожи, в неожиданно громком звуке или же в отвратительном запахе. Воспоминания растут, как раковая опухоль, скрытые и ядовитые. Порой вы ничего не знаете о них, пока не становится слишком поздно. Диана Фрай знала о воспоминаниях все.

– Это просто предварительная встреча. Мегги, если вы не против, мы продолжим нашу беседу завтра.

– Если вы считаете ее необходимой.

– Для нас она важна.

– А… – смутилась Мегги, – означает ли это, что есть еще жертва?

– Да, Мегги. И жизненно важно, чтобы мы поймали этого человека, пока он не убьет снова.

Мегги удивленно уставилась на Диану Фрай. Такой немигающий взгляд бывает у человека, который редко видит новых людей.

– Убьет?

– Да, на этот раз совершено убийство. Женщина мертва.

Фрай наблюдала за реакцией. У Мегги задрожали руки, кровь отхлынула от лица. В общем, Фрай осталась довольна.

– Мы также хотим применить к вам программу защиты свидетелей. Вы знаете, что это значит?

– Конечно. Не забывайте, я – юрист.

– Мегги, мы хотим попросить вас по возможности подыскать себе на время другое место жительства. Пока мы не будем уверены, что опасности больше нет. А в ближайшем будущем техники установят в вашей квартире охранную сигнализацию и дадут вам номер телефона, по которому вы сможете позвонить нам в любой момент.

Мегги потребовалось некоторое время, чтобы вновь обрести самообладание.

– Неужели все это так необходимо?

– Мегги, сейчас мы ищем убийцу. И вы – единственный человек, который может его опознать.

– Я никуда не поеду. Я останусь здесь.

– Но другие меры предосторожности… – сказала Фрай.

– Хорошо. Но с одним условием.

– Каким?

– Если вы хотите, чтобы наши беседы продолжались, не надо меня жалеть. Я отказываюсь говорить с любым, кто выкажет хоть малейший признак жалости ко мне. Вам понятно?

– Да.

Когда Мегги Крю отвернулась, Фрай испытала облегчение. Мегги встретила ее у двери в квартиру, и Диане потребовалось несколько минут, чтобы взять себя в руки и оправиться от потрясения. При виде изуродованного лица Мегги у нее свело живот. Но вероятно, эта женщина уже привыкла к такой реакции.

Лицо Мегги Крю уже никогда не будет прежним. Нож разрезал его пополам. Никакая пластическая хирургия не сможет полностью скрыть длинный рубец с рваными краями, изуродовавший ее щеку и, словно застежка-молния, разделивший лицо на две половинки. Красные, болезненно натянутые губы вывернулись в злую гримасу. Никакой искусный хирург не разгладит полностью рубцы на искромсанной коже в уголке ее правого глаза, где нижнее веко было содрано так, что стали видны розовые вены и вся правая сторона лица исказилась в хитрый и злобный прищур.

Но существовало и нечто большее – тот психологический ущерб, который понесла Мегги Крю: Диана Фрай обнаружила его при первой же встрече. Совладелица адвокатской конторы в Матлоке, Мегги была успешной, профессионально состоявшейся женщиной, уверенной в себе и в том, что она чего-то стоит. Но теперь она утратила свою уверенность; ее представление о себе самой разбилось, рассеченное на части ножом, который искромсал ее лицо.

Фрай знала, что на Мегги напали шесть недель назад. Как установило следствие, нападение произошло рядом с Кошачьими Камнями – группой огромных валунов у Хаммондской Башни – и менее чем в полумиле от того места, где нашли тело Дженни Уэстон. Мегги повезло. Из последних сил она сумела пройти полдороги по пустоши, пока не свалилась от шока и потери крови у изгороди, где ее следующим утром обнаружила жена фермера. Врачи сказали, что Мегги повезло еще и потому, что нож прошел буквально в нескольких миллиметрах от глаза. Фрай надеялась, что самой Мегги никто не сказал, что ей повезло.

Теперь Мегги поправлялась дома. Это означало, что она сидела, спрятавшись от дневного света, в четырех стенах.

– Наверное, мне надо испугаться, – сказала Мегги.

– Это всего лишь меры предосторожности. Не стоит пугаться.

– Хоть какое-то разнообразие – обычно люди пугаются меня. Они не знают, как реагировать, – во всяком случае, большинство из них. Не знают, что сказать. Стараются не говорить о моем лице. А вы хотите поговорить о нем? О том, что эта рана значит для меня?

– Не особенно, – пожала плечами Фрай.

Мегги, похоже, удивилась. Или огорчилась?

– Говорят, что пластическая хирургия сможет помочь. Но не сейчас. Рана еще слишком свежая.

– Да, потребуется время.

– Со временем тело в определенной степени само лечит себя: кровь свертывается, раны закрываются, вырастает новая кожа. «Удивительно, до чего дошла современная хирургия!» – твердят мне со всех сторон. Но я-то ведь знаю: таким, как раньше, мое лицо уже не будет никогда! Невозможно восстановить прежние ткани, и тело помнит рану. След останется навсегда!

В деле говорилось, что Мегги Крю оказали необходимую психиатрическую помощь в полном объеме. Ее уговорили записать свои переживания и обсудить их с сотрудниками службы поддержки жертв насилия. Некоторое время полиция обращалась с ней как с ребенком. Но к концу дня они все еще не добились нужного результата. Мегги Крю знала гораздо больше, чем рассказала полиции. Она видела того, кто на нее напал, и осталась жива. Скорее всего, этот же человек убил и Дженни Уэстон. Сейчас полиции, как никогда, был необходим каждый фрагмент информации, хранившейся в памяти Мегги.

Фрай пыталась понять, насколько безопасна эта квартира, расположенная на втором этаже «Дервент Корт» – перестроенной гостиницы, оставшейся от курорта Викторианской эпохи. Здание пустовало много лет, пока наплыв служащих в совете графства не повысил спрос на жилье в Матлоке. Теперь обеспеченные квартиранты жили в комнатах, к которым вели отделанные мрамором коридоры, и могли хоть целыми днями любоваться дорогущим видом на долину реки Дервент, в том числе и кабинками фуникулера, доставлявшего туристов на Авраамовы высоты.

В конце концов, внизу, в вестибюле, сидел консьерж. Придется перед уходом поговорить с ним: пусть повнимательнее присматривается к посетителям, приходящим к жильцам «Дервент Корт».

Диана глянула в темноту за окном. К югу на линии горизонта неподвижно застыл белый, изрытый карьерами склон горы. Рудные компании не предприняли ничего, чтобы компенсировать или хотя бы как-то уменьшить ущерб, нанесенный ландшафту. И на поверхности земли, как символическое напоминание, как наследие прошлого, остались шрамы. А возможно, это предупреждение. О том, что все легко может повториться, если никто ничего не попытается изменить.

– Да, в одних случаях требуется время, – сказала Мегги. – А в других – чудо.

У Бена Купера уже сформировалось устойчивое представление о Дженни Уэстон. На нехватку фактов на этот раз пожаловаться было нельзя. В основу легла запись в журнале пункта проката велосипедов. И не только: менеджер центра знал, где стоит ее автомобиль. Как только полицейские проникли внутрь машины, в бардачке сразу же обнаружили ее сумочку, в которой нашелся ежедневник. Вся информация, какую детективы только могли пожелать, была написана на первой странице рукой самой Дженни. Там значились не только имена, адреса и телефоны ее ближайших родственников, но также день ее рождения, номера страховки и банковских счетов, мобильный телефон, имена ее врача, дантиста и ветеринара, название конфессии, к которой она принадлежала, адрес ее страховой компании, номер членского билета «Нэшнл Траст», рост, вес и размер обуви. И ее группа крови.

А затем отец, Эрик Уэстон, без промедления, как только с ним связались, приехал из Алфретона. Купер вернулся в Партридж-кросс с фермы «Рингхэмский хребет» как раз вовремя, чтобы присутствовать при его встрече со старшим инспектором Тэлби. Мистер Уэстон охотно говорил о дочери, с воодушевлением вспоминая даже незначительные подробности из ее жизни, словно стараясь напомнить о Дженни себе.

Дженни вышла замуж в двадцать один год. Ее муж, Мартин Стаффорд, не понравился ее родителям. Конечно, полицейским нередко приходилось слышать подобные рассказы. Мало кто из родителей думает, что мужчины, которых выбирают их дочери, достаточно хороши для них. Но Стаффорд продержался три с половиной года, пока не стал очевиден его жестокий характер. Дженни оставалась с ним еще два года, пока они наконец окончательно не расстались.

Обычная история. Женщина унижена, но терпит, отказываясь верить, что нет смысла сохранять брак; порой она даже убеждает себя, что мужчина так обращается с ней, потому что любит ее. Куперу казалось невероятным, что существуют женщины, ждущие от брака многого. Их вера умирает с трудом.

Мистер Уэстон работал заместителем директора в одной из средних школ долины Эден. Усталый взгляд, присущий многим школьным учителям зрелых лет. Вьющиеся, непричесанные волосы виднелись главным образом на затылке. Бросалось в глаза, что их давно пора подстричь. Он был одет в потертый серый костюм и излучал какой-то необъяснимый запах, напомнивший Куперу школьные дни: пахло не то мелом, не то заплесневелыми учебниками, не то школьными обедами и немытыми мальчишками.

Похоже, мистер Уэстон склонялся к тому, что в смерти дочери виновен Мартин Стаффорд, совсем не обращая внимания на тот небезызвестный ему факт, что Мартин и Дженни не виделись уже три года.

– Это совершенно в его духе – вот так взять и появиться в жизни Дженни, а она, вероятно, согласилась встретиться с ним, не сказав нам ни слова, – заявил он.

– Вы знаете, где сейчас проживает мистер Стаффорд? – поинтересовался Тэлби.

– Нет, не знаю. Дженни наверняка знала, но нам никогда бы не сказала.

– Почему?

– Она считала, что мы всегда вмешивались в ее жизнь. А мы так волновались за нее. Она словно теряла голову, Когда дело касалось этого человека.

– У них были дети?

– Нет.

– Наверное, и к лучшему, а?

– Я в этом не уверен, – отозвался мистер Уэстон.

Дженни встретила Стаффорда, когда училась в университете в Дерби. Он работал старшим репортером в городской газете «Ивнинг телеграф» и обладал неплохим нюхом на сенсации – по крайней мере, он сам так говорил. Если верить мистеру Уэстону, Стаффорд выглядел человеком знающим, но циничным, слишком много пил и слишком мало заботился о чем-либо, кроме себя и своей карьеры.

– Дженни училась на рентгенолога, – рассказывал Уэстон. – Она была уже на третьем курсе и делала настоящие успехи. Ее ждала блестящая карьера, если бы в ее жизни не появился этот Стаффорд. Они познакомились в пабе в Дерби, и он тут же закрутил с ней роман. Дженни была симпатичной девушкой. И слишком доверчивой.

– А потом?

– Ну, вскружил он ей голову. Нас она и слушать не хотела. Мы пытались втолковать ей, что прежде всего надо думать об учебе, что карьера важнее. В конце концов, когда Стаффорд попросил ее руки, она забросила учебу и вышла за него замуж. Говорила, что хочет устроить с ним семью. Нам оставалось только принять все как есть.

– Но вы сказали, что детей у них не было?

– Нет, не было. Только развод.

Даже развод последовал лишь после череды разрывов и кратких примирений, с помощью которых, если верить отцу Дженни, Мартин Стаффорд просто показывал свою власть над их дочерью – совершенно необъяснимую власть, от которой он упорно не хотел отказываться. Такая болезненная ситуация сохранялась довольно долгое время.

– Когда все было кончено, Дженни устроилась на работу в «Глобал Ашуэранс», страховую компанию в Дерби, – продолжал мистер Уэстон. – А когда их отделение открылось в Шеффилде, она перебралась туда. Поселилась одна в небольшом коттедже рядом с Экклсол-роуд, но слишком далеко от нас. У нее даже собаки не было, только ее дурацкий кот. Мать очень расстраивалась – переживала, что с Дженни может случиться что-нибудь плохое. Да мы оба переживали.

– Вы переживали из-за того, что она могла снова сойтись с мистером Стаффордом?

– Разумеется. И что мы об этом даже ничего не узнаем. Ой, да все, что угодно, могло произойти.

– Но не произошло.

– Ну… насколько нам известно.

Мистер Уэстон постарался вспомнить череду приятелей дочери, стремительно сменявших друг друга, когда Дженни переехала в Шеффилд. Он по-прежнему считал, что ни один из этих мужчин совершенно не подходил ей. Менявшая парней Дженни представлялась Бену Куперу женщиной, которая все время ищет, но никогда не найдет. Сбитая с толку женщина. Что она искала? Наказание себе? Однажды она уже сделала аборт, но отец про это, естественно, ничего не знал. Гораздо позже ему рассказала жена, мать Дженни.

– Это ее решение я никогда не мог понять, – сказал он, покачав головой, и Купер заметил слезинки, сверкнувшие у него на глазах. – И никогда не пойму. Дженни всегда хотела иметь детей.

К тому же она терпеть не могла свою работу, хотя и преуспевала: ее сделали супервайзером, и под ее началом работали двадцать пять девушек. В коллективе Дженни уважали, ее жалованье выросло; она была на хорошем счету у работодателей и любима коллегами. И все же она ненавидела свою работу.

– Дженни говорила, что это потогонная система и она терпеть ее не может. Постоянно упоминала о давлении и о том, что руководство ставит недостижимые цели. Менеджеры придирчиво следили, чтобы люди все время работали. Ее окружали рутина и скука. Она была вынуждена общаться с клиентами вежливо, даже когда они совсем не желали разговаривать. И еще – плакаты на стенах. Все они призывали к одному и тому же: «Улыбайтесь!»

Дженни угнетала также и стремительная смена персонала – даже лучшие специалисты редко задерживались больше чем на год. Многие, как не раз говорила Дженни, приносили себя в жертву браку и семье, рассматривая их исключительно как средство спасения.

– У нее даже не было настоящих друзей: она считала, что животные лучше людей. Может, если бы у нее были друзья, ее жизнь сложилась бы по-другому. Но Дженни говорила, что ей редко выпадал шанс сойтись с кем-либо из своих коллег поближе до того, как человек уходил с работы. В новом отделении, как правило, работала молодежь. Прямо со школьной скамьи они попадают на тренинг, натягивают на голову наушники и думают, что в этом и заключается их работа. Я вижу, какими окрыленными, полными надежд они покидают школу, и знаю, что с ними случается потом. Мы делаем все возможное, но сколько из них пропадает! Очень грустно.

– Дженни говорила вам, что собирается уйти с работы? – спросил Тэлби.

– Да, и не раз.

Конечно, она собиралась – время от времени все собираются уйти с работы. Она хотела работать с животными – стать ветеринарной медсестрой или работать в заповеднике. Но у нее не было никакой квалификации, и уйти тоже было некуда. Иногда, по словам Эрика Уэстона, она с горечью вспоминала о своей загубленной карьере рентгенолога. Понимание, что ничего уже не вернешь, угнетало ее сильнее всего.

– Единственное, чем Дженни увлекалась по-настоящему, это прогулки в Пик-парке, – продолжал мистер Уэстон. – Когда она была еще совсем маленькой, мы часто бывали здесь на выходных и во время летних каникул. Проводили по нескольку дней в Давдейле и в Каслтоне. Когда она поступила в университет, то записалась в студенческий туристический клуб, и они облазили все горы в округе. В одно лето они прошли, останавливаясь на турбазах, всю Пеннинскую дорогу. Именно туда она всегда и возвращалась.

Позже, после развода, Дженни снова стала проводить все свободное время в Пик-парке – гуляла, но по большей части одна, поскольку, похоже, друзья у нее долго не задерживались. Пару раз, по словам мистера Уэстона, она каталась на пони, а недавно пересела на горный велосипед. Дома у нее был свой собственный, но она предпочитала брать велосипед напрокат – в пункте проката Пик-парка или других прокатных пунктах Дербишира. Она часто ездила по маршрутам, оставшимся от старых железнодорожных линий. Но иногда, когда чувствовала в том потребность, она сворачивала с маршрута и пускалась прямо через пустошь.

– Да, Рингхэмскую пустошь она очень любила, – рассказывал мистер Уэстон. – Как-то раз – уже давно – мы приезжали туда всей семьей: Дженни, Джон, ее брат и мы с Сьюзан. Счастливое семейство.

И мистер Уэстон добавил, что, скорее всего, Дженни так пыталась вернуть радостные воспоминания, счастье, которое изменило ей в других областях жизни. Почему она поехала на пустошь именно в тот день, он не знал, так же как не знал, почему она направилась к Рингхэму. Больше ему нечего было рассказать.

Его показания разочаровали Бена Купера: ничего особенного Дженни Уэстон из себя не представляла. В жизни она не достигла никаких высот, и ее будни мало чем отличались друг от друга. Возможно, она просто относилась к числу тех женщин, которые всегда делают неверный выбор? Если так, то Дженни продолжала делать свой неверный выбор до самой смерти. И последний ее выбор оказался роковым.

 

Глава 6

В кухне фермы «За мостом» семейство Куперов бывало чаще всего. В доме, где живет семья из шести человек, двое из которых – дети, это просто неизбежно. Хотя Бен Купер по-прежнему жил на ферме, он начал замечать, что проводит все меньше и меньше времени в обществе брата и его семьи. Он сам толком не знал, почему так происходит, – ведь его мать все еще жила на втором этаже и нуждалась в его поддержке.

К тому времени, когда за окнами совсем стемнело, Мэтт уже вернулся домой. Сейчас он сидел за кухонным столом, читая «Фармерс уикли», в мрачных красках рисовавший будущее фермерства. Его жена Кейт смотрела с дочками мультики по телевизору.

– На следующей неделе пойдем на папину могилу, – сказал Купер. – Грядет годовщина.

– Знаешь, я не нуждаюсь в напоминании, – отозвался Мэтт, переворачивая страницу журнала, но, похоже, в смысл слов он больше не вникал. – Маме не говори ничего, – сказал он. – Расстроится она. Сейчас она стала поспокойнее, и неплохо было бы нам ее поддержать. А то вдруг случится еще приступ, как в прошлый раз. Не стоит девочкам такое видеть.

– Нельзя же просто так взять и ничего не сказать ей, – произнес Купер. – Она расстроится еще больше, если узнает, что мы пошли на кладбище без нее.

– А что если она на самом деле забыла? Стоит ли рисковать? Последнее время она хорошо держится. А из-за этой годовщины все может повториться. Мы сделаем для нее благое дело, если позволим ей забыть.

– По-моему, это нечестно, – не соглашался Купер.

– Иногда лучше не помнить. Если повезет, память ее отпустит.

– Значит, шизофрения – это благо. Как мило.

– Я не это имел в виду, и ты все прекрасно понял. – Мэтт устало отложил «Фармерс уикли» и потер лицо. – Мне очень жаль, но… – Он пожал плечами. – Этому ведь нет конца.

Братьям больше не нужно было ничего говорить друг другу. Все было уже сказано прежде. Много раз.

Из гостиной выглянула Кейт, и в раскрытую дверь ворвался мультяшный шум. Мэтт снова раскрыл журнал. Купер взял с полки наполовину прочитанную книгу – «Мандолина капитана Корелли». Он всегда позже других узнавал о том, что было у всех на слуху. На чтение совсем не оставалось времени. И часто он, как сейчас, не мог сосредоточиться на книге.

– Мэтт, ты знаешь фермера по имени Уоррен Лич?

– Лич? Лич… А что за ферма?

– «Рингхэмский хребет».

Мэтт нахмурился.

– Вроде слышал. Но, по-моему, с ним самим никогда не разговаривал. Такой темноволосый неприятный тип?

– Да, наверное.

– И что он натворил?

– Насколько мне известно, ничего. Проходит как свидетель.

– «Рингхэмский хребет». Маленькое молочное стадо, так? И много неплодородной земли?

– Да.

Мэтт кивнул и снова вернулся к своему журналу. Перевернув страницу, он не обнаружил там ничего привлекательного для себя.

– Знаешь, иногда у таких фермеров возникают большие проблемы, – заметил он.

– У каких «таких»?

– У фермеров типа Лича. Небольшая животноводческая ферма, не способная в случае необходимости изменить свой профиль. И он такой не один, разумеется.

– Согласен, выглядело там все довольно-таки уныло.

– А где сейчас не уныло? Да везде.

– Брось, Мэтт. Все не так уж плохо.

– Да нет, именно так и именно плохо. Все катится к чертям собачьим. Не поверю, что придет время, когда фермерство станет прежним. По крайней мере в нашей округе. Мелкие фермеры разоряются. Слишком много всего навалилось на них. Слишком.

– Ты слышал о Личе что-нибудь особенное?

Мэтт решительно покачал головой.

– Я же сказал, что видел его как-то раз, и только. Лично я с ним не знаком.

– Но ты же наверняка знаешь тех, кто знаком.

– Ну, допустим, – сказал Мэтт.

– Слухи там разные… Фермеры ведь общаются между собой, разве нет? Это же рынок.

На лице Мэтта застыл немой укор.

– Ты хочешь, чтобы я собрал для тебя информацию об этой дубине Личе?

– Я просто… просто поинтересовался, может, ты слышал что-нибудь. Если ты…

– Извини, Бен.

– Что?

– Я… нет, этого я делать не буду. Мне не нравится, когда из меня делают информатора. Если уж на то пошло, я вообще не хочу иметь отношения к полиции. Ты больше подходишь для такой работы.

В дверях выросла Кейт. Она хмуро уставилась на Бена и покачала головой, решив, что братья ссорятся. Кейт всегда считала, что ссоры вредят детям. И она была права, стараясь оградить их от сцен, – в их молодой жизни и так хватало потрясений.

Так что Бен не сказал ничего, оставив свои мысли при себе. Они с Мэттом никогда толком не говорили об отце. Никогда, пока он был жив. А после его смерти начинать этот разговор было слишком поздно. И тем не менее Куперу очень хотелось знать, что чувствует его брат; хотелось выговориться самому, рассказать, как ему сейчас обидно вспоминать об отце, как ранит его эта обида, поскольку она противоречит тому, каким отец остался в его памяти. Куперу казалось, что он попирает свергнутого идола.

Но он подозревал, что для Мэтта отец в той или иной степени все еще остается идолом. И что в смерти отца Мэтт обвиняет полицию.

Если бы Мэтт захотел, он легко разузнал бы об Уоррене Личе. Разумеется, он прав: многие фермеры переживают не лучшие времена. В окрестностях Пик-парка стояло немало пустых ферм. Поначалу их перехватывали богатые чужаки, гордившиеся тем, что у них есть загородный дом с большим садом. Им казалось, что это круто. Но еще хуже бывало, когда чужаки играли в фермеров, наполняя загоны породистыми овцами, пузатыми вьетнамскими свиньями, ослами и козами. Настоящих фермеров это доводило чуть ли не до удара.

Но покупатели появлялись все реже. Некоторые из старых, самых захудалых ферм, выставленных на продажу, уже много месяцев ждали своих покупателей. Новые владельцы не могли больше полагаться на продажу земли, которая обеспечила бы им капитал для строительства дома. Соседние фермеры не хотели покупать землю: они просто не могли позволить себе такую роскошь. А если земля была плохая, холмистая, она им была не нужна. Такая земля годилась лишь для прокорма небольшого стада овец, которые сами по себе не стоили ничего.

Купер поднялся наверх и заглянул в спальню матери. Та спокойно спала. По ее виду Бен всегда без труда мог определить ее душевное состояние: даже во сне разлад в ее сознании отражался на лице.

Успокоенный, он умылся, переоделся и вернулся на кухню. Девочки, Эми и Джози, уже сидели за столом рядом с родителями, в комнате стало шумно и радостно. Купер помахал на прощание рукой и пошел к задним дверям.

Задержавшись во дворе, он огляделся. Очертания хозяйственных построек фермы, по мере того как глаза привыкали к темноте, становились все более отчетливыми. Было слышно, как в хлеву тихо ворочается скотина, как поскуливает во дворе собака и негромко, словно испугавшись хищника, клекочут фазаны. Вдали, за овином, вырисовывалась темная громада холма – его вершина касалась неба, а середина, где по контуру долины протянулась цепочка деревьев, расплывалась во мраке.

Большинство земельных угодий фермы «За мостом» были хорошими, даже богатыми. Ферма досталась им по наследству от деда по материнской линии, который умер в довольно преклонном возрасте. До самой смерти он ковылял по здешним местам в армейских сапогах и древнем лоснящемся черном костюме, подвязанном веревкой. По бумагам ферма перешла к их матери и до сих пор принадлежала ей. Но занимался ею Мэтт, с тех самых пор как пару лет проучился в сельскохозяйственном колледже и немного поработал на большой ферме в Роузли.

Их отца, Джо Купера, ферма никогда не интересовала. Он с удовольствием позволил Мэтту взвалить на себя все хозяйственные заботы, хотя иногда, в редкие выходные, закатывал рукава и помогал смести сено в стога или загнать овец. Джо был крупным, полным сил мужчиной. Наверное, Бену следовало запомнить его именно таким: высокий и сильный, крепкие мускулистые плечи, расстегнутый ворот рубашки вместо туго завязанного галстука, широкие ладони сжимают вилы, при этом он, возможно, смеется и шутит с сыновьями. Но последнее воспоминание Бена было далеким от этой картины. Весьма далеким.

Купер спрашивал себя, что ждет ферму в будущем. Многие фермеры или разорялись, или, потеряв интерес, просто отходили от дел. Пастбища пустовали, плодородные угодья зарастали сорняками и папоротником. Некоторые фермы уже выглядели как язвы. В конце концов, именно фермеры следили за ландшафтом национального парка. Через одно-два поколения их отсутствие полностью изменит облик этих мест.

Разорившиеся фермерские семьи потихоньку уезжали в другие части страны, в бездушные здания больших городов, пополняя список безработных Шеффилда или Манчестера. А их старые дома переходили в руки богатых городских жителей, превращавших фермерские земли в площадки для гольфа или школы верховой езды на пони. Все эти события Бен Купер воспринимал как трагедию, на которую никто не обращал внимания, – нечто вроде тайной этнической зачистки, о которой Организация Объединенных Наций никогда не узнает.

Бен почувствовал, как нога привычно задела что-то у двери. Этот камень странной формы, грубо обтесанный, с широким основанием и дырой посередине, просверленной до самого низа, десятилетиями, а может, и столетиями стоял у задней двери их фермерского дома.

Раньше все проходящие мимо счищали об этот камень грязь с сапог или складывали на него найденные на земле винтики. Но однажды Купер увидел в книге по местной истории фотографию такого же камня. Подпись гласила, что это ручная мельница железного века, на которой мололи зерно. Ей было две тысячи лет.

Мельница еще стояла на прежнем месте, совсем не изменившаяся с тех дней, когда ее использовали для помола зерна. Ее почистили и убрали с нее винтики. Теперь грязные сапоги уже не касались ее. Сколько помнили обитатели фермы, мельница всегда стояла на этом месте, и никто не подумал переставить этот древний объект: ее просто сохранили для потомков. Но больше к ней не прикасались.

Купер не успел отойти от дома, как его из коридора окликнула Кейт:

– Бен, вечером звонила Хелен Милнер. Голос у нее был довольно расстроенный. Говорила, что вы собирались встретиться. И я сказала, что, наверное, тебя вызвали на работу.

Купер поморщился. Хелен могла бы приехать и в регби-клуб: вечером у них было свидание. Они встречались всего два месяца. Но он прекрасно знал, как она отнесется к тому, что он не пришел.

– Я собирался ей позвонить, но совершенно забыл.

– Я так и подумала, – вздохнула Кейт. – И Хелен, похоже, тоже не слишком удивилась.

Никто не ждал дома Диану Фрай, когда она припарковалась на Гровенор-авеню. Она жила в старом доме, перестроенном под квартиры и комнаты для молодежи, поэтому ее соседями в основном были студенты, и видела она их редко. Судя по всему, большую часть времени они проводили в пабах.

В ее комнате всегда было прохладно, даже в летнее время от стен исходил особый сырой холодок. Она уже узнала, какой противной может быть зима в Эдендейле. Трехсекционный электрический обогреватель едва разгонял холод. Но деньги он пожирал с ужасающей скоростью.

Диана выполнила несколько упражнений на растяжку, пока по телу не разлилось приятное тепло. Ей так и не удалось вспомнить, когда она ела в последний раз, а еды дома не было. Ладно, поголодать полезно для тела: живот станет упругим, а голова свежей. Однажды она пришла к выводу, что процесс приема пищи отнимает у нее слишком много энергии. Фрай изучающе окинула взглядом свое отражение в зеркале: никаких последствий травмы на лице не осталось. Но это не означало, что сама рана исчезла так же легко. Нет, просто ее рана была из тех, которые никто другой не сможет увидеть и, соответственно, не сможет сказать, что она – меченая. Так что ей повезло намного больше, чем Мегги Крю. Намного больше.

Она, как и Мегги, не желала, чтобы посторонние разглядывали ее уродство. Фрай знала горький вкус обиды на тех, кому известны ваши сокровенные тайны. Однажды она вдруг почувствовала, что ей необходимо вылезти из своего убежища и посмотреть людям в лицо, – все то же самое, что она говорила Мегги. Конечно, вряд ли удастся избежать людских обид.

– Что за идиотизм! – воскликнула Диана, мысленно запрещая себе разговаривать с собой. Но на самом деле эти слова адресовались Бену Куперу: Диана как раз вспомнила, как мило он спелся с Тоддом Уининком. Удивляться не приходилось: два сапога пара. «Кроме того, – подумала она, – даже Бен Купер не знает все ее тайны».

По дороге в Шеффилд Фрай постепенно успокоилась. Бесконечная череда домов и фабрик, смыкавшихся вокруг нее, защищала Диану от темных холмов, которые она оставила позади, в Дербишире. Впервые она оказалась в этом городе в поисках школы боевых искусств, желательно подальше от Эдендейла: школа дзюдо, где занимался Бен Купер, стала для нее запретной зоной. Потом вид городских улиц напомнил ей, зачем именно она сюда приехала.

Направляясь прямо в центр города, она поехала по кольцевой дороге, затем оставила машину на многоэтажной парковке рядом с улицей, где располагался большой торговый комплекс. Пешком добралась до перехода у подножия холма и, подождав, пока пройдет трамвай, перешла дорогу.

Старый железнодорожный мост исчезнет, когда модернизация доберется до этой части города, а пока его опоры служили домом для небольшой группки людей. Даже не группки – они все были сами по себе. Лежали в спальных мешках, под грязными одеялами и картонными коробками, все в одной куче, но при этом каждый – в своем обособленном мире, не разговаривая с другими или вообще не признавая факт существования окружающих. Они отгораживались от остальных, чтобы защитить себя. Фрай знала, что при необходимости сознание человека способно игнорировать многое, даже в ситуации непосредственной близости других людей.

Под мостом проходил канал. Здесь находился полный грязной воды шлюз, ожидавший момента, когда разрешат приподнять лодки еще футов на десять к холмам за городом. Раньше пространство под мостом использовалось под мастерские и склады, но уже многие годы проходы в помещения были заколочены. Правда, местами с дверных проемов доски отодрали, и теперь за ними открывались глубокие промозглые пещеры, входить в которые было бы не самым умным поступком.

Фрай подождала у шлюза. Через несколько минут из тени под мостом вынырнула какая-то фигура и направилась к ней. Женщина, на несколько лет моложе самой Дианы, смотрела одновременно утомленно и вызывающе.

– Раньше я тебя здесь не видела. Чего надо?

Фрай устремила на нее суровый взгляд, но не увидела того, что искала.

– Просто ищу, – сказала она.

– Секс? Наркотики?

– Нет.

– Тогда ты наверняка из копов.

– Я ищу эту женщину.

Фрай достала из бумажника фотографию, старую и потрепанную, сделанную не менее десяти лет назад. Диана знала, как мало шансов, что человека опознают по фотографии, но другого выхода у нее не осталось. И она продолжала свои попытки: если уж начала, то надо пытаться до конца.

– Никогда ее не видела.

– Вы даже не рассмотрели как следует.

– У нее что, проблемы? – Женщина взглянула на фото и скривилась. – Брось. Для начала, она слишком чистенькая. И что это за прическа такая, а?

– Теперь она, возможно, выглядит иначе, – заметила Фрай.

– М-да? – засмеялась женщина. – Тогда ты просто теряешь время, цыпочка.

Женщина пошла прочь. Так же как уходили и все другие. Фрай хотелось схватить ее, сбить с ног, оглушить, притащить в участок и допрашивать до тех пор, пока та не расскажет все, что нужно. Но она находилась не на своей территории, и ей приходилось выпрашивать информацию. Она и так слишком рисковала. Да она была просто идиоткой. Что заставляло ее продолжать этот розыск? Долгое время Диана пыталась подавить в себе эту потребность, так почему же она опять взяла верх? Она знала почему. И в этом тоже был виноват Бен Купер.

Фрай вдруг подумала, что Купер совсем не вписался бы в этот город. Он был словно прикован, как заключенный в тюрьме, к тому месту, где родился. Он совершенно потерялся бы на этих улицах, но никогда не терялся на пустошах. Бен Купер нюхом чуял путь, как пастушья собака, – Диана видела, как он это делает, и это сводило ее с ума.

Но сейчас даже Бен Купер, наверное, уже был дома. Скорее всего, со своими родственниками на ферме по дороге на Хаклоу. Уютное он себе свил там гнездышко – Диана однажды видела овцу, удобно устроившуюся на соломе в сарае.

Диана Фрай всегда считала, что дом – самое безопасное место. Никто не предпочтет оказаться ночью на холмах.

А сейчас на пустошь спустилась тьма – мир множества черных теней, порождающих причудливые очертания и еле заметные глазу движения. Танцовщицы не боялись тьмы, и он тоже. Ему нравилось гулять ночью по карьеру, вытянув перед собой руки, словно он был слепым, осторожно нащупывая путь в темноте, лаская кору тонких березок, дотрагиваясь до веток, свисавших прямо к лицу. Хруст вереска под ногами напоминал легкий шепот, а дорогу освещали только звезды и блеск кварцевых часов.

В темноте он чувствовал весь мир. Не маленький его кусочек вокруг себя, а весь мир вширь и вглубь, и этот мир размеренно дышал. Он ощущал тепло земли под ногами и касался огромного пустого неба. Весь его разум сосредоточился на ритмичной пульсации тела, вот-вот он оторвется от земли и улетит в небо. Он научился видеть, как черные деревья, пролетая под ним, все быстрее и быстрее уносятся вдаль… и наконец он увидел всю долину и весь Пик-парк, весь Дербишир, чьи города и поселки на фоне черных холмов внезапно стали маленькими и незначительными, а освещенные улицы превратились в тонкие нити паутины.

Там, внизу, все казалось таким крошечным и неважным. Не чем иным, как фильмом о песчинках человеческих жизней на лице земли. Стоит тектоническим плитам там, в глубине, подняться, и все эти города и поселки будут навсегда стерты с земной поверхности; словно природа сама приведет себя в порядок, убрав следы цивилизации, как горничная в гостинице меняет постельное белье, как домохозяйка встряхивает простыни, избавляясь от пуха и частичек отмершей кожи, и расправляет покрывала, стараясь скрыть пятна.

Ему нравилось представлять, как это случится; он лелеял этот образ как сладкий сон. В конце концов, не так уж давно последний вулкан выплеснул лаву и раскаленный докрасна пепел на долину Дербента и последние ледники проложили себе путь сквозь известняк, прорезав в нем эти живописные ущелья. Пятьсот тысяч лет назад или около того? Ничто по сравнению с парой миллионов. А человек здесь всего несколько тысяч лет, электричество появилось всего столетие назад. Природе достаточно всего раз несильно встряхнуться, и зараза цивилизации пройдет – нужно просто раздраженно повести плечиком, отгоняя надоедливую муху. И тогда возникнут новые долины и озера и между ними поднимутся совершенно другие холмы. И все вокруг снова зарастет березами.

Он не сомневался, что однажды все так и будет. Но не на его веку. Время обещанного тысячелетия стихийных бедствий давно прошло, оставив за собой лишь еще больше мелкой человеческой боли и отчаяния.

Нет, он не боялся темноты – он любил ее. Но этой ночью на пустоши был свет и ходили люди – полицейские. Попавшие в середину каменного круга, они напоминали пришельцев с космического корабля, превращая ночь в ярмарку и убивая тишину глухими ударами своих генераторов и утомляющей, никчемной болтовней.

Он знал, что из-за этих огней тени среди деревьев сгустятся еще больше и он по-прежнему останется невидим для их непривычных к темноте глаз. Это обстоятельство позволило ему подобраться ближе, пока он не оказался на достаточном расстоянии, чтобы услышать, как вздыхают и поют на ветру Девственницы, уловить слабые отголоски мелодии Скрипача, чьи ноты блуждали в вершинах берез и, затихая, вместе с листьями опадали на землю. Этой ночью звучал не танец, но только погребальная песнь. Музыка, которую он слышал, была лишена надежды, Девять Девственниц и Скрипач не подавали ему ни малейшего знака ободрения.

И он знал, что ему больше нечего ждать. Он думал, что его мир можно изменить, жизнь – начать заново, а память прошлого запрятана глубоко и следы позора стерты. Но он видел ее лицо. И теперь было слишком поздно.

 

Глава 7

Бен Купер потер рукой глаза. Вокруг него в темноте находилось слишком много тел. Он ощущал их тепло, запах пота и несвежей одежды, слышал, как они дышат и как поскрипывают их ботинки. Но видел он лишь яркий квадрат и несколько расплывчатых силуэтов, и время от времени очертания головы или плеча мелькали на границе света. Перед тем как очертания исчезли, показалось, что Девственницы двигаются: едва заметный шаг вправо, шаг влево, попадали в поле зрения и снова выходили из него, приближались и удалялись, словно захваченные во время праздничного танца. Потом раздались щелчок и жужжание мотора, и они исчезли, растворившись в потоке яркого белого света, в луче которого остались висеть лишь струйки сигаретного дыма.

Купер неловко повернулся и почувствовал, как затекло тело. Было раннее утро, но его мозг уже полностью проснулся. На самом деле его воображение намного опередило факты и перед глазами вставали яркие образы. Вчера он сам стоял на Рингхэмской пустоши. Колючий ветер дул ему в лицо, под ногами шуршал засохший вереск и хрустели березовые листья. И он видел, где все это началось, – среди камней.

В темноте, в стороне от других, выросла одна расплывчатая фигура. Уголком глаза он уловил, как легкая игра теней сложилась в лицо, на секунду повернувшееся прямо к нему. Купер почувствовал на себе быстрый взгляд, словно в комнату пробрался сквознячок и тихонько коснулся его лица. Ему вдруг стало не по себе. Он старался не шевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания. Бен знал, что привлекать к себе ее внимание не в его интересах. Но он и представить себе не мог, о чем с ней говорить, если бы пришлось.

Из темноты донесся голос:

– …На расстояние сорок футов, по открытому песчаному грунту. В центре след на земле длиной почти двадцать футов. Никаких признаков борьбы. Однако…

На экране появился следующий слайд, странный и бессмысленный, пока наконец не настроился фокус. Куперу показалось, что перед ним снимок, сделанный с высоты птичьего полета, и он видит место, где лежит корпус древнего корабля, наполовину похороненный в песке. Неровный эллипс, темно-красный с черными пятнами. Его окружало нечто странного зернисто-желтого цвета – возможно, глубокий песок, который засыпал края эллипса и волнами скатывался к подножию далеких оранжевых холмов, не отбрасывавших тени.

Может быть, он смотрел на некий Ноев ковчег, выброшенный на горный склон в далекой Сирии, – предмет, о дальности которого спорят до сих пор. Зубчатые черные отметины в центре могли быть остатками окаменевшей рулевой рубки, раскрошившихся мачт и палуб или такелажа, превратившегося от времени в пыль. Но в этой пустыне не было настоящего солнечного света – только искусственные цвета.

Потом перед экраном мелькнула тень, и свет проектора выхватил усталое лицо.

– Вы все поняли, что это такое. От меня не требуется объяснений. Смерть наступила в течение нескольких минут.

Чтобы прогнать видение, Куперу пришлось встряхнуться. Полицейские вокруг него опять стали существами из плоти и крови, знакомыми лицами из команды дербиширского отдела уголовного розыска. На экране им показывали результаты вскрытия, фотографию, сделанную в прозекторской. Красный эллипс был раной, нанесенной острым ножом на дюйм ниже ребра. Смертельный удар попал в сердце. Бледно-оранжевые холмы – женская плоть, округлости женского живота и подреберья. Крупицы песка – многократно увеличенные поры на коже, искаженные искусственным светом, из-за которого труп терял последние черты сходства с человеческим телом.

Эта желтая пустыня была телом Дженни Уэстон. И никто не сомневался в ее смерти. Сомневаться было слишком поздно.

– И мы нашли так много этих чертовых кострищ, что можно подумать, будто там проходил слет бойскаутов, – комментировал старший инспектор Тэлби, когда на слайде опять появился вид Рингхэмской пустоши.

Купер заметил несколько улыбок, но не услышал смеха: еще было раннее утро, и предмет разговора не располагал к шуткам. Старший инспектор предпринял новую попытку.

– Криминалисты говорят, что это не бойскауты. Если только в наши дни бойскаутские значки не выдаются за секс, наркотики и жертвоприношение животных.

Брифинг созвали рано, еще до рассвета. Многие офицеры выглядели усталыми и сонными: все поздно легли спать и не выспались. Но они проснутся, когда день пойдет своим чередом, когда кровь получит свою порцию кофеина, а жизнь заставит сосредоточиться на поставленных перед ними задачах.

Диспетчерская в управлении эдендейлского подразделения была заполнена лишь наполовину. Бен Купер ожидал, что не найдет свободного места, но, к своему удивлению, обнаружил, что публики совсем немного. Позже выяснилось, что многие детективы уже выехали на место преступления, чтобы с первыми лучами солнца продолжить тщательный поиск недолговечных улик для суда, которые, если их не собрать вовремя, исчезнут или будут безнадежно испорчены первым хорошим дождем либо попросту затоптаны.

Рядом с Тэлби сидел глава подразделения, Колин Джепсон. Теперь его следовало называть главным суперинтендантом. Говорили, что в восьмидесятые годы это звание отменили, но полиция Дербишира восстановила его для своих командиров подразделений, хотя и без соответствующей доплаты.

Ни один суперинтендант пока не был назначен сюда, и Эдендейл до сих пор оставался без такового. На текущий момент руководство расследованием возлагалось на Тэлби. Куперу даже показалось, что со вчерашнего дня у старшего инспектора немного прибавилось седины на висках, а плечи стали чуть более сутулыми.

Показ слайдов, с которого началось совещание, действовал угнетающе. Фотограф мастерски запечатлел холодную, продуваемую со всех сторон местность, а снимки крупного плана Девственниц отличались импрессионистским подходом к ракурсам и перспективе. Слайды с жертвой заставили всех притихнуть, поэтому каждое шарканье ботинка по полу было слышно очень отчетливо. С жестокой очевидностью снимки продемонстрировали нелепую позу, в которой застыли конечности жертвы, отсутствие одежды на нижней половине тела, красное пятно на футболке. После такого реализма снимки из прозекторской давали пространство для фантазии. Как обычно, они казались далекими от реальной смерти, слишком клиническими и слишком пахли антисептиком, чтобы выглядеть человеческими.

Самым интересным результатом вскрытия был тот факт, что следов сексуального насилия на теле Дженни Уэстон не обнаружили. Так почему же тогда на жертве отсутствовали некоторые предметы одежды? Существовали две основные версии: или убийце помешали, или он таким образом хотел навести полицию на ложный след.

Теперь, когда снова включили свет, Тэлби был вынужден признать, что все, известное на данный момент относительно обстоятельств смерти Дженни Уэстон, заключалось лишь в самой ситуации, представшей им на Рингхэмской пустоши, и веренице ставящих в тупик находок, сделанных криминалистами.

– Эти кострища… сэр, они свежие? – поинтересовался голос из зала.

– Некоторые, без сомнения, довольно старые, – ответил Тэлби. – Не менее двух месяцев – остались с лета, в эту пору здесь самый большой наплыв людей. Но некоторые появились не так давно – даже сохранился пепел, а мы исходим из того, что первый же ливень его смыл бы. Смотрители этого участка Пик-парка сообщили, что на Рингхэмской пустоши туристы часто разбивают лагеря даже в сентябре и октябре. Иногда вплоть до середины зимы. Даже когда выпадет снег.

– У нас что, есть свой местный сэр Эдмунд Хиллари?

Это Тодд Уининк не мог спокойно усидеть на месте. Он выглядел таким же помятым, как и остальные, может, даже больше других. Почти наверняка он выпил накануне вечером больше, чем под силу обычному человеку. Он испускал легкомыслие, как свежий сыр – аромат. Купер видел, как потеплели серые глаза Тэлби, когда тот, благодарный за поддержку, взглянул на Уининка.

– Разумеется, лагерь на пустоши – еще не повод для подозрения, что этот человек напал на нашу последнюю жертву или хотя бы является свидетелем нападения. Однако… – Тэлби прикрепил к большой пробковой доске фотографию. – По удачному стечению обстоятельств у нас есть еще вот это.

Фотография изображала кучку серого пепла с воткнутыми обгоревшими палочками. Пепел выглядел так, словно его специально разровняли, и совсем рядом с кострищем виднелся отпечаток части подошвы ботинка или туфли.

– Этот пепел появился несколько дней назад, – пояснил старший инспектор. – Но мы надеемся идентифицировать этот след. Отпечатался достаточно большой фрагмент подошвы.

– Но, сэр, почему вы считаете, что этот след оставлен в то время?

– Вот. – Тэлби указал на маленькое темное пятнышко на фотографии. – Это кровь жертвы. Самое главное, след сделан поверх кровяного пятна, пока кровь еще оставалась свежей.

Он удовлетворенно кивнул. Такой уликой, полученной в первые дни расследования, гордился бы любой. След от ботинка, который связывает его владельца с местом и временем преступления, – чего еще можно желать в начале расследования? Разве что заключения, ботинком какой фирмы оставлен след.

– Прочтите предварительный отчет о месте преступления, – сказал Тэлби.

Все снова зашуршали бумагами. Купер заглянул в свой экземпляр – отпечатанный на принтере список улик, найденных в районе Девственниц. Список был длинным и несколько путаным. Криминалисты взяли образцы растительности, включая вереск, папоротник и три вида других трав. Они взяли на анализ кору с берез там, где ее ободрали ножом или облили какой-то неизвестной жидкостью. Они притащили камни, половинки кирпичей, мешки с пеплом и золой, листы рифленого железа, маленькую металлическую решетку, похожую на каминную, обгорелую «Шеффилд стар», полдюжины страниц которой пошли на разведение костра, обертку от бандероли «Бритиш Мидленд Айруэйс», кучу алюминиевых колечек, несколько сигаретных пачек, пакет из-под чипсов и коллекцию использованных презервативов.

Экспертная команда охватила большое пространство – всю поляну между камнями, березы, росшие справа, и все пространство до ограждения на краю карьера. Скорее всего, криминалисты не обратили внимания на восточную часть местности, ту, где находился край плато. Купер вспомнил море папоротника – акры и акры сырых зарослей до самой Хаммондской Башни и за ее пределы, обтекавшие подножие Утеса, густые и почти непроходимые. Прямо за папоротником протянулась низкая проволочная изгородь на деревянных столбах, а дальше шел крутой обрыв. Отсюда любой предмет упал бы на деревья, росшие под острым углом тысячей футов ниже – на склоне, спускавшемся в долину.

Взяли соскоб белого воска с лужицы, застывшей в небольшом дупле сгнившего дерева, а в яме, которую поначалу приняли за кроличью нору, нашли кости животного. В конце списка шел перечень образцов, взятых с велосипедного руля, сиденья, переднего колеса и рамы «доуса-кокомо». Дженни Уэстон ехала на велосипеде, и большую часть крови соскоблили с рамы велосипеда.

– Мы предполагаем, что имена на камнях – просто старые граффити. Надпись, выцарапанная на земле, более свежая. Прочитывается слово «Страйд». Если у кого-то есть версии, прошу высказаться.

Все присутствующие промолчали: они уже разглядывали две другие фотографии на доске позади Тэлби. На них были изображены две женщины, живые и улыбавшиеся в объектив, хотя та, что была слева, выглядела настороженно и, возможно, чуть надменно, словно фотограф, делая снимок, покушался на ее свободу.

– Ищем ли мы в обоих случаях одного и того же преступника? – задал вопрос Тэлби. – Человека, который потренировался, если можно так выразиться, на предыдущей жертве – Мегги Крю? А потом усовершенствовал свое мастерство убийцы на Дженни Уэстон?

Это было весьма оригинальное представление о совершенствовании. Бен Купер огляделся вокруг, проверяя, не показалось ли так же другим полицейским. Но большинство из них ничем не выдали своего удивления. Потом что-то привлекло его внимание в противоположной стороне комнаты. Там, небрежно опершись о письменный стол, стояла Диана Фрай. Ее светлые волосы были подстрижены еще короче, чем прежде, что делало ее и без того худощавое лицо более угловатым. Он был уверен, что она похудела. Она и раньше была стройной, но теперь создавалось впечатление некой особой подтянутости и гибкости.

– Не позволяйте подобным идеям сбить вас с толку, – говорил Тэлби. – Мы рассматриваем это происшествие как самостоятельный случай, пока не появятся доказательства обратного. На данной стадии расследования мы всеми силами собираем информацию. Всем понятно?

Аудитория, похоже, восприняла его слова как намек на то, что пора снова пошуршать страницами и посмотреть, какой информацией они уже располагают. Оторвав взгляд от Дианы, Купер сделал то же самое.

На данном этапе с информацией было негусто: ждали результатов экспертизы. Первичных свидетельских показаний тоже оказалось маловато. Правда, у них имелись подробные сведения о Дженни Уэстон – кем она была, где жила, чем занималась. Начинали вырисовываться мельчайшие подробности ее жизни. Но там не было ничего, что могло бы пролить свет на причины, заставившие ее поехать ноябрьским вечером кататься на велосипеде по Рингхэмской пустоши, и на обстоятельства ее смерти возле Девяти Девственниц.

– Кто-то же должен был видеть Дженни перед тем, как ее убили. Возможно – всего лишь возможно! – видели также и ее убийцу. Есть какие-нибудь соображения по этому поводу? Пол?

Инспектор Хитченс поднялся со своего места, оправляя пиджак. Нынешним утром, облаченный в темно-серый костюм он выглядел настоящим щеголем.

– Мы отрабатываем версию о том, что убийца прибыл на Рингхэмскую пустошь на машине, – доложил он. – Уже обошли дома, расположенные у края пустоши, и составили список автомобилей, замеченных во время происшествия. Не стоит говорить, что большинство этих автомашин едва ли возможно отследить. Хотя нам еще повезло. В разгар лета сделать это было бы еще сложнее.

Последовали вздохи, и коллеги понимающе закивали. Никому в эдендейлском отделении не надо было объяснять, в чем тут проблема: число машин из других регионов страны намного превышало число машин, зарегистрированных здесь, особенно летом. Ежегодно Пик-парк посещали двадцать пять миллионов человек, и большинство из них проезжали через Эдендейл и его окрестности. Как правило, люди просто ехали мимо, и их машины ничем не отличались от миллионов машин других туристов. Никто не обращал на них внимания – обычная безликая масса, сплошной поток красных и синих насекомых, покрывших дороги и парковки, словно кишащая в августовском зное мошкара. Они воспринимались как некое природное явление – нечто вроде навозных мух.

Для руководства уголовной полиции туристы и их машины составляли отдельную проблему. Бен Купер тут же вспомнил, что непосредственно сейчас он должен находиться на совещании по стратегическому развитию региона.

– Нам нужно восстановить маршрут передвижения Дженни Уэстон в мельчайших подробностях, особенно за последние два часа до ее смерти. Этим займутся детективы Купер и Уининк. Начинайте сегодня же утром с пункта проката велосипедов на Партридж-кросс, – распорядился Тэлби.

Здесь, на оперативном совещании, Уининк сидел сразу за Купером – на стуле у стены, и его плечи чуть ли не вминались в штукатурку. Всем своим видом он показывал, что еще чуть-чуть, и он положит ноги на стол, но пока ему удавалось побороть это искушение. В результате последней реорганизации в уголовной полиции эдендейлского отделения осталось всего пять детективов, и у них не было другого выхода, кроме как тесно сотрудничать. Прежде Купер не знал Уининка настолько близко. Но какое-то тайное чувство подсказывало ему, что вряд ли у него в этом были соперники.

Некоторое время Купер считал, что падение его популярности среди коллег имеет одну-единственную причину – появление в эдендейлском отделении Дианы Фрай, переведенной сюда из графства Уэст-Мидлендс. Амбициозная до жестокости, она появилась, как раз когда дела Купера пошли неважно, и его повышение во многом зависело от ее благосклонности. Похоже, Фрай никогда не ошибалась. Есть люди, которые с первого раза поступают правильно; и есть другие, которые, следуя своим инстинктам, куда бы те не вели их, в конце концов оказываются в трясине. Куперу было стыдно, что он вел себя с Дианой Фрай так простодушно. Чтобы заработать доверие, требуется время.

Возможно, отец смог бы объяснить ему все тонкости офисной политики. Он знал все подводные камни, которые встречаются в коридорах полицейского участка. Ему всегда удавалось вырулить из любой ситуации, и никто из коллег ни разу не нанес ему удар в спину. В итоге его убила улица.

– Вот список адресов и имен, кого следует допросить сегодня утром, – сказал Хитченс. – Коллеги, друзья, соседи. Мы рассчитываем, что к концу дня список станет длиннее. По словам отца Дженни, есть несколько дружков. Всех их нужно найти. К счастью, в доме убитой мы обнаружили ее телефонную книжку. И еще, конечно, бывший муж. Нам нужно раскопать все подробности жизни Дженни Уэстон и свести список к нескольким именам. Принесите нам то, от чего мы сможем оттолкнуться.

– Эй, Бен! – жизнерадостно воскликнул Уининк во время перерыва. – Что там говорилось о ее маршруте? Нам что, велено ехать на велосипедах?

– Конечно нет, – сказал Купер.

– Вот и чудненько!

– Мы пойдем пешком.

Инспектор Хитченс коснулся руки Дианы и попридержал ее, пока другие выходили из кабинета. Старший инспектор Тэлби окинул их задумчивым взглядом. Фрай знала, что без его поддержки она не получила бы свою теперешнюю должность, и все-таки она не была уверена, как к нему относиться. Ей было легче работать с Хитченсом или инспектором Армстронг, которых она понимала.

– Бывший муж, Мартин Стаффорд… – проговорил Тэлби.

– У нас есть его адрес? – спросила Фрай.

– Пока нет, но постараемся его получить – через службу занятости населения. Одно время он работал журналистом, во всяком случае до развода. Я распорядился, чтобы поговорили с его прежним работодателем в Дерби и посмотрели его личное дело. Если повезет, у них найдутся какие-нибудь записи, в которых упоминается место, куда он уехал. Хотя, конечно, он может оказаться сейчас – да и вообще – очень далеко. Журналисты – народ подвижный.

– А что известно про ее последнего приятеля?

– Да никто толком и не знает, кто был этим последним, – ответил Хитченс. – У нее на работе есть парочка девушек, с которыми она иногда болтала о своих парнях. Но все это очень неопределенно. Естественно, мы прошлись по адресной книге, но там записаны не адреса, а номера телефонов. Так что результаты будут не сразу.

– Понятно.

– Но вообще-то у нас есть ее записка. – Хитченс полез в папку с материалами дела. – Один из детективов обнаружил ее под обложкой ее ежедневника.

– Что это? – спросил Тэлби. – Любовное письмо?

– Вряд ли эту записку можно назвать письмом – всего две строчки. Да и любви здесь не слишком много. В записке говорится: «В девять часов в пятницу в коттедже. Купи несколько фруктововкусовых».

Тэлби не сводил с него глаз. Фрай вспомнила, что старший инспектор был проповедником на общественных началах Объединенной Реформистской церкви в Дронфилде.

– Мы полагаем, что это касается средств контрацепции, сэр, – пояснил Хитченс.

– Чего?

– Презервативов. Мы считаем, записка достаточно ясно указывает на то, что она – от ее приятеля. Нет ни даты, ни подписи. Но, судя по всему, написана сравнительно недавно. В противном случае зачем бы ей до сих пор лежать в ежедневнике?

– Хороший вопрос. – Отложив отчеты, Тэлби протер очки.

– Насколько я понял, сэр, вы по-прежнему будете руководить этим расследованием? – спросил Хитченс.

– Суперинтендант Принс занимается тем происшествием в Дерби – двойной выстрел, – пояснил Тэлби. – Наркодельцы не поделили рынок. Так что у него там дел выше крыши.

– Понятно.

– Боюсь, это означает, что мистер Принс сможет лишь поверхностно знакомиться с нашими сводками. Но он считает, что мы неплохо начали.

– Возможно, – согласился Хитченс. – Но надо принять во внимание и другое нападение.

Тэлби покачал головой:

– По-моему, они не связаны друг с другом. По-моему, Дженни Уэстон просто не повезло с парнем. Старо как мир. Вы и сами это поймете.

 

Глава 8

Пункт проката велосипедов на Партридж-кросс располагался в перестроенном здании вокзала. Рядом проходила бывшая железнодорожная линия Кромфорд-энд-Хай-Пик, ныне трасса Хай-Пик – гладкая, покрытая гудроном дорога, которой с удовольствием пользовались и пешеходы, и велосипедисты.

В окрестностях еще висел утренний туман, а старая выемка железнодорожного пути, казалось, притягивала его больше всего. Бен Купер и Тодд Уининк вышли из машины, поеживаясь от сырого холодного воздуха. На парковке уже стояло несколько машин. На крышах некоторых из них, закрепленные в держателях, гордо возвышались горные велосипеды. Семейство с тремя маленькими детьми надевало шлемы, готовясь штурмовать трассу. Следов Дженни Уэстон не было.

На доске перед пунктом проката висел листок из метеорологической службы с прогнозом погоды на день, а рядом – объявление, уведомлявшее клиентов, что велосипеды следует сдавать до шести часов вечера летом или до наступления темноты зимой. С другого конца здания продавались мороженое, сласти и баночные напитки. В подсобке стояли по крайней мере один «доус-кокомо» и еще несколько обычных прогулочных великов и тандемов. Бен и Тодд остановились, рассматривая велосипеды.

– Я бы не взял ни один из этих, – сказал Уининк, немедленно оседлав тандем. Он выглядел как ковбой, укрощающий осла. – Хотя, если сзади будет сидеть какая-нибудь реальная пташечка… Предпочитаю одноместный велосипед, чтобы быстро крутить педали по лесу.

Чуть в стороне от стоянки находился инструкторский центр – двухэтажное строение, чем-то напоминавшее сарай. Купер и Уининк уже проходили мимо него, и Бен еще тогда заметил припаркованный во дворе серебристый «лендровер» Оуэна Фокса.

Дон Марсден, работник пункта проката, стоял за деревянной стойкой, вытирая тряпьем руки. Он только что закончил возиться с одним из велосипедов: проверил колесные спицы и тормоза и отрегулировал высоту седла. И вот теперь, раскрыв перед собой журнал заказов, он ждал первого посетителя.

На Марсдене был красный свитер, напоминавший одежду смотрителей, но с другой эмблемой на нагрудном кармане. Сам он вряд ли уважал велосипед – из-под свитера выпирало приличных размеров брюшко, щеки украшала козлиная бородка. По ту сторону стойки контора, в которой он трудился, была забита всякой всячиной – от микроволновки и персонального компьютера, на мониторе которого мелькали круги и параболы, до настоящей выставки карт и путеводителей. Часы показывали половину десятого, значит, пункт проката открылся всего несколько минут назад. Марсден приветливо улыбнулся посетителям, и его приветливость не испарилась, даже когда он опознал в них полицейских.

– Мне говорили, что вы вернетесь, – пояснил он, протягивая руку.

– У нас есть ваши показания, – сказал Купер. – Но нам надо установить точный маршрут вчерашней жертвы.

– Вполне понятно.

Дон с выжидающей улыбкой облокотился на прилавок.

– Это та женщина, которую вы видели? – Купер вынул копию фотографии, которую им предоставил Эрик Уэстон, – снимок Дженни на свадьбе ее кузины, сделанный два года назад. Дженни была облачена в серо-голубой костюм. В отличие от других присутствующих на этой свадьбе, на ней не было шляпы и ее темные локоны красиво обрамляли лицо, подчеркивая изгиб улыбавшихся губ. Она выглядела так, словно в первый раз за долгое время радовалась жизни.

– Точно. Да мне и фото ее не надо, – сказал Дон, – и так помню. Уэстон, точно. Она и в журнале записана. Взяла горный велосипед в двенадцать сорок пять. Она всегда так делала – наша постоянная клиентка.

– Постоянная? А как часто она приходила?

– Летом чуть ли не каждые две недели. Хотя, возможно, в другие уик-энды она просто обращалась в другие пункты проката. Зимой – зависело от погоды. Но мы работаем круглый год каждый день, кроме рождественских праздников.

– Следовательно, вы ее хорошо знали.

– Ну, не то чтобы знал, но узнавал. Имена постоянных клиентов быстро запоминаются: мы обязаны записывать их в журнал и в учетную книгу. Посетитель предъявляет мне удостоверение личности и оставляет залог за велосипед. Двадцать фунтов. Она платила наличными. Вы понимаете?..

– Полагаю, ими как-то распорядятся.

– Надо думать. Только со мной еще такого не случалось, чтобы клиент умер прежде, чем забрал свой залог. Вообще-то так не делается.

Уининк листал брошюрки о местных достопримечательностях – Латкиллской долине и Карсингтонском водопаде. Сейчас он, похоже, впервые обратил внимание на слова Марсдена.

– А что, она болтала с вами? – спросил он. – Ну, я имею в виду, она просто приходила, платила деньги и забирала велосипед или же проводила здесь какое-то время?

– Да она была не слишком-то разговорчивой, – признался Дон. – Хотя приятная дамочка. Но я бы не сказал о ней, что болтливая. Во всяком случае, со мной она такой не была. Самостоятельные женщины в наши дни держатся на расстоянии. Их научили не быть чересчур дружелюбными.

В его голосе звучало сожаление. Купер представил, как Марсден будет общаться с репортерами и телевизионщиками, которые обязательно нагрянут сюда. Им с Тоддом повезло, что они появились здесь раньше телевизионных камер. У Купера было предчувствие, что со временем эта история обретет романтический ореол.

– А что еще вы знаете о ней? – задал наводящий вопрос Уининк.

– Только откуда она. – Дон покачал головой. – У меня же есть ее адрес. Квадрант, Тотли, Шеффилд. Думаю, я проезжал там пару раз. Обычно она показывала мне свое водительское удостоверение. Нам приходится каждый раз повторять все по новой, без исключений. Но сказать, что я знал о ней все, – нет, конечно. Правда, по-моему, она не была замужем.

– Да? А из чего это следует?

– Трудно сказать. Просто она так себя вела. Приветливо, да. Но больше было похоже, что она доставляет удовольствие себе. Будто дома ее не ждали ни дети, ни муж. Вы понимаете, что я имею в виду?

Уининк, не отвечая, пристально разглядывал человека за стойкой. Это был его главный прием при допросе – этакий запугивающий взгляд. Он в совершенстве освоил искусство молчаливого недоверия.

– Вы весьма наблюдательны, Дон, – заметил Купер.

– Надеюсь, что так. Знаете, сюда приходят самые разные люди. Волей-неволей станешь присматриваться.

– Вы сказали, что она ушла без четверти час.

– Правильно. Так записано в журнале.

– Вы видели, как она приехала?

– Да. Я тогда стоял в дверях. Народу было мало, как сейчас. Ну, может, не до такой степени мало, но все равно не много. Я увидел, как остановилась ее машина. «Фиат», верно? Поэтому пошел в подсобку и подготовил для нее велосипед. Я знаю, какой она всегда брала.

– Где она поставила машину? – спросил Уининк, хотя точно знал, где нашли «фиат».

– Да там же, где она и сейчас стоит. Первое место слева.

– Другие машины на стоянке были?

– Одна или две. Ну, может, три-четыре. Да я же их не считал.

– Был еще кто-нибудь из тех, кого вы знаете? Из постоянных клиентов?

– Нет. Но все, кто брал напрокат велосипеды, записаны здесь, в журнале. Ваш напарник переписал их имена и адреса. Конечно, бывает, что приезжают и со своими велосипедами. Так они и не заходят сюда, если только им не нужна карта или нужно спросить дорогу. Некоторые гуляют пешком либо бегают трусцой. Но таких я не замечаю.

Купер развернул журнал к себе. Запись, следующую после Дженни Уэстон, сделали почти через полчаса – пара из Матлока по фамилии Шарман взяла напрокат тандем. Ладно, другие записи его не касаются. Пусть их проверяет кто-нибудь другой.

– Говорила ли вам Дженни Уэстон хотя бы раз, куда она направляется? – продолжил задавать вопросы Купер.

– Нет, – ответил Дон, – но обычно она ехала на восток, по дороге к Эшборну.

– И вчера тоже?

– Верно. Если отправляешься в дорогу один, вполне разумно сообщать, куда едешь. Так, на всякий случай, – вдруг авария или еще что. Бывает, турист заблудится и не успеет вовремя вернуть велосипед. Начинаешь волноваться, вдруг несчастье случилось. А что поделаешь, если неизвестно, где его искать?!

– И Дженни тоже не вернула велосипед вовремя?

– Да. Она брала его на три часа и по билету должна была вернуть без четверти четыре. Если просрочишь время, доплачиваешь два фунта сверху. Или даже теряешь свои двадцать фунтов залога. Мы в любом случае закрываемся с наступлением темноты.

– Вы беспокоились по поводу того, что она не вернулась?

– Я подумал, что это необычно, только и всего. Многие задерживаются. Но для нее это было странно. Она никогда прежде не опаздывала, поэтому я и удивился. К тому времени, когда надо было бы закрываться, я сообщил бы начальству, а они, скорее всего, позвонили бы вам. Но, как вы знаете, молодой Марк Рупер нашел ее раньше.

Купер навострил уши.

– А вы откуда узнали?

– Мне сказал Оуэн Фокс. Он заглянул сюда из инструкторского центра, когда услышал. Мы же рядышком находимся.

– У вас такие тесные отношения со смотрителями?

– Иногда мы помогаем друг другу. Я много лет знаю Оуэна Фокса. Хороший мужик этот Оуэн.

Уининк зашел за деревянную стойку и принялся разглядывать велосипеды.

– Ух ты, а это что такое?

Он нашел машину, которая выглядела как помесь инвалидной коляски с велосипедом. У нее не было педалей, но имелись две ручки, прикрепленные к приводному колесу. Уининк уселся на сиденье и покачал руль из стороны в сторону.

– Ручной привод, – пояснил Дон, настороженно поглядывая на полицейского. – Для инвалидов.

– Здорово!

Купер почувствовал, что Уининк начинает сходить с ума: так бывало всякий раз, когда он скучал.

– Спасибо, Дон, что уделили нам время.

– Всегда пожалуйста. Вы же видите, у меня сейчас все равно нет клиентов.

– Может, позже вы обнаружите, что дел у вас прибавилось.

– Вряд ли. Не в это время года, да еще в понедельник. Каникулы начнутся лишь на следующей неделе.

– Нет, вы не поняли. Как только люди узнают об убийстве, народ сюда валом повалит.

– Шутите? – с ошарашенным видом спросил Дон. – С чего бы это им валом валить?

– Уж не знаю, как это объяснить, но так всегда бывает, – пожал плечами Купер.

– О, сюда еще наладят автобусные экскурсии, – подхватил Уининк, ухмыляясь уже в дверях. – Маньячные туры, лимитед.

– Чтоб мне провалиться! – Дон бросил нервный взгляд на загон с велосипедами. – Вот это поворот! Кто бы мог подумать, что люди так себя ведут. Может, лучше позвонить хозяину и предложить закрыться на денек?

– Закрыться? Зачем? Вы можете стать телезвездой, дружище, – сказал Уининк.

Дон неуверенно улыбнулся. Полицейские ушли, а он все смотрел на стоянку для машин, совсем не уверенный, что они не шутили.

Диана Фрай вечно об этом забывала. У нее всякий раз вылетало из головы, как полна надежд семья жертвы, когда в начале следствия они видят полицию у своих дверей. Они так верят ей, и так часто необоснованно. В основном они надеются, что их кошмар подошел к концу. Они искренне верят, что полиция сделала все возможное, но редко находится детектив, способный оправдать их надежды.

Мистер Уэстон, о чем-то задумавшись, сгребал листья в саду перед своим домом в Алфретоне. Услышав, что подъехала полицейская машина, он поднял голову и посмотрел в их сторону. Но инспектор Хитченс просто кивнул ему, и Уэстон, вернувшись к своей дорожке, накинулся на листья с таким рвением, словно хотел сровнять их с землей.

– Вы хотите еще что-то узнать? – поинтересовался он, когда полицейские подошли ближе.

– Извините, мистер Уэстон. Всего несколько вопросов, – ответил Хитченс.

– Тут уж ничего не поделаешь. Так оно и будет продолжаться снова и снова.

Семья Уэстонов занимала половину большого одноэтажного коттеджа, построенного в стиле пародии на тюдоровский двадцатых годов – сверху гипс, а снизу кирпич. О тюдоровском стиле напоминали и несколько вставленных как попало в стену кусков почерневшего дерева, которые ничего не поддерживали.

Но дом выглядел прочным и ухоженным. Передняя дверь была сделана под дубовую. Через окно Фрай заглянула в просторную переднюю: кованые светильники в форме пылающих факелов, круглая люстра с электрическими свечами и корзинка для дров рядом с кирпичным камином.

– Я взял отпуск по семейным обстоятельствам на несколько дней, – сказал Уэстон. – Не хочу оставлять Сьюзан одну. Директор моей школы – очень отзывчивый человек.

Фрай заметила, что миссис Уэстон стоит неподалеку и прислушивается к их разговору. Она выглядела бледной и усталой.

– Вы нашли Мартина Стаффорда? – спросила она.

– Еще нет, миссис Уэстон, – ответил Хитченс.

– Так значит, он сбежал.

– Рано или поздно мы обязательно найдем его.

– Он всегда был склонен к жестокости.

– Скорее всего, мы исключим его из списка подозреваемых.

Миссис Уэстон уставилась на него так, словно не поняла, что он сказал.

– Сьюзан… – окликнул ее муж.

– Я всегда говорила, что он нехороший человек, – сказала миссис Уэстон. – И всегда боялась, что этим кончится.

– По-моему, мы вам уже все рассказали о Мартине Стаффорде и добавить больше нечего, – произнес мистер Уэстон. – Может, вы найдете еще что-то в Тотли – в доме Дженни. Ну, письма и все такое.

– Хотел приползти обратно, – пояснила его жена.

– Мы уже были там, – сказал Хитченс. – И нашли вот это…

Уэстоны внимательно рассматривали фотокопию, которую им показал Хитченс. Это была скорее записка, чем письмо, – всего несколько строчек, в которых просили о встрече. Но они были адресованы Дженни и указывали на близкие отношения.

Прочитав про фруктовый вкус, миссис Уэстон побледнела еще больше.

– Здесь нет подписи, – заметила она.

– Да, – подтвердила Фрай, – поэтому мы и показываем ее вам. Вдруг вы узнаете почерк.

– Вы предполагаете, что это написал Стаффорд? – спросил мистер Уэстон. – К тому же тут нет и даты.

– К сожалению.

– Сьюзан, а я ведь уже и не помню, какой у него почерк…

– Да уж, – сказала миссис Уэстон. – То есть я хочу сказать, что не знаю. Может, это и он.

– Он когда-нибудь писал вам? Может, у вас осталось что-нибудь для сопоставления?

Уэстоны переглянулись.

– У нас еще есть та открытка? – спросил мистер Уэстон.

Миссис Уэстон подошла к буфету красного дерева и выдвинула один из ящиков, в каких всегда полно всяких ненужных мелочей. Порывшись там, она извлекла альбом для фотографий, в которых обычно хранят отпускные снимки.

– Не знаю, почему мы ее не выбросили, – сказала она. – Зато теперь вы сами увидите, что это за человек.

Фрай изучила открытку: море, пляж и отели.

– Гавайи, – сказала она. – Очень мило.

Диана перевернула открытку. Она была адресована Уэстонам и подписана «Мартин (ваш бывший зять)». Все выглядело довольно безобидно – несколько строчек о жаркой погоде, роскошном отеле и о том, какая там бурная ночная жизнь. Фраза «Уже потратил почти 2000 фунтов!» звучала так, словно писавший гордился этим достижением.

– Не уверена, что мне это о чем-то говорит, – сказала Фрай. – По-видимому, он поехал туда после развода.

– Не просто после развода – на деньги, полученные от развода, – объяснила миссис Уэстон. – Так он потратил свою долю от продажи их дома в Дерби. Не знаю почему, но, по-моему, он никогда не стремился к деньгам. Чтобы купить маленький домик в Тотли, Дженни пришлось еще и занять денег, а Стаффорд отправился на Гавайи. Открытку он прислал нам просто чтобы поиздеваться – других причин нет.

– Кроме Мартина Стаффорда, мы хотим установить личности всех мужчин, с которыми Дженни встречалась в последнее время, – сказал Хитченс.

– Вы нас уже об этом спрашивали, – ответил мистер Уэстон. – Я назвал вам несколько имен, какие знал. Больше нам ни о ком не известно. Тем более о тех, что были в последнее время.

– Она не рассказывала нам о таком, – добавила миссис Уэстон. – Во всяком случае, после Стаффорда.

– Да и когда они были женаты, – заметил ее муж, – нам все приходилось разузнавать самим. Дженни не любила ничего говорить против него. Представляете?

– Она была лояльной, – сказала миссис Уэстон. – Я всегда старалась научить ее лояльности своему мужу. Что бы ни случилось.

Мистер Уэстон не отрывал взгляда от чайных чашек на столе. Его жена все еще смотрела куда-то вдаль, мимо плеча Фрай. Ее взгляд был полон ненависти и вызова, но эта ненависть относилась совсем не к Диане. Он сверлил стену позади нее и рикошетом отражался прямо в спинку соседнего стула, по пути пронзая сердце Эрика Уэстона.

– Что бы ни случилось, – повторила миссис Уэстон.

Диану Фрай всегда завораживали эти маленькие тайные знаки, которыми обмениваются супружеские пары и которые не нуждаются в объяснении. Чтобы такое стало возможным, надо очень сблизиться со своей половинкой, хорошо знать, чем живет и дышит дорогой тебе человек.

– И все-таки она развелась с ним, – сказал Хитченс.

Миссис Уэстон кивнула.

– Молодым женщинам не хватает терпения. Они слишком многого ждут от брака. И в какой-то момент начинают понимать, что больше не могут терпеть. Наверное, их нельзя за это винить, но я бы так не смогла. Мое поколение воспитывалось по-другому. Мы всегда верили, что надо все выносить с улыбкой, принимать жизнь такой, какая она есть. И терпеливо преодолевать жизненные невзгоды.

Похоже, мистер Уэстон чувствовал себя все более неловко. Наконец он звякнул чашкой о блюдце и прочистил горло.

– Можно, мы заберем эту открытку? – спросила Фрай.

– Но здесь совсем другой почерк, – заметила миссис Уэстон.

– Другой, – согласилась Фрай.

– Ну и ладно.

Когда они ехали обратно, Диана Фрай узнала по телефону, как идет расследование по другим линиям. Группа, опрашивавшая соседей в Тотли, нашла кого-то, кто вспомнил мужчину, недели две назад разыскивавшего Дженни, – тогда он называл ее по имени. По описанию мужчина был среднего роста, обычной внешности, одет довольно хорошо и говорил с местным акцентом. Ничего особенного.

Другой сосед, живший в том же квартале почти напротив дома Дженни, вспомнил странную машину, остановившуюся неподалеку однажды вечером. За рулем был мужчина, но он отъехал, как раз когда Дженни вышла из дома.

Третий свидетель сообщил о светлом фургоне – скорее всего, старом «форде-транзите» или чем-то очень похожем, – который дважды медленно проехал по улице. Еще тогда сосед подумал, что, наверное, это цыгане – «шатуны», как он их назвал, – которые вечно ищут всякий лом или высматривают, что бы украсть.

Несколько соседей вспомнили женщин, заходивших в дом к Дженни, – в том числе и девушку с темными дредами, которая привлекла особое внимание местных жителей: в Тотли девушки с дредами были редкостью.

Вся эта информация стекалась к полицейским, работавшим с коллегами Дженни в страховой компании «Глобал Ашуэранс». Но никто из коллег не смог припомнить, чтобы Дженни жаловалась на кого-то из своих знакомых. Если бывший муж и пытался снова сблизиться с ней, то Дженни никому об этом не рассказывала. Но персонал диспетчерской всегда добросовестно отсылал информацию в HOLMES. Возможно, какие-то связи и всплывут. Всего одна деталь может направить расследование в новое русло.

Инспектор Хитченс позвонил главному инспектору в штаб-квартиру отделения, располагавшуюся на Уэст-стрит. Закончив разговор, он повернулся к Фрай и изложил ей ее дальнейшие действия.

– Шутите? – спросила Диана. Но Хитченс не шутил.

Марк Рупер постучал вилкой по пластиковой миске. Из кустарника в конце сада появились три кошки – одна серая и две полосатые. Подбежав с задранными вверх хвостами, они начали тереться о ноги Марка, пока он ставил на землю их миски, а потом принялись за еду. Тем временем Марк отправился чистить кроличьи клетки и менять в них воду. Кролики глазели на него сквозь сетку и, учуяв знакомый запах, подергивали ноздрями. Справившись с этой работой, Марк сел на перевернутый ящик из-под молока и стал смотреть на кошек.

Обычно в это время он был на работе, но сегодня ему велели взять отгул. Он никак не мог понять, чем же можно заниматься дома, кроме как сидеть и думать, заново переживая тот момент, когда он обнаружил тело убитой женщины, и в который раз задавая себе вопрос: какая череда событий привела к тому, что женщина нашла свой конец в круге Девяти Девственниц? Сам Марк предпочел бы находиться рядом с Оуэном и выполнять какие-нибудь поручения, которые вытеснили бы из его головы эти мысли. Но он не стал спорить, потому что его могли неправильно понять.

Трудно представить, что может быть еще хуже, чем сидеть целый день дома, как это делают некоторые люди. Скоро ему начало казаться, что в помещении становится крайне тесно и душно; он не мог найти себе места. Особо раздражал беспорядок – грязная одежда, брошенная на стульях, пустые жестянки из-под пива и стоявшие прямо на полу переполненные пепельницы.

Как бы то ни было, в доме уже ничто не напоминало об отце. Не осталось ни его одежды, ни книг, ни палки, которую он брал с собой, когда выходил из дому, ни чучела рыжей совы. Мужчина, живший сейчас с матерью Марка, постарался изгнать из жилища все следы присутствия ее прежнего мужа. Но ему и в голову не пришло заняться садом. Здесь Марку все было знакомо – каждая коряга и каждый камень, которые отец собирал годами. Вот этот ящик из-под молока отец нашел на дороге и принес его сюда, посчитав, что когда-нибудь он может пригодиться. Марк помогал ему мастерить эти кроличьи клетки; на рейках еще оставались следы от пилы и рубанка, которыми водили руки отца. Их родство все еще сохраняло жизнь в этих маленьких вещицах. Только в них, да еще в ночных кошмарах Марка, когда, просыпаясь ночью, он, словно маленький ребенок, звал папу.

Марк какое-то время сидел на ящике и размышлял о женщине на пустоши; а потом стал думать об Оуэне Фоксе. У него вошло в привычку полагаться на Фокса как на некую основу, которая не давала его жизни рассыпаться в прах. Страх, что его жизнь может пойти кувырком, заставил Марка бессвязно выругаться, да так, что кошки в испуге кинулись прочь, а кролики, навострив ушки, уставились на него своими выразительными красноватыми глазками. Как и Марку, им вдруг стало жутко от того незнакомого и страшного, что могло находиться в окружающем мире по ту сторону их клеток.

Услышав, что к центру проката велосипедов приближается машина, Тодд Уининк взглянул на дорогу. Бен Купер заметил, что его товарищ напрягся, и услышал, как тот начал тихо, но яростно ругаться. Изо рта Уининка в холодный воздух валил пар, закручиваясь клубами. Куперу показалось, что он видит, как бранные слова превращаются в тумане в темные плотные глыбы.

– Не смотри, Бен, но сейчас здесь похолодало на несколько градусов, – сказал Уининк.

Машина проехала по лужам, подняв фонтан брызг, и остановилась перед центром проката. Черный «пежо». Фары уже выключили, но двери оставались закрытыми, и никто оттуда не выходил. Из-под капота тянулись еле заметные струйки бензиновых паров и тут же исчезали. И с каждым ударом остывавшего мотора машины Купер чувствовал, как его сердце холодеет все больше и больше.

 

Глава 9

Прошло не больше часа с момента выхода утренних новостей, а на Рингхэмской пустоши уже появились первые визитеры. Оставив машины на обочинах дороги и у ворот огороженных выпасов, люди направлялись к тропинкам, которые вели на пустошь. Многие приехали в одиночку или вдвоем, но были и семейные, взявшие на прогулку детей.

– Вы только гляньте на них, – заметил сержант в униформе, отвечавший за охрану места преступления. – Я так и слышу, как они переговариваются, набив рот попкорном: «По телику сегодня ничего интересного – почему бы нам не прогуляться туда, где убили ту тетку?»

Люди пришли сюда одетыми по погоде – в свитерах, куртках с капюшоном, в шапках и прогулочных ботинках. Они захватили с собой фотокамеры и бинокли. Они фотографировали каждого попадавшегося им на глаза полицейского и бившуюся на ветру ленточку, огораживавшую место преступления. Никого из них не оставил равнодушным вид маленького тента, который криминалисты воздвигли в центре Девяти Девственниц над тем местом, где лежало тело Дженни Уэстон.

Полицейские охраняли основные дороги, ведущие к пустоши. Но их было слишком хорошо видно, и вскоре выяснилось, что люди просто обходили их и шли прямо через вересковые заросли. Крича до хрипоты, полицейские лезли в мокрый кустарник, пытаясь остановить нарушителей. Сержант попросил прислать подкрепление, но оказалось, что свободных людей нет. Как всегда, в отделении не хватало человеческих ресурсов.

– «Просто делайте все, что можете», – передал он. – То, что всегда говорят: «Просто делайте все, что можете».

Один молодой констебль отбивался от двух пожилых леди, закидывавших его вопросами. Они тянули его за рукав, хватали за руки и требовали ответить, много ли было крови, насколько большим был нож убийцы и лежит ли еще тело под тентом. Констебль позвал на помощь сержанта, но тот был занят: он угрожал арестом невысокому толстяку в дутой ярко-зеленой куртке, который никак не хотел уходить. Возбужденно уставившись на тент, человек твердил один и тот же вопрос: «Она же была голой, да? В новостях сказали, что она была голой!»

В конце концов полицейские отступили; сгрудившись вокруг поляны, они напоминали осажденный гарнизон, оставивший вереск и березы напиравшему врагу.

– Им что, больше нечего делать? – пожаловался около десяти часов один из констеблей сержанту. – Они не могут донимать уток на озере или еще что-нибудь в этом роде?

– Погоди, Рагг, их будет еще больше. Еще рано, – ответил сержант, поглядывая на типа в зеленой куртке, который не переставал кружить вокруг поляны, как орел, высматривающий добычу.

– Рано для чего?

– Рано для настоящих психов.

– А эти что, ненастоящие? – Констебль Рагг ткнул пальцем в сторону пожилых леди.

Сержант пожал плечами:

– Эти просто обычные члены общества. Подожди, пока откроются пабы. Вот тогда начнется настоящий цирк.

– Господи, ну почему они не оставят нас в покое?

– Понимаешь, это их слегка возбуждает. Наверное, думают, что здесь снимают кино. Эпизод из «Будней Пик-парка» или вроде того. По-моему, эти старые очаровашки приняли тебя за доктора из своего любимого сериала.

– Надеюсь, судейские недолго будут возиться с карьером.

– Тсс. Молчи, а то эти услышат и отправятся туда.

– Похоже, уже поздно, сержант.

Парочка пожилых леди заметила полицейский «рейнджровер» и «мэверик» научного отдела, припаркованные на обочине дороги у заброшенного карьера, и резво двинулась туда, на ходу поправляя шляпы и размахивая тростями. Семейство с тремя детьми и Джек-Рассел-терьером, устроившись на травке под березами, доставало сандвичи и фляжки. Один ребенок собирался запустить воздушного змея, другой играл с собакой, кидая ей палку.

Оглядевшись в поисках маленького человека в зеленой куртке, сержант обнаружил, что тот ползает в зарослях вереска, судорожно хватаясь за чахлые кустики. Он напоминал дикую собаку, живую и горячую, которая принюхивается, почуяв мертвечину.

– Этого типа я точно знаю, – сказал сержант. – Я его раньше где-то видел.

– Похоже, он не в себе, – заметил констебль Рагг. – По-моему, за ним должны приглядывать по крайней мере два санитара со смирительной рубашкой и ведром транквилизаторов.

– Как же! – сказал сержант. – Наверняка он вполне уважаемый член общества – учитель, или адвокат, или что-нибудь в этом роде. Точно не скажу, но вскоре это выяснится.

Рагг поднял руку, словно дорожный полицейский, когда увидел, что приближаются новые люди.

– Простите, леди, но здесь место преступления. Мне придется попросить вас пойти другой дорогой.

– Но мы всегда ходим по этой дороге!

Четыре женщины средних лет, с зачесанными назад волосами и пышущими здоровьем лицами, одетые в блестящие водонепроницаемые куртки и полосатые леггинсы, напоминали стадо разноцветных овец. Скорее всего, их мужья остались дома – мыли свои машины или играли в гольф.

– Боюсь, леди, не сегодня, – строго сказал Рагг. – Пожалуйста, выберите другой путь.

– Как он вежлив, – проговорила одна из женщин.

– У вас есть полномочия останавливать нас во время прогулки? – спросила другая женщина, но несколько иным тоном. – Между прочим, это общественная дорога.

– Правильно – она отмечена на обзорной карте. – В качестве вещественного доказательства третья женщина извлекла карту и торжествующе указала на нее.

– Все равно… – не сдавался Рагг.

Женщины начали поворачивать назад, но та, что высказалась второй, задержалась и, окинув Рагга сердитым взглядом, сказала:

– Займитесь наконец безопасностью людей в парке, вместо того чтобы останавливать нас, когда мы пользуемся общественной дорогой. Найдите человека, который нападает на женщин, – это лучшее, что вы могли бы сделать.

Констебль Рагг наблюдал за тем, как они удалялись.

– Я-то здесь при чем… – бросил он им вслед.

– Привыкай, – ободрил его сержант. – Когда публика чем-нибудь озабочена, ты всегда при чем.

Человек в зеленой дутой куртке, пытаясь подобраться ближе, продолжал совершать странные маневры: он следил за полицейскими и, как только они отвлекались, подползал еще на несколько дюймов.

– Держите меня – я его прибью, если он сюда доберется, – сказал констебль Рагг. – От одного его вида у меня по коже бегут мурашки.

Конечно, Бен Купер узнал этот черный «пежо». Просто он никак не ожидал увидеть его здесь. Может, теперь этот «пежо» должен преследовать его повсюду, как некий призрачный катафалк, за рулем которого сидит дух владельца похоронного бюро.

– Диана Фрай, – произнес он.

Тодд Уининк ругнулся еще крепче.

– Отлично. Сначала Злая Ведьма с Уэст-стрит – инспектор Армстронг. Теперь Ледяная Сука из Черной страны. Господи, неужели мы не справимся без них?! Сейчас лопну от смеха.

– Я думал, она уехала, – сказал Купер.

– Фрай? Как же!

Они наблюдали за тем, как Фрай вышла из «пежо» и оглядела стоянку. Несмотря на тяжелую шерстяную куртку с капюшоном, она по-прежнему казалась Куперу худенькой. Диана никогда не выглядела здоровой – ей явно нужно было лучше питаться, а вся ее сила шла от тренировок и техники, а не от мускулатуры. Ему вдруг стало интересно, как она сейчас проводит свободное время. В Эдендейле никто не пробовал сойтись с ней поближе после того, как его собственные попытки провалились. Диану Фрай окутывал какой-то мрачный ореол, который она привезла с собой из восточной части страны. Купер чувствовал легкие угрызения совести при мысли о том, что в конце концов она нарвется на неприятности, если будет предоставлена самой себе.

Наконец заметив их, Фрай направилась прямо к Уининку. Она отвела его в сторону и с минуту что-то тихо говорила ему. Куперу было видно, как хорошее настроение Тодда стремительно портится. С застывшим хмурым выражением на лице он прошел к своей машине, не оглядываясь сел в нее и тут же уехал.

Купер все еще не шевелился, словно ребенок, который боится привлечь к себе внимание. Рукам было холодно, и он хотел засунуть их в карманы, но испугался, что это может быть неправильно истолковано.

Он вдруг поймал себя на мысли, что пытается лихорадочно припомнить инструкцию из учебника по технике безопасности, а именно – как завоевать расположение. Там говорилось: не возбуждайте подозреваемого резкими движениями. Покажите готовность разрешить ситуацию путем сотрудничества. Прекрасно. Но тут была одна сложность. Чтобы добиться расположения, инструкция рекомендовала поддерживать с подозреваемым сколь возможно длительный вербальный контакт.

Купер смотрел, как Фрай методично прочитала все объявления центра проката, словно зачарованная прогнозом погоды или размером штрафа за задержку велосипеда.

– Что происходит? – поинтересовался он. – Что опять не так?

– Не так? – Лицо Купера раскалилось и заполыхало под пристальным взглядом Фрай, будто красный сигнал светофора. – Детектива Уининка вызвали назад в отделение, только и всего.

– Почему? – спросил Купер. – Что такого важного произошло, что его решили немедленно снять с задания?

– Извини, – ответила она. – Этого я не могу тебе сказать.

– Не можешь? Или не хочешь? Или тебе тоже не сказали?

– Не твое дело, о'кей?

Купер раскрыл было рот, чтобы объяснить, что Тодд Уининк – его напарник, но сообразил, что только зря потратит время.

– Ладно. Не мое так не мое. И что теперь?

– Теперь? Мы отрабатываем маршрут Дженни Уэстон или нет?

– Мы?

– Ну, раз уж я лишила тебя напарника, придется потерпеть меня. Извини. Нам сюда?

Отвернувшись от Купера, она посмотрела на дорогу. Он чувствовал себя так, будто она смешала его с грязью одним простым пожатием своих хрупких плеч. Купер шел за ней, держась на шаг позади, и, глядя ей в затылок, пытался догадаться, что она задумала.

Он знал, что их отношения развиваются неправильно. Он пытался стать ее другом, когда она только появилась в эдендейлском отделении и никто не обращал на нее внимания. Точно, неправильно. Но что-то в ее манере держать себя, в том, как она двигалась, разговаривая с ним, подсказывало ему – ситуация не так проста. Ситуация всегда не так проста, как кажется.

Всю дорогу к Партридж-кросс Диана Фрай готовила себя к встрече с Беном Купером, словно мантру повторяя про себя: «Просто держи его на расстоянии. Не позволяй ему влезть в душу». Она понимала, что лучше всего сосредоточиться на работе и вообще не разговаривать с ним. И тем не менее ей все-таки потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки, когда она обнаружила, что Купер одиноко стоит в стороне, смотрит на нее и ничем не пытается привлечь ее внимание. И еще она обнаружила, что, как обычно, просто не в силах помешать ему начать свою пустую болтовню, которая бесила ее.

– Что, твой перевод не удался? – поинтересовался Купер. – Что-то пошло не так?

– Перевод просто задерживается, не более того. Административные проволочки. Так что придется вам еще какое-то время меня потерпеть.

– А я и не возражаю.

Фрай подозрительно глянула на Купера. Но он, как всегда, казалось, говорил только то, что думал.

– Ладно, оставим это, – сказала она. – У нас много дел.

Фрай осмотрела центр проката велосипедов. В тумане, все еще висевшем над насыпью, каменное здание с выставленными рядом разноцветными велосипедами напоминало картинку из детской исторической книги и очень подходило к той атмосфере нереальности, которая царила вокруг, но с этим Фрай уже ничего не могла поделать. В Бирмингеме такое место давно бы разровняли и проложили по нему новую автомагистраль.

– Так это и есть Партридж-кросс, – сказала она. – Я думала, что это была шутка. Звучит как что-то из «Лучников».

– Здесь когда-то располагалась железнодорожная станция линии Хай-Пик…

– Знаешь, лучше прибереги эти сведения для туристов.

Она ждала, что Купер обидится. Но он только поднял брови.

– Диана, я понимаю, что наши отношения не задались, но это не должно мешать нашей совместной работе, – сказал он.

Фрай терпеть не могла, когда он вел себя лояльно и благоразумно. Она предпочла бы видеть его негодующим. Она получила должность, которую этот всеобщий любимчик-детектив считал своей, и, естественно, он должен был негодовать на нее.

Фрай вздохнула.

– У нас есть карта или что-нибудь в этом роде? – спросила она.

Они знали, что Дженни Уэстон выехала с Партридж-кросс за час с четвертью до своей смерти. Она направилась на восток по трассе Хай-Пик – удобной гравийной дороге, над которой склонились старые деревья, а вдоль обочины росли чахлые кустики ежевики и крапива. Дженни должна была проехать по А515, прежде чем, свернув с трассы, пересекла старую римскую дорогу и начала подъем на Рингхэмскую пустошь.

Туман понемногу рассеивался, когда Купер и Фрай отправились в путь, оставив позади центр проката. В небе пронесся, оставляя белый след, реактивный лайнер, направлявшийся к Уэст-Мидлендскому аэропорту. Где-то вдалеке, на ферме, лениво гавкнула собака. Если не считать этих звуков, стояла такая неестественная тишина, что, когда мимо пронеслась стайка голубей, шум их крыльев показался не менее громким, чем звук лайнера.

Но на дороге уже начали появляться люди. Пожилая женщина в фиолетовой синтетической куртке и нелепых желтых брюках совершала утреннюю пробежку трусцой. Следом за ней, тяжело пыхтя, бежали две большие лохматые собаки. Купер остановил ее и задал несколько стандартных вопросов – была ли она здесь вчера днем, видела ли она эту велосипедистку. С этими словами он показал ей фотографию Дженни Уэстон, которую дал ее отец, и описал велосипед и одежду. Если нет, кого еще она видела? Женщина очень старалась припомнить, но ничем помочь не могла. Подозвав собак, она потрусила дальше.

Стали появляться прогуливавшиеся пары, а один раз даже попалась небольшая группа из шести человек. Все они приветствовали детективов еще до того, как их просили остановиться и ответить на вопросы.

– Неужели так заметно, что мы из полиции? – с беспокойством спросила Фрай.

– Нет, просто здесь так принято – люди делятся своим хорошим настроением.

Фрай фыркнула. Потом они встретили одинокого мужчину в шерстяной куртке с капюшоном, с темными грязными волосами. Глядя себе под ноги, он медленно брел мимо. Взгляд Фрай потемнел, а плечи напряглись. Поравнявшись, мужчина нервно взглянул на них.

– Доброе утро, – произнес он.

Купер начал было задавать ему рутинные вопросы, но мужчина объяснил, что раньше не бывал здесь. Купер отпустил его восвояси, но, когда они отошли на несколько ярдов, Фрай остановилась.

– Мне не нравится, как он выглядит, – сказала она. – Надо его проверить.

– Зачем? Наверняка какой-нибудь любитель птиц.

По обеим сторонам плавно поднимавшейся в гору дороги открывался вид на поля. Но через полмили пейзаж изменился. Поля сменились скалистым ущельем с отвесными стенами из крошившегося известняка. Грубые взрывы при постройке железной дороги оставили в скале острые каменные выступы. На покрытые ежевикой склоны невозможно было взобраться, а в глубоких расщелинах и среди каменных глыб можно было играть в прятки.

Они находились еще довольно далеко от того места, где Дженни Уэстон начала подъем на Рингхэмскую пустошь. Там, впереди, – оградительная полицейская лента и посты, не позволявшие зевакам приближаться к месту преступления.

– Ловим зайца, да? – усмехнулся Купер.

– Придется выполнить и эту работу, хотя в ней мало интересного.

– Надо хорошенько разобраться в жизни Дженни. Не где она оказалась, но почему она оказалась здесь.

– Это стандартная процедура.

Впереди по курсу находился туннель – черная тень, нависшая над дорогой. Зелень, залитая ярким солнечным светом на другом конце туннеля, лишь подчеркивала ту темноту, через которую им предстояло пройти. Когда Купер и Фрай вошли в туннель, они почувствовали, что почва под ногами, изрытая велосипедными шинами, стала мягче. В середине стены и свод были укреплены неотесанными досками и железными балками. Вода капала с потолка и сбегала струйками по деревянным стенам. Чтобы не попасть под брызги, нужно было постоянно осматриваться.

– Ты занимаешься делом по предыдущей жертве, да? – спросил Купер.

– Да, работаю с Мегги Крю.

– Если на нее напал тот же человек, то получается, Крю – наша главная надежда. Она единственный свидетель.

– Главный свидетель, – сказала Фрай. – Если дело дойдет до опознания, то вся надежда на нее.

– А по-моему, она главный свидетель только потенциально.

– Почему?

– Она же не может ничего вспомнить. Или что-то изменилось?

– Знаешь, не все так просто, – сказала Фрай.

Туннель прорезал скалы в центре ущелья. В известняке виднелись прожилки розового гнейса. Местами между камнями рос папоротник, одинокая карельская березка пыталась укорениться на высоком уступе. Лишь звук падавших капель и их собственных шагов нарушал тишину. Вдруг в тишине раздался громкий шорох. Обернувшись, они увидели, что сзади несется велосипедист, с опущенной головой и лицом, скрытым аэродинамическим шлемом. Он промчался мимо так быстро, что остановить его не было никакой возможности.

В обтесанных каменных стенах туннеля повсюду виднелись выбоины, заделанные кирпичами. По обеим сторонам дороги напа́дало столько камешков, что становилось немного жутко от мысли, что туннель медленно, но верно обваливается. За обшивкой также скопились груды камней, отколовшихся от известняковых стен, и только отсыревшие доски и ржавое железо не давали им засыпать всю дорогу.

– Не все так просто? Что ты имеешь в виду? – спросил Купер.

– А то, что воспоминания о происшедшем у нее, безусловно, сохранились. Хотя многие придерживаются противоположного мнения. Ее сознание держит эти воспоминания под спудом, поскольку они слишком угнетают. В результате травмы отрезок ее жизни в несколько часов до и после происшествия превратился в чистый лист. Но, вероятно, существуют какие-то стимулы, какие-то условия, при которых эти воспоминания могут всплыть на поверхность. Нам необходимо найти такой стимул. Звук, запах, какой-то знакомый образ – мы не знаем, что это может быть.

– Вряд ли можно надеяться на такое, если только мы не поставим ее лицом к лицу с напавшим на нее человеком. Диана, ты же понимаешь, это единственный реальный путь.

Она пожала плечами.

– Консультанты пытались помочь, но стресс слишком сильный. Пока нам запрещено принуждать ее работать с психиатром.

На дневную прогулку вышли семьи, и людей на дороге значительно прибавилось. Купер и Фрай перешли на другую сторону и начали взбираться на пустошь. Они остановились только раз – чтобы взглянуть на поле, где трудился Виктор Макколи, рабочий с фермы, видевший Дженни на велосипеде сразу после половины второго.

Они уже поднялись выше последних клочьев тумана, и Купер окинул задумчивым взглядом бескрайнее вересковое поле. Он не очень серьезно воспринимал эту Диану Фрай, болтавшую о стимулах и противоположном мнении. Это звучало как-то не так. Интересно, не ходила ли она в последнее время на учебные курсы?

– Дженни скончалась у Девяти Девственниц, вон там, – сказал он. – Но мы не знаем, какой дорогой она ехала через пустошь.

– Какой бы дорогой она ни ехала, прошло почти три четверти часа с того момента, как Макколи видел ее.

– Хорошо. Получается, что она поехала длинной дорогой – в сторону Кошачьих Камней и Хаммондской Башни.

– Тогда идем туда.

Они пошли через беспощадно продуваемую пустошь. Однообразный ландшафт, где взгляду совершенно не за что зацепиться, наводил на размышления, от которых невозможно было спастись. Равно как и от присутствия человека, шедшего рядом.

Когда они добрались до Кошачьих Камней, казалось, ветер, завывавший между скал, усилился. Купер поежился, а Фрай только подняла повыше воротник. На Рингхэмской пустоши не было никаких признаков жизни, если не считать растительности, уже пожелтевшей и засохшей. У крутого обрыва на восточном конце пустоши виднелись очертания башни, все пространство перед которой было полностью открыто.

– Может, это испытание, Диана, – сказал вдруг Купер.

– Ты о чем?

– О том, что тебе подсунули Мегги Крю. Тебе досталась самая сложная работа. Например, запихивают тебя в медную трубу и смотрят, сумеешь ли ты выбраться с другого конца.

Сначала он подумал, что она оставит его слова без ответа. Фрай прошагала еще несколько ярдов, сосредоточенно глядя прямо перед собой и не обращая внимания на прелести окрестного пейзажа.

– Если я захочу, – сказала она, – я справлюсь с чем угодно.

 

Глава 10

Бену Куперу был хорошо знаком страдальческий вид. И именно так выглядела Ивонна Лич – как женщина, уставшая на протяжении многих лет бороться с ударами судьбы.

Но было тут и нечто большее. В ее глазах застыло выражение, которое Купер так часто видел у своей матери. На свете есть женщины, которые в силу некоторых причин берут на себя роль страдалицы, словно таков их удел. Одно время Купера так расстраивала эта черта характера матери, что он начинал испытывать злость, хотя уж на нее-то следовало злиться меньше всего. Прошли годы, и злость ушла. Взгляд миссис Лич вернул воспоминания.

– Простите за беспокойство, миссис Лич. Ваш муж сейчас дома?

– Нет. Я не знаю, где он, – ответила она.

– Может, он на ферме?

– Может быть.

Она задерживала Бена во дворе, оттесняя его от порога, так что ему пришлось отступить туда, откуда он не мог заглянуть в дом. Ее оборонительные действия Купера не удивили. Многие из мелких фермеров, чьи угодья располагались в горной местности, зарабатывали мало, особенно если в семье были дети. Но когда дела начинали идти совсем плохо, зачастую весь груз проблем падал именно на женщин; женщины первыми переживали тот внутренний надлом, который мог развалить их семьи и даже жизни. Они всегда пытались скрыть свое тяжелое положение. Но если имеешь свой опыт, то вполне можно научиться подмечать маленькие недвусмысленные сигналы бедствия.

– Я заметил, что «лендровера» во дворе нет, – сказал Купер.

– Тогда, наверное, он уехал.

– Вы знаете куда, миссис Лич?

Она пожала плечами.

– Он не всегда говорит мне, куда направляется. С какой стати?

В голосе Ивонны прозвучала вызывающая нотка, и Купер пригляделся к ней повнимательнее. Одежда хотя и старая, но чистая и аккуратно выглаженная. Волосы с проседью довольно давно не видели парикмахера, но были аккуратно причесаны и завязаны в узел. Купер заметил, что утром она даже потрудилась накраситься: на губах виднелись две неровные красные линии, а на щеках – следы пудры.

– Когда ваш муж вернется, передайте ему, пожалуйста, что мы хотели бы снова с ним поговорить, – сказал он.

Тут миссис Лич улыбнулась, улыбнулась на удивление ликующей улыбкой, хотя губы ее слегка дрожали. Купер спрашивал себя, не находится ли она на грани истерики, не подошла ли она к самому краю. Ему хотелось задержаться на какое-то время и поговорить с ней, посоветовать ей обратиться за советом к врачу, пока еще не слишком поздно. Хотелось объяснить ей, что «слишком поздно» – это самые печальные слова, какие существуют в языке. Но он не мог. Это не входило в его обязанности.

– Когда вернется, – повторила она. – Да, конечно, я скажу ему, когда он вернется.

– А как ваши мальчики?

Ее взгляд стал удивленным, даже немного расстроенным, словно ей только что сообщили плохую новость.

– Что?

– Уилл и Дагги, ведь их так зовут? Я видел их на днях. Отличные ребята.

– Да. – Миссис Лич вынула из кармана носовой платок и принялась теребить его, подозрительно поглядывая на Купера.

– Они ухаживали за хорошей телочкой. И сказали, что ее зовут Куколка.

– Да, она участвовала в выставке в Бэйкуэлле.

– И выиграла приз.

– Мальчики так радовались, – сказала она. На последнем слове ее голос внезапно повысился, как будто Ивонна потеряла над ним контроль. Она скрутила платок и начала тереть им губы.

– Уверен, вы ими гордитесь.

Миссис Лич кивнула.

– Так они что, в школе? – снова спросил Купер.

Она издала через платок неразборчивый звук, в котором слышался утвердительный ответ.

– Сколько им лет?

– Шесть и девять – нет, десять.

– Значит, оба еще учатся в начальной, в Каргриве, – сказал он.

Она кивнула.

– В будущем году Уилл, наверное, пойдет в среднюю школу? Отсюда ездят в Матлок или в Бэйкуэлл?

– Я не помню.

Купер обернулся. Диана Фрай нетерпеливо ждала у ворот, с отвращением разглядывая навоз во дворе. Это была просто грязь, оставленная копытами коров, когда те возвращались с заливных полей в доильню. Но ее уже давно следовало убрать. «Рингхэмский хребет» имел вид фермы, которая знавала и лучшие времена, – дом и сараи находились в приличном состоянии, а замеченный Купером в поле трактор был почти новым. Но под навесом стоял брошенный обгорелый пикап, а двор, похоже, не убирали несколько дней.

– Все хорошо, миссис Лич? С вами все в порядке?

Ивонна Лич, усмехнувшись, окинула его удивленным взглядом.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Мы отслеживаем перемещения женщины, которую убили вчера на пустоши. Она вполне могла проезжать здесь.

– Да что вы?

Она снова поднесла руку ко рту и на мгновение прикрыла его – видимо, чтобы скрыть неуместную улыбку или какое-то другое выражение – какое именно, Купер не мог сказать. Глаза женщины определенно не улыбались. Он принялся описывать Дженни Уэстон. Затем показал миссис Лич фото. Взяв снимок в руки, Ивонна долго разглядывала его. Когда она вернула карточку назад, угол фотографии был измазан губной помадой.

– Нет, нет, – поспешно проговорила она. – Я никогда не видела ее.

– А вы вообще видели кого-нибудь на этой дороге? Вчера днем?

– Здесь всегда ходят люди. Эта дорога ведет к шоссе. Но мы не обращаем на них внимания, если нас не беспокоят.

– А вчера, наверное, было довольно тихо. Не очень много народу.

– Да. Тихо.

– Я вот подумал, что если народу было немного, то вы могли кого-нибудь запомнить.

Казалось, Ивонна Лич потеряла интерес к разговору, а может, просто о чем-то задумалась.

– Была ведь еще одна. Несколько недель назад.

– Да. Скорее всего, на нее напали около Кошачьих Камней. Где-то рядом с башней.

– Знаете, а это я ее нашла. В тот раз.

– Да, конечно, нам это известно.

– Она была в ужасном состоянии. Кто мог такое сделать?

– Боюсь, пока мы не можем ответить на этот вопрос.

– А в этот раз преступник тот же самый? – спросила она. И снова прикрыла рот, но теперь двумя руками, словно боялась, что не справится с ним.

– Боюсь, все, что мы можем сейчас сказать, это то, что мы не знаем, – ответил Купер.

Он видел, что в результате манипуляций с платком ее губная помада сошла полностью, осталось лишь маленькое пятнышко в уголке губ. Он повернулся, чтобы уйти. Но, проходя по двору, Купер оглянулся и увидел, что Ивонна Лич опять достала платок и нервно трет им рот.

Было очевидно, что женщина попала в беду, но чем он мог помочь ей? Еще в прошлый раз, разговаривая с Уорреном Личем, он обратил внимание на состояние его жены, но вряд ли мужчина стал бы слушать его. Можно было бы обратиться в службу социальной поддержки и заявить, что его беспокоят условия проживания двоих мальчиков. Но он знал, что от его беспокойства будет мало толку – там с головой завалены более срочными вызовами. Эта служба была так перегружена работой, что зачастую реагировала на сигнал, лишь когда случалась беда. Они приходили на помощь, когда было уже слишком поздно.

Бен Купер понимал это. Полиция действовала так же.

Диана Фрай почувствовала облегчение оттого, что Купер наконец унялся. Она была убеждена, что они зря теряют время. Разгадка явится откуда угодно, только не из скитаний по пустоши. Между смертью Дженни Уэстон и предшествовавшим инцидентом явно прослеживалась связь: на Мегги Крю напали среди Кошачьих Камней, а это всего в полумиле от Девяти Девственниц. Обе, Мегги и Дженни, – одинокие, ничего не подозревавшие женщины. Одна не в состоянии описать напавшего, вторая мертва. Хуже всего, если они стали жертвами случайно. Убийство незнакомого человека означает, что нет свидетелей и нет мотивации. Отсутствие связи между жертвой и убийцей заводит расследование в тупик.

Вот почему им нужна Мегги Крю. Наступит ее время, и она опознает преступника. Ее воспоминаниям придется вернуться.

Поднявшись выше по дорожке, они встретили детективов Тони Гарднер и Дэнни Бойла, которые шли им навстречу по тому же пути – от каменного круга с заходом к Хаммондской Башне. Они кивнули друг другу и согласились, что только впустую тратят время. Потом они все вместе направились назад к Девяти Девственницам, где группа полицейских охраняла огражденное лентой место преступления.

Фрай смотрела на камни и не могла понять, вокруг чего поднималась такая суета. Есть множество гораздо лучших мест, чтобы провести ночь, даже если все, что вам надо, – раздеться догола, развести костер и покурить травки.

– Этакий маленький Стоунхендж? – произнесла она вслух. Но Купер не заглотил наживку.

У одного камня был плоский верх, и Фрай решила, что он достаточно большой и удобный, чтобы посидеть на нем. Но потом она вспомнила о вещественных доказательствах, которые криминалисты собрали между камней, и сообразила, что плоский камень могли использовать не только для того, чтобы просто на нем сидеть. Она вновь взглянула на Купера.

– Девять Девственниц? У вас, местных жителей, весьма богатое воображение.

Купер снова никак не отреагировал. Немного постояв, они пошли в южном направлении, к тому месту, откуда открывался вид на деревню Рингхэм-Лиз. Ковер из листьев устилал дорожку, в песке, словно осколки стекла, сверкали крошечные кристаллы кварца. Березы тихонько шелестели пожухлой листвой, и парочка соек перелетала с дерева на дерево. Теперь стало заметно, как много людей расхаживает по пустоши. Рядом с дорожкой стоял невысокий толстяк в зеленой дутой куртке, дожидаясь, пока они поравняются с ним. Он возбужденно уставился на Фрай.

– Где ее одежда? – выпалил он.

– Одежда?

– Не останавливайся, – произнес Купер, глядя прямо перед собой.

Фрай хотела задержаться и расспросить низенького толстяка, но последовала за Купером, который свернул по вереску на кроличью тропку. Жесткие стебли растений цеплялись за ноги. В одном месте она заметила выжженный участок в несколько квадратных ярдов. Черные обгоревшие стебли хрустели под ногами, когда на них наступали, а слой пепла почти до основания смыл дождь.

– Бен, подожди.

Купер неохотно остановился.

– Это всего лишь один из местных психов. Их здесь полным-полно на милю вокруг. Пусть ими занимаются полицейские, которые поставлены в караул.

– Я не доверяю таким людям. Они больные.

– Верно. Но он наверняка уже есть в базе психиатров.

– А это что за чертовщина?

– База психиатров? Ну, это сложно объяснить…

– Нет – вот это!

Фрай указала на гриб, выросший на стволе дуба. Никогда раньше она не видела ничего подобного: бледный и выпуклый, он напоминал побелевший от дождя человеческий орган. Она робко коснулась его рукой. На вид гриб казался жестким, но под пальцами продавился, как ломоть свежего хлеба – белого хлеба, без отрубей. Сверху гриб был сухим, а снизу – холодным и влажным и легко подавался под нажатием пальцев.

Потом она заметила на земле множество других грибов самого разного вида. Одни были похожи на собачьи какашки, только черные и отломанные на концах, словно полусъеденные, другие – на камни, третьи – на чашки или даже на человеческие уши.

Фрай с отвращением уставилась на них. Она не могла поверить, что на эту пустошь можно явиться ради собственного удовольствия. Здесь не было ничего такого, что можно было бы посоветовать нормальному человеку – разве только извращенцу или упырю, которых притягивает к себе смерть и всякие эксцентричные штучки.

Бен Купер свернул еще раз и раньше Фрай оказался у края плато, отвесно уходившего вниз, в долину. Стоя над обрывом, он почувствовал, как от ледяного ветра у него перехватывает дыхание и совсем закоченели уши. Казалось, один только шаг вперед – и ветер подхватит и понесет его над пестрыми полями и острыми зубьями скал.

Куперу были видны люди на пустоши, поодиночке и вдвоем пробиравшиеся сквозь заросли вереска и папоротника. Но чувство одиночества и оторванности, ощущение, что ты ни от чего не зависишь и ничего не ждешь, не проходило. Становилось понятно, что Дженни Уэстон нашла в этой пустоши.

– Здесь так холодно и мрачно, – сказала Фрай, подходя к Куперу. – Как называется паб в Рингхэме, где можно будет перекусить?

– «Друид», – ответил он, возвращаясь к земным заботам.

– Ох уж эти викторианцы с их романтическим складом ума! Все, чему есть хотя бы несколько лет, должно быть связано с древними британцами и друидами. На самом-то деле эти скалы по большей части принес сюда ледник, а такие формы им придала жуткая здешняя погода.

– Я ведь не возражаю.

– Но прозвучало разочарованно. В чем-то ты и сам викторианец, а, Бен? Романтик в душе?

– В деревню можно пройти по Южному карьеру.

– Прекрасно.

Фрай повернулась и начала спускаться по тропе, а Купер в отчаянии покачал головой. Дженни Уэстон допустила всего лишь маленькую ошибку. Но оказавшуюся самой большой в ее жизни. Зачем ей понадобилось ехать сюда в начале ноября? Это время года было одним из наиболее спокойных: даже супружеские пары пенсионного возраста уже сняли свою прогулочную обувь, включили обогреватели и поудобнее устроились на диванах перед телевизорами, чтобы пересмотреть все снятые за лето видеокассеты. А Дженни почему-то позволила подойти к себе слишком близко не тому человеку. Так много ошибок. Казалось, она прямым путем шла к тому, чтобы уничтожить себя.

Пару минут спустя Купер преодолел несколько последних футов по склону, который вел в Южный карьер. Диана Фрай едва поспевала за ним.

– Здравствуйте. А это что такое? – сказал он.

В отличие от Верхнего карьера, гладкое песчаное дно этих заброшенных выработок было свободно от обломков скальной породы. Въезд с дороги был открыт, и иногда туристы ставили там машины. Склоны здесь были не слишком высокими, и по узкой тропинке вполне можно было взобраться на пустошь. Посетители парка обычно резко останавливали машины перед крутым спуском в нижнюю часть карьера, опасаясь, что не смогут выехать обратно или что колеса соскользнут с дороги.

На каменистом дне самой глубокой части карьера стоял фургон. Водитель, пригнавший его сюда, отыскал плоский участок, где когда-то камень грузили в вагоны. Склоны карьера полностью закрывали это местечко примерно в пятидесяти ярдах от въезда, и оно совершенно не просматривалось, если не заглядывать туда специально.

– Старый «фольксваген-транспортер», – сказал Купер. – Удлиненная колесная модель. По номерным знакам получается старше двадцати лет. Но ты взгляни на шины! Эта штуковина стоит здесь уже давно.

Фрай достала свою рацию.

– Пусть проверят номера на предмет угона.

Купер осторожно обошел фургон. В машине, кроме задних дверей, сбоку располагалась еще одна грузовая дверь. Задние стекла были закрашены, как это обычно делают рыночные торговцы, стараясь спрятать товар от любопытных глаз. Бен подошел к двери со стороны водителя и заглянул в кабину: потертые, потрескавшиеся сиденья, в углу, между боковым окном и приборной доской, сверкала внушительных размеров паутина. Старая занавеска за сиденьями скрывала внутренности грузовика.

– Сейчас проверят, – сказала Фрай. – Он заперт?

– Я еще не смотрел.

Купер вынул из кармана бумажный платок и протер хромированную ручку дверцы; ее металл потускнел и уже начал покрываться ржавчиной. Ему удалось нажать кнопку, но щелчка не последовало и дверь не шелохнулась. Он обошел машину спереди. Фирменный значок VW с решетки исчез. Неудивительно – одно время эти значки высоко ценились среди местных мальчишек: говорили, они расшифровывают буквы VW как свое любимейшее высказывание: «глубоко порочный»

Пассажирская дверь тоже была заперта. И боковая дверь. И задняя.

– Если этот фургон бросил вор, то он был весьма озабочен вопросами безопасности.

– Может, его и не крали. Может, хозяин просто не стал утруждать себя тем, чтобы отогнать эту рухлядь на свалку.

Рация Фрай затрещала. Пока она слушала, Купер пригнулся и заглянул под грузовик. У выхлопной трубы не хватало куска, по земле расплылось темное пятно – скорее всего от масла. Одна из задних фар разбилась, крылья проржавели до дыр.

– Машина зарегистрирована на мистера Келвина Лоренса из Стокпорта, – сказала Фрай. – Но в угоне она не числится.

– Ну, на дороге этот красавчик не появлялся с октября тысяча девятьсот девяносто девятого, – заметил Купер, взглянув на лицензионную карточку на лобовом стекле. – Хотя, возможно, это ничего и не значит.

– Карточки выпускались разных цветов, чтобы издалека можно было определить, в каком месяце заканчивается лицензия. Но эта карточка уже совсем выцвела, и ее первоначальный цвет мог оказаться любым цветом радуги.

– Получается, владелец просто бросил фургон. И по всей видимости, это Келвин Лоренс. А дорожная полиция проглядела, вот и все. Обратимся в соответствующую службу, они уберут грузовик, а владельцу вышлют штраф за незаконные действия.

– Странно все это. Зачем ехать сюда из Стокпорта? По дороге есть множество местечек, где при желании можно бросить фургон.

– Не говоря уж о свалках.

– Смешно, но, похоже, людям это просто не приходит в голову. Словно национальные парки существуют именно для того, чтобы ими пользовались как гигантской помойкой.

– Бен, окружающая среда – не наша забота. Оставь ее своим друзьям в красных куртках.

Но Купер все никак не мог успокоиться:

– А если уж бросаешь машину, то зачем оставлять номерные знаки? Глупо.

– И это не наша забота. Оставим ее патрульным полицейским.

– Но самое смешное… – произнес Купер, не обращая внимания на ее слова. – Заметила? Самое смешное в этом фургоне – запах.

Фрай принюхалась, но покачала головой.

– А чем это пахнет? Бензином?

– Да нет, – усмехнулся Купер.

– Ну и чем тогда?

Склонив голову, Купер смотрел на боковую дверь грузовика, словно прислушиваясь к тому, как в сыром воздухе ржавеют металлические части машины и медленно гниет резина. Он подождал, пока наконец не убедился в своей правоте.

– Курицей с карри, – ответил он.

 

Глава 11

Марк Рупер наблюдал, как полицейские удаляются от фермы «Рингхэмский хребет». В сам дом они не заходили. Вначале он принял женщину рядом с детективом Купером за социального работника. Впустив их во двор, Ивонна Лич, похоже, занервничала, но вскоре стало ясно, что полиция ничего не знала и у них не было полномочий, которых ей стоило бы бояться. Они даже не взглянули на большой сарай за домом.

Марку сделался нестерпим вставший перед ним выбор. Если он пойдет со своими подозрениями в полицию, то станет очевидным, откуда они узнали. По крайней мере, очевидным для Уоррена Лича. Плохо, если фермеры решат, что смотрители шпионят за ними, сообщают в полицию, в социальные службы или в Королевское общество то, что не входит в их компетенцию. Это испортит отношения с землевладельцами, а эти отношения, как говорил Оуэн, очень важны для такого национального парка, как Пик-парк. «Нельзя настраивать Лича против себя еще больше», – учил его Оуэн.

Также источник информации станет очевидным для Оуэна. А это еще хуже.

Когда Ивонна Лич пересекла двор, Марк слегка шевельнулся. Он знал, что деревья позади маскируют его очертания, а красная куртка не видна за каменной стеной. Миссис Лич все равно бы его не заметила. У этой женщины слишком много своих проблем, чтобы обращать внимание на то, что творится вокруг. Сам Лич уехал час назад. Да, конечно, на холмах под березами дежурила полиция, но им не было до фермера никакого дела. Пока у них ничего не было на Уоррена Лича. Пока. Придется Марку еще немного подождать.

Интересно, а как при таких обстоятельствах поступил бы Оуэн. Возможно, посоветовал бы не торопиться. Но как долго придется ждать? И насколько у Марка хватит терпения?

Бен Купер осторожно приложил ухо к холодному мокрому металлу. Ощущение было не из приятных. Фрай, похоже, собиралась что-то сказать, но он поспешно махнул ей рукой, чтобы она помолчала: он расслышал в фургоне какое-то неясное шевеление. Машина как будто даже слегка качнулась. Он подал Фрай знак, и они оба отошли от фургона, чтобы их не было слышно.

– Там определенно кто-то есть. Что будем делать?

Фрай не сомневалась ни секунды:

– Сообщим диспетчеру и вызовем подкрепление. И никакого героизма. Это и тебя касается, понятно?

– Согласен, – сказал Купер, складывая руки так, словно умолял о перемирии.

Фрай передала информацию, и они принялись ждать, не сводя глаз с фургона. Они знали, что полицейские совсем недалеко – вверху, на пустоши. Они ждали всего несколько минут, но эти несколько минут тянулись как вечность.

Наконец сержант и два констебля в пуленепробиваемых жилетах и с дубинками в руках подошли к фургону. Купер и Фрай наблюдали, как сержант забарабанил в боковую дверь.

– Полиция! Откройте!

Кулак у сержанта был огромный, и его стук наделал немало шума внутри фургона. Оттуда послышались звук шагов и приглушенные проклятия. На мгновение все стихло, затем лязгнула щеколда боковой двери. Скрипнув, дверь дернулась и начала медленно открываться. Полицейские в полной боевой готовности отступили на пару шагов от фургона.

– Что тебе нужно, парень? О черт.

Когда дверь открылась на фут, оттуда появилось лицо, наполовину скрытое всклокоченной бородой и шерстяной шапкой. Лицо находилось почти на уровне пола фургона, а за ручку держалась голая рука. Остаток туловища находился в спальном мешке. Наружу торчали лишь голова и одна рука.

– Выйдите, пожалуйста, из фургона, – сказал сержант.

– Чего?

– Сэр, выйдите, пожалуйста, из фургона. И покажите мне руки, когда будете выходить.

– Мать вашу, я же сплю. Что вам нужно?

– Нам нужно поговорить с вами. В фургоне есть еще люди?

Сержант просунул голову в дверь, стараясь держаться подальше от фигуры на полу, и тут же вынырнул обратно, чтобы его не хлопнули дверью по голове.

– Так. Выходите оба. И поторапливайтесь.

Стоя позади сержанта, Купер сделал глубокий вдох. Из открытой двери чем только не пахло – курица с карри была всего лишь одним из ароматов. Одни запахи были гадкие и прокисшие, другие – острые и металлические. Куперу не терпелось зайти в фургон и напрячь все чувства, но он терпеливо ждал, пока сержант вытолкнет обитателей фургона в распахнутые объятия своих констеблей.

– Давайте, давайте. Пошевеливайся, сынок.

– Ну, ладно, сами напросились.

Лицо на несколько секунд исчезло, а затем человек начал поступательными движениями выбираться из спального мешка. На всякий случай сержант положил руку на ручку двери. Наконец появился молодой человек, он быстро одевался, бормоча что-то себе под нос. Он уселся было на ступеньку фургона, но один из констеблей помог ему подняться.

– Девушка пусть тоже выйдет.

Из мрака появилась другая фигура – хрупкая, узкоплечая, двигавшаяся еще медленнее, словно в полусне. Нет – даже не в полусне, а как настоящая сомнамбула, в чьих глазах не было ни малейшего понимания, где она, что она и почему. Взгляд словно обращался в мир сна, который никто, кроме нее, не видел. Это создание не произнесло ни слова, а просто с едва заметным любопытством поглядывало из-под копны спутанных светлых волос на лица обступивших его полицейских. Не злится, не нервничает, подумал Купер. Нет испуга или агрессии. Лишь легкое недоумение, будто заметила незнакомый шум или увидела неизвестное животное. Тонкими, бледными руками она прижимала к груди одеяло.

Купер отошел от Фрай и сделал шаг к фургону, продолжая принюхиваться. Наркотиками вроде бы не пахло. Если бы они даже курили накануне анашу, он обязательно бы почувствовал. Но это не значило, что они не употребляли другую дрянь. Купер взглянул на сержанта, тот кивнул в ответ. При желании всегда можно найти основание для обыска в фургоне. Или запустить сюда собаку, или за пять минут разобрать весь фургон на запчасти.

– Эта машина принадлежит вам? – обратился сержант к молодому человеку со всклоченной бородой.

– Ну, мне, – ответил тот. – Да не спер я ее.

– Хорошо. Назовите ваши имена.

– Да что мы такого сделали?!

– Имена. Вы – первый. – Сержант указал на юнца.

– Гомер Симпсон, – выпалил тот.

Купер и Фрай с улыбкой переглянулись. При этом парень, наверное, подумал, что его шутку в самом деле оценили. Но информация, полученная ими ранее, весьма пригодилась.

– Попробуйте-ка еще раз, Келвин, – сказала Фрай.

Сперва парень удивился, потом сжался от страха.

– Вы же Келвин Лоренс – или нет? Бенсон-стрит, Стокпорт?

– Вы за мной?

– Смотря что вы натворили.

– Ничего! Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Послушайте, если хотите, чтобы мы не знали, как вас зовут, потрудитесь убрать номера с фургона. Регистрация выдана на ваше имя. Так что спрятаться трудно.

– Вот дерьмо.

– Не слишком-то умно, да, Келвин?

– Меня все зовут Кел.

– Бенсон-стрит, Стокпорт – вы до сих пор проживаете по этому адресу?

– Нет, это дом моих предков.

– Можно узнать ваш настоящий адрес?

– Номер один, Карьерная улица, Стоунсвилль.

Сержант записал адрес.

– Где это?

Кел обвел полицейских ироническим взглядом, словно приглашая их посмеяться вместе с ним над глупостью сержанта.

– Это здесь, приятель. Здесь я живу.

– В фургоне?

– Ну, вы же видите.

– Это ваше постоянное жилье?

– Такое же постоянное, как и любое другое.

– А вот это спорный вопрос. Владельцы этой земли знают, что вы здесь? У вас есть разрешение на ночную парковку?

– Господи Иисусе, вы настоящие? – сказал Кел. – Или я просто попал в старое шоу Бенни Хилла?

– Нет? В таком случае, похоже, очень скоро выяснится, что этот дом гораздо более временный, чем ты думаешь, сынок.

Кел спрятал руки в рукава свитера. На его лице появилось упрямое выражение.

– Вам придется вытаскивать нас отсюда силой!

– В случае необходимости – справимся.

Сержант посмотрел на девушку. Она до сих пор не проронила ни слова. И вообще ее внимание было поглощено другим. Легким движением она откинула с глаз прядь волос и, повернувшись лицом к краю карьера, наслаждалась перезвоном какой-то самодельной «музыки ветра», висевшей на березе. Колокольчики издавали постоянный мелодичный звон, и до Купера дошло, что голос сержанта звучит странно и неуместно – бессмысленный животный рык на фоне гармонии отдаленного хора. Казалось, звуки «музыки ветра» имели для этой сонной молодой женщины смысла больше, чем маленькая армия полицейских, ворвавшихся в ее дом.

– А ваше имя, мисс? – поинтересовался сержант.

Она словно не слышала его, по-прежнему пристально глядя в пространство и не оборачиваясь, как будто по рассеянности не замечая направленного на нее всеобщего внимания.

– Вы, мисс. Будьте добры, назовите свое имя.

Тут она повернулась и странно улыбнулась ему, но эта улыбка не была отмечена недружелюбием или мрачностью. Она снова откинула со лба упавшую прядь, и ее пальцы затанцевали по лицу, удивленно касаясь щек. Теперь Купер разглядел легкий пушок на подбородке и над верхней губой, адамово яблоко и широкий лоб. Это была отнюдь не «мисс», а еще одно существо мужского пола.

Кел встал между своим другом и полицейским.

– Вы опять ошиблись. Мы зовем его Страйд, – сказал он.

Сержант тоже заметил свою ошибку.

– Ладно. Но я разговариваю с ним, а не с вами.

– Просто говорите с ним в другом тоне.

Сержант решительно подошел ко второму молодому человеку.

– Пожалуйста, назовите ваше имя, сэр.

Повисла тишина. Молодой человек начал медленно поднимать взгляд от земли, но сержант, не вытерпев, протянул руку, готовый схватить юношу за плечо. Кел злобно напрягся, и два констебля приблизились к нему на шаг.

– Это не важно, – тихо произнес юноша.

Губы его едва двигались, и слова прозвучали как шепот. Но все ясно слышали их. Рука сержанта неуверенно замерла на полпути. Он напоминал человека, взявшего на прицел лебедя, и его палец уже лежал на спусковом курке двенадцатого калибра.

– Если вы не предъявите какой-либо документ, вас доставят в участок для выяснения личности, – сказал он.

– Да уж, вот проблема, – вмешался Кел. – Ну, чего же вы ждете? Отведите его в участок. Вы, мешки с дерьмом. Какая разница, как его назвали родители? Какая разница, откуда он? Все, что вам нужно знать, это кто он. Все, что вообще нужно. Господи Иисусе.

– Вы, сэр, – религиозный джентльмен? А вот я слышал, что, если часто упоминать имя Иисуса, Деве Марии это может надоесть, и она скажет вам, что он сегодня занят и не сможет выйти поиграть.

Наконец тот, кого звали Страйд, вздохнул и покачал головой.

– Это на самом деле не важно. Это же просто имя.

– Боюсь, сэр, нам придется настоять на том, чтобы вы предъявили удостоверение. Иначе вам придется пройти с нами.

Все ждали. Наконец Страйд уселся на пороге фургона и наклонился внутрь. Полицейские заметно нервничали. Он вытащил картонную коробку с кучей бумаг и одежды и начал в ней рыться, доставая рукой до самого дна. Он вынимал содержимое по частям и раскладывал на ступеньке, внимательно рассматривая каждую вещь.

Кел смотрел на него со смешанным выражением беспокойства и обожания. Страйд взглянул на него, и, когда их взгляды встретились, между ними словно проскочила искра. Купер вздернул голову, пытаясь уловить, что за сообщениями они обменялись, но не смог проникнуть в их тайный разговор.

Неожиданно в руке Страйда блеснул острый металлический предмет. Сержант уже наполовину вытащил из-за пояса дубинку, когда Страйд открыл ладонь и показал предмет своему другу.

– Это же консервный нож, который мы потеряли, – сказал Кел.

Сержант сначала смутился, а потом разозлился. Страйд улыбнулся ему. Его пальцы опять загуляли по лицу. Они танцевали по щекам, словно что-то говорили на языке глухонемых. Может, он так смеялся?

Потом он одним движением, словно фокусник, достающий из шляпы кролика, извлек маленькую жестянку из-под печенья. На стенках ярко-синей коробочки с позолоченным ободком на крышке располагались портреты в викторианском стиле. Молодой человек снял крышку и показал полицейским содержимое. В жестянке было полным-полно всякого хлама: фотографии, письма, открытки, несколько авиабилетов, металлические значки, золотая ручка, пожелтевшие газетные вырезки.

– Вот он я, – произнес он.

Заткнув дубинку обратно, сержант взял у него из рук фотокарточку в простенькой пластмассовой рамке. Ее края совсем растрескались, а один угол откололся. Поверх плохой цветной фотографии, сделанной при слишком ярком освещении, стояла надпись «НСС».

– Это ваша студенческая карточка? – спросил сержант, переводя взгляд с фотографии на Страйда.

– Да, в универе в Шеффилде.

– Волосы у вас подлиннее, но, похоже, это вы.

– Это я.

– Саймон Бевингтон.

Сержант записал имя и отметил членский номер в Национальном студенческом союзе.

– Здесь указан адрес. Это, как и у вашего друга, адрес ваших родителей? Общага? Или что?

– Койкоместо.

– Понятно. Когда вы проживали там в последний раз?

– Шесть месяцев назад. Может, год. Кто знает?

– Карточка сделана в прошлом году. Когда вы покинули университет?

– В январе.

– Где живут ваши родители?

– Не помню.

– Прекратите.

– Моя жизнь с ними больше никак не связана.

– Интересно, знают ли они об этом, сэр, – заметил сержант. – Вы же понимаете, мы можем связаться с ними.

– Надеюсь, вам понравится.

Сержант оглянулся на констеблей и снова повернулся к молодому человеку.

– Мы должны допросить вас и записать ваши показания. Потом решим, забирать ли вас отсюда.

– Господи Иисусе! – пробормотал Кел.

– Показания! – воскликнул Страйд. – А можно такие показания? Как насчет: «Сержант, я люблю вас»?

Купер внимательно наблюдал за молодым человеком. Трудно было сказать, ломает тот комедию или нет. Но конечно, ему следовало уделить серьезное внимание: именно его имя было недавно нацарапано на земле в центре каменного круга.

Купер вздохнул. Запах курицы с карри пробудил в нем голод. Но, судя по всему, вряд ли он сегодня попадет на ланч в рингхэмском пабе.

Диана Фрай сообщила дежурному о происшествии, но к концу разговора вид у нее стал задумчивым.

– Что там? – спросил Купер.

– Команда в Тотли отработала гостей Дженни Уэстон. Помнишь девушку с дредами, которую там видели?

– Разумеется. Похоже, соседи знали про каждый шаг Дженни.

– Так вот, теперь почти наверняка установлено, что эта девушка не была случайной гостьей: судя по всему, какое-то время она жила вместе с Дженни Уэстон у нее дома.

– Известно, кто она?

– Дженни представила ее одной из своих коллег как Роз Дэниелс. Ей около двадцати, предположительно из Чешира.

– Тогда ее однозначно следует допросить. Наверняка она знает, чем жила Дженни, лучше, чем кто другой.

– Ну да, ее обязательно допросили бы, если бы смогли найти, – сказала Фрай. – Но, похоже, Роз Дэниелс исчезла.

Позади, на пустоши, наконец нашелся повод арестовать низенького толстяка в зеленой дутой куртке: он разлегся голым прямо на вереске посреди более мелкого каменного круга неподалеку и блаженно дремал на виду у всех проходивших мимо, словно не подозревая, что от холода кожа у него стала синюшного цвета, а гениталии сморщились до размера маленьких грибочков. Полицейские заставили его одеться, обвинив в непристойном поведении. А констебль Рагг улыбнулся.

 

Глава 12

Вечером того же дня Кел и Страйд сидели в Южном карьере на большом камне рядом со своим фургоном. Прихлебывая чай из кружек, они умело сворачивали бумажные папироски, набивая их табаком. Движения Страйда, одетого в штаны защитного цвета и нечто похожее на старую шинель из запасников армейского склада, были вялыми, спина ссутулилась, лишь изредка он откидывал волосы, падавшие на лицо. Табакерка лежала у него на колене. Сосредоточив все внимание на сигарете, он аккуратно засовывал внутрь нее табак, иногда улыбаясь чему-то своему, словно какой-то неведомой шутке.

Бену Куперу показалось, что тот, кого звали Кел, ведет себя явно осторожнее. Хотя он и не смотрел по сторонам, однако прекрасно знал, что за ним наблюдают. Плечи его были напряжены, и он хмурился, облизывая край папиросной бумажки, прежде чем сунуть табакерку обратно в карман своей камуфляжной куртки. Обернувшись, Кел посмотрел на закуривавшего Страйда, и в его носу блеснула пуссета. Сквозь темный ежик бритых волос – едва ли более длинных, чем щетина на его щеках, – виднелась светлая кожа.

– И что вы о них думаете? – спросил старший инспектор Тэлби.

– В основном безвредны, – ответил инспектор Хитченс.

Купер усмехнулся, и Тэлби раздраженно взглянул на него.

– Это что, шутка?

– «По галактике автостопом», сэр, – объяснил Купер. – Так путеводитель описывает планету Земля. Только этими двумя словами: «в основном безвредна».

Старший инспектор уставился на него. Ветер ерошил седые пряди его волос: они взлетали на ветру, а затем снова опускались на виски, как потревоженная ночью стая голубей.

– Дуглас Адамс, – поспешил на помощь инспектор Хитченс. – Мне самому нравился Марвин – андроид-параноик.

Старший инспектор перевел взгляд на Хитченса.

– Сэр, как-то невольно получилось. Я просто хотел сказать, что эти двое… ну, что они в основном безвредны. У полиции на них ничего нет.

Кел и Страйд сидели молча, куря свои самокрутки, умиротворенно глядя в небо и принимая жизнь такой, какая она есть. Купер вспомнил, что в описи предметов, найденных криминальной бригадой на месте преступления рядом с телом Дженни Уэстон, фигурировали сигаретные окурки. Но те были от «Мальборо», а не от самодельных папирос.

Над фургоном, на самом краю выступа карьерной стенки, росла березка. Развешанные на ее нижних ветках мелкие металлические предметы, кусочки фольги и старые консервные банки позвякивали на ветру.

– А это зачем? – буркнул Тэлби. – Новый способ мыть посуду?

– Древесное искусство, – сказал Хитченс. – Бевингтон написал стихи и приклеил их к колокольчикам. Говорит, это должно создавать атмосферу мира и гармонии. Хотите посмотреть поближе?

– Нет, спасибо. Избыток гармонии мне вредит.

Тэлби раздраженно посмотрел вниз, на фургон. Куперу показалось, что Кел только усилием воли не ответил на этот взгляд.

– Мы точно можем исключить их из числа подозреваемых? – спросил Тэлби.

– Очевидных связей с жертвой у них нет, и нет известных нам мотивов. Нет никаких доказательств и свидетельств того, что они каким-либо образом связаны с местом преступления.

– А обувь?

– Я подробно не рассматривал, – сказал Купер, – но Келвин Лоренс носит кеды, а у Бевингтона – пара мартинсов. Ни то ни другое не соответствует тому отпечатку.

– Может, у них в фургоне найдется еще и пара ботинок. Я понимаю, богачами они не выглядят, но даже у этой парочки обуви может быть не одна пара.

– Без ордера в фургон не полезешь: оснований-то нет.

Сбросив шинель, Страйд улегся на спину на краю скалы. Он пристально глядел в небо. Руки его лежали на лице, но пальцы оставались неподвижными. Дым от самокрутки поднимался на несколько футов вверх, а затем рассеивался ветром. Казалось, что он видит в небе нечто, заставлявшее его улыбаться, словно самому себе. Улыбка была такой неожиданной, что детективы тоже посмотрели наверх. Но там ничего не было, кроме облаков, плывших высоко над пустошью. Облака становились все больше и темнее. Собирался дождь.

– Если вы находите эту «музыку ветра» странной, Купер может показать вам еще кое-что, – сказал Хитченс.

Они проследовали по карьеру к неприметному местечку, прикрытому двумя большими камнями. В углублении одного из камней стоял ряд предметов, вначале показавшихся гигантскими свечками. Они были в фут высотой, сделаны из воска и вылеплены очень тщательно, все одинаковой характерной формы – длинные прямые стволы со слабыми прожилками вен и раздутыми круглыми головками, похожими на капюшон, с небольшими отверстиями на самом верху. Они были всех цветов: синие, красные, желтые, изысканных коричневатых и зеленоватых оттенков, а один – ярко-белый, с нежными золотыми жилочками вен. Они стояли, как солдаты на параде, указывая прямо в небо.

– Фу, какая гадость! – поморщился Тэлби.

– Они изображают фаллосы, – сказал Хитченс.

– Я сам вижу, что́ они изображают, – сказал Тэлби. – И фаллос – не то слово, которое первым приходит на ум.

– Наверное, пришлось немало потрудиться, создавая такие точные формы. Я даже думал, может, заявить их на премию Тернера.

– И кто этот Леонардо да Винчи, которого мы должны поблагодарить?

– Некто Кел. Он весьма гордится ими. Называет это место членофермой.

– Это непристойно.

– Да, но вряд ли их можно обвинить в нарушении закона, – заметил Купер.

– Я не хочу смотреть на это. Идемте назад.

Они пошли обратно к тропинке. Купер заметил группу женщин, приближавшихся с противоположной стороны карьера. На них были светлые куртки с капюшонами и леггинсы. Женщины оживленно болтали между собой. Остановившись, они посмотрели на Кела и Страйда, а затем подошли к березе и принялись изучать музыкальные приспособления.

– Где Фрай, исполняющая обязанности сержанта уголовной полиции? – спросил Тэлби. – Она же недавно была здесь?

– Ушла на встречу с Мегги Крю, – доложил Хитченс.

– Да, конечно, – едва слышно вздохнул старший инспектор: он не питал особых надежд в отношении Мегги Крю.

С минуту Тэлби стоял молча, разглядывая фургон и его обитателей.

– Через полчаса у меня пресс-конференция, – проговорил наконец он. – И что я скажу телевизионщикам и газетчикам?

– Предложите им не лезть не в свое дело! – отозвался Хитченс.

– Ладно, – сказал Тэлби. – С меня хватит. Пойдем.

Женщины в светлых куртках ушли дальше. Какое-то время слышалась их болтовня. Но когда они достигли камня, где стояла членоферма, наступила полная тишина.

В штабе на Уэст-стрит реконструкция добралась уже до буфета. Его умудрились сделать одновременно меньше и неудобней. Может, специально, чтобы новые торговые автоматы казались значительным усовершенствованием.

Но эдендейлскому отделению повезло. У их соседей из бэйкуэллского отделения буфета теперь не было вообще: каждый день во время ланча у подъезда появлялся представитель передвижной торговли сандвичами. Кроме того, на углу у каждого офиса можно было выпить чашку чаю или кружку «Нескафе» и съесть пачку шоколадного печенья. Но «буфетной культуры» быть не могло, поскольку не было самого буфета. Проблема разрешилась сама собой.

Бен Купер с чашкой кофе подошел к столу, где уже сидели, оживленно болтая, несколько человек из его смены. Разговор тут же заставил его почувствовать себя неловко.

– Она самая настоящая сука, – говорил Тодд Уининк.

Напротив Уининка сидела Тони Гарднер, детектив из другой смены. Она прежде служила в патрульной полиции и по привычке все еще стягивала свои прямые светлые волосы в хвостик. Она кивнула:

– Да, с ней тяжело иметь дело.

– Вы о ком? – поинтересовался Купер, хотя и так уже догадался.

– Об этой Диане Фрай, – ответил Уининк.

– Противная корова, вот она кто, – добавила Гарднер.

Купер занял свободный стул, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы не разлить кофе, поэтому ему не пришлось ни с кем встретиться взглядом.

– Просто слишком старается, – сказал он. – Скоро угомонится.

Уининк печально покачал головой:

– Не понимаю, откуда у тебя столько терпения. На твоем месте я вел бы себя совсем по-другому.

Глядя на полицейских за столом, Куперу очень хотелось рассказать им тайну Дианы Фрай, которую она однажды поведала ему, не вдаваясь в подробности, – ужасную историю ее семьи и пристрастившейся к героину сестры, которой она не видела с шестнадцати лет. Но он понимал, что ни с кем не вправе делиться этой тайной.

– Я бы сказала, куда ей засунуть свои нашивки, – сказала Гарднер, улыбаясь Тодду Уининку, словно желая показать, что согласна с ним.

Купер догадывался, что тут есть и нечто большее: для некоторых женщин Тодд обладал немалой привлекательностью, что Бену никогда не было до конца понятно. Предполагалось, что весь секрет заключался в откровенной мужественности, в сексуальном напоре, скрывавшемся за его мрачноватой ухмылкой, и в его манере двигаться. Правда, это не то, чего женщины ищут в мужчине, – как говорили они сами. По крайней мере, как говорили Бену Куперу.

Постепенно разговор перешел на другие темы – на дурное настроение начальства, ночные смены и оклады. Как выяснилось, любой из сидевших здесь смог бы руководить эдендейлским отделением лучше, чем их теперешний начальник. Тогда бы и раскрываемость удвоилась. Хотя, конечно, приходится еще иметь дело с судами. Не говоря уж об Обществе защиты преступников, как они его называли, – организации адвокатов, несущих ответственность за судебное преследование подозреваемых в преступлении, которых им поставляла полиция. Все дружно покачали головами.

– А завтра нам предстоит гоняться за белыми фургонами, – сказал Уининк. – Жду не дождусь.

Наконец остальные полицейские ушли. Купер и Уининк остались одни.

– Ты в порядке, Тодд?

– Конечно. А что?

– Просто интересно, что случилось утром. Почему тебя отозвали?

– А-а, обычная фигня, – беззаботно ответил Уининк. – У кого-то наверху опять мозги заклинило.

На экране стоявшего в углу телевизора появилось лицо старшего инспектора Тэлби. Показывали фрагмент пресс-конференции. Тэлби пытался выглядеть серьезно, профессионально и надежно.

– Тодд, – сказал Купер, – что ты знаешь о Мегги Крю? О жертве, с которой работает Диана Фрай?

– Все, что я знаю, что она почти ничего не может вспомнить о нападении. Хотя я бы на ее месте тоже не особенно старался помнить такое. Женщине тяжело, когда ее лицо превращают в сплошную кровавую рану.

– Ты не знаешь, она была замужем?

– Нет. Она – адвокат: деловые костюмы и сводки. Из тех, которые любят, чтобы их называли «мисс».

– У нее есть дети?

– Дети? Ты шутишь. Да все ее чрево уже давным-давно плесенью покрылось.

Купер мысленно вернулся к предыдущему разговору. Его раздражало то, как все закончилось.

– Послушай, ты можешь понять, что в чем-то она, конечно, аутсайдер, – произнес он вслух.

– Кто?

– Диана Фрай. Наверное, трудно принять, что ты аутсайдер. Требуется время, чтобы к этому привыкнуть.

– Ой, только не надо мне рассказывать об этом, – прервал его Уининк. – Я сам – аутсайдер. И всегда им буду. Ни рыба ни мясо – это про меня.

– Из-за того, что ты голландец?

– Наполовину. Папаша родом из Роттердама. Приехал сюда в семидесятых поработать на британских верфях. Ну и остался в Шеффилде.

– На верфях?

– Вот именно. Теперь их не осталось ни одной. Вот он и осел в Шеффилде: работал на заводе, где сталь льют, а потом и завод закрыли.

– Наверно, в детстве тебе доставалось из-за твоей фамилии?

– Смеешься? – скривился Уининк. – Я каждый день материл своего отца на чем свет стоит, только потому, что мне досталась такая фамилия. Она произносится как «Уайнинг», только с «к» на конце, говорил я. Я твердил это до посинения, но, думаешь, меня слушали?

– Это была просто шутка, – сказал Купер.

– Что-что?

– Да этот стеб. Ну, «уи», ты же понимаешь.

– Моя фамилия произносится «Уайнинг»…

– …но с «к» на конце. Точно.

Купер огляделся, подыскивая предлог покинуть буфет.

– В любом случае, – медленно произнес Уининк, – когда я перерос всех на голову, они больше так не делали. – На лице у него застыл его пресловутый взгляд. – А однажды я врезал заводиле по зубам.

– Простите, наше время истекло, прошу посторонних покинуть комнату. Следующий пункт повестки дня – протокол последней встречи.

Председатель приходского совета Каргрива носила белый кардиган и твидовую юбку и была столь близорука, что с трудом узнавала своих коллег у противоположного конца стола. Советник Мэри Солт предпочла бы, чтобы ее называли «пред», но некоторые члены совета отказывались перенимать современный лексикон и продолжали именовать ее «председатель», не обращая внимания на ее злобный близорукий взгляд.

Оуэн Фокс не принадлежал к партии советника Солт. Он вообще не принадлежал ни к какой партии, поэтому его голос не имел веса при важных решениях, например, о том, куда направить приходскую часть налогов с домовладельцев. Но они с председателем знали друг друга много лет.

В холодной комнате со скрипучим паркетом, где проходили заседания приходского совета, звуки отдавались гулко. В одном конце находилась маленькая сцена, превращенная сейчас в китайскую прачечную – для репетиций местного театра пантомимы. Со своего места Оуэн видел под столом ноги советника Солт в колготках телесного цвета. Ноги казались гладкими и блестящими, словно сосиски в оболочке. Его так и подмывало ткнуть в них вилкой.

Встреча совета началась с ответов на вопросы общественности, на которые отводилось пятнадцать минут. Обычно здесь присутствовали лишь одно-два знакомых лица, сидевших в конце комнаты, а иногда и совсем никого не было. Но сегодня вечером собралась толпа народу, пришлось даже принести дополнительные стулья. Все пришедшие желали знать, какие приняты меры для обеспечения безопасности в районе. Было высказано пожелание, чтобы на следующую встречу пригласили кого-нибудь из старших полицейских чинов, и клерку поручили написать начальнику полиции. Затем председатель перешла к повестке дня. Публике отводилось всего пятнадцать минут.

Повестка дня включала сообщение от руководства национального парка по поводу анкетирования посетителей и программу грантов по улучшению состояния окружающей среды. Окружной совет ответил на письмо об уличных фонарях и в очередной раз обсудил установку высокого барьера при въезде на деревенскую автостоянку, чтобы цыгане не оставляли там свои фургоны. Затем было сделано сообщение об успешном выполнении программы по озеленению, приуроченной к третьему тысячелетию, и члены совета обсудили мероприятия по благоустройству колодцев на следующий год. Выездную библиотеку перенесли на четверг. Провели проверку в кегельбане. Вскоре об опасностях прогулок по Рингхэмской пустоши прочно забыли. В конце концов, публике отводилось всего пятнадцать минут.

– Есть еще вопросы? – спросила под конец председатель.

Советник Солт обвела взглядом сидящих за столом. Никто не откликнулся. Оуэн посмотрел на часы. Не так уж поздно. Некоторые члены совета зайдут после заседания в «Танцующего барсука» для традиционного обмена сплетнями, а для Оуэна это – прекрасный шанс вернуться домой пораньше. Его никогда не привлекала общественная жизнь поселка, а сейчас тем более.

– Тогда объявляю заседание закрытым.

Оуэн поспешил к двери, чтобы никто из членов совета не успел отвести его в уголок и забросать вопросами о нападении на Рингхэмской пустоши. Ответить ему было нечего – он знал не больше других: неизвестно, кто бродил по пустоши и когда будет нанесен следующий удар.

Конечно, на этот счет у Оуэна имелись свои соображения. И найдись рядом человек, который правильно поставил бы вопрос, Оуэн не смог бы держать их при себе.

 

Глава 13

Свет настольной лампы падал прямо в глаза Диане Фрай, отчего лицо Мегги Крю в полумраке между лампой и окном было еще труднее разглядеть. Вечернее небо над Матлоком становилось все темнее, и Фрай чувствовала себя здесь, в этой квартире, весьма неуютно. На месте Мегги ее не успокоили бы ни «тревожная» кнопка, ни дополнительная охрана, обещанные полицией.

– Мегги, вы же понимаете, что мне нужно с вами поговорить, – сказала она.

– Сколько угодно. У меня масса свободного времени.

Прочитав дело Мегги и побеседовав с инспектором Армстронг, Фрай пришла к выводу, что, если она желает выудить у этой женщины хоть что-то, ей придется проявить настойчивость. Где-то в глубинах сознания Мегги Крю хранились важные воспоминания, так необходимые полиции, воспоминания, которые помогли бы опознать человека, ставшего теперь убийцей.

– Я хочу поговорить с вами о нашей новой жертве, – сказала она.

Мегги ждала, рассматривая лампу и не проявляя никаких признаков интереса. Фрай предприняла еще одну попытку:

– О женщине, которую нашли мертвой на Рингхэмской пустоши.

Мегги пожала плечами. Фрай начала охватывать злость, но она сумела взять себя в руки. В деле говорилось, что Мегги Крю расстроена и разочарована тем, что полиции не удалось найти того, кто на нее напал. Нельзя позволить своим личным чувствам вмешиваться в работу.

– Я ничего не знаю о вашей новой жертве. Ничего, – сказала Мегги.

– Тогда разрешите, я вам помогу. Ее звали Дженни Уэстон. Ей тридцать лет. То есть ей было тридцать лет, когда она погибла. И старше она уже никогда не станет. Рост пять футов и шесть с половиной дюймов, вес – шестьдесят килограммов. Это девять с половиной стоунов. В последнее время она пыталась похудеть, но без особенного успеха. Жила она в небольшом современном коттедже в Тотли, на окраине Шеффилда, и руководила отделом страховой компании. На первый взгляд, у вас с ней не много общего, но, возможно, в чем-то вы похожи. Дженни любила кататься на велосипеде и слушать классическую музыку – Гайдна и Штрауса. Я заметила, вы тоже любите Штрауса, Мегги.

Диана кивнула в сторону стереосистемы, на которой лежал диск «Сказки Венского леса» – единственный диск, вынутый из стойки. Яркий цвет его обложки выделялся в полумраке.

Свет все продолжал убывать. Фрай моргнула и помолчала секунду, подождав, пока глаза опять привыкнут к темноте и черты лица Мегги снова станут четкими.

– Это не мой диск, – сказала Мегги. – И я его не слушаю.

– Дженни покупала себе одежду у «Маркс&Спенсер» и в «Некст», где имела скидку. Она держала банковский счет в «Нат-Уэст», делала перечисления в «Гринпис». Она очень любила природу и состояла членом множества соответствующих обществ, включая Королевское общество защиты животных, и помогала на добровольных началах местному обществу защиты кошек. У нее был свой кот по кличке Нельсон. Знаете, откуда у него такая кличка? Когда она подобрала его, у кота была инфекция, и в результате один глаз перестал открываться. Мегги, вы когда-нибудь держали кошку?

Мегги по-прежнему смотрела в пространство. Фрай не имела ни малейшего представления, слышит ли Мегги ее слова.

– Нам известно о Дженни и многое другое. Например, что она брала в местной библиотеке биографии звезд шоу-бизнеса и романы Мейв Бинчи. Ездила на синем «фиате», но мыла его не часто. На заднем сиденье лежали сменная обувь, апельсин и мобильный телефон. Когда мы набрали номер, телефон заиграл увертюру к «Вильгельму Теллю».

Мегги смотрела без выражения и не мигая, хотя ее руки беспокойно двигались, а плечи были напряжены.

– Нет, – сказала она. – Россини я тоже не слушаю.

Все подробности жизни Дженни Фрай знала наизусть. Правда, полиции почти ничего не было известно о девушке, которая жила в доме Дженни в Тотли несколько недель назад. Роз Дэниелс исчезла так же внезапно, как и появилась, по крайней мере, со слов соседей Дженни. В один прекрасный день она прошла с рюкзаком за плечами по улице Квадрант и постучалась в дверь Дженни. Пожилой мужчина, встретивший ее по дороге на почту, заметил армейские ботинки и кольца в носу, а волосы ее назвал «спутанными». Ему семьдесят пять, и в современной моде он не особо разбирается, но попался весьма наблюдательный старичок. Он даже предположил, что она не носила лифчика.

Но имя молодой женщины полиция услышала лишь от коллеги Дженни. Сотрудница заглянула к Дженни в гости, и ей представили девушку. Удивительно, что она вообще запомнила имя Роз.

«Она была еще девчонкой. Я бы не дала ей больше двадцати лет. Студенточка такая, понимаете? Дреды, армейские штаны, и уселась прямо на пол, словно ее никогда не учили пользоваться стулом. Судя по всему, ей не приходилось работать. И уж точно не приходилось работать в офисе по продаже страховок.

– Она много говорила?

– „Привет“. Вот и все, что она сказала. И даже это было сказано довольно высокомерно. Словно она оценила меня с первого взгляда и решила, что я слишком скучная, респектабельная и вряд ли ее заинтересую. Я еще подумала: „Какая наглость!“ То есть если я скучная и респектабельная, то, значит, и Дженни Уэстон для нее такая же. Тогда что она делала в доме Дженни, эта Роз?

– Дженни так и не объяснила, кто она такая?

– Нет. Я пыталась расспросить ее на следующий день. Осторожно, конечно. Я спросила, откуда Роз родом, и Дженни ответила, что из Чешира, но тут же переменила тему разговора, словно сказала слишком много, хотя на самом-то деле не сказала почти ничего. Просто ушла от ответа, это ясно. Да, Дженни могла быть весьма скрытной, если хотела. Не могу себе представить, что общего у нее могло быть с той девушкой».

Фрай наблюдала за нервно подергивавшимися руками Мегги. Кот не вызвал никакой реакции. Неудивительно – похоже, ни одно домашнее животное еще никогда не тревожило казарменный порядок, царивший в жилище Мегги Крю.

– Следующий день рождения Дженни наступил бы одиннадцатого декабря. Она была стрельцом. Интересовалась гороскопами. Носила цепочку с серебряной подвеской в виде знака зодиака – лучника-кентавра, полулошади, получеловека. На следующий четверг у нее был назначен прием у дантиста – пломба выпала. Дженни Уэстон относилась к тем людям, кто начинает покупать подарки к Рождеству заранее. Она уже успела купить для своей матери кашемировый свитер, а для отца, бывшего летчика Британских ВВС, – книгу об авиакатастрофах над Пиком. А для кота она купила игрушечную мышку с колокольчиком.

– Зачем вы мне все это рассказываете? Я не хочу ничего этого знать, – вздохнула Мегги.

– Дженни взяла на работе недельный отпуск. Похоже, ей очень нравился Пик-парк. И вы тоже его любите. Разве не так, Мегги?

– Любила, – ответила та. – Один случай изменил мои вкусы.

– Ну а Дженни, скорее всего, любила его до последнего вздоха. Она так в нем и не разочаровалась – не успела.

– Ну и?..

– Кроме того, она была членом Национального фонда. Мы обнаружили множество сделанных ею фотографий различных зданий, принадлежащих Национальному фонду. Фотография была еще одним ее хобби. Судя по всему, ее любимым местом была Хаммондская Башня. Вы же хорошо знаете Хаммондскую Башню, а, Мегги?

– По-моему, все эти сведения есть в моем деле, – ответила та.

– Вы же работаете там гидом, так?

– Раньше работала.

– Может, вы даже встречались с Дженни Уэстон. Во время экскурсии. Рассказывали ей о портьерах времен Тюдоров или же показали, где находится женский туалет.

– Знаете, на самом деле я практически не запоминаю посетителей. Они для меня безликая толпа. Уходят, и я их тут же забываю, если только они не задают особенно интересных вопросов.

– Может быть, как раз Дженни их и задавала. Она интересовалась историей.

– Мало ли людей интересуется историей.

Показания координатора общественных гидов по Хаммондской Башне записали сразу после нападения на Мегги Крю. Она отозвалась о Мегги как о человеке весьма знающем. Возможно, она чуть более сдержанная и строгая, но благодаря ее глубоким познаниям некоторые посетители предпочитали в качестве гада именно ее.

– Возможно, Дженни даже имела отношение к страховке вашей машины, – сказала Фрай, – или дома.

– Не думаю.

– Почему вы так уверены? Я ведь не сказала, в какой компании она работала.

Мегги искоса взглянула на Фрай.

– Я устала. Чего вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы вы помогли нам найти человека, который убил Дженни Уэстон.

– Каким образом?

С этим вопросом Мегги пошевелилась на стуле. Фрай взмолилась, чтобы та не повернулась к ней лицом: Диана продвинулась довольно далеко, и ей не хотелось, чтобы сейчас ее подвели нервы и на лице проявилось то чувство, от которого сводило живот и непроизвольно сжимались в кулак пальцы.

– Мы предполагаем, что убийца – тот же человек, который сделал это с вашим лицом, Мегги, – сказала она.

На столе находилось совсем немного предметов, вытянутых в одну линию: пресс-папье, пепельница, телефон – и зловещего вида нож для бумаг в форме кинжала, с острым лезвием и усыпанной искусственными рубинами ручкой. Этот нож был единственной вещью в комнате, которую можно было бы отнести к предметам роскоши. В его красных камнях отражался свет лампы, притягивая взгляд. Мегги задумчиво вертела нож между пальцами, то направляя острие прямо на Фрай, то назад, и укладывала его по соседству с пресс-папье, воссоздавая тем самым геометрически правильную последовательность.

– Тогда скажите мне еще одно, – произнесла Мегги. – Как убили эту женщину?

– Ударом ножа.

Мегги тут же выпустила из рук нож и взяла вместо него ручку.

– Знаете, вы только зря тратите время. Все, что я могла вспомнить, я уже вспомнила.

– Я не верю, что память исчезает навсегда, а вы? Мегги, воспоминания обязательно вернутся. И как раз в тот момент, когда вы меньше всего этого ждете. К своему удивлению, вы обнаружите, что их вызвали самые обыкновенные вещи: может быть, вам кого-то напомнит лицо на экране телевизора или какой-то предмет одежды, который вы однажды наденете, ваше собственное отражение, промелькнувшее вечером в окне.

Рот Мегги сжался, от злости даже разгладились морщинки вокруг ее милых глаз.

– Они вернутся, Мегги, – повторила Фрай. – Лучше позвольте им всплыть на поверхность, когда мы вместе сможем правиться с ними, чем позволить им напасть на вас из-за угла в тот момент, когда вы меньше всего этого ждете. Доверьтесь мне.

Мегги не сводила с нее глаз. Губы ее постепенно расслабились.

– Вы сами переживали такое?

Фрай с трудом заставила себя кивнуть. Нелепо, но этот простой вопрос вызвал именно то, от чего она предостерегала Мегги. Воспоминания с силой нахлынули на нее, вызывая ощущение, к которому она оказалась совершенно не готова. Диана не отрывала взгляда от штор, считая на них медные колечки и стараясь дышать как можно медленнее и спокойнее. Сосчитав до трех, она сделала глубокий вдох, задержала воздух еще на три счета и только затем медленно выдохнула. Такое упражнение она проделала несколько раз. Всего за несколько секунд она полностью справилась с собой. Фрай знала, что со стороны вся процедура была малозаметна: большинство людей вообще ничего не замечали и, уж конечно, ничего не замечали ее коллеги-мужчины. Но Мегги пристально посмотрела на нее, хотя и не произнесла ни слова. Когда Фрай вновь встретилась с ее взглядом, она поняла: что-то непонятным образом изменилось, словно повернули ручку обогревателя и вдоль холодных стен потянулись струйки тепла.

– Хотите кофе? – предложила Мегги.

Не вставая со своего места, Фрай заглянула на кухню, когда Мегги открывала дверь в конце комнаты. Пока Диана ждала, она просматривала свои записи, отмечая моменты оживления в разговоре. Одной темы она пока не коснулась ни разу: до сих пор она не упомянула о семье Мегги. Ее ближайшей родственницей была сестра, проживавшая где-то на западе Ирландии.

Наблюдая за тем, как Мегги наливает кофе, Диана заметила, что на ее руках нет никаких ювелирных украшений – ни колец, ни браслетов. На лице совсем не было макияжа, хотя косметика помогла бы сделать шрамы менее безобразными. Мегги также не пользовалась губной помадой. Единственным украшением были две крошечные золотые сережки в виде миниатюрных крестиков.

– Судя по отчету о прошлой беседе, – сказала Фрай, – у вас ни с кем нет постоянных отношений. Так?

– Да. – Мегги улыбнулась, но сразу же вновь стала серьезной. – В моем деле, насколько я понимаю, записано каждое мое слово, да? Ну что ж, когда дело доходит до отношений, жизнь усложняется. Кто захочет смотреть на лицо, которого пугаются даже лошади.

– Согласна, длительные отношения в наши дни не считаются чем-то само собой разумеющимся. Никто не хочет брать на себя ответственность. Полагаю, тут еще играет определенную роль то, хотите ли вы детей или нет и как вы хотите их воспитывать.

– Я вообще никогда не хотела иметь детей, – сказала Мегги. – Некоторые люди думают, что для женщины это неестественно. – Она нервно усмехнулась: видно, такая перспектива приводила ее в замешательство. – Ну, может, я еще изменюсь. Проснусь однажды и обнаружу, что у меня все же есть материнский инстинкт. А вы как считаете? Все мы жертвы наших гормонов, верно?

Мегги отставила кофейник и взяла ручку, которая лежала рядом на протяжении всей беседы. Впервые она нацарапала несколько строк в своем блокноте. Чуть подавшись вперед, Фрай попробовала разобрать, что она там пишет. Но увидела лишь стенографические значки. Мегги писала несколько минут, настолько поглощенная своим занятием, словно Фрай вдруг перестала для нее существовать. Потом она бросила ручку.

– Когда вы снова придете ко мне? – спросила она.

– В среду, – тут же ответила Фрай.

– Давайте утром. В девять часов. Утром я лучше соображаю.

– Хорошо.

Фрай посмотрела в широкое окно: последние лучи осеннего солнца рисовали на крышах Матлока красные полоски и темные тени. Солнце садилось где-то у нее за спиной. Свет должен был падать на фасад здания, потому что он наверняка не попадал в комнату, где они сидели. Утром все будет по-другому. Возможно, утром Мегги действительно соображает лучше. Но свет в это окно будет падать с юго-запада, прямо на ее лицо.

Уилл и Дагги Лич тихо сидели на кухне на ферме «Рингхэмский хребет». Отец вынес им переносной телевизор, и они смотрели новости, впившись глазами в лицо диктора, который вещал о процентах, торговых войнах и катастрофах где-то далеко, на другом краю света.

Мальчики уже давно не ложились спать вовремя. Мама никогда не позволила бы им ложиться так поздно. Она торопила бы их в постель, напоминая, что утром надо рано вставать в школу. Но отцу, похоже, было все равно. Он не вспоминал о своих детях, пока те сидели тихо и не беспокоили его. А Уилл и Дагги давно научились вести себя тихо и незаметно.

Уоррен Лич склонился над старым дубовым столом в передней комнате дома – в комнате, которую он называл офисом. Тусклая лампочка освещала разбросанные по столу бумажки. Мальчики понятия не имели, что это. Они знали только одно: что ничего хорошего эти бумажки не предвещали. Каждый вечер отец доставал эти листки, раскладывал на столе и смотрел на них. Но сколько бы он ни смотрел, от этого он казался только несчастней.

Новости закончились, и началась какая-то невообразимая комедия, где все много ругались. Мальчикам стало неловко: мама наверняка рассердилась бы, если б узнала, что они смотрят такую программу. Но теперь мамы не было и никто не говорил им, что делать, и мальчики сидели, стараясь не двигаться и не шуметь, чтобы не привлечь к себе внимания.

Наконец, когда маленький Дагги не выдержал и заснул, положив голову на ручку кресла, Уилл услышал, как хлопнула входная дверь. Отец ушел.

Уилл тут же поднялся и выключил телевизор, затем разбудил брата, и они вместе пробрались по ступенькам в свои спальни. Их кровати были не застелены, простыни лежали комком. Но они оба так устали, что не обратили на это внимания.

Однако Уилл заснул не сразу. Некоторое время он лежал, глядя в потолок и размышляя, куда ушел отец. Он тихонько молился, чтобы отец направился не в сарай и чтобы он оставил Куколку в покое. Хотя те люди по ночам больше не приходили, Уилл знал, что отец делает что-то плохое.

Всю свою жизнь Уилл прожил на ферме. Он знал ее обычаи и порядки, понимал, как она живет. И одно он знал особенно хорошо – в такое время на ферме нет никаких неотложных дел.

 

Глава 14

– Хорошо, сколько там в итоге насчитали психов?

Бену Куперу показалось, что на самом деле главному суперинтенданту Джепсону совсем не хочется услышать ответ. Этот вопрос вполне мог испортить утреннее собрание в четверг еще до его начала. Купер изо всех сил старался слиться со стенами. Вместе с Тоддом Уининком им было поручено отработать линию расследования, связанную с белым фургоном. Один из свидетелей видел этот фургон в районе фермы «Рингхэмский хребет», и скорее всего он принадлежал кому-то из местных. На это утро ему вполне хватало развлечений.

Купер видел, что вопрос главного суперинтенданта вызвал замешательство и у старшего инспектора уголовной полиции Тэлби, и тот поискал глазами инспектора Хитченса. Для такого раннего часа Хитченс выглядел довольно жизнерадостно, и у него уже был наготове ответ.

– В оцеплении сказали, что им с трудом удалось отогнать компанию личностей в черных плащах, – доложил он. – На их телах было столько металла, что они не прошли бы контроль аэропорта без помощи хирурга.

– Чего хотели?

– Говорят, на Девственниц пролилась кровь и в ближайшие сутки проявится сила, поэтому им необходимо быть здесь, чтобы получить ее.

– Чушь какая-то, – пробормотал Джепсон.

– Ребятки попались настойчивые. Под конец они все-таки ретировались в паб в Рингхэме. Инспектор опасается, что когда они вернутся назад, то будут пьяны и еще более агрессивны. Надеюсь, нам удастся сделать так, чтобы они не встретились с другой группой.

– Какой еще группой?

– Эти заявили, что должны совершить обряд очищения, посвященный Великой Богине, чтобы снять заклятие с каменного круга, который является местом священным. И некоторые полицейские едва не пропустили их туда.

– Вы о чем?

– Ну, это все были женщины, и вроде хотели… обнажиться.

Джепсон обхватил голову руками и застонал.

– Они сказали, что это называется «небесное облачение», – пояснил Хитченс.

– В каком смысле?

– Снять с себя одежду. Считается, что тогда человек как бы завернут в небо и потому намного ближе к природе и Великой Богине.

– Хитченс, вы что, смеетесь?

– Никак нет, сэр. Докладываю информацию, поступившую от наших констеблей. Думаю, они все хорошенько обсудили перед тем, как сообщить. Возможно, в эдендейлском отделении появится несколько новообращенных, и они создадут эдендейлский филиал Ордена Золотой Луны.

– А разве у нас не было раньше медиумов и ясновидящих, а?

– Шутите. Двенадцать, по последним подсчетам. Еще в нашей коллекции есть чудак, который предлагает отыскать нож всего лишь при помощи изогнутой ветки, а также специалистка по языку животных – хочет допросить белок, потому что думает, они могли что-то видеть, и эксперт по НЛО, у которого есть доказательства, что жертва была похищена инопланетянами для непонятных опытов, не имевших успеха. Да, и еще несколько экспертов по охране из этой государственной службы, «Английского наследия».

– «Английское наследие»? А им-то что нужно?

– Разрешение обследовать каменный круг на предмет возможного ущерба. Говорят, это бесценный памятник нашей культуры.

Джепсон поморщился.

– Где-то я уже слышал эту фразу. Она из какой-то книги?

– Может быть, – ответил Хитченс. – Кстати, похоже, «Английское наследие» считает, что это мы наносим ущерб камням.

– Они придурки. Избавьтесь от них.

– Газетчики еще хуже. Свалились на нашу голову.

– Это их вертолет вчера летал над пустошью?

– Ну да. А одного из этих типов мы сняли с верхушки дерева вместе с подзорной трубой. В защитной одежде, просидел там не меньше суток. А спал, привязав себя к ветке. Сказал, что научился этому в лагере «гринписовцев» в Беркшире.

– Чисто сработано, – почти с восхищением произнес Джепсон.

– Ну уж не знаю, насколько чисто. Двадцать четыре часа – это все-таки долго. Вы бы видели, во что превратилась трава под деревом. Так мы и засекли, где он находится: человеческое дерьмо способны узнать даже наши полисмены.

Джепсон скривился, покосившись на Тэлби, не проронившего ни слова за все время разговора.

– А вы что скажете, Стюарт?

– Боюсь, все довольно печально, – устало заговорил старший инспектор. – В нашем списке шестнадцать кострищ, и все появились в последние три месяца. Одни люди сооружали кострища правильно. Другие… ну, этим повезло, что огонь не перекинулся на всю пустошь. Еще неподалеку мы нашли закопанные кости животного. Скорее всего, собаки средних размеров. Проводится проверка.

Купер вспомнил эти слайды с костями. На первый взгляд казалось, что в темном волокнистом торфе застряли какие-то бледные щепки, похожие на белые и хрупкие обгорелые стебельки вереска. Потом, когда увеличили резкость, форма белых щепок на слайде сделалась смутно знакомой. Ему сразу подумалось о фермерском дворе, о пойманных овчарками крысах и о лисицах, которые обычно мышкуют на пустоши. Но все это было не то: животное было намного крупнее, и череп был больше и шире, чем у крысы.

– Эти двое бродяг не увлекаются жертвоприношениями животных? – спросил Джепсон.

– Парни из фургона? На самом деле они не бродяги, – заметил Хитченс.

– Да мне все равно, кто они такие.

– Они просто путешественники, сэр, – сказал Купер.

– Путешественники, как же. Они никуда не едут. С чего вы взяли, что они путешественники?

– Их можно рассматривать как не имеющих определенного места жительства, сэр. По закону «фольксвагеновский» фургон не считается местом жительства, даже если он сломан и не в состоянии передвигаться.

– Тогда на что они живут здесь, Купер? Орехи и ягоды собирают или что?

– По нашим сведениям, этот Келвин Лоренс раз в неделю ездит на автобусе до Бэйкуэлла за своим пособием.

– Ага, значит, он попрошайничает у службы социального обеспечения. А другой?

– Саймон Бевингтон даже не регистрировался для получения пособия, – ответил Купер. – Похоже, он все время проводит в окрестностях карьера или на пустоши. Он ни на что не претендует. Скорее всего, они делят то малое, что получает Лоренс.

– О, любовь и мир, аллилуйя! – пропел Джепсон.

– Им этого должно хватать – вряд ли они живут на широкую ногу. Но они не бродяги.

– Да будь они хоть цирковыми артистами на трапеции, мне-то какое дело, Купер. Их спрашивали о жертвоприношениях животных?

– Нет, сэр.

– Так спросите. И найдите этого Мартина Стаффорда и девушку, Роз Дэниелс. Надо найти хоть кого-то из них, ясно? Есть еще что-нибудь? Надеюсь, больше фокусов не ожидается? На сегодня с меня хватит.

– Ах да, – сказал Хитченс, словно неожиданно вспомнил важные сведения, про которые все забыли, – есть же еще членоферма.

– Какая ферма? – переспросил Джепсон.

– Ну, я не про ферму типа фермы Уоррена Лича. На этот урожай Европейский Союз субсидий не отпускает…

Уоррен Лич ждал, пока придет молоковоз. Это было одно из немногих обыденных дел, которые все еще наполняли его дни. Загнать коров, подоить, дождаться молоковоза. Утреннее молоко забирала местная сыроварня в Давдейле для производства сыра «хартингтон-стилтон». Многие фермеры гордились тем, что в знаменитом «стилтоне» есть и их молоко: казалось, они чувствовали, что поддерживают традиционный брэнд долины, а не отдают свою продукцию в пусть огромную, но безликую корпорацию. Лич когда-то тоже гордился и хвастался качеством своего молока. Сейчас он обнаружил, что оно больше не волнует его. Если бы он вылил молоко в канализацию или ближайшую канаву, его чувства не изменились бы ни на йоту.

Парень, обычно приходивший помогать ему, не появился ни вчера, ни сегодня, и Личу пришлось все делать самому. Гэри был одним из Доусонов, из Пилхау – местечка на противоположном краю пустоши. Доусоны ничего из себя не представляли, но по крайней мере были из фермеров. В воскресенье днем Лич поссорился с Гэри: вышел из себя и обругал парня, назвав его лентяем, а тот пригрозил, что никогда больше не придет сюда, и, похоже, держал свое слово.

В общем-то такое положение дел Лича устраивало; он предпочитал оставаться один и работать за двоих, чтобы в голову не лезли разные мысли. Но и это продолжалось недолго: молоковоз уезжал, и оставшаяся работа уже не казалась такой срочной: коровы больше не мычали, требуя к себе внимания, на проселочной дороге не сигналил молоковоз, а сыновья уехали на автобусе в школу в Каргриве, – и остаток дня тянулся бесконечно.

В то утро подошла легковая машина. Он-то ждал, что с дороги свернет молоковоз, но мотор звучал по-другому. Обычно от дизельного двигателя окна фермерского дома вибрировали и пыль на оконных рамах смещалась. Да, за последние два дня здесь побывало множество полицейских машин, но все они ехали прямо по проселочной дороге, мимо сарая, а эта завернула во двор. У Лича перехватило дыхание. Он знал, что рано или поздно те, кого он так боялся, появятся здесь.

Фермер разглядывал свои руки, пораженный тем, сколько же грязи въелось в пальцы, словно он не мылся несколько дней. Как давно он ходит с такими руками? Он взглянул на стальной сейф, где хранился его обрез, и подождал, пока нахлынет та привычная волна агрессии, та праведная злость, что вдыхала силу и огонь в его члены. Он был из тех людей, кто при случае выпроводил бы и служебного пристава. Но сейчас что-то было не так. Адреналин почему-то не поднимался, тестостерон так и не заиграл в крови. Он чувствовал себя слабым и беспомощным, одиноким и загнанным в угол – даже драться не хотелось. Казалось, наступил тот конец, который он всегда предчувствовал с таким ужасом.

Лич тихо засмеялся, услышав, что в ворота входят люди. «Ты дошел до ручки, Уоррен. Какой с тебя теперь толк?» В голову пришло не открывать дверь, спрятаться в другой комнате, пока чужие не уйдут. Так поступили бы женщина или ребенок. Неужели он докатился до такого?

Не в силах честно ответить себе на этот вопрос, он стоял как вкопанный, когда раздался стук в дверь. Затем постучали еще раз, более нетерпеливо. Лич зашевелился, так и не придумав, что сказать. Что судебные приставы делают в таких случаях? Ясно, чтобы забрать мебель, поодиночке они не приезжают. Может, ему просто хотят вручить судебное извещение? Или они приехали, чтобы оценить его имущество для продажи? Тогда флаг им в руки. Ценностей тут маловато.

Но, как выяснилось, это были не судебные приставы – опять приехала полиция. Он немедленно узнал первого же, кого увидел, и лицо этого человека напомнило ему о жизненно важных вещах, которые он должен был сделать, но не сделал. Он наблюдал, как полицейские автомобили и фургоны снуют туда-сюда по его земле, и проклинал при этом каждую машину, и уже отчаялся услышать, что полиция заканчивает свои дела на пустоши и что они что-то узнали о женщине, которая здесь умерла. Он мечтал, чтобы хоть кто-нибудь сказал ему, что происходит. Даже сейчас он не знал, что делать. Оставалось только одно – сообщить им, что сказать ему нечего.

– Детектив Купер, детектив Уининк, мистер Лич. Мы буквально на пару слов и не отнимем у вас много времени. У фермеров всегда полно дел.

Полицейский старательно улыбался, но Лич не ответил на его любезность.

– Не городите чепухи. С меня уже хватит.

– Как пожелаете.

Лич посмотрел на другого, крупного человека в кожаной куртке и почувствовал, что его былая самоуверенность потихоньку возвращается к нему.

– Вас двоих зачем сюда прислали? Что, смотритель теперь боится приходить? Решил, что меньше как толпой здесь не справиться. Ничего вы от меня не узнаете, можете не стараться.

– Мы собираем сведения о машинах, которые видели здесь в воскресенье, – сказал Уининк, пристально глядя на фермера.

– Опять? Меня ведь уже об этом спрашивали.

– Нам поступило сообщение о фургоне, который в тот день выезжал из ворот вашей фермы между двумя и тремя часами. Это был ваш фургон?

– Разве похоже, что у меня есть фургон? Есть «лендровер», но он едва на ходу. На худой конец есть трактор или коровья спина.

– Значит ли это, что я могу записать «фургона нет»?

– А, пишите, что хотите.

– Свидетель говорит, это был белый, но довольно грязный фургон. Возможно, «форд-транзит».

– Тут таких полно.

– Припомните, вы видели такой фургон? – спросил Купер. – На нем кто-то приезжал к вам на ферму?

– Ко мне нечасто приезжают.

– Но в тот день у вас были посетители, не так ли?

– Не помню.

– Может, торговый агент? Или агроном? Или еще кто в том же духе?

– Мне сейчас ни агроном, ни заезжие торговцы не по карману!

– Может, доставка товаров?

– Вы что, издеваетесь?!

– Вы знаете кого-нибудь с таким фургоном?

– Слушайте, давайте я вам помогу. Представьте себе, какой-то долдон заблудился и решил поискать дорогу на моей земле. А может, просто остановился сандвич сжевать и загородил фургоном мои ворота. Раньше так бывало. Ясно, что полицию такие пустяки не интересуют. Вы же чертовски заняты, а?

– Я уверен, что, если бы вы позвонили в участок, первая свободная машина тут же была бы здесь.

Лич закашлялся. Хоть бы эти полицейские убрались поскорее! Кашель не прекращался, словно у него случился приступ аллергии. Он слишком устал, чтобы выдерживать их напор. Да и не похоже, что эти проглотят все, как смотритель.

– У вас тут автоугонщики водятся? – спросил Купер. – Местечко здесь тихое, а они любят оставить где-нибудь машину, да еще и поджечь ее.

Лич проследил за взглядом детектива: тот смотрел на обгорелый остов пикапа рядом с большим сараем.

– После аварии остался, – пояснил Лич. – Все руки не доходят убрать.

– И все-таки вернемся к тому белому фургону… – напомнил Уининк.

– Я же не отказываюсь помочь, но… – пожал плечами Лич.

– А как поживают ваши сыновья? – поинтересовался Купер.

– А че им?

– В воскресенье они были дома? Они могли видеть фургон. Мы можем поговорить с ними?

– Они в школе.

– Может, наш сотрудник заглянет к вам попозже?

– Не знаю, будет ли от этого польза.

– А ваша жена? – спросил Купер. – Она была на ферме в интересующее нас время?

– Моя жена? – Наконец Лич откашлялся и сплюнул, чуть не попав Куперу на ботинок, будто изрыгая все свое раздражение, не дававшее покоя его легким. – Мистер, вы теряете время! О моей жене можете забыть.

Через несколько часов в то же утро Диана Фрай и инспектор Хитченс вошли в кабинет старшего инспектора уголовной полиции Тэлби.

– Есть что-нибудь? – со слабой надеждой спросил он.

– Новые сведения о родителях. Я имею в виду семью Уэстонов, – ответил Хитченс.

– И что там?

– Первое – в прошлом году ограбили их загородный дом в Эшфорде.

– Загородный дом? Хорошо у нас живут учителя!

– По-видимому, Уэстоны собираются через год-другой переехать туда, когда мистер Уэстон выйдет на пенсию. Кстати, он заместитель директора.

– Неплохая, надо полагать, у него будет пенсия.

В голосе старшего инспектора Фрай послышалась тоскливая нотка. Ему оставалось до пенсии еще несколько лет, хотя при желании он мог уйти и раньше. Интересно, во сколько обошелся Уэстонам их дом? Она представила себе жимолость у входа, розы в саду и чету Уэстонов у небольшого пруда с карпами. Затем Диана попробовала представить, что Тэлби тоже живет в таком доме. Но Эрик Уэстон, выйдя на пенсию, мог уединиться в своем коттедже с миссис Уэстон. А это совсем другое дело.

– Что, настоящее ограбление?

– Так мы же по нему и работали, – напомнил Хитченс. – По программе грантов министерства внутренних дел.

Тэлби невесело усмехнулся. В прошлом году ходили слухи, что правительство целенаправленно выделяет деньги на борьбу с квартирными ворами. Полицейским отделениям предложили разработать собственные проекты, согласовывая их с определенными критериями. В частности, требовалось, чтобы в районе был достаточно высокий уровень ограблений. Эдендейлский отдел так и не получил денег: как они ни фокусничали с географией или временем, цифры упорно не сходились.

– На самом деле это было больше чем ограбление. Дом просто разгромили. Такой беспорядок, – вы бы видели фотографии!

– Ничего нового здесь не изобрели.

– Так вот, вчера я разговаривал со следователем, который вел это дело, – продолжал Хитченс. – Он все еще работает у нас. Знаете, как бывает: нужный тебе человек уже давным-давно перевелся на другое место или же собрал вещички и ушел в частный сыск – пару лет назад в городе появилось такое агентство.

– А что второе? – напомнил старший инспектор.

– Ну, в прошлом году у мистера Уэстона были проблемы: во время школьной экскурсии, которой он руководил, погиб ребенок.

– Ладно. Об этом можно было спросить и его самого.

– Здесь все не так просто, сэр.

– Что там еще?

Хитченс хлопнул по папке со следственными документами.

– Все это выяснилось, когда мы арестовали грабителя. Преступник – его звали Уэйн Сагден – оказался дядей погибшего ребенка. Не секрет, что семья обвиняла в несчастном случае мистера Уэстона, – все это есть в деле. Ему также приходили письма с угрозами, но мы так и не смогли установить их автора. Похоже, что Сагдены, проживающие в Эдендейле, стоят друг за дружку горой. Худо будет тому, кто тронет хоть одного из них.

– Получается, грабитель мстил Уэстону? – поинтересовался Тэлби. – Это имеет отношение к нашему делу?

– Возможно, – ответил Хитченс. – Этого Уэйна Сагдена посадили на двенадцать месяцев в тюрьму в Дерби, хотя он и заявлял о своей невиновности. Но проблема в том, что его выпустили две недели назад.

Бен Купер зашел в отдел уголовного розыска, как раз когда Диана Фрай вернулась со своей встречи. Заметив его, она принялась усердно перекладывать бумаги, а затем смела с соседнего незанятого стола крошки от печенья.

– Ну, как там у тебя с Мегги Крю, Диана? – спросил Купер.

Вроде бы его голос звучал совсем обычно, но Диана резко взглянула на него.

– А что это ты интересуешься Мегги Крю?

– Просто спросил.

– К тебе она не имеет никакого отношения, и ты это знаешь.

– То есть?

– Я слышала твое выступление на утреннем брифинге. Обязательно надо было влезать в разговор об этих двух бродягах из карьера? Ах, какой борец за правду!

– Я не специально.

Купер отвернулся и взял со стола несколько бумаг, избегая встречаться с ней взглядом. Он слышал, как она вздохнула и шумно передвинула стул. Купер подождал несколько секунд.

– Слышал, что ты собираешься работать с инспектором Армстронг, – сказал он. – Когда утвердят твое повышение.

Фрай ответила не сразу. Он поднял глаза и встретился с ее хмурым взглядом.

– Она хорошо выполняет свою работу, – сказала Диана.

– Да, я знаю.

– Что-то не слышно уверенности в твоих словах, Бен. У тебя были проблемы с Ким Армстронг?

– Нет, никаких проблем.

Купер не отрывал взгляда от папок с делами на своем столе. С тех пор как началось расследование убийства, работы резко прибавилось. Он вздрогнул, обнаружив, что Фрай неожиданно подошла к нему и заглянула прямо в глаза. До него внезапно дошло, что ее близость его пугает.

– Брось, – сказала она, – что там у тебя с инспектором Армстронг?

– Я понимаю, что ее интересует только ее программа. Другие тоже так считают.

– Это чушь, и ты это знаешь. Ким Армстронг – способная женщина и прекрасно знает свою работу. У нее звание майора, и она серьезно относится к расследованию. Убили девушку…

Неожиданно Фрай замолчала. Купер вдруг понял, что улыбается ей. Наверное, он выглядел смешно и нелепо, но это вышло само собой: чтобы Фрай кого-то так страстно защищала? Бен кивнул ей, хотя этот жест тоже был не совсем уместным.

Сбитая с толку, она отвернулась.

– Ладно, Диана, – сказал он. – Ты говорила об убитой девушке. Так что с ней?

Фрай вытащила календарь на 1999 год с фотографиями обнаженных женщин на фоне ярко-красных спортивных машин. С гримасой отвращения на лице она разорвала его пополам и выбросила в мусорную корзину.

– На самом деле никто не знает, – сказала она. – Никто не знает, что за кошмар мог произойти с ней перед тем, как она умерла.

 

Глава 15

Почувствовав, что окоченевшие пальцы начало пощипывать, Оуэн Фокс подумал, что надо бы найти в кармане куртки перчатки. Но он знал, что пальцы щиплет не только от холода.

За последние несколько лет через его руки прошло такое, о чем невыносимо было даже думать. Иногда ему удавалось выбросить воспоминания об этом из головы. Он поднимался на вершины холмов и позволял ветру выдуть эти воспоминания из уголков своей памяти. Но его руки каким-то образом все еще помнили: пальцы все еще касались крови, и безвольных конечностей, и холодных щек. Он словно вечно нес мертвое тело, словно был обречен каждый день держать на руках того ребенка, и так будет всю оставшуюся жизнь.

Неужели руки могли помнить, когда воспоминания уже покинули память? Иногда достаточно было лишь коснуться какого-то привычного предмета – дотронуться до рукава поношенной кожаной куртки или яблока в пластиковом контейнере, неожиданно пролить на себя теплый суп. И столь незначительное событие тут же вызывало воспоминание, от которого он весь дрожал, не в силах перевести дыхание, а горло сжималось от боли.

Иногда на него так же действовал какой-либо запах или звук – вонь бензина на заправке или жужжание вентилятора. Но чего он просто не в состоянии был выносить, так это воспоминаний, которые возникали от прикосновений: мучения были столь велики, что Фокс готов был отрубить себе руки.

Оуэн провел пальцем по глубокой складке, которая пролегла от указательного пальца через всю ладонь. Удивительно, как эта линия раздваивается, разветвляется и пересекается другими линиями. В хиромантии она вроде бы называется линией жизни. Или это та, что проходит у основания большого пальца? А, не важно – обе линии заканчивались сеточкой складок, напоминавшей кисею; они не обрывались резко, а постепенно исчезали, словно таяли в неизвестности.

Он заставил себя отвести взгляд. Если смотреть на руку слишком пристально, можно вновь ясно увидеть девочку в порванном голубом платьице, тяжело повисшую у него на руках. Лучше думать о чем-нибудь другом. Может, стоит что-то делать, чтобы помочь Марку легче пережить шок.

Он не виноват в том, что случилось с Марком. Молодой парень. Переживет. Не стоит взваливать себе на шею еще и это бремя. Хватит с него бремени. Пусть другие чувствуют себя виноватыми.

Марк Рупер осторожно пробирался по склону, покрытому увядшим вереском. Он старался идти осторожно, выбирая голую поверхность кроличьих тропок, чтобы под ногами не хрустели сухие стебельки. По торфу ступалось легко, словно земля радушно приветствовала его, дружески касаясь его брюк цеплявшимися за них сухими листьями. Он ждал уже целый час. Но никто из людей, за которыми наблюдал Марк, не видел его, стоявшего над ними в березовой роще на холме. Свою красную куртку Марк сегодня оставил дома и давно уже научился искусству оставаться незамеченным. К тому же он приготовился ждать ухода полиции столько, сколько потребуется.

Двое мужчин внизу были детективами: он узнал одного из них – запомнил с того воскресенья, когда его допрашивали. Этого полицейского звали Купер. Марк видел его еще один раз, вместе с женщиной, когда Купер беседовал с Ивонной Лич. Детектив был молод и, похоже, нездешний. В его взгляде не было той агрессии, которую Марк заметил у других полицейских. Он больше напоминал смотрителя. К тому же этот детектив, Купер, заставил Марка представить, каким бы стал сейчас его брат, если бы был жив.

Наконец полицейские покинули ферму. Возможно, они снова направились в центр проката велосипедов. Сегодняшним утром там, на парковке, было полно полицейских машин, что неприятно удивило самых ранних посетителей, разгружавших свои горные велосипеды и стаскивавших защитные шлемы.

Прямо над уступом Рингхэмской пустоши находились Девять Девственниц. Марк знал, что там полиции еще больше. Они охраняли каменный круг от публики, как священники защищают алтарь от непосвященных.

В ста ярдах по склону холма Оуэн Фокс ставил межевую стену. Работы было еще много, и районный смотритель, наверно, будет трудиться до наступления темноты.

Марк видел, как Оуэн стянул перчатки и взялся за новенький стенной молоток, купленный за три фунта всего несколько недель назад. Острое лезвие сидело на древке под правильным углом – инструмент был предназначен для сглаживания углов камней. Из стены не должны торчать острые камни, это небезопасно. Иногда Марку хотелось попросить у Оуэна молоток и сгладить им окружающий мир – чтобы острые углы не кололи его чувства и не раздирали в клочья его память.

На земле рядом с Оуэном стоял небольшой рюкзак, из которого высовывалась антенна рации. Неподалеку в нужном порядке лежали камни, оставляя рабочее пространство открытым. Земля уже была выровнена, и фундамент заложен. Теперь оставалось, слаженно работая руками и глазами, поместить каждый приготовленный камень на свое место.

Марк молча прошел вперед и остановился в нескольких ярдах от стены. Какое-то время он наблюдал за руками Оуэна. Смотритель обтесывал камни, пока не добивался того, чтобы они тесно прилегали друг к другу: когда стену закончат, будет невозможно стронуть с места ни один из них. Неужели человек, так тщательно созидавший, мог думать о том, чтобы что-то разрушить?

Оуэн поднял очередной камень и качнул молотком, надрезав желтый песчаник, отчего его перчатки покрылись мельчайшей пылью.

– Оуэн?

Смотритель удивленно поднял глаза, и молоток, сверкнув на солнце лезвием, замер в воздухе. Немного золотистой каменной пыли с древка молотка осыпалось на его красную шерстяную куртку. Марка потрясло выражение, на мгновение промелькнувшее на лице Оуэна, словно смотритель мысленно входил в образ, который приберегал для туристов. И тут Оуэн разглядел, кто испугал его.

– Что ты здесь делаешь, Марк? – спросил он. – Ты должен быть дома.

– Как и вы. Сегодня у вас тоже выходной.

Оуэн пожал плечами.

– У меня есть работа. Стена ждать не будет. Межевые границы надо содержать в порядке, что бы ни происходило. И эту работу никто за меня не сделает. Во всяком случае, уж точно не Уоррен Лич.

Стена образовывала межевую границу там, где верхние поля фермы «Рингхэмский хребет» подходили к лесам парка. Марк уже помогал Оуэну менять ступеньки, которые разрушились от многолетнего использования. Первые их строители использовали плоские плиты из песчаника и сделали ступеньки не так плохо – они прожили почти две сотни лет. Но ботинки туристов давили на них слишком сильно, и ступеньки заметно расшатались и стали опасными.

Теперь Оуэн работал на вершине холма, заделывая проем в межевой стене, через который повадились шастать туристы – особенно те, кому было лень пройти несколько ярдов до ступенек перелаза. Это была двойная стена, но верхние камни потихоньку осыпались один за другим, а погода довершила дело, вымыв связывавший их раствор.

Марк и Оуэн с минуту стояли посреди разбросанных камней. И хотя Оуэн находился совсем близко, казалось, между ними настолько огромное расстояние, что Марку не становилось легче от его присутствия. Он не предполагал такой холодной встречи. Не для того он дожидался среди деревьев, пока уйдут полицейские. Неожиданная пропасть, пролегшая между ними, напомнила Марку зиявшую в стене брешь, словно ждавшую, что ее залатает заботливая рука.

– Оуэн, с тобой вчера полицейские говорили? – спросил Марк.

– Так они сейчас со всеми разговаривают.

– А о чем?

– Ты удивишься, – усмехнулся Оуэн.

Он поднял камень, отчистил его от грязи и принялся рассматривать на свету, как ювелир, вглядывающийся в грани только что отполированного алмаза. Марку нравилось наблюдать, как работает Оуэн. В лесу на холмах старший смотритель становился совсем другим человеком. В инструкторском центре, сгорбившись над столом, заваленным бумагами, рядом с которым стоял небольшой электрический обогреватель, он всегда казался не в своей тарелке.

– А что они хотели узнать, Оуэн? – продолжил Марк.

Оуэн был его другом и наставником все то время, что Марк учился работе смотрителя, да и в первые несколько недель его самостоятельной работы – тоже. Марк привык к тому, что одно только присутствие этого бородатого человека в красной шерстяной куртке снимает многие проблемы; он сиял от гордости, когда люди приветствовали Оуэна как старого друга, смеялись над всеми его шутками и забрасывали его вопросами по любому поводу – вопросами, на которые он из вежливости отвечал всегда, даже когда совершенно не знал ответа.

– Задали всего несколько вопросов, – ответил Оуэн. – Хотели воспользоваться моим знанием местности. Почему бы и нет?

– Когда идет следующий автобус на Бакстон, да? Или где ближайшая круглосуточная аптека?

Оуэн улыбнулся вымученной шутке Марка – напоминанию о том, как однажды во время их совместного обхода вершин Дарк Пика они неожиданно повстречали на заброшенной дороге двух пожилых дам. Этого было достаточно, чтобы Марк вновь обрел столь необходимую ему уверенность и чтобы притупилась боль, которую он почувствовал, впервые увидев на лице Оуэна такое выражение.

– Интересно, полиция еще будет допрашивать меня? – размышлял вслух Марк.

– Ты же им все сказал, или нет?

– Да вроде все.

Но Марк знал, что сказал он не все. С детективами оказалось не так-то легко говорить, как ему прежде казалось. Есть определенные вещи, которые физически невозможно высказать, когда за вами записывают каждое слово. Эти фразы звучали бы слишком глупо и странно. Прежде всего, он не представлял, как описать полиции женщину, лежавшую между камнями. Как передать то, что она выглядела танцующей.

– В любом случае, – сказал Оуэн, передавая Марку один из верховых камней, – теперь уже все позади. Забудь и возвращайся к работе. С какой стати им снова беспокоить тебя?

В ожидании, когда Оуэн залатает нижнюю часть стены, Марк складывал камни на траве, выстраивая их в линию.

– Не знаю, – говорил Марк. – Я никогда… ну, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.

– Я понимаю, парень. Передай мне веревку.

Оуэн снял свои плотные хлопчатобумажные перчатки И в два ряда натянул веревку вдоль поврежденной части стены, закрепляя ее между деревянными колышками.

– Относись к полицейским спокойно: они просто делают свое дело, как ты или я.

Голос Оуэна звучал тихо и монотонно. Успокаивающе. В общем-то, было не важно, что он говорил, – Марка утешал сам звук его голоса. Он никогда не слышал, чтобы Оуэн повышал голос, хотя поводы для этого возникали частенько: когда велосипедист или мотоциклист открыто игнорировали его дружелюбное предупреждение о том, что они нарушают закон и рискуют попасть под суд; когда одетые не по сезону туристы плевали как на его советы, так и на здравый смысл и подвергали риску собственные и чужие жизни; когда фермеры то и дело вели себя по-свински. Фермеры типа Уоррена Лича с фермы «Рингхэмский хребет». Но Оуэн никогда не злился.

– Так что здесь не о чем волноваться. Расскажи им все, что ты обнаружил, Марк, им больше ничего не нужно. А поскольку им проще не тревожить тебя, они и не будут этого делать. А если будут, отправляй их ко мне.

Оуэн улыбнулся, и сквозь седую бороду сверкнули зубы, а в уголках глаз залучились морщинки. Как и большинство смотрителей, он никогда не носил шляпы, и его волосы всегда выглядели растрепанными и грязными.

– Оуэн, – снова обратился к нему Марк.

– Да?

– Где ты был?

Оуэн похлопал перчатки одну о другую, стряхивая грязь и песок.

– Когда, Марк?

– В воскресенье днем. Ты знаешь…

Марк внимательно смотрел на изумленную улыбку Оуэна. На этот раз Оуэн улыбался, не показывая зубов. Его глаза сузились, но морщинки не стали заметней.

– Твоя рация не работала, Марк.

– Я просто подумал, что, может, ты был не на месте…

– Марк, я не стал бы так тебя подводить. Неужели ты считаешь, что я мог так поступить?

Марк смотрел мимо стены – вниз, на ферму «Рингхэмский хребет». Повернувшись к остальному миру своими стенами из песчаника, постройки сгрудились вокруг двора, словно защищая его, тем самым весьма напоминая средневековое поселение. Самый большой сарай выглядел гораздо новее остальных зданий. Его зеленая рифленая стальная крыша была мокрой от недавно закончившегося моросящего дождика и сейчас поблескивала в слабых солнечных лучах.

На мгновение Марку вспомнилась женщина на Рингхэмской пустоши. По крайней мере, ее смерть наступила внезапно, не оставив ей времени понять, что происходит, или задуматься над тем, что хорошего и плохого она сделала в жизни.

Оуэн учил Марка, что в жизни бывают ситуации, когда лучше отступить, избежать противостояния, позволить событиям идти своим чередом. Он говорил, что доброе слово лучше злого, а холодная голова лучше горячей, ослепленной яростью: ослепление пройдет, и ты обязательно поймешь, что совершил непоправимую ошибку.

Марк передал еще один камень. Он оброс темно-зеленым мхом и лишайником, и Марк догадался, что он с северной стороны стены. Если стену возвел Оуэн, она была прочной и надежной, абсолютным символом стабильности.

Марк решил, что утром он снова спросит Оуэна о том, почему все-таки он тогда не сумел связаться с ним по радио. А может быть, он спросит об этом через день. Просто чтобы услышать что-нибудь более правдоподобное.

Уэстоны сидели рядышком, и лица их больше не излучали надежду. Испытав разочарование от своего первого опыта общения с полицией, они пришли в ужас, поняв, что и полицейские тоже могут ошибаться, и потеряли веру в то, что следствие к чему-либо приведет. Они заметили, что в первый раз говорили со старшим инспектором, затем – просто с инспектором, а сейчас – всего лишь с исполняющей обязанности сержанта полиции. Выражение «исполняющая обязанности», похоже, оскорбило их больше всего.

– Не поймите нас неправильно, – сказал Эрик Уэстон. – Мы уверены, вы делаете все возможное.

– В следственной группе множество людей, – терпеливо объясняла Диана Фрай. – Мы отрабатываем все версии. И это лишь одна из них.

– Мы понимаем. Правда понимаем.

Миссис Уэстон расставила чайные чашки на стеклянном столике. Она сервировала чай по хорошо отрепетированному шаблону, безо всякого намека на гостеприимство. При этом она извинилась за состояние холла, объяснив, что они не хотят его ремонтировать, поскольку в скором времени переедут в свой коттедж в Эшфорде. Когда дом продадут, новые владельцы в любом случае сделают ремонт. Так зачем сейчас возиться? Только напрасная трата денег.

Деревянная корзина на камине была полна бумаги и щепок, приготовленных для разведения огня. Обогревателя под окном хватало, только чтобы в комнате не было ледяного холода. Но обстановка показалась Фрай вполне приличной. Она считала приличным все, на чем не было плесени и паутины. Когда она возвращалась в квартиру, то могла сидеть на чем угодно, только бы там не лежал слой пыли.

– Вас, наверное, уже спрашивали о молодой женщине по имени Роз Дэниелс.

– Спрашивали, – отозвался мистер Уэстон. – Мы никогда о ней не слышали. Когда нам сказали, что она какое-то время жила вместе с Дженни, мы подумали, что, может, она – одна из девушек с работы Дженни и ей негде было остановиться, а Дженни временно приютила ее. Она вполне могла.

– Но Роз Дэниелс никогда не работала в «Глобал Ашуэранс», по крайней мере, насколько известно нам.

– Нам так и сказали. Наверное, Дженни встретила ее где-нибудь еще.

– Вы можете предположить где?

– К сожалению, нет.

– Нам она рассказывала только о людях из обществ защиты животных, – сказала миссис Уэстон. – Поговорите с ними.

– Непременно поговорим. – Фрай не отводила взгляда от своей чашки с остывшим чаем. – У меня есть еще вопрос: ваша дочь упоминала, что ее кто-то преследует? Может быть, жаловалась, что кто-то крутится у ее дома или ходит за ней по пятам? Может, неожиданные или неприятные телефонные звонки?

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы хотите сказать, что за ней следили? – переспросила миссис Уэстон. – Вы это имеете в виду?

– Что-то в этом роде.

– Она никогда не говорила ничего подобного, – ответил мистер Уэстон.

– Был один такой звонок, – сказала его жена.

– Да?

Мистер Уэстон вжался в кресло и начал беспомощно переводить взгляд с одной женщины на другую, словно совсем не понимал, что происходит.

– Дженни упоминала один звонок, – пояснила миссис Уэстон. – Не то чтобы он был неприятным, но он показался ей немного странным. Но больше такое не повторялось, насколько мне известно. Просто ей вспомнился этот звонок, когда я разговаривала с ней.

– Кто ей звонил?

– Полиция, конечно, – уставилась на нее миссис Уэстон. – Сказали, что проверяют, как охраняется дом. Но вопросы задавали смешные, и она решила, что тут что-то неладно.

– Дженни говорила вам, как звали того полицейского?

– Нет.

– Мужчина или женщина?

– Думаю, мужчина. Да, точно.

– Он не представился?

– Понятия не имею, – раздраженно ответила миссис Уэстон. Она снова посмотрела на мужа, затем на Фрай. – Вы хотите сказать, что, возможно, он вообще был не из полиции? – спросила она.

– Боюсь, такое возможно.

Супруги в унисон покачала головами.

– Дженни всегда была слишком доверчивой, – сказала миссис Уэстон. – Ей потребовалось много времени, чтобы понять, каковы люди на самом деле. А все эти ужасные мужчины… По правде говоря, лучше бы она жила одна со своим котом.

– Этот звонок может быть связан с ограблением вашего коттеджа в Эшфорде? – спросила Фрай.

– При чем здесь ограбление? – поинтересовался Эрик Уэстон. – Почему вы о нем заговорили?

– Сэр, мы отрабатываем все версии.

– Надеюсь.

– С тех пор Уэйн Сагден никак не давал о себе знать? Ваша дочь не упоминала, что общается с ним?

– Но он же в тюрьме, разве нет?

– Теперь нет, сэр.

– Что? – Уэстон, похоже, дал наконец волю эмоциям.

– Должна ли я сделать вывод, что вы ничего не знали об этом? – спросила Фрай.

– Нам никто не сказал. Разве нам не должны были сообщить?

– Обычно не сообщают. Если только нет особого риска для жертвы. Например, в случае изнасилования или нападения на ребенка. Неожиданная встреча на улице с преступником, о котором вы думаете, что он за решеткой, может обернуться большой психологической травмой.

– Но не в нашем случае.

– Маловероятно, что Сагден вернется, чтобы ограбить тот же самый дом.

– Вполне возможно, что по возвращении он мог следить за нашей дочерью, чтобы отомстить ей.

– Ну, если так…

– Вы ведь поэтому спрашиваете, не так ли? Вы предполагаете, что это он убил Дженни?

– Все не так просто, сэр, – сказала Фрай.

– Не так просто?

– Нас интересуют определенные моменты, связанные с ограблением, вот и все. Вы в то время были в отъезде, правильно?

– Да, на Кипре, – подтвердил Уэстон. – Мы ездим туда во время школьных каникул, когда можем себе позволить.

– И как долго вы там находились на этот раз?

– Месяц. Мне надо было вернуться, чтобы успеть подготовиться к новому учебному году. Знаете, до начала занятий нужно проделать много работы. Люди этого не понимают.

– Получается, что вы не пользовались коттеджем в Эшфорде, когда произошло ограбление.

– Нет. Мы попросили соседей время от времени проверять дом: ну, полить цветы и все такое прочее. Знаете, как у нас бывает: набирается полный почтовый ящик газет и всякой рекламной чепухи, и все это торчит наружу, – лучший способ показать, что в доме сейчас никто не живет.

Фрай внимательно разглядывала деревянную корзину на камине. Она чувствовала на себе пристальные взгляды Уэстонов, словно они пытались угадать ее дальнейшие вопросы.

– А как вы узнали об ограблении?

– От соседей. Они слышали звук разбившегося стекла. А позже заметили, что разбито наше окно. Так он туда и забрался.

– Ясно.

– Знаете, он здесь все перевернул вверх дном. Забрал видеомагнитофон, немного наличных денег и кое-что из драгоценностей, вот и все. Но ущерб-то какой! Стулья сломаны, картины – просто всмятку, стены, ковер – все облито соусом табаско. Нам пришлось сделать ремонт и поменять все замки, чтобы Сьюзан снова смогла пользоваться коттеджем.

– Но отпечатков пальцев не было, – сказала Фрай.

– Скорее всего, преступник был в перчатках. В наши дни даже малые дети знают, как это делается. Но кто-то видел его возле коттеджа и опознал. И еще сказали, что на его куртке нашли несколько волокон с обивки нашего кресла. Похоже, решающее доказательство.

– Боюсь, нам придется пересмотреть мотив. У семьи Сагденов есть основания испытывать к вам сильную неприязнь.

– А, так вы знаете о моих неприятностях, – произнес Уэстон. – Но на меня же не заводилось дело, так? И мое доброе имя было полностью восстановлено. Хотя кое-кто до сих пор не может забыть.

– Расскажите мне, что произошло.

Мистер Уэстон сконфуженно пожал плечами:

– Несчастный случай, вот и все. Мальчишка сильно поранился.

– Это случилось на загородной экскурсии?

– Да. У нас был пикник в Лоузхилл-холле. Вы знаете исследовательский центр нашего национального парка недалеко от Каслтона?

Фрай не знала, но все равно кивнула, не желая показывать, что плохо знакома с местностью.

– Тогда поднялась большая шумиха. Какая-то истерия. Министерство образования провело настоящее расследование. Подключили даже полицию, но, конечно, никаких обвинений не последовало.

– Понятно. Вы отвечали за эту экскурсию?

– Да, это так. Но ни малейшей халатности в моих действиях не обнаружили. Несчастный случай, простой и ясный. Никто не мог его предвидеть. Мальчик отбился от группы. Хотя я предупреждал их всех об опасности и группу сопровождало необходимое число взрослых. Всем детям было велено не сходить с дороги. Но некоторые же не слушают, что им говорят. Их ведь никогда не учили вести себя дисциплинированно.

– По-моему, это и на совести родителей.

Уэстон горько улыбнулся:

– Скажите это родным Гэвина Ферригана. Они вели себя просто оскорбительно. Даже агрессивно. Должен вам сказать, между нами произошло несколько очень неприятных сцен. Мне пришлось обратиться за советом к юристу для защиты своей позиции. Я не мог допустить, чтобы моя честность была поставлена под сомнение: это несовместимо с должностью заместителя директора.

– Вы говорите, что мальчик сильно поранился?

– У него была серьезно повреждена голова. Я делал все, что мог. Вытащил его из воды, согревал, пока не подоспела воздушная «скорая помощь». Но он разбил голову о камни на дне реки. И через пять дней врачи решили отключить его от аппаратуры жизнеобеспечения.

– Но в конце концов шум утих, во всяком случае в отношении вас?

– Да, через некоторое время. Было множество разговоров – нелепые, голословные обвинения. Знаете, это весьма неприятно. Иногда мне было стыдно за себя, хотя я и знал, что ни в чем не виноват. Но все вокруг стремились убедить меня в обратном. Абсолютно все.

– И мать Гэвина Ферригана – сестра Уэйна Сагдена.

– Ну да. Его отец, Ферриган, тогда уже сидел в тюрьме за торговлю наркотиками. А остальное семейство занималось тем, что активно мешало расследованию. Это было чрезвычайно неприятно. – При воспоминании об этом Уэстона даже передернуло. – Я вынужден был оправдываться. Хотя и не сделал ничего, за что следовало бы извиняться. Я действовал совершенно правильно. И предпринял все, что мог, для спасения мальчика.

Через несколько минут Эрик Уэстон проводил Фрай к выходу. Он смущенно замер на пороге рядом с массивной дубовой дверью, оглянулся через плечо, проверяя, не услышит ли его жена, возившаяся на кухне с посудой.

– Этот несчастный случай с Гэвином Ферриганом… – проговорил он. – Поймите, мне все это очень нелегко далось.

– Я понимаю и нисколько в этом не сомневаюсь.

– Просто… просто некоторые люди не могут забыть. Им нравится, если вы испытываете стыд всю оставшуюся жизнь.

Посуда на кухне перестала греметь, и мистер Уэстон, похоже, вдруг заметил тишину.

– Ладно, тогда всего доброго, – сказал он. – Простите, что ничем не смогли быть вам полезны.

Он вышел вслед за Фрай и остановился на ступеньках перед полуоткрытой дверью.

– Этот случай с Ферриганом… вы действительно считаете, что он связан… ну, вы понимаете?

– На данный момент ничего не могу сказать.

– Очень плохо, если так, – сказал Уэстон. – Очень плохо.

Он повернулся и ушел обратно в дом еще до того, как Фрай миновала ворота. Диана тут же услышала ворчливый голос миссис Уэстон и приглушенное бормотание в ответ, затем какой-то звучный хлопок.

Она села в машину и достала карту: хотелось как можно быстрее уехать отсюда и снова оказаться на холмах.

В отличие от Бена Купера, Фрай не испытывала горячего желания защищать неудачников – и уж тем более таких, как Эрик Уэстон. Она разозлилась и в то же время смутилась, обнаружив, что слова Уэстона не оставили ее равнодушной. Ее испугало, что несколько произнесенных им фраз так точно напомнили ей ее собственные чувства из сравнительно недавнего прошлого.

«Иногда мне было стыдно за себя, хотя я и знал, что ни в чем не виноват, – сказал он. – Но все вокруг стремились убедить меня в обратном. Абсолютно все».

 

Глава 16

– Все белые фургоны да белые фургоны, – говорил Джепсон, размахивая пачкой бланков протоколов. – Вы знаете, сколько здесь белых фургонов? Сколько их проехало здесь за два дня? Миллионы?

– Не более нескольких тысяч, – ответил старший инспектор Тэлби.

– И вы предлагаете проверить каждый? Вы хотите, чтобы мои люди разъезжали по всей стране, играя в игру «найди фургон»? Может, вы раздадите им книжицы «Обмануть всех» и прикажете не возвращаться, пока не найдут фургон с ржавой колесной осью?

– Ну, можно попросить местных полицейских поработать на нас.

– О да, конечно. Представляете, что скажет их начальство?! Они же до конца моей карьеры будут звать меня белофургонщиком.

– Это было бы весьма нехорошо с их стороны.

Старший инспектор Тэлби делал для главы подразделения обзор поступившей информации. Сведения поступали в большом количестве – информационный поток стремительно затоплял мегабайты компьютера. И ничто не связывало ни одного из известных им людей с окрестностями Девяти Девственниц в период пребывания там Дженни Уэстон. Если не считать смотрителя Марка Рупера. Ближе всех к месту происшествия находились рабочий с фермы Виктор Макколи, два молодых человека, живущих в карьере, и семейств Лича, все члены которого, занимаясь своими делами, свободно передвигались по ферме «Рингхэмский хребет».

Инспектор Хитченс принес карту Рингхэмской пустоши, на которой каждый человек из смены, дежурившей в тот день, отметил свое местонахождение. Проблема заключалась в том, что через пустошь пролегало слишком много тропинок. Поэтому вполне возможно, что кто-то мог пройти незамеченным. Белый фургон – совсем малость, но для начала хоть что-то.

– А вы подумали о Европе? – поинтересовался Джепсон. – Два дня, и этот ваш фургон может оказаться в любом городе доброй половины стран Европейского Союза. Вы собираетесь и туда послать людей? Хотите опорочить мое доброе имя еще и в европейской полиции? Боюсь, они начнут меня называть мсье Белый Фургон!

– Вряд ли дело дойдет до мсье, – заметил Хитченс. – Скорее всего, это «форд-транзит», а он производится не во Франции.

Джепсон мелодраматично вздохнул.

– Если я начну получать открытки от офицеров уголовной полиции со всей Французской Ривьеры, я хочу по крайней мере знать почему.

– В этом вряд ли есть необходимость, сэр, – произнес Тэлби.

– Если мы в ближайшее время не продвинемся вперед, то она обязательно возникнет, Стюарт. Хитченс, этот Мартин Стаффорд похож на человека, у которого есть белый «транзит»?

– Нет, сэр. Но кто знает?

– Действительно, кто? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве не нам полагается знать о подобных вещах?

– Мы как раз сейчас выясняем, где находится Стаффорд.

– Меня также интересует свидетельница, сообщившая, что фургон, который она видела, был местным. Почему она так решила?

– Ей показалось, что она видела его и раньше, сэр. Грязный фургон со ржавой колесной осью. Она говорит, что хорошо запоминает такие детали. Когда мы ее расспросили, она сказала, что этот фургон ассоциируется у нее с животными.

– Как бы то ни было, мы все равно отрабатываем эту версию, – сказал Хитченс. – Проверяем фермеров и тому подобное. Между прочим, сегодня в Эдендейле базарный день. В городе множество машин. И все, что нам нужно, – это немного удачи.

– И кстати, мы заслужили ее, – заметил Тэлби.

Джепсон кивнул.

– Еще есть свидетель, видевший этот фургон у ворот фермы «Рингхэмский хребет». Так получается, что он все же приезжал к Уоррену Личу?

– Вполне возможно, – согласился Хитченс. – Но сам мистер Лич утверждает, что водитель мог ехать мимо его ворот по своим делам. Не стоит забывать, что там проходит дорога на пустошь. Мы тоже последние два дня проезжали там.

– Естественно, уничтожив все следы шин, – сказал Джепсон.

– Бывает.

– Да, мы всегда не прочь уничтожить кучу улик с самого начала, верно? Это мы умеем. И делаем, можно смело сказать, талантливо.

– По-моему, вы несколько преувеличиваете, сэр, – возразил Тэлби.

– Преувеличиваю? – переспросил глава подразделения. – Да нисколько. Вам никогда не приходило в голову, что, когда тело найдено, иногда полезно держать полицейских как можно дальше от места преступления? Возможно, тогда мы и впрямь получили бы лучшие результаты.

– А это идея, сэр, – сказал Хитченс. – Давайте предложим ее как специальный проект в отдел оперативного планирования.

– Я подумаю над этим. Кстати, есть еще жена Лича. Ведь именно она обнаружила предыдущую жертву, эту Крю?

– Верно.

– Стюарт, нельзя упустить ни одной версии, что подкидывает нам компьютер.

– Мы так и стараемся, сэр. О Личе я не забуду, пока мы полностью не исключим его из списка подозреваемых.

– Что там с дружками нашей жертвы?

– Все дали показания, кроме того, кто написал записку. И все отрицают, что писали ее. И ни один почерк не совпал.

– И почерк Стаффорда, кажется, тоже.

– Я послал образцы графологу. Почерки схожи только на первый взгляд.

– Значит, есть еще загадочный бойфренд. Вот его-то мы и будем искать, верно?

– Загадочный бойфренд, который ездит на белом фургоне? – уточнил Хитченс.

– Загадочный бойфренд, который ездит на белом фургоне «транзит» со ржавой колесной осью, у которого какие-то дела, связанные с животными, есть острый нож и пара ботинок, отпечатком которых мы располагаем. По-моему, все идеально, – подвел итог Джепсон. – А больше вы ничего не хотите на Рождество?

– Если Санта не против, я бы еще попросил, чтобы к Мегги Крю вернулась память, – сказал Тэлби.

– Ах да. И как там продвигаются дела у Фрай?

– Медленно, по всем расчетам. Крю полностью замкнулась в себе. Фрай – наша последняя надежда. Но мы не можем вечно нянчиться с Крю, тем более если начали погибать женщины.

– Вы уверены, что Фрай справится? – уточнил Джепсон. – И где сегодня Бен Купер?

– Купер отрабатывает белый фургон, – доложил Хитченс.

– Не могу отделаться от мысли, что кто-нибудь другой справился бы с делом лучше, чем Фрай. Купер по крайней мере хотя бы старается понять человека. Он способен сопереживать.

– Ладно, – вздохнул Хитченс, – хватит с нас сопереживаний.

– А как насчет Сагдена? – поинтересовался главный суперинтендант. – Было бы полезно, чтобы со стороны это выглядело так, будто мы допрашиваем подозреваемого. Я имею в виду, политически полезно.

– Можем доставить его сюда хоть сейчас.

– Хорошо. А эта женщина из Чешира – Роз Дэниелс?

– Никаких следов. Боюсь, чтобы найти ее, потребуется ясновидение, а не сопереживание.

Уэйну Сагдену совсем не хотелось идти по повестке в участок. И его можно было понять. Прошло всего две недели, как он вышел из тюрьмы, и камеры все еще вызывали у него дурные воспоминания. Но в конце концов его просто провели в комнату для допросов, где его, закипавшего от злости и позеленевшего от страха, и обнаружили Диана Фрай и инспектор Хитченс.

– Неужели так трудно оставить человека в покое?! Если я один раз попался, так что ж с того? Или мне придется терпеть это до конца жизни? Лучше уж я сразу вернусь за решетку.

– Успокойтесь, мистер Сагден, – сказал Хитченс. – Мы просто хотим поговорить с вами.

– Ага, знаю я эти ваши разговоры. Ничего не скажу. Ни слова. Я требую адвоката.

Сагден как раз мог подойти под описание, данное соседом Дженни: рост около пяти футов, некоторая полнота от тюремной еды и недостатка движения, выцветшие глаза, волосы неопределенного цвета. Говорил он с явным местным акцентом. И наверное, иногда даже прилично выглядел – после того как получал из стирки свои джинсы и футболку.

– Я знаю свои права, – не переставал возмущаться Сагден. – Вы должны были сказать мне о них. И не сказали. Я ведь могу и жалобу подать.

Фрай не испытывала к Сагдену ни малейшего сочувствия. Вполне вероятно, что, если бы она сама недавно вышла из тюрьмы, полицейские были бы для нее последними людьми, которых ей захотелось бы видеть, а эдендейлский участок – последним местом, где захотелось бы оказаться. Но об этом она подумала бы еще до того, как идти на ограбление.

– Мы стараемся, чтобы в ходе расследования максимально возможное количество людей вышло из-под подозрения, мистер Сагден, – объясняла она. – Поэтому хотим задать вам всего лишь несколько простых вопросов.

Сагден криво улыбнулся.

– В жизни все непросто. По крайней мере этому вы меня научили. И теперь моя жизнь чертовски сложна.

– Среда, двадцать второе октября, мистер Сагден, – начал Хитченс.

– И что?

– Где вы были в тот вечер?

– Не помню.

– Вы только что вышли из тюрьмы. Вас освободили накануне. На вашем месте я бы запомнил, как провел первый день на свободе.

– Ну, наверняка пошел напиться, – предположил Сагден. – Чтоб отпраздновать.

– Местечко-то было хорошее? Может, мне посоветуете заглянуть туда?

– Знаю я в Эдендейле парочку пабов.

– Пили-то на свои? – поинтересовалась Фрай.

– Нет, встретил там нескольких человек, сказал «привет». Они мне и поставили выпивку: все знали, в какой переделке я побывал.

– Вот что значит иметь друзей, – заметил Хитченс. – А когда вы поехали в Шеффилд?

– Чего? Да не ездил я туда. Сказал же – несколько пабов здесь, в Эдендейле.

– Вам известно такое местечко – Тотли?

– Ну, слышал, – осторожно сказал Сагден.

– И даже были там?

– Не помню.

– И все-таки?

– Ограбили, что ли, кого?! Да не я это был. А скажете, что я, так зовите адвоката.

– Спокойнее, мистер Сагден. Мы ничего такого не имели в виду.

– А что тогда? К чему вы клоните? Все время блефуете, и нарветесь на неприятности. Я человек, и у меня есть права.

– Похоже, в тюрьме вы многому научились, мистер Сагден.

– На мою жизнь хватит.

– И все-таки нас интересует, были ли вы в Тотли вечером в среду двадцать второго октября, – повторила вопрос Фрай.

– Среда, двадцать второе октября. Вы уже говорили. Это на другой день, как меня выпустили.

Тут Сагден торжествующе воззрился на полицейских. Фрай так часто видела это выражение на лицах, что практически уже слышала весь дальнейший диалог.

– Полагаю, вы собираетесь заявить нам, что никогда в Тотли не были, – сказала она.

– Да? – удивился Сагден.

– Так все говорят, – пояснила Фрай. – «Я никогда там не был». Мы уже устали это слушать.

– В эту среду я был в пабе. В двух или трех пабах. Есть люди, которые скажут вам то же самое. Алиби.

– Ладно. А в пятницу, двадцать четвертого октября? Вы ездили в тот вечер на машине в Тотли?

– На машине? – Сагден усмехнулся. – Когда меня посадили, моя жена продала машину. Похоже, надеялась, что я не вернусь назад.

– Машину можно взять напрокат.

– Вот еще. Вечер пятницы? Наверное, опять сидел в пабе.

– М-да, разнообразно вы проводите время.

Сагден пожал плечами. Теперь от его страха не осталось и следа.

– Значит, так вы провели оба вечера? – уточнил Хитченс.

– Именно.

– Кстати, вы случайно не продавали украденные видеомагнитофоны?

– Эй, – насторожился Сагден. – Без комментариев.

– Нам действительно хотелось бы исключить вас из списка подозреваемых, мистер Сагден.

– Да? Не заметно. Или я ослышался? Хотя…

– Что?

– Я никогда там не был.

 

Глава 17

Старый скотный рынок находился рядом с эдендейлской железнодорожной станцией. От станции к рынку все еще вели теперь уже заросшие тропинки, которые остались с той поры, когда скотину перевозили в вагонах. Теперь скот доставляли на трейлерах и в огромных, специально приспособленных машинах, заполнявших в базарные дни пол-Эдендейла, – продавцы съезжались сюда со всей округи.

Но как бы то ни было, дни компании «Пилкингтон и сын, аукцион домашнего скота» были уже сочтены. И причиной тому послужило не только неудобное местоположение или все удлинявшиеся списки правил Евросоюза, соответствовать которым становилось все труднее и труднее. Число скотных рынков быстро уменьшалось даже в графствах – вроде Дербишира, – для которых они были традиционными. Три года назад в пятнадцати милях отсюда, в Бэйкуэлле, взвились футуристические белые паруса над новеньким сельскохозяйственным бизнес-центром, который фермеры прозвали «девять сосков» и который был частью проекта возрождения стоимостью двенадцать миллионов фунтов. Громадная парковка, современный загон, три торговых ринга, комнаты для переговоров, научно-технический центр и конференц-зал, – с его открытием дни компании «Пилкингтон и сын» были сочтены.

В результате последние десять лет здания эдендейлского рынка едва ли поддерживались в мало-мальски приличном состоянии: в крышах зияли бреши, из стен исчезли целые листы рифленого железа, проржавевшие ворота сорвались с петель, а прутья железной ограды вандалы погнули самым варварским образом. По ночам юнцы, возомнив себя ковбоями на родео, с грохотом носились на мотоциклах между постройками рынка. Стекла выходивших на улицу окон в большинстве своем были разбиты: на их рамах отрабатывали тактику попадания в цель.

Снаружи, у ограды, столпились припаркованные «лендроверы»; грязные скотовозы и огромные фуры разместились прямо на тротуаре. Бен Купер и Тодд Уининк никак не могли найти место для парковки и в итоге поставили машину прямо у переднего бампера фургона с линкольнширскими номерами.

В самой большой постройке размещался крупный рогатый скот, а в двух поменьше, находившихся через дорогу, – свиньи и овцы. Большинство овечьих загонов пустовало, лишь несколько овечек дербиширской породы топтались за деревянной перегородкой. Мужчина пытался загнать в грузовик по покрытому соломой пандусу стайку поросят при помощи одной деревянной доски и такой-то матери. Оказываясь в грузовике, поросята начинали метаться и пронзительно визжать, а потом выбегали обратно на пандус, где мужчина, вконец потерявший терпение, встречал их пинками и криками.

На обочине дороги стояла полицейская машина с включенной сигнализацией и горящими сзади ярко-красными огнями. Патрульный в форме тут же направился к ним.

– Жуткий бардак, – сказал он. – Ничего удивительного, что, как базарный день, вся автоинспекция бьется в истерике.

– Где фургон? – спросил Купер.

– Вон там. – Полицейский указал на одну из парковок, где теснились автомашины всех видов и форм. – В самом конце, так что вряд ли ему удастся выбраться оттуда скоро.

– Есть какие-нибудь подробности?

– Вот регистрация. – Полицейский протянул Куперу листок из блокнота. – Зарегистрирован на имя мистера Кейта Тисдейла. Как видите, адрес эдендейлский.

– Огромное спасибо.

– Нам приказано еще побыть здесь неподалеку – на случай, если понадобимся вам.

– Ладно. Но не привлекайте внимание. Для начала выключите фары, а то ваш зад сияет красным, как у макаки.

– Попробуем. Здесь просто негде припарковаться. Кстати, констебль тоже здесь. Они дежурят здесь каждый базарный день, так что с ним тоже проблем не будет.

Купер и Уининк с трудом пробирались между машинами на стоянке. Они прошли мимо огромной пятидесятифутовой фуры, в которую уже загрузили две клети с телятами. Капая грязной водой из-под задней откидной двери, с парковки отъезжал грузовик, который перед тем долго мыли и отскребали изнутри. Какой-то фермер пытался втиснуть свой скотовоз на отчаянно маленький пятачок.

Добравшись до фургона «транзит», Купер и Уининк увидели, что тот упирается капотом прямо в стену в самом конце парковки, а стоящий перед ним трейлер однозначно не даст ему развернуться.

– Когда-то он был белым, – покачал головой Купер, проведя пальцем по саже на задней двери.

Уининк обошел фургон спереди, протиснувшись между ним и блестящим крылом «дайхацу-фортрак».

– Колесная ось ржавая? – спросил Купер.

– Обе. И передняя дверь тоже. Посмотри, что за дрянь торчит из боковой.

Купер оглядел фургон: из-под низа боковой двери выглядывали, словно плохо подстриженная челка, пучки желтой соломы.

– Знавал я когда-то одну на редкость волосатую блондинку, – сказал Уининк. – Отпадная девица была. Но, если стянуть с нее штаны, выглядела она как огородное пугало.

– Идем разыщем мистера Кейта Тисдейла, – прервал его Купер.

Констебль и инспектор из общества защиты животных, одетые почти в одинаковую форму (полицейского отличал только шлем) непринужденно болтали, стоя у дверей под плакатами с рекламой кормов и удобрений. Инспектор походил на фермера. Он приветливо кивал проходившим мимо покупателям.

В самом здании рынка работники пропускали скот на торговый ринг через сложное переплетение стальных тросов. Кода Купер и Уининк проходили внутрь, несколько быков развернулись друг к другу и прямо в проходе начали выяснять, кто сильнее. Двое из них оказались бок о бок, стиснутые рядом стальных тросов высотой пять футов. Рабочие, ругаясь крича, стегали их по спинам прутьями, освобождая проход, пока бычки не устремились в нужную сторону. Затем стальные ворота, перекрывавшие путь, с громким лязгом закрылись.

Далее находился собственно торговый ринг, окруженный, словно миниатюрный амфитеатр, рядами деревянных скамеек. Часть фермеров расположилась на скамейках, другие стояли на деревянной платформе, опираясь на ограждение из стальных трубок, словно находились у стойки бара в местном пабе. Низкие балки, поддерживавшие крышу рынка, сплошь были усеяны скворцами.

На ринге четыре человека в сапогах и спецодежде, с палками в руках, следили за тем, чтобы скотина не выбежала, Входы и выходы были достаточно широкими, чтобы через них мог протиснуться человек, но слишком узкими для животных, которые отчаянно стремились выбраться за тесные границы ринга, подальше от хищных человеческих взглядов.

Купер остановился, рассматривая новую партию скотины, выходившей на ринг. Это были коровы с горных ферм, предназначенные для перевода на равнинные угодья на востоке, где их будут откармливать и улучшать породу. Одни были жутко грязными, у других разрослись задние копыта – они стали длинными и загибались, словно носы у персидских тапочек, отчего коровы хромали.

Несколько коров, развернувшись, уперлись мордами в ограду ринга, время от времени поглядывая назад, на покинутые загоны. Рабочий отгонял их, заставляя пройтись перед покупателями, чтобы было видно, как они двигаются. Коровы пугались и поскальзывались на своих же лепешках на бетонном полу, присыпанном опилками. Крупная корова заставила рабочего отбежать от греха подальше к деревянному барьеру перед аукционером.

Пока Купер смотрел, одно животное отказалось проходить в ворота на выход и стало пятиться обратно на ринг, оттесняя заодно и шедшую следом корову. Они в недоумении затоптались на месте, и рабочий с руганью погнал их вперед.

– Господи, Бен, я внезапно подумал, что больше не смогу есть мясо, – сказал Уининк.

Купер заметил пару знакомых фермеров. Фермой «За мостом» занимался его брат, но он достаточно часто посещал фермерские торги с Мэттом, чтобы запомнить некоторые имена и лица. Несколько человек, похоже, бывали везде, где фермеры собирались вместе. Подобные события составляли значительную часть их общения и заработка.

Первый фермер, которого они спросили о Кейте Тисдейле, только покачал головой. Второй сделал то же самое. Купер продолжал прокладывать путь через толпу. Уининк следовал за ним. Аукцион вел сам Абель Пилкингтон. Словно заклинание, он не переставая громко повторял: «Сорок, сорок, сорок. Пять. Сорок пять, сорок пять. Пятьдесят? Пятьдесят, пятьдесят, пятьдесят. Я никого не пропустил?»

Неразборчивый поток чисел, усиленный и искаженный микрофоном, не иссякал. Понять цену было невозможно, но у Пилкингтона на каждую скотину уходили секунды.

– Да этот Тисдейл где-то здесь, – наконец сказал старый фермер. – Вон он, работает на ринге.

Человек у входных ворот торгового ринга выглядел то ли усталым, то ли скучающим. Этот темноволосый, худощавый, заросший черной щетиной мужчина, с мексиканскими усиками и бегающими глазками, был далеко не самым старым из работавших на ринге, однако двигался он не столь энергично, как остальные. Он всего-навсего подгадывал время, когда открывать ворота, и почти не пользовался палкой, если только животное не пыталось пригвоздить его к ограде.

От тесноты и шума у Купера закружилась голова и появилось непреодолимое желание поскорее выбраться на свежий воздух. Большинство собравшихся здесь людей непрестанно что-то говорили и кричали, не обращая внимания на аукционера и с одного взгляда оценивая продаваемую скотину. Коровы, дожидаясь, пока их выгонят на ринг или снова отправят в загон, мычали без умолку. Лязгали ворота, и с улицы доносились звуки моторов скотовозов. Порой из-за шума голос аукционера был едва слышен.

Солнце поднялось уже высоко и теперь светило сквозь плексигласовую крышу на грязный пол и потные тела. Температура на ринге поднялась на несколько градусов.

– И как мы доберемся до него? – поинтересовался Уининк. – Без бронежилета и щита я на этот ринг не пойду.

Коснувшись плеча одного из служителей, Купер показал ему свое удостоверение.

– Нам нужно поговорить с Кейтом Тисдейлом. Передайте ему, что мы ждем его на парковке, рядом с его фургоном.

Они подождали, пока этот человек обменялся с Тисдейлом несколькими словами. По рингу, совсем рядом со зрителями, пофыркивая, кружили быки. Даже на расстоянии трех футов Купер чувствовал теплый воздух, шедший из их ноздрей. Один бык слишком близко подошел к покупателям, и те, отдернув руки, отступили, чтобы их не прижало к стальной ограде. Другой выпустил жидкую зеленую струйку, ударившую в бетон и брызнувшую прямо на брюки старого фермера. Тот, похоже, ничего не заметил.

Тисдейл взглянул на детективов, на которых ему показал рабочий. Выражение его лица осталось прежним, он лишь коротко кивнул. Купер и Уининк с облегчением поторопились выйти на свежий воздух. Дожидаясь Тисдейла, они читали фермерские объявления, расклеенные прямо на стене. Похоже, фермеры продавали все, что могли, – свой скот, свое хозяйство, свои земли, свои дома.

А внутри на ринг выходили все новые и новые партии скота. Двухнедельных телят, что едва держались на ногах, продали по цене пары пинт пива.

Старший инспектор Тэлби листал сводки с сообщениями от полицейских, которые медленно перетекали из паба в паб на окраинах Эдендейла. Он подозревал, что вслед за отчетами оттуда поступит и несколько дорогих счетов.

– Значит, судя по всему, алиби Сагдена подтвердится, – сказал он.

– Пожалуй, – согласился инспектор Хитченс.

– Классический случай: мотив есть, возможности нет.

– Это как рыба есть, а чипсов нет.

– Можно и так сказать, Пол.

– Хотите узнать последние новости о Мартине Стаффорде? – предложил Хитченс.

– Сгораю от нетерпения.

Время от времени Тэлби украдкой выпускал клуб табачного дыма из трубки, помогавшей ему справиться с головной болью, которая началась от долгого сидения перед компьютером. Он разогнал рукой дым, чтобы лучше видеть Хитченса.

– Мы отследили довольно большой отрезок, – сообщил Хитченс. – Подробности у Дианы.

– Мартин Стаффорд бросил Дженни Уэстон четыре года назад, – рассказала Фрай. – Пока длился развод, он также бросил и работу. Сначала перешел из «Дерби ивнинг телеграф» в «Лейчестер меркури», но пробыл там всего восемнадцать месяцев, а затем стал писать для маленького еженедельника в Чешире. Я нашла одну репортершу оттуда. Она сообщила, что Стаффорд сильно пил, в офисные часы уходил на встречи, много хвастался своими журналистскими талантами, но не прилагал ни малейшего усилия, чтобы пустить их в ход. Похоже, он постоянно подчеркивал, что слишком хорош для этого места.

– Пока не могу сказать, что он вызывает у меня сочувствие. Наверное, и в чеширской газете он пробыл не дольше?

– Меньше, – сказала Фрай. – Двенадцать месяцев. Пару раз поскандалил с редактором и в один прекрасный день объявил, что выходит за штат.

– М-да. Значит, через работодателей его уже не отыщешь.

– У последнего работодателя сохранился его адрес в Макклесфилде, поэтому я попросила Чешир разыскать его. Но там сейчас живет семья пенджабцев. Стаффорду все еще приходят письма, но они их просто выбрасывают.

– А избирательный список?

– В последний раз он регистрировался по адресу в Макклесфилде. Конечно, регистрация сделана в октябре.

– И это все?

– Не совсем, сэр. Я посчитала, что если он пытался утвердиться в роли внештатника, то должен был попробовать получить работу в некоторых крупных газетах района. Поэтому я проверила несколько редакций, просто на тот случай, нет ли его в записях. Главный редактор «Шеффилд стар» оказался весьма полезен и откопал письмо от Мартина Стаффорда, написанное несколько месяцев назад. В качестве обратного адреса указана квартира в Конглтоне. Это самый свежий адрес, который у нас есть. И сравнительно недавний.

– Телефонный номер?

– Есть, но мы еще не звонили, – сказала Фрай.

– Вы полагаете, он все еще там?

Инспектор Хитченс вмешался в разговор:

– Думаю, если он не сумел устроиться внештатником, то либо переехал в другой район, либо устроился на совершенно иную работу, либо окончил пособием по безработице. Я бы поставил на второе или третье. Вряд ли он уехал из этого округа.

Тэлби, похоже, понравился ход его размышлений.

– Пожалуй, вы правы. С Чеширом опять связались?

– Я попросил их не спускать глаз с квартиры и проследить любого, подходящего под описание Стаффорда, – сказал Хитченс. – Мы послали им по факсу его фотографию со свадьбы Дженни.

– И?..

Хитченс улыбнулся. Он выглядел совершенно довольным собой, словно был первым человеком, переступившим в этом году порог с хорошей новостью.

– Стаффорд приехал домой пятнадцать минут назад, – произнес он.

Старший инспектор долго разглядывал его с выражением смешанных чувств на лице. И Фрай его понимала: иногда Хитченс доставал Тэлби до мозга костей. Но новости, несомненно, были хорошими.

– Долго отсюда ехать до Конглтона? – спросил Тэлби.

– Недолго. Если быстро.

– Так поезжайте быстро.

От Кейта Тисдейла пахло так, словно он всю свою жизнь проводил в обществе скотины. Но на парковке рынка неуместными выглядели как раз Бен Купер и Тодд Уининк, от которых исходил казавшийся инопланетным запах чистых машин и офисов.

– И чего не так с фургоном? – поинтересовался Тисдейл. – Вон регистрация. Налоги, страховка уплачены. Так в чем проблема?

Купер объяснил причину их визита, наблюдая за тем, успокоится ли Тисдейл. Но тот по-прежнему занимал оборонительную позицию:

– Я что, не могу ехать, куда захочу? И чтоб всякие старые курицы не совали свои носы куда не надо?

Тисдейл принес с собой свою палку. Во время разговора он постукивал ею по «транзиту», сбивая ржавую шелуху, покрывавшую колесную ось.

– Уверен, что если мы копнем, то обязательно обнаружим что-нибудь не то, – намекнул ему Уининк.

– Нам нужна помощь, вот и все, – примирительно сказал Купер. – Если вы были в интересующем нас районе, нам необходимо исключить вас из списка подозреваемых. Если вы не преступник, мы будем искать дальше. Все очень просто.

Тисдейл разглядывал свои ботинки, почесывая густую черную щетину на щеках. Вероятно, это означало, что он думает.

– Я много где бываю в округе, – наконец сказал он. – Делаю всякую мелкую работу для людей. В основном для фермеров.

– Какого рода работу?

– Все, что могу. Здесь я работаю лишь пару дней. Остальное время огораживаю фермы или крысятничаю. Ну, все такое.

– Крысятничаете? – переспросил Уининк.

– Очищаю от крыс амбары с зерном.

– Как? С помощью терьеров? – поинтересовался Купер.

– А то как же. В это время года крыс много. Когда поля пустеют и начинает холодать, они ищут где посуше да потеплее.

– Уоррен Лич с фермы «Рингхэмский хребет» – ваш заказчик?

– Ну! Лича я знаю.

– И в воскресенье вы были у него?

– Не, мимо проехал, – как-то неуверенно ответил Тисдейл. – Сначала хотел заехать, но не заехал.

– Почему?

– По дороге я встретил одного парня – работал у Лича. Гэри Доусона. Помогал Личу коров доить и всякое такое. Так вот, он сказал, что только что ушел от Лича. Говорит, настроение у Лича последнее время никудышное. Я-то знаю, каким Уоррен может быть и в лучшие времена. А уж в дурном настроении с ним и подавно не стоит связываться. Я вполне проживу и без его скверного настроения.

– А Тотли? Вы знаете такое местечко? – прервал его Купер.

– Ну и?..

– Фермеров там нет, да и крыс не так уж много.

– Я делаю любую работу.

Уининк заглянул в закрашенное заднее окно фургона; краска местами облупилась, и там, где стекло было чистое, его покрывала сеточка мелких трещин.

– И почем в наше время металлолом? – поинтересовался он.

– Эй! – Тисдейл не сводил глаз с Купера. – Что это вы там делаете?

– Металлолом? А? – переспросил тот. – Значит, дама из Тотли была права.

– Все законно, – угрюмо произнес Тисдейл.

Купер кивнул.

– Все зависит от того, откуда он у вас, – пояснил он.

Тисдейл бросил на него сердитый взгляд.

– Вы уверены, что не были на ферме «Рингхэмский хребет»? – переспросил Уининк.

– Чтобы снять с вас подозрения, любая мелочь может оказаться полезной, – сказал Купер.

Тисдейл пнул ближайшую к нему шину фургона. С покрышки отвалилось несколько комков грязи.

– Хорошо. Гэри Доусон сказал, что ехать туда – пустая трата времени, но я все равно поехал. Деньги даже за эти приработки для меня не лишние. Здесь мне почти ничего не платят, да и работа не постоянная. Вот я и ищу, где бы подработать на стороне.

– Это больше похоже на правду, – одобрительно произнес Купер. – Теперь мы знаем, на каком мы свете. И когда именно вы были там?

– В половине третьего или около того.

– Долго пробыли на ферме?

– Пять минут. Как раз хватило, чтобы Лич вылил на меня полный ушат брани. Я не стал терпеть и смылся. Хотя мои дела идут сейчас неважно, но это ведь не оправдание, верно?

Когда Мартина Стаффорда доставили в центральное отделение на Уэст-стрит, уже темнело. Он, похоже, не удивился, обнаружив у дверей своей квартиры в Конглтоне полицию, и даже посчитал нужным тщательно записать имена полицейских и номера удостоверений, словно это он получил от них полезную информацию.

Диана Фрай сидела в дежурной комнате рядом со старшим инспектором Тэлби. Темноволосый и симпатичный, с аккуратно зачесанными за уши волосами, Стаффорд относился к тем мужчинам, в которых женщины влюбляются, не думая о последствиях, и за которых некоторые отцы запрещают своим дочерям выходить замуж. Его глаза все время смеялись, а с губ не сходила мальчишеская улыбка. При взгляде на эту улыбку Фрай хотелось его стукнуть.

– Разумеется, я слышал об этом происшествии. В теленовостях, – сказал Стаффорд.

– И вы никак не отреагировали, сэр?

– В общем-то, нет.

Тэлби ждал, давая Стаффорду возможность самому все рассказать вместо того, чтобы закидывать его вопросами. Фрай подозревала, что старший инспектор чувствовал приближавшееся разочарование: Стаффорд не сопротивлялся при задержании и казался слишком спокойным.

– Уже три года, как мы не общаемся, – сказал Стаффорд. – Мне жаль, что Дженни умерла, но – может быть, это прозвучит слишком жестоко – она для меня больше ничего не значит. Ничего.

– Мистер Стаффорд, вы можете утверждать, что расстались с ней в атмосфере некоторой враждебности?

– Старший инспектор, я журналист.

– И что?

– В моем лексиконе нет таких слов, как «враждебность». Не вписывается в заголовок.

– Понятно.

– К тому же большинство читателей не поймет, что оно означает. Я предпочел бы сказать «злоба». А что до Дженни, так даже «море злобы».

– Вы сказали, что не общаетесь, вы имеете в виду, что три года не встречались?

Стаффорд едва заметно улыбнулся.

– Я имею в виду, что мы вообще никак не общались.

– Не было телефонных звонков?

– Нет.

– А письма? Вы ей писали?

– Вся наша переписка проходила только через адвокатов, – сказал Стаффорд. – Это помогало отфильтровать яд.

– Вы хотите сказать «злобу».

– Именно так.

– Но вы послали открытку родителям вашей бывшей жены.

– Да, послал. И они показали ее вам, верно? – Стаффорд засмеялся, словно шаловливый ребенок после удачной выходки. – Я просто пошутил. Поразительно, что они оставили ее. Вряд ли она им дорога как память обо мне.

– Значит, мистер и миссис Уэстон тоже в какой-то степени злобно относились к вам?

– Инспектор, в данном случае я употребил бы слово «враждебно».

Фрай изучающе разглядывала некогда дорогую кожаную куртку Стаффорда. Потребовалось, наверно, немало времени, чтобы довести ее до такого состояния. Или это просто неаккуратность?

– Как идет в наши дни свободный журналистский бизнес? – поинтересовалась она.

– Туговато, – признался Стаффорд. – Большая конкуренция. Но я держусь на плаву.

– Значит, современная машина вам не по карману?

– Я езжу на «эскорте». Не скажу, что это новый брэнд.

– Когда вы в последний раз посещали Тотли?

– Простите?

– Тотли.

– Это где-то в районе Шеффилда, так? Вроде я проезжаю там иногда по пути в город. Если я ничего не путаю, это одно из тех мест, которые просто проезжают мимо: там незачем останавливаться. Ну, если, конечно, вы там не живете. А в чем дело?

– Вам известно, где жила ваша бывшая жена после того, как продали ваш общий дом? – спросил Тэлби.

– Не знаю, – растягивая слова, произнес Стаффорд. – Но делаю мудрое предположение, что она жила в Тотли.

– Соседи сообщили, что ее разыскивал один человек.

– Это был не я.

– Среда, двадцать второе октября…

Стаффорд вынул ежедневник.

– Инспектор, здесь у меня подробно расписаны все мои передвижения. Вот уж не думал, что вы спросите.

– Подробности потребуются, когда вас будут допрашивать официально.

– Прекрасно.

– Вам знакомо имя Роз Дэниелс? – задала вопрос Фрай.

Мартин Стаффорд пожал плечами:

– Знаете, у меня было так много подружек. Трудно удержать в памяти все имена.

– Около двадцати лет, дреды и пара колец в носу.

– О боже, вряд ли.

– Знакомая вашей бывшей жены.

Стаффорд покачал головой.

– После того как наш брак распался, Дженни вращалась в самых разных кругах. Не имею ни малейшего представления, кем может быть описанная вами девушка.

– Ладно, – подвел итог Тэлби. – Тогда на сегодня все.

– Знаете, мне действительно жаль, что с Дженни произошло такое, – сказал Стаффорд. – Но она для меня больше ничего не значит.

Когда Стаффорд ушел, старший инспектор Тэлби, похоже, решил немного задержаться. Фрай осталась с ним, спрашивая себя, хочет ли он обсудить беседу или же ему довольно своих мыслей.

– Вы верите ему, сэр? – спросила она.

Тэлби удивленно взглянул на нее.

– А почему нет? – ответил он. – Говорил он искренне. И действительно верит, что Дженни Уэстон больше ничего для него не значит.

– Наверное, она и вправду ни для кого ничего не значила, – сказала Фрай и тут же почувствовала, как эти слова рикошетом отозвались в ее груди. Словно кто-то другой сказал это про нее. Она понимала, что ее жизнь становилась все более одинокой, если не считать неизбежных контактов с коллегами по работе, которые быстро учились не лезть в ее личную жизнь. Она на самом деле ни для кого ничего не значила.

– Не совсем так, – сказал Тэлби, с любопытством наблюдая за Фрай. – Есть один человек, для которого она значила очень даже много. Хотя, возможно, она об этом так и не узнала.

 

Глава 18

Утро среды выдалось пасмурным. Диана Фрай проехала через заказник и мимо дамбы Флэш. Она уже слегка опаздывала, но остановила машину на вершине горы Сидноп, рассматривая раскинувшийся внизу Матлок. Облака сгущались, наплывая с востока, и тени их скользили по склонам холмов и над городскими домами.

Взгляд Фрай отыскал внизу крышу гостиницы «Дервент Корт». Сейчас ее черепицы сверкали в лучах ясного ноябрьского солнца, разогнавшего остатки ночного тумана. Встреча с Мегги у нее назначена на девять. Но когда облака, к ее облегчению, снова сгустились, было уже почти пять минут десятого. Фрай завела машину. Мегги не понравится, что она опаздывает, но ничего не попишешь. Сегодня Диане хотелось все делать точно. А это было довольно трудно, и не только сегодня.

С вершины ей хорошо было видно, какой ущерб нанесен ландшафту на востоке. У горы Массой, возвышавшейся над Дальней частью города, взрывами были вырваны огромные куски. От разработки карьера остались плоские голые каменные уступы, неестественно смотревшиеся на склоне горы. Диана снова взглянула на облака. Все в порядке. Сейчас в окне Мегги солнца не будет.

– Вы все-таки вернулись, – произнесла Мегги несколькими минутами позже. – А я-то уж размечталась, что освободилась от вашего внимания, – думала, может, вы обо мне забыли.

– Ни в коем случае, Мегги.

– Да? Вы помните меня благодаря моей блестящей индивидуальности? Моему интеллекту? Моему беспощадному остроумию?

Фрай заметила, что Мегги переставила в комнате лампы и теперь свет был не таким резким. Возможно, это было сделано для того, чтобы гостья чувствовала себя свободней и прием казался более радушным. Перед столом стоял новый стул с зеленой сатиновой обивкой. Усевшись, Фрай нашла его заметно удобней предыдущего.

Кофейник уже стоял на столе, а рядом с ним – керамический сливочник и вазочка с сахаром. По этим признакам Фрай заключила, что добилась определенного прогресса в сближении с Мегги. Но эта близость была настолько хрупкой, что могла разбиться в считанные секунды из-за телефонного звонка или скрипа стула.

– Я подумала, мы неплохо поладили, – сказала она.

– Вы так подумали?

Мегги наклонила абажур так, что тень упала прямо ей на лицо. Получившийся эффект привел Фрай в замешательство, а миленькие глазки Мегги сначала попали прямо под яркий свет, а затем опять исчезли в тени.

Поскольку расследование дела Уэстон зашло в тупик, Диане Фрай казалось, что ее беседы с Мегги Крю – что-то вроде Восточного фронта, единственного места, где может случиться прорыв, если он вообще случится. Мегги была единственным реальным свидетелем. Она могла опознать того, кто на нее напал. И при всем том Фрай придется силком вытягивать из нее воспоминания. Поэтому она сидела здесь наедине с этой женщиной и изо всех сил пыталась залезть к ней в душу и нарыть там хоть что-то – словно шахтер, упорно долбящий скалу.

– Вы думали о нашем последнем разговоре? – спросила Фрай.

Но Мегги ответила вопросом на вопрос:

– Вы знаете, сколько у меня бывает посетителей?

– Нет.

– Вы знаете, каково сидеть здесь и ждать, придет ли кто-нибудь?

– Простите.

Мегги до отказа повернула лампу так, чтобы весь свет падал Фрай в лицо.

– Я говорила вам, что есть одна вещь, которой я не переношу. Не жалейте меня. Поняли?

Фрай пришлось подавить естественную реакцию, напомнив себе, что эта женщина может сорваться в любой момент. Необходимо держать себя в руках и ни в коем случае не ссориться.

– Давайте начнем все сначала, хорошо?

– Вы у меня в гостях.

– Мегги, то, что я действительно хотела бы сделать, – сказала Фрай, – так это вернуть вас назад, в то время, когда это случилось, чтобы встряхнуть вашу память. Надо еще раз попробовать пройти это место.

– Зачем?

– Ради Дженни Уэстон. И чтобы помочь нам предотвратить следующее убийство. Мегги, вы не можете отказаться.

Женщина нерешительно прищурилась.

– Ваши коллеги всегда обращались со мной по-другому: сочувствовали мне, успокаивали. А я этого не терплю.

– Мне их подходы неинтересны. У меня есть работа, которую надо выполнить. И я хочу, чтобы вы помогли мне.

Мегги не сводила с нее глаз.

– Кофе? – спросила она, протягивая руку к кофейнику.

Фрай кивнула. Ее напряженно сжатые пальцы расслабились. Пока Мегги наливала кофе, Диана оглядела комнату: на самом деле здесь было не так уж гостеприимно, несмотря на удобный стул и запах свежего кофе. Что всплывет сегодня в памяти Мегги? Когда переживаешь такое потрясение, хочется закрыться и никого не пускать внутрь. Вполне вероятно, что ее воспоминания не раскроются, пока напавший на нее человек не окажется за решеткой.

С другой стороны, и у Мегги может быть что-то глубоко внутри, что заставляет ее сознание молчать. Необходимо подобрать ключик, который откроет дверцу и высвободит эти воспоминания.

Фрай принесла с собой двухкассетный магнитофон. Она была почти уверена, что Мегги откажется от записи, но та с готовностью согласилась, похоже испытав облегчение. Возможно, она воспринимала магнитофонную запись как некий компромисс, нейтральную территорию. Или считала, что запись не поможет вернуть воспоминания, а лишь зафиксирует те, что уже есть. Фрай не могла сказать наверняка. Но сегодня она собиралась продвинуться дальше.

Несколько минут они сидели и наслаждались кофе. Даже успели поболтать о погоде и соседях Мегги, будто Фрай была приятельницей, заглянувшей на пять минут. И – кто знает – возможно, последуют шоколадные печенюшки.

– Я чувствую, как теряю форму, просиживая дома целыми днями, – говорила Мегги. – Не успею опомниться, как растолстею.

Значит, шоколадного печенья не будет. Фрай вынула две пустые кассеты и вставила их в магнитофон.

– Я вот гляжу на вас, Диана, и, по-моему, у вас нет никаких проблем с весом, – сказала Мегги.

– Просто у меня нет времени толстеть. – Диана всегда так отвечала на подобные вопросы. Она проверила магнитофон, и обе кассеты начали крутиться. – Готовы?

– Но сначала можно я кое-что скажу вам?

– Да?

– Я решила вернуться на работу, – сказала Мегги.

– А это разумно? – спросила Фрай, думая в эту секунду о грозящих Мегги опасностях, а не о той пользе, какую ей принесет возвращение во внешний мир.

– Иногда мне нужно покидать эту квартиру.

– Обязательно примите необходимые меры предосторожности. Мы пошлем в ваш офис сотрудника, который проверит меры безопасности.

– Присылайте, если необходимо, – вздохнула Мегги.

– Раз уж вы собираетесь вернуться на работу, то мне придется записываться к вам на прием. А время адвоката ведь дорого стоит?

Мегги улыбнулась. Фрай обрадовалась при виде этой улыбки, делавшей выражение ее лица почти обыденным. Но в ее глазах все еще жила боль, а в уголках рта читалась какая-то странная ранимость.

– Я запишу вас на пятницу, – сказала Мегги. – На два часа, в нашем офисе на Милл-стрит.

Фрай нарочито извлекла свой ежедневник и сделала в нем запись.

– Вот и прекрасно. По крайней мере, это избавит вас от ненужных мыслей. Вы находите свою работу интересной?

– Интересной? – Казалось, Мегги взвешивала это слово. – Многие люди так считают. А на самом деле в большинстве случаев это утомительная и однообразная работа. Нескончаемые горы бумаг, заполнение отчетов и прошений до тех пор, пока из глаз не начинают градом катиться слезы, бесконечные заседания.

– Как я вас понимаю.

– А хуже всего – клиенты. Вы не поверите, но все их проблемы сводятся к ревности, эгоизму и жадности. Мужья и жены, дети и родители, коллеги и деловые партнеры – все ужасно хотят знать, к чему клонит кто-то другой. Меня даже несколько раз просили нанять сыщика, чтобы выяснить их убогие мелкие делишки. И не только клиенты такие. Мои партнеры ничуть не лучше.

– Вы не ладите со своими партнерами?

– Мы вполне нормально работаем вместе. Но они такие же самодовольные, эгоистичные и одержимые. Все настолько недалекие, что превратили свои жизни в пустое коллекционирование денежных знаков. Когда-нибудь они поймут это, но, увы, будет слишком поздно.

Фрай кивнула. Описание, которое Мегги только что дала своим коллегам, очень напоминало ее собственную характеристику. В прошлом у Мегги Крю были только профессиональные достижения, и почти ничего больше. Мегги толковала о пустых жизнях, но стоило лишь раз взглянуть на ее комнату, и сразу становилось понятно, чья жизнь самая пустая.

Фрай наблюдала, как Мегги, сидя вполоборота к столу, допивает свой кофе, а затем разворачивает стул к окну.

– Теперь готовы?

Мегги кивнула и закрыла глаза.

– Расскажите мне, Мегги, что произошло в тот день.

Не требовалось уточнять, о каком дне идет речь.

– Я уже столько раз пыталась это сделать. Нет, я не могу вспомнить.

– Как вы обычно проводили этот день? Помните? Это было воскресенье.

– По воскресеньям обычно я позволяла себе встать попозже и не спеша завтракала. Гренки, мармелад и, ну, может, пара чашек кофе. Я не могу полностью проснуться без кофе. Затем включала телевизор и смотрела утренние новости. Возможно, я выглянула в окно и увидела, что день обещает быть хорошим.

Фрай видела, как у ее подопечной, сосредоточенной на внешнем мире, постепенно спадает напряжение. Сейчас ей лучше не задавать много вопросов. Пусть посидит с закрытыми глазами, представит себе место происшествия, вспомнит все, даже самые незначительные подробности, запахи, звуки, ощущения. Теперь полицейских не учат управлять разговором. Слишком часто адвокаты подавали в суд жалобы на то, что полиция сама подсказывает ответы.

В конце концов, весь этот процесс можно просто механизировать: две кассеты для записи ответов, третья – чтобы время от времени повторять необходимые фразы: «А сейчас просто закройте глаза…»

– И вы решили отправиться на Рингхэмскую пустошь? Потому что был хороший день?

– Не знаю, – сказала Мегги.

– Ничего страшного.

– Рингхэмская пустошь находится совсем недалеко. Я гуляла там множество раз. Я и раньше ходила туда – до того, как стала адвокатом. И потом, всегда трудно выделить время.

– Хорошо. Продвинемся еще немного вперед. Когда вы добрались до Рингхэма…

Мегги молчала. Фрай пыталась определить по выражению только одной половинки ее лица, погружена ли она сейчас в воспоминания. Но ничего сказать было невозможно. Наконец Мегги открыла глаза, и ее тело снова напряглось.

– В моем деле сказано, что я не способна на прочные отношения?

Фрай только кивнула. Момент был упущен. И бесполезно сейчас пытаться его восстановить.

– Так оно и было. Знаете, такой я была раньше, – сказала Мегги. – У меня никогда не было времени на отношения. А теперь слишком поздно.

– Ничего подобного.

– Пожалуйста, мне не нужна ваша снисходительность. Для меня жизнь такова, какова она есть. Теперь люди не примут меня. Хотя, по правде говоря, они никогда не принимали меня и раньше.

Фрай нахмурилась. Если в деле и было что-то, подтверждавшее подобное восприятие, то она это пропустила. Мегги Крю получила совершенно нормальное образование и воспитание. Ее отец работал региональным менеджером в компании «Бритиш Рэйл», и семья жила в Уингеруорте, недалеко от Честерфилда. Миссис Крю умерла несколько лет назад от рака, а сестра Кэтрин была замужем и проживала в Ирландии. Правда, отец Мегги был еще жив и жил неподалеку.

Сестры, как отметила Фрай, посещали известную католическую школу для девочек в Честерфилде, и обе окончили Университет. Мегги училась на юридическом в Ноттингеме. Получила степень юриста, сделала хорошую карьеру, но замуж не вышла и детей у нее не было.

– Вы часто видитесь с отцом? – спросила Фрай.

– Сейчас он уже совсем старик, – ответила Мегги.

– И?..

– И… ну, на самом деле мы никогда не были особенно дружны.

– То же относится и к вашей сестре?

– Кэт? У нее своя семья. Муж, четверо детей. Какое ей дело до меня? Она уютно устроилась в небольшом городке в Ирландии, словно старая кошка на печке.

– Мегги, а вам никогда не хотелось поступить так же?

Мегги улыбнулась. Фрай уже знала, что, когда Мегги улыбается, это означает, что она не хочет говорить на эту тему.

– Диана, – спросила Мегги, – а вы замужем?

– Нет.

– Дети?

– Нет.

– Понятно. Наверно, семья мешает карьере. При полицейском участке нет яслей? Дома нет мужа, нет свекрови, чтобы присмотреть за детьми в течение дня? Я знаю, как трудно это бывает для женщины. Мне приходилось встречать таких и на юридических должностях. Даже в суде дети незримо сидят на их шеях. Кажется, что, если такая мамочка откроет портфель, из него вывалятся использованные подгузники, что их одежда описана. Когда предстоит важное разбирательство, они постоянно зевают от недосыпания. Их жалко, но чем им поможешь?

– В полиции такое тоже случается.

– Диана, а в вас кровь не говорит? Биологические часы не тикают?

– Вроде нет.

– Тогда вам повезло. Если честно, меня мысль о детях несколько ужасает. Жуткие, тошнотворные создания, разве нет. Я вполне понимаю, когда женщины делают аборты. Разумеется, это ужасно, но, наверное, иногда это самый лучший выход.

Фрай чувствовала, как умело Мегги ведет разговор. Конечно, то, что Фрай позволяла расспрашивать себя, воодушевляло Мегги. Диане ничего не оставалось, как поддерживать игру и отвечать на вопросы Мегги, иначе, переменив тему, она рисковала потерять хрупкую, с таким трудом выстроенную близость.

– Однажды я сделала аборт, – сказала она.

Голос Мегги стал немного мягче, и в ее последующих словах прозвучала нотка сочувствия.

– Я слышала, что после женщина все равно представляет, на кого был бы похож ребенок, кто родился бы – мальчик или девочка. Думает, какое дала бы ему имя, если бы оставила жить. По-моему, даже аборт не означает полного конца.

– Да, вы правы.

Наступила тишина. Фрай молчала, оценив понимание со стороны Мегги. В то же время она просчитывала, как можно го использовать. Момент был почти подходящим.

– Но есть и еще что-то, верно? – тихо спросила Мегги. – Что невозможно забыть.

– Есть, – согласилась Фрай. Про себя она отметила, что так лучше. Возможно, позже у нее сложится своя система.

Мегги, похоже, решила не докапываться до ненужных подробностей.

– Мне кажется, что в жизни есть моменты, которые необходимо помнить, даже если это и нелегко, – заметила она. – Неизбежная боль?

– Может быть. Но эта неизбежная боль… всегда ли она должна быть болью, которую причиняешь себе? Вы не находите, что такая боль самая сильная?

Фрай приготовилась нажать кнопки «запись» и «воспроизведение» и снова взглянула на Мегги.

– Попробуем еще раз?

Мегги закрыла глаза. Тихо зашелестела пленка.

– Вспомните тот момент, когда вы добрались до Рингхэма…

Мегги слегка вздохнула.

– Листья под ногами, – проговорила она. – Целые кучи листьев. Я шагала по ним, а они шуршали и шуршали. Тысячи опавших листьев. Я подбрасывала их в воздух – так я любила делать в детстве. Огромные охапки желто-коричневых листьев.

Фрай подумала, что Мегги больше ничего не скажет. Она подождала секунду, прислушиваясь к пощелкиванию магнитофона. Она уже хотела задать женщине следующий наводящий вопрос, как та заговорила снова:

– Ветер разметал листья, и я сгребала их, стараясь набрать охапку побольше. Часть листьев упала на меня, прямо на руки и лицо, они касались моей кожи. Холодные и липкие, чего я совсем не ожидала. От них пахло сыростью и гнилью. Я пыталась стряхнуть их с лица. На волосах тоже были листья, прицепившиеся, как вата. Теперь мне это уже совсем не казалось веселым. Я старалась стряхнуть листья и трясла головой, чтобы скинуть их с волос.

Голос Мегги зазвучал по-другому. В нем появились детские интонации, которых прежде Фрай не замечала. Было немного странно, что это говорит взрослая женщина. Казалось, она вспоминает случай из своего детства, а не трагедию, случившуюся с ней несколько недель назад.

На этот раз пауза затянулась несколько дольше. Фрай сжала пальцы, чтобы нечаянно не вмешаться и не нарушить тишину. Она бросила взгляд на кассеты – те все еще тихонько поскрипывали. Но молчание слишком затянулось.

– Вы видите кого-нибудь рядом? – спросила Фрай как можно мягче, хотя ей очень хотелось посильнее встряхнуть Мегги – наступил критический момент.

– Кого-нибудь еще? Нет, ее здесь нет.

Фрай резко вскинула голову, думая, что ослышалась.

– Кого?

Теперь Мегги тоже казалась сконфуженной, словно два разных воспоминания смешались вместе.

– Я смотрела вниз, на землю, – повторила она. – Смотрела на землю, где лежали листья. Поэтому я не заметила его.

Голос Мегги стал бесцветным и чуть выше, как это бывает у людей на грани истерики.

– Если бы я не шуршала листьями, то наверняка услышала бы его шаги. Я успела бы убежать.

– Мегги, когда вы поняли, что рядом находится другой человек?

– Когда он был уже совсем близко.

– Откуда вы о нем узнали? Вы услышали его?

– Листья шуршали. Они шуршали слишком громко. А я не обратила внимания.

– Хорошо. Вы не слышали, как он подошел. Может, Мегги, вы почувствовали его запах?

– Запах?

Мегги нахмурилась. Ее ноздри раздулись, словно она принюхивалась, вспоминая знакомый аромат.

Фрай знала, что запах – сильнейший помощник памяти, Если Мегги удастся воскресить всего один запах – может, какой-то дезодорант, запах тела или сигарет, – это дополнит всю картину.

– Я не чувствую его запаха, – сказала Мегги. – Только листья.

– Может быть, вы его слышите? – спросила Фрай, так же как и Мегги, переходя на настоящее время.

Глаза Мегги отрешенно смотрели вдаль. Прислушивалась ли она? Фрай была уверена, что, возможно, Мегги что-то слышит. В ее сознании должны были проноситься звуки, но Фрай не в силах была узнать какие, пока Мегги не поделится с ней.

– Шуршание, – нерешительно произнесла наконец Мегги.

– Опять листья? Он идет по листьям. Вы слышите его шаги по листьям.

– Да, и это тоже. Но не только. Шуршание синтетической ткани. Скорее всего, нейлона. Похоже, он одет в нейлоновую куртку.

Фрай почувствовала прилив возбуждения.

– Очень хорошо, Мегги. Теперь сосредоточьтесь. Вы видите ее, эту куртку? Какого она цвета?

Мегги покачала головой:

– Не знаю. Черная. Может, синяя.

– Хорошо. Можете ее описать? Она на пуговицах или на молнии? У нее есть капюшон?

– Ничего не могу сказать.

– Почему?

Мегги замялась.

– Темно.

Фрай открыла рот и снова закрыла его. Она посмотрела на магнитофон, словно спрашивая себя, слышал ли этот прибор то же самое, что и она. Потом она уставилась на Мегги Крю, противясь желанию схватить женщину за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она ответила на самый главный вопрос.

– Мегги, – медленно проговорила она, – что вы делали на пустоши в темноте?

Мегги молчала. Фрай подумала, что полностью потеряла с ней контакт, что она ускользнула в сон или какой-то другой мир. Но в таком случае это был мир одних лишь кошмаров. Тело Мегги было напряжено, ее лицо исказил ужас. Ее веки оставались плотно сжатыми. Она резко дергала головой, будто пытаясь избавиться от застрявших в волосах веточек ежевики. Взгляд Фрай задел краешек красной, сморщенной ткани, блеснувший, как свежий ожог.

Потом Мегги положила руки на лицо, прикрывая пальцами правый глаз, и сильно, словно защищаясь, прижала их ко лбу. В комнате слышался только звук ее дыхания, ноздри с прерывистым свистом втягивали и выпускали воздух – свистом, которого не улавливал даже магнитофон, хотя пленка по-прежнему крутилась. Затем раздался высокий приглушенный шум – то ли хрип в груди астматика, то ли тихое поскуливание маленького зверька, умиравшего на обочине дороги.

– Я ничего не помню, – произнесла Мегги. – Я ничего не помню!

 

Глава 19

– «Золотая Вирджиния», – сказал Оуэн Фокс. – Их любимый.

В одной руке он держал упаковку в шесть банок светлого пива, в другой – жестянку с табаком. Бен Купер неуверенно следовал за ним. Он заплатил за пиво и табак и отлично знал, что не сумеет возместить эти расходы.

– Вы уверены, что это сработает? – спросил Купер. – Слегка напоминает подношение стеклянных бус туземцам.

– Единственный способ сблизиться с этими духовными типчиками, – ответил Оуэн, – воззвать к их материализму.

– Но…

– Доверьтесь мне, Бен. Я смотритель.

Но Бен Купер все равно сомневался. Вообще-то он не должен был находиться здесь. Он пришел сюда неофициально – никто не выдавал ему предписания еще раз побеседовать с Келвином Лоренсом и Саймоном Бевингтоном. Он сам почувствовал необходимость в этом: у фургона, в присутствии Дианы Фрай и толпы констеблей, трудно было сосредоточиться.

Купер чувствовал, как от куртки Оуэна пахнет сигаретным дымом: наверное, тот недавно виделся с Келом и Страйдом и красная шерсть впитала запах их самокруток. Оуэн подошел к фургону и, остановившись у кабины, сделал знак Куперу оставаться вне зоны видимости, а затем постучал в боковую дверь. Стук был необычный – серия коротких и длинных Ударов. Прошло полминуты, и дверь приоткрылась.

– Кел, – сказал Оуэн, – мы пришли с миром.

– Черт побери, это же Чудило в красном. Че надо? Закончились туристы, которых можно подоставать?

– Да нет, но вас доставать веселее.

Высунувшись за дверь, Кел заметил Купера.

– А этому че надо?

– Побеседовать с вами дружно. И мирно. Он в порядке, Кел.

Парень уставился на Купера, затем снова посмотрел на Оуэна.

– Говоришь, он в порядке? Он же коп. Копы – козлы, и точка.

– Он в порядке.

Кел кивнул.

– Гоните тогда нам банки, гомики несчастные.

Оуэн подмигнул Куперу, и они влезли в фургон. Все чувства Купера немедленно проснулись, когда на них обрушился целый ливень сильных запахов. Кел и Страйд месяцами смолили самокрутки в тесном пространстве фургончика, и запах курева насмерть въелся в стены, одеяла, подушки, спальные мешки, занимавшие весь пол. К табачному аромату примешивался острый запах немытых тел и грязной одежды. И дополнял букет аромат всяческой стряпни, в том числе и отголосок давнишней курицы с карри, с которой они разделались как минимум два дня назад. Ко всему прочему от двухконфорочной плитки, приткнувшейся за водительским сиденьем, тревожно тянуло газом.

При виде Страйда Купер почувствовал легкую неуверенность. Молодой человек сидел в дальнем углу, еле видимый в полумраке.

– Не обращайте на Страйда внимания, – бросил Кел. – Он яйцо чинит.

– Хорошо. Пусть делает.

Купер украдкой бросил взгляд на Страйда. Тот, похоже, не чинил вообще ничего, не говоря уж о яйце. Он сидел очень тихо и прямо, закрыв глаза и положив руки на колени. Его лицо было сосредоточенным, но спокойным. Купер спрашивал себя, действительно ли Страйд не заметил, что в фургоне появились посторонние. Вряд ли такое возможно. Скорее всего, это проявление хороших актерских способностей.

– Защищает себя от негативных энергий сознания, – пояснил Кел.

– Тоже неплохо.

– Чинит защитную оболочку своей ауры.

– Да нет проблем.

Оуэн уселся на подушку, лежавшую с одной стороны старого комода. Купер последовал за ним и опустился напротив. Его бедро коснулось чего-то жесткого. Взглянув вниз, он обнаружил жестянку из-под печенья, в которой Страйд искал среди других сувенирчиков свою студенческую карточку.

В этой жестянке уместилась вся прежняя жизнь парня. Может, он и редко заглядывал туда, но все же взял ее с собой в новую жизнь. Так что зря он притворялся, что воспоминания из прошлого ничего для него не значат. Доказательство обратного было налицо.

– И что вы тут делаете один? – спросил Кел. – Где вся тусовка?

– Просто хотел поговорить с вами. Вдруг смогу чем помочь.

Кел фыркнул.

– Чушь собачья. С каких это пор копы предлагают помощь таким, как мы? Вас больше интересует средний класс, люди зрелого возраста, их собственность и комфорт вы защищаете.

– Хотите сказать, вроде ваших родителей?

– Да, вроде них.

– Мы защищаем любого.

– Бросьте. Жалованья я вам не плачу. Налогов тоже. Ну и че вам беспокоиться обо мне?

Купер колебался, обдумывая ответ, от которого зависело многое.

– Эй, – вмешался в разговор Оуэн, – выходит, что вы и мне не платите жалованье. Ничего себе открытие. – Он начал подниматься, отряхивая куртку. – Тогда мне здесь делать нечего. Пойду-ка я отсюда. Вот еще – тратить свое время на пару грязных, ленивых бродяг. Лучше отправлюсь я к милым, чистеньким представителям среднего класса.

– Ах вот как! Ну и пошел на хрен! – выругался Кел, дергая колечко на банке с пивом.

Оуэн молча остановился перед ним. Кел посмотрел на Купера.

– Терпеть не могу этого козла в красной куртке, – сказал он. – Думает, он мой папаша или типа того.

– Все мы знаем, что у вас никогда не было отца, Келвин, – произнес Оуэн.

– Еще раз назовешь меня Келвином, и я подожгу твою гребаную бороду.

– Доставай спички, Келвин.

Глаза Кела блеснули. Он протянул банку с пивом Куперу, тот покачал головой. Тогда парень поднял банку вверх, и смотритель взял ее.

– Мы оба приехали сюда на солнцестояние, – сказал Кел. – Вот как мы оказались в этом карьере. Здесь парковалась уйма народу. Целая община образовалась. Фургон сломался, а у меня бабок на ремонт не было. Вроде вал полетел, ну, не важно. Случилось с ним что-то, когда спускался.

– И вы здесь с того самого времени?

– Остальные смотались, а нас бросили.

– Вы со Страйдом приехали вместе?

– Нет, до того мы друг друга не знали. Он жил прямо здесь – есть тут такое местечко, Страйд Робин Гуда называется. Ну, как бы пещерка, вроде как для отшельника, где он и укрывался. О Девяти Девственницах он ничего не знал, но болтался поблизости, все смотрел что да как. Так мы и познакомились, и, кстати, вот почему зовем его Страйд. Ну, мы с ним поладили. Да и идти ему больше некуда.

Купер почувствовал, что за ним наблюдают. Он совсем забыл о Страйде. Тот сидел так тихо и спокойно, словно замаскировался за целым лесом деревьев, хотя сидел-то на виду – можно было дотянуться. Теперь его глаза были открыты, и он глядел на Купера.

– Больше некуда идти, – повторил он.

Бледность Страйда пугала. Купер спрашивал себя, оказывалась ли этим юношам медицинская помощь. Скорее всего, нет, решил он. В прежние времена Страйда назвали бы болезненным и чахоточным. Куперу очень захотелось выяснить, как Страйд докатился до отшельнической жизни в пещере Пик-парка. Но он не осмелился задать этот вопрос.

– Вы ходили в университет, верно? – спросил он вместо этого.

Страйд кивнул. Кел протянул ему табак и несколько листков папиросной бумаги, и Страйд принялся сворачивать сигаретку.

– И какую степень вы получили?

Страйд улыбнулся:

– Разве я говорил, что получил степень?

– Обычно в университет ходят ради степени.

– Надо пройти полный курс. Иначе вряд ли вам ее дадут.

– Понятно. Вас исключили.

Страйд засмеялся:

– Ну, можно и так назвать.

– А что вы изучали?

Страйд с неожиданным блеском в глазах внимательно посмотрел на него и опять сделал свой странный жест – его рука взметнулась ко рту. Похоже, теперь энергия била из него ключом. От апатии не осталось и следа – он превратился в сгусток жизненной силы.

– Вы действительно хотите знать? – спросил он. – Пойдемте со мной.

– То есть?..

Страйд возбужденно дернул Купера за рукав, словно щенок, которому хочется погулять и поиграть. Купер посмотрел на Оуэна. Тот лишь улыбнулся и ласково кивнул Страйду.

– Сходите, – сказал он. – Может, что-то и узнаете.

Спрыгнув на землю, Купер начал карабкаться вслед за Страйдом к краю карьерного обрыва. На березе, легонько позвякивая, медленно раскачивались импровизированные колокольчики. На один из них упал луч солнца, и Купер почти разобрал слова, нацарапанные фломастером на серебристой фольге.

Выбравшись на край карьера, Страйд повернулся к своему спутнику и приложил руку к уху, как плохой актер, персонаж которого якобы услышал стук в дверь.

– Вы слышите? Мы прямо на краю.

– На краю?..

Купер прислушался. Но слышал он только ветер, который завывал здесь, на плато, еще сильнее. На ветру шуршал вереск и позвякивали колокольчики. Он напряг слух и расслышал, как неподалеку щебечут зяблики, в березняке поют малиновки, а на краю карьера кричат галки и кто-то еще – возможно, грачи или черный дрозд. Но и только. Купер огляделся. Над жесткой травой на самом краю молча парила пустельга.

– Слышите? – спросил Страйд. – Это замечательно.

– На краю чего?

– На краю реальности. Дальше все исчезает. – Он махнул в сторону Матлока, где проходило шоссе А6.

– Я бы так не сказал.

Внезапно Страйд растянулся во весь рост на сыром папоротнике. На мгновение он полностью исчез под коричневыми листьями. Лишь его смех доносился откуда-то из мокрой глубины.

– Вы только взгляните! – кричал он. Голова его вновь вынырнула из папоротников, он скинул с лица влажные листья и, закрыв от восторга глаза, размазал по коже дождевую воду и облизнул влагу с губ. Обрывки листьев и засохшие веточки вереска обсыпали его плечи, запутались в волосах, рукава его куртки промокли насквозь.

– Вы наверняка считаете, что это всего лишь сорняк. Фермеры вырывают его с корнем и сжигают как вредную траву. Но папоротник-орляк – это просто чудо. Все папоротники – чудо. Гляньте-ка, гляньте.

Он погладил крошечный свернутый листочек. Может, он уже никогда не развернется – слишком поздно в это время года.

– На каждом папоротнике вызревают сотни спор, их разносит ветром или животными. Вот смотрите!

Сотрясаясь от смеха, он начал кататься по земле.

– Я – часть этого! Я – часть природы!

Страйд сорвал лист побольше и сунул его Куперу под нос.

– Каждая упавшая в землю спора прорастает, превращаясь в маленький диск. И знаете что? У нее есть и мужские, и женские органы размножения. Это бисексуал. Люди скажут, это неестественно. Не верьте им!

Он сунул в руки Куперу пахнувший сыростью, зеленью и папоротником лист. Детектив неуверенно взял его, не совсем представляя, что с ним делать, но и не желая уходить, поскольку это представление слишком заинтриговало его.

– Мужские органы производят сперму. О да. Уж про сперму-то мы знаем! Но папоротники… их сперма на дождевой воде. Понимаете? Осенью здесь листья всегда сырые, поэтому их сперматозоиды путешествуют по воде, добираются до женских органов и оплодотворяют яйцеклетки. Затем вырастает новое растение. Новый папоротник. Новый папоротник-орляк. Их становится все больше и больше. И знаете что еще? Папоротники занимаются этим триста миллионов лет. – Страйд диким взглядом уставился на Купера. – Доисторические древесные папоротники вырастали до сотни футов высотой. Они и сейчас есть, под землей, прямо здесь. Окаменевшие древесные папоротники. Мы называем их углем. – Он вырвал у Купера лист, словно посчитав его недостойным держать такое сокровище. – Так какой вид самый успешный? Самый умный? Лучше всех приспосабливается? Люди? – Он засмеялся. – Я изучал ботанику. Мне пытались доказать, что это наука; хотели заставить меня изучать микологию и фитопатологию. Хотели, чтобы я изучал схемы однодольных растений или анализировал процесс гидроморфизма. Чтобы я рассматривал пестики, корешки и чашечки. Но я-то видел кругом одни чудеса. Чудеса жизни.

Выбравшись из папоротников, он нагнулся и подобрал с земли рядом с дорожкой маленький осколок кварца. Он с нежностью держал его на ладони, словно это было живое существо, которое чувствовало его прикосновение.

– Посмотрите на землю. Она настолько привлекательна, что ее так и хочется погладить. Ее шкурка напоминает бархат. Но это дикое создание, ее нельзя приручить. Огромный спящий зверь. А может, она только делает вид, что спит. И это ее тело.

Купер молчал, чувствуя себя глупо и растерянно, как человек, который забрел не в ту церковь и не знает, что делать, когда все остальные молятся.

– Танцовщицы все знают об этом, – говорил Страйд. – Танцовщицы стали частью ее тела.

Внезапное движение на пустоши заставило Купера взглянуть туда. На секунду он подумал, что на месте убийства Дженни Уэстон стоят люди, – серые призраки медленно сошлись и, наклонившись друг к другу, о чем-то шептались над песчаной поляной. Потом он понял, что видит самих Девять Девственниц – яростная убежденность Страйда на мгновение преобразила камни.

– Я вполне понимаю, почему наши предки обожествляли деревья, – сказал Страйд. – А вы? Что вы чувствуете, когда слышите в лесу цепную пилу или видите новое вонючее гудроновое шоссе? Не слышите, как где-то в глубине вашей души раздается вопль «убийца!»? Вы понимаете, о чем я говорю?

Купер нахмурился, пытаясь вникнуть в слова Страйда.

– Значит, вы открыли для себя некую истину.

– Верьте тем, кто ищет истину, – сказал Страйд. – Но не верьте тем, кто говорит, что нашел ее.

Когда они вернулись обратно в фургон, Страйд снова выглядел изможденным. Судорожно дыша, он рухнул на подушки и вытянулся во весь рост. Через несколько минут он едва слышно произнес:

– Я до сих пор вижу ее лицо.

Ничего не выражавшее лицо самого Страйда было еле видно за плясавшими на нем тенями от свечи. В дрожавшем свете оно казалось неестественным. Куперу было слишком жарко в тесном, замкнутом пространстве фургона. Он неуютно чувствовал себя среди пледов и одеял, пропахших немытыми телами. Хотелось поскорее выйти на свежий воздух.

– Чье лицо? – спросил он.

Но Страйд, похоже, пребывал в другом мире. Хотя его тело, раскинувшись на подушках, пребывало здесь, его сознание, по-видимому, парило вместе с пустельгой над пустошью. Доведя себя до состояния полного изнеможения, он заговорил снова, шепотом обращаясь к самому себе:

– Я до сих пор вижу ее лицо.

Оуэн и Кел, похоже, не испытывали проблем с общением. Супер задумался, о чем они говорили в его отсутствие; может, просто обменивались беззлобными оскорблениями, потягивая пиво. Оуэн допил свою банку, и они все выбрались наружу, оставив Страйда в одиночестве. Кел все еще с подозрением поглядывал на Купера.

– Кел, вас действительно ничто не связывает с той жизнью? – спросил Купер.

– Да нет. Сам не хочу. У меня есть старики родители – на случай, если захочется до конца жизни слушать их лекции. Девушка есть. Но… иногда лучше пожить независимо, самому по себе, понимаете?

– Но сейчас вы не сам по себе.

– Мы-то со Страйдом? Страйд говорит, это карма, что мы так встретились. Слышали эту фишку: судьба отплатит вам за все, сделанное в прошлой жизни?

– Похоже, Страйд неплохо разбирается во всяких мистических штуках.

– Ага, держи карман шире.

– Да?

– Нахватался разных фраз из книжек, вот и все. Но его это устраивает. А зачем иначе религия, верно? Во что бы ни верил, главное, чтоб работало.

– Как защитная оболочка ауры.

– Ну да. Если он в самом деле верит, что она не пропускает негативные энергии сознания, значит, для него так и есть.

Купер задумался над этим высказыванием: с виду оно было столь же полезно, как и любой совет психиатра.

– Вы хорошо знаете Страйда?

– Он мой брат.

– Но вы познакомились всего несколько месяцев назад, в день летнего солнцестояния.

– Все равно. Он мой брат.

– Держу пари, вы ничего не знаете о нем. Откуда он?

– Кому какое дело? Кого волнует, кто он и откуда пришел в другую жизнь? Это наша жизнь. И это сейчас важно.

– Вы выходите иногда на пустошь? – спросил Купер.

– Конечно.

– К каменному кругу?

– Страйду нравится разговаривать с Девственницами. В этом нет ничего дурного. Он никому не причиняет вреда.

– Вы ходите вместе с ним? Или он ходит один?

Кел сжал губы.

– По-моему, я достаточно вам рассказал.

– Он ходит один по ночам?

– Вы такой же, как и все! Пробрались в фургон, думаете что-то выведать у нас. Оставьте Страйда в покое. Сейчас он никому не причиняет никакого вреда.

– Сейчас? – тихо уточнил Купер.

Нахмурившись, Кел резко развернулся и направился обратно в фургон. Купер посмотрел на часы. Он уже слишком много времени провел на Рингхэмской пустоши. У него была назначена встреча среди других камней, и, если он опоздает, будут неприятности.

Как и многое в Эдендейле, местное кладбище располагалось на склоне холма. Перебравшись за кладбищенскую ограду, буковые деревья сбегали вниз по Миллбэнк, окружая новые постройки на Медоу-роуд, где белые одноэтажные домики сбились в кучку за муниципальным складом. Под буками среди листьев и сухих веток в поисках пищи сновала проворная белочка.

Могила сержанта Джо Купера находилась в новой части кладбища, которую открыли четыре или пять лет назад, когда старая оказалась заполненной до отказа. На новом кладбище не было могильных холмиков – только ряды надгробных плит, между которыми росла сочная стриженая трава. Неаккуратность мертвецам больше не позволялась. Эти плиты никогда не расшатаются, не перевернутся и не покроются с течением времени мхом. Могилы располагались в правильном, чуть ли не в военном порядке – идеальный вид городской цивилизации. Теперь сержант Купер выглядел гораздо опрятнее, чем в момент своей смерти, когда его кровь пролилась на каменную брусчатку в Клаппергейте, оставив там пятна, которые муниципальным рабочим пришлось отмывать несколько недель. Его убийство бросило тень на репутацию города. Неудивительно, что его убрали оттуда подальше.

Изредка перед надгробием появлялась банка из-под варенья, полная подснежников или петуний. Куперы так и не узнали, кто приносил цветы.

Братья ни словом не обмолвились друг с другом, пока ехали на кладбище. Когда машина наконец остановилась и они вышли на воздух, Бену было уже не по себе от этого молчания.

– Вчера мы опять ходили к Уоррену Личу, – сказал он, направляясь вместе с братом по дорожке к могиле отца. – Просто я подумал, может, ты что узнал…

Мэтт не ответил и только прибавил шагу. Его плечи слегка напряглись.

– Мэтт, должны же быть люди, которые его знают.

– Должны.

Мэтт обронил это так небрежно, что Бен решил на него не давить. Когда они добрались до нужного места, молчание стало еще более глубоким. В каждый их визит ряд могил становился чуть длиннее, словно их отец в буквальном смысле отступал назад в прошлое.

Бен и Мэтт положили цветы на могилу и уселись на скамейку под кустами боярышника, откуда хорошо было видно надгробие. Листья с кладбищенской травы постоянно сгребали, и ее ярко-зеленый блеск выглядел неестественно на фоне коричнево-оранжевых склонов и серых каменных зданий, прилепившихся друг над дружкой в предместьях города.

Некоторое время братья рассматривали маленькие холодные бесформенные облачка, при дыхании вылетавшие изо рта и тут же таявшие в воздухе.

– Два года, и они не пролетели как один день, – произнес Мэтт.

Его слова прозвучали избито, но Бен не сомневался в их искренности.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал он.

– Все еще жду, что он появится. Выйдет из-за угла и скажет, чтобы я перестал бездельничать. Такое ощущение, словно он просто работает в ночь. Помнишь, иногда мы не видели его по нескольку дней, а потом он, уставший, появлялся снова? Он всегда говорил, что просто невыносимо, когда приходится часто сменяться.

– Ему уже тогда нелегко давались ночные смены.

– Но он не отказывался от них. Всегда работал на пределе.

В Стаффордшире недавно создали новый Национальный полицейский мемориал, с памятной аллеей деревьев, известной под названием «Дозор», и ежедневной демонстрацией ролика, рассказывавшего о полицейских, которые погибли при исполнении служебного долга. Проект рассчитывали завершить в течение нескольких лет, и Бен Купер предлагал свою помощь.

Здесь, на кладбище, имя сержанта Джо Купера было выгравировано на каменной плите. Со временем его сотрут дожди, приходящие из долины Эден, и поверхность камня раскрошится под действием февральских туманов. Но сейчас спустя всего два года после смерти, буквы еще были четкими и ясными, с резко выбитыми, холодными аккуратными углами. Жизнь может быть недолгой и полупрозрачной, словно нацарапанной на песке. Алфавит смерти гораздо жестче.

Бен прекрасно помнил имена юнцов, убивших его отца. Эти имена часто попадались при наведении различных справок или в судебных делах, о которых он читал в «Эден уэлли таймс». Двое убийц все еще отбывали десятилетний срок за непредумышленное убийство, но карьеру тех, кто остался на свободе, несложно было предсказать: вскоре они тоже узнают вкус тюрьмы. Эта мысль не радовала Купера. Такой исход не решал ничего.

Как всегда в подобных ситуациях, он чувствовал, что от воспоминаний его мозг пенится, как перебродившее вино в откупоренной бутылке; где-то в глубине души память об отце хранилась, залитая уксусом: высокий, сильный, широкоплечий мужчина с огромными ручищами, раскрасневшись, весело кидает вилами снопы сена. Иногда отец бывал хмурым и злым – жутковатая фигура в темной униформе, которая открывала рот только для того, чтобы призвать громы небесные на головы своих сыновей. Но в памяти Бена также остался образ отца, когда он мертвый лежал в луже крови на мостовой Клаппергейта. На самом деле Бен не видел этого, но в сознании все равно сложился образ, словно вбитый в дерево гвоздь, – он зарос со всех сторон, но все еще здесь, острый и твердый, и раскалывает на части плоть, слишком тесно его обступившую.

Но Бену пришлось остановить разбег своих мыслей: не по вкусу ему были эти воспоминания, с такой сильной болью он не мог справиться.

– Отец всегда ждал от тебя подвигов, – заметил Мэтт.

– Он не просто ждал – он их требовал.

– Пожалуй, ты прав. Но он очень гордился тобой. И ты всегда оправдывал его ожидания.

Бен взглянул на брата.

– Мэтт, для меня это было жуткое время. Он гонял меня, как маньяк. Все, что я делал, было недостаточно хорошо для него, – я мог бы быть лучше, работать прилежней. С тобой все было иначе – тебя он любил.

– Чепуха.

– Тебе никогда не доставалось так, как мне. Ты жил спокойно и делал, что хотел.

– Вот именно, – сказал Мэтт.

– Что ты имеешь в виду?

– Бен, это значит, что он занимался только тобой. Ты его волновал больше всего на свете.

– Не замечал.

– Зато замечали все остальные. Во всяком случае, я-то уж точно. До меня ему не было дела. Как упорно я работаю, каких успехов я достиг, какое дело я выбрал. Это ничего для него не значило. Он просто говорил «прекрасно» и отворачивался, чтобы расспросить, как ты учишься, все ли в порядке у тебя в полиции и что ты чувствуешь по этому поводу. Любая самая незначительная подробность, касавшаяся тебя, была для него важна. А я… я всегда был предоставлен самому себе. Не стань меня, он бы и не заметил.

Бен подумал, как они с братом не похожи друг на друга, за исключением, наверное, глаз и носа, как у отца. Их мать была голубоглазой блондинкой, а оба сына вышли кареглазыми и темноволосыми. Но Бен был невысок, а Мэтт унаследовал от отца высокий рост, широкие плечи, огромные руки и переменчивый характер.

– Мэтт, но ведь именно ты похож на него. Все так говорят. Люди всегда говорили, что я пошел в маму. Но папа и я, мы были как мел и мыло. Он приходил в ярость всякий раз, когда заставал меня за книгой. А когда я увлекся музыкой и записался в хор, он чуть не выгнал меня из дому. Господи, я едва доставал ему до плеча! В его глазах я был пигмеем.

Мэтт поднялся. Он возвышался над Беном, раздраженно сдвинув брови, и как никогда напоминал воскресшего сержанта Джо Купера.

– Бен, может, ты и считаешь, что у вас нет ничего общего, – сказал он, – но все вокруг знают, что это не так. Сейчас я узнаю его в тебе – по тому, как тебя заботит эта женщина, убитая на Рингхэмской пустоши.

– Господи, о чем это ты?

– Ты стоишь у могилы отца и не находишь лучшего времени, чтобы спросить меня об этом чертовом Уоррене Личе. Как будто мне есть до него какое-то дело. Но папа гордился бы тобой, можно не сомневаться. Твоя голова полна тех же грандиозных идей, что были у него, таких как справедливость и истина. Ты думаешь, что заставишь весь мир крутиться по-своему. Точно как он. Вы похожи с ним как две капли воды.

Не дожидаясь ответа брата, Мэтт направился к могиле, оставив Бена на скамейке. Он поправил цветы у надгробного камня и перечитал надпись.

Бен поднялся.

– Прости, Мэтт, – сказал он.

Мэтт чуть-чуть повернул голову в его сторону. Его глаза блестели, и он провел тыльной стороной руки по лицу.

– Ты ни в чем не виноват, Бен, – сказал он. – Мы оба ни в чем не виноваты.

Братья молча шли назад через кладбище, по пути им попался рабочий, сгребавший листья. Когда они дошли до машины, Мэтт задержался и оглянулся на кладбище. Отсюда могила отца была уже не видна. Она слилась с анонимными рядами надгробных плит, растворилась среди похороненных здесь в течение нескольких столетий эдендейлских покойников.

– Бен… этот Уоррен Лич, – сказал Мэтт.

– Что о нем?

– Поговаривают, у него большие проблемы с фермой. Кредиторы требуют вернуть долги – обычная история. И он очень близок к банкротству, но отказывается это признать. Лич из таких людей, кто пытается делать вид, что все идет как надо, пока не становится слишком поздно. А нужно совсем немного, чтобы чаша переполнилась.

Купер вспоминал две свои встречи с Уорреном Личем.

– Конечно, жизнерадостным его не назовешь. Но, наверное, это не самое главное в жизни.

– Горные фермеры – люди гордые. Думают, что им никто не нужен, что со всем они справятся сами, – так было всегда. Такому человеку нелегко признать любую слабость. Если Уоррен Лич потеряет ферму, для него это обернется концом света. Он и так уже дошел до крайности.

– Я понимаю.

– А я вот, Бен, не уверен, что ты понимаешь.

– То есть?

– Я хочу сказать, что на твоем месте я понаблюдал бы за Уорреном Личем. Когда человек доходит до крайности, он способен на все. И в отличие от тебя, Бен, некоторые люди могут полностью потерять ощущение того, что правильно, а что нет.

 

Глава 20

Каждый раз, когда Диана Фрай выходила от Мегги Крю, весь мир казался ей слепящим и нереальным, словно она вышла из кинотеатра, где смотрела фильм ужасов. Только что ее окружали одни кошмары, выпрыгивавшие из окровавленной темноты и что-то бормотавшие в камеру, – и вдруг она стоит перед светофором у магазина «Все для матери и ребенка», солнце бьет ей в глаза и из фургончика мороженщика доносится веселенькая мелодия.

Сегодня Матлок напоминал плохую пародию на «Диснейленд». На одном краю долины возвышались потешные башенки замка Рибер, на другом расположились Королевство Гулливера и Авраамовы высоты. По долине текла река Дервент, и старые локомотивы выпускали пары у станции «Матлокский мост». Но по тому, что творилось кругом, было видно, что осталась масса недоделок: тщетно бродили толпы народа в поисках Микки-Мауса и Плуто, и центральную площадь – там, где полагалось находиться фонтанам, уличным кафе и карапузам, требующим себе бигмак, – забили бесконечные транспортные пробки. И это было одно из самых спокойных времен года. Летом наступал кромешный хаос. Куда все ехали? Что искали? От чего пытались убежать?

Фрай до сих пор не уяснила себе, что заставляло двадцать пять миллионов людей каждый год посещать Пик-парк. Здесь не было торговых центров, больших спортивных арен, выставочных или концертных залов – не было даже мало-мальски приличной футбольной площадки. Все, что делали эти люди, – создавали проблемы и грязь, бесцельно проезжая из ниоткуда в никуда.

Но сегодня толпа радовала Фрай. Бестолковое человеческое мельтешение служило противоядием от чрезмерной изолированности квартиры в «Дервент Корт». Одинокое мучение Мегги слишком напоминало отдельные периоды ее собственной жизни – такие горькие и полные боли, но обладавшие при том каким-то жутким очарованием: так бывает, когда хочется расслабиться и пойти ко дну, если слишком устал, чтобы плыть дальше.

Фрай знала, как легко дойти до такого состояния. В один прекрасный день обнаруживаешь, что приветствие незнакомца становится для тебя пыткой, а слова «доброе утро», сказанные почтальоном, хуже чумы. Когда раздается звонок в дверь, ты не только не торопишься открыть, но хочешь спрятаться в другой комнате, чтобы тебя не увидели в окно и не узнали, что ты дома.

Если однажды позволяешь себе стать затворником, мир начинает казаться таким далеким, что до него уже не достать. Превращается в место, где ты чувствуешь себя инопланетянином, если вообще остаешься в нем. И ты знаешь, что люди из этого мира тоже будут считать тебя инопланетянином. Потому что ты не похож на них. Ты другой. Изуродованный.

Фрай прислонилась к своей машине и вздрогнула. Память была так материальна. Более материальна, чем ее собственная кожа, чем одежда на ней или земля, на которой она стояла. Жуткая материальная штука. А некоторые воспоминания, похоже, никогда не утратят свою вредоносную силу. Не ослабеют с возрастом и не потускнеют с годами. Они просто притаятся в туче ежедневных дел, дожидаясь подходящего момента, чтобы наброситься с еще большей силой. А бьют воспоминания тем сильнее, чем меньше их ожидаешь.

В том, что Мегги Крю – ущербная женщина, сомнений не оставалось. Фрай уже начала опасаться последующих встреч с ней. Находясь в доме Мегги, она чувствовала себя в некотором смысле как дома. Но буквально через несколько минут после того, как она выходила на улицу и, сев в машину, касалась ключа зажигания, ее внезапно начинала бить дрожь. Теперь она понимала, что вспотела, что ее руки трясутся, а в ногах такая слабость, словно она несколько дней не ела. Ей приходилось открывать окно, чтобы холодный воздух привел ее в чувство.

Никогда раньше Диана не чувствовала упадок сил так остро, как сейчас. Обычно она одним усилием вызывала в воем теле прилив энергии. Она годами училась при необходимости физически ощущать, как энергия поднимается и растекается по ней. Но один час с Мегги Крю – и она была выжата как лимон. Что-то явно было не так.

В управлении у нее оставалось много дел, но ничего срочного не было, – ей разрешили проводить с Мегги столько времени, сколько она сочтет нужным. Значит, удастся по пути заглянуть в свою квартиру в Эдендейле. Возможно, душ избавит ее от холодного липкого пота, покрывшего ее кожу.

Фрай какое-то время кружила по городу, бесцельно делая крутые повороты. Ей не хотелось возвращаться домой, пока не восстановятся силы и не рассеется дурное настроение.

Конечно, для такого расположения духа существовали и физические причины: тело требовало действия, какой-то цели для удара, на которую можно выплеснуть еле сдерживаемое напряжение. Старый учитель-шотокан в Уорли научил ее распознавать подобное состояние и использовать его. Если она хочет почувствовать облегчение, ей очень скоро придется найти время и посетить свою новую доджо в Шеффилде, иначе темная волна злости перельется через край и устремится к первой попавшейся цели.

Всякий раз, когда Фрай вновь оказывалась вместе с Мегги Крю в ее бездушной квартире, напоминал исчезновение света при въезде в туннель. Ей вспоминался туннель по дороге в Хай-Пик, где сверху капала вода, а деревянная крыша еле держалась на обваливавшихся каменных стенах. Но там она была с Беном Купером, а это совсем другое дело.

Постепенно Диана начала чувствовать, что к ней возвращается ее обычная уравновешенность, и направила машину в Эдендейл. Ее квартира на Гровенор-авеню тоже действовала на нее угнетающе, но причина этого была понятной: просто мрачное и неудобное жилище, не вызывавшее, однако, болезненных эмоций. Потому-то она и сняла эту квартиру: ее не связывали никакие воспоминания, и здесь не было ни одной вещи из ее прежней жизни – Диана просто выкинула их, отнесла на распродажи или свалила в мусорные баки – книги, одежду и все остальное. Так что от чувств квартира была свободна. Холодная разновидность комфорта.

Фрай задержалась у двери квартиры, пока не убедилась, что дурное настроение ушло. Но даже когда она вошла внутрь и с веселым презрением уставилась на грязные стены, где-то в уголке ее сознания теплилось легкое подозрение, что она принесла в эту комнату что-то от Мегги Крю. Диана выругалась. Она давно научилась распознавать эмоциональные проблемы в самом начале. Первый приступ боли означал, что ее защитные механизмы пошатнулись, иммунитет ослаб и его необходимо укрепить. Ей нужно было пройти курс антибиотиков и, возможно, побыть одной.

Фрай заглянула в свой ежедневник: встреча с Мегги Крю была назначена на пятницу. Утром она позвонит и отменит ее. Фрай взяла ручку и жирной черной линией перечеркнула дату. Ей немедленно стало лучше.

Страйд начал считать дни. Каждый новый день был короче, чем предыдущий. И Страйд видел, как меняется пустошь: ссыхаясь, она медленно умирала. В преддверии нового сезона она, словно хамелеон, меняла цвета. Дни укорачивались, в листьях разрушался зеленый хлорофилл, и с его исчезновением постепенно становились более заметны другие пигменты – желтые, оранжевые и красные. Токсичные продукты разложения, накопившиеся в умиравших листьях, заставляли деревья сбрасывать листву. Деревья избавлялись от части себя как от чего-то ненужного, скидывали листья, как нечто чужеродное и противное, – черешки высыхали, связь с веткой ослабевала, и ветер уносил нежеланную листву прочь.

Но Страйд знал, что все происходящее у него на глазах – не настоящая смерть. Не конец, а лишь подготовка к очередному началу. Листья, тысячами и тысячами падавшие на землю, со временем сгниют и разложатся, вернув почве и корням деревьев питательные вещества, и следующей весной земля опять будет готова к прорастанию. Действовала великая система круговорота веществ в природе. Миллионы органических систем распадутся и вновь синтезируются в масштабе, которого окружной совет дербиширской долины не может даже помыслить.

Правда, в отдельных местах он находил листву горного ясеня и более экзотических, завезенных сюда видов, таких как русский виноград, карабкавшийся по стенам придорожных коттеджей. Его красные листья заставляли Страйда думать о смерти – о настоящей смерти. Он пытался не наступать на них, отдергивая от них носки своих ботинок «Док Мартенс», словно прикосновение к мертвым листьям могло его осквернить. Он не выносил вида их мягкой, мокрой массы, слоями лежавшей на земле. Он ненавидел их цвет и склизкую природу. Они казались ему огромными сгустками свернувшейся крови.

 

Глава 21

К четвергу, через четыре дня после того, как нашли тело Дженни Уэстон, расследование начало безрезультатно брызгать энергией во все стороны, как мужчина, который мочится на сильном ветру. Ответы больше не находились. И утренний брифинг, казалось, состоял из одних вопросов.

– Эта молодая женщина, Роз Дэниелс. Есть вообще информация, откуда она взялась? – спросил старший инспектор Тэлби.

– Мы располагаем довольно подробным описанием, но мало надежды идентифицировать ее среди пропавших, – доложил инспектор Хитченс. – Во-первых, о большинстве таких молодых людей, которые уходят из дому, никогда не заявляют как о пропавших. Сейчас полиция Чешира прорабатывает этот вопрос. Еще у нас есть несколько водителей грузовиков, видевших девушку, которая шагала, прихрамывая, по шоссе А537 от Макклесфилда в сторону Бакстона.

– Это лесная дорога, – заметил Бен Купер. – Места довольно глухие. Рискованно там ходить одинокой девушке пешком.

– Именно поэтому, Купер, водители ее и запомнили. Один из них сказал, что по ней было не похоже, что она особенно боится. Говорит, выглядела как Танкистка.

– Не знаю, кто такая эта Танкистка, – сказал Тэлби, – но в целом могу себе представить.

Хитченс улыбнулся.

– Такой вид, скорее всего, ей придавали армейские штаны и прическа. И еще некоторая доля агрессивности в поведении. Ладно, та еще девица. Но как бы то ни было, она жила в доме Дженни Уэстон по крайней мере около шести недель перед тем, как ту убили. Судебные эксперты обнаружили в доме множество следов, не принадлежащих Уэстон.

– Есть и другие линии. Чем мы располагаем по Уоррену Личу, сэр? – спросил Купер.

– Несомненно, он был в том месте, – ответил Хитченс – Требуется снять с него подозрения. И он связан с Мегги Крю – его жена нашла ее тогда.

– Хм. Не нравятся мне такие совпадения, – сказал Тэлби. – А стоит ли придавать значение тому, как было расположено тело жертвы? У кого есть идеи по этому поводу?

Все молчали. Куперу очень хотелось выяснить у коллег, не приходила ли им по этому поводу та же мысль, что и ему. Свое собственное впечатление – что Дженни Уэстон в момент смерти заставили танцевать, – он приписал игре воображения. Эта идея казалась ему слишком странной, чтобы высказывать ее на утреннем брифинге.

– Как бы нам побольше узнать о Личе? – размышлял вслух Тэлби.

Тут внезапно со всех сторон раздались голоса.

– Поговорить с соседями? – предложил кто-то.

– У него нет соседей, – сказал другой полицейский.

– Тогда с друзьями.

– Откуда?

– Есть Кейт Тисдейл. Крысятник.

– И что, он – друг?

– Ну, во всяком случае, ближе всех к тому.

Тэлби безнадежно махнул рукой:

– Ладно, поговорим еще раз с Тисдейлом. Есть еще что-нибудь?

Купер перевел дыхание.

– Да, – сказал он.

В том, как он произнес это короткое слово, было нечто, унявшее смешки.

– Говорите, Купер.

– Я проверил регистрацию оружия Уоррена Лича.

– Оружия? – переспросил Тэлби. Все подняли головы и, казалось, навострили уши. – У Лича наверняка есть охотничье ружье. Как и у большинства фермеров.

– Да, ружье у него есть. Но когда я на днях заходил к нему с Оуэном Фоксом, я видел еще и один специфический пистолет.

– То есть?

– Он используется для безболезненного умерщвления животных. Стреляет стальной капсулой прямо в мозг.

– Купер, для него нужно разрешение?

– Если есть лицензия на забой, то не нужно. Но у Уоррена Лича нет лицензии. Фермер получает лицензию, если может доказать, что она ему нужна. Но у нас нет сведений, что Лич когда-нибудь пытался ее приобрести.

– Следовательно, это оружие у него нелегально, – подвел итог Тэлби. – Ладно, придется встретиться с ним еще разок. Но сначала Тисдейл, а уж потом Лич. Приступайте к работе.

Кто-то похлопал Купера по плечу. Тэлби торопливо закрыл совещание, пока никто не задал новых вопросов.

Инспектор Хитченс подошел к Бену Куперу.

– Хочу, чтобы на скотный рынок с вами пошла Диана Фрай, а не Тодд Уининк, – сказал он. – Вы принимаете некоторых людей слишком близко к сердцу. И в этом ваша проблема, Бен. Диана увидит то, чего не видите вы.

Диана уже ждала его в другом конце кабинета. Купер не мог прочесть выражения ее глаз, да к тому же оно всегда оставалось для него загадкой. Может, она и видела то, чего не видел он, – но, судя по тому, с каким выражением лица она ходила последнее время, это было нечто такое, чего он и не хотел бы видеть.

Два фермера как раз собрались покинуть скотный рынок. Торги на сегодня закончились, и парковки почти опустели, но несколько перевозчиков все еще стояли в ожидании, пока их загрузят. По запаху, исходившему от мужчин, одетых в комбинезоны и кепки, чувствовалось, что, прежде чем двинуться домой, они оставили часть своей выручки в баре.

– За цену, что я получил, и пинту пива не купишь, – сказал один из них.

– Ублюдки, – отозвался другой. – Все они говнюки, эти торговцы.

Бен Купер понимающе кивнул:

– Я вас хорошо понимаю. Фермер вынужден все время идти на понижение цены, а мясо в супермаркетах стоит, как прежде.

– Чертовски верно. Это несправедливо. Почему они поступают так, когда каждый фермер в стране прижат к стенке? Вот что я хочу знать.

Купер ждал, пока Диана Фрай закончит разговаривать по радио в машине. Бен относился к тем людям, которых другие всегда выбирают для беседы, особенно если возникают неприятности. Возможно, у него лицо, располагающее к себе.

– Все их чертово мясо закупается за границей, вот почему, – говорил второй фермер. – Мы им больше не нужны. Они могут в другом месте купить все, что хотят, и купить дешевле. Эти цены – просто способ убить нас всех поодиночке. – Он сплюнул в канализационный сток. – Ублюдки.

– Если будет еще одна война вроде последней, им надерут задницу.

– Да уж, в хвост и в гриву.

Фрай наконец вышла из машины и стала рядом, изумленно прислушиваясь к разговору.

– Вы уже закончили писать сценарий для «Фермерского хозяйства сегодня»? Если да, то нельзя ли у вас узнать, где Кейт Тисдейл?

Первый фермер открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но затем плотно закрыл его.

– Спросите-ка Абеля Пилкингтона, – сказал другой мужчина. – Он где-то внутри. А что Секун Тисдейл натворил?

– Секун?

– Это прозвище, – пояснил фермер.

– И что оно значит?

– Ну, об этом вы должны спросить его.

Их полицейская машина стояла за скотным рынком. Совсем рядом двухпалубный скотовоз развернулся задним бортом к площадке и приготовился к погрузке. Купер и Фрай взобрались на бетонную площадку, но среди рядов стальных загонов никого не было видно. Миновав качавшуюся под ногами железную платформу, они оказались перед огромным табло весов, показывавшим, что их общий вес составляет ровно двадцать три стоуна.

– Ты немного прибавила в весе, – пошутил Купер.

– Что?

– Здесь дело не во мне. Я вешу тринадцать стоунов и всегда столько весил. Я не меняюсь.

Фрай с сомнением бросила взгляд на весы. Куперу стало интересно, понимает ли она, что это шутка. Диана выглядела искренне обеспокоенной.

– Я бы не особенно беспокоился, – продолжал он. – Здесь продажа на килограммы. Так что, чем больше весишь, тем больше получишь.

Фрай по-прежнему оставалась серьезной.

– Послушай-ка, – сказала она, – стой здесь и рассуждай сам с собой о ценах на мясо, а я пойду искать этого типа Пилкингтона.

– Как скажешь.

Купер остался ждать у скотовоза, а Фрай перешла бетонную площадку и остановилась на металлическом спуске для машин. После царившей здесь в четверг какофонии тишина внутри здания рынка казалась странной. Скворцы, чинно сидевшие тогда на балках под крышей, сейчас как-то невесело свистели, перелетая с места на место. Следы крови, жидкого зеленого кала и других выделений испуганных животных смыли. И кое-где пол еще оставался мокрым: темные блестящие пятна высыхали очень медленно.

– Где все люди? – спросила Фрай, невольно понизив голос, как только эхо отразилось от бетонных стен.

– Наверно, на заднем дворе, – ответил Купер. – Рядом с торговыми рингами.

– Ладно.

Фрай направилась между стальными загонами к проходу напротив спуска.

– Диана, ты уверена, что хочешь, чтобы я ждал тебя здесь?

– Да. Просто следи за происходящим.

– Я могу показать тебе дорогу, – крикнул Купер громче и настойчивей, так что под крышей раздалось гулкое эхо.

– Господи! – огрызнулась Диана. – Я вполне могу ориентироваться в пустом здании и без твоей помощи.

Фрай прошла меньше половины прохода, когда где-то с лязгом открылись ворота. Она услышала, как Купер что-то крикнул ей вслед, всего одно слово, прозвучавшее как оскорбление. Она толком не расслышала, что он сказал, из-за шума – ворота с грохотом распахнулись и раздался стук копыт по бетону. Но услышанные слова разозлили ее, и она обернулась, чтобы ответить.

– Ты сказал «быкуешь»? – крикнула она.

Купер замотал головой и открыл рот, чтобы повторить свои слова. Но Фрай уже отвлеклась: пол под ногами ходил ходуном, словно приближалось землетрясение. Обернувшись, Диана увидела, что открылись двойные двери и в коридор, где она находилась, сквозь ворота хлынул поток скота. Ревущая скотина заполнила весь проход, стремительно приближаясь к ней.

Слева от Фрай находилась кирпичная стена, а дальше – широкий загон, ворот у которого уже давно не было. Она успела юркнуть в загон, как раз когда быки проходили мимо нее, но тут один из них неуклюже свернул за ней, отбившись от своих собратьев. Напуганный и злой, бык мотал головой из стороны в сторону, почти касаясь ее одежды кончиками острых рогов. Диана прижалась к стене, подобралась и лягнула скотину в огромное мускулистое плечо. Бык, похоже, ничего не заметил.

Теперь бык совсем потерял ориентацию. Он метался по загончику, Фрай только успевала увертываться от его копыт. Она дважды стукнула скотину кулаком по носу. Бык помотал головой и отступил. Диана, улучив момент, выскочила через ближайшие ворота в следующий загон, где, поскользнувшись на сыром полу, упала на спину и подвернула лодыжку.

Когда постепенно Диана пришла в себя, она увидела стоявшего над ней Бена Купера. Улыбка на его лице привела ее в бешенство.

– На самом деле я крикнул «быки», – произнес он.

Появился водитель скотовоза и встал в погрузочном отсеке рядом с Купером, а тем временем быки прогрохотали по спуску в грузовик. Водитель изумленно поглядел на Фрай, перебиравшуюся из загона в загон.

– Так и покалечиться недолго, – заметил он.

Фрай огляделась, словно искала виновного. В ее сторону направлялся темноволосый молодой человек в зеленых резиновых сапогах.

– Ваша скотина чуть не растоптала меня, – сказала она. – Здесь, что, нет никаких мер предосторожности?

В ответ молодой человек только хихикнул, показав Фрай свои неровные зубы. Немного поодаль, стоя у ограды торгового ринга и заложив большие пальцы за подтяжки комбинезона, на Диану хмуро взирал сам Абель Пилкингтон.

– Любой дурак знает, что нельзя стоять на проходе, когда идет скот. Как вы оказались здесь? – спросил он.

– Прошла через погрузочный отсек.

– А кто вам разрешил? Там же есть предупреждающие надписи: вход разрешен только лицам с правом доступа.

Темноволосый молодой человек подсоединил толстый шланг к крану. Тугая струя ударила в бетон, где совсем недавно прошли быки, и по проходу хлынула вода. Из-за шума Фрай почти кричала, но Пилкингтон, судя по всему, был к такому привычен.

– Мы ищем Кейта Тисдейла, – сказала она.

– Что же вы сразу не сказали? Его здесь нет. Когда торги заканчиваются, он отправляется на другую работу – в Лоубридж.

– Вы имеете в виду скотобойню? – уточнил Купер.

– Да. Там-то вы и найдете Секуна Тисдейла.

– Почему Секуна?

– Это прозвище. Если вы его хорошенько попросите, может, он вам и продемонстрирует.

Пилкингтон продолжал пристально разглядывать их, но не потрудился сказать «до свидания», когда они направились по погрузочному отсеку к выходу. Когда они дошли до машины, Фрай уже немного прихрамывала.

– Ты повредила ногу? – спросил Купер.

– Поскользнулась, ничего страшного. В этих загонах ужасно скользкий пол.

– Диана, у тебя… ну, твоя обувь тоже не совсем в порядке. Похоже на коровье дерьмо.

Фрай посмотрела на свои туфли.

– Бычье, – поправила она.

Формально Лоубридж считался деревней, но с развитием инфраструктуры долины разница между Эдендейлом и Лоубриджем практически стерлась: их не разделяли ни зеленые поля, ни фермы, и лишь дорожный знак показывал, что один дом находился к Эдендейле, а следующий – уже в Лоубридже.

Скотобойня находилась на Каслтон-роуд. В отличие от скотного рынка, она была современной и чистой, вся из нержавейки и белого кафеля, чем-то похожая на огромный писсуар. Скотобойню постоянно мыли. В воздухе пахло дезинфекцией, работники носили пластиковые фартуки и сапоги до бедра, а на головах у них были белые шапочки. Атмосфера напомнила Фрай операционную в больнице.

– Бен, – сказала она, – я знаю о заявлении Тисдейла, что у него были законные причины находиться в Рингхэме, когда убили Дженни Уэстон…

– Но относишься ты к этому скептически. Может, ты думаешь о его прозвище Секун. Ну, это было бы уже слишком откровенно! Вор надевает тюремную робу и тащит сумку с надписью «добыча».

– Не забывай, где он работает. У него есть определенный опыт в обращении с ножом, поэтому не стоит исключать того, что он может выбрать в личное пользование отличный острый нож. – Ее раздражало, что Купер никак не реагировал. – Ты считаешь такое поведение слишком очевидным, да? И наверняка предпочел бы поискать внутренние причины?

– Необязательно. По-моему, думать надо головой – зарядка для мозгов просто необходима.

– Только не говори мне, что ты ее делаешь. Твои мозги все еще сладко нежатся под толстым шерстяным одеялом, и их сладкий сон охраняет здоровенная овчарка.

– Ну, спасибо.

Фрай глубоко вздохнула.

– Пойдем поговорим сначала со здешним управляющим, а потом уж с самим Тисдейлом.

Диана опасливо покосилась на стены здания и с облегчением отметила, что нигде не видно ни забитой скотины, ни крови. И вместе с Купером направилась к офису.

– Тисдейл? – переспросил управляющий. – Кейт Тисдейл? Да, есть у нас такой.

Офис выглядел, как все подобные офисы, – компьютер в углу и заваленный бумагами стол. Похоже, у управляющего скотобойней бумажной работы еще больше, чем у полицейских, как ни трудно было в это поверить. Перед самим офисом находилось нечто вроде прихожей, где висела рабочая одежда управляющего и имелась раковина.

– Ну, если хотите, вы можете поговорить с самим Тисдейлом. Он где-то здесь.

– Как давно он у вас работает? – спросила Фрай.

– Год-два. Точно не скажу, надо поднять бумаги. Дело в том, что он не в штате.

– Но он опытный работник?

– Опытный? Гм… в каком смысле?

– У него есть опыт обращения с ножом? Забивать скотину, потрошить и тому подобное. Все, чем вы тут занимаетесь.

– Тисдейл? – Управляющий уставился на Фрай. – Мы говорим о Кейте Тисдейле?

– Да, сэр.

Управляющий засмеялся.

– Опыт обращения с ножом, – повторил он и захохотал еще громче.

Купер и Фрай переглянулись.

– Может, вы объясните, что здесь смешного? – поинтересовалась Фрай.

Управляющий вытащил из ящика стола платок, но, вместо того чтобы вытереть слезы, выступившие от смеха, принялся вытирать руки, словно между его пальцами внезапно потек пот.

– Кейт Тисдейл не пользуется при работе ножом. – И он снова захихикал. – По крайней мере, насколько мне известно.

– А чем именно он занимается, сэр?

– Кейт Тисдейл? Старина Кейт? Опыт обращения с ножом? Скорее опыт обращения с половой щеткой. Тисдейл – уборщик. Он шурует по помещению мокрой шваброй. А она не очень-то напоминает смертельное оружие, верно?

– Понятно.

– Ну разве что придется иметь дело с не в меру агрессивным половым ведром.

– Но на рынке его зовут Секун, – возразила Фрай.

– И мы его так же зовем, – подтвердил управляющий. – А, я понял. Это из-за прозвища? Это что, улика против него?

Теперь в ход пошел еще один платок. Но на этот раз уже для того, чтобы вытереть слезы с лица.

– Вы хотите, чтобы я рассказал вам, почему он получил такое прозвище?

Появившийся в дверях мужчина смутился при виде посетителей и собрался было уйти, кивнув с извиняющимся видом.

– Эй, Крис! – окликнул его управляющий. – Полиция хочет знать, почему мы зовем Кейта Тисдейла Секуном!

Другой мужчина тоже начал смеяться.

– И вы скажете им?

– Конечно. Правду, только правду и ничего, кроме правды! Бедный старина Кейт.

Теперь они хохотали вдвоем. От злости Фрай начала покрываться красными пятнами.

– В двух словах, у Кейта Тисдейла проблемы с мочевым пузырем.

– Простите, вы забыли? Мы из полиции, а не из больницы.

– Я-то помню, а это напрямую относится к его прозвищу. Он всегда ссыт где-то. За углом здания. На парковке грузовиков. За живой изгородью. Довольно-таки смешно: каждый раз, когда сворачиваешь за угол, видишь там Кейта. Однажды к нам приехала министерская проверка, и инспекторы застали его за этим делом. Тогда ему по полной программе досталось. Начальство даже хотело, чтобы я уволил его. Но он совершенно безобиден. Правда, с тех пор его прозвали Секуном. Неплохая вышла шутка, скажу я вам.

– Да уж, я просто помираю со смеху, сэр.

Управляющий серьезно посмотрел на Фрай.

– Просто вы посторонний человек у нас. А когда работаешь в таком месте, как скотобойня, развивается особое чувство юмора.

– Я приму к сведению.

Когда наконец Фрай и Купер разыскали Кейта Тисдейла, тот выгребал из дренажной канавы позади скотобойни опавшие листья, уже спрессовавшиеся в сплошную массу. От этой стороны здания исходил несколько странный запах, напоминавший скорее о мясном отделе магазина, чем о госпитале. Но швабра в руках Тисдейла с виду не несла никакой угрозы.

– Я уже сказал вам, что собирался к Уоррену Личу, – сказал он.

– Как давно вы его знаете? – спросил Купер.

– Да уж много лет. Сколько лет его старшему пареньку, Уиллу? Одиннадцать? Я помню его еще в пеленках. Как-то раз он хотел помочь мне с крысами – ему очень нравились терьеры. Но папаша запретил ему даже приближаться ко мне. Да, Уоррен всегда был порядочной скотиной.

– Вы могли бы сказать, что хорошо его знаете?

– Уоррена никто не знает хорошо. Не дело – подходить к нему слишком близко. Ужасный характер.

Тисдейл обеими руками оперся о черенок швабры. Его пальцы – потемневшие, морщинистые и слегка блестящие – выразительно гармонировали с его вельветовыми штанами.

– Но вы все равно продолжаете с ним работать. В воскресенье вы были на ферме «Рингхэмский хребет», – заметил Купер.

– Был. Но Уоррен, как я уже говорил, выпроводил меня. Сказал, что у него нет денег на грызунов. Можете вообразить такое? Это нехорошо для фермы, это вообще нехорошо. Нельзя, чтобы на молочной ферме водились крысы. Там всегда должно быть чисто.

– А когда вы в последний раз были там перед этим?

Тисдейл округлил глаза и подергал себя за кончики усов.

– Точно не помню. Месяц или два назад. А что, это важно? Я свидетель?

– Вы заметили на ферме что-нибудь необычное? – спросила Фрай.

– Необычное? Уоррена Лича и самого обычным не назовешь.

– А миссис Лич? Вы ее знаете?

– Ее никогда не видно. Ну, может, проскочит пару раз где-нибудь. Но она всегда молчит, даже «здрасте» не скажет. Она необщительная. Но в конце концов, она замужем за Уорреном, так что, смею думать, тут не ее вина.

Похоже, разговор Тисдейлу внезапно наскучил, и он принялся кидать листья на тележку, куда они падали с сочным шлепком.

– Вам рассказали, как меня здесь называют? – спросил он, не сводя глаз с листьев, разлетавшихся по тележке.

– Рассказали, – ответил Купер.

– Они это любят, – кивнул Тисдейл. – Думают, очень смешно, и на рынке тоже. Обычно подучают людей попросить, чтобы я продемонстрировал им. Вам тоже так говорили?

– Да, – сказал Купер. – Но не стоит трудиться.

По пути в «Рингхэмский хребет» им пришлось замедлить ход, поскольку перед ними трактор тянул прицеп, доверху уложенный кипами соломы. Золотистые соломинки сдувало с прицепа, и они падали на лобовое стекло машины.

– Знаешь, когда приедем на ферму, давай попробуем поговорить со всеми членами семейства Лич, – сказал Купер.

– Зачем?

– По-моему, там что-то не так.

– У нас нет об этом никаких данных.

Купер взглянул на ее лицо и опять поймал себя на мысли, что Диана постройнела, но выглядела она скорее сухопарой и изможденной, чем упругой и худенькой, какой была несколько месяцев назад, когда перевелась из Уэст-Мидлендс. И волосы у нее стали короче, словно время от времени, когда нападала скука, она их чуть-чуть подстригала.

И еще одно подметил Купер в Диане Фрай: она ни разу не упомянула о его отце – ни сейчас, ни с самого начала их знакомства. Сержант Джо Купер ничего для нее не значил.

Он задавал себе вопрос, чем Фрай занимается в те дни, когда она не на дежурстве. Что делает по вечерам, после работы? Но тут Купер обнаружил, что его воображение полностью бессильно.

Он уже договорился с Тоддом Уининком пойти выпить пива сегодня вечером. Уининк называл такие выходы «заседанием», что означало – пива будет выпито много. На самом деле Куперу не очень хотелось: он пропустит репетицию мужского хора полицейских, а как раз приближается самое горячее время года – выступления в районных общественных концертных залах и домах престарелых. Кроме того, он уже не раз видел, какое удручающее воздействие может оказать алкоголь на его коллег.

Но они с Уининком работали в паре, и Купер понимал, что подобные «заседания» необходимы как один из способов поддержать дружеские отношения. Наверняка Уининку с тех пор, как он развелся, и поговорить-то не с кем. Случайные связи с женщинами такого рода общения не предполагали. Купер чувствовал, что слово «заседание» было кодовым для Уининка – оно означало, что тому одиноко и необходимо с кем-нибудь поговорить. Поэтому Купер соглашался.

Во дворе фермы «Рингхэмский хребет» Уоррен Лич с плохо сдерживаемым раздражением выговаривал своим сыновьям.

– Тащите сюда эту скотину! – приказал он.

Мальчики стояли с открытыми ртами; Дагги готов был заплакать. Они оба знали о смерти животных. Оба видели огромную яму за амбаром, недавно вырытую эскаватором, и слышали выстрелы, отправлявшие овец, одну за другой, на тот свет. Позже они прокрались из дома туда, где раньше была яма, и, встав у края свежей земли, которой совсем недавно засыпали яму, застыли, завороженные ужасом. Они пытались представить безжизненные тела овец у себя под ногами, как те лежат на спинах, с незрячими глазами, тонкими ногами – закоченевшие и такие беззащитные, а влажная земля толстым слоем забивает их шерстку и рты.

– Пожалуйста, папа, не надо! – умолял Уилл.

Его мольба окончательно вывела Лича из терпения.

– Я что, со стенкой говорю? Сейчас же шевелите задницами и волоките сюда эту скотину! Делайте, что я сказал! И если вы заставите меня повторить еще хоть раз, я дам слово моему ремню!

Схватив Дагги за руку, Уилл неохотно потащил его прочь. Лич покопался в старой брезентовой сумке и извлек оттуда пистолет, стрелявший стальной капсулой, который дал ему Кейт Тисдейл. Пистолет был массивным и увесистым.

– Чертово животное, – пробормотал он, словно обращаясь к пистолету. – Тянет с меня деньги, как воду. Но теперь все.

Во дворе не было никого, кто мог бы его слышать. Личу вспомнился день, когда на рынке в Эдендейле они покупали теленка. Его выбирала сама Ивонна – это именно она придумала купить теленка для мальчиков. К тому же отличное молодое животное обещало вырасти в весьма недурную телку. Но со временем Лич обнаружил, что не выносит вида этой телки. В ее круглых глазах он читал обвинительный приговор себе, как и в глазах другой проклятой страдалицы; а ее глянцевая шкура отливала такой невыносимой расточительностью.

Теперь даже сама мысль о том, что это животное находится где-то поблизости, была несносна ему. У него не осталось сил сосредоточиться хоть на какой-нибудь из тех неотложных проблем, которые копились и копились, придавливая его, пока он вынужден был возиться с этой телкой. Он избавится от нее, а потом решит, как вытащить ферму и свою жизнь из кромешного ужаса, в который они вляпались. Убить ее. Она стоит у него на пути.

– Мы разберемся с этим раз и навсегда, – приговаривал он, заряжая пистолет.

Наконец мальчики, накинув на шею своей упиравшейся телочке веревочную петлю, притащили ее во двор.

– Папа…

– Заткнитесь! Заткнитесь, черт бы вас побрал!

Вырвав веревку у Уилла, Лич оттащил телку на несколько ярдов в сторону. Мальчики стояли, словно прикованные, не в силах отвести глаз. Дагги вздрогнул и, удерживая крик, зажал рот рукой, когда отец пнул бедное животное сапогом под передние ноги. Телочка с испуганным хрипом упала в грязь на колени. Когда она с трудом попыталась подняться, Лич встал, широко расставив ноги, над ее холкой и крепко стянул веревку у нее на шее. Достав из кармана пистолет, он прицелился ей прямо в лоб, затем поводил дулом по шерсти между пробивавшимися рожками, стараясь выбрать нужный угол, чтобы пуля легко прошла между костями прямо в мозг.

Чувствуя бесполезность сопротивления, телочка вдруг расслабилась под его нажимом, смирившись с необъяснимым концом.

– Ничего не поделаешь, – приговаривал Лич. – Дольше так продолжаться не может. Такое тоже надо понимать. Считайте это частью вашего обучения.

Лич посмотрел на мальчиков, с трудом различая их лица. За их головами он заметил облачко пыли, потом послышался шум мотора, и вскоре красная «тойота», подскакивая на выбоинах, въехала во двор. Лич продолжал прижимать дуло пистолета к голове телки, держа палец на курке. Представив себе лица посетителей, когда он прямо у них на глазах спустит курок, он заулыбался.

Тут он узнал Бена Купера, сидевшего за рулем «тойоты», и увидел Диану Фрай, которая сразу же вышла из машины, как только та плавно остановилась. Фрай, похоже, даже не заметив ни мальчиков, ни телки, с папкой в руке направилась к Личу.

Удивленный фермер отпустил животное. Телка тут же заковыляла прочь, а Лич так и остался стоять с широко расставленными ногами, все еще сжимая в руке пистолет.

– Мистер Уоррен Лич? – обратилась к нему Фрай.

Лич уставился на нее и слегка дернул головой, что можно было принять за кивок.

– Фрай, исполняющая обязанности сержанта уголовной полиции, эдендейлское отделение. По нашим данным, у вас нет лицензии на владение этим пистолетом.

Плохо соображая, Лич медленно перевел взгляд на пистолет.

– Должно быть, я забыл получить ее.

– Боюсь, сэр, нам придется следовать инструкции.

– Ну и что это значит?

– Вы владеете незарегистрированным оружием. – Она протянула руку. – Вам дадут расписку. Как только вы получите соответствующую лицензию, сможете в любое время забрать свое оружие.

– Так я вам и поверил. Вы что, думаете, я просто так возьму и отдам вам свой пистолет?

Фрай вскинула брови.

– Вы отказываетесь сдать незарегистрированное оружие, сэр?

Бен Купер вышел из машины. Подойдя к ним, он кивнул фермеру:

– Отдайте пистолет, мистер Лич. Будьте благоразумны.

Все трое с минуту смотрели друг на друга. Терпение Фрай было на пределе. Купер заметил, как напряглись ее мускулы. Он повернулся к мальчикам, которые ждали неподалеку, во все глаза наблюдая за происходящим.

– Идите-ка, ребята, отсюда, – сказал он. – Вам совсем не стоит на это смотреть.

– Ладно, – сдался Лич и, повернув пистолет рукоятью вперед, отдал его Куперу.

Фрай начала заполнять расписку.

– А теперь, если вы закончили, – процедил Лич, – у меня еще много дел.

 

Глава 22

Вопреки традиции Бен Купер и Тодд Уининк начали вечер в пабе «Пшеничный сноп». В районе торгового центра, совсем рядом друг с другом, находилось три паба, и еще три или четыре – на соседних улицах. В «Пшеничном снопе» посетителям предлагался прекрасный выбор пива – крепкий эль с названиями вроде «Темное дербиширское» или «Водичка из-под старой овцы». Уининк относился к тем людям, кто напивается быстро и сильно, и вскоре он уже жаждал поделиться своими личными прозрениями.

– В нашем деле больше не осталось ничего увлекательного, – говорил он. – Каждый день приходишь на работу, и тебе приказывают – иди и раскрой ограбление или что-то в этом роде.

– Несколько ограблений, – уточнил Купер.

– Шесть ограблений и четыре взлома машин. Каждое утро.

– И еще парочку актов вандализма.

– Во-во. И так каждый день. Я тупею. Теперь даже хороших облав не делается. Сто лет уже не было.

Уининк пролил немного пива, и рукав его кожаной куртки прилипал к столу, когда он двигал рукой. Купер изо всех сил старался удержаться в пределах своей нормы. Он не видел Уининка таким пьяным с того времени, как тот развелся, – его брак продержался меньше двух лет. Жена Уининка сказала, что не понимала, во что ввязалась. И она даже не имела в виду Тодда. Она имела в виду службу в полиции.

– Теперь решено облавы в центре города не проводить, – сказал Купер.

– Ну, это позор. Облавы интереснее всего. А то возимся только с магазинными кражами. Что в этом веселого, Бен?

Они перебрались в «Красный лев», уютный паб, в котором негромко играла на заказ популярная музыка семидесятых и стояли игровые автоматы. Хозяин знал их обоих, и первый раунд они начали за счет заведения. Пиво исчезало слишком быстро, и на душе у Купера было неспокойно.

– А взять эти камеры наружного слежения! Сколько людей лишились работы из-за них?! – сказал он.

– Чертовы камеры. Слишком уж напоминают Большого Брата, скажу я тебе.

Купера поразили литературные познания Уининка. Он и не предполагал, что тот читал Джорджа Оруэлла. Его антиутопия «1984» относилась к числу любимых книг Купера, наряду с «Властелином колец».

Потом он нахмурился.

– Мы говорим об Джордже Оруэлле, верно?

– Никогда о таком не слыхал, – сказал Уининк и рыгнул. – Он из другого отделения? Наверное, познакомился с ним на собрании полицейской федерации или еще где.

Купер отхлебнул глоток пива. Все нормально – кроме телевизионной программы в «Эден уэлли таймс», Тодд Уининк не читал ничего.

Третий паб – «Станционный отель» – был рангом пониже. Здесь не было негромкой музыки, телевизоров или горячей еды – только общий стол, прогорклый картофель-фри, музыкальный автомат и куча дисков с записями хеви-металл. Все посетители, похоже, носили старые футболки а-ля «Айрон Мэйден». К бару подошла женщина в кожаных брюках.

– Чтоб я провалился, глянь-ка на эту задницу, – сказал Уининк.

– Не говори так. Противно.

После следующей порции пива Уининк стал с преувеличенной заботой разглядывать Купера.

– Долбаный ты педик, вот ты кто, Бен. Знаешь об этом? Долбаный педик. Но я тебя люблю. Ты – мой товарищ.

Они кивнули друг другу, глядя мутными глазами. Слова уже стали излишними. Пиво сблизило их, окутав теплым сентиментальным облаком.

Уининк достал пачку сигарет и угостил Купера. Тот взял сигарету. Он не курил с шестнадцати лет. С минуту он ее тупо рассматривал. Уининк хотел дать ему прикурить, но Купер мотнул головой и осторожно положил сигарету на подставку рядом с пивным стаканом. На подставке была изображена популярная певица. Купер не мог удержаться от смеха. Получилось так, словно сигарета торчала у нее из носа.

– Знаешь, Бен, – сказал Уининк после затянувшегося молчания, – ты и я, мы ни от кого не потерпим ни капли дерьма.

– Верно.

– Я прав?

– Ты прав, Тодд.

Уининк проследил взглядом за женщиной в кожаных брюках, возвращавшейся к своему столику, и сделал глубокую затяжку.

– Ну, что я говорил?

– Пойдем куда-нибудь в другое место.

Купер и Уининк вышли из паба, пересекли улицу и, слегка пошатываясь и иногда поскальзываясь на булыжной мостовой, направились к скверу рядом с торговым центром.

– А хочешь, давай в чехарду сыграем здесь? – предложил Уининк, раскачиваясь на черной кованой ограде и даже не заметив, что ударился ногой о решетку. Его голос неестественно громко разносился по тихому скверу. Мужчина и женщина средних лет, садившиеся в машину, обернулись и посмотрели на них. Купер почти что слышал их неодобрительные возгласы. На этот раз в сквере не было шумных молодежных компаний, которые отвлекали бы внимание.

– Перестань, – одернул он своего компаньона.

Уининк дал увести себя из сквера по переулку к супермаркету Сомерфилд. Оказавшись на берегу реки, друзья отправились под мост через реку Эден, построенный еще в девятнадцатом веке.

– Что-то здесь не видно жизни, – пробормотал Уининк. – Это разве не ночной клуб?

– Ночной клуб? Во вторник?

– Мне надо выпить еще.

– Уже все закрыто.

– Но по дороге нам попалось несколько пабов, а мы протопали мимо.

Уининк пошел медленнее, разглядывая реку. Темные тени затаились у самой поверхности рябившей воды. Всего лишь камни. Для чего-либо другого здесь было слишком мелко: можно перейти реку и почти не замочить ноги.

– Вон утки спят, – сказал Уининк. – Давай их разбудим.

– Зачем?

– Слишком тихо.

Набрав в пригоршню гальки, Уининк начал кидаться камешками в диких уток, которые спали в камышах, засунув голову под крыло. Движения его были неточны, и камни, не причиняя уткам никакого вреда, с легким плеском падали в воду.

– Нужно что-то побольше.

Купер огляделся. Его охватило легкое беспокойство, пробравшееся сквозь алкогольную завесу. Машин на мосту почти не было. Огни горели только в супермаркете. Наверно, там работавшие в ночную смену служащие разбирали полки и выписывали накладные. В любой момент кто-то из них мог выйти на улицу покурить.

– Давай пойдем, – позвал он Уининка.

– Зачем?

– Домой пора.

– А как же ночной клуб?

– На сегодня хватит.

– Так мы же хотим еще выпить, потанцевать чуток. Слушай, поехали в Шеффилд. Сходим в казино.

– Хочешь – отправляйся один.

– Бен…

Купер не поддался неожиданному обходительному тону. Но он знал, что все равно не отпустит Тодда одного. Уининк уселся на скамейку. Деревянная доска жалобно заскрипела под его весом.

– Ну я и нажрался, – произнес он. – В стельку нажрался. Бен, так бы и заснул прямо здесь.

– Идем, Тодд. Уже пора.

– Сядь, Бен.

Купер неохотно сел. Он замерз, к тому же начинался дождь. Алкогольный туман почти испарился.

– Бен. – Уининк вдруг заговорил совсем другим голосом. – Я сделал одну большую глупость.

Купер упал духом. «Пожалуйста, не сейчас, – подумал он. – В любое другое время». Он устал. И ему хотелось домой.

– Очень большую глупость, – повторил Уининк. – И по-моему, на мой след скоро выйдут.

Когда вечером Фрай выходила из своего дома на Гровенор-авеню, она заметила на противоположной стороне недалеко от уличного фонаря человека, притаившегося в темноте под живой изгородью. Ничего необычного в этом не было. И в ее доме, и в доме напротив жили студентки и медсестры, обладавшие целой коллекцией разношерстных поклонников – по некоторым уже давно плакала дербиширская тюрьма.

Фрай изучающе оглядела фигуру. Если бы не ее профессиональная бдительность, она и не заметила бы этого одетого в темное человека, – он стоял не шелохнувшись, так что движения совсем не выдавали его. Девять из десяти прохожих вообще не заметили бы его. Фрай пожала плечами. Сейчас это не имело к ней ни малейшего отношения: она не на работе, рискованная личная жизнь соседок ее не касается. Ей хватало своих забот.

Диана вывела свою машину из-за дома и поехала из Эдендейла через Гриндлфорд по направлению к шоссе А625, ведущему на Шеффилд. Она старалась не обращать внимания на пейзаж за окном, пока не оказалась в плотно застроенном районе рядом с Экклсолом. Может, она живет на обратной стороне луны, но не обязана этим восхищаться. Она городская девушка и всегда ею останется.

Фрай начала проклинать Бена Купера. Она ругала его за то, что он оживил воспоминания, которые она пыталась держать взаперти. Была лишь одна причина, по которой она решила перевестись в Дербишир, хотя ей предстояло назначение на юг, в Лондон. В столице всегда нужны полицейские; кроме того, ей намного больше подошел бы большой обезличенный город, где никому нет дела до того, кто вы и чем занимаетесь. Она уже давно хорошо устроилась бы там, а не торговалась по мелочам с местной деревенщиной. Она выбрала Дербишир под давлением своих личных причин и несколько месяцев притворялась, что этих причин не существует. Пыталась целиком погрузиться в работу, которая, как она надеялась, станет ее главным приоритетом. Нет – единственным приоритетом. Но у нее ничего не получилось. Время притворства прошло.

Через пару часов Диана вернулась из Шеффилда, усталая и разочарованная. Сильно болела нога, которую она подвернула на скотном рынке, поврежденное колено распухло и теперь было вдвое больше своих обычных размеров. В Шеффилде она бродила по улицам в центре города, заглядывая в темные закоулки и откликаясь на нарушавшие тишину звуки вне яркого света пабов и ночных клубов. Она обошла все переходы, освещенные и неосвещенные, пройдясь по местам, которых большинство женщин избегает после шести часов вечера. Она даже посетила приют для бездомных, обнаруженный ею к северу от университета.

Но Шеффилд – не маленький городишко. Возможно, ей придется расширить свои поиски до Ротергема и Донкастера. Фрай знала: она могла потратить месяцы, годы, и все напрасно. Но если уж она начала, то никакая сила не заставит ее остановиться.

Добравшись до Гровенор-авеню, она заметила, что напротив дома маячит все та же фигура. Человек, похоже, наблюдал за освещенным окном на первом этаже. Наверняка любитель заглядывать в окна. Пожалуй, пора преподнести ему неприятный сюрприз.

Фрай открыла ключом переднюю дверь и прошла в коридор. Подождав с минуту, она выключила свет и выкрутила лампочку на случай, если спустится кто-то из студенток. Потом она прошла прямо через дом и вышла через заднюю дверь, перелезла через забор и, бесшумно пробравшись по переулку между домами, снова оказалась на дороге.

Теперь она видела мужчину со спины: сутулые плечи под черной или темно-синей курткой, руки держит в карманах. Совершенно ничего не подозревает. Легкая добыча.

Когда Фрай дотронулась до него, он отпрыгнул, словно испуганный кролик, поворачиваясь на ходу.

– Что за!..

Но она уже сделала захват, одной рукой сжав его запястье, а другую сомкнув чуть выше его локтя. С такого положения она легко могла заставить его опуститься на колени, ударить, сделать с ним все, что угодно. Эта мысль понравилась Фрай.

– А вы что тут делаете? – спросила она.

Мужчина замер. Теперь, находясь рядом с ним, Фрай разглядела, что, в сущности, это щуплый человек, – просто на нем было много теплой одежды и на голове он носил фуражку. Мужчина по-прежнему молчал, только крепко сжал губы и не сводил с нее выпученных глаз. Диана чуть крепче сжала го руку.

– В любом случае я советую вам, приятель, уйти отсюда и делать свое дело где-нибудь в другом месте.

Он стоял так спокойно, что Диана знала: он хочет застать ее врасплох и освободиться. Если она будет держать его слишком крепко, то кому-то из них при этом очень не поздоровится, и Диана также знала, кому именно. Ей совсем не хотелось брать на себя ответственность за подозреваемого со сломанной ночью рукой: возможно, утром, когда он пообщается с адвокатом, для нее все закончится обвинением в нанесении телесных повреждений.

Фрай слегка увеличила дистанцию между ними и ослабила захват ровно настолько, чтобы он заметил. Внезапно мужчина вырвал руку, втянул голову в плечи и со всех ног бросился за угол. Вероятно, там у него была припаркована машина.

Фрай позволила ему уйти. Даже если бы у нее не болела нога, преследовать его было бесполезно. Хотя она явно припугнула его. Этот извращенец теперь дважды подумает, прежде чем снова подглядывать за женщинами.

Бену Куперу стоило немало труда заставить Уининка снова подняться. Дойдя до конца тропинки, они повернули налево и вышли к дороге на Баргейт. В нескольких ярдах, у перекрестка, там, где начиналась пешеходная зона, время от времени мелькал свет фар.

– О-ё-ёй, надо отлить, – пробормотал Уининк.

– Потерпи немножко.

– Не могу.

Уининк начал расстегивать молнию и споткнулся о порог аптеки.

– Вот приспичило!

Купер встал, повернувшись спиной к двери, и, глядя на машины вдали, принялся молиться, чтобы ни одна из них не поехала по этой улице. Еле журчавшая струйка превратилась в мощный поток, и на тротуаре у его ног образовалась целая лужа.

– Давай быстрее.

Уининк только фыркнул. Купер тихонько выругался, когда у светофора появилась патрульная машина и остановилась на красный свет. На боку машины был характерный желто-зеленый шахматный рисунок, говоривший о ее принадлежности дорожной полиции. Купер наверняка не знал тех, кто в ней сидел. Хотя в конечном счете такое знание ничего бы не изменило.

Бену вспомнилось одно путешествие вместе с отцом по шоссе M1 – память перенесла его в то время, когда целый год велись взрывные работы, наверное, это был 1984 год. Бену было четырнадцать, он ехал с отцом и Мэттом на футбольный матч. «Дерби Каунти» играла с «Астон Вилла» в Бирмингеме на финальном кубке. Он хорошо запомнил этот матч. Как и то, что случилось на автомагистрали.

На обратном пути они пристроились в конце длинного каравана автобусов в крайнем правом ряду. На всех автобусах стояло название лондонского оператора междугородних перевозок, пассажиры почти все были мужчины, словно завод выехал на пикник. Когда машина Куперов поравнялась с последним автобусом, все мужчины в нем встали и спустили штаны. В окнах внезапно, как экзотические лилии в пруду, распустились белые ягодицы, которые мужчины мечтательно выставили напоказ проезжавшим автомобилистам.

Бен и Мэтт хохотали, пока их отец не пришел в ярость и не начал обгонять автобус. Может, он намеревался прижать водителя к обочине – Бен не был до конца уверен. Но сержант Купер был не на службе, и они находились не в Дербишире, а в Ноттингеме, где-то к югу от развязки 27.

В какой-то момент Бен почувствовал, что отец передумал. Он снял ногу с педали газа и на мгновение замедлил ход, а затем снова нажал на газ и проехал мимо автобусов так быстро, как только было возможно. Мальчики ничего не сказали. Проезжая мимо, они заметили униформу и стикеры «городская полиция», наклеенные на лобовом стекле каждого автобуса. Караван состоял из десяти автобусов – ребята успели сосчитать их. Эти мужчины были из подкрепления, прибывшего контролировать многочисленные пикеты йоркширских горняков, угрожавшие ноттингемским карьерам. По дороге ехал закон и порядок.

Красный свет погас, и к тому времени, когда Уининк появился вновь, патрульная машина проехала мимо.

– Не хочешь вернуть природе чуток пива? – спросил он.

– Тодд, ты о чем говорил? Что ты сделал?

Настроение Уининка опять переменилось, и в его голосе зазвучала холодная нотка.

– Такое происходит все время, Бен. Не строй из себя простачка. Ты должен это знать. Держу пари, что ты и сам так поступал.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– О небольших уликах, которые подтасовываются время от времени то здесь, то там. Это случается. Каждый знает, что это случается. И в чем тут вред? Вреда нет, пока тебя не поймали за руку.

– Но…

Бен Купер изо всех сил старался уцепиться за все причины, почему это не допустимо, какие только мог придумать. В голову приходили такие слова, как «правосудие» и «правота», «ответственность» и «честь». Вспоминались понятия «лояльность к службе», «честность» и «правдивость». И «самоуважение». Затем, взглянув на Тодда Уининка, он понял, что нет смысла упоминать ни одно из этих слов.

– Не могу поверить, что слышу такое от тебя.

– Ты слышишь это, потому что спросил меня. И еще потому, что я знаю – ты меня не продашь.

– Откуда такая уверенность?

– Ты принципиальный, – подмигнул ему Уининк. – Ты же меня правда не выдашь, Бен? Уверен, не выдашь. Тебе не позволит твоя мораль. Этого же не написано в нашей «Библии для начинающих», разве нет?

– Удивительно, ты еще и книжки читаешь?!

В последнее время Купер и сам не заглядывал в «Настольную книгу полицейского». Кто станет читать, если уже успел поработать и познал реалии полицейской работы на практике? Во всяком случае, Уининк работал уже давно. «Библию для начинающих» читали только желторотые стажеры и старшие менеджеры.

– Тодд, ты же знаешь, что произойдет. В глазах людей ты влипнешь по уши. Копа, который нарушил закон, никогда не простят.

– Но все, что я сделал…

– Я ничего не хочу знать.

– Ты же сам спрашивал.

– Я передумал.

– Ну и иди на хрен.

Купер наблюдал за тем, как Уининк, шатаясь, прошел несколько ярдов вдоль Баргейт и, споткнувшись, ухватился за фонарь. Конечно, его положение было безнадежным. Нарушить правила – это одно, но нарушить закон – совсем другое. Ни Купер, ни кто-либо другой ничем не могли помочь Уининку. Не важно, кто кому и чем обязан или как близко вы знаете своего коллегу, попавшего в подобную ситуацию, и даже насколько близко вы сами порой подходили к этой грани. Уининк допустил ошибку, и ему придется покориться своей судьбе. Скоро здесь будут кружить стаи черных ворон.

Вздохнув, Купер подхватил Уининка и позволил ему опереться на свое плечо. Не обращая внимания на тяжесть, он доволок его до светофора на углу Баргейт, выглядывая такси, которое увезло бы их отсюда. Ночь грозилась ему, что рассвет никогда не наступит.

Уже в восемь часов следующего утра безоблачное небо обещало чудесный день для загородной прогулки.

Две женщины пили по второй чашке кофе, без стеснения поставив локти на кухонный стол, покрытый крошками от гренок, прямо возле тарелок с хлопьями. Муж Карен Тавискер, Ник, уже ушел на работу, а женщины, все еще в халатах, оживленно обменивались новостями, настолько поглощенные друг другом, что вряд ли заметили его уход.

– Пора собираться, если мы куда-то идем, – сказала Карен.

– Конечно. Но не сию же минуту.

– Какие мы с тобой испорченные.

– А мне все равно, – ответила Мэрилин.

– И мне тоже.

Мэрилин Робб и Карен Тавискер дружили много лет. Двенадцать месяцев назад Мэрилин с мужем переехали в Херефордшир, так как Алан перевелся в новый финансовый центр в Ладлоу. Сейчас Мэрилин приехала в гости к своим старым друзьям в дом Карен в Микловере, и первое, что она хотела сделать, – отправиться на прогулку в район Пика, как они всегда делали до того, как она переехала.

– И куда мы поедем?

– У тебя еще остались карты?

– Конечно. Вот они. Что выбираешь – Дарк Пик или Уайт Пик?

– Мм. Обычно мне нравится Дарк Пик. Но сегодня…

Мэрилин выглянула в окошко кухни. Свежий ветерок гонял в саду опавшие листья платана.

– Пожалуй, ты права, – согласилась Карен. – Сегодня довольно ветрено. И лучше не рисковать.

Может, на засыпанных листьями улицах Микловера сейчас ясно и солнечно, но когда они доберутся до Бакстона, то окажутся на полторы тысячи футов выше, и, скорее всего, погода будет совсем другая. Горы готовят неосторожным туристам разные сюрпризы. В ноябре отроги Дарк Пика – место беспощадное: ветер, дождь, мокрый снег неистово хлещут по беззащитным просторам, и спрятаться от них негде. Обе женщины поежились, представив себе, что их ожидает.

– Тогда в район Уайт Пика. Поближе будет.

– А может, просто поедем и остановимся, где захотим?

– Тоже неплохо. В конце концов, мы свободные женщины.

– И заодно присмотрим какой-нибудь паб, где можно будет мило перекусить.

– Договорились.

Как и все, Карен слышала о женщине, на которую напали на Рингхэмской пустоши. Дело Дженни Уэстон несколько дней не сходило с газетных полос, но сейчас ему на смену пришли другие новости. Всегда находились другие, более значимые убийства, случавшиеся где-нибудь еще. Карен слышала предупреждение полиции, чтобы женщины в одиночку не ходили через пустоши. Но шло время, и эти прогулки стали опять казаться безопасными. Тем более что их было двое. Конечно, с ними ничего не случится.

Одевшись и приготовив резиновые сапоги и куртки с капюшонами, две женщины начали дурачиться, как школьницы на пикнике. В бардачке машины Карен они отыскали кассеты со старыми записями Брюса Спрингстина и принялись подпевать знакомой мелодии, звучавшей пятнадцать лет назад, когда они были намного моложе и вместе радовались жизни. Перекрикивая друг друга, они хором пели «Танец в темноте».

Мэрилин заговорила о людях, которых они обе знали много лет назад. Карен смеялась, радуясь компании своей подруги. Она особенно и не выбирала, куда ехать. Добравшись до Эшборна, Карен мигнула левым поворотником и свернула на А515, – эта дорога вела к Рингхэмской пустоши.

 

Глава 23

Когда поступил звонок, Диана как раз находилась в управлении эдендейлской полиции на Уэст-стрит. Едва инспектор Хитченс появился в дверях отдела уголовного розыска, она поняла, что что-то случилось. В воздухе безошибочно чувствовалось то возбуждение, которое появляется всякий раз, когда наконец намечается прорыв в, казалось бы, безнадежном деле.

– Есть новости? – спросила она.

– Напали еще на одну женщину, – ответил Хитченс. – Недалеко от Рингхэма.

Фрай с готовностью встала.

– Мертва?

– О нет, – чуть заметно улыбнувшись, сказал Хитченс, – более чем жива. И кричит на всю округу.

Проблема эдендейлского отделения полиции внезапно превратилась в горячую картошку, которую никому не хотелось брать в руки. На утреннем совещании суперинтендант Принс выглядел так, словно заместитель главного констебля напомнил ему, с кого спросят.

Бен Купер заметил, что присутствовали даже Оуэн Фокс и Марк Рупер. Оуэн явно плохо себя чувствовал в царившей в помещении духоте. Уже включили отопление, да и в комнате находилось слишком много людей и не было кондиционера. Вообще, когда Оуэн находился в закрытом помещении, казалось, что он чувствует себя не в своей тарелке – медлительный человек средних лет с негромким голосом в толпе гораздо более молодых людей, гораздо более шумных, самоуверенных и агрессивных. Спутанные волосы и борода подчеркивали его возраст.

Теперь к тому же Купер понял, что красной на Оуэне была только шерстяная куртка. Яркий цвет так бросался в глаза, что раньше он практически не обращал внимания на прочую униформу смотрителей. За исключением красной шерсти, все остальное было серым – рубашка, брюки, свитер. Если бы не куртка, смотрителя можно было бы назвать сереньким человечком.

– Ну, если это снова наш убийца, то сейчас он допустил большую ошибку, – удовлетворенно произнес Тэлби. – На этот раз женщина, которую он выбрал, оказалась не одна. Если бы эта дама, Карен Тавискер, не пошла вперед, пока ее подруга остановилась передохнуть, преступник догадался бы, что их там двое. Скорее всего, оставил бы их и отправился в другое место. За то, что наше дело сдвинулось с мертвой точки, нам следует благодарить плохую физическую форму тридцатипятилетней женщины.

Тэлби указал на карту Рингхэмского района, где были обозначены места предыдущих нападений. Он провел рукой вдоль тропинки от деревни Рингхэм-Лиз, которая исчезала в зеленых пятнах, обозначавших лес, а затем появлялась между серыми острыми формами, обозначавшими горы.

– Карен Тавискер собиралась подняться на вершину Рингхэмского хребта, – объяснял он. – Но для ее подруги, Мэрилин Робб, подъем оказался слишком крутым. Она остановилась передохнуть где-то здесь, а Тавискер пошла Дальше. Мы предполагаем, что наш приятель устроил засаду за деревьями. Должно быть, он решил, что Тавискер одна, но ему пришлось пережить настоящее потрясение. Робб находилась всего в нескольких ярдах. И на этот раз у него все пошло вкривь и вкось.

– Они обе его видели? – спросил Купер.

– Робб кинулась на помощь, когда ее подруга закричала. К несчастью, нападавший был в маске. Зато теперь у нас есть два новых свидетеля.

Тэлби излучал такую гордость, словно только что сам создал свидетелей из пластиковой бутылки и нескольких кусочков пакли.

– Мы проследили его маршрут и располагаем несколькими следами шин плюс сообщением о том, что поблизости обнаружен красный «рено». Прогресс. Наконец-то прогресс.

Тэлби показал фотографию Карен Тавискер, и все принялись разглядывать ее, словно она была королевой красоты.

– И еще одно: эта Карен Тавискер живет в другом районе и сюда приехала в гости. Похоже, что по крайней мере в этом случае жертва выбрана случайно. Сейчас инспектор Хитченс поделится с вами информацией, которая может иметь, а может и не иметь отношение к нашему делу.

– Сегодня утром с нами связалась манчестерская полиция, – доложил Хитченс. – Они ищут подозреваемого по имени Даррен Хаусли, который, возможно, находится на нашей территории. Они жутко хотят пообщаться с ним по поводу серии нападений на женщин в районе Олдхэма. Они сообщили, что в Дербишире у Даррена есть родственники: подростком он жил в Челмортоне у своей тети. Также нам выслали факсом его фотографию и описание, и вскоре эти документы окажутся в ваших бумагах.

– И какая здесь связь? – послышался голос.

– Связь в характере происшествий. На этих женщин нападали во время прогулок по холмам в окрестностях Олдхэма. Район Саддлуорта.

– Как и в нашем случае.

– Именно.

– И еще один момент – похоже, на последние три недели они потеряли его из виду.

– Великолепно.

– Боюсь, что, несмотря на эту небольшую приятную новость, актуальным остается вопрос о необходимости снова пройтись по проторенным тропкам, – сказал Тэлби. – Опросы на дорогах, анкеты, обращения в средствах массовой информации. Необходимо привлечь общественность на нашу сторону. Сейчас мы испытываем серьезное давление. Поэтому нам придется самим надавить в ответ, чтобы люди увидели, что мы не бездельничаем. Мы снова побеседуем с каждым, с кого не сняты подозрения. Если человек находился в районе Рингхэмской пустоши и не может дать отчет о своих передвижениях, то, насколько я понимаю, совпадение исключается.

– Не могу не вспомнить тут же о тех двоих, у них ведь нет алиби, за исключением друг друга, – сказал Хитченс.

– Пол, вы имеете в виду наших путешественников из карьера?

– Разумеется, надо с ними как-то разобраться, в конце концов. Давайте привезем их сюда. То, что они там говорили в самом начале, – чепуха. Их надо снова допросить по всей форме, и пусть компьютер установит все нестыковки в их показаниях.

– Интересно, что связывает эту парочку? – поинтересовался Тэлби. – Секс?

– Вполне возможно, сэр. Здесь определенно что-то не так, – ответила Фрай.

– Да вряд ли, – возразил Купер.

– А почему вы в этом уверены, Купер?

– Такие отношения не вписываются в их философию. У них другие взгляды на жизнь.

– Звучит интригующе, Купер. Может, объясните, что же это за «другие взгляды»? Они, случаем, не имеют отношения к следствию?

– По-моему, нет, сэр.

– Не стоит быть таким доверчивым, Купер. Во-первых, вы что, хотите сказать, что они живут только на пособие Келвина Лоренса?

– Ну, не заметно, чтоб они шиковали.

Тут вмешался Хитченс:

– Могу показать вам пятнадцать или даже шестнадцать рапортов о вещах, которые украли из машин, припаркованных на обочинах в районе Рингхэмской пустоши. Радио, фотоаппараты – сами знаете. Кто-то же чистит здесь туристов.

– И вы думаете, это Кел и Страйд? Но зачем им эти вещи?

– Как это – зачем? Чтобы продать. Насколько я понимаю, это не такой уж редкий случай.

– Кому продать-то? – Купер начал волноваться. – Это же не ваши обычные местные молокососы, которые могут толкнуть ворованное в пабе. Если бы у этих двоих были вещи, которые они хотели бы продать, им пришлось бы поехать с ними на автобусе в Бэйкуэлл или Эдендейл. Или голосовать – опять-таки вместе с этими вещами – на обочине. Как вы себе это представляете? И потом, они оба не местные, так кого они могут здесь знать? Их бы сразу раскрыли. Кроме того, Страйд в любом случае никогда не покидает фургон, если не считать прогулок по пустоши.

– У нас есть основания, чтобы порыться в их фургоне? – спросила Фрай.

Тэлби обвел взглядом присутствующих.

– Нет, если никто из вас не предложит мне какую угодно причину подозревать их в преступлении. Все, что угодно, позволяющее выписать ордер.

– К сожалению, мы не можем даже сдвинуть их с места, пока не поступит соответствующее распоряжение от владельцев карьера, – сказал Хитченс.

– Нам пришлось бы вытаскивать этот фургон тросом.

– Более того. Фургон месяцами оставался без движения. Без лебедки не обойдемся.

– Гм. – Тэлби снова обвел взглядом полицейских. – Итак, есть предложения?

– Наркотики, – произнес Хитченс.

– Основание?

– Странное поведение – отсутствие координации, рассеянность. Предлагаю запустить в фургон собаку, и мы наверняка их отыщем.

– Я был в фургоне, – сказал Купер.

– Что? – уставился на него Хитченс. – Вы чем думали, когда лезли туда? Любой защитник будет счастлив по уши.

– Меня пригласили.

– Да что вы?! Они устроили вечеринку? Как жаль, что я ее пропустил. Должно быть, до меня приглашение не дошло.

– Я был там с мистером Фоксом.

При звуке незнакомого имени несколько полицейских переглянулись. Внимание собравшихся обратилось на смотрителя. Он покраснел, что на фоне его красной куртки выглядело ужасно.

– Что вы можете сказать, мистер Фокс? – обратился к нему Тэлби.

– Я знаю Кела и Страйда с того момента, как они появились в карьере, – произнес Оуэн. – Они разговаривали со мной.

– А что думаете по поводу наркотиков? Употребляют?

– Нет. Уверен, что нет.

– А вы, Купер, как считаете?

– Согласен. Никаких следов наркотиков я не заметил. Там не так много мест, в которых можно было бы их прятать. Пиво, да, пьют, сигареты курят. Но это не противозаконно.

Похоже, на Тэлби эти слова не произвели впечатления.

– Пол, проверьте, как выполняется приказ Пикстона. Будет смешно, если они смоются до того, как мы ими займемся.

Купер нерешительно поднял руку. Он чувствовал, что Тодд Уининк не сводит с него глаз. Купер старался не встречаться с Уининком взглядом.

– Да, Купер?

– У нас есть еще Уоррен Лич, – произнес он. – И он имеет отношение к Мегги Крю. Не стоит забывать об этом.

– Полагаю, пока достаточно ограничиться наблюдением за ним, – отмахнулся Тэлби. – Нечего распылять силы.

– А как мы установим наблюдение за фермой? – спросила Фрай. – Там негде расположить наших людей незаметно.

Тэлби задумался.

– Не важно. Может, оно и к лучшему, если люди будут на виду. Это окажет на него определенное психологическое воздействие. Фрай, Купер – вы же как никто знаете это место.

– Но наблюдение? Стоит ли? Там не на что смотреть, кроме коров.

– Вот и наблюдайте за передвижением каждой коровы, – сказал Тэлби.

– Кстати, на сцене скоро вновь появится Уэйн Сагден, – заметил Хитченс. – Считайте, что он уже идет по лестнице.

– В смысле?

– Помните ограбление в коттедже Уэстонов? Здесь не все так просто. Мы подняли это дело, и оказалось, что полицейские, описывавшие место преступления, вызвали человека, у которого были ключи от дома, – сами Уэстоны находились на Кипре. И это была не соседка. Ключи были у Дженни Уэстон.

Уэйн Сагден приближался к верхней точке кипения оскорбленной невинности. Первый же вопрос об ограблении завел его без труда. Кран открылся, и струйка становилась все горячее, пока не повалил пар.

– Чего этой шлюшке надо?! Наплела, что я украл драгоценности и еще кучу всякой всячины, обгадил ее ковер, а стены обмазал каким-то соусом. Мне это надо?

Инспектор Хитченс терпеливо объяснил:

– Уэйн, то, что вы перечислили, сделано человеком, побывавшим в доме ее родителей. Суд решил, что это были вы.

– Чепуха. Да я и близко не подходил к этому дому.

– Бросьте, Уэйн. Доказательств для вашего обвинения было достаточно.

– А мне плевать! Чушь все это.

– Мы не сможем помочь вам, если вы будете упрямиться, – вздохнул Хитченс.

– Эта сука упекла меня в тюрьму. Она оговорила меня и настроила против меня судей, иначе мне дали бы «условно». Обгадил ее ковер – ну-ну. Я такой ерундой не занимаюсь.

– Как хорошо вы помните Дженни Уэстон? Вы видели ее в суде?

Уэйн побледнел.

– Она же преставилась, верно? Я видел это по телику.

– Да, она умерла.

– Вы не посмеете пришить мне это! Черт побери, нет! – Сагден бросил на Хитченса нервный взгляд. – Нет, вы не сделаете этого! Вижу, что не сделаете. Даже в вашей конторе знают, что это чересчур.

Хитченс посмотрел на Бена Купера, приглашая его вступить в разговор, сменив тему.

– Уэйн, что вы почувствовали, когда Гэвин погиб во время загородной школьной экскурсии?

Теперь Сагден, казалось, и впрямь смутился.

– Вы о чем?

– Помните несчастный случай с вашим племянником?

– Конечно помню.

– Врачам пришлось отключить аппаратуру, поддерживавшую его жизнь. Что вы тогда почувствовали?

– Расстроился. Это же очевидно. Мы все тогда расстроились. Гэвин был хорошим парнем. Но…

– Вы кого-нибудь обвиняете в его смерти?

Сагден крепко сжал губы. Его глаза блеснули. Он смотрел на кассеты.

– Уэйн? Вполне нормально, если бы вы кого-нибудь обвинили в случившемся. Свалили бы на этого человека всю ответственность. Возможно, даже желали отомстить, – произнес Купер.

– Слушайте, не запутывайте вы меня, – ответил Сагден. – Мне известно, что руководителем той экскурсии, когда Гэвин разбил голову, был Уэстон.

– И вы по-прежнему утверждаете, что не грабили коттедж Уэстонов? – спросил Купер.

– И по-прежнему утверждаете, что ничего не знаете об их дочери? – добавил Хитченс.

– Да, – ответил Сагден. – Я это утверждаю. По-прежнему.

Упорство Сагдена беспокоило Купера. Если мужчина, шнырявший вокруг дома Дженни Уэстон, был не Мартином Стаффордом или каким-либо другим бойфрендом, то оставался только Сагден. Описание было расплывчатым, но все же подходило к нему. К тому же у Сагдена была причина желать зла Дженни. Однако Купер чувствовал, когда люди лгут, а когда говорят правду, и доверял этой своей способности, даже если не мог ничего доказать.

Конечно, жажда мести могла возникнуть у Сагдена довольно давно, еще в тюрьме, где с ним никто не спорил, так что эта идея растравила его воображение. Купер даже представлял, как проходили разговоры с другими заключенными, как они плакались друг другу, жалея себя и обвиняя тех, кто оставался на свободе. На день убийства Дженни у Сагдена было алиби. Но не мог ли он договориться о мести с сокамерниками? Маловероятно, конечно, но иногда заключенным приходят идеи и похуже.

Выйдя из участка, Бен Купер направился к своей машине, мысленно отметив, что за ним кто-то идет. Вначале он подумал, что это Диана Фрай решила затеять очередную ссору. Но, увидев куртку, узнал Марка Рупера.

Купер остановился.

– Марк, вы все еще здесь? Вас подбросить?

– Я приехал с Оуэном, но он остался переговорить с инспектором. Хотят, чтобы мы чаще обходили Рингхэм.

– Да, я знаю.

– Можно я кое-что расскажу вам? Я не хотел говорить этого при всех.

Купер прислонился к своей «тойоте», заметив, что молодой смотритель чувствует себя крайне неловко. Марк вынул из кармана рацию, понажимал на кнопки, потеребил антенну и засунул обратно в карман, не отдавая себе отчета, что делает.

– Я слушаю вас очень внимательно, – сказал Купер.

– Дело касается Уоррена Лича. Мы часто видим его на Рингхэмском хребте. Он не знает, что мы там, – в последнее время он никогда не разглядывает холмы, а смотрит только себе под ноги. – Марк сделал паузу и продолжил: – Какое-то время назад я заметил, что в большом сарае за фермерским домом что-то происходит. Знаете, в том, новом, со стальной крышей. Он всегда заперт, и днем Лич к нему не подходит. Я видел, что, когда Уоррена не было поблизости, Ивонна Лич иногда подходила к нему и пыталась открыть двери. Она тоже хочет знать, что там.

– А по ночам?

– Приезжают люди. Фургоны, четырехколесный привод. Подъезжают к самому сараю. Но только когда темно.

– Марк, вы же обычно не делаете обходов по ночам?

– Конечно нет. Но пару раз я был там ночью в свое свободное время. Я хочу знать, что происходит. Понимаете, это мой участок. Оуэн говорит, что теперь это мой участок. – Смущенный, Марк искоса посмотрел на Купера. – Оуэн не знает, что я хожу на пустошь по ночам.

– Ладно, спасибо, Марк.

– У Лича сейчас очень тяжелое время. Вы были у него, да?

– На днях мы забрали у него капсульный пистолет: на него не было лицензии.

Марк нахмурился.

– Как вы думаете, зачем Личу понадобился капсульный пистолет?

– Скорее всего, чтобы забивать своих заболевших животных.

– Вообще-то полагается, чтобы заболевшую скотину у фермера забирал настоящий забойщик. Таковы правила.

– Даже если так…

– Стал бы он рисковать попасть в неприятности только из-за этого?

Купер ждал, что Марк скажет что-то еще, но тот оглянулся на дверь, откуда в любую минуту мог появиться Оуэн. Он отошел поближе к смотрительскому «лендроверу» и подальше от машины Купера.

– Марк, а вы знаете кого-нибудь из тех людей, кто приезжает на ферму?

– Ну, одна или две машины, может, и местные. А другие не знаю.

– А белый фургон там был?

Молодой смотритель кивнул.

– «Форд-транзит»? Который уже пора на свалку отправлять? Передний бампер держится на веревке?

– Да, был такой.

– Ладно, я знаю его. Это крысятник.

– Вы видели его по дороге на ферму?

– Несколько раз. Он много где бывает.

Оуэн Фокс вышел из участка. Он беседовал с полицейским в форме, и они остановились на ступеньках. Когда Оуэн заметил Марка, его лицо слегка омрачилось.

– Спасибо, Марк, что рассказали мне, – поблагодарил Купер.

Марк протянул руку, чтобы еще на секунду задержать его.

– Мне не хотелось бы, чтобы люди знали, кто вам все это рассказал, – произнес он.

– Почему?

– Понимаете, мне тут жить и работать. Если люди подумают, что я шпионю для полиции, им не важно, хорошо они поступают или плохо. Совершенно не важно.

Диана Фрай говорила по телефону. Ей было необходимо сделать этот звонок, прежде чем она займется чем-либо другим. Она звонила сестре Мегги Крю. Ее звали Кэтрин Дайсон, и ее телефонный номер был в деле – номер в районе Корка, на юге Ирландии.

– Да, я знаю, у Мегги огромные проблемы с восстановлением памяти, – сказала Кэтрин, когда Фрай дозвонилась до нее. – Если вам интересно мое мнение, чем больше вы на нее давите, тем больше она будет держать воспоминания под спудом. По-моему, она сама сейчас не осознает, как это у нее получается. Все происходит инстинктивно – выталкивая прошлое из сознания, она не дает ему влиять на ее жизнь.

– В результате нападения у нее развилась частичная амнезия, – сказала Фрай. – Доктора говорят, что она вообще может не вспомнить период в несколько часов до и после инцидента.

– Ну, раз они так говорят… Но Мег всегда боялась воспоминаний, приходящих из прошлого. Поэтому-то они и заперты в ней более надежно, чем Форт-Нокс. Иногда мне кажется, что она и меня-то почти не помнит.

Голос Кэтрин очень напоминал голос ее сестры, но звучал мягче и спокойнее, с легкой ирландской ноткой, чуть более сильной, чем можно было ожидать от уроженки Честерфилда. Фрай представила залитый солнцем белый домик на склоне холма над атлантическим рыбным портом и Кэтрин Дайсон в кресле, с котом на коленях, глядящую в окно куда-то вдаль. Она рисовала себе образ крупной женщины, у которой тело раздалось после рождения четырех детей, а время проходит между стиркой и глажкой, готовкой и возделыванием сада. Женщины, ничем не похожей на Мегги Крю. Счастливой женщины.

– Вы имеете в виду какие-то конкретные воспоминания из прошлого вашей сестры? – спросила Фрай. – Я хочу сказать, кроме нападения?

– Да, конечно, – ответила Кэтрин. – Я говорю о ее дочери.

 

Глава 24

В то утро лозоходец занимался своим делом, шагая вперед и назад по опушке березняка и ступая так осторожно, словно он шел по воображаемой линии. Он не отрывал взгляда от раздвоенного прутика, который как-то странно, повернув ладони кверху, держал перед собой. Прутик то и дело дергался, и лозоходец останавливался и пробовал землю носом ботинка. Затем шел дальше. Он выглядел замерзшим и очень несчастным.

Диана Фрай держала последний номер «Эден уэлли таймс». Нападение на Карен Тавискер случилось слишком поздно, чтобы появиться в заголовках газет, хотя оно уже промелькнуло в последних радионовостях. Газета посвятила три страницы общественным собраниям и уличным протестам, и все старые материалы о Дженни Уэстон и Мегги Крю по чьей-то вине перемешались в одну большую кучу. Виноватые лица Джепсона и Тэлби выглядывали из толпы, размахивавшей флагами с надписью «Мы требуем действий!».

Была также напечатана на редкость спекулятивная статейка, озаглавленная «Воскресный убийца?». Журналист попытался связать легенду о Девяти Девственницах, превращенных в камни за танец на шабаше, с тем фактом, что нападения и на Крю, и на Уэстон произошли в воскресенье, когда женщины гуляли или ехали на велосипеде по пустоши. Из всего этого с бульварным драматизмом, но без каких бы то ни было оснований делался вывод, что некий религиозный маньяк наказывает женщин за то, что они развлекаются в воскресный день. И даже полицейские из следственной группы в минуты полного отчаяния порой шептались об этом.

На третьей странице Диана обнаружила интересную статью, также имевшую косвенное отношение ко всей этой истории. Выяснив, что в старом фургоне в заброшенном карьере на Рингхэмской пустоши живут двое молодых людей, корреспондент и фотограф развивали эту тему на все лады.

– Видел эту фотографию? Келвин Лоренс выглядит на ней типичным убийцей, – заметила Фрай.

– А из Страйда они сделали просто слабоумного.

– Знаешь, ему, пожалуй, действительно не помешала бы психиатрическая помощь. Ты читал отчет о его биографии? Во время обострения депрессии он бросил университет.

– Это не означает, что он слабоумный, – возразил Купер.

– Саймон Бевингтон дважды пытался покончить жизнь самоубийством. И вот это означает, что он не должен находиться сам по себе и без присмотра. Этот малый – псих.

– Он ни для кого не опасен, кроме самого себя. К тому же, по-моему, он-то как раз под присмотром. Кел заботится о нем. Присмотр за Страйдом лучше, чем в иной лечебнице. О нем заботятся, как и положено в общине. Ему повезло – он нашел того, кто действительно принимает в нем участие, а не управляет им.

– Ну да, повезло.

– Диана, он не опасен, – настаивал Купер. – Просто видит мир по-другому – не так, как большинство людей. Он просто другой.

– Да-да, Йоркширский Потрошитель тоже был другим. Он псих, Бен.

– Нет, он со странностями, и не более того. Моя мама назвала бы его «слегка чудным».

Фрай фыркнула.

– Ты невероятно странный коп, Бен. Ты на самом деле думаешь, что в этом мире есть люди-ангелы?

– Ну… – ответил Купер, – я подозреваю, он и впрямь немного такой. В определенном смысле.

– Что?

– Неискушенный. Оторванный от реальности. Неземной.

Фрай уставилась на него.

– Эй, тебе что, не встречались в этих краях психи? – поинтересовалась она. – Повсюду можно столкнуться нос к носу с настоящими чокнутыми.

Купер заглянул через ее плечо в газетную статью.

– Они цитируют слова Страйда о том, что «музыка ветра» и древесные скульптуры прогоняют мстительных духов болот.

– Зачем они печатают всю эту чушь?

– Чтобы иметь основание напечатать забавный заголовок: «Искусство жителей карьера – это не просто рок-н-ролл».

– Очень умно. По крайней мере, они не упоминают о прошлом Саймона Бевингтона.

– Да, – сказал Купер, – но, в общем-то, они вполне могли выяснить его историю.

– Все это внимание может заставить нашу парочку покинуть карьер. Не сказала бы, что это будет большая потеря.

– Они нормальные люди. Те самые, которых мы должны защищать.

– О чем ты говоришь?

– Диана, ты что, забыла? Мы же давали клятву: «Я торжественно и искренне заявляю и клянусь…»

– Да, помню.

– «…предотвращать все преступления против подданных и собственности ее величества».

– Бен, ты не понимаешь, что ведешь себя как обычный провинциальный коп, – ты до сих пор можешь повторить слова своей клятвы, хотя после приведения к присяге прошло уже больше двух минут?

– Вполне возможно, на днях мне уже приходилось вспоминать ее.

– Но, черт возьми, какое отношение твоя клятва имеет к этим парням из фургона?

– Я считаю, что им угрожает опасность. Так же как и другим.

– Каким другим?

– Дженни Уэстон и Мегги Крю. Уиллу Личу и его брату, маленькому Дагги. Их матери. Даже их отцу, в определенном смысле. И… ну, другим людям. Мы отвечаем за их безопасность.

– Бен, ты ошибаешься, если считаешь себя рыцарем Круглого стола. В наши дни блестящие доспехи уже не в моде. И ты не сэр Галахад.

– Может, со стороны я выгляжу старомодным и чудаковатым, – покачал головой Купер, – но факт остается фактом: я не смогу жить в мире с собой, если не попытаюсь сделать все возможное для людей, которым нужна защита. Смешно, правда?

И он пошел прочь, отбрасывая ногой небольшие камешки с дороги, так что на носке ботинка осталась белая отметина.

Бен Купер хорошо помнил, как он, еще маленьким мальчиком, снова и снова перечитывал клятву, напечатанную на оборотной стороне отцовского удостоверения. Каждый раз, когда отец был в форме, он просил еще раз взглянуть на удостоверение. Наверное, он ужасно надоел отцу. Но в то время слова этой клятвы казались самыми благородными и значительными в мире. Бен относился к этим словам со священным трепетом, какой только способен чувствовать ребенок, наделенный чересчур богатым воображением. Несмотря на то что его герой сначала потускнел, а затем и вовсе бессмысленно скончался, эти слова оставили в сознании Бена неизгладимый след. Для чего же он находится здесь, если не Для защиты невиновных?

Угроза насилия висела над пустошью, словно низкие облака. Купер слишком часто задавался вопросом о судьбе Дженни Уэстон, о том, почему смерть выбрала именно ее, оставив безжизненно лежать среди камней. Будто мертвый листок – один из тех, что во множестве лежали на пустоши, – жилы ее наполнились ядом, недавно живые ткани стали коричневыми и ненужными. Но было одно отличие: листья приносились в жертву ради нового начала, новой жизни, а смерть Дженни Уэстон не имела такого оправдания.

Купер размышлял также о себе. Неужели он и впрямь стал полицейским из-за отца? Неужели все поступки он совершал, только чтобы превзойти память о герое Эдендейла? Или все-таки люди вроде Дженни Уэстон тоже имели для него значение? Ему очень хотелось верить, что это так. Но не всегда получалось.

Купер не удивился тому, что на этот раз оказанный ему в карьере прием был на двадцать градусов холоднее прежнего. В последние дни Кел и Страйд находились в центре внимания прессы, полиции и, без сомнения, самых несимпатичных представителей общества. Разумеется, этого было достаточно, чтобы они отгородились от мира.

В ответ на стук Купера появился только Кел.

– Вы? Что надо?

– Только один совет, сэр.

– Надо же. Удиви меня, человек.

– Эти предметы… скульптуры, или как вы их там называете. Членоферма.

– Ну?

– Знаешь, сейчас их лучше убрать с глаз куда подальше.

– Это наше приношение Гее – мы пользуемся ее территорией и так выражаем нашу благодарность. Эти подарки мы делаем для нее своими руками. Мы желаем ей плодородия.

– Прекрасно. Но я говорю о другом. Проблема заключается в том, как это выглядит со стороны. Люди могут понять неправильно. И посчитают вашу ферму провокацией.

– Провокацией чего?

– Здесь живет немало людей, чьи взгляды значительно отличаются от ваших. Они просто вас не поймут. Подумайте об этом.

– Ладно. Мы подумаем.

– Вы должны серьезно…

Купер обнаружил, что смотрит на закрытую у него перед носом дверь, где прямо на уровне его глаз были выцарапаны кривые буквы: «Извращенцы».

Вернувшись в машину, Диана Фрай вспомнила, как вздохнула Кэтрин Дайсон на другом конце провода, в Ирландии, когда сообщила, что у Мегги Крю есть дочь.

– Она поймет, что это я рассказала, – говорила Кэтрин, – но не важно, все равно в последнее время она почти не разговаривает со мной.

– Значит, у нее есть дочь?

– Да. Мегги родила девочку. Около двадцати лет назад. Она не хотела этого ребенка. Мег тогда была студенткой юридического факультета. На аборт она не решилась – нас воспитывали в католической вере, – поэтому ей пришлось отдать ребенка в приемную семью: малютка слишком мешала ее карьере.

Фрай вспомнила замечания Мегги по поводу женщин-полицейских и поняла, что, пожалуй, та рассказывала свою собственную ситуацию.

– И Мегги так и не сделала карьеру. В какой-то момент она зашла в тупик, осела в маленьком городке и уже больше не добивалась партнерства в большом городе. К тому же этот городишко находится всего в десяти милях от места, где прошли наши детские годы. Вряд ли она теперь уедет отсюда – у нее сложилась довольно странная связь с этим местом, хотя она и не желает признавать это. Она всегда думала, что здесь останусь я, и когда-то я с ней соглашалась. Но когда достигаешь определенного возраста, начинаешь понимать, что ты не совсем такой, как тебе всю жизнь говорили другие.

– Вы считаете, вашу сестру возмущает бесперспективность ее карьеры?

– Ну, я, конечно, думаю, что она наконец-то начала понимать, что зашла в тупик. Конечно поняла. И когда до нее Дошло, что я-то вырвалась отсюда, этот факт сильно возмутил ее. Дело в том, что наши родители остались на ее попечении. Понимаете, после этого она уже не могла уехать – чувство вины стало бы еще больше.

– По-моему, Мегги не похожа на человека, страдающего от чувства вины, – сказала Фрай.

– О, она отлично умеет осудить других людей. Винит всех, кроме себя, за то, что не достигла настоящего успеха, – своих учителей, своих коллег, наших родителей, меня. И всех друзей, которых сумела покинуть. У Мег всегда был трудный характер, а теперь он стал таким колючим, что люди попросту оставляют ее в одиночестве.

– А ребенок? Вы думаете, она чувствует вину перед ребенком?

– А вы сомневаетесь? – уверенно произнесла Кэтрин.

По одной этой фразе Фрай сразу же дополнила созданный ее воображением портрет: вокруг сестры Мегги множество детей, все – маленькие копии Кэтрин, они теребят ее за юбку и тянут ручонки, показывая ей свои сокровища. Фрай невольно кивнула этому ясному образу. Появление каждого нового ребенка сыпало соль на рану Мегги. Как это она сказала на днях в «Дервент Корт»? «Может быть, я однажды проснусь и обнаружу, что у меня все же есть материнский инстинкт».

– Наверное, вы понимаете, – продолжала Кэтрин, – что Мег не может не интересоваться оставленным ребенком. Не может не представлять себе, как эта девочка выглядит сейчас, как она живет. Думает ли она хотя бы изредка о своей настоящей матери.

– Не может не представлять, как она сама жила бы сейчас, если бы у нее была дочь? Она не чувствовала бы себя такой одинокой, – добавила Фрай.

– Вот именно, – согласилась Кэтрин. – И в этом случае она не может обвинить никого другого, так получается? Никого, кроме самой себя.

С минуту Фрай пыталась осмыслить свое отношение к Мегги Крю. Теперь, увидев ее в совсем ином свете, она почувствовала великую трагедию, притаившуюся в темных комнатах в «Дервент Корт».

Наверное, Кэтрин Дайсон удивилась тишине на другом конце провода. Потому-то она и решила задать вопрос, проницательность которого поразила Диану Фрай.

– Вы часто видите мою сестру? – спросила она.

– Ну да, – ответила Фрай. – Вы же в курсе дела, верно?

– Да, конечно. Вы делаете свою работу, я понимаю. Но…

– Да?

– Это не телефонный разговор, – сказала Кэтрин, – но могу я спросить, сколько вам лет?

– Господи, какое отношение это имеет к делу? – вздохнула Фрай.

– Никакого, – торопливо произнесла Кэтрин, – разумеется, никакого.

Офисы «Куигли, Коулман энд Крю» находились на Певерил-стрит. Диана Фрай прошла в приемную через двери из дымчатого стекла. Светловолосая секретарша с искусственным загаром записала ее имя, не проявив ни малейшего интереса к ее удостоверению, и, посмотрев в ежедневник на своем столе, проверила назначенное ей время.

– К сожалению, мисс Крю сегодня не принимает.

– Что? – Фрай с трудом сохранила спокойствие. Правда, она сама думала об отмене встречи. Но оставила все как есть. – Что вы имеете в виду? У нас была назначена встреча.

Секретарша сделала вид, что смотрит в ежедневник.

– К сожалению, она ее отменила. Что-то поменялось. Вы же понимаете.

Девушка почти не скрывала своего презрения к человеку, встречу с которым отменили в последний момент, даже не предупредив. Явно это не очень важная персона.

– Мисс Крю объяснила почему? – спросила Фрай.

– Нет. Извините.

– Где она сейчас?

– Я не могу вам этого сказать.

– Тогда передайте мисс Крю мое сообщение. Это вы можете сделать?

– Думаю, что да.

Фрай склонилась ближе к столу.

– Скажите ей следующее: «А что если Дженни ему будет недостаточно?»

Девушка, похоже, начала нервничать.

– Я не понимаю смысла ваших слов.

– Вам и не нужно понимать. Просто запишите фразу и передайте своей начальнице.

– Думаю, вам лучше уйти.

– Вы еще не записали.

Девушка слегка дрожащей рукой написала на листе бумаги семь слов.

– Вот. Я передам мисс Крю, когда она вернется в офис.

– Хорошо. А потом добавьте, что ей чертовски необходимо позвонить мне.

– Думаю, мне действительно придется попросить вас уйти.

– Вы знаете, что я сотрудник полиции?

– Да. Но это не значит, что я должна терпеть ваше хамство.

– Вы еще не знаете, что такое хамство. Пока не знаете.

Фрай поехала прямо в «Дервент Корт». Она не удивилась, когда в номере Мегги никто не подошел к двери. Но даже здесь должна существовать какая-нибудь всезнающая соседка, которая могла очень пригодиться. Диана позвонила в соседний номер и назвала свое имя и должность. Дама, представившаяся ей как миссис Дин, похоже, была просто счастлива поговорить о Мегги Крю.

– Не знаю, где она сегодня, – сообщила миссис Дин. – По-моему, она начала опять выходить на работу.

– Да, начала, – подтвердила Фрай.

– Я рада за нее. Да это и к лучшему. Поскорее все забудет.

– Но сегодня ее нет в офисе.

– Нет в офисе? А ушла в обычное время.

– Уехала на машине?

– Скорее всего, но точно не знаю.

– Одна?

– Сейчас она всегда одна.

– А бывало по-другому? – спросила Фрай.

– Ну, все мы живем в «Дервент Корт» не больше чем год или два, как раз с того момента, как перестроили здание. Так что ничего о ее прежней жизни я не знаю.

Фрай окинула взглядом номер миссис Дин. Он был совсем не похож на номер Мегги Крю, хотя наверняка планировка была одинаковой. Здесь комнаты вовсе не казались холодными и негостеприимными – напротив, в номере было полно ковров с длинным ворсом, света и зеркал и множество всяких мелких личных вещей.

– Ее навещают родственники? – спросила Фрай. – Может быть, дети?

– Нет, детей у нее нет. Насколько мне известно, она никогда не была замужем. Но есть сестра.

– Да, конечно. Она приходит?

– В последнее время нет. Некоторым людям просто не под силу видеть такое – я имею в виду физическое уродство. Боятся, что скажут не то или не смогут отвести взгляд. Я надеюсь, что не буду себя так вести, если подобное случится с моей подругой. Я постаралась бы поддержать ее, а как поступили бы вы?

Фрай заглянула себе в душу и не нашла там подобной уверенности. Миссис Дин, похоже, уловила ее смущение.

– Вы только подумайте, это действительно ужасно, когда приходится смотреть на такое, да? Я понимаю, что это может заставить человека отказаться от приглашения на чай. Может, все-таки присядете? – сказала миссис Дин.

– Нет, благодарю.

– Ну, как хотите. Вы, наверное, думали, что ее сестра все время порывалась прийти сюда. Что в такое время семья нужна человеку больше, чем когда с ним все в порядке. Согласны?

– Конечно, – ответила Фрай, хотя вряд ли она могла судить по себе. – Значит, вы не видели мисс Крю с утра?

– Да, только слышала, что она ушла около десяти часов, – подтвердила миссис Дин.

– Но не видели?

– Нет. Но я точно знаю, что это была она. Когда долго живешь бок о бок, начинаешь узнавать по звукам все знакомые шумы. Я знаю, как она закрывает дверь и как звучат ее шаги в коридоре.

– А необычные звуки слышали?

– То есть?

– Любые непривычные звуки. Может, к мисс Крю кто-нибудь приходил в гости и вы слышали что-то необычное?

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, не помню такого.

– Никто не слонялся поблизости?

– Нет.

Фрай бросила взгляд на окно. Она чувствовала, что ее тянет к нему, чего не замечалось в номере Мегги. Вид был тем же самым, но, встав рядом с окном, она увидела внизу мощеный внутренний дворик, который постояльцы превратили в парковку.

– Мисс Крю… она тихо живет? Как вы считаете?

– Очень тихо, – сказала миссис Дин. – Конечно, очень тихо. В последнее время.

Два констебля совершали обычный обход по Рингхэмской пустоши. Они курсировали там как видимый символ позитивных действий полиции, целью которых было сделать район безопасным для законопослушных членов общества. Это им вдолбили в голову.

Правда, на холме Хангер они нашли себе небольшое развлечение. «Рено», съезжавший с холма слишком быстро, затормозил на крутом повороте, и его занесло на обочине в кучу мокрых листьев. Его переднее крыло сильно помялось о каменную стену, и осколки стекла от разбитой фары валялись на дороге. Полицейские остановились, собираясь оказать помощь. Женская половина команды пошла разговаривать с водителем.

– У вас авария, сэр?

Водитель выглядел скорее ошеломленным, чем пострадавшим. Он пытался выпрямить надколесную дугу, которая помялась от удара о стену и давила на колесо.

– Вы член Ассоциации автомобилистов? Если нет, мы можем связаться, чтобы за вами прислали кого-нибудь из гаража.

– Огромное спасибо, но у меня тут ничего серьезного…

– Сэр, надо принять меры безопасности.

– Конечно.

Второй констебль когда-то служил в дорожной полиции. С тех пор он автоматически обращал внимание на шины и номерные знаки: задний номерной знак этого «рено» был белым. Констебль знал, что передние знаки белые, но задние должны быть желтыми. Сами владельцы машин часто совершенно не обращали на это внимания.

Приглядевшись, он заметил, что по краю номерного знака тянется тонкая полоска от краски, – значит, им недавно заменили предыдущий знак, который по размеру был слегка больше.

– Проверю-ка я номер, – сказал констебль своей напарнице.

Полицейские переглянулись, и девушка двинулась к машине, чтобы снова втянуть автомобилиста в разговор. Они раньше работали вместе и понимали друг друга с полуслова.

Через десять минут они забрали у водителя документы, и тот очутился на заднем сиденье полицейской машины, ожидая, когда его препроводят в эдендейлское отделение, как только появится наряд, который будет охранять «рено». Оба полицейских еле сдерживали себя: они только что арестовали человека, которого разыскивала вся манчестерская полиция, – Даррена Хаусли.

 

Глава 25

Вернувшись на Уэст-стрит, Бен Купер немедленно ощутил перемену атмосферы. Старший инспектор Тэлби расхаживал по коридору, едва сдерживая улыбку. Инспектор Хитченс раздавал мятные жвачки.

– Что случилось? – поинтересовался Купер.

– Он, – ответила Диана Фрай, показывая на дело. – Вот что случилось. Случился он, вот как.

Купер прочитал первую страницу.

– Даррен Хаусли. Тридцать два года. Парень, которого ищут в Манчестере.

– Двое констеблей привели его вчера вечером. Его машина врезалась в стену у холма Хангер. Можно сказать, не повезло парню. Или наоборот. Все зависит от точки зрения. Просто куча мокрых листьев оказалась не в том месте, а он поторопился нажать на тормоз. С каждым могло случиться.

Фрай засмеялась. Купер сдержанно улыбнулся. Он понимал, что это только часть новостей.

– А патрульные – молодцы, хоть раз в жизни сработали хорошо.

– Какие-нибудь улики против него есть?

– Маска и мясницкий нож в бардачке. Чем не улики? Не хочу громких слов, Бен, но похоже, что мы его поймали.

– У него в нашем районе родственники, правильно?

– Он остановился у своей тетки в Челмортоне. Похоже, что милая старушка в ужасе от него. Она знала, каким он стал, но боялась хоть кому-то о нем рассказать. Хаусли пробыл в ее доме два или три дня перед тем, как заявился на «рено». Тетя знала, что машина краденая. По-моему, он даже не особенно скрывал это от нее. К тому же мясницкий нож пропал как раз с ее кухни. Именно то, что нам нужно, – он сделал ошибку.

Следующий звонок поступил прямо в отдел уголовной полиции – спрашивали Диану Фрай.

– Диана, я подумала, что, возможно, вы снова захотите поговорить со мной.

Фрай застыла, удивленная своей собственной реакцией на этот голос.

– Мегги? Это вы?

– Я. Услышала в новостях, что произошло еще одно нападение.

– Да, верно.

– Расскажите мне об этом, Диана.

Диана отметила словечко «этом». Действительно, Мегги не интересовала женщина, на которую напали. Она хотела знать, что случилось, услышать о конкретных деталях нападения и сравнить это преступление с тем, что произошло с ней. Чтобы чувствовать себя увереннее? Или чтобы причинить себе еще больше боли?

Фрай могла бы опять пройти через всю эту рутину, как в случае с Дженни Уэстон. Могла бы рассказать Мегги все подробности, которые знала о Карен Тавискер. Но она промолчала, ожидая, пока на том конце провода не раздастся голос, и принялась вслушиваться в его оттенки, которые, как она знала, крайне редко передавались по телефону – их можно было уловить только по выражению лица и едва заметным жестам.

– Скажите мне. Я хочу знать, – нетерпеливо прервала тишину Мегги.

– Я не могу обсуждать с вами эту информацию, – ответила ей Фрай. – Но мы его арестовали.

– Арестовали? Кто он? Расскажите мне о нем. Что у него общего с Дженни Уэстон – горный велосипед или интерес к истории и астрологии?

Фрай почувствовала, как у нее забилось сердце. Пять дней назад она рассказала Мегги о Дженни Уэстон, и Мегги запомнила, что Дженни интересовалась историей и, возможно, посещала Хаммондскую Башню. Значит, Дженни для нее – реальный человек.

Но Фрай подумала о Даррене Хаусли, о том, что в украденной машине у него нашли маску и нож, и о непредубежденном, заслуживавшем доверия свидетеле, который был нужен им для опознания. Она думала о том, сколько пота ей стоила Мегги Крю, и как натянуты ее собственные нервы, и сколь малого она достигла. Она даже не знала, что у Мегги есть отданная в приемную семью дочь, пока ее сестра не упомянула об этом. Фрай с волнением вспомнила вопрос, заданный ей Кэтрин: «Сколько вам лет?» Что она имела в виду?

Она подумала об отношении Мегги – как она, отменив их встречу, обманула ее и унизила перед своей секретаршей. Нет, Диана ни за что не согласится пройти заново весь этот путь.

– Нет смысла, Мегги, – сказала она. – Потому что вы мне не нужны. В вас мне больше нет никакой пользы.

Даррен Хаусли выглядел вполне безобидно. Во время процедур, которые обычно проводятся с задержанными, зафиксировали его рост и вес – пять футов девять дюймов и десять стоунов восемь фунтов. Светлый шатен. Также были отмечены его маленькие усики, карие глаза и небольшая татуировка с изображением тигра на левом предплечье.

Говорил он тихо, порой даже казалось, с трудом, сконфуженно сжимая на коленях руки. Но манчестерская полиция допрашивала его по подозрению в нанесении множества ударов ножом, от которых три женщины средних лет погибли, а семилетняя девочка осталась без глаза. Совсем недавно Хаусли отпустили под залог – он побил таксиста, который имел наглость потребовать с него плату за проезд.

Его интенсивно допрашивали по нескольку часов, отпуская на положенные по закону перерывы для отдыха и еды. Подробности его перемещений в период нападения на трех местных женщин повторялись снова и снова, пока всем не надоело слушать одни и те же вопросы и одни и те же ответы или их отсутствие.

Только когда испарилась последняя тень надежды и стала очевидной тщетность всех усилий, следователи дрогнули. Они решили сделать перерыв, а затем, посовещавшись друг с другом и испросив совета наверху, снова вернулись в комнату.

– Мистер Хаусли, вы сказали, что в субботу, второго ноября, вы были в пабе в Матлоке. Назовите еще раз, в каком пабе?

– «Белый бык».

– В какое время вы туда пришли?

– Я вам уже сказал.

– В какое время вы ушли?

– Я вам уже сказал.

– Сколько вы выпили? С кем вы были? Кто с вами говорил? Куда вы пошли, когда покинули паб?

Но ответы Хаусли оставались прежними, независимо от того, как часто его спрашивали. Он четко помнил, что делал в те дни, когда напали на Дженни Уэстон и Мегги Крю, и его утверждения были последовательными. Он находился далеко от этого района, в своем доме в Большом Манчестере.

Только когда речь заходила об украденной машине, он, казалось, терял уверенность. Он не мог точно вспомнить, где был, когда напали на Карен Тавискер. По этому пункту у полиции было преимущество. «Рено», который вел Даррен Хаусли, видели в районе Рингхэма, и у них были два надежных свидетеля – смотрители Оуэн Фокс и Марк Рупер, записавший марку, модель, цвет и фальшивый номер, как делали смотрители с любым незнакомым транспортным средством на пустоши. После этого Хаусли попросил адвоката.

– Скорее всего, он не смог устоять и взялся за старое, когда прочитал о наших двух нападениях, – впоследствии говорил старший инспектор Тэлби.

– Подражатель, – хмыкнул инспектор Хитченс.

– В некотором смысле да. Как бы то ни было, Тавискер повезло.

– Мы не будем проводить опознание? – спросила Фрай.

– По-моему, не имеет смысла. Манчестерцы жаждут вернуть его назад. Пусть забирают.

Оуэн Фокс закончил укладывать первый ряд камней и начал вставлять назад в стену большие фрагменты, которые должны были скрепить всю конструкцию. Когда они и верхние камни окажутся на месте, стена простоит еще сотню лет или около того.

– Зачем он так делает? Нападает на всех этих женщин? – спросил Марк Рупер. – О чем он думает?

– Вряд ли он вообще думает в такие моменты, – ответил Оуэн, не отрываясь от работы.

– А как же?

– Это, наверное, физическое состояние. Некий инстинкт, неподвластный сознанию.

Поразмыслив над этими словами, Марк кивнул.

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

Марку Руперу казалось, что Оуэн сам похож на каменную стену – такой же твердый и надежный, холодный и сдержанный. Он никогда не повышал голос. Но ведь отец Марка тоже никогда не повышал голос. Он никогда не шлепал его и даже не ругал – по крайней мере, насколько Марк помнил. Напротив, он все время шутил и говорил обо всем на свете. Отцу нравилось мастерить своими руками разные вещи. Он подбирал деревянные обломки, которые могли бы пригодиться в хозяйстве, но никогда не пускал их в дело. И не раз доводил мать чуть ли не до истерики, останавливая машину, чтобы подобрать в канаве обрезок трубы, или лист рифленого оргстекла, или упавший с грузовика деревянный ящик.

Но после смерти Рика его характер изменился. Родители Марка постепенно отдалялись, вместо того чтобы поддержать друг друга, пока отец не уехал. А потом появился новый мужчина.

Марку было видно, что камни по всей длине стены сложены наподобие кирпичной кладки: каждый плотно прилегал к стыку камней предыдущего ряда, все были плотно пригнаны, каждый играл свою роль, и ни один нельзя было сдвинуть с места без того, чтобы не разрушить всю конструкцию. В этой местности существовали целые деревни, слепленные таким образом, думал Марк, – не только дома, но и люди. Отклоняться от линии не разрешалось. Не было пространства для движения, нельзя было выйти из предписанной роли.

Марк неуклюже попытался выразить свою мысль Оуэну. Старший смотритель, послушав его несколько секунд, потер рукой подбородок.

– Марк, ты еще не сталкивался с самоубийцами? – спросил он, словно направляя разговор в совершенно другое русло.

– Нет.

– Так столкнешься на этой работе. Я думаю, самоубийцы – самое грустное зрелище. Это значит, кто-то решил, что жизнь больше не имеет для него никакого смысла.

Марк знал, что это значит. Существовали люди, которые пытались сдвинуться со своего места в стене, и их фундамент пошатнулся. Марк наклонил голову, чтобы яснее слышать, что говорит Оуэн. Слова звучали неутешительно. Но у Оуэна он всегда чему-нибудь учился, и ему стоило прислушаться, чтобы ничего не пропустить.

– У нас здесь есть место, куда направляется большинство людей, решивших покончить с собой, – сказал Оуэн. – Парковка на вершине долины Эден, откуда можно видеть Мамину вершину. Ее называют Углом Самоубийц.

– Да, я знаю это место, – сказал Марк.

– Похоже, они всегда направляются туда. Ставят машину, в последний раз любуются красивым видом, а затем пишут записки, пьют виски и присоединяют шланг к выхлопной трубе. Иногда в ход идут таблетки, иногда – нож или бритва. Порой передумывают, увидев, что сделали, когда начинает течь кровь, а боль, которую они себе только воображали, становится реальной.

Марк кивнул. Но он не был уверен, говорит ли смотритель в общем или имеет в виду что-то конкретное.

– Известна история о студенте, – продолжал Оуэн. – Не знаю, правда это или нет. Рассказывают, он доехал от Угла Самоубийц до больницы в Эдендейле, в то время как у него всю дорогу лилась кровь из обоих запястий, – он вскрыл вены портновскими ножницами. В машине было тепло, а кровь вовсю хлестала из порезов, которые он сделал еще до того, как запаниковал. Она лилась по рукам и штанинам, пропитала брюки на коленях и стекала на резиновый коврик. Говорят, машина выглядела как скотобойня. Но до Эдендейла ехать пять миль, а студент говорил, что в центре города он три раза останавливался на красный свет и ждал, пока проедет транспорт. Когда он добрался до травматологического отделения, то был почти без сознания. Он десять минут сидел в машине перед входом в больницу, пока его не обнаружил персонал. Из-за свернувшейся крови его руки приклеились к рулю. Медсестрам пришлось его отрывать в буквальном смысле слова.

– Неправда, – сказал Марк.

Но вряд ли Оуэн слышал его. Его взгляд был прикован к рукам, хотя руки были в перчатках. Оуэн тер ладони друг о друга, словно его мучил неодолимый зуд.

– По зрелом размышлении, – сказал он, – угарный газ, пожалуй, наилучший выбор. Занимает всего несколько минут. Я видел людей, которые все еще сидели на водительском месте, после того как выхлопная труба сделала свое дело. Казалось, они просто заснули. Один врач рассказывал мне, что при отравлении угарным газом кровь становится вишнево-красной, – продолжал Оуэн, – мозг разбухает, и то же самое происходит с легкими, почками, селезенкой. Даже крохотные кровеносные сосудики в глазах лопаются. Но это все внутренние повреждения – всего этого не видно. Когда бываешь в Углу Самоубийц, поначалу всегда думаешь, что человек спит. Пока не замечаешь, как от чехла водительского сиденья разит застарелой мочой.

Марк неловко переступил с ноги на ногу. Теперь ему очень хотелось, чтобы Оуэн замолчал.

– И еще этот врач мне рассказывал, что угарный газ замещает в крови кислород, – не унимался Оуэн. – По сути, человек умирает от кислородного голодания – что-то вроде внутреннего удушья. Ни запах, ни вкус газа не чувствуется – просто появляется сонливость. Начинаешь чувствовать слабую головную боль, перехватывает дыхание. Движения становятся медленнее, немного тошнит и болит в груди, могут возникнуть небольшие галлюцинации. У всех нас бывало похмелье и похуже. Но это такое похмелье, после которого не проснешься.

– Оуэн…

– Ты не поверишь, какие тут бывают просчеты. Кажется, что даже собственную смерть человек не в состоянии спланировать. То приедут с коротким шлангом, и не получается дотянуться до окна машины. Или нечем заделать щели в окне, через которое они пропускают шланг. Ты ведь знаешь Угол Самоубийц: там можно очень долго просидеть безо всякого вреда, если ветер будет выдувать угарный газ с той же скоростью, с какой тот поступает в машину.

Марк вдруг подумал о женщине, Дженни Уэстон, которая умерла оттого, что ее собственная кровь свернулась в сердце. Ее смерть наступила внезапно, и у нее не было времени размышлять о том, что хорошего или плохого она сделала в жизни.

– Все это неправда, – произнес Марк.

Теперь Оуэн наконец поднял голову и встретился с ним взглядом. Его искаженное лицо выглядело усталым. От ветра слезились глаза. С востока надвигались дождевые тучи – свинцовые громады нависли в небе над холмами.

– Оуэн…

– Вот именно, кажется, что они просто заснули, – задумчиво проговорил Оуэн. – Но этот сон не несет никакого утешения. Только кошмары.

Марк внимательнее вгляделся в его лицо, стараясь яснее понять то, что расслышал в словах смотрителя.

– Мы не дадим этому случиться, Оуэн, – сказал он.

Смотритель молча поглядел на него. А затем сказал то, что заставило Марка усомниться, понял ли он вообще хоть что-нибудь.

– Я скажу тебе только одно, Марк, – произнес он. – В конечном счете тебя всегда подводит именно тело.

 

Глава 26

Диана затянула ремень на чехле своей дубинки. Полицейские окрестили дубинку АСП по названию производителя – завода «Армамент Системс энд Процедурс», расположенного в американском штате Висконсин. В полностью раздвинутом состоянии ее длина равнялась шестнадцати дюймам, и в руководстве утверждалось, что таким образом достигается эффект беспримерного психологического устрашения. Даже сложенная, она представляла собой шесть дюймов тяжелой стали. Большинство сотрудников уголовной полиции носили оружие просто в кармане, но при комплекции Дианы выпуклости даже сложенной АСП бросались в глаза. Поэтому она купила поясной чехол на липучке, которая не давала дубинке выпасть во время бега. С другого боку висел держатель для наручников. Когда Диана носила куртку, их очертания были едва видны.

Фрай достала из своего шкафчика бронежилет. Он был громоздким и настолько неудобным, что спина начинала ныть, не важно как долго в нем проходишь. Диана убрала его назад в шкаф.

Бен Купер сказал, что им полагается защищать людей вроде Келвина Лоренса и Саймона Бевингтона. Но Фрай с трудом могла понять почему. Эти двое бродяг не были частью общества, которое она охраняла; они не платили налоги, из которых начислялось ее жалованье. Вряд ли они когда-нибудь станут членами полицейского лицензионного комитета. Кроме того, в них было нечто непонятное ей. И хотя она имела на этот счет свое собственное мнение, было очень любопытно, что же увидел в них Купер. Его образ мыслей пугал и озадачивал ее – она никак не могла уловить, какой причудливый инстинкт заставляет его так верить в то, чего она попросту не видела. Потребность понять это казалась ей беспокойным кожным зудом, коростой, от которой было необходимо избавиться. В данном случае он себя подставил. Лоренс и Бевингтон находились вне закона – разве нет?

Добравшись до карьера, Фрай обнаружила там сидевшего в машине усталого констебля, который вполуха слушал радио, жевал шоколад и листал журнал о рыбной ловле. Изнутри окна машины затуманились, а снаружи их залил дождь.

– Были какие-нибудь происшествия?

– Ничего. Тихо, как в могиле, – сказал он.

– Как вас зовут?

– Тейлор.

Когда Фрай стучалась в дверь фургона, дождь стал лить еще сильнее. Занавеска на окошке фургона приподнялась, и в лицо ударил луч света. Затем дверь приоткрылась, и на порог вышел Кел.

– Что вам надо?

– Поговорить.

– Да?

– Хочу прояснить один вопрос, и, по-моему, вы и ваш друг могли бы мне в этом помочь.

Кел с подозрением смотрел на нее.

– Оставьте нас в покое. В понедельник утром нас здесь не было. Зачем вы снова тревожите нас?

– Только один вопрос.

– Один вопрос? Ладно, валяйте.

Фрай подняла воротник куртки – холодная вода затекала за воротник.

– Здесь сыро, – сказала она.

– Да. Идет дождь.

– Я могу войти?

– Это и есть ваш вопрос? Отвечаю: нет.

– Мне вас не слышно из-за дождя.

Из фургона раздался голос, ленивый и веселый:

– Эй, впусти ее, Кел. Она, похоже, прикольная.

Кел смутился, но открыл дверь. Внутри фургона Фрай протиснулась в тесное пространство рядом с чертежным ящиком и села на подушку, от которой пахло индийскими специями. Лицо Страйда закрывали пряди светлых волос. Он с улыбкой смотрел на нее, словно арабский принц, любезно пригласивший в свой шатер.

– Наш последний гость. Надеюсь, вы принесете нам удачу.

– Да, завтра вам придется покинуть карьер.

– Мы в курсе.

– На вашем месте я бы с радостью уехала. Здесь же ничего нет. О какой жизни тут можно говорить?

– Вы хотите узнать, чем мы тут занимаемся целыми днями? Это и есть ваш вопрос?

– Не совсем.

– Ладно. Расскажем. Размышляем о разном. Можете попробовать. Это полезно.

– Вы молоды. Вы должны жить среди людей и радоваться жизни, – сказала Фрай. – А здесь так пусто и мрачно.

– Совсем нет. Просто вы видите только скалы и вереск, – возразил Страйд. – Но пустошь – живое существо. У нее есть свои мысли, свои желания. – Он еще шире улыбнулся Фрай, и его голос стал тихим и размеренным. – У нее есть тайны.

– Я согласен со Страйдом, – поддержал друга Кел. – Пустошь существовала здесь задолго до нас. И Скрипач еще долго будет играть даже после того, как нас не будет.

– Кто?

– Скрипач. Вы не знаете эту историю?

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Вы видели камни? – поинтересовался Страй. – Это девять девственниц, которые окаменели, потому что танцевали в воскресенье. Они совершили грех – танцем осквернили воскресный день. А один камень стоит вне круга… Говорят, это скрипач, который играл для танцовщиц. Он тоже превратился в камень, хотя и не танцевал. Как, по-вашему, скрипач получил по заслугам?

– Бессмыслица какая-то.

– Неужели? Не стоит недооценивать могущество природы. Духи помнят все.

Фрай старалась сосредоточиться и на поведении двух путешественников, и на их словах. Она уже поняла, что, сколько бы здесь не сидела, никогда не задаст правильные вопросы. В их представлении было что-то отрепетированное, что лишь подогревало ее скептицизм.

– Но во что же вы верите?! – воскликнула Диана, озвучив наконец настоящий вопрос, вертевшийся у нее в голове.

– Иногда Страйд разговаривает со Скрипачом по ночам, – сказал Кел. – Обо всем таком. Скрипач знает правду.

– Правду? И какую же правду вы ищете?

Страйд только улыбался. Его улыбка становилась все шире и превратилась в смех, громко разлетевшийся по фургону. Он наклонился вперед и положил руку на колено Фрай. Та дернулась, но в тесном закутке некуда было отодвинуться. Рука Страйда лежала спокойно и твердо, словно он пытался успокоить ее мысли, передать частицу своего спокойствия посредством тактильного контакта.

– Откуда мы можем знать, какая она, правда, пока не найдем ее? – произнес он.

Несколько секунд он пристально смотрел ей прямо в глаза, словно пытаясь отыскать в них хоть искру понимания, как будто ему очень хотелось, чтобы и она приобщилась к просветлению. Но лицо Дианы оставалось напряженным и недоумевающим. Даже Страйд в конце концов понял тщетность своих попыток, почувствовав окаменевшие мышцы под своей рукой.

Кел вмешался в разговор:

– Страйд верит, что некий мстительный дух пустоши прогоняет отсюда незваных гостей.

– И что, по-вашему, это значит? – раздраженно спросила Фрай.

Похоже, Кел даже не расслышал ее вопроса. Он смотрел на Страйда, а тот все еще не сводил пристального взгляда с Фрай и, казалось, пытался усилием воли вогнать в ее голову свои мысли.

– Ладно, если обнаружите, что у этого мстительного духа есть вполне материальные тело и лицо, дайте нам знать, – сказала она.

Страйд был невозмутим.

– Это сам Скрипач, – сказал он. – Разве это не очевидно? Это Скрипач заставляет женщин танцевать.

Повернув направо у заправки, Бен Купер сбавил скорость «тойоты». Улочка круто уходила вверх. Бену не приходилось бывать в этой части южной окраины Эдендейла, да и появилась она не так давно. Здесь построили недорогие дома – небольшие каменные одноэтажки, с тесными проулками и парковками, вполне доступные по цене местным жителям, и теперь им незачем было уезжать из города.

Все здания на Калвер-кресчент выглядели в общем-то одинаково. Единственное, что отличало дом номер семнадцать, – впечатление легкой запущенности. Краска на передней двери начала облупляться, и часть плексигласовой крыши гаража потрескалась. Образовавшуюся дыру заткнули куском полиэтилена, по которому сейчас барабанил дождь.

Марк Рупер, в джинсах и рабочей куртке, ждал снаружи, в круге света от электрической лампочки без абажура. Заметив машину Бена, он подбежал и забрался в нее. Купер едва узнал его.

– Давайте куда-нибудь поедем? – предложил Марк.

– Конечно. А куда именно? В паб?

– Нет, там слишком шумно. Лучше туда, где мы сможем посидеть и поговорить, я покажу куда.

– Хорошо.

Марк сказал ему ехать к востоку от Эдендейла. Городские уличные фонари остались позади, и только свет фар «тойоты» отражался от ограничителей на дороге и мокрого капота. Через две мили они повернули и поехали в гору, пока не добрались до темной, мокрой опушки леса Эден. На дороге они видели несколько машин и даже проехали пару домов – далеко отстоявших друг от друга ферм, каждая из которых была окружена своим маленьким защитным коконом света.

– Куда мы едем? – поинтересовался Купер.

– Уже недалеко.

Через несколько минут Марк велел ему свернуть с дороги. Купер обнаружил, что они находятся на покрытой гравием стоянке с бачками для мусора и застекленным стендом с картой достопримечательностей, находившихся где-то рядом в темноте. Купер развернул «тойоту» в сторону дороги.

– Итак?

Марк смутился. Купер понимал, что сейчас лучше на него не давить, а немного подождать, раз уж им все равно пришлось проехать весь этот путь. Постепенно его глаза привыкли к темноте. Слабые лучики света, дрожавшие перед ним в воздухе, подсказывали, что на склоне холма приютилась небольшая деревушка. Очертания самих холмов – темных горбов в небе – стали отчетливее. А прямо впереди – Купер почувствовал это – находился крутой склон, обрывавшийся в темноту.

Наконец Марк решил, что нужный момент настал.

– Помните, сегодня утром я рассказывал вам, что происходит на ферме «Рингхэмский хребет»?

– Про большой сарай, – сказал Купер. – По ночам к нему подъезжают машины.

– Верно.

– Марк, у нас не было возможности заняться этим. Много другой работы. Подождите немножко. Дайте нам время.

– Я все понимаю.

– В любом случае может выясниться, что все это ничего не значит.

Марк закусил губу. Дождь барабанил по лобовому стеклу «тойоты». Купер включил «дворники», чтобы было видно парковку. Других машин на ней не было, даже по дороге никто не проезжал. Он уже почти собрался включать зажигание и отправиться обратно в Эдендейл, так и не поняв, почему Марк заставил его приехать для разговора именно сюда. Но что-то его остановило.

– Есть еще кое-что, – сказал Марк. – О чем я вам не сказал.

Внезапно Купер почувствовал, как его грудь сдавила знакомая волна возбуждения.

– Марк? Вы о чем?

– Собаки, – произнес Марк.

– То есть?

– Вполне вероятно, что здесь проводятся собачьи бои.

– Вы шутите? Разве они все еще проводятся?

– Да. Где-нибудь, каждую неделю. И все чаще и чаще. Общество защиты животных уже начало несколько судебных дел, и кое-где бои прекратились. Устроителям таких мероприятий сложнее всего найти безопасное место. На собачьих боях делаются большие деньги – на кон ставятся крупные суммы. Лич может получать довольно много, даже не делая ставок, – всего лишь за аренду сарая и молчание. Победившие собаки тоже кое-что получают. А вот проигравшие… иногда проигравшие собаки просто умирают от ран.

– Марк, откуда такие подробности?

– В Королевском обществе защиты животных есть группа по связям со смотрителями. Однажды они показывали нам видео, конфискованное их подразделением по спецоперациям. Тошнотворное зрелище. Понимаете, эти люди снимают бои, чтобы было что показать покупателям собак. Видео, что мы смотрели, было снято на чердаке какого-то дома, где стояли кресла, на полу лежал ужасный голубой ковер, а в углу стоял телевизор. Обычно для боев используются питбули. Этих тварей специально для этого и разводят – больше они ни на что не пригодны.

– Питбулей разводить запрещено, – сказал Купер. – С тех пор как вышло постановление об опасных собаках, их всех должны были стерилизовать. К настоящему времени этой породе предстояло практически исчезнуть.

– Да, конечно. А рак исчезает? Сколько времени ваши люди тратят на обследование района Девоншира, проверяя, не разводит ли кто питбулей на кухне или в садовом домике за домом?

– Не слишком много.

– А в Шеффилде и Манчестере, надо полагать, и того меньше.

– Так вы предполагаете, что на ферме «Рингхэмский хребет» проводятся собачьи бои? И к этому имеют отношение местные жители?

– Скорее на бои съезжаются из других краев. По-моему, много народа из Манчестера. Если у Уоррена Лича действительно есть арена для собачьих боев, то он связался с весьма малоприятными людьми. И они не станут любезничать ни с кем, кто сунется в их дела.

«Лендровер» смотрителя Пик-парка несколько минут парковался на стоянке. Бросив взгляд на водителя, Марк, похоже, не узнал его. Тонкая красная полоска на серебристом боку машины, попавшая в лучи фар «тойоты», напоминала след засохшей крови.

– Это капсульный пистолет навел меня на такую мысль, – сказал Марк.

– Каким образом?

– Дело в том, что эти собаки будут продолжать драться до смерти. Их нельзя отвести к ветеринару, потому что, как вы сами сказали, держать их незаконно. И от мучений их не избавишь, просто свернув шею. Поэтому нужен пистолет, лучше капсульный. Так намного безопаснее, чем оставлять раненых питбулей в сарае. Вот это опасно.

– Согласен.

– Очень опасно, – сказал Марк. – Они и человека загрызть могут.

«Лендровер» снова двинулся в путь. Возможно, смотритель просто останавливался поговорить по рации или попить горячего чаю из термоса. Возможно, проверял их «тойоту». Теперь все вызывали подозрение. Купер смотрел, как огни машины движутся на восток, следуя по изгибам дороги, пока они не исчезли в темной хвойной чаще. Краем глаза он уловил едва заметное движение: перед самым капотом в заросли вереска пробежал горностай.

– Я знаю это место, – сказал он. – Его называют Угол Самоубийц.

– Правильно. Здесь люди часто лишают себя жизни. – Марк показал на долину по направлению к Каслтону и Маминой вершине. – Оуэн говорит, что открывающийся отсюда вид иногда заставляет их передумать.

Осыпавшиеся склоны Маминой вершины в темноте выглядели как тающий шоколадный торт. Разрушение сланцевого слоя под известковыми плитами означало, что склоны горы находятся в постоянном движении и целые каскады камешков сползают и скатываются в долину, – такой оползень несколько лет назад перекрыл трассу А625. И теперь еще машины шли в объезд через перевал Уиннатс, где реки Эден и Хоуп брали начало на вересковых полях Дарк Пика. Местные называли Мамину вершину «Дрожащей горой». Ее огромный расплывчатый контур возвышался над долиной. И на самом верху, в небе, даже издалека отчетливо виднелись защитные крепостные валы бронзового века.

– Мне бы не хотелось встретиться здесь с Оуэном, – произнес Марк. – Возможно, что он не передумал.

– Марк?..

– По-моему, Оуэн тоже замешан в это. По-другому и быть не может.

– Почему?

– В этом районе он работает давно. И должен был заметить то, что заметил я. Но он никогда ни о чем таком не говорил со мной. А об Уоррене Личе он всегда отзывается так, словно они злейшие враги, но я в этом не очень-то уверен.

– Я тоже не заметил особой любви между ними, – сказал Купер.

– Я знаю. Но я почти уверен, что иногда Оуэн ездит на ферму, вместо того чтобы находиться в другом месте. Возможно, когда я обнаружил на Рингхэмской пустоши женщину, он тоже там был. Вы же знаете, что в конце концов с ним связалась дорожная полиция, а у меня ничего не получилось. Скорее всего, потому что он был далеко от своего радио.

– Не может быть. Только не Оуэн.

Марк взглянул на него.

– Я знал, что вы мне не поверите. Вы хотите защитить его, как и другие. Думаете, Оуэн хороший мужик. Так все говорят: Оуэн Фокс – хороший мужик. Да, он такой и есть. Но еще, мне кажется, он ввязался во что-то нехорошее и теперь боится, а выхода найти не может. Тот выход, о котором я слышу от него последние несколько дней, мне совсем не нравится. Он хороший мужик. И он много для меня сделал. И я хочу его спасти.

– И как именно вы собираетесь это сделать? – спросил Купер.

Молодой смотритель приоткрыл на несколько дюймов окно, чтобы впустить немного прохладного воздуха, – в машине было душно.

– Я хочу, чтобы вы арестовали его, – сказал Марк, – прежде чем он покончит с собой. Хочу, чтобы вы спасли Оуэна от Угла Самоубийц.

Подпрыгнув на подушке, Диана Фрай больно ударилась головой о металлическую крышу, когда по карьеру разнесся взрыв, качнувший фургон. Эхо заметалось между каменными стенами.

– Что за чертовщина?

Она откинула покрывало и выглянула из кабины. Черный дым клубился в небе, воздух был полон едкого запаха и шипения, словно рядом готовили огромный шашлык. Похоже, что взорвался бензин, огонь полыхал несколько секунд, затем с шипением погас.

В отблесках пламени Диана заметила, как нечто переползло через край карьера. Что бы это ни было, оно медленно, словно жидкость, стекало вниз. Фрай достала свой фонарик и посветила в лобовое стекло: множество ручейков растекались, пока наконец не замирали, застыв среди камней. Но новые ручейки текли вслед за ними. Яркие цвета смешивались, переливались один в другой, пока поверхность карьера не стала похожа на некий психоделический занавес, выхваченный лучом ее фонарика. Фрай вспомнилась членоферма, созданная Келом и Страйдом на краю утеса, и она внезапно поняла, что разворачивающееся у нее на глазах зрелище напоминает расплавленный в огне разноцветный воск.

– Я никогда не видела ничего подобного.

Позади фургона раздался удар, и машина дернулась так, словно по ней ударили чем-то тяжелым.

– О господи! – воскликнул Кел.

Страйд обхватил голову руками и принялся неразборчиво бормотать, снова и снова повторяя одну и ту же фразу.

Фрай осторожно выглянула в окно, но ничего, кроме темноты, не увидела. Она подошла к двери и приоткрыла ее на несколько дюймов. Внутрь ворвался порыв холодного ветра с дождем. Во мраке она разглядела слабый свет внутри патрульной машины, где констебль Тейлор читал книжку или, что более вероятно, уснул, и оставалось лишь гадать, что может разбудить его.

Было хорошо видно, как потоки дождя хлещут по узенькой тропинке между фургоном и машиной. Земля блестела, грунт превратился в жидкую слякоть.

Затем Фрай увидела неясные фигуры, двигавшиеся в темноте.

– Тейлор! – крикнула она. Ответа не последовало.

– Что происходит? – спросил стоявший позади нее Кел.

– Оставайтесь в фургоне. Закройте дверь! Заприте ее!

– Она не запирается.

– Господи! – Она в отчаянии дернула дверь и почувствовала, как та, соскользнув с петель, подалась внизу, пока ее не заклинило за два фута до порога. – Постарайтесь вернуть ее на место и запереть! Оставайтесь внутри!

– Но…

Фрай сделала шаг в дождь и тут же промокла насквозь. Поскальзываясь, она пробралась к патрульной машине.

– Тейлор!

Шум ливня заглушал ее голос. Она с трудом пробиралась сквозь дождь, ноги разъезжались на мокрой земле. Оглянувшись, Диана увидела, что темные, бесформенные человеческие фигуры окружили фургон, но больше она ничего не могла сказать. Фургон начал раскачиваться. Послышался звон разбитого стекла.

Наконец вспыхнула мигалка на крыше полицейской машины – это до констебля Тейлора дошло, что происходит нечто неправильное, он завел мотор, и машина плавно поползла по склону. Она почти выбралась на твердую почву, но тут колеса начали прокручиваться в грязи, капот опасно занесло и свет фар пьяно заплясал по карьеру.

Фрай вдруг обнаружила, что ее окружает толпа. Они молча сгрудились вокруг нее, и было слышно лишь их дыхание и шуршание сырой одежды. В темноте Диана могла разглядеть только их глаза.

– Я – офицер полиции! Отойдите в сторону!

Ее обхватили сзади и оттащили от фургона. Руки, схватившие ее за шею, с силой держали ее. Диана чувствовала, что вокруг нее – люди, но все происходило совершенно беззвучно. Фрай ударила правой рукой назад, стараясь попасть напавшему в пах, но промахнулась. Извернувшись, она оказалась лицом к нему: сквозь отверстия маски виднелись только поблескивавшие белки глаз. На миг она заколебалась, ощутив как будто нечто смутно знакомое.

Момент был упущен. Резкая боль прострелила ей ногу, когда кулак приземлился на ее правое колено. Нога подогнулась, она поскользнулась на земле, все еще хватаясь за плащ мужчины. Она успела заметить, как что-то похожее на бейсбольную биту качнулось рядом с ней. Диана выставила руку, чтобы отразить удар, и упала на бок, хватая ртом воздух, чтобы пересилить жуткую боль в ноге.

Фрай покатилась по грязи, видя краем глаза ноги вокруг себя и инстинктивно прикрывая голову в ожидании ударов ботинок. Сильно стукнувшись о камень, она припала к земле, готовясь вскочить, но вдруг поняла, что больная нога совсем не слушается. Теперь над ней стояла лишь одна темная фигура. Немного подождав, человек повернулся и побежал прочь, присоединившись к толпе возле фургона.

В ночи появились новые звуки: громили фургон; к грохоту примешивались крики и ругательства и глухие звуки ударов.

Тейлор, оставаясь в своей застрявшей машине, включил сирену. Но ее вой не сумел заглушить вопль, такой высокий, как будто кричала женщина. Но Фрай знала, что это не женщина.

 

Глава 27

Стюарт, ну хоть что-то должно быть в этом чертовом компьютере, – говорил Джепсон. – Для этого он здесь и стоит – чтобы давать правильные ответы. Вы получили миллионы фунтов как победитель соревнования «Мастермайнд». Все, что вам теперь нужно, – это найти Гасконского Хакера, который задаст единственно правильный вопрос.

Обычно Джепсону нравилось следить за тем, как продвигается расследование. Тогда он чувствовал себя участником процесса, а не просто кабинетным начальником с кучей медяшек на униформе. И иногда Тэлби обнаруживал, что разговор с Джепсоном может представить все дело в ином свете. Но не сегодня утром. Этим воскресным утром не обнаруживалось вообще никакого света, даже от свечей в виде фаллосов. Читать рапорты о ночном происшествии в карьере было тяжело и грустно. Пострадали три человека, в том числе офицер полиции. А преступники появились и исчезли, как шквал опавших листьев на ветру, растворившись в просторах пустоши раньше, чем констебль Тейлор сумел выкарабкаться из грязи.

– Гасконский Хакер никогда не участвовал в «Мастермайнде», – устало сказал Тэлби. – Да и «Мастермайнд» уже несколько лет как не показывают.

– И что? Выберите другую викторину. Какая разница?!

– В наши дни участники викторин делают звонок другу или спрашивают зрителей.

– Ну, мы не можем спросить наших зрителей, – сказал Джепсон. – Если мы признаем, что знаем их всех, они накинутся на нас как стервятники.

– И друзей у нас все равно нет, так?

– Верно, – тяжело вздохнул Джепсон.

Тэлби листал дела Дженни Уэстон и Мегги Крю. Он знал их практически наизусть, но все равно переворачивал страницу за страницей.

В деле Уэстон был рапорт полицейского, который первым ответил на звонок смотрителей. Звонок поступил с поста дорожной полиции в Брэдвэлле – не прямо от Марка Рупера, не от Оуэна Фокса из смотрительского центра на Партридж-кросс. Возможно, это была стандартная процедура, но стоило проверить. Целые страницы были исписаны подробными показаниями самого Рупера и не менее подробными – менеджера центра проката велосипедов Дона Марсдена и фермерского работника Виктора Макколи, который, похоже, был последним, кто видел Дженни Уэстон живой. Никто не заявлял, что встретил ее после того, как она добралась до пустоши.

Огромное количество собранных судебных материалов скорее сбивало с толку, чем помогало. Даже трусики Дженни и ее велосипедные шорты, найденные криминалистами в карьере, не навели на какой-либо след. Единственным отсутствовавшим до сих пор предметом была поясная сумка, которую она брала с собой, когда ехала на велосипеде.

– Избиение Бевингтона наводит на мысль о наказании за изнасилование, – сказал Джепсон. – Но Дженни Уэстон никто не насиловал.

– Нет ни доказательств сексуальной связи, ни телесных выделений или следов ДНК. Компьютер характеризует убийцу как «неорганизованного киллера», а для этого типа преступника убийство само по себе является сексуальным актом. Основаниями для такой характеристики служат внезапность нападения и отсутствие попыток спрятать тело – напротив, оно, похоже, было выставлено напоказ. Кстати, этим объясняется и то, что нижняя половина тела полностью обнажена, – символический сексуальный акт.

– Стюарт, твои рассуждения слишком академичны и недоступны пониманию тех, кто просто решил отомстить.

– Я знаю, – вздохнул Тэлби.

– Правда, у Бевингтона есть прошлое. Он мог быть связан с Уэстон?

– Судя по всему, Бевингтон написал свое имя на земле в каменном круге. Но это могло произойти несколькими днями раньше. Это ничего не значит.

– А что с Роз Дэниелс?

– О, она наверняка уже давно покинула район. Такой человек может оказаться где угодно. Да и имя у нее теперь, скорее всего, другое.

– Вы так думаете?

– Конечно, – уверенно ответил Тэлби. – Вспомните, последний раз ее видели в нашем районе за шесть недель до того, как убили Дженни Уэстон.

– Еще есть один неизвестный человек, которого видели шатавшимся вокруг дома Уэстон и здания, где она работала. Кто-то звонил ей, представившись офицером полиции.

– Мы исключили из списка подозреваемых ее бывшего мужа, Мартина Стаффорда. Все старые бойфренды из ее записной книжки вне подозрений. Если у нее кто-то появился совсем недавно, значит, она не потрудилась записать его телефонный номер. Хотя это на нее не похоже. Она была довольно организованным человеком. И еще есть записка, которую мы нашли в ее доме. «Купи несколько фруктововкусовых», – говорится в ней. Конечно, это записка от ее бойфренда.

– Может быть и такое, что человек, которого видели соседи, искал не Дженни Уэстон, а Роз Дэниелс, – размышлял Джепсон. – А она к тому времени уже исчезла.

– Кем бы ни был убийца, он дерзок, – произнес Тэлби. – И весьма удачлив.

На прошлой неделе в средствах массовой информации делалось довольно много обращений к публике. Но никто не заявил, что видел человека на пустоши в нужное время.

– У нас есть частичный отпечаток ноги и капля пота с рамы велосипеда. Еще форма лезвия ножа. Но по большому счету это ничто. Ничто – без доказательств нахождения подозреваемого в месте преступления.

Тэлби помолчал, словно испытывая неуверенность в том, как примут его следующее заявление. Заметив его смущение, Джепсон вонзил в старшего инспектора взгляд своих голубых глаз.

– Стюарт, вы что-то еще хотите сообщить мне? И это что-то, о чем я не хочу слышать?

– Может быть.

Джепсон снова вздохнул.

– На самом деле я уже сомневаюсь, что может быть что-то хуже. Но продолжайте.

– Если не возражаете, – сказал Тэлби, – я хотел бы дождаться, пока к нам не присоединятся Пол Хитченс и Диана Фрай.

Диана Фрай, хромая, поднялась по ступенькам в диспетчерскую. Она только что закончила составлять рапорт о вчерашнем нападении на Келвина Лоренса и Саймона Бевингтона, и в голове все еще теснились картины разгрома, оставшегося после того, как озверевшая толпа рассыпалась по карьеру. Мысленно она видела место происшествия, которое осветил фарами подъехавший констебль Тейлор: выхваченные двумя лучами света и блестевшие, как ножи, струи дождя, светлые неровные дыры в окнах фургона и стены карьера, черные там, где на них не падал свет. И еще полуголый Страйд, распластанный в грязи лицом вниз. Из него торчал окровавленный черенок метлы, а тело корчилось, как разрезанный на куски червяк.

Задание восстановить ночные события Диана находила болезненным и унизительным. К этому чувству примешивалась и боль в поврежденном колене. Но она не считала ее оправданием. На лестничной площадке она буквально столкнулась с Беном Купером, внезапно выросшим перед ней. Из всех людей Диана хотела видеть этого человека меньше всего: ведь именно из-за Купера и его дурацких идей она вообще оказалась в карьере – пришла послушать бредни двух бродяг. Но избегнуть встречи с ним не было никакой возможности. Он шел прямо на нее, влезая в ее личное пространство.

– Диана, ты сделала все, что могла, – сказал он, по своему доводившему до бешенства обыкновению, прочитав ее мысли.

– Ну да, конечно.

Диана резко отвернулась от него. Больное колено не выдержало, и нога соскользнула со ступеньки. Купер схватил ее за куртку, стараясь удержать, и притянул к себе. Фрай вдруг обнаружила, что стоит с ним нос к носу. Она чувствовала его дыхание на своем лице и видела его глаза, большие, карие и взволнованные, совсем как глаза одной из коров Уоррена Лича.

– Купер, что ты себе позволяешь? Немедленно убери от меня руки!

– Послушай, я знаю, что ты чувствуешь, – сказал он.

– Ну откуда ты можешь знать?

– Диана… даже тебе было не справиться со всеми ними.

– Они вывели меня из ситуации буквально через несколько секунд, – сказала она. – Как только я попыталась вмешаться.

Фрай никак не могла простить себе, что она даже не вытащила свою дубинку, которая так и осталась лежать в чехле, совсем под рукой.

Купер удерживал Диану чуть дольше, чем было нужно. Она чувствовала сквозь одежду его руку у себя на спине. Пальцы нежно, но настойчиво касались ее позвоночника в области маленького нерва, по которому сигналы шли вниз живота. На мгновение ей даже показалось, что боль в ноге немного утихла.

Затем Фрай рывком высвободилась и поправила куртку.

– Разве у тебя сегодня не выходной?

– Выходной.

– Так что ты забыл в отделении? У тебя что, нет занятий поинтересней?

При этих словах Купер стушевался и покраснел. Он был единственным знакомым Диане детективом, который краснел, когда с ним говорили резко.

– Конечно есть, – ответил Купер.

– Тогда получай удовольствие от жизни. А я иду на встречу с мистером Тэлби и мистером Джепсоном.

В кабинете Джепсон, положив ладони на стол, переводил взгляд с одного офицера на другого.

– Начните же кто-нибудь! Избавьте меня от мучений. Объясните мне, что все это значит!

Как и предполагала Диана Фрай, быка за рога взял инспектор Хитченс.

– Шеф, в случае с Уэстон нам точно известно фактически только про одного человека: в момент преступления он находился где-то поблизости от того места.

– А, старая история, – сказал Джепсон. – Первый человек, на которого всегда падают подозрения, – тот, кто нашел тело. Так?

Диана Фрай подалась вперед.

– Марк Рупер, – сказала она. – Но он был там.

Чувствуя на себе внимательные взгляды начальства, Фрай продолжила. Боль в ноге словно пришпоривала ее.

– У него было достаточно времени, чтобы убить Дженни Уэстон и сделать все, что он хотел, и только затем сообщить об обнаружении тела. И сначала он обошел район на вполне законных основаниях, так что мог не беспокоиться, что его обнаружат.

– Это очевидно, – сказал Джепсон. – Но каковы мотивы?

– Ну, тут мы не можем сказать ничего очевидного, – подтвердила Фрай. – Но мы осторожно навели кое-какие справки о прошлом его семьи.

– В самом деле? – Джепсон поднял брови. Он посмотрел на Хитченса, затем на Тэлби, но Фрай решила отвлечь его внимание на себя.

– Три года назад старший брат Марка погиб, и его отец сошел с рельс. Он начал пить, впал в депрессию и потерял работу. В конечном счете Фрэнк Рупер ушел из семьи, когда обнаружил, что его жена завела любовника. По словам соседей, с того времени его там не видели. Миссис Рупер сразу привела в дом своего приятеля, и Марк с тех пор живет с ними. Но он был очень привязан к отцу.

– Фрай, таких историй тысячи. Что вы пытаетесь мне сказать? Что Марк Рупер недолюбливает женщин?

– Мы слышали и о куда более неправдоподобных мотивах, – вмешался Хитченс. – Но это просто сведения о прошлом Рупера на данный момент.

– Хорошо. Тогда оружие. Что он сделал с ножом?

– Мы не знаем, – покачала головой Фрай. – Но он очень дружен со старшим смотрителем Оуэном Фоксом. По всем данным, он стал ему в каком-то смысле суррогатным отцом. Фокс мог его покрывать. Они могли вместе состряпать свой рассказ.

Джепсон выглядел все более и более расстроенным.

– У нас прекрасные отношения со смотрительской службой. Прекрасные.

– Мне самому все это не нравится, – сказал Тэлби. – Но мы не можем игнорировать факты. Нам нужно снять с него подозрения.

– Хорошо, хорошо, – произнес Джепсон. – Мог ли Рупер быть тем человеком, о котором сообщили соседи Дженни? Тогда откуда он узнал, где она живет?

– О, это как раз просто, – ответила Фрай. – Данные Уэстон записаны в журнале центра проката велосипедов. Смотрители постоянно туда заходят. Любой из них мог без проблем взять ее адрес.

– Ладно.

– Не говоря уж о соответствиях, которые подбросил компьютер. Если бы это был кто-то еще…

– Да, я знаю.

– Если бы мы смогли отыскать несоответствия в рассказах двух смотрителей, это было бы как раз то открытие, которое нам нужно.

– Вы не думаете, Фрай, что немного увлеклись? – мягко поинтересовался Джепсон. – А что с Мегги Крю? Вы про нее забыли? Кроме того, смотрители нам помогали. И вдруг вы предполагаете, что они – враг народа номер один.

– Но Рупер был там. Если только есть что-то…

– Стюарт, вы говорили в последнее время с Алистером Принсом?

– Да, сэр, – ответил Тэлби. – Он посоветовал пересмотреть дело.

– Но там никого не было. У вас нет свидетелей. В том месте было безлюдно.

– Суперинтендант Принс говорит, что в центральном Дербишире это работает очень хорошо.

Джепсон поджал губы.

– Вот, значит, как. Вы думаете, Стюарт, что в противном случае нам придется признать поражение?

– Честно говоря, у меня нет особых надежд, сэр. Мы думали, что нам повезло с Дарреном Хаусли. Но с ним ничего не вышло.

Джепсон сложил пальцы домиком и какое-то время смотрел в потолок. Остальные выжидающе молчали. Фрай хорошо знала одно: их версия трудная, очень спорная и деликатная.

– Тогда пусть кто-нибудь из вас поговорит с инспектором Армстронг, – сказал Джепсон.

Фрай моргнула и бросила взгляд на Хитченса, который только пожал плечами. Он такого тоже не ожидал.

– Зачем? – спросил он. – Ким Армстронг занята расследованием дела педофилов. Они почти готовы произвести несколько арестов, разве нет?

Пока они ждали ответа, Джепсон постучал ручкой по столу и печально посмотрел на ее разбитый кончик, словно человек, созерцающий что-то на редкость неприятное.

– Пойдите и поговорите с ней, – сказал он. – И передайте ей, что я сказал: ей надо обязательно вникнуть в эту ситуацию.

Бен Купер особенно любил узенькие проулки и галереи в самой старой части Эдендейла, между Эйр-стрит и Маркет-сквер. Там находились магазинчики, где продавали расписных деревянных слонов и пеналы для карандашей, сосновую мебель, шоколад и солодовый виски; там были итальянский ресторан и несколько кофейных магазинов. А на крутой улочке, отходившей от Маркет-сквер, находилась витрина Ларкина, традиционная пекарня. Днем витрина была полна кондитерских изделий и сыров – абрикосового белого «стилтона», домашних пирожков, пирогов с яблоками и огромных румяных пирогов со свининой. Купер ходил к Ларкину на ланч так часто, как только мог, когда бывал в городе. Он обожал стоять в очереди с туристами и слушать, как гиды в который раз объясняют, почему бэйкуэллские пироги должны называться бэйкуэллскими пудингами.

Но сегодня витрина Ларкина была абсолютно пуста. И с равным успехом можно было предположить, что здесь торгуют рамами для картин, как в соседнем магазине. Все магазины были убраны и перекрашены, и каменную брусчатку заменили на пешеходные дорожки, пока строились новые галереи там, где когда-то был складской двор. Теперь кофейные магазины продавали экзотический кофе – «джамайкан блю маунтин», «муссон малабар майсор» и «джемени мокко исмаили».

На самой Маркет-сквер располагался магазин Ферриса – мясника, торговавшего также и лицензионной дичью. Обычно в витрине болталась пара длиннохвостых фазанов, привязанных бечевкой за растянутые шеи. Иногда выставлялись голуби или горный заяц. Туристы хорошо знали, как выразить протест: они врывались в магазин с обвинениями в жестокости по отношению к животным и непристойности.

Бен Купер ухватился за возможность в свободный день повести Хелен Милнер на ланч. Во время еды Хелен говорила немного. Она поинтересовалась, как поживает его мать, и все расспрашивала о Мэтте, Кейт и девочках. Но он никак не мог избавиться от мысли, что она проявляет интерес к чему угодно, кроме него. Хелен ни разу не спросила, чем он занят сейчас на работе. Она не желала касаться этой темы. Во всяком случае не сегодня.

За ланчем Купер почти не ел. Пока Хелен говорила, он не сводил взгляда с ее волос, вспоминая, как был зачарован их медным отливом в лучах летнего солнца и как начал надеяться, что этот блеск символизирует лучик света, вошедший в его жизнь. Более того, как раз этого ему и не хватало, когда казалось, что все идет не так – мать постепенно и безвозвратно соскальзывала в шизофрению и на сцене появилась Диана Фрай, осложнявшая его жизнь, словно заросли терновника, которые он никак не мог выдрать с корнем. Он надеялся, что Хелен станет ответом и решением всех этих проблем.

Но теперь август выглядел таким далеким. Листья на деревьях в лесу Эден окрасились в медные, золотые и желто-солнечные цвета. А затем они опали.

После ланча Бен и Хелен пошли к реке. На боковых улицах дома прижались друг к другу, как маленькие группки сплетничающих людей. Они глазели друг на друга окнами и знали, кто чем живет. Омытые дождем ступеньки из йоркширского камня, спускавшиеся к реке Эден, стали гораздо ярче – коричневыми, красными и зелеными. Они были шероховатыми и немного скользкими от листьев. Внизу листья забили водосток, и грязная вода заливала дорогу.

Хелен рассказывала Куперу о школе, об учениках в ее классе. Бену было достаточно просто слушать, как она говорит. Он хотел возместить ей несостоявшееся в прошлое воскресенье свидание, когда, задержавшись в регби-клубе, он попросту забыл о ней. К тому же отсутствие необходимости участвовать в разговоре позволяло ему думать о чем угодно. Он мысленно вернулся к рапортам о нападении на Кела и Страйда накануне вечером. Сами по себе подробности ужасали, но его воображение способно было нарисовать и намного худшее. Кел и Страйд стали типичными жертвами – пара невиновных, оказавшихся не в том месте не в то время. Он видел, что это так, и не сумел ничего сделать, чтобы защитить их.

А сейчас его заботила и другая проблема: надо было решать, что делать с Марком Рупером и Оуэном Фоксом. Подозрения Марка представлялись Куперу необоснованными, но доложить о них было необходимо. По каким-то необъяснимым причинам ему хотелось обсудить это с Дианой Фрай. И еще ему хотелось стать членом следственной группы, которая занималась выяснением личностей «борцов за нравственность», напавших на Диану. Полиция располагала рапортами Фрай и констебля Тейлора, с самими Келом и Страйдом тоже поговорили. Но на месте преступления творилось нечто невообразимое – дождь превратил его в сплошное болото. К нападению на офицера полиции требовалось подойти серьезно, но все, чего достигли на данный момент, – еще больше рассредоточили ресурсы отделения. Этого было достаточно, чтобы Купер чувствовал вину за то, что находится не на работе. Но деньги, отпущенные на оплату сверхурочных, в бюджете отделения закончились.

Хелен извлекла из сумочки на плече пачку фотографий. Купер недоуменно посмотрел на них.

– Фотографии моих учеников, – сказала она.

– Ах да.

В воскресные дни по берегу реки всегда гуляло множество семей, кормивших уток. С ведущей к реке тропинки поверхность воды напоминала шевелящийся ковер: дикие утки и лысухи беспокойно сновали у самого берега, набрасываясь на лакомые куски. Над ними кружились и резко кричали стайки шумных и злых черноголовых чаек, пикировавших к воде и снова взлетавших вверх.

Купер и Хелен сели на скамейку рядом с пожилой парой. Все фотографии были плохо скомпонованы и сняты в странном ракурсе, при смешении искусственного света и вспышки.

– Это моя маленькая любимица, Карли, – сказала Хелен, показывая на девочку лет шести со светлыми, неровно подстриженными на лбу волосами и зубами с такими промежутками, что они походили на полуразрушенную стену. – Она просто прелесть. Она любит рисовать и всегда дарит мне свои рисунки. Вот посмотри!

Картинка, которую она показала Куперу, была нарисована цветными карандашами старательно, но неумело. На ней были изображены маленькие дети в разноцветной одежде. Их руки напоминали ветки. И еще была фигура человека с белой бородой и в красной шубе. Он гладил детей по голове и раздавал им яркие подарки. Рисунок был подписан: «Дет Мароз».

– Немного рановато для Деда Мороза, как по-твоему? Только что прошла Ночь Гая Фокса.

– Да, они иногда путают, – засмеялась Хелен.

Но в чем-то картинка выглядела неправильно. Что-то не то было с костюмом Деда Мороза. Он выглядел как один из тех Санта-Клаусов в эдендейлских магазинах во время рождественских распродаж – в самодельных костюмах и с отставшими ватными бородами. Большинство из них напугали бы детей до смерти, если бы подошли слишком близко. Но в наши дни тесного контакта никому не дозволялось, даже Сантам. Никаких «подойди и посиди у меня на коленях, малышка».

Куперу вспомнились мальчики Уоррена Лича, их отстраненное выражение лица и инстинктивная осторожность с чужими. Жилище Лича не очень располагало к наивности. Купер многое отдал бы за то, чтобы узнать, что такого видели или испытали эти два мальчика, что заставляло их так Нервничать в присутствии гостей.

Он снова посмотрел на рисунок в руке. Нет, не красная шуба делала рисунок неправильным. Это были брюки. Даже ребенок знает, что брюки у Санты красные – такие же, как шуба. Но Карли сменила карандаши, наполовину нарисовав Деда Мороза и его подарки. Она тщательно выбирала свой новый цвет, и он оказался не из тех цветов, которые обычно выбирают шестилетние дети. Этот цвет не был достаточно ярким или бросавшимся в глаза; он был слишком скучным и каким-то взрослым.

Да, каждый знал, что Санта одевается в красное. Но у этого Санты были серые брюки.

Дом находился на склоне холма, ниже уровня дороги. К его входной двери вели крутые, узкие каменные ступеньки, вдоль которых стояли деревянные кадки и горшки с увядшим душистым горошком, заключенные в клетку отвесных стен и запертых окон. Остатки мертвых растений стелились до двери, оставляя на ступеньках пятна темной плесени и слизи, предательские пятна, из-за которых неосторожный почтальон мог приземлиться на пятую точку. В комнатном окне, выходившем на дорогу, виднелась одинокая цветущая герань, чьи красные цветы светились на фоне серых занавесок.

Когда Оуэн Фокс открыл дверь, казалось, он стоит на краю глубокой норы. Он выглядел так, словно только что встал с постели, – полуодетый, с заспанными глазами и всклокоченными бородой и волосами. Увидев стоявшую перед ним Диану Фрай, он запахнул на груди халат.

– Вам нужна помощь? – спросил он. – Наверное, опять понадобилось мое знание местности?

Оуэн попробовал прикрыть за собой дверь, стараясь оставаться на ступеньках вместе с представителем власти, словно отстраняясь от своей собственной жизни. В футболке, халате и тапочках он выглядел довольно смешно.

– Это по поводу Кела и Страйда? – снова спросил он. – Подождите минутку, и я выйду к вам. Нет проблем.

Подняв взгляд, Оуэн увидел стоявшего у края дороги инспектора Хитченса и что-то прочитал в выражении его лица. Он пристально смотрел на Хитченса, словно человек, задумавший в последний раз подняться на Эверест и отдающий себе отчет, что этого никогда не произойдет, – слишком много требуется усилий. Оуэн Фокс превратился в маленького человечка на дне темной ямы. Он стоял вне света, вне мира, покинутый и одинокий. Солнце, которое падало на его растения в горшках, не доставало до порога.

– Не трудитесь запирать дверь, – произнес Хитченс. – У нас есть ордер на обыск.

 

Глава 28

«То была река, это – море».

Бен Купер сделал погромче звук своего стерео и открыл компакт-диск группы «Уотербойз». Дата, стоявшая на диске, – 1985 год – поразила его. У него действительно было много дисков с музыкой, которую он любил двенадцать-пятнадцать лет назад, когда был еще подростком. Каким-то образом за время, проведенное на службе в полиции, его вкусы не изменились, – а может, у него просто не было времени открывать для себя новые музыкальные течения.

Купер скользнул взглядом по книгам. «Мандолина капитана Корелли», которую он пытался читать, была написана в 1994 году. Это была самая современная книга на его полке, да и ее ему кто-то одолжил. Похоже, что его время, если не считать работы, уходило на пиво с коллегами, занятия спортом и прогулки за городом. По крайней мере, у него хотя бы есть друзья вне службы. Он мысленно напомнил себе созвониться с Оскаром и Ракки. Прошло несколько месяцев с тех пор, как они выбирались куда-то вместе.

На одном из стоявших на стеллаже дисков был концерт Дербиширского полицейского хора, записанный шесть лет назад. На обложке помещалось фото хора, в последнем ряду среди теноров стоял сам Бен Купер, тогда еще простой констебль. Купер сравнил фотографию со своим отражением в зеркале на двери платяного шкафа. Теперь его волосы стали чуть короче, а лицо полнее. Но выглядел он в общем-то так же – или нет? Так почему же он чувствовал себя настолько другим внутри? Неужели это из-за службы в полиции?

Бен вдруг почувствовал себя ужасно уставшим. Он заменил диск и лег на кровать, отдавшись обволакивающим звукам голоса Майка Скотта. «Когда-то ты был связан, теперь ты свободен. То была река, это – море».

Купер почти задремал, когда в дверь постучали и голос его невестки Кейт произнес: «Бен? Телефон».

Он выключил музыку и вышел в коридор, где стоял параллельный телефон.

– Да? – сказал он в трубку.

– Это Диана Фрай.

– Не ожидал!

– Можешь не расстраиваться. Постараюсь не занимать телефон слишком долго, на случай если ты ждешь звонка от своей девушки.

– Ты что-то хотела, Диана? Как ты уже верно подметила, сегодня у меня выходной.

– Прости, я оторвала тебя от какого-то важного дела? Не знаю почему, но я вдруг представила, как ты сидишь в своей комнате совсем один, словно надутый тинейджер, и слушаешь какую-нибудь ужасную музыку, включенную слишком громко.

Купер не сомневался: она знает, что он покраснел, даже на другом конце провода.

– Если ты звонишь, только чтобы поиздеваться, я сейчас положу трубку.

– Ладно, не сердись. Я просто подумала, что тебя, возможно, заинтересуют новости.

– Какие новости?

– Мы только что взяли твоего дружка. Оуэна Фокса.

Купер уставился на обои. Их зеленые завитки сливались в расплывчатое пятно. Он начал осознавать какие-то движения за дверью в комнате его матери, слабые звуки, словно Шевелилось животное, вылезавшее из норы.

– Ты, наверно, шутишь, – сказал он.

Вскоре после начала совещания инспектор Хитченс занял оборонительную позицию. Он искоса поглядывал на Тэлби, словно удивляясь, почему старший инспектор позволил ему взять инициативу в свои руки.

– Купер, дело в том, что компьютер уже показал связь, – сказал Хитченс.

– Но это просто досадная случайность.

– Если бы корреляция была только одна, это не означало бы ничего дурного. Но его имя всплыло и в предыдущем случае. Вот посмотри! В том районе, во время нападения на Мегги Крю, видели множество машин. Но три свидетеля сообщили, что видели серебристый «лендровер». Двое из них уточнили, что он принадлежал смотрительской службе Пик-парка. Мы проверили через смотрительскую службу Пик-парка и определили, что это за машина. Ее водит Оуэн Фокс.

– Это ничего не значит.

– Ну, это невозможно игнорировать – его имя всплыло и в расследовании дела о педофилии.

Бен Купер проверял процессуальные формы за последние несколько дней. Распределитель не принял компьютерную ссылку на Оуэна Фокса. Так что он должен был остаться на той же точке зрения – как в случае, когда имя полицейского всплывает во время следствия больше одного раза. Этого было не избежать, и придавать этому значения не стоило. Оуэн Фокс был там, на том самом месте, и не мог не появиться в системе.

– Нам пришлось его задержать, – повторил Хитченс. – Надо же показать людям, что мы что-то делаем.

– А что с Рупером? – спросил Тэлби.

– Его доставят сюда с минуты на минуту.

– А смотрительская служба в курсе? – снова спросил старший инспектор.

– Конечно. Фокс временно отстранен от своих обязанностей с сегодняшнего утра. Ему предоставят адвоката.

– Эта работа – его жизнь, – сказал Купер.

– Если показания верны, он злоупотребил своим положением, – заметила Диана Фрай.

– Оуэн Фокс и Марк Рупер были в том районе в то время, когда убили Дженни Уэстон, – сказал Тэлби. – Они там были.

– Фокс знает район лучше, чем кто бы то ни было, – заметил Хитченс.

– Да, все рассчитывают видеть его там. Может, даже рады его видеть. Смотрителю доверяют, не так ли? – сказала Фрай.

– А Дженни Уэстон убил кто-то, кто подошел к ней близко. С самого начала возникла версия, что этот кто-то – человек, которого она знала или которому доверяла. – Хитченс говорил с таким видом, словно взял след. – Десять лет назад Фокса приговорили условно за нападение на женщину. Если бы его адрес не всплыл в расследовании инспектора Армстронг, никому не пришло бы в голову проверить его прошлое. Невероятно. Каждый раз нас сбивают с толку подобные вещи.

– Его очень высоко ценят, – сказал Купер. – Очень высоко.

– Он никогда не был женат, – продолжил Хитченс. – Он холостяк.

– Он, судя по всему, хорошо ладит со своими коллегами.

– Вы хотите сказать, с другими мужчинами.

– Господи!

– Хватит, Купер, – вмешался Тэлби. – Успокойтесь.

Купер вспыхнул.

– Но Оуэн Фокс…

Тэлби вздохнул.

– Да, Купер?

– Ну… – Купер мучительно подбирал слова под взглядом главного инспектора. – Просто я всегда думал… он на нашей стороне, сэр.

Но тут Купер вспомнил рисунок маленькой Карли, который ему показала Хелен Милнер. «Дет Мароз». Но у этого Деда Мороза были серые брюки.

Во взгляде Тэлби читалась смесь презрения и недоумения.

– На нашей стороне? – переспросил он. – Такого понятия, Купер, не существует.

Бен Купер весь кипел, когда они шли назад по коридору.

– Это бред, Диана! – возмущался он. – Это скандал. Нашли козла отпущения.

– О господи, начинается лекция о добродетели.

Купер почувствовал, что краснеет. Руки дрожали, как всегда бывало, когда его накрывала волна злости. Он знал – его чувствам давно нет места в окостеневших процедурах, утвержденных компьютерными базами наподобие HOLMES.

– Это неправильно.

– Очевидно, тебя просто не устраивает такое положение дел, – заметила Фрай. – Ты знал, что у Фокса судимость за нападение? Нет, разумеется, не знал. Ну Бен, посмотри в лицо фактам. Ты опять выбрал не того друга.

– Только не Оуэн Фокс.

– У тебя есть идеи получше?

Купер уставился на Фрай, начал было говорить, но замолчал. Он почувствовал, что его лицо покраснело еще больше.

– Бен, – сказала она, – у тебя чертовски виноватый вид. Что с тобой?

– Я считаю, что вы все ошибаетесь, – ответил он. – На сей раз вы нашли не того козла отпущения.

Дом Оуэна Фокса был захламленным и теплым. Из задних окон открывался потрясающий вид, и дальние комнаты были залиты светом. Но комнаты в передней части дома, над улицей, постоянно находились в полумраке.

Где-то в доме находилась пара кошек – черные, неуловимые тени, прятавшиеся при появлении полицейских. Они сновали туда-сюда через дыру в задней двери и злобно заглядывали снаружи в окно. Может, они просто хотели есть, но об этом предстояло позаботиться соседям.

Комнаты с толстыми стенами были заставлены старой мебелью. Скорее всего, это множество вещей Оуэн получил в наследство от своих родителей или даже от дедушки с бабушкой. Они казались живой историей, неотъемлемой частью их жизни. На кухне стояла печка, топившаяся каменным углем, потолок над ней был покрыт слоем копоти.

– Странно, – проговорил Хитченс. – Компьютер здесь совсем не в тему.

– Компьютер?

– Вот он.

Компьютер стоял посреди стопок книг. На коврике для мыши осталась грязная чашка из-под кофе, принтер украшала пятничная «Бакстон адвертайзер». Детектив из команды инспектора Армстронг подошел и включил компьютер. На экране появилась заставка «Microsoft Windows».

На маленькой полочке над столом в рамке стояла фотография Оуэна: он в униформе смотрителя рядом с «лендровером». Снимок был сделан несколько лет назад, но уже тогда волосы и борода Оуэна были седыми.

– Ясно, почему дети называют его Дедом Морозом, – весело сказал детектив.

– Вот и я о том же.

– Включи-ка мне принтер, приятель: распечатаю его логи.

Купер покопался за столом, вытащил спутанный клубок проводов и попробовал разобраться, какой провод от принтера, а какой – от компьютера.

– А этот от чего?

– Похож на телефонный.

– Что-то я не вижу тут модема.

– Наверное, встроенный.

– У него что, и Интернет есть?

– Сейчас глянем, – отозвался детектив. – Интересно, что этот Санта хранит на винчестере.

Купер поднялся по лестнице и заглянул в спальни.

В комнатах пахло плесенью, очевидно, Оуэн уделял мало внимания уборке и даже проветривал нечасто. В одной комнате стояла двуспальная кровать. Купер вспомнил, что Оуэн ухаживал за матерью, пока та не умерла в возрасте девяноста лет. Со времени ее смерти в комнате все осталось по-прежнему – открытки с выражениями соболезнований на подоконнике, чайный поднос у кровати, и даже сама кровать не застелена, словно старая леди только что встала. В воздухе витал знакомый запах: так пахло у его собственной матери в периоды обострения шизофрении, которая за последние два года превратила жизнь Куперов в хаос.

Бен немного раздвинул занавески, с них посыпалась пыль. Он вздрогнул, когда возле соседнего дома раздался небольшой взрыв и последовал разноцветный фейерверк, но вспомнил, что сейчас уик-энд и в деревне разрешено жечь костры. На пути в деревню Купер проехал участок, где собирались развести Каргривский костер. Один взгляд на огромную кучу веток и старых дверей оживил знакомые с детства запахи ночей Гая Фокса – черный пороховой смрад и обожженные ящики из-под фейерверков, режущий горло древесный дым, запах примятой травы, палатки с хот-догами и печеной картошкой. От воображаемого аромата жареного лука и плавленого сыра, приправленного ноябрьским морозцем, его рот наполнился слюной.

По-видимому, позднее будут и другие фейерверки. Но в этом году вряд ли станут сжигать на костре чучело Гая Фокса: в наши дни жечь изображение католика считается неприличным. Даже в Дербишире.

Купер осмотрел комнату поменьше: она вся была заставлена старой мебелью и ящиками с книгами. Где-то под ними прятался каркас единственной кровати, но обнаружить его не представлялось возможным. На другой стороне лестничной площадки находились только ванная и небольшой сушильный шкаф.

Он снова вернулся в первую спальню. Там было темно и душно, как в комнате больного. Купер хотел было открыть занавески и впустить свет, но вдруг представил, как все вещи вокруг поблекнут, покрытые толстым слоем пыли, когда их коснется солнечный свет. Теперь он понял, почему кровать была не застелена. Оуэн сам спал на ней.

Хотя внизу все еще оставался детектив, а в дверях стоял констебль, судебная команда уже выходила из коттеджа в Каргриве. Им предстоял обыск в смотрительском центре на Партридж-кросс, где Оуэн Фокс проводил изрядную долю своего времени. С собой они унесли бумаги с его стола, запасную пару ботинок, рюкзак и мусорное ведро для бумаг.

– Какие вы курите сигареты? – спросил старший инспектор Тэлби смотрителя в комнате для допросов.

– Я не курю, – ответил Оуэн.

– Только украдкой, время от времени, да? В вашем центре предполагается, что сотрудники не курят?

– Я не курю.

– Правда? Вы знаете, что от вашей куртки пахнет табаком?

– Нет.

– Пахнет.

– Я не курю, – со страдальческим видом повторил Оуэн.

– У нас есть сведения о вас, Оуэн, – сказал Тэлби. – У вас немного вспыльчивый характер, верно? И иногда вы вымещаете его на женщинах. Наверняка сигареты помогают вам сохранять спокойствие.

– Я не курю.

– Давайте разберемся.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Кто из ваших коллег курит? Другие смотрители?

– Из тех, кого я знаю, никто. Все следят за своим здоровьем. Когда приходится много ходить по гористой местности, кому захочется иметь проблемы с дыханием?

– А ваши посетители? Вы разрешаете им курить в центре?

– Нет, у нас курить запрещено.

Тэлби дал пленке несколько секунд прокручиваться вхолостую и взглянул через стол на Диану Фрай.

– Тогда как вы объясните сигаретный пепел в ведре в вашем офисе? – спросила она.

Оуэн, казалось, был сбит с толку.

– Не имею представления.

– Я говорю о мусорном ведре для бумаг.

– Все равно не имею представления.

– Вам знаком этот рюкзак? – Тэлби предъявил ему запечатанный в полиэтилен синий «Бергхаус» с зелеными тканевыми лямками.

– Это мой рюкзак, – сказал Оуэн.

– Этот рюкзак обнаружили в брифинг-центре. Как вы объясните тот факт, что на его дне нашли пепел и сигаретные окурки?

Тэлби заметил, что смотритель смутился. Старший инспектор старался сохранять непроницаемое выражение лица, словно заставляя смотрителя проникнуться важностью вопроса. Реакцию Фокса он пока оставил без внимания, собираясь вернуться к ней позже.

– Никак не объясню, – ответил Оуэн.

– На месте убийства Дженни Уэстон криминалисты нашли такие же окурки, как в вашем мусорном ведре и рюкзаке. Та же самая марка сигарет. Мистер Фокс, слишком много свидетельств курения для того, кто не курит.

Оуэн покачал головой:

– Ничем не могу вам помочь.

– Полагаю, – Тэлби сделал небольшую паузу, – ваша работа время от времени заставляет вас нервничать.

– Бывает.

– А что заставляет вас особенно нервничать?

Казалось, Оуэн погрузился в себя, его взгляд затуманился.

– Вы говорите о Каргривском празднике? – спросил он. – Вы знаете о нем? Я все время думаю об этом празднике.

– Расскажите нам, – сказал Тэлби.

– Об этом писали все газеты. Десятки страниц.

– Все равно расскажите.

Оуэн нервно погладил бороду. Он выглядел как человек, который боится дневного света. И возможно, он таким и был бы на самом деле, если бы не его работа: большую часть времени он проводил на свежем воздухе, на холмах, при любой погоде.

– По-моему, толпа – одна из худших вещей на свете. Все эти зеваки просто стояли и смотрели, как тела падают и разбиваются о скалы. Три человека, один за другим.

Когда голос смотрителя затих, Тэлби покосился на магнитофон, задаваясь вопросом, разберут ли они потом слова, произнесенные почти шепотом. Но Фокс, посмотрев на детективов, взял себя в руки.

– Конечно, потом было расследование и вынесено заключение. Но все зависит от того, что ты за человек и как справляешься с подобной ситуацией. Иногда бывает, что вообще не справляешься.

– Ясно. Я понял. – Тэлби подался чуть вперед. – Оуэн, а женщина, в нападении на которую вас признали виновным? Это был как раз тот случай, когда ситуация вышла из-под контроля?

За последние десять минут Оуэн в первый раз взглянул прямо на Тэлби.

– Это было другое, – сказал он. – Это было из-за секса.

В Каргриве детектив из группы инспектора Армстронг занимался содержимым компьютера Оуэна, уделяя особое внимание файлам, скачанным из Интернета. Оуэну никогда не приходило в голову стирать файлы. Поэтому детективу не потребовалось много времени, чтобы найти детское порно.

 

Глава 29

Марк Рупер не находился под арестом. Но он слышал, что Оуэна арестовали, и эта мысль заставляла его нервничать. Сначала Марк предположил, что это из-за собачьих боев, о которых он рассказал Бену Куперу. Но постепенно он стал понимать, что его спрашивают о чем-то другом. А когда он нервничал, он злился. Он так и не научился сохранять холодную голову, как Оуэн.

– Женщины – они хуже всего, – сказал Марк.

– Кто вам это сказал? – спросил инспектор Хитченс.

– Оуэн.

Марк взглянул на магнитофон, словно чувствуя себя виноватым за то, что упомянул имя Фокса.

– Они так заняты собой, что не замечают, что делают. Они не замечают, что происходит вокруг них, – пояснил он.

– Марк, вас расстраивает, когда посетители оставляют мусор в парке?

– Да, – сказал он. – Они загрязняют окружающую среду. Они не понимают, какой вред наносят этим мусором. Их жестянки, пластиковые пакеты убивают животных, птиц, да любое мелкое существо. Я видел, как это происходит. Я знаю.

– И вы считаете, что убирать мусор за посетителями входит в ваши обязанности?

– В обязанности смотрителя входит заботиться об окружающей среде.

– Марк, может, вы все же иногда заходите слишком далеко?

Марк помрачнел.

– Кто-то же должен убирать мусор.

– Вы видели, чтобы Дженни Уэстон оставляла какой-либо мусор?

– Я ее вообще не видел. То есть не видел ее до того, как она умерла.

– Разумеется. А как насчет других? Вы видели кого-нибудь еще в тот день на Рингхэмской пустоши?

Марк покачал головой.

– Пожалуйста, скажите это громко для записи, – сказал Хитченс.

– Нет, я никого не видел на пустоши. Там никого не было.

– А вот тут, Марк, вы неправы. Если Дженни уже была мертва, когда вы ее нашли, очевидно, что там кто-то был.

– Да, верно. По-другому никак. Но я не видел этого человека.

– Хотя, я полагаю, вы довольно хорошо разбираетесь в приметах, не так ли, Марк?

– В приметах?

– Приметах, которые говорят, что кто-то находится поблизости, – следах, примятых растениях, различном мусоре. Должно быть, вы уже освоили мастерство следопыта?

– Иногда очевидно, что в данном месте кто-то проходил, – пожал плечами Марк.

– А в тот день? – спросил Хитченс. – Вы можете сказать, что на пустоши кто-то был?

– Я видел велосипедные следы, – сказал Марк. – Горный велосипед. Но это были ее следы, разве нет?

– Да, мы тоже полагаем, что так.

– Она ехала от башни и возвращалась мимо Девственниц. Это ясно. Я подобрал у башни кое-какой мусор. Не знаю, она его оставила или нет.

– Вас раздражало ее присутствие?

– Это частные владения, – ответил Марк. – Есть соглашение о доступе, но там не должно быть горных велосипедов. Это незаконно.

– Вы сказали бы об этом Дженни Уэстон? Я имею в виду, если бы увидели ее живой.

– Конечно. Некоторые люди думают, что могут делать все, что хотят, а это не так.

– Разве сейчас нет закона о свободном передвижении или чего-то подобного?

– Право свободного передвижения! – фыркнул Марк. – С правами приходит ответственность. Только не у всех хватает мозгов для ответственности. Думают, что у них есть одни права. И женщины – они хуже всего.

Теперь Марк выглядел сконфуженным. Он смотрел, как в магнитофоне крутится пленка. Похоже, многие смотрели вот так в этой комнате, словно старались взглядом стереть запись.

– Опять Оуэн? – спросил Хитченс.

– Он много чего мне говорит, – упрямо произнес Марк. – Хотя по большей части все шутит.

Хитченс кивнул.

– Но вы можете определить, когда он не шутит?

– Иногда могу, – сказал Марк. – Вы говорили с Уорреном Личем? Я был прав насчет собачьих боев? Оуэн в этом замешан?

Никто ему не ответил. Хитченс вынул прозрачный полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств с наклеенной желтой этикеткой и показал его Марку.

– Вот это мы нашли в ящике стола на Партридж-кросс, – сказал он. – Мы думаем, это ваше.

В пакете находилась пластиковая папка с вырезками из газет и ксерокопиями газетных статей. Некоторые листки были совсем старыми, пожелтевшими. В них говорилось о происшествиях, имевших место за последние несколько лет, – спасательные работы и несчастные случаи, обнаружение мертвых тел на пустоши, поиски пропавших детей.

– Эта папка не имеет отношения к делу, – сказал Марк.

– Мы просмотрели вырезки вместе с вашим начальством в Бэйкуэлле. В газетных сообщениях этого не говорится, но похоже, что все эти происшествия объединяет одна общая черта: в них обязательно участвуют смотрители Пик-парка, и в каждом случае один из них – Оуэн Фокс.

– Да. Это так.

– Для вас он практически герой, да, Марк? Возможно, в будущем вы станете более осмотрительно выбирать себе героев.

– Вот взгляните, – проговорил Марк.

Он показал на первую страницу из старой «Эден уэлли таймс». Одна история занимала целую полосу, с несколькими фотографиями места происшествия и некоторых из его участников. Там были три молодых человека, сфотографированные по пояс, и команда обессиленных смотрителей в спасательском снаряжении. Три молодых человека погибли, когда, просто чтобы подурачиться, перебирались через ограждающую стену Касл-хилл в Каргриве. Склон был крутой, но этого не узнаешь, пока не станет слишком поздно, когда невозможно вернуться назад, но и просто устоять на траве тоже не получается. Три парня свалились в каменное ущелье у подножия Касл-хилл прямо на глазах у туристов, стоявших в очереди на вход в пещеру.

– Мы знаем, что Оуэн Фокс был одним из смотрителей, достававших тела из ущелья, – сказал Хитченс.

– Да. Но взгляните на этих погибших парней, – сказал Марк. – Одним из них был мой брат.

Когда Оуэн Фокс хмурился, брови его казались косматыми и взъерошенными. Они, как две широкие щетки, занимали чуть ли не весь лоб. Оуэн отнял руки от лица и принялся разглядывать их. Его пальцы были толстыми и облезлыми, а ладони сплошь в складках, словно антикварная карта Пика, вся изрезанная узкими долинами и холмами.

– Я думал, вы привели меня сюда, чтобы спросить о фотографиях, – сказал он.

– На самом деле нет, – сказал Тэлби. – А вы хотите поговорить о фотографиях?

– Я не понимал, что делаю.

– Все так говорят.

Казалось, на мгновение Оуэн оживился.

– В моем случае это правда, – произнес он.

Он рассказал, что купил компьютер после смерти матери, на те деньги, что она оставила ему в наследство. Нужно было отвлечься от воспоминаний о ней. Она так много лет была для него всем, если не считать работы. К тому же к нему начали возвращаться и другие воспоминания – еще больше воспоминаний о смерти.

Вначале, говорил Оуэн, он хотел только научиться работать на компьютере, потому что смотрительская служба стала обзаводиться ими, и он не хотел, чтобы молодые обошли его. Мысль о ранней отставке приводила его в ужас. Что он будет делать на пенсии? Поэтому он купил компьютер и принялся сам потихоньку разбираться дома, чтобы никто не видел его невежества.

Он слышал об Интернете, продолжал Оуэн, но никогда не думал им пользоваться. Для него стало настоящим сюрпризом, что заказанный им персональный компьютер укомплектовали встроенным модемом, к которому прилагалось программное обеспечение и несколько часов бесплатного доступа в Интернет. Естественно, он попробовал подключиться.

Сначала Оуэн присоединился к невинным группам новостей национального парка и любительского футбола. Он нашел веб-сайт общества строительства стен без раствора. Но затем он начал замечать спам в блоках новостей и просто из любопытства зашел на сайты, которые там рекламировались. Он был совершенно ошарашен тем, что обнаружил. Ошарашен и постыдно зачарован. В доме в Каргриве никогда не бывало ничего подобного и быть не могло, пока была жива мама.

– Если телевизионная программа становилась немного пикантной, мы ее переключали, – сказал он.

Затем Оуэн научился скачивать фотографии на винчестер. Он обнаружил, что проводит в Сети все больше и больше времени, плавая от сайта к сайту, и понял, что у него образовалась зависимость, но остановиться уже не мог. Тогда он в первый раз пропустил собрание приходского совета, и люди в Каргриве подумали, что он, должно быть, болен. Он целыми вечерами просиживал в Интернете, забывая есть и оставаясь там до раннего утра.

Старший инспектор Тэлби кивнул. Полиция нашла последние телефонные счета Оуэна – триста часов звонков на номер 0845.

Оуэн сказал, что несколько раз давал свой адрес, регистрируя свободный доступ на новые сайты. Затем он внезапно обнаружил, что может общаться с другими людьми по всему миру, людьми, о которых он никогда не слышал, но которые посылали ему электронные письма. Его приводило в восторг, что они пишут ему так, словно он их старый друг. Они, похоже, принимали его как человека с такими же интересами, как у них. Оуэн стал частью их сообщества.

Когда Марка Рупера отослали домой, а Оуэну Фоксу разрешили перерыв, Диана Фрай разыскала инспектора Хитченса в кабинете старшего инспектора уголовной полиции. Они настороженно следили за тем, как Диана вынимает из папки рапорт.

– Да, Фрай? Что это у вас?

– Это последний отчет о наблюдении за фермой «Рингхэмский хребет».

– Мы все еще ведем наблюдение?

– Ведем. Здесь отчет за последние сутки.

– Заслуживает внимания? – спросил Хитченс.

– Судите сами. В пятницу два мальчика ушли в школу в обычное время утром. Отец их проводил. После этого Уоррен Лич вернулся к своей обычной работе на ферме, насколько могли судить полицейские, проводившие наблюдение. В их Докладах маловато технических деталей, но в некоторых из видимых действий Лича участвовали коровы и трактор, так что я полагаю, нам надо принять это за правду.

Тэлби, похоже, не проявлял интереса.

– Думаю, мы могли бы дать просмотреть это Бену Куперу. Он сумеет заметить какие-нибудь нестыковки, если вы думаете, что это того стоит.

– Может быть. В докладах говорится, что единственными посетителями фермы были почтальон и водитель молоковоза – оба ранним утром. Затем дети вернулись домой из школы, спустившись по тропинке от школьного автобуса. Несколько часов вообще никого не было видно, за исключением Лича. Даже торговых агентов. На ферме «Рингхэмский хребет», должно быть, весьма тихая жизнь.

– Пока картинка просто идиллическая.

– Я бы даже сказал, скучная, – заметил Хитченс.

– Воскресенье было еще скучнее. Молоковоз приехал как обычно, но не было почтальона. А у мальчиков не было школы.

– Мы не можем законным образом продолжать наблюдение на основании таких рапортов. Пол, отзовите оттуда людей.

– Правда, есть одна зацепка, – сказала Фрай.

– Какая?

– Последней наблюдение вела констебль Гарднер. И в конце ее вчерашнего доклада есть приписка.

– И что же она видела?

– Вопрос скорее в том, чего она не видела.

Тэлби почувствовал раздражение.

– Фрай, не играйте со мной в Шерлока Холмса. Это моя роль.

– Простите, сэр. По словам Гарднер, она поняла, что на ферме «Рингхэмский хребет» проживают двое взрослых и два ребенка. Она наблюдала передвижения мальчиков и их отца, но не их матери. Она вообще ни разу не заметила никаких следов присутствия матери. Констебль Гарднер ставит под вопрос местонахождение миссис Ивонны Лич.

Тэлби выпрямился.

– Этого еще не хватало!

– Думаете, это может быть важно? – спросил Хитченс.

– Это как раз то, что мы просмотрели. Пол, проверьте остальные доклады. Но я почти уверен – вы обнаружите, что ее никто не видел. Никто из полицейских. Но никто и не подумал, что это несколько странно. Никто, кроме Тони Гарднер.

– Вероятно, остальные полагали, что миссис Лич трудится не покладая рук на кухне или занята чем-то подобным, – сказала Фрай.

– Идиоты.

– Если бы она была на ферме, она бы по крайней мере проводила мальчиков в школу утром. На самом деле она бы наверняка проводила их до автобуса. В конце концов, где-то в округе бродит убийца. Любая мать поступила бы так. Если бы она была там.

– Да, Фрай, вы правы. Надо выяснить, когда ее видели в последний раз. Мы все ходили по дорожке туда и сюда, как раз мимо ворот. Кто-то же должен был ее видеть.

– Я могу взять в помощь Бена Купера? – спросила Фрай.

– Хорошая мысль, – кивнул Тэлби. – Только не давайте ему рассеиваться на всякие выдумки! – Он взглянул на Хитченса. – У меня дурное предчувствие, Пол.

– Да подожди, наверняка здесь есть какое-нибудь совершенно невинное объяснение: она могла на время уехать к родственникам или знакомым. Может, лежит больная в потели. Знаешь же, сейчас ходит грипп.

– У меня все еще дурное предчувствие. В этом деле у меня все вызывает дурное предчувствие.

Когда Марку Руперу наконец разрешили уйти, он точно знал, куда пойдет. И хотя Оуэн говорил ему, что местные фермеры важны и что смотрители в хороших отношениях с ними, про ферму «Рингхэмский хребет» Марк мог бы уверенно сказать, что это неправда. Уоррен Лич напоминал ему человека, с которым жила его мать, его так называемого отчима – человека, который любил, чтобы ему все подчинялись, и тогда он чувствовал себя легко и непринужденно.

Лич с нескрываемой враждебностью посмотрел на Марка, когда тот разыскал его в тракторном сарае.

– Неужто молодой смотритель явился? Что нужно?

Марк попытался вспомнить совет Оуэна по поводу враждебного отношения: иногда имеет смысл подставить другую щеку и не обращать внимания на грубость и провокацию. Он называл это дипломатией.

– Мистер Лич, мне надо поговорить с вами об Оуэне Фоксе.

– О Фоксе? Слышал я тут, тряханули его. Докопались наконец-то, какой он на самом деле?

– Вы что-то знаете об этом?

– Я знаю, что не пролью над ним ни слезинки, – сказал Лич. – Мне надо думать о своих сыновьях.

Марк опешил. Такого ответа он не ожидал.

– А при чем тут ваши сыновья?

– При чем тут сыновья? – Внезапно взгляд Лича стал еще враждебнее. – Надеюсь, ты не интересуешься моими сыновьями, младший смотритель. Чему тебя учил твой приятель?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Какие-то типы отыгрались на тех двух парнях из карьера. Так вот, я бы лично скорее доверил моих мальчишек им, чем этому твоему дружку.

Марк почувствовал себя неловко. Похоже, беседа отклонилась в какую-то непонятную сторону.

– О ком вы говорите?

– А как ты думаешь? – без тени юмора рассмеялся Лич. – Я говорю об Одиноком Смотрителе. Боге в красной куртке. Твоем приятеле, Оуэне Фоксе. Знаешь, что дети в округе называют его Дедом Морозом? Когда он заходит в школы, они думают, что пришел Санта. Держу пари, что ему нравится сажать маленьких мальчиков на колени и дарить им миленькие подарки, это уж точно.

Марк все еще не понимал, о чем говорит фермер.

– Не понимаешь, о чем я говорю? – переспросил Лич. – Он что, и тебя качал на колене пару раз? Я подумал бы, что ты для него великоват. По-моему, этому грязному ублюдку нравятся помоложе.

Марк чувствовал, как в нем закипает волна злости. Он еще не понял причины, а она уже шла изнутри – пугающе огромный прилив ярости, который жег кровь и затоплял здравый смысл. Прежде чем Марк осознал, что делает, он накинулся на фермера, дико размахивая кулаками.

Лич расправил плечи, отвел назад мясистую руку и вмазал Марку в лицо, сбив его с ног. Фермер дико расхохотался, возбужденный возможностью подраться. Марк вскочил на ноги, раскрасневшийся и разъяренный, он не соображал, куда бьет, и его удары не попадали ни по груди, ни по плечу Лича. Фермер еще пару раз свалил его тем же ударом в лицо на пол сарая, пока у окровавленного смотрителя не потекли слезы.

Марк стер кровь со рта, в котором стало одним зубом меньше. Он знал, что беспомощен. Но единственное, о чем он мог думать, – что хочет сказать Личу, что плачет не из-за боли.

Лич вдруг заметил, что его сыновья во все глаза наблюдают за ними из-за угла сарая. Он посмотрел на лежавшего на полу Марка – тоже всего лишь мальчишку, побитого и униженного.

– Давай, убирайся, – сказал он.

После ухода смотрителя у Уоррена Лича резко испортилось и без того плохое настроение. Мальчики словно испарились. Теперь у них даже не было оправдания, что надо заниматься телкой: животное продали на рынке за мизерную сумму, и та пошла в оплату хотя бы части счетов. Еды на кухне оставалось на день-два, но буфет был заставлен бутылками с виски, которое, как недавно обнаружил Лич, стало для него предметом первой необходимости.

Мальчики не показывались на глаза – наверное, забились куда-нибудь в укромное местечко, где, как они думали, он их не найдет. Лич понял, что они больше не хотят находиться рядом со своим отцом. Но почему его собственные сыновья избегают его? Лич был уверен, что во всем виновата их мать. После всех этих прожитых вместе лет они, похоже, стали врагами. Он был убежден, что она как-то связывалась с мальчиками и настраивала их против него. Он не знал, как она это делала, но она отравляла их умы. Раньше они всегда были такими хорошими парнями.

Лич сознавал, что не всегда был безупречным отцом. И нельзя было допускать, чтобы Уилл и Дагги увидели, как он избивает молодого смотрителя. Сначала он думал, что они будут восхищаться им, увидев, какой у них сильный и мужественный отец – никого не боится. Но такое настроение длилось недолго. Его сменило чувство стыда. Мальчишка, которого он побил, был почти ровесником его собственных сыновей с разницей всего в несколько лет.

Когда Лич пытался понять, что изменилось в его жизни за последнюю пару месяцев, его сознание шарахалось в сторону и не пропускало этот чудовищный кошмар. Проблема была столь огромна, что он боялся не только прямо взглянуть на нее, но даже начать обдумывать, как справиться с ней. Все, что он был в состоянии делать, – это беспомощно следить за слабой струйкой мыслей, которая лениво протекала у него в мозгу, время от времени выходя на поверхность в страшных снах.

И в конце концов Уоррен Лич додумался до того, что, когда его сыновьям стукнет столько же, как сейчас Марку Руперу, его тут уже не будет.

 

Глава 30

На следующий день рано утром Бен Купер и Диана Фрай въехали во двор фермы «Рингхэмский хребет». Они едва не наехали на молоковоз, стоявший у самых ворот. Объезжая его, полицейские услышали голос Уоррена Лича, оравшего на водителя.

– Что мне в этом толку? – кричал он. – На что, по-вашему, я должен жить?

– Я тут ни при чем, приятель. Деньги перечисляются на ваш счет. Вы знаете, как это работает, точно так же, как и я.

– Меня грабят подчистую. Я что, могу жить на этот молочный чек?

Купер увидел Лича и водителя, стоявших друг против друга с упертыми в бока руками, – ни один из них явно не желал уступать другому. До этого Лич, похоже, грузил в тракторный прицеп тяжелые столбы для ограды.

– Ничем не могу вам помочь, – ответил водитель. – Это не мое дело. Ну так что, забирать мне молоко или нет?

– Ради какого черта?

Водитель вконец потерял терпение.

– Тогда счастливо оставаться. Я не могу здесь околачиваться до бесконечности.

Он забрался обратно в кабину, и дизельный мотор затарахтел. Схватив оградный столб, Лич метнул его, как дротик. Столб отскочил от задней стенки бака молоковоза, оставив на краске небольшую вмятину рядом с номерным знаком.

– Вы не правы, мистер Лич, – сказал Купер.

– Да пошел ты, – ответил Лич.

– У вас проблемы с вашим молочным счетом? Бывает сложновато отследить его. Надеюсь, это не из-за мастита у коров.

– Они считают, что я плохо чищу оборудование. Не меняю фильтры, видите ли. Вот и урезали мой молочный чек. А теперь еще грозятся вообще не брать у меня молоко. Ублюдки.

– М-да, дело серьезное.

– Серьезное? – Лич выпучил глаза, изумленный таким преуменьшением. – Да у моих коров лучшее молоко в Дербишире! Ладно, чего вам здесь надо?

– Мы хотим поговорить с миссис Лич.

– Хотите дальше!

– Где она?

– Она ушла, вот где.

– Уехала?

– Так точно. Так почему бы и вам всем не убраться отсюда и не оставить меня в покое? С меня довольно!

– Мистер Лич, вы можете сказать, где находится ваша жена?

– Нет, не могу.

– Мы хотели бы поговорить с ней.

– Ну, вы можете сделать так, как приходится делать мне, – поговорить с ее адвокатом. Так заявлено в письме, которое я получил. Если я захочу пообщаться с ней, то должен делать это через ее адвоката. Это я-то, ее муж! Я даже не знал, что у нее есть этот чертов адвокат.

– Может, вы тогда сообщите нам имя адвоката вашей жены?

– Черт бы вас всех побрал! И вы уберетесь отсюда и оставите меня в покое?!

– Как только, так сразу, сэр.

Лич молча повернулся и зашагал к дому. Полицейские последовали за ним, постепенно сокращая дистанцию.

– Стойте здесь! – рявкнул Лич и захлопнул за собой дверь.

Другого выбора у них не было. Рыжий ободранный кот прогуливался по двору, поглядывая на них. Кот был тощий, с рваными ушами. Настоящий фермерский кот, который вполне в состоянии сам постоять за себя и самостоятельно прокормиться, выдерживая баталии с крысами, собаками и другими котами. Поцокав, Купер дружелюбно поманил кота рукой, но тот проигнорировал этот жест.

Фрай немного отошла в сторону, оглядывая дом. У задней двери стояло несколько черных потрескавшихся пластмассовых ведер с мусором. Поморщившись, Диана красноречиво взглянула на Купера. Висевший на окнах тюль мешал ей заглянуть внутрь.

Вернулся Лич. В руках у него было письмо, которое он сунул Куперу.

– Представляете, бракоразводный процесс! – все еще возмущался Лич. – Как вам это нравится?

Фрай встала за спиной Лича, оказавшись рядом с открытой дверью. Краем глаза Купер видел, как она, стоя на ступеньках, пытается незаметно приоткрыть ее чуть больше, чтобы заглянуть внутрь, не заходя туда.

Купер записал имя и адрес адвоката миссис Лич в свой блокнот.

– Да, печально все это слышать, мистер Лич. А как же мальчики? Дети всегда страдают при разводе.

Лич подозрительно покосился на него, но ничего не сказал.

– На сегодня мне больше от вас ничего не нужно, сэр, благодарю, – произнес Купер.

Лич вдруг слишком быстро для такого крупного человека повернулся и, увидев стоявшую в дверях Диану, изменился в лице, придя в ярость:

– Сука!

Лич, как разъяренный бык, рванул к Фрай – их разделяло всего несколько ярдов, – словно хотел размазать ее по стене. Купер немного замешкался, хотя и подался вперед, пытаясь схватить его за пояс, но промахнулся. Он успел заметить, что Фрай сделала шаг от двери, освобождая себе пространство. Она подогнула ногу, проверяя поврежденное колено, затем выставила вперед левую руку, повернув ее ладонью к Личу, как делают полицейские на дороге. Этот оборонительный жест выглядел жалким, как мольба, но Купер знал, что выставила она слабую руку, чтобы придать всему телу больше устойчивости.

Лич ударил неудачно. Его кулак просвистел мимо плеча Фрай, та блокировала его локоть правым предплечьем, а затем ударила каблуком ему под колено, и фермер грузно упал на землю, вляпавшись лицом в коровий навоз.

– Ух ты! – выдохнула Фрай, споткнувшись и потирая лодыжку. – Вот я и расквиталась с этим мерзким скотным рынком!

Купер наконец добрался до Лича. Поставив фермеру колено на спину, он схватил того за запястье, намереваясь надеть наручники. Но тут он почувствовал неуверенность. Весь боевой дух вдруг покинул Лича – его тело сделалось вялым и податливым.

– Ну что, мистер Лич, будем вести себя разумно?

В ответ фермер издал мычащий звук, и Купер отпустил его запястье.

– Что ты делаешь, Бен? – спросила Фрай.

– Все в порядке.

Купер проверил дыхание Лича, его пульс и сердце. Фермер все еще не сопротивлялся. Казалось, он едва заметными движениями пытается поглубже закопаться в грязь, что-то невнятно бормоча. Купер повернул голову Лича набок и заглянул ему в лицо. Внезапно он поднялся, отряхивая с брюк грязь. Лич по-прежнему почти не двигался, только отвернул лицо обратно в навоз, когда Фрай, чуть прихрамывая, подошла и встала рядом с ним.

– Он в порядке?

– Пойдем, – сказал Купер.

– Постой. Может быть, ему нужна медицинская помощь. Дай я посмотрю.

– Нет. Оставь его.

– Бен!

– Оставь его в покое. С ним все в порядке.

Фрай пожала плечами:

– Как бы то ни было, он даже не дотронулся до меня.

– Я знаю. Ты согласна, что не стоит возиться с протоколом?

– Конечно, он не стоит возни с бумагами. Но ты уверен, что с ним все в порядке?

– Он в полном порядке, Диана. Поверь мне.

– Ладно. Пойдем.

Она похромала назад к машине.

– Он в порядке как никогда, – тихо произнес Купер.

Когда они уже выезжали со двора, Купер бросил взгляд в зеркало заднего вида. Уоррен Лич поднялся с земли и теперь сидел, сгорбившись и уронив голову на руки, у заднего борта прицепа. Рыжий кот составил ему компанию. Но даже кот смотрел на него с жалостью.

После того как адвокат сделал звонок своей клиентке, Купер и Фрай получили адрес неподалеку от Бэйкуэлла. Они нашли небольшой мотель «В & В», пустовавший зимой. Ивонна Лич занимала комнату на первом этаже, которая выходила на выстроившиеся в ряд домики в викторианском стиле, с касавшимися друг друга стенами, темными кирпичными подъездами и мансардными окнами.

– Я очень боялась его, – сказала Ивонна. – Терпела, сколько могла, это правда.

– Миссис Лич, вы хотите сказать, что подвергались физическому насилию? – спросила Фрай.

Купер видел, что она пытается успокоить женщину, которую порядком напугало появление в комнате двух детективов. Миссис Лич скользнула взглядом по дешевому кухонному шкафу, затем посмотрела на раковину в углу и пожала плечами, словно признавая тот факт, что теперь ситуация вышла из-под ее контроля.

– На самом деле нет, – сказала она. – Я имею в виду, что он ни разу меня не ударил. На это я пожаловаться не могу.

Она потерла руки и протянула их к батарее под подоконником. Комната была холодной и убогой. Женщина накинула на плечи кардиган и уставилась в окно.

– Единственным человеком, с кем я вообще могла поговорить, был смотритель. Оуэн. Иногда он заходил к нам – посмотреть, все ли со мной в порядке. Но только когда Уоррена не было рядом. Будь его воля, Уоррен и близко не подпустил бы его к ферме.

Купер вздохнул с облегчением. Это было похоже на того Оуэна Фокса, которого он знал. Как мог Марк Рупер так ошибаться по поводу частых посещений Оуэном фермы «Рингхэмский хребет»?

– Вы думаете, мне надо вернуться? – спросила Ивонна.

Детективы внимательно посмотрели на нее.

– Миссис Лич, наверняка должно существовать нечто, напугавшее вас до такой степени, что вы ушли.

Ивонна Лич кивнула и жестом пригласила их присесть на кровать. Затем она рассказала, как муж постоянно угрожал ей, если она отказывалась заниматься сексом, как он ломал замок на двери, когда она уходила спать в другую комнату.

– Он очень сексуальный мужчина. И всегда таким был. Это одно из тех качеств, что когда-то привлекли меня в нем.

Она рассказала им, как с появлением финансовых трудностей характер ее мужа сильно испортился. Она не знала, сколько у фермы долгов, – Уоррен никогда не посвящал ее в такие подробности, – но она знала, что все очень плохо. Вполне можно было понять, почему Уоррен пьет: он очень тяжело переживал сложившуюся ситуацию. Его характер становился хуже день ото дня, и всю накопившуюся злость он всегда вымещал на ней. Казалось, его провоцировало уже одно ее присутствие. Ивонна говорила, что ушла, так как больше не могла выносить, что все это происходит на глазах у мальчиков. Она подумала, что, если ее не будет, одним провоцирующим фактором станет меньше, и Лич перестанет так напиваться.

– Для меня это самое трудное решение, которое я когда-либо принимала, – сказала она.

Купер понял, что Ивонна относится к тем женщинам, которым необходимо чувствовать, что они нужны, что у них есть роль, придающая смысл их жизни. Некоторые женщины боятся сойти со своего места: а вдруг они обнаружат, что ворота за ними тут же захлопнутся? Он представлял страх Ивонны, что все тут же забудут о ней и будут продолжать жить, как будто ничего не произошло, как будто тут ее никогда и не было. И тогда она узнает, что в ее жизни вообще никогда не было никакого смысла.

– Потому что я люблю его, понимаете, – сказала Ивонна.

В дверь постучали. Хозяйка внесла в комнату поднос с чаем для гостей, с любопытством посматривая на них. Ее вид словно говорил, что они могут рассчитывать и на дальнейшее гостеприимство, если не будут забираться в обуви на кровать и красть чайные ложечки.

Купер отхлебнул чай и обнаружил, что тот слабый и безвкусный.

– Миссис Лич, к вашему мужу приходило много посетителей?

Она смутилась. Ее лицо приобрело те упрямые черты, которые на мгновение напомнили Куперу лицо ее мужа. Должно быть, в их жизни был период, когда они составляли одно целое.

– Вы ведь, наверное, спрашивали себя, что происходит в большом сарае? – уточнил свой вопрос Купер.

Ивонна кивнула с таким видом, словно собиралась заплакать от мягкости в его голосе.

– Это было ужасно. По ночам, после того как мальчики ложились спать, приходили разные люди. Уоррен велел мне оставаться в доме. Я слышала лай собак, вой и рычание. Нетрудно догадаться, что все это значило. Уоррен говорил мне, что это единственный способ заработать немного денег и расплатиться с долгами. Но с подобными людьми обязательно что-то пойдет не так. К тому же он не очень умный человек. Я знала, что его просто используют.

– И что пошло не так, миссис Лич?

– Не знаю. Но однажды утром, после того как они уехали, он был в ужасном настроении. Кроме того, он был напуган. И очень зол.

– Вы не знаете, что случилось?

– Нет, он мне так и не сказал.

– Как давно это было?

– Недель шесть назад. Я запомнила, потому что с тех пор эти люди больше не появлялись. А раньше они приезжали каждую неделю – каждый воскресный вечер.

– Как вы думаете, почему они перестали появляться?

– Я всегда думала, что это из-за смотрителя, – ответила Ивонна.

– Оуэна Фокса? Вы хотите сказать, что он имеет отношение к этим людям? – спросила Фрай.

– Нет-нет, – возразила миссис Лич. – Но он знал. По-моему, он знает обо всем, что происходит в округе. Оуэн заходил на ферму и просил меня повлиять на Лича, чтобы он прекратил все это. Ну, какое влияние! Конечно, он не понимал, чего оно стоит, это влияние.

– Но почему он так делал? Он мог просто заявить, – заметила Фрай.

– Говорил, что не хочет создавать проблем Уоррену, и еще боялся, что это станет для Уоррена последней каплей. Этот смотритель разбирается в таких вещах.

– А ваш муж обращал на это какое-то внимание?

– Ни на меня, ни на смотрителя.

– Но что-то же положило конец этим визитам, – сказала Фрай.

– Да.

Фрай посмотрела на Купера. Тот покачал головой, и она нахмурилась.

– Ну а женщины?

– По-моему, к Уоррену приезжали только мужчины, – сказала Ивонна. – Ну, конечно, я их никогда не видела.

– Я имею в виду других женщин, с которыми мог встречаться ваш муж.

Ивонна Лич отставила чашку с чаем. Впрочем, она и так практически не притрагивалась к нему. Равно как и оба детектива.

– Я так и думала, что вы это имеете в виду.

– Вы сказали, что он очень сексуальный. Он ведь мог иметь женщину где-то на стороне?

Ивонна с улыбкой качнула головой.

– Вы не знаете, что такое жизнь скромного фермера. У Уоррена не было ни времени, ни возможности для любовных свиданий. Ну где ему встречаться с женщинами? Он все время работает на ферме.

– Вы уверены?

– О, я видела, как он порой смотрит на туристок. Ну, знаете, на тех женщин, которые ходят мимо нас на пустошь. Иногда я не знала, где он, и думала, что, может, пошел посмотреть на них. В середине лета они часто собираются у каменного круга – Девяти Девственниц, все такие молодые. Но я уверена, он только смотрел и ничего больше.

Тут Ивонна, вероятно, заметила скептическое выражение лица Фрай.

– Уоррен на самом деле хороший мужчина, – добавила она. – Просто ему не везет.

– А как же ваши мальчики, миссис Лич? – спросил Купер.

– Я, конечно, хотела забрать их с собой. Но как бы это у меня получилось? – Она обвела рукой убогую обстановку. – У меня нет родственников, у которых я могла бы пожить. Но я же могу получить работу, разве нет? Я ищу ее. Заработаю немного денег и найду жилье побольше, тогда можно и мальчиков забрать.

– Но в настоящее время… вы вполне уверены, что они в безопасности?

Она энергично кивнула:

– Уоррен не причинит им никакого вреда. Для него на наших мальчишках свет клином сошелся. Они – вся его жизнь, не считая фермы. Он их пальцем не тронет.

– Бен, ты имел в виду Лича? – спросила Диана Фрай, когда они ехали обратно в Эдендейл.

– О чем это ты?

– Ты сказал, что твоего дружка Фокса сделали козлом отпущения. Если так, то он должен быть козлом отпущения для кого-то еще. Кого ты имел в виду? Наверное, Лича? Похоже, ты и раньше был неравнодушен к нему.

– Он не выдержит дальнейшего нажима, – сказал Купер.

Фрай в раздражении шлепнула по рулю, потом опустила плечи.

– Я тебя не понимаю, – вздохнула она.

– Я позвоню в отделение?

– Да, конечно.

Купер связался с дежурным офицером. Услышав последние новости, он встрепенулся. Фрай нетерпеливо обернулась к нему.

– Ну, что там?

– Поступила информация от официального представителя Общества защиты животных, – они проводили свое расследование по ферме «Рингхэмский хребет».

– И? Есть какие-то определенные улики? Достаточные для возбуждения дела?

– Они передали нам имя одного из их информаторов. Обычно они так не делают, поскольку подобные данные не разглашаются. Но, как выяснилось, этот информатор мертв.

– Мертв?

– Да. Это Дженни Уэстон.

Уилл Лич уже и раньше видел стоявшее у стены ружье, вынутое из стального сейфа, где оно всегда хранилось. Он знал, что это неправильно: ружье никогда не следует оставлять без присмотра. Так всегда говорил отец. Полиция могла в любой момент зайти на ферму и увидеть ружье, и тогда отец потеряет лицензию. Но теперь, похоже, ему было не до этого.

Уилл очень не любил, когда отец кричал и ругался. Но еще больше он не любил, когда тот молчал, взгляд его, казалось, блуждал где-то далеко-далеко, а тело подрагивало, напоминая проволоку электрического ограждения на верхнем поле. Уилл знал, о чем думал его отец, когда смотрел на Куколку и так молчал. А теперь Куколки не было. Уилл пытался представить, о чем думал отец, когда смотрел на мать и так же молчал. И его матери теперь тоже не было.

Это был первый день осенних каникул, и с самого утра Уилл чутко прислушивался к доносившимся до него звукам. Он научился различать на слух шаги отца во дворе и позвякивание бутылки в передней комнате. Нынешним утром отец был особенно молчалив. И на этот раз Уилл, кажется, понял, о чем думает отец.

Уоррен Лич, по сути, никогда не понимал, что такое стыд. Ему приходилось слышать об этом чувстве, но он всегда считал, что это просто слабость. Теперь стыд внезапно накрыл его с головой, подкосив, словно лезвие комбайна спелую пшеницу.

Его щеки горели под взглядом этой бабы из полиции. Она смотрела на него не так, как другие. В ее взгляде была не просто неприязнь – в нем было презрение. Она видела, во что превратилась его жизнь, всю эту нищету, и без колебаний обвинила в ней только его. И конечно, она была права.

Мир вдруг сдвинулся и стал живым и ясным, словно кто-то встряхнул его и картинка сфокусировалась. Теперь он отчетливо различал цвета своей жизни, и все они были темными. Это открытие свалило в один большой ком все беды, которые обрушились на него в последние несколько недель. Теперь он знал, что именно они иссушили его силу и волю и стали причиной необъяснимых мучительных болей в желудке.

В первый раз перед Личем во весь рост встали все его невыносимые проблемы; жуткая яма, в которую он проваливался все глубже и глубже, маячила перед глазами, как стены колодца. И у него больше не осталось ни сил, ни желания выкарабкиваться оттуда.

– Но я никогда не причиню вреда моим мальчикам, – пробормотал он себе под нос. И затем добавил громче: – Дагги, я ведь никогда не причиню тебе вреда, верно?

Протянув руку, он опустил ее на плечо своему младшему сыну. Дагги дернулся, пытаясь освободиться, но отец сжал плечо еще сильнее, так что мальчик вскрикнул.

Лич знал, что ему придется принять решение. Полиция наверняка придет за ним из-за драки с молодым смотрителем. И его мальчиков у него отберут. И в конце концов они окажутся в других семьях. Дальше он уже не думал – он знал, что надо делать. Он отпустил Дагги, и тот, бледный и дрожащий от страха неизвестности, бросился к своему брату. Вцепившись друг в друга, дети глядели на отца, будто на забравшееся в дом дикое животное, боясь пошевелиться, чтобы не привлечь его внимания.

Лич коснулся дула ружья и почувствовал неколебимую твердость стали. Его так и подмывало сжать в пальцах приклад. Он уже потянулся к нему, будто радостно приветствуя старого друга, но отдернул руку и посмотрел на мальчиков, словно только что вспомнив, что они рядом. Он тщательно выстраивал планы, но о детях почти забыл. Вот во что превратился его мозг. Он стал мягким, как губка. Гнилым и вонючим, как та мерзость, которую он соскребал с коровьих копыт вместе с копытной гнилью.

– Уилл…

– Да, папа.

– Ты же знаешь, где живет твоя тетя Морин?

– Да, папа.

– Сейчас же топайте на автобусную остановку. Там сядете на автобус до Эдендейла. Автобус номер двадцать шесть. Он остановится на углу Бэнк-стрит, рядом со старой библиотекой. Как оттуда идти, ты знаешь. Деньги в конверте на столе, на дорогу вам с Дагги хватит.

Уилл молчал.

– Ничего не перепутаешь?

– Нет.

– Еще в конверте письмо для вашей тети. Его, Уилл, не открывай. Тетя Морин сама откроет и прочитает его. А здесь – две плитки шоколада, специально для вас приберег. Каждому по одной. Вы любите такой, с орешками.

Лич криво усмехнулся и проглотил застрявший в горле ком.

– И, Уилл… ты отвечаешь за нашего малыша Дагги – с ним все должно быть в порядке, хорошо? Обещаешь? – спросил Лич.

– Обещаю, – ответил Уилл.

– Молодец.

Лич обнаружил, что его опять потянуло к ружью. Времени оставалось совсем мало. И говорить больше было не о чем.

– Все, что я делал, – это чтобы спасти нашу ферму для вас. На будущее. Понимаете?

Мальчики кивнули, почувствовав, что отец ждет от них именно такого ответа. Но по их лицам Лич видел, что они не поняли ничего. И наверно, никогда не поймут. Когда они подрастут, мать вобьет им в головы другую историю – что их отец был слабым дураком, пьяницей, хулиганом, преступником. Но это неправда. На самом деле он был всего лишь человеком, который все поставил на кон и проиграл. Да, пожалуй, мальчики так никогда и не поймут этого. Если им повезет.

– Папа? – позвал его Уилл.

– Да?

– Когда нам ехать?

– Прямо сейчас, сынок, – ответил Лич. – Пока еще светло.

Он не сводил взгляда с сыновей, спрашивая себя, что еще он должен сделать. Существовали вещи, которые всегда делала Ивонна и о которых он не имел понятия. Он смутно сознавал, что часть заботы на себя взял Уилл – каким-то образом маленький Дагги, похоже, всегда был умыт и причесан. Но должно же быть что-то такое, что делает отец, когда присматривает за сыновьями, какие-то мелочи, выражающие его заботу. Особенно когда он с ними прощается.

Лич заметил, что у Дагги завернулся воротник куртки. Это выглядело неопрятно. Он протянул измазанную в грязи руку, чтобы поправить воротник, и его пальцы прошли так близко от щеки Дагги, что он почувствовал теплую кожу ребенка. Дагги дрожал, и в его глазах ясно читался страх.

Лич повернулся к Уиллу, но старший сын уклонился в сторону, и рука Лича безвольно опустилась, так и не коснувшись его. Он почувствовал легкий приступ боли и злости, который прошел так же быстро, как начался, оставив Лича безучастным. Безучастным и готовым.

– Тогда давайте двигайте.

Он наблюдал за тем, как мальчики бредут через двор и вниз по тропинке, не оглядываясь назад. Он посмотрел на коров, чьи головы виднелись над оградой загона. Они так и не поняли, почему их держат в загоне, если на полях еще много травы, которую можно было бы есть. Но с ними все будет в порядке.

Лич вернулся в кухню и уткнулся взглядом в окно. Дождь оставлял на оконном стекле грязные следы, и мир за окном казался мутным и далеким. Пустошь заволокли низкие облака. Под деревьями у вершины холма стояла машина, но и это его больше не трогало.

Находившиеся в непосредственной близости предметы, напротив, казались живыми, весомыми и нестерпимо значительными. Одежда мальчиков, висевшая на вешалке в прихожей, как ножом резала его сердце яркими цветами, а запах мокрой земли от его сапог так резко бил в нос, что на глазах выступали слезы. Хаос, сгустившийся вокруг, ожил и теперь кишел существами, собравшимися, чтобы обглодать его тело. Если он задержится здесь хоть ненадолго, эти паразиты сожрут его живьем. Но он не оставит им шанса.

Автобус номер двадцать шесть на Эдендейл опаздывал. Его задержали дорожные работы, и светофоры в Бэйкуэлле, и старая леди, которая поскользнулась при входе, когда доставала из сумочки свой билет. Водитель потерял несколько минут, пока суетился над ней, чтобы убедиться, что все обошлось. Его беспокоила не возможная жалоба на халатность. Просто дочь этой пожилой женщины знала его жену, и на него смотрели пассажиры, и с многими из них он был знаком.

Уилл и Дагги Лич со школьными рюкзачками стояли на автобусной остановке. В рюкзаках лежала сменная одежда, их пижамы и зубные щетки. Водитель не удивился, увидев мальчиков одних. Одно время он работал на школьном автобусе и хорошо помнил этих ребят. Когда дети Лича только начинали ездить в школу, на остановку их провожала мать, а иногда – их раздражительный отец, который, похоже, никогда не сказал никому ни одного доброго слова. Водитель считал Уилла довольно угрюмым для своего возраста. Наверное, через несколько лет он станет таким же, как его отец. А Дагги ему было жалко: тот всегда выглядел несчастным, а сегодня даже больше обычного.

Водитель взял у мальчиков плату за проезд и мельком глянул на них, пока они пробирались к свободным местам. Потом он отпустил тормоз, нажал на сцепление и забыл о них, разгоняясь на спуске с пустоши, петлявшем по направлению к шоссе А515.

Лицо Уилла неподвижно застыло. Но он видел, что на глаза Дагги навернулись слезы. Как только автобус повернул на спуске, Уилл грубо схватил брата за плечо и сунул ему в руки свою шоколадку.

– На, возьми мою, – сказал он. – На самом деле я их совсем не люблю.

Автобус едва отъехал от остановки, когда послышался ружейный выстрел. Мальчики оглянулись на ферму. Сквозь стук мотора автобуса, подъезжавшего к холму, они слышали хриплые жалобы грачей, рассевшихся на буковых деревьях над их домом и безысходно завывшую во дворе их старую собаку Молли.

А затем наступила тишина. И эта тишина звучала громче, чем выстрел.

 

Глава 31

Марк Рупер остановился на дороге, которая вела на Рингхэмскую пустошь, и осторожно коснулся лица там, где его ударил Лич. Разбитая губа и выбитый зуб. Если с Оуэном все было в порядке, он знал, что должен чувствовать негодование, как и другие его знакомые смотрители. Но вчерашний арест Оуэна сбил его с толку. Марк знал, что, если бы Оуэн находился на свободе, он пришел бы сюда, чтобы проверить свою стену. Сейчас вместо него это делал Марк.

Когда Марк проходил по дороге над фермой «Рингхэмский хребет», он заметил женщину в желтой куртке, взбиравшуюся к Хаммондской Башне. Впервые за последнюю неделю он видел женщину, которая гуляла в одиночку. О том, как опасно женщине появляться здесь одной, предупреждали множество раз. Но некоторые никак не могли уняться. Что-то тянуло их сюда, как тех женщин, которых привлекает связь с приговоренными убийцами и насильниками.

Он принес другой рюкзак из дома, поскольку тот, что он обычно брал с собой в обход, сейчас находился в брифинг-центре, опечатанном полицией. Но по крайней мере, в этом рюкзаке лежал бинокль. Направив его на женщину, Марк следил, как та, пробравшись сквозь заросли высокого вереска, вышла на открытую поляну. Она остановилась и огляделась. И тут Марк увидел ее лицо. Он узнал длинный красный шрам, изуродованную щеку, изувеченный глаз. Он видел ее фотографию в эдендейлском отделении полиции, куда, его три дня назад вызывали для дачи показаний. Если бы даже он и не узнал ее, ему все равно пришлось бы предпринять какие-то действия. Одинокие женщины на Рингхэмской пустоши больше не были в безопасности.

Марк набрал номер.

– Пикленд Партридж Три. Соедините меня с полицией.

Затем он забрался на стену и посмотрел вниз на ферму «Рингхэмский хребет». И увидел, что полиция уже там.

Уоррен Лич не потрудился уйти из кухни после того, как мальчики покинули дом. Выстрел ружья раздробил основание его черепа, и тело, упав с кресла на пол, так и осталось лежать посреди разбросанных остатков еды и сваленного в кучу грязного белья. На цепи у задней двери неистово лаяла собака, которую до сумасшествия довело появление такого количества чужих людей. Никто не отважился пройти мимо нее, и уже прозвучало предложение вызвать ветеринарную службу.

Когда Бен Купер въехал во двор, там рядом с красным пикапом, разговаривая с Тоддом Уининком, стоял мужчина средних лет, в джинсах и твидовой куртке. Это был фермер из долины, которому Лич позвонил сегодня днем и попросил подоить коров.

– Значит, вот какой выход он выбрал, – произнес фермер. – Не скажу, что удивлен. Не он первый, не он последний. Хотя некоторые предпочитают уйти, гм, чисто.

Когда Купер заглянул на кухню, он понял, почему речь идет о чистоте, – сюда это слово никак не подходило. Он стоял у самой двери, стараясь ненароком не зайти внутрь. На захламленном кухонном столе лежал белый конверт – официальный конверт, с четко пропечатанным адресом. В отличие от остальных, неоткрытых, в которых явно находились счета, этот конверт Лич открыл ножом, оставив в углу жирное масляное пятно. Куперу не нужно было заглядывать внутрь конверта. Он догадался, что там лежит уведомление для мистера Уоррена Лича о том, что он нарушил закон об огнестрельном оружии от 1986 года и на основании этого возбуждено уголовное дело.

Купер не мог не задать себе страшный вопрос: можно ли было предотвратить эту трагедию? После посещения Ивонны Лич полиция связалась с социальной службой, но это касалось детей, Уилла и Дагги. А кого касалась судьба их отца? Уоррен Лич нуждался в помощи, как никто другой. Доказательства этому брызгами разлетелись по полу и стенам.

Через несколько минут раздался телефонный звонок, и Купер почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком, когда ему предоставилась возможность вместе с Уининком уйти с фермы, чтобы встретиться на холме с молодым смотрителем, Марком Рупером.

Марк сегодня выглядел даже моложе, чем обычно. И не потому, что у него было побитое и опухшее лицо. Под синяками он казался бледным и потерянным – совсем еще мальчишка, ждущий, что кто-то из взрослых скажет ему, что делать.

– Вы уверены, что это она? – спросил Купер.

– Уверен.

Купер не сомневался в наблюдательности Марка. Придется вызвать Диану Фрай.

Когда Диана Фрай добралась до Рингхэма, день уже клонился к вечеру, и настроение у нее было плохое. Проезжая мимо фермы, она видела другие машины, припарковавшиеся на холме.

– Где она? – спросила Диана, заметив в тени деревьев Купера и Уининка.

Купер нагнулся к окну ее машины.

– Она здесь. – Он сделал широкий жест, от которого Диана просто пришла в ярость.

– На пустоши?

Фрай вышла из машины, чтобы размять ногу. Больное колено начинало распухать. Ей бы сидеть сейчас дома с привязанным к ноге пакетом замороженных овощей – если, конечно, таковой найдется у нее в морозилке. Она с трудом проковыляла по каменистому склону, чтобы взглянуть на плато. До Верхнего карьера отсюда было не больше полумили.

– Где она конкретно?

– Рядом с Кошачьими Камнями – там, где на нее напали, – ответил Купер. – Марк Рупер сообщил, что видел ее там несколько часов назад. Она отказывается спускаться. Мы только что обсуждали, не арестовать ли ее ради ее же собственной безопасности.

– То есть?

– Нельзя ей здесь оставаться. Опасно. Что если на нее нападет наш убийца? Великолепный исход дела, а?

– Ну, это вряд ли.

Купер только покачал головой, когда Диана накинула свою кожаную куртку.

– Ладно, я пойду с тобой.

– Не трудись, – сказала она.

Фрай, на ходу поправляя куртку, размашисто зашагала мимо говорившего по рации констебля к тропинке. Купер и Уининк проводили ее взглядами, и Тодд с недоуменным видом повернулся к товарищу.

– Бен?

– Подгони машину, – сказал Купер.

– Куда поедем?

– Давай еще раз переговорим с Марком Рупером.

– Зачем?

– Хочу слегка развлечься.

– Но…

Купер скрипнул зубами.

– Ты займешься машиной или нет?

– Господи, – пробормотал Уининк, – я всегда считал, что только у женщин бывают критические дни.

Марк в красной шерстяной куртке сидел на земле. В руках он держал молоток, с помощью которого Оуэн чинил стену. Время от времени он с силой бил заостренным краем молотка по земле и разглядывал форму получившейся выемки.

– Так эта стена закончена? – спросил Купер.

– Я думал, что да, – сказал Марк. – Но вот посмотрите сюда.

Молодой смотритель указал на недавно отремонтированную часть стены. Камни неровно торчали из нее, некоторые почти выпали, и под ними виднелся высохший раствор, который осыпался, словно зерно из порванного мешка.

– Как это получилось?

– Слабый камень, – объяснил Марк. – Один-единственный слабый камень. Он раскрошился под весом и уронил все камни над собой. Наверное, Оуэн не заметил, когда закладывал им дыру. Он говорит, что у каждого камня своя роль. Дашь слабинку, и все рухнет.

– Досадно. – Купер пристально разглядывал лицо молодого смотрителя. – Марк, откуда у вас эти синяки?

Марк снова дотронулся до лица.

– Поскользнулся и упал прямо на камни лицом. Заживет.

– Точно?

– Конечно.

– Марк, а вы когда-нибудь слышали от Оуэна о детях?

Смотритель отвернулся.

– Не часто. Он любил пошутить: «Дети? Я их люблю. Но не смог бы съесть больше одного».

Купер кивнул, разглядев что-то свое за старой шуткой.

– А вы работаете со школьниками?

– Да, сейчас это входит в наши обязанности. Считается, что, если мы будем рассказывать детям о своей работе, это будет воспитывать в них уважение к Пик-парку и они станут бережно относиться к нему. Но это все теория. Оуэн говорит, что визит в школу просто дает возможность деткам вылить всю издевку на тебя сразу, вместо того чтобы делать это постепенно в будущем.

– Да, я понимаю, о чем речь. Но у Оуэна ведь нет детей, верно?

– Оуэн хороший мужик, – сказал Марк.

Тодд Уининк все больше и больше терял терпение. К чему все эти разговоры?! Наконец он пнул стену и стал смотреть, как из-под камней посыпался засохший раствор.

Диана Фрай увидела ярко-желтую куртку Мегги Крю издали. Мегги стояла неподалеку от башни, на краю откоса, где песчаное плато резко обрывалось в долину. Всего несколько ярдов отделяло ее от причудливой гряды валунов, которую Бен Купер называл Кошачьими Камнями. Она стояла почти не двигаясь, словно боялась подходить ближе. Хаммондская Башня, возвышавшаяся среди камней, должно быть, являлась символом человечества на пустынных просторах природы, но в глазах Фрай она не представляла ни малейшего намека на цивилизацию.

Из долины дул холодный ветер. Приближались ноябрьские бури. Но Мегги даже не пыталась укрыться за скалами. Похоже, она с радостью подставляла себя всем ветрам на свете.

Она не оглянулась, когда Фрай, прихрамывая, подошла к ней сзади. Но у Дианы возникло чувство, что Мегги ждет ее.

– Идемте, Мегги! Пора возвращаться домой.

– Еще несколько минут, и я пойду.

– Хорошо. Я подожду вас здесь.

– Если хотите.

Какое-то время женщина стояла неподвижно. Она словно не могла на что-то решиться. Не отдавая себе отчета, Фрай встала слева от Мегги, помня про ее ранимость. Теперь она смотрела Мегги в лицо, стараясь отыскать ключ к ее мыслям в складках у рта и прищуре глаз.

– Я хочу вспомнить больше, – произнесла Мегги. – Я знаю, что именно этого вы добиваетесь от меня, Диана. Я попробую рассказать вам все, что помню.

– Мегги, это не так важно. Можно обойтись и без этого.

– Но вы говорили, что у вас недостает информации. Мало доказательств. Я вам нужна для опознания.

– У нас есть и другие источники.

Мегги покачала головой:

– Нет. Сейчас вы мне лжете.

Как по сигналу, они дружно шагнули к Кошачьим Камням. Мегги замешкалась. Казалось, она незаметно приближается к Фрай, и наконец их локти соприкоснулись, укрепляя обоюдное доверие.

– Мне надо было привести вас сюда, Мегги, – произнесла Фрай.

– Вы не понимаете. Я хотела прийти сюда сама.

– Да, по-моему, я понимаю, – кивнула Фрай.

– Понимаете? Вы хотели, чтобы я поделилась с вами всем – всеми моими воспоминаниями. Но есть такое, чем я не могу делиться.

Ее взгляд опять затуманился.

– Скажите мне, – произнесла Мегги, и именно эти слова Фрай боялась от нее услышать, – скажите, почему вы сделали аборт?

– Не хотела, чтобы у меня был ребенок, – ответила Фрай. – Это же ясно.

Они остановились у Кошачьих Камней; огромные валуны еле умещались на небольших мягких плитах песчаника, истертых дождем и ветром и принявших формы, похожие на задние лапы животного. Валуны припали к земле, словно изготовившиеся к прыжку кошки, – так, во всяком случае, гласила местная легенда. Может, они собирались прыгнуть на башню, решив сбить с нее спесь.

– Но тут есть и что-то большее, да?

Мегги нежно коснулась одного из камней, будто надеялась одним легким прикосновением пальца привести его в движение.

– Вас изнасиловали?

– Да.

– Но вы никогда не говорите об этом, так?

– Конечно нет.

– Держите в себе. И это правильный выход?

– Я не говорю об этом, – решительно произнесла Фрай.

– Вы отрицаете сам факт, – сказала Мегги, – а это разновидность лжи, которой вы живете.

Они находились в том самом месте, которое было зафиксировано в материалах дела как место нападения на Мегги Крю – короткого, жуткого нападения, навсегда оставившего ее изуродованной. Полиции удалось собрать слишком мало улик – фактически ничего, что могло бы навести на след преступника. Свидетелей, за исключением самой Мегги, не было. И никаких намеков на мотив.

– Нельзя жить ложью, – сказала Мегги.

И тут она начала смеяться. Сначала Фрай неприятно поразило то обстоятельство, что ее признание вызвало приступ смеха. Потом она разозлилась.

– Не вижу ничего смешного!

Мегги оперлась рукой о плечо Фрай, чтобы не упасть. Ее смех, отражаясь от Кошачьих Камней, улетал вниз в долину, к Матлоку.

– Не обращайте внимания, Диана, – произнесла она. – Не принимайте близко к сердцу.

Она едва не захихикала снова. Фрай неожиданно отшатнулась.

– У вас истерика. Идемте вниз. Не надо было вообще приходить сюда.

– Может быть, – согласилась Мегги.

– Ничем хорошим для вас эта прогулка не кончится. – Диану била дрожь. – К тому же я замерзла.

Мегги улыбнулась и покачала головой.

– Диана, я кое-что вспомнила.

– Это хорошо, Мегги, – не задумываясь произнесла Фрай.

– Я помню, как он бежал. Оказался рядом со мной так внезапно, я даже не сразу поняла, что происходит. Он тяжело дышал, как бегун или… – Мегги смутилась. – По-моему, он был напуган.

– Напуган, Мегги?

– Да. И я не верю, что он собирался напасть на меня. Просто я оказалась не в том месте.

– Что вы имеете в виду?

– Диана… по-моему, я просто оказалась у него на пути.

Послышался легкий шорох, и из-за валуна на них глянула овца. Ее черная морда и выразительные глаза выглядели очень забавно. Фрай вдруг заметила, как много маленьких черных катышков, уже высушенных ветром, валяется на голой земле у Кошачьих Камней. Несколько секунд овца глазела на них, словно признавая в них живых существ, а затем потрусила вниз по склону.

– Мегги, на днях вы говорили мне, что там были листья. Вы рассказывали, что как раз перед тем, как на вас напали, вы подбрасывали листья.

– Да.

Фрай показала на каменистую землю, валуны, голую почву.

– Здесь нет листьев. Здесь нет деревьев.

– Но я их помню.

– Ладно, – сказала Фрай, – тогда вы, наверное, ошиблись относительно места.

– Вряд ли.

– Что до меня, то, на мой взгляд, все эти валуны, в общем-то, одинаковы. Может, вы были чуть дальше?

Фрай показала на башню. Мегги не шевелилась.

– Мегги?

– Со мной все в порядке.

Они прошли на несколько ярдов севернее. За центральным валуном Кошачьих Камней открывался вид на долину. Машины сновали по шоссе А6, ведущему в долину Дарли, где дома облепили гору за лесными насаждениями Матлокской пустоши и Блэкхилла. Ближе к башне росла небольшая роща буковых деревьев. Среди них изредка попадались дубы. На землю опало уже множество листьев.

– Может, это место здесь? – спросила Фрай. – Похоже, это ближе к истине?

– Может быть.

– Вы просто не понимаете, насколько это важно. Если место нападения здесь, значит, надо вызывать сюда бригаду криминалистов, чтобы они проверили, не остались ли какие-либо улики. Хотя прошло так много времени…

– Да, так много времени, – повторила за ней Мегги. – Слишком много, чтобы это имело большое значение.

– Никто не может сказать заранее, – сказала Фрай. Она начала проглядывать местность, переживая из-за того, что они с Мегги здесь прошли. Они могли затоптать следы преступления. А вдруг здесь лежит и ждет, пока ее найдут, жизненно важная улика – та единственная, которая поможет связать нападение с подозреваемым. Всего лишь одна улика. Если только ее не сдуло или они не затоптали ее в землю. Или ее не съели овцы.

– Вам не надо было приходить сюда, Мегги. Знаете, вы здесь так же одиноки. Так же, как вы одиноки дома.

Мегги пожала плечами. Фрай внимательно наблюдала за ней. Они сейчас стояли достаточно близко друг к другу, чтобы она могла более-менее адекватно оценить реакции Мегги.

– Мегги, я знаю о вашей дочери, – произнесла Фрай. Она заметила, что та слегка подняла одну бровь. Левую. А правая только несколько раз дернулась, как при тике, и вновь опустилась на свое ложе – багровый шрам. – И я знаю, что вы отдали ее в приемную семью.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – глухо произнесла Мегги. – Боюсь, вы неправильно истолковали мои слова.

– Мне рассказала ваша сестра, – продолжала Фрай. – Но ведь это было очень давно, верно?

Ссутулившись, Мегги прошла еще несколько ярдов вперед. Она подняла воротник, когда завывавший среди камней ветер ударил ее в лицо с изуродованной стороны.

– У вас есть воспоминания о дочери? – спросила Фрай. – Они могут помочь вернуться вашей памяти.

– Наверное, вы правы, – тихо проговорила Мегги. – Это могло случиться где-то здесь.

– Мегги, нельзя эти воспоминания просто так взять и похоронить в себе.

– Они еще не четкие. А отсюда замечательный вид. Этой красотой можно любоваться вечно. Долина прямо внизу. Напротив – холмы Чатсуорта.

– Мегги…

Мегги вздохнула.

– Вы осуждаете меня? – спросила она.

– Нет. Но разве от этого легче?

Тут Мегги дотронулась до нее. С момента их первой встречи они впервые вот так коснулись друг друга. А повстречались они неделю назад. Целая жизнь.

Мегги слегка потянула Фрай за рукав – вперед, к краю скалы у подножия башни. Они стояли совсем рядом с обрывом, ветер свистел в ушах и трепал их волосы. А они стояли рука к руке, и Фрай, как всегда, была слева от Мегги.

Диана чувствовала, как тихонько ноет после подъема на скалы ее больная нога. Она понимала, что зашла слишком далеко. Ее сердце и легкие работали на пределе, дышать, подставив лицо ветру, было очень нелегко. Фрай, ни на что особенно не надеясь, ждала, что скажет Мегги.

– Смотрите, поезд, – произнесла та.

След дыма поплыл над деревьями к Роузли, когда поезд железной дороги Пик прошел по дальнему берегу Дервента, мимо Черчтауна и домов на Дейл-роуд.

– Сегодня прошел последний поезд. Теперь локомотив поставят в депо на станции «Дарли». В ноябре в Матлок поезда не ходят.

Фрай поняла, что Мегги уводит ее внимание прочь – совсем в другую сторону, далеко отсюда, в центр Матлока, к своему дому. Запах дыма был сильным; казалось, таким же сильным, как там, внизу, в долине.

Бен Купер так напряженно вглядывался в пустошь, что у него начала затекать шея. Облака затянули небо, и склоны выглядели темными и зловещими. Но таков был Пик-парк – облака проносились над вершинами, менялась погода, а с ней менялась и природа.

– Если толком разобраться, что за радость умирать в таком унылом местечке?! – проговорил он. – Никогда раньше его таким не видел.

– Да, я бы тоже не выбрал такое место, – согласился Уининк. – Лучше умереть в постели, и желательно на блондинке с большими сиськами. Вот это я понимаю – славный уход из жизни.

– А вот Дженни Уэстон это место вполне устроило, – произнес Купер, словно не слыша слов Уининка. – Из рассказа ее отца можно сделать вывод, что жизнь у нее была нелегкая. Скорее всего, она постоянно пребывала в депрессии.

– Это они? – спросил Уининк.

Диана Фрай и Мегги Крю были уже на середине спуска и шли очень близко, словно поддерживая друг друга. Когда Мегги приблизилась настолько, что Уининк смог разглядеть ее лицо, он поежился:

– Вот дерьмо.

– Да, зрелище не из приятных, – согласился Купер. – Но тебе приходилось видеть вещи и похуже, верно? Так что постарайся не выказывать свою реакцию.

– Ладно, не рассказывай. Я подгоню машину.

– Давай, – пожал плечами Купер.

Фрай подвела Мегги прямо к своей машине. Женщина низко опустила голову, словно подсудимый, которого ведут в зал суда. Она выглядела так, будто на голове у нее было намотано толстое одеяло. Только Мегги Крю была жертвой, а не обвиняемой.

– Бен, я не уверена, что мы правильно определили место, где напали на Мегги, – сообщила Фрай.

– Почему?

– Ее прежние воспоминания не вяжутся с теперешними, которые у нее только что всплыли. На днях она рассказывала мне, что помнит кучи листьев под ногами. А у Кошачьих Камней нет листьев. Я понимаю, это мелочь, но получается, мы проверяли не настоящее место преступления…

– Пойду гляну, – сказал Купер.

– Надо вызвать криминалистов…

– Давай сначала я погляжу, нельзя ли сузить круг поиска, а потом вызовем.

– Конечно, ее воспоминания могут быть искажены. Они определенно возвращаются, но кто поручится, что именно так все и произошло?

– Это работа психиатра. Если ее показания вообще дойдут до суда, то необходимо будет подкрепить их заключением специалиста.

– Ей все это явно начинает нравиться, – вздохнула Фрай.

– Если бы можно было завести дело без нее… Но нельзя.

– Есть еще один нюанс. Мегги говорит, что, по ее мнению, она просто оказалась у него на пути.

– Что это значит?

– А то, что она стала жертвой случайно. Говорит, что напавший на нее человек задыхался и бежал, а не сидел, поджидая ее.

– Бессмыслица какая-то.

– Я не отвечаю за то, есть здесь смысл или нет, – сказала Фрай. – Я просто делюсь информацией.

– Чудесно.

Купер наблюдал за тем, как они отъезжают, затем дожидался Уининка с их собственной машиной.

– Куда теперь, Бен? – спросил тот.

– Вон туда.

– Что? Бен, ты знаешь, что сегодня понедельник? И мне необходимо промочить горло.

– Ты едешь или как?

Уининк блокировал двери машины.

– Да. Но только потому, что тебе одному ехать небезопасно.

Когда они добрались до Кошачьих Камней, Купер инстинктивно пошел по следам Фрай к тому месту, где, как считалось, напали на Мегги Крю. Он сразу понял, что она имела в виду, говоря про листья. На открытом откосе из песчаника не росло ни одного дерева.

– Почему это не то место? – спросил Уининк. – Может, она гуляла по листьям до того? Например, когда проходила по дороге сюда.

– Возможно.

Уининк начал проявлять нетерпение:

– Бен, у нас еще куча дел.

– Ничего, дела подождут.

– Но черт возьми…

– Тодд, просто сиди спокойно! – раздраженно повернулся к нему Купер. Лицо его вспыхнуло. Он потерял контроль над собой всего на секунду, но неотвязные сомнения раздражали, и он злился в первую очередь на самого себя.

Купер медленно пошел в северном направлении, как раньше это сделала Фрай. Уининк сидел на камне, наблюдая за ним. Всем своим видом он напоминал терпеливого родителя. Через пару минут Купер добрался до места, где скалы разъединялись и внизу были видны Роузли и железная дорога. Последний поезд уже прошел, но ему была хорошо видна железнодорожная колея. Откуда мог появиться человек, напавший на Мегги? Не с противоположной стороны камней, это очевидно, – если только это не Человек-паук. Склон позади тоже крутой и каменистый, его невозможно преодолеть легко и бесшумно. Чтобы быстро и неожиданно добраться до врага, существовал только один путь – спуск вниз. Люди знали об этом с тех самых пор, как изобрели насилие. Именно поэтому укрепления железного века строились на вершинах крутых холмов.

Конечно, рядом с Хаммондской Башней на земле лежало больше листьев. Но сколько их здесь было семь недель назад?

Дальше, перед башней, Купер внезапно попал ногой в незаметную канавку, полную мокрых листьев. Они лежали там слоями и, наверное, копились годами. Под листьями была черная, склизкая и заплесневелая жижа. При желании можно было перебраться через эту канавку и легко стать очень уязвимым для того, кто приблизится сверху.

Купер направился по краю канавы к подножию башни. В нос ударил едкий знакомый запах. Может, он ошибся? Может, его обоняние играет с ним злую шутку? Нет, запах был довольно четким, и Купер узнал его. От фургона Кела и Страйда пахло курицей с карри. А от Хаммондской Башни пахло бензином.

От башни вниз к уступу под Кошачьими Камнями сбегала крутая тропинка. Купер осторожно спустился по ней, пытаясь разобраться, откуда же тянет бензином. Но как только он отошел от башни, запах исчез. Он висел в воздухе у самых стен.

Купер оглянулся на голые скалы позади себя. Здесь валуны образовывали одну из самых крупных кошачьих форм – груду обтесанных ветром глыб песчаника, умещавшихся на более мягком камне, который почти полностью стерли ветер и вода. Внизу оставался зияющий провал – огромный разлом, который неизменно приводил в удивление туристов: казалось, Кошачьи Камни висят прямо в воздухе в весьма неустойчивом положении. Когда-нибудь кошачьи лапы не выдержат веса скалы, и та свалится в долину, потеряв за один раз все свои девять жизней.

Купер заглянул под выступ. Впадина футов на шесть уходила вниз под скалу, сужаясь к концу и превращаясь в совсем небольшую пещерку, которая образовалась в результате выветривания. У противоположного края валялась кучка мокрых серых перьев, – наверное, какой-то хищник растерзал здесь лесного голубя. Купер принюхался. В расселине лежало что-то еще. Оно пахло теперь уже не бензином, но чем-то неприятно-затхлым.

Купер припал к земле и осторожно сунул голову под камни, подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Запах усилился. В такие моменты Бен всегда вспоминал сержанта своей самой первой смены, который учил его дышать ртом рядом с трупом. Он говорил, что, когда часто имеешь дело с мертвыми телами, это помогает, если бывают гаймориты или постоянно заложен нос.

Купер увидел кисть, а затем всю руку. Там, где тело касалось скалы, поверхность была в темных пятнах от просочившейся жижи. Мускулы и ткани ссохлись под кожей, которая теперь болталась свободно, как у старой-старой женщины. С одного края предплечья кожа была содрана, обнажая мышечный слой. Потом он заметил лежавшие вокруг головы темные змеи волос, скрученных в косички-дреды. Хотя уступ был сухим, в самом теле содержалось достаточно жидкости, чтобы процесс гниения шел постоянно. И вот теперь разложение зашло уже довольно далеко, несмотря на холодный осенний воздух Уайт Пика. Похоже, труп пролежал здесь несколько недель.

Купер точно знал, что делать. Словно последние несколько дней неумолимо вели его к этому месту, и неизбежный вывод напросился сам собой, безо всяких усилий со стороны детектива.

Какое-то время он безучастно смотрел на разложившуюся руку. Казалось, никуда торопиться не нужно. На фоне увядавшей природы еще одна смерть выглядела совершенно естественно.

 

Глава 32

Поскольку бригада криминалистов уже вовсю занималась фермой «Рингхэмский хребет», новость о еще одном теле, разлагавшемся прямо среди скал на вершине холма, вызвала волну стонов о нехватке сотрудников. До следующего утра мало что можно было сделать. Тем не менее замок с большого фермерского сарая сняли и наконец открыли дверь, впустив внутрь дневной свет. Хаос на кухне Лича тщательно разбирался, и работы там, похоже, было немерено.

Бен Купер помогал криминалистам реконструировать площадку собачьих боев. Они нашли густо покрытый кровью участок пола и разместили вокруг соломенные кипы из стога в сарае, предположив, что те могли служить сиденьями для зрителей. Местами солома также была забрызгана кровью животных и виднелись вмятины от человеческих ног. И брюки людей, сидевших на этой соломе, тоже, скорее всего, запачканы. Было заметно, что сарай пытались прибрать, но характерный запах крови все еще стоял в нем, не вытравливаемый никакой дезинфекцией.

– Просто средневековье какое-то, – проговорила выросшая в дверном проеме позади Купера Диана Фрай.

– Довольно-таки мерзко, – сказал Купер.

– Королевское общество защиты животных подбросило нам список имен подозреваемых, которые, по их мнению, могут быть причастны к организации собачьих боев. И мы наконец-то сможем выдвинуть обвинения.

– Прекрасно. А что насчет Роз Дэниелс? Она заходила сюда перед смертью?

В нескольких ярдах от сарая полицейская лента ограждала сгоревший пикап. Следы бензина на руках разложившегося трупа, обнаруженного под Кошачьими Камнями, давали хоть какую-то вероятность связать его с фермой. Но поскольку персонал и так был рассредоточен по многочисленным местам преступления, никто не мог сказать, когда дело дойдет до осмотра машины и отработки этой версии.

Даже опознание тела проводилось только предварительно. Жертва была такого же возраста и той же комплекции, как и Роз Дэниелс, хотя повреждения головы и процесс разложения сделали затруднительным уточнение черт лица. Вся ее одежда была черной – черные джинсы и свитер, а рядом лежала нейлоновая кепка. На шее висел серебряный диск на цепочке, похожий на солдатский личный знак, с выгравированным на нем стилизованным символом животного за тюремной решеткой. На теле также обнаружили татуировки, которые, несомненно, помогут опознанию, да и дреды встречаются не так уж часто.

Когда-то под ее ногтями была грязь, в которой могли остаться частицы, к примеру, кожи напавшего на нее человека. Но так как кожа пальцев отошла от ногтей, грязь вывалилась из-под них. И хотя реакция в тесте на человеческую кровь оказалась положительной, образец был слишком мал, чтобы можно было определить группу крови или ДНК.

Куперу казалось, что расследование постоянно делает шаг вперед и тут же отступает назад. Детективы уже вовсю искали улики, которые помогли бы напрямую связать Уоррена Лича с Дженни Уэстон или с Мегги Крю. Но теперь в полный рост встала задача определить, что и когда случилось с Дэниелс. Даже поверхностный осмотр тела, найденного Купером, не оставлял сомнений – Роз Дэниелс была мертва уже несколько недель.

– Что это с вами, местными? – поинтересовалась Фрай. – Вы что, не умеете адаптироваться к цивилизации? Это я, к слову, о собачьих боях. Мир что, так и застрял в Средних веках? Что люди вроде Уоррена Лича находят в этих боях?

– Может, лучше поставить вопрос так: что его до этого довело? – поправил ее Купер. – И вполне возможно, что этим занимаются люди вроде тебя.

Диана Фрай прошла через двор к старшему инспектору Тэлби и инспектору Хитченсу. Они сидели на перевернутой части какой-то сельскохозяйственной машины, красной стальной штуковине с огромными зубцами, врытыми в землю.

– М-да, все это весьма неутешительно, – говорил Тэлби. – Уоррен Лич мертв, и виной тому наша медлительность. Опоздали мы.

– Здесь нет очевидной причинно-следственной связи, – сказал Хитченс. – Нельзя поддаваться давлению извне. Это ошибка.

– Возможно, наша ошибка – это Лич, – произнес Тэлби.

– Дженни Уэстон часто гуляла по пустоши, – заметила Фрай. – И всякий раз ее путь пролегал мимо фермы «Рингхэмский хребет». И еще она очень любила животных.

– И что, по-вашему, она действительно могла вот так встать перед Личем и его дружками и заявить, что сообщит в полицию о том, что здесь происходит?

– Некоторые люди принимают подобные вещи очень близко к сердцу.

– Такой поступок был бы редкой глупостью с ее стороны, – сказал Хитченс.

– Но она рассказала в Обществе защиты животных, что у нее есть какие-то обличительные фотографии, – заметила Фрай.

– Тогда где ее фотоаппарат?

– В доме его нет. Мы нашли множество фотографий – живописные виды, исторические дома, все такое. Но фотоаппарата там не было. И в машине тоже.

– Ее родители рассказали, что подарили ей в последний день рождения дорогой фотоаппарат с автофокусом. До этого у нее был только совсем старенький. Но никаких следов фотоаппарата мы не обнаружили, – сообщил Хитченс. – Хотя искали очень тщательно.

– Да, хорошо бы найти его. Особенно с пленкой внутри, а?

– Хотелось бы, – согласился Хитченс. – Но если Дженни Уэстон располагала такими фотографиями, то почему она не сообщила в полицию?

– Возможно, не очень-то доверяла своему дружелюбному местному констеблю. Такое тоже случается.

– Но вот Роз Дэниелс… – сказал Тейлби. – Необходимо выяснить, какая между ними существовала связь.

– Чеширская полиция предполагает, что им удалось найти домашний адрес Дэниелс в Уилмслоу. Ее родители сейчас в отъезде, но соседи подтвердили описание. Похоже, они совсем не в восторге от нее. Но этот район скорее подходит для членов теннисных клубов, чем для Танкистки. Так что нам придется подождать, пока ее родители вернутся из отпуска.

– А может, они были лесбиянками и у них что-то не сложилось? – поинтересовался Тэлби.

– У нас нет оснований предполагать это, – опешила Фрай.

– Но почему тогда она остановилась у Уэстон? Почему приехала в этот район? И как оказалась убитой? В конце концов, первой жертвой стала именно Дэниелс, а не Уэстон.

– Вы же не хотите сказать, что ее убила Дженни Уэстон?

– Если миссис Ван Дун подтвердит, что Дэниелс умерла в то же время, когда напали на Мегги Крю, это будет достаточным фактом, и тогда мы наконец-то сможем пустить в дело фрагментарные воспоминания Крю.

– Крупный мужчина в синем или черном анораке или кагуле, – процитировал по памяти Тэлби отчет Фрай о результатах ее бесед с Мегги Крю. – Ладно, предположим, Лич подходил под это описание. Но мы даже не провели опознание.

– Да, этим шансом мы не воспользовались, – согласилась Фрай.

Тэлби вздохнул.

– М-да, теперь все младшие офицеры вправе обвинить меня, – произнес он.

– Просто они не понимают, как это – руководить расследованием, – сказал Хитченс.

– А вы, Пол? – поинтересовался старший инспектор. – Вы понимаете? Или вы тоже обвиняете меня?

Фрай заметила, как напряженно замер Хитченс, и поняла – он ищет способ избежать прямого ответа.

– Я не сомневаюсь, сэр, что вся наша следственная группа поддерживает вас, – ответил он.

Позже утром, в буфете на Уэст-стрит, Тодд Уининк наблюдал, как рабочий в голубом комбинезоне измеряет ширину и длину комнаты и проверяет несущие стены. У Уининка было такое радостное выражение лица, словно буфет перестраивался исключительно ради его пользы. Он ослабил галстук и расстегнул воротник, под рубашкой бугрились мышцы. Тодд немного подался вперед, поедая на завтрак датский рулет.

– Ну, на этот раз Тэлби реально облажался, – произнес Уининк. – Еще один труп, а потенциальный подозреваемый кончает с собой раньше, чем до него добралась полиция. Выглядит не очень, правда? Теперь скажут, что он действовал нерешительно.

– Это не его вина, – возразил Бен Купер.

– Взгляни фактам в лицо: Тэлби растерялся. Разве уже не ходят слухи о его переводе на административную работу?

Рабочий записал несколько цифр на обороте конверта и принялся сворачивать свою рулетку. Женщина за прилавком следила за каждым его движением с таким видом, словно была готова облить его горячим чаем, если он подойдет хоть немного ближе.

– Похоже, эту королеву чайников мы также лицезреем в последний раз, – заметил Уининк.

– Возможно.

Уининк повернулся и посмотрел на Купера.

– Слушай, что с тобой? Я не могу выжать из тебя больше одного слова. И опять у тебя взгляд, как у верблюда, который страдает запором.

– Меня беспокоит Уэйн Сагден.

– Да брось ты! Сагден? Ошибка природы!

Через полчаса инспектор Хитченс вихрем ворвался в кабинет Тэлби. Хозяин кабинета с мрачным видом сидел за столом, уставившись в потолок и держа во рту незажженную трубку.

– Отчет криминалистов! – выпалил Хитченс. – Есть результат!

– Уже? Дом Лича?

Хитченс энергично замотал головой.

– Нет, – сказал он, – Оуэн Фокс.

Когда смотрителя вновь привели в комнату для допросов, инспектор вставил в магнитофон новые кассеты.

– Скажите, пожалуйста, еще раз, какие сигареты вы курите.

– Я не курю, – ответил Оуэн. Он выглядел уставшим, его борода спуталась оттого, что он постоянно теребил ее.

– Когда вы бросили курить?

– Никогда не курил, – сказал Оуэн. – Вы уже задавали мне этот вопрос. Какой в этом смысл?

– Ладно. Вы узнаете эти сигаретные окурки?

– Конечно нет. Вы что, шутите?

– Как по-вашему, эти окурки похожи?

– Да.

– Вы правы, это так. Они почти идентичны. Та же марка, та же партия, та же манера курить. Взгляните – до фильтра везде одинаковое расстояние, и разминали их между пальцами совершенно одинаковым образом. Фактически они могли бы быть из одной пачки. Если не принимать во внимание время. Согласны?

– Вполне возможно.

– Одни мы нашли в мусорном ведре в вашем инструкторском центре.

– Я уже сказал вам, я не курю. Если вы нашли их в ведре, я не знаю, как они там очутились.

Хитченс кивнул.

– Вы хотите узнать, где мы нашли другие?

Оуэн не ответил.

– Я все равно вам расскажу, – произнес Хитченс. – Они лежали под трупом Розалинды Дэниелс.

Бен Купер смотрел на стопку протоколов допросов на своем столе. Перед глазами прыгали мушки от долгого чтения описаний и дат, и в голове все перемешалось и плыло.

Купер видел, что все люди, которых он хотел защитить, один за другим становились жертвами – Кел и Страйд, Личи, Оуэн Фокс. Даже Тодд Уининк был его коллегой и заслуживал определенной лояльности. Так был ли сам Купер Ионой, их общим проклятием?

Он искал корень проблемы в своей душе и инстинктах. Он наверняка должен быть там. Слабость ли с его стороны рассматривать людей вроде Уоррена Лича как жертв – таких же, какими были Дженни Уэстон, и Роз Дэниелс, и Мегги Крю? А Оуэн Фокс? А Келвин Лоренс и Саймон Бевингтон? Или он просто не понимал, от кого необходимо защитить этих людей? В конце концов, Фрай по-своему старалась сделать то же самое.

Он знал, что Фрай воспринимает мир не так, как он. Для нее в мире все четко делилось на белое и черное. Наверное, это огромное преимущество – не усложнять ситуацию, не видеть всегда две стороны. Но в общем-то Фрай тоже старалась. Она пыталась защитить Кела и Страйда от «комитета бдительности» и потерпела поражение.

Купер остановился и начал сначала. В ходе его мыслей было что-то не то. Он опять продумал все до конца и понял, что именно царапало его. Диана Фрай потерпела поражение? Нет, эта женщина не знала, что такое поражение. Не важно, каковы были обстоятельства ее жизни, она возвышалась над ними, поглощенная решимостью преуспеть. И до сих пор успех всегда был на ее стороне. Обладательница черного пояса, эта женщина сама была жесткой и безжалостной. Несомненно, она способна остановить больше чем одного противника, даже в темноте. Несомненно, она в состоянии справиться с нетренированной и, пожалуй, перепуганной группой дилетантов. Но тогда почему Фрай не удалось предотвратить то, что случилось с двумя бродягами?

Он пролистал еще несколько протоколов, а потом, опустив голову на руки, принялся внимательно разглядывать фото Уэйна Сагдена.

Купер знал, что отец всегда заставлял его стараться изо всех сил. Он и сейчас продолжал делать то же самое из могилы; и Купер всегда пытался жить в соответствии с его ожиданиями, и так бы все и шло еще долгое время после того, как остальные забыли о нем.

Но со времени, когда умер отец, мир изменился. Теперь в нем не было такого четкого разграничения. Мир больше не делился на негодяев и невинных членов общества, на черное и белое, на добро и зло, он был миром, в котором полиция защищает одних от других. Остались только серые тени, в которых каждый считается жертвой, а зло официально не существует. Теперь закон с равной вероятностью мог быть и оружием полиции, и оружием, направленным против нее. Было ли в этом мире что-то, что можно назвать правосудием? Было ли что-то, что понял бы сержант Джо Купер? Решил бы, что его сын делает все возможное, чтобы добиться справедливости? Или он рявкнул бы: «Старайся лучше, парень».

Купер услышал, как открывается дверь и к столу приближаются шаги. Над его левым ухом раздался знакомый намеренно преувеличенный вздох.

– Все еще бьешься с ветряными мельницами, сэр Галахад?

– Дон Кихот, – поправил Купер, по-прежнему не сводя глаз с фотографии.

– Слишком много читаешь, – заметила Фрай. – Смотри, мозги стухнут.

Купер перевел взгляд на нее. Она выглядела такой же уставшей, как и он: лицо осунулось, под глазами залегли темные круги.

– Как там продвигаются дела? – спросил он.

– С твоим дружком смотрителем? Плохо. Его отпустили на поруки.

– Правда? Я думал, что есть какие-то вещественные доказательства. Окурки сигарет…

– К несчастью, нет никаких следов Фокса. Образцы слюны с сигарет не совпадают. И коллеги Фокса подтверждают, что он никогда не курил. Это не его окурки.

Купер постарался не показать, какое облегчение почувствовал. Но разве от Фрай что-нибудь утаишь?

– А что по Личу?

Диана покачала головой:

– Пока ничего. Вполне возможно, что все сведется к тебе и твоим инстинктам, и выяснится, что Бен Купер прав, а все остальные – неправы. Потому что в этом деле ты, похоже, всякий раз встаешь на противоположную точку зрения. Господи, ты хочешь защитить даже Уоррена Лича. Как тебе это удается?

– Просто старайся понять, что заставляет людей поступать так, а не иначе. Они действуют не в пустоте.

– Может, тебе уйти из полиции и перейти в социальную службу?

– Ты так не любишь социальных работников?

Купер поднял глаза и увидел ее лицо. Слишком поздно он понял, что не стоило так отзываться о социальных работниках. Он ведь знал, что Фрай и ее сестра были переданы под опеку социальной службы после того, как их родителей обвинили в сексуальных домогательствах, и сестра сбежала и стала героиновой наркоманкой. Почему Фрай поделилась с ним этим, Купер не понимал. В ней вообще было много такого, чего он не понимал.

Теперь он со стыдом и смущением ждал, что она вцепится в него. Но она этого не сделала. Диана тут же взяла себя в руки.

– Бен, тебя что, больше не волнует твоя карьера? При таком ходе мыслей ты рискуешь всем. Ты это понимаешь? – Она не стала дожидаться ответа. – И знаешь, почему ты так поступаешь? Не можешь простить мне, что это я получила повышение. Ты что, рассчитывал на повышение только потому, что всегда жил в этом районе и твои яйца сделаны из песчаника? А теперь ты готов принести себя в жертву какой-то полудобренькой идее, которую ты, кажется, называешь справедливостью, и только для того, чтобы доказать, что тебя не волнует работа, что на самом деле у тебя никогда не было никаких амбиций. Ну что ж продолжай – наслаждайся своим мученичеством.

Когда за Дианой захлопнулась дверь, Купер попробовал прочитать еще несколько записок, но не понял ничего из того, что в них говорилось. Он сделал несколько пометок на полях дела, которое отправлялось в суд, затем заглянул в ящик стола и обнаружил там начатую пачку мятных лепешек. Он съел одну, затем другую. И начал размышлять над тем, что делает сейчас Оуэн Фокс, вернувшись в Каргрив.

Жизнь Оуэна и подноготная этой жизни не выдержали пристального рассмотрения. А чья жизнь выдержала бы? Люди называли Оуэна хорошим человеком; но что это значило? Был ли он человеком, который никогда не делал ошибок? Газеты назвали бы его сексуальным чудовищем, если бы им дали такую возможность. Но он не был чудовищем, а был просто мужчиной, чьи жизненные обстоятельства довели его до слабости. Его грешки способствовали мировому злу, это правда. Но в мире было так много зла – и не сосчитать, даже в Эдендейле. И то, что Оуэн Фокс был слабым, еще не делало его монстром, а всего лишь делало его человеком.

Купер сознавал, что не сумел помочь Келу и Страйду, не успел предотвратить трагедию, разбившую семейство Личей. Но может быть, еще не слишком поздно помочь Оуэну Фоксу? Хотя за эту попытку придется заплатить. Он чувствовал, что стоит на краю пропасти и его лояльность поставлена под вопрос – не только Дианой Фрай. Инстинкт самосохранения подсказывал держаться подальше от Оуэна Фокса. Теперь найдется множество людей, готовых швырнуть в него камень, и со стороны Бена Купера было бы безумием по собственной воле выходить на линию огня. Сущим безумием.

 

Глава 33

В коттедже в Каргриве никто не брал трубку. Бен Купер стоял на нижней ступеньке. Под его ногами скрипели черепки разбитых глиняных горшков и комья земли, пронизанные корнями. Все горшки с растениями на ступеньках были разбиты, а растения вырваны с корнем. Теперь они валялись на дорожке вперемешку с мокрой землей. К тому же нижнюю ступеньку использовали как туалет, словно почти вся деревня стояла здесь и обливала мочой порог. И не только мочой. Запашок был омерзительный.

Все занавески с этой стороны дома были сорваны. Купер прошел несколько ярдов по дороге, пока не обнаружил нейтральный проход на территорию соседних коттеджей, с высокими ступеньками у основания, где ворота вели в близлежащие сады. Он перелез через стену в поле и пошел по нему, пока не добрался до сада за коттеджем Оуэна Фокса. Купер пробрался через разросшуюся изгородь из боярышника. Женщина на первом этаже дома напротив поглазела на него из окна, затем отвернулась.

Купер заглянул в окно, вспомнив полумрак в маленькой комнатке в передней части дома, где среди старых газет и журналов стоял компьютер Оуэна. Он постучался в заднюю дверь, побарабанил по окнам, наблюдая, не возникнет ли внутри какого-нибудь движения. Ничего. Чувствуя себя идиотом, он выкрикнул имя Оуэна. Ответа не было. Так где же он может быть? «Лендровер» у него отобрали, когда им заинтересовалась полиция, и Оуэн был не из тех, кто топит свои печали в пабе. Скорее он пойдет в какое-нибудь тихое местечко, где можно поразмыслить над событиями последних недель.

Купер обнаружил, что смотрит через окно в спальню. Здесь еще стояли похоронные открытки, почти все бело-серебристые, выгоревшие на солнце. Их украшали религиозные символы – кресты и витражи с изображением Девы Марии. Обычные похоронные открытки, и то, что на них изображалось, для многих ничего не значило. Но, разумеется, миссис Фокс была верующим человеком. Оуэн сам рассказывал об этом. Он водил мать в деревенскую церковь, пока она не оказалась прикованной к постели. И даже тогда старая леди могла видеть церковный шпиль из окна своей спальни.

На кладбище каргривской приходской церкви было полно местных фамилий – Грегори, Твигг и Вудворт; Пидкок, Роуленд и Марсден. Здесь было множество Шимуэллов и Брэдли, и некто по имени Корнелиус Рупер – может, предок Марка? Могила с относительно недавно установленной плитой находилась в конце кладбища, на одном из последних свободных для захоронения участков. Энни Фокс, девяносто лет, любимая мать Оуэна.

Даже в сумерках и с противоположной стороны церковного двора Бен Купер хорошо видел красную куртку смотрителя. Он направился к нему по дорожке. Смотритель стоял на паперти. Рядом со сланцевой панелью высотой восемь футов, на которой были выбиты десять заповедей, Оуэн казался еще меньше ростом. Купер присел на узкую каменную скамью неподалеку от него.

– Она закрыта, Бен, – произнес Оуэн. – Церковь закрыта.

– Наверно, слишком много хлопот доставляют воры и хулиганы.

– Никогда не думал, что мне еще когда-нибудь понадобится церковь после того, как ее не стало, – сказал Оуэн.

– Вашей матери?

– Мы приходили сюда каждое воскресенье, когда она себя достаточно хорошо чувствовала. Я не думал, что мне еще когда-нибудь понадобится церковь. И вот сегодня, после всего этого, я вдруг решил, что она мне понадобилась. А она закрыта.

На церковный двор слетелось множество скворцов. Они кричали о чем-то своем, перелетали с одного тисового дерева на другое, выбирая место для ночлега.

– Послушайте, Оуэн, а может, вам стоит вернуться домой, – предложил Купер. – Посмотрите телевизор, почитайте книгу, подстригите лужайку, покормите кошек. Все, что угодно. Идите домой.

– Не могу. – Оуэн хмуро смотрел через церковный двор на долину и холмы вдали. – Не могу, так как знаю, что вы все перерыли в моем доме, вы влезли в мою жизнь. Я теперь совсем не чувствую этот дом своим. Это всего лишь место, где я – извращенец, псих ненормальный, подлейший из подлецов. А за пределами этого дома все совсем по-другому. Вне дома я кто-то совершенно другой.

Купер смотрел на записки, приколотые к доске внутри стеклянной витрины рядом со сланцевой панелью.

– Здесь написано, что ключ можно взять у церковного старосты на Ректори-лейн, два. Белый дом за церковным двором.

– Да знаю я, – отмахнулся Оуэн.

– Смотрите, это же рядом.

– Знаю.

Купер посмотрел на дом, разглядывая высокие трубы и занавески на окнах. Из трубы шел дым, значит, кто-то был дома.

– В этом поселке церковный староста одновременно и председатель приходского совета, – сказал Оуэн. – Советник Солт. Мы с ней старые знакомые.

Тут Оуэн переменил тему. Похоже, какие бы слова он ни произносил, думал он только об одном. И вот все передуманное теперь хлынуло наружу, словно Купер внезапно поймал на середине разговора радиоволну.

– Знаете, я заботился о маме так много лет, – рассказывал Оуэн, – что мы перестали быть просто матерью и сыном. Мы стали командой. Вы понимаете, что я имею в виду. Чем-то это очень напоминало брак. Я заботился о ней, а она заботилась обо мне, ну, или думала, что заботится. Она выползала из постели и старалась к моему приходу приготовить еду. Иногда я заставал ее сидевшей в кухне на полу, а вокруг валялись ножи и куча немытой картошки. И она извинялась за то, что не обед не готов.

Голос Оуэна надломился. Купер смотрел вдаль, поверх его головы, стараясь не задевать взглядом его лица, и терпеливо ждал, пока он придет в себя. Он чувствовал себя как вуайер, который внезапно увидел что-то намного более личное и интимное, чем ожидал.

– Ее сознание оставалось ясным, но тело давно уже отказывалось служить ей, – продолжал Оуэн. – По-моему, это весьма печальный исход, как вы считаете? Понимаете, она прекрасно осознавала, что с ней происходит. Это была одна долгая агония.

– И сколько вы прожили вот так – вдвоем?

– Тридцать лет.

– Тридцать лет? Оуэн, выходит, что вам…

– С тех пор, как мне исполнилось двадцать три.

– Да, пожалуй, вы правы насчет брака. В наше время немногие супружеские пары остаются вместе так долго.

Оуэн кивнул.

– Мы зависели друг от друга. Поймите, это другое. Люди остаются вместе, когда нужны друг другу. Большинство супругов, которые встречались мне, на самом деле были не нужны друг другу – не нужны после того, как с сексом покончено, а дети выросли. Шестнадцать лет – самое большее, и основания для брака исчезают. Нет настоящей связи, которая удерживает на всю жизнь. К примеру, такой связи, как с родителями. Настоящей кровной связи.

– Но, Оуэн, у вас же совсем не было личной жизни…

– Вы все еще ничего не понимаете. Мама и была моей жизнью. И еще работа. Мне всегда нравилось быть смотрителем, и я не стал бы заниматься ничем другим. Но у меня никогда не было настоящих друзей: знакомых – много, а друзей не было. И я никогда не собирался уехать куда-то еще, потому что я был нужен именно здесь, в Каргриве. Моя жизнь имела смысл. А потом она умерла.

– И в вашей жизни образовалась большая пустота, – подвел итог Купер, сознавая, насколько неуместно прозвучали его слова. Он догадывался, чем была эта потеря для Оуэна – не просто потеря частички жизни, но потеря всего ее смысла. Купер задумался об Уоррене Личе, который пришел к тому же, но своей собственной дорогой, и выбрал другой выход из сложившейся ситуации. Оуэн пошел иным путем – пожалуй, менее агрессивным, но не менее разрушительным.

Купер пробежался глазами по витиеватым письменам на сланцевой панели. Старинные буквы, все в завитушках и изящных изгибах, с трудом складывались в слова; совсем другое дело – приятный, ровный шрифт газетных заголовков. Под действием погоды и от прикосновения многих рук за столько веков плита приобрела потертый вид. Заповеди было так трудно читать, гораздо легче не обращать на них внимания. Взгляд Купера упал на слова девятой заповеди. Он тянул время, почти физически не желая доходить до конца предложения.

– «Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна», – наконец произнес он.

Смотритель недоуменно поглядел на него.

– Знаете, то, что у меня в компьютере нашли те фотографии, еще совсем не значит, что я что-то делал с детьми. Я хотел объяснить это людям, но они не желают слушать. Когда я шел сюда, то повстречал человека, которого знаю всю жизнь. Он был у мамы на похоронах. А сегодня при виде меня он перешел на другую сторону и, когда я поравнялся с ним, плюнул на тротуар.

Стайка скворцов на тисовых деревьях внезапно притихла. Купер нервно оглядывал церковный двор. Внезапно он обнаружил, что в третий раз за эту неделю опасается быть замеченным там, где ему совсем не следует находиться. На свете было несколько путей, которые вели к большим неприятностям, и он прошел всеми.

Бен не мог не спросить себя, как поступил бы на его месте отец. Выбрал бы путь, который посчитал правильным, и пытался добиться справедливости? Или же стал бы придерживаться правил? Куперу вдруг очень захотелось каким-то образом получить весточку от отца. Но это место было не совсем подходящим – Джо Купер верил в Бога не больше, чем он сам.

– Та женщина, в нападении на которую вас обвинили десять лет назад…

– Это другое, – перебил его Оуэн. – Совсем другое.

– Постарайтесь понять – выглядит похоже.

– Ничего подобного. Та женщина постоянно меня преследовала. В поселке хорошо знали, что у нее с головой не все в порядке. А она никак не хотела оставить меня в покое. Это было ужасно. Я старался, как мог, избегать ее, но однажды она умудрилась застать меня дома одного. Все, что я сделал, – это оттолкнул ее. Хотел, чтобы она ушла. А она споткнулась на ступеньке, упала и разбила себе голову. Вот что было на самом деле. И больше ничего. Конечно, представила она все это в другом свете. И то, что она говорила потом…

Оуэн запустил пальцы в бороду и, сам того не замечая, взъерошил ее: седые волосы топорщились во все стороны. Он хотел стереть струйку пота с виска и вместо этого оставил там грязный подтек.

– Люди в поселке знают о том, что вас судили? – спросил Купер. – В конце концов, вы всю жизнь прожили здесь.

– Конечно знают. Они и тогда знали, как все было, да и теперь не забыли.

– А нам никто ничего не сказал. Ни в одном из звонков, поступивших из Каргрива, не была упомянута эта история. Если бы ваше имя не всплыло в расследовании о педофилах, дело о нападении никогда бы не вышло на свет.

– Это потому, что я отсюда родом, – кивнул Оуэн. – Там, в Интернете, люди другие, я ничего не значил для них. Там не мое место. А теперь смотрите, какая у меня жизнь в Каргриве. Я пятнадцать лет входил в приходской совет. А вчера вечером мне позвонила председатель этого совета и наговорила на автоответчик самых ужасных вещей. Мэри Солт много лет была одной из маминых пациенток. Мама приняла у нее обоих детей. И теперь я никогда больше не смогу смотреть в глаза Мэри Солт. Поэтому я просто опустил заявление об отставке в ее почтовый ящик.

У Купера появилось чувство, что он стоит перед входной дверью в чей-то дом и безуспешно пытается отыскать верные слова для дурных новостей, когда семейство потеряло кого-то любимого: отец погиб в автокатастрофе, подросток умер от передозировки экстази, маленькую девочку похитили, убили и выкинули труп на обочину. Через какое-то время приходишь к выводу, что в подобной ситуации верных слов просто нет. Поэтому ты просто что-то быстро говоришь, чтобы поскорее покончить с этим делом, всеми силами стараясь сдержать нахлынувшие чувства.

Люди хотят, чтобы ты взял на себя роль Бога: каким-то непостижимым образом вернул к жизни мужа или дочь. Когда тебя учат, тебе объясняют, как могут реагировать родственники, но не говорят, как ты будешь реагировать сам. Тебя не обучают справляться с собственными чувствами. А ведь все эти эмоции черпаются не из бездонного колодца. Каждый раз, когда осушаешь некий эмоциональный резервуар, требуется чуть больше времени, чтобы он наполнился снова. Купер начинал беспокоиться, что придет день, когда он не наполнится вовсе. Однажды этот резервуар может оказаться сухим, и вместо нормальных чувств останется лишь сухая, растрескавшаяся поверхность, бесплодная и вонючая, как дно дачного пруда, высохшего в летнюю жару.

– Я не понимаю, Оуэн. У вас что, никогда не было подружки? – спросил Купер.

Смотритель покачал головой.

– Наверное, это старомодно.

Старомодно? Купер не стал комментировать это высказывание. Большинство современных людей нашли бы такое поведение уму непостижимым. Или извращением – вот еще одно, с чем, как он знал, Оуэну непременно предстоит столкнуться.

– Подростком я был неуклюж и стеснителен, – сказал Оуэн. – Так и не научился завязывать отношения.

– А когда вы остались вдвоем с матерью? Неужели было слишком поздно?

Вместо ответа Оуэн молча смотрел на десять заповедей. Купер постарался проследить направление его взгляда. Какая заповедь приковала внимание Оуэна и что за мысли вызвал его вопрос – мысли, от которых смотритель выглядел сейчас таким изумленным и испуганным тем, куда повернула его жизнь?

Купер проглядывал список до тех пор, пока не дошел до нужной строчки. Если Оуэн думал именно об этом, то изумление было правильной реакцией. Он смотрел на седьмую заповедь: «Не прелюбы сотвори».

– В самом конце мне все приходилось делать за нее, – рассказывал Оуэн. – Мне приходилось поднимать ее, умывать и одевать, водить в туалет, подтирать, кормить, чистить ей зубы, а потом раздевать и укладывать обратно в постель. Какой брак предполагает такие близкие отношения между мужчиной и женщиной?

Оуэн заплакал; слезы неторопливо текли по его щекам, похожие на ползущих крошечных слизней, медлительных и болезненных.

– Мне очень жаль, – произнес наконец он. – И еще я счастлив, что ее больше здесь нет.

Купер отвел взгляд. Он смотрел на могильные плиты в церковном дворе, на тисовые деревья и дорожки, засыпанные листьями. Он разглядывал деревенскую улицу, где около мясного магазина стоял грузовик, и смотрел на занавешенные окна белого дома на углу.

– Оуэн? – позвал он. – Хотите, я схожу за ключом?

В церкви пахло недавно вымытыми каменными полами. Свет, исходивший из высоко расположенных окон, дробился в витражных стеклах. Куперу почему-то вспомнился скотный рынок в Эдендейле. Деревянные церковные скамейки выстроились рядами, как узенькие загончики для верующих, ожидающих, когда они всей толпой попадут в загробную жизнь. Он поймал себя на мысли, что не удивится, если увидит на кафедре Абеля Пилкингтона в черном костюме, выкрикивающего цены и стучащего молотком, продавая души перекупщику, давшему больше.

– Постарайтесь понять, расследование детской порнографии – дело весьма серьезное, – говорил Купер. – Одна маленькая девочка уже погибла от рук этих людей. Но могут быть и другие, о которых мы не знаем.

Оуэн кивнул.

– Я очень сожалею о том, что сделал. Даже как-то не думал, что это касается не только меня. Я все еще жил в своем собственном мире, где всегда были только я и мама, а сейчас остался только я. И почему-то… как-то все это странно…

Оуэн поморщился, подбирая слова, чтобы поточнее выразить свою мысль.

– Знаете, Бен, иногда эти маленькие девочки… Ну, в общем, я думал о них так, словно они – моя мать. Понимаете? Моя собственная мать в детском возрасте.

Купер опустил глаза. Ему нечего было сказать. Язык просто не поворачивался произносить избитые, ничего не значившие фразы. Его сознание отказывалось пропускать ужасные, безумные идеи, которые внезапно выросли перед ним, как предательское болото на пути.

Он чувствовал вину за то, что прервал Оуэна. Возможно, если бы смотритель излил душу, ему стало бы легче. Но Купер понимал, что не должен говорить с ним обо всем этом. В любой момент Оуэн мог признаться в чем-нибудь позорном, и тогда они оба окажутся в невозможном положении.

– Сигаретные окурки, – сказал Купер.

– Меня уже спрашивали об этом. Почему они так важны?

– Их обнаружили под телом Роз Дэниелс, а также рядом с местом, где убили Дженни Уэстон. Вы это знаете. Мы предполагаем, что эти сигареты курил убийца. Окурки – это, пожалуй, единственная неосторожность, которую он допустил. А те, что нашли в мусорном ведре на Партридж-кросс, такие же.

Купер замолчал. Он жалел, что перед глазами больше нет заповедей, откуда можно черпать вдохновение. Его губы беззвучно шевелились. Он собирался спросить Оуэна, не заметил ли тот сигаретные окурки в мусорном ведре раньше, чем их нашла полиция. Если в смотрительском центре никто не курил, то окурки должны были привлечь внимание.

– Оуэн, откуда в мусорном ведре могли взяться окурки? Ведро было пустым, но к днищу прилип пепел. Кто кидал в это ведро мусор?

– Да кто угодно.

– И еще рюкзак. Я знаю, Оуэн, что это ваш рюкзак. Но мог ли кто-то еще воспользоваться им?

Оуэн ничего не сказал. Он смотрел в высокие окна, словно удивляясь, почему молчат птицы на тисовых ветвях и святые на витражах, почему весь мир замер в ожидании его ответа. Оформившееся понимание висело над ним, как туча.

– Так мог кто-то еще взять его? – повторил Купер.

И тут Оуэн произнес:

– Да. Им пользуется Марк.

Оуэн Фокс остался сидеть в одиночестве на одной из церковных скамей, когда Бен Купер ушел. Его голова была опущена, пальцы рук сцепились так, что побелели костяшки. Он закрыл глаза, и со стороны казалось, что он молится. Но он не молился – он вспоминал. Вспоминал маленькую девочку.

Ей было лет шесть, и поначалу она еще была жива. Он вытащил ее с заднего сиденья разбитой машины, надышавшись там парами бензина, разлившегося из продырявленного топливного бака. Он старался не смотреть на окровавленные, изуродованные тела родителей девчушки, особенно на мать, щеку которой ветка пригвоздила к сиденью.

Оуэн видел, как машина потеряла управление и врезалась в дерево, и через секунду услышал крики, которые внезапно замерли в грохоте столкновения, растворились в звуках скрежетавшего металла и разбивавшихся стекол. На бегу он сообщил об аварии по рации. Но когда добрался до дороги, то все сомнения в том, что мужчина и женщина мертвы, исчезли.

Бензиновая вонь напугала его, но он видел, что ребенок на заднем сиденье еще жив. Он едва сознавал, что делает, пока доставал девочку оттуда, – неуклюже тянул за ногу и подол голубого легкого платьица, который рвался у него в руках.

Потом, отойдя на безопасное расстояние, он держал ребенка на руках, дожидаясь «скорой помощи». Прошло, наверное, немало времени, а он все держал девочку. Он сразу понял, что она тяжело ранена. Он чувствовал под своими руками сдвинувшиеся, выпиравшие кости ее таза, неестественно раздувшийся живот, который, казалось, становился под его пальцами все больше и больше, а он все ждал, не зная, чем помочь. Тело ребенка напоминало ему воздушный шарик, который вот-вот лопнет. Это могло произойти в любой момент, и из него на землю польется жидкость и плюхнется мягкое, блестящее содержимое.

Оуэн держал девочку очень осторожно, желая, чтобы та выжила. Он пытался влить в нее через руки частицу своей жизни – возможно, это помогло бы ей справиться с шоком. Он заметил, что от напряжения его пальцы стали необыкновенно чувствительны, словно все его внимание сконцентрировалось на осязании, на телесном контакте с другим человеческим существом. Он держал в своих руках маленькую, хрупкую жизнь, и это чувство не было похоже ни на одно другое, пережитое им раньше. Он ощущал слабое биение ее сердца, пульсацию ее крови, ее грудь медленно опускалась и поднималась, и от кожи веяло живым теплом.

Потом Оуэн начал сознавать, что девочка у него на руках пробуждает и другие чувства. Там, где платьице порвалось и задралось, он ощущал нежную мягкую кожу ее бедра. Он заметил, какой белый и гладкий у нее живот; видел форму ее гениталий – совсем крошечных, но отчетливо различимых сквозь ткань ее трусиков.

Он стоял, похолодев от смущения, боясь пошевелиться, и молился, чтобы «скорая» приехала поскорее и забрала его ношу. Но даже через несколько минут он продолжал держать девочку, не обращая внимания на звуки сирен и голоса людей, толпившихся вокруг и о чем-то расспрашивающих его. Он с отчаянием прижимал девочку к груди, чувствуя на руках ее мягкость и тяжесть и сознавая, что его пальцы пятнают ее бледную невинность.

На мгновение девочка открыла глаза и посмотрела ему в лицо. Она успела разглядеть красную куртку и эмблему смотрителя Пик-парка.

– Вы – смотритель, – прошептала она. И даже сейчас Оуэн помнил, какой прилив бессмысленной, виноватой гордости он испытал оттого, что девочка, узнав, кто он, почувствовала себя в его руках в безопасности.

Потом глаза девочки закрылись, и струйка крови появилась в уголке ее рта. Теплая струйка мочи пролилась на его красную куртку в тот самый момент, когда она умерла.

 

Глава 34

У полицейских в отделении на лицах было написано ожидание. Наконец дело сдвинулось, и что-то должно было произойти. Должны же когда-нибудь появиться и хорошие новости.

Осмотр тела Роз Дэниелс показал, что она умерла от серьезных повреждений головы, хотя имелись и другие отметины, ожидавшие своего объяснения. Одежда жертвы содержала весьма специфические волокна. Криминалисты не сомневались, что эти волокна с большой вероятностью могли прилипнуть к одежде нападавшего, если этот человек прикасался к ней. На его одежде также могли остаться следы от растений и пыль от песчаника, идентичные тем, что были обнаружены на месте преступления. Все вместе это послужило бы доказательством контакта. Теперь требовалось лишь одно – не вызывавший сомнений подозреваемый.

– Оуэна Фокса отпустили на поруки по другому делу, – сказал старший инспектор Тэлби. – Связь с нашим расследованием не подтвердилась.

Послышались недовольные голоса, но Бен Купер не удивился. Окурки, найденные под телом Роз Дэниелс, не имели никакого отношения к Оуэну Фоксу. Купер знал троих людей, напрямую связанных с расследованием, которые курили сигареты, и Оуэн не был одним из них. Криминалисты нашли на фильтре сигарет следы слюны. Слюна не высохла, поскольку на окурках лежало тело девушки. Табак тоже оставался еще слегка влажным. Сигареты курили совсем незадолго до смерти Роз Дэниелс, и по ДНК слюны можно было опознать человека, который их курил.

– И мы до сих нор не сумели установить прямую связь с Уорреном Личем, – сказал Тэлби. – Хотя он не исключен из числа подозреваемых.

Лич тоже не курил. Мало кто из фермеров имел такую привычку, поскольку они работали с сеном, соломой и сельскохозяйственным горючим. Но кто-то ведь курил, когда напали на Роз Дэниелс и когда убили Дженни Уэстон.

Голова Тэлби слегка клонилась вниз. Его лицо было усталым, глаза глубоко запали.

– Мы все еще ищем ключи к решению, – сказал он. – Но где они?

Он обращался сразу ко всем присутствующим. Как такое может быть, что у них есть два тела и еще одна выжившая жертва, но даже спустя десять дней у них нет подозреваемого? Офицер полиции пострадал от рук линчевателей, и до сих пор никого не арестовали. Вопросы задавались беспрестанно, и газетные заголовки гласили: «Сколько еще ждать?»

Тэлби совсем опустил голову.

– Давайте думать позитивно. Кроме того, что Дэниелс какое-то время жила у Уэстон, единственной связью между ними остается любовь к животным. Что скажешь, Пол?

– Согласен, – отозвался инспектор Хитченс. – Осмотр сарая на ферме «Рингхэмский хребет» нашими силами и представителями Королевского общества защиты животных подтвердил подозрение, что он использовался для собачьих боев. По нашему мнению, Дженни Уэстон знала, что там происходит. Возможно, она проходила мимо, оказавшись на пустоши в позднее время. Она сообщила эту информацию в Общество защиты животных и заявила, что у нее есть фотоулики. Приходила ли она на ферму в дальнейшем, мы не знаем. Сделала ли Дэниелс то же самое, мы также не знаем. Однако специальное следственное подразделение общества передало нам список известных или предполагаемых участников собачьих боев. Среди них есть довольно-таки неприятные типы, и один-два нам даже известны.

– Один из них – Кейт Тисдейл? – спросил Купер.

– Да, его имя есть в списке. Сегодня проводится операция «Намордник». Мы собираемся сделать несколько арестов.

Когда Бен Купер вернулся в отделение, там находился сержант Дейв Ренни. Своим видом он как-то не вписывался в рабочую обстановку – больше было похоже, что он сидит дома перед телевизором и смотрит «Улицу Коронации»; казалось даже странным, что на нем нет домашних тапочек. Купер заметил на столе Ренни кипу бумаг – бланки, криво заполненные от руки шариковой ручкой. Иные из них выглядели довольно безграмотно.

– Это что такое, сержант? Свидетельские показания?

– Анкеты, – ответил Ренни. – Утренняя и дневная смены передали. Я только что вынул их из ящика в буфете.

– А, про торговые автоматы.

Купер взял несколько анкет.

– Ну и что говорят?

– Я еще не смотрел. Но по-моему, народ в основном «за». Смотри, ассортимент вполне приличный – горячая еда, бутерброды, закуски, напитки. Все, что требовалось сделать, – выбрать, чем пользоваться. Поэтому, кажется, торговые автоматы – неизбежное решение, но на самом-то деле мы воспользуемся их ответами как основанием для проталкивания идеи. Умно, правда?

Глаза Купера округлились от удивления, когда он проглядел одну из анкет.

– Поразительно.

Ренни кивнул.

– Удивительно, что начальство собирается со всем этим делать.

– Сержант, здесь написано, что хотелось бы горячей пищи, но горячие женщины были бы предпочтительнее.

– Ну, Бен, ты же знаешь, как это бывает, – фыркнул Ренни. – Всегда находится кто-то, кому нужно постебаться, и не важно над чем.

– А в графе «другие предложения» просят поставить автоматы по продаже кондомов и выделить место для использованных шприцов.

– Возможно, придется убрать парочку анкет, прежде чем показывать их главному инспектору, – сказал Ренни.

– Кстати, а кто это писал?

– Бен, все анкеты анонимные.

– И это разумно?

– Ты знаешь не хуже меня: если люди должны указать свое имя, то от них ничего не добьешься. Копы очень не любят подписываться под чем-то, что выглядит официально.

Купер продолжал листать анкеты.

– Смотри, как здесь написано слово «фруктововкусовой».

– Просто не верится, что люди бывают такие неграмотные. Что случилось с образовательной системой?

– Да ты только на почерк посмотри! Графолог умер бы от счастья при виде такого образчика. Скорее всего, это писал какой-то психопат с манией убийства.

Ренни бросил взгляд через плечо Купера и нахмурился. Потом он принялся старательно перекладывать остальные анкеты. Одни были написаны ярко-красными чернилами, у других на полях были намалеваны непристойные рисунки. Попалась даже оскорбительная карикатура на Колина Джепсона. Была анкета, сделанная под анонимное письмо – вырезанные из газетных заголовков слова наклеили так, что получилось сообщение: «У вас есть десять минут для эвакуации буфета, пока не взорвались стейк и пирог с почками».

– В этом отделении почти каждый тянет на психопата, – кисло заметил Ренни. – Ни одной нормальной анкеты.

Купер не ответил. Он все еще рассматривал анкетный бланк, который крепко сжимал в руке, так крепко, что бумага немного смялась и едва не порвалась под пальцами.

– Слушай, сержант, – сказал он, – я возьму этот лист?

– Делай, что хочешь, – пожал плечами Ренни, – от них все равно пользы…

Тодд Уининк тоже собирался на скотный рынок. Правда, он не делал никаких к тому приготовлений, разве что съел на скорую руку сандвич. Несколько капель томатного соуса упали с булки на стол. Бен Купер взял его за плечо и пристально посмотрел в глаза. Никто из них не произнес ни слова, пока они не вышли в коридор.

– Бен, ты что?

– Выйдем на улицу. Кофе попьем.

– Ну а если я не хочу кофе?

Уининк попытался остановиться, но Купер сжал его локоть и подтолкнул к выходу.

– Все равно пойдешь, – сказал он.

– Бен, тебе не кажется, что ты слишком настойчив? И я уверен, приятель, что мне это не нравится.

– Нам с тобой есть о чем поговорить.

– Ты меня пугаешь. Ты постоянно готов поговорить?

Кафе Мэй находилось на Уэст-стрит, узенькой улочке, сбегающей по крутому склону холма к Клаппергейтскому торговому центру. Оно было уютным и не особенно привлекало туристов. Надпись на окне гласила «Итальянская кухня», но ее слегка замазали с левой стороны белым, когда в прошлый раз переклеивали обои на кухне, и теперь она выглядела не особенно убедительно.

Купер много лет ходил к Мэй. Он помнил время, когда надпись на окне только появилась, – это случилось как раз после того, как Мэй и ее любовник, Фрэнк, вернулись из четырехдневной поездки в Рим. За эти четыре дня Мэй открыла для себя макароны. Она вернулась назад в Эдендейл, полная рассказов о совершенно потрясающих феттучино и фунгини. В меню появился целый ряд блюд из макарон, нацарапанный синей шариковой ручкой, которая со временем так выцвела, что невозможно стало разбирать слова. Теперь от итальянского влияния осталось лишь слово, похожее на «тальятелле». Оно было приписано сбоку на полях, рядом со стейком и чипсами. Но при желании, чтобы зарекомендовать себя у Мэй, достаточно было просто заказать макароны.

В кафе сидела лишь супружеская пара средних лет, молча пившая чай за столиком у прилавка. У женщины были полиэтиленовые мешки, полные продуктов из магазина Сомерфилда, а у мужчины был такой пустой взгляд, словно он изо всех сил желал оказаться где-то очень далеко отсюда. Они посмотрели на детективов и отвели глаза в сторону, чтобы не привлекать к себе внимания.

Купер заказал две чашки кофе – черного и крепкого, какой всегда делала Мэй.

– По поводу твоих проблем, Тодд… – сказал он.

– Я бы предпочел, чтобы ты держал рот на замке, дружище, – перебил его Уининк. – В любом случае это старая история. Я и раньше тебе это говорил.

– Ты кого-то подставил?

– Просто чтобы подтолкнуть дело, Бен. Другие сказали бы, что это не имеет значения, если подозреваемый виновен. Мы не можем поймать их, отбросив некоторые технические детали, верно? Ты знаешь, что такое суды, – не говоря уж о чертовом Обществе защиты преступников. Понятно, когда парниша готов маленько отдохнуть в Дерби. Так в чем проблема?

За прилавком стояла сама Мэй, крупная женщина, лет за пятьдесят. От кухонного жара ее лицо все время было красным, а большие, широко расставленные груди, выпиравшие из-под голубого фартука, напоминали две перевернутые супницы. Волосы ее сейчас были выкрашены в неопределенный бледно-соломенный цвет.

– Тодд, есть люди, у которых на тебя зуб. Если они получат шанс…

Уининк вытянул вперед руки.

– А вот с этого места поподробнее. Друзья для того и нужны. Хотя, конечно, Бен, я рассчитываю, что ты не будешь болтать где попало. Пока мы держимся вместе, с нами ничего не сделают.

– А должны что-то сделать?

– Должны? Ты что, не видишь, что над нами все смеются? На прошлой неделе мне вставили за то, что я оскорбил заключенного. Я назвал его шотландской свиньей, и главный надрал мне задницу за расизм. Но он и есть шотландская свинья, Бен.

– Я знаю, это трудно.

– Трудно? Ты видел нормативы допросов? Не допускаются ни очные ставки, ни запугивание. Нельзя ни преувеличить значение улик, ни подчеркнуть серьезность преступления. Ничего нельзя. Просто куча дерьма. Кто мы для них, а? Стадо нянек?

– Обстоятельства требуют. Признания, полученного таким образом, суд не примет.

– Великолепно! Значит, мы должны говорить заключенным: «Не волнуйтесь, ничего серьезного, мы все равно вам ничего плохого не сделаем». Да, это, пожалуй, заставит их признаться. Я так и вижу, как они переворачиваются на спину и вываливают кишки, чтобы выручить меня, лишь потому, что я – милый человек.

– По-моему, ты принимаешь все слишком близко к сердцу.

– Да? А ты, выходит, из тех, кто не принимает близко к сердцу? Жрешь дерьмо и доволен, да? Ой, какой хороший мальчик. Начальство, наверное, любит тебя. Возможно, ты и задержишься здесь, дослуживая тридцать лет до пенсии, когда остальные уйдут и начнут просто зарабатывать себе на жизнь. Может, ты еще будешь складывать бумажки и разбирать по ящикам все те же старые презики, когда все мы будем работать в охране в Вулворте или в частных сыскных агентствах, занимаясь мелкими бракоразводными процессами. Это в том случае, если продержишься долго. Но я могу поспорить, что под конец они доберутся и до тебя. Даже до тебя, Бен.

Купер поймал себя на том, что смотрит на волосы Мэй. Она улыбнулась и покраснела еще больше. Фрэнк высунул голову из-за кухонной двери и подозрительно на нее посмотрел. Он был курчавый и черноволосый, с усиками и темной щетиной, и выглядел как типичный итальянец, хотя был разорившимся лавочником из Макклесфилда.

– Я знаю, что это было за дело, – произнес Купер.

– Ладно, – сказал Уининк. – Значит, вычислил все-таки. Просто лучший ученик в классе. Да, это было ограбление в том маленьком пенсионерском коттедже в Эшфорде. Дом Уэстонов.

– Уэйн Сагден.

– Подставить Сагдена было проще простого, – рассказал Уининк. – Решающим аргументом оказались несколько ниток из обивки кресла. Я сам сидел в этом кресле, когда обходил коттедж, и заметил, как легко волокна обивки остаются на одежде. У меня был информатор, который согласился, что мог видеть Сагдена, – и опаньки! И к тому же у Сагдена был отличный мотивчик – эта история старшего Уэстона и его племянника.

Купер слышал, как закипает электрический чайник и как Фрэнк с влажным хрипом чистит горло на кухне. Мэй, стоя за прилавком, мурлыкала сквозь зубы одну и ту же тему из оперы Пуччини «Турандот». Бен посмотрел на Тодда Уининка, но тот уставился в окно, словно проезжавший мимо грузовик интересовал его больше всего на свете. Купер знал, что его коллеги не ангелы. Люди, склонные к безрассудным эмоциям и действиям. Он знал случаи, когда полицейские доходили до самых жутких глупостей от злости или страха или от отчаяния, лишавшего их самообладания. Но этот поступок был уж слишком холодным и расчетливым.

– Бен, если человек – преступник, – сказал Уининк, – то какое это имеет значение?

Бен знал, что это имело значение. Хотя бы потому, что люди вроде Уэйна Сагдена склонны держать обиду не на полицию, а на тех, кто свидетельствовал против них. И в этом случае Сагден затаил обиду на соседа, у которого хранились ключи от того коттеджа в Эшфорде. Этот сосед составил список нанесенного ущерба, а Уэйн говорил, что ничего такого не делал. Если бы Сагден нуждался в мотиве после смерти племянника, его негодование нашло бы очевидную мишень.

– А Дженни Уэстон? – спросил он. – При чем тут она?

– Понимаешь, запал я на Дженни, ну, прямо сразу, как только увидел ее в этом коттедже. Думал, выгорит дело. Но ее, знаешь, надо было немного поддержать. Она довольно-таки сильно злилась из-за ограбления – ну, что скажут ее родители, когда вернутся. Она все повторяла, что ограбление испортит ей отпуск, вот я и решил, что ее нужно утешить – быстренько найти преступника и арестовать. – Уининк подмигнул. – И я, представляешь, – герой на белом коне. Работает безотказно.

– И как долго это у вас продолжалось?

– Продолжалось? Да не продолжалось. Было всего-то несколько ночей, вот и все. Мы встречались в том коттедже, так что ее соседи в Тотли меня не видели. В общем-то, довольно весело провели время. Ее больше ничего не интересовало.

– В наше время и в нашем возрасте, ты что, ничего лучше придумать не мог? – поинтересовался Купер.

Уининк сердито нахмурился.

– Собираешься читать мне лекцию о СПИДе и прочем? Мы живем лишь однажды, дружище, и, когда можно взять, надо брать. А если я умру молодым? Ничье сердце от этого не разобьется, а я хоть удовольствие получу.

– И после этого ты Дженни Уэстон не видел?

– Нет. Я же тебе уже сказал, она принимала нашу связь просто как перепих на скорую руку. Ну, чтоб в одном месте не зудело. И она ничего так… без комплексов… И еще… знаешь, она не придерживалась одной линии.

– Это как?

– Ну, она была не на все сто традиционной, что ли. В общем, давала и вашим, и нашим.

– Тодд, ты пытаешься сказать, что Дженни Уэстон была бисексуалкой?

– Ну, в колледже это, наверное, называлось так.

– А ты точно уверен?

Уининк не сводил взгляда с кофейной гущи на дне своей чашки.

– По правде говоря, она к тому времени, по-моему, уже устала от парней. Я у нее был чем-то вроде последней попытки разобраться. «Никогда раньше не спала с копом – может, будет что новенькое». Вначале я немного удивился; думал, ласковой будет хотя бы еще несколько ночей. А потом понял, почему она так быстро меня послала: уже нашла себе подружку. Кстати, это слегка ударило по моей гордости.

– А откуда ты это узнал? – вытаращился на Уининка Купер.

– Бен, это моя профессия.

– Получается, что Роз Дэниелс все же была любовницей Дженни?

– Дженни никогда не упоминала о ней. Но, по-моему, так оно и было.

– Тодд, ты должен все рассказать.

– Ты что, шутишь? Мой рот на замке.

Теперь Уининк смотрел на Купера. Но в его взгляде чего-то недоставало – тень сомнения разогнала угрозу и выставила на свет неприкрытую мольбу, которая никак не вязалась с его тоном.

– Ну так как, Бен? – спросил он. – Бросишь меня на съедение львам, или как?

Глаза Купера опять остановились на Мэй. Та огладила на себе платье и поправила свои странные светлые волосы, цвет которых он никак не мог определить. Фрэнк вышел из кухни и, изучающе разглядывая двух полицейских, вытирал нож о фартук. Купер знал, что ему придется сообщить об услышанном сегодня. Тодд Уининк тоже понимал это. А как же насчет лояльности в отношении товарища по службе? Да и совсем не хочется, чтобы еще у одного человека разбилась жизнь.

Внезапно его осенило. Волосы Мэй были цвета макарон.

Вернувшись в отделение, Бен Купер умудрился столкнуться с Дианой Фрай.

– Наконец-то арестовали кого надо, – сказала Фрай, потирая руки. – Уже давно пора.

– Диана, ты читала дело об ограблении коттеджа Уэстонов?

– Конечно. Обычная рутина.

Купер знал, что она права. Стандартные рапорты, ничего необычного – обычная бумажная трясина. Неудивительно, что старшие полицейские чины не стали себя утруждать. Но важно было то, что расследование считалось доведенным до конца и его результатом стал приговор. За Уэйном Сагденом уже числились подобные прегрешения, и эдендейлский судья, потеряв терпение, приговорил его к двенадцати месяцам. Разница заключалась в том, что Сагден отрицал свою вину по данному делу.

– Улики вполне убедительные, – говорила Фрай. – Даже Общество защиты преступников было вполне счастливо. Видеомагнитофон нашли у него на квартире. Что было весьма легкомысленно с его стороны.

– Он утверждал, что купил его на парковке рядом с пабом, – напомнил Купер, в очередной раз обнаружив отличную память. – Ему вроде хотели дать срок за хранение краденого. Но он до сих пор настаивает на том, что не крал.

– Судя по его предыдущим подвигам, к видеомагнитофонам он явно неравнодушен. А волокна, прилипшие к его куртке, соответствуют обивке кресла в коттедже.

Купер отметил, что Фрай тоже неплохо помнит подробности дела, хотя с того момента, как она читала его, прошло намного больше времени.

– Видик стоял в доме Уэстонов рядом с одним из кресел, – добавила она. – Улики показывают, что Сагден сел или встал на колени на кресло, по-видимому когда отсоединял видеомагнитофон от телевизора.

– Ну а остальные вещи? – спросил Купер. – Деньги, драгоценности. Ведь ничего из этого не нашли. И Сагден ничего не смог объяснить. А затем весь этот ущерб. Разбитая мебель, изодранные картины, кетчуп на коврах. Должен же был у него по крайней мере на ботинках остаться кетчуп!

– Полного счастья не бывает, – пожала плечами Фрай. – Тут ему повезло. Но волокон с обивки кресла оказалось достаточно, чтобы доказать его присутствие в доме.

– Разумеется. Но к нынешнему моменту Сагден три недели как вышел из тюрьмы.

– Я понимаю ход твоих мыслей: он мог питать недобрые чувства к Дженни Уэстон. Но разве не она должна была питать недобрые чувства к нему, а не наоборот?

– У некоторых людей логика отключена. Если в тюрьме ему пришлось плохо, он вполне мог обвинить в этом Дженни. Бывали и более странные случаи.

– Наверное, такое возможно, – сказала Фрай, но не слишком уверенно. – Уэйн Сагден – мелкий воришка. У меня не получается представить его убийцей.

– Важно еще, что произошло с ним в Дерби и с кем он там связался. В эту тюрьму приходят мелкими негодяями, а выходят оттуда гангстерами уровня Реджи Края. И это называется реабилитацией.

Фрай внимательно смотрела на дело в руках Купера. Казалось, она почти не слушала, что ей говорят.

– Напомни мне, пожалуйста, на каком основании мы получили ордер на обыск?

– У полицейского, который вел это расследование, был информатор, – сказал Купер. – Надежный источник, по словам которого, Сагден находился в окрестностях дома Уэстонов и вел себя подозрительно.

– Этот информатор знал Сагдена в лицо?

– Судя по всему.

– Тогда обычное дело – какой-то его приятель рассорился с ним и решил взять реванш.

– И мы полностью доверяем информации, которую получаем от таких людей?

– Зачастую они не лгут, – сказала Фрай. – И этот тоже сказал правду. Ведь при обыске нашли видеомагнитофон. Он был виновен, Бен.

Купер отложил дело, обескураженный эхом слов Тодда Уининка.

– Я хотел спросить тебя о Мегги Крю, – произнес он.

– Что именно? – нахмурилась Фрай.

– Как сильно она пострадала? Я имею в виду, психологически.

– Это вопрос не ко мне. В отчете психиатра говорится, что она небезнадежна.

– Но каковы долговременные последствия травмы? Сможет ли она опознать подозреваемого, если мы его найдем?

– Именно на это мы все и надеемся.

– Ты успела узнать ее довольно хорошо, так?

Фрай натянула куртку.

– Ну, не так хорошо, как я думала.

– То есть? – удивился Купер. – В чем проблема? Она не хочет тебе о чем-то рассказывать?

– А что тут странного?

– Она не хочет рассказывать о чем-то определенном? – уточнил он.

– Ну, я разговаривала с ее сестрой в Ирландии, – вздохнула Фрай. – Сестра упомянула, что Мегги родила, когда была студенткой юридического факультета. Она отдала ребенка в приемную семью. Но Мегги никогда не говорила мне об этом.

– Понятно.

– На протяжении всех наших встреч мы беседовали с ней о Дженни Уэстон. Я старалась, чтобы Дженни стала для нее реальной. И потом… ну, я делала все, что могла. Но Мегги, по сути, так ничем мне и не ответила.

Фрай отрегулировала чехол своей дубинки, передвинув его на поясе дальше к спине, и похлопала по куртке, чтобы убедиться, что дубинка не слишком выпирает. Теперь Диана, похоже, никуда не выходила без нее.

Купер наблюдал, как она для большей безопасности туже затягивает ремень. За последние несколько недель Фрай сильно изменилась. В ней и раньше всегда присутствовала некая тайна. Но прежде ее всю покрывал жесткий панцирь, исключавший любой контакт. А сейчас в ее поведении появилась едва заметная мягкость, словно в панцире образовалась маленькая брешь. Купер не знал почему и как это случилось, но он молился о том, чтобы это было так и он смог бы пробраться сквозь баррикаду враждебности к ее острому уму.

– Ты идешь сегодня на скотный рынок? – спросила Фрай.

– Нет. У меня допрос. Некто по имени Гэри Доусон внезапно вспомнил, что был на Рингхэмской пустоши в тот день, когда убили Дженни Уэстон. Вдруг он что-то видел? Потом у меня есть еще пара дел.

Фрай уже пошла к двери, но вдруг остановилась и обернулась:

– Ладно, Бен, что ты задумал?

– Ничего.

– Ты что, не понимаешь, что я вижу тебя насквозь?

Купер заерзал на стуле.

– Бен, кого ты выгораживаешь на этот раз? Какое гиблое дело засело в твоем непоседливом сердце?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Она подозрительно на него посмотрела.

– Позволь дать тебе один совет. Будь поразборчивей в своих связях, Бен. Иначе они могут сильно повлиять на твое будущее.

– О ком ты говоришь?

Фрай подошла ближе.

– О твоем дружке, детективе Уининке, вот о ком.

– О Тодде?

– Я тут разузнала кое-что, и, судя по тому, что я слышала, у Уининка могут быть большие проблемы. И если ты не будешь вести себя разумно, Бен, он потащит за собой и тебя.

– Тодд… нет, с ним все в порядке.

– В порядке? Ты что, шутишь? Для начала – мы все знаем, что у него мозги втягиваются в яички всякий раз, как какая-нибудь баба проходит мимо.

Купер засмеялся, чего делать не стоило. Фрай с силой схватила его за плечо. Рука очень быстро начала неметь.

– Бен, ты во что-то вляпался вместе с Уининком? Расскажи мне.

– Да все нормально.

– Не надо мне врать. У тебя это совсем не получается. И притворяешься ты хуже всех в полицейской службе, а это кое о чем говорит. Итак, что ты там натворил?

– Ничего.

– Понятно, – сказала Фрай. Купер старался не доставить ей удовольствия видеть, что она делает ему больно. – Я чувствую, что-то происходит. Возможно, ты сам ничего и не сделал. Но ведь ты такой наивный, что обязательно позволишь втянуть себя в какую-нибудь передрягу, которая станет для тебя концом. Ты покрываешь его?

Купер ничего не ответил.

– Ну конечно, ты же у нас свой парень, так, Бен? Лояльный товарищ по службе.

– Если человека надо поддержать…

– Поддержать? – уставилась на него Фрай. – Чертов идиот! Поддерживать такую ж… как Уининк!

Из-за боли в руке на глазах у Купера выступили слезы.

– Если ты, Бен, вляпался во что-то, – сказала Фрай, – я прищемлю тебе яйца бельевой прищепкой и повешу на веревку рядом с твоим дружком Уининком. Если ты последуешь моему совету, то похоронишь даже воспоминания о нем. Глубоко похоронишь.

– Ладно, ладно, – проговорил он, но Фрай не отпускала плечо. – Диана, есть один нюанс.

– Что там еще?

– Почитай еще раз дело Сагдена. Ты помнишь, кто его защищал? «Куигли, Коулман энд Крю».

Фрай еще сильнее надавила на плечо.

– Ты намекаешь на то, что его адвокатом была Мегги Крю?

– Нет, в суде его интересы представлял один из стажеров фирмы. Но возможно, она могла быть с ним знакома. Ты не думаешь, что она сумела бы его узнать? Ведь она даже могла знать, кем была Дженни Уэстон.

– Чушь собачья.

Когда Фрай ушла, Купер потер руку. Прежде он сомневался в том, как ему следует поступить с Тоддом Уининком, однако теперь его загнали в угол. Купер мог сообщить, о чем ему рассказал Уининк. Но теперь это будет означать еще одну победу Дианы Фрай.

Прошлой ночью сон Купера нарушила сцена, которая вновь и вновь проигрывалась в его сознании, как клип из фильма ужасов, снятый при скверном освещении. Там были фигуры, которые медленно двигались по кругу, склонялись друг к другу, то появлялись, то исчезали в тумане, нависшем над Рингхэмской пустошью. Фигуры танцевали. Их танец был подобен танцу Девяти Девственниц.

В первой он узнал Дженни Уэстон. Она была голой ниже пояса и высоко взбрасывала ноги, кожа ее была призрачно-белой и бескровной, и красная струйка бежала по ее голубой футболке. За ней, спотыкаясь, шли с испуганными и смущенными лицами Кел и Страйд, ощупью отыскивая дорогу среди берез. Брюки у Страйда были спущены, и, когда он ковылял за Келом, у него сзади наподобие хвоста болтался окровавленный черенок метлы.

Затем появился Уоррен Лич. Купер хотел отвернуться, чтобы не видеть голову Лича – красную массу, сделавшую его почти неузнаваемым. За ним следовала Ивонна – ее широкие бедра характерно покачивались при ходьбе, одной рукой она терла рот, а другой тащила двоих мальчиков, Уилла и Дагги. За ними, прямо позади мальчиков, брел Оуэн Фокс в своей расстегнутой красной куртке. А потом появилась Роз Дэниелс, вся в черном, с развевающимися косичками-дредами. Кожа на ее руках и ногах ссохлась, потрескалась и обнажила плоть, а в носу у Роз, замыкавшей танцевальное шествие, блестело кольцо. Но нет, не Дэниелс была последней. Существовала еще одна фигура, совсем расплывчатая и вся окутанная туманом, – Купер никак не мог разглядеть ее. Девятая Девственница. Еще одна, сделавшая ошибку. А затем Купер постепенно начал слышать звуки едва различимой музыки, под которую они все танцевали. И он знал, что где-то там, в сгущавшемся тумане, играл Скрипач.

 

Глава 35

Несмотря на обращения в газетах и по телевидению, молодого человека по имени Гэри Доусон подтолкнула обратиться в полицию его мама. Лишь второе убийство стало весомым аргументом, повлиявшим на его решимость выступить в роли свидетеля. В результате всех этих проволочек показания Гэри едва не запоздали.

– Вы знали, что мы расследуем смерть мистера Уоррена Лича? – задал ему вопрос Купер.

– Слышал. Но он же сам себя порешил, верно?

– Вы с ним работали.

– Раньше работал. И ушел. Сказал ему, что сил моих больше нет. Он вел себя просто по-скотски. Вот я ему и сказал, что, мол, не собираюсь все время мириться с этой руганью и оскорблениями. «Я-то без работы не останусь и скоро найду ее где-нибудь еще», – вот что я ему сказал.

Гэри даже в помещении не снимал свою красную шерстяную шапку. Она плотно облегала голову, и от этого его и без того оттопыренные уши казались еще больше.

– И как, нашли вы другую работу?

– Ну, пока нет. В округе ее немного.

Купер положил перед ним фотографии трех женщин.

– Вы видели кого-нибудь из этих женщин в окрестностях фермы?

Гэри немедленно ткнул в изображение Мегги Крю.

– Эту Ивонна нашла, точно? Уоррен целыми днями говорил о ней. И я видел ее фотографию в газете.

– А вы были на ферме, когда миссис Лич нашла эту женщину?

– Нет.

– Вы видели ее раньше рядом с фермой?

– Нет, рядом с фермой нет.

– Хорошо, Гэри. А что вы можете сказать о двух других?

Гэри склонил голову набок.

– Я не совсем уверен, – произнес он, – но, по-моему, вот эту я видел.

– Да?

– На фотографии она выглядит как-то по-другому, но вроде на пустоши была она. Этакая пташка на велосипеде, верно?

– Гэри, – осторожно спросил Купер, – а в какой день это было?

– В воскресенье, – ответил Гэри, – но не прошлое.

– Предыдущее?

– Да, вроде того.

– Значит, когда вы возвращались через Рингхэмскую пустошь, вы видели эту женщину?

– На велосипеде – это была она, точно. Она еще так злобно на меня глянула. Не хотела, чтобы такой, как я, ошивался поблизости. И в тот день там больше никого не было – вообще никого, кроме нее и другой женщины.

– Другой женщины?

– Ну, той, что ждала ее. – Гэри впервые заметил, с каким выражением лица Купер молча смотрит на него. – Так она же ехала на встречу, разве нет?

– На какую встречу, Гэри?

– Ну, она так глядела. Словно хотела кого-то увидеть, но не меня. Понимаете, о чем я говорю? И кстати, ту – другую – я перед этим видел. Она стояла у башни.

– Другую? Гэри? Какую другую?

– Вот эту. Ее еще Ивонна Лич нашла. Рядом с фермой я ее никогда не видел, а в тот день она стояла у башни. И было видно, что ждет кого-то. Она курила сигарету за сигаретой, словно завтра не настанет никогда.

На скотном рынке продавалось стадо телок. Рабочие сновали вокруг них, пока те проходили через ринг. Телок продавали на разведение, в молочное стадо, где они впервые повстречают быка. А бык окажется величиной с лимузин или «шевроле» и весить будет тонны две, весь покрытый двойным слоем мускулов, так что только и сможет приподняться и навалиться, не в силах двигаться по-другому. Это станет настоящим шоком для черно-белых девственниц, по чьим невинным глазам видно, что они уже подозревают, что им предстоит пережить.

С места парковки Диана Фрай хорошо видела сквозь открытые ограждения ринга, вокруг которого толпились фермеры – покупатели и продавцы, занятые своими разговорами.

– Кейт Тисдейл внутри, – сказал инспектор Хитченс. – Вон его машина.

– Когда пойдем?

– Надо все проделать как можно тише.

– Значит, будем ждать, пока закончится аукцион?

– Да. Не торопимся, внимательно наблюдаем и даем толпе разойтись. Сейчас здесь слишком много народу.

Щелкнула рация, и Фрай ответила на вызов.

– Сэр, у нас могут возникнуть проблемы, – сказала она.

– Что такое?

– Констебль Уининк докладывает, что на парковке собралась группа женщин. Человек пятнадцать-двадцать.

– И чего они хотят?

– Похоже на акцию протеста.

Проходя через больничный вестибюль, Бен Купер кивнул медсестре в регистратуре. Она улыбнулась ему в ответ – милая девушка, но так уставшая и перегруженная работой, что ей было не до светских разговоров. Если бы не ее больничная форма, она вполне могла бы сойти за сотрудницу полиции.

В палате стояло двадцать коек. Пациенты, в основном пожилые мужчины, беспокойно зашевелились, усаживаясь на кроватях в своих полосатых пижамах и не сводя глаз с неожиданного гостя: часы посещений приходились на другое время, и до следующего приема пищи заняться было почти нечем.

Сначала Купер подумал, что это, должно быть, смешанная палата, один из реликтов отечественной медицины, но потом вспомнил, к кому пришел. Страйд лежал на боку – странная фигура, слишком слабая и слишком манерная, чтобы быть среди пожилых людей как дома. Время от времени он пробегал своей бледной рукой по длинным волосам, откидывая с лица упавшую прядку.

Подойдя ближе, Купер заметил странный взгляд Страйда – рассеянный, блуждавший где-то далеко, как у человека, который слушает стереомагнитофон или аудиокассету с захватывающим триллером, вырвавшим его из реального мира. Только в этом случае не было наушников. Страйд не нуждался в искусственных приспособлениях, чтобы оторваться от реальности. И это был определенного рода талант.

– Время гостей, Саймон, – произнес он.

Молодой человек не шелохнулся.

– Меня зовут Страйд.

На тумбочке у кровати стояли бутылка с минеральной водой и стакан. Страйд, как зачарованный, наблюдал за медленным движением пузырьков к поверхности.

Он до сих пор ничего не сказал полиции – ничего полезного для следствия ни о той ночи, когда на него напали, ни о людях, которых он мог видеть на Рингхэмской пустоши. Но Купер знал, что Страйд проводил на пустоши больше времени, чем кто-либо другой. Он приходил туда даже ночью: если верить словам Кела, чтобы поговорить с Девственницами. Как и Марк Рупер, он, наверно, нередко видел такое, что было ему не полезно.

Но за рассеянным поведением Страйда скрывалось нечто большее, чем просто потеря памяти, которую, как память Мегги Крю, при правильном стимулировании можно вернуть. Однако существовали ли стимулы, способные заставить Страйда поделиться увиденным?

– Я пришел кое-что рассказать вам, – обратился к нему Купер. – В тот день на пустоши находился один молодой человек. Я имею в виду день, когда убили Дженни Уэстон. Его зовут Гэри, он работал на ферме Уоррена Лича. Затем они поссорились, и он ушел. Гэри видел, как Дженни доехала до конца тропинки, и говорит, что ехала она к Хаммондской Башне. То, что Гэри откликнулся, оказалось весьма полезным для следствия.

– Да?

– А вот вы, Саймон, не откликнулись. Вы ничего нам не сказали. Все эти разговоры о Скрипаче… В чем тут дело?

– Оставьте меня в покое.

– Этот парень, он видел Дженни Уэстон. Как вы думаете, кого еще он мог видеть?

– Я сейчас вызову медсестру. Вы плохо влияете на мое самочувствие.

– Сначала я подумал о вас. Саймон, вы были там? И ваш друг тоже там был?

Страйд по-прежнему лежал на боку, глядя прямо перед собой.

– Он много значит для вас, верно? – спросил Купер.

– Никто никогда не принимал меня таким, какой я есть. А Кел принял.

– Понятно, – сказал Купер, – и все-таки, Саймон, вы видели Дженни Уэстон?

– Почему вы спрашиваете об этом?

– Однажды вы произнесли такую фразу: «Я видел ее лицо». Саймон, я предполагаю, вы видели ее уже после смерти.

– Гм.

Страйд неловко повернулся в постели, и его лицо побледнело.

– Позвать медсестру, чтобы вам сделали обезболивающий укол?

– Нет, не надо.

– Вы плохо выглядите.

– Ничего. А можно я спрошу у вас кое-что?

– Конечно.

– Анальный секс вот такой и есть?

Купер заморгал. При виде выражения его лица Страйд засмеялся, но тут же вежливо прикрыл рот рукой. Пациенты на других койках оборачивались в их сторону: Страйд уже начал вызывать у них любопытство.

– Хотя, конечно, откуда вам знать? В любом случае нужно, чтобы член у парня был как ручка от швабры. А такого еще надо найти.

– Я поспрашиваю, – пообещал Купер.

– Не делайте этого, – остановил его Страйд, – ради вашей собственной безопасности.

– Договорились.

Страйд поискал глазами стакан с минералкой. Купер налил воду и протянул стакан Страйду, чтобы молодому человеку не пришлось тянуться.

– Итак, вы ее видели? – снова спросил он.

Страйд, похоже, опять задремал. Но если действие обезболивающего заканчивалось, то он никак не мог винить его в своем безразличии.

– Так что? – не отставал Купер. – Видели вы ее? Дженни Уэстон?

Страйд по-прежнему молчал.

– Или вы видели другую женщину? – спрашивал Купер. – Женщину со шрамом на лице?

Наконец Страйд зашевелился.

– Нет, первую. Дженни.

– Не надо так упираться! – сказал Купер. – Мы хотим получить от вас показания.

– Я их уже давал. Да и не разглядел я их толком – было слишком темно.

– Я не о той ночи, Саймон. Я об убийстве Дженни Уэстон.

При желании Страйд мог быть довольно резким. Но его глаза уже закрывались, и казалось, он снова медленно уплывает в какую-то неведомую страну.

– Я не знаю, кто ее убил, – произнес Страйд. – Нет смысла меня спрашивать.

– Может, и нет. Но в конце концов, это же вы первым нашли тело, – сказал Купер. – Никто другой не стал бы располагать ее так в каменном круге. Мне придется сказать вам, Саймон, что Дженни не была девственницей. И это не скрипач заставил ее танцевать. Это сделали вы.

Страйд крепко сжал веки. Его лицо сейчас было мертвенно-бледным, как нижняя сторона одного из тех неприлично выглядевших грибов, никогда не видевшая света.

– Но я не верю и тому, что вы ее убили, – сказал Купер. – Ни вы, ни Кел. И в миллионы лет я не верю. Это вы, Саймон, заставили Дженни танцевать. Но и вы и я – мы оба знаем, что существует кто-то еще, кто задал мотив.

Диана Фрай наблюдала за тем, как Тодд Уининк выходит из-за угла здания и направляется к своей машине. Инспектор Хитченс высунулся из окна, чтобы поговорить с ним.

– Мы мало что можем сделать, – сказал Хитченс, – если формально эти женщины не совершают правонарушений. Возможно, они пришли на аукцион, как и другие. Зрителям вход не воспрещен.

– Но они стоят на улице, – возразил Уининк. – Констебль из центра города подходил к ним, но они сказали, что просто смотрят на животных.

Фрай наклонилась вперед.

– Сэр, что, по-вашему, они замышляют?

– Понятия не имею, – ответил Хитченс. – Единственное, что мы вправе сделать, – не спускать с них глаз.

– А если они перекроют движение? – поинтересовался Уининк. – Вы не собираетесь им воспрепятствовать?

– Нет, – сказал Хитченс, – да мы ничего и не сможем сделать. Тогда придется их арестовывать.

– Есть одно обстоятельство, – заметил Уининк, глядя на Диану Фрай на пассажирском сиденье. – Одну из этих женщин мы знаем.

– Вы ее узнали?

Фрай почувствовала холодок в душе. В том, что сейчас собирался сообщить Уининк, заключалась какая-то жуткая неизбежность. Когда он заговорил опять, то глядел только на нее, совсем не обращая внимания на инспектора.

– Это та женщина, на которую напали первой. Со шрамом на лице.

– Мегги? – переспросила Фрай.

– Именно, – подтвердил Уининк. – Мегги Крю среди них.

Когда Бен Купер входил в отделение, телефон уже звонил. Наконец-то прорезалась чеширская полиция.

– Возвращаются нужные вам люди, – сообщил детектив из Уилмслоу. – Мистер и миссис Дэниелс. Они заказали на середину недели авиабилеты до Рингуэя. Отдохнули на Гавайях, прекрасно провели там время и отлично загорели. Меня тошнит от всего этого.

– Когда они смогут подъехать для опознания?

– Уже едут. Через пару часов будут у вас.

– Что говорят?

– В основном «Привет!» и «Договорись с ними, Дэнни».

Чеширский детектив говорил чересчур весело, и Купера это настораживало. Должно быть, полиция в богатых городах на равнинах между Пеннинами и Уэльсом совсем другое дело, если он так радуется на работе.

– А что насчет дочери? Вы спросили, когда они видели ее в последний раз?

– Спросил. Они видели ее несколько месяцев назад. Конечно, расстроились, но, как мне показалось, не очень удивились. С тех пор как она ушла из дому, они уже не надеялись, что она вернется. Да и сама Розалинда дала им это понять. Она сказала им, чем хочет заниматься в жизни и что они туда не вписываются. А также, что собирается найти свою настоящую мать.

Купер опешил. Сначала он подумал, что детектив опять шутит.

– Простите? Что вы сказали?

– Она – приемная дочь Дэниелсов. Ее удочерили девятнадцать лет назад. Воспитывали как свою собственную дочь и все такое. А потом в конце концов все рассказали ей, когда та подросла. И, по словам миссис Дэниелс, она воспылала к ним ненавистью. Ну, в общем, никакой благодарности. Похоже, Розалинда решила бросить респектабельную жизнь, которую для нее планировали, и сошлась с дурной компанией. Ввязывалась во всевозможные дела. Ее последним большим увлечением стала защита животных. Она уже несколько раз попадала в переделки, когда подобные демонстрации заходили слишком далеко. Так называемые «прямые акции»: нарушение границ частных владений, нанесение ущерба чужой собственности, – да вы и сами знаете. Как сказала миссис Дэниелс: «Из кожи вон лезут». Но, по-моему, этот оборот речи здесь несколько неудачен.

– Так, значит, Роз Дэниелс искала свою настоящую мать?

– Именно. Что вы думаете по этому поводу, дружище? Как по-вашему, она все-таки нашла ее? Ну, хоть что-то под конец, перед тем как ее убили.

Женщины в анораках столпились в углу стоянки у скотного рынка. Они жались в тесный круг, заговорщицки склонившись друг к другу и кидая взгляды на здания позади них и на констеблей, ожидавших подкрепления.

Несколько минут Мегги Крю смущенно стояла сбоку, чуть поодаль от кружка, словно сомневаясь, является ли она частью группы или нет. Но потом женщины потеснились и пустили ее в круг, и она немедленно стала одной из них. Под одеждой и в рюкзаках посверкивала сталь. У Мегги в руках появился нож.

Диана Фрай стояла вместе с Тоддом Уининком под трибунами аукциона, откуда хорошо просматривалась группа женщин возле стоянки. Диана восприняла присутствие Мегги как персональное оскорбление; эта женщина словно насмехалась над ней.

– В самом деле, это она, – подтвердила Фрай.

– Такое лицо трудно перепутать, – усмехнулся Уининк.

– Но что она забыла здесь? Защитница животных? Почему я ничего об этом не знаю?

– Ладно, сюда идет Секун, – заметил Уининк. – Инспектор сказал, будем брать его сейчас, пока женщины не создали каких-либо проблем. Ну, ты знаешь, что такое женщины.

Тисдейл выгонял стадо коричневых телок из открытых загончиков на аукционный ринг, охаживая их палкой по бокам, пока те стучали копытами, двигаясь к стальным воротам. Фрай ждала, когда Тисдейл оторвется от своего занятия. И тут она увидела, что он бросил взгляд в сторону женщин и заметил Мегги. Он вздрогнул при виде ее шрама, чуть прикрыл глаза и какое-то время пялился на нее, а затем снова вернулся к работе. Не узнал.

Проходя мимо них к рынку, Тисдейл стукнул неуклюжую телку палкой по бедру. Он ухмыльнулся полицейским, показав две дырки на месте выбитых зубов. Все еще глядя на Фрай, он на редкость сильно шлепнул животное между задних ног, и бедная телочка испуганной рысью рванула вперед.

Фрай наблюдала за Мегги. Той не понравилось такое обхождение с животным, но она сделала вид, что не узнает Тисдейла. Инспектор Хитченс уже ждал Фрай рядом с рингом, и она повернулась к нему, чтобы помочь произвести арест.

Бен Купер вбежал в диспетчерскую. Ему срочно надо было передать информацию инспектору Хитченсу и Диане Фрай. Слишком много совпадений нагромоздилось друг на друга. Почему Дэниелс убили в то же время и в том же месте, где ранили Мегги? А Дженни Уэстон, у которой Дэниелс жила какое-то время? И Мегги ли ждала встречи с Дженни на пустоши?

Но прежде чем он успел что-то предпринять, Купер понял, что дежурный уже принимает срочный вызов, поступивший с эдендейлского скотного рынка.

Внезапно группа женщин двинулась вперед. Они окружили транспортер для скота, в кабине которого сидели две большие собаки – немецкая овчарка и ротвейлер. Собаки принялись прыгать на сиденьях, подскакивая к полуоткрытым окнам и заливаясь громким, яростным лаем на женщин, столпившихся вокруг грузовика.

– Вспомните Роз Дэниелс! – закричала одна женщина.

– Ее смерть не будет напрасной!

Уининк махнул констеблям, и те двинулись к женщинам, чтобы остановить их. Диана Фрай во все глаза смотрела на Мегги и не узнавала ее. Сначала, когда полицейские начали приближаться, Мегги, как прикованная, стояла на месте. Склонив голову набок, она к чему-то прислушивалась, ее ноздри расширились, словно почувствовав особый запах. Затем она вся преобразилась и выпрямилась в полный рост. В ее глазах читалось изумление.

В тот момент, когда перед ней выросли и двинулись вперед широкие плечи детектива Уининка, Фрай заметила, что выражение лица Мегги снова изменилось. За шоком последовал страх, затем ярость. Ее рот открылся в неистовом вопле.

Затем последовала беспорядочная рукопашная схватка, возник водоворот внезапно вступивших в борьбу тел, визжавших и кричавших. У Фрай появилось ощущение, что ни женщины, ни полицейские не вполне понимают, что происходит. Затем в толпе вдруг образовалась брешь. Посреди нее с ножом в руке стояла Мегги Крю. Струйка крови сбежала по лезвию на рукоятку и закапала ей на палец. Но Мегги этого не заметила. Она выглядела так, словно ее сознание витало далеко от скотного рынка, возможно, где-то на Рингхэмской пустоши в ту ночь, которая почти стерлась из ее памяти. Казалось, она не обращает внимания на ошеломленную толпу, тесно обступившую ее, не подозревает, что кругом вопят женщины и лают собаки и что на бетоне у ее ног лежит тело детектива Уининка.

 

Глава З6

Голос в рации стал неразборчивей, он все еще просил диспетчера направить к скотному рынку «скорую помощь» и полицейских в защитном снаряжении, кинологов и специалистов для ареста агрессивного субъекта.

Бен Купер наклонился к дежурному.

– Пожалуйста, подтвердите личность подозреваемой, – произнес сержант.

– Мегги Крю.

– Хорошо, поддержка выдвигается.

– Дежурный, подозреваемая вооружена. Нам нужен бронированный автомобиль.

– Понял.

Купер и сержант переглянулись. В эдендейлском отделении не было никакого бронированного автомобиля. Ближайший патрулировал дорогу M1 в районе Честерфилда, примерно в полутора часах езды. Купер понял, что они могут опоздать.

– Сержант, напомни дежурному инспектору, что я офицер полиции с правом ношения огнестрельного оружия.

Диана Фрай проследовала за Мегги Крю по всему длинному узкому проходу между двумя торговыми площадками. С одной стороны располагались ряды стальных загончиков, в которых беспокойно мычали коровы; с другой вдоль шлакобетонной стены выстроились пластиковые бутыли с какой-то темной жидкостью, вероятно предназначенной для продажи.

Мегги остановилась, не сводя глаз с Фрай.

– Ну, Диана, наконец-то вы добились своего. Поздравляю! Влезли-таки мне в душу, как паразит, от которого я не успела избавиться.

– Мегги, вы сошли с ума. Бросьте нож!

Когда Диана увидела выражение лица Мегги, ее словно окатило холодной водой. И последние слова она произнесла немного неуверенно. Из высоких окон на них падал свет слабого, холодного солнца, в лучах которого лицо Мегги изменилось – четко выделились ободранные края кожи вокруг шрама, который бежал по щеке и уходил за линию волос. Шрам покраснел, отчего ее лицо сделалось похожим на раскаленную головешку. Внезапно Фрай поняла, что в этом узком проходе она оказалась не по своей воле, – ее заманили сюда. Они были одни среди ржавых железных ворот и нервных коров.

Мегги сжимала в руке нож со светлым стальным лезвием и черной рукояткой. Фрай отчетливо видела каждую его деталь – отметины на ручке, узкий желобок для стекания крови. Мегги держала нож прямо перед собой, словно приглашая разделить с ней удовольствие.

– Мы взяли ножи, чтобы резать шины, – пояснила она и улыбнулась. Впервые Фрай видела на лице Мегги настоящую улыбку. Но уголок ее поврежденного глаза сморщился и превратил эту улыбку в жуткое ироничное подмигивание. – Роз была бы довольна.

– Вы имеете в виду Роз Дэниелс?

– Да, Роз, – подтвердила Мегги. – Вы знали также и о Дженни Уэстон.

Она крепче сжала нож. Фрай подобралась, ее рука поползла к чехлу дубинки.

– Я рассказывала вам о Дженни Уэстон, потому что хотела, чтобы она стала для вас реальной личностью, – сказала Диана. – А не просто очередной жертвой.

– О, Дженни Уэстон была для меня реальной личностью, – усмехнулась Мегги. – Только об одном вы мне не рассказали: она была любовницей моей дочери! Так?

– Вашей дочери?

– Да. Моей дочери!

Крик Мегги отразился от тесных загонов. Телята пронзительно заверещали и бросились врассыпную, толкая друг друга в самые дальние углы своих стальных клеток. Рука Фрай скользнула к чехлу. Ручка дубинки оказалась у нее в ладони. Диана чуть надавила запястьем. Раздались свист, щелчок замка, и в полумраке внезапно блеснули шестнадцать дюймов увесистой стали.

– Стоять!

Мегги вдруг снова сделалась спокойной.

– Вы думаете, она вам понадобится? – Она по-прежнему улыбалась. – Вы же великолепно владеете рукопашным боем, разве нет?

– Откуда вам это известно?

– Вы не единственная, кто занимается этим делом. Детали биографии полицейских должным образом регистрируются. Все доступно, если есть нужные связи.

Мегги двинулась вперед, и Фрай отступила, стараясь, чтобы расстояние между ними оставалось больше длины оружия. Так ее учил инструктор: в ножевой схватке надо в первую очередь принимать в расчет, что ты можешь не уклониться от ножа.

Диана попятилась к воротам. Повернувшись слишком быстро, она не удержала равновесия, нога подвернулась, и в колено стрельнула боль. Ступня онемела почти сразу, на секунду Фрай перестала чувствовать свою правую ногу, и ей пришлось волочить ее, огибая угол загона. Мегги медленно, шаг за шагом, приближалась, пока Фрай не оказалась между полными животных загонами и пустым рингом для откормленного на убой скота, вдали от шума и толпы. Фрай рискнула бросить взгляд через плечо и увидела, что вернулась в конец прохода. Позади нее находились ворота на ринг. Мелькнула мысль, что, может быть, стоит остановиться и, положившись на удачу, попробовать отбить нож дубинкой. Но она по опыту знала, что надежнее всего тянуть время, пока не подоспеет помощь.

Во время спарринга, когда оба противника одинаково собранны и насторожены, надо наблюдать и ждать случая – первого раскрытия, которое позволит нанести удар. Движения становились ритмичными и формальными, в точности как сейчас. Но Фрай понимала, что первое раскрытие, которое она себе позволит, может оказаться для нее последним. Необходимо сосредоточиться на ноже и ни в коем случае не отвлекаться на глаза Мегги. Необходимо и дальше поддерживать разговор.

– Мегги, бросьте нож.

– Диана, вы не можете мне больше ничего сказать о воспоминаниях, – проговорила Мегги. – Я знаю, что такое воспоминания. Я знаю теперь, что Роз мертва.

– Но как она умерла, Мегги?

Мегги внезапно хлестнула по воздуху ножом где-то сбоку, даже не глядя, куда метит. Лезвие прорезало стенку одной из пластиковых бутылей, словно бумагу. Сладкий тошнотворный запах заполнил проход.

Фрай всего секунду смотрела на дыру в пластике, пока не поняла, что это попытка отвлечь ее внимание, и опять перевела взгляд на Мегги.

Она лихорадочно вспоминала все, чему ее учили. Создавать дистанцию. Использовать прикрытие. Оказывать и просить содействие. Ей придется смотреть на руки противника, оставаясь в повышенной боевой готовности. Всеми силами избегать удара ножом. Левой рукой она нащупала на двери позади себя задвижку, быстро ее открыла и проскользнула внутрь загона. Мегги снова нанесла отвлекающий удар ножом, и Фрай неуклюже, споткнувшись, отпрыгнула назад – лодыжка опять причинила ей адскую боль. Теперь они находились на самой аукционной площадке. Женщины двигались из стороны в сторону, назад и вперед, стараясь добиться преимущества и избегая сближения. Их движения отражали друг друга, и Фрай даже показалось, что Мегги тоже начала приволакивать одну ногу.

Огни приближавшихся полицейских машин замелькали сквозь деревянные перекрытия в стенах, отражаясь от ламп на потолке и от стен загона. Они искажали очертания на ринге, создавая множество новых теней, которые заплясали на рядах сидений. Можно было подумать, что целая толпа машет руками, топает ногами и переговаривается, готовая показать повернутый вниз большой палец тому, кто проиграет.

Фрай молча ругала себя. Ну почему она не надела бронежилет! Он сейчас пришелся бы так кстати! Массивный жилет стеснял ее движения, и она перестала его носить. В экипировку констеблей входила ручная дубинка – самое лучшее оружие против ножевой атаки. А ее АСП было легче спрятать, но это было оружие нападения, не предназначенное для защиты от ножа. В униформе Фрай была бы менее уязвима. Ее тонкая куртка никак не могла защитить от лезвия. Диана чувствовала себя так, словно ее грудь и живот оголены и беззащитны. Она также сознавала, что руки у нее тоже голые, а левая протянута ладонью к Мегги – классический жест защиты, которому учат в книгах по самообороне. Она почти ощущала, как в руку впивается нож, перерезая сухожилия пальцев.

– Ирония судьбы, Диана, – произнесла Мегги, – но, по-моему, вы тоже кого-то искали. И поиск может завести в довольно странные места, верно?

Они уставились друг на друга – Мегги холодно, Фрай с закипавшей злостью.

– Кого вы искали, Диана? – спросила Мегги. – Кто та женщина?

– Не ваше дело.

Фрай сделала выпад и ударила дубинкой по той руке, в которой Мегги держала нож. Но, ослепленная яростью, она допустила ошибку – забыла про свою больную ногу. Колено подвело ее, и этого было достаточно, чтобы Мегги резко отдернула руку и дубинка просвистела мимо ее запястья, не причинив никакого вреда. Прежде чем Фрай сумела выпрямиться, она мельком увидела, как сверкнула сталь, когда нож устремился прямо на нее. Она закрыла глаза всего за секунду до того, как кончик лезвия разрезал ей кожу.

Бен Купер бежал по проходу, сопровождаемый клацаньем ворот и мычанием коров. Он оглядывался по сторонам, но видел лишь ряды загонов, любопытные коровьи морды, сырой бетон и холодные лучики света из разбитой крыши. Никаких следов Дианы Фрай не было. Все, что он знал, – это что из-за его слабости она оказалась в опасности.

Снаружи командовать будет инспектор Хитченс, медики возьмут на себя задачу бороться за жизнь Тодда Уининка. Но у Купера не было времени ждать.

Заметив Бена, работник рынка указал на проход между торговыми площадками. В конце прохода по бетону разлилась лужа чего-то темного и тошнотворного, медленно стекавшая в водосток.

Вначале Диана Фрай не почувствовала боли – лишь странное ощущение открытости и незащищенности на лице, когда нож рассек кожу и холодный воздух попал к подкожным тканям. Диана отпрянула, и невероятная боль обожгла ее, по лицу потекла кровь.

Мегги не сводила с нее глаз.

– Это твоя вина, – проговорила она. – Теперь ты будешь со шрамом, как и я.

Фрай пыталась стереть рукой кровь с глаза, но та капала на челюсть и на шею. Она не исключала такого исхода схватки. Но ее тело все никак не могло справиться с потрясением – кожа вдруг оказалась вскрытой, и от этого нервная система испытывала такой шок, от которого в желудке начались спазмы и у нее совсем не осталось сил двигаться.

Бен Купер добежал до ринга и остановился в конце коридора. От обеих женщин его отделяла только высокая стальная решетка ограждения.

– Полиция! – крикнул он. – Бросьте нож!

Обе женщины, вздрогнув, повернулись к нему. И Купер увидел, как у Фрай подогнулась нога, и она упала на бетонный пол. Дубинка выскользнула из ее руки, покатившись под сиденья на краю ринга.

Диана Фрай уловила в голосе Купера панические нотки. Мегги посмотрела на Бена и с вызовом встретилась с ним глазами. Именно в этот момент Фрай поняла, что задумала Мегги. Сейчас у нее был самый опасный взгляд – взгляд человека, который решил, что его жизнь окончена. Если вы потеряли самое дорогое, то уже не важно, что еще вы сделаете. Больше ничто не имеет значения. И Мегги хотела, чтобы все шло именно так. Она не бросит нож, потому что хочет, чтобы ее пристрелили.

– Полиция! Бросьте нож! Сейчас же!

С огромным усилием Фрай приподнялась на левой руке и ударила Мегги по лодыжке здоровой ногой. Их руки и ноги сплелись, и обе упали вниз, под сиденья.

Две женщины лежали на опилках, обхватив друг дружку, словно любовники. Они были мокрыми от пота и тяжело дышали, глядя друг другу прямо в глаза. Сейчас, на таком близком расстоянии, Фрай чувствовала, как сильно от волос Мегги пахнет сигаретами. Парфюмерия больше не скрывала этот запах. Диане вдруг вспомнился стол Мегги: пепельница, телефон и нож для бумаг – всего три предмета, которые удостоились чести оказаться на почти нетронутой поверхности стола. К Мегги Крю никогда не приходили гости. Так чей же это был сигаретный пепел? Диане никогда не приходило в голову задать этот вопрос.

По ту сторону ринга к Куперу присоединились другие вооруженные. Несмотря на предупредительные крики, стрелять сейчас они не могли: женщины находились слишком близко друг к другу.

– Той ночью у Кошачьих Камней ты именно так чувствовала себя, – произнесла Фрай. – Я знаю тебя, Мегги.

Их лица были совсем рядом, и губы Фрай почти касались изуродованной щеки Мегги. Но теперь она не вздрагивала при виде шрама. Их дыхание смешалось, и Диана чувствовала, что сердца их бьются почти в унисон.

– Мегги, тебе придется или отдать мне нож, или убить меня.

Рука Мегги пошевелилась, и Фрай почувствовала прикосновение стального лезвия, острого и холодного. Мегги сильнее сжала ее шею.

Жуткие мгновения длились долго; страшно и сладко было чувствовать эту женщину в своих руках. Не в силах что-либо изменить, Фрай закрыла глаза. Ей оставалось только ждать. Ждать, когда нож снова резанет по ней; ждать, когда он войдет в ее тело.

 

Глава 37

В гостинице «Дервент Корт» все еще оставалось много настоящих викторианских кровельных желобов. Над Матлоком бушевал ветер, который становился все сильнее. Он кружил мокрые листья, швырял их в железные желоба и загонял в водосточные трубы. По окнам барабанил дождь. У самой входной двери Бен Купер едва увернулся от водопада, мимоходом задавая себе вопрос: может, это и есть то водолечение – гидротерапия, – насладиться которым сюда стекались англичане в Викторианскую эпоху.

Когда Купер присоединился к бригаде детективов, работавшей в квартире Мегги Крю, те уже опустошили ее стол. Повсюду валялись разбросанные бумаги. Бумагами занимался инспектор Хитченс. Увидев Купера, он протянул ему целую пачку.

– В одной из спален мы нашли рюкзак с одеждой Роз Дэниелс и кое-какими вещичками. Судя по всему, она путешествовала налегке.

Купер принялся перебирать бумаги – в основном счета, банковские отчеты, страховые полисы. Все было аккуратно разложено и скреплено. Также среди бумаг ему попались судебные протоколы, копия партнерского соглашения Мегги и записная книжка с именами. Откуда в записной книжке оказалось столько имен, если Мегги Крю была так одинока? Просмотрев несколько брошюр о Хаммондской Башне, Купер передал Хитченсу то, что нашел под ними.

– Выглядит как дневник, – сказал он. – Или журнал.

– Дневник Крю? Такие нам еще не попадались.

– Нет. Здесь только какие-то даты и адреса, почти как описание маршрута. Это от кого-то по имени Ева. Кто такая Ева?

– Понятия не имею.

Купер молча разглядывал страницу.

– Вот, Гровенор-авеню, Эдендейл, – прочитал он, – но это…

– Что там?

– Кто такая Ева? – повторил свой вопрос Купер.

– Без понятия. Может, подруга?

– Здесь есть телефонный номер. Кстати, местный.

– Так звоните! – сказал Хитченс.

Купер чувствовал себя неуверенно. То, что он прочитал, сбило его с толку. Такого он не ожидал.

– И что я скажу?

– Купер, ну можно же что-нибудь придумать. Спросите Еву и навешайте лапши на уши.

Но Купер все еще сомневался, читая и перечитывая фразу про Гровенор-авеню.

– Звонить, сэр?

– Действуйте.

Купер начал набирать номер.

– Скажу, что я торговый представитель. Это не вызовет никаких подозрений.

– Хорошая мысль. И чем вы торгуете? – усмехнулся Хитченс, когда в трубке послышались гудки.

– Софитами.

– Это еще что такое?

– Никто не знает. Поэтому про них можно говорить любую чушь.

Гудки пропали, и в трубке раздался чей-то голос. Но Купер молчал, похоже совсем забыв, что он продавец; заготовленные фразы вылетели у него из головы.

– Простите, – наконец произнес он. – Неправильный номер. – И положил трубку.

– Так и есть? – поинтересовался Хитченс.

– Что?

– Неправильный номер?

– Да нет. Похоже, очень даже правильный.

– Но вы не предложили им никаких софитов.

– Не предложил, – согласился Купер. – Им не нужны софиты.

В комнате для допросов Мегги Крю выглядела почти как у себя дома. Скудная обстановка комнаты весьма подходила ей. Мегги могла жить собственными мыслями, уставившись в голую стену, и старалась ухватить неуловимые воспоминания. Как зачарованный, слушал Бен Купер, ее рассказ о стимулах, которые сработали там, где все остальное отказало.

– Эти звуки и запахи внезапно вернули мне память, – рассказывала Мегги. – Вы могли бы бесконечно присылать ко мне людей и никогда ничего не добились бы. Голоса и то, как от людей пахло животными. Где-то лаяли собаки, но я не видела их… – Она задрожала. – Потом одна из женщин из группы защиты животных вскрикнула.

– И это подтвердило для вас, что Розалинда Дэниелс мертва, – произнес старший инспектор Тэлби.

Она кивнула.

– Меня словно ударило. Воспоминания навалились на меня. Я словно находилась сразу в двух местах, в двух временах. Звуки и запахи соединились. И я вспомнила, что случилось с Роз.

Мегги положила руки на стол и посмотрела на них. Ее длинные пальцы с затупленными бледными ногтями практически не двигались.

– Роз решила найти меня, – сказала она. – Спустя столько времени меня решила найти моя дочь. Приемным детям разрешается доступ к информации об их настоящих родителях, но не наоборот. Это одно из положений правил усыновления. Не знаю, чего она надеялась этим достичь. – Мегги умолкла и перевела дыхание. – Хотя нет, знаю. Деньги. Удобное место для ночевки.

– Когда она впервые связалась с вами?

– Где-то в середине сентября. Сказала, что находится поблизости, но не сказала, зачем она тут и где живет.

– Судя по всему, на тот момент она остановилась у Дженни Уэстон в Тотли.

– Да, позже я это выяснила. У членов групп защиты животных есть своя система связи, по которой они сообщаются. И когда Роз приехала сюда, не зная, где остановиться, Дженни Уэстон предложила ей помощь. В ее доме нашлась свободная кровать.

– Вы, оказывается, довольно много знаете о Дженни Уэстон, – заметил Купер, вспоминая, как Диана Фрай рассказывала, сколько усилий ей пришлось приложить, чтобы Дженни стала для Мегги живым персонажем.

Но Мегги проигнорировала его реплику.

– Сюда Роз приехала не просто так. Она боролась против собачьих боев. Шла по следу из своего района, где-то в Чешире. Когда там прикрыли одну такую площадку, некоторые люди начали ездить в Дербишир, на ферму «Рингхэмский хребет». Конечно, для Роз собачьи бои были намного важнее, чем поиски родной матери. Я представляла для нее побочный интерес.

– Своим приемным родителям она сказала другое, – произнес Тэлби.

Мегги покачала головой.

– Догадываюсь, что к ним она относилась не лучше. Нет, она приехала с определенной целью; меня она рассматривала, скорее всего, как полезную сообщницу.

– Но Дженни была против того, что собиралась сделать Роз, так?

– По-видимому. Взгляды Роз были намного более радикальными, чем у Дженни. Она верила в прямые акции. По сути, в насилие.

– И в конце концов это довело ее до беды, – сказал Тэлби.

Мегги опустила голову.

– Наверное, это моя вина.

– Ваша? Почему?

– Если бы я не бросила ее, когда она была еще ребенком, она наверняка воспитывалась бы по-другому. Это очевидно, – сказала Мегги. – Она ни за что бы не докатилась до такого, если бы я растила ее сама.

– Ну, не факт, – заметил Купер.

Пристально взглянув на них, Мегги не стала спорить.

– Роз поссорилась с Дженни Уэстон, когда та выяснила ее планы. Они наговорили друг другу всяких гадостей, и Роз ушла от Дженни и пришла ко мне.

– И как вы к этому отнеслись?

– Сначала думала, что всегда мечтала об этой минуте, – сказала Мегги. – Моя дочь вернулась ко мне. Но все было не так. – Она перевела взгляд с Тэлби на Купера. – Сплошь и рядом надеешься на одно, а получаешь другое, так ведь? Поэтому лучше вообще ни на что не рассчитывать. И не питать слишком больших надежд. Нет ничего хуже, чем когда твои надежды оживают, а затем снова разбиваются. Это очень больно. И может окончательно опустошить.

Ей дали прийти в себя, и пленка минуту-другую крутилась в тишине.

– Что именно хотела Роз? – спросил Тэлби.

– Моя дочь видела, что меня можно использовать.

– Каким образом?

– Ей нужно было место, где можно остановиться, – удобная база. Это ее слова. А мой дом расположен намного ближе к тому месту, куда ей нужно было попасть. Намного ближе к Рингхэмской пустоши.

– Она рассказала вам, что собирается сделать?

– Да, рассказала.

– И как вы отнеслись к ее планам?

– Ирония судьбы в том, что, по-моему, скорее всего, я отреагировала на ее планы так же, как Дженни Уэстон, а может, и еще сильнее. Я сказала Роз, что она сумасшедшая, что задуманное ею – это преступление и дело опасное. Мы разругались. Конечно, я говорила всякие глупости. Много глупостей. Наверное, еще и потому, что я просто не знала, как должна вести себя мать. Мне никогда не приходилось учиться на собственных ошибках в отношениях с дочерью, вот я и умудрилась сделать их все за один раз, что вылилось в крупную ссору. В общем, я сказала ей, что я против и не позволю ей так поступить.

– Похоже, Роз не понравилось, что вы указываете ей, что делать.

Мегги улыбнулась:

– Это мягко сказано. Было очевидно, что она отправится на Рингхэмскую пустошь вопреки любым моим доводам. Она весьма болезненно отнеслась к моим замечаниям, и все ее обиды вылились наружу. И мои, конечно, тоже. Видите ли, Роз считала, что я ей много чего должна. И я вдруг обнаружила, что не в силах больше спорить с ней. Потому что, как вы понимаете, она была права. Вряд ли я действительно могла чем-либо расплатиться с ней за то, что бросила ее.

– Так вы позволили ей убедить себя…

– Да, в какой-то момент я растерялась. Конечно, следовало настоять на своем, запереть ее в квартире… да все, что угодно. Теперь я это понимаю. Но она сказала мне, что, если бы я была настоящей матерью, я постаралась бы разобраться в том, что она намерена предпринять, и поддержала бы ее в деле всей ее жизни. В общем, что, будь я настоящей матерью, я пошла бы с ней. А потом она добавила, что я – единственный человек, кто может помочь ей избежать опасности. Что мать поступила бы именно так.

– И вы согласились?

– А что я могла сделать? – пожала плечами Мегги. – Да, я пошла с ней.

Купер посмотрел на Тэлби, но старший инспектор только кивнул. Он сам был отцом. Купер мог лишь догадываться, насколько трудно оставаться и наблюдать, как твое дитя уходит от тебя навстречу опасности, когда все твои инстинкты побуждают тебя удержать и защитить его. Насколько сильнее это чувство должно было проявиться у Мегги, лишь недавно открывшей его для себя? Она наконец обрела свою дочь, и, получается, лишь для того, чтобы снова потерять ее. Само собой она никак не могла остаться и смотреть, как Роз уходит одна.

– Да, я довезла ее до Рингхэма, – сказала Мегги. – Мы обе так злились друг на друга, что в машине не обмолвились ни единым словом. Я проехала весь Матлок и только тогда заметила, что забыла включить фары. Когда мы добрались до Рингхэма, то оставили машину в деревне, а сами направились к башне. Роз сказала мне, что это место встречи, в котором мне следует дожидаться, пока она не вернется с фермы. Я не хотела просто сидеть и ждать. Ожидание хуже всего. С другой стороны…

– Да?

– Ну, существуют же и другие инстинкты.

– То есть вы не могли позволить себе, чтобы вас слишком глубоко втянули в преступные действия? – уточнил Тэлби. – Так?

– Понимаете, против такого положения вещей восставало все, чему меня учили. Все мои представления о жизни. Как я могла? Я и так уже рисковала. – На мгновение на лице Мегги появилось умоляющее выражение. – Вы понимаете, о чем я говорю?

Купер отвел глаза. В конечном счете Мегги оказалась перед выбором, который было невозможно сделать. Она ждала у Хаммондской Башни, разрываясь между страхом за безопасность дочери и ужасом перед тем, что Роз делает там, на темной пустоши. Она не хотела ждать здесь, но не могла и уйти. Внутри нее боролись два сильнейших инстинкта, и, разумеется, она, беспомощно вглядываясь в темноту, расхаживала взад и вперед у подножия башни и курила сигарету за сигаретой. Купер представил, как она отбрасывает окурок за окурком и они горящими точками улетают в ночь. Сколько сигарет выкурила Мегги, пока ждала? Уступ у подножия башни был усеян сигаретными окурками.

– А что именно собиралась сделать Роз? Она вам рассказывала?

– Она не просто собиралась. Она на самом деле сделала, – сказала Мегги. – Она разработала тщательный план: приготовила две самодельные бензиновые бомбы и спрятала их в тайнике в стене башни, прикрыв камнями, которые легко вынимались. Она даже собрала всякий мусор и тоже запихала его в эту дыру: пустые жестянки, шоколадные обертки и тому подобное. Сказала, что никому не придет в голову заглядывать в дыру в стене при виде мусора. И в общем-то, оказалась права.

– Ну, почти права, – произнес Купер, подумав о Марке Рупере и его страсти подбирать мусор за другими людьми.

– Так я стала ее сообщницей, – сказала Мегги. – Я знала, что она собирается делать, и помогла ей. Говоря юридическим языком, я виновна в сокрытии причины взрыва.

Никто из полицейских не произнес ни слова. На данный момент эта сторона дела представлялась наименьшей из ее проблем.

– Роз налила бензин в две пластиковые бутылки. Не знаю, где она научилась делать такие бомбы. Но в конце концов, мне ведь неизвестно, как ее воспитывали. Я даже не знаю, чем занимаются ее приемные родители. Я вообще ничего о ней не знаю, кроме того, что она была моей дочерью. Может, со временем я сумела бы восполнить этот пробел. Но они лишили меня такой возможности.

– Кого вы подразумеваете под словом «они»?

– Людей с фермы. Тех, кто занимался собачьими боями. Они убили Роз.

– Вы уверены? Вы видели, как это произошло?

– Я не видела. Я слышала.

– Расскажите подробнее.

– Скорее всего, на ферме что-то пошло не так. Я слышала, как взорвалась первая бомба, затем вторая, хотя звук был не очень громкий. Но почему-то Роз не успела убежать так быстро, как собиралась. Люди вышли из сарая со своими собаками и погнались за ней в сторону башни. Она возвращалась назад, ко мне, и я рассчитывала помочь ей. Но у нее ничего не получилось. Да, она могла убежать от мужчин и спрятаться в темноте среди деревьев. Но там были эти собаки.

– Если Роз так и не добралась до башни…

– Я помню, что слышала крики. А где-то в темноте лаяли и рычали собаки. Я не знала, что случилось, совсем ничего не было видно. Потом раздался вопль… – Мегги запнулась. – Единственное, что я помню потом, – на меня бежит человек, а затем нож и боль…

Она взглянула на Тэлби.

– Что на самом деле произошло с ней? Вы можете мне сказать?

– Ваша дочь сорвалась с Рингхэмского хребта, совсем рядом с башней. Спасаясь от собак, она вскарабкалась на вершину одного из Кошачьих Камней.

– Понятно, – проговорила Мегги. Ей потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с тем, что услышала, словно пытаясь вставить новую информацию в картину, которая развернулась перед ее мысленным взором. – Какая ирония, правда? Она погибла из-за собак. Из-за собак, которых пыталась спасти.

– Боюсь, что конкретно эти собаки были натасканы на убийство, – заметил Тэлби. – Мы изъяли шесть питбулей по различным адресам, когда производили аресты. И теперь их всех уничтожат.

– Тогда получается, что она просто разбилась. – Мегги глубоко вздохнула. – Будет ли Королевская судебная коллегия настаивать на обвинении в убийстве? Или этих людей признают виновными лишь в непреднамеренном убийстве? Простите, это опять говорит юрист.

– К несчастью, – медленно произнес Тэлби, – мы предполагаем, что смерть наступила не в результате падения. Ваша дочь умерла не сразу. Патологоанатомы считают, что она еще какое-то время была жива, пока лежала в этой расщелине. Ей даже удалось проползти пару футов. В грязи под ногтями есть крупицы песчаника с того места, где она находилась.

Лицо Мегги побелело, и ее взгляд потух.

– Значит, она была еще жива. И я оставила ее.

– Но вы же не знали, – возразил Купер.

– Нет, я оставила ее умирать.

Старший инспектор с упреком посмотрел на Купера. Но Бен чувствовал, что наконец понял Мегги: теперь она никогда не перестанет терзаться, считая себя виновной в гибели дочери, которая ей доверилась.

– Здесь вы ничего не могли поделать, – попробовал он успокоить ее.

– Нет, я снова ее бросила, – сказала Мегги. – И на этот раз она уже никогда не вернется ко мне.

Мегги позволили отдохнуть. Времени было предостаточно: она еще долго пробудет в заключении, прежде чем предстанет перед судом. Еще необходимо собрать улики, чтобы решить, в скольких убийствах ее обвинят.

– Почему вы вступили в группу защиты животных? – поинтересовался позже Тэлби.

– Хотела узнать, куда ушла Роз и почему она больше не дает о себе знать. Я частично потеряла память, и мне казалось, что некоторые подробности искажены, как в ночном кошмаре. Более того, я не верила, что она мертва. Думала, что она бросила меня, потому что от меня ей больше не было пользы. А со смертью Дженни Уэстон те другие женщины остались моей единственной связью с Роз.

– Как они приняли вас?

– По-моему, они жалели меня. Отчего я бесилась безмерно. Но я нуждалась в них – нуждалась в информации о Роз, которой, как я считала, они располагали. С другой стороны, некоторые из них слышали, что на меня напали рядом с фермой «Рингхэмский хребет». Они интересовались, не собачники ли это были. Правда, никто прямо меня не спрашивал, но, думаю, именно благодаря этому меня приняли в группу.

– А разве они не знали, что случилось с Роз?

– Похоже, что нет. Но даже если они и знали о планах Роз, они ничего не говорили мне об этом. Знаете, у них есть темы, которые не принято обсуждать с новичками.

– Может, они просто решили, что она отправилась в другое место выполнять очередную миссию. Она, похоже, считала себя неким борцом за права животных, – предположил Купер.

– Но они слышали о последнем трупе и прекрасно знали, чей он. Я, пожалуй, единственная ничего не знала. Когда я шла на скотный рынок, надежда все еще теплилась во мне.

– Надежда, что появится Роз?

– Она могла бы явиться сразу на скотный рынок: прямая акция – это было очень даже в ее духе. Мы планировали порезать шины у конкретных людей. Поэтому всем раздали ножи. Хотя мне дали нож довольно неохотно. Но тем самым меня как будто символически приняли в группу. Роз бы это понравилось.

– Мегги, на этот раз вы действительно совершили преступление.

Она кивнула.

– Понимаете, какой инстинкт победил? К тому же уже поздно было отступать. Слишком поздно для прежней Мегги Крю. Да и отступать уже некуда. Нельзя собрать жизнь по частям, если все эти частички мертвы.

Кейта Тисдейла и пятерых остальных арестовали, несмотря на беспорядки на скотном рынке. Им предъявили обвинение в участии в собачьих боях на ферме «Рингхэмский хребет». На допросе Тисдейл рассказал об огневой атаке, устроенной ночью Роз Дэниелс, и о последовавшей за этим неразберихе, когда в отблесках пламени горящего пикапа люди и собаки в безумной погоне ринулись на холм.

Тисдейл признался, что на рассвете следующего утра они вместе с Уорреном Личем прочесали местность вокруг Хаммондской Башни. Там, на уступе под самым северным из Кошачьих Камней, они нашли тело молодой женщины. По его словам, они перетащили труп поглубже в расщелину. И примерно в то же самое время Ивонна Лич наткнулась на Мегги Крю – раненую и ничего не соображавшую после ночи, проведенной на пустоши. Бен Купер задавал себе вопрос, догадалась ли Ивонна о том, что произошло ночью.

После этого Уоррен Лич почти два месяца жил под страхом, что в любой момент к раненой женщине могут вернуться воспоминания. Он еще пытался наладить прежнюю жизнь, но в таких обстоятельствах воспринимал каждого посетителя как врага и видел потенциального предателя даже в собственной жене. И возможно, в ней в первую очередь. Купер прекрасно понимал, что выжить в такой неопределенности невозможно. Поэтому неудивительно, что Лич принял такое решение.

Стало очевидно, что Мегги Крю представляла серьезную угрозу для Лича. И тем не менее вставал вопрос: существовал ли некто, для кого главной мишенью была Дженни Уэстон? Был ли это Лич? Или сама Мегги?

– Тисдейлу будет предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве и некоторые другие, – сообщил старший инспектор Тэлби. – Все они признались в нападении на Келвина Лоренса и Саймона Бевингтона в карьере. И хорошо постарались отвлечь наше внимание. И конечно, собачьи бои.

– Скорее всего, это еще не все, – заметил Колин Джепсон.

– Мы уверены, что есть и другие соучастники. Но у этих людей свое понимание лояльности. Они не назовут других имен.

– Я имею в виду не других людей, а Дженни Уэстон. Или, пожалуйста, покажите мне, как после всего этого мы можем связать хоть кого-нибудь с Дженни Уэстон…

Но Тэлби только покачал головой.

– Да, в тот день я подстерегала Дженни Уэстон, – сказала Мегги. – Я поджидала ее у башни – она всегда проезжала там. Дня за два до этого я встретилась с ней, и у нас состоялся разговор. Я сильно разозлилась на нее – не поверила, что она не знает, куда делась Роз. Я очень надеялась на Дженни, потому что подозревала, что их отношения с Роз включали нечто большее. Но, конечно, я, как всегда, все сделала неправильно и настроила ее против себя.

– Мы не располагаем данными, что между ними были другие отношения, кроме слабой связи через группу защиты прав животных. Сексуальных отношений не было. Дженни Уэстон и ваша дочь не были любовницами.

– То же самое мне сказала и Дженни. Для нее Роз была просто глупенькой взбалмошной девчонкой, которая ненадолго появилась в ее жизни и вскоре исчезла.

– Но вы ей не поверили.

Тут Мегги смутилась.

– Думаю, что на самом деле поверила.

– Так почему же вы на нее напали? Почему использовали нож?

– А я на нее напала? Вчера у меня было такое ощущение, что я впервые в жизни держу в руках нож. Нет, по-моему, я вообще не видела Дженни Уэстон. Или она так и не доехала до башни, или я пришла слишком поздно. Не видела. В тот день не видела.

– И вы рассчитываете, что мы вам поверим?

– Придется поверить, – сказала она. – Думаю, что это правда.

Колин Джепсон, сверкнув голубыми глазами, хмуро воззрился на своих подчиненных.

– Боюсь, что это правда, – произнес старший инспектор Тэлби.

– И мы уверены?

– Отпечаток ботинка у кровяных пятен слишком большой для Мегги Крю. И для Саймона Бевингтона, по правде говоря, тоже.

– Проклятье!

– К тому же, чтобы перетащить убитую в каменный круг, требовалась немалая сила, – продолжил инспектор Хитченс. – Вряд ли кто-то из них мог сделать – или хотя бы попытаться сделать такое. И еще – пропавший фотоаппарат.

– Фотоаппарат? – нахмурился Джепсон.

– Дженни Уэстон сообщила в Общество защиты животных о собачьих боях, – пояснил Хитченс. – Мы предполагаем, что у нее имелись и соответствующие фотографии. Она всегда брала с собой хороший фотоаппарат, когда отправлялась на пустошь. Скорее всего, он лежал в ее сумке.

– Которую так и не обнаружили.

– Да.

– Возможно, убийца знал, что там была за пленка. Получается, что это один из собачников.

– Тисдейл сообщил, что ей удалось сфотографировать, как они с Уорреном Личем хоронят питбуля, которого им пришлось пристрелить из-за ран. Они отнесли его подальше от фермы и закопали под деревьями рядом с каменным кругом. А Дженни увидела, что они делают. Тисдейл говорит, она была на велосипеде, поэтому добраться до нее у них совсем не было шансов. Но Дженни знала, что они тоже ее видели.

– А Личу было легко заметить Дженни, когда она снова вернулась на пустошь.

– Мы думаем примерно так же. В его мастерской обнаружен целый склад ножей и других инструментов. Хотя того ножа мы не нашли.

Джепсон задумался, сопоставляя улики.

– Значит, сообщники Уоррена Лича хотят свалить на него вину за убийство Дженни Уэстон. Как удобно.

– И умно. Все они прекрасно знают суть дела.

– Давайте смотреть фактам в лицо, – сказал Хитченс. – Это со всех точек зрения удобно.

Все посмотрели на Бена Купера. Но Купер сидел очень тихо, сжав губы, и не произнес ни слова. Настало время молчать, если такое время существовало вообще. Остальные ждали от него комментария, который так и не последовал.

Вскоре он будет присутствовать на очередных полицейских похоронах, когда Тодда Уининка проводят в последний путь со всеми почестями, подобающими полицейскому, погибшему при исполнении служебного долга. Но сейчас сказать было нечего. И Купер молчал.

На другой день в коридоре у доски объявлений толпились полицейские – вывесили листок с новыми назначениями.

– Мистера Тэлби переводят в Рипли, – прочитал один. – И называют имя нового старшего инспектора.

– Да? Это инспектор Хитченс? – Бен Купер протолкнулся к самой доске. Он физически ощущал странное настроение, царившее вокруг. Темное, циничное настроение.

– Нет, приятель, – поправил его кто-то. – У нас начальник из Южного Йоркшира, а старшего инспектора переводят из Бэйкуэллского отделения. Еще один чужак в нашем участке.

Купер прочел похвалы Тэлби и неразборчивые данные о его новой штабной должности, затем быстро просмотрел новые назначения, пока не дошел до последней строчки: «Инспектор уголовной полиции К. Армстронг назначается старшим инспектором уголовной полиции в Бэйкуэллском отделении, на смену старшему инспектору Мэддисон».

– Армстронг себя не обидела, – усмехнулся кто-то.

– Точно.

– Ее педофильская операция прошла неплохо. Множество арестов.

– Ну что тут скажешь?

Полицейские оглянулись по сторонам, боясь сказать что-нибудь лишнее.

– Для кого-то это станет хорошей новостью, – сказал Купер.

– Да, если ты одна из сестричек.

– Кого вы имеете в виду? – Это уже детектив Гарднер пробиралась через толпу. – Исполняющую обязанности сержанта Фрай? Ее и Армстронг? Судя по тому, что я слышала, это еще слабо сказано. Вот уж точно – сестрички.

– Слишком любишь послушать себя, – проговорил Купер.

Обернувшись, он заметил саму Диану Фрай, стоявшую неподалеку. Он не знал, слышала ли она эти слова. Ее лицо было бледным и перекошенным, а рана на щеке – красной и воспаленной, под глазом ее края туго стягивали швы.

Прежде чем ее увидели остальные, Диана исчезла, растворившись в тенях, словно ее вообще здесь не было.

Через полтора часа Диана Фрай вышла из кабинета инспектора Армстронг, прекрасно сознавая, что сожгла за собой все мосты. Это чувство было на удивление приятным. Армстронг не обрадовалась ее решению покинуть команду. Но Фрай понимала, что любое другое решение было бы неправильным. Во всяком случае сейчас.

Сестрички. В конечном счете ее оттолкнуло только одно это слово. Здесь у нее не было сестер. Ни Ким Армстронг, ни кто-либо еще из ее коллег. Ни Мегги Крю, ни какая-либо другая женщина, с которыми она обязана быть вежливой и корректной во время работы. Они не были ни сестрами, ни даже друзьями – в лучшем случае знакомыми или коллегами. Именно претензию на сестринскую связь она не смогла переварить, именно из-за нее у Дианы подступала желчь к горлу.

Фрай открыла сумочку и вытащила из отделения для кредитных карт помятую фотографию. У нее была лишь одна сестра. Эта молодая женщина была сейчас для Фрай такой же чужой и незнакомой, как любой бездомный наркоман в Шеффилде. Их родственная связь была мертвым обломком прошлого, но она все еще хранила и лелеяла его.

Фрай бережно убрала фотографию назад. Иногда люди стремятся к непостижимому и тоскуют по тому, что для других вообще не имеет смысла.

Сестры? Быть сестрой, равно как и быть дочерью, – это особое состояние, и к нему можно относиться только всерьез. Нет, мэм. Вы Диане Фрай не сестра, и никогда ею не будете.

 

Глава 38

Когда-то памятников доисторического времени на Рингхэмской пустоши было больше, чем сейчас. Но местные жители не всегда понимали их ценность. Камни из оград и погребальных камер с годами растащили на постройку сложенных без раствора стен, которые отделяли пустошь от фермерской земли, – и это при том, что в заброшенных карьерах лежали груды никому не нужных современных камней.

Добравшись до вершины, Бен Купер обернулся и протянул руку. Диана Фрай смутилась, но потом приняла ее, как и помощь на последнем отрезке пути наверх.

– Ты в порядке?

– Устала, но размяться полезно, – сказала она.

– Ну, смотри.

Им обоим был нужен свежий воздух. Купер слишком много часов провел в кабинете, разбирая бумажные горы. Он чувствовал гнетущее опустошение, которое всегда наступает по окончании следствия. Бен знал, что по вечерам Фрай сидит в своей мрачной квартире, заключенная в клетке из стен и собственных мыслей. Купер уже давно собирался как-нибудь выбраться в выходной на природу с друзьями, Ракки и Оскаром. Но вместо этого он вдруг обнаружил, что пригласил на прогулку Диану Фрай. Наверняка это была его очередная ошибка. В последнее время он мало что делал правильно.

– Мегги Крю получит соответствующее психиатрическое лечение, – рассказывал он Диане. – Необходимое при ее состоянии.

– Хорошо, – сказала Фрай. – Ей это нужно.

– Она утратила контакт с миром: ни на кого не реагирует, будто рядом никого и нет.

Купер и Фрай находились в двух сотнях ярдов от Девяти Девственниц. Купер чувствовал первый холодок зимы, кравшийся по пустоши, заползавший под одежду и умиротворявший его душу. Так много изменилось с начала месяца. Осень умерла на глазах, ветер ободрал деревья, оставив в небе лишь голый силуэт веток. Дождь, не перестававший идти последние несколько дней, превратил листья под ногами в черное месиво, скользкое и неустойчивое, полное червяков и бледных извивавшихся насекомых.

– Вот больные на голову женщины, – проговорила Фрай. Купер увидел ее улыбку, но тут же отвернулся, чтобы она не поняла, что он заметил.

В долине под Рингхэмом лежал туман. Его длинные локоны приглушали яркие цвета холмов и деревьев. Когда солнце встало над долиной, его лучи коснулись поверхности тумана и образовали призрачную чашу света, из которой, словно зубчатые стены затонувшего замка, выступала колокольня церкви в Каргриве.

Вчера Купер узнал, что Оуэн Фокс уволился из смотрительской службы. Якобы решил дать дорогу молодежи. Приходской совет в Каргриве дал объявление о свободной вакансии, но никакой конкуренции за место не было – кандидата должна одобрить советник Солт, и, конечно, его выдвинут ее сторонники. У дома на Мэйн-стрит, из кухонного окна которого открывался такой замечательный вид, появилась табличка «Продается».

– Что это за башня? – спросила Фрай, глядя сквозь увядавший папоротник на Рингхэмский хребет.

– Это так называемая Хаммондская Башня – по имени аристократического семейства, которому принадлежал Хаммондский замок. Башню построил герцог, все должны были видеть ее за несколько миль в округе. Наверное, как символ его силы и могущества.

– Здесь Мегги должна была встретиться со своей дочерью в тот день, когда ту убили.

– И сюда Мегги вернулась. Она не оставляла надежды, что Роз снова появится, даже спустя много времени после ее смерти.

Купер взглянул на Диану Фрай. Она казалась совсем исхудавшей, рана на щеке покраснела и не прибавляла ей красоты. И еще она была высокомерной и неистовой. Но иногда она, похоже, знала, что правильно.

– Мегги Крю бросала окурки здесь, – сказал он. – Но Марк Рупер их подобрал.

– Еще один маньяк.

– Диана, ты столько времени провела с Мегги Крю. Ты что, не заметила, что она курит «Мальборо»?

– Нет.

Они пошли в сторону каменного круга. Под ногами у них хрустели листья, когда они шли по трехдюймовому слою свежевыпавшего снега. Купер старался идти медленно, чтобы Фрай поспевала за ним. Но, дойдя до края поляны возле Девственниц, он остановился.

– Диана…

– Что?

– Перевод. С ним все сорвалось, так?

– Похоже на то. Но работа найдется.

– Конечно. Обязательно, и мы всегда тебя ждем.

– Что?

– Лично я всегда считал, что ты – член нашей команды.

Не веря своим ушам, Фрай покачала головой.

– Да ну тебя, Бен!

То же самое ему сказала и Хелен Милнер, только в других выражениях. Чтобы остался шанс на спасение хоть каких-то отношений, ему придется очень постараться.

Купер снял со ствола березы древесный гриб – один из тех белых, непристойной формы грибов, но этот уже начал темнеть, готовый выбросить на ветер крошечные мягкие споры.

– Диана, кого ты искала? В Шеффилде?

Фрай дернулась так, словно он ударил ее по больной ноге.

– Какого… ты лезешь не в свое дело? Или моя частная жизнь теперь – общественное достояние? Почему ты суешься?

– Прости. Я как всегда.

Фрай вздохнула.

– Если тебе так хочется знать, я искала сестру, – сказала она.

– Твою сестру? Подсевшую на героин? Но я думал, вы не виделись много лет.

– Когда она исчезла, ее друзья сказали, что она уехала именно в Шеффилд.

– Я этого не знал.

– А по-твоему, зачем я приперлась сюда? Ты что, думаешь, я хотела жить в провинции с лохматыми овцами? Просто это было ближайшее к Шеффилду место, которое мне удалось получить.

Купер кивнул, не желая спорить.

– И ты нашла ее?

Фрай скривилась.

– Вряд ли Энджи здесь. Я ищу не там. Не поверю, что она может так опуститься, как те люди, которых я видела. В конце концов, она – моя сестра.

Облака закрыли горизонт и опустились на горные вершины на севере. Стало почти ничего не видно – в вереске едва можно было разглядеть собственные ботинки. Купер осторожно поднес гриб к Фрай. Та едва взглянула на него, словно уже привыкнув к его специфическому виду, но, сморщив нос, отвернулась. Купер забросил гриб в вереск и вытер пальцы. Он не ошибся: у нее был достаточно хороший нюх, чтобы уловить сигаретный запах.

– Ты слышала об агентстве «Долина Эден»? – спросил он.

– Фирма сыскных агентов? Разводы и судебные курьеры и всякое такое. По-моему, у них еще офис в одном из этих бизнес-центров на Медоу-роуд.

– Верно. Тактичные конфиденциальные расследования. Вопросов не задается. Я звонил им на днях.

– Да? Ищешь новую работу? Хочешь заняться частным сыском?

Купер покачал головой:

– Нет. Хотел продать им какие-то софиты.

Фрай уставилась на Купера.

– Бен, ты что, совсем рехнулся?

– На квартире у Мегги Крю мы обнаружили ее дневник. Там было имя «Ева» и телефонный номер. Ну, решили, что, возможно, это ее подруга. Только это было не имя человека; это были заглавные буквы: EVE.

– Да? И что?

– Ну, там были еще кое-какие подробности – что-то вроде дневника.

Они почти дошли до Девяти Девственниц. Ленту уже убрали, и посетителям опять разрешили заходить в каменный круг. Кто-то положил букет цветов к основанию одного из камней, где умерла Дженни Уэстон.

Купер вынул из кармана записную книжку.

– Хочешь послушать? – сказал он.

– Если тебе от этого полегчает.

– Здесь говорится: «Вышла из квартиры на Гровенор-авеню в двадцать один десять, поехала на машине в Шеффилд. Припарковалась на многоэтажной парковке и пешком пошла к железнодорожным мостам у перекрестка на Шрусбери-роуд и Диксон-стрит».

Купер остановился.

– Здесь есть и еще. Читать дальше?

– Нет.

– Довольно детально описаны два разных эпизода. А заканчивается несчастным случаем, включая столкновение с одним из их сотрудников.

– Так Мегги следила за мной?!

– Имя объекта нигде не упоминается, – заметил Купер.

– Но зачем?

Купер автоматически пересчитал камни. В некоторых легендах говорилось, что сосчитать Девственниц невозможно, потому что они всегда успевают передвинуться раньше, чем дойдешь до последней. Но сегодня их определенно было девять. Девять плюс камень, который стоял вдали от остальных, сам по себе. Скрипач.

– Так она выследила и Дженни Уэстон, – сказал он. – Это сыскное агентство определило местонахождение дома Дженни в Тотли. Потом их сотрудник проследил за передвижениями Дженни – его видели по крайней мере два соседа. Он повсюду следовал за ней, изучая ее привычки. К несчастью, ошибкой Дженни было то, что она ездила в одно и то же место слишком часто.

– Сюда. На Рингхэмскую пустошь.

Купер кивнул.

– Так что Мегги точно знала, куда она поедет в тот день, и дожидалась ее на пустоши.

– Но ведь потом до сыщиков, несомненно, должно было дойти, что Дженни убили…

Он пожал плечами.

– Тактично и конфиденциально. Вопросов не задается.

– Господи. Я бы их вздернула, а потом переломала все кости.

– Судя по всему, для человека с больной ногой ты хорошо отделала одного из их сотрудников.

Диана Фрай подумала о воспоминаниях Мегги Крю, попавших таки в итоге на магнитофонную ленту. В то время она решила, что они кажутся сбивчивыми, что там смешались воспоминания о разных по времени событиях, выплывшие из глубин ее сознания. Теперь ей пришло в голову, что Мегги могла позволить им всплыть лишь для того, чтобы доставить удовольствие своей собеседнице. Возможно, в следующую встречу она дошла бы до критической точки – общей для них обеих травмы, которая связала бы их вместе навсегда. Она рассказала бы об изнасиловании двадцатилетней давности – изнасиловании, оставившем ее беременной ребенком женского пола, которого она не хотела. В отличие от Фрай, убеждения Мегги удержали ее от аборта. Но Фрай не позволила ей достигнуть этой точки. Мегги Крю была не нужна ей – или она только думала так.

– Диана, – спросил Купер, – какой секрет позволяет тебе держать свои воспоминания под замком?

Фрай подняла глаза.

– Наверное, я просто избегаю стимулов. Тех, которые связаны с воспоминаниями. Это единственный способ от них избавиться.

– Может быть.

Фрай не сводила с него пристального взгляда.

– Бен, ты спрашиваешь о чем-то конкретном?

– Знаешь, я скоро перееду с фермы «За мостом».

– Понятно.

– Хочу переменить место. Здесь слишком многое напоминает о прошлом, и оно беспокоит меня.

– Но здесь твоя семья.

– Буду навещать их. Вероятно, пришло время пожить самостоятельно. И в моем случае оно, похоже, пришло довольно поздно. Знаешь, по-моему, Мэтт и Кэти вряд ли расстроятся, если я перееду. Я, наверное, и так мешаюсь у них под ногами, но они слишком тактичны, чтобы сказать мне об этом.

– Куда ты направишься?

На какой-то миг Фрай представила, что Бен Купер живет в одной из маленьких квартирок в доме на Гровенор-авеню, по соседству с ней.

– Ну, надеюсь, что-нибудь найду.

Фрай кивнула. Видение тотчас исчезло. Купер просто не создан для ободранных обоев и грязных ковров.

Сейчас на полях фермы «Рингхэмский хребет» коров не было. Пустые мастерские и амбары, отключенная доильня. Три дня назад последние остатки трудов многих поколений разложили на выпасе за домом и продали по дешевке с молотка тому, кто дал больше. Фермеры пришли сюда, чтобы порыться в вещах, – не обязательно чтобы что-то купить, но просто посмотреть, что остается после человека, когда он уходит так, как это сделал Уоррен Лич, и поразмыслить, кто может стать следующим. Оба мальчика, Уилл и Дагги, вернулись к матери, и социальная служба подыскала им новый дом в пригороде Дерби. Возможно, им уже никогда не придется жить за городом.

Бен Купер с некоторым опасением отнесся к новому настроению Фрай. Он нагнулся, рассматривая завернутые в целлофан цветы, которые привязали бечевкой к одному из камней. Надпись на открытке едва можно было разобрать, и все же он разглядел, что эти цветы и открытка от родителей Дженни Уэстон. Фрай стояла за каменным кругом, наблюдая за ним.

– Бен, получается, – сказала она, – что сюда кто-то приходил после Мегги Крю и до Саймона Бевингтона. И кто это?

– Не знаю, – ответил Купер.

– Мы предполагали, что Дженни доверяла этому человеку.

– Это могла быть другая женщина.

– Или смотритель.

– Диана, это был не смотритель.

– Откуда такая уверенность? Дженни подпустила к себе этого человека слишком близко. Она могла узнать куртку смотрителя и чувствовать себя в безопасности. По-моему, смотрителю она бы доверилась.

Купер покачал головой:

– Нет.

Фрай, казалось, выжимала из себя нечто, от чего испытывала дискомфорт и хотела избавиться.

– Помнишь ту ночь, когда я была здесь, – проговорила она, – в карьере, с Келвином Лоренсом и Саймоном Бевингтоном? Мы ведь никогда не сможем доказать, кто были все эти люди.

– Да, это безнадежное дело.

– Но одного из них я узнала. Того, что напал на меня. На секунду я даже подумала, что знаю его имя. Но в отличие от тебя, Бен, я не доверяю чувствам, а только доказательствам. Порой это облегчает жизнь.

– Я не совсем тебя понимаю, – проговорил Купер.

Фрай смутилась. Сегодня она была не похожа на себя – она опять пошла окольными путями.

– Человек, который приблизился к Дженни Уэстон, мог быть смотрителем, потому что к смотрителю она отнеслась бы доверительно…

– Но это был не смотритель, – повторил Купер.

– И еще она так же отнеслась бы к полицейскому, – продолжила Фрай.

Купер уставился на нее.

– Ну, если полицейский в форме, то конечно, – сказал он. Но, произнося эти слова, он знал, что они звучит скорее вопросом, чем утверждением.

Фрай на мгновение встретилась с ним взглядом, и он затаил дыхание. Купер вдруг испугался, что понял ее. Возможно ли, что они с Дианой Фрай могли разными путями прийти к одному и тому же неизбежному заключению? При мысли об этом Купер вздрогнул от предчувствия несчастья, словно на его горизонте появилась темная оскалившаяся туча. Он слышал, как в вереске шуршит ветер, в песчаном карьере за Каргривом стучат машины. На соседних полях коровы пережевывали траву, и этот звук тоже казался оглушительным.

Он почувствовал себя неловко, заметив, как Фрай расправила плечи и еще выше подняла воротник куртки. Она смотрела на каменный круг, не видя в нем вообще ничего – ни холодной реальности песчаных глыб, ни умерщвленных девушек из местного фольклора.

– В психиатрическом заключении говорится, что воспоминания Мегги Крю о событиях нескольких часов до и после нападения, возможно, не восстановятся, что обычно в случаях подобных травм, – сказала она. – Заключение мог прочитать любой сотрудник. И если ты знал эту маленькую деталь, то мог не особенно волноваться из-за Мегги. С другой стороны, Дженни Уэстон слишком много знала о ферме «Рингхэмский хребет» – о том, что там происходит. Именно Дженни сообщила в Королевское общество защиты животных о том, что там видела. К тому же Дженни располагала фотографиями. Она могла опознать людей.

– Верно.

– И тогда вполне логично, что Дженни обратилась бы в полицию, так? Да просто спросила совета у знакомого полицейского.

– Пожалуй, – согласился Купер.

– И тем не менее в тот вечер она оказалась здесь – вернулась на пустошь, в то самое место. И взяла с собой фотографии, которые собиралась передать в качестве доказательства. Как по-твоему, зачем она взяла их?

– Для безопасности?

– Безопасности? Или потому, что рассчитывала кое с кем встретиться? С человеком, которому она собиралась их передать. И возможно, именно этот кое-кто решил, что ее нельзя больше оставлять в живых.

– Но она же угрожала только участникам собачьих боев.

– Точно. А ты не задумывался, Бен, почему на них так и не сделали облаву?

– Они перестали встречаться на ферме «Рингхэмский хребет», – ответил Купер.

– Да. Потому что знали, что за ними наблюдают. Они точно знали, что происходит. Все время знали.

– Диана, все это Тисдейл рассказал?

– Кейт Тисдейл говорит не больше, чем необходимо. Единственный человек, которого он готов заложить, – Уоррен Лич. Мы же все равно знаем, что Лич замешан. – Она сделала паузу. – Кроме того, Лич уже мертв.

– Так что Тисдейл сохраняет лояльность, – сказал Купер.

– Да. Но это лояльность, направленная не на тех.

Купер почувствовал на себе взгляд Фрай, оценивавший его и видевший насквозь все его сокровеннейшие мысли. Внезапно на ее лице появилось презрение, и она всем телом отпрянула от него, словно увидела нечто отталкивающее.

– Бен, ты и сам всегда очень заботился о своей лояльности, или я не права? – произнесла она.

Это обвинение заставило его вспомнить тот день, когда состоялся матч регбистов, – Тодд Уининк прибыл на поле в последнюю минуту. Что заставило его опоздать в день, когда умерла Дженни Уэстон?

Мысли перенесли Купера в его комнату на ферме «За мостом». Там, в ящике, лежал бланк анкеты о торговых автоматах, заваленный широкомасштабными картами и путеводителями по пещерам Пика, которыми никто больше не стал бы интересоваться. Тодд Уининк не смог удержаться от упоминания о презервативах. И он не знал, как пишется слово «фруктововкусовой». Значит, убийца Дженни Уэстон был мертв.

Старый фургончик «фольксваген-транзит» наконец подняли лебедкой из Южного карьера и отправили на свалку в Эдендейле, где его радиатор, задние двери и стартер уже сняли на запчасти.

Келвин Лоренс устроился на работу в гараж Файна на Бакстон-роуд: он продавал жетоны на мойку машин. Саймон Бевингтон выписался из больницы, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Он скрылся на холмах, растворился там, как осенний ошметок, как еще один опавший листок, брошенный бурей на вереск.

Только один импровизированный колокольчик все еще висел на ветке дубового дерева в конце карьера. Он остался там, потому что висел слишком высоко, чтобы до него могли добраться. Колокольчик треснул, и у него по краям появились щербинки. Теперь он издавал странный нестройный звон. Этот звук больше не говорил о мире и гармонии. Напротив, он звонил по мертвым, опозоренным, уничтоженным и потерпевшим поражение.

– Какой во всем этом смысл? – спросил Купер.

Фрай засмеялась:

– Ты о чем?

– Мы защитили все то, что важно для нас? Мы добились справедливости?

Фрай холодно взглянула на него, как смотрит женщина, которая знает, что у нее всегда есть оружие против него, потому что она держит его у себя в кулаке.

– Держи ответ на эти вопросы при себе, Бен, когда примешь решение, – сказала она и отвернулась. Теперь знание давало Фрай силу над ним, и больше ей ничего не нужно было говорить.

Купер погладил верхушку ближайшего камня, испытывая специфическое удовольствие от шершавой поверхности песчаника и обнаружив, что камень под его рукой удивительно теплый, словно валуны могут в любой момент вернуться к жизни и продолжить свой прерванный танец.

Из-за длинных теней в вечернем солнце камни казались наклоненными сильнее, чем обычно. Они склонялись внутрь каменного круга или, наоборот, приседали, как плясуньи в кругу на танце за амбаром или в греческой мазурке. Казалось, что они медленно, почти незаметно передвигаются, вместе с легчайшим шевелением травы и опавших листьев.

Конечно, это только казалось. Камни вообще не двигались. Но если это было так, то, значит, сама пустошь медленно вращалась вокруг них.

Желая узнать, в чем справедливость, можно было с таким же успехом спрашивать у Девственниц. Камни все видели. Они были единственными свидетелями убийства Дженни Уэстон. Так каким же был их взгляд на справедливость через три с половиной тысячи лет? Они считали ее чем-то неуместным, мелким несчастьем в беспорядочном и полном боли процессе, который называется человеческой жизнью? Возможно, они размышляли об этом глубоко и напряженно в течение тысячелетий и пришли к какому-нибудь выводу?

Бену Куперу хотелось спросить об этом. Хотелось опуститься на колени и умолять камни прошептать ему свои тайны. Хотелось рассказать им все о сомнениях, лежавших на дне его сердца, как фунт свинцовой дроби, как куча мокрых булыжников.

Хотелось рассказать им все, но он знал, что они не ответят. Потому что некогда Девственницы сами допустили ошибку. И были наказаны навечно.

Ссылки

[1] Пик-парк – крупнейший английский национальный парк. – Здесь и далее прим. пер.

[2] Ночь на 5 ноября, английский праздник, известный также как Ночь Гая Фокса – по имени одного из участников неудавшегося покушения на короля Якова VI и парламент в 1604 г. В эту ночь зажигают костры и пускают фейерверки.

[3] «Нэшнл Траст» – независимая общественная благотворительная организация, занимающаяся охраной исторических памятников, достопримечательностей и природы Великобритании.

[4] Пеннинская дорога – туристская тропа в Пеннинских горах на севере Англии; протяженность 402 км; находится под охраной Комиссии по вопросам использования и охраны природы.

[5] Эдмунд Персиваль Хиллари (р. 1919) – новозеландский путешественник и альпинист. В 1953 г. первым в мире совершил восхождение на вершину Эвереста.

[6] HOLMES (Home Office Large Major Enquiry System) – компьютерная система, используемая в полиции при расследовании серьезных преступлений, включая убийство и мошенничество.

[7] Партридж-кросс – улица Куропаток (англ.).

[8] От англ. Very Wicked.

[9] Имеется ввиду Королевское общество защиты животных от жестокости.

[10] Стоунсвилль – Каменоград (англ.).

[11] НСС – Национальный студенческий союз.

[12] Премия Тернера – ежегодная британская премия, присуждаемая с 1984 г. за новаторство в области современного искусства. Знаменита тем, что дается самым шокирующим и скандальным работам.

[13] Игра слов: CPS – Crown Prosecution Service – Королевская организация судебного преследования; Criminal Preservation Society – Общество защиты преступников.

[14] Vaining – тщеславный, глупый (англ.).

[15] Wee – пи-пи (англ.). Фамилия Уининк на самом деле пишется как «Weenink».

[16] EVE (Eden Valley Enquiries) – агентство «Долина Эден»