Каждый раз, когда Диана Фрай выходила от Мегги Крю, весь мир казался ей слепящим и нереальным, словно она вышла из кинотеатра, где смотрела фильм ужасов. Только что ее окружали одни кошмары, выпрыгивавшие из окровавленной темноты и что-то бормотавшие в камеру, – и вдруг она стоит перед светофором у магазина «Все для матери и ребенка», солнце бьет ей в глаза и из фургончика мороженщика доносится веселенькая мелодия.

Сегодня Матлок напоминал плохую пародию на «Диснейленд». На одном краю долины возвышались потешные башенки замка Рибер, на другом расположились Королевство Гулливера и Авраамовы высоты. По долине текла река Дервент, и старые локомотивы выпускали пары у станции «Матлокский мост». Но по тому, что творилось кругом, было видно, что осталась масса недоделок: тщетно бродили толпы народа в поисках Микки-Мауса и Плуто, и центральную площадь – там, где полагалось находиться фонтанам, уличным кафе и карапузам, требующим себе бигмак, – забили бесконечные транспортные пробки. И это было одно из самых спокойных времен года. Летом наступал кромешный хаос. Куда все ехали? Что искали? От чего пытались убежать?

Фрай до сих пор не уяснила себе, что заставляло двадцать пять миллионов людей каждый год посещать Пик-парк. Здесь не было торговых центров, больших спортивных арен, выставочных или концертных залов – не было даже мало-мальски приличной футбольной площадки. Все, что делали эти люди, – создавали проблемы и грязь, бесцельно проезжая из ниоткуда в никуда.

Но сегодня толпа радовала Фрай. Бестолковое человеческое мельтешение служило противоядием от чрезмерной изолированности квартиры в «Дервент Корт». Одинокое мучение Мегги слишком напоминало отдельные периоды ее собственной жизни – такие горькие и полные боли, но обладавшие при том каким-то жутким очарованием: так бывает, когда хочется расслабиться и пойти ко дну, если слишком устал, чтобы плыть дальше.

Фрай знала, как легко дойти до такого состояния. В один прекрасный день обнаруживаешь, что приветствие незнакомца становится для тебя пыткой, а слова «доброе утро», сказанные почтальоном, хуже чумы. Когда раздается звонок в дверь, ты не только не торопишься открыть, но хочешь спрятаться в другой комнате, чтобы тебя не увидели в окно и не узнали, что ты дома.

Если однажды позволяешь себе стать затворником, мир начинает казаться таким далеким, что до него уже не достать. Превращается в место, где ты чувствуешь себя инопланетянином, если вообще остаешься в нем. И ты знаешь, что люди из этого мира тоже будут считать тебя инопланетянином. Потому что ты не похож на них. Ты другой. Изуродованный.

Фрай прислонилась к своей машине и вздрогнула. Память была так материальна. Более материальна, чем ее собственная кожа, чем одежда на ней или земля, на которой она стояла. Жуткая материальная штука. А некоторые воспоминания, похоже, никогда не утратят свою вредоносную силу. Не ослабеют с возрастом и не потускнеют с годами. Они просто притаятся в туче ежедневных дел, дожидаясь подходящего момента, чтобы наброситься с еще большей силой. А бьют воспоминания тем сильнее, чем меньше их ожидаешь.

В том, что Мегги Крю – ущербная женщина, сомнений не оставалось. Фрай уже начала опасаться последующих встреч с ней. Находясь в доме Мегги, она чувствовала себя в некотором смысле как дома. Но буквально через несколько минут после того, как она выходила на улицу и, сев в машину, касалась ключа зажигания, ее внезапно начинала бить дрожь. Теперь она понимала, что вспотела, что ее руки трясутся, а в ногах такая слабость, словно она несколько дней не ела. Ей приходилось открывать окно, чтобы холодный воздух привел ее в чувство.

Никогда раньше Диана не чувствовала упадок сил так остро, как сейчас. Обычно она одним усилием вызывала в воем теле прилив энергии. Она годами училась при необходимости физически ощущать, как энергия поднимается и растекается по ней. Но один час с Мегги Крю – и она была выжата как лимон. Что-то явно было не так.

В управлении у нее оставалось много дел, но ничего срочного не было, – ей разрешили проводить с Мегги столько времени, сколько она сочтет нужным. Значит, удастся по пути заглянуть в свою квартиру в Эдендейле. Возможно, душ избавит ее от холодного липкого пота, покрывшего ее кожу.

Фрай какое-то время кружила по городу, бесцельно делая крутые повороты. Ей не хотелось возвращаться домой, пока не восстановятся силы и не рассеется дурное настроение.

Конечно, для такого расположения духа существовали и физические причины: тело требовало действия, какой-то цели для удара, на которую можно выплеснуть еле сдерживаемое напряжение. Старый учитель-шотокан в Уорли научил ее распознавать подобное состояние и использовать его. Если она хочет почувствовать облегчение, ей очень скоро придется найти время и посетить свою новую доджо в Шеффилде, иначе темная волна злости перельется через край и устремится к первой попавшейся цели.

Всякий раз, когда Фрай вновь оказывалась вместе с Мегги Крю в ее бездушной квартире, напоминал исчезновение света при въезде в туннель. Ей вспоминался туннель по дороге в Хай-Пик, где сверху капала вода, а деревянная крыша еле держалась на обваливавшихся каменных стенах. Но там она была с Беном Купером, а это совсем другое дело.

Постепенно Диана начала чувствовать, что к ней возвращается ее обычная уравновешенность, и направила машину в Эдендейл. Ее квартира на Гровенор-авеню тоже действовала на нее угнетающе, но причина этого была понятной: просто мрачное и неудобное жилище, не вызывавшее, однако, болезненных эмоций. Потому-то она и сняла эту квартиру: ее не связывали никакие воспоминания, и здесь не было ни одной вещи из ее прежней жизни – Диана просто выкинула их, отнесла на распродажи или свалила в мусорные баки – книги, одежду и все остальное. Так что от чувств квартира была свободна. Холодная разновидность комфорта.

Фрай задержалась у двери квартиры, пока не убедилась, что дурное настроение ушло. Но даже когда она вошла внутрь и с веселым презрением уставилась на грязные стены, где-то в уголке ее сознания теплилось легкое подозрение, что она принесла в эту комнату что-то от Мегги Крю. Диана выругалась. Она давно научилась распознавать эмоциональные проблемы в самом начале. Первый приступ боли означал, что ее защитные механизмы пошатнулись, иммунитет ослаб и его необходимо укрепить. Ей нужно было пройти курс антибиотиков и, возможно, побыть одной.

Фрай заглянула в свой ежедневник: встреча с Мегги Крю была назначена на пятницу. Утром она позвонит и отменит ее. Фрай взяла ручку и жирной черной линией перечеркнула дату. Ей немедленно стало лучше.

Страйд начал считать дни. Каждый новый день был короче, чем предыдущий. И Страйд видел, как меняется пустошь: ссыхаясь, она медленно умирала. В преддверии нового сезона она, словно хамелеон, меняла цвета. Дни укорачивались, в листьях разрушался зеленый хлорофилл, и с его исчезновением постепенно становились более заметны другие пигменты – желтые, оранжевые и красные. Токсичные продукты разложения, накопившиеся в умиравших листьях, заставляли деревья сбрасывать листву. Деревья избавлялись от части себя как от чего-то ненужного, скидывали листья, как нечто чужеродное и противное, – черешки высыхали, связь с веткой ослабевала, и ветер уносил нежеланную листву прочь.

Но Страйд знал, что все происходящее у него на глазах – не настоящая смерть. Не конец, а лишь подготовка к очередному началу. Листья, тысячами и тысячами падавшие на землю, со временем сгниют и разложатся, вернув почве и корням деревьев питательные вещества, и следующей весной земля опять будет готова к прорастанию. Действовала великая система круговорота веществ в природе. Миллионы органических систем распадутся и вновь синтезируются в масштабе, которого окружной совет дербиширской долины не может даже помыслить.

Правда, в отдельных местах он находил листву горного ясеня и более экзотических, завезенных сюда видов, таких как русский виноград, карабкавшийся по стенам придорожных коттеджей. Его красные листья заставляли Страйда думать о смерти – о настоящей смерти. Он пытался не наступать на них, отдергивая от них носки своих ботинок «Док Мартенс», словно прикосновение к мертвым листьям могло его осквернить. Он не выносил вида их мягкой, мокрой массы, слоями лежавшей на земле. Он ненавидел их цвет и склизкую природу. Они казались ему огромными сгустками свернувшейся крови.