Глава 1. Детство. Филадельфия

Хью Гласс сразился с медведем в возрасте тридцати шести лет. Кто бы мог подумать, что мальчик, которому была уготована вполне тихая, ничем не примечательная жизнь, превратиться в отчаянного искателя приключений, траппера, величайшего из маунтинменов? Никто, кроме разве что самого Хьюго Гласса.

Филадельфия 1780—90-х годов представляла собой один из крупнейших городов США. С 1775 по 1783 годы этот город служил столицей «соединенных колоний», а чуть позже в 1790-м году стал временной столицей только что образовавшегося государства. Крупнейший торговый порт, расположенный в непривычно равнинной для этой местности зоне, стал прибежищем эмигрантов со всех уголков Старого Света. Город буквально кишел торговцами, мошенниками, бандитами, пиратами, бизнесменами, аристократами и искателями приключений.

Здесь в 1783 году в семье ирландских эмигрантов, бежавшей от надоедливых кредиторов, на свет родился Хью Гласс. Один из пяти детей в семье. С рождения получивший клеймо трудного подростка.

Семья Гласс в Ирландии славилась своим оружием. Они производили лучшие ружья в стране, легкие и прочные, они очень редко давали осечки. Тем не менее жизнь, сыграла с ними плохую шутку. Истории осталось неизвестно, каким образом семья Гласс вдруг в одночасье разорилась. Выход оставался только один. Бежать с острова. Подальше. Желательно за океан. Поговаривали, что там, в Северной Америке, люди, чуть ли не сойдя с трапа корабля, получают состояние. А Глассам был жизненно необходим второй шанс, хотя бы минимальная возможность начать все с нуля.

Филадельфия великодушно подарила им такую возможность. Многомесячное плавание в трюме корабля далось семье тяжело. Шансов выжить в таком путешествии не больше, чем выиграть в русскую рулетку. Семье Гласс удалось избежать серьезных потерь.

На заре образования Соединенных Штатов Америки в одном из не самых престижных районов крупнейшего города поселилась семья Гласс. Буквально за пару лет отец семейства сумел сколотить небольшое состояние и открыть лавку по продаже разнообразной снеди.

Хьюго Гласс с первых лет жизни начал удивлять своих родителей. Умный, смышленый мальчик, он с рождения был очарован морским делом. Поначалу родители мальчика не обращали на это внимания, но чем старше Хью становился, тем чаще его можно было встретить на берегу реки Шуйкилл, крупнейшего притока реки Делавэр.

Время от времени к ним заходил друг семьи, по другой версии – дальний родственник, занимавшийся морской торговлей. Каждый раз, оказываясь в Филадельфии, он непременно останавливался у Глассов. Конечно, он привозил с собой множество разных подарков, но самым главным плюсом его появления были нескончаемые истории о дальних берегах и непонятных обычаях других стран. А еще однажды он дал Хью очень дельный совет, на который тот, правда, поначалу не обратил никакого внимания. Что взять с пятилетнего мальчишки? Вспомнились слова друга семьи парой дней позже. Вместе с родителями они отправились за город. Пока родители о чем-то страстно спорили, Хью решил прогуляться по небольшой тропинке. Очень скоро он окончательно и бесповоротно заблудился. Для пятилетнего ребенка лес моментально превратился в мрачного и грозного противника, желающего его непременно уничтожить. Хотелось убежать, но куда?

– Рано или поздно, все дороги приводят к людям, Хью. Здесь главное просто найти дорогу, – сказал ему пару дней назад друг семьи, чье имя истории осталось неизвестным. Хью стоял на дороге, но куда именно идти, он не знал. Решив, что главное – просто идти вперед, он продолжил свое первое великое путешествие. Спустя пять часов слова друга семьи подтвердились. Хью вышел к какой-то небольшой деревне, состоящей из нескольких домов. Здесь его заметили и отвели к родне. Оказалось, что они не так уж и далеко, просто тропинка делала слишком большой крюк.

В вопросах учебы Хью проявил себя весьма строптивым ребенком. Он наотрез отказывался изучать богословие, чем буквально выводил из себя преподавателей воскресной школы. К нелюбимым предметам мальчик также отнес правописание и изучение языков. А вот математику и картографию он изучал с превеликим удовольствием. Дисциплина хромала на обе ноги. Хью постоянно сбегал из дома, категорически не желал выполнять домашние задания и с ужасом в глазах слушал о том, что его намереваются отдать в обучение оружейнику. По факту – должность не лучше раба, причем на долгие годы, если не на всю жизнь.

Так продолжалось чуть больше года. Все изменилось, когда Хью исполнилось тринадцать. В тот год его мама заболела. Эпидемия холеры унесла тогда очень много жизней. Мама Хью мучилась несколько недель. Предчувствуя скорый конец, она подозвала к себе Хью и задыхающимся от чрезмерного напряжения голосом давала жизненные напутствия.

– Изучай богословие, молись, помогай отцу… – тихо просила она. На лице мальчика не читалось ничего кроме отчаяния из-за невозможности хоть как-то помочь. Женщина указала на старинную музыкальную шкатулку, стоявшую возле ее кровати, и попросила взять ее себе. Чтобы Хью не забывал о своих корнях. На следующий день женщина впала в беспамятство.

Лихорадка продолжалась три дня, а на четвертые сутки она умерла. Все, кого когда бы то ни было любил Хью Гласс, умирали или предавали его. Его дорога, казалось, никогда не приведет к людям. Тот случай в лесу – лишь исключение, подтверждающее правило. Отец начал все чаще брать в руки бутылку, доходы семьи резко сократились, Хью стали частенько поколачивать.

Тот день, когда не стало его матери, навсегда изменил мир Хью Гласса. Казалось, что кто-то перезарядил ружье и нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный взрыв, и все вокруг заволокло едким дымом. Несмотря на все недостатки черного пороха, он имеет ряд несомненных достоинств. Он моментально воспламеняется. Все его братья и сестры уже почти выросли, кое-кто уехал учиться, одна сестра уже вышла замуж. Гласса больше ничто не держало в Филадельфии. Улицы этого города опустели. Чуть ли не треть населения города пострадала от эпидемии, остальные же опасались выходить на улицы. Дома, в которых умерли все члены семьи, заколачивали досками. Иногда начинало казаться, что в городе просто не осталось никаких звуков, кроме этого мерного стука молотков. Чтобы заглушить его Гласс открывал подаренную музыкальную шкатулку и вслушивался в мотив старинной ирландской песни.

Спустя пару месяцев после смерти матери отец Гласса объявил:

– Добился своего, к оружейнику тебя продал, – заплетающимся языком пробормотал он. После чего мужчина, еле удерживаясь на ногах, прошествовал к мирно сидящему на лестнице Хью, схватил его за шиворот и швырнул вниз. Гласс не успел сгруппироваться, поэтому просто кубарем свалился к ногам оружейника. Меланхоличного вида мужчина средних лет повел его в мастерскую.

Теперь почти все двадцать четыре часа в сутки он проводил в грязном и пыльном подвале. У оружейника было несколько рабов, но Гласс общался лишь с одним. Недавно купленный чернокожий мальчик того же возраста, что и Гласс, поначалу с настороженностью воспринял появление подмастерья. Однако вскоре положение Гласса здесь прояснилось. По факту он теперь был таким же рабом, как и чернокожие слуги оружейника, как и тот мальчик. Они сдружились на почве ненависти к своему хозяину. Главной и единственной целью обоих стало выживание. Причем у Хью здесь было несомненное преимущество. У него была семья и, пусть и номинальная, но свобода, дарованная ему по факту рождения.

Изо дня в день Гласс занимался чисткой ружей, уборкой мастерской и другими, еще более скучными занятиями. Мастер-оружейник не особенно много времени уделял тому, чтобы научить подмастерье азам своего искусства. Да и сам Гласс рвения к учебе не проявлял. Конечно, поначалу оружейное дело казалось ему достаточно интересным занятием, но чем ближе он знакомился с работой, тем меньше интереса вызывало в нем оружие. Впрочем, хотел он того или нет, а в оружии он стал разбираться почище любого охотника. Да и собственный рецепт взрывного пороха вскоре появился. В те времена практически у каждого охотника был свой собственный рецепт изготовления черного пороха. Кто-то предпочитал более крупный порох, кто-то особый сорт угля и т. п.

Еще какое-то время Гласс прослужил подмастерьем у оружейника. Ровно до тех пор, пока перед глазами не развеялась дымовая завеса. Как только всем показалось, что жизнь вошла в прежнее русло, Гласс увидел перед собой цель. И она была отнюдь не в том, чтобы стать оружейником, как и его предки из Ирландии, эта цель была за тысячи километров от этого мрачного подвала. Возможно, он еще не мог сказать точные координаты цели, но ясно было одно: чтобы приблизиться к цели, нужно как минимум начать путь.

Вместе с чернокожим мальчиком-рабом Хью Гласс начал продумывать план побега. Впрочем, это они сделали минут за пятнадцать, а вот вопрос, куда бежать, еще долго мучил головы подростков.

И вот в одно прекрасное утро Хью Гласс проснулся с мыслью о том, что выход есть только один, и он знает, какой. В Филадельфию как раз приехал их друг семьи. Оставалось найти его и попросить о помощи.

– Я хочу пойти служить на корабль, – мрачно и отчетливо произнес он.

Друг семьи внимательно посмотрел на мальчика, на лице которого застыло нехарактерное для такого возраста решительное выражение лица, и понял, что это не вопрос и не просьба, а простая констатация факта.

Покидая Филадельфию, Гласс чувствовал, что в какой-то степени предает семью, но оставаться в этом мертвом городе он больше не мог.

 

Глава 2. Моряк

Строго говоря, о ранних годах жизни Хью Гласса практически нет достоверных сведений. Одни источники утверждают, что он пошел в услужение к оружейнику, после чего сбежал и через десять лет оказался на корабле знаменитого пирата Жана Лафита. Другие источники отрицают службу у оружейника, зато долго рассказывают о том, как быстро Хью сделал себе морскую карьеру. Большинство же биографов Гласса вообще ничего не рассказывают о первых тридцати шести годах жизни Хью Гласса. Его история давно превратилась в легенду, в которой достоверны лишь два факта: медведь и триста километров ползком. Что привело его к берегу Гранд-Ривер? Здесь нам остается довольствоваться скудными, порой мало похожими на правду историями. Такими, что частенько рассказывал первопоселенец Джордж Юнт на своем ранчо в долине Напа.

На торговом судне Хью стал юнгой. Здесь не было никого из прежних знакомых Гласса, даже того друга семьи на борту не оказалось. Он решил задержаться в порту.

Пятнадцатилетний Гласс ничего не знал о законах морской жизни. Первое, что он сделал, – поставил ногу на столбик, за который пришвартовывали корабль. Проходящий мимо моряк как бы между делом столкнул его в воду и пошел дальше. Впоследствии оказалось, что на кнехты (так назывались эти тумбы) садиться никогда нельзя – так ты проявляешь неуважение к боцману. Таких примет и суеверий оказалось великое множество. Для Гласса это было открытием. Суеверия – удел впечатлительных женщин, но никак не моряков. Конечно, он знал о том, что на море есть свои законы, но не ожидал, что их столько. Причем большинство из них поначалу казались странными и даже глупыми.

– Вода – это стихия, ей нельзя бросать вызов, можно только уповать на удачу. Да и на берегу тоже, что бы ты ни делал, все зависит от удачи, а она не терпит пренебрежения и самонадеянности, – сказал тогда Глассу один из моряков.

Все трудные подростки начала XIX века рано или поздно попадали на корабль. Считалось, что морская служба быстро сбивает спесь с чересчур наглых мальчишек. В большинстве случаев они просто не выдерживали строгих порядков жизни на море. Ступая на берег, они становились смирными и послушными добропорядочными гражданами, которые лишь изредка заводят долгие рассказы о прекрасной и вольной жизни на море. Впрочем, обычно любители рассказывать подобные истории больше никогда не ступали на корабль, даже в качестве пассажира.

Как и всем, Хью и его другу, которого капитан скрепя сердце тоже принял на службу, казалось, что работа на корабле – не больше чем приключение. Что может быть сложного в том, чтобы добраться из одного пункта назначения в другой? Грести ведь не нужно, паруса сами приведут к берегу. Если повезет, придется отбивать товар от пиратов, ну, придется что-то сделать в экстренном порядке, когда начнется шторм… В любом случае это лишь небольшая часть путешествия. Остальное время можно задумчиво стоять на палубе и смотреть вдаль. Не стоит и говорить, что Хью ошибался.

Все на корабле зависело от воли капитана, первого человека на корабле. Он оказался человеком суровым и очень религиозным. Помощники у него были под стать ему. Матросы уже на вторую неделю пути буквально выли от волчьих порядков, которые здесь установил капитан.

На судне действовало несколько непреложных законов, главный из которых: всегда быть при деле. Вторым по важности законом была необходимость молчать во время работы. В целом оба этих правила в той или иной степени действовали на всех торговых и военных кораблях. Работа лишает человека необходимости думать, а в море это важно. Так как люди не имеют возможности выйти на берег, рано или поздно мысли приобретают мрачный оттенок. С таким настроем удача совершенно точно отвернется от тебя, а вскоре и от всего экипажа. Она не любит мрачных людей. Отсюда вытекал один из главных морских законов, за исполнением которого капитану следить нужды не было. Что бы с тобой ни происходило, не следует относиться к этому чересчур серьезно. Шторм, нападение, болезнь, смерть… Да что угодно. Мрачные мысли привлекают неудачи, а это снижает шансы выжить не только человеку, но и всей команде. Что бы ни случилось, в первую очередь нужно было найти способ обернуть все в шутку.

Команда корабля состояла в основном из людей молодых и вспыльчивых. В замкнутом пространстве это неизбежно приводило к взаимному раздражению, плавно перетекающему в стычки, драки и бунты. Отсюда вытекало еще одно правило: молчать за работой. Чем меньше болтаешь, тем меньше поводов для конфликтов.

Работа не заканчивалась никогда. Одна только проверка такелажа, снастей и клетневка занимали всю команду многие месяцы, не говоря уж о вахте, которую должен был ежедневно нести каждый матрос.

Хью день за днем занимался клетневанием и изготовлением так называемых «тонких концов», по-сухопутному – веревок. Из старых тросов и прочей рухляди надлежало плести годные для использования шкимушгары, бензельные и тренцевальные лини и марлини.

Так продолжалось день за днем. Лишь по воскресеньям команду освобождали от большинства работ. В этот день матросы изучали Святое Писание, хотели они того, или нет. Каждая минута жизни должна быть занята делом, раз принято давать людям выходной, так пусть они его тратят с пользой для дела.

Постепенно Гласс стал проявлять все больше интереса к учебе. Пара остановок в незнакомых ему портах очень доходчиво объяснили ему ценность знаний. Языки, математика, картография, астрономия – все эти науки были просто необходимы моряку. Далеко не все члены команды это понимали, но Гласс быстро уяснил, что информация, знания и интеллект – самый ценный товар, который только можно перевозить.

Закон молчания, почти непреложный, Гласс переносил легче всех остальных. Ему не было нужды разговаривать с людьми. Он предпочитал обращаться к людям только по делу. Это хорошее для моряка качество сыграло с ним злую шутку. С одной стороны, за свою немногословность и резкость он получил уважение команды, с другой – оказался совершенно не приспособлен к изучению языков. Быстрый и цепкий ум его буквально отказывался запоминать все эти совершенно нелогичные законы чужих языков. Некоторые знания даются легче, некоторые – труднее, но рано или поздно каждый человек осваивает необходимый для себя минимум.

Очень скоро Гласс научился основам картографии, математики и астрономии. Особенно полезными оказались математика и картография. В любом порту человеку, способному хорошо считать и нарисовать карту местности, легко было найти подработку. Пара-тройка лишних долларов за день или два были хорошим подспорьем десяти долларам в месяц на корабле.

Новичкам благоволит удача. Первые несколько рейдов прошли достаточно спокойно. Гласс быстро освоился, стал пользоваться уважением у команды. Благодаря его бесценным знаниям уровень уважения товарищей и вовсе подскочил до небес. Глассу стало казаться, что жизнь на море строго упорядочена, систематизирована и лишена каких-либо неожиданностей. Отчасти это так, но далеко не всегда.

Им предстояло длительное плавание, поэтому из порта они вышли загруженными под завязку. Помимо товара судно было буквально забито продуктами питания, заготовленными на время путешествия. Рацион не отличался особенным разнообразием, но для поддержания боевого духа команде требовалось много калорийной пищи. И тем не менее, чтобы пересечь океан, требовалось чуть больше. Плавание близилось к концу. Команда была совершенно измотана и озлоблена. Съестные запасы были на исходе, поэтому и без того скромный рацион кок урезал вдвое. Оптимизма это никому не прибавило. Более того, все начали подозревать друг друга в воровстве. Первым, конечно, стали подозревать кока и его помощника, но очень скоро раздражение и подозрительность распространились на всех членов команды. Начало казаться, что кому-то выдают паек побольше, кого-то несправедливо обделяют и прочее. Вдобавок ко всему солонина, главное блюдо на корабле, хоть и калорийная пища, оказалась не способна заменить овощей и фруктов. От нехватки витаминов и общей ослабленности добрую половину экипажа свалила цинга. Люди начали умирать. Один за другим.

Океан великодушно принимал всех. Когда тело, обернутое в парусину, спускали на воду, морская пучина с едва слышимым шипением принимала его в свои объятия. Этим легким шипением на фоне общего мерного гула волн океан будто бы напоминал о ничтожности человеческой жизни. Исчезало не только тело, но и память о человеке. Одно из главных правил: не допускать мрачных мыслей на корабле, что бы ни случалось. Все старались не говорить и не думать об ушедших товарищах, о том, что еще несколько человек столь плохи, что просто лежат сейчас внизу и ждут своего часа. Многие к тому моменту настолько ослабли, что уже не вставали.

На фоне голода и болезней несколько штормов и пара пиратских кораблей на горизонте в качестве неприятностей даже не рассматривались. Это было в порядке вещей, в любом плавании случается. Если уж по-честному, то практически любое длительное плавание уносило с собой жизни не одного и не двух членов команды, да и голод тоже был далеко не редкостью. Иногда везет больше, иногда – меньше. На все воля Божья. По крайней мере, так полагал капитан, весьма религиозный человек для своей профессии.

Гласс в очередной раз доказал своим товарищам, что достоин уважения. Казалось, что его нисколько не волнуют ни голод, ни смерти товарищей. Ежедневно он поднимался и с утра до вечера выполнял все поручения. Быстро, четко и беспрекословно. По его лицу невозможно было сказать, о чем он сейчас думает. Его вполне можно было бы обвинить в черствости и малодушии. Больные и озлобленные голодом моряки периодически приходили именно к такому мнению об этом человеке, но Гласса это совершенно не тревожило. Главное – пережить, а для этого нужно просто следовать заранее намеченному плану действий. Приятель, с которым он сбежал от оружейника, решил остаться в первом же порту, в котором их судно встало на якорь. Гласс приятельствовал с парой моряков, которые снисходительно отнеслись к юнге. Вскоре его повысили до матроса, но к остальным членам команды Гласс предпочитал относиться с известной степенью недоверия.

Когда умер один из моряков, с которыми общался Гласс, паек несчастного достался Хью. Вечером Гласс уже было хотел съесть нежданно доставшуюся лишнюю порцию, как вдруг услышал насмешливый совет одного из моряков:

– Ты подумай, парень, чего хочешь: если жить, то лучше не стоит, а если умереть побыстрее, чтоб не мучиться, то ешь.

Гласс озадаченно отложил в сторону кусок солонины и посмотрел на моряка. Вряд ли несчастный перед смертью натер свой паек крысиным ядом в духе «так не доставайся же ты никому», так почему тогда нельзя есть?

– Совсем худо станет – съешь, – хмыкнул матрос и завалился спать. Гласс спрятал паек подальше и тоже попытался уснуть.

Это были последние дни того, самого тяжелого плавания. За это время Гласс несколько раз порывался съесть паек, но всегда передумывал. Еще не настолько плохо. Впоследствии, когда они уже причалили к берегу, Гласс полез в сумку за своим сохраненным пайком, он обнаружил, что его украли. В свернутом куске ткани вместо пайка лежало какое-то тряпье, которое засунули туда для вида, в надежде на то, что Гласс еще какое-то время не будет его доставать, а будет лишь проверять его наличие. Надежды, впрочем, оправдались. Он действительно так и не достал свой паек. Кто это сделал, определить было, конечно, нельзя. Гласс тогда лишь в очередной раз убедился в том, что людям нельзя доверять. Они либо предают, либо уходят, либо умирают. Так или иначе, к ним не стоит привязываться. Себе дороже. Любое плавание рано или поздно заканчивается. С переменным успехом, конечно. Но все-таки то, что имеет начало, обычно имеет и конец. В один прекрасный день кто-то из матросов, дежуривших на верхней вахте, возвестил всех о том, что они приближаются к суше.

Когда они вошли в порт, капитан подвел неутешительные итоги. Он лишился половины своей команды, в том числе и второго помощника. Третьего по статусу человека на корабле. Гласс за время плавания проявил себя как удивительно стойкий человек. Этот парень, едва справивший совершеннолетие, казался старше всех матросов на корабле. Чересчур мрачный, немногословный, не проявлявший особенного интереса ни к выпивке, ни к деньгам, ни к женщинам, – он, казалось, преследует одну-единственную цель – пережить. Дойти до конца. Идти по заранее намеченному маршруту.

Несмотря на то, что капитан так и не смог дать мало-мальски развернутую характеристику этому человеку, он все-таки предложил Глассу должность второго помощника. Гласс, казалось, даже не обрадовался такому неслыханному для человека его возраста повышению. Он просто пожал плечами и согласился.

 

Глава 3. Выбор

Вот уже много лет Хью Гласс занимался морской торговлей. Порой ему начинало казаться, что он знает Мексиканский залив лучше Жана Лафита, знаменитого пирата, в последнее время превратившегося в единоличного владельца залива. Во всяком случае, он был лично знаком практически с каждым его кораблем, а их у знаменитого пирата было несколько десятков. Самыми любимыми были гигантские суда «Юпитер», «Элоиза» и «Эль-Тигре». Гласс прекрасно знал, что нужно делать, как только на горизонте замаячит черное двух-трехмачтовое судно. Он всегда точно знал, как нужно развернуть судно, чтобы поймать попутный ветер и ловко увернуться от каперов.

В качестве второго помощника он проработал на судне недолго. Его исключительные знания в области математики и картографии очень скоро помогли ему сделать полноценную морскую карьеру. Он сменил несколько кораблей и капитанов, стал первым помощником, затем компаньоном в небольшом бизнесе, нашел себе невесту, хорошую, очень набожную девушку и… разочаровался в морской карьере. Если раньше его успокаивал мерный гул вечно изменяющихся волн океана, то теперь он стал раздражать. Постоянное движение, которое ему так нравилось, превратилось в ежедневную рутину. Свободное море превратилось в тюремную клетку с заранее прописанным планом жизни на ближайшие двадцать лет. Еще немного, и можно будет позволить себе купить небольшое судно, стать капитаном…

Гласс равнодушно наблюдал за тем, как на мрачном предрассветном небе робко проступают малиновые всполохи рассвета. Море никогда не бывает одинаковым, но и более однообразный пейзаж придумать сложно. Только рассвет и закат вносят оживление в жизнь моряков. С другой же стороны, рассвет на море – доказательство того, что никаких перемен в этом мире не было и не будет. Путь у всех один, но не всех это радует.

Как известно, ни один ветер не может стать попутным, если ты не знаешь, куда идти. Гласс все чаще допускал непозволительную вольность уединения в собственной каюте. Он снова стал изучать оружейное дело, а для этого требовалось спокойствие и отсутствие посторонних глаз.

Моряки никогда не признавали в Глассе своего. Он прошел долгий путь от обычного юнги до первого помощника. Помог выжить не одному моряку в то чудовищное плавание, когда больше половины людей умерло от голода, цинги и истощения. Очень скоро сменил общую каюту внизу на личное пространство на верхней палубе. Люди менялись, а отношение оставалось прежним. Его уважали, боялись, не доверяли. Для обычного моряка он был слишком умен, для аристократа – слишком беден. Впрочем, главной причиной такого отношения было непонимание. Кто этот мрачный молодой человек, который отдает приказы тихим, не терпящим препирательств голосом? Кто такой чертов Хью Гласс?

Капитана корабля этот вопрос нисколько не волновал. Гласс прекрасно справлялся со всеми обязанностями, которые на него возлагала должность первого помощника. Он умел наладить работу моряков так, что все всегда были при деле, с шести склянок и до шести. Гласс все время забывал о том, что людям требуется время на сон.

В том плавании больше всего неприятностей приносил второй помощник. Его первое плавание в новой должности. Капитан и Гласс едва его знали, но прежнего помощника за пару дней до отплытия поймали на воровстве, поэтому нужно было срочно нанять кого-то. Гласс настаивал на том, чтобы взяли кого-то из команды на эту должность, но тут появился этот прощелыга, за которого еще к тому же кто-то поручился. Все бы ничего, но этот парень, а иначе этого тридцатилетнего подростка назвать было нельзя, вечно путал все карты, очень много болтал, любил азартные игры и подрывал своими скабрезными историями всю субординацию. Команда его не уважала, даже больше того, едва терпела. Тем не менее, когда за штурвалом следил второй помощник, всегда можно было покемарить, а если проиграть ему в карты, то можно было рассчитывать и на вторую порцию традиционного пудинга по воскресеньям. Такие мелкие поблажки на судне ценились дороже золота. Да и сплетни тут тоже всегда были в ходу, а этот прощелыга был настоящим кладезем полезной информации. Естественно, запрет на разговоры с появлением этого парня куда-то улетучился. Неминуемо это привело к паре драк и даже забастовке. Кому-то из команды показалось, что им приходиться слишком много работать за те несчастные десять долларов в месяц, которые были обещаны. Да и еды недодают, хотя все склады забиты разнообразной снедью… Забастовка была погашена одним только долгим и мрачным взглядом Гласса, которым он наградил зачинщика бунта. Пара ударов по лицу зачинщика забастовки стали лишь логичным продолжением сцены. Бунт был задушен в зародыше. Гласс тогда презрительно оглядел команду. Взгляд наткнулся на юнгу, у которого это было первое плавание, Джона, кажется. Ну и куда он полез? Поначалу Гласс было подумал, что этого парня ждет большое будущее на море. Он был достаточно ловким, проворным, не боялся ни воды, ни высоты, и ему все легко удавалось. Гласс презрительно сплюнул и молча поднялся на верхнюю палубу.

В то утро он проснулся около четырех утра. Заполнив судовой журнал, Гласс поднялся на палубу и стал безучастно наблюдать за тем, как солнце расчерчивает себе фронт работ на сегодня. Сначала робкие малиновые стежки, от которых воздух стал заметно светлее. Потом все отчетливее. И наконец, яркий диск уже стал отчетливо виден в пороховых облаках и утреннем тумане. В этот момент раздались оглушительные хлопки. Тут же послышались крики матросов, а в воздухе появился новый запах. Его Гласс не мог ни с чем спутать. Порох.

Второй помощник проявил себя, по-другому и не скажешь. В ту вахту заснули все без исключения, даже рулевой. Вся команда была уже вымуштрована на случай, если на горизонте замаячит черный корабль. Вот только ни Гласс, ни капитан не могли предвидеть того, что все элементарно заснут, потеряв все подобие бдительности. И ведь все знали, что Мексиканский залив принадлежит Жану Лафиту… Все его сорок кораблей денно и нощно курсировали по этим водам в поисках таких вот новичков, решивших покемарить за штурвалом.

Когда корабль заметили, тот был настолько близко, что собравшиеся на палубе пираты, вернее, каперы, как они себя любили называть, уже начали палить по торговому судну.

Капитан знал, что Лафит обычно берет людей в рабство и затем продает. Офицерский состав стоит дорого. Поняв, что избежать нападения не удастся, капитану оставалось только одно: сделать выбор. Возможно, последний в своей жизни. Принять бой или сдаться в плен.

Черный трехмачтовый корабль вплотную приблизился к торговому судну, на котором служил Гласс. Капитан отдал приказ собраться всем на палубе и выбросить белый флаг. Пираты Лафита тем временем уже прицепили крюками свой корабль к торговому судну и теперь перекидывали трапы, по которым они собирались перейти с одного корабля на другой. Гласс, стоявший все это время в стороне, заметил перекошенное от злобы лицо одного из пиратов, и понял, что они не собираются оставлять кого-то из них в живых. Хью достал свой мушкет и осмотрел его. Вроде все в порядке.

Главное – выжить, ну а если не получиться, то как минимум умереть нужно достойно. Воздух наполнился шумом и криками пиратов. Из-за угла на Гласса буквально свалился клубок двух дерущихся людей. В одном из них Хью узнал юнгу по имени Джон. Тот, похоже, тоже не намерен был так просто сдаваться. Хью удалось схватить за шкирку пирата. Джон тут же сориентировался и отскочил. Гласс уже успел нажать на спусковой крючок только что перезаряженного мушкета. Раздался резкий хлопок, и запах пороха троекратно усилился. Когда Хью и Джон снова получили возможность видеть, то их ждало две новости: во-первых, тот пират был окончательно и безоговорочно мертв; во-вторых, на его место пришло трое новых.

– Я не сдамся, – задыхаясь, сообщил Джон. Гласс кивнул. Драка продолжалась и продолжалась. То и дело с разных сторон слышались выстрелы и крики. Краем глаза Гласс замечал все новых товарищей, убитых людьми Лафита. Постепенно зона боевых действий сконцентрировалась на нескольких десятках метров нижней палубы. Обезоружив одного из пиратов, Гласс обернулся посмотреть, как там Джон. Тот безуспешно пытался одолеть пирата раза в три больше себя. Гласс заметил рядом с ним бочку с порохом, которую по неизвестным причинам забыли отнести на склад.

Гласс ухватил пирата, с которым сражался Джон, за волосы и с силой отбросил к стене. Мужчина тут же обмяк и минут на пять перестал представлять опасность. Хью Гласс указал рукой на бочку с порохом. Молодому человеку не пришлось долго все объяснять, он моментально понял, как нужно действовать.

Они подтащили бочку с порохом к самому эпицентру драки. После чего опрокинули ее. Несколько участников боевых действий заметили какое-то движение, но было уже поздно. Гласс и Джон уже бросили горящую спичку и отпрыгнули в сторону. Раздался оглушительный взрыв. Все заволокло черным едким дымом. Даже не смотря на то, что Гласс и Джон успели защитить лицо руками, глаза буквально разъедало от этого дыма.

Только через несколько минут дым стал потихоньку рассеиваться. Сквозь пелену Гласс сумел разглядеть стоящую напротив фигуру. Этот человек явно не собирался на них нападать. Он просто с интересом наблюдал за отчаянными попытками выжить. Несколько пиратов, умудрившихся не пострадать от взрыва, уже ринулись в сторону Гласса и Джона, но наблюдавший за ними человек величественно выкинул руку вверх. Этот жест моментально охладил пыл остальных пиратов.

– Довольно, – крикнул он по-английски. После чего тот медленно направился к Хью и Джону. Пытаться сбежать смысла не было.

Мужчина приблизился к ним вплотную и стал с интересом рассматривать загнанных в угол Хью и Джона. Судя по всему, это был не кто иной, как сам Жан Лафит. Во всяком случае, его описывали именно так. Лафит был лет на шесть старше Гласса. Он был одет по форме капитана корабля, но детали выдавали в нем капера. Слишком дорогие часы, обувь, издевательские усы и хилая бородка.

– Вы заслужили право на жизнь, – медленно протянул он. – Правда, есть одна проблема. Вашими усилиями этот корабль через часик-другой пойдет ко дну. С другой стороны, благодаря вам у меня освободилась пара вакансий. Осталось пройти небольшое собеседование, и вы приняты в стройные ряды моей команды.

– Согласен, – процедил сквозь зубы Гласс. Джон несколько раз кивнул в подтверждение того, что и он не против продолжить свое жалкое существование. Лафит удовлетворенно кивнул. После чего он приказал своим немногочисленным членам команды схватить их. Хью и Джон не сопротивлялись. Два верзилы заломили им руки и потащили в сторону нескольких уцелевших трапов, соединявших торговое судно с пиратским кораблем.

Перед одним из трапов собрались все члены команды Лафита. Они чего-то ждали, с нездоровым интересом рассматривая троих связанных людей. Ими оказались капитан, его стюард и второй помощник. Подошедший к ним Лафит кивнул. Двое верзил тут же отшвырнули Гласса и Джона к связанным пленникам. Поскольку никаких дополнительных приказов Лафит не отдавал, верзилы так и стояли над Глассом и Джоном, неловко переминаясь с ноги на ногу. Хью и Джон упали. С большим трудом встав на ноги, Гласс увидел протянутый ему мушкет французского производства и очень неплохого качества.

– Собеседование, – пояснил Жан Лафит, с интересом наблюдавший за этой сценой.

Глассу освободили руки. Хью недоверчиво взял протянутое ему оружие. Мушкет отчего-то показался чересчур тяжелым. Лафит медленно подошел к связанному капитану и кивнул. Что-то объяснять оказалось излишним. И так все понятно. Чтобы спасти свою жизнь, Глассу предлагали убить капитана. Если бы ему было что терять, он бы выстрелил, но терять ему было нечего. Он никогда не дорожил своей жизнью, раз за разом он ставил ее на кон в своей бесконечной партии с Судьбой. Ну а поскольку он не боялся проиграть, удача неизменно оказывалась на стороне отчаянного героя.

– Я не буду стрелять, – в тон Лафиту ответил Гласс. Жан Лафит кивнул своим верзилам, и те уже направились в сторону Гласса. Тогда Хью направил оружие на одного из них, умудрившись схватить второго за шкирку. Верзила оторопел, а Гласс уже направил оружие к виску взятого в плен пирата.

– Я не буду стрелять, – с ледяным бешенством в голосе повторил он. Жан Лафит чересчур долго буравил взглядом Гласса.

– В трюм обоих, к рабам, – махнул рукой Лафит.

Хью и Джона препроводили на пиратское судно. После чего Лафит немного успокоился и стал меланхолично наблюдать за тем, как его люди опустошают склады уже идущего ко дну торгового судна.

 

Глава 4. Жан Лафит

Этот великий пират, который сам предпочитал называть себя капером, оккупировал Мексиканский залив в конце 1800-х. В свои тридцать лет Жан Лафит сделал просто головокружительную карьеру пирата. Умудрившись заручиться поддержкой нескольких государств, он получил право на законных основаниях грабить торговые суда.

Жан Лафит родился в 1776-м году. Точная дата рождения Хью Гласса остается неизвестной, но большинство историков сходятся на том, что тот родился приблизительно в 1783-м году. По многочисленным свидетельствам людей, знавших Гласса, тот всегда выглядел значительно старше своего возраста, поэтому Лафит увидел в нем своего ровесника. В глазах Гласса читалось такое всеохватное равнодушие к жизни, что немного заскучавшему Лафиту это показалось интересным. Понаблюдав за тем, как дерется этот отчаянный герой, он вдруг заметил дикий блеск азарта в глазах Гласса. Этот огонек безумия загорелся в нем ровно в тот самый момент, когда тот начал драться, а погас в ту секунду, когда стало понятно, что его жизни больше ничто не угрожает. Чтобы почувствовать себя живым, Глассу необходимо было рисковать жизнью. Хорошее качество для пирата.

В целом же Гласс был очень похож на Лафита. Хорошее образование, ранняя смерть матери, любовь к риску… Вначале люди, похожие на нас, располагают к себе, а вот потом – наоборот. Очень скоро эта зыбкая симпатия превращается в дикую ненависть.

Лет с двадцати Лафит вел подробный журнал, в котором описывал все свои приключения. Отойдя от дел, он занялся написанием мемуаров. Основываясь на своих многочисленных дневниковых заметках, он написал свои знаменитые мемуары. Публиковать их он запретил в течение ни много ни мало ста семи лет, начиная от года их написания. Лафит был весьма оптимистичного мнения о сроке своей жизни. Эти заметки очень подробно описывают жизнь Лафита на протяжении всей его каперской карьеры. В них мало говорится о команде, в основном Лафит описывал свои подвиги, жизнь своих братьев, дяди, жены, капитанов его многочисленной флотилии, но не обычных членов команды. О людях, взятых в плен, там говорится и того меньше. Тем не менее в дневниковых записях Лафита есть несколько упоминаний о молодом человеке, по описанию похожем на Гласса. Они, пусть и косвенно, доказывают рассказ Джорджа Юнта о ранних годах жизни Хью Гласса.

Жан Лафит родился в семье эмигрантов из Испании. Младший из восьми детей, он практически не помнил своей матери. Та умерла, когда ему не исполнилось и трех лет. Все вопросы, связанные с воспитанием многочисленных детей мадам Лафит, взяла на себя бабушка Жана. Испанка еврейского происхождения, она имела очень прогрессивные взгляды на воспитание.

Они жили в небольшом поместье близ столицы Гаити Порт-о-Пренс. Отец занимался продажей изделий из кожи. Бизнес шел достаточно хорошо, поэтому о проблемах с деньгами в семье не знали. У Жана было трое братьев и четыре сестры. Впрочем, по-настоящему близок он был только с Пьером, который был старше Жана на два с половиной года. Все остальные братья и сестры были старше на слишком большой срок, чтобы поддерживать дружеские отношения.

Пьер и Жан росли непоседливыми и любознательными детьми. Учиться оба любили, но и подшутить над приходящими преподавателями были горазды. Главными героями мальчишек тех лет были знаменитый король Гаити Анри Кристоф и чернокожий лидер гаитянской революции Туссен-Лувертюр.

Именно пример Туссена пробудил в Жане и Пьере желание учиться. Туссен был наглядным примером того, как чернокожий человек, коих в те годы не очень-то уважали, способен возглавить революцию за права рабов.

Когда Жану было четырнадцать, а его брату Пьеру соответственно шестнадцать лет, их отправили на остров Мартиника в частный лицей. Здесь они получили глубокие познания в области гуманитарных наук. По окончании школы они решили продолжить обучение в университете Сен-Круа, где начали изучать философию.

«Мой брат Пьер и я грезили о торжестве свободной Испанской Америки. Вдобавок ко всему мой брат Александр стал моряком, а затем и капитаном торгового судна. Он рассказывал нам о своих недавних путешествиях на Кубу, в Мексику и Южную Америку. Рассказывал о странных обычаях туземцев. Все эти истории настолько очаровали нас, что вскоре мы и сами захотели стать моряками. Вдобавок ко всему прочему, мы были еще достаточно молоды для начала морской карьеры» (Журнал Жана Лафита).

Забросив обучение в университете, они с Пьером твердо вознамерились стать моряками. Брат Александр их поддержал, а вот бабушка была в ужасе от открывающихся перспектив. Тем не менее остановить Жана и Пьера уже ничто не могло. Вместе со своим дядей, у которого было небольшое двухмачтовое судно и каперское свидетельство, они отправились в свое первое плавание.

Привыкнуть к образу жизни моряков оказалось непросто, но Жан и Пьер отступать были не намерены. День за днем они наряду с обычными моряками драили палубу и держали вахту. Увидев такую настойчивость, их дядя вскоре растаял и стал все чаще делать племянникам поблажки.

Через пару дней они увидели на горизонте небольшое испанское судно. Оно явно шло с Кубы к берегам Испании. То есть было доверху набито товаром. Каперское свидетельство было чем-то вроде морской индульгенции, разрешающей Лафитам грабить все испанские суда. Так почему бы и не воспользоваться этой возможностью? В конце концов быть пиратом куда интереснее, чем быть обычным моряком. Дядя предложение поддержал. Он и сам собирался поживиться товарами этого небольшого испанского суденышка. Поймав попутный ветер, они очень быстро настигли торговое судно. Моряки быстрыми и отлаженными движениями перекинули трапы и чуть ли не в считанные секунды оказались на борту торгового судна. Жан и Пьер чуть замешкались, поэтому перешли на борт последними. Здесь уже вовсю шла драка. Моряки по большей части быстро сдавались, надеясь получить тем самым драгоценное право на жизнь, а вот офицерский состав стоял насмерть. Численное превосходство и эффект неожиданности были на стороне Лафитов. Без каких-либо накладок они получили доступ к складам. Один за другим ящики с товаром перекочевывали с одного судна на другое. Впрочем, товар – дело хорошее, но все-таки второстепенное, деньги поинтереснее будут.

Весь офицерский состав собрали на палубе корабля. Их связали и избили. В конце концов помощник капитана не выдержал и взмолился о пощаде.

– Да не знает никто из нас, где тут деньги. Ключи от сейфа есть только у капитана! – в отчаянии прокричал бедолага. Дядя Жана и Пьера, которого звали Антуан, презрительно скривился и нацелил на несчастного свой мушкет. Раздался выстрел, когда пороховое облако немного рассеялось, стало очевидно, что помощник уже никогда и ничего не скажет. Та же участь постигла и других приближенных к капитану людей. Оставался только хозяин судна.

– Держи его на мушке, – приказал Антуан Жану. Тот послушался и стал с интересом смотреть за тем, что будет происходить дальше.

Антуан Лафит стал задумчиво ходить взад-вперед. И без того морально сломленный капитан от этого мельтешения перед глазами и вовсе впал в какое-то пограничное с истерикой состояние.

– Вы уверены, что не хотите нам ничего рассказать? – медленно и вполне дружелюбно поинтересовался Антуан.

– Уверен, – сквозь зубы процедил капитан торгового судна.

Антуан, предвидя его ответ, достал из кармана увеличительно стекло. Он задумчиво рассматривал этот чересчур громоздкий для карманов предмет. Жан уставился на дядю во все глаза. Он понятия не имел, зачем Антуану это стекло. Дядя Лафита зачем-то обернулся и посмотрел на небо. Солнце было в самом зените. Тогда Антуан стал нацеливать на капитана стекло. Со стороны процесс казался по меньшей мере странным. Тем не менее Жан все-таки догадался о смысле манипуляций дяди быстрее, чем те возымели действие. Через мгновение капитан дернулся и взвыл от боли. Если бы не сообразительность Жана, он бы уже выстрелил от неожиданности. Жан был готов к такой реакции капитана, поэтом беспристрастно продолжал держать того на прицеле.

Солнечные лучи, пропущенные через массивную линзу, буквально выжигали капитана. Кожа его покраснела, вздулась, почернела… Наконец он сдался. Антуан великодушно сохранил жизнь капитану судна. Офицерский состав перекочевал на корабль Лафитов. Моряков Антуан не пощадил. Зачем? Их нельзя будет продать по сколько-нибудь вразумительной цене. Кормить выйдет дороже. Само судно потопили.

Схема подобных ограблений была отработана до мельчайших деталей. Вскоре уже Жан и Пьер не нуждались в помощи дяди Антуана. Они и сами прекрасно справлялись с любыми попытками сопротивления. Стоит, правда, отметить, что каперам никто и не думал противостоять. Все знали, что если сдаться, то останется хоть и маленький, но все же шанс на жизнь. А вот если вступить в драку, не выживет никто. Поэтому зачастую команда сама пресекала все попытки своих товарищей к сопротивлению.

Так продолжалось несколько лет. Брат Жана и Пьера Александр в течение долгих девяти лет промышлял каперством. Дела его шли все успешнее, но радости это отчего-то приносило все меньше. Молодой человек увлекся политикой. Его кумиром стал Наполеон Бонапарт, захвативший к тому моменту добрую половину Европы. Когда Александру исполнилось тридцать лет, властная и любящая бабушка приказала ему жениться. Сказано – сделано. Очень скоро Александр встретил в одном из портов миловидную француженку, женился и уехал, к общему неудовольствию семьи, во Францию.

Жан и Пьер последовали примеру брата. Буквально через месяц после отъезда Александра Жан Лафит встретил в Сен-Круа девушку по имени Кристина Левин. Практически одновременно с братом Пьер тоже повстречал любовь всей своей жизни. Две свадьбы сыграли в один день.

Отчаянно молодые и не менее безрассудные, они вчетвером отправились на поиски приключений. Девушки с трудом переносили тяготы жизни на море, к тому же молодые женщины вскоре забеременели. Жан и Пьер пришвартовали свое судно в родном Порт-о-Пренс. Девушки поселились вместе со старой мадам Лафит, а Жан и Пьер решили вновь заняться каперством. Место Александра было все еще вакантно. Более того, дядя Рейн, на которого работал Александр, расширил свой бизнес, и теперь в его распоряжении было несколько кораблей. Зная о том, что Жан и Пьер сведущи в морском деле, дядя доверил молодым людям неслыханное: два своих судна. В итоге они втроем вышли в море. Дядюшка Рейн на своем 350-тонном большом торговом корабле, а Жан и Пьер на 30-тонных кораблях поменьше.

Каперство приносило отличный доход. Дело расширялось, и бизнес становился все более отлаженным и организованным. Новичков сюда уже предпочитали не пускать. В первую очередь Жан и Пьер занимались транспортировкой рабов в Штаты. Работорговля приносила в те годы просто колоссальный доход. К тому же втиснуть этот бизнес хоть в какие-то рамки было очень сложно. Только зарождающееся государство просто неспособно было контролировать эту сферу.

У Пьера уже было двое детей, Жан был счастливым отцом подрастающего сына. Проводить в море по девять месяцев в году стало все труднее. В те времена основной базой для бизнеса братьев стал солнечный и насквозь пиратский Новый Орлеан. В этом небольшом городке у моря в те времена из десяти мужчин семеро были каперами. Власти давно махнули рукой на процветающее здесь беззаконие.

Именно сюда и решили переехать Жан и Пьер Лафиты вместе со своими женами и детьми. Порт-о-Пренс всегда был их домом. Так бы и оставалось, если бы в их родном доме жила их бабушка, мадам Лафит. Она умерла, и поводов для того, чтобы вновь и вновь возвращаться в Порт-о-Пренс, не стало.

Неподалеку от Нового Орлеана в бухте Баратария Жан и Пьер решили открыть свою кузницу. Дело весьма прибыльное, а главное – легальное и не вызывающее лишних вопросов. Как раз то, что им было нужно.

Очень скоро кузницу стали посещать все более странные и сомнительные личности. Через год в Баратарии просто не было человека, который бы не знал кузницу Лафитов. Это место стало центром работорговли. У Жана и Пьера к тому моменту было уже без малого тридцать торговых кораблей. Капитаны исправно платили процент от награбленного и поставляли рабов. Вскоре доход от продажи дешевой рабочей силы значительно превысил доходы от каперства. А еще через полгода Лафиты стали чуть ли не единственными поставщиками рабов в южные штаты Америки. Фактически вся Баратария работала на братьев Лафитов.

Так продолжалось вплоть до 1814 года. Власти Луизианы вот уже много лет подряд лелеяли надежду убрать Лафитов из Баратарии. Посадить в тюрьму, изгнать из города – да что угодно. Все понимали, что до тех пор, пока Лафиты в Баратарии, беззаконие будет процветать. Имена Жана и Пьера Лафитов были известны не только в Баратарии или даже Луизиане. О них было известно по ту сторону океана, в Великобритании.

18 июля 1814 года власти Луизианы все-таки отдали распоряжение арестовать Пьера Лафита. В самом разгаре была англо-американская война, в которой братья Лафиты принимали самое что ни на есть активное участие. Естественно, они выступали на американской стороне. Параллельно с этим Жан стал очень часто наведываться в Сент-Луис, всеамериканский центр трапперства. Здесь он часто встречался с Мануэлем Лиза (Лайза в другой транскрипции). В своем дневнике Лафит описал его как «хорошего и великого человека, настоящего траппера и при этом чрезвычайно эрудированного». Лиза всю свою жизнь потратил на налаживание торговых и дипломатических связей с индейскими племенами. И он, безусловно, преуспел в этом деле. За пару лет до начала войны он основал форт Лиза, до этого основал еще один форт в верховьях Миссури. В том же 1814 году Мануэлю и вовсе удалось немыслимое. Траппер уговорил вождя племени сиу Большого Лося выдать за него свою дочь Микэн. Несмотря на то, что пару объединяла острая взаимная ненависть друг к другу, а вдобавок ко всему Мануэль был уже женат на другой женщине, брак все-таки заключили. В те времена вожди племен часто использовали браки своих детей как средство налаживания деловых контактов.

Предельно честный Мануэль искренне пытался заботиться о Микэн, Жан Лафит также был знаком с неразговорчивой индейской женщиной. Даже издалека было видно, что этот союз держится лишь на обоюдном ангельском терпении и взаимной неприязни. Тем не менее Лиза продолжал заботиться о Микэн до самой смерти.

С Жаном Лафитом Мануэль обсуждал результаты войны. Поначалу их связывали исключительно деловые отношения. Лафит закупал пушнину для транспортировки этого товара в другие штаты, но вскоре сфера их общих интересов значительно расширилась. Лиза очень боялся, что индейцы воспользуются сложившейся ситуацией и объединятся с англичанами против американцев. Жан Лафит был озабочен получением лицензии на трапперство в этом регионе. В целом же их объединяла невзаимная любовь к только что образовавшимся Соединенным Штатам Америки. Мануэль и Жан имели свой взгляд на политику и законы, ну а правительство опасалось обоих. От них не знали, чего ждать. Они жили по своим законам, возможно, более правильным, но не прописанным ни в одной конституции мира.

Пока Жан был в Сент-Луисе, в Новом Орлеане выписали ордер на арест Пьера Лафита. Вернувшись в Баратарию, Жан Лафит узнал о том, что его брат вот уже больше недели как за решеткой, причем по какому-то совершенно странному обвинению. Более того, губернатор Клейборн объявил награду за поимку самого Жана Лафита. Тому, кто доставит пирата в Новый Орлеан, было обещано 500 долларов. Увидев это объявление, Жан Лафит пришел в бешенство. Отбросив в сторону объявление, он схватил за руку первого попавшегося человека и буквально швырнул того на табурет перед столом.

– Пиши. Тому, кто привезет губернатора Клейборна в Баратарию и передаст его лично мне в руки, я обещаю 5000 долларов.

Надо признать, что объявление Лафита имело куда больший ажиотаж, чем указ губернатора. Более того, представителю власти даже пришлось удвоить численность своей охраны. Ну а Лафит даже в самых мрачных прогнозах не мог предположить, что его люди променяют стабильное каперское жалованье на паршивые пятьсот долларов, сумму по тем временам огромную, но не для каперов Лафита.

Что случилось дальше, можно только предполагать, ибо журнал Жана Лафита умалчивает о том, что происходило в те дни. Тем не менее большинство историков сходятся в том, что к Жану обратились британцы с предложением объединить усилия в борьбе против правительства Луизианы.

Британские корабли вплотную приблизились к берегам Баратарии. Жан Лафит уже было хотел дать достойный отпор противнику. Все каперы форта, а их было более трех тысяч человек, приготовились ударить по британским кораблям. Естественно, всем было понятно, что Баратария не выстоит в этом сражении, но также было ясно, что британских захватчиков ждет не менее бесславный финал.

Тут случилось нечто очень уж странное. Британские корабли выбросили белый флаг и спустили на воду шлюпку с гонцом. Жан Лафит приказал повременить с боевыми действиями и велел приготовить шлюпку для него. Они встретились приблизительно в ста метрах от берега. Гонец передал Жану два конверта. На одном значилось: «жителям Луизианы», а на другом: «Жану Лафиту лично».

Ознакомившись с текстом обоих писем, Жан пригласил офицерский состав флотилии отужинать в Баратарии. Капер оказал достойный прием и с интересом выслушал предложение гостей. Суть его состояла в том, что жителям Луизианы предлагалось сдаться Британии, за что им были обещаны бесхозные земли рядом с Мексиканским заливом. Текст второго письма был адресован лично Лафиту. Это предложение было куда более личным. Ввиду того, что брат Жана Пьер сейчас томится в тюрьме, Жану, честному и уважаемому каперу, предлагалось отомстить за брата, а заодно и заработать 30 000 долларов. А нужно было всего лишь провести британские корабли через хитросплетение речных протоков, ведущих из Баратарии в Новый Орлеан.

– В целом согласен на ваше предложение, но мне нужно две недели на улаживание вопросов, – сообщил Лафит.

На следующий день гости из Великобритании отбыли с ощущением выполненного долга. Если бы не отчаянно мучившее их похмелье, настроение морского командования вполне можно было бы назвать приподнятым.

Жан Лафит той же ночью отправил своего двоюродного брата, работавшего на него вот уже без малого десять лет, в Новый Орлеан. Тот должен был предупредить американское правительство о предстоящем нападении, а также предложить услуги форта Баратария в предстоящем сражении. Одновременно с этим он отправил команду своих людей для того, чтобы организовать побег брата из тюрьмы.

Лафит понимал, что на Баратарию со дня на день нападут. Вопрос только в том, кто первый? Свои или чужие? Впрочем, так или иначе, а спасать награбленное нужно было немедленно. Благо у Лафитов к тому моменту было порядка сорока складов в самых разных уголках Луизианы, да и далеко за пределами штата. В первую очередь вывезли деньги, золото, рабов и боеприпасы. К моменту триумфального возвращения Пьера из Нового Орлеана в Баратарии остались только самые преданные люди Лафитов. Жан только и ждал возвращения Пьера, чтобы благополучно отбыть из Баратарии, оставив там лишь небольшой отряд своих людей. На случай мирных переговоров.

Прогноз Лафита оправдался на сто процентов. Пришли свои. Американские войска в течение нескольких часов гордо захватили Баратарию, со всеми ее восемью десятками человек. Братья Лафиты благополучно растворились в воздухе. Тем временем англичане уже вовсю готовились к нападению на Новый Орлеан. Теперь уже правительству пришлось поверить в донесение Лафита. Учитывая тот факт, что ни армии, ни боеприпасов у города не было, а теперь еще и форы во времени не наблюдалось, шансов на победу уже не было. Никаких.

Единственное, что успел сделать губернатор Клейборн, так это сообщить о готовящейся атаке президенту Штатов. Глава государства послал на помощь Эндрю Джексона, будущего президента Соединенных Штатов, а на тот момент просто молодого и чрезвычайно талантливого генерала. Джексон трезво оценил силы Нового Орлеана. С прискорбием он все-таки признал, что шансов на победу или хотя бы на достойное поражение у него нет. Ничего не оставалось. Если нельзя победить врага, значит, его нужно сделать своим другом. Нужно обратиться к Лафитам. У них-то были и оружие, и армия.

Братья Лафиты согласились помочь Эндрю Джексону, и осада нового Орлеана провалилась. Президент Штатов даровал за это Лафитам и их людям американское гражданство, амнистию за все прошлые прегрешения и неофициальную свободу действий в Мексиканском заливе. Единственное, что огорчало: Баратарию не просто разграбили, ее буквально по кирпичикам разнесли в поисках секретных сокровищ Жана Лафита. Естественно, возмещать ущерб американское правительство отказалось. Да и счастливые годы Баратарии подходили к концу, нужно было искать новое место для создания маленького пиратского государства.

Вместо Баратарии Лафит подыскал небольшой рыбацкий поселок Кампече, куда постепенно и стал переводить все свои дела. Торговать рабами становилось все труднее, так как начиная с 1807 года в Штатах действовал запрет на ввоз рабов. Тем не менее именно торговля живым товаром приносила основной доход. Отказываться от этого, имея каперское разрешение на грабеж и неофициальную поддержку правительства, было бы просто глупо.

Всей душой Жан Лафит ненавидел испанцев. С детства он слушал рассказы бабушки об ужасах инквизиции и загорался праведным гневом при виде испанского флага. Ну а доход, который он стал получать за свое бравое дело, казался ему вещью хоть и важной, но все-таки второстепенной. В первую очередь, он хотел поквитаться с Испанией за годы унижений, которые пришлось пережить его семье до вынужденного отъезда на Гаити. На одном из таких испанских кораблей, захваченных командой Лафита, не повезло плыть и Хью Глассу.

 

Глава 5. Пират

Хью Гласса и юнгу Джона бросили в трюм корабля Жана Лафита. Здесь помимо них было уже человек сорок. По большей части чернокожие, но было и человека четыре из числа морских офицеров. Такие же несчастливцы, как и Гласс. Дни слились в бесконечную и бессмысленную борьбу за выживание. Без какой-либо надежды на победу. Отравленная отчаянием сорока сотоварищей, эта битва заранее была обречена на поражение. Несколько помещений, метров по десять каждое, просто не могли вместить в себя такое количество народа. Жизнь день за днем проводила естественный отбор. Ежедневно здесь кто-то терял волю к жизни, заболевал и умирал. На столь маленьком пространстве отчаяние, равно как и любой самый безобидный вирус, приобретало характер эпидемии.

Большую часть времени пленники вынуждены были проводить здесь. Исключение составляли часы, когда их забирали на работы. Вполне естественно, что им доставались самые тяжелые и трудоемкие виды. С другой стороны, эти несколько часов все равно привносили некоторое разнообразие в мрачное существование пленников Лафита. Проблема заключалась в том, что команда Лафита опасалась выпускать на работы всех узников сразу, это было чревато бунтами и неповиновением. Безделье же убивало заключенных быстрее рабского труда.

Так продолжалось относительно недолго. Вскоре судно причалило в порту Баратарии. Живой товар перевели в один из бараков неподалеку, ну а что делать с офицерами, решал уже сам Лафит или его ближайшие помощники. Поскольку Хью и Джона выкупить было некому, Жан Лафит определил их юнгами на один из каперских кораблей.

Хью Глассу на тот момент исполнилось уже двадцать семь лет. Еще год назад он мог похвастаться тем, что построил прекрасную карьеру на море за очень короткий срок. Ему всего-то двадцать шесть, а он уже второй помощник на торговом судне… Сейчас ему исполнилось двадцать семь, и ему пришлось начинать все сначала. Впрочем, фраза о начале прозвучала здесь неуместно. Ибо его буквально стерли с лица земли. Его некому было искать, выкупать и возвращать домой. Невеста вряд ли начнет поиски, скорее всего, просто подыщет себе другого жениха. Капер из него тоже вряд ли бы получился хороший. По факту от того, что ему разрешили гулять по полуразрушенной Баратарии, ничего не изменилось. Разве что публичный дом можно было посещать беспрепятственно. По мере заработков, конечно.

Выживать Гласс умел. Он всегда точно знал, что рано или поздно любая дорога выводит к людям. Вопрос только во времени. Гласс и Джон послушно служили на каперском судне, не проявляя никакого интереса ни к каперству, ни к дележу награбленного. Конечно, их бы и не подпустили к столь важному занятию, но то высокомерие и презрение, с которым эти выскочки взирали на яростные споры команды относительно своей добычи, просто выводили из себя. Они будто не считали членов команды за людей. Впрочем, так оно и было до определенного момента.

Однажды Гласс вязал тонкие концы из кучи разного тряпья. Занятие нудное, утомительное и, если уж честно, малополезное. На каперском судне царили свои порядки. Лишь отдаленно они напоминали обычный морской уклад жизни. Официально все корабли Лафита считались торговыми, но на самом деле они больше напоминали военные. Боеприпасов на каждом из кораблей было столько, что легко можно было бы подорвать несколько таких же кораблей. Опасность службы на таком корабле была вовсе не в капризах природы или гипотетической возможности столкнуться с сопротивлением со стороны другого судна. Главную опасность составляли люди. Как и на обычном корабле, здесь все и вся подчинялось капитану, но само понятие дисциплины и субординации здесь было принципиально иным. Здесь никто не запрещал разговаривать во время работы, никто не следил за тем, чтобы все всегда были при деле. И уж конечно, по воскресеньям здесь не изучали Святое Писание, и никто не беспокоился о том, чтобы не допустить мрачных мыслей у членов команды. По вечерам большая часть команды собиралась в кубрике, чтобы поиграть в карты. Естественно, играли на деньги и добычу с недавно ограбленных кораблей. Такие игры нередко заканчивались пьяными драками, а иногда и убийствами. Когда на борту был сам Лафит, такое случалось редко. Впрочем, Жан и Пьер большую часть времени старались проводить на берегу, ибо того требовало дело. Гласса частенько поднимали на смех за полное отсутствие интереса к деньгам, но открыто издеваться побаивались. Пара стычек, в которых тот показал себя опытным бойцом, сделали свое дело. По большому счету, его и Джона на время просто оставили в покое. В то плавание Лафит все-таки присоединился к команде «Эль-Тигре». На горизонте показался корабль. Судя по всему, испанское торговое судно. Кто-то из моряков возвестил об этом, и Лафит отдал приказ набрать обороты. Очень скоро по судну уже можно было начать огонь. Несколько каперов уже выстроилось на палубе, заняв привычные позиции. Гласс уже хотел было ретироваться, но не успел этого сделать вовремя. Воздух уже наполнился едким, ядовитым запахом пороха. Затем послышалась ругань пиратов. Выстрелы даже и не думали попадать в цель.

– Дай сюда, – Гласс буквально вырвал из рук ближайшего к нему пирата мушкет. Пират был настолько ошарашен от этой неожиданной просьбы вечно молчащего Гласса, что даже и не подумал протестовать. Осмотрев оружие, насколько это позволял едкий дым, Хью заявил:

– Порох никуда не годится.

Эта сцена привлекла внимание Жана Лафита. Оставив процесс захвата несчастного испанского судна на совести своей команды (весьма неосмотрительный и расточительный шаг, надо признать), Лафит отвел Гласса в сторону и устроил допрос с пристрастием.

– Рецепт пороха.

Гласс ответил. Впрочем, этот рецепт знал тогда практически каждый. Тогда Лафит задал еще несколько более специализированных вопросов. Гласс также спокойно и безучастно ответил.

Очень скоро Гласс уже держал у виска очередного капитана торгового судна свой новый мушкет с резной ручкой. Лафит в этот момент был занят своим любимым развлечением. Он вальяжно сидел напротив и задумчиво крутил в руках увеличительное стекло. Солнце было уже на нужной высоте, и пытка, казалось, доставляла Лафиту истинное удовольствие. Как ни желал капитан судна скрыть место склада особо ценных товаров и денег, боль всегда делала свое дело. Несчастный все-таки выдал все секреты. После чего его проводили в трюм, где капитану вместе с нелегальными рабами надлежало прийти в порт.

Гласс всегда нравился Лафиту. Хью, как и сам Лафит, был младшим в семье ребенком, так же рано лишился матери и был так же отчаянно храбр и опасно образован. Многообещающее сочетание, если направить его в нужное русло. Впрочем, были и минусы. Оказавшись в порту на относительной свободе, Гласс нашел способ отправить весточку своей невесте. Лафит был не против того, чтобы Гласс забрал свою суженую и поселился с ней в Кампече, пиратском государстве, основанном его величеством Жаном Лафитом. Более того, Лафит очень этого хотел. Семья делает человека послушным и легко управляемым. Ответа на письмо не последовало. Лафит решил отправить Гласса на судне, которое должно было сделать остановку в родной для Гласса Филадельфии.

Сойдя с судна, Гласс впервые за долгое время почувствовал себя по-настоящему свободным человеком. Пугало только одно: почему невеста так и не ответила на то письмо. Да и на последующие послания тоже никакого ответа не последовало. Он старался не позволять себе плохих мыслей, но сознание в насмешку рисовало все более пугающие картины. С облегчением Гласс отметил, что самые пессимистичные прогнозы не оправдались. Филадельфия совсем не напоминала те страшные картины из детства. Город не казался мертвым. На улицах было полно детей, торговые лавки были открыты, порт ломился от встречающих и провожающих. Значит, ни эпидемий, ни войн не было. Да и если бы нечто подобное произошло, новости достигли бы и берегов Галвестона. Моряки всегда обо всем узнают первыми, а уж каперы и подавно.

Дойдя до дома невесты, Гласс остановился. Двери небольшого особняка были заколочены, на стенах виднелись характерные метки, а само здание производило вконец заброшенный вид. Гласс отсутствовал всего десять месяцев. Как за это время здание успело состариться и опустеть? Казалось, что здесь никто не живет уже, по меньшей мере, несколько десятков лет.

В надежде на то, что невеста просто переехала к родственникам, Гласс пошел узнавать о том, что случилось с жильцами дома. Возможно, отец девушки разорился и вынужден был продать здание. Или же кто-то заболел, а остальные просто уехали. Надежды не оправдались. Вся семья девушки умерла от эпидемии оспы. Девушка погибла первой. Всего через месяц, после того, как Гласс оказался на корабле Лафита. Гласс побрел к дому родителей. Здесь он узнал о том, что отец его окончательно спился и умер, подравшись с собутыльником. В Филадельфии остались лишь брат и сестра. У них уже были свои семьи. Да и не общались они с Хью вот уже много лет. Лишь о своем желании жениться Хью решил оповестить родственников, да и то по настоянию невесты. Мертвый город вновь отобрал у него все самое дорогое. Ему здесь больше нечего было делать.

Из того плавания Хью вернулся совершенно другим человеком. Лафит сочувствовал Глассу, но вопросы дела его, естественно, интересовали больше. В конце концов, он-то обязан заботиться о своей собственной семье. Теперь же Гласс стал опасен. От него можно было ожидать чего угодно.

Сразу после битвы при Новом Орлеане власти обратились к Лафиту с требованием: немедленно освободить территорию Баратарии. В народе пират прослыл героем, считают его таковым и по сей день. В Штатах есть небольшой городок и национальный заповедник, названные в честь знаменитого капера. Власти же относились к нему неоднозначно. Вернее, его совершенно точно ненавидели, но в какой-то момент он оказывался полезен. Выгода от сотрудничества на короткий срок переменила отношение администрации города к пиратскому поселению. Всего лишь на несколько недель. Причем до этого, когда Лафит и его команда держались в тени, администрация тоже предпочитала просто не замечать их явно противозаконной деятельности. После битвы при Новом Орлеане все, включая президента, узнали о существовании пиратского государства на территории Штатов. Несколько тысяч человек: 3000 пиратов, мирное население, да и весь Новый Орлеан с его окрестностями подчинялись неписаному своду законов семейства Лафит. Отныне терпеть такое означало бы признание собственной беспомощности. Лафиты это понимали и не особенно сопротивлялись вынужденной ссылке. А вот имущество они вернуть хотели. Раз уж их признали национальными героями, спасителями и даже даровали американское гражданство, какого ж черта у них конфисковали все нажитое нечестным путем? Им же простили все старые грехи, а значит, их вроде как и не было. Только вот правительство посчитало, что раз пиратства не было, то награбленного как бы тоже не должно быть. Жан Лафит по вполне понятным причинам считал иначе. Полгода он безнадежно судился с американскими властями, а потом плюнул на все и ушел в плавание. Изучив свежим взглядом Мексиканский залив, Лафит вспомнил об острове Галвестон на территории Мексики (сейчас это штат Техас. – Прим. ред.).

В те годы, а речь идет приблизительно о второй половине 1816 года, республику Мексика поглотило национально-освободительное движение. Тот факт, что Наполеон Бонапарт, не имея на то никаких оснований, продал Луизиану американцам, не давал покоя Испании. Они считали эти земли своими. Тогда как Мексика хотела независимости. Небольшой остров Галвестон имел очень удачное географическое положение и потому привлек особое внимание испанских военных судов. На самом же острове в те дни шла своя маленькая война между пиратом Аури и Ксавьером Мина. Оба они ратовали за независимость Мексики, оба ненавидели испанцев, но… друг с другом не поладили. В конце концов Ксавьер Мина был убит при сомнительных обстоятельствах. Очень скоро после этого Аури вместе со своей каперской командой отправился в плавание.

Жан Лафит стал все чаще наведываться на остров. Иногда он задерживался там всего на день-два, часто оставался на более длительный срок. Узнав о том, что Аури покинул остров по меньшей мере на неделю, Лафит приступил к активным действиям.

Существует тысяча и одна версия о том, как именно Лафиту удалось захватить остров, но точного ответа на этот вопрос нет. Тем не менее факт остается фактом – прибыв на остров, Аури обнаружил, что его там больше не ждут. Капер слышал о подвигах Лафита и счел за благо не связываться с непредсказуемыми и опасными братьями. Скорее всего, хотя это и не может быть подтверждено документально, вместе с флотилией Лафита на остров прибыл и Хью Гласс. Постепенно остров становился все более процветающим и в то же время опасным местом. Спустя пару месяцев практически все жители острова работали на братьев Лафитов.

Гласс все больше привыкал к жизни пирата. Вместе с Джоном он так и не принял законы мародерства, не участвовал в расстрелах команды корабля. В остальном же он жил точно так же, как и другие каперы. Правда, в отличие от них, Гласс использовал более честный термин для своей профессии – пират.

Раньше по неизвестной для жителей острова причине Глассу покровительствовал сам Жан Лафит. Это практически делало будущего траппера личностью неприкосновенной, а заодно и неприкасаемой. Его побаивались и не понимали. Тем не менее в драку с ним лезть никто особенно не решался. В карты Гласс не играл, а к спиртному был равнодушен. Мрачный человек, который бесконечно слоняется по кораблю в поисках какого-нибудь полезного или не очень занятия, – именно так его воспринимали моряки.

Известие о смерти близких подкосило Гласса. Поначалу эти перемены были заметны, пожалуй, только самому Лафиту, но затем Гласс стал все чаще прикладываться к бутылке. Пару раз ввязался в драку. Дрался он с таким диким остервенением, что его насилу оттащили от полуживого моряка, который даже не понял, за что его так избили. Такое повторялось неоднократно, пока, наконец, Лафит не отправил Гласса и Джона в очередное плавание. Он надеялся, что море образумит заблудшую душу, но вышло все наоборот. Гласс тогда впервые стал полноправным участником каперского захвата. Он хотел драться. Ему было глубоко наплевать на добычу. Оказавшись на захваченном судне, казалось, Гласс поставил себе задачу стереть корабль с лица земли. Вместе со всеми моряками, офицерами и товарами.

Хью перестал быть управляемым. Уже никто не знал, чего от него ждать. Даже он сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Галвестон процветал, но Лафит понимал, что и этому маленькому пиратскому государству не суждено просуществовать долго. Рано или поздно власти причалят свои корабли в порту Галвестона и объявят ультиматум: или он покидает остров в течение ближайших суток, или принимает бой, который, конечно же, проиграет.

Лафит был человеком весьма прагматичным. К тому же у него были жена, сын, братья Пьер и Александр, обосновавшиеся на острове (Александр бывал здесь наездами, но в последнее время стал задерживаться на все более длительные сроки). Все это не давало Жану Лафиту права на лишний риск. Отношения с властями республики Мексика становились все более напряженными, и в конце концов Лафит принял решение постепенно переводить свои склады в другие места. Поначалу он рассматривал в качестве будущей базы острова поблизости, но затем его взор устремился далеко за пределы республики.

Несколько тысяч человек с собой не перевезешь. Нужно оставить самых преданных и надежных. Избавиться же надлежало от самых опасных, умных и осведомленных. В числе таких не посчастливилось оказаться и Глассу. Впрочем, об этом решении Лафита сам Хью пока не подозревал.

 

Глава 6. Побег

Вместе со своим старым приятелем Джоном, единственным человеком, которому Гласс все еще доверял, их отправили в очередное плавание. С капитаном судна у них и раньше отношения складывались непросто, а теперь и вовсе испортились.

Перед отправлением судна Гласса нашел Жан Лафит. Хью в этот момент молча наблюдал за суетой вокруг. Кто-то тащил свои личные вещи, кто-то ругался с родственниками, кто-то романтично прощался с любимыми и семьями.

– Знаешь, почему я тебя невзлюбил? – вполне миролюбиво поинтересовался подошедший к нему Лафит.

Пират достал из кармана одно из своих увеличительных стекол в латунной оправе и стал пристально его разглядывать.

– Нет, – коротко ответил Гласс.

– У тебя больше нет семьи. Человек, которому нечего терять, способен на все. Его нельзя контролировать. От него неизвестно, чего ожидать.

– По-моему, я доказал свою порядочность, – столь же резко ответил Гласс, некстати вспомнив недавнюю драку с ни в чем не повинным моряком.

– Любого можно сломать, все зависит запаса прочности. В тебе его нет. Тебе некуда возвращаться, не к чему стремиться. Ни одной страсти. Неконтролируем. Учитывая, что ты умный малый, ты опасен, – говорил Лафит, все так же пристально рассматривая и полируя свое увеличительное стекло.

– Неплохая характеристика, – пробормотал Гласс.

Вдруг Лафит вытянул руку и вновь посмотрел на безделушку. Так художник смотрит на только что нарисованную картину. Сторонним взглядом зрителя. Видимо, стекло пирата разочаровало. Он повертел его в руках и вдруг протянул Глассу. Хью осторожно взял из рук Лафита подарок. Пират лихо развернулся и пошел в сторону склада. Гласс озадаченно рассматривал подарок. Самая ненужная и бесполезная вещь в мире. Если, конечно, не использовать его для пыток. Ну, или чтобы буквы разглядывать, если плохо видишь. В любом случае Глассу оно было не нужно. И все же капер поостерегся выкидывать подарок. Он положил его себе в карман, а после перепрятал в сумку.

Вскоре Гласс поднялся на борт корабля и занялся своей привычной работой. Вечером того дня всех стали созывать на праздничный ужин по случаю отплытия. Гласса подозрительно настойчиво приглашали присоединиться к торжеству. Раньше, заслышав резкий отказ Гласса, никто не решался его уговаривать снизойти до посиделок с командой. Сейчас что-то изменилось. Что конкретно, Гласс объяснить не мог. Некстати вспомнилась привычка этого капитана устраивать прощальный ужин перед расстрелом. Так он поступал с капитанами захваченных кораблей. Однажды он проговорился, что научился этому у индейцев, которые, чтобы усыпить бдительность пленников, в первые часы общения относились к узникам как к почетным гостям. В этом было нечто жестокое и в то же время благородное. Во всяком случае, так считал капитан.

Когда на палубе появился сам капитан и настойчиво пригласил Гласса присоединиться к команде, Хью просто пришлось согласиться. На нижней палубе уже собрались все члены команды. Веселья не наблюдалось. Все пребывали в каком-то смутно осознаваемом напряжении. Гласс отыскал глазами Джона и сдержанно кивнул ему. Тот кивнул в ответ. Постепенно моряки приходили в традиционное для такие вечеров, благодушное настроение. Этому способствовал алкоголь, которого всегда хватало на кораблях Лафита. Особенно в начале плавания. Дождавшись, пока капитан потеряет бдительность, Гласс вновь кивнул Джону и стал медленно пробираться к выходу. Джон последовал за ним. Молодой человек тоже ощущал нависшую в воздухе угрозу, хотя и не понимал, где ошибся.

Исчезновения Гласса и Джона поначалу никто не заметил. Учитывая тот факт, что сейчас на борту практически не осталось трезвых людей, кроме Гласса и Джона, конечно, можно было надеяться на фору во времени.

Джон ринулся было к шлюпкам, но Гласс вовремя его остановил.

– По шлюпке точно начнут стрелять, а двух плывущих человек они в темноте даже не разглядят, – пояснил он.

– Но как же… – начал было Джон, но Гласс резко прервал его:

– Плавать умеешь?

Джон обреченно кивнул. Хью молча стал раздеваться. На корабле пришлось оставить все, что было заработано за прошедшие несколько лет. Даже ботинки и те пришлось оставить. Они были слишком тяжелыми, чтобы тащить их на себе. Исключение составили пара ножей и винтовка Гласса, которую он решил во что бы то ни стало взять с собой. Если из-за нее он утонет, то не жалко. Погибнуть из-за ботинок намного обиднее.

С палубы казалось, что море пребывает в полнейшем спокойствии, но, оказавшись в воде, Гласс осознал свою ошибку. Коварные воды Мексиканского залива то и дело пытались отбросить их от вожделенного берега. Мелкая рябь моментально превратилась в угрожающе спокойные волны, то и дело накрывающие их с головой. Ледяная вода вскоре перестала обжигать кожу, но и это оказалось опасной хитростью. Флиртом со смертью. Несмотря на то, что, по большому счету, вода была не столь уж и холодной, а двигаться приходилось очень быстро, практически сразу Хью и Джон перестали чувствовать свои конечности.

Расчет Гласса оказался верным. Их отсутствие заметили слишком быстро. Кто-то начал стрелять в сторону берега, но это занятие не имело ни малейшего смысла. Они успели достаточно отплыть. Теперь их даже различить на фоне искрящихся черных волн было практически невозможно.

Корабль отправился в плавание меньше суток назад, плыл в основном вдоль берега. Лишь ближе к вечеру они немного отклонились от маршрута и ушли чуть дальше в море. Исключительно с той целью, чтобы не раздражать власти своим появлением на горизонте. К флотилии Лафита день ото дня относились все хуже. Власти оправлялись от ужасов войны, и потихоньку в силу вступали законы мирного времени. А в них совершенно не укладывался Лафит с его государством в государстве. Мало ли что может прийти голову властям Техаса при виде черного пиратского корабля на горизонте.

Глассу и Джону очень повезло. До берега нужно было проплыть всего несколько миль. В целом задача посильная. Если бы было соблюдено два условия: не пришлось бы тащить груз, привязанный к ноге и поясу, и если бы Джон прилично плавал.

Приятель Гласса умел держаться на воде, но никогда не плавал на большие расстояния. Да и сам Гласс такой подготовки не имел. Зачем? Многие матросы и вовсе не умели плавать. Ведь все равно, если оказался в открытом море, умеешь ты плавать или нет, шансов выжить практически никаких.

Относительно небольшие волны то и дело некстати настигали их, накрывая с головой. Затем вода отступала, но сил грести не оставалось. Все они уходили на то, чтобы отдышаться. Непроглядная ночь, раскрашенная лишь серебристыми отблесками воды, уже начала потихоньку рассеиваться. Воздух стал сереть, а вдалеке начали проступать первые всполохи рассвета. Про себя Гласс отметил, что не стоило ему со столь мрачными мыслями встречать первые лучи солнца на корабле. Он тогда просто не знал, каково это – встречать рассвет, который, скорее всего, окажется последним в твоей жизни. Сдаваться он был не намерен. Главное – плыть вперед. Периодически он ловил себя на мыслях о том, что уже не то чтобы боится, теперь он ждал, когда наконец его заметит какая-нибудь акула. Их здесь должно было быть много. Ни акул, ни какой-то другой живности они не встретили. Когда тонкая полоска пересекла линию горизонта, Хью и Джон едва ли отличали явь от игр сознания.

Считается, что в ту ночь Хью и Джон проплыли несколько миль, прежде чем волны наконец выбросили их на берег.

Узнав о том, что Гласс все-таки сбежал, Жан Лафит был в бешенстве. Он тут же послал отряд своих людей на поиски этого неуправляемого существа. Впрочем, где их сейчас можно было бы искать? В Новом Орлеане? В Сент-Луисе? У черта на куличках? Третий вариант был вероятнее всего, но туда Лафит послать людей не мог. Оставалось надеяться, что их съели акулы или они разбились о скалы.

Раньше Гласс всегда вызывал у пирата уважение. Одно время пират даже хотел сделать его одним из своей свиты. Возможно, дать в управление корабль или даже отдать ему часть административных функций в пиратском государстве на острове Галвестон. Умный, образованный, предельно честный Гласс как нельзя лучше подходил на такие должности. Потеря близких изменила Хью, а напряженные отношения с властями сняли с Лафита розовые очки. В этом реальном мире оказалось, что Гласс – абсолютно неуправляемая темная лошадка. Бесспорно, они с Лафитом были во многом похожи, вот только Гласс был от рождения волком-одиночкой. Есть такие люди. Они рождены бежать. Не важно, куда, главное – вперед. Жану Лафиту тем временем правительство США выставило ультиматум – в течение суток освободить остров Галвестон. Лафит в весьма категоричной форме дал понять, что не собирается подчиняться правительству Штатов, ибо считает себя гражданином Мексики. Тем не менее, он понимал, что, если эта война начнется, он, скорее всего, проиграет.

Лафит отдал приказ об установлении военного положения на Галвестоне. Укрепил все блокпосты. Ежедневно теперь несколько его кораблей курсировали около Галвестона, защищая территорию острова с моря. Параллельно с этим пират и приватир, как его именуют все энциклопедии мира, пытался наладить новые пути сбыта живого товара, в обход баз Галвестона.

В плане по сворачиванию дел также значилось избавление от опасных людей. Гласс попал в этот список неугодных. Жан Лафит ни на секунду не сомневался в честности Гласса. Так что убежал и убежал, Бог ему в помощь. Пьер Лафит считал иначе. Он с первого же дня очень настороженно отнесся к этому мрачному человеку. Гласс с таким презрением относился в алкоголю и грабежам, что Пьер чуть не подпрыгнул от радости, узнав о пьяных дебошах бывшего моряка. Впрочем, отправлять людей на поиски Гласса было слишком затратно.

В течение ближайших месяцев они занимались тем, что переправляли все ценные товары на склады в соседних городах и даже штатах. История повторялась. Галвестон отличался от Баратарии лишь тем, что это пиратское государство было в разы больше и занимало еще более выгодное геополитическое положение.

Власти Штатов несколько раз повторяли просьбы немедленно покинуть остров. Несколько раз Лафит отказывал. После чего на пару недель наступало затишье, и история повторялась. Пара американских отрядов, направленных на Галвестон, были разбиты вдребезги. В конце концов правительство решило, что остров того не стоит. Поговаривали, что у Лафита слишком серьезные покровители, чтобы так рисковать.

На время между Галвестоном и Штатами установилось шаткое подобие мира. Спустя несколько месяцев, летом 1819 года, активизировалось национально-освободительное движение Техаса. Его предводители решили пойти по старому пути и обратиться за помощью к братьям Лафитам. Памятуя о потерях в Баратарии, Жан не спешил соглашаться на сделку с правительством. Впрочем, отказ в этом случае был чреват еще большими проблемами, чем согласие. Скрепя сердце Лафит все-таки выделил своих людей на помощь Техасу. Это дало ему немного времени на поиск обходных путей.

Галвестон давно уже не подчинялся ни одному из правительств. Губернатором здесь назначили Жана Лафита. На тот момент практически все население острова работало на семью Лафит. Как и когда-то в Баратарии. Более того, попасть на службу к Лафитам теперь считалось невероятной удачей, равно как и попасть на сам остров. Люди здесь получали баснословные по тем временам деньги, ну а порядки в городе устанавливал главный пират мира; стоит ли говорить о том, что уровень преступности здесь равнялся нулю?

Большую часть доходов Жану Лафиту продолжали приносить две сферы деятельности: пиратство и работорговля. И то и другое было на грани закона, а если уж совсем честно – за гранью. Никакие каперские свидетельства уже давно не выдавали, а торговые суда продолжали грабить. Впрочем, негласное соглашение с американскими властями продолжало действовать. Жан Лафит не трогал американские суда, а взамен Галвестон не видели власти.

В один из дней Жан Лафит зашел в самый дорогой бар Галвестона, чтобы пропустить стаканчик виски и поразмышлять. Внутри насквозь прокуренного салуна гуляла команда одного из недавно пришедших в порт кораблей. Моряки были уже в изрядном подпитии и не заметили появления Лафита. Жан уселся в углу и стал наблюдать за чужим праздником. Внимание его привлекла бутылка, которую с грохотом поставил на стол один из моряков. Этот виски производили только в Штатах. Лафит скосил глаза и увидел на полу ящик с точно такими же бутылками, на котором виднелся штемпель – произведено в Штатах. Лафит подскочил, схватил со стола бутылку и стал орать:

– Откуда у тебя это?!

Моряк ответил что-то невразумительное. Он был уже не в том состоянии, чтобы вести долгие беседы. Один из членов команды был еще относительно трезв, поэтому он более или менее связно рассказал о происхождении бутылки. Да и рассказывать было особенно нечего. Ограбили очередное судно, да и все. Только вот судно это было американским. Глупо было надеяться на то, что Лафиту и на сей раз все сойдет с рук.

Лафит тут же отправил своих людей с извинениями и дарами. Уже всем начало казаться, что инцидент исчерпан, и только братьям Лафитам было ясно: это только вопрос времени, причем счет идет на дни, а не на месяцы.

Ранним январским утром в спальню Жана Лафита ворвался его слуга. Он так торопился, что еще с минуту продолжал задыхаться. Объяснять что-то не потребовалось. Пират и так все понял. История всегда повторяется. Проблема в том, что этому очень сложно перестать удивляться.

Лафит приказал подождать за дверью и вышел через пятнадцать минут. В холле его дома уже ждал Пьер. Братья Лафит отправились в порт. Тем утром Галвестон погрузился в напряженное молчание. Казалось, остров делает последний вздох, перед тем как погрузиться в забвение.

В опасной близости от острова маячила американская военная шхуна «Энтерпрайз». Жан попросил отрядить для него небольшую шлюпку, на которой он и подплыл к кораблю. Там его ждало послание от президента Штатов. Там значилось, что Галвестон надлежит освободить в течение шестидесяти дней, в противном случае Жан Лафит будет объявлен государственным преступником.

Прочитав сообщение, Лафит мрачно кивнул и покинул американское судно. Пути отхода уже давно были продуманы, и все-таки это было неожиданно. Лафит все же надеялся, что его заслуги перед Штатами сделают свое дело. К сожалению, успехи имеют свойство забываться, а вот обиды накапливаются, как снежный ком.

День за днем из порта Галвестон отходили суда, до предела нагруженные самыми разнообразными товарами. В последнюю очередь шли суда с рабами, коих было немало.

Шестьдесят дней подходили к концу. Март был в самом разгаре. Американские корабли то и дело подходили к берегам Галвестона. Считалось, что таким образом они напоминают о приближении крайнего срока передачи острова американским властям.

Еще несколько дней назад остров процветал, но сейчас в это трудно было поверить. Ранним утром марта 1821 года Жан Лафит отправил свои последние корабли с острова. Ему оставалось в последний раз пройтись по улицам созданного им города. У причала его ждали Пьер и пара товарищей. Семьи Пьера и Жана уехали отсюда еще пару дней назад.

– Мы это создали, нам же и разрушать, – задумчиво сообщил Жан поджидающим его товарищам. Пьер понял, что имеет в виду брат, остальным пришлось объяснять.

Все они отправились на склад с горючим. В ход пошло все, что только могло гореть, включая довольно большой запас спиртного, которое отчего-то забыли вывезти. Веселье продолжалось несколько часов. Начиналось все с торжественного поджигания самого крупного склада. Постепенно запасы спирта и керосина подошли к концу. Алкоголь горел хуже, зато его можно было еще и пить. Переходя от дома к дому, от склада к складу, они поджигали абсолютно все, что могло представлять хоть малейшую ценность. Вскоре огню больше не требовалась подпитка, он распространился по всему острову. Пора было бежать, чтобы не умереть от отравления угарным газом.

Весь остров полыхал. То и дело где-то рушилось очередное здание, где-то проливалась очередная забытая бочка с алкоголем, в результате раздавался взрыв и пламя вырастало на несколько метров. В конечном счете они еле выбрались из этого пламени. В тот момент, когда братья Лафиты запрыгнули в небольшую шлюпку, поджидавшую их с самого утра, остров Галвестон издал прощальный стон. Самое крупное деревянное здание города начало тревожно шататься. Через пару секунд оно сложилось, как карточный домик.

Жан Лафит мрачно смотрел на скрывающийся из вида Галвестон. Он понимал, что его больше не оставят в покое, поэтому самым верным решением будет просто исчезнуть.

Капитан военного корабля, следивший за тем, чтобы Лафит вовремя покинул остров, с силой ударил по борту корабля.

– Чертов пират! – крикнул он.

У него было столько планов на процветающий Галвестон! Теперь все это… прогорело в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Заметив рядом с собой невесть откуда здесь взявшегося журналиста, что-то записывающего в свой блокнот, капитан разозлился еще сильнее. Он вырвал из рук несчастного потрепанный блокнот для записей и приказал стереть все данные об этом инциденте. Он хотел стереть имя Жана Лафита.

Так и случилось. Никаких документальных свидетельств о том, как Жан Лафит покинул Галвестон, не сохранилось. Равно как ничего не известно о том, как дальше складывалась судьба пирата и приватира. Его имя стерли из истории, но оно превратилось в легенду. С течением лет мифов и баек об этом человеке складывалось все больше. В памяти людей Лафит остался национальным героем. По прошествии нескольких десятилетий власти смирились с легендой о Жане Лафите. Его именем назвали городок и заповедник неподалеку от Баратарии, в Луизиане стал проходить ежегодный праздник Контрабандиста, а с приходом эпохи кино о Лафите стали снимать фильмы. Первым из них стал приключенческий боевик «Флибустьер» 1938 года.

Сам Жан Лафит с легкой долей иронии наблюдал за тем, как его имя потихоньку становится нарицательным.

В марте 1821 года братья Лафит отправились к побережью Юкатана. Там они обосновались на острове Исла-Махерес. Жан вновь занялся привычным морским разбоем. Вернувшись из очередного плавания, Лафит узнал о том, что его брат Пьер умер от лихорадки. Вскоре умерли жена и сын Жана Лафита. Большую часть имущества, вывезенного с Галвестона, прибрали к рукам «самые преданные» люди Лафита. Их вполне можно было понять. Они ж не крысы, чтобы бежать с тонущего корабля с пустыми руками. В распоряжении Лафита осталось несколько кораблей. В 1822 году Лафит отправился в очередное плавание, но удача, казалось, окончательно покинула его. Их корабль заметило английское военное судно. По ним открыли огонь, пушка пробила дыру, и судно Лафита начало тонуть. Все это происходило вблизи берегов Кубы. Каким-то неведомым образом Лафиту все же удалось добраться до берегов острова, где его тут же повязали и отправили за решетку.

Сказавшись больным, Лафиту все-таки удалось сбежать из кубинской тюрьмы. Пират без удачи – уже не пират. Пора было сворачивать свои дела и начинать учиться жить по другим правилам. Лафит сменил имя на Джон Лафлин и отправился в Штаты. Здесь он встретил удивительно красивую и не менее решительную девушку по имени Эмма Мортимер. В 1832 году они поженились. Вскоре Эмма забеременела, и пара решила обосноваться в Сент-Луисе, всеамериканском центре меховой торговли.

Здесь Лафит частенько встречался со старым другом Мануэлем Лиза, слушал рассказы о легендарном Джоне Колтере и том странном типе, который сразился с медведем и прополз триста километров. Тот самый из сотни генерала Эшли. Ну, вы помните? Правда? Только вот имени этого человека никто не мог назвать. Говорили о его шрамах, его мрачном лице и о ноже с витиеватыми узорами на ручке…

В конце своей жизни (хотя все это лишь догадки и домыслы) Лафит совершил путешествие во Францию, куда доставил огромную партию нелегального пороха, после чего вернулся в Сент-Луис. Как и полагается пирату на пенсии, Лафит занялся благотворительностью, изданием книг, помощью беглым рабам и написанием мемуаров. По неподтвержденным данным, пират умер в 1854 году от простуды. В середине ХХ века его потомок опубликовал знаменитый журнал Жана Лафита, содержание которого наглядно доказывало, что иногда жизнь бывает опаснее самого неправдоподобного приключенческого романа.

 

Глава 7. Пауни

Здесь стоит вновь упомянуть о том, что история Хью Гласса до его схватки с медведем больше напоминает легенду. Известно лишь одно: он был рожден, чтобы бежать. Гласс не представлял интереса для историков и журналистов. Вдобавок ко всему он не особенно любил людей. Они были слишком непредсказуемы и опасны. В отличие от всего остального. Математика, картография, даже природа – во всем можно было найти логику, но только не в человеческих поступках.

Итак, по одной версии, оказавшись на берегу где-то в штате Техас, Хью и Джон отправились пешком к Новому Орлеану. На середине пути их схватило племя индейцев. По другой же версии, прежде чем попасть в плен к индейцам пауни, Гласс и Джон все-таки добрались до Нового Орлеана, после чего отправились дальше по Миссисипи. В течение нескольких месяцев они работали трапперами, то есть охотниками на пушного зверя.

Так или иначе, приблизительно осенью 1818 года Хью Гласс и его давний приятель Джон охотились в лесу неподалеку от берегов Миссисипи. В этом районе индейцев видели нечасто, а те, что встречались, по отношению к белым людям вели себя достаточно благодушно. Гласс и Джон немного потеряли бдительность и не услышали приближения нескольких охотников племени пауни. Лишь выйдя на поляну, они заметили пятерых пестро одетых мужчин, разговаривающих на своем диалекте. Гласс тут же отступил и сделал знак Джону. Молодой человек и сам заметил их. Он сосредоточенно кивнул и тоже сделал шаг назад. Джону повезло меньше. Он ступил на ветку, которая с громким сухим треском переломилась надвое. Индейцы насторожились и пошли в сторону Гласса и Джона. Оставалось только одно – бежать.

Естественно, их догнали в три счета. Индеец постарше внимательно осмотрел их и кивнул. Этот жест, видимо, значил одобрение, так как остальные члены охотничьего отряда тут же расположились к Хью и Джону. Они о чем-то рассказывали, смеялись и панибратски обнимали Хью и Джона. Объятия хоть и были дружескими, выпутаться из них все равно не давали. Спустя пятнадцать минут такой прогулки Хью и Джон поняли – они пленники. Вопрос лишь в том, что это за племя и что им от них нужно.

Шли они достаточно долго, час или два. Наконец ведомые лишь индейцам тропы привели их к лагерю охотников. Гласс уже понял, что это пауни. Племя весьма неоднозначное. Не столь воинственное, как арикара, но и к дружественным белому населению народам его нельзя было отнести. Гласс слышал о пауни лишь то, что они очень ценят товары белых людей. Если у тебя есть что-то ценное, пауни могут пощадить твою жизнь. Оружие у них отобрали сразу же, а больше ничего ценного для индейцев ни у Джона, ни у Гласса не было. Обнадеживало лишь то уважение, с которым индейцы к ним обращались. Проблема была лишь в том, что никто из них не знал языка пауни, а с уважительной интонацией, по большому счету, можно говорить что угодно.

Поселение охотников пауни представляло несколько временных жилищ, наспех сооруженных из подручных материалов. Все эти конусовидные постройки были замаскированы листьями и ветками. Поэтому издалека нагромождение типи сложно было заметить.

Их вышли встречать все, кто в тот момент был во временном лагере. Гласс обратил внимание на то, что среди встречающих их людей не было ни одной женщины, детей и стариков тоже не наблюдалось. Значит, это лишь лагерь охотников. Он слышал, что некоторые племена индейцев в этот период времени уходят на охоту, а возвращаются лишь по прошествии нескольких месяцев, с добычей.

Тут Хью заметил, что к ним идет процессия из шестерых человек. Самый старый из них шел впереди. Видимо, вождь племени, решил Гласс.

Осмотрев их хмурым взглядом, вождь что-то сказал своей свите. Те с привычным уже для Гласса уважением стали обыскивать их. Ничего ценного они не нашли. С каждым обысканным карманом уважения в поведении индейцев наблюдалось все меньше.

Когда неприятная процедура была закончена, индейцы в явном недоумении уставились на вождя. Тот скривился и отдал приказ своим людям. Языка Гласс и Джон не знали, но тон вождя не предвещал ничего хорошего.

Неожиданно индейцы, только что плотным кольцом окружавшие Хью и Джона, стали расступаться. Гласс в недоумении озирался по сторонам. Воцарилось какое-то неестественное, гнетущее молчание. Звуки природы приобрели тревожную четкость. Пение птиц где-то вдалеке, шелест ветвей по окаемке поляны, тихое бормотание старика-шамана, сидевшего где-то в стороне. В конце концов Гласс все-таки нашел глазами шамана. Он был не просто стар, казалось, что он жил вечно. По его лицу расползались морщины, подобно тому, как несчетные линии пересекают обычно карту местности. Его глаза были полузакрыты, а голос тонул в едва заметных порывах ветра. Шамана явно не интересовало происходящее вокруг. Он был слишком увлечен разговором с духами. Неожиданно его глаза открылись. Тихий звук его песни прекратился. Глаза шамана и Хью встретились. Удивительно, но взгляд шамана сохранил решительность и отвагу двадцатилетнего юноши.

Хью потребовалось одно мгновение, чтобы в его памяти вспыхнула журнальная статья, которую он прочитал еще на Галвестоне. «О способах лечения скальпированных людей» называлась та небольшая заметка в журнале. В этой тревожной тишине, прерываемой звуками леса и шамана, появилось еще что-то. За те доли секунды, которые оставалось жить Глассу и Джону, они не успели разобрать происхождение резкого грохота, перерезавшего гнетущее молчание леса.

Гласс тут же упал на землю, прикрыв голову. Он сделал это вовремя, а вот Джон не успел последовать примеру друга. Два воина пауни на достаточно приличной скорости проскакали мимо них на лошади. Оба мужчины размахивали ножами, лезвия которых сверкали в ярких солнечных лучах. По сути, это были не ножи даже, а тесаки. Одному воину повезло чуть больше. Джон не успел припасть к земле, и индеец схватил несчастного за волосы. Раздался душераздирающий крик. Индеец явно слыл одним из лучших наездников в племени, потому что ему не требовались поводья, чтобы направлять лошадь в нужную сторону. Ловко повернув, он решил сделать круг почета. Под ликование толпы соплеменников он продолжал тащить за волосы извивающегося Джона. Гласс не нашел в себе сил поднять голову от земли. Он знал, что через пару мгновений все будет кончено. Друга он уже не спасет.

В конце концов, наезднику надоело красоваться перед соплеменниками, и он легко поднял Джона за его длинные лохмы, а второй рукой с размаха ударил по голове ножом. Джону повезло. Индеец допустил небольшую неточность и ударил чуть ниже, чем нужно. Мучения молодого человека были закончены, а вот история Гласса только начиналась.

Вождь сделал останавливающий жест, и второй наездник, чертыхаясь, повернул свою лошадь в сторону. Вождь подошел к все так же защищавшему голову Глассу и довольно резко поднял того за волосы.

Гласс с силой убрал руку вождя от своих волос и резко вскочил на ноги. В отчаянных попытках найти хоть что-нибудь ценное, что можно было бы продать индейцам в обмен на свою жизнь, он стал рыться в карманах. Там нашелся пузырек с киноварью, купленный когда-то про запас.

– Стойте. У меня есть товар. Волшебное зелье. Кровь дракона. Киноварь, у меня есть киноварь, – задыхаясь, заорал Гласс. Он в отчаянии стал озираться по сторонам и пятиться. Неожиданно он вновь наткнулся на взгляд шамана. Тот с явным интересом наблюдал за разворачивающейся сценой. Неожиданно шаман повернул голову в сторону и указал глазами на молодого человека, с отвращением разглядывающего бледнолицых. Тот был не старше двадцати лет. Лицо его было испещрено какими-то язвами. Этим он сильно выделялся среди всех своих соплеменников.

Гласс побежал вперед. Расстояние, отделявшее его от того юноши, оказалось слишком незначительным для того, чтобы его успели остановить. Хью заломил молодому человеку руки и вновь стал орать про «киноварь», тыча пузырьком в язвы на лице молодого человека.

Вождь заинтересовался непонятной бутылью, а шаман неожиданно поднялся со своего места. Тихий гомон переговаривающихся воинов вновь угас. Все с нетерпением ждали того, что случится дальше.

Шаман вплотную приблизился к Глассу и вырывающемуся из его цепкого захвата молодому индейцу пауни. Со вселенским спокойствием на лице шаман протянул руку к пузырьку. Гласс не хотел отдавать то единственное сокровище, которое было способно спасти ему жизнь.

Старик ободряюще кивнул и даже, кажется, улыбнулся. Гласс поверил этому вековому старцу и разжал пальцы. Индеец долго рассматривал пузырек с малиновой жидкостью внутри. Затем он удовлетворенно кивнул. Вождь нехотя закрыл глаза и едва заметно махнул рукой. Моментально пауни потеряли всякий интерес и к Глассу, и к юноше, которого он до сих пор удерживал мертвой хваткой.

Все потихоньку побрели в сторону трупа Джона, который валялся на противоположной стороне поляны.

Вождю надоело смотреть, как его сына позорно удерживает какой-то бледнолицый охотник. Он подошел к Хью и буквально вырвал молодого человека из рук Гласса. Хью уже было приготовился сражаться, но вождь лишь устало усмехнулся и кивнул в сторону одного из временных жилищ пауни.

Гласса отвели в дом вождя и достаточно вежливо усадили на какую-то лавку. Вставать было нежелательно. Это весьма доходчиво объяснили воины вождя. Каждый раз, когда Гласс пытался подняться, того вновь усаживали на место. Так продолжалось около часа. Хью тем временем пытался одновременно оценить свои шансы на жизнь и отогнать от себя мысли о Джоне. Вид его скальпированной головы то и дело вспыхивал в памяти, лишая всякой возможности думать.

Наконец в комнату вошел вождь. Он долго о чем-то говорил со своими воинами, а затем взял в руки лук со стрелами и протянул Глассу. Тот недоуменно посмотрел на эти странные предметы. Где-то с минуту он пытался понять, чего от него хотят, пока наконец его не озарило: они хотят узнать, умеет ли он стрелять из лука. Гласс помотал головой и изобразил руками то, как стреляет из винтовки. Вождь насмешливо посмотрел на него и покачал головой. Оружия у пауни было слишком мало, чтобы доверять его бледнолицым, понял Гласс. Тогда он указал рукой на нож, лежащий на столе, и кивнул. Мол, с ножом он тоже может охотиться. На самом деле это было не совсем правдой. Ножом Гласс пользовался, но только не для охоты. Да и в целом хорошим охотником его нельзя было назвать.

Вождь удовлетворенно кивнул и велел своим людям найти Глассу место для сна. С этого дня Хью Гласс стал учеником вождя племени пауни.

В той или иной трактовке этот эпизод присутствует во всех известных историях, посвященных жизни американского траппера. Роджер Желязны в своем единственном историческом романе, написанном в соавторстве с Джеральдом Хаусманом, «Дикие земли», упоминает о волшебной силе найденного в карманах пузырька с киноварью. Майкл Панке в своем романе «Возвращенец» также описывает этот эпизод. Впрочем, это художественные произведения, а не исторические источники. Ту же историю приводит и знаменитый исследователь жизни индейцев писатель Джон Нейхардт в своем произведении «Поэма о Хью Глассе», одном из первых полноценных очерков жизни Гласса. Нейхардт прожил без малого сотню лет, в свое время он прославился тем, что сумел найти общий язык с шаманом племени Великих равнин, благодаря чему свет увидело знаменитое произведение «Говорит Черный Лось», в котором рассказывается история жизни и видений старого индейского шамана. Историю о киновари рассказывает и историк Джон Коулман в своей книге «Здесь лежит Хью Гласс: маунтинмен, медведь и гордость американской нации».

Киноварь представляет собой минерал, сульфид ртути. На его основе в те времена создавалось лекарство и краска. Кстати, в области живописи киноварь применяется и по сей день, правда, чрезвычайно редко. Все чаще так называют сам цвет, который имеет этот минерал. Чрезвычайно ядовитая и опасная для здоровья жидкость на основе сульфида ртути применялась в те годы для лечения венерических болезней, в частности сифилиса. Чуть реже ее использовали в качестве заживляющего средства и антисептика. Жидкость действительно оказывала такой эффект, а о вреде здоровью, который достигался за счет отравления ртутью, в те годы не знали. Весьма сомнительное лекарство было в ходу у моряков, но не у трапперов. Поэтому тот факт, что карманах Гласса случайным образом оказалась бутылочка с киноварью, говорит в пользу версии о том, что пауни схватили Гласса и Джона сразу же после их побега с пиратского судна.

Гласс остался в лагере племени на ночь. Утром к нему подошел тот самый молодой человек с язвами на лице, оказавшийся сыном вождя по имени Питалешаро, и вполне доходчиво объяснил, чего, собственно, его отец хочет добиться от Гласса.

Уже через пару дней Гласс начал делать успехи в искусстве охоты. Его мир надолго погрузился в хаос звуков незнакомой речи. Постепенно он начал понимать простые слова, приказы, стал запоминать имена. Частенько он горько сожалел о том, что совершенно не приспособлен к языкам. Впрочем, охота – дело молчаливое, там слова ни к чему.

Чуть больше месяца продолжалось обучение Гласса. С каждым днем он чувствовал, что отношение к нему меняется. Он не рассчитывал стать здесь своим. С другой же стороны, бежать ему было некуда. Так чем так плохи индейцы?

Их обычаи иногда казались смешными, но чаще пугали. Высокие прически с перьями и выбритыми висками служили пауни своего рода парадным мундиром. На эти прически крепились волосы с тел скальпированных воинов. Главным доктором, а также великим мудрецом, не подчинявшимся ни вождю, ни племени, здесь был старый шаман. Именно он поверил в чудодейственное средство, способное излечить язвы на лице сына вождя. На самом деле шаман просто поверил самому Глассу, а не «крови дракона», как назвал киноварь Гласс, желая показать индейцам свою причастность к миру неведомого. Киноварь действительно дала определенный эффект, хотя его скорее можно было бы отнести к великому действию эффекта плацебо.

Человеческие жертвоприношения, поклонение богу Утренней Зари, ритуальные пляски… Конечно, всего этого Гласс не мог ни принять, ни осознать. Впрочем, у пиратов тоже был специфический образ жизни. Едва ли они были более честными и порядочными, чем племя пауни.

По истечении месяца Гласс стал все чаще слышать слово «дорога» в разговорах воинов пауни. Охотиться стали чаще, а мясо животных теперь сушили быстро и не очень качественно, стараясь сделать как можно больше запасов.

Несколько раз Гласс становился свидетелем нападений воинов сиу на лагерь пауни. Сиу были давними и заклятыми врагами племени, в котором оказался Гласс. Противоборствующее племя совершало набеги по ночам, а часто и в предрассветные часы. Они воровали немногочисленных лошадей пауни, а также старались уничтожить все запасы мяса, которые с таким трудом удавалось заготовить пауни. Вождь племени, на вид жестокий и немногословный, настрого запретил своим воинам вступать в схватку с сиу. Несмотря на этот запрет, пара стычек все-таки случилась. Несколько воинов пауни получили тяжелые ранения, а два человека умерли. Их сожгли с особыми почестями. Глядя на эти погребальные костры, Хью вспоминал тот день, когда умер Джон. В точно таком же костре сожгли и его тело. Такой же конец ожидал и Гласса, если бы не кровь дракона и вера шамана.

В один прекрасный день лагерь начали сворачивать. Гласс вместе с остальными членами племени пауни совершил долгий переход вглубь нынешнего штата Канзас, к постоянному лагерю племени.

 

Глава 8. Свадьба

Несколько недель пути дались Глассу тяжело. Он не был приучен к походной жизни, поэтому страдал от холода, неудобной обуви, которую ему выделили индейцы, а также от бесконечных вахт, которые ему приходилось нести чаще других. Вскоре они вышли к берегам реки Луп, где и расположено было поселение этого племени пауни. Живописные края радовали глаз. Первозданная чистота здешних мест дарила желание жить и дышать полной грудью.

Однажды им встретилось несколько воинов, одетых практически так же, как и члены племени пауни. Завидев их, Гласс обрадовался, решив, что их лагерь уже близко. А вот остальные пауни были не столь позитивно настроены. Встреченный отряд был значительно меньше по численности, но пауни возвращались с сезонной охоты и были уязвимы. До драки дело не дошло, но несколько шкур бизонов отряду все-таки удалось украсть. Вслед за ними погналось пара воинов из племени, к которому примкнул Гласс. Вождь племени окрикнул воинов и велел им немедленно вернуться в строй. Ослушаться вождя никто не посмел.

Так Гласс узнал о том, что пауни очень противоречивый народ, внутри которого беспрестанно ведутся свои междоусобные войны.

Пауни делились на четыре кэддоязычных племени: киткехахки – Маленький Земляной Дом; чауи – Просящие Мяса; питахауират – Человек, Идущий Вниз по Реке (или на Восток); и скиди (также известны как скири). Первые три народа старались держаться вместе и считали себя родственными, а вот скиди никогда и ни с кем общего языка не находили. Киткехахки, чауи и питахауираты наотрез отказывались считать скиди близким народом. Более того, то и дело между этими тремя народами и скиди возникали конфликты, очень быстро перерастающие в маленькие войны. Обычно конфликт перерастал в тайный набег с воровством имущества, на который вскоре отвечали соответствующим образом, затем все нарастало, как снежный ком, пока вожди племени не решали встретиться на Великом Совете. Вскоре шаткое перемирие вновь рушилось. По-настоящему объединяла их лишь ненависть к вороватым сиу и шайеннам, то и дело пытавшимся захватить территории пауни.

Глассу довелось найти общий язык с племенем скиди, входящим в число пауни. Немногочисленный и очень воинственный народ, испокон веку враждующий с народами сиу, в те годы селился по берегам реки Луп и Платт. У скиди было четыре главных поселения: Тиуахукаса – Деревня за Хребтом, Тухицпиат – Деревня в Низине, Цкирирара – Волк в Воде, Пахукстату – Тыквеная Лоза.

Помимо сиу и шайеннов, у скиди хватало и своих личных врагов. Арапахо, кроу, понки, омахи, канзы, ото, осейджи, айовы, юты, команчи, кайовы, кайова-апачи, вичиты, кэддо, а также переселенные на Равнины чероки, шауни, кри, семинолы, делавары, сауки, фоксы и кикапу, – короче говоря, все народы Великих Равнин ненавидели скиди, а также их недолюбливали племена, случайно ступившие на эти территории. Почему? На этот вопрос у историков нет ответа. Возможно, дело было в своей особой религии, ритуалы которой скиди ревностно оберегали. Возможно, дело в удачном расположении, которое занимали племена скиди на берегах рек Луп и Платт. Впрочем, история доказала ошибочность обоих предположений. Через много лет после того, как Гласс оказался в числе воинов племени, скиди ушли с рек в глубь страны. Заручившись поддержкой властей Штатов, они кое-как отражали нападения сиу, но те не оставляли их в покое вплоть до начала ХХ века.

«Агуахи (скиди)… торгуют с любым незнакомцем, посещающим их. Они… очень напоминают команчей. Подобно им, они воюют с разными другими северными народами, но союзны с тавехашами… Агуахи, должно быть, имеют значительную боевую силу, поскольку в 1822 году они послали на церемониальное заключение мира с команчами 600 хорошо вооруженных воинов… Они очень воинственные люди» (Жан-Луи Берландье – французский биолог, естествоиспытатель, антрополог).

Ненависть всех родственных народов заставила скиди искать новых союзников. Скиди селились в глубине страны. Там очень долгое время не встречались белые люди, но вот на сезонные охоты индейцы уходили далеко от своих родных мест. В первую очередь они охотились на бизонов, стада которых водились на юге страны. Здесь они впервые повстречали белых людей. Они были вооружены по последнему слову техники. У них водились отличные товары, произведенные по неведомым индейцам технологиям. Вдобавок ко всему скиди везло сталкиваться с мирно настроенными бледнолицыми, которых совершенно не интересовали далекие земли поселений скиди. Их интересовали места поближе, куда скиди вполне могли их провести за умеренную плату.

Несколько таких эпизодов привели к тому, что скиди сочли белых людей дружественным народом. В начале XIX века только власти США были союзниками скиди, только они помогали им выжить в схватках с сиу и шайеннами.

Чужаки, не знавшие здешних мест, ходили небольшими группами, порой по два-три человека. У них было искусно сделанное оружие, отличные ножи и другие не менее ценные и полезные товары. Встретив белого человека, скиди чаще всего просто заставляли его отдать все ценные вещи, включая одежду, но никогда не убивали. Человеку нужно оставлять шанс, даже белому. Так они считали. Ценные товары белых людей служили им платой за жизнь. Вот только у Джона и Гласса ни черта с собой не было. Скиди решили, что с паршивого человека хоть скальп да нужно содрать.

Скальпирование в те годы было особенно распространено. Высочайшим мастерством считалось скальпировать еще живого человека, не соскакивая с лошади. Причем иногда, очень редко, человек оставался жив. Так случалось, когда удавалось срезать лишь верхний слой кожи, не задев черепа. Джону не повезло. Здесь, правда, стоит отметить, что в ряде других биографий Гласса, а также в романе Панке «Возвращенец», описывается другая смерть друга Гласса – жертвоприношение богу Утренней Зари. В те годы человеческие жертвоприношения все еще практиковались у скиди, но их совершалось все меньше, да и в племени уже многие считали, что эта традиция изживает себя. Спустя чуть более десяти лет, в 1831 году, индеец Питалешаро и вовсе запретил скиди устраивать ритуальные жертвоприношения.

Как и Жан Лафит несколько лет назад, вождь племени скиди увидел в Глассе нечто особенное. Гласс производил впечатление безусловного лидера, вождя без племени. Это вызывало уважение. Вдобавок ко всему скиди недавно лишились нескольких хороших охотников, и Гласс явно мог заменить собой одного из них. Гласс обучился искусству охоты на бизонов, вел себя отчужденно, но никак себя не скомпрометировал. Вождь в нем не ошибся.

Поселение на реке Луп представляло собой несколько десятков умело замаскированных земляных домов. Издалека их вполне можно было принять за небольшие холмы. Лишь приблизившись вплотную, можно было увидеть вход в такой дом. Жилище уходило глубоко под землю, имело несколько просторных помещений. В каждом из них жило несколько семей. В среднем в одном таком доме жило до двадцати-тридцати человек.

Вождь племени сразу почуял что-то неладное. В месте, где живет много детей, ни днем, ни ночью не может стоять такая мертвенная тишина. Их вышло встречать лишь несколько женщин с мрачными лицами. Вождь судорожно стал искать глазами свою дочь. Женщины и дети потихоньку выходили из домов, но ее нигде не было видно. Наконец он увидел ее. Заметил девушку и Хью Гласс.

Воины скиди точно так же, как и их вождь, искали глазами в собирающейся толпе своих родных и близких. Далеко не всем так везло, как их вождю. За несколько месяцев сезонной охоты здесь многое изменилось. В поселение пришли белые люди. Они попросили приютить их на несколько дней, и женщины не посмели отказать им. Двое из нежданных гостей выглядели больными. Женщины скиди оказали им посильную помощь, дали снадобий и произнесли молитву, но состояние двух белых мужчин только ухудшалось. Промучившись в лихорадке несколько дней, они ушли в мир духов. На следующий день остальные члены той группы людей отправились в путь.

О том эпизоде даже и не стоило бы упоминать, если бы спустя несколько дней несколько женщин пауни не почувствовали у себя первых признаков лихорадки. За считанные дни болезнь сразила более десятка женщин и детей, вскоре превратившись в настоящую эпидемию. Ничего, кроме трав и снадобий, у них не было, а они далеко не всегда помогали.

Когда Хью Гласс вместе с остальными мужчинами пауни вошел в поселение, более чем половины женщин и детей племени не было в живых. Многие были при смерти. Гласс почувствовал укол боли. Он даже не заметил, как пауни стали его семьей. Пираты вместе с их вороватыми привычками всегда были противны Глассу. Они были воспитаны в таких же семьях, как и сам Хью. Некоторые из семей побогаче, некоторые – победнее, но все были воспитаны в католической вере, все ходили в воскресные школы. Пусть некоторые и пару раз в жизни. Пауни могли заживо скальпировать человека, но это было их традицией. При этом по всем законам их морали они должны были ненавидеть Гласса, но те приняли его как своего. Отношение всегда взаимно. Гласс, сам того не желая, привязался к племени и сейчас переживал последствия эпидемии как свою собственную трагедию.

Девушка, к которой бросился вождь, судя по всему, была его дочерью. Их одежды украшали одинаковые узоры, в головные уборы были вплетены такие же перья, да и похожи они были как две капли воды. Девушка что-то сказала вождю, и тот сделался мрачнее тучи. Они молча отправились к входу в один из земляных домов. Слышать тот разговор Хью было не нужно, он и так все понял. Мать девушки заболела.

Женщины и дети племени скиди встретили Гласса настороженно. Кто-то из воинов, с которыми Гласс ходил на охоту, коротко сказал, что Гласс – друг. Едва ли этого оказалось достаточно. Несколько месяцев назад белые люди уже приходили сюда. Ничего плохого они тоже не хотели – и вот чем все обернулось.

Дочь вождя предпочитала избегать общества Гласса, что смутно расстраивало бывшего пирата. Дни текли своим чередом. Быт скиди налаживался. Они учились жить без своих жен и детей.

Однажды Гласс увидел, что дочь вождя примостилась на коряге возле реки. Девушка бесцельно смотрела в шумные воды реки Луп и не замечала скатывающихся по лицу слез. Хью знал о том, что мать девушки недавно умерла, но ни разу не видел, чтобы девушка плакала. Это вообще было не в традиции скиди.

Неожиданно для себя Гласс подошел к девушке и попытался ее успокоить. Та отреагировала своеобразно. Она вдруг дернулась, как будто ее окатили ледяной водой, вскочила и начала кричать. Американец попытался ее успокоить, но все было бесполезно. Она кричала ровно до тех пор, пока у нее не охрип голос. Тогда она бессильно села и расплакалась.

– У меня тоже мать умерла от лихорадки, – хмуро сообщил Гласс на наречии скиди, неловко пытаясь обнять девушку.

Очень скоро пара поженилась. Вождь Лашелешаро одобрил выбор дочери, но это не спасло от слухов, кривотолков и откровенного осуждения со стороны остальных скиди. Вдобавок ко всему пара вынуждена была поселиться в доме вождя, в котором жило еще несколько десятков человек. Глассу было непривычно и неприятно постоянно находиться в обществе такого количества людей. Его вполне можно понять, если учитывать тот факт, что индейцы не скрывали своего отношения к Глассу. Одно дело, когда белый охотится для них, совсем другое – когда берет в жены дочь вождя.

Тем временем набеги сиу и шайеннов участились. Они подкрадывались ночью к селению скиди, проскальзывали к складам и воровали все, что были в состоянии унести. В первую очередь это были съестные припасы, шкуры бизонов и лошади. После чего они поджигали склады. Такое повторялось несколько раз. Когда их ловили, начинался бой. Многие сиу были убиты, но и скиди терпели потери. Гласс всегда был первым в числе тех, кто вставал на защиту скиди. На его счету было уже больше десятка убитых воинов, но любви со стороны членов племени это не добавляло. То и дело люди начинали требовать принести человеческую жертву, чтобы задобрить богов.

В лагере на реке Луп прочно поселилось отчаяние. Запасов еды не хватало, бобровых шкур для продажи белым людям практически не осталось после последней схватки с сиу. Лошадей тоже заметно поубавилось. Если раньше на каждых двух скиди приходилось по одной лошади, то теперь соотношение резко изменилось. Неурожай и недавняя эпидемия довершали картину.

Скиди часто ходили на охоту и здесь, правда, зимой они предпочитали не отходить далеко от своего лагеря. Вместе с остальными индейцами на охоту ходил и Гласс. Единственным человеком, с которым он общался, был сын вождя, тот самый Питалешаро, которому помогла киноварь. Высокий и статный юноша с самого детства воспитывался как будущий вождь племени, поэтому поведение Гласса в первый день их знакомства, мягко говоря, было неуместным. Лишь неожиданное выздоровление от оспы спасло Гласса от казни.

Через пару недель после свадьбы Гласса и Дочери Утренней Звезды вождь племени уехал в форт Лиза. Там он должен был встретиться с давним знакомым Уильямом Кларком. Отец Питалешаро вот уже многие годы общался со знаменитым путешественником и первопроходцем, организовавшим первую экспедицию в глубь страны. Несмотря на бесспорное уважение скиди к своему вождю, это знакомство они не одобряли. Говорили, что Кларк со своими идеями плохо влияет на вождя. Сейчас, когда он уехал, вождем скиди номинально стал Питалешаро, к которому относились очень неоднозначно. Вместе с другими членами отряда Питалешаро и Гласс отправились на охоту. Они решили на время разделиться и встретиться через пару часов.

Гласс и Питалешаро вернулись в условленное место с хорошее добычей, остальные задерживались. Примерно через полчаса вдалеке показалось двое индейцев, тащивших кого-то под руки. Приглядевшись, Гласс понял, что они тащат ребенка, девочку лет двенадцати. Хью в недоумении воззрился на сына вождя. Тот был мрачнее тучи.

– Утренняя Звезда, – коротко сообщил он.

Божество Утренней Звезды считалось покровителем скиди. Вот только весьма кровожадным. Отец Питалешаро, после того как познакомился с Уильямом Кларком, очень переменился и стал запрещать человеческие жертвоприношения. Он считал, что нужно постепенно отказываться от чудовищной традиции, предложив ее проводить только в крайнем случае. Вождя не было, а девочка потерялась, и скиди сочли это знаком. Они схватили ее неподалеку от поселений арикара; как она там оказалось, ведомо лишь Утренней Звезде.

– Вы не имеете права делать это, пока отца нет, – взвился Питалешаро.

– Чтобы вновь обрести удачу, нам нужно кем-то жертвовать, – парировал охотник. Драка ни к чему не привела. Девочку все-таки привели в лагерь скиди и поселили в подвале дома охотника, который ее нашел.

На следующий день в честь девочки устроили пиршество. Несчастная была очень перепугана, но от угощений не отказывалась. Гласс не мог поверить в то, что люди, с которыми он живет вот уже больше года, способны на такое. После пиршества девочку вывели на центральную площадь. Она не заподозрила ничего плохого, даже когда ее подвели к ритуальному столбу. Опомнилась она лишь, когда ее начали привязывать, а вокруг столба стала собираться толпа.

– Они это всерьез? – ошеломленно поинтересовался Гласс у Питалешаро.

– Нет, – резко ответил юноша и пошел к столбу. Индеец резко оттолкнул женщин, занятых подготовкой к ритуалу. – Отец этого не одобрил бы! – закричал он.

Питалешаро говорил долго. Гласс даже успел потерять нить разговора, хотя уже отлично понимал диалект скиди. Ни одна речь не могла убить последнюю надежду отчаявшегося народа. Все верили в то, что только жертва задобрит богов. В конце концов это осознал и Питалешаро. Он обескуражено замолчал. Помедлил секунду, а затем резко схватил девочку за руку и потащил за собой. Та едва успевала. Не обращая ни на кого внимания, сын вождя посадил девочку на лошадь, а затем уселся на нее сам.

Когда они скрылись из виду, какая-то старая женщина, имени которой Гласс не помнил, подошла к Глассу и его жене и заглянула в глаза белого человека.

– Все это из-за тебя, – выплюнула она.

Питалешаро не было больше недели. Он отвез девочку на безопасное расстояние и объяснил, как добраться до дома. Вскоре девочка добралась до ближайшего форта, где встретила военный отряд. Те согласились доставить ее домой. Поскольку в форте тогда жило несколько журналистов, случай попал в газеты.

Когда вождь племени вернулся, ему рассказали о произошедшем. Тот был вне себя от ярости. Не столько из-за несанкционированного жертвоприношения, сколько из-за неповиновения его сыну.

Приблизительно через месяц после возвращения вождя история повторилась. На сей раз отряд охотников скиди набрел на нескольких мексиканцев, оставшихся на ночлег возле берегов реки Луп. Скорее всего, они направлялись в форт Лиза, чтобы продать свои товары, коих было великое множество. Скиди напали на них ночью, когда все мексиканцы, включая дозорного, крепко спали. В живых не осталось никого. Забрав все имущество, охотники уже собрались уходить, как вдруг заметили мальчика, все это время прятавшегося в кустах. Его тут же связали и, словно раба, потащили в лагерь.

К скиди несколько дней назад приехал крупный торговец, желавший приобрести кое-какие товары. Индейцы племен пауни, в том числе и скиди, охотно вели торговлю с белыми людьми, поэтому приняли гостя с расппростертыми объятиями. Он же не Гласс, отобравший у них расположение Утренней Звезды, в конце концов.

На следующий день ситуация повторилась – мальчика уже привязали к ритуальному столбу, как вдруг вмешался торговец. Он кричал на скиди, как обезумевший, пока вождь не отвел его назад к себе в дом.

Отец Питалешаро попросил отложить день казни мальчика и решил собрать совет вождей племен скиди и немногочисленных дружественных народов. Неделю мальчик жил в доме вождя. Затем был долгий совет вождей, продолжавшийся несколько дней. Многие индейцы были против человеческих жертвоприношений, считая эту традицию уходящей в прошлое, но многие считали, что боги могут разгневаться.

– У нас нет урожая уже второй год, охотники то и дело возвращаются с пустыми руками. Мальчик послан с небес для того, чтобы мы доказали преданность Утренней Звезде, – в очередной раз завел один из вождей соседнего поселения скиди.

– Я выкуплю мальчика, – заявил бесцеремонно вошедший в комнату торговец.

– Это будет стоить тебе двух третей твоего товара, – сообщил один из индейцев. Глаза у него тут же загорелись огоньком азарта.

– Согласен, – сообщил торговец. Он даже и не подумал торговаться, хотя эта цена означала пару месяцев тяжелой работы. В конце концов, жизнь ребенка дороже.

Отец Питалешаро отправился в форт Лиза вместе с торговцем и мальчиком. Несмотря на то, что теперь склады были полны, индейцы роптали на вождя.

Гласс вместе с женой все-таки поселились в отдельном доме. В последнее время спать в общем доме стало просто небезопасно. У индейцев считалось, что нападать нужно первым, притом желательно, чтобы противник ничего не подозревал о готовящемся нападении. Хью уважали как охотника, но в каждой своей неудаче продолжали винить единственного белого человека в лагере. Хью было глубоко плевать на то, что говорили за его спиной, а вот жена Гласса сильно переживала из-за кривотолков.

За два года жизни с пауни Гласс совершенно переменился и практически забыл родной язык. К сожалению, его пришлось вспомнить.

Вождь отсутствовал дольше, чем предполагалось. Во время его отсутствия скиди все-таки принесли жертву Утренней Звезде. Ни Гласс, ни Питалешаро не смогли противостоять сотне отчаявшихся и ожесточенных людей. Ребенок стал даром могущественному и кровожадному божеству. Действо произвело впечатление на всех. Многие годы вождю удавалось избегать жертвоприношений, отчего старейшины недолюбливали его, но все же никто бы не осмелился пойти против Лашелешаро. Сын вождя пока не пользовался таким уважением, со стороны индейцев. Не заслужил пока. Сейчас, когда народ получил возможность «насладиться» действом, смерть ребенка разделила людей на два лагеря: противников и сторонников Питалешаро. Одно только объединяло людей: дочь вождя презирали все.

Отец Питалешаро вернулся спустя месяц. Оказалось, что в форте Мануэля Лиза они пробыли с неделю, а затем торговец уговорил его отправиться вместе с ним в Сент-Луис. Там они пробыли достаточно долго. История спасенного мальчика впечатлила местное население настолько, что газета «Бюллетень Миссури» опубликовала цикл статей, посвященных истории спасения мальчика. Правда, по свойственной журналистам привычке, те переврали буквально каждое слово. Все заслуги приписали Мануэлю Лиза, который никакого отношения к событиям не имел. Разве что простил торговцу его долг, войдя в ситуацию. Впоследствии историю спасения мексиканского мальчика описали Эдвин Джеймс и Джедедайя Морз.

Неудачи продолжали преследовать скиди. Несколько человек вновь заболели. Конечно, масштаб несчастья был не столь катастрофичен, но несколько человек все-таки умерло. Скиди отомстили за своего друга, павшего в схватке с одним из сиу, и начался новый этап войны.

После очередного сражения с большим отрядом сиу вождю скиди пришлось признать, что им просто не пережить эту зиму. Не говоря уж о том, что численность племени резко сократилось, охотников не хватало и, самое главное, помощи ждать было неоткуда. Даже родственные народы не хотели помочь скиди в их противостоянии сиу.

Вечный конфликт то разгорался, то затухал, но пламя не утихало ни на минуту. В конце концов, без врагов жизнь невозможна. Просто в тот момент у скиди уже не было союзников, а человеческие потери были фатальны.

Оставался один выход: попросить помощи у заклятых врагов – у белых, то есть у правительства США. Первым о решении вождя отправиться за помощью в Штаты узнал Гласс. Именно он должен был стать своего рода ответом индейцев на Сакагавею. Несколько лет назад состоялась знаменитая экспедиция Льюиса и Кларка, позволившая освоить доселе неизведанные места добычи пушного зверя. Во многом успех экспедиции зависел от индейской женщины по имени Сакагавея, которая вызвалась показывать путь отряду Льюиса. Проводников найти никогда проблемы не составляло. Всегда можно было найти индейцев, которые за винтовку или красивый нож с удовольствием отведут белых куда угодно. Вот только Сакагавея была не проводником, а членом экспедиции. При виде этой женщины многие племена индейцев отступали, признавая в отряде Льюиса союзников. На роль Сакагавеи со стороны скиди был выбран Хью Гласс.

Гласс не хотел покидать жену. Девушка вскоре после свадьбы забеременела и сейчас со дня на день должна была родить ребенка. С другой же стороны, Гласс понимал, что без поддержки они просто не переживут этот год. Склады были сожжены и разграблены, людей не хватало, и, что самое главное, день за днем в лагере на реке Луп потихоньку гасла надежда. Народ без веры в лучшее не имел шансов на выживание. Вождь это понимал, сознавал он и то, что Гласс этой экспедиции необходим. Дочь Утренней Звезды скрепя сердце отпустила мужа в дорогу.

Гласс покидал селение скиди на реке Луп с тяжелым сердцем. Он очень сильно хотел сюда вернуться. Слишком сильно. Жизнь его приучила, что счастье человеку дается лишь для того, чтобы на его фоне ярче выглядело страдание. Как только он привязывался к людям, те неизменно его покидали. Хью Гласс был человеком необычным, но его дорога, как и любая другая, вела к людям.

Большинство авторов, писавших о Глассе, сходятся в том, что Гласс сблизился с пауни. Племя приняло его, сделало его своим охотником. Также известно и то, что Гласс неосторожно влюбился в дочь вождя племени пауни и вождь вопреки всем законам благословил этот союз. К сожалению, судьба была не столь благосклонна к этой молодой семье.

Гласс прибыл в Сент-Луис вместе с делегацией, состоящих из вождей скиди и других пауни. Город, который в те дни был немногим больше поселения скиди на реке Луп, показался Глассу чужим. Он забыл о том образе жизни, к которому здесь привыкли. По большому счету, Лашелешаро был более приспособлен к здешним обычаям, чем Гласс.

Несколько дней Гласс служил переводчиком с языка пауни на английский, но вскоре необходимость присутствия Гласса на переговорах отпала. С ролью Сакагавеи Гласс справился неплохо. Теперь ему было совершенно нечего делать, поэтому он просто считал дни до возвращения к пауни. О лагере на реке Луп у него было неоднозначное мнение. Отношение всегда отражается, а к Глассу все по-разному относились. Кто-то уважал за талант к охоте, кто-то ненавидел, вторых все-таки было больше. У Гласса со дня на день должен был родиться ребенок, а это было куда важнее пересудов. С его женой в лагере остался один Питалешаро. Остальным Гласс не доверял.

В один вечеров накануне отъезда Гласс ужинал вместе с другими вождями, когда к ним вдруг ворвался запыхавшийся Питалешаро. Он преодолел огромное расстояние за несколько дней, практически убил свою лошадь, а заодно и себя. Индейцу не пришлось ничего объяснять. По его лицу и так все стало понятно. Он встретился глазами с Глассом и тут же отвел глаза.

Гласс молча вышел. Сыну нужно было поговорить с отцом, а Глассу срочно требовалось вспомнить, как нужно дышать. Жена Гласса умерла. В одну минуту пауни перестали быть ему семьей. Он вообще не понимал, каким образом на нем оказалась эта странная рубаха с оторочкой из меха и непонятными узорами.

Когда вожди собирались в обратный путь, отец Питалешаро подошел к Глассу и задал вопрос, который должен был задать: вернется ли Гласс к скиди. Ответ был очевиден, и все же его нужно было озвучить.

– Я там больше не нужен, – сказал Гласс.

Несмотря ни на что, вождь всегда уважал Гласса. Родись он индейцем, он бы легко стал вождем или великим воином. Так вождь думал до последнего дня. Только сейчас он увидел наконец человека, путь которого намного сложнее и извилистее, чем он мог себе представить. На прощание индеец подарил Глассу свой нож с изящно украшенной ручкой. Имя вождя племени переводилось как «нож», и дано оно было за непревзойденное владение этим видом оружия. Этот нож долгие годы верой и правдой служил вождю, пора было передать его человеку, которому он нужнее.

Вскоре после описанных событий Лашелешаро умер. На его место пришел новый вождь – Питалешаро. Ему суждено было стать одним из самых прославленных индейцев. Сразу же после смерти отца Питалешаро запретил человеческие жертвоприношения богу Утренней Звезды. Никто не посмел ему перечить. Раз уж жестокий бог не пожалел своей дочери, что уж говорить об остальных? Вскоре после этого история о спасенной девочке дошла до Вашингтона, и Питалешаро вручили медаль за выдающиеся заслуги перед властями Штатов.

Пауни продолжали преследовать несчастья. Войны с сиу не прекращались, а дружественных народов становилось все меньше. Питалешаро последовал примеру своего отца и, чтобы спасти свой народ от вымирания, заключил мир с властями Штатов. В обмен на защиту со стороны властей индейцы обязаны были всеми силами поддерживать торговцев и трапперов. Питалешаро неоднократно бывал в Сент-Луисе и частенько виделся с Глассом, который надолго обосновался в этом городе потерявшихся в жизни людей.