В пять утра на подступы к аэропорту подтянулась группа «ополченцев» и свежие силы российской армии – около четырех сотен человек. Несколько грузовых машин остановились на подступах к старому терминалу. Из покрытых брезентом кузовов выпрыгивали одетые в светло-коричный камуфляж бойцы. Они не спеша расходились в разные стороны. Атаковать решили с разных сторон. Художник шел в первой волне. Они должны были вызвать огонь на себя, в то время как остальные заходили на терминалы с флангов.

На углу одноэтажного здания, от которого открывался вид на расположение украинских войск, скопились три десятка бойцов. Еще три десятка притаились на углу рядом с гостиницей. Малыш всматривался вперед, словно хотел разглядеть в рваных проемах разгромленного терминала очертания противников.

– Что там, не видно? – обратился Художник к «ополченцу».

– Попрятались, сейчас мы выкурим, разведка вроде говорит, что «брони» у них нет, вывели недавно, – уверенно ответил тот.

Художник хотел было сказать, что это слишком самонадеянно, но разговор прервал Моторола. Он сообщил, что через пару минут начнется обстрел терминала из гаубиц, «Градов» и «Ураганов», находящихся в Макеевке, и после артподготовки – первая атака, разведка боем.

Как только командир закончил говорить, сразу раздался характерный звук – заработали «Грады», потом подключились все остальные. Грохот разрывающихся ракет сотрясал здания терминала. Словно под ними рушилась земная кора, ломаясь с шумом на две части. Пять минут непрерывный адский шум. В голове у Художника появлялись картинки окровавленных тел «укропов», некоторые с оторванными конечностями корчатся в предсмертных судорогах. Осталось только прийти и добить их. Недалеко загудели танки – первые два ехали с группой Художника – прямой атакой в лоб.

– Пошли, мать твою, пошевеливай булками, – закричал Моторола, подталкивая бойцов к углу в сторону терминала.

Первые три человека пригнулись и посеменили на поле перед позициями украинцев. Художник выскочил во второй группе и сразу с перепуга дал очередь из АК в сторону позиций врага. Автоматная стрельба успокоила ровенчанина, и он поспешил вперед, ближе к выехавшему танку. Туша танка ползла по полю, недовольно урчала, будто его подняли ни свет ни заря и поэтому он, сонный, медленно передвигался. Пристроившись рядом с бронированным телом, Художник изредка стрелял, пытался разглядеть украинских бойцов. Рядом бежал Малыш. Отдалившись от зданий, где они прятались, выбежали на пустынную площадку – перед ними открылся вид на искореженный новый терминал. Полуразрушенное здание похоже на фон из американского фильма из мира постапокалипсиса – выбитые окна, напоминающие старческую челюсть, лишенную зубов. Покореженные панели, голые каркасы, прострелянный, растерзанный трап, уныло стоящий возле посадочного блока.

Танк стрельнул в переднюю часть терминала, послышался звон выбитых стекол, повалил дым. Художник чуть передвинулся в сторону – впереди виднелась воронка, и ему нужно обойти ее. Когда он сделал несколько шагов, его вдруг бросило в сторону взрывной волной – украинцы попали в танк прямой наводкой, вероятно, из какого-то мощного орудия. Башня танка оторвалась от взрыва и взлетела в воздух. На секунду задержавшись между небом и землей, башня чуть с наклоном падает, накрывает собой Малыша. Воздух раскалывается от громыхания, гудения и пальбы так, что предсмертный крик «ополченца» и хруст его костей растворяются в невообразимом шуме. Художник упал, плюхнулся лицом на землю, но тут же поднял голову, чтобы посмотреть, что происходит – из отверстия танка вылез горящий человек. Его истошный, пронзительный крик наполнил поле звуками мучения и боли. Пока воздух, изъеденный воплями страдания, крошили одиночные автоматные очереди наступающих «ополченцев», раздался второй взрыв. Еще один танк, прикрывавший наступление бойцов, загорелся. И тут полился свинцовым потоком шквальный огонь из терминала. Художник скатился в воронку и слышал только лишь свист пролетающих пуль. Почти пять минут – ни одной паузы. Потом за дело принялись минометы – гранаты кромсали наступавших «ополченцев», которые оказались на ладони поля, как в тире. Художник попробовал высунуться, какой там – сразу заработал снайпер, пуля упала рядом, подняв небольшое коричневое облако пыли.

Ровенчанин прижался к земле. Положение патовое – вылезть из воронки он не мог, но и оставаться опасно – взрывы от минометов казались приближающимися шагами женщины с косой. Стрельба то утихала, то вновь разливалась звуковыми волнами.

На помощь «ополченцам» устремились еще два танка, БМП и грузовик с зенитной установкой. Ответная стрельба подавила украинских снайперов, несколько бойцов поднялись с земли и, пригибаясь, устремились к подъезжающей технике. Художник было рванул, но потом решил чуть помедлить. К танку потянулись бойцы, они спрятались за его броней.

– Ну, пора, скажите, что я был хорошим человеком, – произнес сам себе Художник и приподнялся.

И тут раздался мощный взрыв. Потом второй. Третий. Ровенчанин как подкошенный упал в воронку. На голову посыпалась земля, пыль и даже кусочки чьей-то одежды. Украинская артиллерия била из гаубиц, расположенных в селе Пески. Танки запылали, словно горящую спичку поднесли к бумаге. В грохоте уже мало кто замечал, как снайперы убивали особо беспечных «ополченцев». Опытные бойцы плюхнулись на землю, скатились в небольшие воронки или укрывались за сгоревшей ранее техникой.

Минутные перерывы – опять гаубицы. БМП развернулся и помчался назад – к спасительным одноэтажным зданиям. Грузовик с зенитным орудием пытался дать задний ход, но прямое попадание разворотило и кабину и орудие.

Первая волна захлебнулась в крови. Сколько выживших – непонятно. Время пролетело незаметно, казалось, Художник пролежал целый день на поле, а прошел всего один час.

И чем дольше он лежал, тем больше старался осознать именно эту минуту – в руках автомат, грязный камуфляж, он посреди поля, усыпанного трупами. Как уловить то мгновение, в которое он закован, как древняя муха в каплю древесной смолы. Где он сейчас находится на линейке жизни, какие его координаты?

В 11 часов сзади послышалось характерное жужжание – танки, вторая волна. Художник вздохнул с облегчением. Повернул голову – насчитал шесть танков, медленно ползущих, как огромные темные черепахи, по иссохшему полю. Около сотни солдат семенили рядом с гудящими машинами. В сторону терминала полился шквал огня, словно капли из душа на пол ванной. Стрельба усилилась, танки раз от разу давали залп. Бойцы, лежавшие на поле, неторопливо поползли навстречу своим. Так же и Художник вытянулся на земле и, извиваясь змеей, отполз от воронки, но потом передумал, вернулся – пусть подкрепление подойдет ближе.

Обороняемое украинскими войсками здание, казалось, трещало по швам, а звонкий звук разбивающихся стекол стоял незримой стеной перед терминалом. Вторая атака оказалась масштабнее и эффективнее предыдущей – если сохранять нажим, то «ополченцы» смогут подойти как можно ближе к зданию, а после штурмовать.

Художник напрягся – сейчас приблизится линия наступления, и ему нужно присоединиться к атакующим солдатам. Сзади послышался шум двигателей танка и выкрики «ополченцев». И тут случилось что-то невообразимое. Когда до ближайшего танка оставалось тридцать метров, раздался короткий и пронзительный свист. Потом грохот, от которого зашаталась земля – украинская авиация била с воздуха высокоточными ракетами. Не заходя в зону поражения, самолеты стреляли по танкам и скоплениям бойцов.

Крики раненых солдат, вперемежку со взрывами, хлюпаньем осколков, свистом ракет, звуковым облаком накрыли поле. Возле первого танка образовалась воронка от неточного попадания ракеты, а следом вторая упала – уже прямо в цель. Танк завалился чуть набок, немного съехал в воронку, в которой находились несколько человек. И моментально задавил их. Художник как раз оглянулся и увидел, как железное туловище танка подмяло бойцов. Два истошных голоса тут же поглотил шум боя.

Выхода нет – возвращаться назад, значит обречь себя на верную гибель. Художник пополз к терминалу, там виднелись остатки смотровой будки, за которой можно укрыться. Когда он приблизился, то увидел сразу возле будки окоп, вырытый украинскими добровольцами. Скатился в него. Поле продолжали «утюжить» самолеты, и тут же из терминала полился ответный огонь. Позже ровенчанин узнает, что всю технику «ополчения» подбили, в эфире орали раненые, подойти к ним нельзя. На поле остались лежать трупы, больше ста человек.

А пока прошло пятнадцать минут, и внезапно поле накрыла тишина. Так резко, что от безмолвия зазвенело в ушах. Художник лежал в окопе и перечислял всех святых, которых знал. Он обращался к чему-то высшему, парящему над этим адом на земле. Просил помощи, как просит ребенок своих родителей загладить боль, когда ударился. Приподнявшись, он осторожно выглянул из окопа – поле боя похоже на картинку из фильма о Второй мировой – скрюченные тела, горящие танки, оторванные конечности – все это виделось декорацией советской эпопеи о войне.

Запищала рация – он совсем о ней забыл.

– Вызываю базу, кто слышит, позывной Художник, – глухо сказал он, опираясь спиной о стену окопа.

В ответ – шуршание звуковых волн. Никто не отвечает. Через несколько минут он повторил призыв. И тут рация ожила:

– Это Моторола, ты как, Художник, ранен?

Ровенчанин выдохнул: значит, не все потеряно, может, как-то выберется.

– Что делать? На поле много раненых, – сообщил он.

– Черт с ними, мы им не поможем, даже если захотим, жди, – сказал Моторола и грязно выругался, обозвал «укров» всеми известными ему ругательствами.

Но на самом деле – кто такие «укры»? Почему они так ожесточенно обороняются? Если в их фашистской идеологии столько ненависти к жителям Донбасса, то зачем самим погибать. Разве не самоубийство – удерживать аэропорт столько месяцев, находясь в полуразрушенном здании и живя под постоянными обстрелами. Или им так промыли мозги, что они готовы стать смертниками во имя киевской «хунты».

Художник размышлял и не находил логическую последовательность – кто его враг, что им движет, как его уничтожить?

В 13.00 часов он опять услышал нарастающий гул танков. Оказывается, к аэропорту прибыли российские войска на новеньких модернизированных Т-72 – их почти три десятка. В авангарде – русские десантники. Они рассредоточились по позициям и вышли к терминалам. По аэропорту били из всех орудий. Десант дошел до старого терминала, когда их накрыло украинскими «Градами» и «Ураганами», но наступление это не остановило. Поэтому российские солдаты заняли здание старого терминала, прилегающую гостиницу и гаражи. Закрепившись, через полчаса продолжили двигаться к новому терминалу, недалеко от которого лежал в окопе Художник.

Русские танки неминуемо приближались, засыпали здания снарядами. Техники и людей было так много, что казалось – это сражение на Курской дуге. Это перелом в сражении.

Оглянулся назад – танки уже недалеко, и он выдохнул. Но когда как раз в ту секунду началась бомбежка – прилетела украинская авиация. Грохот от бомбардировки, разрывающий перепонки, сосредоточился в одном месте, одной точке. Казалось, только лишь одни звуки взрывов могут вывернуть человека наизнанку. Несколько танков свернули вправо от терминала, парочка сразу загорелись, а остальные продолжали продвигаться вперед.

Художник короткими перебежками присоединился к десантникам. Почти вся техника осталась позади, несколько русских засели в расщелине между плитами перед терминалом и прикрывали своих огнем. Впереди вэдэвэшник стрелял по пробоинам в здании, подавлял огневые точки. При поддержке огня танков большая группа прорвалась к первому этажу нового терминала.

Художнику до здания оставалось метров пятьдесят. Он рванул, пригнулся, побежал вперед просто наудачу. Украинские военные изредка отстреливались, пули ложились где-то рядом, траектория полета каким-то образом смещалась вбок. Подбежав к рваной дыре в здании, усыпанном бетонными балками, осколками ракет, стеклами, он прильнул к стене, не решаясь заглянуть внутрь.

И тут перед ровенчанином открылся вид на поле перед терминалом. Поражающая воображение картина – дым из подбитых танков рвался темными полотнищами в небо, искореженные корпуса грузовиков, между ними лавируют новые Т-72, солдаты прорывается вперед. Кое-кто падает, как жестяная банка в тире. То тут то там раздаются взрывы – украинцы стреляют из гаубиц, расположенных в Песках.

Художник наклонил голову к дыре в здании, просунулся осторожно вперед. Внутри – усыпанный стеклами пол, баррикады из стульев, укрепленные мешками с песком, чуть дальше магазин – разбросанные товары с полок, обвалившийся кусок перекрытия. Слева – у следующего проема – валит дым. Непонятно, что там. И стрельба. Просто адская. Десантники проникали в проемы по одному, прикрывая друг друга, но их тут же накрывали пулеметным огнем со второго этажа и внутренних баррикад. Кое-где им все же удавалось дойти ближе и закрепиться.

Художник рванул к куску поваленного бетонного блока. Несколько секунд – и он в относительной безопасности. Поднял над собой автомат, дал очередь по второму этажу. Через секунду выглянул, чтобы осмотреться. Это заняло ровно три секунды. Три. Но картина, которая предстала перед ним, словно тянулась часы. Внутри здания на баррикаде из мешков с песком виднелся проем. Скорее всего, кто-то попал из гранатомета и несколько мешков разворотило, так что образовался проход. Трое десантников бежали к проему, чтобы прорваться внутрь. Но у раскромсанного, изорванного входа лежал украинский солдат. От взрыва гранаты его ранило, украинец был неподвижен, казалось, будто он мертв. Первый десантник подбежал к проему, стрельнул в дыру, второй приблизился со стороны Художника, а третий прикрывал их обоих. Как раз в этот момент ровенчанин выглянул – раздался взрыв: украинский доброволец подорвал себя и троих десантников. Без криков «Слава Украине!» или чего-то подобного. Мог остаться живой, может быть, попал бы в плен. Но предпочел пожертвовать собой. Взрывная волна, смешанная с кровью, сотрясла бетонное ограждение.

Художник инстинктивно пригнулся, сверху посыпалась штукатурка, куски мешков, рядом плюхнулась окровавленная рука. За несколько месяцев на войне Антон видел многое – кишки, внутренности человека, кровь, отрезанную голову. Но никогда не видел, чтобы кто-то вот так умер, принеся себя в жертву. Ради чего? Разве можно вот так – имея шанс остаться живым – подорваться. Зачем, в чем этот сгусток смысла, какие последние мысли мелькали у украинского добровольца? Быть может, это идея, нечто выше страха смерти, желание будущего, на алтарь которого он был готов положить собственную голову? Или жажда мести? Что?

Пока клубы дыма поднимались в центре первого этажа, Художник рванул из здания, вдохнул свежий воздух, и внезапно на него навалилась смертельная усталость. Сегодняшний день выжал из него последние соки. Хотелось убежать куда-то, где не слышно выстрелов и взрывов.

– Художник, прием, – запищала рация голосом Моторолы.

– Я у терминала, – пробормотал тот в ответ.

– Мать твою, бегом ко мне, – приказал командир.

Через минуту ровенчанин уже брел через поле к месту расположения «ополченцев». На первом этаже терминала русским военным все же удалось закрепиться, внутри здания не прекращалась пальба. Художник иногда бежал, иногда просто ускорял шаг, двигался между покореженных танков и изуродованных трупов. Черный, словно вулканический, дым поднимался от старого терминала – здание горело и, наверное, не сможет выстоять. Гарь и трупный запах витали в воздухе. Проходя мимо мертвого тела, он на несколько минут остановился – в сухой, желтой, низкой траве лежал «ополченец». Одна нога вырвана, будто кто-то долго тянул за нее. Куски мяса свешивались обугленными краями с темной, запекшейся кровью. Правая рука неестественно вывернута. Посредине живота в пробитом бронежилете – зияющая бурая рана. Каска сползла, закрыв большую часть лица, но даже так можно узнать знакомые черты.

Художник приподнял каску стволом АК – перед ним лежал мертвый Червонец. Его безжизненные мутные глаза, казалось, полны ужаса смерти, пугающей пустоты. Словно там, за границей человеческой жизни, ничего нет. И это еще больше страшит – на лице у Червонца застыла маска недоумения и изумления от вакуума вне жизни. Пустота – есть ли большее мучение? Поэтому глаза убитого, казалось, выражали жуть от мгновенного, секундного познания отсутствия пространства за чертой бытия. В этом страхе потерялось все – бой, гул, прошлое, родители, семья. Теперь глаза наполнялись мертвыми, пугающими зеркалами, как будто в последний миг Червонец осознал, что ему никогда не дойти до разбитых окон Пентагона.

Художник продолжил путь и вскоре достиг вспомогательного здания недалеко от старого терминала. Под стеной, которая защищала от случайных выстрелов, лежали с десяток раненых, полевая медсестра перебегала от одного к другому. Чуть дальше – кучей сваленные трупы. Разбирать их некогда. Несколько бойцов выглядывали из бетонного блока в сторону терминалов. Моторола сидел на ступеньках здания, рядом – пара бойцов. Те тыкали пальцем в схему подземных коммуникаций, он же подтверждающе кивал головой.

– Художник, подойди, – подозвал его командир. Он смотрел на него уставшими глазами. Рыжая борода свисала клочьями, казалось, он пытался руками вырвать из нее куски. Тяжелый взгляд из-подо лба останавливался на бойцах, переминал их, сжимал в комок и выбрасывал на поле боя.

Моторола выглядел не только уставшим, но и напряженным, как струна. Вся его ненависть к прошлой жизни сосредоточилась на возможности боевого поражения, которое сейчас может случиться. Всем своим видом он показывал, что для него эта война – что-то личное. То, что таится в груди, растет там и когда-то дает плод. Проиграть здесь и сейчас – значит вернуться в свое прошлое, стать никем, опуститься ниже плинтуса.

Он дрожал от злости и бессилия что-то изменить. Еле сдерживал себя. Без причины кричал и материл любого, кто окажется рядом. Ему нужна победа, как для сердца нужна кровь. Это его жизнь.

Поэтому он подозвал Художника и рассказал, в чем дело.

Оказывается, под новым терминалом расположена небольшая сеть старых катакомб, которую не разрушили при строительстве, а, наоборот, укрепили. Образовался своеобразный коридор. От здания он уходил немного в сторону поля, где сегодня гремел бой. В районе поля есть два выхода на поверхность, четко указанных на схеме. Как докладывает разведка, там прятались украинские солдаты во время ракетных обстрелов.

– Они сейчас там. Сердцем чую. Выпалим их на хрен, если не огнем, так дымом, – стучал пальцем в бумажку командир.

– Нужно проверить, – заикнулся было рядом стоящий «ополченец», по прозвищу Кривой. Его нос был чуть искривлен – подростком занимался боксом, но не очень удачно.

– Некогда. Пацаны там «укропов» прижали. Нужно им помочь. Смотри, – кивает в сторону Кривого, – там пригнали сегодня машину с цистерной. Вы – закладываете взрывчатку, здесь и здесь. От взрыва будет виден вход в катакомбы. Заливаем керосином – и им конец.

Моторола хлопнул ладонью по карте. Через несколько минут саперы уже торопились к полю. Следом за ними выехал бензовоз. Художник сидел в кабине, когда прогремел первый взрыв. Следом второй. Эхом отозвались выстрелы из терминала – там не прекращался бой. Машина подъехала к первой воронке, ровенчанин выскочил, помогая разматывать шланг. И тут, когда керосин уже лился в черное пространство туннеля катакомб, Художник заметил, что внезапно стихла стрельба. Темная жидкость выливалась потоком в воронку, а вокруг тишина. Только глухие, отдаленные выстрелы. Через пять минут над головой засвистели пули. Видно, пришло подкрепление – работают украинские снайперы. Откуда стреляют – разбираться некогда. Опустошенный бензовоз поехал в сторону зданий на другом конце аэропорта, а несколько человек готовили факела.

– Моторола, как-то странно, тихо. Может, узнаем, в чем дело? – обратился по рации Художник.

– Блин, мать твою, ты сука не понял, – прокричал тот и продолжил изрыгать проклятия.

Через минуту его словарный запас закончился, и Моторола чуть более спокойным голосом приказал: «Я сказал, выжигайте их, палите до наухнарь».

Художник отключил рацию и недовольно забурчал. Моторола никогда не участвовал в прямых столкновениях. После того как Игоря Гиркина (Стрелка) сняли с поста главы ДНР, а боец Бабай оказался обычным трусом, сбежал в Крым, только Моторола остался символом сопротивления украинским войскам. Поэтому на поле боя его никто давно не видел, говорят: беречь его – прямое распоряжение Кремля. Но сейчас нужно, чтобы он лично разобрался, может быть, даже появился на поле, но Моторола только отдавал приказы.

– Поджигай, – по-киношному крикнул Кривой и кинул горящий факел в яму.

От пара керосина, большого объема топлива и узкого пространства раздался небольшой взрыв. Пламя, как в спецэффектах, рвануло вверх узкой струей. Так же и второй вход. Бойцы поспешили покинуть поле. Но через три минуты, когда они вернулись в расположение подразделения, их встретил бледный Моторола. Он по-прежнему продолжал сидеть на ступеньках, но от его лица, казалось, отошла вся кровь, как от застиранной белой простыни. На вопросы, что случилось, только включил рацию. На волне, которая настроена на российских военных, раздались крики, будто горящие в аду грешники пытались облегчить свою боль. Оказывается, когда «ополченцы» взрывали проходы в катакомбы, украинские войска сильно потеснили русский десант, вынужденный отступить в коридор-катакомбы, чтобы дождаться подмогу. Именно поэтому стихла стрельба, и в тот момент Моторола отдал приказ подпалить керосин.

Истошные, нечеловеческие крики, доносящиеся из рации, раздирали воздух вокруг рыжебородого мойщика машин. Возле него стояло около десятка бойцов. Как-то повеяло прохладой. Через минуту все стихло, и слева от командира с желтого осеннего дерева оторвался листок и медленно закружил, словно подталкиваемый чьей-то рукой.

Художник смотрел на Моторолу и не знал, что ему делать.

Тот бродил по траве, как пьяный. Он спотыкался о кочки, держался руками за низкорослые деревья и, казалось, прилагал много сил, чтобы держать себя в равновесии. Вдруг он закричал, будто раненный на поле боя боец, только на помощь ему никто не торопился прийти.

В голове у Художника – карнавал фраз. Он то сочувствовал своему командиру, но начинал презирать его за неоправданную жестокость и бесчеловечность.

Как текст на экране монитора, проползали строчки мыслей: ради чего он здесь, столько смертей – зачем, где эта идея, ради которой стоит воевать? Ни на один вопрос ровенчанин не находил ответа. Аэропорт так и не был взят «ополченцами», спустя полгода его окончательно разрушили, и защищать было нечего.

А через три дня Художник попросился в свой лагерь под Луганском. Когда уже выезжал из района аэропорта, видел два грузовика с бойцами, ехавшими на смену убитым.

В свой луганский лагерь он вернулся поздно ночью. На следующее утро вышел из палатки, прогулялся по лагерю и направился к «зеленке» – небольшой ощетинившейся роще. Какая-то птичка прыгала между ветвей, ветер трепыхался, словно пойманный ворохом листьев, дергался, как человеческая душа. Солнце мягко гладило Антона по лицу. Художник поднял голову и зажмурился. На минутку, впитывая в себя солнечный свет. Свет, который несет жизнь. И в это мгновение, когда он открыл глаза, раздался пронзительный свист, хлюпанье, будто камень упал в воду. Ноги Художника подкосились, он дотронулся до правого плеча – на руке расплылось ярко-алое пятно. Кровь закапала с пальцев на землю, на высохшую рваными пучками почти золотую траву.