Когда Художник открыл глаза, то первое, что его удивило – тишина, которая, подобно чему-то клейкому, словно прилипала ко всему подряд – кровати, стульям, каким-то лекарствам на тумбочке. После взрывов в аэропорту ему всякая тишина казалось подозрительной.

– Сестра, медсестра, помоги, – Художник своим криком разорвал липучее безмолвие.

Вошла девушка, принесла с собой медицинскую сумку.

– Что случилось, что-то болит? – спросила она.

– Ноет плечо, выворачивает руку, – сказал больной и страдальчески скривился.

Медсестра сделала ему обезболивающий укол и ввела успокоительное. В полудреме Художник подтянул к себе ноутбук с тумбочки. На экране высветились несколько старых, непрочитанных писем от Сергея. Тот призывал брата к здоровому рассудку: самопровозглашенная республика не выживет экономически, мир, построенный на войне, не может быть идеальным. Достаточно вспомнить, на какой крови построили Советский Союз и во что это обернулось.

Длинное письмо брата завершал абзац, который Художник прочел, едва понимая, о чем он.

«Понимаешь, я всегда строил жизнь на математических законах. Предполагалась, что дважды два четыре, а на деле – это пять. Жизнь не логична. В Европе никому нет дела к тому, что происходит в Украине. Но и у тебя, на Донбассе, воцарился полный феодализм. Власть принадлежит полевым командирам. Они – как князья и феодалы, политические перспективы – лишь у тех, кто сможет кормить и снабжать свою «дружину». Полное сходство с Сомали и Чечней 1993–1994 годов. В «погреб» могут посадить в два счета или отобрать понравившуюся собственность. Никакого народного строя нет. Вышло позорище: жизнь в «Новороссии» не лучше, чем в Украине, а гораздо хуже. Буквально – ад. Социальное одичание», – писал Сергей.

Художник раздраженно захлопнул крышку ноутбука: да что ты знаешь? Ты хоть раз был в бою? Тебя грозили убить, потому что ты житель Донбасса? Нам лишь бы как жить, только бы не с «бандеровцами».

Негодуя, он еще долго бормотал, что обратной дороги нет, под одной крышей нам уже не ужиться. Какая-никакая, это будет наша страна.

– Это то, ради чего я сейчас живу, – сказал Художник и медленно провалился в сон.

Толик еще не раз приходил к сыну и смотрел, как тот спит. Младший так похож на него – еще молодой, кудри слегка завиваются. Как грубо жизнь подсмеялась над ним – по-настоящему рисовать не смог ни он, ни сынок. Присев на стул, старший Неделков вслушивался в равномерное сопение лежащего на кровати. Как бы ему хотелось все вернуть – особенно день разговора с Альбертом Моисеевичем. Ведь преподаватель искал в нем что-то необъяснимое, неуловимое. Теперь Толик понимает – учитель искал твердость. Обычную человеческую стойкость, способную помочь перенести муки творчества, бедность быта, моральные терзания и язвы сомнений. Он искал желание Толика принести себя в жертву чему-то высшему, тонкому, большему, чем каждодневный быт.

И тогда можно найти дорогу, которая приведет тебя к духовности. Во всем, что ни делал Толик – картинах, эскизах, – он искал тропинку, извилистую, незаметную в траве, но именно она приводит «себя к себе». Как будто настоящая его сущность – это двойник. Спрятанный, украденный временем, существованием, бог знает чем. И истинное, глубокое счастье, радость от жизни возможны только в одном случае – если отыщешь своего внутреннего близнеца. Теперь Толик понял, что ни он, ни сын, ни Альберт Моисеевич ничего не нашли. Это персональная трагедия в разных воплощениях.

«А как же Сергей, – подумал Толик о своем старшем сыне. – Где он сейчас?»

Отец хотел бы позвонить ему, поговорить, пусть даже о нейтральном. Может быть, просто помолчать, ведь молчание иногда объединяет больше, нежели слова. Услышать дыхание другого – значит прикоснуться к его душе.

В палатку заглянул комбат.

– Как там солдат, поправляется? – спросил он, оглядывая кровать.

– Ну, а куда ж он денется? – ответил Толик, а потом вдруг добавил: – А, кстати, как записаться в ополчение?

Комбат заулыбался в усы. Такое случалось – взамен раненого или погибшего в отряд приходил родственник. Эта война давно разделила жизнь на две части – в одной находился Донбасс, который всегда голосовал за регионалов, прозябал в нищете, жил от зарплаты к зарплате. Это однообразие, как резина, растянуто на года. Вторая часть – это взрывы в городах, трупы родных и военное положение.

Через несколько часов Толик уже примерял военную форму. Зеркала поблизости не было, но он пытался представить себя со стороны – каска непривычно оттягивала голову, куртка обтянула живот, даже берцы, которые он с трудом надел, кряхтя и ругаясь, выглядели как-то неестественно. Словно в армию попал колхозник. Неделков прошелся туда-сюда, покрутил головой и взял в руки «калашников», который ему выдали. Сторонний наблюдатель мог бы улыбнуться при виде такого вояки, но если бы кто взглянул Толику в тот момент в глаза, то сразу изменил бы свое мнение. В его карих, уже старческих, уставших глазах виднелся решительный отблеск, как будто он собрался отомстить, но не «укропам», а всему миру за собственные неудачи, промахи и просчеты. Как будто теперь враг Толика не украинская армия, а сама жизнь. Это она, жизнь, виновата в том, что он дряхлый и разбитый. Никто теперь не может ему помочь, кроме него самого. Ничто не может удержать его.

В эту ночь Толик долго не мог заснуть. Он ворочался, вздыхал и хмыкал. В большой палатке рядом храпели «ополченцы», темнота обнимала каждого из них, и только тоненький луч от луны разрезал комнату и падал прямо на одеяло Неделкова-старшего. Тот протягивал руку, и свет освещал его ладонь, преломляясь, криво падал на ткань покрывала. Так продолжалось несколько минут. Одинокий в своем внутреннем облике пожилой мужчина играл лунными бликами, как будто искал в этом внеземном свете призрак надежды.

На следующий день группа «ополченцев» направлялась на разведку. Ранним утром по лагерю шуршали краснощекие бойцы, спецназовцы ГРУ. Обычно они координировали действия диверсионно-разведывательных групп, особенно, если приходилось заходить далеко в стан врага. Но сегодня спецы суетились по-особому – им нужен был местный житель, который помог бы им в операции. Дроны обследовали местность сверху, но недалеко от города Счастья в «зеленке» имелось слепое пятно. А маршрут группы как раз проходил мимо этого места. Поэтому нужно было кому-то исследовать топографические особенности местности, а рисковать своими парнями спецам не хотелось.

Толик встал рано утром, он всегда вставал рано, а тут еще галдеж собирающихся на задание его разбудил. Он вышел из палатки и увидел бойцов, которые готовились к операции. Те весело и беззаботно галдели, травили анекдоты и не обращали внимания на старика. Он хотел было пройти мимо них, но услышал, как те переговариваются.

– Да, прорвемся, че ты очкуешь? – спрашивал белобрысый и краснощекий парень своего худощавого напарника. Оба курили и осматривали АК.

– Слышь, ну «укры» там могут быть или нет? Неохота палиться зазря, – пытался приводить аргументы второй.

– Ну так пошлем кого-то? Пройдет к «зеленке», обследует, и группа дальше попрет. Че ты кипятишься? – не переставал спрашивать белобрысый.

– Представь кого-то из наших, да их за километр укроповцы учуют, – аргументировал боец.

– Парни, я смогу вам помочь, – вмешался в разговор Анатолий.

– Ты? Дед, не сидится тебе на пенсии, – хехекнул худощавый.

– Какая пенсия, сынок? Ты издеваешься? «Укропы» не платят, сына ранили, не могу спокойно сидеть, – начал оправдываться Неделков.

Лицо его впервые за долгое время выражало решимость. Бойцы приумолкли, а «пенсия» все говорил и говорил.

– Я, сука, ненавижу их всей душой, взял бы и резал бы их, как бешеных собак, – сказал Толик. – Веришь, встречу на пути «укроповца» – задушу его своими руками.

В какой-то момент Толик так увлекся своими словами, что сделал движение вперед, имитирующее, что кого-то душит. Бойцы улыбнулись, то на всякий случай немного отступили.

– Я должен что-то сделать, не могу сидеть и смотреть, как сын умирает, – уже более тихим голосом проговорил Толик.

Бойцы недоверчиво посмотрели на него, потом друг на друга, но, пошушукавшись, решили обратиться к командиру. Вопрос решился быстро. Спустя час Толик уже передвигался на легковушке по разбитой грунтовке, ближе к линии размежевания.

Не доезжая пару километров, они высадились, медленно разложили оружие, распределились и нырнули в зеленую шерсть придорожных кустов. Передвигаясь полузаметными тропами, подошли к обозначенному месту. Задача Неделкова была проста – под видом местного жителя, который проверяет зеленые насаждения, прочесать территорию и вернуться к своим.

– Ну, давай, батя, – не подведи, – проговорил белобрысый.

В ответ Толик закряхтел и, не оглядываясь, посеменил в сторону деревьев. Метров двести он медленно шел, рассматривал растительность и, казалось, ни о чем не думал. Сердце бешено тарахтело, дыхание сдавливало. Он волновался. С каждым шагом становился ближе к кудрявой роще, и с каждым шагом в груди что-то покалывало. Ему не было страшно, так, чтобы развернуться и уйти. Наоборот, нечто тянуло, влекло его к обозначенному месту.

Он шел неторопливо, словно в самом деле прогуливался, дышал воздухом, просто решил осмотреться. Яркая и чистая голубизна, пролитая откуда-то с неба, потеками стекала на зелень, которая превращалась в ультрамарин, а чем ниже, тем темнела. Где-то пропела птица. Ветер шуршал листьями, словно шепотом рассказывал им о тех странах, где он побывал. Там он видел диковинных зверей и птиц, слышал речь, которая, казалось, состояла просто из звука как такового. Просто из звуковых волн, не несущих никакого смысла.

Этого смысла в жизни Неделкова было так же мало, как в словесном бульканье. Он внезапно для себя засмотрелся на природные очертания, как будто в первый раз увидел их. Как будто не родился на Донбассе, а прилетел с конца земли.

– Как хорошо-то, – проговорил Толик и сам удивился этому состоянию утреннего блаженства. Он подумал, что быстрей бы окончилась война, затихли выстрелы. Он вернулся бы с сыном домой, и они вместе нарисовали бы картину. Одну большую. На двоих. Такой вот умиротворенный пейзаж донбасских степей. И это будет делом всей его жизни.

Толик вдруг улыбнулся, и ему немного полегчало от мысли, что впереди, как и положено, есть будущее. И тут раздался оглушительный взрыв, и в небо вырвался черный клубами дым.

В то же утро Сергей проснулся с тяжелой головой. Вечером он перебрал с горя – уже неделю, как узнал, что Юля беременна. Ночами он шатался по темному Киеву, пытался раствориться с прохожими в высоких и широких улицах. Он приезжал к Днепру, бродил по песку, входил в воду по голени, еле сдерживая себя от того, чтобы не утопиться.

Смотрел, как вода плещется у ног, глаза терлись о волны от проплывавших на большой скорости катеров. В тот вечер он уселся на открытой площадке какой-то забегаловки и надрался. Как попал в номер, не помнит. Утром голова будто крошилась на кусочки. Он встал с кровати, застонал и схватился за виски. Кое-как поднялся и поплелся в туалет. И почти тотчас зазвонил телефон. Сергей недовольно замычал, вернулся.

– Кто звонит в такую рань, – спросил он себя и посмотрел на часы. Они показывали ровно 14 часов.

– Хм, – сказал он и посмотрел, кто звонит, – Алина. Несколько секунд он подозрительно смотрел на телефон и не прикасался к нему, будто думал, что он заразен. Наконец-то взял трубку. Далекий и нежный женский голос на другом конце виртуального провода приятно пропел: «Алло».

Через несколько часов они встретились. Алина была в красном платье. Прямо подстриженная челка и яркие, как солнце, волосы. Сергей увидел ее издалека, когда стоял у входа в кафе.

– Привет, ты почему такой грустный? Неделю мне не пишешь, не звонишь! – упрекнула Алина своего собеседника.

Сергей хотел было что-то сказать, оправдаться, но в ответ только слегка улыбнулся. Они решили не заходить в помещение, а прогуляться на свежем воздухе. Вначале разговор не клеился, Неделков помалкивал, погруженный в свои мысли, а его подруга ждала, когда он наконец-то проснется. Так они прошли несколько кварталов, пока не остановились в Ботаническом саду. В тени каштана пряталась сырость. Парочка уселась на лавочку, и Сергей второй раз улыбнулся. Киевский воздух обволакивал его, словно покрывалом. Вообще он давно заметил, что столица Украины имеет одно, всего лишь одно свойство. Одни города могут похвастаться старинной архитектурой, другие – современными небоскребами, третьи – потоками туристов. А в Киеве всегда было нечто неуловимое, сердечное, свободное. Этот Город, казалось, состоял не из артерий дорог, костяшек домов или лысин площадей. Все это есть, но главное его свойство – душевность.

В груди у Сергея скреблись кошки, но с каждой минутой становилось легче. Он вдруг начал рассказывать Алине о своем детстве, о том, как отличался от брата, даже внешне.

– Моим родителям даже говорили, откуда у них такой красивый сын, – с усмешкой говорил он.

– А почему ты считаешь, что отличаешься от Антона? – вдруг спросила Алина.

– Как почему? Даже визуально мы разные – он кучерявый, а я? – похлопал Сергей себя по волосам.

– Да, но ты не ответил – почему? – настаивала девушка.

– Ну, что сказать, – вдруг запнулся Неделков. Он так часто привык разделять себя и брата, что давно забыл, с чего все началось. – Много чем, – пытался сформулировать Сергей фразы, но на ум приходили только много раз заезженные выражения. – Он рисует картины, а я нет, – внезапно выпалил Неделков и осекся, будто сказал что-то важное.

– Так начни рисовать, в чем проблема? – продолжала допрос Мягкова.

– Я? Да я никогда и не пробовал, – промямлил Сергей.

– Все просто – отпусти руку, пусть она рисует сама, – дала совет Алина.

Сергей посмотрел на нее, как будто в первый раз увидел. Он рассматривал ее лицо, молчал и думал, что жизнь непостижима в своем движении – еще вчера он мучился из-за разбитой любви и предательства женщины, ее отговорок и постоянных изменений мнений. Еще утром он думал, что она помыкала им, потому что было скучно в браке, хотелось разнообразия, чтобы за ней ухлестывали и говорили теплые слова. Эта игра слов и чувств доставала Сергея, и теперь он начал подозревать, что бесплодность Коли в один момент придумала Юля и всем своим любовникам рассказывала, поддерживала этот миф. От осознания этого факта голова закружилась. Но сейчас он вдруг понял, что и его различие с братом, может быть, не так глубоко, ведь он пытался по-новому сформулировать эту разницу, но ничего не выходило.

– А если я нарисую, что произойдет? – по-детски спросил Сергей свою нынешнюю собеседницу.

Та усмехнулась. Глаза превратились в две тонкие полоски по-восточному, из-за чего она стала еще красивей. Она положила свою руку ему в ладонь, и он ощутил ее мягкость и теплоту.

– Может случиться только все вещи: все или ничего, – загадочно сказала Алина и перестала улыбаться.