Уже под вечер Антон переступил порог своего дома, но вдруг понял, что забыл купить сигареты. Недовольно вздохнув, он засобирался было назад к киоску, как вдруг навстречу ему выбежала младшая дочка – Диана. Лицо Антона непроизвольно расплылось в улыбке. Диана протянула руки к папе, который поднял ее, будто игрушку. Как же она выросла!

Три года прошло со дня рождения дочери. В день, когда Диана появилась на свет, он приехал из Луганска буквально высушенный – как будто из 60 % воды в организме осталось всего 10 %. Это была его третья попытка поступить в Луганский национальный университет им. Т. Шевченко на факультет изобразительного искусства. Третья – и последняя. Все его потуги стать профессиональным художником закончились в момент, когда он в очередной раз провалил экзамен.

А ведь он еще с детства хорошо рисовал, а первый по-настоящему дельный пейзаж изобразил старыми советскими красками лет в десять: глубокая, лимонно-желтая степь, мягкие, покатые холмы, словно придавленные друг к другу, тянулись к горизонту. А вдалеке закат алыми пятнами подпалил темную пирамиду террикона.

Это был необычный рисунок. Антон, как и все дети, баловался, гулял, не слушался. И засадить его за стол было делом непростым. Но зато, когда он начинал рисовать, то не мог остановиться, пока не закончит.

Отец тогда посмотрел на картину, потом на худенького кучерявого Антона, смирно сидевшего за столом и делавшего набросок следующего рисунка, и просто промолчал. Но в этом долгом молчании как будто сконцентрировались все несбывшиеся надежды отца. Он погладил Антона по голове и сказал: «Ты – как я».

Прошло двадцать лет, а Антон помнил эти слова, словно они были сказаны вчера. Правда, глубокий смысл этой короткой отцовской фразы он понял гораздо позже.

– Папа, папа, сево ты молсис? – Слова маленькой Дианы вернули ушедшего в себя Антона в действительность. Мотнув головой, он, словно пепел с сигареты, постарался стряхнуть с себя мысли.

– Доченька, папа думает, это иногда полезно, – усмехнулся он.

В этот момент вошла Любка, жена Антона. Полная женщина с испитым лицом, не сказав ни слова, забрала дочь и отнесла ее в другую комнату, закрыв за собой дверь. Пятый день они не разговаривали. Хотя – пятый ли?

Все началось с его первого поступления в вуз. Тогда они еще встречались, вместе ходили по барам, и как-то уже подвыпивший Антон рассказал Любке свою историю: с детства он мечтал стать художником, выставляться в столичных галереях и зарабатывать на жизнь искусством. Любка чуть не поперхнулась пивом. Какое искусство? В шахту нужно идти работать! Как иначе в этом городе зарабатывать себе на жизнь?

На этот вопрос Антон тогда ответить не смог, а зря. Спустя два месяца после этого разговора Люба забеременела, а через четыре они поженились. Он помнил момент, когда они стояли в одноэтажном здании поселкового совета Кленовый. У молодой семьи не было денег, чтобы расписаться в городском ЗАГСе: там нужно было заплатить 200 гривен, а в поселковом совете это удовольствие стоило всего 80 копеек. Председатель сельсовета – грузная тетка в длинном светлом платье с увядшими тряпичными красными розочками – торжественно, с надрывом, словно сожалея о днях своей молодости, объявила их мужем и женой. А потом нажала кнопку магнитофона, и грянул – нет, бахнул – марш Мендельсона. Молодые испуганно смотрели то на председателя, то на ее вздымавшуюся, словно девятый вал, прическу. Три человека в одной комнате – вот и все торжество. А потом был семейный «вечерок»: в частном доме тещи собрались родители, сестры и дяди. Антон сидел во главе стола, обнимая ту довольно широкую часть тела Любы, которую у других женщин называют талией. Громыхала музыка 90-х, разнообразные салаты подпрыгивали в ритме сто двадцать ударов в минуту, пустые бутылки выстроились, как отстрелянные гильзы, а родная сестра невесты строила глазки молодожену. Мама Антона, сидя в кресле, грустно созерцала, как ее сын то и дело подливает себе и новоиспеченной супруге.

Родной брат жениха Сергей топтался у входа в комнату и немного брезгливо оглядывал гостей. То, что они братья, визуально никаким образом не заметно – Антон высокий и кучерявый, с грубыми, угловатыми чертами лица, а Сергей среднего роста с мягкими линиями лица и «гусиным» носом. Разница между ними пять лет, но такое ощущение, что временной разрыв достигал иногда почти пятидесяти.

В детстве во дворе, где они жили, частенько затевались драки – между собой или с ребятами из соседнего двора. Сергей поглядывал за своим братом, но мало когда вникал в его детскую жизнь, наоборот, частенько защищал не Антона, а соседа, рядом живущего на площадке, – Женю. Почему так? На этот вопрос он почти никогда не искал ответа, и даже не задавал его себе – просто делал.

Между братьями всегда протягивалась линия отстраненности. Родственная близость носила неосознанный характер, словно кто-то навязал это чувство, а оно не было рождено в глубинах души. Долгое время эта братская непохожесть незаметно разводила их в противоположные стороны.

Ему даже тяжело было вспомнить совместные игры на улице. Однажды они дома брызгали из бутылок водой друг на друга, вся квартира была в потеках воды. Мама вышла в магазин, а когда пришла – ахнула. Схватила ремень и побежала за Сергеем.

– Это не я придумал, – кричал он матери. – Я не виноват, – продолжал оправдываться Сергей, закрывшись в ванной, – это Антон начал.

– Открой, я тебе дам Антон, ты старший, своя голова должна быть плечах, – тарабанила по двери мама. А в это время младший прятался под диваном в спальной комнате.

Так и на свадьбе два брата находились в разных углах комнаты. Торжество было в самом разгаре.

Гости топтали пол под очередную песню о несчастной любви, а соседская кошка Туся осторожно прогуливалась по пустым стульям, норовя стащить со стола грязной лапой кусочек счастья.

Первый день новой семьи начался под аккомпанемент глухого, но мощного сопения молодой жены. Антон проснулся и схватился за голову: ее буквально разрезала на части пронизывающая боль. Большую часть кровати занимало грузное тело новоиспеченной супруги. Антон посмотрел по сторонам. В углу лежали подарки: ярко-красно-синий столовый сервиз, пара одеял, картина, изображающая полуобнаженную худую девушку на фоне египетских пирамид, набор китайских ножей и куча цветов, сорванных, видимо, на соседском огороде.

Полдня супруги провалялись в кровати, а под вечер решили прогуляться по улице. Любка с трудом натягивала на крупные свои плечи цветастое платье. Она стояла у зеркала, отделенная от него частоколом дешевой косметики, лака с кровавыми потеками на флаконе и недопитой бутылки шампанского, которую она еще вчера притащила с банкета. Все бы ничего, но платье обтянуло ее увесистый бюст, а дальше комкалось и никак не желало опускаться. Любка замычала. Ее голые рыхлые ляжки бессильно дрожали от нетерпения, руками она тянула платье вниз, но ткань упрямо остановилась, не дойдя до талии. Антон лежал на разостланной кровати и смотрел, с каким отчаянным упорством старается Любка надеть на себя наряд.

Это зрелище его забавляло, он удовлетворенно, без малейшего признака сексуального возбуждения смотрел на полуголую женщину. А та как будто совершала символический акт – пыталась влезть в размеры своего прошлого, когда она еще вполне стройная ходила по улице, а вслед ей свистели слегка выпившие подростки. Неравная борьба продолжалась, платье держалось на месте. В конце концов измученная женщина громко выругалась матом, села на кровать и обреченно вздохнула – платье бессильно повисло на широкой потной спине, как флаг капитуляции в борьбе за молодость.

Антон вздохнул и помог Любе снять злополучное платье с головы. Та благодарно посмотрела на него, и в ее голубых глазах он увидел странную смесь искреннего горя, нежности и обиды. Такой ее взгляд Антон видел всего несколько раз в жизни.

Возникла неловкая пауза, жизненный цикл которой оказался чрезвычайно невелик – Люба отвернулась от мужа и тихо засопела. Буквально через несколько секунд она уже бурчала, что давно пора выходить. В те дни они жили на съемной квартире, на последнем этаже девятиэтажки, а лифт с середины 90-х не работал; чтобы выйти на улицу, нужно протопать по ступенькам изрядные полкилометра.

Любка натянула другое платье – черное в белый горошек. Платье, по фасону гораздо обширнее предыдущего и больше похожее на потертый домашний халат, сразу покрыло ее тело, как чехол горбатую машину. Жена Антона постояла перед зеркалом, покрутила широким задом, осмотрела себя со спины и с сожалением плотно сжала пухлые губы – она сама себе не нравилась. Потом вздохнула, но на этот раз ее вздох был больше похож на глубокий, из недр души, стон.

Еще минуту покрутилась перед зеркалом, накрасила губы густым слоем яркой, как кровь, помады и обдала себя дешевым дезодорантом, который облаком покрыл ее, все вещи в коридоре, и едкий неприятный цветочный аромат достал даже до Антона, который сидел на стуле в кухне и курил.

– Я готова. Как я тебе? – сказала Люба и повернулась к мужу.

Тот обсмотрел ее с ног до головы – жена выглядела гораздо старше своих 24 лет, у глаз уже виднелись несвойственные возрасту морщины, просторное платье не смогло полностью скрыть полноту, а ярко намалеванный макияж только подчеркивал ее возрастную усталость. Но тогда Антон всего этого не замечал – он любил Любу.

– Ты красивая, мужики будут мне завидовать, – сказал муж и улыбнулся.

– А ты гляди в оба глаза, чтобы не отбили меня, – то ли серьезно, то ли шутя ответила Люба и тоже слегка улыбнулась.

Через час они шли темной улицей к бару «Дубок». Антон поддерживал неумело жену за локоть, ведь он не привык к женской компании. До нее у него не было долговременных любовных отношений, ему никак не удавалось завести знакомство на улице. С Любкой его познакомила Ирина, мама Антона, – та оказалось какой-то дальней родственницей, а мать видела, как сын мается без женской ласки, вот и решила свести их, пригласила на день рождения. До конца жизни Ирина будет жалеть о своем поступке и мучиться в бессилии их разлучить. Это мучение имело начало, но не имело конца, и гораздо позже Антон поймет свою мать.

А тогда, под вечер в баре традиционно многолюдно. Слышен запах шашлыка, который готовят тут же во дворе, на сценке певица с пропитым хриплым голосом поет о том, как она сядет в кабриолет и уедет куда-нибудь. Бряцает гитара, синтезатор поддерживает ритм в 100 ударов в минуту, а подвыпившие посетители трясут пивными животами между столиков и делают вид, что танцуют.

Антон уселся с женой недалеко от прохода в уборную, которая, кстати, находилась на улице – это обыкновенный деревянный выгребной туалет. Люба опрокинулась на спинку стула и с интересом наблюдала, как за соседним столиком два пьяных мужика спорят о том, что делают «помаранчевые» во власти. Очевидно, спор продолжался уже продолжительное время и был пропорционален двум пустым бутылкам вина.

– Ну, кто эти «помаранчевые»? Западенцы, они толком работать не умеют, все по Польшам и Германиям. И что? Что они для страны сделали? – один из собутыльников махал рукой с зажженной сигаретой.

– Не скажи. Я вот бывал в Прикарпатье – все домики ухоженные, дворы чистые, плюнуть на землю стыдно, ей-богу, – отвечал второй.

– Так, ты что, за этих «бандеровцев»? – вдруг стукнул кулаком по столу его оппонент так, что пепел с сигареты взлетел в воздух и аккуратно, словно специально, опустился серой тучей в стакан с недопитым вином.

Возникла неловкая пауза. Мужик с сигаретой взглянул в стакан, пальцем попробовал выловить пепел, понятное дело, безуспешно. Повернул голову от стола и как бы сплюнул на пол, а потом залпом выпил пепельно-винную смесь.

Второй с улыбкой наблюдал за неудачливым приятелем, и оба почти забыли, о чем говорили. Так бы мирно и закончилась пьянка двух друзей, если бы не вмешалась Люба.

– Значит, твой друг все-таки не поддерживает Донбасс? – сказала громко она, так, что два собутыльника сразу посмотрели на нее.

Антон хотел сказать жене, чтобы не вмешивалась, но та даже и ухом не повела.

– Ты же понимаешь, что он предатель? – сказала Любка и ткнула пальцем в человека, бывавшего в Прикарпатье.

В этот момент стихла очередная мелодия «потому что нельзя быть на свете красивой такой» и по помещению бара расплылась лужей тишина. Мужик с сигаретой подозрительно посмотрел то на Любку, то на своего товарища. Казалось, что сейчас возникнет драка, и непонятно кого будут бить – то ли жену Антона, то ли защитника «помаранчевых».

– Мужики, да шутит она, не обращайте внимания, – сказал Антон, пытаясь разрядить обстановку.

– Почему я шучу? Нет, как раз я серьезна, пусть тот тип ответит за кого он – за наших или за «бандеровцев», – настаивала Любка.

Ее лицо выражало сосредоточенность, словно для нее сейчас решался вопрос чрезвычайной важности.

Мужик с сигаретой насупился. Второй чуть привстал. Антон занервничал. Атмосфера наэлектризовалась.

– Так пусть скажет, как он думает, – не унималась Люба.

– Да помолчи, тебе что, сложно помолчать? – возмутился Антон, но конфликт уже поздно было загасить.

– Я «помолчи»? – отозвалась Люба, обратив свою ярость против мужа, – тот ублюдок пусть ответит за свои слова.

Антон стушевался. Мужики уже забыли о своей перепалке и переключились на Любу.

– Люба, я прошу, помолчи. Пусть люди сами разберутся, – Антон попробовал уговорить жену.

– Да пошел ты! Что ты его выгораживаешь? Он предатель! А ты мурло, что ты сидишь, раскапустился… – закричала в сторону мужа Люба, но ее последние слова поглотила заигравшая очередная песня о разбитой любви.

– Заказывать что-то будете? – в самый разгар скандала к столику подошла молоденькая официантка в джинсах и красной кофточке.

Мужик, куривший сигарету, вдруг заулыбался, второй тоже усмехнулся:

– Ну и телка тебе попалась, она тебе мозги еще не раз изнасилует, – сказал тот с издевкой и опять сплюнул.

Припев песни о потерянной любви заглушил обозленные бормотания Любы, насмешки соседей по столику. Бряцанье музыки и простые, бессмысленные слова песенки поглотили еще кое-что, незаметное для окружающих – нечто глубокое, почти с надрывом, тяжелое в своем разочаровании, боли непонимания, смутного осознания тупика – все это одним выдохом вылетело из души ошарашенного Антона.