Заводной не знал, почему Сухарев так срочно затребовал его к себе, для чего, зачем усадил в эту столь непривычную для авторитета огромную машину, напоминавшую скорей туристический микроавтобус, для чего внезапно сорвался из Москвы без охраны. Наконец, он никак не мог понять главного — зачем, для каких таких целей они приехали именно в этот грязный городок, который, если посмотреть по карте, затерялся где-то на болотно-зеленом пространстве Калужской области, среди правильно нарезанных квадратов широты и долготы бескрайней средней полосы России, где местных достопримечательностей — старая картонно-бумажная фабрика, клуб с танцами и драками в субботу-воскресенье да фильмами из жизни гангстеров и терминаторов в будние дни, а еще — мутная от навоза недалекой свинофермы речка.
Криминальный король Москвы, да и вообще всей России, в этом навозе — что может быть глупей?!
Впрочем, спрашивать не приходилось: теперь главарь крупнейшего бандитского синдиката Москвы выглядел наглым и уверенным, как никогда, производя впечатление человека, который давно уже выстроил для себя план дальнейших действий, на много ходов вперед, и теперь, когда все препятствия устранены, не спеша, с толком претворяет его в жизнь. Едва Митрофанов открывал рот для вопроса, авторитет смотрел на него с таким нескрываемым презрением, что его язык прилипал к гортани.
Да, Сухарев действительно знал, чего хотел и что делал: к моменту его приезда весь этот городок был куплен, что называется, на корню — нищие уездные администраторы, милицейские начальники, директор картонно-бумажной фабрики, даже православное духовенство и оперуполномоченный ФСБ, то есть все представители власти были деликатно, грамотно прикормлены. Нашлось-таки несколько не в меру принципиальных, попытавшихся было «сигнализировать» наверх — один из них вскоре загадочно погиб в автомобильной катастрофе, другой стал жертвой несчастного случая на производстве, третий скоропостижно скончался в результате пищевого отравления. В целом, несогласных с новым порядком в городке было немного, таким образом Сухарев стал кем-то вроде его теневого владельца.
Сидя на крыльце двухэтажного коттеджа, спешно арендованного у местного рокфеллера, в виду приезда авторитета и уже переоборудованного сообразно вкусам нового хозяина, Сухой с улыбкой превосходства смотрел на своего помощника — тот ходил по двору, обнесенному новым бетонным забором, не скрывая раздраженного удивления.
— Слушай, не понимаю, — Митрофанов подошел к крыльцу и осторожно уселся на краешек рядом с боссом: сегодня он наконец-то решил задать мучавший его вопрос. — Чего мы из Москвы свалили? Что тут забыли?
— А ты вообще многого не понимаешь, — снизошел Сухарев до собеседника, — если бы понимал, то сидел бы на моем месте.
— Так что? — Заводной, с придирчивым вниманием осмотрел дорогие, ручной работы штиблеты, достал носовой платок и вытер густую местную пыль, некстати налипшую на дорогую кожу.
— Ты что думаешь — я с этим проектом из-за одного лавья связался? — сунув в узкую щель рта несколько пластинок жевательной резинки, спросил Сухарев лениво.
— А то чего еще… — «шестерка» прикусил губу, недоговорив — он все еще не понимал, куда клонит собеседник.
— Не только, — непонятно почему, но в тот вечер Сухарев отличался благодушием — достаточным для того, чтобы пооткровенничать с младшим партнером. — «Русский оргазм» — это ведь не только филки.
— А что еще?
— Это контроль.
— Над кем?
— Над всеми, — непонятливость собеседника отнюдь не раздражала Сухарева — скорей, забавляла: так высокомерно, так снисходительно звучали его интонации. — Человек, подсевший на этот интересный порошок, становится тряпкой, размазней. И ни о чем ином думать не желает. Я уже проверил. Мне тут один химик что-то говорил — «первая сигнальная система, вторая сигнальная система», мол, как в опытах Павлова на собаках — знаешь, был когда-то такой чудак-ученый, друзей наших меньших разводил, а потом на куски резал.
— А зачем тебе все это? Ты чо — Президентом хочешь быть? Или председателем Комитета народного контроля?
— Нет, я хочу быть только самим собой, — Сухой, неожиданно резко поднявшись, кивнул собеседнику, — пошли, покажу что-то…
Двое амбалов-охранников, стоявших рядом со входом в коттедж, почтительно расступились — «быки» из Воскресенского прибыли в городок несколькими днями раньше и наверняка также не понимали, для чего босс променял радости столичной жизни на эту местечковую скуку.
— Пошли, пошли, — поманил пальцем Сухарев, — сейчас все поймешь…
Через несколько минут оба они стояли в небольшой комнатке — стол, стул, телевизор, высокое окно под потолком, из которого сочится мертвенно-бледный свет.
Девушка с распущенными, свалявшимися волосами цвета темного янтаря сидела на кровати, скрестив ноги и безучастно смотрела в какую-то пространственную точку перед собой. Это была Наташа Найденко; Заводной хотел было, пользуясь случаем, спросить заодно, для чего босс притащил сюда эту девку, но в последний момент, взглянув на него лишь мельком, передумал.
— Фьють, фьють, — тоном деревенского хозяина, подзывающего дворняжку, позвал Сухарев.
Наташа подняла глаза — у нее был взгляд глупого, затравленного животного; на последнее обстоятельство обратил внимание даже недалекий Митрофанов.
— Что? — спросила она тихо, но внятно.
— Слышь, Заводной, хочешь я тебе шас цирк на Цветном бульваре устрою? — не оборачиваясь к спутнику и уже не глядя на девушку, спросил Сухарев.
— Что?
— Цирк, говорю… — босс, привычно повертев на пальце массивный золотой перстень с брюликом, проговорил с подчеркнуто театральными интонациями: — Смертельный аттракцион, рекордный трюк, один раз в сезоне и специально для тебя… Только вот что — сбегай-ка к моим пацанам, возьми у них видеокамеру с кассетой. Такое искусство дрессировки стоит увековечить.
Хотя Митрофанов из сказанного так ничего и не понял, распоряжение Сухого было выполнено быстро — через несколько минут небольшая видеокамера, установленная на штативе, угрожающе светила кровавым глазком рабочего индикатора; это означало, что она уже работает в режиме записи.
— А теперь смотри… — Сухарев, усевшись на стуле посередине комнаты, положил ногу на ногу, в этой позе он и впрямь напоминал циркового дрессировщика. — Слышь, девчонка, иди-ка сюда…
Племянница вора послушно поднялась с кровати и подошла к Сухому.
— Подними левую ногу! — властно приказал Сухарев, на всякий случай пересаживаясь так, чтобы не попасть в объектив.
Наташа исполнила распоряжение — в ее автоматической покорности было нечто жуткое, как у запрограммированного робота. Так она и стояла на одной ноге, не смея опустить ее.
— А теперь подними правую руку, — жуя резинку, сказал авторитет.
Это приказание тоже было исполнено — глаза девушки, глупые и круглые, не выражавшие совершенно ничего, смотрели на хозяина, не мигая.
— Хлопни в ладоши, — распорядился Сухой и, дождавшись хлопка, подал новую команду: — А теперь покажи, как делает собака.
— Гав-гав, — очень отчетливо и потому очень страшно произнесла девушка.
— Видишь как? Все делает, — ухмыльнулся дрессировщик, довольный собой и продолжил несколько высокопарно: — А ты говоришь: зачем, для чего… Она счастлива и ни о чем ином не думает. И за это ощущение она будет делать все, что ей прикажут. И уже никогда больше не сможет жить так, как жила раньше, потому что любой, понявший, что такое настоящее счастье, никогда не захочет быть несчастливым… Ее можно даже не закрывать тут, пустим на пастбище, вместе с коровками, утками и гусями. Но не пройдет и трех дней, как она придет сюда и будет умолять, чтобы мы вновь дали ей «русского оргазма»… — сделав непродолжительную, но многозначительную паузу, говоривший предположил: — А если организовать массовое производство — раз в сто круче, чем в Польше? Купить эту сраную бумажную фабрику — помещения, людей… И гнать по пятьсот-шестьсот тонн в месяц… Понимаешь, что это значит?!
— Что? — Заводной все еще не осознавал масштабности замыслов своего босса.
— Все, — Сухой властно поджал губы. — Это значит все. На хрена стволы, «быки» и все такое прочее? Какие, на хрен, разборки, какие завалы?! И валить никого не надо: накормил порошочком — и виляй жопой, жди приказа. Какие менты? Мусора будут лаять и крутить хвостами, а министра внутренних дел я возьму на полставки — воду в унитаз за собой спускать. Тихо и мирно, всего за пять баксов пакетик. Подсадил на «оргазм», а подсядут они с первого раза… И все. Понимаешь — и все. И делай что хочешь. Как говорится, любой каприз за ваши деньги. — Видимо, чтобы полней проиллюстрировать сказанное, он предложил неожиданно: — Можешь и ты что-нибудь приказать. Она все сделает…
Похотливые масленые огоньки заиграли в глазах Митрофанова.
— А если скажу трусы снять, а? Снимет?
— Вообще-то она, вроде как целка… Ну, попробуй, если не боишься, — авторитет нехорошо хмыкнул.
— А кого я должен бояться?
Сухарев промолчал многозначительно — впрочем, Митрофанов прекрасно понял, что надругаться над племянницей пахана столь диким способом — беспредел даже для некоронованного короля криминальной Москвы; видимо, где-то подсознательно авторитет побаивался Коттона.
— Слышь, Наташа, или как тебя там… — даже теперь Заводной невольно пытался подражать недавним интонациям босса, — трусы-ка сними…
Девушка послушно задрала короткую юбку — в это время Сухарев немного пододвинул камеру вперед — так, чтобы в объектив попали и стройные ноги, а заодно — и лицо Заводного.
— Ты мне их в руки не давай, — дыхание Митрофанова стало чуть сбивчивым, — вон, под кровать брось… Хочу стриптиза… А теперь юбку повыше задери — ну!
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не запищал сотовый телефон, лежавший в нагрудном кармане Сухарева.
— А? Что? — босс быстро взглянул сперва на девушку, нелепо стоявшую с задранной до пояса юбкой, а затем — на шестерку. — Где он, говоришь? Да? Один? Что он там делает?.. Штука, а твои мусора, часом, не ошиблись?! Точно он?
Звонивший о чем-то докладывал — авторитет, нетерпеливо перекладывая трубку из руки в руку, слушал с предельным вниманием — жевательная резинка прилипла к деснам. Желтизна скул Сухарева начинала медленно набухать, словно подкожным гноем, трупно засветилась изнутри, и лицо, как у хамелеона, поменяло цвет, став жжено-коричневым. Теперь оно чем-то неуловимым напоминало мистическую деревянную маску диких африканских племен.
— Что? — по тону говорившего Заводной понял — случилось что-то серьезное.
— Обожди, не мешай, — цыкнул на него Сухарев и вновь заговорил с неизвестным абонентом. — Один? Никого? А как пробили? Обыкновенный участковый? Дай-ка мне точные координаты…
Митрофанов услужливо подсунул боссу блокнот и золотой «паркер» — ручка с неприятным скрипом забегала по бумаге.
— Ага, понял… Ну, передай ментам, что за мной не заржавеет — свои ж люди. Сочтемся. Ага, все в порядке. Успехов.
Сунув сотовый телефон в карман, Сухарев заметно повеселел.
— Штука звонил — говорит, только что ему мусор звонил, пробили-таки Коттона, — прокомментировал он, выключая камеру.
— Так он жив?
— Живей нас с тобой… Далеко, урка расписная, зашился. Думал, не найдут его…
— Так что его — менты искали? — Митрофанов так и не понял смысла сказанного.
— А что — мне, что ли, самому на ментовском «луноходе» его по Москве отслеживать? — вопрос, естественно, прозвучал риторически, — никто не может найти человека лучше, чем менты. У них там штаты, картотека, связи и полномочия. Только вот денег платят очень мало. Запомни, нет не берущих взятки, есть плохо дающие, — резонно заключил говоривший.
— А у тебя берут?
— Заплатил бы хорошо — у меня бы и в рот взяли… И вообще, сейчас такое время, что многим приходится совмещать работы, — Сухарев неприязненно взглянул на девушку, которая по-прежнему стояла с приподнятой до пояса юбкой. — Опусти руки и одевайся, корова, — выключив камеру, авторитет извлек из нее кассету. — Пошли перетрем, Заводной, дело одно есть…
Видимо, предстоящий разговор обещал быть столь серьезным, что Сухарев решил вести его не на крыльце, а в своем кабинете: это давало относительные гарантии не быть подслушанным.
— Короче говоря, нашли Коттона, — авторитет сразу же перешел к делу. — Я ментов озадачил, заинтересовал материально — они его и нашли. Помнишь, слушок пошел, будто бы Коттон в каком-то там гараже сгорел?
— Помню, — уверенно кивнул Митрофанов.
— Ты что — веришь, что такие люди, как он, погибают случайно? Я сразу не поверил — знаю я этого урода хитророжего. Сам и подстроил, чтобы ментов, как последних лохов повести, да и меня заодно. — Закурив и на мгновение окутавшись сизоватым дымом, Сухой продолжил, немного понизив голос: — А дело вот такое… Коттона надо так аккуратно оттуда взять и сюда ко мне привести. Только живого. Чтобы говорить мог. В лицо его никто из моих не знает, так что московских пацанов послать за ним не могу. Остаешься ты…
Сказал — и внимательно взглянул на собеседника, ожидая реакции.
— Сделаю, — Заводной облизал вмиг пересохшие губы; даже теперь, при одном лишь воспоминании о пахане, ему становилось немного не по себе.
— У тебя хоть пацаны нормальные есть?
— Хвост и Чирик, — с готовностью ответил Митрофанов. — Помнишь, я тебе о них говорил, в Польше груз сопровождали, когда на нас ихние мусора наехали… Они его тоже в лицо знают.
— Не фонтан, конечно же, но на безрыбье — и рак рыба. Не офоршмачатся? — с явным сомнением поинтересовался авторитет.
— Да нет… Вон, и в Польше с ними был…
— Ладно. Давай, вали с ними к Коттону, — Сухой сунул в его руки листок с только что записанным адресом. — Ну, думаю, разберешься. Сегодня у нас девятнадцатое июня… Давай, завтра с утра езжай в Москву, встретишься со Штукой, он тебе на словах объяснит. Позвони-ка ему сразу, — набрав номер, авторитет сунул трубку в руки Митрофанова, — он тебе пару ментов даст, для прикрытия… И быстро, быстро, так чтобы он оттуда не смылся… Да, и еще, — порывшись в карманах, он протянул шестерке небольшой прозрачный пакетик с розоватым порошком. — Штуке отдай, я ему обещал как-то, на мусорах испробовать хочет…
Раннее утро двадцатого июня выдалось на редкость пасмурным. Ночью прошел проливной дождь, и резкий, порывистый ветер, гулявший между остывшими за ночь домами центра Москвы, натягивал на гладкой поверхности луж мелкие морщины.
Черная БМВ с непроницаемо-тонированными стеклами и тонкой антенной на крыше медленно выехала со стоянки, мгновенно набирая скорость на пустынной дороге — хищная машина, чем-то неуловимо напоминавшая торпеду, выпущенную из носового аппарата субмарины, стремительно рассекала длинные желтые лужи.
За рулем сидел Нечаев — путь его лежал в Тушино, где, как он уже точно знал, обитал один из людей Заводного, бывший мастер спорта по тяжелой атлетике Сергей Ивлев, известный ему под погонялом Хвост.
К этому времени Лютый знал о Хвосте все или почти все: биографию, привычки, слабости, семейное положение, марку и номер автомобиля и, естественно, главное — адрес и телефон.
Знал он и приблизительный распорядок дня — в такое время, в семь утра Хвост еще наверняка спал.
Вскоре машина, притормозив у типовой девятиэтажки, остановилась. Нечаев вышел из машины и, пройдя в соседний двор, осмотрелся.
Унылый ряд мертвых еще автомобилей: еще полчаса, час, и заспанные хозяева, прогрев двигатели, отправятся по Москве в привычный утренний путь — по офисам, институтам, фирмам и конторам. А вон и темно-синий «форд-скорпио» со старым еще номером X 0887 МЖ — как наверняка знал Максим, тачка Ивлева.
Быстро открыть чужой автомобиль и вывести его из строя — не самое сложное из всего, что умел Лютый. Спустя несколько минут он, даже не оглянувшись назад, возвращался к своему «бимеру» — уселся, завел и медленно проехал в тот двор, который только что покинул пешком, паркуясь неподалеку от темно-синего «форда».
Теперь надо было дождаться появления хозяина.
Ждать, как наверняка знал Максим Нечаев, пришлось недолго…
Минут через двадцать гулко хлопнула дверь подъезда: на крыльце появился высокий, плечистый, коротконогий атлет с короткой бычьей шеей. Лютый, достав из-под солнцезащитного козырька фотографию, взглянул сперва на нее, а потом на амбала, сверяя: несомненно, это и был Хвост.
«Скорпио» упрямо не заводился — несколько раз беспомощно крутанулся и угас стартер, и Хвост, чертыхаясь, вылез из машины: нервно хлопнул дверцей, в сердцах открыл капот…
Тем временем Лютый вышел из машины и, не обращая внимания на атлета, пошел в сторону таксофона. Долго тыкал кнопки, а потом, поискав глазами прохожих, направился к машине с открытым капотом.
— Слышь, браток, у тебя телефонного жетончика не будет?
— Нет, — неприязненно буркнул Хвост, даже не глядя на подошедшего.
— Понимаешь, братан, какое тут дело: у телки на ночь завис, — как ни в чем не бывало продолжал Лютый, понизив интонации до доверительно-заговорщицких, — так домой звякнуть надо, жену успокоить, что машина, мол, на кольцевой сломалась…
— Да у самого вон тачка не заводится, — подняв голову, Хвост наконец-то взглянул на подошедшего — с явным неудовольствием.
— Вот незадача… — Лютый прищурился и, оценив обстановку, с доброжелательным лицом подошел поближе. — Значит, мы с тобой друзья по несчастью. А что там у тебя?
То ли вид неизвестного внушал безотчетное доверие, то ли достаточно дорогая машина, стоявшая с открытой дверцей неподалеку — невольное уважение, но Хвост, немного посторонившись, пропустил Максима к моторному отсеку.
— Ну, посмотри, коли в технике сечешь…
— Клеммы окислились и аккумулятор подсел, — предположил Нечаев, трогая какие-то провода. — Ничего, сейчас с моего заведемся. — И, кивнув в сторону своего автомобиля, добавил веско: — Пошли, поможешь мне…
Хвост встал спереди машины, доброжелательный водитель БМВ дернул капот и, пряча за спиной обернутый ветошью гаечный ключ, вышел из салона…
Противник явно не ожидал подвоха: склонившись, он старательно отсоединял клеммы аккумулятора. Удар был несильным, но неожиданным, а, главное, предельно точным — атлет, мгновенно потеряв сознание, медленно осел под колесо БМВ.
Спустя несколько минут все было кончено: Лютый, достав из кармана одноразовый шприц, профессионально вколол в вену бесчувственного Ивлева несколько кубиков воздуха — после такой нехитрой операции клиенту гарантирован летальный исход. Затем снял с его пояса пейджер и сунул его в, карман. Спустя несколько минут обмякшее тело уже лежало в просторном багажнике «форда», а Нечаев в своем БМВ, как ни в чем не бывало, тронулся с места. Выезжая со двора, он невольно обратил внимание на черную тридцать первую «Волгу», припаркованную неподалеку, но не придал этому никакого значения.
Доехав до Курского вокзала, Максим аккуратно загнал БМВ во двор и быстро переодевшись, пересел в стоявшую тут же обшарпанную салатную «Волгу» с таксисткими шашечками на передних дверях.
Привычно взглянув на часы, Максим механически отметил, что вся операция по нейтрализации Хвоста вместе с дорогой, ожиданием и поломкой его машины заняла час двадцать четыре минуты.
«Волга» с таксистскими шашечками медленно плыла по запруженным автомобилями улицам и проспектам — путь ее лежал в Сокольники — туда, где у очередной сожительницы-«жучки» жил Чирик…
* * *
Разбитая салатная «Волга», с трудом маневрируя в тесном извилистом дворе, заставленном к тому же старыми автомобилями, ветеранами автосвалки, остановилась у крайнего подъезда. Этот район был куда хуже того, где обитал Хвост: зловонные кучи догнивающего мусора, чумазые дети, полу-уголовного вида подростки, с самого утра распивавшие в беседке пиво…
Дверца раскрылась, и из машины вышел типичный таксист: потертая кожаная тужурка, кепочка, расхлябанность движений и быстрота взгляда…
Впрочем, люди с такой внешностью при желании могут сойти не только за таксистов. Сантехник, монтер, техник с телефонной станции, разнорабочий домоуправления — мало ли людей выглядят подобным образом?!
Зашел в грязный, пахнущий мочой и половиками подъезд, нажал кнопку — в шахте утробно загудел лифт, и спустя несколько минут приехавший на салатной «Волге» уже стоял у потертой дерматиновой двери; как ни странно, но на ней почему-то не было дверного глазка.
С силой вдавил кнопку звонка, а затем, не дождавшись реакции — еще раз, официально: так, долго и уверенно могут звонить лишь представители власти.
Наконец, за дверью послышались тяжелые шаги, и низкий женский голос, явно похмельный, тяжело прохрипел:
— Чего надо?
— Энергонадзор, — официальным тоном произнес обладатель кожаной тужурки, извлекая из кармана служебное удостоверение. — Инспектор Васильев.
— Идите в жопу… — послышалось из-за дерматиновой двери недовольное бурчание, и удаляющиеся шаги дали понять, что беседа на этом завершена.
— Гражданка Садовская, вы не платите за электроэнергию восемь месяцев, и мы имеем полное право отключить электричество, — в голосе гостя зазвучал металл. — Если будете упорствовать, я вызову участкового.
Видимо, последнее обещание оказалось настолько серьезным, что хозяйка все-таки открыла дверь, пропуская представителя энергонадзора в квартиру.
Типичная хавера: висящие лоскутами обои, колченогие табуретки, протертая клеенка и заржавленная мойка на кухне. В полутемной прихожей почему-то стояло огромное гипсовое распятие, судя по стилю исполнения — католическое, явно украденное с кладбища: культовая принадлежность использовалась вместо вешалки — на вершине креста висел засаленный меховой треух.
Подстать квартире была и сама хозяйка: грязные волосы жидкими сосульками свисали на несвежую ночную рубашку, в которой она не постеснялась выйти к незнакомому человеку; рваные шлепанцы на ногах с мерзким звуком хлюпали по неподметенному полу; руки, покрытые специфическими татуировками с женской зоны, напоминали садовые грабли, а зловоние, распространявшееся при каждом выдохе, невольно порождало желание прыснуть в ее рот туалетным освежителем воздуха.
Было странно, что Чирик, человек, безусловно, небедный, имел в качестве стационарной сожительницы такое жуткое существо — классическую, рафинированную блатнючку, знатока пересылок и лагерей. Баба-Яга — и та в сравнении с хозяйкой наверняка выглядела бы мисс Вселенной.
Неожиданно под ноги вошедшему бросилось что-то мягкое — это был грязный, тощий, помойный кот — своим видом он чем-то походил на хозяйку.
— Пойдем, кыся, — ощерилась Баба-Яга и, взяв помойного котика на руки, неприязненно покосилась на незваного гостя. — Чо тебе надо?
— Покажите книжку расчетов за коммунальные услуги, — официально попросил тот, помахав перед глазами хозяйки удостоверением энергонадзора.
— А то я знаю, где ее искать, эту книжку… — та, нервно отбросив со лба прядь волос, неожиданно швырнула кысю под распятие и, не оборачиваясь, крикнула: — Чирик, а Чирик, где расчетная книга?
Скрипнула дверь — в полутемную прихожую из комнаты буквально вывалился невысокий вертлявый мужчина, с выщербленными, коричневыми от чифиря и скверного табака зубами и густыми фиолетовыми татуировками на разболтанных руках.
— Чо это за фраер с самого утра пожаловал? — изучающе глядя на мужчину в тужурке, спросил он. Взял из рук вошедшего удостоверение, взглянул на фотографию, затем — на ее обладателя, повертел, понюхал в руках корочку, точно крыса нюхает падаль…
— Да из домоуправления, говорит, что свет у нас отключит, — прокомментировала «жучка», куда более доверчивая, — Обещал на нас мусоров натравить…
— Да я те щас натравлю, — похмельно-тяжело произнес Чирик, нехорошо сверкая глазами.
— Слышь, мужик, я ведь сам человек подневольный, — миролюбиво вздохнул гость, поглубже засовывая руки в карман куртки. — Мне сказали — я сделал. Сказали, если дверь не откроют — кличь участкового. Ты мне эту книгу покажи, может быть, я чего решу, чтобы не отключали. Или к кнопке дверного звонка провод проведу — там все равно ток бесплатный. Пузырь водяры поставишь — и всех делов.
— Чирик, поищи ему эту книгу, а то он с нас не слезет, — выдохнула «жучка» более примирительно. — И дай там пару тыщ на бухло — без света ж совсем хреново, чо делать будем?!
— Делать мне больше нечего… Заводной вчера вечером звонил, работа сегодня какая-то, и на Киевском его с Хвостом встретить надобно, — зло пробурчал татуированный, но все-таки ушел в комнату искать злополучную книгу.
Блатнючка осталась одна, вошедший сделал по направлению к ней решительный шаг…
Татуированная шалава так ничего и не поняла — сперва инспектор энергонадзора сбил ее с ног, после чего, быстро достав из кармана флакон с пульверизатором, прыснул в лицо чем-то сладким и маслянистым и тут же подставил руки, чтобы в комнате не было слышно звука падающего тела. Спустя несколько секунд гражданка Садовская лежала на грязном полу, рядом с распятием.
Глаза гостя хищно сверкнули — теперь он меньше всего походил на того, за кого себя выдавал. Он на всякий случай заглянул на кухню и в совмещенный санузел, после чего прошел в комнату.
Чирик, склонившись над выдвинутым ящиком комода, бормотал себе под нос какие-то ругательства. Услышав шаги, он поднял голову.
— А ты чего сюда зашел? Приглашали, что ли?..
Гость как-то странно улыбнулся и сделал еще несколько шагов вперед — это показалось настолько неожиданно странным, что татуированный невольно отпрянул.
— Ты… чего надо? Вали на хер!
Это были его последние слова: странный посетитель, мгновенно достав из кармана какой-то баллончик с пульверизатором, прыснул в лицо Чирика — тот, дернувшись, рухнул на спину, нелепо раскинув руки.
Последующие действия гостя отличались грамотностью и спокойной, рассудительной продуманностью: сперва он бережно перетащил оба бесчувственных тела на кровать, укрыл одеялом и, придав им естественные позы спящих, пощупал пульс. Затем плотно закрыв все форточки, задвинул вентиляционную заслонку на кухне. После этого, поставив на конфорку помятый закопченный чайник, открыл газ на полную мощность, не зажигая его. Стереть возможные отпечатки пальцев со всех предметов, к которым прикасался гость в этой дикой хавере, было делом минуты.
Общеизвестно: человек, заснувший в запертом помещении с открытым источником газа, долго не выдержит — смерть от кислородной недостаточности наступит сразу, как только газ вытеснит из помещения воздух. Применительно к этой квартире, сравнительно небольшой — где-то часа через четыре; доз мощного анастезина, полученного хозяевами, было вполне достаточно для безмятежного сна на протяжении полусуток, если не больше.
Выходя, убийца едва не споткнулся о распятие.
— Вот и надгробный крест… В самый раз, — пробормотал он.
Аккуратно закрыв дверь, Лютый осмотрелся, прислушался. В запертой квартире нервно заскулил обреченный котик, заскреб когтями по обивке двери, и Максим почему-то поймал себя на жалости к нему…
Заводной нервничал, и это было заметно невооруженным глазом. Белоснежный пиджак, придававший его обладателю сходство с опереточным сицилийским мафиози, топорщился; огромные солнцезащитные очки в золотой оправе злобно сверкали, отбрасывая во все стороны веселые солнечные зайчики; на бледном лице нервно играли желваки.
Вот уже полчаса он стоял у входа в метро на Киевском вокзале, но ни Хвоста, ни Чирика до сих пор не было. Привычно суетились люди, диктор буднично объявлял прибытие и отход поездов, менты лениво гоняли бабок, торгующих водкой и сигаретами — шум этот заметно нервировал Заводного. И не только шум…
Митрофанов уже несколько раз звонил Хвосту на пейджер — напоминал о том, что тот с Чириком должны были его встречать, стращал, запугивал: реакции не было никакой. Звонил он и домой Чирику — там не отвечали.
Конечно, можно было бы звякнуть Штуке, телефон которого Митрофанов, естественно, знал, но этого делать не стоило: ведь еще вчера он сказал Сухому, что у него есть нормальные пацаны. Заводной уже представлял лицо авторитета, самодовольную улыбку и любимую в таких случаях фразу — «чо, вновь офоршмачился?..» — и от этого ему становилось не по себе.
Оставалось одно — ехать или к одному, или к другому и устраивать разбор на месте. Но окунаться в черный омут метро, сидеть на дерматиновой скамье, истертой сотнями тысяч задниц москвичей и гостей столицы для такого красавчика в белоснежном костюме — не в кайф.
И тут, словно по заказу, рядом с ним остановилась салатная «Волга» — доброжелательный, улыбчивый водитель, опустив стекло, спросил:
— Куда тебе, командир?
Заводной взглянул на таксиста неприязненно — тот наверняка увидел в нем приезжего фраера, сейчас загнет сумму…
— В Тушино, — немного помедлив, сказал тот, на всякий случай выискивая глазами другие таксомоторы.
— Давай я тебя «на мартыне» повезу, — дружелюбно предложил таксист, имея в виду, что не будет включать счетчик, — у меня все равно смена кончается, на этой тачке домой поеду… И тебя заодно — вполцены. Дешевле тут все равно никого не найдешь.
Жадность, как известно, — понятие всеохватывающее. Жадность губит не только фраеров, но и людей серьезных, авторитетных — наверняка именно таким мнил себя Митрофанов.
— А сколько это получится?
Таксист назвал сумму — она не показалась Заводному большой.
— Ладно, давай…
Митрофанов уселся рядом с таксистом — «Волга», залихватски развернувшись, покатила в сторону Тушина…