Водитель салатной «Волги» с таксистскими шашечками оказался на редкость предупредительным и внимательным, чтобы не сказать услужливым — едва только пассажир в белоснежном костюме хрустел открываемой пачкой сигарет, таксист заботливо щелкал зажигалкой; едва тот лишь мельком взглянул на магнитолу — новенькую, явно дорогую для этой побитой тачки, — он уже вежливо поинтересовался:

— Что поставить?

— А у тебя что — на любой вкус, что ли, есть? — немного удивился Заводной.

— В нашем деле главное — угодить клиенту, — принялся объяснять водила свои взгляды на нелегкий таксистский труд. — Чтобы и тебе, и мне интересно было. А для клиента самое главное — грамотный сервис… Так что из музыки поставить?

— Ну, тогда… Тогда что-нибудь такое, мурчащее, — пассажир вольготно вытянул ноги и сделал характерный жест пальцами. — И погромче. Въезжаешь?

Сидевший за рулем понятливо покачал головой, улыбаясь чему-то, поискал нужную кассету, сунул ее в щель магнитолы, небрежно щелкнул кнопкой — сперва из динамиков послышался шелест ленты, а затем хриплый и доверительный голос запел, заурчал, с невероятными подвываниями, нарочито коверкая слова на хулиганский манер:

Что поделать — во времена всеобщего вырождения нравы падают, а интересы мельчают; нынешние дворовые тинейджеры бренчат на гитарах исключительно блатную романтику — в отличие от незамысловатых творений студенческой, походной да любовной лиры, столь популярной некогда у их родителей. Все, где надо, где не надо, гнут пальцы на уголовный манер, все трындят о каких-то неизвестных, но грозных бригадах и мифических авторитетах, с которыми якобы дружны. Наверное, пройдет еще совсем немного времени, и на школьных уроках музыки и пения будут изучать не Моцарта и Шостаковича, а Шуфутинского с Кругом.

Ровно гудел двигатель, салатная «Волга» быстро приближалась к Тушино, ловко маневрируя в перенасыщенном автомобилями центре Москвы.

То ли от этой уверенной езды, то ли от приятной хрипотцы голоса блатного менестреля Заводной немного успокоился. Ничего страшного, все образуется — вон, в Польше, когда он узнал о задержке дорожными ментами первой партии груза, очко сыграло…

И ничего, развели ситуацию.

К тому же, Коттон наверняка не знает, что его засекли, а это только на руку.

Машина, неожиданно резво обогнав микроавтобус, мгновенно перестроилась в левый ряд — многоопытный водитель в последний момент успел проскочить под стрелку светофора. По всему чувствовалось, что он отлично знает эту дорогу — наверняка Заводной успевал в Тушино раньше, чем планировал. Тут, на второстепенной улице движение было не таким интенсивным — теперь машина неслась, подпрыгивая на рытвинах.

Митрофанов покрутил ручку магнитолы — народный исполнитель заорал болезненно-надрывно, во всю пропито-прокуренную глотку:

— Не надо так громко, Заводной, — неожиданно произнес водитель.

Притормозив, «Волга» неожиданно юркнула в какой-то двор — пассажир, донельзя удивленный тем, что его погоняло откуда-то известно таксисту, застыл с открытым от удивления ртом.

— Ч-ч-что?..

— Я не люблю слушать музыку громко, а тем более такую, — таксист, заехав в безлюдный глухой тупичок, остановил машину и резко обернулся к пассажиру: теперь сидевший за рулем человек меньше всего походил на типичного пролетария московских дорог. Сеть тонких, почти невидимых паутинных морщинок, тяжелый взгляд немного прищуренных серых глаз, в которых зарницами играли стальные огоньки, тонкие поджатые губы…

Не в силах вынести этого взгляда, Заводной инстинктивно дернул ручку двери, чтобы выбраться из машины — дверь не поддалась: видимо, машина запиралась изнутри каким-то хитрым способом.

— Двери заблокированы, стекла в машине небьющиеся, — спокойно предупредил Лютый возможные действия своего пленника. — А вот музыку, пожалуйста, все-таки сделай тише, а еще лучше — выключи совсем. Я не желаю слушать подобное уродство…

Рука пассажира медленно и незаметно потянулась во внутренний карман белоснежного пиджака — туда, где наверняка лежало оружие, однако воспользоваться им Заводной уже не смог: точный удар ребром ладони по острому кадыку — Митрофанов принялся судорожно хватать воздух, словно вытащенная на лед рыба, а Максим уже вытаскивал из внутреннего кармана пиджака снятый с предохранителя пистолет Макарова.

— Дергаться тоже не советую, — выключив магнитолу и выждав, пока пассажир понемногу придет в себя, деловито посоветовал Максим. — К тому же, спешить тебе больше некуда. Твой тушинский друг Хвост теперь лежит мертвый в багажнике собственного «форда» — баловался пацан со шприцом, наверное, хотел встать на путь исправления, медбратом в детский дом устроился… И добаловался вот. Образования не хватило. — Оценив реакцию Митрофанова, Нечаев продолжил: — А другой твой приятель, некто Чирик, со своей татуированной подружкой — какая жалость! — по неосторожности отравился газом в собственной квартире в Сокольниках. Чайник поставили на плиту, а конфорку зажечь забыли. Типичный несчастный случай. Зря ты Хвосту на пейджер все это время наяривал, зря сообщал, где тебя искать. А чтобы ты мне поверил, смотри…

Водитель снял с пояса пейджер покойного Ивлева, нажал кнопку — на зеленоватом экранчике появились те самые нетерпеливые, угрожающие сообщения, которые Митрофанов посылал каких-то полчаса назад.

Постепенно Заводной начал приходить в себя — после всего происшедшего, после предъявленного ему хвостовского пейджера в правдивости слов этого странного и страшного человека сомневаться не приходилось.

Кто он — из ментовки, из «конторы»?

Откуда ему все известно?

И главное — чего он хочет?!

Как известно, человек ничего так не боится, как неизвестности, и потому Митрофанов, глядя на водителя с невыразимым ужасом спросил:

— Что ты хочешь?..

— А вот об этом мы и поговорим… — с этими словами Нечаев быстро извлек из кармана какую-то ветошь, смочил ее чем-то из небольшого флакончика и, сдавив запястья Заводного, накинул мокрую тряпку ему на лицо…

В лесу обычно темнеет быстро — много быстрей, чем в городе, где подчас еще засветло зажигают фонари и огни разнузданной рекламы. Сперва раскаленный солнечный шар едва-едва цепляется за верхушки корабельных сосен, а затем, качнувшись, словно проваливается вниз. Невидимая сила прижимает его к влажной земле, к уже начинающей выгорать траве, к муравейникам, к поваленным наземь сухим деревцам, к пахнущей хвоей и грибами земле…

Какое-то мелкое животное — скорей всего, одичавшая кошка, выброшенная «гуманными» дачниками за ненадобностью, подняв голову, прислушалась. Хрустнула ветка — по тенистой лесной дороге медленно ехала салатная «Волга» с таксистскими шашечками.

Машина остановилась неподалеку от приземистого строения серого бетона, дверь водителя плавно раскрылась, и из салона пружинисто вышел Максим. Обошел машину, приоткрыл дверку и, поддерживая подмышки одетого в белоснежный костюм пассажира, осторожно выволок его наружу.

Лицо обладателя белого пижонского костюма выглядело неестественно бледным, словно посмертная гипсовая маска. Зверек, испуганно юркнул в кусты — животные, как никто другой чуют аромат приближающейся смерти.

Приземистое сооружение рядом с лесной дорогой было заброшенным советским ДОТом — его строили еще осенью 1941 года, когда танки Гудериана подходили к Москве. Толстые стены и крыша, сквозь которые не проникнет ни один звук, массивная металлическая дверь, безмолвие и безлюдье вокруг — идеальное место, чтобы спрятать такого пленника.

Заскрежетал ржавым металлом отворяемый замок, и Нечаев, поддерживая ватное тело Заводного, поволок его вниз, по крутым ступенькам. Ход шел глубоко под землю — метра на четыре, дверь запиралась изнутри: совершенно очевидно, выбраться отсюда без посторонней помощи невозможно.

Микроскопическое квадратное окошко под высоким потолком, в котором видна лишь густая синева вечернего неба да прозрачные травинки, голые бетонные стены, какие-то полусгнившие, почерневшие от влаги доски, разломанные ящики — такая донельзя унылая картина могла нагнать тоску даже на самого неисправимого оптимиста.

Прислонив тело к скользкой от влаги бетонной стене, Максим вновь поднялся наверх, но спустя несколько минут вернулся — руки недавнего таксиста тяжелил небольшой пакетик.

Поставил его на бетонный пол, перевернул тело, пошарил по карманам пленника.

Ключи, сотовый телефон, бумажник, несколько паспортов на разные фамилии, разрешение на ствол, мятая бумажка с неразборчиво написанным адресом, какая-то видеокассета во внутреннем кармане пиджака… В кармане митрофановских брюк Лютый неожиданно обнаружил небольшой прозрачный пакетик с неким розоватым порошком — эта находка невольно насторожила его.

Тем временем «клиент» понемногу приходил в себя: чуть слышно застонал, затем вытянул ноги, попытался привстать — последнее ему не удалось, и потому Нечаев, достав из принесенного пакета аптечку, а оттуда, в свою очередь, аммиак, сунул под нос Заводного смоченную в нашатыре ватку.

— Ну, оклемался? — ненужная уже ватка полетела в угол подвала.

Заводной смотрел на неизвестного страшными, круглыми глазами — будущее не сулило ничего хорошего.

— Ты… кто?

— Тебе это знать не полагается, — безусловно, Лютый был готов к столь незамысловатому вопросу.

— Ты… из какой бригады? Ты кто? Ты чей?

— Я не из бригады. Я ничей. Я сам по себе. И вообще — задавать вопросы буду я, а твое дело — отвечать.

Самообладание потихоньку возвращалось к пленнику — опершись спиной о стену, он попытался было подняться, но Максим, слегка надавив на плечо Заводного, заставил опуститься на место.

— А вот дергаться не стоит, не стоит… Я тебе об этом уже в машине сказал, — сурово напомнил Нечаев. — Ты далеко за городом, люди тут не ходят, помощи ждать неоткуда… А друзья твои скоро получат по деревянному макинтошу на Хованском кладбище.

— Что тебе надо? Ты знаешь, на кого копыта, бычье голимое, поднял? — непонятно почему Митрофанов впал в амбицию. — Ты знаешь, кто за мной стоит? Да тебя на мелкую капусту порежут, яйца свои сожрешь, сука ты бля… — он не успел договорить — схватив пленника за волосы, Максим легонько стукнул его затылком о стену, и тот мгновенно замолк.

— А разговаривать со мной надо вежливо, — с ледяной невозмутимостью гангстера посоветовал Максим. — Я ведь не говорю тебе таких обидных слов… И, если можно, без обещаний, которых все равно никогда не выполнишь: ты в моей власти, и я могу делать с тобой все, что хочу.

— Что тебе надо? — теперь голос Митрофанова прозвучал чуть-чуть примирительно.

— Мне надо немного. Во-первых — ты должен сказать, где теперь находится твой босс Сухой… Иван Сергеевич Сухарев. Только честно, без утайки, все, что знаешь — я обязательно проверю. Во-вторых — где он спрятал племянницу одного уважаемого человека, Наташу Найденко и в каком она состоянии… И, наконец, последнее: где теперь те сто миллионов баксов, которые…

Пленник перебил его, злобно сверкнув глазами:

— Ничего я тебе не скажу, хоть режь. Ничего я не знаю — ни о Сухом, ни о той малолетке, ни о филках. Лучше у тебя на пике сдохнуть, чем потом с Сухим…

— Очень зря, — безусловно, предусмотрительный Лютый предвидел и подобный поворот событий.

— Это ты зря… Сухой тебя потом на части порвет — помяни мое слово.

— Не порвет, — замок-«молния» портативной аптечки затрещал под пальцами Нечаева, и он извлек из нее два одноразовых шприца.

— Ты… что? — Митрофанов следил за действиями неизвестного с затаенным ужасом.

— Ничего, ничего…

Не глядя на пленного, Лютый, словно опытный медик, сломал головку стеклянной ампулы, быстро набрал жидкость в шприц, выпустил воздух. Затем резким движением закатал белоснежный рукав Заводного…

Безусловно, людей с сильной волей немало — куда больше, чем может показаться с первого взгляда. Такого бей, режь, пытай, гладь по животу раскаленным утюгом, приставляй к гениталиям электроды — будет молчать, как партизан на допросе.

Впрочем, классический набор отечественного рэкетира-садиста конца восьмидесятых — начала девяностых, все эти утюги, паяльники, тиски, лобзики для выпиливания по дереву и прочие инструменты из набора «Умелые руки» давно устарели морально, к тому же, некоторые, особо болеустойчивые клиенты требуют длительного болевого воздействия. Есть средство более радикальное; «качели» не выдержит даже самый мужественный человек…

«Качели» — это когда строптивцу вкалывают внутривенно пять кубиков калипсола, снотворного слабого наркотического действия. Следующий укол — так называемым «винтом», первентином, транквилизатором, который использовали еще в гестапо. После этого наступает шоковое выведение из наркоза. Затем — вновь калипсол, но уже большая доза, и вновь «винт»… Тело человека, которого подвергли такой жуткой пытке, ломает, члены буквально выворачивает, кажется, даже позвоночник готов лопнуть от невыносимой боли, и даже самый мужественный вряд ли выдержит больше десяти минут такой пытки…

Первый укол, и Митрофанов мгновенно «улетел». Лютый закурил сигарету, извлек из внутреннего кармана куртки диктофон, поставил его на запись и вколол первентин — спустя несколько секунд Заводной нелепо задергался, будто бы по его телу прошел электрический заряд огромного напряжения.

— А теперь — говори, — спокойно предложил Нечаев. — Итак — первый вопрос… Где Сухой?..

Тихо, почти бесшумно крутилась лента в миниатюрном черном диктофончике, и Заводной, даже боясь взглянуть на шприцы, разложенные перед мучителем, послушно отвечал на все вопросы: где скрывается Сухарев, каковы его ближайшие планы, где залег Алексей Николаевич Найденко, зачем он понадобился авторитету…

Только насчет денег жертва ничего не знала — видимо, Сухарев и впрямь не посвящал «шестерку» в этот щекотливый вопрос.

— Он точно в Польшу ездил… — облизав пересохшие от страха губы, сообщил Заводной.

— Когда?

— Ну, когда эти рамсы начались — сперва на дороге, затем в Белостоке с «Таиром» и с заводом в Малкиня.

— Зачем?

— Я не знаю… — упал духом истязуемый, подсознательно ожидая очередных «качелей».

— С Наташей что? — скользнув глазами по включенному диктофону, спросил Максим.

— Девчонку эту, Коттоновскую племянницу, на наркоту сильно подсадили, — заторможено произнес пленник. — На «русский оргазм».

— Да?

— Сам видел… Скажут руку поднять — поднимет, скажут ногу — тоже… Хоть трусы снять — все сделает. Она как животное — не думает совсем… Сухой мне сказал, — свистящим полушепотом продолжал говоривший, — мол, это не просто наркотик… Через этот порошок он хочет контролировать всех, кого достанет.

— И он записал Наташу на эту видеокассету? — печально догадался Нечаев, внутренне содрогаясь от справедливости своих давешних предположений относительно истинных целей проекта «Русский оргазм».

— Сухой велел эту кассету с собой захватить… Мол, если Коттон не захочет ехать, чтобы я ему это показал.

— А для чего Сухому ее на «русский оргазм» подсаживать? — Лютый недоверчиво поджал губы.

— Не знаю… Может быть, опыты ставит, может быть, просто вора унизить хочет, — предположил Заводной, затравленно следя за движениями рук своего мучителя.

— Так говоришь, тебя за Коттоном послали?

— Да… — глаза Митрофанова ввалились, словно у мертвеца, ломкие пальцы беспомощно шевелились, словно пленник пытался нащупать в пространстве некую спасительную точку.

— А зачем ему Коттон понадобился?

— Не знаю… Сухой ведь как базарит: он сказал — я сделал.

— Поня-я-ятно…

Вряд ли можно было выудить из Митрофанова еще что-то ценное — но и полученной информации хватало с лихвой. Нечаев не сомневался, что Заводной не соврал — теперь порученец Сухого наверняка понял, в чьи руки он попал, и врать не имело смысла.

— Последнее, — Лютый потряс перед лицом похищенного пакетиком со странным розоватым порошком. — Это и есть тот наркотик?

— Сухой просил, чтобы я Штуке передал, — теперь Заводной был в шоке; с одной стороны — эти страшные инъекции, с другой — неминуемая месть босса за предательство.

— Сиди тут, — рассовав вещи пленного по карманам, Максим кивнул на пакет. — Тут тебе пайка на несколько дней. Цени заботу. Я скоро приеду, а ты сиди тихо и не рыпайся. И никаких резких движений — я тебе не Сухой, я много, много хуже…

Пленник вполне уже мог оценить справедливость последнего утверждения…

Салатная «Волга» с таксисткими шашечками, миновав ряды коммерческих киосков, плавно свернула во дворик пятиэтажки в районе Курского вокзала. Из автомобиля вышел мужчина в кожаной куртке и, закрыв такси, осмотрелся по сторонам — ничего подозрительного не было. Закурив, он неторопливо двинулся в сторону поблескивающей лаком и хромом черной БМВ — то ли бандитского, то ли «конторского» вида.

Спустя несколько минут хищная тачка медленно вырулила на переполненное машинами Садовое кольцо — водитель на всякий случай посмотрел в зеркальце заднего вида, но на этот раз черной тридцать первой «Волги» не было…