Черная БМВ с непроницаемо тонированными стеклами, свернув с Гастелло на улицу Матросская Тишина, остановилась у обочины. Лютый, хлопнув дверцей, направился в сторону известного в Москве следственного изолятора. Он уже знал — минут через двадцать подследственный Митрофанов должен покинуть тюремные стены под подписку о невыезде.

Заводной не заставил себя долго ждать — минут через пятнадцать после появления рядом с тюрьмой антрацитно-черной БМВ нелепая фигурка в лохмотьях, распугивая своим видом многочисленных посетителей, пришедших в СИЗО с передачами к родным и близким, уже медленно пересекала улицу. Походка Митрофанова выглядела несколько странной — она была неестественно скованной и зажатой.

Московский бомж-нищий, наверняка сидевший, заметив явного конкурента, пробормотал по адресу сексуальных меньшинств какое-то замысловатое ругательство и смачно плюнул в его сторону. Мент, стоявший неподалеку, удивленно проводил странного оборванца взглядом и, подумав, достал рацию и что-то произнес.

Спустя минут пять недавний узник следственного изолятора уже сидел в кожаном салоне БМВ. От Заводного остро несло козлом, и это заставляло Нечаева то и дело брезгливо морщиться. Но выбирать не приходилось: слишком многое было теперь поставлено на карту…

Митрофанов выглядел совершенно отрешенным — казалось, он даже не узнал Лютого, с которого и начались его злоключения. Отсутствующий взгляд, вялые движения, красный слюнявый рот — короче говоря, полная прострация.

Лютый, отъехав на несколько кварталов, остановился вновь и, достав из-под сидения прозрачный пластиковый баллон с мутноватой розовой жидкостью, протянул его пассажиру; это была загодя приготовленная ударная порция «русского оргазма».

— Выпей, освежись, — последовала команда. — Замотался, небось, на хате… крыльями махать, — поняв, что он не ошибся, Нечаев продолжил многозначительно: — Ничего, ничего, от этого еще никто не беременел… Давай, пей быстрей, освежайся.

Митрофанов не стал прекословить — механически свинтил пробку, послушно припал тонкими фиолетовыми бескровными губами к горлышку, и острый волосатый кадык быстро заходил под подбородком.

— А теперь слушай меня внимательно, — веско произнес сидевший за рулем, с трудом выдирая из грязных рук пассажира ополовиненную бутылку. — Отныне ты будешь выполнять мои команды.

Глаза Заводного словно бы маслом подернулись, на бледном лице заиграла тихая, блаженная улыбка; по всему было заметно, что этот человек испытывает внезапный приступ настоящего счастья.

— Ты понял? — в голосе Нечаева зазвучали металлические нотки.

— Понял… — эхом ответил тот.

Мягко заурчал мотор — машина, медленно тронувшись, покатила через Сокольники в сторону кольцевой автодороги, на базу «КР»: там с самого утра ожидали и Лютого, и его пассажира…

Врач спецслужбы «КР», маленький, толстенький мужчина в белом халате чем-то неуловимо напоминал жука: то ли полами белого халата, вздымавшегося при каждом его движении, точно крылья, то ли жесткими, топорщившимися усиками. Он взял со столика шприц, набрал из ампулы обезболивающее, выпустил воздух, вколол за ухо пациенту — Заводной лишь вяло поморщился: при этом блаженная улыбка продолжала блуждать по его лицу.

— Стрижка у него слишком короткая, заметно будет, — прикидывал Лютый, стоя рядом с Митрофановым и следя за манипуляциями доктора.

— Микрофон миниатюрный, я за ухо под кожу вошью и под небольшую опухоль замаскирую, — бросил врач, и по его тону Нечаев догадался, что подобные вещи тому уже приходилось делать не раз.

Лютый взял микрофончик — небольшая круглая таблеточка, не больше элемента электронных часов, только немного тоньше. Он уже знал, что микрофончик одноразовый, и хватит его не больше, чем на трое суток. Минус — сутки на первичное заживление. Значит, за оставшиеся двое суток надо будет успеть все, что он наметил.

А наметил он многое…

Как ни странно, но главная роль в задании Прокурора отводилась именно Митрофанову. Зомби, тряпичная кукла, марионетка в чужих руках, но в то же время — человек, вхожий к Сухареву. Теперь, вспоминая тот заброшенный ДОТ в лесу, где Заводной был подсажен на «русский оргазм», Максим лишь довольно улыбался — после операции Нечаев получал в руки настоящую радиоуправляемую бомбу; микрофончик и вживлялся за ухо с тем расчетом, чтобы координировать действия послушного ему Митрофанова на расстоянии.

— При воспроизведении не будет мешать? — Максим имел в виду кожу и пластырь.

— Не должно, — категорически заверил хирург, откладывая в сторону окровавленный скальпель, — слышно будет только ему. Черепная коробка выполняет роль своеобразного резонатора. И дальность приличная — до трех километров.

Напоминающий жука врач продезинфицировал металлическую таблетку спиртом и вставил ее в аккуратный надрез за ухом, после чего наложил скобу, смазав рану какой-то заживляющей мазью.

— Через сутки можете получать, — хмыкнул он, накладывая пластырь. — Ничего, не помрет…

Черная БМВ с тонкой антенной на крыше неслась по Калужскому шоссе.

Лютый сосредоточенно следил за дорогой; пассажир безучастно смотрел впереди себя. Иногда водитель бросал на него короткие взгляды — в профиль ранки за ухом не было заметно. Впрочем, небольшое утолщение на коже, скрытое пластырем, можно было принять за обыкновенную опухоль; вряд ли бы она вызвала подозрения Сухого.

Подозрения могло вызвать другое: поведение Митрофанова. Сухарев, видевший воздействие даже небольшой дозы «русского оргазма» на Наташу Найденко, наверняка мог бы заподозрить что-нибудь неладное: невпопад сказанное слово, неуместный жест, а особенно — неестественно счастливое выражение лица — все это могло бы вызвать подозрение… Такие вещи скрыть невозможно, а тем более — от опытного Сухого, который прекрасно знал, на что способна и на что неспособна его шестерка.

Неожиданно зазвонил сотовый телефон — Максим торопливо извлек из нагрудного кармана черную коробочку, щелкнул кнопкой.

— Алло…

Звонил Прокурор — естественно, он был в курсе планов Лютого. Конечно же, он не совсем верил в успех — план Нечаева выглядел чересчур смело, чтобы не сказать — фантастично. Но ведь и требования Прокурора выглядели не менее смелыми…

Новости были следующие: сегодня днем во дворике одного из домов по Кропоткинской набережной была взорвана машина — труп водителя идентифицировали, им оказался Рябина.

— Этого и следовало ожидать, — подытожил Прокурор — в голосе его послышалось плохо скрываемое злорадство. — Умным захотел быть, не по зубам кусок заглотил… Его просто убрали, как лишнего свидетеля.

— Кто убрал?

Прокурор многозначительно промолчал, и по этому молчанию Нечаев понял, что спросил лишнее.

— А Коттон? — поинтересовался Лютый, обгоняя грузовик.

— Его местонахождение уже известно, — спокойно ответил звонивший. — Там двое людей Рябины, они еще ничего не знают. Людей этих придется ликвидировать — они владеют слишком серьезной информацией. А Найденко просто объяснят, что он стал жертвой внутриклановых бандитских разборок…

— Бандитских? — сидевший за рулем даже не скрывал иронии, вкладывая в это понятие достаточно прозрачный подтекст.

— Тем более, что о «КР» ему ничего неизвестно, — кремлевский абонент начисто проигнорировал иронию собеседника. — Для приличия продержат в изоляторе временного содержания несколько часов, и выпустят — у РУОПа на Алексея Николаевича ничего нет.

— А как же деньги? — Нечаев не сомневался, что теперь Прокурор так просто не слезет с вора.

— А это уже не ваша забота, — возразил Прокурор с едва заметным раздражением, и Лютый понял, что зря задал этот вопрос. — Занимайтесь Сухаревым…

Замелькали синие указатели — до городка, где теперь сидел Сухарев, оставалось не более пятнадцати километров…

На бесцветном, словно выгоревшая на солнце солдатская гимнастерка, небе не было ни облачка. Легкий ветер со стороны недалекой речки едва шевелил ветви деревьев, навевая на немногочисленных жителей этого захолустного городишки скуку и лень.

И лишь одному человеку во всем городке было не до отдыха…

Сухой тонул — он ощущал это явственно, отчетливо, но никто не мог бросить ему спасательный круг. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих — общеизвестная и непреложная истина.

Вот сейчас, сейчас — еще несколько конвульсивных движений, несколько попыток выплыть наверх, и конец — в легкие натечет холодная зловонная вода, и потянет ко дну, и над головой сомкнутся сферические круги…

Блестящий многоходовый план, который был им задуман и почти доведен до логического завершения, рушился, как ветхая хибара под напором урагана.

Отправляя Заводного к Найденко парламентарием, Сухарев надеялся договориться. У него было все — технологический пакет по производству «русского оргазма», купленный на корню городок, который он надеялся превратить в некое подобие боярской вотчины, сбытчики и потенциальные потребители розового порошка. Не было только денег — огромных, фантастических сумм, необходимых для того, чтобы начать завоевывать рынок.

Тогда, в Польше, офицер Службы Бясьпеки пан Анжей провел его, как младенца. Поляки с удовольствием ликвидировали заводик в Малкиня, но затем непонятно почему наехали на «Таир», фирму-посредник, через которую неизвестные, но влиятельные люди Москвы передавали сто лимонов баксов наличкой. Поляки деньги не взяли — наверняка побоялись связываться с Кремлем (а то чьи же это деньги?!), тем более, что на опломбированных ящиках с валютой стоял гриф «Российская Федерация. Посольство в Варшаве. Дипломатическая почта». Назад, к вкладчикам деньги не вернулись — Сухарев выяснил это по своим каналам. Стало быть, СБ вошло в контакт не только с ним, но и с его соперником, завязанным на проект с другой стороны.

Он, Сухарев, нанес несколько отличных упреждающих ударов: сперва похитил племянницу Коттона, а затем перестрелял большинство влиятельных московских бандитов; о кровавой бойне в дорогом ресторане центра столицы вспоминали до сих пор.

Первое имело целью грубо и нагло шантажировать любящего дядю (мол, вкладывай деньги в проект, а там как-нибудь поделим); второе — насмерть запугать оставшихся в живых врагов плюс — переадресовать на себя доходы с тех богатеньких бизнесменов, которым покойные ставили «крышу». Второй вариант был запасным, если все-таки Коттон не согласится (в это верилось слабо), можно было попытаться вложить в проект лавье подконтрольных ныне трастовых компаний, банков и фирм.

Первое не сработало; Заводной вместе с видеокассетой, которая должна была поставить влиятельного вора на колени, исчез.

Оставалось второе — но для того, чтобы собрать такую огромную сумму, требовалось время, и немалое. Да и тут могли возникнуть непредвиденные сложности.

А тогда пришлось бы начинать по-новому, едва ли не с нуля; время, как известно, конвертируется в деньги и никогда — наоборот. Зачем же было покупать этот паршивый городок, зачем было вкладывать кучу лавья в будущее производство?! Получалось, что огромная машина, созданная им под «русский оргазм», уже работала, но вхолостую. А это означало, что деньги оказались замороженными — стало быть, хозяин нес огромные убытки.

Убытки, потеря прибыли — слова, которые как никакие другие создают ощущение сродни тому, которое бывает, когда идешь ко дну.

Авторитет, по своему обыкновению, сидел в раскладном шезлонге, рядом со входом в коттедж. Настроение было мрачно-решительным, и об этом свидетельствовало все: и отсутствующий взгляд, и налитые кровью глаза, и нервные движения, которыми он вертел на пальце любимый перстень с булыжным бриллиантом…

Даже не обернувшись, он резко бросил своему охраннику-«быку» — огромной низколобой горилле с руками ниже колен:

— Как Заводной нарисуется — ко мне сразу. — В глубине души он еще надеялся, что Митрофанов все-таки объявится.

— Му-гум, — привычно промычала горилла.

— Вы ему в Москву звонили?

— Да и звонили, и Штука пацанов посылал, и все накидки прокачали: нигде нет, — невозмутимо отвечал телохранитель. — Как сквозь землю…

— М-да, — скривился Сухарев. — Связался на свою голову с идиотом.

Авторитет, лениво взяв со столика стакан, протянул руку: наученный качок-телохранитель плеснул туда апельсинового сока.

— Жарко сегодня, — Сухой пил жадно, и желтая жидкость стекала у него по подбородку.

Гориллообразный качок понял это как просьбу добавить и вновь потянулся за пакетом с соком — Сухарев вальяжно протянул стакан и поднял голову…

Густой апельсиновый сок стекал по пальцам, натекал в кроссовки, но ни он, ни охранник, инстинктивно повернувший голову по направлению взгляда хозяина, не замечали этого.

Перед витой чугунной калиткой стоял Митрофанов…