Над землей медленно, незаметно и неотвратимо сгущались липкие, как запекшаяся кровь, сумерки. В чернильно-черном небе тревожно полыхали зарницы, и отблески их отражались на коричневом глянце стеклопакетов небольшого, но дорогого подмосковного ресторанчика.

Совсем иная атмосфера царила за этими непроницаемо-коричневыми стеклами: атмосфера спокойствия, уверенности и себялюбивого комфорта. Необъятный зеленый бильярд со свисающим над ним низким абажуром, стол с изысканной выпивкой и разнообразной закуской, негромко звучащая музыка…

За столом сидело пятеро, они перебрасывались ни к чему не обязывающими фразами, шутили. Сотрапезники производили впечатление людей, отлично знавших, для чего они тут собрались, но по непонятно каким причинам откладывающих самое главное на потом.

Председательствовал невысокий, кряжистый мужчина, лет сорока — бритая яйцеобразная голова, мосластые руки, тяжелый взгляд, выщербленные мелкие зубы, эдакий Соловей-разбойник. Сидевший слева производил куда более приятное впечатление: открытое, еще молодое лицо с постоянной, будто бы приклеенной полуулыбкой, прямой тонкий нос, русые вьющиеся волосы — весь его облик почему-то невольно воскрешал в памяти иллюстрации к романам из жизни российского купечества. Двое других, напротив председателя, были явными кавказцами: острые горбатые носы, глубоко посаженные черные глаза, горящие углями, волосатые руки; сросшиеся черные брови кавказцев делали их неуловимо похожими друг на друга — особенно теперь, в липкой полутьме. Ну, а восседавшим справа от председателя почтенной компании был никто иной, как Алексей Николаевич Найденко, уважаемый вор в законе Коттон.

Повод, ради которого в подмосковном ресторанчике собралась почтенная воровская сходка, был более чем серьезен: старый пахан сообщил, что хочет завязать, навсегда уйти на покой. И не уважить такого человека было невозможно.

Ненавязчивая предупредительность и неподдельное уважение друг к другу, царившее за столиком, невольно наводило на мысль: люди, собравшиеся тут, знакомы между собой не первый год, они доверяют друг другу так же, как и себе, взаимно чтут заслуги других перед воровским сообществом; от таких, как эти — не то, что косяка, мелкого рамса ожидать невозможно.

— Ну что, Крапленый, — улыбнулся русоволосый, — давай за Леху…

Его рука потянулась к бутыли «Пшеничной» — спустя минуту, когда стопочки собравшихся были наполнены, мужчина с яйцеобразной головой, отзывавшийся на погоняло Крапленый, неожиданно поднялся со своего места и, держа стопарик на весу, предложил:

— Не каждый день мы провожаем вора на покой… А уж тем более такого, как Леха. Хочу выпить за тебя, Коттон. Жизнь ты провел тяжелую, но правильную. Воровская судьба — злодейка, но ты сам выбрал свой крест и никогда не жаловался на жизнь. Сколько тебя помню — никаких косяков, никакого сучества не видел. С первой же ходки правильно себя поставил, на второй — короновали тебя на вора, а на третьей, на чудной планете Колыме, ты смотрящим был. И те пацаны, что на твоей зоне сидели, о тебе только хорошее слово говорили. Если бы все были такими, как ты… — не найдя подходящего сравнения, Крапленый чокнулся сперва с вором — бережно, словно боялся разбить его стопочку, а затем, со всеми остальными — те, естественно, также поднялись, демонстрируя к пахану неподдельное уважение.

— Ну, что я могу сказать, — Алексей Николаевич, обвел сотрапезников потеплевшим взглядом. — Спасибо вам за хлеб-соль, спасибо вам за гостеприимство ваше, спасибо на добром слове, пацаны.

Сотрапезники скромно заулыбались.

— Да ладно тебе… Чтобы мы такого человека по чести не приняли…

— Я хочу сказать, почему решил уйти на покой. Здоровье уже не то, воровать не могу, сил прежних нет… Вор должен воровать. А потом — самое главное: стар я стал, не понимаю нынешней жизни. И не пойму уже никогда — мозги, наверное, окостенели. Порядки дурные, «понятия» херятся в открытую, «апельсинов» развелось, что ментов поганых. Молодежь на наше место приходит — наглая, тупая, самоуверенная. Для меня любая пересылка, любая «хата» — дом родной, а они ко мне без уважения, — с горечью продолжал вор ответное слово. — Время такое паскудное настало, трудное время и подлое, такое, что хуже не бывает. Самое страшное, что я понял: теперь все или почти все живут только ради денег. Все продается и покупается. А ведь не все, пацаны, делается в жизни только за деньги. Есть и другие вещи — совесть, принцип… — продолжая держать стопку на весу, старик обвел взглядом татуированный синклит, словно ища поддержки — друзья закивали. — Такое ни за какие деньги не купишь. И самое паскудное в том, что эти деньги разлагают народ. И страшно разлагают, притом. Все хотят быть не самими собой, а невесть кем, все в какие-то игры играют — а ни правил, ни смысла в этом не видят и видеть не желают. Вы ж знаете — я сюда прямо из ментовки приехал, псы из РУОПа замели. Там у них какие-то непонятки с конкурентами получились, какая-то новая структура «КР» появилась… Я о ней рассказывал. — Присутствовавшие закивали. — Посмотрел я на хате ИВС, чо творится, чо творится: какие-то малолетки матерятся, посылают друг друга, блатные песни бормочут, подвывают, как помойные собаки, пальцы друг перед другом гнут, блатными хотят казаться. Пальцы гнуть теперь все научились, а вот за слова и поступки свои отвечать — нет. А кому все это надо? Какой-то сумасшедший дом получается, бардак, а в бардаке — еще один бардак.

Друзья понимающе поджали губы, мол, сами знаем, что ж поделаешь: другие времена, другие песни.

— И потому я решил завязать. Уйду на покой, куплю домик, буду сельским хозяйством заниматься, овощи да корнеплоды выращивать. Да попробую Натаху, племянницу свою любимую, на ноги поставить. Вы ж знаете, что с ней та паучина натворила, — голос старика немного потускнел. — Так что если у кого есть ко мне предъява, если я кому-нибудь что-то должен — скажите сразу…

— Да что ты, дядя Леша, — с едва уловимым акцентом произнес один из кавказских воров, — это мы тебе все по гроб жизни должны… Спасибо тебе, дядь Леша, что ты вообще на белом свете есть. Сколько раз, когда у меня ситуация хреновая была, думал: а как бы Коттон на моем месте поступил бы? И знаешь — помогало.

Собравшиеся наконец выпили — стоя.

Минут через десять, после традиционного тоста «за пацанов, которые теперь у «хозяина», Найденко предложил неожиданно:

— А теперь о делах наших скорбных давайте переговорим. Я ведь говорил вам, что все-таки должен напоследок кой-что отдать…

Разумеется, присутствовавшие уже знали о последнем деле старика, но молчали: напоминание подобных вещей уважаемому человеку было бы вопиющим нарушением неписаной блатной этики.

Коттон отодвинул тарелки и рюмки в сторону и, достав из-под стола кейс крокодиловой кожи, щелкнул золотыми замочками.

— Тут все ксивы на то самое лавье, — негромко прокомментировал он. — Номера счетов, подставные фирмы, на которые эти счета открыты, банки, ну, и все такое. Я-то в это не въезжаю — Макинтош покойный занимался.

Крапленый, по праву хозяина, взял бумаги, просмотрел их деловито — по всему было видно, что он неплохо понимает банковское дело. На его лице, как и подобает настоящему «авторитету», не дрогнул ни один мускул. Пробежав документы глазами, он ровным голосом спросил:

— На сколько здесь?

— Чуть меньше, чем на сто миллионов. Правда, еще в Белостоке пришлось взять немного наликом. Двадцать штук я потратил в Польше, четыре штуки — тут. Еще минус — новый сотовый телефон, без него было не обойтись. Старуху мать покойного Макинтоша подогрел — минус пятьдесят тысяч. И еще около трех штук я потратил на гостиницы, жрачку и разные мелочи, оставшиеся филки здесь, — старик достал из кармана потертый кошелек, вынул из него несколько купюр разного достоинства, бросив их в раскрытый кейс.

— Оставь, — рука Крапленого протянулась в предупредительном жесте, — это мелочи. Ты же уважаемый человек!

— Правильно сделал, — со скрытым восхищением поддержал старика русоволосый, — жест достойный настоящего жулика: все на бочку, а после раздербан.

Коттон рассказывал о последних событиях с достоинством, но не без сдержанного гнева — особенно, когда речь заходила о Сухом.

— Да ладно тебе. Менты его, вроде, накрыли. Там какая-то непонятка вышла, — прокомментировал русоволосый, — то ли на иглу подсел, то ли еще что. А Заводного, шестерку ту долбанную, на хате «матроски» опустили. Мне потом подробную маляву прислали — теперь по жизни будет крыльями хлопать.

Крапленый, захлопнув крокодиловый кейс, отложил его в сторону и, разлив по стопочкам водку, провозгласил тост:

— За нас, за воровское братство…

Теперь оставалось немногое: наколоть на предплечье Коттона специальный портак — змею, обвивающую кинжал с головкой опущенной вниз, да замастырить кресты на куполах; «кольщик» уже дожидался в соседней комнате.

— Дядь Леша, — произнес русоволосый с чувством. — Мы ведь не первый год корефанимся. Если что, если проблемы какие — обращайся. Всегда рады помочь.

Два автомобиля, сверкая рубинами габаритных огней, мчались по шоссе в направлении столицы.

В головном темно-бордовом «ниссане» сидела охрана Крапленого — коротко стриженные амбалы со значительными лицами. Толстые шеи, накачанные мышцы, короткоствольные автоматы, лежавшие на коленях, — все это красноречиво свидетельствовало, что катившему на втором автомобиле не о чем беспокоиться.

Во второй машине — роскошном навороченном «ягуаре» — сидели Крапленый и тот самый русоволосый; последний жест Коттона настолько впечатлил его, что он до сих пор продолжал восхищаться стариком:

— М-да, старая гвардия… Вот это человек, вот это вор! — закурив, он опустил стекло, бросив пустую пачку на дорогу. — Не то, что нынешние говноеды…

— М-да, Тихон, таких людей, как Лexa, больше нет, — Крапленый, сидевший рядом, провел руками по крокодиловой коже кейса, лежавшего у него на коленях. — И долго еще не появится. Знаешь, а мне вообще жалко, что он на покой уходит.

— Его право, — покачал головой тот, кого яйцеголовый назвал Тихоном. — Никто из нас не может кинуть ему в этом предъяву.

— Да уж…

Неожиданно слепые конусы электрического света фар выхватили из темноты милицейский «форд» в полной боевой окраске; рядом с ним, белея портупеей, стоял гаишник с поднятым жезлом.

— Передай по рации пацанам, чтобы остановились, а мы дальше поедем, — Крапленый тронул водителя за плечо.

Тот исполнил распоряжение, однако гаишник невесть почему остановил и «ягуар».

Крапленый ткнул толстым пальцем в кнопку стеклоподъемника, высунулся наружу и недовольно спросил:

— Чего там?

Рука сержанта рыбкой взлетела к головному убору.

— Проверка. Оружие, наркотики — есть?

— Наркотиков — нет, на оружие — разрешение, — ответил за пахана водитель.

— Прошу всех предъявить оружие и документы на него, — на редкость категорически приказал гаишник и, обернувшись назад, в сторону «форда», сделал какой-то непонятный знак рукой.

— Что — беспределом занимаемся? — амбициозный Крапленый, очень недовольный тем, что это ночное мусорское животное прервало его беседу с Тихоном, был готов вспылить. — Мало, что на Москве деньги косите, так уже и на больших дорогах разбойничаете? Позови-ка сюда своего начальника, я с ним…

Он не успел договорить: где-то совсем рядом раздался противный ухающий звук, с которым обычно стреляет армейский гранатомет. «Ниссан» охранников внезапно как бы подпрыгнул… Машина встала на дыбы и плавно, будто бы в замедленной киносъемке, переворачивалась на левый бок — на капот «ягуара» дождем брызнули осколки.

Спустя несколько секунд хозяин дорогой британской машины, Тихон и водитель уже лежали, уткнувшись лицами в нагретый за день асфальт; над ними, вскинув автоматы, стояли мужчины в пятнистых камуфляжах и черных вязаных шапочках с прорезями для глаз.

А со стороны якобы гаишного «форда» уже выходил какой-то человек. Поправляя то и дело сползавшие с переносицы очки в старомодной золотой оправе, он подошел к открытой задней дверце, взял с сидения крокодиловый кейс и, включив в салоне свет, щелкнул золотыми застежками. Зашелестели страницы — выражение лица Прокурора сделалось предельно сосредоточенным.

— Думаю, что техническая сторона дела для меня не представит большого интереса, — даже не взглянув на мнимого сержанта милиции, произнес он. — А теперь отвезите меня в Москву…

Мелодичный бой дорогих антикварных часов, стоявших в комнате, наполнял своим звуком огромную пятикомнатную квартиру престижной сталинской высотки на Котельнической набережной.

Хозяин квартиры, известный в Кремле как Функционер, нехотя поднялся с дивана, сбросил с себя плед в шотландскую клеточку, прошел в холодную кафельную ванную, похожую на операционную, плеснул в лицо ледяной воды, с удовольствием растерся шершавым полотенцем.

Настроение было приподнятым: два часа назад ему позвонил Прокурор и радостным тоном предложил забрать не только деньги, но и всю технологическую документацию на «русский оргазм». Тон Прокурора не оставлял сомнений в том, что так оно и будет, он всегда пользовался репутацией человека кристальной честности.

Хозяин квартиры прошел на кухню, поставил кофе, и тут же зазвонил домофон: охранник, сидевший внизу, сообщил о прибытии гостя.

— Проводите его ко мне, — скрипуче приказал Функционер и, предвкушая нечто очень приятное, взял приготовленный кофе и отнес его в гостиную.

Прокурор был весел и ироничен — как и обычно.

Привычное рукопожатие, привычные расспросы о делах, здоровье, проблемах…

— Ну, ты ведь знаешь обо всех моих проблемах, — хозяин давал понять, что теперь пора перейти к самому главному.

Щелкнули золотые застежки кейса крокодиловой кожи — перед Функционером легла растрепанная папка.

— Тут твои деньги, — лучась доброжелательством, произнес Прокурор.

— В смысле?

— Номера счетов, фиктивные фирмы, банки и прочее. А тут, — на столе, между кофейными чашечками оказалась дискетница, — та самая информация, о которой мы говорили…

— Значит, мы сможем заниматься «русским оргазмом» самостоятельно? — понял хозяин.

— Вы — сможете, — Прокурор явно давал понять, что выходит из этого дела, — если…

Функционер сдвинул брови.

— Если что?

— Если возьмете в нагрузку еще и вот это…

В руках Прокурора оказалась видеокассета — самая обыкновенная, вроде тех, которые продают в любом коммерческом киоске.

— А что тут?

— Шоу. Самое замечательное шоу из всех, которые мне приходилось видеть.

— В смысле? — в голосе хозяина засквозило явное беспокойство.

— А ты посмотри, посмотри…

Хозяин сунул кассету в щель видеомагнитофона, включил телевизор…

Какой-то странный мужчина с отсутствующим взглядом смотрел прямо в объектив и говорил, говорил…

— Кто это?

— Криминальный авторитет новой формации Иван Сергеевич Сухарев, он же Сухой, — спокойно комментировал гость, — это он дает показания. Кстати, ни одного неверного слова. Исключительно правдиво. Он вообще стал очень честным, этот Сухарев… Между нами говоря, — продолжал Прокурор тоном человека, собиравшегося поведать какую-то страшную тайну, — он находится под воздействием препарата. Это — пожизненно, противоядия нет и вряд ли когда будет. Он навсегда останется таким.

То, что поведал с телеэкрана Сухарев, бросило Функционера в холодный пот. Мелькали фамилии, имена, должности, но самое страшное: Сухой деловито, словно давя клопов, рассказывал о воздействии препарата на психику. Было странно слушать подобное от человека, который сам пребывал в подобном состоянии.

Неожиданно Функционер поймал себя на том, что его прошиб пот — холодная капелька медленно скатывалась между лопаток, неприятно щекотала спину.

— Ты… шутишь? — хозяин механически щелкнул кнопкой — изображение на огромном экране, собравшись в точку, исчезло.

— Нет.

— Ты… ты… — он принялся глотать ртом воздух, словно вытащенная на лед рыба.

— Только не надо второго инфаркта, — произнес Прокурор холодно. — Впрочем, это я тоже предусмотрел. Карета реанимации на всякий случай стоит внизу, под окнами.

— Ты…

— Нет, ты, — неожиданно воскликнул Прокурор. — Ты хотел загнать человечество кнутом в рай? Да? Хорошо, — он демонстративно придвинул хозяину крокодиловый кейс. — Вот тебе дискеты, вот деньги. Можешь снять их в любой момент. Но тогда разразится страшный скандал, и одной лишь отставкой ты не отделаешься! Неужели тебе не понятно: если ты заберешь эти деньги, то тем самым признаешь, что вкладывал их в проект?!

Лицо Функционера побагровело, огромным усилием воли он взял себя в руки.

— Что… что ты хочешь?

— Чтобы ты выбрал. Или деньги, формулы, технология — но скандал. Или ты ничего не вкладывал… ну?

…Спустя десять минут желтый реанимобиль с надписью «АМБЬЮЛАНС», вспарывая тишину набережной пронзительной сиреной, отъезжал от сталинской высотки.

Мужчина в очках, проводив спецмашину взглядом, подошел к черному лимузину с российским триколором на госномере.

Открыл дверцу, устало опустился на сидение и, закурив, бросил водителю:

— Поехали.

— Домой везти? — не понял тот.

— Нет, в Кремль… У меня на сегодня много работы.

Машина Прокурора ехала небыстро, без привычного завывания сирены и всполохов мигалки — пассажир, глядя по сторонам, растерянно поглаживал шершавую поверхность крокодилового кейса…