В семнадцать лет не ходят, а летают. Весна, молодость, беззаботность; лучится васильковое небо над головой, играют солнечные блики, прозрачный воздух весны кружит голову и немного пьянит, как шампанское. В семнадцать все впервые!.. Хрустальным от счастья голосом заливается птица за открытым окном, и цветет сирень во дворах, и кажется — впереди все также безоблачно и светло, и нет в мире зла, а только цветы и улыбки, и радуга над головой, и так будет всегда, вечно…
Молоденькой девушке с пышной копной светло-каштановых волос, которая стояла теперь на последней в своей жизни школьной линейке, было как раз семнадцать. И все в ее жизни было в первый раз: и аттестат, и школьный бал, на который она собралась сегодня вечером… Была, конечно же, и первая любовь (как же без нее в семнадцать!), но выпускница не чувствовала себя счастливой; скорей, наоборот — самой несчастной на всем белом свете.
Девочку, стоявшую на школьной линейке под лучами майского солнца, звали Наташа Найденко, и не было, наверное, не единого мальчика в ее классе (а также в параллельных), который хоть раз бы в нее не влюбился. Небольшая, хрупкая, большеглазая, с удивительно правильными чертами лица, приветливая, непосредственная в естественном девичьем кокетстве — она вызывала доброжелательное отношение к себе абсолютно у всех: от самых прожженных хулиганов-двоечников, имевших привычку распивать на большой перемене в школьном туалете дешевый портвейн, до директора школы, пожилого и жутко строгого физика, лепившего двойки и колы всем подряд. Сколько записок с признаниями в любви получала Наташа на уроках и после них, сколько мальчиков дрались между собой за право донести ее портфель до дома, сколько их, гиперсексуальных, угреватых и неуклюжих, терзалось по ночам от игры воспаленного воображения!
Но девочка, одаривая всех без исключения стеснительной улыбкой, оставалась такой же ослепительной и недоступной для поклонников.
Так продолжалось все время — вплоть до окончания школы. Школа, где училась Найденко, была специальной, элитной — именно потому и последний звонок, и выпускные экзамены, и вручение аттестатов происходило тут намного раньше, чем в обыкновенных.
— В этот знаменательный, торжественный день… вступаете в новую, взрослую жизнь… идти по жизни с гордо поднятой головой… никогда не забывать то разумное, доброе, вечное, что вы почерпнули тут, в родной школе… — донеслись до ее слуха слова строгого директора, многократно усиленные динамиками.
Наташа вздохнула и, опустив руку в карман, нащупала разодранный конверт. Там лежало письмо, его написал ей тот, единственный и неповторимый, которому, как неподдельно искренне утверждала в разговорах с подругами девочка периода полового созревания, «навечно принадлежали ее душа и сердце».
Звали этого счастливца Максим Нечаев, и было ему тридцать два года. Правда, в отличие от прыщавых подростков — одноклассников Найденко, был он далеко не мальчиком, и к его жизненным вехам вряд ли подходило слово «впервые». Куда больше подошло бы слово «бывший». Бывший контрразведчик бывшего Комитета Государственной Безопасности, бывший наемник в одной из горячих точек на Кавказе, бывший сотрудник так называемого «13 отдела», известный под оперативным псевдонимом Лютый, а ныне — осужденный на пять лет лишения свободы в исправительно-трудовом учреждении строгого режима, он был старше Наташи на целых пятнадцать лет, но это совершенно не мешало нынешней выпускнице школы обожать его со всей пылкостью, на которую была способна девушка в таком возрасте.
И было за что…
Познакомились они при весьма драматических обстоятельствах. Однажды, непогожим октябрьским днем 1992 года, Наташа возвращалась домой от подруги со дня рождения. Там девочка выпила шампанского — чуть-чуть, однако даже этого чуть-чуть оказалось достаточным, чтобы у нее с непривычки закружилась голова. Наташа остановилась, случайно опершись о какую-то машину, — истошно завопила сигнализация, и спустя несколько минут рядом возникли два урода: бритые затылки, кожаные куртки, спортивные штаны и очень специфический жаргон не оставляли сомнений в их профессиональной принадлежности. Естественно, бандиты решили изнасиловать малолетку, и уже почти достигли желаемого, но в самый критический момент, подобно джину из доброй сказки, рядом появился Максим. Проучив негодяев, он запихнул Наташу, дрожавшую от страха, в такси и привез домой. Нечаев, не требовавший ничего, даже благодарности, выглядел в глазах ошарашенного всем происшедшем ребенка (тогда девочке было всего лишь пятнадцать) эдаким Робин Гудом, благородным и бесстрашным рыцарем. И надо же было такому случиться, чтобы пути их скрестились вновь…
В эту пору Наташа даже не догадывалась, кем же на самом деле был ее дядя — а дядя Леша, Алексей Николаевич Найденко как раз и появился в их доме через месяц после столь неприятного события. Отмотав в колымском лагере общего режима, где был смотрящим, две «пятилеточки», законный вор наконец-то вернулся в столицу. Дядя Леша был, наверное, единственным (после мамы) человеком, который не чаял в девочке души, младший родной брат пахана, Вася, погиб в автомобильной катастрофе, когда дочь была еще совсем маленькой, и все заботы принял на себя старший брат Алексей. Мысли о маленькой племяннице согревали зачерствелую душу старого уркагана на этапах, в централах, на зонах и пересылках и, наверное, во многом благодаря этим мыслям Коттон сохранил в себе остатки человечности.
Хотя, именно за эту человечность ему пришлось поплатиться — так уж получилось…
Любимая племянница, конечно же, не могла знать полного расклада криминальной колоды Москвы, и уж тем более — подробностей «рамсов» вроде того, что произошел между ее уважаемым татуированным дядей и отмороженным беспредельщиком Атасом, решившим превратить мир в черствую корку для других и белый хлеб для себя.
«Понятия» старых воров так называемых нэпманских, босяцких, были по-своему очень предусмотрительными и дальновидными. По этим самым понятиям настоящему законному вору нельзя было иметь — кроме собственности, квартиры, машины, дачи, — еще и постоянную семью, нельзя было поддерживать связь с родственниками. Любимая женщина, дети от нее — все это давало возможность шантажировать любого авторитетного человека; шантаж, прессинг, скрытое и явное давление — излюбленный мусорской прием. Люди, которых любишь, о которых беспокоишься, — это всегда болевые точки, а чем больше у человека, противопоставившего себя государству, болевых точек, тем он уязвимей для этого самого государства.
Впрочем, как выяснилось несколько позже, — не только для него.
Когда начались жестокие и кровавые разборки с Атасом, обуревший отморозок быстро и грамотно вычислил единственную болевую точку своего идейного оппонента. Наташа была похищена из больницы, где лежала после операции аппендицита и увезена на подмосковную виллу Валерия Атласова, в Воскресенском. После чего любящий дядя с воровскими татуировками подвергся грубому, неприкрытому шантажу по сотовому телефону: мол, если что не так, мы с твоей малолеткой тако-о-е натворим! Так что слушайся нас.
И вновь ее спас тот самый благородный рыцарь без страха и упрека — Максим…
Да разве в такого можно не влюбиться?!
— …наша школа — особенная, одна из немногих в Москве, где аттестаты вручаются в мае… чтобы вы имели возможность подготовиться к поступлению в институты… многие из вас продолжат образование в высших учебных заведениях… неоднократно вспомнят школу, которая… в наше время, когда все двери открыты перед вами, когда вы, молодые граждане свободной России… только честным и упорным трудом вы должны завоевывать честное имя… — несся из динамиков металл директорского голоса, и девочка, тяжело вздохнув, вновь опустила руку в карман, нащупав заветное письмо.
Конечно же, она читала его раз сто пятьдесят, наверняка уже выучила наизусть, но ведь так хотелось еще раз взглянуть на аккуратно катящиеся буквы, на первые строки: «Здравствуй, дорогая Наташа»!..
Прощальная линейка наконец закончилась. Над микрорайоном поплыли звуки старого шлягера, и динамики, надрываясь, хрипло выплевывали: «Учат в школе, учат в школе, учат в школе…» Выпускники разбрелись по пыльному школьному плацу, где каждая трещина в асфальте, каждый камешек были до боли знакомы. Мальчики украдкой курили, девочки, достав из сумочек косметику, красились, исподтишка поглядывая на мальчиков. Теперь оставалось самое приятное — застолье в честь получения аттестатов и бал.
Наташа отошла в тень, достала письмо, нетерпеливо раскрыла конверт…
Здравствуй, дорогая Наташенька!
Я по-прежнему очень далеко от Москвы. Я там, где нет городского шума, нет суеты, зато какое великолепие природы! Какие тут сосны, какие закаты, как чист и прозрачен воздух…
Бумага письма была серой, тонкой, ломкой и просвечивающийся — короче говоря, казенной, а на конверте стояли какие-то непонятные буквы, цифры — что поделаешь, если получено это письмо из казенного дома!
Два года назад Нечаев получил срок в «пять лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовом учреждении строгого режима» — стало быть, оставалось ждать его еще три года. А это — целая вечность!
Из-за чего сидит?
Наташа и сама толком не знала — когда ее возлюбленный был еще не на зоне, а в ожидании суда парился на шконках следственного изолятора, девочка написала ему в Лефортово письмо, в котором призналась в любви; она почему-то вбила себе в голову, что Максима осудили именно из-за нее, за то, что он вызволил ее из пыточной камеры виллы Атласова. Пятнадцатилетняя школьница обещала любить его вечно и ждать хоть сто лет, а когда Максим наконец вернется — выйти за него замуж, прожить еще сто лет и умереть счастливыми в один день.
…свежий воздух, посильный труд, здоровый образ жизни — что еще надо для полного счастья? К тому же дисциплина, жизнь строго по распорядку. Это организовывает, не позволяя расслабляться. И какая разница, что меня ограждает от людей: бетонные коробки моего родного микрорайона или же колючая проволока? Знаешь, мне иногда даже кажется, что проволока и заборы чем-то лучше: сюда не могут проникнуть негодяи… Хотя тут и своих предостаточно. Что поделать: долгое сидение на одном месте невольно способствует занятиям философией…
Конечно же, узник сильно преувеличивал: лишение свободы еще никого не располагало к абстрактному философствованию. Но Наташе казалось: что, как он пишет, так, наверное, и есть на самом деле.
Значит, все будет хорошо — и встретятся они, и поженятся, и будут жить сто лет в любви и счастье, и умрут в один день.
А уж последние строки и вовсе внушали здоровый оптимизм:
Ничего, Наташенька, ты дождешься меня, меня там все дождутся, и я еще вернусь. Мы еще повоюем…
— Наташа, где ты пропадаешь, мы тебя повсюду ищем! — послышалось над самым ее ухом.
Девочка обернулась, судорожно сунула письмо с синим штампиком ИТУ в карман: перед ней стоял высокий, низколобый, прыщеватый одноклассник Игорь, сосед по парте в девятом классе. Впрочем, с сегодняшнего дня — уже бывший одноклассник…
— Что?.. Что?.. — непонятливо заморгала она, нервно заталкивая конверт поглубже в карман.
— Так после бала и гулянки идем по ночной Москве бродить?
— А кто еще идет? — заветное письмецо надежно покоилось на дне кармана.
— Да конечно все! День-то какой… Наверное, в последний раз вместе. Ну?
— Идем, — кивнула девочка с тихой грустью…
И были новые напутственные слова, и поднимались бокалы с шампанским, и был бал, и выпускницы — счастливые, с раскрасневшимися лицами танцевали с неуклюжими одноклассниками, и разлетались платья, шитые не менее чем за полгода, и наверняка каждая воображала себя Наташей Ростовой и Скарлетт одновременно.
А потом, как сложилось с давних времен, — традиционные гуляния по ночному городу, вдоль набережной Москвы-реки.
Выпускников, праздновавших последний звонок, было много, наверное, весь город — ломкие тенорки мальчиков, кокетливые повизгивания девочек, взрывы смеха — такой запомнилась выпускникам Москва в тот памятный день. И никто не заботился о том, что дома — «комендантский час» и что родители будут ругаться, если не придешь домой ночевать. Ведь родители, пусть даже самые строгие, тоже когда-то заканчивали школы, и тоже была в их жизни такая волшебная весна, и тоже цвели сирень и ландыши, и хотелось улыбок, вина, счастья, хотелось ходить по улицам так, чтобы не было у тех улиц тупиков, и хотелось встречать рассвет на Москве-реке…
Чего уж там, какой «комендантский час»: такой праздник бывает только раз в жизни!
А если праздник, если рядом девчонки, которых когда-то дергал за косички, у которых списывал контрольные и по которым вздыхал украдкой, то не грех показать себя настоящим гусаром, чтобы было почти как у взрослых.
Небольшая компания стояла в вечерних сумерках на набережной, рядом с пристанью прогулочных катеров. Девочки живо обсуждали, кто в чем был одет на выпускном балу и какое платье выглядело самым эффектным, а мальчики предавались более серьезному занятию — распитию спиртного и ностальгическим воспоминаниям.
— А ты помнишь, Наташка, — расчувствовавшийся Игорь, бывший сосед по парте, отер губы от шампанского и протянул девушке бутылку, — помнишь, как я у тебя классно сочинение содрал? Мне училка пятерку поставила, а тебе за это же самое — четверку…
— Да ладно, нашел о чем вспоминать, — его сосед, маленький, толстенький, потянулся за бутылкой. — Ты куда поступать надумал?
— А на фиг еще куда-то поступать, — отмахнулся недавний удачливый специалист по списыванию, — учиться? Чему учиться — как бедным быть, да? Или ты всерьез поверила той муре, которую директор нам на уши на линейке вешал? В школе горб поломал — и хватит…
— А я вот в экономический собралась… — мечтательно протянула одна из одноклассниц, любовно глядя на гусарствующего Игоря — он так лихо пил шампанское прямо из горла!
— Ну, бизнесменом станешь, — юноша, почесав угреватый подбородок, пристально вглядывался в ночную тьму, стараясь рассмотреть сквозь легкий туман, стелящийся над Москвой-рекой, очертания противоположного берега, — а толку что? Бизнесмены — не самые крутые люди. Над бизнесменами и поглавней есть.
— А кто, по-твоему, самый крутой? — немного обиделась будущая бизнесменша. — Президент, что ли? Или премьер-министр?
Бывший Наташин сосед по парте вновь потянулся к шампанскому и, достав из кармана сигареты, подчеркнуто небрежно щелкнул зажигалкой. Допив напиток, он швырнул бутыль в воду и наконец-то снизошел до ответа:
— Ха — президент!.. Премьер! Тоже мне, нашла с кем равняться… Бандиты — ясно кто! Вот если бы в какую-нибудь солнцевскую или долгопрудненскую группировку пойти!.. Тачка — обязательно шестисотый «мерс», баксов полные карманы, делать ничего не надо, в друзьях — крутые политики, и все тебя уважают и боятся… — размечтался искушенный в бандитской жизни подросток.
— Ладно, будет у тебя шестисотый «мерс», — успокоил толстенький, — а пока его нет, давайте на катере прокатимся. Кто хочет?
Захотели, естественно, все — и Наташа не была исключением. Игорь, как старший, быстро договорился с владельцем прогулочного катера — тот оказался на редкость сговорчивым.
Юноши и девушки взошли на палубу и расположились с шампанским. Взревел двигатель, послышался шум воды, и прогулочный катерок медленно отчалил от одетого в камень берега.
Ровные ряды электрических фонарей по набережным плыли в ночном тумане. Катер, оставляя позади себя две причудливые световые дорожки, медленно двигался вниз по течению. Ночной воздух отдавал теплой влагой, свежей травой, цветущими садами и немного бензином — запахами самостоятельной жизни. Недавние школьники, стоя на носу, вглядывались вперед — и наверняка многим пришло на ум банальное сравнение: вот так будет и дальше, так будут плыть они по реке жизни, и не будет на этой реке ни штормов, ни преград…
Наташа, держась за поручень, улыбалась мягко и отрешенно — ветер трепал ее густые каштановые волосы. Сейчас ей было как никогда хорошо: не хотелось думать ни о былых неприятностях, ни даже о будущем… Наверняка в этот момент она на секунду забыла и о своем загадочном дяде Леше, и даже о далеком Максиме…
Внезапно где-то сбоку истошно взвыла сирена, и из разреженного тумана показался нос катера с надписью «Речная милиция».
— Эй, вы, там, остановитесь, — послышалось из динамика.
Владелец послушно заглушил машину, и через несколько минут на борт прогулочной посудины поднимались какие-то невзрачные, серенькие типы в штатском — видимо, водные менты.
Один из них двинулся в рубку, а трое других пошли в сторону отдыхающих.
— Извините, что беспокоим вас в ваш праздник, — довольно миролюбиво произнес один, с на редкость незапоминающейся внешностью. — Но только что тут, неподалеку, совершено убийство. Обыкновенная проверка — приготовьте документы.
— А аттестаты — пойдут? — спросил пьяноватый Игорь, гордый сознанием, что он может документально подтвердить свое очень среднее образование.
— Вполне, — кивнул серенький.
Девушки потянулись к сумочкам, юноши — во внутренние карманы пиджаков.
Проверка документов заняла немного времени — старший наряда почему-то задержал свое внимание на Наташе Найденко.
— Извините, но вам придется пройти на наш катер, — произнес он, прищурившись.
— А это почему?
— По описаниям, вы похожи на преступницу… Мы должны кое-что уточнить.
— Какую преступницу, что за бред!.. — Игорь, который уже два года был безнадежно влюблен в Найденко, тут же вышел вперед.
— А вы, молодой человек, успокойтесь. Проверим и отпустим, — насупился мент.
Если бы не юношеская влюбленность прыщавого юноши, если бы не молчаливая, но все-таки поддержка одноклассников и одноклассниц, если бы не шампанское, которое всегда горячит кровь и зовет на подвиги, он бы наверняка не встревал в беседу с этими мусорами. Но теперь, да еще в такую ночь — первую ночь взрослой жизни…
Решительно взяв Найденко за руку, он произнес:
— Никуда она не пойдет.
— Молодой человек, отойдите, а то и вас заберем, — неприметный нехорошо взглянул на внезапно возникшее препятствие.
— Да пошел ты…
А вот это было уже и вовсе зря: второй водный милиционер, быстро достав из кармана наручники, попытался защелкнуть их на запястьях юноши. Тот, отпрянув, изловчился садануть наглого мента по физиономии… Внезапно на помощь Игорю пришел его толстенький товарищ — он, подобно бычку, наклонил голову и боднул ею старшего наряда, и тот, потеряв равновесие, шлепнулся на палубу.
Началась свалка, и тишину ночной Москвы-реки прорезали звонкие девичьи крики. Старший милиционер, с перекошенным от злобы лицом, поднявшись с влажной палубы, сделал незаметный знак глазами третьему, стоявшему в стороне. Тот медленно достал пистолет с глушителем…
Тихий хлопок прозвучал почти неслышно — Игорь потерял равновесие и, несколько секунд пробалансировав на краю борта, свалился в реку — послышался характерный всплеск воды. Второй хлопок — и толстенький подросток отлетел на нос, к перилам; на лбу, как раз между его бровями чернела правильная круглая точка.
Наташу схватили в охапку и грубо потащили на «милицейский» катер. Она не сопротивлялась: девочка была в шоке — точно также, как и другие невольные свидетели этой жуткой сцены…
На стандартной семиметровой кухне окраинной московской квартиры вовсю кипела работа. Хозяйка — пожилая женщина с лицом, изборожденном глубокими резкими морщинами, — пекла торт. Духовка капризничала, коржи пригорали, и это немного выводило кондитера из себя.
— Вот, опять из-за этой плиты дурацкой не успеваю… — шептала она себе под нос, критически осматривая первый корж, светло-коричневого цвета, — Наташенька вернется, придется ждать…
Людмила Борисовна Найденко — а именно она в то утро пекла торт, — как и многие немолодые одинокие женщины, имела обыкновение разговаривать сама с собой. И неудивительно: второй год на пенсии, никого дома нет, единственная дочка, которой после трагической смерти мужа посвятила свою жизнь — то в школе, то во дворе с подругами…
Людмила Борисовна была очень довольна Наташей. Девочка умная, никаких глупостей себе не позволит — несмотря на наше развратное время. Несколько раз, правда, порывалась рассказать о каком-то «человеке, который ей нравится», но потом почему-то не захотела; тактичная мама решила не возобновлять разговора.
Правда, полтора года назад, после приезда с Колымы дяди Леши у Наташи были серьезные неприятности: то ли бандиты украли, то ли маньяк пытался надругаться… Наверняка это было каким-то косвенным образом связано с Алексеем Николаевичем, но Людмила Борисовна не хотела об этом даже думать. В конце концов — все закончилось благополучно, а если бы не Алексей, то они с доченькой наверняка бы ноги протянули: в Москве нынче вон какая дороговизна, прожить решительно невозможно, а девочка-то растет, наряды надо там разные… после школы где-нибудь учиться в конце концов. А все Алексей помогает — дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни.
Размышления Наташиной мамы прервал звонок в дверь. Утерев лоб, хозяйка оставила пригоревший корж и пошла открывать.
— Кто там?
— С телефонной станции.
Людмила Борисовна заглянула в глазок — перед дверью стояли двое. У одного из них был в руках потертый чемоданчик, вроде тех, с которыми ходят монтеры, и это косвенно как бы подтверждало, что неизвестные действительно с телефонной станции.
Она открыла дверь, отступила на шаг.
— Простите, мы никого не вызывали…
— Ваш телефон на блокираторе, соседи жалуются, что долго прозвониться не могут, — извинительно прикладывая руку к груди, произнес обладатель монтерского чемоданчика. — Мы просто проверим — и все. Минут десять, не больше. Где тут у вас аппарат?
Людмила Борисовна, закрыв входную дверь, провела гостей в зал.
— Прошу…
Первый связист взял старенький телефон и зачем-то отключил его, а второй неожиданно зашел Людмиле Борисовне за спину — это показалось подозрительным, и хозяйка инстинктивно обернулась… Но в то же самое мгновение тонкая удавка сдавила ее шею — хозяйка захрипела и, несколько раз дернувшись, обмякла. Все произошло быстро и без лишних движений — наверняка «связистам» уже не раз приходилось посещать квартиры с подобными целями.
— Давай быстро, через пять минут уходим… — глухо произнес убийца, и его напарник деловито раскрыл чемоданчик.
Достал баллончик с бензином для заправки зажигалок, вставил самодельный фитиль, чиркнул спичкой…
— Пошли.
Ни он, ни его напарник, конечно же, не видели, как уже через десять минут во дворе, под горящими окнами набухала встревоженная толпа, как к дому с сиплым пронзительным свистом подъезжали пожарные машины, как пожарники разматывали рукава брандспойтов, как выдвигались лестницы…
К этому времени «монтеры» наверняка были очень далеко.