— …Скорый поезд Варшава — Москва прибыл на вторую платформу, четвертый путь. Повторяю: скорый поезд Варшава — Москва…

Безразличный голос диспетчера, искаженный хрипом динамиков, разносился по всему Белорусскому вокзалу, гулко отражаясь от нагретых за день каменных стен.

Поезд — запыленная темно-зеленая гусеница — замедлил ход и остановился, уткнувшись в тупик. Гулко лязгнули бампера, открылись двери вагонов, и усталые проводницы сошли на перрон, вытирая поручни тряпками.

Из вагона СВ вышел невысокий пожилой мужчина — легкий люстриновый пиджак, модельные штиблеты и небольшой чемоданчик в руках придавали бы их обладателю сходство с мелким коммивояжером, если бы не вытатуированные на пальцах фиолетовые перстни. Постояв рядом с вагоном, недавний пассажир варшавского поезда закурил «беломорину» и взглянул на часы.

Пассажиром вагона СВ был Коттон — он наконец-то добрался до конечного пункта следования.

По неписанному, но тем не менее неукоснительно соблюдаемому блатному этикету, пахана обязательно должен был встретить жулик — его Московская связь Вареник. Усадить в свою тачку или, как минимум, в такси, отвезти на хату, дать возможность отдохнуть, а заодно и рассказать обо всех последних новостях криминальной столицы России. Ну, а потом, наверное, на следующий день предстояло самое приятное и волнительное: поездка к любимой племяннице Наташе и ее маме, жене покойного брата Василия. Застолье, разговоры за жизнь, воспоминания и планы на будущее…

С момента прибытия поезда прошло пять минут, «беломорина» в желтых от никотина и чифиря зубах уже успела истлеть, осыпаться на лацканы пиджака серым пеплом, а Вареника почему-то не было.

Коттон нахмурился: человек очень обязательный, пунктуальный даже в мелочах, он требовал того же и от окружающих. Тем более, что такие вещи — далеко не мелочи. Точность — вежливость не только королей и поваров, но и блатных. Для блатного — косяк, в натуре…

Минуло еще пять минут — Вареник по-прежнему не появлялся.

Найденко зашел в забегаловку рядом со входом в билетный зал, заказал что-то прохладительное: при этом вор предусмотрительно встал так, чтобы видеть всех входящих и выходящих. Затем вновь нервно закурил и, не взяв сдачи, вышел на перрон.

Толпа прибывших и встречающих уже схлынула. Рядом с вагонами оставались лишь толстомясые тетки с баулами на колесиках — челночницы, привезшие в столицу незамысловатый товар со Стадиона, самого большого варшавского рынка. Что ж, в стране, где одно из самых популярных присловий «чемодан-вокзал-Россия», подобные тетки с тележками — извечный типаж.

Минуло еще минут двадцать. На Белорусский вокзал незаметно, неотвратимо наплывали синие сумерки — но Вареник так и не появился. Это не было похоже на жулика и невольно наводило на неприятные мысли — или мусора замели, или…

В голове Коттона мелькнула недавняя картинка: бетонный парапет белостоцкого супермаркета «АВС», запрокинутое лицо Макинтоша, огромное кровавое пятно на белоснежной рубашке… Тогда, в Белостоке, он прибыл на место убийства «торпеды» спустя каких-то десять минут — Макинтош ждал его, пахана, чтобы перебазарить о Заводном. Вроде бы «торпеда» выяснил кое-какие подробности об этой шестерке и хотел поделиться ими.

Кто его завалил?

Для чего?

Почему, в конце концов, Вареник…

Коттон бросил окурок в мусорку и, взглянув на толстомясых нехорошими волчьими глазами, двинулся в сторону стоянки такси.

— Командир, в Черемушки, — скомандовал он водителю, усаживаясь на заднее сидение.

Всю дорогу до Новочеремушкинской пахан бросал напряженные взгляды в зеркальце заднего вида. Но ничего подозрительного не заметил, слежки не было — такси привычно катило в московском автомобильном потоке. Таксер тоже не вызывал подозрений, обыкновенный работяга, каких в столице тысячи. Когда салатовая «Волга» с таксистскими шашечками подъехала к пятиэтажке, Коттон несколько успокоился.

Опытный вор, естественно, знал основы конспирации и потому попросил водителя остановить машину не рядом с нужным подъездом, а у соседнего. Расплатился, поднялся на лестничную площадку, откуда осмотрел двор: несколько недорогих тачек, припаркованных вдоль дома — ничего подозрительного.

Найденко закурил, вышел и, проходя рядом со стоявшими во дворе малолитражками, как бы невзначай провел рукой по капотам: они были холодны, и это означало, что машины стоят тут долго. Затем осторожно поднял взгляд на окна хазы, где должен был ждать его жулик, — на кухне горел тусклый свет. Это успокоило: уж если бы в хавере его ожидала засада, вряд ли бы там включили электричество.

— Небось, дрыхнет… — пробормотал про себя пахан, взявшись за дверную ручку. — Ну, зараза!.. На зоне не отоспался…

В подъезде Вареника света не было: наверное, черемушкинские аборигены до сих пор воруют сами у себя лампочки на площадках. Ориентироваться приходилось наощупь. В ноздри пахнуло половиками, позавчерашним перестоявшим борщем, кошачьими пачулями и помойкой — знакомый запах, от которого вор, впрочем, уже успел отвыкнуть. Выщербленные ступеньки, четыре двери на каждой площадке, все, как одна, оббитые потрескавшимся дерматином, мутные амбразуры дверных глазков…

Поднявшись на нужный этаж, пахан остановился — он страдал одышкой. Сперва он думал позвонить, но спустя несколько секунд, нащупав в кармане пиджака собственный ключ от обиталища Вареника, вставил его в замочную скважину и осторожно повернул.

На вешалке в прихожей болтался лишь старый, потертый плащ жулика — ни чужой одежды, ни обуви видно не было. Впрочем, как и самого хозяина.

— Гражданин подследственный, на выход с вещами, пришла ксива от прокурора, обещают полную загрузку, годочков эдак на пятнадцать… — нарочито-официальным голосом произнес пахан.

Квартира была пустынна; хозяин не откликался.

Коттон быстро осмотрел единственную комнату, балкон, санузел и зашел на кухню. Треногий стол, несколько табуреток, закопченная металлическая кружка. Вор, прикоснувшись к ней, определил, что она была еще теплой. Наклонился, понюхал: это был чифирь.

Ситуация отдавала самой натуральной мистикой. Получалось, что Вареник недавно сварил чифирь и, даже не попробовав его, куда-то испарился. А ведь знал, что должен быть сегодня на Белорусском.

Тогда где же он?

Неожиданно в дверь позвонили — резко, пронзительно. Пахан, схватив со стола столовый нож, сунул его в пиджачный рукав и, стараясь придать своему лицу выражение беспечности и доброжелательности, пошел открывать.

На пороге стояла седенькая бабулька: судя по тому, что она была в домашних шлепанцах и драном халате — соседка по площадке.

— Здравствуйте… — проблеяла она, и Найденко, человек приметливый, сразу же прочел в ее глазах испуг.

— Здравствуйте и вам… — осторожно откликнулся он, просвечивая незваную гостью острым кинжальным взглядом.

— Я из двадцать седьмой квартиры, как раз напротив, — теперь, кроме испуга, в глазах старушки светилось какое-то непонятное любопытство, — соседка я ваша, Галина Сергеевна, мое, значит, имя-отчество…

— Валерий Андреевич, — на всякий случай соврал вор, пряча в карман руки, испещренные татуировками и засовывая столовый нож поглубже в рукав. — Очень приятно, Галина Сергеевна… И что? Чем обязан?

— Ой, я так переволновалась, так переволновалась… Тут тако-ое было!..

Рассказ старушки, путаный и бестолковый, занял минут двадцать. Она очень подробно рассказала и о драке на лестничном пролете, и о том, что жильца тридцатой квартиры сперва побили какие-то неизвестные хулиганы в кожаных куртках, а, потом, когда вели его к дорогой импортной машине, на тех хулиганов напали другие хулиганы, начали стрелять из какого-то бесшумного оружия, точно как в фильмах по телевизору, а потом затолкали в какую-то советскую машину и увезли…

— Я думала в милицию обращаться, а они потом сами приехали. И «неотложка» тоже… — облизывая губы, пересохшие от переживаемого заново ужаса, закончила старушка, — мертвецов этих, значит, которых убили, в «скорую», а машину импортную, на которой они приехали, на буксире куда-то повезли… А вы кто ему будете?

Фиолетовые круги плыли перед глазами Коттона; сердце стучало, кровь отдавала в висках. Услышанное настолько поразило его, что он не сразу нашелся с ответом.

— М-да, такой вот шалман… — пробормотал вор почти растерянно.

— Что, что? — не поняла старушка.

— Да это я так… Не обращайте внимание.

Соседка, желая окончательно удовлетворить свое естественное любопытство, не унималась:

— Так кто вы ему, жильцу этому?

— Родственник, — деревянным голосом промолвил Найденко.

— А какой? — не унималась дотошная бабушка. — Отец, наверное?

— Близкий родственник, — Коттон с трудом совладал с собой. — Самый близкий. Почти что отец родной. Других у него не было. Вот, издалека прибыл, из-за границы, специально на него посмотреть… А когда, Галина Сергеевна, его забрали?

— Да час назад, поди, — вздохнула соседка горестно. — Я в окно смотрела-смотрела… Такой сосед этот, ваш родственник, обходительный, такой душевный! Всегда, когда видел меня, первым здоровался. А как вы считаете, и те, и другие хулиганами были, или кто-то из них все-таки в милиции работает?..

Говорят, старость — самое печальное время жизни: отложение солей, ревматические боли перед сменой погоды, систематическое выпадение оставшихся зубов и волос, изжога; всегда серое, всегда пасмурное небо над головой, мелко моросящий дождь, склеротическое брюзжание на погоду, природу, почтальона, не приносящего вовремя пенсию и хулиганов-внуков, старческая болтовня у камина…

Все это неправда. Особенно, когда ревматизм, отложение солей и изжогу можно запросто излечить в закрытой кремлевской поликлинике, когда собственные зубы бесплатно или по льготному тарифу меняются на вечные фарфоровые, все в той же поликлинике, когда московское ртутное, плачущее небо в любой момент можно сменить на синий небосвод Калифорнии или Багам…

Внуки второй год учатся за границей: один — в Оксфорде, другой — в Йеле; до пенсии еще далеко, хотя шестьдесят лет — время, когда обычно уходят на покой.

Высокий, седовласый мужчина представительной внешности мягко улыбнулся своим мыслям и, подойдя к окну, выглянул наружу. Котельническая набережная, известная в Москве сталинская высотка, где обитают исключительно академики, народные артисты, финансисты, банкиры да представители политической элиты, вид отсюда самый престижный: представительские лимузины под окнами, веселая Москва-река, прогулочные катера на ней, рубиновые звезды над Кремлем…

Обитатель дома на Котельнической, несомненно, принадлежал к кремлевскому истеблишменту. Человек этот был довольно известен — во всяком случае, имя его было на слуху у всех, кто хотя бы несколько раз в неделю смотрит программу «Время».

Усевшись за антикварный, ручной работы стол, он вновь задумался. О чем? О суровой реальности, о прозе жизни? Скорее — о скромном обаянии буржуазности и приятной легкости бытия. Такая старость — не тяжкое бремя. Скорей — время подведения итогов и сбора плодов.

У хозяина огромной пятикомнатной квартиры на Котельнической набережной оснований для подобных выводов более чем достаточно. Ну хорошо: пусть он здравомыслящий и умудренный жизненным опытом человек. Но ведь тут, в Москве, этим никого не удивишь… Ну достиг он куда больше, чем другие — пусть такие же пожилые, но менее здравомыслящие и потому менее основательные, поверхностные люди. Он — функционер, человек, который выполняет в государстве определенную функцию. И ничего зазорного в этом определении нет. Того, кто режиссирует, называют режиссером, того, кто пишет сценарии, — сценаристом, того, кто ворует, — вором. А его задача — функционировать таким образом, чтобы и режиссеры, и сценаристы, и даже воры крутились на пользу этому самому нефункционирующему Государству…

Кстати, о последнем…

Несколько месяцев назад его старый товарищ, известный в Кремле, на Лубянке и на Варварке как Прокурор, как бы между прочим, поведал об одном замечательном проекте, который назывался столь же заманчиво, сколь и неприлично: «Русский оргазм». Речь шла вроде бы о наркотике, наподобие «экстази», но не совсем: люди, компетентные в подобных вещах, утверждали, что это — уникальное средство для манипулирования массовым сознанием. Подсевшие на «русский оргазм» становятся легко внушаемыми и, как следствие, управляемыми: в условиях политической и экономической нестабильности это решает все. А ведь пробный выброс наркотика (да и наркотика ли?) на «черный» рынок показал его сверхокупаемость: вложенный доллар давал многие сотни прибыли — естественно, не облагаемой никакими налогами.

Многие, очень многие люди — как из финансово-промышленных, так и из политических кругов — вложили в этот проект огромные деньги. По слухам, соблазнились даже генералы высокого полета из ФСБ и МВД, высшие кремлевские чиновники, короче говоря — суперэлита. Их не интересовало, кто стоит за этим проектом; ключевым словом была «прибыль».

Он тоже решил вложить деньги — и немалые. Наверное, даже большие, чем все остальные. За судьбу денег и успех проекта в целом он не беспокоился: Прокурор, который выступал гарантом, имел репутацию кристально честного человека. К тому же, ему был обещан определенный процент с прибыли, так что стараться было за что.

— Все у нас получится… — пробормотал функционер, прикидывая неизбежные прибыли.

Неожиданно на столе зазвонил телефон — хозяин кабинета, продолжая улыбаться, взял трубку.

Звонили то ли из Кремля, то ли с Лубянки, то ли с Варварки (высокий абонент не разобрал хорошенько). Некая мелкая канцелярская сошка, трепеща и заикаясь, сказала, что на высокое имя пришли какие-то совсекретные документы.

— Завтра ознакомитесь? — спросила сошка.

Воскресенье — день нерабочий, а значит, можно отдохнуть и от государственного функционирования, и от своего комфортного кабинета в Кремле. Но чутье редко подводило хозяина квартиры. Он почему-то подумал, что эти документы имеют самое непосредственное отношение к проекту «Русский оргазм».

— Пришлите ко мне домой курьером, — соблаговолил приказать абонент и положил трубку.

Курьер прибыл минут через двадцать. Отдал запечатанный сургучом пакет, попросил расписаться на каком-то гербовом бланке и, пожелав приятных выходных, неслышно вышел.

Функционер читал бумаги долго — и чем больше читал, тем больше мрачнел: кусал синие губы, дергал синюшной ногой, одетой в расшитый золотом тапочек, ерзал в дорогом кожаном кресле… Наконец, когда последняя была прочитана, он судорожно взял со стола платок и промакнул покрытый испариной лоб.

Новости, полученные им, были страшными, но хуже всего было то, что они свалились на голову высокопоставленного чиновника внезапно. Завод-лаборатория по производству «русского оргазма» был безжалостно ликвидирован польской Службой Бясьпеки, фирма-посредник «Таир» уничтожена, а деньги — и его, и остальных вкладчиков (это хоть немного, но радовало) исчезли.

Это было как дурной сон, как наваждение; хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, хотелось отмотать время назад, хотя бы минут на десять, когда он, уверенный в себе и своем глубокомыслии, подводил итоги, мечтал о будущем…

Нет, это невозможно, этого не могло произойти, потому что не могло произойти никогда…

Хозяин кабинета судорожно схватил мобильный телефон, долго названивал Прокурору: на службу, домой, на сотовый, но безуспешно — нигде не брали трубку.

Отложил телефон, задумался, еще раз осторожно пробежал глазами по бумагам, словно бы от этого содержание написанного могло измениться.

Нет, все то же — тот же кошмар.

— Деньги… мои деньги… — хрипло прошептал функционер и схватился за сердце — так резко в нем закололо. Перед глазами плыли большие радужные пятна, вид комнаты двоился, троился, потом сознание на какое-то время покинуло его, а когда на мгновение он пришел в себя, то понял — еще минута, две, три — и его не станет, потому что такой мучительной боли вытерпеть просто невозможно…

Слабеющими руками он набрал номер приемной кремлевской поликлиники и вызвал врача.

Желтый фургончик реанимации прибыл минут через пятнадцать. Врачи констатировали инфаркт и, погрузив обессиленное тело на носилки, осторожно понесли его к лифту.

Но сам функционер уже ничего не слышал и не видел: в его слабеющем мозгу пульсировали лишь два слова: «Деньги… мои деньги…»