После фильма «Мокрый, дикий и прекрасный» я встретил Ирис. Я до сих пор помню ее телефонный номер: 996–3706. Но ее уже там нет.

Я встретил ее в ресторане, которым управлял мой отец. Если вы бывали на Кони-Айленде, вы могли видеть ресторан Натана. Это примечательное здание и, как гласит вывеска, оно здесь «с 1919 года». На улице стоит прилавок самообслуживания, но внутри есть небольшой зал на десять столиков. (Мой отец говорил, что за все 40 лет работы там, я — один из двух официантов, которых ему пришлось уволить.) Однажды я увидел за Десятым Столиком очень сексуальную пуэрториканку, похожую на куклу Барби. Маленький топ из спандекса обтягивал самые круглые титьки, которые я когда-либо видел. Они походили на торчащие маленькие яблочки. Я глядел на нее и у меня создавалось впечатление, что она может улечься на столе и предложить мне себя. Этот столик я не обслуживал, но я подошел к другому официанту и попросил: «Я хочу обслужить этот столик». Вряд ли я представлял, во что влип. Все что я чувствовал, так это тепло ее кожи. Я был уверен, что займусь с ней любовью. В моей семье существовало предубеждение относительно черных и пуэрториканцев. Может быть поэтому я находил их такими привлекательными. Я взял телефон Ирис и подбросил ее к бакалейному магазину около Морских Ворот. В машине она сделала мне фантастический оральный секс. Слюна капала вниз на ее руки и омывала мой пенис. Она носила множество колец. И еще до того, как я кончил, слюна капала с одного кольца на другое. Этого и ее длинных красных ногтей уже было достаточно для того, чтобы я взорвался. Единственной проблемой было то, что у нее было несвежее, пахнущее марихуаной дыхание.

Первый раз, когда мы занимались любовью в ее квартире, был ужасным. В тот первый раз я не понравился ей как любовник, потому что она посчитала меня слишком холодным. Но правда была в том, что я очень нервничал, занимаясь любовью в квартире, за которую платил ее парень. Спальня была ужасна, с фальшивыми рыбами и лобстерами повсюду и с сетью, висевшей под самым потолком. Я не мог отделаться от мысли, что запутаюсь в этой сети, вернется домой ее парень и обнаружит меня. И мы с Ирис начали встречаться в гостиницах, а я начал открывать свои сексуальные возможности. Иногда мы трахались с ней до оргазма пять или шесть раз за ночь. Время от времени половые губы Ирис распухали и становились толстыми, как мои средние пальцы. Она была вынуждена прикладывать к ним лед, чтобы снять отек.

Иногда я приходил с Ирис домой. И тогда мы трахались практически постоянно. Дети, жившие этажом ниже, нас дразнили и когда видели нас, издавали звуки, похожие на скрип пружин кровати. Мой пенис любил Ирис. Но мы не подходили друг другу ни по уму, ни социально, ни эмоционально. Большая часть жизни с Ирис состояла из борьбы и траханья, траханья и борьбы.

Как-то она брызнула мне в лицо аэрозоль. Я не люблю обижать женщин, но контролировать себя было не так-то просто. Кроме того, я несколько лет играл в хоккей и на катке принято выбивать дерьмо из того, кто раздражает вас. Когда Ирис брызнула в меня аэрозолем, я боялся открыть глаза и продолжал кидаться на нее, защищаясь. С закрытыми глазами я почувствовал, как ударил ее и услышал, как она упала на пол. Падая, она ударилась головой о металлический радиатор. У нее в голове образовалась дыра, величиной с мяч для гольфа. Соблазнительная пуэрториканка лежала полуобнаженная на полу, ее маленькие, совершенной формы титьки, с твердыми сосками торчали наружу, на ней были короткие шорты, разорванные в промежности и туфли на высоких каблуках, не скрывающие ее накрашенных ногтей. Это зрелище вызвало у меня сильную эрекцию.

Но из ее головы била кровь. Я был в смятении. Как я мог сделать это с ней за пять минут? Сначала я должен был перевязать рану. Это заняло около трех минут. Оставалось только две минуты, чтобы засунуть мой пенис в нее.

На полочке в ванной я нашел перекись водорода налил ее в чашку и вылил полную чашку в рану. Эта штука запузырилась так, как будто в горячую ванну насыпали соль. Я взял иголку, какие-то черные нитки и лед. Я знал, что делать, потому что делал это себе, когда играл в хоккей. Охладив голову Ирис льдом, я зашил рану, удерживая ее края с помощью стежка, похожего на бабочку. Ирис внимательно следила за мной. Я знал, что ей больно и что она, возможно, также завелась, как и я. (Иногда, когда мы трахались, она давала мне нож и просила меня порезать мой палец и капать кровь ей на лицо в тот момент, когда я выталкивался. Она держала в руках зеркальце и смотрела на свое лицо. Кончая, она издавала дикий вопль). После того, как я зашил ей голову, я зажимал рану руками еще два часа, все это время тиская ее соски.

Район Морские ворота, где я жил с Ирис, это закрытый район, отделенный от Кони-Айленда. У них своя полиция, которая всегда создавала мне трудности. Они знали, что даже при том, что я лишь приводил гостей, я все-таки жил там. Однажды я вернулся домой и увидел патрульную машину у нашего дома. Поднимаясь по лестнице, я услышал голоса, доносящиеся из нашей квартиры. Я вошел в кухню. Там была Ирис, только в ночной рубашке, она сидела за столом и развлекала двух копов. Если бы они были в шляпах, я возможно, был бы хорошим мальчиком, но их шляпы лежали на кухонном столе вверх тормашками. Один из них был толстым сержантом, другой — красивым молодым копом.

«Какого черты вы здесь делаете?» — завопил я на них. Они неуклюже извинились. «Уносите свои задницы из моего дома, сейчас же». Я втолкнул Ирис в спальню. «И заберите свои долбанные шляпы», — рычал я. Они не сказали ни слова и просто поспешили уйти. Я открыл окно и продолжал кричать: «В следующий раз, когда вам захочется потрахать мою женщину, подойдите к двери и спросите меня». Я был особенно расстроен, потому что отчаянно пытался сделать Ирис беременной. Я думал, что это единственный способ удержать ее. Несмотря на наши постоянные разногласия, я по-настоящему верил, что люблю ее. Я купил ей золотой брелок в виде бабочки, потому что она была красивым, убегающим от меня существом, которое, я когда-нибудь потеряю. Ее невозможно было привязать.

Когда я жил с Ирис, у меня была меленькая роль в «Хозяйке Манхеттена», который был снят в Хэмптоне на Лонг-Айленде. У меня была одна сексуальная сцена с Мерле Микаелс (Merle Michaels) и я никак не мог добиться эрекции. Этого раньше никогда не случалось (но зато часто случалось потом). Смущаясь, я попросил ее помассировать мой анус. Ирис и я часто делали вместе безумные вещи. Мы привязывали друг друга. Я засовывал в нее огурец. Наконец, однажды вечером я даже трахал ее через анус. Я мог засунуть всю руку (до запястья) в ее влагалище. Она приподнимала меня и вводила мне в анус пластиковый член и я кончал. Но с Мерле на нас смотрело так много людей, что я все время отвлекался. Она послушно засунула свои пальцы в мой анус и мой пенис сразу же затвердел. К счастью, камера была наведена на мой пенис, а не на ее пальцы.

Я любил трехлетнюю дочку Ирис — Даниель, но очень ревновал к ней. Я ревновал к любому, на кого Ирис обращала внимание. Я делал ужасные вещи, пытаясь заставить Ирис любить меня больше дочери. Однажды я зашел в ванную и нассал во все горшочки Даниель и на пол. Затем изрисовал все стены в комнате Даниель цветными мелками. Когда Ирис злилась на нее, она уделяла мне больше внимания. Я пытался все время поддерживать это и везде брал Даниель с собой. Она действительно любила меня, Но иногда я замечал в ее глазах враждебность. Мы были конкурентами в борьбе за любовь ее матери.

Когда старый приятель Ирис приехал на своем грузовике забрать ее, она собралась спуститься вниз и поговорить с ним. Меня просто убивало, что если она была с мужчиной минуту, она обычно трахалсь. Я все время боялся, что она уедет с ним. В конце концов так и случилось. Парень владел складом и мог лучше обеспечивать ее, чем я.

Я все чаще стал сниматься в порно. Одним из последующих фильмов был «Ангел Бунс (Angel Buns)». Я играл ангела, который принимал участие в анальном сексе. Допускаю, что сюжет был тупой, но он заставил Чака Винсента (Chuck Vincent), одного из лучших режиссеров порнофильмов, заметить меня и моя карьера пошла вверх. Чаку фильм не понравился, зато понравилось, как я играл свою роль. Он присмотрел меня для фильма «Соседки» (Roommates). Он всегда был откровенен со мной. Он был гомосексуалистом, но никогда напрямую ко мне не приставал. Чак был настолько приятным человеком, что временами я хотел бы, иметь возможность дать ему сексуальное удовлетворение. Он выглядел таким одиноким и был так добр ко мне. Но я гетеросексуал. Я, может быть, и принимал участие в фильмах для геев, но я не гей. Я никогда не снимался в порно для геев. И у меня не было никакого желания быть с мужчиной, неважно, сколько за это платят.

Еще недавно Чак занимался производством первоклассных порно, вроде «Сумасшедший» (Deranged) и «Нью-Йорк — самый прекрасный» (New York’s Finest). В начале 80–х Чак был первым, кто придал фильмам для взрослых классность и очарование. Это сгладило уродливые углы порнографии. Как я уже говорил, фильм «Соседки», был крупным достижением. Только во время моего пятого или шестого фильма я работал с величайшими порно талантами в Нью-Йорке: Самантой Фокс (Samantha Fox), Вероникой Харт (Veronica Hart), Келли Николс (Kelly Nichols), Джеми Гиллс (Jamie Gills) и Джеком Вранглером (Jack Wrangler).

Фильм «Соседки» рассказывает об испытаниях и несчастьях трех соседок по комнате. Он снимался прямо на улицах Манхеттена и Квинс, тогда на Западном побережье не крутилось вокруг так много дерьма, как сегодня. Когда я снимался в «Ангеле Бунсе», я увяз в дешевке, это было совершенно другое. Съемки заняли около 5 дней, вечность для порнофильмов. Чак даже арендовал целый театр на Западной улице для того, чтобы отснять несколько несексуальных сцен.

Пока снимался фильм, я встретил одну красивую женщину с длинными каштановыми волосы, заплетенными в косу. Она была актрисой в мыльной опере «Ведущий Свет». Мы вместе позавтракали и в этот же вечер она пригласила меня к себе домой. Она знала, что я снимаюсь в сексуальных фильмах и не хотела трахаться со мной. Вместо этого она сделала мне оральный секс. Наверное, на самом деле то, что она хотела получить — это изваяние, символ порнографической грязи, но не реального человека. Я был тем, кем она хотела, чтобы я был.

«Соседки» открыто показали в кинотеатре на 8-ой улице, который демонстрировал обычные фильмы, не порно. Я не мог поверить в реакцию публики; он им понравился. Джудит Крист написала хорошую рецензию о фильме, выделив мое исполнение. Она подчеркнула, что хотя фильм относился к категории для взрослых, у большинства людей он не вызвал отвращения. Но представители сексуального бизнеса не восприняли его серьезно. Полагаю, из ревности. Те, кто смотрит для того, чтобы кончить, скорее выберет фильм, где на лице у девушки можно увидеть пять баррелей спермы, чем фильм, полный эмоций и драмы. В нем кадр за кадром проходили без секса и было много внутренних эякуляций. Не все в нем было привлекательно; это была жизнь, схваченная камерой.

У нас с Вероникой Харт было много смешного. Позже она сказала, наши с ней сексуальные сцены единственные в порно, вызывали в ней «чувство похожее на любовь», и ее муж до сих пор дразнит ее. Мы даже позаимствовали некоторые элементы внешности из района, где несколькими месяцами раньше Чарли гордо прогуливался рядом со мной, демонстрируя меня. Это был я, снимающийся в фильмах, поющий и танцующий вдоль Черри Лэйн.

После фильма «Соседки» я встретил Камиллу. Она навсегда останется самым прекрасным цветком в моей памяти: роза с шипами, спрятанными у стебля. Она работала на оздоровительном курорте и у нее были красивые сильные бедра. Она была типичной итальянской девушкой из Бенсонхурста. По каким-то причинам ее родня никогда меня не любила, хотя они даже не знали о моей жизни в порно. Я всегда хотел послать ее старику несколько основных снимков из фильмов для взрослых, но я никогда не возвращался к этому.

Мы относились друг к другу довольно серьезно. Я снимался в нескольких порнофильмах на стороне, но она знала об этом. Вскоре я купил ей красивое, немного обручальное кольцо за 250 долларов. Это было все, что я мог позволить. Я подарил ей его на Рождество в квартире моей сестры Линды. Камилла задрожала и заплакала. Ликующие, мы вернулись к ней, чтобы оповестить родителей. Когда ее мать посмотрела не кольцо, то сказала: «Это кольцо?» Я был очень обеспокоен. На следующей неделе Камилла добавила свои деньги и мы обменяли кольцо на большее. Оно и сейчас у нее.

Камилла любила поесть, хоть и отрицала это. Она так же считала, что ее грудь была слишком маленькой, а нос — слишком большим, но я был счастлив с ней, с такой, какой она была. Наконец она сделала хирургическую операцию по исправлению носа и затем хотела сделать операцию на грудь и бедра. Она постоянно боролась с собой. У Камиллы также было самое пахнущее влагалище, с которым я когда-либо сталкивался за кадром. Когда я трахался, чтобы заработать на хлеб, меня это не волновало, но когда я занимался любовью — это совсем другое. Она так подрезала волосы на лобке, что они стояли ёжиком, хотя она знала, что мне нравятся пышные, естественные кустики.

Несмотря на все это, я действительно сильно любил Камиллу. Из всех моих женщин, она единственная все еще навещает моих родителей. Даже зная, что она одерживала меня, я пытался убедить себя в том, что того, что она давала, мне было достаточно.

В это время я еще работал в обычном театре и играл роль Дональда в пьесе «Американский Бизон». Она была написана Дэвидом Маметом, который стал с тех пор хорошо известен. Я никогда не забуду ту ночь, когда после представления мы с Камиллой припарковались около Marlboro Housing Projects на авеню Стилвел. Пока мы целовались в машине, в окно просунулось дуло ружья. «Становись на колени, ублюдок», — закричал голос. Я думал, что это коп, но это были пять черных мальчишек. Они держали ружье у моего виска около часа, обыскивая машину, мои карманы и досаждали Камилле. В этот раз я даже еще не дотронулся до нее. С ужасом я увидел, что они играют с ее титьками, трогают промежность. Она начала плакать и говорить, что она беременна. Я быстро подхватил.

«Это правда», — лгал я, а слезы катились по моим щекам. «Это мой ребенок. Пожалуйста, не навредите ей».

Они сказали Камилле: «Мы не собираемся убивать тебя. Мы собираемся убить этого ублюдка».

Я был уверен, что моя жизнь кончилась. Я приготовился умереть. Ожидая услышать выстрел, я оцепенел. Когда они вдоволь натешились нашими мучениями, они бросили ключи под машину и ушли. Я мог бы преследовать их, но я очень хотел домой. Я просто хотел увидеть моего отца.

«Папа», — заплакал я, как только вошел, — «благодаря богу, я жив! Подойди и обними меня. Просто обними».

«Что случилось?» — спросил он.

«Обними меня. Просто скажи, что любишь меня. Обними меня».

Он продолжал спрашивать: «Что случилось?»

Я пытался объяснить, но не мог. Я был так близко от смерти, что все еще не мог поверить, что жив. Я просто хотел, чтобы этот человек обнял меня. Он обнял меня, но не так, как мне было нужно. Я совсем обезумел и закричал: «Обними меня! Ты можешь по-настоящему обнять меня?»

Но он не мог сделать этого. «Все правильно». — сказал он.

«Нет, не правильно»

«Все прошло. Ничего не случилось. Все нормально».

Но я рыдал: «Все ненормально. Неужели ты не понимаешь?»

Я был неуверен, что сам понимаю себя.