ИСТОРИЯ С ЧЕМОДАНОМ

Нашей организации скоро четыре года. Мы и так продержались слишком долго для нелегальной организации в СССР. Возможно, потому, что вначале были слишком осторожны, а осторожность и результативность – в обратной пропорции. Сегодня, в июне 1970-го, мы уже так размахнулись, что первые шаги организации кажутся лилипутскими. Сколько времени ушло у нас на печатание сокращенного «Эксодуса» Юриса в конце 1966-го – начале 1967-го? Наверное, не меньше полугода стучала на печатной машинке пенсионерка, с которой договорился Владик Могилевер, наш первый ответственный за «литературу». Сколько времени ушло на обсуждение того, какие места надо выбросить? А результат – двадцать один экземпляр «Эксодуса» и минус 210 рублей из кассы организации. Членские взносы за полгода ушли за один раз. Касса была пуста и, если бы дело пошло так и дальше, не скоро бы появилась следующая партия этой книжки, которая была отличным взрывчатым материалом, особенно для людей эмоциональных. Но уже перед Шестидневной войной мы получили их больше сотни. И не потратили на это ничего. Если не считать нервных клеток.

Это было весной 1967 года. Соблюдая осторожность, как было у нас тогда принято, мы собрались в парке «30-летия Комсомола» у Нарвских ворот. Когда мы покончили с текущими делами, Арон Шпильберг сделал сообщение: есть возможность получить целый чемодан с литературой из Риги. Надо разработать план приема.

Поручили это дело мне. Составляя план, я исходил из предположения, что связной привезет из Риги не только чемодан с сионистской литературой, но и «хвост». Рижское КГБ, безусловно, свяжется с Ленинградом и их местные коллеги будут ждать прибытия поезда из Риги с не меньшим нетерпением, чем мы.

Я мысленно поставил себя на их место и попробовал представить, как бы я действовал. Мне было очевидно, что для них главное не чемодан, а люди, которые будут его получать. Логика подсказывала: они будут следовать за чемоданом до места его хранения и только там будут нас брать. Надо было придумать что-нибудь такое, что позволило бы оторваться от них в пути. И тут мне помогло знание города.

Дело в том, что в одном из самых старых по застройке районов Ленинграда между Дворцовой площадью и Марсовым полем получилась довольно интересная картина. На всей этой территории более или менее параллельно Неве тянулись только две улицы: Халтурина и набережная Мойки. Между ними на протяжении двух автобусных остановок не было ни единого поперечного переулка, по которому можно было бы попасть с одной улицы на другую. Правда, в нескольких местах была система проходных дворов-колодцев с невысокими арками и узкими проходами. Общая длина такого прохода – метров триста, не больше, и проделать этот путь с чемоданом бегом можно за минуту-полторы.

Большинство подворотен с улицы Халтурина были заперты управдомами, и за воротами хранились помойные баки. Проходные дворы начинались со входа в обычный подъезд, и только местные жители знали, какие из многочисленных парадных, выходящих на улицу Халтурина, имеют сквозной проход во внутренний двор и дальше – на набережную Мойки, а какие – нет. Незнакомец видел перед собой стену плотно стоящих домов и не находил другого пути, кроме длинного объезда.

Основа плана была такой. Связного встречает на вокзале только один из нас, которого он знает в лицо. Оба, притворяясь незнакомыми, садятся в одно такси, якобы из соображения экономии, поскольку им по пути. В такси молчат. Когда машина подходит к парадной дома № 8 по улице Халтурина, встречающий член организации выходит из парадной, забирает связного и чемодан, и они вместе бегут проходными дворами к набережной Мойки. А такси с сопровождающим уходит. Добежав до Мойки, встречающий с чемоданом садится в ожидающее его такси, в котором для верности сидит еще один из нас, и они уезжают. Связной берет ноги в руки и убегает по одному из мостиков через Мойку.

Ну, а если связного будут брать сразу после выхода из поезда?

Что ж, встречающего он видит первый раз в жизни. А чемодан его попросил подбросить по пути в Ленинград один незнакомый мужчина. Хорошо заплатил. Как выглядел этот мужчина? Пожалуйста, средних лет, среднего роста, рыжеватый, в очках. Такой вежливый гражданин. По какому адресу надо было доставить чемодан? Пожалуйста, можно дать и адрес.

Ну, а если машина чекистов подойдет к парадной дома № 8 вплотную за нашей машиной и чекисты не оставят нам нужной минуты – парни они тренированные, чемодана в руках у них нет, парадное видели – догонят и крышка. И тут у меня была приготовлена изюминка – гвоздь программы.

Я ведь не случайно выбрал именно парадное дома № 8, хотя было еще несколько проходных парадных. Это было роскошное парадное старинного дома с двумя застекленными дверьми. За ними был лифт и не каждый мог сразу увидеть, что за лифтом есть проход во двор. И, самое главное, проход заканчивался дверью, открывающейся внутрь тамбура. Тамбур очень узкий и, если, проскочив в него с чемоданом, быстро закрыть за собой дверь и поставить какую-нибудь распорку между нею и стеной тамбура, то мы получаем ту самую заветную минуту в свое распоряжение. Чем сильнее будут ломиться чекисты в эту дверь вслед за нами, тем меньше шансов, что даже случайный прохожий сможет с другой стороны открыть ее. И они будут терять время, чтобы вскочить в машину и пуститься в объезд. А нам нужна всего минута, шестьдесят секунд. В крайнем случае – девяносто.

Мы с Соломоном скорректировали план, вырубили толстую палку, съездили и примерили ее. Все было тик-так. Правда, в последний момент Гриша Вертлиб, Давид Черноглаз и Бен Товбин выбросили из плана ожидающее на Мойке такси и, вообще, отредактировали план так, что его трудно было узнать, но самое главное – идея с палкой – была сохранена. Все восьмеро должны были принять участие в приеме чемодана.

Быть связным я предложил Пинхасу Шехтману. Это был молодой рабочий парень с сильно развитым чувством национальной гордости. Служа в армии, он кружкой проломил череп солдату из своего отделения, который назвал его жидом.

Как-то в году 67-м или 68-м я познакомился в Публичной библиотеке с высоким плотным кудрявым парнем. Это был блондин с голубыми глазами, и я не сразу сообразил, что он еврей. Будущий архитектор Самуил Моцкин интересовался тем же, чем и я, – ивритом. Мы разговорились. Самуил казался флегматичным и нерешительным парнем, слишком осторожным для своего возраста. Каково же было мое удивление, когда через несколько месяцев знакомства он сказал мне, что летом будет переходить финскую границу – ему нужен попутчик. Я познакомил его с Пинхасом и они стали готовиться вместе.

В одну из суббот, в теплый летний вечер, я провожал их на Финляндском вокзале. Оба они выглядели стопроцентными туристами, с палаткой и рюкзаками за спиной. И их легенда в случае задержания была – «неопытные туристы». Я пожал им руки, пожелал «ни пуха, ни перышка», они сели в вагон и поезд ушел.

На несколько дней я прилип к приемнику, прослушивая радиостанции Израиля, Англии, Германии, Штатов. Но они вернулись сами. В районе Сортавалы они дошли до самой границы, напоролись на забор из колючей проволоки с оттяжками и залегли в нескольких сотнях метрах, изучая распорядок обхода пограничных патрулей. Решили вернуться с ножницами для резки колючей проволоки. Однако и второй блин вышел комом. Пограничники задержали их, оштрафовали и внесли в список подозрительных лиц.

Третьей попытки они не делали.

Помимо безусловной смелости у Пинхаса было еще одно очень важное преимущество: он не знал никого из членов организации.

Предложение Пинхас принял сразу же и поручение выполнил хорошо. В рижском аэропорту Румбула – рядом с местом массового расстрела рижских евреев в декабре 1941 года – его встретил парень, который представился как Рува. Встреча прошла, как было обусловлено: в руках Рувы был нужный журнал, оба не забыли и не перепутали пароль и отзыв.

Когда Пинхаса провожали на вокзал, он был без чемодана. У приехавшего за полчаса до отхода поезда Рувы чемодан был, но он так и увез его к себе домой. А настоящий чемодан подтащил к вагону за минуту до отправки поезда. Это был огромный чемодан, замки которого были забиты гвоздями, чтобы случайно не открылись в пути. Пинхасу внесли чемодан в вагон, сказали «шалом» и поезд тронулся. Теперь оставалась наша часть работы.

В то утро я встал очень рано. Не стал завтракать, взял палку и вышел из дома. Когда я подъехал к месту встречи, Арон Шпильберг был уже на месте. Вскоре подошли остальные и разошлись по своим постам. Я был принимающим. С палкой в руках я встал в парадной дома № 8 за застекленной дверью. Но сектор моего обзора был очень узким, и поэтому на другой стороне улицы Халтурина, напротив парадной, встал Соломон, которого я видел хорошо. Остальные растянулись на расстоянии зрительной связи до первой поперечной улицы, стояли на ней и на Набережной Мойки. Если чекисты начнут объезд, то меня при выходе из последнего проходного двора успеют предупредить. Гриша Вертлиб, которого я познакомил с Пинхасом накануне, встречал его на вокзале.

Жильцы успели сходить за покупками, вернуться, снова выйти по делам, снова вернуться. Каждый раз они подозрительно поглядывали на меня: что за странный тип торчит внизу уже битых два часа, да еще с палкой. Еще вызовут милицию, черти полосатые…

Наконец, Соломон забеспокоился, посмотрел в мою сторону: приготовься, мол, затем отвернулся с безразличным видом, снял шляпу и вытер голову носовым платком. Сейчас появится чемодан.

Первым в секторе моего обзора появился Гриша Вертлиб. Он шел по той стороне улицы, разглядывая номера домов. Заметил фонарь с № 8 и начал переходить на эту сторону. И тут появился Пинхас в своей темной курточке из кожзаменителя с вязаным воротником. Он почти волочил по тротуару огромный чемодан. По его лицу можно было понять все. Дело в том, что по окончательному плану Гриша Вертлиб, встречая его на вокзале, не подходил к нему. И шел не к стоянке такси, а к трамвайной остановке. Пинхас с чемоданом следовал за ним на расстоянии. Гриша, пересаживаясь с трамвая на трамвай, перепроверял, нет ли слежки. Но сытый голодного не разумеет и, петляя по городу, Гриша, наверное, не видел лица Пинхаса, который не спал в поезде всю ночь, был голоден и с трудом выписывал вслед за Гришей живописные зигзаги с огромным чемоданом в руках. По лицу Пинхаса я видел, что он близок к точке кипения.

Дойдя до моего парадного, близорукий Гриша увидел на другой стороне улицы Соломона и стал снова переходить улицу. У Пинхаса забегали желваки на щеках. Я выскочил из парадной и взял у него чемодан уже посреди улицы. Мы вместе вбежали в парадное, затем в тамбур и сразу же поставили за собой распорку. К Мойке поволокли чемодан в четыре руки. Только когда на набережной Мойки Пинхас исчез и я потащил чемодан сам, я до конца понял Пинхаса. Каждый политический зэк, прошедший по этапам, знает, что чемодан с книгами весит гораздо больше, чем с платиной или титаном. Тогда я столкнулся с этим впервые. Каждые пять-шесть шагов я останавливался и менял руку. Какого черта убрали из плана ждущее на Мойке такси? Именно сейчас меня могут схапать как цуцика.

Давид Черноглаз нагоняет меня:

– Не волнуйся, Гиля, все в порядке. – И уходит.

Через полчаса я запихивал чемодан на полку в квартире знакомой, с которой договорился заранее.

Она не спросила, что в чемодане. Что может прятать механик по холодильникам от ОБХСС? Наверно, какие-нибудь запасные части.

Я возвращаюсь домой довольно поздно. Вспоминаю лицо Пинхаса, «приклеенного» к Грише Вертлибу, и думаю: жаль, что не было чекистов. Сдохнули бы со смеху.

В следующий раз Сильва Залмансон привезла очередной чемодан из Риги прямо на квартиру Соломона Дрейзнера. Это было, может быть, не очень бдительно, но зато просто.