Милость великого визиря

Как только Афоня спустился к парадному дворца, нукеры визиря, без лишних слов, заковали его в колодки. Путешественник, даже и глазом не успел моргнуть, как на его запястьях, щиколотках и шее замкнулись деревянные колодки, и он в виде большого нэцкэ был заброшен в высокую арбу.

Потом нукеры направились в подвал, чтобы тоже самое проделать с друзьями Афони и… не обнаружили в камере, ни медведя, ни карлы.

Когда Зигмунда и иезуитского шпиона, спеленатых в парусину закинули в каземат, то товарищи поняли, что хорошим эта история уж никак обернуться не может. Медведь подцепил своим когтем путы, и они распоролись, как тонкий батист под дамасским кинжалом. Так же был освобожден и Карло Сфорци.

Теперь настала очередь иезуита. Не зря же его учили в шпионской школе уходить от преследования, вести скрытное наблюдение и прочим премудростям героев плаща и кинжала. Были у иезуитов и занятия по способам побегам из мест заточения. К слову эту дисциплину на экзамене Карло сдал на «отлично». Вот и теперь он быстро обследовал камеру и обнаружил-таки неплотную кладку стен в самом углу камеры. Дальше пошло проще. Вдвоем они отколупали огромный кирпич, и медведь не хуже землеройной машины забурился в землю. Не прошло и пары часов, как товарищи уже глотнули свежего воздуха за стенами дворца визиря.

Подкоп их вывел на берег главной реки Индии — Ганга. Пейзажец оказался не самым радостным, как, собственно и все последние события. Именно в том месте, где из-под земли появились беглецы, индусы прощались со своими усопшими. Правда, прощание это выглядело очень странно. Труп укладывали на кучи хвороста и поджигали. Родственники и друзья умершего сидели здесь же неподалеку и мирно беседовали. Когда же костер уже начинал затухать, похоронная процессия сталкивала обгорелые останки в реку и все отправлялись по домам. Вот и вся тризна.

Понятно, что смрад здесь стоял просто невыносимый. Однако гонимые мыслями о преследовании наши беглецы бросились в роду и, разгребая обгоревшие части тел руками и лапами, устремились на другой берег реки, где их бы уже не смогли достать нукеры и шпионы визиря. Медведь все же порывался сразу же отправиться на поиски Афони, но искушенный в тайных делах Карло убедил его не торопиться, а на время спрятаться и разработать план спасения друга, но только уже на другом берегу великой индийской реки. На том и порешили.

Во дворце визиря случился переполох. Когда Чандре доложили, что медведь и карлик сбежали, он был вне себя от бешенства. Тут же был вызван прораб, который руководил строительством дворца и ему во дворе без объяснения причин отрубили голову. На Востоке вообще не церемонятся со смертной казнью, так что уж говорить про объяснение причин. Вжик и башка с плеч.

Далее во все концы города были разосланы сотни филеров, которым было поручено узнать, где скрываются беглецы.

«Эх, был бы Каура со мной, — думал раздосадованный Алладин-Чандра. — Он бы в миг всех нашел. Но нету-ти… теперь все самому приходится делать».

Тайные механизмы сыска работали четко. Уже спустя полчаса визирь знал, что медведь и карлик переплыли через Ганг, их опознали сразу несколько похоронных процессий паливших своих мертвецов на берегу. А там, на левом берегу реки искать практически невозможно. Там уже джунгли, дикие звери, ядовитые змеи и малярия. А главное, именно там бесчинствовали ракшасы — племя злых кошачьеголовых демонов.

Однако не такой был человек Чандра. Если бы на его месте оказался еще простой багдадский гопник Алладин, тот бы махнул рукой. Но перед нами находился уже поднаторевший во многих государственных и тайных делах великий визирь Чандра, который не привык отступать. Тем более, что он уже успел доложит падишаху Акбару Первому о героическом задержании диверсионного отряда. Лучше бы не торопился…

Опять же в свите падишаха еще немало знатных вельмож, которые только и ждут, когда визирь проколется или накосячит, чтобы быстренько доложить об этом суверену. Одним словом, опасаться было чего, тем более что вокруг все только и говорили, что Чанра низшего происхождения, то есть не брахман и даже не кшатрии или вайшьи. И если недруги докажут, что он простой шудры или того хуже — неприкасаемый, то тут уж не помогут никакие деньги, связи или былые подвиги. Тем более что Чандра поднаторевший в кастовости индийского общества знал, что он никто иной по своему безродству, как неприкасаемый — самая низшая и презираемая прослойка индийского общества.

Если бы он родился здесь в Индии то никогда, никогда бы не лез наверх, а смирился, как тому учит брахмаизм со своим положением. Но он не был индусом, поэтому и рискнул взлететь в самые выси местной элиты. Если же это раскроется и станет достоянием общественности, то полет на самое дно будет еще стремительней, чем взлет, обеспеченный колдовством Кауры. Тут будет не только конец карьеры, но и вообще жизни. Ох, и непростое это дело — выживание в коридорах власти, очень непростое.

И все же Чандра придумал, как ему быть в этой ситуации. Глашатаи разнесут весть о раскрытии и поимке шпионского подполья. Расскажут они так же и про то, что все члены диверсионного отряда отправлены на строительство дорог в Бангладеш. Однако туда будет отправлен только Афанасий, который все еще ждет своей участи на дне арестантской арбы. Рано или поздно эта информация попадет к беглецам, и они попытаются освободить своего товарища и вот тут-то верные нукеры визиря схватят хитрых и изворотливых подельников тверского купца.

Глашатаи понесли в народ вести тайной службы, а арестантский кортеж тем временем направился в сторону переправы через Ганг и дальше через джунгли в Бангладеш.

Рядом с Афоней в арестантской арбе так же заключенный в колодки сидел один оборванец. Дорога была дальняя, и делать было нечего, попутчики разговорились. Коллегой по несчастью тверского купца оказался восточный бродяга Музафар. Люди визиря схватили его на местном базаре. Как это произошло, и рассказал кандальник Афанасию.

Музафар спокойно, никого не обижая, бродил по торжищу. Когда на рынке появился визирь Чандра. Все упали ниц. Традиция у них такая, не должны простолюдины пачкать своими взглядами великих людей. Только Музафар все же скосил свои глаза, чтобы взглянуть на великого визиря, когда еще доведется увидеть. Все интересно иностранцу. Визирь Чандра восседал на великолепном жеребце, по описанию которого Афоня понял, что это был его Квазимодо. Не меньше тогда поразился и сам Музафар. Однако его поразила не красота жеребца, а сам визирь. В нем бродяга узнал своего давнего друга по багдадскому бомжеванию — гопника Алладина. Вскинулся тогда давний товарищ, хотел окликнуть забуревшего друга, но тут же налетели нукеры и схватили беднягу за то, что посмел поднять взгляд на великого визиря. Оно давно известно, сначала ты поднимаешь на правителя взгляд, потом повышаешь голос, а в конце и руку с кинжалом занесешь. Ну, а дальше все случилось очень быстро. Обстряпали дело оперативно, инкриминировали попытку подрыва государственных устоев, и… кандалы и арба на всеиндийскую стройку в джунглях. Признался Афоне Музафар, что хватило ему ума не говорить на следствии о знакомстве с Алладином, а то бы не миновать ему плахи, а так еще можно попытаться сбежать.

Здесь надо заметить, что когда Чандре принесли для ознакомления дела всех преступников, коих по этапу отправили в джунгли, и он, просматривая бумаги и доносы, открыл дело Музафара, в тот момент в его душу холодной змейкой заполз страх. Заподозрил он, что этот бродяга может оказаться его давним знакомцем по Багдаду. Вызвал следователя и по описаниям задержанного гопника понял, что предчувствия его не обманывают. Тут же вслед арестантскому этапу был направлен отряд воинов с заданием вернуть Музафара в столицу, а лучше всего сделать это предварительно, отделив его голову от туловища, чтобы не болтал по дороге.

А между тем Музафар продолжал рассказывать Афоне об устройстве жизни в Индии и о тонкостях местной индуисткой веры. Грамотный был бродяга. Афоня слушал и дивился, как разнообразна фантазия людская в теологических вопросах.

Оказалось, что индусы верят в то, что все люди произошли от первочеловека Пурушу. Именно о нем здесь ходят легенды, и именно он затеял здешнее мироустройство. Пуруша этот пришел из сонма звездного и принес себя в жертву, в результате этого жертвоприношения возник весь мир. Из разных частей тела Пурушу произошли люди, относящиеся к разным кастам — сословиям. Эти сословия изолированы и не должны вступать в общение друг с другом. Из уст Пурушу возникла высшая каста — брахманы, то есть жрецы и знатоки священных текстов. Из плеч — кшатрии — воины и правители, из бедер — вайшьи: земледельцы и торговцы, из ступней — шудры, которые стали слугами и зависимыми людьми. Есть еще самая низшая прослойка, которая называется «неприкасаемыми», эти, скорее всего, получились из пыли по которой ступали ноги Пурушу.

Члены первых трех каст, считаются высшими и, достигнув зрелости, проходят обряд посвящения, после чего называются «дваждырожденными».

Пояснил Музафар туристу с Севера, что по индуистской вере есть учение об обязанностях человека в разные периоды жизни. В детском возрасте человек ведет жизнь ученика, потом должен вступить в брак и стать примерным домохозяином. Вырастив детей, он должен покинуть дом и вести жизнь монаха, отшельника-санньясина.

Все устройство местной веры основано на идее о круговращении бытия — сансаре, о перерождениях — инкарнациях индивидуальной души во все новые телесные оболочки, о карме — законе, определяющем следующее рождение и о мокше — идеале, к которому должна стремиться каждая душа, заключающемся в избавлении от перерождений и воплощений.

Но и это еще не все. Появилось в этих землях и другие направления, вышедшие из брахманизма. Это джайнизм и буддизм.

Когда Афоня услышал знакомое слово, то встрепенулся. Как же, он помнит своего попутчика джайна, который никогда не наступит на букашку, залепит рот, чтобы туда не залетела муха, и будет, не останавливаясь, бродить по миру, как вечный жид.

Добродушный Музафар пояснил, что джайнисты вообще народ странный, но очень уж влиятельный. Их здесь побаиваются даже брахманы. А вот буддисты подались из Индии на восток, чтобы не конкурировать с брахманизмом. Вера у буддистов терпеливая и мягкая, им проще уйти, чем с кем бы то ни было воевать.

Под эту нудную, но интересную лекцию бродяги Музафара Афоня и уснул.

Тем временем Зигмунд и Карло успели отдохнуть и было решено, что карлик отправится в ближайшую деревню, что находилась рядом с пристанью парома через Ганг, разузнать последние новости. Медведь немало удивился, когда из пожилого, в общем-то, карлика, Карло, вдруг преобразился в мальчика подростка. Под замызганным халатом кудесника у лилипута оказалось довольно молодое тело с хорошо развитой мускулатурой. Свою жидкую бороденку он сбрил раковиной речной мидии и предстал в виде чумазого индийского пацаненка, разве что нос тонкий и крючковатый, а не широкий и мясистый, как у местной ребятни.

Пока Карло ходил на разведку, медведь наловил речной рыбы и, обмазав глиной, бросил в угли костра, а часть улова принялся коптить на нехитрой коптильне, которую он соорудил на речном обрыве. За этими приготовлениями время пролетело незаметно, и с разведки вернулся Карло.

Иезуит узнал много чего интересного. И то, что их повсюду ищет целая армия шпионов, и то, что Афоню вместе с другими преступниками режима Чандры увезли в джунгли, и то, что об этом уж очень настойчиво трезвонили глашатаи на всех поворотах города. Из этого хитрый Карло сделал вывод, что их с Зигмундом собираются ловить «на живца», то есть на Афоню, иначе не зачем было бы включать на полную катушку всю местную пропагандистскую машину. Опять же, в школе иезуитских шпионов, на занятиях по психологии, им рассказывали про различные типы людей. По той классификации Чандра был одним из самых опасных типов, подозрительного и безродного тирана, который панически боится потерять свою власть, а значит, сделает все, чтобы ее сохранить, сколько бы для этого не потребовалось угробить человеческих душ.

С другой стороны в информационных сообщениях говорилось, что пойман весь диверсионный отряд: и медведь, и карла. Значит, они с Зигмундом проходят по тайным ведомостям, как уже пойманные преступники, что означает, что их жизнь теперь не стоит ничего. Итог — их продолжают ловить, постараются устроить засаду, когда они пойдут освобождать Афоню и, самое печальное, их жизнь никому не нужна, поэтому при первом удобном случае их просто угондошат.

Зигмунд и Карло ели молча. Каждый был погружен в свои не очень веселые мысли.

— Ас-саляйм-алейкуму!

Товарищи обернулись и увидели, дервиша, который выпростался на полянку из цепких береговых кустов.

— А ты, кто такой? — вскочил на ноги Карло и принял боевую стойку.

— Бедный дервиша мой, — запищал странник, как будто испугавшись. — Ходима туда, ходима сюда, во славу Аллаха. Видима костер горит, люди добрые сидят, думана, дай подойду погреться-мана…

— Иди уже погрейся, божий человек, — позвал Зигмунд. Он ведь был русский медведь, хоть и имя носил иноземное, но по русской традиции никому не мог отказать в приюте.

Однако Карло этот визитер не очень понравился. Что-то в его облике было не то, что-то напрягало иезуита в фигуре дервиша, манере держаться, а скрытое за капюшоном лицо так вообще вызывало массу подозрений. Вот, что он физиономию прячет?

А Зигмунд тем временем уже протянул копченую рыбину странствующему мусульманскому монаху.

— Ешь, на здоровье, — пригласил он бродягу к костру. — Чем, как говорится, богаты, тем и рады.

Дервиш жадно схватил кусок окуня и, не открывая лица, принялся за еду. Его жилистая рука заносила щепоть в раструб капюшона и возвращалась уже пустой за новым куском. Пусть поест человек, раз голоден, не жалко.

Поужинав, компания разместилась вокруг костра и скоро уже все трое храпели, завершая этот день, который принес столько неожиданных поворотов.

Поспать удалось недолго. Как только на Ганг опустились сумерки, так в джунглях начался какой-то переполох. Складывалось такое впечатление, что в кущах схлестнулись две армии обезьян и теперь рвут друг друга, издавая при этом жуткие крики. Причем крики эти становились все ближе и ближе.

Зигмунд, Карло и дервиш только и успели вскочить на ноги, как оказались окруженными странными существами. Это были синие фигуры с головами тигров. У каждого супостата в мощных руках блестел меч. Хищные глаза по-кошачьи светились в темноте.

— Ракшасы, — молвил дервиш.

 

Ракшасы

Два кольца крутились в противоположных направлениях. Малое, образованное Зигмундом, Карло и дервишем переступало по часовой стрелке, а круг побольше из ракшасов, крутился в против хода времени сторону.

Кто-то должен был первым устремиться в атаку. И им оказался дервиш. Он скинул свой огромный халат, под которым оказался облегающий тело черный наряд, подпоясанных ремнем с мечом в ножнах. И тут до Карло дошло, что это был вовсе не дервиш, а посланник Старца горы — ассасин, который раньше представал перед ними в образе джайна, а теперь вот и дервиша.

Ассасин закрутился волчком размахивая своим посохом в одной руке, и ятаганом в другой. Эта смертоносная юла влетела в боевой порядок ракшасов и там образовалась свалка.

Зигмунд бросился на помощь отважному дервишу, но его оттащил Карло, который решил воспользоваться тем, что все ракшасы рубятся с ассасином, а значит — самое время делать ноги.

Они неслись сквозь джунгли, не разбирая дороги. Впереди напролом шел медведь, а за ним скакал иезуит… как вдруг им дорогу перегородил маленький ракшас. Он был такой же синий, с тигриной мордой, и так же держал в руке меч. Только был он ростом с Карло. Зигмунд зарычал, что случилось с ним впервые и, отбив лапой меч, схватив зубами ракшаса за загривок, бросился в джунгли.

Сколько бежали, трудно определить. Но когда остановились, то понадобилось не меньше получаса, чтобы прийти в себя. Все это время Зигмунд своей лапой прижимал к земле плененного ракшаса. Когда дыхание восстановилось, медведь решил взглянуть на затихшее маленькое чудовище.

Под лапой лежал почти задохнувшийся пацан. Во время бега с его головы слетела маска тигра и куда-то выпал меч. Товарищи с интересом разглядывали мальчика, пока он не открыл глаза.

Теперь настало время испугаться ему. На него смотрели четыре недобрых глаза: два черных медвежьих и два не менее черных итальянца. Мальчуган зашмыгал носом и разревелся.

— Едрёна корень — так это ж люди, — сказал Зигмунд.

— Ага, — подхватил Карло, — только в карнавальных костюмах и немного не в себе, видимо. Папуасы какие-то. Но зарубить могли по-взрослому.

— Паренек, ты, чей будешь? — поинтересовался Зигмунд.

Пацан успокоился и о недавнем реве напоминали только синие разводы краски, разбавленные обильными слезами. Как и все маленькие дети, он почувствовал, что его не собираются наказывать, поэтому осмелел и ответил с немалой долей дерзости в словах:

— Мы — дравиры!

— Кто, кто? — настало время Карло уточнить национальную принадлежность отрока.

— Дравиры, — паренек даже выпятил вперед нижнюю челюсть. — Древнейший народ, который всегда жил здесь, еще до всяких там индусов.

— Давай поподробнее, — поддержал мальца медведь.

— Дравиры всегда жили в джунглях, а потом пришли эти — арийцы-индусы и начали нас вытеснять, поэтому дело чести каждого дравира — вредить индусам, нагонять на них страх и не пускать в наши джунгли.

— А маска тигра зачем?

— Так арийцы трусы, они тигра, как огня боятся. И вообще, все наше племя произошло от хозяина джунглей — тигра. Мы, как и он — мощные, сильные, умные, выносливые, бесстрашные, изящные и безжалостные в бою.

— Кирдык, в таком случае, нашему дервишу, — констатировал Карло.

— Понятно, озадачился Зигмунд. — И что нам теперь с тобой, тигром, делать? Дорогу домой найдешь?

В это время карлик начал делать товарищу мимические знаки, отзывая в сторонку. Когда же они отошли, Карло зашипел медведю в ухо:

— Ты что? Нельзя его отпускать. Нам без заложника с такими нравами местных племен не выжить. Надо идти на переговоры с их племенем, пусть обеспечат нам безопасный проход через свои джунгли.

Юный дравир-ракшас тем временем безучастно сидел поодаль и что-то насвистывал, подражая пению местных птах.

— Ладно, парень, — вернулись после переговоров товарищи. — Веди нас к своему вождю на переговоры.

— Пошли, — индифферентно согласился малолетний воин.

Идти пришлось долго. Причем дравир-ракшас скакал не хуже обезьяны или того же тигра по веткам деревьев и лианам, а медведь с Карлой продирались сквозь заросли по земле. При успеши паренька он мог совершенно спокойно удрать от пленителей, но он терпеливо дожидался, пока эти неуклюжие персонажи, обливаясь потом, переползали через нагромождение лиан, кореньев огромных деревьев и колючие кустарники.

Наконец вся компания оказалась на берегу небольшой речушки, откуда открывался вид на деревню дравиров. Деревня, как деревня: несколько домов из пальмовых листьев, посередине капище и костер рядом.

В тот момент, когда все трое должны были выйти на песчаный берег речки, из окружавших их кустов вдруг материализовались все те же свирепые фигуры с тигриными мордами. Они именно материализовались, потому что ни хруста веток, не скрипа песка под ногами этого отряда не было слышно. Как тигры.

Паренек спрыгнул с ветки и подошел к Карло и Зигмунду:

— Тигр, он не только безжалостен, он еще и коварен, — молвил дравир-ракшас недоросток, и уже обращаясь к обладателю самой свирепой маски, заявил. — Вот, отец, я взял в плен этих двух…

 

Налет на арестантский караван

— Ну, нихрена себе, — возмутился Зигмунд. — Это ж мы тебя в плен взяли и на переговоры пришли…

— Молчи животное, — дерзко оборвал медведя сын вождя.

От такой наглости и особенно от того, что Зигмунда назвали животным, он вообще потерял дар речи.

— Господа, минуточку, — вступил в разговор Карло. — Мы же интеллигентные люди. Тем более что мы не претендуем на ваши джунгли, и находимся здесь транзитом, так сказать. Маэстро вождь, мы вернули вам мальчика, и теперь можем идти дальше, не так ли?

Вождь дравиров надолго задумался. Уже даже начало складываться впечатление, что, если повнимательней прислушаться, то можно будет услышать, как в голове этого жителя тропических лесов шевелятся мозги.

— Я только не совсем понял, — наконец разродился главный дравир. — А какого духа вы по нашим владениям блукаете?

— Вот я вам и говорю, — начал объяснять карлик. — Мы здесь транзитом, спешим на помощь своему другу Афоне, которого отряд нукеров визиря везет в ваши же джунгли строить дорогу.

— Чего строить? — свирепо провозгласил вождь. — В наших джунглях!

— Так точно, — отрапортовал иезуит. — Надо этому помешать, вот мы и бросились в погоню за арестантским караваном, чтобы остановить его и… не дать этим варварам разрушать вашу среду обитания.

Карло соображал на ходу, оперативно прикидывая в голове, как превратить свирепого воина джунглей в союзника. Его буквально несло и он не без гордости, похвалил себя за сообразительность.

Вождь был вне себя от злости. Опять эти арии собираются портить их джунгли, теперь вот еще какую-то дорогу затеяли строить.

— Много ли воинов в караване? — промолвил главный дравир-ракшас, тело которого от злости стало аж фиолетовым.

— Да, не очень. Вместе с вашими воинами мы их быстро одолеем, — сообразил Карло. — Я могу и дорогу показать.

— Пошли, покажешь.

Воины и медведь с итальянцем направились в деревню. Там на песке он начертил по памяти карту, как он ее помнил. А помнил он только то, что есть река Ганг с недожаренными мертвецами, столичный город и джунгли на другом берегу. Но блефовать, так блефовать. Он деловито обозначил крестиком предположительное место нахождения племени дравиров, произвольно нарисовал дорогу, которая уходила в джунгли. Вождь в свою очередь дополнил карту горами, мелкими речушками, озерами и продолжил линию дороги. Отошел подальше и, сощурив глаз, что-то стал прикидывать. Его воины сидели и с восхищением наблюдали за своим лидером.

— Нападать будем тут, — вождь воткнул копье в начертанную полоску дороги.

Его сын между тем присел рядом с Зигмундом.

— Имей в виду, животное, при первой же возможности я тебя порешу, — процедил он сквозь зубы. Зигмунда аж затошнило от такой наглости подростка.

Судя по всему этот юный ракшас-дравир так и не смог смириться с тем, что его, походя, одолел какой-то медведь. Ведь известно каждому малолетнему дравиру, что тигр всегда заломает медведя. Так что порешить Зигмунда стало для сына вождя, делом чести.

Сборы были недолгими и отряд вместе с нашими путешественниками, отправился в погоню за арестантским караваном. Дравиры скакали по веткам с ловкостью диких котов, а наши путешественники продирались сквозь чащобу. Они могли запросто потеряться, но сын вождя жителей индийских джунглей был рядом и показывал дорогу, не сводя своих коварных глаз с Зигмунда. Наконец весь отряд выбрался на берег небольшого озера, где и было решено устроить засаду.

Арестантский этап двигался не спеша. И когда из леса открылся вид на озеро, то командир нукеров дал команду становиться лагерем и расставлять дозор.

Карло подошел к вождю дравиров и о чем-то с ним побеседовал. Вернувшись, он сказал Зигмунду, что у них будет пять минут, чтобы освободить своего друга Афоню перед началом нападения на арестантский караван. «Не успеете, пеняйте на себя, в запале битвы изрубим и вас», дословно передал резюме главного ракшаса-дравира иезуит.

Решено было, что Карло сходит на разведку и узнает, где Афоня. Зигмунду было строго запрещено подходить к бивуаку, так как его звериный дух учуют кони, и может начаться переполох. Мишке хоть и было обидно слышать про его звериный дух, но свобода друга сейчас была важней, и он согласился с доводами Карло.

Итальянский разведчик идеально провел вылазку в лагерь врага. Он прошел все посты незамеченным и нашел Афоню около пальмы, где тот лежал прикованный к какому-то оборванцу. После рекогносцировки было решено, что они зайдут с подветренной стороны (опять же, чтобы не выдал звериный дух!) И когда услышат начало баталии, закинут на спину к Зигмунду скованных парой пленников и уйдут в джунгли. Правда Карло очень хотел посмотреть на тактические приемы партизанской войны дравиров, ну, там опыт перенять, мало ли, может пригодиться в многотрудной службе иезуита, но задание есть задание, и сейчас важно выкрасть носителя знания дороги к Древу желаний, то есть Афоню.

Как только в лагере арестантского караула начался шухер, Карло с Зигмундом молниеносно выскочили из кустов и, сметя караул, схватили скованных одной цепью Афоню и оборванца, бросились наутек. В это самый момент дорогу Зигмунду перегородил сын вождя дравиров.

— Все, животное, твой черед настал, — малолетний и отважный ракшас-дравир бросился в атаку.

В тот самый момент, когда копье юного воина должно было мягко войти в грудь Зигмунда, оно волшебным образом, переломилось, не дойдя до медвежьей плоти на какой-нибудь вершок. Все в недоумении замерли. Из кустов вышел давешний дервиш, и ранешный джайн, а на самом деле лазутчик Старца горы — ассасин. Это он ловко метнул кинжал, который перубил твердое древко копья. Диверсант подошел к сыну вождя, схватил его за пояс и метнул в сторону озера. Когда раздался всплеск от воды, принявшей тщедушное тело юного воина, беглецы уже уносили ноги.

А пацан, после своего полета в озеро, выжил, но на всю жизнь возненавидел медведей, карликов и вообще иностранцев.

 

Змей горыныч

Вот уже неделю брели путешественники по бескрайним джунглям. Шли, практически не разговаривая. Каждый думал о своем.

Афоня брел в одних портках, обливаясь потом. В его голове проносились воспоминания о всех приключениях, которые ему пришлось пережить в этом длинном путешествии к Древу желаний. Вспоминал своего брата. Как он там, болезный… Укорял себя, зачем бросил калеку, поди ж, будь он рядом, помогал бы близкому родственнику и, глядишь облегчил бы его страдания и неловкости в жизни уродской. Вдвоем-то оно всегда легче… Частенько вспоминал Гульчатай. Вот теперь и о ней душа болит. А она как? Как добралась до родительского дома. Вон оно море-то — место очень неспокойное, пираты и прочая шваль. Порой ему мнилось, что Гуля вышла замуж за какого-нибудь восточного принца. Оно, конечно, правильно. Что же ей — красавице, Афоню ждать что ли? Да она легко составит счастье любому принцу, уж не говоря о нем — тверском купце. Правда, эти грустные мысли он старательно прогонял. Все же гораздо приятней думать о том, что Гульчатай ждет его и смотрит в окошко своего дворца, когда он вернется из своих странствий, возмужавший, красивый, богатый (у Древа то желаний можно и для себя чего-нибудь попросить, там денег что ли). Вот, сидит его Гуля, платочком слезинки вытирает, с выгоревших от постоянного догляду за дорогой, глаз. Чу, что-то там, на горизонте пыль заклубилась. Эх, опять, поди, караван бредет. А клубы все ближе и ближе. И вдруг, из дорожной пыли вырывается прекрасный всадник, весь в белом кафтане, шапка заломлена, сапоги сафьяновые, а конь так и пляшет под лишим всадником… Эх, конь… Где-то сейчас Квазимодо? В какой конюшне стоит, чем его там кормят, кто на нем выезжает? Одни вопросы без ответов. О чем не подумай, все грусть одна. Вот и Зигмунд присмирел что-то, слова от него не услышишь, все молча, дичится. Да, и перед ним неудобно как-то вышло. Друг он верный и умный, а Афоня его даже и не посвятил в свои планы. Так мыкается медведь с ним без причины и ясных целей.

Зигмунд действительно изменился. И причиной тому стали не тяготы и лишения их путешествия, а встреча с маленьким сыном вождя дравиров. До этого времени Зигмунд, как существо разумное и философствующее не обращал внимания на свою внешность, да и окружающие тоже не делали на этом акцентов. Главными его качествами, которые ценились и признавались буквально всеми, были его знания, его ум, его отношение к людям, для которых он был добрым другом, советчиком и даже психотерапевтом. А это маленький злобный мальчуган назвал его животным, а значит существом подверженным только плотским потребностям и инстинктам. Как так? Неужели его облик важней всех его разумных качеств и знаний? Какое же он животное? С его-то кругозором и следованию правилам этикета, деликатностью, культурой, да, в конце концов, его умением дружить и любить своего друга Афоню до самопожертвования. Или все же он медведь, то есть животное, хоть и ученое, но животное. Ну, скажем такое, как хорошая и верная собака для хозяина. То есть не он сам выбирает себе судьбу, а его судьбу определяет настроение хозяина? Тогда и, получается — ешь, медведь, попа и барина, оба не надобны. Даже в этой русской поговорке медведь — зверь людоедский, а не друг. Эх, суета все это, но очень грустная суета, вызывающая только болезненное томление духа. Кстати, даже вон Карло, этот не очень понятный субъект, и тот относится к нему с уважением и вниманием, как к равному, без кичливости или неприязни.

Карло шел рядом, и, казалось, не чувствовал усталости. Он, как и положено кудеснику и эзотерику шел вперед, размышляя о своей миссии на этом свете. Ведь все в мире неслучайно. Неслучайно он появился на свет лилипутом, неслучайно оказался у иезуитов, неслучайно был отправлен с тайным заданием на Русь, чтобы найти маршрут к Древу желаний. В этом смысл его жизни, дойти и найти. Этого маршрута алкали многие сильные мира сего, но найти дорогу до этого волшебного растения предстоит именно ему — маленькому Карло… И что тогда? Какая-то банальная миссия получается — дойти до Древа желаний, потом вернуться к Черному папе и нарисовать ему маршрут путешествия. Это не миссия, а просто опасное задание. Нет, судьба выделила его, чтобы он… пройдя через все препятствия, набрался знаний и опыта и сам… СТАЛ ЧЕРНЫМ ПАПОЙ! Вот, вот! Это миссия маленького Карло. Он и только он должен возглавить тайный орден иезуитов и развить его до самой могущественной организации в мире на веки вечные, чтобы вершить судьбы мира. Так и будет. Ведь глупо дойти до Древа и не спросить исполнения своего заветного желания. А оно вот какое — стать Черным папой. Одна только есть закавыка — ассасин, посланный Старцем горы. Это опасный, даже смертельно опасный попутчик, у которого есть свое задание и которое он будет стремиться выполнить, во что бы то ни стало.

В голове ассасина не было никаких мыслей. Он просто шел по дороге, не обращая внимания на колючие кусты, камни и прочие препятствия. Хватать карлика или Афоню не было никакой нужды. Старцу горы нужен путь до какого-то дерева и он узнает маршрут до этой лесины. Карта есть, и ее нет. Она в голове этого русского путешественника. А это значит, надо просто быть с ним рядом и помочь добраться до заветного места, после чего он всех убьет, чтобы уничтожить все знания о Древе, а сам вернется к хозяину, а тот, как и обещал, отправит его в рай. Он уже там был — в этом прекрасном цветущем раю. После нескольких опасных предприятий, когда он пробирался в осажденные крепости и убивал королей, или выкрадывал для заказчиков великие атрибуты власти, как копье судьбы или чаши Грааля, он знал, что по возвращении его ждет пусть короткое, но такое сладостное путешествие в рай. Он принимал из рук Старца горы кубок с виноградным вином, засыпал и просыпался в прекрасном саду в окружении девственниц, которые ублажали его плоть, услаждали слух пением, а столы ломились от фантастических яств. После этого задания, и он был уверен в этом, его ждет длительный отпуск в этом раю. Если же в путешествии ему суждено погибнуть, что чуть было не произошло во время нападения дравиров, то при таком исходе предприятия его тоже ждала дорога в рай, но только на вечное блаженство. Так говорит Старец горы. Значит так и будет.

Они двигались на Север, погруженные каждый в свои мысли. Так и дошли до красивейшего водопада. С огромной горы вниз срывался полноводный поток, образовывая непроглядную стену. Радужный туман скрывал низ водопада, выпуская на равнину небольшое озеро, которое уже мирно истекало прозрачной речкой, теснимой огромными валунами.

В тот момент, когда путники наклонились над гладью воды, чтобы напиться, солнце закрыла огромная и стремительная тень. Компания только и успела поднять головы, чтобы посмотреть, что застит белый свет. Но ничего не заметили, кроме тени, скрывшейся в водной взвеси и звука, напоминающего стук дождя по туго натянутой парусине шатра или паруса.

— Что-то не очень мне нравится это место, — сказал Карло.

Но его никто не услышал. Во-первых, громко шумел водопад. А во-вторых, всем очень хотелось напиться чистой воды и опустить в свежие струи натруженные ноги.

Афанасий разделся и подставил свое тело под живительную влагу. Когда же стена воды омыла и расслабила уставшего путника, он двинулся к берегу. Его соратники сидели на берегу, открыв рот, и лишь Зигмунд по неизвестной причине потерявший дар речи, в ступоре показывал своей лапой куда-то за спину Афони. Тот обернулся и… на него тоже напал столбняк.

Из-за струй водопада на друзей смотрела свирепая морда Змея Горыныча…

Это была зеленая морда с огромной пастью, окаймленная огромными клыками. Зеленоватые глаза со щелочками зрачков и чешуйчатая шея, уходящая куда-то вглубь за струи воды. Монстр с любопытством разглядывал всю компанию, превратившуюся в коллекцию истуканов.

Наконец Змей набрал в пасть воды и выпустил ее тонкой струйкой прямо в лицо Афоне. Этого хватило, чтобы он вышел из оцепенения и с диким криком бросился прочь из реки. Его товарищи устремились за ним в чащу джунглей. Когда они остановились на полянке и попытались перевести дух из-за ближайшего ствола, увитого плющом выглянула морда еще одного Змея Горыныча, не менее первой свирепая и такая же зеленая. Пришлось продолжить бегство.

То же самое повторилось еще несколько раз. Стоило только беглецам остановиться, как из кустов на них выползал очередной монстр. В конце концов, обессиленные товарищи повалились на траву, решив, что попали в какое-то гнездо или вообще на съезд Змеев Горынычей и толку от бегства нет никакого. Все равно монстры догонят и сожрут.

Однако на том месте, где чуть дыша, упали беглецы, никто не вылез из кустов и не спустился с дерева, и компания наконец-то смогла отдышаться. Когда удалось унять сорванное дыхание, то в этот самый момент откуда-то сверху прогремел низкий голос:

— Господа, не бздеть! Я имею к вам несколько вопросов, которые меня волнуют. Не бойтесь.

С самой вершины ближайшей секвойи на них смотрела все та же свирепая морда Змея Горыныча.

— А ты один? — быстрее остальных пришел в себя Зигмунд.

— Я? Один? А что такое? Вы здесь еще кого-то встретили, сэр? — Длинное тело Змея обвило мощный ствол дерева и, как береговой канат в бухте, уютно свернулось, у самой вершины.

— Так это ты нас по джунглям гонял? — уточнил Афоня. — Один?

— Да я вообще по жизни один, — горестно заметило чудище.

— Тьфу, блин, — вмешался в разговор Карло. — А что раньше-то не сказал, обязательно надо было нас загонять, как марафонцев каких до полусмерти?

— Ладно, пошли к водопаду, а то мы там вещички свои с переляку побросали, а веры тут никому нет, того и гляди, обезьяны ваши их потырят.

Змей перелетал с одного дерева на другое и показывал дорогу к водопаду. Путники, как овцы, брели по указанному им пути. Их мозги отключились. Ну, сожрет, так сожрет, все равно от него не убежать, вон он какой быстрокрылый. На все воля Божья. Так и добрались до водопада. Здесь змей нырнул в воду, прошелся волнами своего извилистого тела по глади озера, смыл под струями пыльцу тропических цветов со своих перепончатых крыльев и только после этого подплыл к путешественникам, которые тихо наблюдали за его плесканиями.

Когда Змей уложил свою свирепую морду на прибрежный валун и прикрыл лупатые глазки, то Зигмунд спросил:

— Ну, рассказывай, что тебя интересует?

— Международная обстановка, господа, меня волнует международная обстановка, — молвило чудище.

— В каком смысле? — немало удивился Афоня.

— Ну, что в Европе нового? Кто там сейчас заправляет политикумом. Кто в Англии король? Как там рыцари поживают, — говоря о последних Горыныч, как-то неприязненно дернулся всем телом.

Эта реакция не осталась незамеченной внимательным иезуитом.

— Что-то мне подсказывает, что у тебя какая-то есть неприязнь к благородному рыцарству?

— Да, есть самую малость… — вздохнул змей и первым рассказал свою историю. Чувствовалось, что у Горыныча накипело и ему давно надо выговориться.

Рассказ Змея Горыныча о своей судьбе и причинах иммиграции на Восток.

— Мы — драконы ведем свою родословную с Юрского периода и по праву можем считаться самыми древними обитателями этой планеты. В Юре нас было очень много, ну примерно столько же сколько сейчас на Земле национальностей и этнических групп, плюс динозавры не очень высокого интеллекта. Этих было еще больше чем нас — динозавров мыслящих. Чтобы было совсем понятно — недоразвитые динозавры, это, как у вас стада обезьян — смотреть на них любопытно, но ухо нужно держать востро, чтобы что-нибудь не украли или не съели.

Не буду, господа, рассказывать про наше тогдашнее мироустройство, тем более, что в ту светлую пору я не жил. Однако предания хранят историю про страшный взрыв, который и стер с лица, так сказать, Земли нашу цивилизацию. Не всю, конечно. Некоторые виды остались, но они, скорее похожи на ваших сегодняшних крыс, тараканов и прочую мелкоту. Так до сих пор на планете живут различные приспособленцы: вараны, ящерицы, драконы комодо, крокодилы и черепахи. Но все это твари неразумные.

Разумные тоже сохранились, но в малом количестве. Части нашей цивилизации удалось спастись в океане. И что бы было с вашим человечеством, если бы не мои предки? Вы, скорее всего, и не знаете о том, что истоки цивилизации и первые знания в ваш мир принесли мои прародители — рептилоиды. Часть из них, предчувствуя неблагоприятные последствия для жизни, была вынуждена выходить из океана и делиться своими знаниями с шумерами и прочими протоцивилизациями людей. Человек их воспринимал, как богов, не зная, что эра этих самых богов заканчивается, и рептилоидам нужно было успеть засеять зерна разума и цивилизованного мироустройства в ваши головы. Дать импульс, после которого вы бы смогли развиваться и строить уже свою цивилизацию. Эх, диалектика…

Мы — драконы тоже выжили в том страшном катаклизме. Это произошло благодаря уникальной способности откладывать яйца, скорлупа которых крепче гранита и ее практически невозможно повредить. Оплодотворенное яйцо может пролежать огромное количество лет, и начать развиваться лишь при особый условиях. Так и произошло. Первые драконы появились на Земле в эпоху, когда ледники стали отступать к полюсам и нагревшаяся планета активно сдабривалась вулканическим пеплом. Люди в ту пору были еще малоразвиты и не представляли никакой опасности для возрождения драконов. Да и драконы не лезли со своими советами и помощью.

Но с годами людей становилось все больше и больше. Они стали появляться даже в тех местах, где, казалось бы, им и выжить-то невозможно. Однако человек заселял все новые пространства и, в конце концов, оказался рядом с нашим ареалом.

Мы довольно вольготно жили среди фьордов Скандинавии, на островах бриттов, на бескрайних северных лесных просторах восточной Европы.

Я не знаю, что произошло в головах людей, быть может, это ваша суть, но когда наши пути стали пересекаться с дорогами человека, он сразу увидел в нас воплощение зла и угрозы. Вскоре дракон, великий змей, змей горыныч стали именами нарицательным. Появились даже образы типа — убить в себе дракона. Мы же по своей сути существа миролюбивые, но когда на нас стали охотиться и когда люди стали считать особой доблестью, убийство дракона, для нас наступили трудные по своей фатальности времена.

Особенно не повезло драконам в Англии. Если викинги нас почитали и боялись, то саксы почему-то решил, что на их острове нет место никому кроме них самих. Так открылась охота на нашего брата. Бесконечные лоботрясы-рыцари отправлялись в поход на добычу дракона. Это у них считалось верхом доблести, именно через нашу смерть они пытались добиться расположения своей дамы сердца. А эти кровожадные дамы сердца, почему-то не могли отдаться соискателю их руки и сердца без подарка в виде головы и когтей моих соплеменников.

И такая картина нарисовалась по всей Европе. Причем эти самые рыцари оказывались зачастую очень подлыми людьми. Наши легенды хранят немало случаев, когда рыцарь знакомился с тем или иным драконом, втирался к нему в доверии, более того, становился другом человека, защищая от нападков его врагов — других рыцарей. А потом в один прекрасный момент, когда рыцарь встречал дамочку, которая начинала сильно волновать некоторые его места, расположенные ниже пояса его меча, он менялся кардинально. Доблестный витязь брал тот самый меч и отсекал голову своему другу дракону.

Дальше — больше. На нас стали охотиться целыми армиями, справедливости ради, замечу, что и мы в долгу не оставались — изрыгали пламя и жгли замки, уничтожали города и целые области. А что нам было делать, когда никто не хотел договариваться, все хотели нашей смерти.

В результате такой дискриминации многие мои братья погибли. Их кости и сейчас удобряют землю от островного Альбина до уральских гор. А те, кто выжил, перебрались сюда на Восток.

Здешний народ менее агрессивен. Некоторые даже обожествили нас и стали рисовать на своих картинах и вырезать наши изображения из дерева и камня, украшая этими скульптурами свои храмы. Нас и здесь осталось немного. Судя по всему, пришло и наше время покинуть этот эмир, и остаться в истории человечества, лишь как драконы или змеи горынычи в легендах и сказках людей. Одна надежда, что где-то в пещерах уже спрятаны яйца нашего потомства, которые ждут своего часа, в который они начнут развиваться и на этом свете вновь появится наши дети, которым будет суждено снова стать неотъемлемой частью жизни на Земле, быть может, сменив вашу цивилизацию, на свою — рептилоидную.

* * *

— То-то я смотрю твоя морд… в смысле голова мне очень знакомой показалась, — прищурился Карло. — Читал я в древних манускриптах, все — правда, что он нам тут рассказал. И дружба бывала между человеком и драконом и жертвы в виде головы и когтей, непробиваемые щиты из их кожи и чудодейственная кровь, дарующая неуязвимость в бою. Помню, помню, это про вождя нибелунгов Зигфрида есть такая легенда.

— Да и в наших сказках часто поминают Змея Горыныча, — подхватил тему Афоня. — Только у нас вы сильно кровожадными рисуетесь и похотливыми, все выкуп требовали, причем девственницами.

— Ну, это я, господа, объяснить могу, — взялся оправдываться Змей. — Девственницы нужны были для разговоров и из чисто гигиенических соображений. С разговорами понятно, через них мы пытались передать людям свою мудрость. А девственницы, потому что прелестница, не испытавшая сладости любви, не так рьяно стремиться на волю, а принимает покорно свою участь по уборке пещеры, чистки чешуи от плесени и прочих заноз. Замечу сразу — ни один Змей не сожрал ни одну девицу. После нескольких лет службы, мы обычно уносили наложницу в дальние края — ведь в своем царстве-государстве она бы уже жить не смогла, кому она после рептилоида нужна будет — ни замуж не выйти, ни товарок завести, и тут никакие аргументы не помогут. А на новом месте жительства она сразу становилась Василисой Премудрой, так как уже постигала в разговорах с моими собратьями жизненную философию и различные умения и знания. Сразу замечу, что расставались мы не без сожаления. Да и девицы очень переживали эти расставания. За годы, что они проводили вместе с драконом, успевали они проникнуться не только дружественными чувствами. Да-а, бывали случаи любви искренней и верной. Оно конечно, рыцарь на белом коне очень романтично. Но с другой стороны — приезжает этот витязь весь завшивленный, месяцами не мывшийся, доспехи ржавчиной покрылись от от дождей и его же естественных надобностей, оно ведь если до ветру, то доспех, как портки быстро не сбросишь. Одним словом, видок у этого рыцаря на белом коне еще тот, уж не говоря о запахе. Тут никаким романтизмом даже и не пахнет, а скорее совсем наоборот смердит за несколько верст. Полное разочарование для нежной девичьей души. Зато у дракона в пещере — чистота и порядок, да и сам рептилоид помыт, когти и чешуя надраены. Многие девы отвергали притязания таких рыцарей и оставались с драконом. Придет такой жених к пещере щитом бренчит, матом ругается — на бой вызывает. А девица не пускает дракона на бой и все шепчет: «Не ходи, Дракоша, пусть он подумает, что нас нет дома, побузит, побузит, да и уедет».

Но мы свою миссию бдили, все равно возвращали юных дев в общество людей. Потом на новом месте жительства, эта девица удачно выходила замуж, причем обычно за очень знатных людей: царей, баронов, королей и принцев. Да, если вашу историю разобрать, то ее анналы хранят повести об этих замечательных женщинах. Много говорить не буду, чтобы вы не подумали, что хвастаюсь, но достаточно вспомнить Клеопатру, княжну Ольгу, да много имен могу назвать. Из последних своих наложниц помню Зинаиду, она сейчас во Франции в Орлеане живет под именем Жанна. Очень боевитая девушка. Она еще себя всем покажет… А принесли ее мне в жертву в одном славянском селе из-под Смоленска, это уж потом по традиции я ей место жительства поменял, после обучения и передачи опыта ведения боевых действий.

— А почему у тебя одна голова? — уточнил Афанасий. — В наших сказках у тебя их три должно быть. Быть может, у нас на Руси мутанты какие-то ваши жили?

— Я скажу честно — ни у одного дракона, никогда не было больше одной головы. А в сказках… тут, я думаю, у страха глаза велики, кто нас видел, мог с перепугу кое-что и приврать.

— А что ж пацанов уму-разуму не учили? — встал на гендерную защиту Карло. — Чай не дурнее синьорит-то?

— Все дело в физиологии, — пояснил Змей. — У пацанов, как только в штанах шевеления начинаются, так они разум теряют. Никакие знания в эту сексуально озабоченную башку не вобьешь. Все мысли только об этом, плюс повальный онанизм.

Очень эта беседа заняла Афоню и Карло, стали они разные наводящие вопросы задавать, не исключая неудобные, но на все у дракона-змея находились логичные ответы. В разговоре не принимали участие только ассасин, Зигмунд и оборванец, вырученный из плена вместе с Афоней. Каждый из них был погружен в свои мысли. Так наемник думал о крови дракона, которая дает неуязвимость в бою. Очень ему глянулись такие свойства. Если бы не его желание поскорее попасть в рай, то он бы, пожалуй, заколол бы этого разговорчивого дракона и как этот Зигфрид, про которого говорил коротышка, искупался бы в его крови.

А Зигмунда потрясла история о цивилизации рептилоидов и ее угасании. Думал ученый медведь и о превратностях человеческих отношений. Вот ведь как бывает — сегодня дружба, а завтра взял меч и убил корефана ради девушки, да еще и в подарок голову товарища ей же и притаранил. Да и вообще в глубине души мишки клубилась обида за всякие человеческие вероломства — взяли и выселили драконов со своих земель, вместо того чтобы жить рядом, не докучая друг другу. Нет, люди сделали все, чтобы вынудить вот этого ученого и мудрого дракона к эмиграции. Теперь он, болезный, вынужден мыкаться здесь среди душных тропических джунглей с их нездоровым климатом. Ох, не ценят люди фауну… и где гарантии, что завтра та же участь не постигнет и его — Зигмунда? Вон молодой дикарь не увидел в нем равного, а узрел зверя, которого непременно надо убить, чтобы потом записать на свой счет очередную победу и гордиться ею перед соплеменниками. И ведь никто не скажет потом, что не надо было его убивать, пусть бы жил себе, места на земле хватит на всех, да и вообще какая разница, как животина выглядит? А ты в душу ему заглядывал, быть может, там чуткое сердце, верная и благородная душа, а в мохнатой голове кладезь знаний, которые тебе же и пригодятся. Нет, проще метнуть копье в сердце, чем протянуть руку для знакомства и дружбы.

Случайный новый попутчик Музафар, которого прикованного к Афанасию, друзья вынесли из пленного обоза, вообще ни о чем не думал. О просто вспоминал, о своей беззаботной жизни в главном городе Востока Багдаде. Там было очень хорошо и верный друг его Алладин, тогда был рядом, еще не забуревший, а простой базарный гопник. Эх, отличные были времена. Вернуть бы их, а не шляться по этим душным джунглям.

— Ну, теперь вы рассказывайте, каким ветром вас сюда занесло? — поинтересовался дракон.

Повисла пауза. Все смотрели на Афоню, тем более что, как ему наивно казалось, ни Зигмунд, ни ассасин, ни Карло истинных причин его устремлений не знали. Тверской купец почувствовал, что десять глаз устремлены на него с агрессивным интересом и ему придется именно сейчас рассказать, куда и зачем он идет. Ему было ясно, что версия с затянувшимся туром до дербентским винных погребов и ошибок с навигацией будет неубедительной.

Набрал Афоня полные легкие воздуха и рассказал все, как на духу: и про братца своего несчастного, про его хворь, про грамотку за путевкой в круиз спрятанную и про завет предка древнего, да завещание отца покойного — дойти до Древа желаний.

Все слушали молча. Лишь один раз, когда Афоня рассказывал, где грамотка берсеркова была спрятана, Карло вдруг досадливо хлопнул себя по лбу.

Снова повисла пауза. Первым заговорил Змей:

— Миссия у тебя благородная, Афоня. Единокровным братьям помогать надо, тем более, если хворь приключилась. И тут я вам помогу. Видел я, где это Древо растет, и место запомнил и маршрут знаю. Только вот пешими вы туда еще лет пять добираться будете. Далеко оно растет — в долине Хунза в месте горной встречи, окруженном самыми высокими горами на Земле. Люди там живут больше ста лет и вечно остаются молодыми. Поговаривают, что этот народ ведет свой род от воинов Александра Македонского. Живут эти люди, прямо скажу, по-военному, даже спят с мечами и щитами. Кстати очень они на тебя Афанасий похожи внешне — такие же светлокожие и голубоглазые. Быть может они вообще выходцы из твоей страны русской.

— А почему долина называется местом «горной встречи»? — поинтересовался любознательный Зигмунд, которому, конечно же стало обидно, что Афоня не посвятил его в цели путешествия, но любопытство взяло верх над обидой.

— Там встречаются три самые высокие горы: Джомолунгма, Нанга-Парбат и еще одна, название которой я забыл. Да и немудрено, ведь тамошний народ говорит на языке бурушасхи, который не имеет ничего общего ни с одним мне известным наречием, а я вообще-то полиглот. Правит этим княжеством мир, то есть князь. Так они и живут с миром ко всему окружающему. Они считают, что их миссия — охранять путь в верхний мир. Я же считаю, что их прародители были бактрийцами, от которых так же произошли русские люди.

— Родня, значится, тогда договоримся, — сказал сам себе Афоня.

— Ну, быть может, и так. Кстати, хунзы, как я их называю, — продолжил лекцию Змей, — купаются в ледяной воде даже при пятнадцатиградусном морозе, до ста лет играют в различные догонялки, а сорокалетние женщины у них выглядят как девушки, в шестьдесят лет они сохраняют стройность и изящество фигуры, а в 65 лет ещё рожают детей. Летом они едят сырые фрукты и овощи, а зимой — высушенными на солнце абрикосами и пророщенные зерна с овечьей брынзой. А во время «голодной весны», которая продолжается от двух до четырех месяцев, они вообще почти ничего не едят и лишь раз в день пьют напиток из этих же сушеных абрикосов. Такой пост очень строго соблюдается.

— Точно родня, — вновь уточнил Афоня. — У нас на Руси весной тоже есть пост — пасхальный. Стоп! А ты как понял, что я русский?

— А ты поживи с мое, и сам будешь разбираться, — пояснил Горыныч. — Ты — русак и твоя национальность издалека видна по твоим сняголовости, шлындости и хобятости, да и буслаитости тоже. Этот вот чернявенький ерпыль явно итальянец. Дервиш, хотя, какой он дервиш, он, скорее воин и ерохвост — из афганских пуштунов будет. Оборванец-анашист тортыга и мухоблуд — этот перс. А медведь, он и есть медведь, хоть и ученый. Однако от учености этой, как я успел заметить, у него началось жуткое томление духа.

— Оба-на, — зантересовался Зигмунд и повернулся к Карло. — Слушай, а ты же нам говорил, что из ашкеназов происходишь, а он говорит, что итальянец…

— Парни, парни, — засекотил Карло, тем более что ему не очень понравилась та правда-матка, которую вдруг начал резать дракон. — Давайте ближе к делу. И как нам добраться в эту волшебную страну? Это я так, из чисто познавательных соображений спрашиваю.

— А никак,… — подвел черту Змей Горыныч.

 

Долина Хунзы

В той точке, где сходятся Гималаи, Гиндукуш и Каракорум под огромным ледником, который стекает вниз в долину Хунза, живет очень маленький, но очень удивительный народ — хунзакуты. На многочисленных террасных полях они выращивают картофель, овощи и коноплю, которую здесь не сколько курят, сколько добавляют в качестве приправы к мясным блюдам и супам.

В ту пору, а в прочем, как и всегда, хунзакуты были в состоянии войны со своими соседями, живущими на другой стороне реки, вытекающей из ледника — княжеством Нагар. Что делили хунзакуты и нагарцы неизвестно, только традиция воевать между собой сохранялась в веках. Это примерно, как русские и татары. Вроде уже кровь перемешалась и лицами похожи, но повоевать между собой — хлебом не корми. Результатами войн чаще всего становилась добыча пленников, в основном это были женщины и дети, которых победитель продавал в рабство. На невольничьих рынках, что хунзакутов, что нагарцев, которые друг от друга практически не отличались, покупали всегда охотно, так как высоко ценились их вечная молодость и невероятная трудолюбие. Сейчас военная удача сопутствовала миру, то есть князю, хунзакутов и в тронном зале в специальном подполье уже ожидали своей рабской участи несколько десятков захваченных в плен нагарцев.

Мир хунзакутов Сафдар Али пребывал в отличным расположении духа, и уже пятый час неутомимо играл в догонялки со своими многочисленными женами. У них, у хунзакутов, вообще любимые игры, это когда надо бегать, прыгать, отжиматься, приседать, короче, все игры у них были спортивные. Да и как иначе. Живут в горной местности, от поселка до поселка надо мантулить несколько десятков верст, причем исключительно по крутым горным склонам, так что поддерживать себя в спортивной форме это не хобби, а жизненная необходимость.

Миру хунзакутов в тот год уже исполнилось восемьдесят лет, и он ждал очередного пополнения своего семейства от любимой жены шестидесятилетней Гиры. Здесь не надо удивляться. Видели бы вы эту шестидесятилетнюю женщину, вы бы подумали, что перед вами двадцатилетняя девица с гибким станом, искристыми голубыми глазами, смешливым лицом, неизрезанным морщинами. Нет, они — морщинки, конечно, были, но заметить их можно было с большим трудом и только по краешкам глаз, обычно такая сеточка намечается у очень смешливых людей. Такими и были хунзакуты — вечно молодые, скорые, ловкие, улыбчивые люди, чей век обычный длился больше ста двадцати лет. Поэтому шестидесятилетние здесь продолжали рожать детей, а мужчины под сотню лет, каждый день посещали женскую половину дома, чтобы предаваться плотским утехам. Уникальные люди вечной молодости и счастья.

Суть игры в догонялки заключалась в том, что какую из жен Сафдар Али догонял, той и овладевал тут же прямо в тронном зале, и уже после этого проигравшая выходила из соревнования. Его жены не были обделены его половым вниманием — все жены были удовлетворены и счастливы, поэтому игра носила чисто спортивный характер — девицы честно убегали, мир честно догонял. И цель была не поддаваться, а наоборот суметь убежать, тем более что на кону стояла прекрасная диадема, недавно захваченная во время набега на Нагар, и именно ее должна была получить та из жен, которую не сможет поймать быстроногий мир. Играли уже несколько часов и многие жены, которые выбыли из игры, теперь просто плескались в холодной воде горного ручья, а по тронному залу все еще носились две княгини, которых мир еще не догнал. Причем верткими и быстрыми оказались: самая юная из жен — княгиня Нур и самая любимая, и беременная княгиня Гира. Они обе ловко пробегали по отвесным стенам, взбирались по колоннам зала, прыгали с высоты балкона, и скользили по перилам лестниц.

В тот самый момент, когда рука Сафдар Али должна уже была схватить Нур, которая зацепилась поясом за балясину, дворец накрыла мгла. Вдруг стало темно, как ночью. Затмение длилось несколько секунд и когда оно прошло, девица уже маячила в другом конце зала. В этот же момент со стороны ручья Сафдар услышал истошные крики своего гарема. Спустя мгновение он уже мчался в сторону купален с копьем в одной руке и мечем в другой.

Когда он оказался около ручья, то увидел ужас в глазах своих жен. Все они указывали в сторону утеса на берегу реки. Туда и бросился неутомимый и отважный мир, которого уже нагнали его верные воины, готовые не просто защитить своего суверена, но и отразить натиск целой армии неприятеля.

За утесом на берегу реки они увидели огромного дракона в окружении компании людей. Чужестранцы сидели кружком и о чем-то разговаривали. Вся компания обернулась на шум приближающейся толпы хунзакутов.

— Началось в колхозе утро, — грустно заметил Карло, но в этот момент Змей заклекотал что-то на непонятном наречии и хунзакуты опустили оружие.

— Я им сказал, что мы с миром, короче, свои значит, — пояснил путникам дракон.

Хунзакуты услышав, что гости с миром, поняли все по-своему, ведь их князь и был миром. Сафдар Али же толком сам ничего не понял, только догадался, что драки не намечается и то слава Всевышнему. Оно давно известно, что лучше мир да пир, чем война, а пировать местные жители любили, ну, точно с русскими из одного корня род ведут. Мир Сафар Али поманил гостей к себе во дворец.

На столы мировы жены спроворили быстро. Про кулинарные пристрастия местных жителей мы уже знаем, поэтому угощаться предложили все те же разнообразные каши, абрикосы во всех видах и медовуху. Сидели хорошо, разговаривали на разные темы, Змей Горыныч выступал в роли толмача. Прислуживали гостям жены мира. Самая младшая Нур не сводила глаз с Карло. Да и он тоже на нее посматривал с интересом. Нет, не пялился во все глаза, а там исподтишка блестел своими черными глазами в ее сторону. Когда же его южному взгляду доводилось пересекаться с молнией нуровых голубых глаз, оба они смущались, а итальянец, даже краснел что ли.

Когда Сафар Али узнал конечную точку путешествия гостей и причину, побудившую этого парня из далекой северной страны, который уж очень сильно внешне был похож на хунзакута, отправиться в дальнее путешествие, то проникся к Афоне уважением.

Надо заметить, что дорогу до заветного растения знали только миры, это была тайна, которую свято хранили все княжеские династии долины Хунза. Понятно, что кого попало они бы не повели в это священное место. Существовало тайное слово, пароль и только знающий его мог рассчитывать на помощь владык «Места встречи» самых высоких гор на планете. Именно его и попросил произнести Сафар Али. Змей перевел требование мира Афоне.

О каком слове идет речь, тверской купец не имел ни малейшего понятия. Все его друзья смотрели на растерянное лицо Афанасия и, казалось, слышали, как в его голове ворочаются мысли, ковыряясь в потаенных уголках его памяти.

— Не помню я никакого слова, — безнадежно сознался Афоня. — Карта там была, названия городов, морей и гор были, а вот слова спецательного не было.

Лицо мира Сафара Али стало жестким, и он что-то холодно чирикнул Змею.

— Вспоминай, друг, — проговорил дракон. — Иначе нам всем карачун придет, извините за неджентельменское слово. Просто по их правилам, если пароль не назван, значит пришли враги и их надо уничтожить.

Друзья посмотрели вокруг, так как почувствовали, что дружеская атмосфера, царившая до этого в княжеских покоях, в один момент изменилась. Повеяло холодком, который всегда предвещает не самые лучшие перспективы. И как в доказательство этих ощущений в окнах дворца замаячили лучники и копейщики.

— Так, Афоня, давай пошагово будем вспоминать, — вмешался в дело мудрый медведь. — Рассказывай вслух, как дело было.

— Раскрыл я карту, — начал было Афоня, но его перебил Зигмунд.

— Начинай издалека, с самого начала.

— Батюшка преставился третьего дня, марта месяца, — пошел от печки тверчанин.

— Да ты про карту говори, — не выдержал Карло.

— Не мешай, — оборвал его медведь. — Так, преставился, похоронили, дальше, что было.

— Пришел я домой и начал молиться за упокой его души. Помолился, поплакал, потом тятины вещи стал разбирать. А они все на воспоминания наталкивают, все про детство, про то, как на рыбалку на Волгу ходили. Бывало, выйдем с отцом на стремнину, сетушку поставим, тонь запустим, а потом на берег, там костерок разожжем, дымком так вкусно тянет, песню затянем, тятя водовки выпьет — хорошо так. Я снасти достал по избе разложил…

— Ты еще про то, как срать в кусты ходили расскажи, давай про карту, — вновь не выдержал Карло.

— Потом гляжу, а в серванте путевка на круиз до дербентских винных погребов стоит. Вспомнил я тогда, как отец говорил мне: «Вот вырастешь большой Афоня, отправлю тебя в путешествие дальнее, а когда ты из него вернешься, то перепишу все наше дело купеческое на тебя, а сам на пенсию пойду и буду с мужиками каждый день на рыбалку ездить и в тверском хоре пенсионеров песни петь». Вспомнил я это и решил ту путевочку рассмотреть, раньше-то он меня к ней не допускал, помню, залез я по малолетству в сервант, так выпорол меня за это тятя нещадно, потом неделю сидеть не мог. А он говорит: «Рано тебе еще к этой путевке прикасаться».

— Ну, ё-моё, — снова заерзал итальянский лилипут.

— Взял я путевку в руки, — продолжал Афоня, не обращая внимания на карлика. — А тут, слезы, как брызнут из глаз, снова подумалось, что вот теперь мы с братом и осиротели окончательно, помре наш батя…

— Да разъетишь твою мать, — не унимался нетерпеливый иезуит.

Теперь его одернул Музафар, у которого от такого проникновенного рассказа даже слезы на глаза навернулись.

— Не, ну, если тебе не интересно, ты не слушай, иди вон, водички пока попей или абрикосину съешь. Прямо до самого сердца эти сыновние терзания пробирают. Ну, и дальше что было?

— А дальше выпала грамотка у меня из ослабших от горя рук, рамка в которую путевка была обрамлена и развалилась. Смотрю, а там сзади письмецо в конвертике со словами напутственными. В завете тятином говорилось про карту, и чтоб я ее запомнил, а с собой не таскал, а то, знаете, как у нас в Твери, только за околицу выехал, до ближайшей рощицы добрался, так, на тебе — здасьте, пожалуйста — тать на тате едет и татем погоняет. Ох, много лихих людишек развелось в последнее время и куда власти смотрят, не понятно, — ударился в воспоминания о родине Афоня.

Карло уже весь извелся от этого подробнейшего воспоминания. Музафар смахивал слезы умиления, уж очень его — сироту багдадского, трогал этот рассказ про сыновнюю любовь. Зигмунд мужественно и внимательно слушал, потому что в деле дознания важны все детали, даже самые незначительные. Змей смотрел на все это действо философски и прикидывал, что, если эти туристы не вспомнят пароль, то придется драпать. Этих путников лучники порешат в одно мгновение, но он сам помирать не собирался и прикидывал, какие виражи придется заложить, уворачиваясь от стрел и дротиков хунзакутов. Крылья, конечно, продырявят, но шансов спастись все равно много, кожа-то у него непробиваемая, главное, чтобы в глаз не попали, а то с одним-то глазом потом во время полетов жди больших трудностей с навигацией.

— Рисуй карту, — скомандовал Зигмунд и высыпал пудру кари на стол.

Афоня стал наносить запомнившиеся названия плана. Он нарисовал Волгу-матушку, Дербентское море, Кавказские горы, Персидское море с реками Тигр и Евфрат, дальше пошла Индия.

— Афоня, ты все делай, как на карте было нарисовано, со всеми словами и знаками препинания, — подсказывал мишка своему другу.

Так на плане появились названия: река Ганг, королевство Бангладеш, бирманские разбойники, горы Гималаи, Гиндукуш и Каракорум, шрих-пунктир через эту триаду и немного в стороне точка с название — Кайлас.

— Зачем на карте эта точка Кайлас, если маршрут идет в сторону, я не знаю, — признался Афанасий.

Сафар Али что-то чирикнул дракону.

— Мир переспрашивает, какое слово, ты только что сказал? — перевел вопрос Змей.

— Я сказал, Кайлас, — повторил Афоня.

Из окон дворца сразу же пропали лучники и копейщики, а мировы жены вновь понеси кувшины с абрикосовой настойкой. Обстановка разрядилась.

— Все, молодец, брат! Всех спас, — констатировал дракон.

— В смысле? — не понял Афоня.

— Пароль, это — Кайлас. И теперь Сафар Али поможет нам добраться до Древа желаний, — выдохнул Змей Горыныч, а все остальные облегченно заёрзали на своих местах, и настойка полилась рекой.

Еще во время пира мир распорядился снарядить экспедицию до древа желаний. Сопровождать компанию должна будет младшая жена Сафара Али, потому что только ей, как близкой родственнице он мог доверить карту с маршрутом через горы и перевалы до места, где и должны быть исполнены все желания путников.

Да и шутка ли пройти между четырнадцатью высочайших гор, включая «вершину-убийцу» Нанга-Парбат. Пройти этой тропой не под силу никому, если нет рядом опытного хунзакута, да и он не поможет, если сам не знает дороги. Очень коварное это «Место горных встреч».

Собирая в дорогу свою красавицу жену Нур, мир снял со стены старинные кинжал и меч, которые самолично прицепил к ее поясу и сказал: «Как доведешь их до Древа, так сразу у него для себя спроси немедленного возвращения ко мне. А они уж пусть сами со своими желаниями разбираются. Запомни, медлить нельзя, первая подошла и первая спросила. Если замешкаешься, эти мытари, чего доброго тебя и затоптать могут, когда устремятся к своим потаенным мечтам. Непредсказуемы люди, когда до счастья можно рукой дотянуться, да и меняются они в этот момент и не всегда в лучшую сторону. И помни главное — держи в голове только одно желание — попасть домой, потому что Древо исполняет только то, о чем ты в данный момент больше всего думаешь».

Жена покорно склонила свою прелестную голубоглазую головку, метнув бирюзовые искры в сторону Карло.

 

Древо желаний

Стартовать было решено на рассвете. Когда путешественники завтракали, Карло подсел к Змею.

— Слушай, Рептилоидыч, — начал иезуит. — Я вот думаю, что по воздуху мы быстрее доберемся до Древа. Ты сколько человек сможешь поднять?

— А кто тебе сказал, что я туда собираюсь? — Удивился Горыныч. — Это ваша история, а я сейчас поем и на Восток полечу к китайцам. Мне у них комфортно, да и отношение к нам в Поднебесной уважительное. Опять же климат хороший.

— Не, погоди, — не унимался лилипут. — Давай с нами, ведь есть и у тебя резоны туда сгонять, крюк небольшой, зато спросишь у Древа возрождения своей рептилоидной популяции.

— Вот смотрю я на тебя, весь ты какой-то загадочный и очень непростой малый. Но одного не понимаешь, что в этом мире все должно идти, так как должно идти, без скачков и перепрыгиваний. Если мы исчезли — значит, так было надо. И возродимся мы тоже, когда придет наше время. Нельзя нарушать движение жизни, иначе не миновать больших неприятностей. Вот, предположим, спрошу я у волшебного дерева возрождение нашей цивилизации, а ты уверен, что вы — люди не начнете нам мешать на этой планете? Что не захотим ли мы сделать вас элементом своего рациона и не будем ли разводить вас для своего стола, как вы курей? Или не начнем травить, как клопов надоедливых? Вот, то-то и оно… Не всегда исполнение самых сокровенных желаний происходит так, чтобы не затронуть чьих-то чужих интересов, а зачастую и жизни окружающих тебя персонажей. Так что ты там поаккуратней со своими желаниями.

Попрощались мытари счастья со Змеем Горынычем душевно. Хороший он, хоть и выглядит страшно. А тот сделал над долиной кружок, закрутил мертвую петлю на радость хунзакутским ребятишкам, прошелся на бреющем над головами собравшейся публики и, ловко маневрируя и ловя восходящие потоки воздуха, взял курс на восток.

После этого экспедиция во главе с красавицей Нур потянулась к ближайшему ущелью. За девушкой следовал иезуит Карло, который галантно (итальянец, чего уж говорить) поддерживал девушку на крутой тропинке, и та благосклонно принимала это участие, хотя в нем и не нуждалась. Далее шел Афанасий, за ним ковылял Зигмунд, далее Музафар и ассасин-пуштун.

Так шли уже неделю. Афоня вдруг обнаружил, что понимает красавицу Нур. Было что-то общее между ее родным наречием и русским языком, и они на привалах даже вели беседы. Такое общение не очень нравилось Карло. Он тоже понимал девушку, так как говорил по-русски хорошо, но вот так запросто заговорить с Нур он стеснялся.

Первый раз за всю свою трудную и порой опасную жизнь, он робел перед этой ясноглазой красавицей. Даже когда она обращалась к нему, он не мог ничего связно ответить — мысли путались, он стремился отвести свои жгучие глаза в сторону, что-то мычал или вообще отходил в сторону.

Зигмунд был все задумчивее и задумчивее. Ну, никак не шел из медвежьей головы сын вождя рокшасов, обозвавший его звериной. Томился он этими мыслями все больше и больше, обижаясь на род человеческий за такое отношение. Вот и Афоня, ведь не поведал другу о цели путешествия, а, знай, он — Зигмунд, куда и зачем они идут, обязательно бы придумал какой-нибудь короткий путь до цели. Да и вообще с друзьями так не поступают. Их не используют, друзей этих самых. А он считал Афанасия своим другом. А получается, что тот его за друга не держал, а, быть может, так же как и этот маленький дикарь считал его лесным животным…

Музафар в пути раздумывал, чего бы ему попросить у Древа желаний? Вон оно, как жизнь повернулась. Значит, надо попросить такого, такого… Но ничего в его нищебродскую голову не шло, кроме шербета и огромных лепешек, чтобы лежа отщипывать от них по кусочку и медленно складывать себе в рот. И чтобы эти лепешки не кончались, а были всегда и везде, куда руку не протяни.

В скрипучем мозгу ассасина тоже блукали подобные мысли. Вернее одна мысль — хочу в рай! Чтобы красавицы вокруг, музыка, яства. А что еще надо для счастья он и не знал. Он хотел в свой рай.

Афоня стойко переносил все тяготы и лишения путешествия и единственное, что тревожило его душу были воспоминания о Твери, о брате и о Гульчатай. В Твери была вся жизнь его беззаботного детства, и тоска по Родине жгла сердце. Брата Емельяна — надо безоговорочно спасти и эта мысль гнала вперед к Древу желания. А Гуля — это первая и единственная любовь, тут ничего не убавить и не прибавить.

Красавица Нур, младшая жена мира, ловко прыгая по камням, боролась с искушением — загадать ли скорейшее возвращение к мужу или желание стать женой… Карло. Этот ловкий и подвижный кавалер сразу понравился юной княгине долины Хунза. Она бы никогда не смогла сформулировать, чем же он привлек ее внимание, зато любой, даже мимолетный взгляд на этого невысокого итальянца томно отзывался у нее где-то внизу живота, растекаясь потом теплой волной по всему телу. Чего ей не хватало в мужнином доме? Да всего хватало, даже любви и той было вдоволь. Но видно так устроены женщины, что когда все есть, то все равно хочется еще чего-нибудь такого… запретного что ли?

На второй неделе пути по левую руку от путешественников заблистала снегами великая и таинственная гора Кайлас. Много о ней ходит легенд. Говорят, что не каждого она к себе подпускает, а кого допустит в свои гроты и пещеры, тот уж и не возвращается. Однако путь лежал не к самой горе, а немного наискосок в маленькую долину, скованную высокими горами.

Снега здесь отступали, хотя погода оставалась все такой же неприютной, как на множестве перевалов, которые преодолели путники. Дул ветер. На склонах долины теснились малорослые деревца, а по дну блистал синевой полноводный ручей.

Избитые об острые камни ноги путников уже спотыкались чаще, чем обычно. Усталость, как это всегда бывает в конце трудного пути, уже нагло навалилась всем своим неподъемным весом. Однако Древа желаний видно все не было.

Решили остановиться на привал. Разговоров не было. Да и какие могут быть разговоры, когда каждый уже тысячу раз пожалел о своей авантюре с поиском исполнения заветного желания. Загрустил даже двужильный ассасин, в голову которого даже стала забредать мысль, что в этой жизни, наверное, можно обойтись и без рая, главное, чтобы эти горы и ходьба по ним уже закончились.

Не унывала одна лишь Нур. Она привычная к дальним переходам по горной местности, казалось, и не устала вовсе и все так же оставалась веселой и смешливой девушкой. Когда ее попутчики окончательно расклеились, она сама разжигала костер, ловила в ручьях рыбу или добывала косуль и кроликов и готовила харчи.

Вот и сейчас, она мигом наловила рыбы, ловко выхватывая ее голыми руками из ледяной воды ручья. Развела костер, соорудила из лапника навес от ветра и приготовила уху. Молча поели. Карло, уже по традиции, которую завела и соблюдала Нур, достались самые лучшие куски рыбы.

После еды Нур прочирикала, что завтра они выйдут к Древу желаний и всем необходимо выспаться. Все кроме молодой княгини рухнули в сон.

Солнце еще не показалось из-за гор, а только выкрасила их лиловой краской. Нур подсела к Карло и тронула его за плечо. Иезуит проснулся моментально. Юная княгиня хунзакутов приложила палец к губам, призывая итальянца вести себя тихо. Потом поднялась и поманила его в гору.

Перед тем как покинуть лагерь хунзакутка выложила на полянке из веток стрелку, и потянула Карло вверх по склону. Когда они отошли на достаточное расстояние от спящих путешественников, она прошептала своему визави:

— Карло, время пришло загадывать желание. Мы пришли. Вот эта сосенка и есть райское Древо. Не тяни, желание исполнится мгновенно.

«Papa», только и успел подумать иезуит и… исчез.

«Быть рядом с Карло», подумала Нур и тоже растворилась в утренней прохладе.

Первым проснулся Зигмунд. Он обнаружил отсутствие двух компаньонов — лилипута и девушки. Он же обнаружил и стрелку из разложенных веток, указывающую направление и лишь после этого поднял всех остальных.

— Идти надо по стрелке, — коротко сказал он. — Карло с Нур, наверное, уже у Древа.

Вся компания подалась вверх по склону. Звериный нюх не в пример человеческому, он гораздо чувствительней к запахам. Поэтому медведь быстро нашел место, где обрывалась эфемерная память о Нур и Карло.

— Все пришли, — сказал медведь.

— А тут никого и нет, — развел руками Афоня. — Только вон елочка чахлая.

— Дальше запаха беглецов тоже нет, — констатировал Зигмунд, а про себя подумал: «Господи, как я устал от этих скрытных, коварных, неверных и глуповатых людей. Хочу свободы… Свободы».

Медведь оглянулся. Неподалеку стояли три человека. Вроде бы никакой агрессии и опасности от них не исходило, так ему подсказывал его звериный инстинкт. Он не был голоден, потому и сам не проявлял агрессии. Однако на всякий случай все же зарычал, встал угрожающе на задние лапы, как бы показывая, кто здесь в лесу хозяин, и зарычал еще грознее и лишь после этого, когда расставил все точки над «i», посеменил в сторону леса.

Эти незнакомцы, неизвестно как оказавшиеся в его владениях, еще что-то кричали, но он не понимал этих звуков. Бурый медведь, ведомый звериными инстинктами, шел к своей свободе и подальше от этих шумных и непонятных существ, от которых можно ожидать всего, не исключая даже опасности. Дикие звери должны жить на свободе и подальше от людей.

Больше всех от поведения Зигмунда обалдел Афоня. Он звал своего друга, попытался даже броситься за ним в чащу, однако его остановил ассасин, который почувствовал, что перед ними уже не ученый медведь, а дикий властелин лесов. Он бесцеремонно наступил коленкой на спину Афанасию, прижимая того к земле. Так, глядя вслед медведю, он подумал: «Да-а, хочу в рай» и исчез.

Афоня, почувствовавший, что теперь ему ничто не мешает, и спину уже не жмет коленка ассасина, бросился в лес на поиски друга. Ему надо было поговорить с ним, выяснить, на что тот обиделся и ушел. Однако медведя нигде не было.

Пока этот тверской парень носился по кустам, бездельник Музафар прилег у сосенки. Он всегда ложился, когда была такая возможность. Лежа он снова вспомнил, как ему было хорошо в Багдаде вместе с его другом Алладином. «Эх, как бы я хотел вернуть это время», — подумал базарный вор и попрошайка… У сосны осталась лишь примятая его телом трава.

Афоня вернулся к сосне весь исцарапанный. Друга он искал самозабвенно и потому не обращал внимания ни на острые шипы, ни на ветки деревьев. Он бегал, он звал, он просил, он умолял, но никто не отозвался на его голос. Зигмунда он не нашел, как и не нашел около дерева своих товарищей.

«Был бы здоров брат Емеля, и ничего бы этого не было. Ни этих скитаний по Индостану, ни опасностей, ни любви к Гуле, ни потери друга Зигмунда. Эх, Емеля, Емеля, дай Бог тебе здоровья…»