Иванов был сыном профессора Петербургской Императорской академии художеств, известного исторического живописца Андрея Ивановича Иванова и его жены Екатерины Ивановны Демерт, дочери мастера позументного немецкого цеха. Брак А. И. Иванова и рождение сына лишили его когда-то заслуженного им права на заграничное пенсионерство. В большой семье Ивановых (у них родилось десять детей, из которых до совершеннолетия дожили пятеро) Александр Иванов был старшим среди братьев. В двенадцать лет он поступил в младший класс Академии художеств. Он поражал учителей успехами в рисовании и живописи. Многие даже подозревали, что работы, представляемые молодым Ивановым, пишет за него отец.

Иванов обучался под руководством своего отца и знаменитого рисовальщика профессора А. Е. Егорова.

А. А. Иванов. Автопортрет

За картину «Приам испрашивает у Ахиллеса труп Гектора» Иванов был удостоен малой золотой медали, а за картину «Иосиф в темнице истолковывает сны царедворцам фараона» – большую золотую медаль. Общество поощрения художников решило послать Иванова в Италию. Но потребовало, чтобы он написал еще одну картину на тему «Беллерофонт отправляется в поход против Химеры».

Художник в это время влюбился в дочь учителя музыки Академии художеств Гюльпен и хотел свататься к ней. Отец Иванова, сам в молодости лишившийся заграничной командировки из-за ранней женитьбы, был против намерений сына завести семью. Но Александр настаивал на своем. И только доводы его близкого друга и соученика Карла Ивановича Рабуса (впоследствии замечательного пейзажиста) убедили Иванова сделать выбор в пользу искусства. Он написал картину на требуемую тему и был отправлен в Италию.

По заданию Общества поощрения художников Иванов выполнил в Риме копию фрески «Сотворение человека» Микеланджело в Сикстинской капелле, поразив своим мастерством и итальянских, и русских художников. В 1835 году Иванов написал картину «Явление Христа Марии Магдалине после воскрешения» и отправил ее в Петербург. Картина вызвала восторг. Общество поощрения художников преподнесло ее императору Николаю I и на два года продлило художнику заграничный пенсион. А Академия художеств присвоила Иванову звание академика живописи. Он был обрадован и удивлен высокой оценкой своей работы, потому что считал картину «Явление Христа Марии Магдалине после воскрешения» только началом творческих поисков. Художник уже задумал картину «Явление Христа народу», которая стала главным трудом его жизни. Он работал над ней более двадцати лет и создал действительно непревзойденный шедевр.

Иногда Иванова называют художником одной картины. В каком-то смысле это так. Но, работая над «Явлением Христа народу», художник написал около двух тысяч этюдов и многие из них представляют законченные произведения самого высшего уровня художественного мастерства.

За годы работы у Иванова от переутомления развилась тяжелая болезнь глаз. Ему много раз приходилось выпрашивать продолжение пенсиона. За него хлопотали восхищавшиеся его творческим подвижничеством Н. А. Гоголь, вице-президент Академии художеств Ф. П. Толстой, В. А. Жуковский. Но даже Жуковский не понимал, почему художник работает так долго и зачем он взялся за такой грандиозный труд, который под силу разве что только коллективу художников. «Куда он пишет такую картину, – недоумевал поэт, – ведь ее и повесить-то будет некуда».

Когда Рим посетил наследник престола, будущий император Александр II, Иванов, оставшийся к тому времени совсем без средств к существованию, обратился к нему с просьбой о пособии. Он обещал завершить свой труд за три года и картину передать в собственность императорского двора. Увидев незаконченную картину, наследник престола назначил художнику пособие на три года по три тысячи рублей в год. Но и за три года Иванов не закончил работу. В 1845 году его мастерскую посетил император Николай I. Он поддержал художника, но годы шли, для продолжения работы нужны были деньги. Художник уже всем надоел своими просьбами, его начали избегать. Картина уже считалась императорским заказом, и придворные чиновники обвиняли живописца в том, что он, несмотря на взятие с него письменного обещания, не дописывает картину. Иванова заподозрили в том, что он делает это нарочно, чтобы получить побольше денег.

Художника не понимали и многие коллеги-живописцы. Мягкий и простодушный Иванов начал избегать их. В это время он влюбился в богатую аристократку. Она как будто отвечала ему взаимностью, но потом неожиданно вышла замуж за другого человека из своего круга. Страдая от этой душевной раны, никем не понимаемый, не имея денег даже на самое необходимое, почти впав в нищету, Иванов упорно продолжал свой титанический труд.

В 1848 году умер отец художника. Иванов тяжело переживал эту утрату, но небольшое наследство – три тысячи рублей – позволили ему работать еще несколько лет. Он переболел лихорадкой, у него развилась подозрительность, о нем говорили, что он одичал и сошел с ума. Иванов никого не пускал в мастерскую, болезненно боясь отрицательных отзывов о своей картине.

В 1857 году в Рим приехала вдовствующая императрица Александра Федоровна. Иванов согласился показать ей картину. Императрице картина понравилась. Она уговорила слепнувшего художника заняться лечением глаз, оплатила врачей, назначила ему небольшое содержание и убедила открыть мастерскую для посетителей.

Несмотря на отдельные недоброжелательные отклики завистливых собратьев по кисти, «Явление Христа народу» имело огромный успех, который помог художнику восстановить свое психическое здоровье. Спустя год он согласился считать свой труд завершенным и повез картину в Петербург.

Картина была выставлена в Зимнем дворце. Она вызвала восторг публики, все поставили ее в один ряд с «Последним днем Помпеи» Карла Брюллова. Император Александр II дважды приезжал смотреть «Явление Христа народу», лично беседовал с художником и высказал ему похвалу и благодарность. Это очень сильно поддержало Иванова. Хотя по прежним договоренностям картина могла считаться собственностью двора, император распорядился купить ее еще раз за десять тысяч и назначить художнику пожизненную пенсию в две тысячи рублей в год. Художник узнал об оценке его труда, но воспользоваться этой милостью не смог – спустя несколько дней он умер от холеры. Похоронен Иванов в Петербурге, на кладбище Девичьего монастыря.

Н. В. Гоголь. Письмо камергеру М. Ю. Виельгорскому

Пишу к вам об Иванове. Что за непостижимая судьба этого человека! Уже дело его стало, наконец, всем объясняться. Все уверились, что картина, которую он работает, – явление небывалое, приняли участие в художнике, хлопочут со всех сторон о том, чтобы даны были ему средства кончить ее, чтобы не умер над ней с голоду художник, говорю буквально – не умер с голоду, – и до сих пор ни слуху ни духу из Петербурга. Ради Христа, разберите, что это все значит. Сюда принеслись нелепые слухи, будто художники и все профессора нашей Академии художеств, боясь, чтобы картина Иванова не убила собою все, что было доселе произведено нашим художеством, из зависти стараются о том, чтоб ему не даны были средства на окончание. Это ложь, я в этом уверен. Художники наши благородны, и если бы они узнали все то, что вытерпел бедный Иванов из-за своего беспримерного самоотверженья и любви к труду, рискуя действительно умереть с голоду, они бы с ним поделились братски своими собственными деньгами, а не то чтобы внушать другим такое жестокое дело. Да и чего им опасаться Иванова? Он идет своей собственной дорогой и никому не помеха. Он не только не ищет профессорского места и житейских выгод, но даже просто ничего не ищет, потому что уже давно умер для всего в мире, кроме своей работы. Он молит о нищенском содержании, о том содержании, которое дается только начинающему работать ученику, а не о том, которое следует ему, как мастеру, сидящему над таким колоссальным делом, которого не затевал доселе никто. И этого нищенского содержания, о котором все стараются и хлопочут, не может он допроситься, несмотря на хлопоты всех. Воля ваша, я вижу во всем этом волю провиденья, уже так определившую, чтобы Иванов вытерпел, выстрадал и вынес все, другому ничему не могу приписать.

Доселе раздавался ему упрек в медленности. Говорили все: «Как! Восемь лет сидел над картиной, и до сих пор картине нет конца!» Но теперь этот упрек затихнул, когда увидели, что и капля времени у художника не пропала даром, что одних этюдов, приготовленных им для картины своей, наберется на целый зал и может составить отдельную выставку, что необыкновенная величина самой картины, которой равной еще не было (она больше картин Брюллова и Бруни), требовала слишком много времени для работы, особенно при тех малых денежных средствах, которые не давали ему возможности иметь несколько моделей вдруг, и притом таких, каких бы он хотел. Словом – теперь все чувствуют нелепость упрека в медлительности и лени такому художнику, который, как труженик, сидел всю жизнь свою над над работою и позабыл даже, существует ли на какое-нибудь наслажденье, кроме работы…

… а его в это время укоряли даже знавшие его люди, даже приятели, думая, что он просто ленится, и помышляли серьезно о том, нельзя ли голодом и отнятием всех средств заставить его кончить картину. Сострадательнейшие из них говорили: «Сам же виноват; пусть бы большая картина шла своим чередом, а в промежутках мог бы он работать малые картины, брать за них деньги и не умереть с голода», – говорили не ведая того, что художнику, которому труд его, по воле бога, обратился в душевное дело, уже невозможно заняться никаким другим трудом, и нет у него промежутков, не устремится в мысль его ни к чему другому, как он ее ни принуждай и ни насилуй.

… Я знаю и отчасти испытал сам. Мои сочинения связались чудным образом с моей душой и моим внутренним воспитаньем. В продолжение более шести лет я ничего не мог работать для света. Вся работа производилась во мне и собственно для меня. А существовал я дотоле, – не позабудьте, – единственно доходами с моих сочинений. Все почти знали, что я нуждался, но были уверены, что это происходит от собственного моего упрямства, что мне стоит только присесть да написать небольшую вещь, чтобы получить большие деньги; а я не в силах был произвести не одной строки, и когда, послушавшись совета одного неразумного человека, вздумал было заставить себя насильно написать кое-какие статейки для журнала, это было мне в такой степени трудно, что ныла моя голова, болели все чувства, я марал и раздирал страницы, и после двух, трех месяцев такой пытки так расстроил здоровье, которое и без того было плохо, что слег в постель, а присоединившиеся к тому недугу нервические и, наконец, недуги от неуменья изъяснять никому в свете своего положения до того меня изнурили, что был я уже на краю гроба.

… То же самое и в деле Иванова; если бы случилось, что он умер от бедности и недостатка средств, вдруг бы все до единого исполнились негодованья противу тех, которые допустили это, пошли бы обвинения в бесчувственности и зависти к нему других художников.

… И вот почему я теперь пишу вам. Устройте же это дело; не то – грех будет на вашей собственной душе. С моей души я уже снял его этим самим письмом: теперь он повиснул на вас. Сделайте так, чтобы не только было выдано Иванову то нищенское содержание, которое он просит, но еще сверх того единовременная награда, именно за то самое, что он работал долго над своей картиной и не хотел в это время ничего работать постороннего, как ни заставляли его другие люди и как ни заставляла бы его собственная нужда. Не скупитесь! Деньги все вознаградятся. Достоинство уже начинает обнаруживаться всем. Весь Рим начинает говорить гласно, судя даже по нынешнему ее виду, в котором далеко еще не выступила вся мысль художника, что подобного явленья еще не показывалось от времени Рафаэля и Леонардо-да-Винчи. Будет окончена картина – беднейший двор в Европе заплатит за нее охотно те деньги, какие теперь платят за вновь находимые картины прежних великих мастеров, и таким картинам не бывает цена меньше ста или двухсот тысяч. Устройте так, чтобы награда выдана была не за картину, но за самоотвержение и беспримерную любовь к искусству, чтобы это послужило в урок художникам. Урок этот нужен, чтобы видели все другие, как нужно любить искусство. Что нужно, как Иванов, умереть для всех приманок жизни; как Иванов, учиться и считать себя век учеником; как Иванов, отказывать себе во всем, даже и в лишнем блюде в праздничный день: как Иванов, надеть простую плисовую куртку, когда оборвались все средства, и пренебречь пустыми приличиями; как Иванов, вытерпеть все и при высоком и нежном образованье душевном, при большой чувствительности ко всему вынести все колкие поражения и даже то, когда угодно было некоторым провозгласить его сумасшедшим и распустить этот слух таким образом, чтобы он собственными своими ушами, на всяком шагу, мог его слышать. За эти-то подвиги нужно, чтобы ему была выдана награда. Это нужно особенно для художников молодых и выступающих на поприще художества, чтобы не думали они о том, как заводить галстучки да сертучки да делать долги для поддержания какого-то веса в обществе; чтобы знали вперед, что подкрепленье и помощь со стороны правительства ожидают только те, которые уже не помышляют о сертучках да о пирушках с товарищами, но отдались своему делу, как монах монастырю. Хорошо бы даже, если бы выданная Иванову сумма была слишком велика, чтобы невольно почесали у себя в затылке все другие. Не бойтесь, эту сумму он не возьмет себе; может быть, из нее и копейки не возьмет для себя, – эта сумма будет вся употреблена на вспомоществованье истинным труженикам искусства, которых знает художник лучше, нежели какой-нибудь чиновник, и распоряженья по этому делу будут произведены лучше чиновнических. За чиновником мало ли что может водиться: у него может случиться и жена-модница, и приятелиедоки, которых нужно угощать обедом; чиновник заведет и штат и блеск; станет даже утверждать, что для поддержания чести русской нации нужно задать пыль иностранцам, и потребуют на это деньги. Но тот, кто сам подвизался на том поприще, которому потом должен помочь, кто слышал вопль потребности и нужды истинной, а не поддельной, кто терпел сам и видел, как терпят другие, и соскорбел им, и делился последней рубашкой с неимущим тружеником в то время, когда и самому нечего было есть и не во что одеться, как делал это Иванов, тот – другое дело. Тому нужно смело поверить миллион и спать спокойно, – не пропадет даром копейка из этого миллиона. Поступите же справедливо, а письмо мое покажите многим как моим, так и вашим приятелям, и особенно таким, которых управлению вверена какая-нибудь часть, потому что труженики, подобные Иванову, могут случиться на всех поприщах, и все-таки не нужно допустить, чтобы они умерли с голоду. Если случится, что один, отделившись от всех других, займется крепче всех своим делом, хотя бы даже и своим собственным, но если он скажет, что это, по-видимому, собственное его дело будет нужно для всех, считайте его как бы на службе и выдавайте насущное прокормление. А чтобы удостовериться, нет ли здесь какого обмана, потому что под таким видом может пробраться ленивый и ничего не делающий человек, следите за его собственной жизнью; его собственная жизнь скажет все. Если он так же, как Иванов, плюнул на все приличия и условия светские, надел простую куртку и, отогнавши от себя мысль не только об удовольствиях и пирушках, но даже мысль завестись когда-либо женою и семейством или каким-либо хозяйством, ведет жизнь истинно монашескую, корпя день и ночь над своей работой и молясь ежеминутно, – тогда нечего долго рассуждать, а нужно дать ему средства работать, незачем также торопить и подталкивать его – оставьте его в покое: подтолкнет его Бог без вас; ваше дело только смотреть за тем, чтобы он не умер с голода.

А. А. Иванов. Виттория Марини

А. А. Иванов. Фигура прислушивающегося, сидящего на земле

А. А. Иванов. Голова фарисея в чалме

А. А. Иванов. Голова Христа

А. А. Иванов. Ветка

А. А. Иванов. Вода и камни под Палаццуола

А. А. Иванов. Проповедь Христа на горе Елеон

А. А. Иванов. Мальчик Пифферари

А. А. Иванов. Портрет Н. В. Гоголя

А. А. Иванов. Явление Христа народу

А. А. Иванов. Женщина с серьгами и ожерельем

А. А. Иванов. Голова раба

А. А. Иванов. Фигура обнаженного мальчика

А. А. Иванов. Неаполитанский залив

А. А. Иванов. Явление Христа Марии Магдалине после воскресения

А. А. Иванов. Путешественник

А. А. Иванов. Монтичелли (Тирольские горы)

А. А. Иванов. Никодим и Иисус