1. Черный колдун Арес

Синегорский князь Климога ненавидел солнечные дни. Они вызывали у него сильнейшую головную боль, спастись от которой можно было лишь в сумрачных дворцовых покоях. Однако нельзя же неделями не выходить на свежий воздух, добровольно превращая себя в узника! В народе начнутся пересуды о немощи правителя. Власть, и без того не слишком прочная, заколеблется, возрастет смута, поднимут головы Светозоро-вы недобитки. Нет, подобного он не допустит!

Морщась от боли, кутаясь в черный плащ с капюшоном, надвинутым по самые брови, Климога заставлял себя ежедневно подниматься на Княжескую башню, чтобы всем показать: вот он, всевластный повелитель Синегорья, сильный и мужественный, мудрый и беспощадный. Смотрите и трепещите! Ваши тайные помыслы открыты ему, ваши судьбы — пыль для него. Только тот, кто истово служит владыке, достоин его милосердия.

Такими мыслями Климога взбадривал себя, в глубине души страшась огромного пространства, открывающегося взгляду с высоты Княжеской башни. Слишком велика и свободолюбива эта страна. Рассчитывал подчинить ее себе за год, изничтожить всех непокорных огнем и железом, заставить почитать свою власть куда более, чем почитала она хлипкую власть благодушного Светозора. Но брат за двадцатилетие своего правления так развратил народ вольностью непотребной, что и за пять лет не удалось еще навести должного порядка, добиться беспрекословного послушания, не говоря уж о радостном восхвалении подданными всемогущего князя.

С каким-то неизменным постоянством вспыхивают бунты, появляются самозванцы, усиливается неповиновение. Даже борейским наемникам он не может доверяться полностью, о чем свидетельствует их выходка в Удоке минувшей осенью. Пришлось согласиться на их условия, ведь до Ладора им было рукой подать, а дружина не могла покинуть Селоч, где бунт простолюдинов принимал угрожающие размеры. Зимой наступило временное затишье. Он направил новых наместников в разоренный Селоч, в Удок и Замостье. Смог наконец отвлечься от княжеских забот и — в глубокой тайне от всех — ввериться попечению целителей.

: Синегорским он не доверял, поэтому вызвал в Ладор двух венедских знахарей, посулив им богатые дары. О, если бы искусство их принесло ему хоть толику облегчения! Он бы, видят боги, исполнил свое обещание. Но эти безмозглые старцы, много дней и ночей изводя князя нечленораздельным бормотанием, горькими травяными отварами, магическими письменами и даже кровопусканием, так и не сумели избавить его от хвори. Тогда один из них заявил, что на князя навели порчу не чьи-то злые чары, не дурной глаз коварного ненавистника, а его же собственные великие прегрешения. Другой добавить посмел, что солнечный свет противен злобному духу, избравшему Климогу своим наместником в Поднебесном мире. Только очистившись, изгнав злобного духа, покаянную жертву богам принеся, можно надеяться на излечение.

Ничего князь не сказал знахарям, хотя видел, в каком страхе ждут они гнева его. Велел отпустить их домой, в Венедию. Ну а то, что сгинули они по дороге, никто ему виной не выставит. Всякому известно, как опасны •нынче путешествия. Разбойники, нечисть лесная, да и просто голодранцы разные проходу не дают купцам и добрым людям…

По весне, когда дни удлинились и от солнечных лучей вовсе житья не стало, Климога взмолился своему тайному покровителю: нет мочи терпеть, приди, избавь от хворобы! Не приходил. Знал Климога, что является тот лишь по своему желанию, мольбами не вызовешь, а все же не переставал надеяться. В мучениях тянулись дни и недели, множились проблемы внутри княжества, росла смута, которую подпитывали слухи о болезни властителя Синегорья. Климога чувствовал, как рвется, расползается некогда прочная сеть власти, страха и платного доносительства, которой он старательно опутывал страну все пять лет своего правления. Неужто покровитель этого не замечает?! Не удержать хворому князю народ в узде, значит, если трезво судить, их давний совместный план тоже рухнет, едва сумев начаться!

Но, кажется, мольбы его все же были услышаны. Сегодня, поднявшись на Княжескую башню, с великой радостью увидел он черное пятно, наползающее на яркий круг солнца. Недолго в небе этот обнадеживающий знак борьбы Тьмы и Света наблюдать могли жители Синегорья, по тупости врожденной воспринимавшие его совсем не так, как следовало. Чуть закрыв самый краешек солнечного диска, черная тень вскоре уползла, дозволив простолюдинам вздохнуть с облегчением: божественный Хоре, дескать, одолел Злую Силу. Глупцы! Не догадывались даже, что это покровитель сообщал Климоге о своем приближении.

Ясным стало князю его долгое невмешательство, его молчание. Очевидно, более существенные заботы отворотили взор покровителя от Синегорья. Но теперь он возвращается, чтобы помочь Климоге избавиться от болезни и навести в княжестве должный порядок. Хвала ему! Подтверждением еще один знак был: серебряный кубок, из которого когда-то Светозор медовуху пил, неожиданно треснул в руке Климоги. Случилось это в «тот момент, когда князь, приказав наполнить его до краев красным таврийским вином, поднес кубок к устам, дабы испить пьянящей жидкости в честь своего покровителя. Трещина рассекла старинный кубок от кромки до донышка с громким звуком лопнувшей тетивы, вино пролилось на княжескую рубаху, словно кровью окрасив. В безмолвном ужасе отпрянули слуги, но сам Кли-мога лишь рассмеялся. Да, трескаются в его руках вещи, принадлежащие брату! Значит, прежняя сила возвращается к синегорскому владыке. Сила и власть, поддерживаемая могущественным покровителем, противостоять которому никто не посмеет!

Поздним вечером Климога возлежал на высоких подушках, набитых лебяжьим пухом, выслушивая доклады, присланные наместниками. Народ селочский усмирен окончательно, но дружину возвращать в Ладор пока преждевременно, поскольку по окрестным лесам скрываются многие бунтовщики, досаждающие наместнику своими набегами на городские заставы. В Замостье купцы жалуются на речных разбойников, возобновивших дерзкие налеты на ладьи с товарами. Придется выделять в сопровождение ладейных караванов дополнительные отряды лучников, иначе никто не решается плыть по Чурань-реке к Венедскому морю. Воевода Фотий, с двумя сотнями верных ему товарищей ушедший в Ильмерское княжество пять лет назад, по доносу соглядатая, не унимается: распространяет о князе Климоге различные неправедные слухи и, пользуясь осторожной поддержкой князя Дометия, пополняет свое войско простолюдинами, бежавшими из пределов Синегорья, готовится к походу против Климоги…

Князь, погруженный в раздумья о своем покровителе, слушал эти известия вполуха. Когда тот впервые явился ему — среди ночи, на берегу неспокойного моря, в облике воина-варвара с перебитым носом,— Климога и предполагать не мог, чем обернется их сговор. Накануне он избавился от воеводы Ермилы,в гневе вонзив ему кинжал под ребро.

Свидетелем оказался сотник Гурий, на молчание которого Климога мог положиться. Вдвоем они приладили к ногам воеводы тяжелый щит и сбросили мертвое тело в морскую пучину. Договорились, что объявлено будет о гибели Ермилы по собственной неосторожности: с ладьи, мол, упал во время сильного волнения, никого рядом не оказалось, только Гурий заметить успел, как между отцепившейся ладьей и деревянной пристанью мелькнул чей-то шлем среди волн. Для пущей правдивости малую ладью отчалили, ее позднее рыбаки побитой нашли на камнях. В общем, удачно сложилось. Гурий стал воеводой и главным советником Климога в борьбе за владычество в Синегорье. Но даже ему ничего не сказал Климога о том, что еще был свидетель убийства Ермилы — могущественный и многоликий.

Во время первой их встречи самым большим потрясением для Климоги было умение будущего покровителя мгновенно перевоплощаться — то в старичка безбородого, то в чудище криволапое и хвостатое, то вновь в беспощадного воина. Имени своего он не назвал, велел обращаться: «господин» или «покровитель». Да, он сразу указал Климоге его место, с чем Климога, разумеется, спорить не стал. Как не стал и пытаться разузнать, с кем он имеет дело. Понимал, что не с Доброй Силой свела его судьба, однако стремление к безраздельной власти перевесило всяческие сомнения. И ведь не прогадал! Покровитель направил по верному и скорому пути, помог получить то, о чем прежде Климога лишь мечтал…

Внезапно его размышления были прерваны громкими криками и звоном оружия. Князь вскочил, выхватил меч. Двое телохранителей, выбежав из-за тяжелых бархатных портьер, мгновенно заслонили его, изготовившись к бою. Дверь распахнулась, стражник крикнул с порога:

— Князь, в твой дворец проник опасный незнакомец! Мы не можем его остановить!

— Верно, не можете,— раздался спокойный голос. Стражник резко обернулся — и вдруг стал оседать на пол. В дверном проеме появился человек, одетый во все черное, с большой золотой цепью на груди и с железным посохом в руке. Лицо его было скрыто низко надвинутым капюшоном.

Телохранители бросились к незнакомцу, чтобы разрубить наглеца на куски. Но тот неуловимым движением откинул капюшон, сверкнул ослепительный красный луч… Когда Климога вновь обрел зрение, он с ужасом увидел распростертые тела своих слуг и спокойно сидящего в кресле незнакомца.

— Не тревожься, князь. Твои люди не пострадали. Они очнутся, когда мы закончим беседу, и ничего не будут помнить.

Климога, по-прежнему сжимая меч, вгляделся в незваного гостя. Орлиный профиль, аккуратная бородка, черные волосы, перехваченные широким серебряным обручем с большим рубином в центре. Похоже, из этого рубина и ударил колдовской луч, лишивший сознания его телохранителей и слуг.

— Кто ты? — с невольной дрожью в голосе спросил Климога. — Зачем явился?

— Зовут меня Арес. А еще называют Черным колдуном — там, где я жил прежде. Явился к тебе по велению своего — и твоего — Господина. Странно, что ты не ждал меня, ведь мой визит предвещали особые знаки.

— Знаки? Но я думал…

— Понимаю, князь,— кивнул колдун.— Ты подумал, что сам Господин к тебе явится. Однако ты неверно истолковал треснувший кубок. Он означал приближение посланника, а не самого Господина. Что ж, с моей помощью ты скоро научишься разбираться и в этом.

-Ты прислан мне в помощь?

— Не только. Всему свое время. Для начала ты представишь меня своим приближенным — как самого близкого друга и главного княжеского советника. Мои распоряжения должны исполняться так же неукоснительно, как твои собственные.

— Постой, колдун! — рассердился князь. — Почему я должен верить тебе на слово? Может, ты послан кем-то другим…

— Тебе нужны доказательства? Изволь. Черный колдун бросил свой железный посох на ковер. И посох неожиданно превратился в большую змею, которая, извиваясь, поползла к ногам князя. Климога вздрогнул, но не отступил. Он поднял меч, готовый разрубить гадину, если та подползет слишком близко. Колдун выставил в его сторону ладони, растопырив тонкие пальцы, и князь ощутил, что меч в его руке зашевелился, ожил! Уже не меч он сжимал, а мерзкую тварь, напоминающую варана из Этверской пустыни. Раздвоенный длинный язык твари коснулся его щеки, оставив на внезапно побледневшем княжеском лице обжигающий красный рубец. Вскрикнув, Климога отшвырнул тварь, которая ловко упала на четыре лапы и тут же устремилась к змее. Казалось, сейчас варан и змея вцепятся друг в друга. Но колдун кинул меж ними свою тяжелую золотую цепь. Она, как живая, свернулась в спираль, а затем, повинуясь одному лишь взгляду колдуна, обратилась в жирного мохнатого паука с изображением оскаленного черепа на спине. Все три твари сплелись в почти любовном объятии и замерли у ног князя.

— Узнаешь, Климога? — негромко спросил колдун.

— Да, это знак моего покровителя,— ответил князь, утирая рукавом холодный пот со лба.

Колдун щелкнул пальцами. Сплетенные твари вспыхнули белым пламенем, которое быстро погасло, не оставив на ковре ни малейшего следа. Теперь там лежали меч, посох и цепь. Черный колдун встал с кресла и поднял то, что принадлежало ему. Но Климога даже не шевельнулся, чтобы забрать меч. Он понял, что никогда уже не сможет не только в руке держать, но даже и смотреть на него без содрогания.

— Кстати, пока я буду рядом с тобой, князь, головные боли не станут докучать тебе. Ты удовлетворен?

Климога молча кивнул. Да, с этим страшным человеком ему придется считаться. Колдуны, конечно, тоже смертны, сумел бы и от него избавиться, хотя это было бы труднее, чем в свое время от воеводы Ермилы, старейшины Прокла, венедских знахарей и многих других. Однако Арес послан самим покровителем, сомнений в том нет, значит, придется сдержать себя и разделить с ним власть над Синегорьем.

Арес пригладил свою бородку ладонью, с хитрецой посмотрел на Климогу:

— Что ж, князь, если отныне мы с тобой друзья, готов по-дружески посоветовать: приставь к ладье, которую наместнику Ромше посылаешь, хорошую стражу.

— Откуда тебе про нее известно? — удивленно вскинул брови Климога.

— Э, да одному мне разве? — отмахнулся колдун. — Люди твои языки за зубами держать не умеют. Впрочем, не о них речь веду.

— Ладья вчера отчалила, стража крепкая…

— Которая в Удоке останется, верно? — прервал его Арес.

— И это знаешь,— покачал головой князь. — Воистину дурные и болтливые у меня слуги. Но где других взять в этой неблагодарной стране?! Кто не ворует, тот глупец. Кто умен, тот продаст не задумываясь.

— Буде плакаться-то! Не теряй время зря — отправь гонца в Удок, чтобы ладью придержали, пока замо-стьинские лучники не явятся. Пусть стража твоя ни в коем случае на берег не сходит, иначе беды не миновать…

Колдун вдруг замолчал и подозрительным взглядом окинул своего собеседника:

— А не нарочно ли ты подставляешься? Такая ли уж «золотая» эта ладья? Может быть, одни побрякушки в ней, которые потерять не жалко, а вину за неуплату жалованья ты хочешь свалить на нерадивость наместника Ромши? Поговаривают, нечто подобное ты уже проделывал — с борейцами.

— Напраслину возводишь! — взвизгнул Климога, лицо его покрылось красными пятнами. И откуда колдун про борейцев узнал? Все удачно тогда получилось… Правда, искушение было повторить обман, но пока не решился, не пришло еще время…

Черный колдун, похоже, наслаждался смятением князя. Улыбаясь тонкогубо и почти неприметно, он наполнил таврийским вином княжеский кубок, приподнял его, словно благодаря Климогу за гостеприимство, и сделал несколько неторопливых глотков.

— Хорошее у тебя вино. Прямо из Тавриды или в ладанейском Трепеле перекупаешь?

— У виночерпия спроси, я этим не интересовался.

— Напрасно. Ладанейские купцы давно с таврий-цами выгодный торг ведут, синегорским же объедоч-ки оставляют, да и те втридорога продают. Лучше бы напрямую тебе с Тавридой дело иметь — и казне прибыток, и силе твоей простор… Да ты чего стоишь-то, князь? — изобразил удивление Арес, словно только сейчас заметил.— Садись, в ногах правды нет.

Климога, окончательно растерявшись, осознал нелепость своего положения. Но ничего не поделаешь, и этот мимолетный бой колдун выиграл. Князь понуро опустился на подушки. Теперь Арес, удобно устроившийся в высоком кресле, смотрел на него полным хозяином — сверху вниз.

— Впрочем, рассиживаться нам некогда,— неожиданно резко сказал колдун.— Сегодня же я займусь обустройством своего жилья в твоем дворце. Не волнуйся, много места не понадобится. Важно лишь, чтобы оно имело тайный выход и располагалось рядом с твоими покоями. А ты, князь, немедленно озаботься поисками княжича Владия…

— Как ты сказал?! — оторопело вскинулся Климога.

— Ты верно расслышал. Или тешил себя заверениями диких берендов, что Владий в реке утонул? Но ведь тело его не найдено. А пока жив княжич, власть твоя незаконна.

— Я был на той круче, осматривал место. Наверняка мальчишка шею свернул еще до того, как в воду упал. Звонка унесла его, о камни разбила, а рыбы до костей обглодали!… Уцелей он чудом, мои соглядатаи давно бы проведали и мне донесли.

Арес усмехнулся:

— Не такие уж они у тебя всевидящие. Про княжну Любаву, чай, тоже ничего не знают, не слышали, а? Ну-ну, не хмурь брови. Мне твои замыслы относительно княжны нравятся. Жаль только, что характер у девицы в отца выдался. Трудно ее обломать… Однако, князь, не моя то забота. Владий — вот кто опасен. Четырнадцать годков ему скоро исполнится…

— Если жив щенок,— хмуро вставил Климога.

— Жив он, жив,— отмахнулся колдун.— Это мне доподлинно известно. Не знаю, где и как он столько лет прятался, какие силы сейчас за ним стоят, что предпринять намерен. Но до того, как мальчишка народу себя объявит и против тебя выступит, его надо найти! Ты ведь уже казнил самозванцев, навык имеешь. Дай приказ своим людям, чтобы отыскали еще одного — самого отъявленного злодея, хотя и юного, который обликом на Светозора похож и этим пользуется. Большую награду посули. На все дороги, в каждое селение отправь соглядатаев и наушников, чтобы и мышь не проскочила! Сейчас нет для тебя дела важнее, Климога.

— Хорошо, Арес,— с неожиданным спокойствием ответил Климога. — Я разошлю соглядатаев, поставлю засады, куплю поселенских старост… Чего ради? Ты мальчишки боишься?

— Я не знаю страха. Я видел смерть ближе, чем тебя сейчас, и в глаза ей смеялся. Но тот, кого ты считаешь обычным юнцом, может разрушить не только твою власть. Сила его столь велика, что ее сам господин опасается.

Колдун говорил тихо и медленно. В словах его было нечто такое, от чего кровь похолодела в жилах Климоги. И князь отступил. Склонив голову, он приглашающим жестом указал Аресу на секретную дверь в стене. Переступив через тела стражников, они вышли из княжеской залы.

…Когда дверь за ними закрылась, неясная и полупрозрачная фигура, прежде сливавшаяся с позолоченным барельефом, изображавшим Климогу на вздыбленном коне, отделилась от стены и плавно скользнула к выходу.

 

2. Встреча в корчме

Климога не знал, радоваться ему или страшиться появления во дворце столь грозного посланника Великого Господина. Колдовская мощь Ареса поразила его. В не меньшей степени удивила князя и осведомленность его в тех делах, о которых знать могли только самые доверенные люди: о Любаве, об истории с украденным золотом борейцев, наконец, об отправке ладьи с драгоценным грузом в Замостье.

Может, легче на душе стало бы у Климоги, если известили бы его о странном случае, произошедшем две недели назад в корчме у замостьинской пристани. Но некому было рассказать князю эту удивительную и кое-что проясняющую в поведении колдуна историю…

Колченогий Вирем, посланный Протасом в Замостье, разузнал все, что ему поручалось: какие ладьи и с каким товаром в ближайшее время пойдут вниз по Чурань-реке, что за охрана будет их сопровождать и не приготовлены ли секретные ловушки для речных разбойников. Для своей роли Вирем годился лучше прочих, благодаря очевидному всем увечью. Покалеченная в давней схватке нога сделала Вирема неповоротливым в бою, но она же снимала с него всякие подозрения в принадлежности к разбойному люду. Не впервые являлся Вирем в Замостье с подобным поручением и хорошо знал корчму возле главной городской пристани, где досужие языки быстро развязываются. Особенно если не скупиться, выставляя ладейщикам и поочим служилым людям хмельную брагу. Способный выпить почти не пьянея бадейку бражки, Вирем всегда возвращался в разбойное становище с полезными для общего дела сведениями. А на сей раз ему повезло даже больше обычного.

Один из лучников, сидящий бок о бок с Виремом за длинным, грубо сколоченным столом, завел с ним хмельную беседу о княжеской скупости, о трудностях ратной службы, о грядущем плаванье к устью Звонки и о многом другом. Слово за слово вызнал от него Вирем, что наместник Ромша ожидает наконец-то ладью с золотом и серебром от князя Климоги — для выплаты долгожданного жалованья дружинникам и борейским наемникам. До Удока по Звонке спустится она под охранением большого отряда, однако тот отряд должен остаться в Удоке, чтобы усилить тамошнюю крепостную стражу. Навстречу же «золотой ладье» Ромша посылает два шнека со своими лучниками, они ее опекать будут от Звонки до Замостья. В общем, совсем скоро перестанут замостьинские дружинники по чужим домам столоваться, сами добрых людей угощать начнут, знатной брагой потчевать!..

Слушал Вирем и смекал, что ладья-то, пожалуй, в том месте, где быстрая Звонка в Чурань-реку впадает, одно время, пока шнеки не подойдут, почти без охраны останется. Если подзадержать их в пути хитростью какой, а самим на ладью напасть, разбойничкам достанется очень большой куш.

Заметив, что словоохотливый их товарищ наболтал много лишнего, лучники под руки его с лавки подняли и, хоть упирался он, взашей из корчмы вытолкали. Вирем, чтобы не заподозрили его в чем, сам с пьяным видом под лавку свалился — мол, я вовсе лыка не вяжу и ничегошеньки не разумею. Там, под лавкой и отлеживался, пока шум в корчме не затих. Тогда он глаза приоткрыл,убедился, что лучники ушли, и вновь за стол уселся. На этот раз без притворства решил бражки выпить — заслужил!

После ухода лучников в корчме не много народу осталось. Скучно бражничать без компании, особенно тому, кто за разговорами и побасенками привык посуду осушать. Вирем повнимательней огляделся, выбирая, к кому присоединиться. Два рыбака о чем-то своем беседуют, чернобородый стражник, прислонив к стене железный посох, отдыхает после долгой дороги, мелкими глоточками пьет медовуху из глиняной кружки, кряжистый охотник (топорик из-под полы короткой кожаной куртки торчит, на лавке — охотничий лук и колчан со стрелами) кувшин с бражкой доканчивает… Вот он наверняка не откажет Вирему в компании! Прихватив новый кувшин, Вирем подковылял к охотнику. А тот и в самом деле обрадовался случаю языком потрепать и пополнить свою кружку дармовой выпивкой.

Вскоре они похлопывали друг друга по спинам, громко смеялись и наперебой рассказывали самые невероятные охотничьи байки, клятвенно заверяя, что ни словечка не врут. Под сей разговор Вирем и поведал про мальчишку, прошлым летом вышедшего из Заморочного леса живым-невредимым, хотя встречался там с уймой нечисти. Охотник решительно возразил: быть такого не может!

— Эй, братцы! — призвал он в свидетели других посетителей корчмы. — Скажите и вы ему, что в Заморочном лесу даже бывалый мужик двух дней не продержится, куда уж мальчишке!

Рыбаки согласно головами покивали и вернулись к своей беседе, корчмарь снисходительно хмыкнул. Лишь чернобородый странник поспешно встал со своего места и приблизился к их столу.

— Как зовут этого мальчишку? — спросил он.— И сколько ему лет?

— По виду годков тринадцать-четырнадцать было, да окреп в последнее время, возмужал…

Неожиданно Вирем приметил желтый металлический лтблеск на груди странника. Похоже, его запыленный плащ скрывал не дерюжную одежку бедного ходока, а богатое одеяние, украшенное золотом. Зачем же выдает гебя за простого человека и почему столь явно заинтересовался случайно услышанной историей?

— Как зовут его? — повторил вопрос чернобородый.

— Да не помню я,— соврал Вирем.— И какая разница…

— А выглядит он как? — не унимался странник. — Волосы, глаза?

Вирем окончательно понял, что неспроста этот человек интересуется Владием. Может, и рассказал бы он о мальчишке подробнее, но испугался лишнее болтануть: про разбойничье становище, про то, что пацан живет у них пленником, а себя мнит княжичем воскресшим… Нет, любезный, ни к чему тебе в разговор влезать. Так и сказал, окинув странника тяжелым взглядом:

— Ты, милый человек, ежели выпить с нами желаешь — рядом садись, о себе поведай. Издалека ли идешь и куда путь держишь? Как величать нам тебя? Какое дело в Замостье ищешь?

Это был у Вирема проверенный способ — на вопрос отвечать вопросами, сбивая собеседника с толку. Но чернобородый на уловку не поддался. Он, как змея, впился в Вирема глазами, отчего все внутри у разбойника похолодело. Черные зрачки проникли в самую душу его, ощупали обжигающе-ледяными прикосновениями и наизнанку вывернули! Когда же Вирем очнулся и огляделся, то с ужасом увидел, насколько все вокруг изменилось.

Люди в корчме застыли как изваяния, и глаза их омертвели. Даже брага, которую корчмарь переливал из бадьи в кувшин, закаменела. Даже мухи, во множестве кружившие над липким столом, замерли в неподвижном воздухе черными жирными точками! На глазах у Вирема чернобородый странник стал расти, превращаясь в настоящего великана, и остановился он, лишь, когда уперся головой в потолок. На груди у него под распахнувшимся плащом заблистала золотая цепь, а густые волосы на голове охватил серебряный обруч с ослепляюще-алым камнем в центре. Прогремел повелительный голос:

— Отвечай, смерд, если жизнь тебе дорога!

Вирем упал на колени, взмолился:

— Смилуйся, господин! Все скажу, что потребуешь, ничего не утаю! Не губи только!..

— Как его имя?

— Владием он себя назвал,— поспешно выговорил Вирем, хотя язык едва от страха ворочался.— А еще твердил, что он из роду княжеского…

Все хотел рассказать Вирем колдуну-великану, но внезапно словно удавка перехватила его горло, не позволяя издать ни малейшего звука. И тут же раздался другой голос — спокойный, негромкий:

— Обернись, Арес.

Гримаса удивления и тревоги, а затем и злости исказила лицо колдуна, когда он обернулся на этот уверенный голос. Возле двери стоял седовласый старик в белой хламиде. Старик не произнес больше ни слова, но его пронзительный взгляд, казалось, пригвоздил колдуна к месту.

Их взгляды скрестились, как мечи в битве. Лицо и шея Ареса побагровели от напряжения, что-то неслышное забормотали его тонкие губы. Из алого камня в серебряном обруче рванулся к старику узкий разящий луч — и, переломившись в середине своего полета, распался на сотни кровавых капель, забрызгавших каменный пол корчмы и черное одеяние колдуна.

Еще какое-то время продолжалась эта безмолвная схватка: Арес, не в силах двинуться с места, извивался и корчился, а седовласый старик одним суровым взглядом синих немигающих глаз пресекал любые его попытки освободиться. Наконец, скрежеща зубами, черный колдун начал быстро уменьшаться и, обретя прежний пост обессиленно и покорно замер.

Лишь тогда старик перевел внимательный взор на Вирема, распластавшегося в ужасе на полу. Он словно раздумывал, как поступить с потрясенным свидетелем их фантастического поединка. Арес мгновенно воспользовался полученной передышкой, однако не для возобновления схватки, а для поспешного бегства. Выкрикнув заклинание, он превратился в столб черного дыма, который метнулся к маленькому оконцу, вышиб его и вылетел наружу. Следом за ним туда же устремился и железный посох колдуна. Старик, впрочем, не сделал даже попытки воспротивиться бегству Черного колдуна. Возможно, тот просто не интересовал его более.

Вирем, чудесным образом избавленный от одной напасти, с нескрываемым страхом ждал новой беды. Однако судьба оказалась милостива к нему. Старик жестом приказал — вставай! А затем, так ни слова и не обронив, вышел из корчмы.

Со стоном облегчения и дрожью в голосе Вирем едва доплелся до стола и почти рухнул на лавку. Голова его была чугунная, губы тряслись, перед глазами плавали разноцветные круги. Он закрыл лицо ладонями, пытаясь хоть немного прийти в себя.

— Эй, братец, уснул, что ли? — услышал он вдруг и ощутил, что кто-то трясет его за плечо.

Он с воплем вскинулся, едва не опрокинув стол.

— Какая муха тебя укусила?!

Вирем огляделся. В корчме вновь все было по-прежнему: рыбаки продолжали беседовать, корчмарь наполнял очередной кувшин, хмельной охотник пытался усадить Вирема на лавку… Вот только чернобородого странника уже не было.

— А этот где, который вон там сидел? — с опаской, почти шепотом спросил Вирем охотника.

— Странник-то, чернявый такой? — охотник оглянулся.— Ушел, наверно. Чего он тебе сдался? Давай лучше еще по кружечке опрокинем…

В этот день колченогий Вирем напился до полного бесчувствия. На следующее утро, очухавшись с похмельной головой в придорожной канаве, он пытался убедить себя, что все увиденное им в корчме было лишь горячечным кошмаром, вызванным неумеренным питием дурной браги. Но в глубине души он понимал, что на самом деле стал свидетелем поединка двух магов, а причина их схватки каким-то образом связана с мальчишкой-пленником. Однако, вернувшись в становище разбойников, рассказать о том, какого ужаса натерпелся, он не рискнул ни одной живой душе.

 

3. Пленник

Владий выздоравливал долго и мучительно. Почти до середины осени никто не мог бы сказать, чьи силы одержат верх.

Справится ли истощенный долгими мытарствами мальчишка с неведомой хворью, или подземный князь Переплут заберет его в свое княжество?

Эта ситуация раздражала Протаса. Кормить больного бездельника, возомнившего себя княжичем, он считал глупостью. Если бы не заступничество Горбача, Протас давно сплавил бы мальчишку на корм рыбам. Горбач же, как ни странно, проявлял о пленнике искреннюю заботу. Приставив к нему Ждана, пятнадцатилетнего сироту, прибившегося к речным разбойникам еще в бесштанном возрасте. Горбач и сам каждодневно захаживал к ним в землянку, приносил из общего котла куски повкуснее, следил, чтобы осенние дожди не подтопили убогое жилище. Ждан, которому торчать возле больного то ли слугой, то ли сторожем не доставляло ни малейшего удовольствия, был весьма озадачен таким поведением Горбача. Вскоре он обратил внимание, что тот прислушивается к словам, срывающимся в бреду с уст Владия, хотя Ждан поначалу пропускал их мимо ушей. Какой смысл может скрываться в горячечном лепете? Однако, следуя примеру Горбача, он тоже стал ловить перемежающиеся с хрипом и кашлем короткие фразы, пытаясь выстроить их в нечто более-менее связное.

Складывалось впечатление, будто Владий ведет с кем-то долгий, отчаянный спор. Его уговаривают, запугивают, грозят страшными карами, а он не сдается, настаивает на своем, рвется куда-то. Иной раз происходило другое: Владий вслушивался, лицо его светлело, он начинал бормотать слова благодарности, о чем-то спрашивать. Когда Ждан рассказал Горбачу о своих наблюдениях, тот согласно кивнул головой:

— Его душа бьется в капкане. Либо вырвется из него, либо навсегда останется в заточении. Крепок капкан, но мальчишке, похоже, кто-то помогает одолевать врага.

— Кому нужна его душа? — удивился Ждан.— Зачем устраивать целое сражение из-за какого-то безвестного бродяжки?

— Я и сам хотел бы знать это…

И все же Владий вышел победителем из жестокой схватки с неведомой болезнью. В тот день, когда он полностью пришел в себя и впервые смог отведать оленьего мяса, принесенного в землянку Горбачом, даже осень решила порадовать людей: небо очистилось от свинцовых туч и засияло солнце. Ждан, которому отныне не нужно было буквально впихивать кусочки съестного в рот полубесчувственного подопечного, что являлось основной его обязанностью на протяжении многих дней, был в полном восторге. Он почти с материнской гордостью смотрел на Владия, вырванного из рук смерти, как он считал, исключительно благодаря его заботам.

Наевшись, Владий уснул. На этот раз сон его был глубок и безмятежен. А еще через день Владий, несмотря на уговоры протестующего Ждана, вышел из сумрачной землянки на свежий воздух. Чуть покачиваясь от слабости, он сделал несколько шагов по желтеющей траве, огляделся по сторонам, словно припоминая, где он и как здесь оказался. В это время на крыльцо своего дома вышел и главарь разбойников.

Он бросил недовольный взгляд на Владия, кивком головы подозвал Ждана. Ждан, видя, что Протас не в духе, поспешил оправдаться:

— Я не пускал его, честное слово!..

— Мне твои оправдания не нужны. Не забывай, что он пленник. Головой отвечаешь, стервец, за каждый его шаг!

Иначе поступил Горбач. После того как Владий вернулся на свое ложе, он вызвал Ждана для подробных наставлений. Суть их сводилась к тому, что отныне Ждан должен стать неизменным спутником Владия, его наставником и… соглядатаем всех его действий. Обо всем нужно докладывать Горбачу, ни одна мелочь не должна быть упущена.

Ждан терялся в догадках. Отчего столь пристальное внимание к хилому пацану, едва передвигающему ноги? Неужели из-за того только, что явился он неизвестно откуда и не помнит пяти лет своей жизни? Что Владий искренне не помнит, а не притворяется, в том Ждан уже не сомневался. Достаточно было глянуть на мучения его, пытающегося осознать, что не восемь годков ему сейчас, а все тринадцать. Тоска и боль светились в его глазах всякий раз, когда об этом заходила речь.

Вскоре добавились новые странности. Неожиданно для всех недавний больной стал не по дням, а по часам набирать силу, да такую, что впору было о чуде подумать. Мужики, многое повидавшие, с подобным прежде не сталкивались. Несколько дней миновало, а пацан уже наравне со Жданом по становищу носится. Кожа да кости был, а теперь же — кровь с молоком! Удивительными, хотя и забавными, были его повадки. Будто впрямь себя мнит княжеским сыном. Держится гордо, с какой-то внутренней верой в свое знатное происхождение, в каждом жесте тверд почти до дерзости.

Протас эдакие замашки решил на корню пресечь. Велел пленнику за работу приниматься: таскать воду из родника (а тот в полутора верстах от становища!), полы в своей избе выскабливать, отхожие ямы чистить.

Мальчишка ничуть не смутился. Со стороны могло показаться, что только и мечтал свои руки грязной работой занять, ибо княжеские труды ему давно надоели. Водрузив бадью на спину и укрепив ее ремнями, как заправский водонос, резво устремлялся он к ручью и почти с той же резвостью возвращался назад с плещущей через края водой. Дерьмо из отхожих ям вычерпывал посвистывая, нос от вони не воротил. Единственное, что не по нраву ему пришлось,— скоблежка грязных полов в избе Протаса. Главарь не позволял ему уборку делать в свое отсутствие, поэтому Владий на коленях со скребком ползал под пристальным взглядом Протаса, да еще выслушивал издевательские замечания. Но сжимал зубы и продолжал с еще большим усердием скоблить почерневшие от грязи доски.

Издевался Протас, насмехался, однако ни разу ударить мальчишку не посмел. Иногда и кулак уже заносил, злобно глазищами зыркая, да в последний момент что-то сдерживало руку. Изрыгая проклятья, прогонял наглеца с глаз долой, не понимая, что происходит. В самом деле, может, княжескую власть в пленнике чувствовал? Так ему ли, человеку вольному, разбойному, князей бояться?! Нет, другая здесь причина была, которая разумению не давалась и пугала бесстрашного атамана.

Однажды зимним вечером, прикончив третью кружку крепкой браги, он решил поделиться своими тревогами с верным советником и напрямую спросил: не замешано ли здесь колдовство?

— Я думал, ты об этом давно догадался,— ответил Горбач. — Юнцу покровительствует если не сам Перун, то, во всяком случае, некто очень могущественный. Можешь наплевать на предостережения тайных сил и хорошенько вздуть пленника, когда того захочется. Но у меня нет уверенности, что позднее эти оплеухи не вернутся к тебе сторицей.

— В ближней округе нет ни единого колдуна или чародея!

— Так и что? Никого рядом с мальчишкой не было ц в Заморочном лесу, а прошел-таки, не сгинул. Хранитель может не знать ничего о своем подопечном, но оберегать его от напастей — волшебным поясом, заговоренным кинжалом, чудодейственным перстеньком. Охотничий нож Владия по-прежнему у тебя?

— Ну.

— Может, через этот нож и страхи на тебя наползают. Вернул бы хозяину, глядишь — полегчает.

— Вернуть не трудно. А ну как он этот колдовской нож против меня и тебя повернет?

— Не в его характере, Протас, поверь уж! — убежденно сказал Горбач.— Да и мал он еще, чтобы на такое осмелиться.

— Тебе самому сколько лет было, когда первого врага своего к праотцам отправил? — усмехнулся атаман. — И двенадцати не исполнилось?

— Не равняй по мне. Я там вырос, где без ножей и дубинок никто носа со двора не высовывал. Сам ведь знаешь, Мозыньская крепость на крови стоит, жизнь человеческая там дешевле кружки бражной…

— Оно верно, конечно,— согласился Протас.— Ладно, верну ему нож, пусть к оружию привыкает. По весне, когда лед сойдет, начнем его и Ждана в дело брать. Княжич он или кто другой — мне без разницы. Повяжем кровью, никуда не денется — с нами будет.

Горбач промолчал, будто бы соглашаясь с таким планом. Тайные свои мысли попридержал, поскольку знал, что атаману они не понравятся. Он, присматриваясь изо дня в день к мальчишке, твердо уверовал — княжич забрел в их становище, сын убитого Светозора.

Но как это знание обратить в свою пользу?

Ответ явился Горбачу на исходе весны, когда из, Замостья вернулся колченогий Вирем и принес хорошую весть о «золотой ладье». Горбач нутром чуял: не все колченогий выложил атаману. Была в его словах недомолвка! Но не пытать же верного человечка, если не знаешь, что выпытать нужно. Поэтому решил ждать— и дождался.

По доносу Вирема Протас организовал нападение на шнеки, спускающиеся по Чурань-реке, и эта часть операции удалась блестяще. Лучники не были готовы к бою, их десятники растерялись, приказали кормчим к берегу править. Скрывавшиеся в камышах возле берега разбойники встретили замостьинский отряд своими «бомбочками» — полыми глиняными ядрами с залитой в них горячей смолой. Ядра раскалывались о борта шнеков, смола брызгала во все стороны, обжигая людей и запаливая суденышки. Огня добавили и разбойничьи дротики, к которым были прилажены пучки сухой соломы. Часа не прошло, как вместо шнеков наместника Ромши лишь обугленные остовы на воде дымились.

Почти два дня полусотенный отряд замостьинских лучников не мог двинуться дальше. Пришлось им деревья рубить и плоты вязать, все время ожидая нового нападения. Изредка речные разбойники добавляли им забот: то из лесных зарослей негодный охотничий дротик бросят, то подожгут прибрежный низкорослый кустарник, то просто нечленораздельно вопить начнут, к холодной утренней воде наклонившись, чтобы звук летел долго и гулко.

Главная задача — продержать лучников день-другой без продвижения к устью Звонки — была выполнена. Да что толку?! Основные силы атамана Протаса, посланные к «золотой ладье», ни с чем вернулись. Не оказалось ладьи на указанном колченогим Виремом месте, даже поблизости никто не видел ее! За что, скажите, четырех крепких мужиков положили, прижимая к берегу чужие шнеки? Какого хрена ради от легкой добычи отказывались, силы для солидного куша берегли? Злато-серебро, обещанное Колченогим, в Удоке осталось, значит, либо провели соглядатая атаманского, либо заведомо врал он, свои — коварные! — помыслы от вольной ватаги утаивал. В любом случае за провинность одна расплата — лютая пытка, дабы правду народу выложил, и скорая смерть!

От позора и зряшной погибели спас Вирема Горбач. Он понимал зверскую логику Протаса, жаждущего крови не столько во искупление четырех напрасных жертв, сколько для поддержания атаманского авторитета. И вряд ли стал бы противоречить ей, не преследуя своих целей. Об этом догадался и не слишком сообразительный Протас, когда его главный советник вдруг вступился за опростоволосившегося соглядатая. Догадался атаман, но — о чем? О том лишь, что в оба глаза следить надо за Колченогим и за встречами его с горбатым недоноском, посмевшим главарю возражать. Хотя и прежде не во всем доверял он Горбачу, но разве отыщешь где такого смышленого? К тому же, честно признаться, не раз и не два Горбач ему жизнь спасал и от дружинных ловушек всю ватагу отводил.

В общем, после не слишком долгих дрязг и разборов пришли они к дурному (по мнению Протаса) и верному (так посчитал Горбач) решению, что ни в чем не виновен колченогий Вирем, значит, и наказывать его не за что.

В становище любые, а особенно такие вести расходятся быстро. Еще до полудня приполз Вирем на своем ожиревшем брюхе в избу Горбача. Стал сапоги его лизать. Горбач, отшвырнув ногой увечного разбойника, последними словами его изругал, а затем уж спросил:

— Все ли, сукин сын, выложил? Какие еще дела в Замостье у тебя были?!

И когда Вирем, чуть не плача, рассказал ему об увиденном и услышанном. Горбач понял, что его час близок. Либо нынче, либо никогда.

С начала весны Протас требовал, чтобы два пацана — Ждан и Владий — в дело пошли. До сих пор Горбачу удавалось находить причины, по которым нельзя было использовать неопытных мальчишек. В последнем налете они тоже не участвовали, поскольку; как объяснил Горбач атаману, могли своим юным азартом лучников спугнуть раньше времени. Но теперь Горбач, обмозговав рассказанное Колченогим, решил — пора пленника чужим людям показать. А те, как водится, разнесут в своих сплетнях о речных разбойниках и новость о юном громиле. Когда слух о Владии до адресата дойдет, он сам сюда заявится. Тут и потолковать с ним можно будет: об условиях, о цене…

Одно смущало Горбача, внося большую неопределенность в его замыслы: кто за мальчишкой явится? Черный колдун, который у Вирема выпытывал имя пленника, или седоволосый старик, изгнавший колдуна из корчмы? Продать, конечно, любому можно. Но не прогадать бы! Этот вопрос Горбач оставил на будущее. Кто первым придет, с того и спросится.

 

4. Схватка

Положение Владия среди речных разбойников было двойственным. По-прежнему считаясь пленником, он не мог покидать пределов становища, хотя во всем остальном его жизнь ничем не отличалась, например, от вольной жизни пятнадцатилетнего Ждана. Постоянный пригляд Ждана за собой Владии почувствовал очень скоро. Сначала это очень раздражало его. Вспыхивая гневом, он кричал:

— Паршивый подлаза, уберешься ты вон?! Что еще про меня главарю не донес? Сколько раз в день я ногу у сосны задираю или какого цвета у меня подштанники? Так иди полюбуйся!..

Стерпеть подобное Ждан не мог, частенько между ними доходило до потасовок, впрочем, не слишком серьезных, без крови. А вскоре Владии и возмущаться надзором Ждана перестал, осознав, что тот не по своей воле всюду его сопровождает. Меж ними в конце концов возникло даже некое подобие приятельства, в котором каждый находил для себя полезные стороны.

Владии учился у Ждана многому из того, что тот умел в совершенстве, например разжигать костер во время дождя, высекая искры ударами кремня, метать боевые дротики, не видя цели, но угадывая ее по шуму в кустах, разбираться в повадках лесных обитателей и читать их запутанные следы… Ждан, постигший эти и многие другие премудрости вольной жизни задолго до появления Владия в становище речных разбойников передавал ему свои навыки с чувством некоторого превосходства. Дескать, учись, несмышленыш, пока есть у меня охота с тобой возиться! Когда же заметил, как быстро Владий перенимает его науку, то стал относиться к нему с искренним уважением. Ждан помнил, сколько времени сам потратил, пока выучился метать ножи, а этот тринадцатилетний мальчишка за три дня наловчился!

Он подумал было, что все дело в «заговоренном» ноже, который Протас вернул-таки Владию. Но нет, с удивительной точностью рука Владия отправляла в цель и любые другие клинки, дротики, копья. Хуже получалась у него стрельба из лука, и хотя бы в этом, Ждан не ощущал себя уязвленным. Впрочем, Ждан по-прежнему находил достаточно поводов для того, чтобы поддеть Владия, указать на пробелы в его знаниях и житейских навыках. Хотя в глубине души догадывался: будь у них побольше свободного времени, «ученик» не только догнал бы, но и превзошел бы с легкостью своего наставника.

А времени, которым Владий мог распоряжаться по своему усмотрению, с каждым днем становилось меньше. Все обитатели становища обратили внимание на то, как быстро оправился он от последствий своей неведомой болезни. Да и вырос за полгода так, словно сами боги поспешили превратить паренька в сильного, крепкого и ловкого юношу. Подобные перемены в облике пленника некоторых раздражали, вызывая смешанные чувства зависти, удивления и страха. Чтобы самим себе в этом не признаваться, они при любом случае, безмолвно поддерживаемые атаманом Протасом, находили для пленника работенку потяжелее и погрязнее. Поэтому к основным его обязанностям постоянно добавлялись новые: дрова заготавливать, котлы до блеска драить, дряхлую одежду стирать и чинить, древки для дротиков обтесывать, ржавчину со старых доспехов счищать… Всего и не перечислишь.

Работы Владий не чурался, в тягость было другое — оплеухи и пинки, которые приходилось терпеть от разбойников, когда они бывали не в духе. Особенно усердствовал в том здоровенный рыжеволосый детина, за неуемную злобность и врожденную тупость прозванный собственными товарищами Кабаном. Владий старался избегать с ним встреч, да куда спрячешься? Кабан же, едва в его поле зрения попадал пленник, оскаливал кривые зубы и, щуря глаза, примеривался — под какое ребро ткнуть пацана кулачищем? Увернуться не всегда удавалось, и тогда на теле Владия появлялся очередной синяк… Но ни разу не заплакал он, не взмолил о пощаде. Будто зарок дал все стерпеть во имя какой-то главной цели. Видя мальчишескую стойкость. Кабан еще больше свирепел и поджидал очередного случая, чтобы сбить-таки спесь с гордеца. Всем, кто наблюдал за развитием этого неравного противостояния, ясно было — добром не кончится, забьет когда-нибудь туповатый мордоворот пленника! Но вступаться никто не хотел. Чего ради? Пусть о нем Горбач беспокоится, коли уж с первого дня его опекать взялся.

В тот день, когда разбойники, рассчитывавшие перехватить «золотую ладью», вернулись ни с чем, Владий и Ждан прохлаждались возле ручья, куда их обоих Горбач отправил за водой. Зная его снисходительность, они не торопились в обратный путь с тяжелой поклажей, вели разговор о последних событиях, на равных обсуждая удачный налет на замостьинских лучников. Ждан рисовал на песке и объяснял:

— Вот здесь, в камышах, пятеро наших прятались, они первыми бой завязали, обстреляли шнеки стрелами. А те решили, что легко справятся, поближе подплыли. Тогда наши подняли шум в камышах, будто вдоль берега уходят. Шнеки — за ними. А течение там хитрое: если середины реки не держаться, обязательно к самому берегу прибьет. Так и случилось. Не управились кормчие или гребцы сплоховали, шнеки на отмель вынесло. Тут их и поджидали! Говорят, славно заполыхало. Лучники как горох посыпались! А наших и след простыл, с кем драться? Пока разбирались, от шнеков одни головешки остались.

— Я не совсем понимаю,— сказал Владий,— почему сразу два шнека направились к берегу? Одному следовало бы остаться на середине реки для прикрытия. Тогда нападавшим пришлось бы туго…

— Ну, — почесал в голове Ждан, — может быть, они решили, что наших там мало и они смогут, высадившись на берег, кого-нибудь в плен захватить. Князь Климога неплохо платит за каждого пленного речного разбойника.

— В таком случае их командиры не очень-то умны. Жадность их ослепила. А почему они потом, когда стало ясно, что разбойники намеренно задерживают их, не поспешили к «золотой ладье» берегом? Ведь понимали уже, что в это время другая ватага на ладью нападает.

— Понимали, конечно,— согласился Ждан.— Но пришлось плоты вязать, поскольку по правому берегу не пройдешь — Заморочный лес помешает, а на левый перебраться — тоже плоты нужны. Так не проще ли сразу на плотах к Звонке плыть?

— Постой, Ждан! Получается, наше становище в Заморочном лесу находится?

— Вовсе нет. Смотри!

Ждан быстро нарисовал на песке извилистую линию и пояснил:

— Вот здесь, на этом мысу, находится становище.

Заморочный лес со всех сторон нас окружает, но мыс не затрагивает. Об этом, правда, только нам известно. Все остальные думают, что мыс тоже лесной нечисти принадлежит, поэтому сюда никто не суется.

— А с реки не видать, что здесь люди живут?

— Нет, наши челны хорошо укрыты, за этим атаман строго следит. Только зимой наследить можно,мужики стараются лишь в большой снегопад или я метель на лед выходить. А дым если кто разглядит, так решит, что Нечистая Сила балует. Бывало, конечно, что заносило сюда кого-нибудь… Так на сей случай сторожа поставлены: кто попал, тот пропал. Тебя тоже бы прикончили, если бы Горбач почему-то не пожалел.

На последнюю фразу Владий никак не откликнулся. Ждан вдруг почувствовал себя неловко. Нужно ли было лишний раз напоминать Владию, что тот живет здесь на положении пленника? Парню и так достается от Кабана и ему подобных. Хорошо еще, что на глазах у Горбача никто не задирает да иногда подальше от становища уйти можно. К реке запрещено, конечно, и близко ему подходить, а сюда, к ручью или к Заморочному лесу, со Жданом вместе — пожалуйста, если работы срочной нет.

— Послушай, Владий,— прерывая затянувшуюся паузу, сказал Ждан. — Если ты к нам из леса пришел, значит, через него и уйти можешь? Почему тогда не уходишь?

— Нет, не могу,— с грустью ответил Владий.— У меня медвежий опашень был, ворожеей Дироньей подаренный, он нечисть отпугивал. Корень жар-цвета был, он силы мне возвращал. Теперь ничего не осталось, только вот этот охотничий нож да перстень чародейский…

— Перстень? — Глаза Ждана загорелись. — Я никогда у тебя никакого перстня не видел! Ты его прячешь где-то?

Владий молча кивнул, но больше ничего не сказал. Ждану очень хотелось все о чародейском перстне узнать в подробностях, но он не стал допытываться. Давно усвоил: пока Владий сам не надумает рассказать, клещами слова из него не вытянешь.

Набрав полные бадейки родниковой воды, они направились в становище. И здесь с удивлением услышали о безуспешных поисках «золотой ладьи», о великом гневе Протаса, готового обвинять в неудаче всех и каждого, а в первую очередь — колченогого Вирема и пленного Владия. Масла в огонь подлило долгое отсутствие мальчишек, которых еще утром к ручью послали, а они и к полудню не возвратились, шлялись где-то, бездельничали.

Черные подозрения роились в голове атамана. Не сбежал ли пленник, зная, что повинен в неудаче разбойников, и боясь расплаты? Пусть Горбач пытается в другом уверить, пацана защищает, но где пацан-то?! Колченогого тоже ведь отстоял, не дал на расправу. И кто же ответить должен перед ватагой за упущенную добычу? Эдак оказаться может, что вся вина на Протаса ложится. А не подставляет ли Горбач своего атамана под праведный гнев разбойной ватаги?.. Ну нет, такого Протас не допустит! Пленника разыскать нужно немедленно, допрос учинить жестокий, всю подноготную из него вытянуть.

С этими мыслями атаман вышел на крыльцо и вдруг увидел толпу, обступившую Владия и Ждана плотным кольцом. Доносившиеся крики не оставляли сомнений в том, что подозрения относительно роли пленника в постигшей их неудаче одолевают не одного Протаса. Человек двенадцать наседали на Владия, осыпая его проклятьями и требуя немедленных признаний в предательстве. Ждан безуспешно пытался объяснить разъяренным мужикам, что всегда неотлучно находится при пленнике, значит, никак не мог тот донести кому-нибудь о готовящемся нападении на «золотую ладью». Да и не знал он о ней ничего, понятия не имел о том, куда и зачем ватага направляется! Его никто не хотел слушать. Разве один юнец может усмирить дюжину сердитых мужиков?

Толпа быстро увеличивалась. Протас, не вмешиваясь, издали наблюдал за происходящим. Если сейчас его люди самосуд учинят над пленником, это ему только на руку. И виноватых искать не придется, и озлобление мужиков поуляжется, вновь они в своего главаря поверят, подчиняться будут безропотно.

Тем временем разбойники оттеснили Ждана. Владий остался один. Он, однако, ни слова в оправдание не произнес, смотрел на мужиков с извечной своей гордостью, широко расправив плечи, правую руку положив на выглядывающую из-за пояса резную рукоять охотничьего ножа.

Неожиданно Протас увидел спешащего на крики Горбача.

— Ты что, позволишь им угробить его? — спросил он атамана, заранее зная ответ. — Мы же с тобой обо всем договорились!..

— Ничего не могу поделать. Горбач,— с притворной грустью в голосе произнес Протас. — Сам видишь, люди в ярости, их сейчас никто не остановит. Попробуй, вдруг у тебя получится?

Горбач кинулся в толпу. Он понимал, что невмешательство главаря действует на разбойников не хуже прямого дозволения на расправу с тем, кого они посчитали причиной своих неудач, однако надеялся образумить их. Раздавая пинки и зуботычины, он пробился к Владию и встал, заслоняя его от разгневанных мужиков, готовых вот-вот броситься всем скопом на парня. Толпа, увидев его, слегка поумерила свой пыл. Горбатый вояка издавна пользовался у них уважением — и за силу свою, за ловкость в битвах, которой горб совсем не был помехой, и за острый ум, не раз выручавший ватагу в трудных положениях.

Тут же к Горбачу вынырнул из толпы Ждан, встал рядом с Владием. Рубаха на нем была разодрана, на скуле кровоточила ссадина. Похоже, заступничество обошлось ему недешево.

Горбач поднял руку, требуя тишины и внимания:

— С каких это пор, братцы, вы злость свою на своих срываете, самосуд верша?

— Не свой нам щенок этот! — выкрикнули из толпы.— Чужак, соглядатай княжеский! Из-за него все беды!.. Смерть ему!

— Смерть! Вздернуть гаденыша!

— На кол его! — Шкуру содрать!..

— Дайте мне этого недоноска, я ему одним ударом сразу два горба сделаю!— Разбойники не желали утихомириваться, они жаждали крови.

— Кто это там такой ретивый? — спросил Горбач, все еще пытаясь остановить расправу.— Кому одного горбатого в нашей ватаге недостаточно? Выйди-ка сюда, дай на тебя глянуть!

Чуть замешкавшись, из толпы выбрался рыжий Кабан. Исподлобья уставившись на Горбача, он дерзко произнес:

— Наше право. Горбач, щенка твоего порешить. Чужак он, а чужаков мы никогда в становище не допускали.

— Верно! Чужакам смерть положена! — поддержали его разбойники. — Наше право, Горбач!

— Не спорю. Да неувязочка одна есть. Чужакои он был, когда пришел в становище. С той поры мной воды в Чурань-реке утекло, а ведь никто из вас смерти его не требовал. Значит, нельзя его теперь чужаком считать.

— Нет, можно! — гнул свое Кабан.— Он в дел не был, кровью с нами не повязан, значит, нет ему веры.

— Опять не спорю,— согласился Горбач.— Дело ему еще предстоит, как и Ждану, например. Ты ведь, Кабан, веры ватажной Ждана не лишаешь?

— А щенка этого лишаю, и все тут! Мое в том право!

— Наше право! — подхватила толпа. — На схватку его! На нож!..

Горбач понял, что проиграл. По издавна установив шемуся порядку, любой разбойник мог потребовать схватки на ножах с тем, кого лишил он ватажной веры. Если ватага с ним согласна, даже атаман не в силах отменить такой поединок, который почти всегда заканчивался смертью одного из разбойников. При взгляде на Кабана и Владия ни у кого не возникало сомнений в том, чья смерть близка нынче. Горбач судорожно искал выход…

Вдруг Владий, все это время молча стоявший позади Горбача, вышел вперед и сказал:

— Я согласен. Кабан. Я буду с тобой драться — здесь и сейчас.

Толпа мгновенно затихла. Никто не ожидал, что мальчишка примет вызов, обрекающий его на заведомую погибель.

— Ты что, Владий, с ума сдвинулся? — громко прошептал Ждан, дергая приятеля за рукав. Но Владий только плечом повел, освобождаясь от руки Ждана. Горбач пристально посмотрел на своего подопечного. Жаль, конечно, что всем его замыслам не суждено сбыться, да ничего не поделаешь.

— Хорошо, быть посему! — твердо произнес он. — .Расчистить круг. Начинать по моему слову.

Владий прекрасно осознавал, на какое безумие он осмелился. Но понимал также, что, не приняв вызова Кабана, он будет просто растерзан оравой ослепленных ненавистью разбойников. Какой же выбор ему оставался?

Толпа, предвкушая забавное зрелище, расступилась, освобождая место для поединка, а скорее — для растерзания мальчишки диким зверем. Здоровенный громила оскалился, с нарочитой неспешностью сбросил Дерюжную куртку, поиграл мускулами, демонстрируя всем свою мощь.

Владий внимательно осмотрелся, оценивая площадку, выделенную для схватки, и прикидывая, как и что здесь можно использовать в драке. Две чахлые березки, большая бочка с водой, гнилое бревно и несколько поленьев, сваленных в кучу возле крыльца атаманской избы. Что ж, особо не разгуляешься, но все-таки не на пустом месте… Он вытащил нож и приготовился к схватке.

Кабан, расправив могучие плечи, медленно двинулся в сторону Владия. Свой нож он зажал в зубах, словно показывая — я, мол, этого гаденыша одними руками раздавлю! Владий стоял чуть пригнувшись и напружинив ноги, выставив нож вперед.

Когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, Владий обманным движением наклонился влево и тут же, подогнув правую ногу, скользнул под рукой Кабана в противоположную сторону, сразу оказавшись у того за спиной. Кабан мгновенно повернулся, но Владий без малейшей задержки повторил свой трюк, на этот раз успев полоснуть противника острием ножа по бедру.

Рана, конечно, не была глубокой, однако она весьма чувствительно задела самолюбие Кабана. По-прежнему сжимая нож в зубах, он бросился на мальчишку. Владий едва успел увернуться. Теперь его позиция была не слишком удобной: путь к возможному отступлению отрезала бочка с водой. Рыжий мордоворот тоже заметил его оплошность и с довольным видом фыркнул. Сейчас он гаденыша достанет и… Кабан не уловил того момента, когда юркий малец кинулся ему под ноги. Руки громилы схватили лишь воздух, а сам он, потеряв равновесие, буквально врезался в бочку.

Разбойники, наблюдавшие за этим странным поединком, дружно загоготали. Смех стал еще громче, когда в Кабана, не успевшего опомниться после столкновения с дубовой бочкой, полетели сучковатые поленья. Владий успел штуки четыре их швырнуть, пока его противник искал выпавший в траву нож. Одно полено угодило Кабану прямехонько в глаз, заставив разбойника взвыть от резкой боли.

Озверевший, не столько из-за подбитого глаза и царапины на бедре, сколько из-за неуместного веселья своих товарищей. Кабан заскрежетал кривыми зубами и не разбирая дороги, устремился вперед. Остановить его теперь могла бы лишь крепостная стена.

Но Владий и не собирался встречать Кабанью тушу своей грудью. Он развернулся и кинулся наутек! Добежав до двух березок, он проскочил между ними, громила же вынужден был обогнуть неожиданное препятствие, да еще и за ствол березы ухватиться рукой, чтобы не пролететь мимо. Владий, ожидая этого, сделал молниеносный выпад. Охотничий нож до середины лезвия вонзился в правое плечо Кабана. Тот охнул, отшатнулся назад и застыл, с удивлением глядя, как из глубокой раны бежит густая кровь.

Внезапно наступила полная тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием Кабана. Зрители поняли, что их товарищу не удастся взять мальчишку голыми руками, что «гаденыш», оказывается, умеет больно кусаться и намерен это наглядно доказать.

Тишину прервал звонкий возглас Ждана:

— Молодчина, Владий! Так его!.. Кто-то поддержал:

— А что, парень-то не из слабаков. Придется Кабану попыхтеть.

— Верно говоришь. Рябой. Давно Кабан так не бегал!

Владий стоял посреди поляны, не спуская глаз с противника и стараясь угадать, что тот теперь предпримет. Кабан перехватил нож в левую руку и медленно двинулся к мальчишке. Он понял, что в ловкости явно уступает ему, поэтому решил оттеснить Владия к атаманской избе и там уж наконец искромсать в куски.

Не сразу сообразил Владий, какую западню готовит ему разбойник. А потом поздно стало: пятясь, он очутился почти у самых ступенек крыльца. Попробовал было скользнуть в одну, в другую сторону, но Кабан пресек его попытки, перекрывая выход на свободное пространство. С верхней ступени крыльца за ним бесстрастно следил Протас.

Кабан оскалился, готовясь сокрушить малолетнего врага своего лавиной неотразимых ударов. Владий отступил еще на один шаг и почувствовал под ногой первую доску крыльца. Отходить дальше некуда.

Громила выкинул руку с ножом вперед, метя мальчишке в живот. Но за мгновение до этого Владий каким-то немыслимым, почти заячьим прыжком взвился вверх. Левой ногой он отбил нож Кабана, а правой пяткой вмазал ему в переносицу. Еще в воздухе извернувшись, Владий приземлился на четвереньки, больно ударившись о ступени. Ему некогда было замечать боль и хлещущую из голени кровь. Враг был в шоке, однако, раскачиваясь как пьяный, с окровавленным лицом, уже ничего не соображая из-за оглушительного звона в башке, он продолжал перекрывать путь к спасению.

Владий кубарем скатился ему под ноги и головой ударил в пах. Кабан скрючился, взмахнул ножом, на сей раз вспоров — и достаточно глубоко — правое бедро противника. Но сам он на ногах не удержался, всем телом рухнув на Владия.

Толпа застыла. Сейчас Кабан приподнимется, вскинет нож и одним ударом пригвоздит распластанного под ним мальчишку к ступеньке атаманского крыльца… Почему же он не спешит? Даже не шевельнется!

Из-под массивной туши медленно выбрался окровавленный Владий. Он отполз чуть в сторону и сел, очумело глядя на неподвижного Кабана. От толпы разбойников отделился Горбач, решительно подошел к поверженному громиле и с видимым усилием перевернул его на спину.

Общий вздох потрясенных зрителей пронесся над поляной. В груди Кабана торчал охотничий нож Владия.

— Прямо в сердце,— негромко сказал Горбач,— И по самую рукоятку… Славный удар.

Все разом загалдели, кинулись осматривать труп, кто-то принес чистые тряпицы, чтобы перевязать раны победителя, кто-то подал ему напиться. Словно и не требовали совсем недавно содрать с него шкуру, посадить на кол. Таковы уж нравы разбойных людей: победителю — почет и уважение, а побежденный никого не интересует.

 

5. Крылатый разведчик

Белун сидел в старом кресле с высокой спинкой возле распахнутого в ночь окна и ждал. Взору его открывалось глубокое ущелье, выходящее в предгорную долину, за которой угадывалась темная громада леса. Лунный свет не достигал дна ущелья, но озарял долину и пересекающую ее узкую ленту дороги. Не видно было и того, как эта дорога, вбегая в ущелье, затем еще более сужается и превращается в опасную каменистую тропу, крутым серпантином поднимающуюся по высокой горе к воротам Белого Замка. Ни один человек не решился бы ночью пройти по ней. Да и ясным днем уже много лет не появлялись путники на этой дороге.

И все-таки чародей, когда выдавался свободный час, неизменно садился в кресло у окна и смотрел вдаль, поджидая долгожданного гостя. Он знал, что почувствует его приближение задолго до того, как старческие глаза разглядят едва приметную точку, пересекающую долину. Однако не мог почему-то отказаться от своей странной привычки. Может быть, она просто помогала ему сосредоточиться, разобраться в мыслях и чувствах, спокойно продумать планы дальнейших действий.

Впрочем, сейчас он ждал совсем другого путника, для которого не помеха предрассветная мгла и крутые горные склоны. Тот, кого он ждал, обязательно должен явиться до зари. В противном случае встреча будет отложена до следующей ночи…

За окном мелькнула быстрая тень, и морщины на озабоченном лице чародея разгладились. В комнату влетела большая серая птица. Она уверенно опустилась на крышку стола, нахально прошлась, цокая когтями, между тарелок с кушаньями и, скосив круглый черный глаз на старика, изрядно отпила из бокала.

— Не наглей, Филька! — сказал Белун, улыбнувшись. — Сядь по-человечески, никто тебя не собирается голодом морить.

В ответ филин (а птица была именно филином, правда, очень крупным и сильным) что-то прогукал на своем языке, взвился к потолку и, сложив крылья, камнем рухнул на пол. Сверкнула мгновенная и не слишком яркая вспышка — и вместо филина перед чародеем предстал красиво сложенный молодой человек, напоминающий лесную птицу разве лишь большими круглыми глазами, какие у людей встречаются крайне редко, и очень длинными грубыми ногтями, весьма похожими на цепкие птичьи когти.

— Скоро солнце взойдет. Я уже начал беспокоиться…

— А что со мной может случиться? — небрежно пожал плечами юноша. — Просто путь не близкий, вот и задержался.

Он подошел к столу, сделал несколько жадных глотков из бокала и потянулся к тарелке.

— Филимон! — одернул его Белун.— Ты же прекрасно знаешь, что сразу после перевоплощения опасно злоупотреблять человеческой пищей. Сядь, остынь и начинай рассказывать.

— Ну вот, я так и знал! — изобразил обиженного Филимон.— Спешишь, не жалея крыльев, на зайцев, шмыгающих по полям, внимания не обращаешь, а дома и перекусить нормально не дают!

— Рассказывай,— коротко повторил старик. На сей раз молодой человек бросил свои выкрутасы и устроился поудобнее в соседнем кресле, успев, однако, между делом прихватить с широкого серебряного блюд баранью лопатку.

— Собственно говоря, хозяин, я увидел все то, что ты предполагал. Арес, заявившись в Ладор, сразу повел себя похозяйски. Климога хотя и сопротивляется этому, да ничего поделать не в силах. Он выполняет все распоряжения Ареса. Пока об этом никто не догадывается. Считается, что Арес у него в главных советниках ходит, но я-то видел, как он указы под диктовку Черного колдуна пишет, как побаивается без его согласия малейший шаг сделать.

Откусив хороший шмат мяса от бараньей лопатки, Филимон быстренько, почти не разжевывая, проглотил его и продолжил:

— Так вот, говорю, влияние Ареса при дворце растет с каждым днем, поскольку челядь раньше других подлинную власть чувствует. Правда, пока ничего серьезного колдун, по-моему, не предпринимал. По мере возможностей исправляет те глупости, которые князь успел натворить: заставил его сполна рассчитаться с наемниками и служилыми людьми, велел малые посольства снарядить в Ильмер и Венедию, ну и прочее в этом роде. В одной из комнат, что ему отведены, понаставил разных сосудов, отдельную печь приказал выложить и, случается, по целым дням запершись сидит: всякие жидкости смешивает, над камушками колдует, что-то в ступке растирает, мелом на черной доске знаки выводит…

— Ну и что же у него получается? — насторожился Белун.

— Да ничего особенного, я так думаю. Очень много черного дыма и копоти, иногда вспыхивает что-то… Одни забавы!

— В следующий раз прихвати мне тех порошков, которые он изготовил, и копоти соскобли с коготок. Проверить нужно…

— Будет сделано, хозяин.

— А про Владия слышал их разговоры?

— Не без этого. По настоянию Ареса князь Климога по городам и селеньям всем своим 'соглядатаям приказ дал искать самозванцев, посулил награду за поимку. Пока награду ту никто не получил, хотя желающих среди отребья всякого предостаточно. Колдун постоянно Климоге напоминает, что главное для них — княжича изловить. Климога сердится, говорит, будто его люди давно бы мальчишку нашли, если б жив был. Однако, похоже, какой-то след или зацепочка у колдуна имеется, поскольку он вдруг велел особо прощупать всех, кто на берегах Чурань-реки живет, и начал проявлять большой интерес к речным разбойникам.

После этих слов чародей глубоко задумался. Ведь если Черный колдун догадался о том, кем на самом деле был колченогий мужик из корчмы, то отыскать княжича рано или поздно он сумеет. Конечно, речных разбойников за здорово живешь не обломать, да иные из них больно до злата-серебра охочи. Нужных найдет, кто про Владия знает, одного-другого перекупит — сами ему княжича доставят. Эх, не подсказать, не посоветовать Владию, что беда близко! Был бы заветный перстень с голубым аметистом при княжиче, может, не так тревожно было бы сейчас старику чародею. Но либо потерял его Владий, либо убрал куда от себя подальше, только молчит перстень, не слышно давно его голоса… И ничего не поделаешь здесь, вновь приходится на Перуна. уповать и на добрых людей надеяться.

Отогнав тяжелые мысли, Белун вернулся к расспросам о делах Ареса и Климоги. Солнце уже над горами взошло и лучи его дальний лес озарили, когда чародей, выяснив все подробности у своего разведчика (у того от усталости, от долгого ли рассказа, от вина ли выпитого даже язык заплетаться стал), наконец поднялся с кресла и сказал:

— Молодец, Филимон. Спасибо тебе за службу. Сейчас поешь, попей, отдыхать иди. Ночью вновь тебе путь дальний.

— Эт-т куда еще, хозяин лас-сковый? — вскинулся Филимон.— Разве нельзя хотя бы, ну, на три-четтыре денька задержаться?

— Нельзя, Филька. Не время сейчас в покое нежиться. К вечеру я послания собратьям-чародеям напишу, полетишь с ними к Добрану в Ильмерское княжество в Ладанею к Зареме и Гвидору, к Алатыру на реку Эридань. Они остальных сами оповестят. Сердцем чувствую — большие труды нас всех ожидают.

С этими словами, не обращая внимания на подчеркнуто тяжкие вздохи Филимона, он вышел из комнаты.

В рассказе разведчика насторожила и встревожила Белуна прежде всего та активность, с которой Черный колдун начал осуществлять свои дела. Похоже, что верный слуга Триглава послан в Синегорье не столько для исправления ошибок скаредного и самовлюбленного Климоги, сколько для подготовки чего-то более важного.

Двенадцать чародеев совместными действиями смогли сдержать первый натиск Злой Силы, заставили ее в Синегорье увязнуть, перекрыли на какой-то срок пути в соседние княжества. Не обошлось без ошибок и неудач: в Борее обратил Триглав многие кланы себе в услужение, в Рифейских горах второй год кровавый урожай собирает. Однако в целом тот план, который был принят чародейским синклитом шесть лет назад, пока себя оправдывал.

И вот новые напасти близятся. Какие, где, с какой стороны? На эти вопросы только сам Триглав ответы знает. Самое же худое и горькое в том состоит, что княжич еще слишком юн и неопытен, что не ведает он пути своего, а помочь ему и от беды уберечь даже Белун не в силах.

 

6. Побег

Раны очень скоро затянулись. То ли не были так серьезны, как сперва показалось, то ли и здесь проявила себя удивительная способность Владия невероятно быстро восстанавливать силы и здоровье. Через пять дней после схватки с Кабаном, закончившейся столь неожиданно для всех, кто ее требовал, он и Ждан вновь сидели на своем излюбленном месте возле ручья. Оба уже знали о предстоящем набеге на рыбацкое поселение, в котором по приказу Протаса должны будут принять участие. Ждан откровенно радовался возможности проявить себя, показать сотоварищам свою молодецкую удаль. Владий, напротив, был задумчив и хмур.

— Все спросить у тебя хотел,— сказал Ждан, осматривая розовый шрам на голени приятеля.— На тебе всегда раны заживают, как на собаке, или прежде иначе было?

— А я и не помню, как прежде было. Да и раниться не доводилось в княжеском дворце. Так, синяки и шишки, ничего серьезного.

— Драться тебя тоже во дворце выучили? Сроду не видел я того выкрутаса, каким ты Кабана у крыльца встретил. Подсказал бы, как это делается!

— Честное слово. Ждан, понятия не имею, как получилось! — пожал плечами Владий. — Словно внутри меня кто-то другой оказался и за меня все проделал. Я только своих рук и ног послушался…

Ждан недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал. После купания в ручье они уже полностью обсохли, поэтому, одевшись, направились к становищу. Ждан больше не приставал с расспросами, видя, что приятель его не в настроении. Однако Владий вдруг обернулся к нему и сказал:

— Пойдем, покажу кое-что.

— Далеко? А то ведь нас Горбач ждет…

— Здесь близко. Если, конечно, Заморочного леса не боишься.

Ждан присвистнул. Владий, понимая его сомнения, пояснил:

— Не волнуйся, в гущу не полезем. Это на краю леса, нечисть туда не суется.

Не задавая больше вопросов, Ждан повернул вслед за ним. Вскоре они оказались на тот самом месте, откуда Владий впервые увидел приметы человеческого жилья. Немного подумав и осмотревшись по сторонам, он уверенно подошел к ореховому кусту и, опустившись на колени, стал ножом разрывать сухую песчаную землю. Через некоторое время он извлек на свет то, что искал: медную медальку с изображением Перуна и княжеского родового знака и чародейский перстень с голубым аметистом. Они ничуть не пострадали от долгого лежания в земле, даже шнурок не подгнил.

— Ну и ну! — выдохнул Ждан. — И это — твое? Всмотревшись в медальку, он перевел взгляд на Вла-дия. В глазах его светилось восхищение.

— Значит, ты не выдумал, когда называл себя княжичем…

— А ты не верил?

— — Не знаю,— откровенно признался Ждан,-Когда как. Понимаешь, ведь твои рассказы…

— Понимаю,— прервал его Владий.— Временам я сам начинал сомневаться. Впрочем, сейчас мое княжеское звание мало что значит. В Ладоре обосновало Климога, убийца моего отца, он властвует над Синегорьем, считается законным князем. А я кто? Пленник безродный.

— Ты уже не пленник,— возразил Ждан.— После схватки с Кабаном ты признан законным сотоварищем нашим, а после набега на рыбаков будешь равен любому в разбойной ватаге!

— Вот-вот! — со вздохом ответил Владий. — Стану вольным разбойником, начну грабить мирных поселян, при случае убивать борейских наемников, а в это время Климога будет безнаказанно высасывать кровь из моей вотчины. Ты так себе это представляешь?

Обескураженный Ждан не нашел, что ответить ему. Владий надел шнурок с амулетом и перстнем, спрятал их под рубахой, встал. Задумавшись на миг, он решительно снял с себя пояс из хвоста волкодлака и протянул его Ждану:

— Держи, он теперь твой!

— Ты чего, серьезно? — оторопел Ждан. По преданиям, что издавна старики сказывают, любой кусок волкодлачьей шкуры обладает волшебными свойствами: от вражеских стрел оберегает, прибавляет сноровки в бою, от дурного глаза защищает. Поэтому-то, когда Владий сумел Кабана одолеть, многие (Ждан не был исключением) изрядную долю его победы отнесли на счет этого пояса. Будто забыв при этом, что историю про встреченного и убитого им оборотня раньше принимали за пустую выдумку мальчишки.

— Бери и носи с честью! — не терпящим возражения княжеским тоном произнес Владий. — Дарю тебе этот пояс за то, что другом мне был истинным в самые трудные времена.

— Хотя, кто его знает,— добавил он уже вполне обычным своим голосом,— какие времена впереди еще поджидают…

Ждан принял подарок Владия, тут же опоясался им, поклонился княжичу и сказал:

— Что бы ни случилось, отныне я…

— Молчи! — резко оборвал его Владий. — Не надо клятв, дружище. До той поры, пока не вернул я вотчине Правду и Совесть, пока не воздано отмщение извергу, не принимаю ни благодарности, ни обещаний. Всему свое время, Ждан, и у каждого своя дорога. Наши с тобой разойдутся вскоре, а когда и как им вновь пересечься, на то не наша воля.

Набег был назначен на раннее утро. Поэтому еще с вечера вся разбойная ватага поднялась в поход, разбившись на два отряда. Первый должен был на челнах и учанах приблизиться к селению по воде, прикрываясь рассветным туманом, и дожидаться сигнала с берега. Второму отряду было приказано, заранее переправившись на правый берег Чурань-реки, окружить селение и начать быструю атаку по всем правилам воинского искусства. То есть рубить и резать любого, кто попытается оказать сопротивление, дом за домом продвигаясь к рыбацкой пристани. Здесь обоим отрядам предстояло соединиться, после чего тщательно обыскать все закутки, набрать всяческого добра побольше, а уж затем, как издавна заведено,— гулять-кутить до следующего рассвета.

Идея этого набега принадлежала Протасу, хотя он и не смог толком объяснить Горбачу, чем она вызвана и какими такими сокровищами поживятся разбойники в заурядном рыбацком селении. Протас, после поединка Владия и Кабана ходивший по становищу смурным и раздраженным, не желал слушать малейших возражений. Он твердил Горбачу, что ждет их знатная добыча, о которой только ему ведомо, а более он ничего не скажет. Хватит, и так слишком часто в последнее время длинные языки оставляли их без удачи!

Горбач возражать не стал. Он понимал, что атаман обуяла жажда крови и золота. После многочисленны ошибок и просчетов тот мечтал вновь доказать всей ватаге свое превосходство. В бедных рыбацких избушках, разумеется, золота отродясь не видали. Но братва хотя бы порезвится вволю, съестными припасами и одежкой разбогатеет на недельку-другую, баб и девок пощупает… Глядишь, об иных заботах на время думать перестанут, послушнее будут.

Смущало только, что Протас всерьез о богатой добыче намекал. У Горбача срок малый был, чтобы узнать подробности, но кое-что разнюхал-таки. Оказалось, Колченогий нашептал Протасу о сборщике податей, который, мол, в селение рыбаков явился за «жемчужным оброком», да и застрял там по дурости, не просыхая почти неделю. А у сборщика и его людей, которых не больше дюжины, за месяц деньжат поднакопилось достаточно. Еще, Вирем утверждал, особую дань с собой вез княжеский сборщик, алмазную… Короче, купился Протас на донос своего слухача.

Горбач же, зная историю замостьинской пьянки Вирема, совсем о другом подумал: к чему бы Колченогий о сборщике плести начал, если не по наущению? Почему об алмазах «вспомнил»?.. Кто языком его управлял?!

И смутило Горбача окончательно, что Протас вдруг поверил Колченогому, которого совсем недавно на березах раздернуть хотел. Странно, очень странно все это…

Стремление главаря во что бы то ни стало повести ватагу на дело совпадало с намерениями Горбача «показать» Владия. К тому же, если предчувствие его не обманывает, именно для того, чтобы увидеть княжича и убедиться в чем-то, некто всю историю с алмазной данью и задумал. Ладно, решил Горбач, пойдем навстречу этим планам, а там разберемся, с кем и какую торговлю вести…

Горбач посадил Владия и Ждана в последнюю лодку, отправляющуюся в селение. Он не хотел, чтобы молодые парни оказались вдруг под стрелами обороняющихся рыбаков. Да и к себе поближе следовало Держать Владия: не известно ведь, когда «покупатель» объявится.

Шум битвы они услышали раньше, чем разглядели на берегу сигнал — полыхающую копну сена. Это означало, что отряд Протаса не смог скрытно к селению подобраться, кто-то увидел разбойников и поднял тревогу. Горбач велел своим людям подналечь на весла.

Высаживались на подгнившую рыбацкую пристань уже под стрелами, которые, впрочем, особого урона нападающим не нанесли. Рыбаки — плохие воины, хотя и отчаянные. Горбач короткими командами направлял разбойников, не забывая присматривать за Владием. Тот в бой не рвался. Прикрываясь щитом, он следовал чуть позади Ждана, и его меч пока не был испачкан кровью.

Ждан, в отличие от своего товарища, был охвачен горячкой сражения. Если бы не сдерживал его Горбач, заставляя держаться в стороне от схваток, вспыхивающих возле каждой рыбацкой хижины, парень наверняка уже вырвался бы в первые ряды нападающих. Ждан злился на Горбача, но вынужден был подчиняться.

Отряд Протаса, как выяснилось, был замечен сторожами при подходе к селению. Те сразу в набат ударили, не тратя времени на разбирательство, что за люди и с какой целью из леса идут. Сборщик податей в самом деле здесь оказался — с дюжиной крепких стражников, встретивших разбойников копьями и секирами. Сражение развернулось не шуточное.

Горбачу на руку было, что стражники бились на другом краю селения. Его отряд, которому противостояли только рыбаки, продвигался почти без потерь. Мужики выбегали из хижин, вооруженные вилами да топорами, и тут же на каждого из них бросались два-три головореза в надежных доспехах и с закаленными мечами. Отчаянная рубка быстро и неизбежно заканчивалась гибелью менее опытных защитников своих хижин. Вскоре обороняться стало некому. Только сборщик податей и несколько уцелевших стражников, запершись в бревенчатой избе, не желали сдаваться на милость победителям. Выбить их оттуда не удавалось: двери чем-то изнутри подперты, в окна не сунешься — сразу голову потеряешь.

— Может, подпалим их с четырех концов? — предложил Горбач.— Сами повыскакивают!..

— Нет,— не согласился Протас.— Так вся добыча в огне пропадет. Она же наверняка при них. Тут другое придумать нужно. Давай-ка через крышу попробуем!

По приказу атамана десяток разбойников забросили веревки на крышу и с ловкостью диких кошек вскарабкались по ним вверх, увертываясь от ударов копьями из разбитых окон. Мечами и топорами они взломали не слишком прочный настил. Хотя двое сразу поплатились жизнями за излишнюю поспешность, остальные сумели проникнуть в дом. Еще несколько разбойников, воспользовавшись начавшейся среди обороняющихся сумятицей, кинулись внутрь через окна. Почти сразу все было кончено. Сборщика податей — единственного уцелевшего, но чуть живого от страха — выволокли во двор и бросили к ногам атамана.

— Ну, где алмазы прячешь? И остальное, что набрать успел? Говори, пес шелудивый! — рявкнул Протас.

— Алмазы? —выпучил глаза пленник. — Какие алмазы?

— Атаман, мы здесь тюки нашли,— крикнули из дома.— Меха, ткани, серебра немного…

— Сейчас приду,— ответил Протас.— А этого пса бейте, пока не расскажет.

Под истошные вопли пленника он ушел в дом осматривать добычу. Крики и плач, впрочем, слышны были отовсюду: разбойники обыскивали хижины, нещадно расправляясь с теми, кто пытался им помешать, не жалея ни женщин, ни стариков.

Горбач, несколько расслабившись после схватки, теперь вдруг обнаружил, что рядом нет ни Ждана, ни Владия. Тоже по дворам шастают? Кажется, последний Раз они на глаза ему попадались на подступах к этому дому… Вот стервецы! Приказывал же не отходить никуда, рядом держаться!

Разбойники тем временем безуспешно пытались выбить из сборщика податей сведения об алмазах. Умаявшись, один из них подошел к Горбачу:

— Про какие алмазы Протас толковал? Похоже, что этот о них ничего не знает. Мы дух из него скоро вышибем, хлипок больно. Но толк будет ли?

— Ладно, пока оставьте его,— сказал Горбач, мельком глянув на окровавленного человека, валявшегося без сознания посреди двора. — Успеем еще разобраться. А сейчас быстро разыщите мне Владия и Ждана. Пусть бегом сюда явятся!

Они и в самом деле скрывались в одной из убогих лачуг на окраине селения. Но скрывались не от Горбача и не из страха быть убитыми в бою. Опасность была совсем иного рода.

В разгар сражения, следуя за Жданом, Владий оказался в стороне от ватаги, которая в то время уже осадила дом сборщика податей. Получилось так по чистому недоразумению: разгоряченный преследованием какого-то стражника, скрывшегося среди рыбацких построек, Ждан заплутал между многочисленных сарайчиков, низких заборов и погребов, пропахших рыбой. Только выбежав на окраину, увидев за огородами близкий лес, он понял, где они оказались.

И здесь Владий замер как вкопанный. Он не мог бы объяснить своего предчувствия, но, подчиняясь ему, пристально всмотрелся в лесные заросли.

— Давай назад,— задыхаясь от быстрого бега и утирая пот со лба, сказал Ждан. — Мы не туда вышли, наши —слышишь? — в другом конце бьются.

Вместо ответа Владий резко дернул его за руку, увлекая за собой в густую и высокую траву.

— Чего там?

— Вон, левее сосны…

— не вижу. Хотя… Человек вроде? В черном плаще, один. Так я сейчас с ним в два счета!

— Замри! — приказал Владий.

Черный человек на опушке леса явно поджидал кого-то. Оружия при нем не было, только железный посох. Он прислушивался к доносившимся из селения крикам и звону мечей.

Из-за ближайшего сарайчика вдруг выскочил стражник — тот самый, которого безуспешно преследовал Ждан. Он бросился к лесу, надеясь найти в нем спасение, и почти натолкнулся на стоящего возле сосны человека в черном плаще. Похоже, малый совсем потерял голову. Не раздумывая, он занес меч, чтобы единым махом сразить подвернувшегося на пути незнакомца, хотя тот стоял совершенно спокойно и ничем ему не угрожал.

Человек в черном лишь слегка повернулся к нападавшему — и мгновенно из-под капюшона, скрывавшего его лицо, ударил ярко-алый луч. Стражник рухнул замертво.

— Спасите нас боги! — прошептал Ждан.— Чем он его?

— Подойди и спроси,-едва различимым шепотом ответил Владий. — Может, чего и скажет.

— Как-нибудь в другой раз.

— Надо сматываться отсюда, пока он нас не углядел. Отползаем к погребу, только тихо…

— Смотри, еще кто-то идет!

Со стороны селения к опушке леса осторожно продвигался человек, заметно припадая на левую ногу. Он был в кольчуге и шлеме, в руке сжимал короткий меч. И он очень старался остаться незамеченным.

— Да это же Колченогий,— удивился Ждан.— Что ему нужно здесь? Он должен сейчас охранять наши лодки!

Человек в черном плаще, увидев приближающегося разбойника, сделал несколько нетерпеливых шагов навстречу, будто заждался его. Но даже в своем нетерпении он сохранял надменный и грозный вид.

Это его неожиданное перемещение сразу ухудшило положение Владия и Ждана. Теперь они оказались в опасной близости от таинственного незнакомца и не могли шелохнуться без риска быть замеченными. Прижавшись к земле, они ждали развития событий.

— Почему ты один? — совсем рядом услышали они властный голос. — Где мальчишка?!

— Прости меня, господин! — взмолился Колченогий.— Горбач не отпускает его от себя ни на шаг. Я ничего не смог сделать, мне ведено было оставаться у лодок…

— Тебе ведено было доставить сюда мальчишку. Ты не выполнил моего повеления и будешь за это наказан.

— Но он здесь, здесь! — заверещал Колченогий в ужасе. — Он вместе с другими приплыл сюда, как ты и хотел, мой господин!

— Так приведи его, немедленно, если жизнь тебе дорога!

— О мой господин, как я могу это сделать? Горбач, едва завидит меня вблизи мальчишки, сразу заподозрит неладное. Он и так уже косится на меня. А еще намекал на что-то, будто сам хотел бы встретиться с теми людьми, которые по всему Синегорью разыскивают самозванцев…

— Вот как? Для этого он и держит его при себе? — незнакомец помолчал, что-то обдумывая, затем сказал:

— Хорошо. Ступай к этому Горбачу и передай, что нужный ему человек ждет на пристани. Пусть приводит туда своего самозванца. Награда будет достойной.

— Слушаюсь, мой господин! — подобострастно ответил разбойник, — Все в точности исполню!

Колченогий Вирем поспешил в селение, где его сотоварищи уже добивали последних стражников в доме сборщика податей. Он так торопился и был столь напуган разговором со своим новым господином, что, пройдя в двух шагах от скрывающихся в высокой траве мальчишек, не заметил их.

Его господин свернул в другую сторону — на тропу, которая, огибая селение, вела к рыбацкой пристани.

Ждан и Владий, едва Вирем и незнакомец удалились, перебежали в первую попавшуюся ветхую лачугу. Среди хранившихся в ней старых сетей, удилищ и прочего бедняцкого скарба они наконец-то перевели дух и смогли обсудить услышанное.

— Ведь это же про тебя говорили! — с жаром выпалил Ждан. — Тебя Колченогий сдать хочет как самозванца! И Горбач еще… Слава Перуну, что этот тип нас не заметил, ведь мы прямо на него выскочили. Он, наверно, в другую сторону в тот момент смотрел, иначе бы… А как ты-то его углядел?

— Вот это и странно, что мы его заметили, а он нас — нет. Мне в тот миг будто грудь обожгло чем-то, я и замер, как испуганный олень.

Владий машинально прижал руку к груди. Лицо его озарила догадка. Высвободив из-под защитной кожаной рубахи шнурок с родовым княжеским амулетом и чародейским перстнем, он взглянул на аметист. Тот горел тяжелым красным светом.

— Теперь я понял, кто меня об опасности предупредил и глаза черного человека в сторону отвел. Перстень Перуна! Смотри, он и сейчас кровью светится. Значит, беда по-прежнему близко.

— Уходить тебе надо, княжич, — решительно заявил Ждан.— Немедленно уходить. Горбач людей пошлет каждый дом проверить, как только Колченогий ему про этого черного расскажет. Здесь не отсидишься, найдут.

— Уйти я в любом случае собирался. Ждан,— признался Владий.— Еще вчера решил: ночи дождусь, с тобой попрощаюсь, любой челнок с пристани уведу — и в путь. А теперь, средь бела дня, без челнока, без хлеба… Горбач сразу по следу пошлет погоню, если уж продать меня задумал.

— Чего о жратве думать, когда меч над головой свистит?! Да и нашуруем сейчас что-нибудь в соседнем погребочке. А идти тебе лесом надо, на восток. В трех днях пешего пути отсюда места населенные начинаются, наши туда не сунутся. Я Горбачу наплету, что видел тебя на другом краю, хотел остановить, да не смог. Ты, мол, в челнок рыбацкий запрыгнул, меня по башке веслом огрел и был таков! Они и кинутся тебя вниз по реке искать, время упустят, а потом уж сюда возвращаться поостерегутся — на дружинников нарваться можно. Ну как, княжич, здорово я придумал?

Времени на изобретение других способов побега у них не оставалось. Да и вряд ли Владий мог найти нечто лучше, хотя и понимал, что оставляет своего друга в большой опасности. Не так-то легко перехитрить Горбача. Тот, если что, и любимца своего не пожалеет. До пыток, может, и не дойдет дело, но избить до полусмерти — это запросто.

И все же иного выбора теперь не было. Ждан быстро слазил в ближайший погреб, напихал что под руку подвернулось в найденную там же котомку, сунул ее Владию.

— Прощаться долго некогда, княжич. Верно говорил ты намедни: расходятся наши пути, а когда и где пересекутся — только богам ведомо.

— Прощай, дружище.— Владий обнял его.— Мы обязательно встретимся, я верю в это. Он повернулся и быстро зашагал к лесу.

 

7. Княжич и ведунья

Съестные припасы, хотя Владий старался питаться преимущественно лесными ягодами и грибами, закончились на третий день. Есть очень хотелось, однако выходить к поселениям, близость которых он стал примечать по встреченным в лесу тропинкам и сенокосным полянам, Владий не спешил. Осторожность впиталась в него, как в нательную рубаху впитывается кровь из глубокой раны, и такие следы жизненного опыта не скоро затираются другими, менее жестокими…

Он понимал, что погони за ним нет,— либо план Ждана полностью удался, либо ему самому удалось перехитрить разбойников, петляя по болотам и буреломам. Но разве черный человек не мог оставить своих людей в соседних деревушках, в хуторах и на дорогах? Поэтому лучше пока поостеречься. Относительно же пропитания — вот, пожалуйста,— сообразительный Ждан сунул в котомку и рыболовные снасти: крючки на прочных и длинных нитках. Надо лишь вновь выйти к реке, накопать червей, забросить снасть в воду — и сытный обед ему обеспечен.

Следуя совету Ждана идти на восток, Владий все же старался не удаляться от Чурань-реки. Было это связано с какими-то внутренними предчувствиями или с боязнью заблудиться в незнакомой лесной чаще, он не знал. Определенного плана дальнейших действий у него тоже не было. Прежнее стремление — выбраться за пределы Синегорья, найти прибежище в Ильмерском княжестве — сегодня казалось ему неосуществимым. По тем новостям, которые время от времени удавалось ему услышать в становище речных разбойников, он знал, что Климога надежно перекрыл все границы, в особенности границу с Ильмерским княжеством. Ведь именно в Ильмер с частью оставшейся верной ему дружины ушел воевода Фотий, получил там заслуженные почести от князя Дометия и даже обширный надел на берегу Аракоса. В том наделе собирал Фотий беглых людей со всего Синегорья, чтобы двинуться крепким войском против изменника. Однако и Климога об этом знал, отчего жесточайшие меры принял: чуть ли не две сотни борейских наемников поставил вблизи Аракоса, все дорожки и тропы заставами перекрыл — мышь не прошмыгнет! Попавшихся беглецов велел после пыток за ребра железными крючьями на столбах подвешивать и сплавлять затем столбы эти вниз по Аракосу к наделу Фотия.

В общем, шел пока Владий без определенной цели, направляемый одним лишь желанием — неизбывной жаждой мщения. Убийца Светозора головой должен поплатиться за коварство свое, за измену, за все беды, которые принес он вотчине. И Владий, сын Светозора, своей рукой рано или поздно покарает его!

К Чурань-реке он вышел на вечерней зорьке, самое время для хорошего клева. Только разобрал снасти, как услышал вдруг человеческие голоса — еще отдаленные, не различимые в словах, но явно возбужденные и очень громкие. Владий выхватил свой короткий меч из ножен и скрылся за прибрежными кустами, готовый к бою с любым врагом.

На взгорье, прекрасно видимом с того места, где укрывался Владий, сначала появилась женщина. Она замерла, словно выискивала что-то на берегу, но тут вдруг скорчилась от боли — в спину ей угодил камень, брошенный кем-то, кого Владий пока не видел. Женщина побежала вниз, петляя, как загнанный заяц. Через несколько мгновений показались и ее преследователи. Их было человек десять-пятнадцать, большей частью тоже женщины. Но в их толпе особо выделялись два кряжистых мужика с дубинками. Похоже, верховодили именно они.

Беглянка выбилась из сил. Подбежав к воде, она упала на колени и принялась жадно пить, не обращая внимания на приближавшуюся толпу. Видя, что укрыться ей негде, преследователи разбились в широкий полукруг и, взбадривая себя злыми криками, стали спускаться к реке.

Владий, невольно оказавшийся внутри этого полукруга, на какой-то миг растерялся. Что же делать? Сунув руку за пазуху, он нащупал заветный перстень и вытащил его наружу, надеясь на подсказку. Аметист горел в лучах заходящего солнца спокойным голубым светом, словно ничего необычного вокруг не происходило. Значит, опасности нет? Или одно дело — близость черного человека, явно имевшего отношение к магическим силам, а другое — грубая реальность, воплощенная в дубинках двух плечистых мужиков и в ярости беспощадной толпы?..

Круговращение сомнений в голове Владия было прервано одной яркой мыслью: а как поступил бы отец на его месте? Не раздумывая более, он решительно шагнул из своего укрытия, преграждая толпе путь к истязаемой ею женщине:

— Стойте!

Его появление было подобно грому среди ясного неба. Первые из преследователей шарахнулись в сторону, кто-то даже, потеряв равновесие на скользком от иечерней росы склоне, упал на спину да так и застыл, боясь шевельнуться. .

— Изыди, окаянный! — громко прошептала какая-то старушенция, отмахиваясь руками от Владия, как от нечисти.

Лишь мужики с дубинками невозмутимо продолжали спускаться по крутому берегу, мельком глянув на Владия, но ничуть не испугавшись обнаженного оружия в его руке. В этом невесть откуда взявшемся юноше они не видели ни малейшей угрозы своим намерениям.

— Почему вы напали на эту женщину? Разве самосуд в чести у синегорцев? Или некому из достойных мужей за нее вступиться?!

Владий старался, чтобы голос его звучал спокойно и гордо. Кажется, лишь на некоторых в толпе подействовали его слова, поскольку в ответ он услышал разрозненные отклики:

— Пусть за нее Переплут заступается!..

— Она порчу на всех наведет…

— На кол стерву давно пора, мы долго терпели.

— Из-за нее князь всю деревню спалит!

Всех перекрыл могучий рык одного из мужиков:

— Пшел вон, крысенок! А то и тебя заодно кончим. Владий, которому все это напомнило нравы разбойной ватаги и предвестье его схватки с Кабаном, внезапно озлился. Подняв меч, он грозно и отчетливо произнес:

— Снесу голову первому, кто сделает еще хоть шаг. Ближний к нему, которого за странный цвет копны волос Владий сразу же мысленно прозвал Пегим, громко расхохотался:

— Уморил, ха-ха! Брысь, плюгавый!

Продолжая смеяться, он сделал шуточный выпад дубинкой в сторону юноши и обернулся к своему напарнику, словно показывая — «счас я этого заморыша сделаю!». В этом была его первая ошибка.

Владий, не отбивая дубинки, а лишь слегка откачнувшись, избежал дурацкого тычка и легко всадил меч в бедро мужика. Пегий взвыл. Дернувшись в сторону, он широко замахнулся… И это была его вторая и последняя ошибка. Меч Владия, описав короткую дугу, взрезал его живот. Пегий согнулся, вытаращил глаза и рухнул на землю.

Второй не стал тратить силы и время на пустые угрозы. Он молнией рванулся вперед, намереваясь раздробить колени противника. Владий высоко подпрыгнул и встретил его уже однажды испытанным ударом — пяткой в переносицу. Только на сей раз он приземлился более удачно, прямо на спину нападавшего, рукоятью меча нанеся ему безжалостный удар в затылок.

Владий оглянулся на беглянку — и едва сам не поплатился за эту небрежность. Толпа ринулась на него, готовая растерзать на кусочки.

— Остановитесь!

Пронзительный голос принадлежал женщине, по-прежнему стоявшей на коленях у воды. Этот крик задержал толпу, давая возможность Владию вновь изготовиться к бою. Женщина быстро приблизилась к нему, встала рядом, не говоря больше ни слова.

Люди замерли. Они вглядывались в лицо юноши, то ли стараясь запомнить, то ли — понять, что он собирается делать. Но ничего, кроме готовности биться до конца, на его лице сейчас нельзя было увидеть. Кто-то один, затем другой, третий отделился от толпы, наконец все они нестройной гурьбой поплелись восвояси, напоминая Владию бездомную собачью стаю, потерявшую вожака…

Лишь теперь он смог убрать меч в ножны и внимательно посмотреть на спасенную им женщину. Она оказалась очень молодой, красивой (на его неискушенный взгляд), черноволосой и пышногрудой. Синяки и ссадины на полуобнаженном теле, вызывающе видневшемся из разорванного платья, только подчеркивали белизну и нежность кожи. Столь же вызывающе оглядывала она Владия. Тот вдруг смутился, залился краской до кончиков ушей, на что женщина, широко улыбнувшись, спросила:

— Давно ты, милый, баб не видал?

Вместо ответа — да и что он мог бы на это сказать? — Владий сошел к реке, обмыл разгоряченное лицо водой и напился. Вернувшись, он первым делом осмотрел бесчувственные тела своих противников. Ему почему-то не давало покоя то, что ни один, ни другой не шевельнулся, не застонал.

— Не беспокойся за них, — словно угадав его тревогу, сказала женщина. — Этот вот скоро очухается. А тот,— она кивнула в сторону человека со вспоротым животом, — до утра не протянет. О нем Переплут позаботится., Пойдем, княжич. Не время здесь разглагольствовать.

— Откуда ты про меня знаешь?

— Я ведунья,— коротко ответила женщина.— За ведовство и убить меня собирались.

Ее избушка мало чем отличалась от той, в которой Владий когда-то очень давно встретил ворожею Диронью. Так же стояла она в стороне от дорог и селений, столь же ветхой была и скособоченной, пропахшей сушеными травами и кореньями. Правда, внутри поухоженней, светлее и чище.

Целый угол занимал в избе огромный котел, пристроенный над каменным кострищем. Первым делом Лерия (именно так она назвалась Владию) проверила воду в этом котле.

— Еще теплая… .

Одним неуловимым движением она выскользнула из разодранного платья, бесстыдно сверкнув наготой. Откинув тяжелую волну волос за спину, ничуть не смущаясь, повернулась к Владию и сказала:

— Я воду загодя нам согрела и целебными травами ее приправила. Окунешься — сразу силы восстановятся, раны быстрее заживут.

Она встала на низенькую скамеечку, с нее сошла в котел и присела в нем, погрузившись в воду по самые плечи.

— Так что же ты медлишь, княжич? — посмотрела она на Владия с деланным непониманием. — Скидывай одежду и забирайся сюда. Вода скоро остынет, свойства лечебные потеряет. Или меня боишься? Так я не кусаюсь…

Владий не знал, куда глаза девать от стеснения и как унять бешеное сердцебиение. Но последние насмешливые слова женщины все-таки заставили его решиться. Он разделся и влез в котел, стараясь при этом не коснуться Лерии и даже не взглянуть на нее.

Лерия, казалось, и сама теперь была смущена. Все же она старше этого юноши по возрасту, а он важнее — по званию. Так кто же они сейчас, в этой общей лохани? Но она не долго колебалась — плеснула в лицо Владия теплой водой, а когда он зажмурил глаза, легко и нежно провела ладонями по его плечам, словно омывая их от дорожной грязи, приговаривая при этом: «Тело белое, оскуделое, станет сильным вновь, заиграет кровь… Тело юноши, а не ворога, станет — плоть души, любо-дорого».

Владий чувствовал, как спадает напряжение в его мышцах, исчезает многодневная усталость. Полностью расслабиться он не мог, однако и краткий отдых, и это нежданное совместное купание, и дурманящая женская ласка словно пьянили его, заставляя не задумываться о том, что ждет впереди. Ладонь Лерии провела по его груди, задев шнурок с амулетом и перстнем. И Владий вдруг встрепенулся, изгоняя окутавший его дурман, резко отстранился от женщины.

— Нет, нет! — успокоила его Лерия. — Не тревожься, княжич, я знаю цену этим сокровищам и знаю их силу. Я не прикоснусь к ним. Во всяком случае, без твоего дозволения…

Она улыбнулась. Владий почему-то сразу поверил этой мягкой искренней улыбке и все-таки непроизвольно взглянул на аметист. Тот по-прежнему горел ровным голубым светом, не предвещая никаких опасностей.

Перехватив его взгляд на перстень, женщина поднялась и переступила через край котла.

— Ладно, княжич, тебе нужно еще немного понежиться в воде, восстановить силы для долгого пути.1 Отдыхай, а я пока накрою на стол.

Она вышла за дверь, которой Владий прежде не приметил, и вскоре вернулась, одетая в свободную полотняную рубаху до щиколоток, волосы ее были убраны под цветастый головной платок. На широкую лавку она положила чистую одежду для Владия, на стол поставила глиняные миски с нехитрой снедью и кувшин с питьем.

Пока она расставляла миски на столе, повернувшись к Владию спиной, он торопливо выбрался из котла и оделся.

— Ну вот, княжич, не обессудь за бедное угощение. Хоть и ждала тебя, да в наших местах особых яств отродясь не было, а нынче тем более. Присаживайся, окажи честь — отужинай вместе со мной.

— Ждала меня? — спросил Владий, не заставляя себя долго упрашивать и с жадностью набрасываясь на наваристую рыбную уху.

— Ты вновь говоришь загадками.Как узнала меня, почему здесь ждала, за что эти люди хотели с тобой расправиться?

— Ты ешь, ешь… А я расскажу. Виденье мне было, что скоро примчатся в деревню нашу всадники на вороных конях, начнут лютовать, народ избивать, именем князя Климоги допытываться о юноше, почти мальчике, который себя княжичем Владием называет. Пошла я к людям предупредить об этой беде, предложила им на время в лесу схорониться, одну меня для допросов оставить. Не сказала лишь, что княжич в мой дом явится. И правильно сделала, иначе не сидели бы мы сейчас за этим столом — спалили бы дом. Но соглядатаи княжеские — те двое, с которыми ты на берегу схватился,— пугливых и послушных баб деревенских против меня настроили. Не всех, конечно, а тех, что всегда ведовства моего боялись, считая, что я беду накликаю… Вот и набросились толпой, камнями забить хотели, как мою мать когда-то. Глупые, пусть им богиня Мокошь судьей будет…

— Но как ты смогла обо мне узнать? От кого?

— Из того же виденья, княжич. Придет юноша русоволосый и голубоглазый, будет меч в его руке и охотничий нож за поясом. И такая в нем тайная сила заключена, что сам Злыдень страшится его вокняжения в Синегорье. Юноша роду княжеского — сын Светозора, подло убитого братом,— дальний путь держит к Белому Замку. Так кто же помочь ему должен, если не я?

— Ты сказала — к Белому Замку?

Владий задумался. Об этом Замке, где живет могущественный чародей, слышать ему уже доводилось. Но никто из старых разбойников, кто о чародее в белой хламиде по вечерам у костра рассказывал, дороги к нему не знал. Говорили лишь, что старец справедлив и мудр, что сам Перун его в поднебесный мир к людям направил. Еще сказывали, что издавна чародей Светозору покровительствовал, да не уберег вот… Где здесь правда была, где вымысел? От отца Владий про покровителя такого никогда не слышал. И только вручая Владию перед последней своей битвой серебряный перстень с аметистом, отец сказал, что получен он им от чародея.

В чудодейственных возможностях перстня Владий не раз имел возможность убедиться. Но следует ли из этого, что нужно изменить свой первоначальный план и отправиться не к воеводе Фотию, а на поиски неведомого хозяина Белого Замка?

Словно прочитав его мысли, Лерия ответила:

— Знаю, что пробирался ты в иные места. Сейчас пути туда нет. Всюду заставы, конные разъезды, соглядатаи и наушники. Редко кому удается пройти к наделу Фотия.

— Про это я слышал,— кивнул Владий.— Но к воеводе хотя бы дорога известна, а где Белый Замок искать? Может, ты скажешь? Да и что проку мне в чародее, у которого ни войска нет, ни оружия, одни заклинания.

— В тех заклинаниях, княжич, силы поболее, чем в ином войске. Однако же не в них главное. Всего важнее духовная мощь и великие знания, которыми он владеет. Малую толику их познав, ты многого достигнешь. Тогда и яснее станет, куда путь держать, кого в союзники звать, а кого остерегаться. К себе зовет тебя чародей. Прислушайся к этому зову — он не обманет.

Владий промолчал. Ничуть не сомневался он в искреннем желании ведуньи помочь ему (разве столь прекрасные глаза могут соврать?!), да вот так, с одного разговора, с того, что привиделось ей, бросаться в противоположную сторону он не хотел. Нужно время — обдумать, разузнать побольше о Белом Замке, к сердцу своему прислушаться…

— Дорогу к Белому Замку никто не скажет,— продолжала Лерия.— Говорят старики, что и в былые времена туда лишь те попадали, кого сам чародей звал. А нынче, сам понимаешь, даже чародеям с незнакомыми людьми встречаться опасно. Всякие люди бывают… Я тоже не знаю, где Замок стоит. Но есть у меня тот, кто тебя к нему выведет. Будет он тебе и проводником, и товарищем верным, при случае и защитником.

— Кто ж такой?

— Жеребец-трехлетка, Лиходеем кличут. Только он тебя к чародею доставить может. И не спеши возражать, любезный княжич! Завтра с ним познакомишься, сразу друг другу понравитесь, сердцем чувствую.

Она улыбнулась, и Владий вновь ощутил какую-то удивительную волну тепла и доверия, соединяющую их. Это, как ни странно, его напугало. Он поспешно спросил:

— Где ты его прячешь? Ни конюшни, ни сарайчика не приметил… И что за имя для коня выбрала — почти бандитское.

Лерия рассмеялась и, заметив смятение Владия, быстрым движением руки взъерошила его недавно причесанную шевелюру.

— Ни к чему ему конюшня. Он у меня, как и ты, вольный! Пасется где хочет. Иногда привязываю, дабы не набедокурил лишнего, к березе на полянке неподалеку. Сегодня вот тоже — знала, что на крик мой прискачет, дурные головы, как орехи, колоть копытами станет,— потому с рассвета на крепкий повод Лишеньку своего посадила. Имя ему не я дала — люди. Жеребенком еще носился где вздумает, никому чужому в руки не давался. Одному мужику ребра сломал, из другого вообще дух вышиб, За то Лиходеем его и прозвали.

— Н-да, хорош приятель…

— Если полюбит тебя, вернее друга не сыщешь. Впрочем, разве можно не полюбить такого доброго и пригожего?..

На сей раз, не удержав сорвавшиеся с губ слова, засмущалась сама ведунья. Чтобы преодолеть неловкость, стала рассказывать о Лиходее:

— Не простой это конь. Свой род ведет от кобылиц из упряжки Перуна, потому и своенравен, силен и разумен необычайно. Ко мне попал стригунком-жеребенком, но уже тогда очень смышленым был. Слышал небось, чародеи иной раз всякую живность ворожеям, ведуньям и знахарям на воспитание подбрасывают. То птенца соколиного, то щеночка или медвежонка, а то и человеческого детеныша. Вот и мне выпало взрастить Лишеньку, чтобы к лесу привык и к речке, чтобы ничего не боялся и ко всему готов был. В должный срок он к родному порогу вернется не сосунком уже, а конем — лихим и надежным. Похоже, настал сей срок…

Владий больше не перебивал ее вопросами, сидел устало облокотившись на стол, и дивился — не словам а мелодии женского голоса, такой напевной, тихой.

Там, где провел он последний год своей юной жизни подобные речи никогда не звучали. Из женщин в разбойном становище княжич только с одной знаком был — с дряхлой бабкой-кашеваркой, из которой двух слов не вытянешь, а если все же рот открывала, то лишь для ругани.

Молодая ведунья вроде бы и не замечала того впечатления, которое произвела она на юношу. Или старалась не замечать? Голос ее иногда отдалялся, звучал едва слышно, как пастуший рожок на деревенской окраине, и Владию приходилось делать над собой усилие, чтобы понять смысл ее напевных фраз. Что же творилось с ним?

За окном давно наступила ночь. Слушая рассказ Лерии, вглядываясь в тонкие черты ее лица, едва различимые уже в полумраке комнаты, он постепенно погружался в сладкую, непривычную дрему. Большие агатовые глаза женщины оказались вдруг совсем близко, заслонив своим дивным сиянием весь окружающий мир.

— Измучился, бедный… Приляг, здесь тебе будет покойнее…

Он почувствовал, как женские руки помогают ему снять одежду и улечься возле окошка на широкую лавку, застеленную овчиной. В памяти всплыли детские воспоминания: столь же нежной и ласковой была сестрица Любава. Но ведь он давно не ребенок, вполне может сам о себе позаботиться! Эта мысль заставила его на миг очнуться, и он понял, что лежит не один, что жарко ласкают его чуткие и умелые руки Лерии, и какие-то особые потаенные слова шепчут ее губы, покрывая поцелуями его лицо, шею, плечи… Теплая волна любви обволокла Владия.

И больше он уже ничего не осознавал, полностью отдавшись неведомым прежде чувствам, подчиняясь им и откликаясь на каждое движение страстного женского тела…

На заре его разбудил встревоженный голос Лерии:

— Проснись, княжич, беда близко! Уходить тебе надо как можно скорее.

Он мгновенно вскинулся со своего ложа, без лишних вопросов оделся, ополоснул лицо водой из ведра. Лерия, вставшая гораздо раньше княжича, объяснила ему свою поспешность:

— Черные всадники мчатся во весь опор, вот-вот ворвутся в деревню. Там про тебя и меня расскажут, сюда направят. Я уже привела Лиходея, еды тебе собрала на дорогу. Беги, княжич, не медли!

— А ты как же? Они ведь тебя схватят, обо мне выпытывать станут, замучают до смерти!

— Руки коротки меня поймать,— усмехнулась ведунья.— В лес уйду, мне там каждое деревцо, каждый кустик знакомы, от чужого глаза всегда укроют.

Владий вышел на крыльцо и застыл пораженный. Жеребца такой дивной красоты и могучей стати ему даже в отцовской конюшне видеть не приходилось. Белоснежный, с отливающей золотом густой гривой, с широкой грудью и крепкими длинными ногами, с бугрящимися и нетерпеливо подрагивающими мускулами под холеной шкурой. Лиходей без сомнения, вел свой род от лошадей самого Перуна.

Гордо выгнув шею, он повернул голову и пытливо посмотрел на Владия, словно прикидывая — достоин ли тот быть его новым хозяином. Светло-карие, почти янтарные глаза поразили княжича светящимся в них человеческим разумением. Голубая звездочка посреди широкого лба очень напоминала драгоценный аметист чародейского перстня. Было это простым совпадением или свидетельством того, что жеребец и перстень первоначально принадлежали одному владельцу — чародею из Белого Замка?

Впрочем, сейчас это не имело значения. Лерия подошла к Лиходею, обняла за шею и что-то прошептала ему на ухо. В ответ конь осторожно коснулся ее плеча мягкими губами, словно благодаря за все, что она для него сделала. Лерия обернулась к юноше, передала плетеную уздечку ему в руки:

— Спеши, княжич, время не терпит.

Но Владий почему-то медлил. Он проверил подпругу и надежно ли приторочены к седлу переметные сумки, ласково провел ладонью по конской гриве. Затем неожиданно спросил:

— Ты наверняка знаешь мое имя, а называешь только княжичем. Почему?

— Я знаю только имя, данное тебе при рождении. Но скоро ты сменишь его. Боги дадут тебе новое имя — великое, гордое, которое ты покроешь славой и подвигами. Придет срок — и я с радостью буду повторять его вместе с тысячами других людей, воздавая хвалу освободителю Синегорья. А имя юного княжича, которого на одну ночь привела судьба под мой кров, пусть хранится в моем сердце, оставаясь тайной для всех: и для людей, и для солнца и ветра, и для звезд ночных, и для птиц предрассветных…

Она порывисто шагнула к Владию, прильнула к его груди и поцеловала в губы. На мгновение княжича вновь обдало жаркой волной страсти и нежности. Но Лерия тут же мягко высвободилась из его рук, отступила назад:

— Некогда ласкаться, милый. Прощай!

— До свидания, Лерия. Обязательно отыщу тебя, когда избавлю вотчину от тирана. Я всегда буду помнить эту ночь…

— Не давай зароков женщинам, княжич, — грустно . улыбнулась Лерия. — У тебя еще много будет таких ночей, а подруги будут куда красивее, нежнее и искуснее меня в любовных утехах.

Владий не знал, что ответить на это. Он вставил ногу в стремя и вскочил в седло.

— Вперед, Лишенька! — воскликнула Лерия, подхлестнув легонько коня своим узорным платком.— Доброго вам пути!

Лиходей, отозвавшись негромким ржанием, с места рванул в карьер, унося седока по едва приметной тропинке, вьющейся среди деревьев.

 

8. Охота на человека

Лиходей нес его размеренной рысью по берегу Чурань-реки, не зная усталости. Опустив поводья, Владий полностью доверился чутью жеребца. Что бы ни сказала, успокаивая его, Лерия, он очень волновался о ней. Успела ли она уйти в лесную чащу до появления людей Климоги? Да и кто они, эти всадники на вороных конях? Может быть, вовсе не Климоге они служат, а тому таинственному черному человеку, которого Владий и Ждан видели возле рыбацкого селения? А для чего намеревался схватить его этот черный человек? Кто он — маг? слуга Климоги? посланец нового неведомого врага? Ни на один из этих вопросов не было у него ответа.

Зато было пока предостаточно времени, чтобы поразмышлять о превратностях своей судьбы. Белый жеребец сам находил дорогу среди лесных зарослей, подступавших к реке, объезжал топкие низины, вброд переходил мелководные ручьи, упорно выдерживая направление — на восток. Правда, как слышал Владий, чародейский Белый Замок находится где-то в горах, значит, рано или поздно им придется свернуть на север и переправиться на правый берег. Лучше бы пораньше, поскольку вскоре они приблизятся к Замостью, где появляться, судя по всему, Владию опасно.

Ночами, лежа у затухающего костра, глядя на яркие звезды и слушая негромкое похрупывание коня, щиплющего сочную траву поблизости, Владий вспоминал тех, кто помог ему избежать множества опасностей. Старейшина Прокл, ворожея Диронья, Ждан, Лерия… И конечно, сестрица Любава, за которую сердце болело прежде всего. Что с нею стало, жива ли? Почему-то так получалось, что каждый, кто помог ему после бегства из Ладора, оказывался затем в крайней опасности. Всегда по пятам Владия шла погоня, которую отвлекали на себя его друзья. А приблизился ли он хоть на шаг к исполнению своей клятвы? Вот и сейчас — скачет он, от людского взгляда скрываясь, к неведомому чародею. Но чем поможет ему чародей, да и захочет ли помогать?

Владий уже свыкся со своим «новым» возрастом, и ночь любви, которую подарила ему Лерия, заставила окончательно поверить в то, что детство его осталось за невидимой границей Заморочного леса. Не поединок с Кабаном, не схватка с двумя дюжими мужиками на речном берегу, а именно страстные объятия женщины перевернули многое в душе княжича. Оказывается, не только жажда мести способна пробуждать в человеке удивительные чувства, вливать в него силу и мужество, окрылять на пути к цели. Это открытие показалось Владию столь удивительным, что он долгое время ни о чем другом не мог размышлять. И очень жалел, что рядом нет никого, с кем можно было бы этими размышлениями поделиться…

Утром четвертого дня Лиходей начал проявлять беспокойство. Он прядал ушами, будто слышал что-то тревожное, и постоянно косил глазом на лесные заросли. Вскоре княжич обнаружил причину его волнения: трава на прибрежной лужайке была истоптана конскими копытами. Судя по следам, здесь совсем недавно стоял отряд всадников, которые затем направились в ту же сторону, что и Владий,— на восход солнца.

Встречаться с ними, кем бы они ни были, не входило в его планы. Лиходей скачет гораздо быстрее, чем этот отряд, значит, еще до полудня возможна нежелательная встреча. В общем, решил Владий, пришло время переправляться на другой берег.

— Как считаешь, дружище, не пора ли нам поплавать? — по привычке, выработавшейся за эти дни, обратился он к Лиходею. Вместо ответа конь сам повернул к реке, отыскивая удобное место для переправы. Ширина русла была здесь чуть меньше полутора тысяч локтей, противоположный берег — пологий и, кажется, не болотистый. Его покрывал низкорослый кустарник, за которым виднелись разрозненные деревья. Признаков человеческого обитания Владий не высмотрел. Что ж, можно попробовать.

Лиходей осторожно вошел в прозрачный речной поток. Когда вода достигла его брюха, Владий слез с коня и поплыл рядом, одной рукой держась за густую гриву.

Они доплыли почти до середины, как вдруг Владий услышал громкий свист. Оглянувшись назад, он увидел вооруженного всадника, который подзывал своих товарищей, указывая им на Владия. «Это тот самый отряд,— догадался Владий.— Они почему-то решили вернуться…» Двое всадников спешились и сняли со спины луки. Владию некогда было рассуждать, по какой причине они, даже не затруднив себя выяснением, кто он такой, готовятся к стрельбе. Он отпустил гриву и усиленно заработал обеими руками, торопясь поскорее оказаться вне досягаемости стрел.

Две длинные стрелы вспенили воду совсем рядом. Владий понимал, что все решают мгновения и глазомер лучников. Входя в реку, он не разделся, и теперь одежда сковывала его движения. Еще одна стрела чуть не достигла своей цели, скользнув над его головой. Однако расстояние между ним и людьми на берегу продолжало расти. Еще несколько отчаянных гребков — и он окажется в безопасности.

Крики за спиной стали громче. Владий не мог разобрать слов, но ему показалось, что в них появилось нечто новое. Да и лучники почему-то прекратили стрельбу. Кинув взгляд назад, он понял, кому теперь кричали преследователи: из-за поворота реки наперерез ему стремительно приближалась большая восьмивесельная лодка! В одно мгновение Владий разглядел в ней вооруженных людей — человек пять, не считая гребцов. Грубые, обветренные лица искажал азарт погони, мечи были изготовлены к бою. Княжич сразу опознал борейцев, хотя командовал ими человек в латах синегорца. Зычный голос показался Владию знакомым. Однако вспомнить, где и когда он слышал его, времени не было.

До спасительного берега рукой подать, но лодка с каждым мгновением все ближе и ближе. Гребцы налегают на весла, взбадриваемые криками своего командира. Вот-вот настигнут… И в этот миг — хвала Перуну! — у одного из гребцов ломается весло. Он падает на дно лодки, сбивая соседа. Лодка разворачивается бортом к течению, на несколько мгновений теряет ход. Но этих мгновений хватило Владию, чтобы достичь наконец берега.

Увязая в придонном иле, хрипло дыша, Владий выкарабкался на твердую землю вслед за Лиходеем. Вскочив на коня, он даже не успел схватиться за уздечку — Лиходей с места рванул диким аллюром, только ветки ивовых кустов по бокам захлестали! Вслед им неслись проклятья. Лишь удачно пущенная стрела могла бы сейчас догнать беглеца, но среди тех, кто находился в лодке, лучников не было. Кто бы ни подкарауливал княжича на левом берегу Чурань-реки, затея их сорвалась. Владий все-таки переправился через водную преграду, и путь его теперь лежал на север.

Человек, командовавший борейским отрядом, никогда прежде не встречался с княжичем. Но этот голос Владию однажды уже довелось слышать — возле входа в пещеру Перуна, где прятались они с Любавой после бегства из Ладорской крепости.

Рыжеусый Гудим, безжалостный убийца и вор, ослепивший в тот день старейшину Прокла, теперь ревностно служил новому хозяину — колдуну Аресу. Поставленный во главе двух десятков борейских наемников (свои наотрез отказывались ходить под началом необузданного громилы), он уже много дней прочесывал берега Чурань-реки в поисках юноши, похожего на бывшего князя.

Черный колдун оказался прав, именно в этих местах скрывался наглый самозванец. Но отряду Гудима последнее время не шибко везло. Сперва упустили девку-ведунью, которая парня у себя в избушке пригрела, коня ему дала и жратвы. А затем, хотя короткой дорогой мчались, своих лошадей чуть не загнали, в последний момент упустили-таки самозванца! Что теперь Гудим Аресу скажет, чем оправдается?

Всыпав оплошавшему гребцу так, что тот еще долго кровью харкать будет. Гудим приказал своим людям ждать на берегу, а сам ушел подальше в лес. Укрывшись от посторонних глаз, он развел небольшой костер и достал из-за пазухи кисет, полученный от Черного колдуна. Трижды сплюнув через левое плечо, с опаской извлек из кисета горсточку красного кристаллического порошка и крошечный свиток папируса с начертанными на нем кабалистическими знаками и фразой на неведомом языке.

Не впервые проделывал Гудим то, что должен сделать сейчас, и всякий раз его охватывал животный страх перед колдовскими силами. С какой легкостью они могут расправиться с ним, если Арес вдруг усомнится в его преданности или разгневается на его нерасторопность! Вздохнув, Гудим наконец решился и бросил в огонь красный порошок.

Пламя мгновенно окрасилось лиловым цветом, повалил густой черный дым, заставивший слезиться глаза. Гудим, запинаясь, произнес слова, которые заставил его выучить Арес:

— Нецесситас франгит легем… Фацио ут фациас… Спиритус, вени!..

Пламя из лилового стало изумрудно-зеленым, и тогда он бросил в огонь свиток. Полыхнула беззвучная молния. Черный дым закрутился волчком, сжался до размеров человеческого тела и словно бы затвердел, очертаниями своими напоминая фигуру Ареса в черном плаще.

Гудим отступил на несколько шагов и, согнувшись в почтительном поклоне, терпеливо ждал. Его новый хозяин не всегда отзывался на магический призыв — то ли не желал отвлекаться от своих дел, то ли непослушный язык Гудима искажал слова заклинания, — но на сей раз долго ждать не пришлось. Черная фигура, возвышающаяся над зеленым пламенем костра, дрогнула, оживая, и произнесла суровым голосом колдуна Ареса:

— Зачем беспокоишь меня? Видать, вновь упустил мальчишку, раззява! Рассказывай без утайки все, что случилось. А я решу, какого наказания ты заслуживаешь…

Торопясь и запинаясь. Гудим объяснил, что произошло на реке. Всю вину он свалил на дрянного гребца и малахольных лучников. Рассказал и про белого жеребца, которого подарила самозванцу ведунья.

— Деревню я, конечно, приказал сжечь дотла. Но девку-ведунью поймать не удалось, где-то в лесу прячется. Если ты, мой хозяин, повелеть изволишь, мы вернемся и ее из-под земли достанем!

* Искаженное Necessitas frangit legem… Facio ut facias… Spiritus, veni!.. (лат.) — Необходимость ломает закон… Делаю, чтобы ты сделал… Дух, явись!..

— Не девка нужна мне, болван! Гудим еще больше согнулся, выражая свою беспрекословную покорность. Голос колдуна продолжил:

— Сейчас он наверняка устремился под защиту Белого Замка. Что ж, дам тебе последнюю возможность исправить свои промахи — перехватишь мерзавца на дороге к чародейским скалам.

— Смилуйся, всемогущий хозяин! Как мы сможем опередить его, если даже пути не знаем к Белому Замку? Да и жеребец у него не чета нашим — быстрый, как птица. Проклятая ведунья, говорят, поила его настоями волшебными…

— Заткнись! Делай как я скажу. Ступай на берег и собери всех своих остолопов в общую кучу, чтобы как можно плотнее друг к другу стояли. Сам в центре ее застынь — и жди. Перенесу вас туда, где мальчишка появиться должен. Если же вновь опростоволосишься — не сносить тебе головы!

Пламя костра зашипело, будто змеиный клубок, и стало гаснуть. Черная фигура заколебалась в воздухе, затем превратилась в обычный сизый дымок. Колдун исчез.

Гудим с облегчением перевел дух и вытер пот со лба. Кажется, еще не все потеряно. Если они вовремя окажутся на дороге, ведущей к Белому Замку, то он уж этого проклятого щенка не упустит!

Собрав борейцев, как было ведено. Гудим приказал им замереть и не двигаться, что бы вокруг ни происходило. Пусть хоть земля под ногами разверзнется или камни с небес повалятся — стой где стоишь, ни шагу в сторону. Зажатый среди недоумевающих воинов, он мог видеть только небо над головой и верхушки сосен. Он не представлял себе, каким образом колдун перенесет целый отряд из двух десятков всадников (да еще с лошадьми!) на три-четыре дня севернее. Но если Арес сказал, то сделает.

Внезапно в лесу наступила мертвая тишина. Даже ветер перестал шуметь в кронах деревьев. Слышны были только испуганные конские всхрапы, да кто-то из бо-пейцев молитву шептал на варварском своем наречии. Ноздри Гудима уловили незнакомый и весьма противный запах. Захотелось чихнуть, однако пришлось сдерживаться: а вдруг что чихом испортишь в тонких колдовских штучках и превратишься в какого-нибудь лес-дого ублюдка? Один из воинов ахнул, другой выкрикнул испуганно:

— Огонь, нас окружает огонь!

— Верно, трава горит!.. Эй, глядите, что там?

— Спаси нас, Свентовит! Это же саламандры, огненные плясуньи… Не смотрите на них, за собой утащат!

Гудим привстал на стременах, но все равно ничего толком не мог разглядеть из-за островерхих шлемов борейцев.

— А ну замолчать всем! — рявкнул он.— Коней держите, стойте плотнее, коль уцелеть надеетесь!

Вокруг всадников начал сгущаться то ли дым, то ли туман, постепенно укутывая их в непроницаемую серую пелену, в которой вязли любые звуки. Звон доспехов и конское ржание стали едва различимы. Земля заколебалась. Гудим почувствовал, что задыхается. Как рыба на берегу, он хватал воздух широко раскрытым ртом. Из горла вырвался хрип, которого, впрочем, он и сам не слышал. Кто-то судорожно цеплялся за его руки, чей-то конь вскинулся на дыбы и сбросил всадника…

Сколько продолжался этот кошмар?

Когда наконец смертельные тиски проклятого тумана ослабли и люди начали приходить в себя. Гудим понял, что находятся они уже совершенно в других краях. Небо здесь было затянуто низкими свинцовыми тучами, накрапывал дождь, речной берег исчез, а вместо него пролегла неширокая, поросшая бурьянами дорога.

Значит, колдун сумел перенести его отряд в нужное место, хотя сделал это довольно жестоким образом…

Обрывки серого тумана, подхваченные порывом ветра, унеслись вверх и затерялись среди таких же серых туч.

-Гудим оглядел свое потрепанное воинство, численность которого явно поубавилась. Борейцы приводили себя в порядок, угрюмо осматривались и успокаивали перепуганных лошадей.

— Кого не хватает? — спросил Гудим.

— Карста вроде бы саламандры к себе утянули. Он еще до этого дрянного дыма из круга рванулся, а потом что — не знаю.

— И Хамниса нет, только кобыла его здесь.

— Она его и сбросила. Вон лежит что от Хамниса осталось…

На обочине дороги валялось нечто, едва напоминающее останки человеческой плоти: бесформенная груда кровавых костей, мяса и исковерканных железных доспехов. Чудовищная сила, перенесшая их сюда с берега Чурань-реки, перемолотила того, кто случайно угодил в ее жернова.

— А Зигул коня лишился. Только рубленой конины я что-то поблизости не вижу,— попытался пошутить один из воинов.

— Зигул-то цел, не покалечился?

— Целехонек я. Гудим. Но если б не ты, сейчас бы вместе с Хамнисом валялся.

— Так это ты на мне повис, как волк на сохатом? — усмехнулся Гудим. — Чего ж коня не удержал?

— Да я и сам не понимаю, в какую дыру его из-под моей задницы сдуло! Еле успел в налокотники твои вцепиться, век помнить их буду.

— Ладно, потом сочтемся. А сейчас бери себе кобылу Хамниса и все, что на ней. Ему больше не понадобится… Ну, оглоеды, очухались? Пора местность разведать вдоль этой дорожки, схорон в лесу поставить. Будем того ждать, кого на реке упустили. Завтра-послезавтра заявится, и тогда глядите у меня — никого не помилую, если снова вырвется самозванец!

Борейцы давно знали, что их командир с нечистой силой якшается, но особого значения этому не придавали. На их родине, в Борее, были и свои колдуны, и волхвы-бродяги, и даже мертвяки-людоеды, каждый из которых много бед простому человеку накликать мог. Однако то, как неведомая сила сумела перенести их в далекий край, расположенный за десятки верст от Чурань-реки, произвело на них устрашающее впечатление. И раньше они старались не раздражать вспыльчивого Гудима, по любому поводу пускающего в ход пудовые кулаки, а теперь вовсе присмирели.

Никто не стал поминать, что бедолага Хамнис оттого в седле не удержался, что Гудим перед тем избил его за обломившееся не ко времени весло. Здоровые-то чудом на конях усидели, а Хамнис с переломанными ребрами, ясное дело, новой встряски не мог выдержать и был обречен.

Одного лишь не понимали воины: если дружен с нечистой силой их командир, то почему не напустит ее на самозванца? При такой-то подмоге давно бы юнца скрутили, вместо того чтобы охотиться за ним по лесам и селениям, как за хитрым лисенком! Конечно, спросить объяснений у Гудима никто не осмеливался. А если бы и спросили, что мог он ответить? Гудим сам таким же вопросом — только уже в отношении Ареса — не раз задавался, и тоже язык не повернулся напрямую спросить Черного колдуна о странном его бездействии в заурядном деле.

Если не желает Арес колдовскими уловками самозванца вязать, решил Гудим, значит, есть на то у него свои причины, а какие — не нашего ума забота.

Гудим был недалек от истины. Черный колдун не смел самолично выступить против княжича, поскольку слишком хорошо помнил случившееся в замостьинской корчме. Это воспоминание по сей день вгоняло его в трепет.

Он понимал, что Белун не станет расчищать княжичу дорогу к Белому Замку, лишь со стороны наблюдать будет, как тот с напастями справляется и свой путь ищет. Но если попробует Арес на юнца Черную магию напустить, сразу вмешается — нанесет ответный удар по колдуну. А вновь испытать на себе мощь его чародейства Арес ни за что не хотел бы… Вот и приходится ему направлять погоню, выставлять засады, придумывать ловушки, однако самому непосредственно в этой охоте на беглеца не участвовать.

 

9. Смерть на горной тропе

Боги мои, как прекрасна эта земля! Светлые реки, изумрудные луга, густые дубравы, крутые горные вершины — и всюду жизнь, всюду ее упоительное дыхание и такой волнующий ритм, что хочется обнять весь мир и, прижавшись к нему горячей щекой, прошептать слова великой благодарности и любви. Почему же в столь волшебной стране продолжается кровавая грызня человеков, жаждущих неправедной власти? Почему никак не уживаются между собой те, кого небесные боги создали себе в усладу и в назидание? Повторяем ли мы ошибки своих создателей, затевавших между со-бойные свары в долюдские времена, или божественная когорта, наблюдая за нами, тычет пальцами в мир Поднебесный, говоря друг другу: «Смотрите, братья, на тени ваши. И на небесах обетованных не дозволяйте себе подобного!»

Так размышлял Владий, оглядывая пройденный путь и устремляя скакуна своего в новые дали. Лиходей нес его все дальше на север, стороной минуя редкие деревушки, безошибочно находя укромные тропы, словно прожил здесь все три года своей жизни. У Владия в привычку вошли разговоры с конем, и он мог об заклад биться, что Лиходей отлично его понимает. Вот только отвечать человеческим языком не обучен!..

Оторвавшись от погони (как считал княжич), они решили не задерживаться в правобережных лесах Чурань-реки и, не жалея сил, не тратя времени на сон и привалы, как можно скорее и скрытнее пробираться к Чародейскому краю.

К исходу следующего дня Владий понял, что Лиходей способен, пожалуй, и неделю скакать безостановочно, а кроме того, что сам он вот-вот замертво свалится на землю. Самым разумным было, конечно, прилечь под каким-нибудь деревцем и, на все наплевав, вздремнуть до рассвета. Но врожденное упрямство, подкрепленное необъяснимым стремлением мчаться наперегонки с ветром, заставляло его, стиснув зубы и покрепче прижимаясь к разгоряченной шее жеребца, накручивать на стремена версту за верстой.

На закате, поднявшись на поросший густой и высокой — коню по брюхо! — травой, он увидел снежные шапки горных вершин. Зрелище было столь неожиданным и впечатляющим, что Владий головой потряс — мерещится! Никак не мог поверить, что менее чем за двое суток отмахал по лесным дорожкам и охотничьим тропам расстояние, доступное лишь быстрокрылым орлам.

Лиходей скосил на него шальной глаз, будто спрашивал: ты еще во мне сомневаешься, хозяин? И, рассеивая остатки любых опасений, заскользили-засверкали по горным кряжам лучи уходящего солнца. Чудодейственно преломляясь, окрасили они дальние вершины фантастическим лазоревым цветом. Вот за такую красоту давным-давно и назван был этот край Синегорьем. Отсюда, с крутых поднебесных склонов, спустились в леса и долины предки нынешних синегорцев, обжились на равнинных местах, но природную гордость, ловкость и силу обитателей неприступных вершин навсегда в себе сохранили…

Владий сразу взбодрился. Если прямо сейчас, пока еще не совсем стемнело, проехать через раскинувшийся перед ним лес, то до полуночи можно оказаться уже возле подножия Синих гор. Там и заночевать, чтобы с первыми лучами солнца начать поиски заветного Белого Замка.

Среди сплошной стены леса он приметил неширокую прогалину — похоже, именно здесь раньше пролегала дорога, теперь лишь угадываемая по зарослям репейников и больших лопухов. Владий съехал с холма и углубился в лесную чащу.

Темной толпой обступили его безмолвные деревья. Ветви их так густо переплелись, что казалось — это сами друиды, лесные духи, сошлись в рукопашной. Впереди забрезжил просвет, однако то был не выход из глуши, а всего лишь небольшая поляна. Даже в сгущавшихся вечерних сумерках Владий сумел разглядеть, что трава здесь примята.

Он насторожился и на всякий случай вынул меч из ножен. Лиходей тревожно замер, но затем, подчиняясь тихой команде княжича, вновь продолжил путь. И в этот самый миг раздался громкий треск сучьев — на поляну выскочили вооруженные люди, прятавшиеся в зарослях.

Тугая веревочная петля, ловко брошенная одним из них, перехватила горло юноши. Его выручил меч, заранее и, как оказалось, очень вовремя изготовленный к бою. Резким взмахом перерубив натянувшуюся удавку, Владий, едва не упав с коня, откинулся на спину — и вторая петля пролетела мимо. Но это было только начало.

Со всех сторон поляны набегали враги, не меньше полутора десятка — пеших и конных. Похоже, его намеревались захватить живым. Понимая, что все пути к бегству отрезаны. Лиходей метался в замкнутом круге, как дикий зверь. Кого-то сшиб своим могучим телом, кого-то заставил отскочить в страхе. И все же кольцо продолжало сжиматься.

В нападавших Владий вновь узнал борейцев. А когда поодаль разглядел всадника — того самого, с длинными рыжими усами, который всего два дня назад командовал гребцами на Чурань-реке и был единственным синегорцем в отряде иноземных наемников,— он глазам своим не поверил. Каким чудом смогли они обогнать Лиходея и устроить засаду как раз на его пути?

Эти мысли на долю мгновения вспыхнули в сознании княжича, но тут же их заслонил отчаянный план спасения. Командир борейцев и два его воина перекрывали дорогу, ведущую с поляны в глубину леса и дальше — к Синим горам. Бросаться на этих троих дюжих мужчин всякий посчитал бы чистым безумием. Значит, они не ждут… Даже не доведя свою мысль до конца, Владий резко развернулся и направил коня прямо на рыжеусого.

Лиходей, словно угадав замысел седока, стрелой рванулся вперед. Напарники рыжеусого замешкались, не зная, как поступить: метать ножи в несущегося на них безумца или, выполняя приказ, все-таки постараться сбить его на землю и повязать живьем? Зато их лошади знали, что делать, — шарахнулись с пути буреподобного жеребца. Лишь командир сумел удержать своего коня в подчинении и замахнулся мечом…

Грудь в грудь ударились, треск сокрушаемых ребер перекрыл все иные звуки на поле боя. Конь под рыжеусым закачался и рухнул замертво. Всадник кубарем полетел в траву, но тут же вскочил на ноги, изрыгая проклятья.

— Убейте его! Недоноски, мерзавцы, убейте гаденыша!

Поздно Лиходей устремился в брешь, которую сам же пробил в крепком засадном кольце. Вскочив на узкую лесную дорогу, он перешел на галоп, с каждым мигом увеличивая отрыв от преследователей. Дышал тяжело, с хриплым надрывом. Ясно, что и для него столкновение не прошло даром. Владий как мог подбадривал верного друга, хотя сам с трудом держался в седле.

Он тоже получил изрядную встряску: командир борейцев, опытный рубака, сумел-таки нанести удар, когда конь под ним уже падал наземь. Владий едва успел отклониться. Вражеский меч хоть и плашмя опустился,но с такой силой, что враз онемевшая правая рука Повисла плетью и княжич выронил свой меч. Теперь у него для защиты остался лишь старый охотничий нож. Плечо саднило, на каждое движение отзываясь тупой пульсирующей болью…

Лиходей, припав на задние ноги, резко остановился. В темноте вырисовывалось какое-то внушительное препятствие, полностью перегородившее дорогу. Вглядевшись в него, княжич даже застонал с досады. Ну как успели заморские мерзавцы столь тщательно подготовить ловушку?! Все учли. А на случай, если схватить добычу на поляне не удастся, даже вот — непроходимый завал соорудили, повалив поперек дороги десяток старых могучих деревьев!

И объехать нельзя: в этой непролазной чаще и пешему-то пришлось бы каждый свой шаг топором прорубать, столь тесно сплелись густые кустарники и елки разлапистые… На завал вскарабкаться? Но как Лиходея бросить? Да и много ли времени борейцам понадобится, чтобы его — безлошадного — изловить?

Погоня приближалась. Княжич вытащил охотничий нож, готовясь к последнему бою. Борейцы, видимо, не слишком спешили, уверенные, что с дороги ему свернуть некуда. Запалив смоляные факелы, они на скаку заглядывали под придорожные кусты — не прячется ли среди густой листвы этот ловкач? Впрочем, яркий свет факелов, озаряя ближайшие заросли, одновременно мешал видеть то, что скрывалось в ночной дали. Поэтому они не сразу сообразили, что юноша на диком белоснежном жеребце вот-вот вновь налетит на них сокрушающим вихрем!

…Именно это и собирался сделать Владий. Он не рассчитывал на успех столь отчаянной авантюры, просто хотел подороже отдать свою жизнь. Но когда У поворота лесной дороги замелькали отблески факелов, княжич, уже собравшийся рвануться вперед, вдруг был остановлен неожиданным появлением болыцекрылой птицы. Задевая макушки деревьев, она шумно спланировала вниз и преспокойно уселась на дороге возле самых копыт Лиходея.

Жеребец, к удивлению Владия, наклонил голову и дружелюбно фыркнул. Птица дважды проухала в ответ, взмахнула тяжелыми крыльями и, взлетев, сделала круг над головой княжича. Он по-прежнему не понимал, что происходит. Зато Лиходей, кажется, все понял отлично и, как только загадочная птица скользнула навстречу врагу, тут же устремился за ней…

Владий не пытался его удержать. Полностью вверяя себя четвероногому другу, он лишь крепче вцепился в конскую гриву и поудобнее перехватил нож. Когда до первых борейцев оставалось не более сотни шагов, птица вдруг резко свернула в сторону, словно решила грудью свалить могучие деревья. Она и в самом деле без труда пролетела… сквозь них! И Лиходей, даже не сбившись со стремительного аллюра, рванулся следом.

Для опешивших воинов Гудима это выглядело так, будто белый конь и его лихой наездник в мгновение ока просто исчезли. Только Гудим сообразил, что произошло на лесной дороге. Грязно выругавшись, он велел своим людям тщательно обследовать то место, где пропал из виду самозванец. Очень скоро его догадка подтвердилась: борейцы отыскали не замеченную ими прежде тропу, которую надежно укрывали от случайных прохожих разросшийся малиновый куст и две невысокие елочки. Через эту хлипкую преграду и сбежала их добыча!

Гудим заскрежетал зубами от злости:

— Проглядели, сучьи выродки! Догнать!.. Лучники — первыми. Бейте в него сразу, при малейшей возможности. Хватит, натешились. За мертвого самозванца хоть что-то заплатит Климога, за сбежавшего — сами жизней лишимся!

Между тем княжич, следуя за нежданным провожатым, все больше тревожился за своего коня. Похоже, каждый шаг давался теперь Лиходею с немалым трудом — сказывались изнурительная скачка от берегов Чурань-реки и столкновение с вражеской лошадью.

Ведомый большей частью своим обостренным чутьем, нежели зрением (в ночной темноте, под кронами тесно стоящих деревьев мудрено было что-нибудь разглядеть), Лиходей все чаще спотыкался, чему виной были, как догадывался Владий, не только выступившие из земли корни деревьев. Но чем мог помочь ему Владий? Он сам страдал от усиливающейся боли в плече и надеялся лишь на то, что загадочная птица знает, куда летит…

За спиной уже слышался шум погони, когда лес наконец расступился и Лиходей вынес княжича на широкую равнину, залитую бледным светом взошедшей луны. Здесь жеребец повел себя уверенней и заметно прибавил скорости. У Владия появилась надежда, что им все-таки удастся выбраться из этой передряги.

В лунном свете он смог получше рассмотреть птицу, выручившую их из беды. Это оказался филин, правда, намного превосходящий размерами своих лесных собратьев. Он по-прежнему летел чуть впереди, указывая им путь и изредка с беспокойством оглядываясь на оставшийся позади лес.

Вскоре филин вновь вывел их на заброшенную дорогу, которая, пересекая равнину, тянулась куда-то в горы. Там, среди огромных валунов и отвесных скал, наверняка можно будет укрыться от преследователей. Но туда еще нужно домчаться, а борейские всадники — вот они, уже выскочили из леса, несутся с улюлюканьем и свистом! Похоже, лошади у них хорошо отдохнувшие, свежие. Расстояние сокращается слишком быстро, скоро смогут стрелой достать…

Копыта Лиходея зацокали по камням — дорога, свернув в горное ущелье, круто пошла вверх. Преследователи, опасаясь, что беглец может опять юркнуть в какую-нибудь дыру, торопливо и почти не целясь выпустили несколько стрел. Одна из них рассекла ночной воздух над головой княжича, другие пролетели в стороне. Но это была лишь первая пристрелка, следующая может оказаться более точной. Владий судорожно выискивал спасительную расщелину или скалу, чтобы укрыться, сбить погоню со следа. Однако много ли разглядишь в тени гор даже в ясную лунную ночь?

Лиходей продолжал подниматься вверх, и Владий с опозданием сообразил, что они продвигаются не по дну ущелья, а вдоль его стены — по узкой горной тропе, каждый миг рискуя сорваться вниз.

Борейский отряд, сперва проскочивший мимо этой каменистой тропинки, заметил свою ошибку. Подгоняемые проклятьями командира, наемники торопливо развернули своих лошадей в узком пространстве ущелья и, отыскав тропу среди каменного завала, кинулись догонять ускользающую добычу.

На некоторое время они прекратили попытки сбить его стрелами, поскольку все их внимание было теперь занято лошадьми, не очень-то желавшими скакать над пропастью. Благодаря этому княжич вновь смог оторваться от погони на безопасное расстояние.

Лиходей выбивался из последних сил, на его морде выступила кровавая пена. Владий, не обращая внимания на боль в распухшем плече и расплывающиеся перед глазами радужные круги, слез (а точнее, сполз, едва не потеряв сознание) с коня и повел его под уздцы. К счастью, через несколько десятков шагов крутой подъем кончился, они вышли на крошечную площадку, где можно было отдышаться. Но дальше хода не было.

Перед ними возвышалась отвесная стена, которую не смог бы одолеть и опытный скалолаз. Слева от нее разверзлась глубокая пропасть. Возможно, когда-то над ней нависал небольшой мосточек, поскольку на той стороне княжич разглядел продолжение горной тропы, однако сейчас перебраться через пропасть было невозможно. Серый филин кружил над ней, встревоженно ухая и будто пытаясь что-то подсказать.

Владий осмотрел площадку, которой предстояло стать местом его последней битвы. У края ее были навалены камни, некогда служившие, вероятно, опорой для моста. Владий подошел к ним и заглянул вниз. Там, едва различимые в ночной темноте, по узкой ленте тропы, обвивающей скалу, осторожно взбирались борейские всадники.

Решение пришло мгновенно. Выбрав самый большой камень, размерами чуть ли не превосходящий его самого, юноша налег на него всем телом. Камень чуть шевельнулся. Владий, удвоив усилия, попытался его раскачать. Острая боль пронзила раненое плечо, но, подавив стон, Владий продолжал свои попытки. Камень начал поддаваться, однако слишком медленно. Преследователи скоро покинут опасный для них участок, свернут за скалу и выйдут к площадке.

Владий услышал рядом с собой хриплое дыхание коня: верный Лиходей пришел ему на помощь. Склонив шею, он упер свою лобастую голову в камень, вместе с хозяином надавил на него что есть мочи и… получилось! Дрогнув, тяжеленный валун отделился от края площадки и со страшным грохотом, сбивая и увлекая за собой множество других камней, полетел на головы борейцев.

Грохот камнепада, предсмертные вопли всадников и отчаянное конское ржание слились воедино. Многократное жуткое эхо разнеслось среди разбуженных горных вершин. Через несколько долгих, очень долгих мгновений все вновь погрузилось в сонную тишину.

Княжич старался рассмотреть последствия устроенного им обвала. Похоже, тропу засыпало камнями как раз в том месте, где до этого он видел отряд борейцев. Никакого движения внизу он не заметил. Неужели погибли все?

Филин, круживший над пропастью, спустился к площадке. Прогукав что-то на своем птичьем языке, он требовательно клюнул юношу в грудь. Владий только после этого странного поступка птицы понял, чего она от него добивается. Сунув руку за пазуху, он нащупал перстень и, чуть помедлив, извлек его наружу.

В тот же миг из чародейского аметиста скользнул ослепительный голубой луч! Как молния пронзил он сумрак ночи, осветив скалу по другую сторону пропасти. Княжич невольно вскрикнул: на вершине ее вдруг возник прекрасный Белый Замок! Золоченый шпиль устремлялся к звездному небу, мощные стены из белого самосветящегося мрамора были увенчаны по углам дозорными башенками, ажурный навесной мост перекинулся над ущельем до края площадки, где застыл потрясенный княжич.

Ворота замка медленно распахнулись. В них стоял седовласый старик в белой хламиде. Владий сразу его узнал — тот самый, из давнего сновидения! Сколько раз повторял про себя княжич его слова: «С отцом равняйся, о княжестве думай, не отступай! Свидимся, когда время придет…». Вот и пришло то время.

С трудом передвигая ноги, качаясь от усталости, юноша и его белоснежный конь ступили на мост, ведущий к чародейскому Белому Замку. Большекрылая птица с радостным клекотом взвилась в небо, приветствуя своего хозяина и его долгожданных гостей.