– Леонид Аркадьевич! Как договаривались. Двадцать мешков сахару забираю?

– Никита! Не шкурничай! Куда тебе этот сахар? Брагу гнать?

– Да ещё какую! Таких дрожжей Димыч подогнал!

– Говори прямо. У меня мало времени! – сказал Чугуев, поглядев на часы. Как будто абонент мог видеть его.

– Жёнам наших работяг лучше по десять кило сахару за ваучер, чем эти копейки, что обесцениваются каждый день. Они же в долларах не требуют! А то могли бы. Знай, что означают эти розовые портянки в их руках!

– Согласен. Бери сахар.

– Так дай письменное распоряжение. А то твой завхоз артачится!

– Я улажу. Приходи к служебному входу столовой. Машину выделю, грузчиков даст завхоз. Только где ты будешь хранить эти мешки – твои трудности!

– Понял, не дурак!

Чугуев прошёл в бухгалтерию.

– Как дела? Небось, запущены? – спросил он у жены.

– Я бы сказала, распущены!

– Как это?

– Ты бы знал, Лёня, – она понизила голос, дополнительно прикрыв рот ладонью.

– Что?!

– Сколько мы потеряли! Вот это, это и это! – она сунула под нос Чугуеву номера счетов, ничего ему не говорящих. – Предназначалось на иные цели! А использовано – в личных!

– Кем?

– Вот, фамилии! И все требования подписаны твоей рукой.

– Когда?

– До твоей поездки к морю. Кстати. Знаешь во сколько она обошлась Управе?

– Это была льготная путёвка. К тому же, горящая.

– Это для тебя она была таковой. По документам ты ездил в Турцию! И это вряд ли хорошо отразиться на предвыборной кампании.

– Что же делать, Наденька?

Надежда испугалась за мужа. У Лёни рецидив безволия? К её счастью, прежнего страха загнанного кролика в глазах Леонида Аркадьевича не было. Недоумение и краткая растерянность.

– Проще простого, Лёня! Своя рука владыка!

С этими словами Надежда порвала в клочья документы.

– Они исчезли вместе с бывшим главбухом! К сожалению, или к счастью ли, она не прибрала за собой.

– А данные в компьютерах?

– В этой хламиде? – Надежда кивнула на допотопный монитор по размерам больше лампового телевизора. – В дубовой ЕС любой ребёнок уничтожит данные!

– А ты?

– А я, лучше! К тому же, я обнаружила кое-что. Тут есть счёт, который непонятно для чего создан. Опять же, за твоей подписью, разрешено предъявителю использовать деньги на своё усмотрение.

Надежда посмотрела на дёргающуюся щёку супруга.

– Извини, твоя подпись также допотопная.

– И что ты сделала с этим счётом?

– Аннулировала.

– Как?!

– Тебе разъяснить технические детали?

– Главное, какие последствия могут быть для меня, для нас?

– Исключительно благоприятные. Я заморозила этот счёт до особого твоего распоряжения. Распорядись, дорогой!

– А куда, куда воткнуть эти деньги?

– Леонид Аркадьевич! Управа не место для ненормативной лексики!

– И всё же?

– Отправь на предвыборную кампанию! – Надежда подсунула листок на подпись.

Чугуев, не колеблясь, подмахнул. Усмехнулся, вспомнив себя месяцем раньше. Он бы долго изучал документ, задавал бы вопросы и, выслушав пространные пояснения, сдобренные льстивыми вставками, подписал. Возможно, так и было, когда он рыл себе могилу.

* * *

– Клара Семеновна! Всё сделано, – доложил Опанас Григорьевич.

– Замечательно. Теперь вспомни, есть ли у тебя знакомые в редакции городской газеты!

– Ну, – Опанас Григорьевич почесал свой низкий лоб.

– Быстрее соображай! – Клара Семёновна в нетерпении присела.

– Зам главного редактора ремонтировал у нас свою машину.

– Чудесно! – хлопнула в ладоши Клара Семёновна. – Закажешь ему статью! Текст я дам завтра. Материал убойный!

Когда он принёс по предварительной согласованности текст в редакцию, знакомый журналист сделал несколько звонков.

Смысл разговоров был непонятен Опанасу Григорьевичу. Журналистский сленг за пределами его словарного запаса. Но, судя по изменениям лица заместителя редактора, материал Клары Семёновны был настоящей бомбой.

– Ты за кого нас принимаешь, дорогой? – спросил журналист, повернувшись в кресле.

– Что, настоящая бомба?

– Да ещё какая, да прямо под кресло!

– Это же чудесно?

– Слушай, Опанас, ты пришёл ко мне, чтобы закрыть газету? Так шёл бы прямиком в прокуратуру!

– Но такой материал, я чисто по дружбе, – Сбитень улыбнулся, потирая ладони.

– Таких друзей иметь, себя не уважать! Шёл бы ты вон, товарищ! – Зам главного редактора вскочил и указал рукой на двери.

– Вот вам и независимая, бесстрашная пресса! – ухмыльнулся Опанас Григорьевич.

– Бесстрашная и независимая, но не такая тупая, чтобы печатать клеветнические выпады!

– Какие высокие слова!

– Какой ты низкий подонок! П-шёл вон!!! Больше ко мне с подобными просьбами не обращайся! – заместитель редактора так и стоял, указывая на выход.

– Счастливо оставаться!

– И забери свою макулатуру!

Сбитень подхватил листы, сунул в кожаную папку и вышел из кабинета. Опанас Григорьевич вошёл в туалет, кинул пригоршню холодной воды в пылающее лицо. Отёрся носовым платком.

– Что вы тут делаете?

– Как вам не стыдно?

Раздались женские визги в разной тональности.

Опанас Григорьевич дёрнул руку к ширинке, которую не расстёгивал.

– Вы чего удумали?

Сбитень, не оглянувшись на голоса из глубины туалетного коридора, выскочил в коридор. Пот застлал ему глаза. И в этот момент щёлкнула фотовспышка. Сбитень ухмыльнулся, оттерев веки влажным платком. Он увидел мелькнувшие в конце коридора подошвы кроссовок.

– Папарацци! – сказал он вслух и рассмеялся, сбрасывая нервное напряжение.

– Привыкайте! – кто-то дружелюбно хлопнул его по плечу.

– К чему это мне привыкать? – не понял Сбитень, обернувшись.

– К пиару! – ответил молодой человек в спортивном костюме. Под левой рукой он держал папку, в две капли воды схожую с такой же, какуОпанаса Григорьевича.

– Это ещё что?

– Это? – молодой журналист ощерился, показав белые кривые зубы. – Слово такое, новое.

– Ну да, – кивнул Сбитень.

– Это когда нужно кого-нибудь раскрутить! – пояснил, улыбаясь, журналист.

– На карусели что ли?

– На колесе обозрения! Чтобы все знали героя в лицо!

– А зачем тогда фотографируете ниже пояса?

– У кого какое истинное лицо!

Попрощавшись с журналистом, Опанас Григорьевич поспешил в Управу на доклад к Кларе Семёновне.