Прошло немало времени, прежде чем Сашка решила возвращаться. Хотя уже стемнело, бой не утихал. Напоследок она снова поправила бинты на груди у Миллера, после чего, секунду поколебавшись, заставила себя прикоснуться к его остывшим векам и закрыть глаза, обращенные в тусклое небо.

Пустившись в обратный путь, Сашка вскоре поняла, что заблудилась. Она не узнавала местность — земля была сплошь исковеркана воронками от снарядов. Сизая дымка обволакивала все вокруг, и Сашке вдруг стало спокойно: весь мир съежился до размеров этого истерзанного поля, и казалось, что за границами порохового тумана — край света. И вот сейчас, с минуты на минуту, те, кто стреляют здесь друг в друга, с ужасом поймут всю глубину своей беззащитности перед пустотой за краем. И на фоне этого открытия война покажется им такой фантастической нелепостью, что они, побросав оружие, в страхе вцепятся друг в друга, как мальчишки на шатком плоту в заросшем ряской темном пруду, с одним только стремлением — удержать равновесие и не опрокинуть этот хлипкий, истерзанный ими мир туда… В никуда…

Видения и мысли менялись. Теперь всполохи взрывов впереди казались Сашке далекими кострами, которые развело бесчисленное племя путников, остановившихся в степи на ночлег. Костры то затухали под резкими порывами ветра, то разгорались с новой силой, неровным светом озаряя тьму. А в такт этим всполохам гулкий грохот отражался от сердитого неба, и любопытные звезды испуганно вздрагивали, рискуя холодными искрами осыпаться на черную, в скорби уснувшую землю.

Сашка ползла между ямами, рытвинами, разбитыми орудиями и трупами, с трудом передвигая окоченевшие руки и ноги, не отдавая себе отчета в том, что за минуту преодолевает от силы метр пути. Странное любопытство разбирало ее. Сашке вдруг стало казаться, что все вокруг ненастоящее. Мало того, вполне возможно, что все это ей снится. И на самом деле она — вовсе даже и не она. Вот сейчас она проснется и окажется каким-нибудь мальчишкой или вообще взрослым человеком, и подивится тому, какой длинный, страшный и тоскливый сон ей приснился про девочку Сашу. И, сунув ноги в стоптанные шлепанцы, в растерянном недоумении поплетется на кухню, где пронзительно-радостное утреннее солнце сияющими полосами лежит на столе и дощатом полу, отражается в сверкающих брызгах масла вокруг сковороды, на которой жарятся сладко-ароматные сырники. А умывшись и позавтракав, выйдет в знакомый двор, где тополя сонно шелестят листвой и бродячие кошки, свернувшись, спят у входа в террасу сердобольной старушки в ожидании очередной порции рыбьих голов, зашагает по знакомой улице мимо грохочущих трамваев и спешащих куда-то людей… А придя в школу или на работу с болезненным нетерпением займется привычными делами, чтобы поскорей забыть об этом сне, как стремятся забыть о боли, причиненной другу.

Эта мысль настолько занимала Сашку, что она не сразу поняла, что добралась до развороченного снарядами окопа, который оставила несколько часов назад. Добралась, чтобы увидеть, что живых здесь уже нет.

Но теперь ей было все равно. Спасительное равнодушие вновь наполнило ее душу. И теперь она знала, что делать.

Сашка перебралась через окоп и поползла в сторону русских. Она не думала о том, как доберется до них через обширное простреливаемое пространство, не думала и о том, как объяснить свое появление со стороны вражеских позиций. «Свои» и «враги» — эти слова для нее давно ничего не значили. Ей нужно было добраться до людей.

Быть может, сгинуть здесь, в темной пустоте, заполненной лишь исковерканным оружием и трупами, было бы гораздо проще. Для этого и стараться особо не надо — всего-то остановиться, свернуться калачиком и уснуть от страшной усталости и продирающего до костей холода. Но Сашка не верила, что это было бы правильно. Ведь для чего-то ей выпало на долю единственной из всей своей семьи остаться в живых. Для чего-то ей пришлось покинуть Одессу с врагами, которые оказались единственными, кто не прогнал ее прочь. Для чего-то ей довелось спасти русского летчика… Так страшно спасти. Значит от нее еще что-то нужно. Что? Неизвестно. Как раз эту загадку ей и необходимо было разрешить. А потому надо было ползти, сбивая руки и ноги о мерзлую землю, разрывая одежду об заскорузлое железо, пачкаясь в застывшей крови.

Была уже глубокая ночь, и залпы орудий раздавались все реже, когда над головой тонко засвистело, и спустя мгновение конечным аккордом грохнул взрыв. Сашка привычным движением вжалась в землю, но в ту же секунду горячий осколок впился ей в бок. Сашка не почувствовала боли — только тупой удар, и показалось, будто высившийся рядом подбитый танк вдруг стал валиться на нее, на полпути растворившись в багровой дымке.

Неизвестно, сколько прошло времени, но когда сознание вернулось к ней, вокруг царила тишина. Та, подобная беспросветной тьме, настоящая тишина, которой Сашка никогда не слышала. И слушая эту жуткую тишину, Сашка вдруг поняла, что она значит.

На самом деле тишины не существует. Тишина есть только в душах людей. Потому-то Сашке никогда раньше не доводилось ее слышать. Только сейчас ее осенило, что тишина воцаряется в сердце каждого, кто отважился посягнуть на этот мир, на жизнь себе подобного. И распластавшись на исковерканной холодной земле, Сашка глубоко горевала по этому миру, наполненному тяжкой, пустой, безграничной тишиной. Горевала по миллионам искалеченных жизней. Горевала по счастью, радости и мечтам, которые были недосягаемы для людей из-за этой войны. И лишь где-то в глубине души копошилось сожаление об ее короткой жизни.

И хотя скорбь наполняла все ее сердце, в нем осталась страстная любовь к этому противоречивому миру. Сашка любила его с такой жадностью, что хотела впитать в себя весь, спрятать навсегда в своей душе его звуки, образы, запахи, разговоры с людьми, которые ее окружали, их будни, радости и слезы… Несмотря ни на что, она верила, что тот, другой мир — по ту сторону войны — прекрасен. Он так прекрасен, что ей хотелось умереть, только чтобы небо навсегда осталось в ее взоре. Пусть лежать вечность страшным прахом, но только видеть перед собой маленькую часть этого мира — высокое небо с облаками. И пусть умолкнет тишина, пусть слышатся крики стрижей, и листья с шелестом трепещут в его синеве. Это будет ее рай.

* * *

Русские нашли ее на рассвете. Сашка была отправлена в госпиталь, а после выздоровления — в детский дом. На 11-летнюю Александру, которая была найдена почти в центре боевых действий и теперь даже не могла вспомнить своей фамилии, сбежался посмотреть весь детдом.

Несмотря на поиски, следов родителей девочки обнаружить не удалось. К удивлению воспитателей, Александра отнеслась к этому спокойно. Эту новость ей сообщили летом 1943-го. Сашка помнила, что в тот день кузнечики сошли с ума. Они пели. Они стрекотали в сумасшедшей радости, заражая этой радостью Сашку, и не обращали внимания на то, что поляна, на которой они живут, зажата между двумя мрачными кирпичными корпусами детского дома, а по дороге мимо то и дело с ревом проносятся военные грузовики.

Кузнечики пели радость жизни. Они пели высокое знойное небо, качающиеся листья берез, душный запах клевера, шелковый шелест травы и тяжелые капли дождя. Они пели себя и свою радость. Потому-то Сашка и была спокойна. Она знала, что теперь, когда умолкла тишина, впереди у нее целая жизнь. И она обязательно ответит на самый главный вопрос. За всех, кто заблудился.