1.1. «Социологический детерминизм»

К разделу, в который входит глава «Социологический детерминизм у Маркса» и который называется «Метод Маркса», Карл Поппер поместил в качестве эпиграфа высказывание Уолтера Липмана. Мне представляется, что этот эпиграф использован Поппером для того, чтобы показать: главное в марксистской теории — это не собственно строгое исследование практических процессов, а некоторое «нетерпение сердца», некоторый нравственный императив (кстати, в разделе, посвященном трактовке Марксом морали, Поппер этот вывод подтверждает; в этом смысле у Поппера начало и конец его понимания марксистской теории совпадают: это утверждение, что нравственный императив — главное в марксизме). Мне кажется, данный тезис требует принципиальной критики, поскольку и сам Маркс, и его последователи постоянно подчеркивали, что основная задача его работы — это исследование фактических процессов, их противоречий, их развития, их законов. Кстати, сам Поппер понимает, что именно таков метод Маркса и такова основная отличительная черта его теории. Понимает, но тем не менее не принимает, считая, что сам Маркс лукавит и что последователи Маркса не правы в такой трактовке марксизма.

Давайте посмотрим, насколько справедливы эти утверждения. Прежде всего, надо отдать должное: свою тринадцатую главу «Социологический детерминизм Маркса» Карл Поппер начинаете многочисленных комплиментов в адрес марксизма и самого Маркса.

Но после этого он ставит вопрос — зачем же все-таки критиковать Маркса?

«Несмотря на все его несомненные достоинства, я считаю Маркса ложным пророком. Он был пророком, указавшим направление движения истории, и его пророчества не сбылись. Однако я обвиняю его прежде всего в другом. Намного важнее, что он ввел в заблуждение множество интеллигентных людей, поверивших, что историческое пророчество — это научный способ подхода к общественным проблемам. Маркс ответственен за опустошающее воздействие историцистского метода мышления на тех люден, которые хотели защищать принципы открытого общества» (с. 98–99) [3]

В этом положении, мне кажется, самое любопытное то, что Поппер приписывает Марксу. А приписывает он ему идеи, во-первых, пророчества, во-вторых, социологического детерминизма. Притом эти два понятия Поппер соединяет воедино и строит достаточно логичную конструкцию, в соответствии с которой марксизм представляет собой некоторое детерминистское объяснение истории, где законы общества и экономики определяют все и вся, а человек слепо подчинен этим законам; где действуют механические закономерности (Поппер не случайно их сравнивает с законами физики или механики). В этом смысле Маркс главной своей задачей, с точки зрения Поппера, видит пророчество, построенное на знании этих законов. Во многих случаях Карл Поппер специально подчеркивает, что для Маркса прогноз социалистической революции, будущего социалистического и коммунистического общества есть не просто некоторая утопия, а следствие его социологического детерминизма.

При этом Поппер отделяет этот социологический детерминизм Маркса и его историзм от своего собственного метода, который он косвенно обозначает как метод социальных технологий. Как мы увидим в дальнейшем, при трактовке понятий свободы, демократии и т. д. сам Поппер социологическому детерминизму Маркса и его историзму противопоставляет не что иное, как конструирование некоторых благопожеланий, исходя из абстрактных нравственных соображений, собственной трактовки понятия демократии и свободы и при повторении, фактически, основ модели социал-демократического (в более или менее правой его версии) устройства западного общества. Но я отвлекся.

Так что же такое все-таки марксизм — социологический детерминизм, предсказание пророка или реальная позитивная социальная теория? Понятно, что мне хотелось бы аргументировать второй вариант ответа на этот вопрос. Он достаточно известен в классическом марксизме. Более того, сам Маркс многократно настаивал на том, что он изучает процессы исторического развития общества, выявляет некоторые закономерности в этом развитии и лишь на этой базе делает прогнозы, причем он никогда не настаивал на том, что это «пророчество», а говорил именно о прогнозах, о возможных вариантах развития событий как потенциальном результате действия тех или других законов.

В чем же ключевая ошибка Поппера? (Я не боюсь этого слова — именно ошибка!) Прежде всего, он не видит в Марксовой трактовке истории ключевого противоречия (в позитивном смысле слова) между объективным ходом исторических процессов и активной ролью человека (как родового существа, представителя человеческого рода, пользуясь терминологией Маркса и Лукача). Трактовка человека как активного субъекта, творящего историю, для Карла Поппера остается за скобками марксизма. Между тем сама суть социальной теории, которую я здесь не просто защищаю, но стараюсь дополнительно развить и обосновать, состоит в понимании этой внутренней двойственности, в том, что объективные законы исторического развития не только действуют как тенденции, но и реализуются исключительно вследствие активной деятельности людей, их социальных групп, различных общественных субъектов, которые способны творить историю и творят историю. В этом противоречии ключ к пониманию теории истории и социального развития марксизма.

Вообще в этой связи хочется заметить, что Карл Поппер ухитрился во всей своей книге не увидеть того, что Маркс практически всегда и везде использует диалектический метод, что таким же образом действуют и его последователи. И это не случайно. Для Поппера понимание мира как диалектической системы остается недостижимой теоретической тонкостью. Он мыслит лишь в логике достаточно плоских формально-логических связей и доказательств. Более того, даже в рамках этой логики для Поппера остается закрытым понимание социальной теории марксизма как сложной системы категорий, состоящей из более простых и более сложных пластов, в которых происходит развертывание категорий от абстрактного к конкретному с постоянным обогащением и при этом с диалектической критикой предшествующих знаний. Такой взгляд на марксизм слишком сложен для Поппера. Он, как правило, пользуется наборами цитат и достаточно известными положениями из учебников, но никак не целостной теорией, которой и является марксизм. В этой связи я хотел бы оговориться, что предложенный во введении подход — анализ именно теории марксизма — потребует от нас обоснования достаточно спорного утверждения. Мы будем рассматривать марксистскую теорию (конечно, в первую очередь опираясь не только на работы самого Маркса) как достаточно сложную развивающуюся теоретическую парадигму: мы проследим и будем использовать воззрения как самого Маркса, так и его сподвижника Энгельса (причем в развитии от ранних работ через «Капитал» к серии политических документов, писем и работ конца 1870-1880-х гг.), далее к работам В. И. Ленина, Р. Люксембург (в их диалоге с К. Каутским и Э. Бернштейном), продолжая логику — работы Бухарина, Троцкого и далее, уже в послевоенный период, Д. Лукача и советских марксистов-шестидесятников. При этом мы оставим за скобками теоретическую интерпретацию марксизма Сталиным и выросших из сталинизма учебников обществоведения, издававшихся в СССР и других странах, лишь показывая на конкретных примерах, что Поппер зачастую воюет не с марксистской теорией как таковой, а с ее вульгарными извращениями. Хочу заметить, что и в рамках других теоретических доктрин также существуют работы отцов-основателей и их последующие вульгарные трактовки. Кстати, трактовки самого Карла Поппера располагаются где-то посередине между теоретиками либерализма и правой социал-демократией — с одной стороны, и их вульгарными пропагандистами — с другой. Поэтому, я думаю, он должен понимать такое различие, и в ряде случаев, как мы покажем ниже, он его понимает. Итак, что же такое социальный детерминизм Маркса — с точки зрения Карла Поппера — и что такое реальная философия истории социального развития для Маркса? Как это ни странно, в главах 13 и 14, где Карл Поппер разбирает социологический детерминизм Маркса и проблемы так называемой «автономии социологии», он не столько критикует, сколько излагает основные положения марксизма, сравнивая Маркса с Милем и, по сути дела, акцентируя лишь один тезис (о том, что поведение человека детерминировано социальными процессами), показывая исторические условия возникновения этого и связывая социологический детерминизм с условиями социальных революций и потрясений XIX в. В принципе такая связь является отнюдь не надуманной, да и само изложение Марксовой теории в этих главах, хотя и оставляет желать лучшего, в целом относительно близко к истине, за исключением существеннейшего «нюанса», о котором я уже говорил: фактически нигде Карл Поппер не отмечает того, что для Маркса история есть процесс, который, во-первых, люди творят сами и, во-вторых, процесс, в котором взаимодействуют различные противоречивые, сталкивающиеся между собой явления и законы. В результате действие этих процессов и законов носит, как сказал бы Маркс, статистический или вероятностный характер. Кстати, многие из своих законов он именно так и называл, и было написано немало работ, показывавших, что теория Маркса является именно такой. Впрочем, для нас не так важно установить, каково было мнение самого Маркса, сколько показать, что в современном творческом марксизме законы социально-исторического развития трактуются именно таким образом. И в этом смысле тезис Поппера («Люди, т. е. человеческая психика, потребности, надежды, страхи, ожидания, мотивы и стремления отдельных человеческих индивидуумов, если они вообще что-то значат, не столько творят свою социальную жизнь, сколько являются ее продуктом» — с. 111) следует считать попросту ошибочным.

Затем в своих рассуждениях Поппер идет дальше, и социальный детерминизм у него превращается в идею «экономического историзма». При этом он трактует его достаточно традиционным образом («Действительно, многие думают, что доктрина, согласно которой экономический мотив и, в особенности, классовый интерес являются движущими силами истории, составляет самое существо марксизма. Такую теорию принято называть „материалистической интерпретацией истории“, или „историческим материализмом“…» — с. 119). Впрочем, Карл Поппер все-таки понимает, что в перспективе Маркс видел возможность более активной роли субъекта («Маркс смотрел на людей-актеров на сцене истории, включая „больших“ актеров, как на простых марионеток, неумолимо подталкиваемых экономическими пружинами — историческими силами, над которыми у них нет никакой власти. Сцена истории, учил он, встроена в социальную систему, которая связывает нас всех и, следовательно, находится в „царстве необходимости“». В свое время марионетки уничтожат эту систему и вступят в «царство свободы» — с. 120).

Однако здесь происходит изрядная путаница в трактовке Поппером марксистской теории. Дело в том, что марксизм понимал активную роль субъектов, в том числе социальных сил, которые могут творить историю и творят историю, как антитезу «царству необходимости», действующую не только по ту сторону этого мира (в будущем коммунистическом обществе), но и в рамках мира отчуждения. Для Поппера же эта антитеза сводится к противопоставлению «царства необходимости» и «царства свободы» (надо отдать должное, мало кто из западных критиков марксизма вообще слышал про эти понятия и их трактовку Марксом). При этом переход к проблеме свободы у Поппера осуществляется при помощи цитаты Маркса о скачке из «царства необходимости» в «царство свободы» с довольно большим комментарием, который я хотел бы привести, включив и саму цитату Маркса, поскольку без этого будет непонятно последующее изложение.

«Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства». И он заканчивает этот отрывок практическим выводом, который ясно показывает, что его единственная цель — открыть одинаковый для всех людей путь в это нематериалистическое царство свободы: «Сокращение рабочего дня — основное условие». По моему мнению, приведенный отрывок не оставляет никаких сомнений относительно того, что я назвал практическим дуализмом Марксова взгляда на жизнь. Вместе с Гегелем Маркс считал, что свобода является целью исторического развития. Однако он признавал, что мы не являемся чисто духовными существами, что мы не обладаем ни полной свободой, ни способностью когда-либо достичь ее, что мы всегда будем не в состоянии целиком освободить себя от необходимых условий нашего метаболизма и, следовательно, от производительного труда. Все, чего мы можем достигнуть, — это улучшить тяжелейшие и недостойные условия труда, сделать их более достойными человека, уравнять их и уменьшить объем тяжелой работы до такого уровня, чтобы мы все могли быть свободны какую-то часть нашей жизни. Я считаю, что это и есть центральная идея Марксова «взгляда на жизнь» — центральная в том числе и потому, что мне она кажется наиболее влиятельной из всех его идей. «Эту центральную идею марксизма следует соединить с методологическим детерминизмом Маркса, который мы обсуждали ранее» (с. 123).

Из этого тезиса, соединяя его с идеей методологии социального детерминизма, Поппер делает вывод, что научные процессы, познающие мир, возможны только в рамках «царства необходимости» и что это «царство» — материальный мир, а «царство свободы» (будущее общество) — это мир идеальный; и в этом смысле Маркс, будучи вроде бы материалистом, в то же время в трактовке будущего общества переходит (по Попперу) на идеалистические позиции. Иными словами, оппозиция свободы человека и его детерминистской зависимости от общества («необходимости») Поппером трактуется как оппозиция «царства необходимости» и «царства свободы». При этом он использует термины самого Маркса. В подтверждение приведу еще одну цитату:

«Однако было бы совершенно неправильно отождествлять Марксов экономизм с тем видом материализма, который подразумевает уничижительное отношение к человеческой духовной жизни. Марксово видение „царства свободы“, т. е. частичного, но равного освобождения людей от пут их материальной природы, можно, скорее, охарактеризовать как идеалистическое» (с. 124).

Критика Поппером этой идеи Маркса представляет для меня некоторые затруднения. И не столько потому, что трудно опровергнуть подход Поппера, сколько потому, что трудно критиковать абсолютно неточное, существенно искажающее суть дела представление.

Для марксизма суть отношений в рамках «царства необходимости» составляет господство отчужденных, довлеющих над человеком социальных сил — таких, как разделение труда, господствующая система производственных отношений, классы, господствующая идеология и мораль. При этом, как уже говорилось, люди не только способны активно выбирать свое место в обществе, но и осуществляют в различных формах противодействие силам отчуждения — индивидуальный протест, социальные реформы и революции, которые человечество осуществляло на протяжении всей эволюции «царства необходимости», а отнюдь не только в условиях его потенциального краха и перехода к «царству свободы».

Точно так же и «царство свободы» трактуется Марксом не как мир идей, и уж тем паче не в идеалистическом плане, а как новый тип материальных, социальных отношений. — таких отношений, при которых люди освобождаются от власти отчуждения и начинают действовать как активные деятельностные субъекты. Кстати, Поппер во многих случаях понимает, что для Маркса человек есть активный субъект, и даже обвиняет его в активизме, что плохо вяжется с его же трактовкой марксизма как жесткого социального детерминизма. Но я уже отмечал, что у критикуемого нами автора в его размышлениях о марксизме встречается немало плоских противоречий.

Итак, «царство свободы» для марксизма есть мир деятельности, преимущественно носящей творческий характер. Это мир реальных материальных общественных отношений между людьми по поводу этой деятельности, но отношений, которые носят неотчужденный характер. Более того, Маркс замечает, что «царство свободы» может развиваться лишь в диалектической связи с материальным производством. И хотя оно лежит по ту сторону последнего, но расцвести может только на нем как на своем экономическом базисе. Следовательно, суть проблемы перехода из «царства необходимости» к «царству свободы» в марксизме не в том, что в первом случае действуют жесткие законы социально-экономического детерминизма, а во втором мы перемещаемся в мир идеалистической свободы человека и его способности творить все, что он хочет, вне зависимости от объективных материальных условий. Речь идет о двух типах обществ, двух типах социальной логики (свободы и не-свободы) человека. В рамках первого, «царства необходимости», господствуют отношения отчуждения; и человек лишь в качестве альтернативы может проявлять свою активную деятельностную функцию и бороться за продвижение к новым общественным отношениям, будь то, например, переход от феодального к буржуазному обществу или будущая социалистическая революция. Во втором, «царстве свободы», складываются отношения, которые Маркс назвал свободной ассоциацией, но ассоциацией работающей, ассоциацией практически действующих людей (причем развивающейся на базе новых, но все-таки экономических производственных отношений и процессов).

В этой связи мне хотелось бы в качестве небольшого дополнения включить в этот текст фрагмент о марксистской трактовке отчуждения. Я написал его для другой книги — «Критический марксизм. Продолжение дискуссий». Изрядная часть этой книги посвящена как раз развитию многих положений марксизма, и я буду к ней апеллировать в тех случаях, когда речь пойдет о позитивной аргументации в противовес положениям Поппера. Но в данном случае мне представляется крайне важным использовать этот фрагмент, поскольку понятия «отчуждение» для Поппера не существует (хотя я плохо себе представляю, как может автор, знакомый не только с работами самого Маркса, но и с марксистами XX в., в частности, с Лукачем и его последователями, не видеть и не понимать проблемы отчуждения). Хочу напомнить, что в 1960-е гг. на Западе вышел целый ряд работ, в которых тщательно и детально проанализирована Марксова концепция отчуждения (работы Б. Оллмана, И. Месароша и др.). И Поппер, который писал свою книгу практически на протяжении всей второй половины XX в., делал к ней много дополнений, примечаний и т. п., вполне мог бы хотя бы обратить внимание на эти известнейшие работы марксистов (я уже не говорю о советских авторах, таких как М. Лифшиц и Э. Ильенков). Все они практически не оставляют камня на камне от обвинений Маркса в социальном детерминизме. Эти работы позволяют понять, что отчуждение — это принципиально важное для последующего исследования понятие, поэтому остановимся на его рассмотрении подробнее, опираясь на широко известные положения гегелевско-марксистской традиции.

Последняя приводит к пониманию отчуждения как мира, в котором сущностные силы человека как родового существа, осуществляющего преобразование природы и общества в соответствии с познанными законами их развития, стали чуждыми для подавляющего большинства членов общества. Они как бы «присвоены» господствующей социальной системой и лежащими на ее поверхности превращенными формами, имеющими видимость вещи, института (типичный пример — деньги как вещь, подчиняющая себе человека).

Собственные качества и способности Человека-творца истории (цели и средства, процесс и плоды его деятельности, его чувства и отношения к другим людям) превращаются в мир внешних, чуждых, неподвластных человеку и непознаваемых им социальных сил. Эти социальные силы — разделение труда и отношения эксплуатации, государство и традиция, денежный фетишизм и религия — как бы присваивают человеческие качества и тем самым превращают Человека-творца в функцию и раба данных внеличностных сил.

Отношения отчуждения характерны для всех уровней социальной жизни — материально-технологического (разделение труда и превращение человека в частичного работника, подчиненного в своей деятельности той или иной технологической системе), социально-экономического (человек как функция капитала, рынка), политического и идеологического.

Результатом (и предпосылкой нового витка воспроизводства отчуждения) становится самоотчуждение человека: жизнь, в которой индивид сам себя воспринимает как функцию внешнего мира.

Данный мир — мир отчуждения — именно как бы передает человеческие качества внешним социальным силам (например, кусочку бумаги с водяными знаками). Как бы — именно потому, что на самом деле этот мир кривых социальных зеркал создан самими людьми в силу главным образом объективных причин. Но в силу тех же самых причин только уродливые фигурки Зазеркалья и их кривлянье (делание денег, карьеры и т. п. как самоцель) воспринимаются нами как единственно реальный и естественный мир (вспомните, читатель, на удивление точный образ сказки о голом короле). Более того, в мире отчуждения мы, как правило, не можем жить и развиваться вне этих отчужденных социальных механизмов — разделения труда и эксплуатации, рынка и государства…

Повторю: мы сами своей жизнью создаем эту видимость творения социального распорядка и самой истории не людьми, а внешними силами, но иначе мы не могли бы жить и развиваться в эпоху «предыстории» (по Марксу). При этом отчуждению всегда противостоит социальное творчество — актуальная способность Человека непосредственно творить историю. В силу этого для предыстории всегда характерна определенная мера отчуждения, власть которого никогда не была абсолютной.

* * *

Весьма интересным представляется раздел труда Карла Поппера, посвященный проблеме классов и классовой борьбы. При этом, однако, следует сказать, что переход от социально-экономического детерминизма и так называемого экономического историзма к проблеме классов осуществляется Поппером фактически без учета ключевого пласта в марксистской трактовке общественных отношений, а именно — системы производственных отношений всякого общества («потеря» этого пласта общественной жизни вообще очень типична для не-марксистов и поверхностных критиков марксизма). Впрочем, пару раз Поппер упоминает о том, что для марксизма существует связь в развитии производительных сил и производственных отношений; по сути же дела, к анализу производственных отношений он не обращается вообще или обращается только по очень конкретным поводам. Даже понятия стоимости, прибавочной стоимости и накопления он рассматривает, скорее, как некоторые механизмы функционирования экономики, а не как социально-экономические отношения, структурирующие капиталистическое общество. В качестве примера такого подхода Поппера я приведу его критику экономического детерминизма:

«Некоторое знание экономических условий может внести значительный вклад, к примеру, в историю развития математических проблем, но знание самих проблем математики значительно более важно для этой цели. Действительно, можно написать очень хорошую историю развития математических проблем, вообще не ссылаясь на их „экономические основания“ (По моему мнению, „экономические условия“ или „общественные отношения“ в науке являются темами, в которых легко переборщить и которые легко перерождаются в банальность.)» (с. 127).

Эти положения показывают, что Поппер фактически сводит детерминацию социальных процессов экономическими условиями к очень прямолинейной схеме: определенный тип средств производства должен определять практически все явления, происходящие в обществе. Такой взгляд, как я уже говорил, иллюстрирует неспособность критиков марксизма (из числа его противников, а не тех, кто хочет использовать критику марксизма для его диалектического развития) к пониманию общества как сложной взаимосвязанной системы отношений.

В этой связи позволю себе три замечания. Первое касается сложности социальных систем в их марксистской интерпретации. Для Маркса общественная структура включает в себя не только экономический базис и некоторую социальную надстройку. Сама система отношений экономической жизни для Маркса крайне многослойна, а уж если мы включим сюда и многочисленные работы творческих марксистов по проблемам способа производства, общественно-экономической формации и их исторического развития, то картина предстанет достаточно многогранной и сложной. Лишь в рамках такой многогранной и сложной картины можно говорить о том, что экономические условия являются детерминантом по отношению к другим социальным процессам.

Посмотрим внимательнее на этот пункт, поскольку он будет важен для критики многих других воззрений Поппера. Уже сами производительные силы для Маркса и для марксистов — сложные структуры, в которые входят не только материальные факторы производства, но и определенный тип технологий, а также, что особенно важно и что практически полностью игнорирует Поппер, — человек и его деятельностные способности. Такая трактовка производительных сил фактически недоступна для критиков марксизма. И это не случайно, как не случайно и то, что они не видят в понимании человека многослойного социального субъекта, который действует сознательно и на уровне производительных сил, в трудовом процессе (отчуждение в том и состоит, что родовая сущность человека, его активная деятельностная и субъектная природа в труде от него отчуждается вследствие разделения труда и других господствующих технологических отношений; это одна из важнейших черт отчуждения).

Начав с производительных сил, мы показали, что они включают не только некоторые материальные условия производства, но и человека. Добавив сюда определенный тип отношения общества и природы, мы получим лишь первые простейшие представления о производительных силах, в которые должны включаться также и наука, и многие другие факторы, остающиеся за бортом трактовки марксизма Поппером. А без этого правильно понять марксистский «экономический детерминизм» невозможно. Во всяком случае, без этого невозможно понять суть марксистской концепции взаимодействия экономических и надстроечных социальных факторов.

Далее. Экономическая система включает в себя производственные отношения. Это сложный комплекс объективных отношений людей в процессе производства, который включает, во-первых, определенный способ координации, т. е. определенную форму связи производителей и потребителей. Этой формой может быть и натуральное хозяйство, и товарный обмен, и форма координации, использующая государственное регулирование, и другие экономические отношения.

Следующий пласт производственных отношений — это, во-вторых, отношения присвоения и отчуждения средств производства, которые проявляются как отношения собственности. Последние могут скрывать (и в мире отчуждения скрывают) различные отношения эксплуатации. При этом формы собственности, которые могут камуфлировать, искажать содержание (отношения соединения работника со средствами производства), многообразны, различны и исторически изменчивы, что также есть важнейший фактор социальной теории марксизма.

Отношения собственности, в-третьих, проявляются в сложном комплексе отношений распределения и перераспределения доходов, отношений воспроизводства, механизмов функционирования экономики и т. д.

Но этим не исчерпываются производственные отношения. Они проявляют себя как определенная система институтов (организационно-экономических форм и правил), проведение той или иной экономической политики государством и иными общественными субъектами (в современных условиях это могут быть надгосударственные образования, социальные движения и т. д.).

После этого мы переходим в область социально-классовых отношений и лишь затем попадаем в область надстройки, определяемой в конечном итоге базисом, т. е. экономическими отношениями во всем их комплексе, который я здесь очень коротко обрисовал. Только с учетом всего этого комплекса отношений мы можем говорить о социальной детерминации мотиваций, ценностей и действий общественных групп и людей.

В этой связи считать, подобно Попперу, что математика и ее развитие или конкретные формы отношений в социальной сфере (Поппер приводит такие примеры, как войны или противоречия между государством и церковью) напрямую зависят от тех или других средств производства, — наивность, граничащая с грубыми ошибками. На самом деле та же математика, т. е. наука, с точки зрения марксизма, является одной из производительных сил общества.

Непонимание этого Поппером можно было бы приписать его незнанию марксизма, но, мне кажется, здесь присутствует и другое намерение. Карл Поппер, как и большинство других критиков-ученых, искренне стремится оглупить марксизм. При этом оба слова здесь существенны: «искренне» и «оглупить». Искренне — поскольку ему хочется считать марксизм достаточно примитивной теорией. Хочется, несмотря на свое невольное уважение к марксизму и пробивающееся понимание всей глубины этой доктрины. Примеры этого рассеяны по всей книге. Непонимание же связано с тем, что Карл Поппер, как и большинство других исследователей, не владеющих диалектическим методом (связанным с анализом противоречий), не владеющих методом системным (предполагающим исследование сложного комплекса многоуровневых отношений), не умеющих различать форму и содержание, формально общие и содержательно общие явления, не может понять марксизм. Отсюда такое, я бы сказал, «естественное» для критиков марксизма сочетание искреннего желания его оглупить с внутренней и непреодолимой неспособностью понять многие тезисы марксизма. При этом проблема, еще раз подчеркну, именно в подчиненности определенной парадигме, типу мышления, не случайно вырастающему из социальной позиции ученого. Но на эту тему мы поразмышляем позже.

Второе замечание. В марксизме всегда присутствовало понимание диалектики взаимодействия производительных сил и производственных отношений. Последнее означает, что не только производительные силы вызывают определенные изменения в системе социально-экономических отношений, но и социально-экономические отношения могут активно воздействовать на развитие производительных сил. При этом к числу достаточно известных тезисов относится то, что в рамках стабильно развивающегося на адекватном материально-техническом базисе общества производственные отношения в определенной мере обеспечивают стимулы для развития производительных сил. Эта мера различна для различных обществ. В добуржуазных системах стимулы развития производительных сил были относительно невелики. Отношения капитала, конкуренции, вызывающие необходимость извлечения избыточной и относительной прибавочной стоимости, создают достаточно мощные стимулы для развития производительных сил (и вместе с тем противоречия, препятствия на пути их развития).

Что же касается определяющего воздействия производительных сил на производственные отношения, то Маркс показывал, что, во-первых, это воздействие носит не прямолинейный характер, и, во-вторых, лишь на определенной стадии, когда производственные отношения становятся оковами для развития производительных сил, требуют их смены. Последнее касается не только качественных изменений в обществе, но и изменений внутри определенной социально-экономической системы.

Карл Поппер лишь однажды упоминает взаимодействие производительных сил и производственных отношений, причем он видит только одну сторону этой диалектики, а именно: ту, где производственные отношения должны быть изменены, когда развились производительные силы. Но использует он данный тезис исключительно для того, чтобы показать, что революция в России в 1917 г. произошла в нарушение законов марксизма. К этому вопросу мы еще вернемся, здесь же подчеркнем, что взаимодействие производительных сил и производственных отношений носит именно диалектический характер, что прекрасно показано Марксом на примере формального и реального подчинения труда капиталу. Этот пласт марксизма Поппер не заметил вообще, между тем здесь не только раскрытое взаимодействие производительных сил и производственных отношений, то, как это взаимодействие влияет на человека, его трудовую деятельность, но и многие содержательные стороны отношения эксплуатации, которые он понимает крайне прямолинейно, о чем мы скажем ниже.

Пожалуй, единственным серьезным моментом критики Поппером Марксовой теории политики является то, что революция в России произошла, что называется, «не по „Капиталу“». Эта формулировка принадлежит не Попперу, а Антонио Грамши, написавшем сразу после совершения социалистической революции статью с таким названием. Она опубликована на русском языке единственный раз в журнале «Альтернативы» (1998. № 3). Грамши и большинство марксистов в России, включая Ленина, Троцкого и их сподвижников, прекрасно понимали, что они совершают революцию не вследствие следования марксистским теориям, а исходя из реальных объективных обстоятельств, а именно: взрыва перенакопленного потенциала противоречий, социально-классовых антагонизмов, которые в России дошли до критической точки. Более того, Россия в этом случае явилась наиболее социально напряженным регионом общемировых противоречий эпохи империализма и Первой мировой войны. Поэтому перед большевиками в России стоял вопрос не о том, совершать или не совершать революцию, перед ними был выбор: помочь реально начавшемуся социальному творчеству масс, войти в конструктивное русло, насколько это будет возможно, — или предать его.

Для Поппера же самодеятельность масс, их социальная активность есть «терра инкогнита». Он не видит сути этих процессов, в лучшем случае считая их бунтом. Но именно эти процессы привели к огромным изменениям в обществе, и никаких чаемых им социал-демократических моделей не существовало бы, если бы граждане не поднимались сами на борьбу за изменение этого мира. Я не считаю, что война Севера и Юга была прежде всего войной за освобождение рабов, но что такая тенденция была — это факт.

Если бы рабы не боролись за свои права не только в древнем мире, но и в США в XVIII–XIX вв., и им бы не помогали белые граждане, которые считали необходимым покончить с этим рабством; если бы не серии буржуазных революций; если бы не мощная антиколониальная борьба в странах Третьего мира и т. д. и т. п., современный мир был бы совсем иным. И социал-демократические партии не победили бы в развитых странах после Второй мировой войны, если бы не мощнейшая антифашистская борьба и многие другие процессы, которые мы называем «социальным творчеством масс» (подробнее об этом в заключительной части книги, посвященной позитивной марксистской трактовке таких ключевых понятий, как социальное освобождение и ассоциированное социальное творчество).

Понимая, что революция происходит не по «Капиталу», тем не менее большевики поддержали этот революционный взрыв и постарались направить его в позитивное русло.

Здесь мы вновь обретаем контраргумент против утверждения Поппера о том, что марксизм пренебрегает политикой. Марксизм считает политику в конечном итоге надстройкой, зависимой от деятельности социально-экономических сил. Но реальная связь оказалась сложнее и диалектичнее. С одной стороны, этот взрыв, действительно, был продуктом мощнейших социально-экономических противоречий, вызванных Первой мировой войной, а в России — чудовищно неэффективной и социально несправедливой моделью военно-феодального империализма (впрочем, Поппер и сам достаточно критично относится к российскому прошлому — к Российской империи). Именно эти противоречия и вызвали взрыв в тех условиях, когда еще ни производительные силы, ни производственные отношения не дозрели до социалистического переворота.

Именно в силу этого возникла ситуация, когда политика опережала экономическое развитие, и ничего невозможного, с точки зрения марксистской диалектики взаимоотношений базиса и надстройки, в этом нет. Вопрос в другом — в том, что в этих условиях, во-первых, существовала и, к сожалению, реализовалась угроза вырождения революции, о чем неоднократно писали еще Маркс и Энгельс, анализируя реставрационные процессы во Франции («18 брюмера Луи Бонапарта»). Итак, критика Поппера «работает» только против одного — против жесткой однозначной догматической трактовки марксистского положения о том, что качественная смена способов производства происходит тогда, когда производительные силы требуют замены одних производственных отношений другими. В случае с Россией произошло иначе. Революция возникла, прежде всего, как социально-политическая, что и привело во многом к вырождению (мутации) социалистического строительства в нашей стране и вызвало необходимость в ускоренной модернизации, т. е. «подгонке» производительных сил под производственные отношения.

Попутно замечу: уже акцентированное мной выше непонимание Поппером диалектики производительных сил и производственных отношений, показанной Марксом в «Капитале» в разделе, посвященном формальному и реальному подчинению труда капиталу, можно использовать и для объяснения противоречий «реального социализма». В самом деле: Маркс показал в «Капитале», что буржуазные производственные отношения возникают тогда, когда производительные силы еще не адекватны новому обществу, они возникают (вследствие радикальных революционных социальных подвижек) как бы «на вырост», в условиях формального подчинения труда капиталу. Победа нового капиталистического строя является в этих условиях непрочной, он возникает, скорее, как следствие разрешения политических противоречий. Например, в Нидерландах ренессансная буржуазная революция увенчалась победой, и в дальнейшем эта страна проходила индустриализацию уже в рамках буржуазной системы, а в Италии ренессансные интенции, едва ли не более мощные, чем в Нидерландах, обернулись поражением и реставрацией феодализма. Эти процессы были хорошо известны Марксу, и он многократно об этом писал. Поэтому нельзя сводить весь марксизм к одной фразе из предисловия к «Критике политической экономии». Действительная диалектика гораздо богаче, и это многократно и подробно было описано в работах, выросших из «Капитала» Маркса, его экономических рукописей, работ Энгельса и других марксистов.

Поппер делает огромную ошибку, когда де-факто не хочет анализировать марксизм как живую творческую науку, развивающуюся и в рамках теории самого Маркса, и в последующие годы. Ему приходится это делать в ряде случаев, обращаясь к работам Ленина, но, к сожалению, это чисто фрагментарные обращения, которые не избавляют его от крайне ограниченной трактовки марксизма на уровне набора цитат и ряда достаточно традиционных, кочующих из учебника в учебник, положений.

Третье замечание. В марксизме существенно, что взаимодействие экономических отношений и надстройки (политики, социально-духовной сферы) также носит диалектический характер и предполагает обратное влияние политики. В многих работах Маркса, посвященных анализу конкретных социально-исторических проблем (его заметки по поводу Индии и России, работы «18 брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции»), прекрасно показано это обратное влияние, объяснено, как оно вписывается в социальную доктрину марксизма. Потому, как представляется, очевидно, что прямолинейная трактовка марксизма как теории экономического детерминизма есть грубая ошибка. Кстати, в одном из мест и сам Карл Поппер замечает, что грубая, экономически детерминистская трактовка марксизма есть его вульгаризация, и в этом смысле даже пытается различить вульгарный экономический детерминизм и работы самого Маркса. Но в дальнейшем он сбивается на трактовку марксизма в духе вульгарного экономического детерминизма, от чего он сам же отмежевался в самом начале. Но эти противоречия, к сожалению, есть неизбежная часть работы Карла Поппера, за что его можно и должно критиковать.

 

1.2. Классовая борьба

Перейдем к трактовке Карлом Поппером марксистской теории классов и классовой борьбы. Здесь тоже проявляет себя в полной мере стремление к упрощенной трактовке марксизма, к его примитивизации. Так, автор чуть ли не на каждой второй странице текста, и не только в этой главе, использует знаменитый тезис Маркса о том, что классовая борьба определяет историю современных обществ. Любому марксисту, в том числе студенту, сдававшему экзамен в советских вузах, известно, что это положение Маркса не является единственным, определяющим социальную доктрину марксизма, и более того — будучи вырвано из контекста, оно передает эту доктрину искаженно (механизм манипулирования произвольно выбранными цитатами хорошо известен).

Для марксизма социально-классовая структура есть, во-первых, исторически развивающийся феномен; во-вторых, классовая борьба для него есть проявление исторически развивающихся систем социально-экономических отношений; в-третьих, марксизм всякий раз показывал возможность и конкретные направления обратного влияния надстройки на базис (мы к этому вопросу еще вернемся в связи с анализом попперовской критики Марксовой теории политики).

Во всех этих случаях существенно, что для Маркса классовая борьба есть лишь один из компонентов сложной системы социально-экономических и социально-политических противоречий. При этом социальная структура общества с точки зрения марксизма, в том числе и самого Маркса, если смотреть не только на одну или две цитаты из «Манифеста компартии» и «Гражданской войны во Франции», отнюдь не сводится к классовой структуре. Не могу в этой связи удержаться от одного замечания. Маркс, вслед за ним Ленин и многие другие марксисты специально подчеркивали, что открытие классовой борьбы как одного из важнейших феноменов общественного развития — заслуга не Маркса, а французских гуманистов эпохи Просвещения и ученых, исследовавших общество задолго до Маркса. В этом смысле Маркс считал своей заслугой только то, что он показал, как борьба классов ведет к возникновению нового общества. Но этот вопрос требует особой трактовки.

Важное место среди основных положений Марксова «исторического материализма» занимает принадлежащее Марксу и Энгельсу высказывание: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». Направленность этого высказывания совершенно ясна. Это высказывание говорит о том, что историю движет и судьбы людские определяет борьба классов, а не борьба наций (в противоположность взглядам Гегеля и большинства историков). Согласно этой концепции, причины исторического развития, в том числе и войн между народами, следует искать в классовых, а не в национальных интересах, которые в действительности представляют собой лишь интересы правящего класса нации.

«Одна из опасных сторон анализируемой марксовой формулы заключается в том, что если принимать ее всерьез, то она приводит марксистов к ложному пониманию всех политических конфликтов как борьбы между эксплуатируемыми и эксплуататорами (а также как попыток скрыть „реальную проблему“, т. е. подспудный классовый конфликт)» (с. 137).

Это положение показывает, что Карл Поппер приписывает марксизму стремление выдать всю историю человеческих отношений, включая, прежде всего, социально-политическую сферу, за проявление классовой борьбы. Он критикует марксизм за то, что при таком подходе будет необходимо практически все войны на протяжении всего исторического развития человечества трактовать как проявление борьбы угнетателей и угнетенных; что таким же образом надо будет объяснять противоречия между церковью и государством в добуржуазную эпоху. Более того, он даже пытается найти какие-то положения марксистов, которые пытались объяснить Первую мировую войну как прямое проявление противоречий между угнетенными и угнетающими социально-классовыми структурами. Я не знаю, действительно ли были такие марксисты, которые объясняли Первую мировую войну как войну между «хорошими» и «плохими», угнетающими и угнетенными нациями. Я знаком с другими работами и Ленина, и Розы Люксембург, и их многочисленных последователей, которые показали природу Первой мировой войны, раскрыли ее как продукт противоречий между империалистическими державами.

Данное положение является для меня поводом продемонстрировать всю плоскость попперовской трактовки марксизма. Дело в том, что марксизм, как уже отмечалось, классовую борьбу видит как один из компонентов сложной социальной структуры общества. В частности, для того, чтобы объяснить природу Первой мировой войны (как одно из следствий анализа империализма), такой марксист, как Ленин (думаю, Поппер не будет спорить, что Ленин — один из наиболее жестких и последовательных марксистов; может быть, даже чересчур жестких и радикальных, как пишет сам этот автор в «Ульянове») провел комплексную систему исследований. Это, во-первых, анализ социально-экономических отношений капитализма, порождающих на определенном этапе своего развития новые отношения в рамках прежней системы, а именно: появление монополий, финансового капитала, отношения колониализма, которые вписываются в общую концепцию империализма (в этом смысле Ленин опирается на работы Гильфердинга, Каутского, Гобсона и других авторов, они, — не будучи правоверными марксистами, — отразили эти явления как объективные процессы). Во-вторых, В. И.Ленину (а также Розе Люксембург и другим марксистам) удалось показать, что из экономических противоречий классического капитализма теоретически может быть выведена необходимость появления империализма, и что эта историческая стадия неслучайна. В-третьих, из этой трактовки империализма как социально-экономической системы выводится новая расстановка социально-классовых сил и делается вывод об обострении борьбы между империалистическими державами. И лишь на этой базе дается объяснение природы Первой мировой войны. Я не хочу пересказывать всю эту логическую цепочку, но какова она, знает любой студент, усвоивший основы марксизма-ленинизма, не говоря уже о человеке, всерьез изучавшем марксистскую теорию.

Что касается добуржуазных формаций, то в работах Маркса, посвященных проблемам азиатского способа производства, и в работах его последователей, посвященных добуржуазным формациям, было показано, что социально-классовая структура этих обществ отнюдь не так ясна и кристально прозрачна, как социально-классовая структура капитализма (кстати, она в марксистской трактовке тоже далеко не столь примитивна, как это приписывает Марксу Поппер). В этих работах было показано, что (опять-таки отметим историзм классовых отношений Марксовой, а не попперовской трактовки) эти общества возникают как особый тип экономических, социальных и общественных отношений, и они отличаются по своей анатомии, по своей структуре от отношений капитализма. Так, структура азиатской деспотии была детерминирована тем, что государство врастало в экономику. Почему и как это происходило — Маркс показал, сделав целый ряд наблюдений, демонстрирующих, какой могла быть социальная структура этих обществ и каковы могли быть и были конфликты в этих обществах. Что касается античных и феодальных обществ, то в знаменитом отрывке в Экономико-философских рукописях 1857–1859 гг., касающемся трактовки добуржуазных отношений, Маркс показал, какие специфические противоречия в социальной сфере, обусловленные и экономическими, и другими феноменами, вырастали при этих системах. Последующие работы марксистов существенно углубили эту трактовку.

Иными словами, историзм Маркса предполагает не попытку подведения всех явлений, которые происходят в мире, под одну цитату о классовой борьбе, при примитивном понимании последней как исключительно отношений угнетенных и угнетателей, а понимание того, что классовая борьба есть ключевой (выражаясь гегелевским языком — сущностный) пласт социальных отношений в обществе. Но именно сущностный и именно социальных отношений в обществе, а отнюдь не всех пластов экономической, социальной, политической и духовной системы общества.

Такой подход к трактовке классовой борьбы в книге Поппера требует от нас небольшого отступления, в котором я прокомментирую проблему выделения сущности и явления. Для Поппера различение сущности и явления остается в большинстве случаев тайной за семью печатями. Он понимает науку скорее всего как фиксацию и описание явлений. Даже их систематизация часто выходит за рамки его научного метода, поскольку практически нигде в своих позитивных размышлениях (а он предлагает и программы спасения человечества, и трактовку демократии, и понимание свободы) Поппер не начинает с предложения системного взгляда, с выделения критерия типологизации, систематизации, построения определенной иерархии объектов и т. д. Я уже не говорю о том, чтобы использовать системный метод для различения явления и его глубинных основ.

Для Поппера более всего характерно выделение формально общих признаков там, где он вообще задается проблемой выделения общего, а не просто описания некоторых явлений. Вспоминая знаменитую критику Энгельсом такого рода филистерской «науки», я бы сказал, что он находит, прежде всего, общее между ежом и половой щеткой на основании того, что и у того и у другого есть щетина; а единство ежа и человека как животных, хотя и принадлежащих к разным видам, для него остается неизвестным. Для марксизма же суть состоит в выделении глубинных основ единства тех или других явлений. В примере с ежом и человеком это обнаружение их единой генетической основы как двух представителей животного мира. Приведем и другой пример.

Маркс показывает, что родовая сущность человека состоит в активной субъектной деятельности, где человек осуществляет и целеполагание, и использование средств производства, и присвоение продукта труда. Но это именно родовая, генетическая сущность человека, которая в конкретных исторических условиях проявляет себя всякий раз по-иному, в том числе и в прямо противоположных, как бы отрицающих свое содержание формах. Для этого Маркс использует понятие превращенной формы (форма, создающая видимость содержания, противоположного тому, которое есть на самом деле). Так, в мире отчуждения человеческая деятельность проявляется превратно по отношению к своей родовой сущности. Эта деятельность, как правило, происходит в условиях разделения труда, когда тот или иной конкретный индивид выполняет лишь частичную функцию. Если мы посмотрим на наемного рабочего в условиях конвейерной технологии (типичного работника XX в.), то увидим, что он выполняет механические функции, а целеполагание лежит за пределами его деятельности и осуществляется конструктором, инженером, руководителем производства. От такого работника отчуждены средства производства: он не является их собственником, он не присваивает их экономически; от него отделен результат его труда, а получает он лишь компенсацию стоимости своей рабочей силы. Тем не менее наемный работник на конвейере — это человек, и он реализует свою родовую сущность в превратной, отчужденной форме.

Для тех, кто не способен понять эту диалектику, дальнейшее объяснение будет крайне сложным, но я не хочу повторять учебники марксизма, которые показывали, как именно и почему осуществляется такое превращение. Без понимания диалектики содержания превращенных форм марксизм понять невозможно, и его трактовка получается вульгарной и выворачивающей его основные положения наизнанку.

Точно так же происходит и с трактовкой классов. Для Маркса классовая борьба — сущностная характеристика, которая может проявляться в самых различных формах конкретных исторических обществ. В добуржуазных обществах, когда классы еще только возникали, она проявляется в зародышевом виде. В постклассическом капитализме, прошедшем через империализм, современные стадии социал-демократии, либерализма, а сейчас уже и глобализации, она будет проявлять себя, напротив, в очень сложных, многообразных формах (здесь связь и различие между сущностью — классовой борьбой пролетариата и буржуазии — и явлением — социальной структурой современного капитализма — такие же, как между желудем и старым дубом, из него выросшим). И от этого сущностная трактовка классовой борьбы как явления, определяющего ключевые противоречия мира отчуждения, отнюдь не исчезает. В самом деле, если посмотреть на историю нового времени (даже в том виде, как ее характеризует Поппер), то фактически столкновение социальных сил, вызвавших буржуазную революцию, было прежде всего социально-классовым. И хотя проявляло оно себя как столкновение третьего сословия и аристократии, за ним лежали достаточно мощные социально-экономические интересы таких классов, как зарождающиеся классы наемных рабочих и буржуазии (при всех противоречиях они выступали как единая сила), с одной стороны, и феодального господствующего класса — с другой.

Классовые отношения на этой добуржуазной стадии проявлялись в форме борьбы сословий. Ареной борьбы классов стал собственно классический капитализм, чему подтверждением была целая серия революций XIX в. вплоть до Парижской коммуны, и далее — социалистических революций XX в. И вряд ли кто-то будет отрицать их классовый характер (во всяком случае, сам Поппер не отрицает классовый характер социальных революций, произошедших в XX в.). Наконец, борьба и в формах революционного противостояния, и в формах социал-демократического реформистского компромисса между классом наемных работников и буржуазией является проявлением сущностной связки, которую и показал Карл Маркс, а именно, — классовой борьбы наемных рабочих и капитала. Карл Поппер приписывает Марксу и еще одно достаточно примитивное положение: дескать, именно борьба угнетенного класса с классом угнетателей за улучшение своего экономического положения и завоевание власти является главным содержанием и причиной будущей социалистической революции. Но об этом в другом месте. Далее Поппер достаточно логично, во многом в соответствии с Марксовой трактовкой структуры общества, переходит от проблем классов и классовой борьбы к проблеме государства и политики.

 

1.3. Политика и государство

Поппер обращает внимание на тему, достаточно широко дискутируемую в современном марксизме. Это два подхода к трактовке государства. Первый — классический марксистский подход, трактующий государство как машину по реализации политической власти господствующего класса. Второй — понимание государства как механизма разрешения классовых противоречий и обеспечения некоторых институциональных основ существования всякого общества. Легко понять, что первая трактовка принадлежит к ортодоксально-марксистской, вторая — социал-демократической версии. Надо отдать должное: Поппер видит столкновение этих точек зрения, но при этом он сводит марксизм к трактовке государства только как машины по защите классовых интересов господствующей экономической силы.

Как ни странно, его критика такой трактовки государства оказывается гораздо слабее той, что дается реформистским крылом самих марксистов. По сути дела, он выводит из этого тезиса, причем не очень последовательно и логично, лишь идею «бессилия политики», которую он приписывает Марксу, считая, что в этом проявляется не только его трактовка государства, но прежде всего идея экономического детерминизма; и затем критикует марксистскую трактовку государства с позиций демократии как универсальной ценности, которая отрицает все классовые подходы к марксистской теории государства.

На самом деле проблема здесь гораздо сложнее и глубже. Действительно, всякое государство, в том числе недемократическое и предшествовавшее буржуазному, во всяком обществе выполняет функции по обеспечению функционирования экономики, институтов, правовой системы в том или другом виде. И в этом смысле можно сказать, что государство выполняет «общечеловеческие» функции, а не только функции классового господства. Другое дело (в современных марксистских работах эта диалектика показана в полной мере), что государство в эксплуататорских обществах выполняет «общечеловеческие» функции в той мере, в какой они необходимы и выгодны для сохранения и поддержания власти господствующего класса. При этом оно реализует эти функции в тех формах и такими методами, которые обеспечивают наиболее адекватные формы этого господства. В то же время — и это также показано практически во всех марксистских работах (включая и работы самого Маркса, посвященные проблемам политики государства — «18 брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции», — а особенно в работах Энгельса), государство выполняет и роль своего рода третейского судьи в разрешении социально-классовых противоречий. Практически всегда государство, выполняя роль машины по представлению интересов господствующего класса, оказывается в то же время л машиной по разрешению противоречий между господствующим классом и классом угнетенным (другое дело, что это разрешение осуществляется зачастую путем массовых репрессий в отношении угнетенных — вспомним о расстрелянных 1 мая в Чикаго рабочих, о «столыпинских галстуках», о пиночетовской диктатуре…), а кроме того — системой, которая должна обеспечивать функционирование всей совокупности экономических, социально-политических и духовных процессов.

Такая трактовка государства показывает, что все богатство его функций лишь в конечном итоге, на сущностном уровне, определяется ролью государства как института по защите интересов господствующего класса. Диалектика этой сущности и форм достаточно сложна. Для Поппера такое сложноструктурированное понимание государства лежит за пределами его анализа. При этом он не случайно сводит марксизм к его оглупленно-сталинистской версии. (Замечу, что трактовка государства как исключительно машины по защите интересов господствующего класса, использующая одну из классических цитат классиков, была довольно типична для примитивных учебников научного коммунизма советского прошлого.)

Наиболее интересны другие тезисы, которые Поппер выдвигает в данной главе, а именно: о так называемом «бессилии всякой политики» как ключевой идее Маркса и затем проблему свободы. Начну с того, что всем грамотным марксистам известно, как именно трактовалась политическая надстройка в работах основоположников, а тем более в работах последователей. Никакой идеи однозначной и абсолютной детерминации политической системы со стороны экономики, тем более в тех формах, которые ей приписывает Поппер, в работах Маркса и его последователей, конечно же, не было. Всякий раз на конкретных исторических примерах эти ученые показывали, как именно, почему и в какой мере экономика во всей сложности ее структуры, включая производительные силы и прежде всего производственные отношения, а также социально-классовые отношения как их проявление, определяет те или другие формы политического взаимодействия государства, его различных блоков и других политических институтов. И напротив: как государство и политические партии, другие институты политики могут оказывать влияние на развитие экономической системы.

Кстати, критикуемая Поппером «революция против капитала» (термин Грамши), осуществленная в 1917 г. в Российской империи, есть как раз пример такой диалектической трактовки соотношения политики и экономики. И именно Ленин, как последовательный марксист, показал, что политическая форма в ряде случаев может опережать развитие социально-экономических процессов, что это чревато огромными противоречиями, напряжением в обществе, возможностью социальных взрывов, контрреволюций, реставраций и другими негативными процессами.

Диалектика взаимосвязи политической формы и социально-экономического содержания прекрасно раскрыта и Марксом в его работах, анализирующих конкретные политические события, такие, как «18 брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции» и др. Приписывать автору этих работ непонимание активной роли политики — это, по меньшей мере, благоглупость.

Остается предположить, что здесь Поппер сознательно грешит против истины в угоду своему стремлению построить обоснование ключевого для него тезиса, в соответствии с которым главная роль в социальных отношениях принадлежит социально-политической сфере, единственно достойной формой для чего является имеющаяся в наличии демократическая система. Описывая признаки этой демократической системы, Поппер воспроизводит некоторые черты современных ему политических систем развитых стран. И эту политическую форму демократии он видит главным инструментом обеспечения экономического, социального и духовного развития общества, считая, что именно так может быть обеспечена свобода. Эту логику Поппера следует рассмотреть подробнее.

Начнем с того, что у Поппера присутствует — как ни странно — критика классического современного либерализма. На это я хочу обратить особое внимание. Поппер понимает, что свобода человека не только состоит в обеспечении некой негативной «свободы от», когда свобода одного вступает в противоречие со свободой другого, а государство обеспечивает защиту слабого от произвола сильного, но и требует определенного общественного вмешательства в экономические процессы. Поппер приводит целый ряд положений, в которых он показывает, что без государственного вмешательства право экономически сильного подавлять экономически слабого может приводить к ограничению реальной свободы последнего. И поэтому, с точки зрения Поппера, необходимо использование государственных механизмов вмешательства в экономическую сферу с целью обеспечения определенных элементов выравнивания социального положения. Давайте рассмотрим эти положения подробнее.

«Я уверен, что несправедливость и бесчеловечность описанной Марксом не ограниченной законодательно „капиталистической системы“ не подлежит сомнению. Особенности этой системы можно лучше понять, используя то, что в предшествующей главе мы назвали парадоксом свободы. Свобода сама себя упраздняет, если она не ограничена. Неограниченная свобода означает, что сильный человек свободен запугать того, кто слабее, и лишить его свободы. Именно поэтому мы требуем такого ограничения свободы государством, при котором свобода каждого человека защищена законом. Никто не должен жить за счет милосердия других, все должны иметь право на защиту со стороны государства. Я считаю, что эти соображения, первоначально относившиеся к анализу царства грубой силы, т. е. физического устрашения, должны быть применены также и к экономической сфере… Неограниченная экономическая свобода может быть столь же саморазрушающей, сколь и неограниченная физическая свобода, и экономическая сила может быть почти так же опасна, как и физическое насилие… Это, конечно, означает, что принцип государственного невмешательства в экономику — принцип, на котором основывается не ограниченная законодательно экономическая система капитализма, — должен быть отброшен. Если мы хотим защитить свободу, то должны потребовать, чтобы политика неограниченной экономической свободы была заменена плановым вмешательством государства в экономику. Мы должны потребовать, чтобы не ограниченный законодательно капитализм уступил дорогу экономическому интервенционизму» (с. 145–146).

Мне кажется важным обратиться к этим тезисам Поппера, поскольку здесь он фактически дает достаточно жесткую критику классического либерализма. Между тем «открытое общество» обычно трактуют как такое, где государство не вмешивается в экономику. В этом смысле Поппер делает первый шаг в направлении к вполне марксистскому пониманию свободы как необходимости создания экономических предпосылок для определенного социального равенства, при том, что, в свою очередь, социальное равенство в марксизме является одной из предпосылок позитивного освобождения (на эту тему мы будем рассуждать во второй части книги).

Здесь я хочу еще раз подчеркнуть позитивную позицию Поппера по отношению к либералам. Любопытно, однако, что эта критика никогда им не доводится до своего логического завершения. В его работе невозможно найти хотя бы один критический пассаж, направленный в адрес своих коллег, у него нет критики радикальных, жестких либеральных доктрин, у него нет критики практики либеральной политики в развитых странах, он абсолютно некритичен в этом отношении даже там, где его теория создает все необходимые и достаточные предпосылки для такого критического отношения. Это не случайно. Дело не только в том, что цель работы Поппера — прежде всего критика марксизма, а не своих коллег. Дело в том, что Поппер лишь под влиянием определенной социал-демократической волны 1950-1960-х гг. выдвинул идею о необходимости интервенционистской деятельности государства для обеспечения определенного перераспределения богатства. Для него это лишь некоторая уступка в трактовке проблемы свободы, которую он понимает все же преимущественно как механизмы, обеспечиваемые политической демократией.

Поппер пытается показать, что у марксистов государство, демократия понимается исключительно как форма подавления господствующим классом класса угнетенного. Действительно, в работах Маркса, и Энгельса, и Ленина можно найти целый ряд положений, в которых они доказывают, что, по сути дела, за политической формой демократии в буржуазном обществе скрывается экономическая власть господствующего класса и угнетения им класса наемных работников. Но это не означает, что Маркс, Энгельс, Ленин и тем более их последователи из числа критических марксистов не видели и не подчеркивали активной роли демократии как важнейшего инструмента и важнейшей цели (подчеркиваю диалектичность — и инструмента, и цели) социально-классовой борьбы пролетариата и в целом эмансипации человека.

Если посмотреть даже не на философские, а на конкретно-политические работы названных выше авторов, то каждый из них специально и многократно подчеркивал, что для наемных работников развитие всех механизмов буржуазной демократии, как можно более последовательное доведение их до максимально возможных форм (включая выборы, сменяемость руководителей, равное экономическое положение руководителей и рядовых работников, возможность участия в управлении для граждан и многое др.) является и ценностью, и важнейшим инструментом для эмансипации человека.

В ряде пассажей Поппер оговаривается, что Маркс признавал ценность негативной свободы, но он все-таки все время пытается приписать Марксу понимание демократии исключительно как одной из форм господства буржуазии, не видя второй стороны медали, — того, что для пролетариата и в целом для процесса эмансипации человека отнюдь не безразлично, в каких формах будет происходить это освобождение. Другое дело, что в любом случае для марксизма демократия в тех формах, какие она принимает сегодня, не есть высшая форма социального освобождения человека, не есть конечная точка, которую не превзойти.

В отличие от марксистов, Поппер видит в современных формах буржуазной демократии фактически «конец истории». Для него единственным достойным и возможным обществом, за которое следует бороться, в том числе с применением насильственных методов, является общество, реализующее именно и только модель демократии, характерную для современных ему развитых стран. Здесь, мне кажется, проявляется ограниченность взглядов Карла Поппера, и мы вступаем в сферу полемики о соотношении негативной и позитивной свободы. Поппер понимает, что не только у марксистов есть определенные возражения по поводу того, что демократия есть универсальный механизм, обеспечивающий равные возможности для всех. Автор вскользь высмеивает, но не оспаривает тезисы о возможности покупки голосов и манипулирования политическими процессами со стороны тех, у кого есть большая экономическая власть. Однако ограничивается одним-единственным возражением: политическая демократия обеспечивает возможность ставить то правительство, которое граждане считают необходимым, и вырабатывать те законы, которые обеспечивают контроль граждан за правительством и правящими кругами. Такая «наивность» может удивить любого профессионального читателя, но оставим это на совести Поппера.

Показателен довольно длинный пассаж, в котором Поппер пытается доказать, что в современных демократических системах государство и стоящие за ним избиратели обладают возможностью контроля за экономическими процессами. В данном случае он, в конце концов, приходит к позиции своего рода мессии, встает на позиции сторонника социальной инженерии. Но дадим слово самому автору:

«Догму, согласно которой экономическая власть является корнем всех зол, следует отвергнуть. Ее место должно занять понимание опасностей, исходящих от любой формы бесконтрольной власти. Деньги как таковые не особенно опасны. Они становятся опасными, только если на них можно купить власть — непосредственно или путем порабощения слабых, которые должны продавать себя, чтобы жить. Нам следует мыслить об этих социальных ситуациях даже, так сказать, более материалистически, чем это делал Маркс. Мы должны осознать, что контроль за физической властью и за физической эксплуатацией является главной политической проблемой. Чтобы осуществлять такой контроль, нам необходимо установить „чисто формальную свободу“. Как только мы этого достигаем, т. е. как только мы оказываемся способными использовать формальную свободу для контроля за политической властью, все остальное ложится на нас самих. В дальнейшем мы не должны ни обвинять кого-либо другого, ни возмущаться преступными экономическими демонами за сценой. Дело в том, что при демократии ключи к контролю этих демонов находятся в нашем распоряжении. Мы можем приручить их. Мы должны понять это и использовать такие ключи. Мы должны создавать институты демократического контроля за экономической властью и институты своей собственной защиты от экономической эксплуатации. Много шума было произведено марксистами по поводу возможности купли голосов избирателей или впрямую, или путем подкупа средств пропаганды. Однако более тщательное исследование показывает, что это — хороший пример властно-политической ситуации, проанализированной нами ранее. Как только мы достигли формальной свободы, мы можем успешно контролировать покупку голосов избирателей. Существуют, например, законы, предназначенные для того, чтобы ограничивать расходы на избирательную кампанию, и это только наше дело — смотреть за тем, не ввести ли еще более строгие законы такого типа. Таким образом, правовая система может быть превращена в мощный инструмент нашей собственной защиты. Более того, мы можем влиять на общественное мнение и настаивать на значительно более строгом моральном кодексе в политических делах. Все это мы можем сделать. Однако сначала мы должны осознать, что социальная инженерия такого рода — это наша задача, что она в нашей власти…» (с. 150, 151).

Комментируя эти положения Поппера, я хотел бы обратить внимание прежде всего на то, что он в данном случае не пытается анализировать факты и реальное положение дел в буржуазной системе. А эти факты показывают, что победа такой формы демократии, при которой граждане имеют возможность определенного воздействия на принятие решений в социально-экономической, а не только политической области, является результатом длительной и мучительной борьбы, в том числе (и прежде всего) класса наемных работников и их организаций — профсоюзов и других социальных движений, коммунистических и левых партий, ставшей мощнейшим и важнейшим условием победы социал-демократической модели капитализма во второй половине XX в. Таким образом, то, что Поппер называет политической демократией, является не подарком со стороны класса буржуазии, со стороны капитала, а результатом упорной борьбы с ними. Более того, только после целой серии потрясений, случившихся в мире в первой половине XX в. (включая попытки установить господство буржуазии при помощи фашизма и его поражение во Второй мировой войне), и к тому же в условиях возникновения и развития мировой социалистической системы, современный западный мир пошел на формирование модели, которую мы называем социал-демократической и в которой действительно у трудящихся есть определенные права и возможности политического контроля.

Но это лишь один из аспектов, показывающий, что эта форма демократии является не подарком и не некой абстрактной вечной ценностью, а продуктом исторического развития, причем сложного и противоречивого. Кроме того, данная форма и во второй половине XX в. содержала в себе достаточно мощные противоречия, которые в конечном итоге обнаруживают механизм власти не просто экономики, но господствующих социально-экономических и социальных классовых сил в современном нам мире. И если в 1950-1960-е гг. еще оставались некоторые иллюзии, чтобы считать, что в обществе развитых стран классовые конфликты ушли в прошлое (при этом, правда, придется «забыть» о мае 1968 г.), то новое столетие демонстрирует мощный рост новой волны демонстраций, забастовок и иных активных форм противостояния оппозиции всевластию глобального капитала.

Начавшись с отступления социал-демократии, XXI век вновь предельно обнажил то, что в современном обществе действуют мощные механизмы, обеспечивающие, в конечном итоге, власть именно капитала как экономической и социальной силы. Эти механизмы отнюдь не сводятся к подкупу избирателей. Речь идет о целостной системе гегемонии корпоративного капитала в глобальных масштабах. Она является тем механизмом, который подчиняет себе человека повсеместно, начиная от трудового процесса, где наемный работник не только формально, но и реально подчинен капиталу; включая сферу потребления, где он становится клиентом корпораций и живет в рамках, когда вся система экономических, социальных и духовных отношений, в том числе и масскультура, навязывает ему потребительский образ жизни, т. е. образ жизни конформиста, пассивно воспринимающего именно рыночную, буржуазную систему как единственно возможную (что и есть необходимое условие власти капитала); и заканчивая его положением как агента политических и идеологических отношений, где господствуют механизмы политических технологий и идейное манипулирование при помощи СМИ, системы образования и многого др.

Как именно действуют эти механизмы, написано в сотнях работ, но даже намека на какую-либо содержательную критику этих работ у Карла Поппера найти невозможно. Между тем в книгах и Майкла Паренти, и Нектариоса Лимнатиса (я называю только те, которые переведены на русский язык) прекрасно раскрыты механизмы политического и идейного манипулирования.

Кстати, по поводу политических технологий. Само понятие «политической технологии», ставшее типичным в современных условиях, показывает, что здесь с человеком обращаются не как с активным субъектом, который способен влиять на политические процессы, а как с некоторым ресурсом, из которого вырабатывают при помощи «производственно»-политико-технологического процесса необходимый продукт. Таким продуктом являются голоса, отданные за партию, обладающую возможностью купить политтехнологов и профинансировать систему политических технологий.

Поппер, правда, выдвигает достаточно любопытное возражение, касающееся возможности граждан использовать формальные демократические механизмы для того, чтобы осуществлять реальный контроль снизу. Здесь он вполне солидаризируется с марксистами, которые (и он эти положения приведет в последующих главах) постоянно подчеркивали, что демократия может и должна использоваться наемными работниками, составляющими большинство граждан современного общества, для того, чтобы максимально перераспределить права в свою пользу; для того, чтобы создать благоприятные условия для изменения политической системы, так чтобы не только формальное, но и позитивное освобождение стало реальностью (но к этой теме мы еще вернемся во второй части книги).

Теперь по поводу двух методологических пассажей, в которых Поппер критикует Марксову трактовку свободы, считая, что последний якобы не понимает парадокса свободы, и идея об отмирании государства оказывается не чем иным, как дорогой к отказу от социальных функций государства, от того, чтобы оно заботилось об экономически слабых и защищало их от экономически сильных. Вообще говоря, это выворачивание марксизма наизнанку, исходя из некоторой формально-логической конструкции, которая выглядит на первый взгляд достаточно убедительно, являет собой классический пример попперовской плоской формальной логики. Ha самом деле суть марксового понимания проблемы свободы состоит как раз в том, что по мере развития социального реагирования, в том числе при помощи активного вмешательства государства (как показали последующие марксисты — и социал-демократы, и коммунисты) возможно создание таких условий, когда происходит определенное выравнивание положения бедных и богатых, и на этой основе (после качественного скачка, означающего ликвидацию классовых противоречий, т. е. различий экономически бедных и экономически богатых) возможно движение в направлении не отмены функций государства, а их переход как бы в «дремлющее состояние». При этом марксизм предполагал, что не функции государства отмирают, а государство как субъект реализации этих функций заменяется другими институтами — органами самоуправления граждан. Иными словами, речь идет о том, что «засыпание» государства идет как раз вследствие возрастания вмешательства общества в социально-экономические процессы.

В данном случае Поппер явно ломится в открытую дверь. Дело в том, что с точки зрения марксизма как раз возрастание регулирующей роли, в том числе в отношении экономики, со стороны общества является аксиомой. Поэтому там, где Поппер видит преуменьшение Марксом роли политики (это касается отмирания функций государства), на самом деле марксизм видит возрастание функций общества, которое через институты более демократичные, чем отчужденная государственная власть, может и должно регулировать экономику.

Кстати, говоря об отмирании государства, Маркс имел в виду отмирание его функций как аппарата насилия, а не отмирание его функций как гаранта позитивной демократии. Другое дело, что, с точки зрения марксизма, эти функции должны переходить от государства как особого бюрократического аппарата к максимально демократическим и не отчужденным от общества институтам.

В этом смысле можно было бы считать Поппера марксистом, а марксистов — сторонниками Поппера, если бы не два обстоятельства. Во-первых, Поппер, наверно, мог бы перевернуться в гробу, если бы узнал, что он — марксист, а во-вторых (и это гораздо более существенно), Поппер неслучайно видит только некоторые формальные определения свободы в марксизме, не пытаясь разобраться с диалектикой сущностных противоречий феномена свободы. Если бы он признал (а в ряде случаев косвенно ему приходится это признать), что его модель разрешения парадокса свободы при помощи государственного интервенционизма (причем при помощи государства, выражающего интересы большинства при гарантиях прав меньшинства; государства демократического и избираемого под контролем граждан) фактически соответствует программе-минимум всех марксистов, от самих Маркса и Энгельса и до современных троцкистов и социал-демократов, то в этом случае, наверное, Попперу можно было бы отказаться от главного в замысле своей книги.

Завершая анализ этого раздела, не могу не упомянуть о том, что Поппер здесь в который раз ведет речь о доминировании конструкторского, технологического подхода. Вообще говоря, удивительно, как он, будучи борцом против своего рода «мессианства» марксизма, сам оказывается в высшей степени претендентом именно на мессианский подход. Чего стоит приведенная выше цитата: «Мы должны сконструировать (подчеркиваю, именно сконструировать — А. Б.) опирающийся на мощь государства социальный институт защиты экономически слабых от экономически сильных». В том-то и дело, что проблема состоит не в том, чтобы сконструировать такой институт; проблема состоит в том, что реальное развитие экономических отношений в мире, включая социально-классовую борьбу пролетариата, объективно привело к возникновению таких институтов, но они возникли при помощи активной социальной деятельности субъекта, в том числе профсоюзов, коммунистических и социал-демократических партий, а позднее объединений «зеленых», различных социальных движений и т. д., а отнюдь не были сконструированы благодаря теоретическому расчету или гениальному мышлению деятелей типа Поппера.

В этой связи не могу не привести еще две цитаты из книги Поппера и коротко их прокомментировать.

«Его (Маркса. — А. Б. ) наивный взгляд, согласно которому в бесклассовом обществе государственная власть утратит свои функции и „отомрет“, ясно показывает, что он никогда не понимал ни парадокса свободы, ни той функции, которую государственная власть может и должна выполнять, служа свободе и человечеству. (И все же этот взгляд Маркса свидетельствует о том, что он был, в конечном счете, индивидуалистом, несмотря на его коллективистскую апелляцию к классовому сознанию.)… Опираясь на то, что нам удалось осознать в ходе нашего анализа, мы теперь можем сказать: то, что марксисты пренебрежительно именуют „чисто формальной свободой“, на самом деле есть базис всех остальных сторон социальной системы. Эта „чисто формальная свобода“, т. е. демократия, или право народа оценивать и отстранять свое правительство, представляет собой единственный известный нам механизм, с помощью которого мы можем пытаться защитить себя против злоупотребления политической силой» (с. 148).

Итак, Марксу присущ отнюдь не наивный взгляд на отмирание государства как института, регулирующего общественную жизнь. Мы уже показали, что речь идет о противоположном, — о том, что государство развивается в институт общественного самоуправления, который регулирует общественную жизнь более интенсивно, даже чем в рамках той социал-демократической модели, которую описывает Поппер.

Кроме того, следуя за Поппером, который неоднократно повторяется, вынуждая повторяться и меня, я хочу еще раз подчеркнуть, что марксисты отнюдь не пренебрегали формальной свободой. На самом деле идеи чисто формальной свободы, или демократии, были выработаны достаточно давно, задолго до претендующего на их конструирование Поппера, и к ним всегда позитивно относились марксисты, со времен Карла Маркса и его политических работ и вплоть до современных антисталинских марксистов-политиков — от троцкистов до социал-демократов.

Сам Поппер проводит здесь совершенно наивную апологию механизмов формальной демократии, считая, что они сами собой автоматически решают все возможные проблемы существующего общества. На самом деле это далеко не так, в чем мы неоднократно могли убедиться на практике. Об этом же шла речь, когда я показывал, что за формальной демократией сегодня реально скрывается механизм глобальной гегемонии капитала.

В своей наивной апологетике демократии Поппер периодически использует выражения, которые, наверное бы, привели в восторг любого записного пропагандиста:

«В частности, проблема контроля за правителями и проверки их власти является главным образом институциональной проблемой — проблемой проектирования институтов для контроля за тем, чтобы плохие правители не делали слишком много вреда (Выделено мной. — А. Б. ) » (с. 153).

Я не знаю, можно ли использовать термины «плохие правители» или «вред для народа» в серьезном теоретическом анализе, но поверьте, господин Поппер, речь идет о гораздо более сложных социальных проблемах, нежели просто добрые или плохие, вредные или полезные правители. Впрочем, я думаю, это в полной мере понимает и сам Поппер, но он неслучайно сбивается на эту наивность, поскольку никакой более содержательной аргументации в пользу формально-демократических механизмов, кроме рассуждений о хороших или плохих правителях, он привести не может.

Гораздо более интересным и важным являются завершающие главу 17 «О правовой и социальной системе в трактовке Маркса» размышления Поппера о двух различных методах воздействия государства на экономику:

«Таким образом, мы подошли к различению двух совершенно разных методов, посредством которых может происходить экономическое вмешательство государства. Первый — это метод проектирования „правовой структуры“ протекционистских институтов (примером могут быть законы, ограничивающие власть собственников животных или собственников земли). Второй — это метод предоставления на некоторое время органам государства свободы действовать — в определенных пределах, — как они считают нужным для достижения целей, поставленных правителями. Мы можем назвать первую процедуру „институциональным“, или „косвенным“, вмешательством, а вторую — „личным“, или „прямым“, вмешательством. (Конечно, существуют и промежуточные случаи.)» (с. 154).

Здесь Поппер замечает действительно серьезную проблему, с которой столкнулся «реальный социализм» — проблему бюрократического государственного вмешательства, которое, по сути дела, привносило больше волюнтаризма, чем объективно запланированного развития событий. Между тем возможность демократического воздействия на стратегическое планирование (а речь идет именно о стратегическом планировании, прямых методах стратегического планирования, а не просто о личностном вмешательстве в экономические процессы, как это было во многих случаях в условиях «реального социализма») в принципе в демократическом обществе ничуть не меньше, чем возможности воздействия граждан на законы и правила, принимаемые парламентом и устанавливаемые правительством примерно на такой же период. Поэтому речь должна идти не о том, насколько субъективно или объективно то или другое воздействие (обе группы методов — и косвенные, и прямые — несут на себе печать субъективного и объективного воздействия и присущего им противоречия, в том числе связанного с возможностью бюрократизации); речь идет о том, насколько возможно и объективно экономически необходимо демократическое планирование. Эта тема выходит за пределы наших размышлений по поводу трактовки Поппером правовой и социальной системы в марксистской теории. Автор на эту тему немало размышлял вместе со своим коллегой Андреем Ивановичем Колгановым в работах, посвященных проблемам будущей плановой системы, в частности, в книге «Противоречия самоуправления, централизма и самостоятельности», вышедшей в издательстве МГУ в 1988 г.

Любопытно, что и завершает эту главу Поппер некой благоглупостью о том, что самая важная причина внедрения «личностных методов» состоит в том, что некие правители не понимают их недостатков в сравнении с косвенными методами:

«Однако самая важная причина, безусловно, состоит в простом недопонимании значения различия между этими двумя методами. Так, последователям Платона, Гегеля и Маркса, например, заказан путь к его пониманию. Им никогда не понять, что старый вопрос „Кто будет правителем?“ должен быть заменен более реальным вопросом: „Каким образом мы можем укротить его?“» (с. 156).

Что касается самого последнего параграфа этой главы по поводу того, что последним испытанием любого метода являются его практические результаты, то здесь с Карлом Поппером нельзя не согласиться. («Последним испытанием любого метода, однако, должны быть его практические результаты» (с. 157). Действительно, это так, и мы вслед за критикуемым нами автором перейдем к анализу того, как именно Марксово предсказание будущих изменений в обществе, в том числе генезиса социализма, соотносится с действительностью и — главное — насколько оно теоретически выверено. Любопытно, что сам Карл Поппер обращает внимание в этих главах прежде всего не столько на различие между Марксовым прогнозом и практикой «реального социализма» (об этом он упоминает лишь мельком и изредка), сколько на несостоятельность самой теоретической конструкции Маркса, что позволяет и нам на теоретическую критику отвечать теоретической же контркритикой, апеллируя к практике по мере возможности и необходимости и оставив главный вопрос — о «реальном социализме» — для заключительной части этой книги.

Итак, подводя итог размышлениям Поппера по поводу марксистской концепции государства, можно сделать вывод, что фактически он противопоставляет этому всего лишь социал-демократическую модель, основанную на частичном вмешательстве (как он пишет — интервенционизме) государства и наличии достаточно последовательно реализуемых институтов буржуазной демократии. Но это не есть критика марксизма. Программа последовательной социализации и демократизации государства лежит в русле основных идей современного марксизма, только одна из его ветвей — радикальный марксизм в лице таких представителей, как Партия коммунистического обновления в Италии или другие антисталинские коммунистические партии — считают это необходимым и важнейшим промежуточным шагом в направлении к будущему социалистическому обществу; другие — левые социал-демократы, например левые социалисты во Франции, — считают это конечной точкой и главной целью развития в борьбе против современного неолиберального реванша.

Любопытно, что Карл Поппер не предвидел неолиберального реванша и, видимо, представлял себе дальнейшее развитие как линейную эволюцию социал-демократических интервенционистских механизмов. Он, конечно, замечает в одном из своих пассажей, что интервенционизм (вмешательство государства в экономическую жизнь) опасен, что надо соблюдать меру и т. д., но в целом он достаточно последовательно выступает в своих работах против чисто либеральной, как мы бы сейчас сказали, модели. В этом смысле Поппер остался продуктом середины XX в., и сегодня критика Поппера есть критика учения, более социализированного, более понимающего марксизм, чем господствующие ныне либеральные теории. В этом смысле нам можно и нужно использовать Поппера против либералов, при этом, однако, понимая важнейшие «нюансы», которые он не хочет замечать. Во-первых, то, что эта социал-демократическая модель является продуктом развития объективных исторических противоречий, а не некоторого технологического конструирования — метода, который он сам считает наиболее приемлемым в отношении познания и осмысления исторических процессов. Во-вторых, нам надо иметь в виду и то, что для марксизма разрешение «парадокса свободы» (я использую термин Поппера) через частичное государственное вмешательство есть всего лишь промежуточный шаг к более последовательному решению этой проблемы.

 

2.1. Социализм

Следуя за логикой автора «открытого общества», обратимся к разделу, который Поппер называет «Пророчество Маркса», и, в частности, к главе 18 «Пришествие социализма».

В этой связи замечу следующее. Маркс не был пророком и не считал себя таковым. Здесь надо подчеркнуть оба момента: и объективную противоположность марксизма всяким пророчествам, и прекрасное субъективное понимание Марксом того, что он «пророчествами» не занимался и не собирался заниматься. Почему же Поппер называет Маркса пророком? Для этого он использует ряд выводов, которые Маркс сделал на основе анализа экономических и социальных противоречий буржуазного общества и в целом, предыстории.

Кстати, Поппер не понимает последнего блока выводов, которые прозвучали и у самого Маркса, и в работах современных марксистов, а именно, что приход царства свободы есть диалектическое отрицание, снятие всей предшествующей предыстории, а не только капитализма (тезис, хорошо известный нам и из третьего тома «Капитала», и из «Анти-Дюринга», и из других работ). Повторю: Поппер не понял этого положения и прокомментировал его крайне примитивно — как смену материализма идеализмом. Даже если оставить в стороне труды самого Маркса, то из последующих работ таких марксистов, как Г. Лукач, М. Лифшиц, А. Шафф и многих др., включая советский творческий марксизм, с очевидностью вытекает, что для Маркса речь шла не о пророчестве, а об объективном процессе самоотрицания буржуазного способа производства и предыстории в целом и появлении объективных тенденций к рождению нового общества. Вот почему мы должны поставить вопрос: действительно ли Маркс правильно показал объективные тенденции, ведущие к рождению нового общества, или нет? Это вопрос принципиально важный, и мы сейчас обратимся к его анализу.

С точки зрения Карла Поппера, Маркс выводит будущее социалистическое общество из следующих процессов:

• во-первых, рост производительности труда и накопления капитала вызывает концентрацию средств производства, что приводит к возрастанию богатства на одном полюсе и нищеты на другом. Таким образом, Маркс делает вывод о необходимости социалистического строя;

• во-вторых, Поппер считает, что, по Марксу, нарастание противоречий между классом буржуазии и классом рабочих должно привести к социальной революции, и из этого делается вывод о том, что такая революция и уничтожение классов не может привести ни к чему другому, как к социализму. Такую модель Поппер и пытается всячески раскритиковать, и отчасти у него это получается, потому что сама по себе модель весьма своеобразно трактует действительные предпосылки социализма, показанные в работах Маркса.

Начнем с того, что Маркс рассматривает не только процесс концентрации как средство роста производительности труда и развития процессов накопления капитализма. Для него в основе будущего общества лежит более сложный и богатый процесс обобществления, что и было показано уже в работах Ленина, не говоря о работах последующих марксистов. То, что обобществление несводимо к концентрации, принадлежит к разряду азбучных истин, и такого рода ошибки были непростительны для студентов (даже не профессионалов-экономистов) во времена господства марксистской теории, скажем, в нашем родном МГУ. Далее — для Маркса и абсолютное, и относительное обнищание пролетариата является следствием процесса накопления, причем он показывает и наличие контртенденций в этом процессе. Более того, Карл Поппер не замечает того, что капитализм является мировой системой, и он всякий раз говорит об отсутствии обнищания пролетариата как о факте, имея в виду только развитые страны. Но это феномен, который отнюдь не однозначен; в последние 10–20 лет опять идет дифференциация и нарастание богатства на одном полюсе и сокращение, по крайней мере, относительное (для развитых стран), а во многих случаях — и абсолютное (для Третьего мира) доходов беднейших слоев населения. Однако для Маркса социалистический потенциал рабочего класса выводится не из того, что он становится более нищим, а из того, что объективным интересом этого класса, создающего общественное богатство, занятого в обобществленном производстве, является ликвидация, как излишнего, класса буржуазии и осуществление процесса производства и присвоения своими силами. Эта диалектика прекрасно показана не только Марксом в «Капитале», но и Энгельсом в «Анти-Дюринге» — работе, написанной при участии Маркса. Положения из этой книги фактически полностью игнорируются Карлом Поппером, что тоже знаменательно. Я же считаю важным их воспроизвести. «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с ним и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь — в известном смысле окончательно — выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».

Но и здесь далеко не все сказано о материальных предпосылках социализма. Здесь я лишь отмечу, что для Маркса эти предпосылки были связаны, во-первых, в целом с прогрессом производительных сил и развитием всеобщего труда, которые не терпят эксплуатации и рынка, т. е. с необходимостью перехода к социально-экономическому развитию, лежащему «по ту сторону» материального производства, о чем немало написано и в подготовительных работах к «Капиталу», и в ряде других текстов. Подробнее эти идеи были очень активно развиты в 1960-е гг. марксистами и в нашей стране, и за рубежом.

Во-вторых, предпосылки социализма для Маркса связаны с уже упоминавшимся процессом обобществления, а отнюдь не только с концентрацией капитала.

В-третьих, для марксизма историческая миссия рабочего класса состоит не в борьбе против обнищания (это одна из целей «экономической», тред-юнионистской линии в рабочем движении), а в социальном освобождении от эксплуатации, от частного присвоения общественных по своей сути средств производства классом капитала, от всех остальных форм угнетения; и в этой связи Маркс немало писал о том, что пролетариат — это «универсальный класс», т. е. класс, который, освобождая себя, освобождает все общество от различных форм угнетения и отчуждения (о пролетариате как «универсальном классе» Поппер, похоже, не слышал). Подробнее обо всем этом я буду с позитивных позиций рассуждать в заключительной части книги, сейчас же просто хочу показать крайнюю ограниченность трактовки предпосылок социализма Поппером.

Хотелось бы обратить внимание на подробный комментарий Поппера вопроса о том, что на смену уничтоженному классу буржуазии может прийти и новое классовое (а отнюдь не обязательно бесклассовое) общество. Поппер критикует Маркса за его «веру» в бесклассовое общество и доказывает, что с формально-логической точки зрения не обязательно уничтожение класса буржуазии должно вести к отсутствию других господствующих классов. При этом автор использует только два серьезных аргумента.

Первый: формально-логическая возможность замены одного господствующего класса другим, например, дифференциация самого пролетариата и возникновение ряда социальных сил на этой базе.

И второй аргумент, гораздо более серьезный — исторический опыт Советского Союза, где возник правящий слой номенклатуры, отделенный от трудящихся. Я не могу назвать это новым классом, в отличие от ряда авторов, но то, что здесь существовало мощное социальное противоречие, — факт, который не подлежит сомнению и который я многократно анализировал в других работах.

Поскольку мы договорились оставаться в рамках теоретических конструкций, разберемся, насколько работает первый аргумент. Для Маркса вопрос стоит не так, что формальное уничтожение одного класса другим обязательно приведет к отсутствию классов. Такого рода формально-логической конструкции в работах Маркса нет. Он предлагает другую диалектическую модель (Поппер просто не видит диалектических законов, потому критикует Маркса с позиций, которые сняты в теории Маркса; это примерно то же самое, что критиковать Эйнштейна с позиций ньютоновской физики). Для Маркса диалектика снятия классовых противоречий состоит в том, что объективные условия создают необходимость перехода к обществу, в котором не будет не только класса буржуазии и других эксплуататорских классов, но и класса наемных рабочих, поскольку, вследствие развития объективных процессов генезиса «царства свободы», постепенно снимаются отношения отчуждения, в том числе и классовые отношения, а вместе с этим «засыпают» и все классовые различия, уходят в прошлое все классы. Каковы эти объективные процессы рождения нового общества, где возникает лишенная классовых противоречий (но не социальных противоречий вообще) свободная ассоциация, — это самый интересный и главный вопрос в марксизме, который Поппер, как ни странно, практически не рассматривает. А здесь многое можно было бы проанализировать. Это и процессы в области производительных сил, ведущие к рождению «царства свободы»; и противоречия внутри капиталистической системы, которые вызывают необходимость общественного управления экономикой, общественного присвоения богатства (причем не только материального, но и духовного), понимая под общественным присвоением не монополию государственной собственности, а общедоступность материальных и культурных благ; и необходимость обеспечения социальной справедливости как условия экономического и духовного развития человека. Довольно широк этот спектр, и он подробно комментировался во многих марксистских работах, в том числе ваш покорный слуга посвятил ему свой раздел в книге «Критический марксизм», где показал многие из этих тенденций и современную трактовку этих процессов; показал разработки марксистов от Ленина до современных западных авторов, которые подробно исследуют эти процессы, далеко выходя за те рамки, которыми ограничил себя Карл Поппер. Поэтому его идея о том, что смена классов может привести не к уничтожению всех классов, а к новой дифференциации, исходя из формально-логической модели, во-первых, не выдерживает критики. Во-вторых, он абсолютно не прав, когда говорит, что Маркс нигде не показал, что на смену классовому обществу, в результате уничтожения буржуазии, может прийти только социализм и ничто другое. Как раз именно это Маркс систематически показывает на основе диалектического анализа законов развития «царства необходимости» в целом и буржуазного общества в частности. Другое дело, что сам К. Маркс, действительно, не предвидел, какими противоречиями (мутациями) может на практике обернуться процесс перехода от капитализма к социализму, хотя последующие марксисты этот процесс (включая генезис бюрократии как особого социального слоя в переходном обществе) исследовали — достаточно заглянуть хотя бы в работы А. Грамши, Р. Люксембург, Л. Троцкого, Н. Бухарина, да и В. И. Ленина, который с самого начала Советской власти писал об опасностях бюрократического вырождения социалистического строительства.

Однако мы договорились различать реальную историю генезиса и логическую модель будущего общества. Что касается последней, то сам Поппер сводит этот анализ к трем простейшим пунктам, которые он сумел сформулировать на основе нескольких отрывочных цитат из двух-трех работ Маркса, потеряв огромную часть марксистского наследия.

«Верно ли, что победа рабочих должна привести к бесклассовому обществу? Я так не думаю. Из того, что вместо двух классов остается только один, не следует, что возникнет бесклассовое общество… Вероятнее всего, развитие общества происходит следующим образом. Те, кто практически находятся у власти в момент победы — революционные лидеры и их соратники, выстоявшие в борьбе за власть, — образуют новый класс — новый правящий класс нового общества. Этот класс представляет собой некий вид новой аристократии или бюрократии, представители которого, как можно предположить, будут стараться скрыть этот факт. Удобнее всего это делать, сохраняя, насколько это возможно, революционную идеологию, пользуясь революционными настроениями, вместо того, чтобы тратить свое время и силы на их разрушение (в соответствии с советом, который давал Парето всем правителям). И вполне вероятно, что они смогут достаточно искусно воспользоваться революционной идеологией, если одновременно будут использовать контрреволюционные тенденции общественного развития. Тем самым революционная идеология будет служить им в апологетических целях: она будет оправданием того, как они используют свою власть, и средством ее стабилизации, короче — новым „опиумом народа“… Эксплуатация не обязательно исчезнет вместе с буржуазией, поскольку вполне возможно, что какие-то группы рабочих после их победы получат такие привилегии, которые равнозначны эксплуатации ими менее состоятельных групп» (с. 162, 163).

Прежде чем прокомментировать эти построения, в качестве небольшого отступления не могу не процитировать пассаж из этой же главы Поппера, где он говорит о том, что для Маркса его пророчества, в том числе пророчества бесклассового общества, были способом бегства от действительности.

«Следует, кроме того, иметь в виду, что пресловутые научные пророчества являются для большого числа людей удобной формой бегства от реальной действительности — бегства от нынешней ответственности в некий будущий рай. При этом преувеличивается беспомощность человека перед лицом того, что в пророчествах о будущем рае характеризуется как всемогущие и демонические экономические силы настоящего времени» (с. 164).

Этот тезис выглядит, по-моему, просто бессовестной клеветой, что вообще-то редко случается в книге Поппера, который обычно достаточно корректно относится к самому Марксу и его творческим последователям. В самом деле, здесь упрек в адрес Маркса, активнейшим образом участвовавшего в борьбе не только за будущее общество, но за демократизацию существовавшего в его время мира, поддерживавшего и профсоюзное движение, и другие социальные инициативы, по меньшей мере неуместен. Вдвойне это неуместно в отношении подавляющего большинства других марксистов, которые, быть может, были когда-то чересчур активны в своей включенности в разрешение противоречий реальной жизни, но никогда не были людьми, закрывающими глаза и убегающими от реальных противоречий в выдуманный мир иллюзий. Я хочу еще раз обратить внимание: попперовский намек на то, что практики социал-демократии не уходят от реальных противоречий жизни и потому делают полезные вещи, а марксисты этим не занимаются, по меньшей мере, заслуживает критики, поскольку, во-первых, борьба за социальные реформы всегда была важнейшим слагаемым для всех марксистов, а не только социал-демократов, и, во-вторых, в решающие периоды истории, такие, как Вторая мировая война, именно политические организации, стоящие на позициях марксизма, оказались наиболее сильными борцами за победу демократии против фашизма. Именно они были главными, кто шел на смерть в рядах Сопротивления, а не люди типа Поппера. Кстати, я не знаю, чем занимался Поппер во время Второй мировой войны, и, может быть, именно он убегал в свои иллюзии «открытого общества» от реальной борьбы против фашизма. Если нет, если он участвовал в антифашистской борьбе, то это делает ему честь, и я с радостью приношу свои извинения, но если да, то это доказывает правомерность моего предположения. Возвращаясь к проблеме, возможна ли другая модель, кроме социалистической, на базе разрешения противоречий капитализма, я бы хотел последовать за логикой самого Поппера, поскольку он к этой теме обращается постоянно, и начну с очередной цитаты.

«Ни Маркс, ни кто-либо другой никогда не показал, что социализм, понимаемый как бесклассовое общество, т. е. как „ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех“, представляет собой единственно возможную альтернативу жестокой эксплуатации в рамках той экономической системы, которую Маркс описал впервые столетие тому назад (в 1845 г.) и которую он назвал „капитализмом“ Если же кто-то попытался бы доказать, что социализм является единственно возможным преемником не ограниченного, или не регулируемого, законодательно „капитализма“ Маркса, мы, разумеется, могли бы опровергнуть его, сославшись на исторические факты» (с. 164).

Подчеркну, что альтернатива, которую Поппер предлагает ниже, состоит в том, что не ограниченный законодательно капитализм открыл путь новому историческому этапу — этапу политического интервенционизма. Кстати, он показывает, что это не только политический, но и экономический путь, но это другой вопрос. При этом мы можем оставить на совести Поппера то, что он не понимает: государство здесь выступает уже не только как политический, но и экономический субъект, ибо современное регулирование государством процессов воспроизводства, структурной перестройки, социальных отношений и др. — это не вмешательство политики в экономику, это, прежде всего, изменение самих экономических отношений, появление нового типа координации (сознательное регулирование, дополняющее и ограничивающее рынок), нового экономического субъекта, где государство выступает как форма экономических институтов сознательного регулирования. За этой формой скрыты реальные экономические и общественные интересы, которые реализуются при помощи не только государственных институтов, но и таких институтов, как профсоюзы и другие общественные организации. Так что не надо все сводить к политике.

Давайте теперь посмотрим на логику Поппера. Во-первых, тезис о том, что пророчество Маркса было неправильным и на смену капитализму свободной конкуренции пришел не социализм, а интервенционизм, он дополняет тезисом о том, что существуют разные формы этого интервенционизма:

«Не ограниченный законодательно капитализм открыл путь к новому историческому этапу — этапу политического интервенционизма, т. е. вмешательства государства в экономику. Интервенционизм принимает различные формы. Есть его русская разновидность, есть фашистская форма тоталитаризма и есть демократический интервенционизм Англии, Соединенных Штатов и „малых демократий“, лидером которых является Швеция, где технология демократического вмешательства государства в экономику достигла наиболее высокого на сегодняшний день уровня» (с. 164, 165).

Это классический образец уже упоминавшегося нами метода соединения на основе формально общего признака самых различных экономических систем. Здесь так же, как в случае со щетиной, являющемся самым главным признаком, объединяющем ежа и половую щетку; соединяются все экономические системы, в которых государство играет сколько-нибудь активную экономическую роль. Кстати, даже экономические функции государства во многом различаются в названных существенно различных по своей основе системах. За всем этим стоит проблема очень важного исследования различий природы и функций государства в фашистских и мутантно-социалистических системах, их отличия от социал-демократической модели.

Единственное реальное основание, которое можно найти в этом и формально, и по существу неверном высказывании Поппера, — это то, что в основе всех трех интервенционистских систем лежат вполне предсказанные Марксом процессы: необходимость активного вмешательства общества в экономику и прекращение свободной рыночной конкуренции — вот вывод, который был сделан марксизмом на основе анализа противоречий капитализма, обуславливающих необходимость генезиса ассоциированного регулирования обобществленного производства. Это положение было довольно подробно прокомментировано Энгельсом в «Анти-Дюринге», а затем развито в работах и Ленина, и Розы Люксембург, и других марксистов. Единственное, в чем Поппер прав, — в социал-демократических системах такое регулирование пошло по пути реформирования капитализма, а не по пути социалистической революции, но и этот вывод марксисты сделали задолго до Поппера, указав на причины и природу происходящих процессов.

Тем не менее рассмотрим подробнее данный аргумент. Поппер критикует Маркса, противопоставляя социал-демократическую эволюцию, якобы не предсказанную марксизмом, победе социализма в результате революции и изменения строя как модели, предложенной Марксом. Самое смешное, что при этом для подтверждения неправоты Маркса и своей правоты, Поппер использует предложения, сформулированные в… «Манифесте Коммунистической партии». Повторю: перечисляя изменения, которые произошли в капиталистическом мире в XX в. и которые якобы противоположны прогнозу марксизма, Поппер почти дословно пересказывает «Манифест…», где говорится о программе действий, которые должны предпринять революционеры в ближайшем будущем. Я приведу большую цитату из книги Поппера:

«Если опустить не имеющие, пожалуй, важного значения пункты этой программы (например — „4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников“), то можно сказать, что в демократических государствах требования большей части этих пунктов были внедрены в практику полностью или в значительной степени. Вместе с тем было сделано много более важных шагов в обеспечении социальной защиты, о которых Маркс даже и не думал. Я сошлюсь только на следующие пункты его программы: 2. Высокий прогрессивный налог (осуществлено). 3. Отмена права наследования (в значительной степени реализовано с помощью налога на наследство; сомнительно, что стоило бы желать большего). 6. Централизация всего транспорта в руках государства (это было сделано в Центральной Европе по военным соображениям перед войной 1914 г. без особых результатов; это сделало также большинство малых демократий). 7. Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства… (реализовано в малых демократиях; всегда ли это очень выгодно — по меньшей мере сомнительно). 10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей. Устранение фабричного труда детей в современной его форме… (первая часть требования выполнена в малых демократиях и в определенной степени практически везде; вторая часть перевыполнена)» (с. 165).

А теперь прокомментируем эти положения. Здесь Поппер с удивительной для него нелогичностью напоминает унтер-офицерскую вдову, которая высекла сама себя. Фактически он говорит, что Маркс в «Манифесте…» как раз предлагал в качестве первого шага то, что и было реализовано социал-демократами. Это так, и совпадение неслучайно. Действительно, в большинстве случаев марксисты в XIX в. в качестве первых шагов в своих действиях (тогда это были революционные подвижки) предлагали не что иное, как реализацию компромиссной, реформистской (как бы мы сейчас сказали — социал-демократической) модели «улучшения», социализации капиталистического общества. Эти лозунги присутствовали в программах-минимум практически всех социал-демократических партий в конце XIX — начале XX вв. Особенно они выделяются, например, в программе, разработанной Лениным. Он тщательно показал характерные для эпохи империализма подвижки и необходимость борьбы как раз за социал-демократические меры, которые Поппер противопоставляет марксистским. Здесь наш критик марксизма, повторю, высек исключительно сам себя, поскольку именно марксисты во всех своих разновидностях, от самых радикальных (таких, как ленинцы) до социал-демократов, показывали необходимость именно тех шагов, которые в полной мере признает и сам Поппер.

Другое дело, почему кризис капитализма, который, действительно, был огромным и крайне острым в первой половине XX в. (вспомним и Первую мировую войну, и серию революций, и мощные конфликты в странах капитала, в том числе Великую депрессию 1930-х гг., и победу фашизма, и Вторую мировую войну) привел к рождению мутантного социализма на одном полюсе, и социал-демократических моделей — на другом, а не к победе «чистого» социализма в той форме, как она виделась марксистам в XIX в.? Это действительно важный вопрос, но в таком виде Поппер проблему не ставит. Так ее поставили, будучи самокритичными, мы — марксисты XX (а теперь уже и XXI) века.

Мы утверждаем: Маркс и его последователи совершенно справедливо показали объективную необходимость социализации капитала. Вопрос только в том, по какому пути пошла эта социализация: по пути реформирования, в том числе под влиянием классовой борьбы пролетариата и других факторов капитализма и рождения мутантного социализма в наших странах, или по пути классической социальной революции и будущей победы социалистического общества с плановой общественной экономикой, основанной на самоуправлении трудящихся, с отмирающим государством и отмирающими классами? Этот вопрос, действительно, требует обсуждения. Забегая вперед, я хотел бы сказать, что этот вопрос имеет достаточно известный в марксистской теории ответ.

Известно, что развитие социально-ориентированной экономики и политики (процессы социализации) в XX в. пошли по трем основным ветвям. Фашизм, как превращенная форма, антисоциализация — ветвь тупиковая, потерпевшая поражение; советская модель мутантного социализма, тоже не выдержавшая критики истории и развивающаяся только в некоторых своих разновидностях в Китае и некоторых других странах; третий, социал-демократический, путь тоже сегодня оказался во многом потеснен неолиберальным реваншем. Ответ на вопрос о причинах именно таких конкретно-исторических форм в принципе верно предсказанного марксизмом процесса связан с пониманием нелинейного хода истории. Эта диалектика обратимости, понимание того, что необходимость реализуется в истории исключительно как результат столкновения различных случайных процессов при наличии активной, действующей роли социального субъекта, прекрасно показана Лукачем в его книге «Антология общественного бытия», и ее не хочет видеть наш критик.

Здесь мы вынужденно возвращаемся к игнорированию (или непониманию?) Поппером процессов взаимодействия различных случайных исторических явлений (как неотъемлемой черты марксистской диалектики) и активной роли социального субъекта (как творца истории даже в рамках мира отчуждения), без чего необходимость никогда не пробивает себе дорогу. На эту тему есть немало замечаний в «Анти-Дюринге» Энгельса и интереснейших положений у Ленина; даже если не обращать внимание на последующие работы таких ученых, как Д. Лукач, М. Лифшиц, Э. Ильенков и др. Случайность истории состоит, в частности, в том, что в условиях, когда производительные силы развились до уровня возможности, но не необходимости нового социального общества, допустимы различного рода флюктуации, временные победы и поражения новой общественной системы, возникновение мутантных форм этой системы, развития прежнего общества по пути самореформирования и самоотрицания своих основ.

Повторю: эта диалектика, хотя и в зародышевом виде, содержится уже в работах Маркса и Энгельса, но она прямо вытекает из методов Маркса и достаточно подробно была развита марксистами во второй половине XX в. Именно так мы будем трактовать существующие тенденции: как развитие процессов социализации. Данные процессы шли, во-первых, в рамках самореформирования капитала (самоотрицания его основ в рамках прежней системы) нелинейно. Эта модель была обозначена теоретически уже в последних работах Энгельса и затем в работах Ленина и Розы Люксембург. Во-вторых, указанные процессы развивались в рамках общества, которое я называю мутантным социализмом и которое было проанализировано, хотя и без употребления этого термина, многими марксистами, включая Льва Троцкого.

В-третьих, объективная необходимость социализации в ряде стран Европы, столкнувшись с непреодолимыми барьерами на пути вперед (реформистском ли, революционном ли), свернула в тупик квазисоциализации, став одной из причин возникновения фашизма как одной из мутаций развития процессов социализации в рамках капиталистической системы. Исторический процесс разворачивался в этих трех модификациях. Реальных же социально-политических условий для революционного взрыва и начала развития «чистой» модели социализма в развитых странах до настоящего времени не оказалось.

Этот процесс в чем-то аналогичен развитию капитализма в большинстве стран мира. В реальной истории только в нескольких государствах (да и то не всегда и во всем «чисто») победил новый общественный строй — капитализм. В большинстве же случаев его генезис шел достаточно мучительно, с победами и поражениями, как это было, например, в Италии, с рядом попыток перехода в этой стране от феодальных к буржуазным отношениям; мучительно-долгим и неэффективным самореформированием феодализма в России (противоречивость и неполнота буржуазных преобразований, затянувшихся в нашей стране вплоть до XX в., стали, кстати, одной из причин революции 1917 г.); с отставанием и вторичной колониальной трансформацией рабовладельческо-феодальных и азиатско-феодальных систем в буржуазные в большинстве стран Третьего мира, — таким, а отнюдь не однолинейным был реальный процесс рождения мирового капитализма. Приписывать же марксизму идею простейших линейных трансформаций одного способа в другой может только автор, который незнаком со всем богатством работ самого Маркса и последующих марксистов по теории общественно-экономической формации.

Еще несколько ремарок по поводу тезисов Карла Поппера в главе «Пришествие социализма». Начну со следующего пассажа:

«Если же из этого они заключают, что такие страны все еще являются „капиталистическими“, в смысле Маркса, то тем самым они демонстрируют догматический характер своей предпосылки о том, что иной альтернативы не существует» (с. 166).

Удивительно, насколько Поппер, неплохо знающий марксизм и современное ему общество, не удосуживается провести хотя бы формальное сравнение этих двух систем. На самом деле большинство пришедших на смену Попперу дюжих либералов 1990-х гг. отнюдь не стесняются считать, что это общество капиталистическое, что в нем торжествуют законы частной собственности, рынка, капитала; и вряд ли кому-нибудь сегодня придет в голову считать, что транснациональная корпорация — это не капитал, что наемные рабочие превратились из наемных работников в каких-нибудь ассоциированных собственников или произошли какие-либо другие революционные изменения, свидетельствующие о том, что в мире уже нет ключевых черт прежней системы, а именно: рынка, капитала, основанного на капитале частнокапиталистического присвоения, с одной стороны, и наемного труда — с другой. Эта система, конечно же, существенно трансформировалась, и в огромном количестве марксистских работ показано, каким именно образом. Возможность такой трансформации вполне предусматривалась и классическим марксизмом, и последователями Маркса. Поэтому, мне кажется, заключения Поппера о том, что капитализм до-интервенционистской поры и современное общество — две качественно различных системы, по меньшей мере, должно вызывать удивление даже в рамках его собственной методологии, не говоря уже о серьезном марксистском анализе.

Наконец, еще раз об оппозиции социализма капитализму. Поппер в этой связи пишет:

«По этому поводу необходимо повторить: никто никогда еще не показал, что существуют только две возможности — „капитализм“ и „социализм“» (с. 167).

Как уже говорилось, смысл основных положений Маркса состоит в том, что закономерностью развития истории является самокритика капитализма и смена его другим обществом, возникающим и как продолжение, и как диалектическое отрицание предыдущей системы (насколько это доказательство убедительно, — вопрос, который мы обсуждали на протяжении всего нашего анализа, но это именно вопрос, требующий обсуждения). Что же до вывода Карла Поппера о возможности иных оппозиций, нежели «капитализм — социализм», то он основывается исключительно на том, что с формально-логической точки зрения существует возможность и других альтернатив.

Но в том-то и дело (я не могу не повторить своего тезиса, поскольку Поппер в десятый раз повторяет свой тезис об оппозиции «капитализм — социализм»), что марксизм использует диалектический, а не формально-логический метод.

Наконец, по поводу замечания, касающегося раскола марксистов на революционных и реформистских:

«Можно сказать, что раскол между социал-демократами и коммунистами Центральной Европы был расколом между марксистами, имевшими некую иррациональную веру в конечный успех русского эксперимента, и теми, кто, поступая более разумно, относился к нему скептически» (с. 169).

И по этому поводу хочу заметить, что Поппер здесь, по сути дела, пытается игнорировать или в крайне ограниченной форме трактовать действительный раскол на марксистов-сталинистов и творческий марксизм. Я не думаю, что Поппер незнаком с этой антитезой, и потому в данном случае он, скорее всего, просто лукавит, пытаясь крайне ограниченно трактовать проблему, сводя все исключительно к наличию или отсутствию иррациональной веры в правоту марксизма.

На самом деле все гораздо сложнее. Это диалектика победы мутантного социализма и формирования (на основе объективных процессов!) соответствующей сталинской версии марксизма, примитивизирующей и извращающей его основные положения. Анализ того, как именно соотносятся марксизм и сталинизм как теоретические доктрины, — тема крайне важная и нужная; она в значительной степени развита в работах марксистов-антисталинистов, причем как «умеренного» (выражаясь языком Поппера) направления (я имею в виду таких авторов, как Шафф или Лукач, наших советских марксистов-шестидесятников), так и марксистов «радикального» направления (прежде всего Льва Троцкого и его последователей, написавших немало сильных работ на эту тему). Есть и другие работы в Европе и в нашей стране, которые показали эти различия. Данный блок проблем заслуживает особого анализа, но мне важно было подчеркнуть, что за тезисами Поппера скрываются гораздо более серьезные и глубокие проблемы, нежели те, на которые он обращает внимание, будучи, как и во многих других случаях, достаточно поверхностным исследователем реальных противоречий.

Вопрос о революции в России как революции «не по „Капиталу“» мы уже обсуждали, поэтому возвращаться к нему, в связи с его повторением в этой главе Поппером, я не буду. При этом заметим: в целом ряде случаев Поппер обращает внимание на то, что необходимость применения каких-то дополнительных аргументов, кроме одной цитаты, которую он взял из того или иного произведения Маркса, есть следствие слабости марксистской теории, поскольку в ней нельзя все объяснить при помощи нескольких простых тезисов. Но в том и состоит так и не понятая Поппером суть этой теории — ее открытость и критичность, в том числе и по отношению к своим собственным положениям, необходимость их развития. В одной из вводных глав, понимая и в целом принимая тезис о том, что марксизм прежде всего метод, а не набор готовых догм, автор затем забывает собственное же утверждение и пытается показать, что марксизм как совокупность готовых догм не годится для объяснения мира. Но в этом смысле он не противоречит ни марксистам, ни Марксу, который постоянно неоднократно подчеркивал, что попытка догматического, буквального применения отдельных своих высказываний есть не марксизм, а антимарксизм.

 

2.2. Социальная революция

Пожалуй, наиболее важным разделом в книге Поппера, наряду с идеей социального детерминизма, является его критика теории социальной революции. Начну с первых фраз, которыми открывает эту главу сам Карл Поппер:

«В этом пророчестве утверждается, что все классы, кроме буржуазии и пролетариата, прежде всего так называемые средние классы, обречены на исчезновение и что вследствие обострения противоречий между буржуазией и пролетариатом классовое сознание и сплоченность пролетариата будут возрастать. Вторая часть представляет собой пророческое утверждение о том, что противоречие между пролетариатом и буржуазией нельзя устранить, и оно приведет к пролетарской социальной революции» (Выделено мной. — А. Б. ) (с. 171).

Здесь снова теория Маркса сводится к некоторому набору цитат, из которых заимствованы выдвигаемые Поппером тезисы.

Во-первых, тезис о том, что все классы, кроме пролетариата и буржуазии, исчезнут, основан на не очень точном и крайне упрощенном понимании основных идей довольно известного положения Маркса о том, что по мере развития капитализма небуржуазные классы уходят в прошлое.

Во-вторых, еще более странным является утверждение, что социалистическая революция выводится исключительно из невозможности устранить противоречия между пролетариатом и буржуазией. Я уже пытался показать, что социалистическая революция для Маркса есть качественная смена одной общественно-экономической системы другой. Причем в данном случае речь идет о двоякой смене: (1) о скачке из «царства необходимости» (мира отчуждения в целом) в «царство свободы» — длительном, сложном историческом процессе, и (2) о переходе от капиталистической общественно-экономической формации к новому обществу, которое Маркс называл уже, как правило, не формацией, а «историей», «царством свободы», или свободной ассоциацией, подчеркивая снятие основных черт, характерных для прошлого в новом обществе. В этой связи и социалистическая революция как процесс качественной смены новым обществом и капитализма, и всей эпохи отчуждения «царством свободы» есть процесс несравнимо более сложный, нежели разрешение противоречия между пролетариатом и буржуазией.

Попутно замечу, что, с точки зрения диалектики, неразрешимых противоречий вообще не бывает. Если смотреть не только на пару цитат Маркса, которых Поппер даже не приводит, а на весь контекст его анализа классовых конфликтов, можно понять, что в рамках столкновения пролетариата с буржуазией существует и целый ряд компромиссов и реформ, возможность которых и Маркс, и Энгельс, и все остальные последователи-марксисты вполне принимали и понимали. Другое дело, что при этом они утверждали: в конечном итоге это противоречие нельзя снять иначе, как в рамках нового общества, где на смену классу пролетариата и буржуазии придет новая общественная структура — структура отмирающих классов, структура свободной ассоциации. Но это другой тезис, и он не совпадает с утверждением Поппера о пророчестве, которое провозглашало разрешение противоречия между пролетариатом и буржуазией исключительно путем пролетарской социальной революции.

Что касается проблемы изменения социально-классовой структуры в современном капитализме и трактовки этой темы у Поппера, то она относится к числу его наиболее слабых мест, поскольку сегодняшние исследователи-марксисты пошли гораздо дальше в размышлениях на эти темы, чем анализируемый нами автор. Он приводит целый ряд достаточно плоских соображений по поводу того, что в современном мире сохраняются и сельскохозяйственные рабочие (кто и когда утверждал, что их не будет?). К тому же Поппер считает, что унификации сознания всех рабочих не происходит, что возникают более сложные социальные группы, нежели просто пролетариат и наемные работники и т. д.

В данном случае он, как всегда, ломится в открытую дверь, поскольку у Маркса показана очень сложная социальная структура, и первоначальный тезис «Манифеста Коммунистической партии» о тенденции «вымывания» иных, нежели пролетариат и буржуазия, классов, затем развит в «Капитале», что, кстати, замечает и сам Поппер, который (см. с. 173) приводит членение общества в соответствии с работами позднего Маркса, но при этом он считает, что здесь Маркс отрицает самого себя. Отчасти он прав, но только в том смысле, что Марксова теория развивалась, и ранняя работа, «Манифест Коммунистической партии», где показана основная тенденция возникновения капитализма из феодализма (снятие классов феодального общества и рождение классов буржуазного), затем, в поздних работах Маркса, уточняется, а сложная социальная структура самого капитализма рассматривается более подробно.

Поэтому мы вправе сказать, следуя методу соотношения исторического и логического, что оба высказывания Маркса вполне верны. А именно: на стадии снятия феодального общества и рождения буржуазного, действительно, происходит «обуржуазивание» аристократии и «пролетаризация» трудящихся, в том числе и различных представителей трудящихся феодального общества. Эта тенденция объективна, и, кстати, с ней Поппер особенно и не спорит. Что касается сложной социальной структуры капитализма, показанной Марксом в связи с исследованием анатомии этого общества, то следует добавить: Маркс раскрывает это усложнение в третьем томе «Капитала» в связи с характеристикой фиктивного капитала, анализом деления капитала на капитал-собственность и капитал-функцию, выделением торгового капитала, кредита, разделения капитала на капитал-собственность и капитал-функцию в главе «О доходах и их источниках» и т. д. Тем более что в дальнейшем марксизм показал, как именно модифицируется эта структура в условиях империализма и как эта модификация вырастает из внутренних противоречий классического капитализма.

В этом смысле критика Поппера, который систематически упрекает Маркса в отсутствии логики, демонстрирует только одно: для автора «Открытого общества» логика состоит в объяснении сложной системы при помощи трех-четырех простейших тезисов, и всякая попытка показать развитие, усложнение, видоизменение, трансформацию этих тезисов, реальную диалектику реальных процессов кажется для него уходом от научного объяснения вообще. Иными словами, для него существует либо простое объяснение, либо это объяснение не годится как научное.

То же происходит и с трактовкой Поппером социальной революции:

«На первый взгляд, кажется достаточно ясным, что имеет в виду Маркс, говоря о социальной революции. Его „пролетарская социальная революция“ является историческим понятием. Оно обозначает более или менее быстрый переход от исторического периода капитализма к историческому периоду социализма. Другими словами, это — название переходного периода классовой борьбы между двумя основными классами вплоть до окончательной победы класса рабочих. На вопрос о том, предполагает ли „социальная революция“ ожесточенную гражданскую войну, Маркс отвечал, что это не обязательно, подчеркивая при этом, что, к сожалению, не вполне ясно, как можно избежать гражданской войны… Социальная революция есть попытка хорошо сплоченного пролетариата завоевать полную политическую власть при твердом намерении не избегать насилия, если оно потребуется для достижения этой цели, и пресекать все попытки своих противников восстановить свое политическое влияние» (с. 174–175).

На самом деле свести понятие социальной революции исключительно к этим тезисам мог только Поппер или аналогичные ему ученые. Я уже выше показал, что для Маркса это гораздо более сложный процесс, и Поппер мог бы это понять, если бы заглянул хотя бы в многочисленные хрестоматии, например, «Маркс и Энгельс о социалистической революции», где показано все многообразие и сложная диалектика этих процессов.

Что касается использования насилия в революции и демократии как пути осуществления революции, то мы к этому вопросу обратимся ниже — благо Поппер ему уделяет достаточно много внимания и совершенно справедливо.

Следующий тезис Карла Поппера — утверждение, что в соответствии с марксизмом капитализм якобы не подлежит реформированию, и именно так это трактуется в «Капитале» Маркса: «…ядром марксистского учения, изложенного в „Капитале“, является утверждение, что капитализм не подлежит реформированию, а также Марксово пророчество о его насильственном уничтожении (Выделено мной. — А. Б.)» (с. 179–180).

Мы уже многократно говорили о том, что ни один из тезисов, даже если он взят из «Капитала», не исчерпывает весь марксизм. Но в данном случае эта посылка выведена Поппером из знаменитой цитаты о том, что тенденция развития капиталистического накопления ведет к экспроприации экспроприаторов. Из этой цитаты совершенно не следует, что невозможно частичное реформирование капитала в той или другой форме. Более того, в других работах Маркс прекрасно показывал — и это известный тезис марксизма о диалектики реформ и революций, — что такое реформирование возможно и полезно для дела эмансипации человека. Эти идеи были развиты и в работах последующих марксистов. Так что Карлу Попперу, видимо, не стоит приписывать Марксу того, чего у него нет.

Точно так же не следует приписывать ему утверждения, что неизбежность социальной революции он выводит из теории возрастания богатства одних и нищеты других. Как я только что показал, социальные революции выводятся Марксом из гораздо более сложного комплекса событий, не менее важно и то, что социальные революции для Маркса — отнюдь не только революции, которые приводят к победе социализма; социальные революции — это еще по крайней мере буржуазные революции, и у Маркса существует целая серия работ, в которых тщательно проанализированы именно буржуазные революции, их содержание, их прогрессивная роль, их внутренние противоречия. Поппер не случайно «забывает» об этом, поскольку для него социальная революция есть невозможное, или уж, по меньшей мере (и здесь еще одно из противоречий этого автора), крайне нежелательное и негативное явление. Однако при этом сказать, что буржуазные революции, в том числе имевшие форму гражданской войны (например, война за независимость США), являются негативным явлением и что более предпочтительным, с его точки зрения, был бы эволюционный путь развития капитализма (как, например, в России или в Германии), я думаю, Поппер бы не решился. Из его высказываний достаточно очевидно, что именно те страны, где происходили радикальные революционные сдвиги, в том числе имевшие форму национально-освободительных или гражданских войн, начиная от борьбы гезов, включая США, Англию, Францию, — это примеры как раз успешного развития капитализма в странах, которые в наибольшей степени продвинулись по этому пути в XVIII–XIX вв. В этой связи не могу не процитировать вывод Поппера:

«Итак, Марксово пророческое доказательство и в радикальном, и в умеренном его вариантах — невозможно ни исправить, ни защитить» (с. 183).

Я привел здесь эту цитату не для того, чтобы каким-то образом комментировать, а для того, чтобы просто упомянуть о стиле этого автора. Для него крайне характерно использование менторского, поучающего тона, выражающего абсолютную самоуверенность и абсолютную некритичность, в том числе по отношению к своим положениям. Я не разу не встретил у Поппера сколько-нибудь серьезного самокритичного взгляда или признания собственной ограниченности. Этот автор пишет примерно так, как писал небезызвестный и, наверно, ненавистный и ему (не только нам) автор — Иосиф Сталин.

Этот поучающе-догматический тон пронизывает всю его работу. В отличие от Поппера, Маркс (да и последующие марксисты) были всегда весьма самокритичны, смело указывали на свои недоработки, незавершенность, открытость теории.

Ниже, подводя некоторые итоги и характеризуя работу Поппера в целом, я постараюсь показать, что это отнюдь не случайно.

А теперь давайте обратимся к одному из наиболее сложных вопросов — о социальной революции и насилии, которому Поппер уделяет немало внимания.

В марксистской доктрине есть два взаимосвязанных неясных момента, и оба они важны. Во-первых, это неопределенное, двусмысленное отношение к насилию, вытекающего из историцистского подхода к общественным явлениям. Во-вторых, марксисты очень неопределенно высказываются о «завоевании пролетариатом политической власти»… Эти две неясности марксистской доктрины я могу кратко назвать двусмысленностью в понимании насилия и двусмысленностью в понимании захвата власти. Обе они порождены не только историцистским подходом, но и марксистской теорией государства. Если государство по сути своей является тиранией какого-то класса, то, с одной стороны, насилие дозволено, а с другой — диктатуру буржуазии можно заменить только диктатурой пролетариата. В этом случае забота о формальной демократии просто теряет исторический смысл. Кроме того, по словам Ленина, «демократия есть… лишь один из этапов по дороге от феодализма к капитализму и от капитализма к коммунизму» (с. 183–184).

Слава богу, в дальнейшем Попперу хватает ума добавить к этой цитате еще ряд положений по поводу того, что марксисты считали применение насилия лишь крайним средством, которое можно использовать, только если не удастся победить в революции демократическим путем. Более того, он приводит положения Энгельса, которые показывают, что именно в этом состояла основная идея марксистов. Я бы хотел подчеркнуть этот тезис, поскольку только одна цитата, используемая Поппером, еще не говорит о сути позиции марксизма по этому вопросу. А суть как раз и состоит в том, что задачей для пролетариата и других революционных сил является борьба за максимально полное развитие демократии, поскольку даже в условиях существующего классового общества и господства буржуазии все-таки все больше и больше полномочий удается перераспределить в пользу граждан.

Более того, известны положения из работы «Гражданская война во Франции» Маркса и из ленинской работы «Государство и революция» о том, что последовательно и полностью проведенная в жизнь буржуазная демократия означала бы, по сути дела, первый шаг к демократии будущего общества и отмиранию государства. В этой связи я хотел бы подчеркнуть еще раз, что марксизм есть последовательный демократизму во всяком случае, в его научной версии (здесь мы затрагиваем вопрос о практике «реального социализма»).

Поппер очень тщательно анализирует тактические соображения Энгельса о возможности предоставить буржуазии первый шаг к использованию насилия против демократически победивших трудящихся. Мне не очень хочется входить в тщательную полемику с Поппером по этому вопросу, поскольку он от стратегических вопросов о важности демократии для пролетариата переходит здесь к проблемам тактики. Поппер утверждает: если пролетариат первым не начнет применять насилие, то в этом случае буржуазия наверняка победит, а так как пролетариат и его политические представители не хотят, чтобы буржуазия наверняка победила, они все-таки должны будут первыми использовать насилие против капитала. Поппер не принимает во внимание, что проблема здесь не в тактике и даже не в том, кто первым начнет стрелять. Вопрос в другом, — в том, что пролетариат не начнет стрелять первым или, во всяком случае, с теоретической точки зрения, с точки зрения доктрины марксизма, использование насилия первым для пролетариата не только не необходимо, но и вредно. Это связано с пониманием марксизмом диалектики демократии.

Для марксизма демократия — это развитие формальных механизмов, которые тем не менее позволяют частично использовать реальные политические механизмы на пользу пролетариата. Поэтому, если пролетариату удается демократическим путем изменять общественные отношения, то он это будет делать до последнего. Другое дело, что в этих условиях весьма вероятно, что буржуазия пойдет на применение насильственных мер. Но как показал опыт, в большинстве случаев пролетариат первым не стреляет. Если даже оставить в стороне старые споры по поводу того, кто начал первым гражданскую войну — большевики или контрреволюционные силы, включая «демократические» страны Антанты, и посмотреть на новейший опыт, то события в Чили показывают, что именно поддерживаемые «демократическими» Соединенными Штатами фашистские силы пошли на антигосударственный переворот тогда, когда силы социализма стали побеждать и развиваться вполне демократическим путем. Это классический пример, демонстрирующий реальную диалектику демократии и борьбы за социализм; здесь хорошо видно, как действуют силы, защищающие капитал, и как — трудящихся.

В этой связи не могу не отметить любопытную деталь из авторского «Послесловия для российского читателя». Поппер упоминает о том, что многое в его личных взглядах изменилось после того, как была расстреляна демонстрация левых, в которой он участвовал (или собирался участвовать?). При этом он не упоминает — кем, почему и как она была расстреляна. Этот тезис он использует только для того, чтобы показать опасность привлечения людей к акциям, которые могут привести к жертвам. Но ведь Поппер прекрасно знает, что в мирные демонстрации рабочих первыми стреляли представители власти: вспомним расстрел демонстрации 9 января 1905 г. в России, расстрелы многочисленных демонстраций рабочих, в том числе в Западной Европе, и, наконец, ельцинский расстрел Парламента в 1993 г. Этот опыт многогранен и достаточно убедителен, и не случайно поэтому сам Поппер пытается его попросту проигнорировать.

Не могу не процитировать большой отрывок с семью признаками демократии, которые Поппер использует для критики марксистской теории.

«(1) Демократию нельзя сводить к власти большинства, хотя институт общих выборов является наиболее важным ее элементом. Ведь большинство может править и тираническими методами. (Большинство людей, рост которых меньше б футов, может решить, что меньшинство людей ростом выше б футов должно платить все налоги.) При демократии власть правящих сил должна быть ограничена. Критерий демократии состоит в следующем: при демократии народ может сместить правительство без кровопролития. Таким образом, если те, кто обладает властью, не охраняют социальные институты, обеспечивающие меньшинству возможность производить мирные изменения, то их правление является тиранией.

(2) Необходимо различать всего две формы правительств, а именно — правительства, имеющие упомянутые в первом пункте институты демократии, и все остальные, т. е. тирании.

(3) Истинно демократическая конституция должна исключать только один тип существующей системы — те изменения, которые могли бы представлять опасность для ее демократического характера.

(4) При демократии полная правовая защита меньшинства не должна распространяться на тех, кто нарушает закон, и особенно на тех, кто подстрекает других к насильственному свержению демократии.

(5) Политика формирования институтов защиты демократии всегда должна проводиться в предположении, что возможны скрытые антидемократические тенденции как среди правящих, так и среди подчиненных.

(6) Если разрушается демократия, то нарушаются все права. Если при этом за подчиненными и сохраняются какие-то экономические преимущества, то они сохраняются только из милости.

(7) Демократия обеспечивает прекрасное „поле сражения“ для любой разумной реформы, поскольку она допускает проведение реформ без применения насилия. Однако, если при проведении каждого „сражения“ на этом поле боя не придается первостепенного значения сохранению демократии, то скрытые антидемократические тенденции, которые всегда имеют место (и которые апеллируют к тем, кто страдает под гнетом цивилизации, как я выразился в главе 10), могут привести к падению демократии. Если этот принцип еще не понят, то нужно бороться за его ясное понимание» (с. 187–188).

Здесь необходим целый ряд важных комментариев. «При демократии народ может сместить правительство без кровопролития». На самом деле это крайне двусмысленная формулировка. Вы прекрасно знаете, господин Поппер, что в большинстве случаев правящий класс будет защищать свою власть от побеждающих социалистических сил путем насилия, и в этом случае никакие демократические механизмы не могут помочь побеждающим социалистическим силам удержатся у власти, что в полной мере продемонстрировал пример расстрела демократического правительства Альенде Пиночетом. Не будем забывать о том, что за формальной демократией скрывается реальная гегемония капитала, что было показано при анализе предыдущих материалов и что на практике доказано многократно во многих странах.

Что касается третьего пункта («конституция должна исключать только один тип изменения системы, а именно, тот, который изменяет его демократический характер»), то в этой связи хотелось бы задать вопрос, наверное, риторический, автору этого положения: если предстоит углубление демократии, ее развитие, считаете ли вы возможным в этом случае реформирование системы? В частности, достаточно известно, что многие подвижки в современном мире требуют развития так называемой низовой демократии и самоуправления, которые, в конечном итоге, могут привести к ликвидации той демократической формы, которую вы проповедуете, а именно парламентской системы.

В защите именно нынешней модели автор подчас доходит до цинизма и даже упоминает о том, что для демократии достаточно двух одинаковых партий, где одна будет взаимодействовать с другой просто для того, чтобы сохранить некоторую оболочку формального противопоставления и иметь видимость оппозиции, которая будет осуществлять контроль. Я думаю, что в упомянутый выше пункт Карл Поппер вкладывает единственный смысл: нужна конституция, которая сохранит господствующую социально-экономическую систему и адекватные ей политические институты.

Любопытно также, что демократию в строгом смысле слова Поппер определяет гораздо более убого и ограниченно, чем даже «Декларация прав человека» 1948 г. и многие демократические конституции тех стран, которые он приводит в качестве примеров. И это не случайно.

В целом, выделив эти пункты, Поппер и не пытается их обосновывать — ни эмпирически, ни какими-либо серьезными теоретическими, фундаментальными соображениями. Единственное обоснование — его собственное мнение, что так возможно преодолеть тиранию и другие негативные последствия. При этом он отнюдь не задается вопросом, который, наверно, был бы вполне в стиле попперовской логики: а кто сказал, что не может быть другого способа обеспечить представительство интересов граждан, кроме той модели демократии, которая здесь представлена?

Важно, что Поппер приписывает марксизму стремление вызвать у рабочих подозрительность по отношению к демократии (см. с. 188), стремление обвинить демократию во всех бедах и показать, что никакие реформы невозможны, а единственный способ улучшения положения дел — полное завоевание политической власти при игнорировании роли демократии как возможности для смягчения противоречий.

Здесь опять марксизму приписывается целый ряд положений, которые на самом деле характерны (и то лишь отчасти) для его сталинской версии. Марксизм, напротив, призывает рабочих к последовательному развитию демократии, показывая при этом ограниченность существующих буржуазных форм демократии, показывая, что за ними в действительности скрывается экономическая и социально-политическая власть капитала и что именно поэтому они недостаточны, что демократии должно быть больше и в перспективе она должна стать другой. Но Поппер здесь переворачивает логику марксизма с ног на голову. Вместо того, чтобы показать, что марксизм требует развития существующих форм демократии и их углубления, он пытается приписать марксизму стремление уйти от этой демократии, что, в лучшем случае, может иметь отношение к сталинской версии марксизма.

Точно так же никогда марксизм не обвинял демократию во всех бедах; он характеризовал демократию как одну из возможных политических форм, причем форму гораздо более благоприятную, чем любые другие, для развития политических процессов в рамках буржуазного общества. Обвинять демократию в бедах капитализма, с точки зрения марксизма, по крайней мере было бы глупо. Другое дело, что марксизм показывает ограниченность демократических систем в рамках капитализма, но это совершенно иной акцент.

По поводу трактовки Поппером проблемы революции и реформ — мне бы не хотелось повторяться — марксизм считал необходимым и возможным развитие реформ как важнейшего условия для продвижения к новому будущему обществу, в том числе как создание более полных предпосылок для того, что Поппер называет полным завоеванием власти.

Еще одно любопытное соображение:

«Если же такие средство (Политические забастовки. — А. Б. ) применяются как наступательное оружие, то это приводит к усилению антидемократических тенденций в стане противника, поскольку такие акции делают демократию явно недееспособной…. Применение рабочими любых форм недемократического давления (Речь, конечно, идет о таком „антидемократическом“ средстве, как политическая забастовка. — А. Б. ) приведет, вероятнее всего, к аналогичным или даже антидемократическим контрдействиям со стороны противника, спровоцирует движение, направленное против демократии. Причем, антидемократические действия со стороны правящих сил, разумеется, намного серьезнее и опаснее, чем аналогичные действия со стороны управляемых (Выделено мной. — А. Б. )» (с. 190).

В этом утверждении Поппер фактически показывает свою действительно классовую позицию: он считает возможными и, более того, необходимыми для защиты существующей системы наступательные активные действия со стороны правящих сил, а сколько-нибудь активные, в том числе демократически активные, действия со стороны рабочих он считает не только нежелательными, но и провоцирующими фашизм. Фактически он показывает здесь, что буржуазная демократия не способна обеспечить защиту капитала при ее последовательном развитии и что, поэтому, капитал готов идти на разрушение демократии, если это будет необходимо для сохранения его экономического господства.

Докажем это положение. Политическая забастовка, гражданское неповиновение — это демократические меры, которые зафиксированы как право трудящихся в конституции большинства социал-демократических стран (кстати, Поппер «забывает» это подчеркнуть). Это действительно наступательная мера, которая позволяет пролетариату демократическим путем двигаться к изменению не столько политической формы, сколько как раз экономического содержания, а именно — власти капитала. Что говорит по этому поводу Поппер? Что в этих условиях правящий режим наверняка пойдет на ограничение демократии и на любые меры (он намекает на фашизм) для того, чтобы сохранить свое господство. Давайте немного иначе сформулируем это утверждение. Если капиталу для сохранения своего господства и власти в условиях угрозы этой власти со стороны пролетариата, использующего последовательно демократические методы, надо пойти на отмену демократии, он пойдет на это, чему примером были и победа фашизма в условиях резкого усиления левых в Испании, Италии, Германии, и примеры прямого свержения демократической системы в Чили, и многие другие шаги, доказывающие, что капитал легко идет на ограничение демократии, когда иными методами он не может остановить наступление трудящихся, использующих демократические меры для своей борьбы.

Так что господин Поппер в этом заключительном пассаже главы, посвященной диалектике демократии и насилия, фактически расписался в том, что не пролетариат, а капитал является социальной силой, готовой использовать насилие и антидемократические методы, и единственное, на что он способен, — призывать не совершать против капитала никаких действий, дабы не будить эту «спящую собаку».

 

2.3. Капитализм

Глава «Капитализм и его судьба», с точки зрения профессионального политэконома-марксиста, демонстрирует предельную слабость Поппера как теоретика, и потому подробно полемизировать с автором по этому вопросу не имеет смысла. Я ограничусь лишь несколькими тезисами.

Во-первых, в крайне примитивном виде трактуется проблема эксплуатации: фактически Поппер всю проблему сводит к обнищанию пролетариата. В дальнейшем, пытаясь показать механизм прибавочной стоимости, Поппер вообще допускает целый ряд теоретических «ляпов». Первый из них касается непонимания связи трудовой теории стоимости и двойственного характера труда с теорией эксплуатации Маркса.

«Идея так называемой трудовой теории стоимости, заимствованная Марксом у его предшественников (в частности, он ссылается на Адама Смита и Давида Рикардо) и приспособленная для его целей, достаточно проста. Если вы нанимаете плотника, вы платите ему за время работы. Если его спросить, почему эта работа дороже другой, он скажет, что она требует больших затрат труда. В дополнение к оплате труда вы должны, разумеется, оплатить и лесоматериалы. Однако если посмотреть на ситуацию более внимательно, то окажется, что вы косвенным образом платите за труд, вложенный в посадку, вырубку, транспортировку, обработку леса и т. д. Такой анализ приводит к общей теории, согласно которой плата за работу или любой приобретенный товар должна приблизительно соответствовать количеству затраченного труда, т. е. количеству рабочего времени, необходимого для производства этого товара» (с. 198).

Определение трудовой теории стоимости вообще заслуживает «неудовлетворительно» на экзамене не только у профессионалов-экономистов, но даже в техническом вузе. В ряде случаев он и саму проблему эксплуатации сводит исключительно к тому, что рабочие в условиях безработицы проигрывают при конкуренции с капиталом. Но на самом деле суть Марксовой концепции эксплуатации, основанной как раз на трудовой теории стоимости, состоит в том, что рабочий получает лишь часть создаваемого им богатства в виде оплаты стоимости его рабочей силы, что это является правилом для капитала, независимо от того, присутствует или отсутствует безработица; безработица может лишь способствовать некоторому перераспределению необходимого продукта в пользу капитала и снижать цену рабочей силы, но не влиять на саму суть отношений эксплуатации. Собственно, сила Марксового закона прибавочной стоимости состоит прежде всего в том, что он показал: даже в условиях эквивалентного обмена между наемным работником и собственником первый своим трудом создает всю новую стоимость, получая лишь ее часть, равную стоимости рабочей силы.

Как я уже сказал, политэкономический раздел в критике Поппером марксизма является одним из самых слабых, что проявляется, в частности, в упомянутой мной ограниченной и во многом просто неправильной трактовке теории стоимости и эксплуатации. Чего стоит, например, такой пассаж:

«Однако если для объяснения результатов действия закона стоимости достаточно сформулировать законы спроса и предложения, то теория трудовой стоимости вообще не нужна, какой бы надежной она ни казалась с первого взгляда (хотя, я думаю, она таковой и не является) (Выделено мной. — А. Б. )» (с. 203).

Здесь Поппер фактически попросту не смог понять, почему объяснить эксплуатацию без трудовой теории стоимости в системе Маркса невозможно. Кроме того, тезис о том, что для описания закона стоимости достаточно понимания соотношения спроса и предложения, очень точно характеризует его поверхностно-прагматический подход к науке вообще и к политико-экономической теории в частности. В данном случае Маркс ставит вопрос, существующий еше со времен Аристотеля, о природе тех общих отношений, которые лежат в основе обмена товаров, и дополняет его новыми принципиально важными положениями: о внутренних противоречиях, которые являются источником развития товарного производства, о механизме превращения отношений товарного производства в отношения наемного труда и капитала и о дальнейшей эволюции.

Не разобраться в этой схеме Маркса мог только не слишком добросовестный исследователь, поскольку она оказывается доступна, как показывает опыт моих коллег — от Егора Гайдара до последовательных марксистов, — даже для студентов 1–2 курса экономического факультета МГУ советской поры, не говоря уже о серьезных ученых. В данном случае речь идет о том, что Поппер, следуя одной из самых примитивных версий позитивизма, фактически видит единственную задачу науки в том, чтобы описать некоторые явления, даже не ставя задачу понять механизм функционирования системы, как это делают, например, современные разновидности теории предельной полезности. Он в этом смысле уподобляется средневековому крестьянину, которому знания о том, что Земля — шар и что она вращается вокруг Солнца, действительно были абсолютно не нужны и даже вредны; и в этом смысле он вполне разумно считал, что Джордано Бруно, Галилею и всем остальным надо в лучшем случае заткнуть глотку, а в худшем — отправить их на костер. Я, правда, не думаю, что Карл Поппер собирался предложить аутодафе для марксистов, но его достаточно поверхностные теоретические взгляды проявляются здесь в полной мере. Именно вследствие этого он предлагает чуть ниже вообще элиминировать теорию стоимости и прибавочной стоимости для того, чтобы объяснить проблему эксплуатации и, как он пишет, избыточного населения.

На самом деле Марксова теория безработицы заключается не в фиксации данного феномена — это было известно и до Маркса; здесь никакой научной прозорливости не требуется, да и критиковать его в этом смысле не за что. Идея марксизма состоит в том, чтобы показать, как из законов рынка, точнее — лежащих в его основе товарных отношений, вытекает необходимость развития капитала; что этот последний предполагает наличие отношений эксплуатации, изначально абстрагируясь от того, есть или нет безработица; как затем из анализа относительной прибавочной стоимости, предполагающей рост производительности труда и органического строения капитала, выводятся феномены воспроизводства капиталистической системы и, в частности, безработица и тенденции относительного и абсолютного обнищания пролетариата, которые единственно и видит Поппер.

В этом смысле завершающую часть очерка о капитализме Поппер излагает в стиле самых примитивных сталинских учебников. Цитировать здесь нет необходимости, читатель сам может обратится к с. 220–221. Единственное, на чем мне хотелось бы остановиться, — это вывод, которым заканчивает автор: «Негласный принцип, в соответствии с которым действуют коммунисты: „Чем хуже — тем лучше, поскольку нищета приблизит начало революции“, вызывает у рабочих подозрение».

Этот оборот годится лишь как наиболее примитивная форма сталинистской пропаганды. Ни один серьезный ученый-марксист, а мы сегодня размышляем прежде всего о марксизме как теории в ее развитии, никогда не ставил и не мог поставить задачу максимального обнищания пролетариата для того, чтобы затем это вызвало социальную революцию. Я еще раз хочу напомнить: теория социальной революции марксизма выводится не из того, что пролетариат нищает и растет безработица. Это одна из возможных предпосылок (подчеркну это!) социального взрыва, и не более того. Необходимость социалистической революции выводится из объективных законов развития капитализма, среди которых и рост производительности труда, и обобществление, и многое др. Более того, марксисты, в том числе в своих политических работах, посвященных тактике и стратегии деятельности левых социалистических и коммунистических партий, постоянно подчеркивали, что борьба за рост благосостояния пролетариата, за реформы, которые обеспечивают частичное участие работников в управлении, за более справедливое, дающее большие права работникам трудовое законодательство, за 8-часовой рабочий день и т. д., является альфой и омегой, абсолютной необходимой задачей для левых.

Марксизм теоретически показал, почему это именно так. Он показал, что пролетариат как класс, освобождающий не только себя, но и общество, должен обладать свободным временем, должен обладать способностью к социальному творчеству (а для этого надо набираться опыта, участвуя в социал-реформистских движениях), что развитие низовой демократии создает предпосылки для более мирной и эффективной победы социалистических сил. В заключительной части работы будет специально показано, почему и как рост свободного времени, ограничение рабочего дня и некоторое повышение благосостояния являются необходимыми материальными предпосылками ассоциированного социального творчества.

Глава 21 посвящена, главным образом, проблемам накопления и цикла, и анализировать ее просто неинтересно, потому что здесь Поппер ограничивается весьма поверхностными и немногословными замечаниями, в то время как за этим блоком проблем (анализом Маркса цикла, тем, что из этого следует и каковы возможные последствия перенакопления капитала) стоит огромный пласт серьезных экономико-теоретических работ (в том числе — не- и антимарксистских), и этот спор гораздо более интересен и профессионален, чем это представляется Попперу. Поэтому адресую заинтересованного читателя к работам экономистов-марксистов, начиная с Ленина, Туган-Барановского, Гильфердинга, Розы Люксембург, включая целый ряд ученых середины XX в. и заканчивая книгами по динамике капитализма Д. Робинсон и Эрнста Мандела. Один из наиболее интересных примеров — дискуссия «Кембридж — Кембридж», где сторонники синтеза марксизма и посткенсианства, с одной стороны, и неолиберальной экономической теории — с другой, пытаются показать природу капитала и закономерности его воспроизводства и аргументируют ту или иную позицию в споре о справедливости экономической теории Маркса.

 

2.4. Этика

Глава 22 «О моральной теории историцизма» названа так несколько странно неслучайно. Здесь, по сути дела, речь идет об этической теории Маркса, но не только. В данном случае Поппер занимает достаточно двойственную позицию, в чем он, в общем-то, и сам отдает себе отчет. С одной стороны, он многократно расшаркивается перед Марксом в том смысле, что он понимает нравственность позиции самого Маркса. Он достаточно справедливо показывает, что Маркс в своих работах и объективно, и субъективно никогда не был моралистом, но тем не менее в работах Маркса имеется некоторая этическая составляющая. Есть тезисы, с которыми действительно можно согласиться. К их числу относятся, например, следующие:

«Маркс не восставал против богатства и не славил бедность. Он ненавидел в капитализме не накопление богатства, а его олигархическую сущность. Капитализм вызывал у него отвращение, потому что богатство в этой системе подразумевает политическую власть в смысле власти над другими людьми, потому что рабочая сила превращена в товар, т. е. люди должны продавать себя на рынке труда. Эта система была ненавистна Марксу тем, что напоминала рабство… Маркс, как я полагаю, избегал подобного изложения теории морали, так как терпеть не мог проповедей. Испытывая глубокое недоверие к моралистам, которые обычно проповедуют трезвость, а пьют вино, Маркс не был склонен формулировать в явном виде свои этические воззрения. Принципы человеколюбия и порядочности были дм него вещами само собой разумеющимися, не требующими обсуждения. (Ив этой сфере он оставался оптимистом.) Он обрушивался на моралистов, потому что видел в них льстивых апологетов общественного строя, который считал безнравственным. Он критиковал поклонников либерализма за их самодовольство, за отождествление ими действительной свободы с формальной свободой, которая существовала в рамках системы, уничтожавшей действительную свободу. По сути дела, в этом выразилась его любовь к подлинной свободе. Более того, несмотря на свое тяготение как философа к холизму, он безусловно не был комективистом, ибо полагал, что государство со временем „отомрет“. По моему убеждению, Маркс, в сущности, исповедовал веру в открытое общество (Выделено мной. — А. Б. )» (с. 229, 230).

В данном случае трудно сказать, что Поппер в этих идеях разделяет, а что нет. Возникает такое ощущение, что здесь Поппер фактически солидарен с Марксом, неслучайно он приписывает ему «веру» в открытое общество. И Поппер здесь, как ни странно, прав, но только в одном смысле. Если под открытым обществом понимать последовательную реализацию либеральных ценностей и ценностей демократии (что на абстрактном уровне, пожалуй, Поппер бы поддержал), то Маркс действительно всегда был последовательным сторонником открытого общества как (и здесь начинаются отличия Маркса от Поппера и других теоретиков «открытого общества») одной из стадий на пути движения человечества к «царству свободы», а именно такой, где негативная свобода, «свобода от», развивается в большей степени, нежели во всех предыдущих социально-экономических, социально-политических и духовных системах.

В этом смысле Маркс был и все марксисты будут сторонниками максимально полного развития прав и свобод человека и демократических институтов. В этом смысле Маркс и все марксисты всегда были и будут последовательными гуманистами, в отличие от сталинистских мутаций марксизма. Но это, к сожалению, не все, о чем следует вести речь в связи с попперовской трактовкой этики Маркса. Во многих случаях здесь необходима серьезная полемика. В частности, это касается тезиса об активизме марксизма:

«В ряде ранних сочинений Маркс особо выделяет требование, чтобы люди проявляли себя в действиях. Эта его позиция, которую можно назвать активизмом, наиболее четко сформулирована в последнем из его „Тезисов о Фейербахе“: „Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его“» (с. 232).

«Глубокая пропасть разделяет активизм и историцизм Маркса, и эту пропасть еще более углубляет его доктрина, согласно которой мы должны подчиниться чисто иррациональным силам истории. Ведь раз он осудил как утопические любые попытки применить разум для разработки проектов будущего, то выходит, что разум не может играть какую то ни было роль в созидании более разумного мира. Я убежден, что подобную точку зрения отстоять невозможно и что она неизбежно ведет к мистицизму» (с. 232).

Здесь мы вновь должны будем вернуться к тому, с чего начали нашу критику Поппера — к непониманию им философии истории марксизма как диалектического единства отношений отчуждения, которые подчиняют человека внешним, стоящим над ним силам экономической и социальной жизни, силам духовного и политического угнетения, с одной стороны, и активной социальной ролью человека как творца истории — с другой. Я достаточно подробно выше комментировал Марксову трактовку так называемой «родовой сущности человека», которая показывает, что человек есть деятельностное существо, что эта генетически всеобщая черта человеческой деятельности, проявляющаяся в непосредственных или превращенных формах, присуща каждому человеку и человеческому сообществу в целом. Более того, человек является «социальным животным», выражаясь языком XIX в., которое способно не только осуществлять производственную деятельность, т. е. быть активным в сфере производительных сил (это уже язык марксизма), но и быть активным в сфере социально-экономических, социально-политических и духовных отношений, сознательно воздействуя на происходящие в обществе процессы.

Другое дело, что при этом деятельность отдельной личности может играть очень ограниченную или достаточно значительную роль (впрочем, к проблеме роли личности в истории Поппер не обращается, и она остается за рамками нашей дискуссии). Но то, что реальные качественные изменения в истории невозможны без активного действия масс, в той или другой степени осознанного (кстати, тоже сложнейшая и очень важная проблема, которую Поппер не ставит, но которую мы поставим в конце книги), — это аксиома марксизма. Неспособность Поппера соединить эти два полюса в рамках единой философии истории и понять, что именно так они соединены в работах и Маркса, и последующих творческих марксистов, неслучайна. Это в полной мере характеризует, во-первых, плоско-формальный метод самого Поппера; во-вторых, его ориентацию на филистера, для которого понимание закономерностей диалектического развития и сложной теоретической модели, основанной на методе восхождения от абстрактного к конкретному, является «терра инкогнита».

Пожалуй, наиболее интересный объект для полемики — то, что Поппер называет историцистской теорией морали Маркса. Пересказывая Маркса, он приписывает ему следующую позицию:

«…поскольку любое решение „морально“ лишь относительно некоторого принятого ранее кодекса морали, мое основополагающее решение вообще не является „моральным“ решением. Вместе с тем оно есть научное решение. Ведь мне, как обществоведу, нетрудно представить себе картину надвигающихся событий. Я в состоянии понять, что буржуазия и вместе с ней ее система морали обязательно исчезнут. Я сознаю неизбежность такого развития событий. Попытка противиться ему была бы безумием, точно так же, как было бы безумием пытаться действовать вопреки закону тяготения. Вот почему я сделал решающий выбор в пользу пролетариата и его морали. И это решение основано только на научном предвидении, на научно-историческом пророчестве» (с. 235).

В данном случае Поппер отдает должное довольно традиционной трактовке этической теории марксизма, в соответствии с которой, на его взгляд, нравственно все то, что отвечает интересам пролетариата. Пожалуй, эта идея восходит не столько к работам самого Маркса, сколько к одной из фраз в одной из работ Ленина, которая на самом деле тоже далеко не исчерпывает ленинской постановки вопроса, не говоря уже о марксизме в целом. Но прежде чем прокомментировать эту позицию, я хочу добавить еще ряд цитат, в которых Поппер пытается дать свое представление о нравственной теории марксизма:

«Этот принцип таков: „Живи согласно морали будущего!“ или „Усвой нравственные принципы тех, чьи действия наиболее полезны для созидания будущего!“» (с. 236).

«…Рассматриваемая нами историцистская теория морали является не чем иным, как еще одной разновидностью этического позитивизма, так как утверждает, что право на стороне будущей силы (coming might is right). Будущее здесь замещает настоящее — только и всего. А на практике это теория означает невозможность моральной критики будущего порядка вещей, поскольку этот порядок определяет действующие нравственные критерии. Различие между „настоящим“ и „будущим“ не является в данном случае принципиальным — это лишь вопрос о сроках» (с. 237).

«Я уверен, что если бы Маркс принял во внимание эти подводные камни историцистской теории морали, он отрекся бы от нее. Есть множество высказываний и множество поступков Маркса, доказывающих, что вовсе не научные взгляды, а нравственный порыв, желание помочь угнетенным, стремление освободить бессовестно эксплуатируемых, несчастных рабочих склоняли его к социализму. Я не сомневаюсь, что именно в этом нравственном призыве заключен секрет воздействия его учения» (с. 238).

На этом, пожалуй, следует остановиться подробнее, поскольку для марксизма теория человека (кстати, любопытно, что Поппер не заметил таковой в работах Маркса, а именно — теории человека как целостного родового существа, отчуждения его человеческих качеств в условиях «царства необходимости», в частности капитализма и т. д.) требует предельно диалектического рассмотрения. Ее суть состоит в том, что Маркс, с одной стороны, выделяет общечеловеческие, в строгом смысле слова, ценности, присущие человеческому сообществу как целостному организму и восходящие к природе человеческой деятельности, к тому, что, как уже говорилось, Маркс и вслед за ним в своих комментариях Лукач и другие марксисты называли «родовой сущностью человека».

На самом деле об этом писали и до, и после Маркса практически все теоретики и практики-гуманисты, начиная от трактатов эпохи Ренессанса, включая огромный спектр работ гуманистов всей новой и новейшей истории и заканчивая работами Сартра, Фромма и советскими книгами по проблемам человека в философии 1960-х гг. Именно в этих гуманистических теориях раскрыта природа человека и те ценности, которые мы сегодня называем «общечеловеческими». Другое дело, что для марксизма характерна диалектическая трактовка природы человека, а именно — проведение связи между развитием общечеловеческих этических норм, обусловленных «родовой сущностью человека», с одной стороны, и наличием социально-классовых отношений, которые трансформируют нравственные формы человеческого сообщества в этические нормы исторически-ограниченных конкретных обществ и вызывают социальное деление и противопоставление этих норм у разных классов и групп — с другой.

То, что мораль является исторически-конкретной в различных социумах, было известно задолго до Маркса. Практически все крупные церковные реформации (а ведь «заведование» религии нравственными принципами является одним из проявлений отношений отчуждения в «царстве необходимости») со времен Лютера, а скорее всего и раннего христианства, проходили и как реформации нравственных принципов. Переход к нравственным нормам христианства был значительной революцией в этике по сравнению с нравственными нормами античности. Если мы сравним конфуцианскую мораль и мораль нового времени, здесь скачок будет не менее радикальным.

Более того, на протяжении всей добуржуазной истории противопоставление нравственных норм различных религиозных течений было достаточно очевидным. При внешнем формальном сходстве (нравственно все то, что отвечает идеалам господствующей конфессии, а все то, что не отвечает ее идеалам — безнравственно) эти принципы могли вызывать прямо противоположные конкретные действия и их нравственную трактовку. Так, крестовый поход и убийство язычников было действием совершенно нравственным с точки зрения христианства и, наоборот, борьба против неверных, в том числе их убийство, было действием сугубо нравственным со стороны мусульманских завоевателей и организаторов различного рода имперских походов, скажем, той же Оттоманской империи. Противопоставление нескольких морально-этических систем, выливавшееся в оправдание предельно античеловеческих поступков — инквизиции или фундаментализма, войн и убийств — довольно известный принцип нравственного релятивизма, и приписывать его марксизму по меньшей мере было бы странно. Во всяком случае, в отличие от многих, Маркс не стал выдавать нравственные принципы данного, конкретного общества и господствующих в нем социально-идеологических (например, религиозных) сил за универсальные человеческие ценности. Напротив, он предельно честно, открыто и по-научному строго показал реальные противоречия в нравственных позициях и различных классов, и различных обществ, и различных идейных течений. Подчеркиваю, не только классовые, но социальные противоречия во всем их богатстве вызывают и противоречия нравственных норм человека.

Маркс отнюдь не считал, что нравственно то, что принадлежит силе будущего (пролетариату). Он показывал, что как раз переход к будущему есть задача (причем решаемая постепенно как на протяжении всей человеческой истории, так и в процессе качественного перехода к будущему в процессе социальных революций) движения к той общественной системе, где общечеловеческие нравственные ценности будут реализовываться в предельно адекватных, а не отчужденных формах. Вот, собственно говоря, и все, что утверждает Маркс. Если говорить проще, то человеческая история в ее социально-этическом измерении, по Марксу, есть нелинейный, зигзагообразный процесс возрастания роли общечеловеческих ценностей и относительного снижения роли антигуманных социально-нравственных императивов. Это продвижение человеческого сообщества (действительно, сугубо нелинейное) все-таки присутствует, поскольку многие принципы, ранее выдвигавшиеся гуманистами лишь как абстрактные (этические установки, сегодня включены, скажем, в Декларацию прав человека и являются, по крайней мере формально, обшепризнанными нравственно-этическими ориентирами. Задача будущего состоит в том, чтобы те отношения отчуждения, в том числе в нравственной сфере, которые господствуют сегодня, были сняты в процессе социального освобождения. Как именно — это сложнейший и интереснейший вопрос, но в любом случае речь идет не о том, чтобы нравственность, стоящую на стороне капитала как господствующей силы сегодняшнего общества, заменить на нравственность, стоящую на стороне пролетариата как силы будущего общества. В теории марксизма, подчеркиваю, такой идеи просто нет. Другое дело (и здесь мы опять обращаемся к практике «реального социализма»), что де-факто имело место объявление нравственным всего того, что соответствует задачам строительства коммунизма в конкретной стране, под руководством конкретной партии. Это было подспудно реализовано в практической этике сталинской системы. Я подчеркиваю эти существенные «нюансы», поскольку формально этическими принципами «реального социализма» были все те же нормы, которые зафиксированы в Декларации прав человека. Достаточно сравнить при этом «Моральный кодекс строителя коммунизма» и Декларацию ООН 1948 г., и мы увидим, что основные нравственные аспекты этих документов совпадают. Как ни странно, Поппер в данном случае сам соглашается с этим, поскольку отмечая те нормы, которые он считает достойными, он повторяет, как ни странно, все тот же «Моральный кодекс строителя коммунизма», который, в свою очередь, повторяет некоторые стандартные общечеловеческие нравственные заповеди. В данном случае я хочу не столько превозносить упомянутый документ хрущевской эпохи, сколько показать, что даже в условиях «реального социализма» формальная сторона этики требовала и провозглашала приоритет общечеловеческих ценностей как практического гуманизма, к реализации которого ведет социально-классовая борьба пролетариата.

Рассмотрим, насколько справедлива попперовская идея о противопоставлении морального консерватизма, морального модернизма и морального футуризма. По Попперу, они все тождественны по своей теоретической структуре, поскольку, с точки зрения нравственных позиций, они являются примерно одинаковыми. Хотелось бы отметить, что в исторической трактовке морали у Маркса присутствует иная оппозиция. Это не оппозиция консерватизма, модернизма и футуризма с точки зрения того, какую господствующую силу, какие отношения отчуждения, выражаясь языком Маркса, надо нравственно-этически оправдывать. Задачей марксизма (и теория эту задачу, мне кажется, решила) является показ того, что в каждом конкретном обществе присутствуют конкретные отчужденные формы проявления общечеловеческих моральных принципов, и конфликт общечеловеческих моральных принципов с конкретными социальными формами нравственности, в большинстве случаев противоположными этим ценностям, является одним из важнейших в этике каждого из конкретных обществ. В этом понимании эволюционных и революционных различий в этических позициях конкретных, исторически-определенных систем, в понимании исторического качественного скачка при переходе от «царства необходимости» к «царству свободы» и проявляется историзм Маркса. Пожалуй, этим и ограничимся. Если убрать слова Поппера о консерватизме, модернизме и футуризме (не знаю, он их первым придумал или нет; думаю, что нет), то остается обвинение марксизма в отрицании общечеловеческих ценностей и нравственном релятивизме, который сводится, в конечном итоге, к оправданию как нравственных любых действий пролетариата. Критику этой теории мы уже дали. При этом, мне кажется, Карлу Попперу надо было бы быть по меньшей мере чуть более скромным в своих заявлениях, ибо здесь он, как и во многих других случаях, считает собственные утверждения истиной в последней инстанции, и неизбежны сомнения, насколько нравственна такая позиция ученого. Чего стоит хотя бы следующее положение:

«Все высказанные критические замечания не противоречат предположению о том, что мы можем предсказать будущее, например на следующие пять столетий. Однако если отбросить это совершенно фантастическое предположение, то историцистская теория морали полностью лишается правдоподобия, и от нее следует отказаться. Поскольку не существует никакой пророческой социологии, которая помогла бы нам в выборе моральной системы, мы не можем переложить ни на кого, даже на „будущее“, ответственность за сделанный нами выбор» (с. 239).

Если вы достигли истинного и высшего знания и знаете, от чего надо отказываться, от чего нет и что правдоподобно и что нет, то это позиция не ученого, а позиция догматика-пропагандиста, напоминающая нечто среднее между сталинизмом и христианским догматизмом.

Еще одним пассажем Поппера, который он подчеркивает в заключительном разделе своей главы «О моральной теории историцизма», является попытка критиковать марксистскую теорию человека как ансамбля общественных отношений.

Начну с того, что Поппер, хотя и подходит близко к этому определению человека Марксом, но прямо его не использует, что тоже неслучайно: похоже, наш критик просто незнаком ни с соответствующими положениями самого Маркса, ни с серьезными работами, комментирующими этот тезис в марксизме XX в. Для того чтобы подтвердить это, адресую читателя к заключительным страницам его главы 22. Здесь же ограничусь только одним пассажем, где он рассматривает творения Бетховена и пытается показать, что, с точки зрения социальной теории человека Маркса, определить, что именно и когда именно напишет этот композитор, было невозможно: «Иначе говоря, творения Бетховена нельзя объяснить никакой конкретной совокупностью обстоятельств или факторов среды, которые доступны эмпирическому изучению, равно как и ничем из того, что мы могли бы, возможно, узнать о его наследственности» (с. 242).

В данном случае Поппер пытается довести до абсурда марксистскую теорию социальной природы человека, опять сведя ее к некоторому набору простых и легко фиксируемых на уровне эмпирических явлений фактов. Иными словами, Попперу, наверное, хотелось бы, чтобы Маркс написал: при наличии индустриального производства и отношений свободной конкуренции на рынке, а также наемного труда и капитала в условиях частной собственности, каждый человек должен вести себя так-то, таланты появляются тогда-то, строго по расписанию и, желательно, четко показал проценты, в которых будут писать люди математические формулы или что-нибудь еще, да к тому же и объяснить, кто конкретно, когда именно, что именно напишет. Подобная трактовка социального детерминизма, как уже было показано в начале нашей работы, является не просто упрощением, но пародией на марксизм; а любая пародия, особенно если она сделана несколько недобросовестно и тенденциозно, скорее искажает реальный объект, нежели указывает на его наиболее яркие черты. В этом, кстати, отличие хорошего дружеского шаржа от плохой карикатуры.

В данном случае речь идет именно о плохой карикатуре, поскольку Поппер фактически отказывается от основных положений Маркса, в соответствии с которыми человек действительно есть ансамбль общественных отношений, причем не просто отражающий их пассивно, но и выступающий как активный деятельностный субъект, проявляющий себя и в трудовой деятельности, и в общественных отношениях. Более того, для Маркса творческая природа человеческой деятельности есть, как уже не раз говорилось, его родовая сущность, а творчество по определению (что Маркс неоднократно акцентирует в своих работах, где он размышляет о науке, искусстве, культуре, творческой деятельности человека в целом) является феноменом, как раз отрицающим отношения отчуждения, лежащим, выражаясь языком Маркса, поту сторону отношения отчуждения и в некотором смысле независимом ог этих отношений социальной детерминации. Сила определения Маркса, что человек есть ансамбль общественных отношений, состоит в том, что она показывает: господствующие социально-экономические отношения формируют в обществе некоторый определенный господствующий тип личности, но отнюдь не в том, что говорится: конкретный гражданин Иванов или Смит будет обязательно вести себя таким-то и таким-то образом, в таких-то обстоятельствах и к такому-то сроку создаст такое-то произведение искусства или, наоборот, не создаст его. Смысл марксистской теории, в частности теории отчуждения, состоит в анализе того, как объективные экономические, социальные и духовные отношения формируют определенный социальный тип личности; основные мотивы ее поведения, ценности, господствующие в этом обществе фетиши (экономические, политические, религиозные) и т. п.; что эти исторически господствующие типы личности (а вместе с ними мотивы и ценности) исторически изменяются.

Поппер не сможет опровергнуть, например, такое утверждение Маркса, что в мире товарного производства деньги и товары, погоня за вещами и накопление денег является господствующим социальным феноменом. Безусловно, и в этом мире есть (и, с точки зрения Маркса, должны быть в силу противоречий самого рынка) личности, которые противостоят этой тенденции, выражаясь языком современных левых, современных марксистов, «плывут против течения». Но наличие господствующей тенденции к омещаниванию общества, к формированию человека, для которого деньги есть высшая ценность и мерило жизни, мне кажется, будет достаточно сложно опровергнуть на примерах сегодняшней системы. При этом марксизм показывал относительную независимость и обратное влияние и надстроечных факторов, и духовной жизни, в частности возникновение определенных духовных тенденций, которые пытаются противопоставить этому денежному и товарному фетишизму иные ценности, скажем, религиозного плана, с одной стороны, или ценности, связанные с борьбой за социальное освобождение, — с другой. Лишь в комплексе всех этих достаточно сложных теоретических воззрений можно показать сложность и богатство марксистской теории человека.

Более того, здесь обязательно надо привлечь и трактовку Марксом социальной структуры общества, поскольку для Маркса человек не есть некоторая абстракция, а есть проявление реальных социальных противоречий. Поэтому и нравственная позиция, и мотивы, и ценности поведения людей, принадлежащих к определенным социальным группам, в определенных исторических условиях будут существенно отличаться от поведения, нравственных ценностей и мотивов людей в других социальных группах и других условиях. Достаточно сравнить ценности средневекового крепостного крестьянина и современного дельца-предпринимателя или аристократа XV в. и современного активиста профсоюзного движения, чтобы понять историческую природу человека. Но мы несколько увлеклись.

Далее мне представляется важным дать критику завершающей главу «О моральной теории историцизма» тезы Поппера, которая звучит следующим образом:

«Ведь невозможно усомниться в том, что секрет его религиозного влияния заключен в его нравственном призыве, что его критика капитализма была эффективной главным образом в своей моральной ипостаси. Маркс показал, что социальная система как таковая может быть несправедливой и что если система плоха, то вся добродетельность индивидуумов, извлекающих из этой системы выгоду, есть фальшь и лицемерие, поскольку наша ответственность распространяется на социальную систему и ее институты, которым мы позволяем продолжать существовать» (с. 243).

В этом-то как раз не только можно, но и должно усомниться, поскольку развитие и влияние марксизма было связано главным образом не с тем, что эта теория оказалась привлекательной с нравственной точки зрения. Здесь важна обратная связь: она оказалась привлекательной с нравственной точки зрения для огромных масс людей, для сотен миллионов борцов за социальное освобождение, и особенно в XX в., именно потому, что эта теория вырастала из их реальных социальных общественных интересов, отвечала их социальным интересам, помогала трудящимся реализовывать те ценности, которые формировались в реальных противоречиях жизни. И вопрос здесь не в том, что бедные хотели получить нравственную теорию, помогающую им грабить богатых. В данном случае Поппер, слава богу, не сводит все к этой простейшей тезе, ибо во многих работах правых присутствует эта примитивнейшая трактовка любой социальной борьбы как бунта голодного против сытого, как попытки бедного ограбить богатого и к тому же все это нравственно оправдать.

Речь идет о другом — о том, чтобы показать, откуда и почему возникает бедность и богатство, каким именно образом и почему в силу внутренних законов общества, порождающего и бедность и богатство, можно и должно создать новое общество, в котором ценности человека, мотивы его деятельности не будут сводиться к попыткам либо добиться богатства любой ценой, либо ограбить богатого, а будут лежать по ту сторону этих противоречий. Другое дело, что при этом марксизм стоит, с нравственной и социально-политической точки зрения, на стороне угнетенных, но отнюдь не всегда оправдывает их действия и отнюдь не все их действия считает социально целесообразными и, по большому счету, нравственными. Действительная сила марксизма в том, что он стал теорией, которая помогала реальной социальной борьбе за освобождение. И отрицать это при всех противоречиях и зигзагах истории XX в., по-видимому, трудно.

Можно, правда, выдвинуть возражение: дескать, эта борьба завершена, и XXI век увенчался окончательной победой либерализма и его теоретиков. То, что это не совсем так, а по большому счету совсем не так, я постараюсь показать в позитивной части данной работы.

Наконец, обратим внимание на тезис Поппера, который завершает эту главу: «Научный марксизм умер, но выражаемое им чувство социальной ответственности и его любовь к свободе должны выжить». Во-первых, я думаю, что социальная ответственность и любовь к свободе характерны не только для марксизма, тем паче «научного». Во-вторых, вопреки предсказаниям Поппера, научный марксизм не умер; и если автор считает, что его трактат достаточен для того, чтобы убить марксизм, то он не только наивен, но еще и попросту глуп. Поэтому, мне кажется, вопрос стоит по-другому: насколько действительно жив марксизм и как теория, и как практика обновления общества. Это действительно важнейший вопрос, который мы должны проанализировать. И сделать это можно не столько при помощи теоретических размышлений, обращенных к марксизму XIX–XX вв., сколько путем развития марксизма в новом, XXI столетии, ибо только так доказывается, что эта теория (а) жива и (б) необходима. Второй тезис особенно важен, ибо доказательство жизненности будет заключаться только в одном — если мощные социальные силы нового столетия, силы именно освобождения (а с тем, что эти силы заслуживают поддержки, соглашается, пожалуй, даже Поппер, хотя скрипя зубами и с кучей оговорок) поднимут на свой щит идеи нового, соответствующего вызовам XXI в. марксизма.

 

3.1. Еще раз о методе Маркса, или Поппер как слуга филистера

Суммируя замечания, разбросанные по тексту в связи с теми или другими положениями Карла Поппера, я хотел бы подчеркнуть, может быть, несколько повторяясь, но в то же время суммируя все сказанное выше: в целом эта работа, во-первых, отличается от большинства других критических трактатов, направленных против марксизма, тем, что во многих случаях Поппер понимает, что представляет собой марксистская теория, и на достаточно глубоком уровне. Это понимание распространяется далеко не на все положения, и особенно слабым Поппер оказывается в экономической теории марксизма. Но тем не менее с этим ученым все-таки можно спорить на профессиональном языке, и именно поэтому автор занялся подготовкой к публикации предлагаемых заметок.

Во-вторых, трактат Поппера имеет один несомненный плюс, отличающий его от большинства других правых критиков марксизма. В его построениях присутствуют интенции гуманизма и демократизма, которые проявляют себя, правда, весьма ограниченно и противоречиво, но тем не менее они есть, и их можно и должно использовать в полемике с крайне правыми либералами. Это касается и понимания Поппером парадокса свободы, и трактовки им проблем вмешательства государства в социально-экономические процессы с целью не допустить доминирования тех, кому принадлежит экономическая власть над теми, кто беден. Более того, Поппера отличает стремление найти рациональные зерна в теории марксизма, и хотя в конечном итоге он их перечеркивает своими заключительными тезисами, само по себе такое стремление тоже говорит о попытках научного добросовестного анализа марксизма.

В то же время в целом работа Поппера отличается тем, что она написана в расчете на человека с плоским, недиалектическим, формальным мышлением, на человека, который воспринимает науку лишь как описание и в лучшем случае первичную систематизацию фактов и способен к восприятию теории исключительно как набора полезных советов, применимых примерно так же, как правила по использованию кухонного комбайна. Если простейшая инструкция, которую он может прочесть в книге, не подходит для того, чтобы заставить действовать «кухонный комбайн», то он считает, что эта инструкция никуда не годится, и теория не заслуживает даже серьезного рассмотрения, является просто мертворожденным ребенком. Но, к счастью для нас и к сожалению для Поппера и его почитателей, мир устроен гораздо сложнее, чем кухонный комбайн, и социальная теория не может быть простейшей инструкцией по его применению. Для того чтобы понять марксизм, а вместе с тем подойти к освоению (а не только к пониманию) метода исследования реальности при помощи марксистской теории, необходимо проникнуть в ее глубины, причем сложность этой теории примерно такова, как сложность современной математики. Рассчитывать на что-то более простое в данном случае может только примитивный человек, который собирается на основе знания арифметики и ньютоновской физики построить космический корабль для межзвездных путешествий.

В тексте Карла Поппера можно найти немало подтверждений этому, и я на них указывал, но сейчас хочу напомнить, что наиболее ярким примером является трактовка Поппером марксизма как системы социальных пророчеств. Притом Поппер, казалось бы, понимает, что Маркс всего лишь стремится изучать объективные процессы и делать из этого научные выводы, причем весьма ограниченные и скромные, как мог бы сказать сам Маркс (кстати, Поппер иной раз тоже призывает к некоторой научной скромности). Но задача показать неприменимость марксизма к объяснению современного общества превалирует в данном случае над научными задачами, и, ориентируясь на своего плоско мыслящего читателя, Поппер все время навязывает марксизму идею мессианства, предсказательства, пророчества, т. е. идею, в корне чуждую не только теории, но и методологии марксизма. В этом случае, мне кажется, Поппер по-сталински трактует марксизм, ибо действительно были попытки объяснить будущее таким примитивно-пророческим образом.

Это некоторое общее замечание.

Теперь более конкретно. Для марксизма характерны следующие компоненты его метода, вне которого социальная теория марксизма не может быть ни понята, ни использована для исследования (подчеркиваю, не столько объяснения, сколько исследования реальности).

Это, во-первых, анализ реальных общественных отношений с помощью диалектики противоречий, когда исследователь видит в явлении не просто две различных стороны, но и понимает это явление и его сущность как действительное противоречие, как столкновение отрицающих друг друга феноменов, тенденций, процессов, но отрицающих друг друга при непосредственном единстве, примерно так же, как (прошу прощения за эти школьные примеры, но, видимо, анализируя книгу Поппера, по-другому объясниться просто невозможно) без соединения плюса и минуса невозможно появление электрического тока и тех процессов, которые происходят при использовании электричества для того, чтобы работал электродвигатель. Точно так же и диалектические противоречия требуют соединения противоположных сторон. Соединение плюса и минуса может вызвать короткое замыкание, если мы не научились разрешать это противоречие, если между плюсом и минусом, двумя проводками, не стоит электродвигатель, который будет вращать агрегат в стиральной машине или двигатель электровоза. Точно так же и в социальной теории мы должны: уметь (а) показать эти противоречия; (б) найти в практике те общественные (в данном случае именно общественные) механизмы, которые соединяют противоположности, порождая конфликты, классовую борьбу или движение, социальный прогресс, переход к более прогрессивным общественным системам и т. д.

Во-вторых, Карл Поппер, как я уже показал в своих промежуточных заметках, фактически игнорирует то, что марксизм есть сложная и целостная теория, основанная на методе восхождения от абстрактного к конкретному. Это касается не только «Капитала» Маркса, хотя, наверное, в первую очередь именно «Капитала», но и практически всех его работ. Маркс отслеживает реальные процессы как исторически и логически развивающиеся. Он смотрит на историю как на сложное столкновение случайных фактов, через нелинейное движение которых ученый-исследователь может проследить некоторые логические (эмпирически подтверждаемые) закономерности в этом развитии. Притом отражение исторического развития должно носить столь же исторический и диалектический характер. В данном случае Маркс является последовательным гегельянцем, ибо он исходит из того, что истина является конкретной, а конкретное есть не некоторый результат, к которому мы пришли в конце нашего исследования, но весь процесс, взятый в единстве его становления и конечного вывода. Знания есть не итог, а итог со своим становлением — так можно было бы перефразировать Гегеля. Применительно к марксистской теории это означает, что только все логическое выведение, все богатство категорий, отображающих историческую и логическую эволюцию общества, может дать и дает относительно истинное представление о действительности и может служить орудием для дальнейшего исследования новых исторических явлений.

В-третьих, Поппер фактически отказывает марксизму в том, что это открытая теоретическая система. Причем отказывает он ему не только потому, что прямо не признает данного положения марксизма или не хочет его комментировать. Он отказывает марксизму в этом, поскольку не размышляет над тем, как развивалась и изменялась теоретическая позиция самого Маркса по мере исследования реальности, которая и сама, в свою очередь, также развивалась и обогащалась. Он не хочет видеть и фактически игнорирует развитие теории марксизма в последующих работах большого спектра ученых. При этом в лучшем случае он обращает внимание на раздвоение марксизма на радикальную и социал-демократическую ветви, но этого может не увидеть только слепой, а собственного развития творческой марксистской теории для Поппера не существует.

Между тем вне такого подхода марксизм как теорию критиковать попросту невозможно. Это примерно то же самое, как критиковать Ньютона за незнание законов эйнштейновой физики или Петти за то, что он не понимал законов движения финансового капитала. А марксизм есть сложная развивающаяся теория, задача которой состояла не столько в том, чтобы, как считает Поппер, провозглашать некоторые конечные истины и будущие перевороты, сколько в том, чтобы выделять закономерности исторического процесса, отражать их в виде сложной системы категорий. И это дает исследователю, способному на диалог с марксистской теорией, возможность для понимания новых законов нового общества. Только так, творчески, можно использовать творческий марксизм. Получить же готовые знания о будущем обществе из рук марксизма, да еще такие знания, которые можно применять как инструкции по использованию механических агрегатов, — задача не просто утопическая, но разрушительная по отношению к сути и природе марксистской теории.

Подводя некоторый промежуточный итог, подчеркну вновь принципиально значимый тезис: для работы Поппера во многих случаях характерно довольно странное воспроизведение вульгарных сталинистских версий марксизма, но с точностью до наоборот.

В своем отрицании марксизма и в его критике Карл Поппер использует и стилистику, и методологию, и подходы, характерные для наиболее примитивных марксистских учебников сталинской поры. Это, во-первых, постоянное провозглашение собственной истинности как некоторого научного знания высшего порядка и правоты в последней инстанции. Я приводил несколько цитат Поппера, но вся его книга усеяна замечаниями, где он ставит точку в вопросах о неистинности марксизма, а свои собственные идеи конструирует достаточно умозрительным путем, при этом опять-таки не задаваясь вопросом о том, насколько они научно обоснованы и даже не пытаясь задуматься об иных теоретических объяснениях, притом он ориентируется на формально мыслящего читателя, на простые и очевидные для мещанина (как сказал бы Маркс, филистера) связи, лежащие на уровне поверхности явлений. Это делает Поппера, с одной стороны, популярным и понятным, с другой стороны — антинаучным в том смысле, что для него характерен вульгаризирующий любую науку (не только марксизм) метод провозглашения истин в последней инстанции. В этой связи хотел бы заметить, что все критические замечания самого автора, рассеянные по тексту, я рассматриваю в данном случае не столько как критику критики и потому новую «истину в последней инстанции», сколько как провокацию, повод для диалога, ибо, по сути дела, критикой либерализма может быть не столько разбор цитат того или другого автора (я в этом вполне отдаю себе отчет), сколько серьезный анализ реальных социально-экономических, общественно-политических и духовных процессов современного общества в контексте всемирной истории.

Именно такая задача, именно такой вызов должен быть брошен марксизму (кстати, его бросил Раймон Арон, другой критик марксизма), и этот вызов современным марксизмом отчасти принят; без ответа на этот вызов никакая наша критика критиков марксизма не будет достаточно сильной.

Весьма существенным в свете только что сказанного является неспособность, более того, нежелание Карла Поппера различать сущность общественного феномена и его конкретные проявления. Игнорирование диалектики сущности явления, содержания и формы является достаточно типичным для всех критиков марксизма и, к сожалению, для Поппера в том числе. Между тем для марксизма объяснение существующей реальности мира отчуждения вне теории превращенных форм, где скрытое внутри содержание проявляет себя так, что кажется прямо противоположным тому, что есть на самом деле, попросту невозможно. Эта диалектика Марксового объяснения мира, «где кажется то, что есть на самом деле» (Маркс), является одним из наиболее сложных и наиболее важных мест в марксизме.

Наиболее тонко эти механизмы показаны Марксом на примере отношений товарного фетишизма и заработной платы, когда в условиях товарных отношений кажется, будто деньги и вещи правят людьми, они определяют, счастлив ты будешь или нет, сможешь ты удачно жениться или вынужден будешь бросить любимого человека просто потому, что у тебя нет денег и ты не можешь обеспечить ему (или ей) достойную жизнь. Данные закономерности являются действительными, но это кажущиеся закономерности, за ними скрыто другое, реальное содержание. В соответствии с ним сами люди творят историю, сами люди создают общество, мир, где господствуют деньги и товары. Но эта их «сущностная сила» (выражаясь языком Маркса), способность создавать общественные отношения, способность создавать материальные и духовные богатства (а кроме людей, их не создает никто), осуществляется в таких общественных формах, которые отчуждают, отнимают у людей эту их собственную способность и создают видимость обратной связи, когда кажется, что именно деньги — всего лишь набор бумажек или некоторых записей в компьютерах — господствуют над человеческой жизнью.

Такого же рода примеры можно привести и из области духовной жизни, где религия является действительной социальной формой, созданной вокруг несуществующего содержания; марксисты в данном случае, будучи атеистами, показывают, что религия — общественный фетиш, который возникает из общественных потребностей, удовлетворяет многие общественные потребности, в частности потребность в утешении человека, который утерял способность самостоятельно творить историю.

Читателю, которому не слишком понятны эти тезы, я бы рекомендовал обратить внимание на работы наших отечественных исследователей, в частности, на работы Эвальда Васильевича Ильенкова по теории личности и на работы известного французского исследователя Люсьена Сэва, а еще лучше — на доступные читателю, знающему английский язык, работы Иштвана Месароша и Вертела Олмана по проблемам отчуждения, написанные еще в 1960-е гг., но не утратившие значения до настоящего времени. Особенно интересны в данном случае работы Дьердя Лукача, но они написаны на очень сложном, тяжелом философском языке, хотя, пожалуй, именно в них даны наиболее важные положения, позволяющие понять теорию отчуждения и превращенных форм марксизма.

Следующий тезис, который мне кажется принципиально значимым. Карл Поппер на протяжении всей своей книги, по сути дела, игнорирует (и я это тщательно подчеркивал) способность человека к ассоциированному социальному творчеству. Именно непонимание способности масс, организованных определенным образом, творить историю, непонимание роли человека как не только марионетки отчужденных сил, но и активно действующего существа является ключевым для многих теоретически ошибочных пассажей Карла Поппера, о чем мы здесь многократно говорили.

Кроме того, не могу не упомянуть о стремлении Карла Поппера к своего рода мессианству и подгонке под некоторые заданные цели и ценности всех его размышлений о существующем обществе. Если внимательно посмотреть на конструкцию книги Карла Поппера, легко заметить, что для него конечной целью является доказательство справедливости и необходимости правой социал-демократической модели общества с институтами современной буржуазной демократии, с одной стороны, и частичным контролируемым государственным вмешательством в экономику с целью обеспечения некоторой

[отсутствуют страницы 122–123]

и победа во Второй мировой войне принадлежит коалиции, создание которой есть великое достижение Уинстона Черчилля — таким благоглупостям несть числа. В подтверждение дадим слово автору:

«Затем Гитлер развязал Вторую мировую войну и проиграл ее. В его поражении большую роль сыграл один человек — Уинстон Черчилль, благодаря которому была образована коалиция западных демократических государств с Россией. Эта коалиция в конечном счете смогла разгромить Гитлера и его союзников. Однако и результате этой победы левые в демократических обществах в своем противостоянии правым приобрели после войны такую силу, какой они раньше никогда не обладали» (с. 477).

Так что история в трактовке нашего критика приобретает крайне однобокое выражение, хотя сам Поппер, я думаю, хорошо знаком с тем, что основные усилия Гитлера и его союзников, даже по чисто количественной пропорции (количество личного состава, танков, артиллерии, авиации), были направлены на борьбу с Советским Союзом, что Советский Союз сыграл решающую роль в победе над фашизмом, и в серьезной мировой исторической науке это общепризнанно. По-видимому, Попперу следовало бы подчеркнуть и то, что в антифашистском движении в странах Европы значительную, а часто и решающую роль (Греция, Югославия) сыграли коммунисты. Более того, в результате победы, достигнутой, с точки зрения Поппера, прежде всего Черчиллем и западными державами, почему-то укрепилась мировая социалистическая система (как мы бы к ней ни относились), а в странах Западной Европы огромную роль приобрели коммунистические и социалистические партии: там даже правые, такие, как сторонники социального рыночного хозяйства в Германии, проводили политику, сегодня кажущуюся на удивление просоциалистической и «красной». Во всем этом ученому следовало бы усмотреть не только некоторое странное стечение обстоятельств истории, но и закономерность. Более того, как я уже заметил это во введении и могу повторить еще раз на основе рассмотрения работы Поппера, у этого автора история XX в. оставляет «по ту сторону» важнейших событий практически все социальные движения, и здесь он демонстрирует свою неспособность отобразить реальные социальные движения, реальное социальное творчество людей, боровшихся за свое освобождение. Он не видит никаких недостатков в реальной политике либеральных держав. Между тем именно они в XX в. развязали обе мировые войны, да и сам фашизм, как бы ни настаивал на этом Поппер, является продуктом не демонического влияния коммунистов и Советского Союза, а прежде всего внутренних противоречий капитала.

В этой связи особенно важно подчеркнуть, что тезис Поппера (а это один из ключевых абзацев его заключения) — марксизм погиб от марксизма — является, с одной стороны, продолжением попперовской трактовки истории XX в.; с другой стороны, крайне обрывочным и фрагментарным отображением гораздо более серьезной действительной проблемы. Ослабление (я не скажу «поражение») марксизма в конце XX — начале XXI вв. во многом связано прежде всего с тем, что в странах «реального социализма» на протяжении XX столетия развивалась мутантная модель социальных преобразований, что, в свою очередь, вызвало господство в СССР сталинистской, упрощенной, догматической теоретической версии марксизма, которая, в свою очередь, служила идейным обоснованием и оформлением этих мутаций. Распад СССР стал свидетельством кризиса и практики мутантного социализма и теории — догматический мутации марксизма.

Вот эту связь Попперу следовало бы проанализировать, и здесь есть много больных мест, по которым нас можно и должно бить. Но, как ни странно, именно здесь Поппер ограничивается рассуждениями: марксизм — это искусственное построение, которое противоречит фактам истории, что это совершенно ложная и весьма претенциозная теория и т. д., т. е. ограничивается, по сути дела, скорее системой эпитетов, нежели каких-то серьезных аргументов.

И если у него и появляются какие-то более серьезные попытки показать противоречия марксизма, то они фактически повторяют то, что Поппер писал ранее (в частности, по закону концентрации капитала). Любопытно, что в своем послесловии Поппер отмечает удивительно мощную притягательную силу марксизма, в том числе для выдающихся людей. Он приводит примеры ученых и общественных деятелей, которые, несмотря на негативное влияние сталинизма, оставались последовательными марксистами. При этом Поппер даже всерьез не задается вопросом, почему так происходит; скорее, он просто высказывает недоумение, считая это, наверное, ошибками великих людей. Но для критически, самостоятельно мыслящей, не подчиненной до конца миру отчуждения интеллигенции марксизм и практика социального освобождения не могут не быть притягательными. Это своего рода историческая закономерность, о которой, я думаю, мы будем рассуждать всерьез.

Весьма любопытным является и факт из его собственной жизни, который приводит автор (я о нем уже кратко упоминал). Он говорит, что в июне 1919 г. по призыву коммунистов прошла демонстрация, где полицейские убили несколько молодых людей. Он вспоминает, что их было восемь. При этом знаменательна реакция Поппера. Он не ужасается действиями полицейских, он ужасается тому, что сам он, будучи наивным молодым человеком, призывал своих товарищей пойти на эту демонстрацию. Я думаю, что в этом весь Карл Поппер: в этой смеси наивного и граничащего с благоглупостью гуманизма, с одной стороны, и идеологически заданного нежелания видеть активно-негативной, антигуманной роли правящих на протяжении XX в. сил в странах капитала — с другой. Для него любая попытка активного изменения существующей системы, если она вызывает насильственные, жесткие, агрессивные действия со стороны правящих сил, является невозможной, ненужной. Он готов склонить свою голову перед любым насилием со стороны власти, и призывает непротивлению злу насилием, превращаясь в своего рода проповедника пацифизма, с одной стороны, и адепта насилия, более того, ученого, который оправдывает насилие со стороны власти — с другой. Это оправдание насилия, как я уже говорил, проявляется, по меньшей мере, двояко.

Во-первых, в том, что Поппер никогда не осуждает истеблишмент капиталистического мира: на протяжении книги вы не найдете ни одного серьезного критического замечания в адрес политиков и идеологов стран капитала. (И в этом он похож на «коммунистов», которые «забывают» осудить сталинизм, рассуждая о достижениях СССР). Во-вторых, это проявляется и в самих идеях Поппера: он подчеркивает, что для защиты той демократии, которую он считает наиболее оптимальной, которая господствовала во времена Поппера в странах Первого мира, можно и должно использовать насилие. Фактически Поппер оправдывает то насилие, которое принес миру капитал на протяжении XX, а сейчас уже и XXI в. Вспомним, большая часть XX в., не говоря уже о прошлых столетиях, — это эпоха колониализма, т. е. полуфеодального, прямого, неэкономического угнетения большей части человечества методами прямо противоположными тем принципам демократии и гуманизма, к которым взывает Карл Поппер. На это он закрывает глаза, тем самым оправдывая это насилие. Он нигде всерьез не анализирует, почему столь гуманные и желанные для него демократические системы вызвали в XX столетии, по меньшей мере, Первую, а на мой взгляд, и Вторую мировые войны; затем породили целую серию локальных войн, которые привели к уничтожению огромного количества населения — больше, чем Вторая мировая война. Я думаю, Попперу следовало бы вспомнить и о том, что первыми ядерное оружие применили не кто иные, как близкие его сердцу политики США, причем применили даже не против марксистов (что, наверно, с его точки зрения, можно было бы оправдать), а против мирных граждан Японии в условиях, когда в этом не было необходимости: уничтожение сотен тысяч мирных граждан было использовано исключительно для устрашения своих возможных геополитических и классовых противников. Что такое Хиросима и Нагасаки для Карла Поппера? Этот вопрос он даже не ставит, и не случайно. Как пацифист, он должен был бы показать всю преступность этих акций, но, как идеолог капитала, он этого делать не может и не хочет, предпочитая вообще умолчать об этом явлении.

Особенно мне хотелось бы обратить внимание на наиболее жесткие проявления действия так называемых «демократических» стран по отношению к третьему миру там, где для них это было выгодно, причем выгодно именно для капитала. Давайте вспомним знаменитое высказывание Ф.Д. Рузвельта по поводу Сомосы, когда этот великий деятель, превозносимый Поппером, сказал: «Сомоса — это сукин сын, но это наш сукин сын». В такой диалектике, обращенной не только к Сомосе, но и ко многим другим диктаторам, включая Пиночета, — ключ к пониманию природы демократии в условиях позднего капитализма.

Несмотря на желание Поппера показать, что демократическая политическая система там главенствует по отношению к интересам экономики и капитала, в реальной мировой политике (а не только во внутренней политике этих стран) проявляется обратная связь. То, что оказывается выгодным для транснациональных корпораций, для государств (причем именно как машин угнетения и подавления, а не демократических институтов развитых стран), то и оказывается нравственным и «демократичным» с точки зрения идеологов этих систем. Они готовы оправдать фашизм, интервенцию, войны — что угодно, если это соответствует экономическим интересам капитала и геополитическим интересам представляющих его государств.

Я не могу в этой связи не вспомнить разговор с моими греческими товарищами, университетскими профессорами, которые рассказывали мне о концлагерях, созданных в Греции уже после победы во Второй мировой войне англичанами, а затем американцами для борьбы против социалистов и коммунистов. Десятки тысяч людей на безводных островах, за колючей проволокой подвергались пыткам, которые могут соперничать по своей жестокости с тем, что устраивали нацисты в Освенциме и Бухенвальде. Такого рода шагов было немало на протяжении всей истории XX в. Это просто один из примеров, о которых не любят говорить наши либералы, для которых концлагеря есть исключительно символ ГУЛАГа и фашизма, но, однако, и эти «цивилизованные» деятели в огромных масштабах использовали и войны, и террор, и оружие массового уничтожения, и концлагеря, и прямое политическое насилие против тех, кто мешал достижению целей, которые ставит глобальный капитал в своей экспансии.

На этом, наверное, можно было бы поставить точку в анализе работы Поппера, но поскольку сам автор весьма непоследователен, позволю себе еще ряд замечаний по поводу пассажей из его «Заключения».

«Как я написал в „Письме моим русским читателям“, „капитализм“ в том историческом смысле этого термина, в котором использовал его Маркс, никогда не существовал на Земле. Не было общества, которое несло в себе тенденцию, подобную марксову „закону абсолютного и относительного обнищания рабочего класса“ или скрытой диктатуре капиталистов. Все это — абсолютное заблуждение. Действительно, на первых порах индустриализация давалась очень тяжело. Однако индустриализация привела к повышению производительности труда и внедрению поточного производства. Поэтому часть серийной продукции рано или поздно оказалась доступной широким массам. Пророчество Маркса и нарисованная им историческая картина не просто неверны — они невозможны. Все уменьшающийся слой богатых капиталистов, о котором говорил Маркс, сам по себе не нуждался в массовом производстве» (с. 485).

Во-первых, что касается закона абсолютного и относительного обнищания рабочего класса, то существует массовая статистика, которая показывает, что в мире в целом, несмотря на рост производительности труда (кстати, это одна из тенденций, которую Маркс показал в «Капитале»), существовали периоды не только относительного, но и абсолютного обнищания работников. Более того, последние десятилетия XX в. показывают, что и в развитых странах вновь началась мощная социальная поляризация. К тому же возможная ошибка Маркса в трактовке абсолютного обнищания пролетариата (оставим пока в стороне спор о том, действительно ли это ошибка или нет) еще не означает того, что вся остальная теория, которая построена Марксом и последующими марксистами, является ложной. Гораздо важнее другое: вся заключительная часть приведенного пассажа является не чем иным, как пересказом, а вовсе не опровержением марксизма, который, действительно, говорил о том, что индустриализация ведет к повышению производительности труда, о том, что массовое производство является продуктом империализма и развития индустриальных технологий, о том, что эта система рождает общество потребления и т. д.

Вот почему Поппер в данном случае не опровергает марксизм, а, скорее, наоборот, подтверждает его правоту. И то, что в определенный период (кстати, под влиянием победы социализма и мощного движения трудящихся) в мире победили социал-демократические тенденции, тенденции социального рыночного хозяйства, которые потеснили закон накопления, открытый Марксом, — также факт, скорее подтверждающий, нежели опровергающий марксизм.

И еще одна цитата из Поппера:

«В то же время для того, чтобы уничтожить то, чего в действительности не существовало, Советский Союз создал самый большой в мире объем вооружений, в том числе и огромное количество ядерного оружия. Если за единицу отсчета взять бомбу, сброшенную на Хиросиму, то в Советском Союзе было создано 50 миллионов таких единиц, а может быть, даже больше. И все это — для разрушения несуществующей преисподней и всех приписываемых ей мерзостей. Конечно, действительность западного мира вовсе не ран, но она к нему гораздо ближе, чем реальность коммунистического общества» (с. 486).

Если посмотреть на логику этого пассажа, то получится, видимо, что атомную бомбу первыми создали не американцы, а ученые СССР; что испытали эту атомную бомбу опять-таки не американцы, а советские милитаристы. Каким-то странным образом окажется, что вооружений в СССР было больше, чем в Америке, хотя известно, что «звездные войны» в последней четверти XX в. были инициированы именно американцами, и в частности для того, чтобы подорвать экономику Советского Союза, о чем многократно писалось, в том числе и в американской прессе. Я процитировал этот абзац, чтобы еще раз показать жесткую идеологическую зашоренность Карла Поппера, которая, к сожалению, часто подрывает те позитивные взгляды на происходящие события, которые можно найти у Поппера — гуманиста, пацифиста и демократа.

Наконец, что касается видения истории. Здесь он, как кажется, опять пытается критиковать Маркса за его «пророчества». Остается лишь повторить, что задача марксизма состояла не в том, чтобы выводить будущее как экстраполяцию прошлого, а в том, чтобы анализировать прошлое и настоящее исторически, показывая его законы, и на этой основе выводить некоторые тенденции будущего, в том числе и возможности качественного изменения нынешней системы в будущем.

Призыв же Поппера быть скромным амбивалентен. Он справедливо указывает на необходимость строгого научного ограничения претензий относительно предсказания будущего, о чем многократно писал сам Маркс, и некоторые из этих положений Поппер приводит, опровергая сам себя. Но есть и другая сторона медали. Сам Карл Поппер, при всех своих призывах быть скромнее в предсказаниях будущего, действует даже не как предсказатель, а как конструктор будущего, жестко настаивая на том, что в будущем должна быть реализована некоторая придуманная им программа. Для ее реализации он предлагает модель общества, в котором все программы будут согласованны, хотя и в этом случае он считает, что должны существовать, по крайней мере, две партии, чтобы оппозиция могла удостовериться в честности и административных способностях партии большинства.

Так и хочется назвать Поппера «демократом» сталинского образца. К сожалению, в нашей стране мы уже поняли, кто такие «демократы» и как они по-сталински воюют против действительной свободы и возможности движения к народовластию.

Попперовская модель, по сути дела, предполагает увековечивание двухпартийной системы, в которой обе партии выполняют функции обслуживания интересов господствующих, правящих элит, и именно это Поппер считает демократией, пытаясь доказать, что возможность граждан голосовать и принимать участие в управлении на низовом уровне есть достаточный механизм для того, чтобы считать, что власть в этих странах принадлежит народу. Кстати, сам Поппер ни разу не поднялся до такого утверждения, видимо, оно ему показалось уж слишком наивным, не соответствующим действительности. Он ни разу не сказал, что «демократия» в переводе с древнегреческого означает «народовластие» и что, с его точки зрения, механизмы выборов и другие процедуры обеспечивают именно власть народа, а не капитала истеблишмента в своих странах. По-видимому, даже обыватель США (за исключением окончательно подчиненного пропаганде человека) удивился бы, если бы ему сказали, что в его стране правящими силами являются не крупнейшие транснациональные корпорации и сращенный с ними госаппарат, а рядовые граждане.

* * *

Давайте теперь посмотрим на позитивную программу Поппера. Фактически это не более чем некоторые весьма скромные требования из программы-минимум большинства левых, марксистски ориентированных партий. Она включает укрепление свободы и осознание вытекающей из нее ответственности, при этом главным является идея ненасилия и поиск мирного, ненасильственного решения стоящих перед обществом проблем.

Второй пункт — борьба за мир во всем мире и нераспространение ядерного и термоядерного оружия. Звучит тоже в духе программ-минимум практически всех левых партий, за исключением только одного нюанса. Поскольку этот тезис написан Поппером в 1992 г., то хочется задать вопрос этому пацифисту, почему он не хочет выдвинуть предложение о радикальном сокращении, если не о уничтожении, оружия массового поражения, прежде всего странами НАТО? Ведь угрозы со стороны социализма не существует, марксизм, по вашему мнению, рухнул, окончательно умер вместе с социализмом, и, следовательно, ничто не представляет угрозы капиталу, кроме самого капитала. Итак, если социализм более не является угрозой и реальным фактом жизни, то существующая система, которая описана как демократическая, ориентированная на мирное решение противоречий, вполне могла бы и, более того, должна была бы отказаться от оружия массового уничтожения и резко сократить остальные вооружения. Между тем практика конца XX — начала XXI вв. показывает прямо противоположные тенденции. Что-то у вас не вяжется одно с другим, Карл Поппер.

Третий тезис — борьба с бедностью. Далее идет борьба с демографическим взрывом и обучение ненасилию. Все это, еще раз подчеркиваю, вполне соответствует не только программе-мини-мум марксистских партий, но и основным идеям движения за мир 1960-х гг., поддержанного и левыми на Западе, и Хрущевым в Советском Союзе. Попперу, наверное, следовало бы как-то оговорить это или, по меньшей мере, не закрывать на это глаза, не выдавая свои предложения за некоторое антимарксистское построение — характерно, что последние страницы книги посвящены именно этой программе-минимум марксистских партий в качестве позитива. Однако отличием программы Поппера от программы марксистов является то, что он не апеллирует к конкретным экономическим, социальным и политическим силам, общественным движениям или массовым организациям, которые должны были бы реализовать эту программу, а завершает все пунктом, который звучит, по меньшей мере, наивно. Он ставит в качестве финальной задачи обучение ненасилию и пишет: «Я давно придерживаюсь мнения, хотя возможно и неверного, что в последнее время в мире стало больше жестокости». Да, в том, что в мире стало больше жестокости, вы вполне правы, Карл Поппер. Более того, этот мир стал еще более жестоким именно после того, как рухнул «реальный социализм» со всеми его противоречиями. А вот надежды на то, что можно исправить этот мир при помощи обучения ненасилию, можно считать исключительно благоглупостью, и жаль, что автор завершает работу такого рода поучениями, а не серьезным анализом реальных, объективных процессов.

В заключение хочется сказать: последние слова книги «посмей презирать моду и каждый день будь немного ответственнее — это лучшее, что ты можешь сделать во имя свободы» в полной мере могли бы адресовать самому Карлу Попперу его марксистские критики. Будьте ответственнее, последователи Карла Поппера, и это лучшее, что вы можете сделать во имя свободы, будьте более критичны, смотрите на мир открытыми глазами, постарайтесь увидеть его в действительной сложности и противоречии, — это лучшее, что вы может сделать во имя свободы.

 

3.3. Марксизм и «реальный социализм»: насколько теория ответственна за практику

Так получилось, что эти размышления я диктую, сидя на ступеньках здания пленарных заседаний И Всемирного Социального форума в Порту-Алегри 3 февраля 2002 г. Та атмосфера, которая окружает меня, настолько отличается от сталинистской модели, приписываемой социализму, что кажется мифом все, что мы привыкли читать и видеть о сталинских ГУЛАГах, об официальной идеологической зашоренности духовной жизни советской системы, о бесконечных хмурых лицах в очередях за молоком и мясом, обо всем, что мы привыкли считать «реальным социализмом». Но тем не менее это правда. Как правда и то, что «реальный социализм» — не только дефицит и произвол бюрократии, но и массовое социальное творчество десятков миллионов людей, искренне созидавших новое общество своими руками, а левые идеи, идеи социализма, социального освобождения, человеческой эмансипации — не только «реальный социализм», но и вот такие мировые социальные форумы, движения, когда в одном небольшом провинциальном городе далекой Бразилии собираются многие десятки тысяч человек, а на демонстрации выходят сотни тысяч участников — веселых, молодых, всех цветов кожи, всех наций, от Непала и Японии до Бразилии, Уругвая, Чили, включая многотысячные делегации практически из всех стран Западной Европы, Африки… трудно перечислить всех, кто сейчас рядом.

Однако «реальный социализм», со всеми его противоречиями, — правда нашей истории. Прежде чем говорить о связи теории марксизма и практики «реального социализма», я хотел бы сразу подчеркнуть, что эта практика была и остается в историческом смысле крайне противоречивой.

«Экономика дефицита» и огромные диспропорции в развитии между производством средств производства, вооружений — на одном полюсе и предметов потребления, услуг — на другом. Но есть и другая сторона той же экономики. Это возможность мобилизации ресурсов общества на приоритетных направлениях развития, причем не только в военной области, но и в таких сферах, как образование, где наша страна сделала качественный, грандиозный скачок на протяжении всего лишь нескольких десятилетий от безграмотной на 80% страны к обществу с передовой системой высшего и среднего образования. Это достижения в области фундаментальной науки, подлинной культуры, это, в конце концов, гарантии жизни, пусть с очередями, но с достаточным количеством продуктов питания, одежды, нормальными условиями жилья, гарантированным здравоохранением, образованием и обеспеченной старостью практически для всего населения Советского Союза и других социалистических стран. Наконец, это превращение социалистической системы и в экономическом отношении в одну из двух господствовавших мировых систем. Неслучайно Третий мир был назван именно так, и качественное различие между уровнем жизни советской системы и даже Бразилией — одной из самых развитых стран Третьего мира — чувствуется даже сейчас, 20 лет спустя после краха СССР.

Не меньшие противоречия были характерны для социальной жизни. Да, социальное иждивенчество и подавление социальной инициативы были и остаются исторической правдой нашего прошлого. Но такой же правдой был и остается (в историческом смысле) массовый социальный энтузиазм граждан нашей страны, других стран, строивших социализм. Эти люди возводили свои города, свои заводы, создавали новые общественные отношения, и делали это, на мой взгляд, вопреки сталинизму и благодаря росткам социализма, которые были в нашей стране. Поэтому социальная специфика нашей системы — не только защищенность, о которой я уже упоминал, уверенность в завтрашнем дне, о которой знают все. Это еще и гораздо реже сегодня акцентируемые новые отношения человека к жизни, новые ценности, новые идеалы, новые мотивы деятельности. Нет, мы отнюдь не были бессребрениками и в большинстве своем стремились к жизненному благополучию и зарабатыванию нормального количества денег. Но столь же верно и то, что деньги были не единственным стимулом нашей жизни, что настоящий энтузиазм был одним из тех стимулов, которые развивались и действовали в нашей стране наряду с деньгами, карьерой и всеми привычными атрибутами мира отчуждения.

Точно так же и в политической сфере, где в наибольшей степени проявлялась негативная природа мутантного социализма, среди отличительных черт нашего общества надо назвать не только авторитаризм, не только подавление инакомыслящих, не только сталинские концлагеря и репрессии, но и элементы действительного включения людей в управление. Да, профсоюзы были в нашей стране формальными, но в них активно участвовали миллионы рядовых граждан, и они делали в ряде случаев крайне полезное дело, обеспечивая отдых для детей и молодежи, создавая возможность для некоторой реальной защиты трудовых прав на предприятиях, да и многое др. Вспомним о том, что делали десятки (в то и сотни) профсоюзных активистов на каждом предприятии, в каждом институте, в каждой школе в нашей стране еще 30 лет назад. А ведь кроме профсоюзов на каждом заводе, я не говорю о учреждениях культуры или образования, существовали десятки (подчеркиваю — десятки) различных общественных организаций: от молодежных спортивных клубов и кружков танцев до советов ветеранов, организаций рационализаторов и изобретателей и т. п., обеспечивавших вовлечение людей пусть в простейшие, но реальные формы социального творчества.

Итак, мощнейшее, глубокое противоречие сталинского, по сути, авторитарного подавления людей, патернализма и привычки к решению всех проблем через вышестоящие бюрократические инстанции — на одном полюсе и мучительно пробивавших себе дорогу, но реальных ростков социального творчества — на другом.

Эти же противоречия были характерны и для культурной жизни в нашей стране, где сталкивались, с одной стороны, тенденции идеологического подавления культуры, репрессии в отношении многих деятелей искусства: художников, писателей, поэтов; с другой стороны, наша страна оставалась на протяжении всего XX в. одной из самых образованных и самых культурных в высоком смысле этого слова. Блестящие достижения в области музыки, кино, литературы, поэзии, причем доступные для большинства граждан. Заинтересованность десятков миллионов рядовых интеллигентов, и не только, в проблемах действительной и подлинной культуры — это тоже правда нашей жизни.

Итак, это реальные противоречия «реального социализма». А что же в теории? В теории существуют, по крайней мере, три основных подхода к объяснению природы «реального социализма». И, как ни странно, Карл Поппер в своей книге ухитрился не поставить этот вопрос, оставив свое мнение по этому поводу вообще «по ту сторону» своих теоретических обсуждений. Этот парадокс я ниже еще прокомментирую, а сейчас замечу, что среди трех основных объяснений нашего прошлого выделяется праволиберальная трактовка «реального социализма» как исторического зигзага и тупиковой (в историческом смысле) ветви общественного развития. Далее могут следовать различные размышления на эту тему, от предельно примитивных идей о заговоре, учиненном большевиками в октябре 1917 г. и породившем в результате новое общество на территории трети земного шара, развивавшееся, а не просто жившее в течение 70 лет, до достаточно серьезных попыток трактовать эту модель как историческую флюктуацию.

Вторая, прямо противоположная позиция — это точка зрения ортодоксальных марксистов, которые считают, что в нашей стране развивался, пусть в предельно тяжелых условиях, новый способ производства, новая коммунистическая общественно-экономическая формация, которая сделала первые и успешные, в общем и целом, шаги по пути создания социализма. Причины гибели этой системы ортодоксальные марксисты видят, во-первых, в мощном давлении количественно и качественно доминировавшего на протяжении XX в. и агрессивного по своей природе блока империалистических государств — с одной стороны, внутреннем предательстве со стороны партийно-государственной номенклатуры, начавшемся то ли во времена Хрущева, то ли во времена Горбачева — с другой.

Третья позиция характерна для творческих марксистов, и она включает в себя довольно широкий спектр точек зрения. Это идеи Троцкого и его последователей, которые показали природу нашей системы как попытки создания нового общества (я не хочу пересказывать «Преданную революцию» Троцкого и многочисленные работы его последователей), в результате чего в нашей стране возникла система, включавшая элементы социализма, но при господстве партийно-государственной номенклатуры, бюрократии, которая с неизбежностью должна была привести, по предсказанию Троцкого, через несколько десятилетий своего развития к внутреннему кризису и смене государственно-бюрократической авторитарной системы на буржуазную модель, когда бюрократия захочет поменять свою власть на деньги и превратиться в класс капиталистов (кстати, довольно легко увидеть, что это предсказание Льва Троцкого реализовалось в нашей системе, к сожалению, в полной мере). Существуют и другие трактовки нашей системы как государственного бюрократического социализма или отрицающие вообще социалистическую природу нашего строя, считающую его государственным капитализмом или одной из разновидностей авторитарных систем.

Автор в своих разработках остался, в общем и целом, в рамках этого направления, акцентируя противоречия советской системы как попытку создания нового общества в неблагоприятных объективных условиях, и назвал эту систему «мутантным социализмом».

Мутантный социализм — тупиковый в историческом смысле слова вариант общественной системы, находившейся в начале общемирового переходного периода от «царства необходимости» {в частности, капитализма) к «царству свободы» (коммунизму)', это общественная система, выходящая за рамки капитализма, но не образующая системы, служащей основанием для последующего движения к коммунизму. В то же время эта система впервые в истории человечества в массовом масштабе генерировала ростки ассоциированного социального творчества («живого творчества народа») и идеальный образ (теоретико-художественный идеал) будущего, коммунизма (теория социализма и советская культура как идеальные прообразы будущего были именно так восприняты практически, в реальном образе жизни большинством населения).

Как видно из приведенной выше трактовки термина «мутантный социализм», она построена в основном на марксистской методологии и теории исторического развития. Этот подход базируется на понимании природы нашего строя как системы, возникшей в результате объективных противоречий предыдущей капиталистической модели и в целом «царства необходимости»; как системы, возникшей в результате реальной, объективной, вызванной мощными внутренними противоречиями империализма социальной революции. Она показывает диалектически, т. е. на основе Марксового метода, реальные противоречия «реального социализма», и при этом делает шаг, на мой взгляд, вперед по отношению к классическому марксизму, акцентируя внимание на нелинейности исторического развития, на возможности исторических мутаций.

В этой связи я считаю весьма важным акцент на параллели идей мутантного социализма и трактовки Ренессанса как такой же опережающей мутации, но не социалистического, а рождавшегося пять веков назад капиталистического буржуазного общества. Тем самым, на мой взгляд, творчески развиваемый марксизм (что касается, конечно же, не только позиции автора этого текста, но и позиции большинства других критически мыслящих марксистов) позволяет не только объяснить «реальный социализм», но и сделать на базе его исследования ряд шагов вперед в развитии марксистской методологии.

Теперь о том, насколько марксизм как теория ответственен за те мутации, те трагедии, которые были характерны для нашего недавнего прошлого. На мой взгляд, ответственность всякой теории за реальную практику существует. Существует ответственность Ницше за то, как его идеи были использованы в писаниях Шикльгрубера; существует ответственность католической теологии за зверства инквизиции; существует ответственность классического марксизма за то, что произошло в СССР, в том числе за сталинские ГУЛАГи и идеологическое мракобесие той поры.

Но эта ответственность крайне противоречива и диалектична, поскольку следует различать интенции, присущие всякой теории, особенно гуманистической теории, и те извращения, которые связаны с ее объективным использованием в конкретных обстоятельствах. Это касается и такой теории, как либерализм, выросший из гуманистических идей Просвещения и превратившийся в XIX в., а в наибольшей степени в XX — начале XXI вв. в систему идеологического оправдания глобальной гегемонии капитала, принявшей крайне агрессивные формы как в период колониализма и мировых войн, так и в эпоху локальных агрессий рубежа XX–XXI вв.

Эта ответственность теории состоит в том, что, провозглашая возможность и необходимость движения к новому обществу (а именно таким было раннее христианство, теории Просвещения, таким был и остается марксизм), всякая наука создает возможность для возникновения различного рода противоречивых социальных движений в период мучительного рождения нового общества на практике. И поскольку обоснованием рождения качественно нового общества практически всегда выступает новая теория, возникающая с некоторым опережением практических реформ и (или) революций, постольку эти теории объективно оказываются и провозвестниками, и жертвами тех мутаций, которые принимают рождающиеся новые общества. Поэтому связь теории и практики оказывается более сложной, нежели примитивная доктрина: Маркс написал трактат с предсказанием социализма, Ленин реализовал этот трактат на практике, Сталин привел эту практическую модель к своему апогею, создав ГУЛАГи и репрессии. Такая трактовка может остаться на совести авторов, подобных Хайеку, Фридману и, может быть, даже Попперу, хотя, как я уже говорил, этот автор, как правило, более аккуратен в своих суждениях.

Действительная связь оказывается иной. Противоречия уходящей в прошлое системы, будь то рабовладельческий Рим, феодальная Европа или капиталистический мир, создают объективную потребность в рождении нового общества и общественных сил, которые ищут возможность движения к такому обществу. В этих условиях объективно рождаются теоретические и идейные искания, призванные дать ответы на те вызовы, которые сама жизнь бросает теории. Так появился блок идей христианства с его ранним гуманизмом, с его тезисом о том, что путь к добру и справедливости закрыт для богатого, с его идеей социального равенства и многими другими позитивными, особенно для эпохи, отделенной от нас двумя тысячелетиями, идеями. Так рождалась модель Просвещения с его идеей социального и духовного равенства дворянина и представителя третьего сословия, с его радикальной критикой крепостничества как унижения человеческого достоинства, с его Декларацией прав человека и гражданина и требованием перехода от монархического правления (от произвола и авторитаризма, как мы бы сейчас сказали) к парламентской демократической республике.

Все это было не просто социальным конструированием тех или других проповедников или ученых. Это были ответы на объективные вызовы эпохи. Идеологи раннего христианства и мыслители эпохи Просвещения лишь проговаривали на языке идей и нравственности, на языке теории и знаний то, что было требованием жизни, то, что не могло выразить косноязычное сообщество, готовое к протесту.

Точно так же и марксизм родился из объективных противоречий социальных революций, потрясших Европу в 1848 г., последующих социальных движений, включая Парижскую коммуну, борьбу за социальное освобождение в странах Востока и даже в России (вспомним заочные и очные диалоги Маркса с русскими революционными демократами, начиная от переводов «Капитала» на русский язык и включая явную и неявную полемику Маркса и Герцена).

Именно эти противоречия, именно реальные революционные движения XIX в., процессы создания профсоюзов и социал-демократических партий Первого и, если говорить уже об Энгельсе, Второго Интернационала, именно реальная борьба социал-демократов во всем мире на рубеже XIX–XX вв. вызвали к жизни работы Маркса, Энгельса, Ленина, а позже марксистов, о которых я уже многократно говорил. Поэтому марксизм как теория есть не что иное, как одна из наиболее последовательных теоретических моделей, отражающих реальные противоречия старой системы и тенденции рождения нового общества в историческом процессе.

Поскольку же в процессе рождения нового общества объективно возможным является и возникновение исторических мутаций, постольку и теории, предвещающие это рождение, оказываются связанными с тем или иным — «чистым» или «мутантным» — вариантом генезиса. Возможными и практически реализовавшимися были мутации на пути рождения буржуазного общества, и идеи Просвещения на практике воплощались в виде мучительных социальных потрясений, характерных практически для всех стран Европы и США на протяжении XIX в. А позже формы жестокой борьбы, в том числе и борьбы уже победивших капиталистических отношений (либеральных моделей капитализма), превративших свои страны не просто в капиталистические, но и в колониальные державы, против освободительных движений в странах Третьего мира. Муки Войны за независимость и гражданской войны в США; муки четырех революций во Франции, лишь после которых в этой стране восторжествовал буржуазный порядок; мучительное рождение капитализма в России, где крепостничество существовало вплоть до второй половины XIX в.; не менее мучительные процессы рождения буржуазного общества во всех других странах мира, продолжавшиеся вплоть до второй половины XX в., — все это практическое воплощение того, что теоретически было предсказано Просвещением как объективная необходимость рождения буржуазного мира. Ответственны ли мыслители Просвещения за эти мучительные противоречия? И да, и нет.

Да — в том смысле, что они далеко не всегда предвидели муки, в которых будет рождаться новое либеральное общество. Нет — в том смысле, что они были абсолютно правы и как теоретики, и как нравственные граждане своей эпохи, предсказывая объективную необходимость и возможность создания общества, более гуманного, более справедливого, более эффективного, чем феодальное. Точно так же и марксизм ответственен за муки рождения социализма и его мутации, характерные для СССР и других стран мировой социалистической системы. Ответственен в том смысле, что не смог в полной мере предсказать и предвидеть те противоречия, которые вызовет рождение нового общества в реальных исторических условиях. Но это относится к любой теории, любой науке. Ответственность Маркса примерно такова же, как ответственность супругов Кюри за бомбардировку американцами Хиросимы и Нагасаки или ответственность Пастера и «отцов» современной биологической науки за появление бактериологического оружия, Менделеева и других великих химиков за возникновение оружия химического. Наука предсказывает и указывает на объективно возможные направления прогресса. Те социальные флюктуации, которые характерны для этого прогресса, есть неизбежный и объективный процесс, и сверхзадача науки (особенно общественной, такой как марксизм) состоит в том, чтобы, по возможности, показать, в каких условиях, как и почему эти флюктуации возможны, когда и как их можно избежать.

В этом отношении марксизм сделал лишь первые робкие шаги в направлении предсказания возможных мутаций рождающегося социалистического общества, и, естественно, теория не могла предсказать, показать все возможные зигзаги будущего исторического развития. Но я не могу сказать, что это вина марксистов-теоретиков, ибо исторический горизонт развития общества, характерный для рубежа XIX–XX вв., по-видимому, объективно не позволял предсказать эти сложности и муки родов будущего, которые будут для него характерны. При этом специально подчеркну, что ни один из марксистов, начиная с Маркса и заканчивая Лениным, Розой Люксембург и их соратниками, никогда не считали, что дорога рождения социализма будет простой и прямолинейной. Они видели и понимали, какие страдания предстоят будущему обществу на пути к рождению новых отношений, но при этом считали, что задача марксистов состоит не в том, чтобы провоцировать это будущее общество (что приписывает Поппер марксизму и марксистам). Нет, наша задача состоит в том, чтобы максимально облегчать муки объективно происходящего рождения нового общества, создавая максимально благоприятные субъективные условия для реализации объективных процессов реформ и революций (в частности, борясь за демократизацию и социализацию буржуазной системы); направляя процессы реформ и революций в русло наиболее позитивного, наиболее гуманистического и демократичного созидания нового общества, где и насколько это объективно возможно.

В какой мере и как это удалось на практике марксистам, где и как они ушли от этой линии, совершая преступления, подобные преступлениям сталинистов всех мастей и скатываясь на логику «чем хуже, тем лучше»? Это вопрос очень сложный и конкретно-исторический. Но в общем и целом мы можем и должны сделать вывод: да, существует ответственность марксистов, особенно тех, кто, вопреки теоретическим и практическим интенциям марксизма, не просто своим непониманием, но и сознательными действиями способствовал развитию мучительных мутантных форм «реального социализма». Это относится прежде всего к таким деятелям марксизма, как Сталин и его сподвижники, вольные или невольные соратники. Но есть и другая сторона медали. Есть марксизм и марксисты, которые отдали все силы своей жизни (а часто и самую жизнь), чтобы противостоять этим мутациям. И это относится практически ко всем остальным течениям марксизма — троцкистскому, бухаринскому и многим др.

Наверное, Карл Поппер на это мог бы возразить: «Вы сами породили сталинизм и вы сами виноваты в том, что вам пришлось против него бороться». Отвечая на этот упрек, я бы поставил вопрос иначе. Социалистическая революция в нашей стране была порождена не марксистами и не Лениным, она была порождена противоречиями империализма и Первой мировой войной, т. е. объективным развитием именно того общества, апологией которого занимается Карл Поппер. То, что в результате процессов рождения социализма в нашей стране победила сталинская линия, связанная с милитаризмом, подавлением прав человека, максимально жесткой борьбой в политической сфере — все это в немалой степени «заслуга» и предельно агрессивной, предельно жесткой и предельно недемократичной и антигуманной политики, которую вели по отношению к рождающейся социалистической системе страны Антанты, практически все страны, исповедовавшие ту самую либеральную доктрину, которую так защищает Карл Поппер. Именно им, как я уже говорил, принадлежит «честь» мощной интервенции против Советской страны, без которой Гражданская война если бы и была, то завершилась бы гораздо раньше и менее кровопролитно (большевики не раз во время войны предлагали своим противникам мирные соглашения на крайне невыгодных для себя условиях). Да и сама Гражданская война была развязана (и это показывает целая серия серьезных исторических работ) прежде всего сторонниками «открытого общества», как бы выразился Поппер, — сторонниками буржуазной модели эволюции России. В конечном итоге, они предпочли блок с монархистами, с приверженцами полуфеодальной, закрытой, реакционной системы, лишь бы в нашей стране не победили социалистические тенденции.

Начиная с Гражданской войны и интервенции, с создания концлагерей и массовых расстрелов, включая расстрелы мирных жителей «цивилизованными» англичанами, американцами, немцами, японцами и вплоть до блокады 1930-х гг., вплоть до Мюнхенского сговора с фашизмом 1938 г., который предшествовал договору Молотова-Риббентропа, — все это история жесткого противодействия империализма рождающимся социалистическим тенденциям. Можно дополнительно вспомнить подавление социалистических тенденций и репрессии — вплоть до вооруженных — по отношению к социалистическим и профсоюзным движениям внутри «демократических» стран, включая США и даже Австрию, готовность капитала (а именно он составляет экономическую основу либерализма, чего не отрицает Поппер) пойти на блок с фашизмом, лишь бы не дать победить социал-демократам и коммунистам в Германии, Италии и Испании и т. п. Вот какова оборотная сторона процесса, приведшего к тому, что в нашей стране развивалась именно сталинская, мутантная версия социализма. Еще раз подчеркну: «ответственность» империализма, объективный процесс порождения империализмом XX в. сталинской, мутантной версии социализма — лишь оборотная сторона тех противоречий «реального социализма», которые были характерны для наших стран на протяжении XX в. («лицевая» — наши внутренние противоречия). Однако, «забывать» ее, как это делает Поппер и его «друзья» — не меньшее преступление, нежели забвение жертв сталинизма иными ортодоксальными «марксистами».

Вторая сторона этой медали — объективные внутренние противоречия нашей системы, которые, соединяясь с внешними неблагоприятными условиями, привели к победе именно такой мутантной модели. Тем выше ответственность марксистов ныне за то, чтобы показать эти противоречия мутантного социализма; за то, чтобы не выбросить, как зряшный и негативный, опыт нашего прошлого, дать его диалектическую системную критику, показав объективные и субъективные противоречия, указав на возможность диалектического снятия нашего прошлого, с тем чтобы взять в будущее его реальные достижения, преодолев и предотвратив проявление мутаций, характерных для него еще 10 лет назад.

И последняя ремарка в этой связи. Та модель «реального социализма», которая существовала в нашей стране, была, конечно же, обременена многими противоречиями. Но что получилось в большинстве других стран бывшей мировой социалистической системы, и прежде всего в СССР, когда реформы в них стали проводить последователи идей Поппера — такие, как Джеффри Сакс и К°; когда Джордж Сорос, большой энтузиаст идей своего учителя Карла Поппера, был полон оптимизма в отношении либеральных рыночных реформ и развития так называемой «демократии» в странах СНГ? Что мы получили? Гигантский экономический и социальный кризис, обнищание большинства населения, жестокую социальную поляризацию, подавление базисных социальных прав и свобод человека, сокращение населения (прежде всего вследствие резкого падения продолжительности жизни, роста детской смертности, роста преступности)… Таковы лишь некоторые последствия попыток реализации либеральной доктрины в нашей стране.

Кроме того, даже те формальные институты демократии и прав человека, о которых так печется Карл Поппер и сторонники «открытого общества» и которые считают необходимым развивать как можно более последовательно все марксисты, в том числе и представители марксистской оппозиции, существовавшей в СССР и существующей сейчас в России, — эти права, к сожалению, в нашей стране реализуются в крайне ограниченной и урезанной форме, как правило, лишь формально. По существу же, реальной низовой, базисной демократии в нашей стране как не было, так и нет. Есть жесткое экономическое доминирование олигархов, сросшихся с криминальной бюрократической государственной верхушкой при практически полной монополизации средств массовой информации и мощной практике социальных, духовных, политических манипуляций со стороны власти и капитала. Вот какую модель «открытого общества» мы получили.

А ведь была и другая альтернатива — разрешение противоречий мутантного социализма в наших странах на пути продвижения вперед к обществу социального освобождения, которому действительно были нужны его друзья, а не по пути развития так называемого «открытого» либерального общества, которое оказалось врагом народов наших стран, о чем, возможно, и не подозревал (?) Карл Поппер, но что оказалось практикой так называемых реформ в нашей стране.

Кстати, ученикам Поппера мы можем адресовать вопрос: на сколько Вы лично признаете свою — и своих учителей — ответственность за муки и кризисы, сопровождающие рождение «открытого общества» в наших странах? Отдали ли Вы лично все возможное — вплоть до жизни, как Троцкий, Бухарин и тысячи других настоящих марксистов, — чтобы предотвратить извращение ваших идей «Сталиными» от либерализма? Или Вы сами в общем и целом одобряете Ельциных и К°, поругивая их лишь по мелочам?

На этом мы закончим наши размышления по поводу книги Карла Поппера «Открытое общество и его враги», ибо главная задача марксистов XXI века — это позитивный анализ, показ позитивных тенденций рождения нового общества, путей социального освобождения, решается и будет решаться нами в будущих работах, которые, я надеюсь, выйдут в скором времени. Первоначальный же вариант позитивного переосмысления автором марксизма применительно к реалиям XXI в. можно найти, как я заметил во Введении, в книге «Критический марксизм. Продолжение дискуссий» (М.: Слово, 2001).