…Пасмурным майским днем 1972 года по нечетной стороне улицы Арбат прогуливались два человека: мужчина лет пятидесяти и очень похожий на него молодой человек лет двадцати. Увлеченные своей беседой, они не обращали внимания на падавшие с хмурых небес мелкие капли дождя, время от времени проезжающие мимо троллейбусы и торопящихся по делам прохожих. Облик, одежда, манера держаться, а главное, немецкий язык, на котором свободно разговаривали эти двое, — все красноречиво указывало на то, что они не граждане СССР, а подданные другого государства.
Перед аркой одного из домов иностранцы замедлили шаг, пропуская выезжающий со двора автомобиль. Мужчина, воспользовавшись заминкой, достал сигарету и закурил. Сделав глубокую затяжку, он неторопливо выпустил дым изо рта и, повернувшись к своему спутнику, произнес:
— А советские сигареты очень даже ничего!
— Ты говоришь это уже в двенадцатый раз, отец! — улыбнулся молодой человек.
— Что поделаешь, Отто, склероз! Возраст берет свое!
— Однако ты хорошо помнишь события, произошедшие четверть с лишним века назад!
— Подобное не забывается, мой мальчик, тогда ведь была война, и каждый день мог стать последним, в том числе и для меня! Знаешь, я до сих пор не забыл лица многих из тех, с кем свела на фронте судьба!
— Ты имеешь в виду офицеров и солдат вермахта?
— Почему же, не только. Например, в моей памяти навсегда отложился седой русский майор, о котором я тебе рассказывал.
— Это тот, что гнался за тобой на бронеавтомобиле?
— Он самый! Я узнал его звание в плену. Видишь, какой парадокс, — весной сорок второго года майор элементарно мог меня убить, а в августе уже я имел прекрасную возможность застрелить его из винтовки, когда он выбирался из перевернувшегося броневика. Но в итоге ни того, ни другого не произошло. И сейчас я нахожусь в Москве, а что случилось в дальнейшем с ним, естественно, не знаю.
— А господин фон Ройгс, место захоронения которого мы посетили вчера, кто он для нашей семьи? Вы с дедушкой часто вспоминаете о нем.
— На этот вопрос коротко не ответишь. Как тебе известно, в Первую мировую войну твой дед Вернер спас Отто фон Ройгсу жизнь, и они стали друзьями. А в сорок втором мы случайно встретились с оберст-лейтенантом фон Ройгсом утром того дня, когда меня ранили и я угодил в плен, где и провел семь долгих лет, работая на свежем воздухе и изучая в редкие часы досуга великий и могучий русский язык…
— Кстати, ты не рассказывал, как получил пулю в плечо и почему шрам сзади над лопаткой. Выходит, ты убегал от советских солдат…
— Увы, — вздохнул мужчина, стряхивая пепел с кончика сигареты на тротуар, — все гораздо хуже и омерзительнее. Мне выстрелил в спину собственный командир! Он написал лживый рапорт, а потом испугался, что я опровергну его доклад. Выбрал удобный момент и нажал на курок. Когда я упал, этот подлец хотел меня добить, но тут очнулся фон Ройгс и скосил негодяя очередью из пулемета, то есть фактически именно благодаря ему я и остался в живых!
— Не понял, — потряс головой Отто, переступая через лужицу, — а оберст-лейтенант каким образом оказался неподалеку?
— Чуть ранее фон Ройгса взрывом снаряда выбросило из броневика. Он ударился о землю и получил тяжелые травмы внутренних органов, от которых впоследствии и скончался. Так вот, мы его подобрали, повезли к своим и заехали в березняк, где все дальнейшее и произошло. В общем, чтобы тебе все стало понятно в этой истории, мне нужно долго и нудно объяснять. Как говорят русские, тут без бутылки не обойтись! Поэтому, давай я расскажу подробности в более подходящих условиях, например в самолете по дороге домой, а не здесь под дождем.
— Хорошо, — легко согласился Отто и посмотрел на опущенную вниз правую руку отца. — Сигарета истлела, сейчас пальцы тебе обожжет!
— Спасибо! — кивнул мужчина и подошел к установленной возле стены шестиэтажного дома рядом с дверью урне для мусора.
Аккуратно опустив в нее окурок, он мазнул взглядом по стеклянной витрине первого этажа и, очевидно увидев внутри нечто интересное, жестом позвал сына к себе, а когда молодой человек приблизился, с нескрываемой радостью в голосе сказал:
— Смотри, это советский парикмахерский салон! Обстановка и интерьер почти такие же, как у нас, только зал просторнее, более яркий свет и немного другие зеркала!
— Папа, извини, но мне не очень понятен твой восторг, — удивленно произнес Отто. — Я не поверю, что ты думал, будто в России второй половины двадцатого века стригут волосы при свечах в глубине украшенных черепами и костями мрачных пещер!
— Конечно нет! Но, честно говоря, представлял себе все несколько иначе, более серо и примитивно, что ли…
Тут мужчина замолчал, потому что открылась входная дверь и на улицу вышли парикмахер в белом халате и еще один человек, вероятно, его приятель или клиент. Иностранец хотел уже, было, сказать сыну, что пора уходить, но какая-то неведомая внутренняя сила словно пригвоздила его к тротуару, заставив оставаться на месте и слушать произошедший между этими людьми разговор…
— Ну что, Серега, ждем тебя вечером, как договорились! Жена с дочкой пирог испекут, посидим, отдохнем, отметим наш полувековой юбилей! — радостно произнес парикмахер, обращаясь к своему спутнику.
— Заметано, — улыбнулся тот, — в шесть часов вечера буду у вас! Как раз успею смотаться на завод, посмотрю, как мой новенький грузовик поживает. Обещали завтра отдать, но все равно нужно там появиться, что называется, жалом поводить!
— А ты же по телефону мне говорил, что сегодня получишь новую машину!
— Так я от директора звонил, вот и приврал немножко, чтобы он на денек раньше меня в Москву отпустил. Очень хотелось тебя, Петр Жанович, повидать!
— Хитрован ты калужский, Сергей Викторович! А если снабженцы, начальник автоколонны или кто там у вас еще разболтают, что шофер Буренков нарочно задвинул целый рабочий день?
— Все будет в порядке, Петя, не переживай! Скажи мне лучше, как у Алика дела?
— Нормально, я болтал с ним пару недель назад. Он начальник цеха теперь!
— Молодец, студент! Искренне рад за него! Кстати, мне тут Иваныч на Девятое мая поздравительную открытку прислал! Зовет всех летом к себе на Волгу порыбачить!
— Надо будет уважить нашего старшину! Вечерком подумаем, какой подарок ему отвезти.
Парикмахер сунул руку в карман и достал оттуда сначала машинку для стрижки волос, а затем часы с порванным ремешком.
— Ладно, Сережа, пойду, работать пора, — произнес он, взглянув на круглый, помутневший от времени циферблат.
— Давай, труженик, а я к Артему Тимофеевичу на полчасика заскочу и потом на завод!
— Помнишь, где наш генерал живет?
— Обижаете, товарищ шведский король! Отсюда в пяти минутах ходьбы! Ну все, до вечера, пока!
Мужчины крепко пожали друг другу руки и расстались. Сергей быстрым шагом направился в сторону Арбатской площади, а Петр собрался вернуться в парикмахерскую на рабочее место…
В этот момент иностранец, стоявший вместе с сыном неподалеку, подошел к нему и на правильном русском языке, хотя и с заметным акцентом, сказал:
— Извините за беспокойство, вы не могли бы ответить на несколько моих, возможно, немного бестактных вопросов?
— Пожалуйста, спрашивайте, — слегка удивившись, кивнул головой Петр.
— Я случайно увидел машинку для стрижки волос, которую вы сейчас держите в левой руке. Откуда она у вас?
— Мне подарил ее друг очень давно на войне. А взял он ее у раненого немецкого унтер-офицера, когда перевязывал того бинтом, чтобы остановить кровь.
— А есть на ней какая-нибудь надпись?
— Есть, там упоминаются некие Вернер и фон Ройгс. Да вы сами взгляните!
С этими словами Петр протянул иностранцу машинку, которую тот бережно взял в руки и отодвинул подальше от глаз.
— С возрастом развилась дальнозоркость, — пробормотал он, напряженно рассматривая выгравированные на одной из металлических ручек слова.
Петр ничего не ответил, с интересом наблюдая за этим, показавшимся ему весьма странным, человеком.
Примерно через минуту иностранец вернул машинку и произнес:
— Большое спасибо, не думал, что когда-нибудь снова ее увижу и даже буду держать в руках!
И, прочитав в глазах парикмахера немой вопрос, объяснил:
— Я Артур Нотбек, а Вернер мой отец. Это меня перевязывал ваш друг. Передайте ему искреннюю благодарность, если, конечно, он еще жив!
— Обязательно, — сказал Петр, совсем по-иному взглянув на собеседника.
— Тогда еще раз большое спасибо и прощайте! — произнес Нотбек.
Он вернулся к сыну, что-то сказал тому на ухо, и оба немца, не оглядываясь, продолжили свой путь. Петр Каминский, не обращая внимания на резко начавшийся ливень, смотрел им вслед до тех пор, пока уменьшающиеся с каждой минутой фигуры не исчезли за густой пеленой дождя…